Вдоль узкой тропинки у реки расцветал шиповник. Яхонт осторожно перебирал копытами теплую бурую пыль. По непрозрачной воде спешили навстречу нам хлопья июньского тополиного снега и отражения облаков. Цветы шиповника были роскошные, гладко-малиновые, темные... Этот малиновый шелк лукаво подсматривал за нами сквозь зеленые маски бутонов... Вечер был ласковым, и тишина царила в моем сердце...
Я не стала устраиваться на ночлег под ивами, хотя раньше любила засыпать под призрачные хороводы ивовых колдуний, тонких, лукавых созданий с зелеными личиками, в остроконечных шапочках и узких серпиках-платьях... Но постепенно сквозь их сизые пустые глаза в мои сны стала проникать странная тревога. Я просыпалась не отдохнувшая, пасмурная, с тяжелым сердцем, влажный лоб еще хранил отпечаток тонкой ладошки с изогнутыми изумрудными когтями. А моя одежда пахла сырым деревом и чем-то еще, что мне совсем не хотелось определять...
Я разлюбила ночевки в ивах; выбирала места поближе к человеческому жилью - могла забраться на чердак деревенского домишки, или в грозовые ночи, разыгравшись, хлопать ставнями подвернувшегося домика, резными красивыми ставнями... Смелый хозяин, выйдя с ружьем для встречи непрошенного гостя, сумел как-то обнаружить меня - черные волосы по пояс, синие глаза, губы темные, в каплях дождя - волнуется вокруг море крапивы, высокое, густое, подойди, попробуй, прими гостью! Помню, как он выронил ружье, шагнул в крапиву, и целое мгновенье мы смотрели друг на друга - нос к носу - его выгоревшие белесые ресницы, здоровый кирпичный загар на щеках, глаза серые, цепкие, уверенные. Руки железные, это я знаю по опыту, по тому, как он срывал с меня, обдирал крапивные кружева и ожерелья...
Миг - и нет меня!
Ох, как горят у парня руки!
А я уже далеко, и верный Яхонт уносит меня в ночи, гроза выбивает победный марш крупными каплями по обнаженным плечам...
...Сегодняшний безмятежный вечер, впрочем, совершенно не обещал никаких катаклизмов - природных и прочих. Уже в сумраке я разглядела сквозь листву впереди полуразрушенные светлые стены какого-то старинного строения. Обрадовалась. И мы с Яхонтом дружно заспешили - угасал последний луч.
... Серые камни растерзанного дома были прохладны и гладки - светлое блаженство для моих босых ног. Яхонта я отпустила, и он неторопливо, чувство собственного достоинства сохраняя, побрел вокруг нашего временного обиталища искать траву погуще.
Крышей дому служило высокое белесое небо. Я осторожно пошла внутрь. Дверные проходы, новые комнаты, огромные, почти до пола, оконные пролеты. На стенах - гобелены из плюща. Тихо... Сверчки еще не поют. Интересно, обитают ли здесь призраки; по всем приметам - да. В таком случае - болтливы ли они и насколько? Я устала. Все, что было мне нужно - гамак из прочной серебристой паутины, несколько часов покоя и чуточку хозяйской деликатности...
В одной из внутренних комнат, выходящих окнами в сад у реки, в самом углу вырос высокий жасминовый куст. Темнеющий на глазах провал окна, серая кладка теплых стен. Я решила устроить ночлег именно здесь. Свила гамак, улеглась поудобней, а над моим лицом распускались мягко-золотые жасминовые звезды, струили в прохладу вселенной тихий, дивный аромат - чуточку слишком грешный, слишком волнующий. Какой-то в нем есть мучительный компонент, не поддающийся раскладке на слова. Выдержать его трудно, так трудно, почти невозможно, рискуешь раствориться, распасться на цветы-звезды и дальше, дальше, в золотую пыль... Сон, впрочем, гуманно избавил меня от подобных трансформаций...
Его присутствие я ощутила мгновенно, еще во сне. Секунду наблюдала за ним сквозь ресницы, лежа неподвижно, затаив дыхание. Он полусидел в гамаке лицом ко мне и также неспешно разглядывал меня. Улыбка тронула наши губы совершенно синхронно.
- Здравствуй, Кло.
- Здравствуй.
Мягко мерцает в темноте легкий абрис его лица, словно бы сотканного из призрачного жасминового света, золотистые глаза заглянули в мои, близко-близко, полные, четкого рисунка губы приоткрылись, словно готовясь укусить...
Но он всего лишь слегка поцеловал меня и, чуть развернувшись, лег рядом. Зашуршали, царапая стену, массивные крылья.
И снова стало совсем тихо. Скосив глаза, я смотрела ему в лицо. Мне всегда это нравилось. Он был неотразимо, вкрадчиво, обжигающе сексуален. Его лицо можно было пить, как вино и вдыхать, как аромат жасмина. Я написала бы его, если бы нашла достойные краски: золотистые глаза, теплая гладкая кожа, светло-русые, легкие, короткие волосы и эти чувственные, упрямые губы. Лицо сумасшествия, смертного отчаянья, невыносимой боли, черной безнадежной тоски. У него, как и у меня, множество разных имен. Сейчас, например, его зовут Дракон.
- Испытание приближается, Кловис. На сей раз - все серьезно, на самом деле серьезно, и для меня, и для тебя.
Серьезно, конечно, я и сама знаю. На карту ведь поставлено все, действительно ВСЕ. И никто не знает, что это за карта.
- Я боюсь за тебя, Кло. ЭТО может тебя уничтожить.
Он наклоняется надо мной, смотрит пристально, внимательно. Он не шутит, я это чувствую. Испытание придет, и оно будет страшным. О том, что оно может уничтожить его самого, он не говорит, хотя есть и такая вероятность. Безусловно, в теперешнем случае у него больше шансов... Еще есть возможность вернуться к началу игры - тогда мы обретем свободу, хотя и ненадолго. Но это станет явным регрессом. В качестве прогресса подразумевается переход на новый виток. Но это-то и есть самое сложное, это и покажет испытание...
И никто не в силах ничего изменить: ни я, ни Айрин, ни он сам. И мы поступаем самым разумным и здоровым способом: снова засыпаем в нашем серебристом гамаке среди мертвых стен под провокационный аромат жасминовых звезд...
Арина стоит в обшарпанном коридоре поликлиники и ждет Лилию. Ей чуточку грустно, чуточку пасмурно. Продувают душу Арины невидимые сквознячки, и ей не по себе в собственном теле, словно какая-то пружинка из ее внутренних владений никак не может в нем угнездиться, уютно сложиться, а все рвется в какие-то неведомые пространства, а оттуда на Арину сквозит. Вот.
Лилия все не идет. Арина бродит в промежутке от одного окна к другому: на улице вовсю танцует лето, кружит тополиный пух, шагают по тротуару внизу умопомрачительные блондинки и брюнетки в салатовых облегающих нарядах. Салатовый цвет является хитом сезона. Праздник жизни странным образом воздействует на сознание Арины: он переносит ее в прохладный и полутемный кабинет Арсения, который она покинула совсем недавно. Тяжелые бордовые портьеры, бледные анемичные фиалки. На столе, за которым сидит Арсений, много телефонов, и все они периодически настойчиво звонят. Арсений заканчивает разговор по белому телефону, и тут же выдает трель голубой, и Арсений говорит по голубому, а затем в поединок включается черный, и Арсений послушно берется за черную трубку... Арина сидит на стуле напротив, но для Арсения вроде бы и не существует, он весь там, в своих переговорах. Арина ждет, ждет... Арсений разговаривает. Внезапно Арина поднимается и, не оглядываясь, выходит. Арсений что-то громко говорит ей вслед, почти кричит, но она не оборачивается и плотно закрывает за собой дверь. Она плачет.
Сейчас, отгоняя носком туфельки атаковавшие ее тополиные пушинки, Арина с недоумением и болью спрашивает у себя: "что, это и есть конец моей Великой Любви? Моей Великой Любви, ставшей смыслом моей жизни? Это он и есть?!"
В системе ценностей Арины конец любви означает конец всему. Смысл жизни для нее - любовь, полнота существования, проявления себя в этом мире, всеобъемлющая радость - любовь. Кончилась любовь - опустел мир. Летают в пустом пространстве тополиные пушинки, играют солнечные зайчики, стоит у обшарпанной стены несчастная Арина и хлюпает носом. От второго вселенского потопа за день ее спасает Лилия.
Лилия, само очарование, белые волосы уложены вокруг маленького личика в форме колокольчика, глаза зеленые, бесовские, капризно вздернут крошечный носик, губки бантиком смеются и поют. Плакать при ней Арине совсем не хочется. Лилия не поймет, что наступил конец света. Не поверит. К тому же Арсения она не любит.
В микроавтобусе все дружно обсуждают нового босса, который буквально на днях должен занять место их милейшего, добрейшего и апатичнейшего Кузьмы Владиславовича. "Говорят, он меньше тебя ростом, - уверенно сообщает Арине круглоглазая дородная Тася. - Злобный карлик, тупой, дикорастущий, от сохи, на всех орет. Потом, правда, извиняется". "Прикольный портрет" - хохочет беспечная Лилия.
Арина сидит рядом с двумя подругами - крепкой, словно налитой, темноглазой брюнеткой Марой и пепельной блондинкой Люсей, миниатюрной, даже плоской, какой-то водянистой, бескровной. "Видели мы в буфете Торнова, - сообщает ей Люся ехидным шипящим голоском. - Он говорил нам ужасно пошлые вещи"! Торнов - фамилия Арсения, Арине прекрасно известно, что он не любитель буфетных пошлостей, но она в полемику не вступает.
"МНЕ он никогда не говорит пошлые вещи, ни в буфете и ни где" - улыбается она Люсе и тут же забывает о ней. Появление нового шефа сейчас тоже не слишком задевает Арину, хотя она мастерица волноваться, по поводу и без оного. "Любишь ты страдануть!" - утверждает ее подруга, художница Ирина, и это истинная правда. "Будь что будет - фаталистически решает Арина. Не смогу с ним работать - уйду, вот и вся история, что здесь долго размышлять".
В офисе прощаются со старой жизнью. Прощаются всерьез, с притопом и прихлопом, широко, душевно прощаются - видно, не только до Таси долетела информация о злобном карлике.
Пир во время чумы. За пять минут до чумы.
Вольдемарус, непосредственный начальник Лили и Арины, пухлощекий, сияющий лысиной, уже практически "неживой", с веселыми, белыми, бестолковыми глазами, очень оживляется при виде Лилии, своей давней любви, своей неспетой песни.
- В глаза глядеть! - грозно приказывает ему неприступная Лилия, и он пытается совершить сие действо, жутко, но не синхронно вращая глазными яблоками, энергично шевеля ушами и от усердия пощелкивая челюстями. Вставные они у него, что ли? Прыткая Лилия во время совершения всех этих манипуляций успела ускользнуть и Вольдемар, изящно хрюкнув, падает в объятия крепкой Мары, которая лишь пошатнулась слегка, но равновесия не потеряла. Потом, как-то очень ненавязчиво, эта парочка вообще исчезла, "рассосалась", кажется, заползла под стол, впрочем, кто может знать?
Праздник набирал обороты. Арина немного посидела в своем кабинете - выплакав в шторку свою Великую Любовь, задохнувшуюся в телефонных проводах, потом к ней завалились все та же, значительно повеселевшая Лилия и Стасик, мальчик с третьего этажа, заядлый картежник. Для продолжения банкета явно чего-то не хватало. Стасик авторитетно объяснил, что синяя птица сидит в клетке в кабинете Вольдемара. Клетка называется "бар". Наша развеселая троица, проверяя все углы по дороге и оказывая друг другу поддержку по мере сил, побрела туда.
Вольдемар без галстука вальяжно возлежал на диване, рядом пристроилась умиротворенная сытая Мара, она расстегивала пуговицы рубашки Вольдемара и нежно и проникновенно гладила Вольдемаровы внутренности. Никого такие мелочи уже не смущали. Стас сразу принялся разыскивать свою синюю птицу, Арина уселась на стул и принялась вырезать из большого апельсина дюймовочку. Лилия улеглась в мягкое кресло и, кажется, уснула. Словом, все были при деле. Вольдемар и Мара тихо беседовали.
- А я говорю - уволишь ее! Завтра же.
- Мар, ты чего? Как я смогу-то?
- Как хочешь, так и сможешь. Чтобы завтра ее не было!
Арине стало интересно. Не о ней ли речь? А, может, о Лилии, к которой Вольдемара всегда тянуло: она навострила ушки. И чуть не упала со стула. Речь Мара вела о Люсе! О Люсе, своей подруге, настолько преданной Маре, что, кажется и дышала-то Люся лишь синхронно со своим кумиром, и бегала везде за ней, как собачонка, и работу кое-какую, как подозревала Арина, за Мару выполняла. Арине иногда эта парочка представлялась тигром Шерханом и шакаленком Табаки из мультфильма о Маугли. "А мы пойдем на Север!". Тем более, что и говорила Люся очень похоже на Табаки, пискляво, на одной ноте. "Голос без эмоциональной окраски" - думала Арина. И вот теперь, оказывается, Мара уговаривает Володю уволить именно ее, преданную Люсю. Арина бросила свою дюймовочку и даже протрезвела. "Слышала бы это Люся"! И вдруг Арина ее увидела. Люся, совершенно спокойная, собранная, стояла за спинами шушукающейся парочки и слышала все от первого до последнего слова. Что-то теперь будет? Если бы Арина застукала за такими разговорчиками свою любимую подругу Лилию - ой! Нет, белокурых локонов Арина подруге выдирать бы не стала, и по розовым щечкам охаживать тяжелой дланью не удостоила бы, но вот сказать все, что думает о такой ДРУЖБЕ, сказала бы. И повторила на повышенных тонах от трех до восемнадцати раз. А потом она навсегда бы вычеркнула Лилию из своей жизни и никогда, ни за что не уделила бы больше ни капли внимания. Вот так вот, вуаля!
А Люся развернулась и ушла. Просто ушла. Мара ее так и не заметила.
Мое новое платье было сделано из лепестков оранжевых пятнистых лилий и смотрелось просто фантастически. Я медленно, с улыбкой поднималась по парадным ступеням дворца, лепестки лилий приятно холодили разгоряченную кожу. С бокового балкона, увитого темными, жесткими лианами, злобно смотрела на меня старуха Луэлла. Я незаметно вздохнула. В одном из бывших воплощений - сурового северного воина - Айрин как-то сломала хребет Луэллиной протеже - ученой дворцовой крысе - случайно наступив на ту тяжелым сапогом. Да и крыса-то, помнится, не сдохла - из дворцовых покоев была вышвырнута, что да, то да, потому как стала мерзостно уродлива - доживала век на дворцовой помойке, а Луэлла все равно затаила злобу. При каждой нашей встрече смотрела яростно, и ноздри раздувала, и шипела вслед что-то неразборчивое. Я только смеялась. Вот и теперь. Щеку мою слегка оцарапали знакомые когти. Дракон протянул мне букет прекрасных лилий - Царских кудрей - кровавого, пылающего на солнце цвета, удивительно гармонирующий с моим прекрасным платьем. Дракон терпеть не мог, когда я мастерила себе наряды из цветов и травы, но в данный момент эстетическое чувство, похоже, пересилило все остальное. Я благодарно приняла великолепные, горделивые цветы, и мы под руку с Драконом начали подниматься по белым мраморным ступенькам.
ПОЕДИНОК
"В узких вазах томленье умирающих лилий"...
Мы сидим в беседке, густо-густо увитой виноградными листьями, на дубовом столе - причудливый рисунок их трепещущих теней, вытканный солнцем... Гладят резные тени медовое лицо дракона, зелеными бесенятами выпрыгивают из его золотых глаз, палантином кутают мое кровавое платье. Дракон наполняет два бокала густым, темным, ароматным вином. Он объявляет мне войну.
Наш дуэт в укромной беседке, где так сладко умирают пылающие лилии, иллюзия, не больше. Между нами всегда - незримо - присутствует третий. Из-за него и будет поединок. Из-за нее, если сказать точнее.
Айрин. В этом воплощении ее имя Айрин.
Маски долой! Мы - Дракон и Кловис - являемся аспектами вселенной под названием Айрин, ее ипостасями. Говоря о Драконе, я несколько сгустила краски: разумеется, он не только боль, отчаянье и потенциальное безумие Айрин, темная сторона ее души, нет-нет! Дракон - творческий аспект ее существа, ее волшебный дар - возможность проникать за границы реальности, и обретать крылья; видеть, ощущать и осознавать то, что созданиям с названием "люди" знать не положено; проблески памяти о бытии везде, бытии всем - вечном бытии. Айрин не идет в ногу со всей Вселенной, Айрин летает или уплывает; время в ее внутреннем мире движется иначе - все это Дракон. Айрин видит внутреннюю сущность вещей, скрытую за формой, в душе Айрин есть глубина - ее четвертое измерение, не востребованное на планете Земля. Все это - Дракон. А рядом всегда я - Кловис. Жизненная сила Айрин, живущая на светлой половине ее души, украшающая ее головку венками из радостей реального мира. Мой бесценный дар для Айрин - уверенность, которую отнимает у нее Дракон, равновесие, которого лишает ее Дракон; возможность быть счастливой - здесь, сейчас, всегда. Она нужна Айрин, я знаю. Поэтому я всегда рядом; всегда готова вступить в поединок, всегда начеку.
Были, впрочем, времена - далекие, весьма далекие, что и говорить, - когда Дракона с нами НЕ БЫЛО ВООБЩЕ! И мы жили вдвоем, и не знали бездн, и не стремились к полетам. Когда появился Дракон, откуда он взялся? То ли нелюдимый скиталец Лаор, одно из предыдущих воплощений Айрин, привел его из сумрачных диких лесов, в которых вечно пропадал, хотя его любила сама принцесса той крохотной северной страны - лед, скалы, лес и фиорды... Дракон был дружелюбен, держался по-товарищески... Множество воплощений мирного сосуществования. Творческий дар не мешал предтечам Айрин крепко стоять на земле в реальном мире и даже добиваться весьма материальных наград. Помню наше поместье под Парижем (Айрин тогда звалась Виктор и слыла автором недурных романов), тысячу удовольствий роскошной жизни, необременительные занятия искусством, так, одним глазком в бездну и, пугливо назад, к комельку...
Всему этому пришел конец. Дракон вознамерился овладеть Айрин целиком; он хочет столкнуть ее в бездну. Он уже предпринял ряд попыток, до сегодняшнего момента мне удавалось отразить все. Но пропасть в душе Айрин становится все глубже, все большее место в ней захватывает пространство не-реала... Тем не менее, я верю в Айрин. Верю в ее силу, и мужество, и благородство.
Сегодняшняя попытка - четвертая по счету. Я поднимаю свой бокал, Дракон поднимает свой, и мы пьем за Айрин темное, сладкое, смертельное вино. Призраки виноградных листьев беспечно танцуют на дубовом столе, в солнечных просторах щебечут птицы. Поединок начинается.
НАСТУПЛЕНИЕ ЧУМЫ
"Чмо. Не пьющее к тому же. Больная печень не позволяет" - вынесла суровый вердикт сумасбродная Лилия.
Вдумчивый взгляд Арины ( - 4, очки носить всегда стеснялась) разглядел на бледном и не слишком-то высоком, действительно, нездорового, с желтинкой, цвета, лбу нового босса печать интеллекта. "Ну, это еще очень даже ничего!". Арина периодически страдала приступами наивности и оптимизма. И она искренне обрадовалась, определив, что он НЕ НИЖЕ ее ростом. Даже повыше. Чему тут радоваться, странно, правда?
Сладострастная Тася мгновенно примерила нового начальника на свое пышное тело в качестве сексуального партнера (что проделывала, впрочем, со всеми попадающимися на глаза мужчинами). Результат не удовлетворил ее ни в коей мере. Она презрительно фыркнула. О, разумеется, только мысленно...
... Марис смотрел на множество обращенных к нему лиц. Они казались ему одинаковыми, без всякого выражения, пустыми, как блины. Зато какие жадные, неотступные глаза! Наблюдают, изучают, пощады не жди! Словно он - тореадор на арене, а вот победитель или побежденный? Вверх поднимут большой палец люди-блины, собравшиеся здесь, или вниз? Тут он заметил девушку. Худенькая, темноволосая, с короткой стрижкой, она сидела в первом ряду и смотрела на него спокойными синими глазами. Доброжелательно смотрела, по-человечески. И лицо ее совсем не было похожим на пустой блин - интересное лицо, выразительное, чуточку странное, пожалуй... Он не мог определить, в чем эта странность, но от взгляда на нее, такую спокойную и отстраненную, словно находящуюся не на собрании, где представляют нового начальника, а где-то очень, очень далеко, сердце перестало противно бухать по ребрам. На душе стало удивительно тепло, горячо даже. Девушка в черно-белом элегантном костюме, похожая на бабочку, мечтательно смотрела сквозь него, а внутри у Мариса все горело. "Кто это, кто?". Он стал проверять свой новый коллектив по списку, поднимая каждого и предоставляя возможность сказать о себе несколько слов. ЕЕ звали Арина Ветрова, она занимала в компании какую-то весьма незначительную должность. В списке он поставил против ее фамилии жирную звездочку. Словно когда-нибудь он сможет спутать ее с кем-нибудь другим!
Они любили друг друга в шалаше из сосновых веток, устроенных каким-то экстремалом у самой инзерской воды. Иголки кололи спину Арины даже сквозь толстый марисовский спальник - пол в шалаше был тоже из сосны - а сверху сквозь длинные зеленые иглы просвечивало солнце. Местная кукушка совершенно не попадала в такт. Река весело прыгала по камням в нескольких сантиметрах от них; горожанка Арина впервые видела в природе такую прозрачную воду. Зеленые горы, между которыми тек-спешил Инзер, очень понравились ей, хотя она, смеясь, утверждала, что это "холмики". Раньше Арине был знаком только древний, таинственный, припорошенный пылью тысячелетий Тянь-Шань и блистающие пики Кавказских гор в Домбае... "Холмики" казались ей веселыми и доступными, очень хотелось подняться хотя бы на один, это представлялось совсем легким делом. Также быстро можно и спуститься вниз, наверное, даже бегом! Но Марис ее энтузиазма не поощрял и вообще запретил отходить от себя далеко. Арина не спорила. Ей вполне хватало чудес, росших вдоль тропинки. Какие замечательные зеленые папоротники стерегли подступы к "холмикам"! Они были гораздо выше Арины. "Мы завтра уедем, а природа останется. Эти сочные папоротники, и зеленые горы, и поляны цветов, и наш шалаш на воде. Что делает природа, когда остается совсем одна, без людей? Некому смотреть на ее красоты, они существуют сами по себе и не нуждаются ни в чьих взглядах, в оценке, одобрении, восхищении. Они просто есть, и все. Я увезу их с собой и буду иногда бродить по лесам своей памяти, купаться в прозрачной воде и, возможно, загляну в наш шалаш".
Они плыли в резиновой лодке, Арина впереди - поэтому считалось, что она ТОЖЕ гребет. Солнце грело ей затылок и спину, Марис склонялся к ней и целовал ее плечи. Они мало разговаривали, хотя здесь он был совсем иным - высокомерие и чванство оставлял на вокзале, или даже дальше, бросал за порогом офиса. Они были настолько разными людьми, что в разговоре у них практически не было точек соприкосновения, тем, близким для обоих, но это не имело ровно никакого значения. Арина не искала оправданий для своей любви. Она знала - это лучшее, что подарила ей жизнь. Какое ей дело до вкусов Мариса в музыке, политике, гастрономии и прочей чепухе. Он любит ее, она видит эту любовь в его глазах. Сейчас она отпустит его ловить в прозрачной воде каких-нибудь рыбок, а сама отправится собирать землянику. Вопреки всем заверениям Мариса, что "еще рано для земляники", она знает, что душистые ягоды на лугу ждут - не дождутся встречи с ней.
Арина лежит на ягодном лугу в высокой траве, смотрит внимательно, как с синих цветов, которые она с детства считает незабудками, осыпаются острые лепестки. Луг синий, и белый, и золотой, Арина делит его на царства. Самое большое - лилово-серебристый беж, легкие звенящие метелочки, трепетное марево. Почти у леса, темного, загадочного, высокие ряды пахучей кашки. Арина побежала было туда, упала навзничь, запрокинула голову. Сквозь узорные соцветия плыли облака... Но постель оказалась остро-колющейся - нижний ярус царства кашки охраняла осока, Арина поранила руку и поднялась. Кашка с нее ростом и выше, резкий аромат, светлые сети... Арина побрела дальше... Анютины глазки, милые, родные сердцу - бабушку Арины звали Анюта. На ладонь опускается крохотная бабочка - бежево-голубая, и перламутровая, крылышки все в "глазках" как у павлина. Говорят, души умерших посещают нас в виде бабочек. А вот и колокольчики, любимые цветы бабушки Анюты! Они здесь не лиловые, а нежно-нежно голубые, атласные. У самой земли - семейки полевых гвоздик, пряно-розовые острова. Такие яркие, радостные. Арина бредет по лугу, раскинув руки, без мыслей, без чувств, вся растворившись в нем, словно это она - и лиловые метелочки, опутанные серебряной паутиной, и ромашки с наивными личиками, и золотые прекрасные звезды на чешуйчатых стеблях у самой земли. В вот "впередсмотрящий": Арина сначала придумывает ему имя "гордец": выше ее ростом, строен, осанист, редкая листва в стиле мяты, но темнее, ярко-бордовый стебель, а по нему на равном расстоянии - пушистые бордовые подушечки, даже пуфики в форме летающих тарелок. В них - космонавты в розовых шапочках, а капитаны - с гребнями, или это у них рты не закрываются - так быстро они отдают команды. Для бунтарей (если такие осмелятся появиться) у командармов заготовлены клыки - белые агрессивные тычинки с багровым кариесом на концах. Увы, на звездолете не предусмотрена ставка стоматолога! Но вид неизвестного растения такой победный, что Арина меняет ему имя на "Царь". Бело-розовые шелковистые вьюны сладко пахнут детством. Арина долго собирает в бейсболку землянику для Мариса, ароматную алую землянику, которую не унести далеко, настолько она нежна и налита соком, символ даже не лета, а еще только предчувствия лета (не так уж не прав Марис, просто ей везет!) - самые жаркие дни выпьют ее легкую аппетитную плоть. Торопись, Арина! А в ней, и всегда-то нерасчетливой и нелогичной, просыпается исследовательский дух. Минуя полосу цветущей таволги, Арина по высокой траве решительно направляется к сухому дереву, декоративно раскинувшему мертвые ветки на фоне неба, и зелени, и таволги. Я смотрю на нее, прячась в сухих ветвях - маленький одинокий пилигрим, простодушный, восторженный, ничего не знающий о мире, по которому так уверенно движется к неведомой цели. Сюда тебе нельзя, крошка, да, нельзя! Здесь, в двух шагах, в глиняном карьере совсем недавно задавило пластом глины двух молодых парней, один из них еще тяжело движется под землей, еще пытается дышать, еще шевелится над новой могилой светло-рыжая глина, крошится и тянет вниз. Но это уже не наши с Драконом дела. Айрин не дойдет сюда. Вот одна ее нога утопает в болотной жиже, Айрин выскакивает, и тут же в вонючий плен попадает другая. Слетела кроссовка с ноги, и Айрин долго шарит по осоке, обрезая руки в кровь, чуть не плача. Нашла! В утешение я показываю ей, как пылают на закате соцветия таволги - сладкого цветка, нашей с ней покровительницы. Воздушное облако блеска - горящее золотом, и все-таки белое, и пушистое, и кипенно-нежное, а шарики-бутоны вызванивают неслышную никому мелодию. Пылают в темной траве медовые факелы таволги - вот оно, волшебство! Сумей услышать музыку, поплыви по ее волне, и ты найдешь тропинку в наш мир! У Айрин промокли ноги, но она стоит завороженная, так долго стоит, что я начинаю нервничать, и подталкиваю ее в спину холодным ветром, шебуршу по высокой траве - не змея ли ползет? Беги, Айрин! Марис давно ждет тебя у костра. А она вдруг оборачивается и смотрит прямо на меня. Я наблюдаю за ней со своих серебристых ив, уютно устроившись в огромном дупле от самых корней, облокотившись на другое, в форме овального окна - мой рабочий кабинет, излюбленное место для размышлений... Вековая кора неслышно сворачивается веретеном, сплетаются стены, и вот - я в самом центре дерева, надежно спрятанная от нескромных глаз Айрин. И тогда она отворачивается и бежит к берегу, к костру, к Марису.
В офисе Марис постоянно ходил за Ариной или искал ее глазами - получалось не слишком презентабельно и даже смешно. Так что, в конце концов он посадил ее к себе в приемную и успокоился. Почти. Когда Арина за закрытой дверью начинала хохотать (она была смешлива), он не выдерживал и выскакивал - с кем смеется, зачем? Арина частенько бесила его. Как же он ее обожал! Над ней сгущались тучи, и даже лучшие подруги не могли простить ей Марисова предпочтения: Лилия дулась, Тася была оскорблена до глубины души: не ее выбрали? Как это не ее? Не может быть, это не правда! Вот Марис опомнится, разглядит Тасю, поймет свою ошибку. Бесясь, Тася напоминала пыхтящий самовар. А ослепление Мариса продолжалось. Входя в большой зал, он прежде всего отыскивал милую темноволосую головку, и жесты Аринины повторял, и переходил в ту же часть комнаты, где была она. Все по рекомендациям психологов, как они пишут в своих популярных книгах, расплодившихся, как ложные опята после дождя.
Арине было страшно оттого, как горит сердце. Она видела все недостатки Мариса: ограниченность, упрямство, некоторую беспощадность даже. Не разглядела ни одного качества, которое могло бы оправдать столь пылкие ее чувства. (Потому что ей хотелось оправдать). Скажем, Арсений Торнов был аристократичен, нордически сдержан, благороден, отличался изысканными манерами и прочитал все книги Александра Лазарева. В те времена Арина знала, за что она любит Торнова. И он был красив, вернее обаятелен - весь такой стройный, светлый, воздушный, под стать самой Арине. Марис и красивым-то не был! У него было одно достоинство - страсть к Арине. Неужели только это свело ее с ума? Ибо деморализована она была окончательно и бесповоротно. Но ведь были и другие претенденты на ее внимание, пытающиеся даже увести ее от Торнова, и пылкости в них хватало, и нахрапистости было не занимать - и без всякого толка! Арина и Марис горели - пылающий двойной костер в самом сердце лета. Летело лето - сладкий вкус ягод на губах, полынные вечера, башни из облаков, подсвеченные закатом...
Сумерки у костра. Арина смотрит на искры, Марис проверяет свои рыболовные снасти. Шебуршат кусты. "Холмики" кутаются в туман, как в одеяло, до рассвета. Арине хочется дождаться, когда Марис пойдет ставить свои удочки и ускользнуть по тропинке. Бежать-лететь над засыпающим лугом, быстро-быстро, далеко-далеко, над папоротниками-великанами, над отцветающей калиной, стать ветром, стать этой ночью, и звенеть, и серебриться свободными, не городскими звездами, и темнеть скошенными стогами, звенеть инзерской водой по чистым камушкам. Ей всегда безумно хочется убежать одной в лес ночью! Птицы поют влекущими, темными голосами, как сирены, вызывают, манят ее... Сколько, должно быть, тайн можно узнать, сколько увидеть необычайного! Арина боится - сладко, мучительно - потому что чувствует, что скоро преодолеет свой страх и уйдет - туда, в темноту, в пение птиц, в шорохи и ароматы... Тут через их поляну проходит незнакомец. У него высоченные болотные сапоги, уверенный, даже наглый вид, смутно светлеющие волосы в сумраке подкравшегося вечера. И темные очки на носу - полная нелепица, потому что солнце уже спряталось за горы. Арину с Марисом он бесцеремонно игнорирует. Прошел, едва не наступив на Аринин котелок, пошуршал по кустам, пошлепал по воде, да и растворился... Был ли? А фигура какая колоритная! Арине хочется его написать, и она начинает чертить прутиком на песке стремительный, легкий силуэт...
Дракону не терпелось. Он сам выбрался на свет костра Айрин - полюбоваться идиллией-прелюдией. Все было как надо. Айрин, по своему обыкновению, витала в облаках, Марис сосредоточенно готовил хитроумные средства для лишения жизни нескольких крошечных рыбешек. Дракону было до ужаса любопытно - какова Айрин в счастье? Теперь, приготовившись окончательно уничтожить Кло, полностью захватить Айрин, собравшись для решительного удара, он мог себе позволить это - передышку, краткий миг тишины, медитацию на самом краю бездны.
У Айрин было безмятежное, чистое, какое-то звездное лицо - такое часто бывает у Кловис, когда она спит. Пожалуй, ему будет не хватать Кловис, когда они с Айрин начнут новый виток. Это мысль впервые пришла ему в голову. Здорово не хватать! До сего момента он думал только о победе, о борьбе с Кловис, о средствах, о возможных союзниках... Но теперь, когда цель так близка, и Айрин сидит у костра с таким мечтательным, нежным, родным лицом, а основное, радикальное средство в двух шагах копается в лесках и крючках... Торжество. Цвет багрянца, душный, пряный аромат и долгожданная, выстраданная, скорая спираль в вечность.
Марис уезжал в Москву. Он часто так делал. Арина мысленно садилась с ним в поезд (он не летал самолетом) и засыпала под стук колес, а мимо проносились чужие города, и зеленые леса, и реки с потенциальным уловом, и огни в ночи. Чем занимался Марис в столичном мегаполисе, для всех было загадкой. Известно лишь, что все свои дела он оставлял на последний день, в который их успешно решал.
Арина печально пила кофе, на ее окне расцветал цветок - нежно-розовый, с листвой, как у лука, Арине он напоминал крошечный лотос - возможно, из-за цвета? Лотос-лотос, возврати мне Мариса!
Открылась дверь и вошел Арсений Торнов. Арина слегка растерялась. Ей теперь НЕПРИЯТНО было вспоминать свою любовь к Торнову, зависимость от него, череду бессмысленных встреч, оборачивающихся унижениями... И любопытство было - беспристрастно взглянуть в лицо, которое она так обожала, которое грезилось ей ночами, заслоняло от нее весь мир, перевешивало его по значимости. Арсений был так же обаятелен, благороден, подтянут. Он усмехался. При этом пепельные усы его приподнимались, раскрывались губы, обнажая два крупных и длинных передних зуба. Таким он удивительно напоминал кролика.
"Он похож на гербарий. Красивые цветы, изысканные. Только мертвые, совсем мертвые. Любовь к Марису выпила из них весь сок, и в них совсем не осталось жизни. Просто сушеная трава. Как грустно, Боже мой! Неужели всегда будет так, и гербарий - закономерный конец любой истинной любви? Умирает любовь, и рядом остается чужой человек, которому нечего сказать?"
- Привет.
- Привет. Как тебе на новом месте?
- Нормально.
- А новый босс как?
- Нормально.
- Говорят, любит тебя?
Арина пристально посмотрела ему в глаза, улыбнулась лениво. Арсений смешался, заморгал, неловко дернулся.
Она поняла: он не любит ее, но она ЕГО СОБСТВЕННОСТЬ, ТАБУ. Она не нужна ему, пока на нее никто не претендует. Но появился захватчик, и Арсений примчался отстаивать СВОИ ПРАВА. Ей стало смешно. ЕГО ПРАВА?!
- А что, Сеня, так говорят?
В дверь заглянула Тася, при виде стройной фигуры Арсения заметно оживилась, заиграла глазами, походкой, ногами, пышной грудью. Тася считала, что ее роскошные формы должны очаровывать безоглядно любого мужчину. И если в реальности такого не случалось, она просто игнорировала реальность - демонстративно, напрочь. "Вот тряхну прелестями, и побежит твой Торнов за мной на край света!". Арина устроилась поудобней и приготовилась наблюдать, как Арсений побежит за Тасей на край света. Он не торопился.
Затем в кабинет зашла Лилия. Она бурно обрадовалась Арсению - его приезд, по мнению веселой Ли-ли, был достаточной причиной для проведения праздничного мероприятия, а прямая обязанность Арины заключалась в том, чтобы его провести. Или с изменением статуса она им больше не друг?! Арина была, конечно, друг. Тайная гулянка в святая святых - кабинете шефа - из проблемной превратилась в бесспорную. Арина вздохнула (про себя), достала марисовский бальзам, всякие штучки в баночках и шоколад "Каруна". Отчаянная Лилия уже снарядила Торнова за какими-то другими редкими деликатесами. Арина подозревала, что все они имеют определенный градус, причем не низкий. Арсений, сохраняя на породистом лице выражение скуки и, отчасти, боли, послушно поднялся и отправился, куда велела Лилия. Был у нее особый дар - заставлять мужчин подчиняться. Тася злобно сверкнула глазами.
"Сказать по-нашему, мы выпили немного". Четыре тертых мушкетера вели себя тихо, разговаривали трагическим шепотом, передвигались на цыпочках, потом танцевали, сбросив туфли (тихо-тихо), потом...
Иногда в приемную заходили посетители, и Арина, держась преувеличенно прямо, вежливо проводила дипломатические переговоры. Они казались сами себе очень-очень умными, очень хитрыми, битыми жизнью и лихими. Потом Арсений с Лилией еще ходили куда-то, а Арина и Тася, весело взвизгивая, темпераментно плясали на столе Мариса, катались в его кресле, обсуждали новые модели, используя шторы - в качестве палантином или платьев, а подоконники как подиум. Конец оргии как-то ненавязчиво стерся у Арины из памяти. Просто стало темно. Наверное, наступила ночь.
Следующий день, как и положено, случился ужасным. Тупая боль в висках, отвратительный, приторно-сладкий (никогда в жизни больше не буду пить бальзам!) привкус во рту, гнусное настроение. Похмельный синдром во всей красе. В Аринины вялые попытки ликвидировать последствия жуткого погрома ворвался телефонный звонок. Марис приедет совсем скоро. Он привезет ей подарок.
На вокзальной площади, пока водитель укладывал в багажник вещи, к Марису подскочил Юра Ермолаев, шустрый, лысеющий, длинноносый, везде и всюду свой рубильник сующий, суетливый, все всегда про всех знающий. Марис таких людей не любил, и Юра это знал.
- Снова из Москвы? Счастливчик. Подвезешь?
Вопросительная интонация последнего слова оказалась совершенно неуместной, так как Юра успел уже уютно обосноваться внутри Марисова "Лексуса".
- Все в Москву ездишь? Связи-связи, дело полезное... Кстати, о связях - девочку Торнова зря к себе в приемную посадил. Арсен здорово обозлился. Баб тебе, что-ли, мало? К чему тебе проблемы? Хочешь, я тебе та-а-а-ких устрою?!.
Марис ошарашено молчал. Арина - девушка Торнова? Его синеглазая Арина - девушка этого высокомерного, бесцветного, надутого индюка? Торнова?
- А она... - он все-таки обрел дар речи. - Мне ничего не сказала...
- Она не глупа, верно? - улыбался ехидно Юра.
Всю дорогу он рассказывал сплетни, обсуждал анатомические подробности фигуры Арсения Торнова, доходя похабно до мельчайших деталей. Скабрезности сыпались из него, как из рога изобилия. Марис угрюмо молчал. Он совершенно растерялся.
Арина сидела за своим столом, держа обеими руками стеклянную голову. Почему-то всегда во время таких бредовых оргий она ломала себе каблук на туфельке. Не стал исключением и этот раз. Жалко любимые туфли и обидно до слез! В довершение ко всем ужасам ни у кого из них не оказалось денег, чтобы вернуть на место почти целиком уничтоженный противный сладкий бальзам "Цветы Башкирии", и тогда озорница Лилия, мерзко хихикая, просто долила в бутылку воды из крана.
- Мускат, чем плохо? Он и не заметит. Он любит легкие вина.
Арине было плохо и абсолютно все равно - заметит Марис "мускат", не заметит... Ей казалось, что пришел ее последний час.
О чудовищном разгуле, устроенном накануне Ариной в компании самых аморальных личностей фирмы и заезжего, но в прошлом постоянно здесь ошивающегося хлыща Арсена Торнова Марису рассказали буквально все. Начиная, как говорится, "с вешалки" и заканчивая замом, провожающим его к кабинету, очень спешащим выложить все и поэтому противно глотающим слова.
Наконец Марис добрался до собственного кабинета и взялся за ручку двери. Чувства, которые он испытал при этом, удивили даже его самого. В нем поднялась какая-то горячая волна, ударила в голову, закрутила... Марис БОЯЛСЯ, Марис трепетал. Все же он распахнул дверь.
Арина сидела на своем месте изящная и очаровательная, как обычно. Облегчение, чувство огромного облегчения и радость затопили Мариса. От дверей он не заметил ни кругов под глазами, ни бледности кожи, ни... Он быстро подошел к ней; она сделала движение ему навстречу. Марис обнял ее, притянул к себе, начал страстно целовать закрытые глаза, бледные губы, волосы... Он так любил Арину, что ему было больно оттого, что она существует отдельно от него, он хотел бы смять, растворить ее в себе... Она не отвечала на его поцелуи, лежала в его объятиях, как кукла, и это тоже нравилось ему... Ее мягкие волосы пахли табаком (Марис не курил) и чем-то неуловимым, что еще вчера было модным одеколоном Арсения Торнова. Момент, когда Марис данный факт осознал, стал переломным в отношениях этих двух людей. Говоря вернее, он все сломал. Марис с силой оттолкнул от себя Арину, заметив, наконец, и синие круги под глазами, и бледность кожи, и порочный, томный, чуточку расфокусированный взгляд... Все это, впрочем, не имело уже никакого значения. Аромат сигарет Торнова запустил в душе Мариса сложную программу, о которой сам носитель никогда не подозревал, запрятанную глубоко-глубоко, программу необратимую и для Арины роковую: ибо за долю секунды Марис перешел от самой страстной любви к такой же страстной ненависти. Он вошел в кабинет и захлопнул за собой дверь.
У девушки были роскошные светло-рыжие волосы ниже плеч, прекрасная фигура, очаровательный брючный костюм цвета морской волны. Она была ослепительно молода. Марис привез ее с собой из поездки в городскую администрацию, они проследовали в кабинет и закрылись там - музыку слушали. Офис гудел. Арине, пришедшей с обеда, лицезреть юную красотку не довелось. Посидев немного у двери рая и послушав завлекательные мотивы группы "Шпильки", она решила разнести по отделам почту. Вернулась как раз к моменту, когда роскошный силуэт красотки исчезал на лестничной клетке, а Марис боролся с дверным замком. Он сухо кивнул ей:
- Закрой дверь.
И растворился вслед за красоткой.
Арина дверь закрывать не стала, вошла и села на место. Сидела, думала.
Лилия хотела веселиться. Она, кстати, всегда этого хотела. Тася хотела покорить Торнова, вернее, доказать им с Лилией, что она может покорить ВСЕХ мужчин. Чего хотел Торнов, Арина не представляла. Может, просто "завить горе веревочкой" и натянуть Марису нос, а может, у элегантного Арсения и не было таких низменных мотивов. Она, Арина, не могла подвести своих друзей, выступить в роли пошлой секретутки: не предоставить место и фураж для их веселья. Не могла и не подвела: Арина - очень преданный друг. И вот они, четыре тертых мушкетера, развалили походя ее любовь. Легко, с помощью бальзама, дорогих торновских сигарет, танцев на столе и головной боли на утро. Дешевая цена у счастья... Арина думала и о том, по-настоящему ли любит она Мариса, или, действительно, блажь начальника ударила ей в голову? Ей ведь казалось раньше, что и Торнова она любила не меньше, и страдала она по нему, и в шторку плакала... Почему же ту любовь она теперь считает ненастоящей? Только потому, что та любовь мертва, а эта жива и жжет? Арина взялась за работу; размышления она отложила в дальний угол.
Ближе к концу рабочего дня (было уже около шести) Арину пригласили в кабинет шефа. Вышла бухгалтерша Маша (она делала отчет Марису) и пригласила. Марис по внутреннему телефону позвонить не сподобился. В маленькой личной комнатке Мариса (сколько воспоминаний!) Арина с удивлением увидела накрытый стол. В центре его стояла бутылка бальзама "Цветы Башкирии". Она была очаровательного розового цвета. "Ты узнаешь ее из тысячи"... Марис, нехорошо блестя глазами, разливал бальзам по рюмкам - Маше и ей, Арине. Арине стало смешно, захотелось громко расхохотаться. Вместо этого они с Машей деликатно двинули ручками - чокнулись по-дамски - и синхронно выпили. Арина послушно проглотила сладкую воду, Маша своего удивления никак не проявила. Может, не поняла? Марис смотрел на них взглядом инквизитора и сатаны в одном флаконе.
- Своеобразный вкус у этого бальзама, правда?
- Может, сорт такой, особый? - осведомилась Маша.
- А вы что скажете, Арина Вацлавовна? - ехидно спросил Марис. - Сорт такой особый - водяной? Не правда ли?
- Похоже, да, - согласилась Арина. Она чувствовала, что взглядом Маша сейчас прожжет ей щеку. - Водичка.
Она прямо глядела в глаза Марису: ну, опозорь, закричи, расскажи этой Маше, что я разбавляю твой бальзам, вычти из зарплаты... Марис смешался. Этот концерт с участием Маши был, безусловно, не слишком достойным действом. Но очень уж он взбесился, когда узнал, что Торнов, козлина, в добавок ко всему, еще и пьет его вино.
Хозяйственная Мария вдохновенно копалась в ящиках буфета.
- Что-нибудь еще пропало? Что? Что?
Все оказалось на месте.
- Спросом пользуется только бальзам, - спокойно констатировала Арина. Фраза оказалась финальной. Они с Машей были отпущены небрежным жестом Марисовской руки.
Вскоре после забавного и нелепого инцидента с дегустацией бальзама, Арину повысили в должности. Практически на следующий день, собственно. Она получила хорошую прибавку к зарплате и переехала в другой кабинет, этажом ниже. Мариса она видела теперь только на общих собраниях.
Перебрав несколько кандидатур для приемной, Марис остановил свой выбор на Люсе Клопенко, той самой хладнокровной Люсе, которую не успела уволить темпераментная Мара. Кстати, с Марой Люся продолжала находиться в самых дружеских отношениях. Арине такое благостное всепрощение было непонятно, но сейчас ей было не до того, чтобы разбираться в психологических странностях дружбы Люси и Мары.
Арина заполняет карточки. Карточек - море разливанное, все время Арины отдано им, некогда вздохнуть, попить кофе, добежать до Лилии и узнать последние новости. Иногда из коридорного окна она видит машину Мариса, иногда место пустует. У Арины так болит сердце, что она может только работать, работать, работать. И плакать. Частенько она совмещает два этих занятия. Товарки по кабинету давно махнули на нее рукой. Каждое утро Арина подходит к двери с надписью "202" с ощущением чудовищной ошибки - совсем не сюда она должна идти, это не ее комната, ее - там, наверху! Там - истинная жизнь, потому что там - Марис.
Новые условия существования без Мариса реальны; Арина полностью принадлежит им; она абсолютно не в силах ничего изменить; И ВСЕ ЖЕ ВНУТРИ ОНА НЕ ПРИНИМАЕТ РЕАЛЬНОСТЬ, В КОТОРОЙ ОКАЗАЛАСЬ. Внутри она с ней борется. Эта бессмысленная борьба образует в душе Арины страшную багровую воронку, в которую она погружается глубже и глубже. Арина горит, захлебывается в жгучей, кровавой магме. Я должна вмешаться.
Совсем не трудно проникнуть на общее собрание строго законспирированной фирмы Мариса в качестве менеджера по... Я изменила своим скромным полевым нарядам и облачилась в шикарный брючный костюм цвета спелой брусники. Острые когти-ногти покрыты лаком в тон - вульгарновато, не спорю, зато все четверо интересных мужчин из свиты Мариса поглядывают в мою сторону регулярно и весьма откровенно. Волосы закалывать я не стала, и они черным руном падают на плечи, струятся водопадом по спине. Темные очки - конспирация, батенька! - довершают наряд. И высокие каблуки - чума для тех, кто любит бегать босиком.
Несчастная Айрин в нелепой тельняшке сидела далеко впереди. Ее красные глаза, полное отсутствие косметики и замурзанный вид вызвали в моей душе настоящую бурю бешенства. Разнюнилась, размазня! Марис не удостаивал ее взглядом, и я его понимала. Впрочем, не особо он интересовался и другими, мне, например, лишь вежливо кивнул, с чем я Айрин внутренне поздравила. Еще ничего не потеряно, мужество, детка - вот то, что тебе нужно! Мужество и отвага - нам с тобой их не занимать, правда? Крепись, мы заполучим его назад.
Откровенно игнорируя горячие взгляды четверки командармов, я сидела, сжав зубы, вся в планах страшной мести Дракону. Марис начал говорить. По проходу степенно и неторопливо ему подносила документы субтильная голубоглазая блондинка, вся какая-то серая, анемичная, словно в жилах ее совсем не было алой крови. Ее облик показался мне смутно знакомым, и я испытала мучительное чувство, пережитое, вероятно, всеми - хочешь вспомнить что-то важное, вот оно, близко, почти у поверхности сознания, плавает, как в озере, ты тянешься, и... Тут блондинка подошла к Марису, я увидела их рядом, вместе, и в голове у меня мгновенно прояснилось. Озарение, да-да, иначе не назовешь, настоящее озарение. Все козни Дракона стали мне понятны, когда светлая голова новой секретарши Мариса склонилась близко к его черной шевелюре. Брунхильда! Брунхильда и ее ручная крыса! О, Боги! Нам, Айрин, надо срочно делать ноги, пока целы! Ибо в том, древнем, запредельном мире Лаор, выбирая между любовью принцессы и свободой, сделал-таки выбор в пользу своих диких лесов. Бросил он Брунхильду, грубо говоря, а та, непривычная к подобному обращению, возьми да и прокляни Лаора! Тогда появился у нас Дракон; не следствие ли он проклятия Брунхильды? Первое следствие... Эта мысль сейчас пришла мне в голову... Марис и Айрин - вот почему их так тянуло друг к другу с самой первой встречи... А теперь проклятие Брунхильды достигло-таки Лаора-Айрин, и от него нет спасенья. Крыса, видимо, возвращает Брунхильде какой-то свой, собственный неоплаченный долг; нам до этого дела нет. Нужно срочно забирать отсюда Айрин, пока проклятие Брунхильды совсем не раздавило ей душу. Я встала, изящно всколыхнулись брусничные бедра, отчего все командармы Мариса шумно задышали, и пошла по проходу к выходу. Игру Дракона мы раскусили; раскрытая интрига - половина победы. Что до Айрин - у меня появилась идея. Из удачных, полагаю.
Арина проходила собеседование. Строго говоря, ей нечего было представить, кроме таланта (специального образования у нее не было), но подружка Ирина так просила, так просила Фролова принять эту девушку, да и работы Ветровой были действительно хороши... Фролов решил рискнуть - взять Арину с испытательным сроком. Пусть покажет себя, талантливая ведь девчонка! Короче, они ждут ее завтра с документами.
Поговорив с Фроловым, Арина долго стояла в своем новом предполагаемом кабинете и изучала вид из окна - могучее высотное здание из красного кирпича, липовую аллею, яркую детскую площадку, трамваи, визгливо голосящие на повороте, кусочек парка, деликатно зеленеющий между серыми домами... А что, может быть, она сможет существовать здесь? Творить красоту (Арину брали на работу дизайнером), узнает новых, интересных людей, будет в центре событий... И забудет, забудет Мариса, и сможет тихо, спокойно жить. ПРОСТО жить, не страдая. О счастье она уже не думала. Она чувствовала, что гибнет и пыталась бороться.
В день, когда Арина забрала из офиса свои документы, Марис забыл ее навсегда.
Арина рисует: прекрасные цветы, как ослепительные звезды, многоцветные Жар-птицы, стремительные силуэты, мчащиеся в ночи - то ли кабальеро, то благородные разбойники. Фролов потирает руки - клад достался ему по дешевке! К тому же платить ей можно гораздо меньше, чем дипломированному специалисту, что в наши меркантильные времена тоже немаловажно.
Идут чередой тихие, мертвые дни. Нет, они наполнены до краев - здесь, действительно, и знакомства с интересными, творческими людьми, и веселые поездки, и множество ярких событий... Арина тенью идет сквозь это многоцветье жизни, осторожно идет, чтобы не растревожить воронку жгучей боли, которой стала теперь ее душа. Кипит раскаленная магма, крутит страшный водоворот, ни на секунду не прекращается его стремительное движение, ни секунды передышки не дает он Арине. Отдохнуть, хоть чуть-чуть, хоть на мгновение избавиться от этой адской боли! Дракон за кулисами потирает руки, как Фролов: "Совсем скоро она будет моей, ТОЛЬКО моей!" Берегись, Кловис! Арина слабеет.
Она ушла из фирмы, но словно бы и не ушла. Ни на минуту не покидал ее образ Мариса - она просыпалась с мыслью о нем, уже в горячке, чувствуя в горле собственное сердце, днем он стоял у нее перед глазами - неотступный, страшны й своей силой, своей неуязвимостью, своей незабываемостью, вечный... Как в таком состоянии она может работать, остается загадкой даже для нее самой.
Вечера были хуже всего: Арина представляла, как Марис в своей шикарной машине едет за город, в аквапарк, а рядом с ним сидит рыжеволосая красотка, любительница "Шпилек", или, еще круче того, Люся Клопенко. Марис счастлив, он не теряет на пустую грусть ни одного мгновенья жизни, он давно оставил ее, Арину, позади. Но это она не могла понять - если все твои мысли только об одном единственном человеке, душа отказывается поверить в то, что тебя забыли, что бы не кричал, как бы не топал ногами разгневанный рассудок. Вопреки всем издевкам реала Арина ждала Мариса. Ждала - сейчас откроется дверь, и войдет он, и улыбнется, и скажет, что любит по-прежнему, и закончится время смерти. Дверь открывалась, заходили люди, другие, ненужные. Марис не приходил... Арина позвонила на радио "Первый канал", в программу "Музыкальный десерт" и заказала для Мариса песню. "Если ты сейчас слышишь меня, приходи. Я тебя жду, я жду тебя всегда, я думаю о тебе каждую минуту, я тебя люблю"! Песня называлась "Горит мое сердце огнем до небес" и полностью отражала состояние Арины. Она знала, что Марис в дороге на обед и с обеда частенько слушает радио "Первый канал". Может, он услышал ее отчаянный призыв,, может, нет. Реакции никакой не последовало. Арина поняла, что если не увидит Мариса, не поговорит с ним, сойдет с ума. Ее просто поглотит жгучая багровая воронка, которая все растет и растет в душе, она утонет в ней, она уже тонет.
Сим-карту Марис давно сменил, на работе трубку постоянно брала Люся Клопенко. С ней разговаривать Арина не могла. Она решила дождаться Мариса после работы у дороги - знала все его маршруты. Стояла и ждала - на обочине дороги у лесопарка, вызывая откровенное оживление у водителей проезжающих машин. Она не знала, что скажет Марису. В душе плескалась такая боль, что ей было все равно - лишь бы увидеть, оказаться рядом, а там... Вот показался на дороге великолепный марисовский "Лексус". Арина почувствовала такое волнение, что испугалась сама себя - надо ли было затевать это дело, если от волнения при виде его машины ей ЕЩЕ больнее?
На что она вообще тогда способна, кроме как страдать?! Не видеть - мучиться и гореть, увидеть - гореть больнее в миллион раз! Волнение рвало внутренности, машина Мариса приближалась. Арина на деревянных ногах пошла навстречу, ближе. Марис увидел ее. Узнал. И отвернулся. "Лексус" промчался мимо, обдав Арину пылью. Она стояла на обочине - застывшая яркая фигура в красной куртке, снаружи - привлекательная девушка, внутри - яростный бушующий огонь.
Течет время. Проходит год. И другой. И третий. Ничего не меняется. Дракон недоволен. Айрин существует в трансе, но даже в трансе цепко держится за реал. Кловис больше не появляется, наверное, ловит сеткой из паутины картинки прошлой жизни в излюбленных ею старых замках. А он-то надеялся, что, устранив Кловис, они с Айрин сквозь багровую воротку ее души продерутся в Вечность и НАЧНУТ НОВЫЙ ВИТОК. Без Кловис. Айрин и Дракон. Сколько Великих свершений ждет их впереди! Сколько битв, и побед, и необычайных приключений, и невероятных открытий для них, крылатых душ, не связанных телами, не имеющих пошлых привязанностей, свободных, сильных, чистых. Прекрасные миры, сотворенные фантазией Айрин, ее творческим даром, им, Драконом, непознаваемые сущности, синие ветры вселенной, белое безмолвие Пустоты...
Вместо этого он связан с полусумасшедшей девчонкой, сотворившей в своей гениальной головке один единственный фантом старой грымзы Брунхильды и молящейся ему, как Богу, все, (а главное, его, Дракона), приносящей на дурацкий пыльный заплесневелый алтарь давно умершей любви. В сущности, его скармливают трупу! Дракон бесновался.
Серое море в серой дали переходит в серое небо. Вот вдалеке на морской поверхности появился серебристый остров, дивно реальный, вот побежала от него серебристая дорожка - прямо к ногам Арины. "Я всю жизнь ищу его - мой остров, и вот он - передо мной! Почему же я не могу уйти туда, встать сейчас на серебряную дорожку и побежать, понестись, как Фрези Грант? Я УЖЕ вижу его, значит, и добраться способна. Разве что-то держит меня здесь?". Арина хочет ответить "нет", но правдивая сторона ее натуры побеждает. "Меня держит моя боль". Марис, где ты, Марис? Арина напрягает все телепатические силы души и отправляет далекому Марису картинку, которую видит перед глазами: серое море соединяется с серым небом, а где-то в центре на поверхности серебрится остров Арины. Раз, другой, третий. Пусть удивится! Даже теперь, уехав далеко-далеко, в прекрасном южном городе, среди тропической растительности, морских радостей и внимательных, чутких к женской красоте мужчин, она способна думать лишь о Марисе. Здесь Арина, как и многие страдальцы до нее, делает открытие: невозможно убежать от себя, спрятаться за километрами, рельсами, чужими городами, меняющимся ландшафтом. Твои беды приедут вместе с тобой и сядут у моря, свесив ноги, а проблемы встанут за спиной и не дадут беспечно улыбаться проходящим жгучим красавцам. Не лечит Арину море, не лечит целебный воздух и эвкалипты, сбрасывающие к ее ногам серпантин своей душистой коры, не облегчают пытки. Безнадежно! Арина падает на камни, далеко отбросив руки, и южное ласковое небо совсем не отражается в ее тусклых глазах.
Она лежала на полянке, золотой от цветущих лютиков, изящная и словно бы живая. Настал его звездный час. Дракон так долго ждал этого момента, а когда момент наконец пришел, не сразу и понял. Только подойдя совсем близко и разглядев синюшную бледность прекрасного лица Кловис, он осознал: вот ОНО! Пришло! Сбылось! Он упал перед ней на колени, и ужас охватил все его существо. Дракон страшно закричал, взвыл, заревел - от этого воя и рева, казалось, затрепетало небо. Он держал холодное лицо в ладонях и звал, звал Кловис. Шаловливый ветерок играл в лютиках, шевелил ее одежды из зеленых узорных листьев. Дракон выл, выл, выл. Он не понимал, что именно так выглядят воплощенные мечты. Его внутренности раздирала невыносимая боль, там моментально разверзлась воронка, которую он так лелеял, так культивировал в душе несчастной Айрин. Дракон обезумел, ему хотелось подняться высоко в небо, и рухнуть оттуда камнем, сложив крылья... Крохотная искорка здравого смысла удержала его, она же подарила ему надежду и указала путь к ней. У Кловис был шанс, малореальный, крохотный, но был. И Дракон сломал свое горе. Он осторожно поднял Кловис на руки, расправил крылья и понесся в сторону далеких гор...
Высокая башня из светлого камня, цель устремлений Дракона, стояла в странном месте, для обозначения которого в человеческом языке нет слов. Правильнее всего было бы назвать это место "нигде", но разуму людей не под силу воспринять подобную информацию. Летать там невозможно; бесконечно долго Дракон нес Кловис на руках, и ноги его утопали в блистающем песке, тяжелом, пылающем песке из бриллиантовой крошки. Дракон нес Кловис, и пот катился градом по его лицу. Ему было все равно, ему стало безразлично все, чем он раньше жил, с той самой минуты, когда он увидел Кловис в лютиках, Кловис, всегда такую полную жизни и отчаянно радостную, даже в момент схваток с ним, смертельных схваток. Он победил. И проклял себя за это. Теперь душа его алкала суда. Дракон шел к судье. По бриллиантовому пылающему песку, медленно и неотвратимо, а далеко впереди маячила тень башни.
Белая башня высока, на ее крутой лестнице много поворотов ("витков" - слово само проникло в мысли обезумевшего Дракона, он ведь хотел именно этого - витка!). Дракон нес Кловис все выше и выше, виток за витком. Бессильно мотались ее загорелые руки, а длинные волосы пыльной волной лежали на плече Дракона.
У Владельца башни очень белые руки в голубых венах, бесцветные глаза, бесцветные и бесстрастные. Дракон бережно положил Кловис на хрупкое ложе у окна (спит ли когда-нибудь Владелец башни? Никто об этом ничего не знал). Беловолосое древнее существо, ростом, впрочем, не ниже самого Дракона, ничуть не ссутуленное временем, (или просто не подвластное ему?) небрежно похлопало его по плечу:
- Ты все-таки победил, мой мальчик. Я знал.
Дракон ничего не отвечал. Из его золотых глаз лились слезы.
- Так всегда бывает. Ты убил ее и познал любовь.
Владелец башни деликатно помолчал. Пространство начинали заполнять серые сумерки, непонятно откуда здесь взявшиеся. Возможно, это была любезность для Дракона, возможно, один из капризов Владельца.
- Не вздумай убивать себя, даже не пробуй. У тебя ничего не получится, только опустишься на низшую ступень, начнешь опять с Лаорских лесов.
- Что же мне делать? - то ли пролаял, то ли прокаркал Дракон. Голос совершенно изменил ему.
Существо растянуло губы на маске лица в улыбку.
- Лаор, дружок мой, Лаор. Я создал тебя, но растил тебя он, лелеял - он, и откармливал, и питал свежей кровью... Если кто и в силах помочь тебе, только Лаор.
В голове Дракона чуть прояснилось.
- Айрин? Но ведь она сама...
- Знаю. Ты снова свел их с Брунхильдой - блестящий ход, я рукоплескал. Ты думал, что, уничтожив Кловис, станешь очень сильным, малыш, раздвинешь пределы, и, может быть, даже... выглянешь за них. Что ж, я тебе не мешал, в этом ты не можешь меня упрекнуть. Все шло, как ты хотел, ведь так? Кло оказалась сильней, чем ты думал, она долго боролась, но проклятье Брунхильды здорово помогло тебе... Теперь ты отдал бы все, чтобы вернуть Кловис жизнь - не логично, согласен? Но от вас бесполезно требовать логики, даже от Драконов... Никто не мешает тебе идти за пределы - почти никто. Но теперь ты не то, что идти, и выглянуть-то не желаешь... Взгляд Драконьих глаз, дикий от боли, стал его словам лучшим подтверждением. Ты ничего не можешь сделать для Кловис, ничего! - Лицо Дракона исказилось. - Но есть некто, который сможет - Айрин, дорогой мой! Помоги ей, а она поможет тебе.
Кловис, конечно, останется со мной; отдыхая от своих трудов, я буду любоваться ее прекрасным лицом, действительно прекрасным, пожалуй, я даже способен на секунду понять тебя, мой мальчик. Что, впрочем, проблематично...
Дракон поплотнее запахнул полы своего светлого длинного плаща и решительно толкнул дверь кабинета Брунхильды-Мариса. За секретарским столом, совершенно неподвижно, со свирепым выражением на лице, явно приготовленном для нежеланных посетителей, сидела Брунхильдовская крыса. Так вот она теперь какая! Светлая блондинка, очень светлые глаза, тонкие, змейкой, губы, белесая кожа. Что ж, недалеко ушла от себя, прежней. Дорабатывает срок, отмеренный ей для службы Брунхильде, прерванный тогда грубым сапогом Лаора... Он вспомнил эту крысу, вспомнил, как она всегда ластилась к Брунхильде, как была преданна хозяйке и как потом страшно предала...
И Дракон сделал то, что предпринимал лишь в исключительных случаях. Хотя и не считал этот таковым. И за секунду даже и не думал ни о чем подобном. Он ближе подошел к столу крысы, снял темные очки, полные губы чуть-чуть приподнялись, обнажив клыки...
В ледяной, стервозной Люсиной душе все вспыхнуло, стало мокро и липко сидеть. Золотые глаза незнакомцы пылали, и в этом огне Люся горела и корчилась. Это было блаженством. Не задержавшись более ни на секунду около нее, Дракон быстро прошел мимо и толкнул дверь в кабинет Брунхильды. Люся совсем согнулась над столом и тихо застонала. Ее пальцы беспомощно царапали лакированную поверхность...
Марис сидел за столом и читал газету. Дракон прошел по всей длине кабинета и встал напротив. Марис поднял глаза и сделал попытку подняться. Дракон мысленно приказал ему сидеть, и Марис бессильно свалился в кресло. Дракон устроился напротив. Он медленно, скрупулезно изучал каждую частичку Марисова лица.
Н-да, со времен Брунхильды он сильно сдал! Темные небольшие глаза невыразительного разреза; короткий, не слишком тонкий нос, широкий лоб, который уже прорезали беспощадные морщины, а губ и нет совсем, вместо рта - какая-то темная, извилистая прорезь. Он вспомнил, как удивляла Кловис привязанность Арины к этому, в общем-то, непривлекательному мужчине... Тогда ей еще не было известно о Брунхильде, Лаоре и крысе. Дракон пристально смотрел на лоб Мариса, прямо в его третий глаз, разумеется, спящий глубоким, вечным сном. Вечным ли, впрочем? Что у них было общего тогда, у Брунхильды и Лаора? Последний постоянно пропадал в лесах, людей избегал, как мог, раздражали они его, что ли? Как же Дракон его понимал! И только подумать, что новое воплощение сурового воина Лаора тихо, в муках, умирает от любви вот к этой несвежей, неприятной оболочке. Он должен понять, чем связала их судьба! Только ли это кармический долг Лаора, теперь, видимо, отплаченный в полной мере, или нечто большее, вот что он должен обнаружить! От этого зависит жизнь Кловис и, по сути, его самого, Дракона, творческого дара Арины, ее проклятия и блаженства. От этого зависит ступень, с которой они начнут новое восхождение, все трое начнут!
Почему этих двоих так тянуло друг к другу? Почему Брунхильда с ума сходила от любви к Лаору, хотя ее окружали прекрасные, знаменитые, богатые и смелые, готовые положить к ножкам красавицы богатство, земли и жизни? Дракон не чувствовал в душе Мариса присутствие собрата - нет, тут ему не грозил взмах широких крыльев - ни дружественных, ни враждебных. У Мариса не было творческого дара! Чем Мариса так привлекла мечтательница Айрин - вечно витающая в своих фантазиях, грезах, и на земле-то практически не живущая? Только странностью облика, непохожестью на других? Тогда дело - швах, вон их сколько бродит, непохожих, чем дальше, тем больше! Нет-нет, все не так просто, тут было что-то еще, Дракон чувствовал ЭТО всем естеством, он НЕ МОГ ошибиться! Что связывало этих двух людей? Он должен найти, нащупать эту нить сейчас, вернуть себе Кло, вытащить Айрин из ее кровавой воронки, так вдохновенно созданной им же самим, засыпать эту воронку, еще и с крысой разобраться, на которую Лаор все-таки тогда наступил. Стоп! Почему Лаор, любящий животных, не способный причинить страдание ни одной божьей твари (кроме человека, естественно), так сурово обошелся с Брунхильдовской крысой? Она предала хозяйку и Лаор... Да, да, крыса вытащила из камина полусгоревший кусок важного документа...Помнится, тогда на севере началась война, или я уже путаю что-то? Почему крыса предала Брунхильду, свою хозяйку?
Но для нашей проблемы, увы, предательство крысы не имеет ни малейшего значения. Сейчас я заиграю в дудочку, как крысолов, и крыса отправится за мной, не издав ни звука. И дудочки-то, впрочем, не понадобится, другим обойдемся... Но Марису наплевать на крысу, возможно, она тоже искупает рядом с ним свое старинное предательство, истово служа ему в этом воплощении. А может, и нет. Снова задумывает предательство: переведет, скажем средства со счета фирмы в швейцарский банк и укатит туда со вторым телохранителем третьего заместителя Мариса-Брунхильды... Для Айрин исчезновение крысы проблему не решит, никак не решит! Брунхильда почему-то боится Айрин, она считает, что та может разрушить ее жизнь... У Айрин такого намеренья нет; но, возможно, Брунхильда не так уж не права? Не Айрин, а собственные чувства сомнут и разрушат жизнь Брунхильды, и она это чувствует... Что в таком случае следует предпринять мне, что я МОГУ сделать?
Он долго, пристально изучает лицо Мариса, полузакрытые темные глаза без блеска, о которых так много знает из мыслей Айрин. Нет в Марисе никакого творческого дара, он крепко стоит на земле, никогда не улететь ему с Айрин в звездные пространства, взявшись за руки. Нечего и думать разжечь огонь в сыром подземелье, где просто рай для крыс! И вдруг он вспоминает: Брунхильда, это жесткая, беспощадная властительница была весьма... весьма неравнодушна... к искусству! Таилось в глубине ее черствой души восхищение перед истинно Прекрасным, и трепетало, и не давало блаженно упокоиться в великолепном замке, среди почтительной челяди и восхищенных поклонников. Наверное, и к Лаору ее тянуло именно это: инстинктивное чувствование Прекрасного в его душе, его прекрасной души. И она возжаждала обладать - Прекрасным, а заодно и оболочкой, в которой оно таилось - самим Лаором. А когда добыча ускользнула, проклятье убило хрупкий росток, и в душе Брунхильды умерла жажда Недостижимого...
Точно, как он мог забыть! А Мариса называют эстетом! Нет, не только сексуальный ножки привязывали его к Арине. Дракон принимается за работу.
...Пробив себе дорогу сквозь многотонный сплав крепче самой твердой стали, в душе Мариса распускается хрупкий и нежный росток Прекрасного. Он растет, и расцветает, и раздвигает железную коросту Марисовой души. Он будет цвета глаз Айрин (и Кло! - кричит все в душе Дракона, но он не дает чувствам воли. Сейчас поддаться им - значит проиграть). Дракон обильно поливает крошечный росток своей кровью. Теперь цветок не погибнет, он будет расти, и крепнуть, и становиться сильнее. Настанет момент, и Марису станет муторно в его стильном офисе, он затоскует о Прекрасном, о Несбывшемся, и поймет, что утолить жажду его души сможет только девушка с голубыми глазами, бледная, мечтательная, сумасбродная, и пойдет искать ее по свету...
Черные капли драконьей крови прожигают белоснежные манжеты, горят огнем сломанные когти, но Дракон счастлив. Он победил.
Дракон выходит из кабинета, оставляя Мариса в плотной летаргии. Душу Айрин Марис вернет ей сам.
Крыса по-прежнему сидит за столом, но метаморфоза, происшедшая с ней, не поддается описанию. Ее обычно блеклые щеки горят нежным, розовым, мягким румянцем - яблоневый цвет, да и только! Водянистые глаза сияют, и не водянистые они вовсе, а нежно-серые, серебристые, пылают губы, растрепались, взбились жидкие волосы... И Дракон понимает, вернее, читает в Люсиной душе - да не предавала она Брунхильду, как никогда не предавала Мару, терпела все мерзости, все подлости той - Люсе просто было так удобней, а на эмоции она не обращает внимания, честно говоря, они для нее не существуют - эмоции, как определенные цвета для дальтоника. Ей кажется, демонстрация эмоций нужна людям, чтобы казаться интереснее, выделяться, привлекать всеобщее внимание. Она, Люся, обходится без этого. Зачем напрягаться, свое так и так получишь.
Поступило выгодное предложение спины еще более надежной, поддержки еще сильнее - Марис, и Люся, не задумавшись ни на минутку малую, перешла под покровительство Мариса. Ее жизнь станет комфортней, у нее будет больше преимуществ; о чем тут раздумывать? Также без долгих размышлений она оставит и Мариса, если отыщет дорожку к жизни более сладкой. А Брунхильда? В ее замке, конечно, было уютно и комфортабельно, но он не шел ни в какое сравнение с замком барона Александра - вот кто разбирался, что такое роскошь, и его крысы жили, как королевы! Всего-то и надо было - вытащить бумажку из камина. Проклятый Лаор!
Дракон поднимает в улыбке уголки полных, четкого рисунка, обжигающе сексуальных губ, и Люся, чуть ли не мурча, выгибает спинку, а Дракон вдруг вгрызается своими страшными блестящими клыками ей в горло. Брызжет во все стороны кровь. Все-таки она у крысы красная. Теперь до конца жизни Люся будет носить одежду с высоким воротником.
Марису снится Арина. Она лежит на полянке, заросшей лютиками, изящная и словно бы живая, ветер играет длинными черными локонами, которых у Арины отродясь не было, шебуршит зеленым кружевным рукавом. Словно Арина... спит. Но Марис-то знает, что это не так! Марис бежит к ней, топча лютики, а в каждом из них сидит злое солнце, слепит ему глаза и не дает подобраться к Арине. Он чувствует, что Арину еще можно спасти. Марис должен отнести ее в башню с длинной винтовой лестницей из слоновой кости... А потом лютики оплетают его ноги, и он падает, и больно ударяется головой, а когда открывает глаза, совсем близко видит гладкую голубоватую щеку Арины, тень от ее темных ресниц и понимает - поздно, все поздно!.. Сон обрывается, оставляя в сердце боль, а на следующую ночь возвращается, и Марис снова бежит по скользким лютикам в тщетной надежде воскресить свою убитую любовь...
Как-то ночью, с трудом выбравшись из очередного кошмара и обретя привычную ясность мысли, Марис четко осознал: он должен найти Арину, хотя бы узнать, что с ней случилось, как сложилась жизнь. Иначе он весь остаток жизни так и будет путаться в жгучих, как крапива, лютиках на призрачном лугу.
Марис периодически встречал Торнова (как же эти двое не любили друг друга!), но никогда рядом с ним не было Арины. Более того, последнее время Торнов везде появлялся с высокой милой дамой: прическа "классическое каре", длинные светлые глаза, робкая улыбка. Марису приятно было видеть Арсения Торнова с этой симпатичной девушкой, а почему - он даже и не пытался отдать себе отчет. Хотя девица очень уж мила, для Торнова, пожалуй, и это слишком!
Случилось несчастье в марисовом офисе - на его секретаршу Люсю Клопенко напал маньяк, причем прямо на рабочем месте в рабочее время, сильно покусал за шею, да так, что Люсю пришлось госпитализировать. Люся, плача, утверждала, что маньяк проходил и в кабинет шефа и довольно долго там находился, но Марис счел ее слова галлюцинацией на почве пережитого стресса. Подруга Люси Мара развила бурную деятельность, возила ей соки, поддерживала витаминами, а между делом охмурила главного врача больницы и вскорости вышла за него замуж.
Красавица Лилия тоже больше не работала у Мариса. Ее муж Валентин круто пошел в гору, купил Лилии джип, и она лихо раскатывала на нем по городу, опустошая встречные магазины и наводя ужас на метрдотелей в расплодившихся, как грибы-поганки после дождя, модных ресторациях.
"Знойная женщина, мечта поэта" Тася ушла, наконец, в декретный отпуск.
Все ниточки, ведущие к Арине, оборвались. Не Юру же Ермолаева по вокзалам разыскивать!
А сон продолжался. Марис ненавидел зеленую поляну, золотое сияние, и до ужаса, до противной дрожи боялся увидеть неподвижное тело в густой траве. Он больше не мог выносить этот сон. Он больше не мог оставаться в неведении.
Марис принял решение - отыскать Арину. Во что бы то ни стало! Обратиться в сыскное агентство, если нужно!
Ему помог случай.
Дела завели его в западную часть города, где он, в общем-то, никогда не бывал, и там, разыскивая нужный номер дома, он прошел мимо маленькой частной картинной галереи. Случайно поглядел на выставленные за стеклом работы, да так и замер перед витриной. На картине, небольшой, в смутных, размытых тонах изображался вечер у реки, засыпали невысокие горы, уютно светился в сумерках огонек костра, сидела около него девушка, помешивая какое-то варево в котелке, свет падал на тонкое, мечтательное, такое родное лицо. И сам он присутствовал на той картине - стоял с удочкой у тихой воды в коричневом свитере, которого давно у него нет, а она, оказывается, помнит! Через поляну шел незнакомец - легкая, стремительная фигура, широкие плечи, светлые волосы, светло-карие, почти желтые глаза на привлекательном, сильном лице. Как хорошо Марис помнил неожиданное появление этого ковбоя из зарослей, и собственную настороженность - с чем пожаловал гость? И столь же внезапное исчезновение незнакомца. И ОНА помнит - через столько лет! Зайти в салон и приобрести картину не составило никакой проблемы, как и узнать координаты автора.
"Своеобразная манера, особый стиль". Его, Мариса, своеобразный стиль как раз и привлекает, он намерен заказать художнице собственный портрет.
Поездка на юг все же принесла Арине некоторое облегчение. Душа не успокоилась, а как-то притихла. Словно впала в летаргию. После бесконечных лет жгучей боли Арина была рада и этому. Она всерьез занялась творчеством и заметила, что вдохновенный труд - надежная лазейка из депрессии. Особенно удавались ей, как ни странно, работы, сделанные по впечатлениям от памятных мест - тех, где они были когда-то вместе с Марисом. Пока она работала - боль отпускала. И Арина работала. Писала прозрачную реку, алую землянику, небо раннего лета сквозь летящие под ветром кораблики кашки. Часто возвращалась она к образу незнакомца, быстро прошедшего тогда через их полянку. Она придумывала ему лицо, имя, жизнь - все воплощали на двумерном пространстве холста ее руки. Незнакомец оживал, у него были насмешливые желтые глаза, чистая кожа, красивые губы. Они были знакомы тысячу лет, он был ее другом, ее защитником. Потом Арину заинтересовали лица вокруг - встречных прохожих, соседей в автобусе, посетителей их мастерской. "Окружающие люди - это лики Бога". Столько вокруг ликов Бога, и все хотят одного - счастья. Но в чем оно для них? Арина старалась догадаться. Она всегда плохо понимала людей и придумывала невероятные истории. Они тоже просились на холст. Лучше всего ей удавались цветы - вероятно, они были все-таки ближе Арине, чем люди. За многообразием форм она старалась уловить и прочувствовать сущность. Особенно привлекала ее глубина, внутренняя глубина - особое свойство, присущее далеко не всем и часто трагичное для обладателя. Погружаться в глубину, обнаружив дорогу к ней под маской внешнего, было так увлекательно! В том числе и в свою - Арина открыла собственную глубину. Она чувствовала, что глубина обитаема, она смутно улавливала движение теней, их невнятный шепот. И ей захотелось научиться их языку, понять слова, возможно, обращенные к ней...
Арина начала погружение. Ей больше не страшна была багровая и жгучая воронка трагизма, преграждающая путь к сияющим пропастям, или, напротив, в новые вселенные - здесь понятие "верх-низ" не имело ровно никакого значения. Арина изучала прорыв в эти области под названием "трагизм" так долго, так тщательно и досконально, что знала там не то что каждый кустик, а каждую былинку и соринку. Она все-таки преодолела его - израненная, опустошенная, почти уничтоженная, с изодранной в клочья душой. Арина победила боль; она показалась себе неуязвимой; перед ней замаячила иллюзия свободы. Свобода равнялась одиночеству, но и это теперь не имело никакого значения. Одинокий, отважный маленький воин уходил по блистающему Дао - дороге Никуда - все дальше и дальше...
Несколько дней Арина провела в небольшом городке под названием Салават. Фролов уже который раз брал ее на свои презентации - очаровательная Арина оказалась отличным экскурсоводом, она умела заводить аудиторию (по терминологии Фролова, как раз "разводить"), как-то проникать в души сильных мира сего (на презентациях Фролова хозяева жизни представляли большинство), находить в них тонкие, чувствительные струнки и виртуозно играть на них. Арина улыбалась и казалась такой далекой... Но то, что она говорила тихим, мелодичным голосом, странно трогало сердце. Фролов, как он сам любил выражаться, "был в экстазе". Он не задумываясь, сделал бы Арину своей любовницей, но она как-то очень деликатно сумела уладить и этот вопрос: его постоянная подруга Ирина, делившая с ним много лет все радости и превратности судьбы, была хорошим другом Арины. Фролова это, конечно, не остановило бы... А, в сущности, к чему эти сложности? Ведь Аринка права - у них действительно оптимальный вариант. Для всех.
Зеленый, уютный, чистенький городок очень понравился Арине. Неизвестно, как он выглядит промозглой осенью, но летом - просто замечательно: светлые улицы, уютные дворики... Домой она вернулась в каком-то очень хорошем, спокойном, радостном настроении.
В мастерской ее поджидала Ирина. Странно, ведь рабочее время уже закончилось! Ирина несколько подозрительно осмотрела Фролова и Арину - цветущий вид, оба смеются, смотрят открыто, друг с другом обращаются непринужденно - не бывает такой вид у виноватых! (О, простота!). Выслушала с интересом рассказ о поездке. На рабочем столике Арины лежала визитная карточка - темно-синяя, с люминесцентной узкой полосой, громко кричащая о высоком статусе своего владельца.
- Тут нарисовался горячий поклонник твоей мазни. Два раза уже приходил. Представляешь, купил твою картину в салоне у Эммы Бастовой. Ну, эту, с речкой и костерком. Мечтает заказать тебе собственный портрет, буквально бьет копытом. Так-то, малыш, гордись.
Арина взяла в руки бумажный прямоугольничек и словно заснула. Марис, Марис!.. Сколько она уже не вспоминала о нем? Или он жил в душе всегда, просто научился вести себя деликатно, не мешал ей идти своей дорогой, тихо сидел в уголке и ждал своего часа...
- Знаешь, Ирин, у меня ведь сегодня самолет в Москву, а оттуда почти сразу - Индия, потом Тибет, внутренняя кора по горе Кайлас. Так уж случилось - просто повезло. Я и в мастерскую-то заехала взять несколько вещей. Они пригодятся мне в дороге...
Ирина стояла, открыв рот. Путешествие в Тибет и именно на гору Кайлас было святой мечтой Арины, ее "вересковым медом". Значит, решилось? Вот оно как!
- Поздравляю, дорогая! - наконец прошептала она. - Рада за тебя...
Арина собирала вещи, быстро, бездумно. Чувствовалось, что она все давно для себя решила и теперь действует совершенно механически.