Аннотация: Предателям нет прощения. В их историях нет хэппи эндов. Но иногда они вызывают жалость...
- Сознаешься ли ты во грехах своих?
- Прости их, Евей, они не ведают, что творят...
- Не прикрывайся святым именем Евея, ведьма! Как только поворачивается твой поганый язык произносить святое имя?! Нам известно обо всех грехах твоих!
Палач по приказу святого служителя медленно начал загонять иголку девушке под ноготь на указательном пальце. Пустое! Из-за шипов в стуле ведьмы кровь из ее рук вытекла. Онемение не давало девушке полностью погрузиться в пучину боли.
- Признай свои грехи! Ты совокуплялась с пятью демонами Низины одновременно. Ты отдавалась Неридену! Ты рожало от него демонов каждое полнолуние на протяжении двух лет. За это ты получила от него черную силу ведьмы! Ты отреклась от Евея! Начала чернить его святое имя. Летала голой на медведе-людоеде на шабаш. Ты отравила скот у своей соседки, благочестивой Кимари, из зависти! Так ты убила ее дитя, когда оно было в ее чреве! Ты своей бесовской силой наслала на наш город и соседние деревни засуху! Ты решила убить всех людей нашего города! Ты ведьма!
- Нет! Я не виновна! Клянусь святым именем Евея!
- Да как ты смеешь, ведьма, произносить святое имя?! Как у тебя язык до сих пор не отсох? Палач, вырви ей ногти на ногах! Пусть знает, как клясться Евеем!
- Подожди, Орин. Распутная ведьма еще не осознала всех своих грехов. Или вернее не хочет сознаваться в них перед ликом Евея, имя которого она так чернит своим ведьминским языком.
Упасть без сознания девушке не давала боль. Боль не давала ей скатиться в пучину безумия. Дикая боль во всем теле держала ее в этом темном затхлом подземелье лучше решеток на крошечных щелях окон, лучше тяжелых засовов на толстых дубовых дверях, лучше железных браслетов кандалов на запястьях, лучше всех цепей в этом плоском подлунном мире. Боль была ее главным надзирателем и палачом за неведомые грехи.
Девушка попыталась унять горячее свистящее дыхание, которое приносило больше мучений, чем все пытки, которым ее уже подвергли и которые ее еще только ожидали. Обвиняемая догадывалась, что святой служитель приготовил ей еще большее страдание. И он не подвел ее ожиданий.
- Твоя мать и младшая сестра давно признались в грехах. И были наказаны за них. Они вместе были сожжены на очищающем костре! Перед смертью они признали, что и ты была их соучастницей. Так что не отбрыкивайся, ведьма, против тебя много свидетелей.
- Что? Мама, Эрис...
До этого девушке казалось, что хуже уже просто не может быть. Что святой Евей защитит их от клеветы... Но мама, сестренка... костер... Как такое может быть?! Они не виновны!
- Ты сознаешься в своих грехах?
- Да.
Не важно, что ей припишут, как опорочат ее честь. Главное - это то, что она увижусь с мамой и Эрис. Она верила, они отправились на вершину горы Оточи, их призвал к себе Евей. И она пойдет к ним. Будет вместе с самыми роднимы людьми гулять по вечно зеленым лугам, слушать песни прекрасных птиц. Она верила. Она будет молиться об этом.
Палач по приказу старшего святого служителя за лохмотья, оставшиеся от ее когда-то богато расшитого платья, по каменному полу пыточного подвала потащил девушку в камеру. Ее бросили на гниющую солому, на которой она ночевала только третью ночь из недели, проведенной в этом пристанище боли и слез. Все остальное время она была подвешена на дыбе, сходила с ума на троне, истекала кровью на стуле ведьм. Она знала, сколько пробыла тут времени, только поначалу и окончанию пыток, допросов и выбиванию из нее признания в грехах, которые не совершала.
Сначала она пыталась убедить святых служителей, что это ошибка, ее семью кто-то оклеветал, что они ни в чем не виноваты. Она клялась, осеняла себя крестными знамениями. Но ей не верили. Ее называли лгуньей и ведьмой. Но она не желала сдаваться. Она хотела спасти честь своей семьи и их жизни. Но святые служители желали их уничтожить. Мама с сестренкой сдались. Чью же честь ей теперь спасать? Чьи жизни беречь? Ее семья погибла...
Ночь прошла в кошмаре лихорадки. Периодически разум возвращался к девушке, чтобы она могла спугнуть блоху или отогнать крыс, желающих оторвать мясо от завтрашнего жаркого. А потом снова приходило забвения. И снова блохи, пьющие ее крови, и крысы, отрывающие от девушки маленькие кусочки плоти. И снова, и снова этот кошмар продолжался. Из дремы ее вывел сапог, ударивший по ребрам. На это она тихо застонала.
- Че, не сдохла еще че ли, ведьма? - удивился охранник. В подтверждение его слов девушка попыталась опереться на руки и сесть, чтобы видеть что-то еще кроме сапог стража. Но слабость и безумная боль не дали ей этого сделать. От вновь накатившей боли девушку стошнило водой и кровью. Обессиленная, она упала в свою же рвоту. - Фу, демонова ведьма! Как тебе самой не мерзко?! - отскочил от девушки стражник. На омерзение и брезгать уже сил не хватало, даже на то, чтобы стонать не было сил. Тело просто дрожало от холода и слабости. - Слышь ты, ведьма. Тебя это, сегодня с утрица судили. Сказали, ты виновна во всех своих делах. Тебя это, на костер в полдень. Мне велели тебе последний завтрак дать, вымыть и переодеть.
Девушка слушала его и не слышала. Костер? Она это знала. Это было понятно, когда ее еще заставили выпить святой воды, а она из-за высохшего и разодранного криками горла поперхнулась ею. Это было еще на третий день ее пребывания в пыточных подвалах городской тюрьмы. Почему же ее только столько здесь держали?
Охранник подхватил ее за заднюю часть ворота платья и потащил вон из камеры. Девушка предпочла не шевелиться. К чему, если это добавит лишний грамм боли? Она только тихо стонала, когда очередной камень ударял по синяку или порезу, тем самым добавляя еще ненавистной боли. Зайдя в какое-то помещение, охранных отпустил ворот платья. Каменный пол с силой ударил девушке в грудь, вызвав новую лавину боли. От удара сломанные ребра впились в легкие, отчего девушка зашлась кашлем с кровью. Это происшествие мало заботило охранника. Он набирал из большой бочки в ведра воду. Поставив их возле головы девушки, страж вновь ухватился ладонью за ворот платья. Придушив девушку, он натянул ткань и резким взмахом другой руки, разрезал платье, прочертив вместе с этим и кровавую полосу на спине приговоренной "ведьмы". В несколько движений страж стянул с девушки то, что уже сложно было назвать платьем. Обнаженное тело, на котором чаще встречались синяки, ссадины и кровоподтеки, чем участки персиковой кожи, его интересовало мало. Он уже привык к таким видам. Взяв одно из ведер, он отошел на несколько шагов от "ведьмы" и выплеснул ледяную воду на мелко дрожащее тело. Девушка глухо застонала. Казалось, что в воде были миллионы крошечных игл. Столько звезд на небе нет, сколько было этих мелких шипов в ведре. И вновь сильный удар водой. И вновь. Девушка лишь стонала и дрожала. На какое-то движение, чтобы отползти из-под водопада боли, у нее уже не осталось сил. Охранник куда-то вышел, не удосужившись даже прикрыть дверь помывочной камеры. Он видел состояние "ведьмы" и знал, что она и пошевелиться не сможет не то, что сбежать. Затхлый холодный воздух подземелья с жадностью набросился на невидимые иголки, торчащие из тела девушки, принося еще большее страдание.
- Ведьма, твой последний обед! - радостно объявил охранник, переворачивая девушку носком сапога. В руке он держал большую деревянную кружку.
Девушка тупо смотрела на охранника, моля святого Евея о том, чтобы он поскорее призвал ее к себе и эти страдания прекратились. Но святой не торопился освобождать девушку от мучений, проверяя ее веру. Она верила в это. И была готова к этому.
Охранник приподнял девушку и запрокинул ей голову. Он стал осторожно вливать в рот "ведьмы" месиво из скисшего козьего молока и хлеба. Он не торопил ее, следя, чтобы "ведьма" все проглотила, иначе она могла захлебнуться. За это охранника по головке не погладят. К чему сжигать на костре мертвое тело? Ведь это будет означать, что обвиняемая умерла не на очищающем костре, а в грязной камере. А так могла умереть только простая смертная, которую по чьей-то ошибке обвинили в ведьмовстве. И эта ошибка непременно заставит покачнуться слепую веру людей в святое правосудие, святых служителей и самого Евея.
Дождавшись, когда девушка, как собака, проглотит пищу, охранник обтер ей лицо ее же платьем и перетащил на сухой участок пола. Там он принялся натягивать на "ведьму" белую длинную рубашку из грубой холщевой ткани. На лодыжках и запястьях девушки защелкнулись браслеты кандалов. Охранник скрепил их между собой цепью. Схватив "ведьму" подмышки, он рывком поставил ее на ноги, придержал за плечи, убеждаясь, что она может стоять сама. Девушка пару раз покачнулась, но устояла. Испытать новую боль от падения она не хотела.
Взявшись за конец цепи, охранник повел "ведьму" вон из пыточных подземелий, к солнечному свету и очистительному костру. При этом он продолжал приглядывать за ней, чтобы "ведьма" не упала, а то пришлось бы вновь отмывать ее, переодевать в новую рубаху. А рубахи хоть и казенные, но и их выдают только по одной на приговоренного.
Девушка зажмурилась и покачнулась от яркого осеннего солнца. После мрака подземелья оно буквально ослепило ее. Свежий воздух города, который раньше казался ей мерзким и зловонным, ударил в голову. За неделю она привыкла к затхлому смраду подземелья.
У входа в подземелье к ним присоединились еще шесть человек стражи, до этого сидевшие на табуретах и мусолившие тыквенные семечки. Они окружили стража и "ведьму" и повели их в стороны рыночной площади. Еще на подходе к площади им начали встречаться возбужденные люди. Жестокие дети, докидывали до "ведьмы" камни сквозь охрану. Стражи не обращали на них внимания и даже поощряли смешками и скрабезными шутками. Девушка шла, едва переставляя ноги, и не обращая внимания ни на детей, ни на шутки охраны, только изредка вздрагивала, когда очередной камень больно ударял ее. Только взгляд ее бегал от лица к лицу детей.
На рыночной площади было негде яблоку упасть. Толпились радостные взрослые, кричали уличные торговки, сновали дети, мелкие воришки срезали кошельки.
Такое веселье! Ведьму поймали! На костер ее, мерзавку! Столько бед принесла их маленькому городу!.. На костер!
Стража протолкнула "ведьму" к помосту, на котором располагалось кострище, и оттерла лица от слюны. Не все плевки долетали до цели назначения. Цепь от кандалов страж передал палачу и скрылся в направлении своих родных подземелий. "Ведьма" на костре на его памяти была не первая, и ничего нового он не ожидал увидеть.
К палачу в небрежно накинутом черном капюшоне подбежал мальчишка-паж лет двенадцати-тринадцати.
- Заткните этой рот, чтобы не орала. У его Святейшего Отца сегодня голова болит, - кивнув головой на "ведьму", велел паж и убежал в сторону специально сооруженной трибуны для особо важных персон. Девушка проводила его взглядом. В глаза кинулась белоснежная мантия его Святейшего Отца. Его левый локоть опирался на подлокотник красивого кресла, больше похожего на трон, а пальцы были прижаты к виску. Он страдальчески улыбался городничему, словно это он на месте "ведьмы" у собственного очищающего костра.
Девушка удивленно смотрела на его Святейшество. Кляп? Ей кляп? Потому что у его Святейшего Отца болит голова? Только поэтому ее лишат последнего права на предсмертный крик? На последнюю молитву? Святой Евей не допустить этого! Он справедлив и подарит ей это право!
Девушка верила в это, когда ее поднимали на помост. Молилась святому Евею, когда цепями ее приковывали к толстому столбу.
- Ну что, девка, сознавайся, под чей змеиный язык попала? - тихо спросил ее палач, налаживая какой-то страшный железный предмет. Девушка перевела на него взгляд. Попала? Так он?.. - Ты думаешь, тут никто не понимает природу твоей "ведьменской" силы? Задела какую-нибудь вредную соседку, а она про тебя все уши городничему прожужжала. А тут как раз его Святейший Отец приезжает. И ведьма в городе есть, которая "уморила" соседскую козу, которая еще начало Столетней войны видела. Так почему бы ее показательно не сжечь на очистительном костре прямо перед светлыми очами его Святейшего Отца? Показать, что стража со святейшими служителями не дремлют и нечисть с еретиками всяких по городу вылавливают? - девушка удивленно заглянула в карие глаза палача своими небесно-голубыми и обнаружила в них сожаление по впустую загубленной молодой жизни. - Вот уж не обессудь, девка, работа у меня такая, - сказал грустно палач и накинул на нее это страшное железное приспособление. Металл звякнул о металл, голову потянула к земле страшная тяжесть, удар в подбородок и дикая боль во рту. Кровь наполнила рот и нос. Пришпиленный шипом к нёбу язык извивался, стараясь избавиться от металла и крови во рту, тем самым нанося себе еще больше увечий. Девушка в панике попыталась открыть рот, но движение вызвало новую боль, на этот раз в шее. Еще один шип? Один во рут, а другой у шеи, чтобы она не могла кричать? И это у его Святейшего Отца называется "заткнуть"? Это хуже, чем собачий намордник! И святейшие служители спокойно смотрят на это? Что же это за "святые", которые веселятся, глядя на чужие мучения? Это не то, что хуже добра, это хуже зла! Самого черного зла из Низины! Потому что творит его само "добро".
Еще в прошлом году девушка считала, что ненавидела сына пекаря, нагло укравшего ее первый поцелуй. Теперь же она поняла, что это была всего лишь детская обида. Она не шла ни в какое сравнение с той кипящей ненавистью, что сейчас бурлила в ее груди. К этому глупому люду, который веселился, глядя на ее мучения, к равнодушным стражам, к палачу с его работой, к городничему, который ради отчета перед Святейшим обрек ее на дикие муки, к Святейшему, у которого от ее казни только голова болела. К самому Евею, который допустил само существование этого слова "казнь".
Взгляд девушки перебегал от одного лица к другому, стараясь запомнить каждое. Она не слушала свой приговор, лишь, только взглянула в глаза мальчишке, передавшему зажженный факел палачу. А в голове у нее билась лишь одна мысль: "Я ненавижу тебя, Евей. Слышь, ненавижу! Евей, я отрекаюсь от тебя. Отрекаюсь!"
Уже когда пламя принялось лизать пятки девушки, а ткань рубахи тлеть, в ее голове появился голос. Мужской, страшный.
- Отрекаешься ли ты?
- Да! - тут же жарко откликнулись ее мысли.
- Ненавидишь?
- Да!
- Хочешь отомстить?
- Да!
- Кому?
- Всем!
- Хочешь ли ты получить силу для этого?
- Да!
- Согласна ли отдать за нее свою душу?
- Да!
- Согласна ли теперь служить Неридену?
- Да!
- Так получай!
Сердце девушки загорелось пламенем Низины прямо внутри груди. Казалось, что вся пережитая ею боль ничто, по сравнению с той, что охватила ее сердце. Но она схлынула так же быстро, как и поглотила сердце, оставив после себя двоякое чувство. С одной стороны появилась неясная сосущая пустота, а с другой - словно где-то там приоткрылась тайная дверь, из которой в пустоту просачивалось что-то незримое, но очень могущественное.
Но размышлять над этим у новоиспеченной ведьмы не было времени, нужно было спасать свою жизнь. Ее взгляд забегал по рыночной площади, чтобы найти средство, которым можно было бы воспользоваться для спасения. И оно нашлось. Лезвие топора, который держал наготове на всякий случай один из стражников. Вот в одно мгновение ее кожа плавилась в жаре пламени, в другое - мерзнет в холоде мутного железа. Ведьма и сама не поняла, как так получилось, что она оказалась в топоре, но это было ей на руку. Она с интересом повернула голову в сторону костра. Там, в огне продолжало извиваться чье-то тело. Но оно точно было не ее, ведь она "прекрасно" ощущала шипы в горле и во рту, ожоги, каждый синяк и ссадину.
Веселье, царящее на рыночной площади, прервал душещипательный женский крик. Девушка с интересом резко повернула голову в сторону кричащей, нисколько не заботясь о шипе в горле. Вопила "благочестивая" Кимари, уставившись на топор, который служил укрытием ведьмы.
"Так, так, так, а вот и соседка со змеиным языком. Не ее ли любимому сынку-лоботрясу матушка в прошлом месяце отказала в моей руке и приданном? - подумала ведьма, глядя прямо в глаза Кимари. - Чтоб у тебя язык отсох, змея, и ты следом за ним!"
Пока ее никто, кроме проклятой Кимари, не заметил, ведьма стала перемещаться по поверхностям, которые могли отражать хотя бы силуэт предмета. Из мира отражений она вынырнула только в лесном озере.
***
Молодая ведьма расслаблено лежала на зеленой траве под старым ветвистым дубом и разглядывала облака, плывущие по голубому, как ее глаза, небу. Прикрыла маленькой ладошкой зевоту. Переместив руку к плечу, ведьма нащупала конец веревки и поднесла его к глазам.
"Смелый торгаш гнилую что ли продал? - подумала она. - Да нет, новенькая. Плетеная недавно. Что же тогда? Вес не выдержала?"
Приподняв голову, ведьма сделала слабую попытку стянуть с шеи веревку, на которой пыталась повеситься несколько мгновений назад. Распущенные волосы умудрились запутаться в веревке, а распутывать их ведьме было лень, поэтому она лишь откинула конец веревки, чтобы не нервировал. Почему-то третья попытка самоубийства за этот день не удалась.
Задрав рукав глухого серого платья, ведьма вгляделась во множество шрамов, которые перечеркивали ровные полоски новых. Только самый первый значок пересекала пока еще розовая ранка, сделанная этим утром ножом. Эти значки она делала один день, в лесу едва успев снять с себя намордник, неаккуратно, лишь бы были. Перечеркивала же их шесть долгих лет, аккуратно и не торопясь. За каждым знаком скрывался образ определенного человека, за чертой - его смерть. Первый значок она перечеркнула этим утром. Святейший Отец умер ночью от потери крови.
Отца было убить сложнее всего. У ведьмы месяц ушел только на то, чтобы пробраться в его дворец. Но этой ночью она отыгралась за кляп в день казни, да ужасный шрам на горле и вечную немоту. Ведьма вся вымазалась в муке, перемазала своей жгучей, ядовитой кровью шею и рот. И окропила намордник. Заранее напоив охрану снотворным зельем, ведьма пробралась в опочивальню к Отцу. Перерезав глотку любовнице, чтобы не позвала на помощь, она привязала руки и ноги его Святейшего Отца к столбикам кровати. И разбудила его. Ведьму думала, что в глазах Отца мелькнет хотя бы понимание того, за что его так жестоко убьют. Но нет! Отец лишь звал стражу и грозился гневом Евея. Ведьма разочарованно хмыкнула и с трудом надела на Отца намордник. Изо рта, носа и горла на белые простыни хлынула багровая кровь, ночью при скудном освящении луны, казавшаяся черной. Отец извивался, пытался закричать и не понимал, что происходит. Ведьма смотрела на кровать, залитую кровью, и пыталась понять, чувствует ли она удовлетворенность от полностью свершившейся мести? Отомщенной? Счастливой? Нет. Была лишь только опустошенность и усталость. Ее цель, месть, ненависть, ее любимое дитя, которыми она жила последние шесть лет, ушли, оставив после себя сосущую холодную пустоту. Теперь, стоя рядом с полумертвым Отцом, она сама ощущала себя живым трупом. Раз ничего уже не было в ее жизни, ведьма решила с ней распрощаться. Легко вскочив на подступ у высокого окна, она так же легко, без всякого сожаления, шагнула в никуда. Она хотела разбиться насмерть, упав из окна высокой башни. Но этого не случилось. Ее падение смягчили кусты, росшие под башней. Выбравшись из пут своих спасителей, ведьма побрела в лес. Уже утром была новая попытка самоубийства. На этот раз самый сильный яд, который был в ее закромах. Но ни через час, ни через два, ни в обед он не подействовал. Тогда ведьма купила веревку и попыталась повеситься. Не получилось.
Ведьма вновь поднесла к лицу руку со шрамами. Самая тонкая черта пересекала значок, обозначающий палача. Он ей нравился, и убивать его не хотелось. Но месть есть месть, и знак палача был нанесен на кожу ее руки. Палач сразу узнал ведьму, которая привела с собой его смерть. Он сказал, что давно ждал ее. Смерть его была легкой, удар в сердце острым ножом. И никаких больше мучений. Никто больше не узнал в ведьме девушку, которую обрекли на смерть. Хотя ведьма по одному человеку убила практически весь свой родной город. Никто даже и не вспомнил ее очистительный костер.
"Ну и что же мне теперь делать? - думала ведьма, перемещаясь ближе к стволу дуба. Бессонная ночь давала свое, и ведьме до безумия сильно хотелось спать. - На очистительный костер что ли попасть? Но пытки... Как бы так устроить, чтобы без суда и следствия? Какого козла для этого надо отравить? Или действовать по-крупному, сразу любимую корову городничего?"
Ведьма заметила в тени леса мужской силуэт. И он явно разглядывал ее. Не грибы же он искал столько времени, стоя на одном месте? Ведьма искривила губы в презрительной усмешке и выгнула спину дугой, демонстрируя неизвестному мужчине все прелести тела. В конце концов, она была частично созданием Низины, и от служения ей бывшую человеческую девушку не освобождало даже призрение к ней. Вот она и пользовалась своим красивым телом, чтобы направить людей во грех. Мимоходом, незаметно, едва-едва, так, что человек и сам не замечал этого. Глазеть на красивую девушку и желать ее - это ведь не грех, грех - это слиться с ней в животном наслаждении. Именно эти маленькие "не грехи" и приводил все души в Низину.
Мужской силуэт трястись от животного желания не стал, только раздраженно дернул плечом. Девушку накрыло непреодолимое желание упасть на колени и прижаться лбом к земле. Гость из Низины? Опять какая-то бумажка? Надоели. Тряхнув гривой черных волос, ведьма сбросила наваждение. Никогда и не перед кем она не вставала на колени и не собиралась делать этого вообще. Силуэт стал приближаться к ведьме. Не то чтобы ей хотелось общаться с созданием Низины, но от судьбы и от начальства, как известно, не убежишь и не скроешься. Дождавшись, когда соблазнительно красивый мужчина приблизится к ней, ведьма требовательно протянула ему раскрытую ладонь. Мужчина удивленно вскинул брови и вновь постарался поставить ведьму в рабскую позу. Она стряхнула наваждение и требовательно тряхнула вытянутой рукой, мысленно сказала "Ну!".
- Что "ну"? - удивился мужчина.
"С чем пришел? С очередной бумажкой? Отдавай и проваливай, не до тебя", - грозно сдвинула брови ведьма. Она с самого начала привыкла, что Низина присылала к ней своих созданий, которые были существенно слабее ее, поэтому и привыкла обращаться с ними столь бесцеремонно. Они терпели, чувствуя, что при желании ведьма могла размазать их по ближайшему дереву тонким слоем.
- Нет, я без бумажек, - развел руками мужчина. Новенький? Раз не понимает, к кому его послали. Хотя опаленное жаром костров Низины, но все же красивое лицо, усталый взгляд говорили об обратном.
"Это уже интересно. С чем же ты пожаловал ко мне?"
- С поручением от Евея.
"С каких пор создание Низины у Евея на побегушках?"
- Я не создание. Я отец созданий. Я Нериден!
"Да? Признаться честно, впечатлена. Сам Властелин Низины Нериден пришел передать человеческой ведьме послание от Евея".
- Ну почему только от Евея. Это и мое послание, - Властелин устало присел рядом с ведьмой и привалился спиной к дубу. Казалось, что неуважение и наглость ведьмы его забавляет, и только поэму она еще дышит. Нериден вертел в руках конец веревки, до сих пор висевшей на шее у ведьмы. - Который раз за сегодня, третий? И снова неудача? И высота вроде бы была большая, и яд самый действенный, и веревка крепкая, а не получается. Знаешь почему? Это не мы с Евеем тебя не пускаем, это сама Низина тебя принимать отказывается. И Оточи тоже. Предателям нигде нет места.
"Предателям?"
- Именно. Ты предала Евея, отрекшись от него на костре. Ты отреклась от меня, пытаясь добраться до Отца. Но это ничего не значит по сравнению с тем, что ты предала саму себя. Ты клялась самой себе, что никогда не будешь убивать, отдашь себя только мужу, не будешь лгать, будешь усердно молиться, будешь до самой смерти благочестивой. И что же в итоге? Посмотри на свою руку, все шрамы перечеркала. Ты предала все, что только могла. Предателям нет места нигде. Твоя учесть - вечно скитаться по земле и искать покой.
"Можно начинать прямо сейчас?" - равнодушно подумала ведьма. В Низину она особенно и не стремилась, прекрасно представляла, что ее там ждет. Гора Оточи не ждала ее с того самого треклятого очищающего костра. Так почему бы не жить? Не попытаться найти новый смысл? Не путешествовать? Не присоединиться к бродячему театру? В каком-то смысле слова Неридена ее даже обрадовали. Для нее не найдется смерти? Не печаль. Погуляет, поживет, а когда через пору веков захочется покоя, у нее был рецепт прекрасного усыпляющего зелья, по крайней мере, одна принцесса спала уже пять лет кряду.
- Что начинать?
"Искать покой"
- Странная ты. Мои слова тебя только позабавили, хотя остальные бились в истерике. Твоя душа тебя мало заботит. Помани сейчас кого из отступников его жалкой песчинкой вечности, он мать родную продаст, чтобы только увидеть ее. А ты про нее даже не вспоминаешь. И все, потому что бездну пустоты от отсутствия в твоем сердце души заполнила ведьминская сила. Она у тебя настолько велика, что способна заменить душу!
"Не способна. Искренность я потеряла вместе с душой"
- Ну и только. Такая сильная ведьма на вес золота. Я бы мог залечить твой уродливый шрам на горле и вернуть твой прекрасный голос. Я бы мог вопреки всем запретам Низины забрать тебя собой. Я бы возвысил тебя, лишь бы ты служила мне. Будь на моем месте кто-нибудь более жадный, тщеславный и глупый, он бы так и сделал. Но я не сделаю. Предавший однажды, предаст вновь. Меня смущает нож, который ты, не задумываясь, можешь воткнуть мне в спину.
"И зачем же ты пришел ко мне? Только чтобы сказать все это?"
- Хотел посмотреть на вершину предательства. Прежде, я никогда подобного не видел. Но ты - предательство во плоти.
"Мне лестно, я польщена. Дальше что?"
- Ничего, наглая ведьма. Не найдешь ты покоя. Прощай.
"Подожди. Что с ними стало?"
- Что стало, спрашиваешь? Ты жестоко убивала их тела, спасая их темные души от моих костров. Этих жестоких убийц, равнодушных людей забрал к себе Евей только потому, что их убила ведьма. Они сейчас на горе Оточи радуются и веселятся, даже Отец. А что же ты сама? В действительности неотомщенная ведьма-предательница, без души и без смысла жизни, обреченная вечно скитаться по земле в поисках прощения. Даже мне тебя жалко.
Нериден растворился в воздухе, оставив после себя запах серы.
Ведьма, оставшаяся равнодушной после пламенной речи Неридена, перевернулась на бок и мгновенно заснула, бессонная ночь давала о себе знать.
Ведьма была умна и в тоже время глупа. Она не желала думать, что через пару столетий будет сожалеть об утраченной душе и искренности, сила не перестанет их заменять, но она превратится всего лишь в подделку. Искусную подделку великой ценности. И могущественная сила надоест ей. Вседозволенность приестся ей. Новую цель в жизни она так и не найдет. Усыпляющее зелье будет приносить ей покой лишь на год, а с каждым разом все меньше и меньше будет длиться это блаженное время. И череда предательств, больших и маленьких, будет тянуться за ней всю ее бесконечную жизнь. Ведьма будет мечтать только о прощении и смерти. Но предателям нет прощения.
Но в тот момент, засыпая под старым мудрым дубом, ведьма не думала об этом, чтобы не наполнять кошмарами долгожданный сон. Только все это время ей надоедал комар мысли, противно пищащий, что по сути дела она так за себя и за свою семью и не отомстила, а сделала только хуже.