Амарга, Штайн Анна : другие произведения.

"Химеры", книга первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.63*31  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир "Золотой свирели" и "Чудовых лугов". Городская фентези-ретро. Первая книга целиком.
Амарга []

   Посвящается памяти Анатолия Владимировича Кузнецова и Таисии и Михаила Штаревых.

       Пролог

   Она сидела на высоком хребте моста и смотрела вниз, на темно-серое, испятнанное редкими фонарями полотно дороги. Пригнулась, цепляясь когтистыми пальцами за холодное железо - острые коленки выше ушей.
   Дорога была змеей. Змеей была и река, ползущая бок о бок с дорогой, только не серая, а черная и блестящая. Небо - лиловой шкурой дракона. Мост врос обоими концами в землю, хрипел и дергался, стараясь освободиться.
   Из темноты под мостом выплыла машина, просветила сумерки белыми лучами, зашуршала, прокатилась.
   Исчезла.
   Мост затих.
   Она повела головой из стороны в сторону. Глаза неподвижны, темный зрачок залил радужку, подмалеванные тушью круги тянутся к вискам, волосы неровно подстрижены и свисают клочьями.
   Сколько еще до полуночи?
   Машина.
   Белые лучи.
   Шорох шин, исчезновение; сумерки смыкаются как вода. Далеко, за мостом, за рекой светится и празднует город. Здесь - ночь, напряжение, ожидание.
   Мост мелко затрясся, качнуло. Когти поехали по холодному металлу, соскользнули босые ноги.
   Решайся, сказала змея-дорога под мостом.
   Не бойся, сказала ее соседка, черная змея-река.
   Она помотала головой, облизнулась, сглотнула, уставилась вниз. Выбеленные пряди липли к лицу.
   Реш-ш-ш-ш-ш-ш-ш...
   Время замедлилось, забибикала третья машина, остановилась под мостом. Кто-то вылез из нее, топчась под фонарями, запрокидывая белое пятно лица. Еще машина - засигналила, остановилась.
   Ауууууууу... - отозвался поезд вдалеке, -стк-тк-тк-тк-тк.
   Ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у...
   Гудели рельсы, мост дрожал, ребра ходили в такт. Она подняла голову, посмотрела на небо. На том берегу, над крышами и шпилями высоток, перекрещивались лучи прожекторов, полосуя лиловую драконью шкуру.
   Полночь.
   Она ощутила на себе ее взгляд, ее обещание и, наконец, решилась. Встала, выпрямилась во весь рост - превращаясь из нелепо скрюченной горгульи в изящную девушку.
   Сделала два шажка, привычно расправила плечи, вскинула руки - и легко шагнула в пустоту, к текущей внизу серой змее, соседке змеи черной.

1

   - Это все прекрасно, - сказал Рамиро Илен. - Только я театром уже лет пять не занимаюсь, и ты это знаешь. У меня полно работы, заказ на Журавьей Косе, заказ в Вышетраве. Нет, Лара.
   Она подняла бровь.
   - Ты же любишь театр.
   - Теоретически.
   - От тебя требуется занавес и несколько задников. И костюмы. Сцена - черный кабинет. Декораций никаких, только подиумы. На задниках - фресковые росписи. Какая тебе разница, где стенки расписывать. Театр заплатит столько, сколько запросишь.
   - Я дорого беру.
   - Согласен?
   Рамиро ухмыльнулся.
   - Лара, ты хороший режиссер. Ты отличный режиссер. Но постановщика ищи себе другого. Я не работаю в команде. По молодости работал, больше не хочу.
   - Вот черт упрямый! - Лара Край ударила кулаком по порожку рампы, перстни сверкнули, словно кастет.
   Рамиро сидел в кресле партера, вытянув ноги, Лара стояла перед ним, щурила красивые глаза и гневалась. Потом начала ходить вдоль сцены туда-сюда; Рамиро смотрел, как она переступает лаковыми лодочками - цок-цок-цок! - и как сетчатые чулки обтягивают ладные икры.
   В глубине арьерсцены на фоне кирпичной стены неслышно разговаривали несколько девочек-танцорок. Без задника малая сцена Королевского театра казалась совсем крохотной. Падуги уехали высоко вверх, открывая сложный такелаж. На колосниках у лебедки возились рабочие. Все помещение освещала только пара голых софитов над сценой, зал тонул во мраке. Королевский театр не самый большой в столице. Но самый престижный.
   Рамиро было начхать на престиж.
   Одна из девочек подошла к рампе. Белое трико, черная юбочка, полосатые гетры и митенки.
   - Мам. Мы ждем.
   - Подождете, - резко ответила Лара. - Все собрались?
   - Все. - Девочка поглядела на Рамиро. Взгляд у нее был пристальный и в то же время отсутствующий. Она думала о чем-то своем. Выбеленное лицо, выбеленные волосы, темные тени вокруг глаз и под скулами. Это не театральный грим. Среди молодежи теперь модно краситься под покойников.
   - Здрасьте, господин Илен.
   - Здравствуй, Десире.
   - Я понимаю, - сказала Лара, - что тебе все равно, кто играет в спектакле. Но это же "Песни сорокопута", их еще никто не решался поставить в аутентичном виде. Музыку нам пишет Брес Стесс, а хореографию ставит Креста Карина.
   - Креста? - удивился Рамиро. - Будет работать с тобой?
   Кресте восемьдесят три года, она до сих пор преподает. Звезда начала века, лучшая из танцовщиц, ведьма, неистовая волчица. Старшая сестра Рамирова отца. Рамиро пошел в театральный, только чтобы быть с ней рядом, причаститься ее искусству. Он и сейчас дрогнул.
   - Как ты ее уговорила?
   - Я беру ее ребят в балет, - Лара кивнула на дочь. - Студентов. Им, конечно, придется все лето вкалывать, но пусть привыкают. Успех - это кровавый пот, прежде всего.
   Креста, подумал Рамиро. Вздохнул. Достал пачку, выковырял папиросу. Покатал в пальцах, нащупывая рубчик меж сигарной крошкой и мундштуком из бумаги.
   - Вы с Крестой прекрасно работали вместе, - Лара моментально обнаружила брешь. - Ты же не станешь разочаровывать ее? Она на тебя рассчитывает.
   - А ты уже наобещала ей за меня.
   - Она не хочет никого другого.
   - Шантажистки. - Рамиро сломал папиросу и поднялся. - Я не собирался все лето торчать в городе. У меня пропасть работы в Вышетраве.
   - Премьера назначена на пятое сентября. Времени достаточно, Рамиро. Когда ты хочешь, ты работаешь очень быстро.
   - Я люблю бездельничать.
   Лара торжествующе улыбнулась Рамиро в спину - она победила.
   - Ленивый гений, - крикнула она. - Я приеду на неделе, обговорим детали. Расскажу подробно. Не вздумай сбежать!
   Рамиро толкнул дверь и вышел в полутемный холл. Ковровая дорожка под ногами прикрывала лаковые волны старинного паркета, над головой плыла череда хрустальных люстр. Мрамор ступеней, стертый тысячами тысяч ног, прогнулся в центре лестницы дюйма на четыре, не меньше. Королевский театр! Тесноватый, уютный и элегантный, как старенький аристократ самых что ни на есть благородных кровей.
   Прощай лето на пустой приморской вилле, где только сторож и садовник, которых можно не встретить неделями, прощай работа в охотку прохладным утром, и - прощайте долгий день и вечер на пляже или в кафе на террасе, под соснами... Эх!
   Креста до сих пор заставляет мужчин совершать безумства. Даже собственного племянника.
   На Театральной площади, вокруг фонтана - вишни в цвету, белые и розовые. Киоски с мороженым и газировкой, пустые лавочки. Рамирова машина - длинная, тяжелая "фриза", похожая на баржу, - дожидалась хозяина у кромки тротуара, рядом с театральной тумбой. Нагретая кожа сидений сбрызнута белым крапом лепестков. Крышу у "фризы" Рамиро торжественно опустил сегодня утром, соблазненный солнцем и чистым небом.
   В цветущих ветках орали воробьи. Проспект был пуст. Полдень.
   Рамиро плюхнулся на горячее сиденье и, наконец, закурил.
   - Господин Илен, угостите?
   На ярком солнце Десире казалась еще более чужой и холодной. Словно призрак ушедшей зимы. Того и гляди развеется.
   Девочка-химерка. Молодежи положено шуметь, шалить и радоваться жизни, а не изображать изможденных вурдалаков. Красивая же девчонка. Зачем нарисовала себе провалившиеся щеки и глазницы?
   - Тебе нельзя курить. Ты же танцуешь.
   - Пока можно. После двадцати брошу.
   Рамиро усмехнулся. По мнению соплюшки, до двадцати - еще целая вечность. А после двадцати - старость, и придется беречь себя.
   - Нет, - сказал Рамиро. - Не угощу. Твоя мать меня захомутала, и я буду мстить.
   - Моя мать обвела вас вокруг пальца.
   Девочка обошла машину, легко вскинула ногу в полосатой гетре и перешагнула дверцу. Опустилась на просторное пассажирское сиденье рядом с Рамиро - как бабочка, ей-богу.
   - Она не договаривалась с госпожой Кариной. Пока. Ей нужна была козырная карта - ваше согласие. Теперь госпожа Карина стряхнет нафталин и возьмется ставить спектакль. Раз уж вы согласились, как же она вас бросит?
   - Ах ты дьявол! - восхитился Рамиро. - Вот же интриганка! А ты зачем ее мне сдаешь?
   Десире пожала плечами.
   - А вы никуда не денетесь. Отказаться нельзя, мама уже пошла к госпоже Карине. Вы такой наивный. Вас легко обмануть. Театр - змеюшник, вы забыли?
   - Забыл, - признался Рамиро.
   Девочка бледно улыбнулась.
   - Будьте осторожны. Когда даете обещания. - Она помолчала и добавила совсем тихо: - Холодный Господин все слышит.
   Уставилась перед собой на дорогу, нахохлилась и замолчала. Рамиро метко попал окурком между прутьев канализационной решетки.
   - Очнись. Тебя подвезти?
   - Нет, у нас репетиция.
   Взмах полосатой ноги - и девочка медленно бежит назад, плывет, не касаясь асфальта. Белесая в черных пятнах ночная бабочка. Между цветущих деревьев - к белым колоннам театра под золотой драконидской колесницей.
   Мир наискосок перечеркнут радугой, неколебимо стоящей над фонтаном. Вокруг вишни, солнце и воробьи.
   Рамиро вздохнул и поехал в библиотеку.
   Дня три всего, как пригрело солнце. Поздняя весна. Вернее, и весны-то нет никакой, сразу лето случилось. Редкие прохожие на бульварах ошалело глядели в небо и улыбались. Кто-то недоверчивый не расстался еще с зимним пальто, кто-то в безмятежном восторге вышел в белой маечке и сандалиях на босу ногу. Пахло цветочной пыльцой и новой, только-только появившейся пылью, горячим асфальтом и водой.
   Рамиро свернул с бульвара на Четверговую площадь, проехал еще немного и остановился на углу Семилесной улицы, у здания Библиотеки Изящных Искусств, что напротив Института истории и архивов.
   - Ого, повылезли как грибы, - сказал он сам себе, рассматривая темные фигуры, облепившие балюстраду историко-архивного и портик библиотеки. Под ало-золотым щитом "Представительство Плазма-Вран" на крыше соседнего особняка сидело человек десять - на самом краю, на корточках, в ужасно неудобных позах.
   Вот они, химерки, братцы и сестрицы загадочной Десире. Зимой они толклись в кафе, в подземных переходах и в вестибюлях метро. А как потеплело - вылезли на улицу и забрались повыше. Чисто горгульи: сидят под солнцем, черные, белесые, неподвижные.
   Смотрят каменными глазами. Молчат. Осенью на этом самом месте химерок было в разы меньше. Поветрие какое-то повальное.
   В библиотеке Рамиро восстановил давно просроченный читательский билет и вынес из сумрачных недр пачку книг, необходимых для новой работы. Сколько же читать!
   С "Песнями сорокопута" он познакомился еще в студенчестве и некоторое время увлекался. По биографии Анарена Лавенга писал вступительное сочинение. Исторические хроники когда-то листал. Теперь придется заново освежить память.
   Лара, чтоб тебя холера покусала! Надо срочно заканчивать роспись в особняке дорогого господина Дня - уйма нетворческой тяжелой работы; у чертовых студентов сессия, и их даже не пригонишь помогать... да уже, наверное, и нельзя - Рамиро ушел с преподавательской должности. Все самому. Сейчас гениальный художник Рамиро Илен приедет домой, возьмет колесико для разрезания торта, встанет на четвереньки и пойдет кверху жопой перепахивать гектары крафта.
   Рамиро миновал Вышетравский вокзал, впереди открылась набережная реки Ветлуши. За железнодорожным мостом, прежде чем нырнуть в бетонную трубу, река делает плавный поворот, и там, на небольшом городском пляже, под университетскими садами, можно купаться летом. То есть скоро. Не слишком привлекательная замена приморской вилле, увы.
   А вот еще грибы повылезли. Рамиро хмыкнул. Здравствуй, весенняя столица! Как много странного скрывается в твоем чреве и как коротка человечья память - за зиму напрочь отвыкаешь от этой пестрой толпы, в теплое время днюющей и ночующей на набережной.
   Где они, интересно, зимуют? Может, в подвалах или в канализации?
   Рамиро сбавил скорость - эти господа не слишком соблюдают правила уличного движения. Вон некоторые сидят прямо на дороге, греются или спят, а некоторые играют, как зверята, гоняются друг за дружкой.
   Приезжие из других городов до сих пор ходят к реке, будто в цирк, и глазам не верят. У них такого нет. Еще нет, дело времени. В Катандеране тоже не было, они после войны появились. Вернее, они и раньше были, только людям не показывались. Но за последние лет десять город поднялся и расширился, начали строить метро, осушать болота, Ветлушу и притоки забрали в трубу, и вот, пожалуйста - принимайте табор разномастной нечисти на ваши новые нарядные набережные.
   "Фриза" медленно проехала мимо черной лошади, лежавшей на асфальте по-собачьи, мимо пары старух с совиными головами, прикорнувших у парапета. Одна разомкнула сизую пленку века, безучастно проводила машину взглядом, сонно встряхнулась и снова зарылась клювом в воротник старого драпового пальто.
   Длинные петли змеиного тела в узорной чешуе, голые медные груди, вороные волосы веером по земле - лежит такая на подстеленной картонке, прикрыв ладонью глаза, молодая, бесстыдная, - срам смотреть, но не смотреть невозможно. Плевать хотела на человечьи приличия.
   Вот возьму альбом и приеду сюда, подумал Рамиро. Кто мне запретит их рисовать? Что хочу, то и рисую. Тавлус Колченогий в конце прошлого века проституток рисовал, и что? Теперь его картинки по музеям висят.
   Картинки.
   Рамиро нажал на тормоза, чтобы не наехать на рисунок. Мелом на асфальте. Гребнистый контур, разинутая пасть, шипы на спине. Извивы хвоста - как на старинных гравюрах. Уверенная рука - нарисовано лихо, одной линией. А вон и натурщик неподалеку сидит. Узнаваем, даром что художник здорово приукрасил его. На рисунке - великолепный дракон, а въяве - унылая помесь варана и стервятника.
   Дальше - больше. Рамиро тронул машину и тихонько поехал вдоль череды нарисованных чудовищ - отражений чудовищ настоящих, но в первых, как ни странно, было больше жизни.
   Потом он разглядел рисовальщика. Хмыкнул, потому что художник-самородок всего-навсего обводил тени на асфальте. И снова нахмурился, потому что обводить-то он обводил, но не совсем то, что видел Рамиро.
   Такие же гордые и прекрасные создания смотрели на Рамиро из детских книжек, с репродукций старых мастеров, с найльских каменных стел. Такие же восхитительно-волшебные, как на его собственных школьных и студенческих рисунках в пыльных папках, забытых под матрасом.
   Мальчишка шустрым паучком суетился на асфальте, семенил задом наперед, обратив к солнцу тощий, обтянутый застиранной парусиной тыл. Прокладывал меловую границу, уверенно отделяя тень от света, но то и дело срывался с терминатора в неведомые дали. Натурщики обращали на него внимания не больше, чем на Рамиро: то есть поглядывали лениво - и только.
   "Фриза" остановилась.
   - Эй, парень! - окликнул Рамиро.
   Мальчишка выпрямился, тряхнул волосами, посмотрел, заслонившись от солнца сгибом руки. В пальцах он сжимал увесистый кусок известки.
   - Поди сюда.
   Он подошел. Нос измазан мелом, волосы прилипли ко лбу, глаза веселые. Уроки прогуливает, паршивец.
   - Неплохо рисуешь. У меня есть работа для тебя. Нужно наколоть по контуру здоровенный рисунок, чтобы потом перевести его на стену. Плачу четвертной, если до вечера управишься. По рукам?
   Мальчишка оттопырил нижнюю губу, подул вверх, сдувая прядку со лба. И кивнул.
   - По рукам. Господин..? - вопросительно поднялись брови.
   - Рамиро Илен, маляр-декоратор. Расписываю особняки богатым господам. Забирайся в машину. Известку только выкини.  Как тебя зовут?
   - Каньявера.
   То ли имя, то ли прозвище. Каньявера, тростник, осока, болотная трава.
   Мальчишка неловко влез, уселся, вытер ладони о штаны. Запястьем сдвинул налипшие на лоб пряди, улыбнулся. Волосы у него и впрямь были охряно-пепельные, цвета сухой травы, но не скошенной, а осенней, той, что умерла стоя.
   - Нам недалеко ехать, - сказал Рамиро. - Сейчас за парком свернем на Липовую... Эй, что у тебя с руками?
   Черные ногти. Извазюканные мелом пальцы, не сразу заметно. Рамиро сперва показалось - черный лак, ну и пусть, мало ли какая мода у нынешних школьников. А потом вдруг прошило догадкой - это отдавленные ногти; слезают - оттого и черные.
   Ударил по тормозам.
   Мальчишка молчал, Рамиро глянул ему в лицо. Странное выражение - недоверчивая улыбка, в глазах нарастает восторг.
   - Черт! - Рамиро с силой шарахнул себя кулаком по колену.
   Потом захохотал.
   - Господин Илен, - сказал мальчишка. - Вы думали, что я человек? Мне... выйти из машины?
   - Прикинь, - Рамиро фыркнул, достал пачку, вытащил зубами папиросу. - Вот, думаю, школьник уроки прогуливает. Вот, думаю, припашу бездельника к работе!
   - Я и есть бездельник.
   Кто бы мог подумать. Впервые вижу такого фолари. Спутал, надо же, средь бела дня. Когти - когти! - подстрижены, ёпрст, как у кота. Может, еще и зубы подпилены?
   Рамиро знал, что, в принципе, фолари можно нанять - за еду или за услугу, денег они вроде как не берут. А может, теперь берут, кто их знает. Этот же согласился поработать за четвертак.
   И работу они вроде бы выполняют, если уж берутся за нее. Ладно, посмотрим. Эксперимент, так сказать. Интересно, а если пригласить посудомойкой ту красотку со змеиным хвостом, она тоже пойдет?
   - Сделка в силе, парень. Как, говоришь, тебя зовут?
   - Каньявера. Или Каньета. Или Ньер. Или Ньет. Как хотите.
   Вежливый! Господин Илен, ты когда-нибудь слышал, чтобы фолари говорил тебе "вы"?
   Мир меняется. На твоих глазах меняется, идол стоеросовый, к добру ли, к худу - посмотрим. Этот парень вовсе не школьник. Может, он вдвое старше тебя, господин Илен, может, ему тысяча лет. Не забывай об этом.
   - Давай на "ты", - предложил Рамиро.
   Фолари улыбнулся.
   Зубы у него подпилены не были.
   Прежде чем вручить Каньявере, или Ньеру, или Ньету колесико для разрезания торта, Рамиро обмотал ручку толстым слоем изоленты.
   - Годится?
   Парень кивнул.
   - Катишь колесиком по контуру. В крафте получаются дырки. Потом крафт вешают на свежеоштукатуренную стену и затирают углем. Рисунок таким образом переводится на штукатурку. Это называется припорох. Рисовать прямо на стене очень долго и сложно, к тому же штукатурка высохнет.
   - Я понял, - сказал фолари.
   Крафтовая бумага с переведенным по клеткам эскизом застилала в мастерской весь пол и у одной из стен была подвернута в рулон. Многофигурная композиция для главной залы, полотнище восемь на четыре. Его предстоит еще разрезать на полосы. По крафту плыли двенадцать Лавенжьих кораблей, ведомых каманой - птицей с головой рыси; посредине, на фоне Стеклянного Острова, в лентах тумана стояли Сумеречная Королева и святая Невена, и по таким же лентам шагали навстречу союзникам-людям прекрасные воины-дролери. Стеклянный Остров был пуст, хотя на деле там следовало изобразить полчища хтонических чудовищ, Ньеровых соплеменников.
   Заказчик особо подчеркнул, что видеть чудовищ у себя на стенах не желает, и Рамиро, наверное, впервые за годы работы порадовался, что не рисовал фолари. Впрочем, Ньет ничего не спросил и никак композицию не откомментировал.
   Взял колючее колесико и опустился на колени у края безбрежного полотна.
   Рамиро поднялся на антресоли. Некоторое время понаблюдал, как мальчишка ползает по крафту под огромным наклонным окном, потом сел за стол и положил перед собой "Песни сорокопута".

***

   Ньет проколол последнюю дырку в трескучем крафте, с трудом разогнулся, похлопал по коленям. Уголь с набросков незаметно переполз на ладони, штаны, локти и куда достал. Наверху, на антресолях, слышалось ровное гудение. Вроде как осиное гнездо.
   Человек бормотал себе под нос, шуршал бумагой, чем-то щелкал.
   Ньет слышал, как человек дышит - ровно, нестрашно.
   Он постоял немного, поглядел на законченную работу, взял инструмент и неслышно, как кот, поднялся наверх.
   Гудение шло от машинки, за которой сидел человек - стоящий на ребре полупрозрачный лист с картинкой и много кнопок на длинной доске.
   - Какая же сука Фервор, - сообщил человек, ни к кому не обращаясь. - Неужели на него никакой управы нет? Чертов нелюдь, сперва бил своих, чтоб соседи боялись, теперь за соседей взялся, чтоб весь мир напугать. И напугал же, сука!
   Человек понажимал на кнопки и выругался. Картинка на листе сменилась.
   - Я доделал, - сказал Ньет.
   Человек обернулся, здоровенный, массивный. В серых глазах мелькнуло недоумение. Брови чуть сдвинулись.
   Да он забыл про меня, догадался Ньет. Дал работу и тут же выкинул из головы.
   Человек взъерошил коротко стриженые волосы, моргнул.
   - Дырки. Я все попротыкал, - пояснил Ньет, и аккуратно положил на край стола доверенную железку. Она звякнула. - Вот.
   - А, да, - взгляд человека прояснился. - Конечно. Ты... м...
   - Каньявера. Или Каньета. Можно Ньер или Ньет.
   Все равно не запомнит.
   Фолари носили пук прозвищ, целый букет, как сноп морской травы. Не имея постоянного облика, они не имели и истинных имен - не то что альфары.
   - Ты вот что... Каньета. Есть хочешь?
   - Можно.
   - Извини, что я так тебя тут бросил... - человек стукнул стулом, тяжелым, с обитым кожей сиденьем, поднялся, возвышаясь над Ньетом на целую голову. - Решил на минутку новости посмотреть, а там полное светопреставление. Высокие лорды с ума посходили, придумывают, что им с Эль Янтаром Ферворским делать. Как будто они могут с ним что-то сделать. Торговые санкции! Да ему по барабану, санкции эти, эмбарго... эмм... прости, тебе это все знать не нужно.
   - Это... альфары делали? - Ньет покосился на прозрачный лист. Сейчас, когда хозяин отошел, изображение исчезло, и по листу плавали муаровые разводы - словно кто-то невидимый выдыхал дым на мокрое стекло.
   Он наконец признал странное гудение, исходившее от вещи. Так гудит злая сумеречная магия - остро, словно иглами покалывает. Назойливый зуд, напряжение всех чувств, неприятное жгущее присутствие.
   - Это поплавок, - сказал человек. - Дролерийская машинка. Не видел, наверное, такого никогда?
   - Такого не видел.
   Гудение раздражало. Хотелось протянуть руку и выключить.
   - Это дролерийский поплавок. Устройство для работы с информацией, текстами и картинками. Оно связано с другими такими же невидимыми нитями, - как рыбацкая сеть. Сеть представляешь?
   Сети Ньет представлял себе лучше, чем кто бы то ни было.
   - Кошельковый невод, - сказал он, поднимая глаза. - Плоская сеть, трал, драга, донный невод. Верша.
   Человек моргнул и нахмурился.
   - Если из пеньки, то еще ничего, - уточнил Ньет. - Но ведь иногда железо вплетают...
   Человек шевельнул губами, будто выругался.
   - Если будет еда, - великодушно сменил тему Ньет, - я иду мыть руки.
   В ванной комнате свиристел и капал латунный кран. Отзывались трубы, кран жаловался, ныл, плакал прозрачной струйкой, оставляя на ванне ржавый натек.
   Ньет потрогал его пальцем, и кран удивленно поперхнулся.
  
   Яичница была вкусная. Ньет орудовал почерневшей от времени серебряной вилкой, жевал, улыбался и слушал. Что он отлично умел - так это слушать. Первое правило выживания среди людей - сделай так, чтобы им хотелось с тобой поговорить. Выгляди неопасно. Умей пользоваться их вещами.
   Жаль, что его народ не хочет этого понимать.
   Никак не собрать их, не объединить в единое целое - как не свить веревки из песка, не соткать покрывала из воды.
   Дикие, изменчивые, но в то же время прочно привязанные к месту обитания - теперь они маются, не в силах уйти от вод, где возникли, не умея сосуществовать с человеческим родом и с альфарами, не зная своего будущего.
   Да и что такое будущее время для существ, которые видят время как бескрайний океан - волны накатывают одна за другой.
   - Съедобно?
   - Да, очень. А эти картина, которую потом надо перевести на стену - для чего? Для украшения?
   Кухня была светлая, просторная. Дубовый стол без скатерти заляпан потеками краски.
   - Припорох? Да, это будет фреска одному дролери в дом. Старый друг. Сейчас история короля Лавена в большой моде. Возвращение к корням, знаешь ли.
   Человек нахмурился, подцепил вилкой жареную помидорину, прожевал.
   - Ты мрачный. Это из-за этого... как его... Фервора?
   - Не забивай себе голову. Уже поздно. Завтра придешь? Работы еще вагон, ни черта не успеваю.
   - Приду. Спасибо за угощение.
   Ньет отодвинул тарелку, встал. Человек тоже встал.
   - Я плохо знаю ваши обычаи. Возьмешь заработанный чертвертной? Или тебе натурой... еды собрать, хлеба, колбасы?
   Ньет мотнул головой.
   - Я просто так приду. Мне нравится смотреть, как люди живут. У тебя интересно. Мне понравились... картинки.
   На улице уже стемнело. Ньет немного постоял около подъезда, разглядывая освещенные высокие окна, за которыми мелькали темные силуэты. Мимо прошла влюбленная пара ? девушка прижимала к груди букет, пахло черемухой. Из парка напротив доносилась музыка, человеческий смех, оживленные голоса.
   Ньет неспешно дошагал до канала, который, как он чуял, втекал в Ветлушу. Не сбавляя шага, перепрыгнул через гранитный парапет, упал в темную воду. Блеснуло в свете фонарей верткое чешуйчатое тело, острый плавник. Поверхность канала вскипела на мгновение, потом вновь разгладилась.
  

2

   - Согласен, странно, что они только сейчас начали скупать недвижимость. Последние год-два. Мы все ждали, когда они оставят короля и свалят обратно, в свои Сумерки. Но, видишь, они решили тут надолго осесть. Бери бутерброд.
   Рамиро отмахнул пару кружков вареной колбасы, положил на кусок хлеба. Ньет благодарно покивал и сграбастал бутерброд. Поблагодарить вслух он не мог - рот был набит до отказа.
   - Скупили Журавью Косу, всю, под корень. Тут шикарное место. Залив, прекрасный старый лес, десяток старинных усадеб. От столицы недалеко. Представляю, какой рай тут будет через пару лет. Садовник говорит, прижились все деревья, которые осенью посадили. Тут пруды каскадные. Когда День въедет, фонтаны заработают.
   Рамиро соорудил бутерброд себе и откусил сразу половину. Некоторое время они молча жевали, разглядывая фотографии на пожелтевших газетах. На одной, на фоне белого бескрайнего поля маячило несколько черных треугольных вышек, объединенных длинными корпусами. "В пятницу, третьего июня, в найфрагирском городе Аннаэ состоялась церемония открытия первого газодобывающего комплекса при участии короля Найфрагира, Его Величества Корво Лаэрта; предводителей ордена Рыцарей Моря; представителей министерств торговли и ресурсов обоих государств; а также корпорации "Камана" и ее главы сэна Алисана Лавенга". Старая газета, почти двухлетней давности. Дролери к найлам и тогда не совались, и сейчас не суются. Предпочитают делать дела человечьими руками. Но деньги с Севера текут немалые... есть на что скупить лучшие земли под столицей.
   Вытянув из пакета длинный парниковый огурец, Рамиро порубал его косыми ломтями. Ньет тут же стащил один и захрустел смачно.
   Откуда деньги у господина Дня, Рамиро не знал. Может, с Севера как раз, своя доля у Денечки там есть, к гадалке не ходи. А давно ли месил грязь армейскими ботинками бок о бок с Рамиро?
   И ответил сам себе - давно. Теперь у господина Дня ловчая сеть с тысячами поплавков, которая приносит ему тонны информации, и только господин День имеет право и возможность отделять перлы от мусора и определять, что есть первое, а что есть второе. А господин Илен продолжает месить. Не грязь, правда, а краски, что доказывает несомненный прогресс господина Илена.
   - И люди теперь здесь совсем не живут? - спросил Ньет. - Только альфары?
   - Ну как... - Рамиро взъерошил сам себе волосы на затылке. - Живут, но не владеют. Обслуживающий персонал, в основном ? военные, потому как альфары... в смысле, дролери, у нас все ценные шишки, еще украдет кто-нибудь. Знаешь, как в городе теперь Журавью Косу кличут? "Новые Сумерки". Ньет, глянь, что там с пивом?
   Ньет подволок ведерко из-под клея, полное воды. Вытащил бутылку. Рамиро восхитился.
   - Ого! Не зря обещал, и впрямь холодненькое! Слушай, а если тебя в бидон с молоком посадить, как лягушку, молоко долго не скиснет?
   - Молоко... - Ньет, скрестив ноги, расколупывал вареное яйцо. - Молоко не скиснет. Но скорее всего испарится. Р-раз - и испарится.
   Рамиро хмыкнул.
   - Вот как? Ну, тогда давай, испаряй пиво.
   Парень принял мокрую бутылку и с удовольствием присосался. Спаиваю ребенка, подумал Рамиро и тут же себя одернул. Это не ребенок. Это фолари.
   После полудня Рамиро сделал перерыв в работе на полчасика - отдохнуть и подкрепиться. Паркет в большой светлой зале был застелен газетами, хрустальная люстра и новые светильники закутаны марлей. Из одной распахнутой двери в другую ходил сквознячок, шуршал бумагой. Пахло мокрой краской, казеином, дорогим лаком, воском, пиленым деревом. За окнами жарило солнце, колыхались ветви в прозрачной листве, и слышно было, как где-то в саду или на краю леса поет соловей.
   Часть оштукатуренной стены пестрела свежей росписью, три корабля из двенадцати плыли по волнам. На палубах стояли капитаны в окружении команд и, презрев историческую правду, несли на себе гербы и очевидные признаки дареной крови.
   Рано утром наемные рабочие оштукатурили полосу, и штукатурка до сих пор оставалась влажной. Успею, думал Рамиро, критически разглядывая сделанное. Даже скалывать завтра не придется.
   В четыре руки они споро нанесли припорох, потом Ньет, поглядывая на эскиз, смешивал колера в мисках. Рамиро процарапал контур, затем принялся красить. Чувство цвета у мальчишки оказалось отменное, он ни разу не ошибся. Если парню к тому времени не надоест, предложу ему расписывать декорации. За четыре дня они вдвоем сделали больше, чем в свое время делал Рамиро с толпой бестолковых студентов за неделю.
   Ньет вдруг поднял голову и прислушался.
   - А... господин День обещал приехать сегодня?
   Рамиро, уже щелкнувший зажигалкой, погасил огонек и поглядел озадаченно.
   - Вроде нет, не обещал. Хотя он знает, что я тут работаю.
   - Сюда идет кто-то... из сумеречных.
   - Неожиданная ревизия. - Рамиро поднялся, сунул в карман папиросы и зажигалку. - Ну и слух у тебя, дролерийские шаги расслышал. Или это машина подъехала?
   - Машина остановилась за воротами. А сумеречный сюда идет.
   Ньет отставил бутылку и подобрался. Как-то вдруг уменьшился, отъехал по газетам к стенке. Рамиро повернулся к двери.
   В проеме нарисовалась высокая легкая фигура. День, в костюме из некрашеного шелка-сырца, шикарный, как всегда, стремительно вошел в залу, прошагал по газетам и остановился напротив Рамиро. Но смотрел он не на него, а на мальчишку, нахохлившегося в углу.
   - Здравствуй, ясный, - поздоровался Рамиро, чувствуя себя неловко и не понимая, где засада.
   Приветствие проигнорировали.
   - Интересно, - угрожающе тихим голосом проговорил День. - Что делает в моем доме эта жаба?
   В минуты гнева длинные вишневые глаза дролери становились пурпурными, как вино на просвет. А зрачки сужались в маковое зернышко. От него просто несло холодом, аж мурашки по коже побежали. Какой-то изысканный прохладный парфюм только добавлял эффекта.
   - Парень помогает мне в работе. Я его нанял. Его зовут Ньет. - Прищуренные от ярости глаза обратились к Рамиро. - И, пожалуйста, День, не надо обзываться.
   - Я вижу жабу, - процедил День, - и называю ее жабой. Я вижу болвана ? и называю его болваном. Вы болван, господин Илен.
   - Спасибо, Денечка, давно не слышал от тебя ласковых слов.
   - Не обляпайся. Одиноко стало? Зверушку себе завел?
   Рамиро скрипнул зубами, но сдержался, промолчал. Он опустил глаза и смотрел теперь на бриллиантовую заколку с цепочкой, скрепляющую шейный платок цвета сливы.
   Он все еще надеялся разойтись миром.
   - Пусть ЭТО, - тонкий палец с полированным ногтем ткнулся в Ньета, - пусть ОНО проваливает. Продезинфицировать залу. Хлоркой.
   - Мы закончим работу и уйдем.
   - ОНО умеет работать?
   Ньет молчал, слава идолам. Но во взгляде ясно читалось все, о чем он молчал. Чертов Денечка, думал Рамиро. Принесла тебя нелегкая! Предупредил бы, что приедешь. На полработы не смотрят, так какого ляда ты приперся?
   - Представь, он прекрасно работает. Очень мне помогает. И с ним штукатурка не сохнет.
   - И пиво всегда холодное! - взвизгнул дролери. Выдержка подвела, голос сорвался. - Ты! - острый кулачок врезался Рамиро в грудь. - Человечий придурок! Дубина! Я вожусь с тобой, а ты... маляр несчастный!
   Оглядел петли ненужного уже крафта, сваленные у стены, ряды банок с пигментами, миски с колерами, разбросанные кисти, ведро с водой, хлеб на газете, колбасные кожурки и яичную скорлупу - и скривил красивое свое лицо.
   - Пикник устроили. Забавы на лужайке.
   - День, послушай...
   - Иди на хер.
   Но пошел он сам, развернулся и пошел. Вымелся из залы - только газеты взвихрились.
   Рамиро наконец выдохнул.
   Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.
   - Извини, парень, - покаянно попросил Рамиро. - Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.
   - Вообще-то... - Ньет покашлял, - Мне показалось, он из-за тебя взбесился.
   - Ну да, что тебя приволок... Черт, как нехорошо получилось. Ладно, побесится ? остынет; ему вечно вожжа под хвост попадает.
   Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли - кремень-напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает - не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, итить.
   Ньет хмыкнул, но оставил свое мнение при себе. Рамиро, зажав в зубах окурок, сильно потер ладонями лицо.
   - Ладно. Давай доделывать. У нас еще много работы.
   Ньет нашарил полупустую бутылку с пивом, допил ее, вытер нос и поднялся.
   - Альфару не нравится, что я тут... рисую. Я лучше пойду.
   - Куда ты пойдешь, не говори ерунды. Думаешь, День отличит, где я красил, а где ты?
   Хотя черт его знает, может и отличит, подумал Рамиро и передернул плечами. С Денечки станется.
   - Короче, закончим сегодня, я отвезу тебя в город, а уходить даже не думай. День свалил или еще по дому бродит?
   - Он уехал.
   Ньет тряхнул головой и вроде даже ожил. Подошел к окну.
   - За что дролери вас так не любят? - спросил Рамиро, размешивая осевший в воде пигмент. - Ну воевали тыщу лет назад, так все воевали.
   Ньет отворил окно и выглянул, потом вовсе залез на широкий подоконник с ногами, пачкая известковой пылью роскошную Деневу собственность.
   - Красиво здесь. Деревья подстрижены, дорожки посыпаны. Я бы пожил тут... в прудах. В прудах совсем пусто... никого. Только рыбы и утки.
   - И все-таки? Почему не любят?
   - Ты же вроде знаешь сам. Вот, картину рисуешь как раз об этом. Все очень просто. Мы сражались за Стеклянный Остров, и альфары победили.
   Все он, оказывается, знал, этот странный фолари. А Рамиро надеялся, что он не понимает сюжета фрески. Надеялся, что это просто красивая картинка для него.
   - Ну... - буркнул Рамиро в некотором замешательстве, - подумаешь, победили. Люди альфарам помогали остров зачищать, тоже, считай, вас победили. И что? Мы же не ненавидим вас. Не презираем... хм...
   Рамиро нахмурился. Ньет слез с подоконника.
   - Давай работать, - сказал он мягко.

***

   Ньет миновал пеструю толпу на набережной, сел на каменный бортик, свесил ноги. Во рту было горько, он сплюнул прямо в воду. Потом не выдержал и расхохотался, припомнив, как потешно выглядел разгневанный альфар. Сумеречные столько о себе понимают - просто оторопь берет. Не все ему равно, кто у него в доме стенку красит.
   - С человеком якшаешься, - проскрипела за плечом Неясыть. - Смешно тебе. Наплачешься, Осока. Весь на слезы изойдешь.
   - Молчи, старая дура.
   - Мох тебя искал.
   - Подождет.
   - Дерзкий ты, Осока. Все тебе неймется, все выдумываешь что-то. Мокро-зелено, а кончится все одним - пена с водой пополам. О-хо-хо...
   Ньет не вслушивался в ее клекотание, водил глазами по набережной, высматривал кого-то.
   Закатное солнце окрасило мостовую алым, окна домов на том берегу реки потекли расплавленным золотом. Холодные синие тени протянулись по воде, по светлой ряби.
   Его народ оживлялся на закате, в пограничное время меж светом и сумерками. Ускользающий свет менял их, тоскливых и пыльных, вечерняя прохлада придавала сил.
   Трое парней играли на гранитной брусчатке в "волны-ветер", строили немыслимые фигуры, выгибаясь так, как человеку и в кошмаре не приснится.
   На почтительном расстоянии стояла стайка подростков, пялилась жадно.
   Топорщились радужные перья спинных плавников, тускло блестела чешуя на боках и предплечьях. Один из троицы почуял пристальный взгляд, вывернул голову, оскалил в улыбке острые зубы.
   Ньет отвел глаза.
   - Ты и впрямь сходил бы, Ньерито, будь ласков.
   Озерка улеглась на живот, прогнулась колесом - босые ступни с темными когтями с легкостью опустились за плечи, утвердились на мостовой. Руки сложены под подбородком, раскосые глаза залиты изумрудной радужкой. Вместо волос - на голове светлый лебяжий пух клочьями.
   - Он так гневался, вода на полпяди поднялась. Сходи, прошу.
   - Ну ладно. Ты не переживай.
   - Жалко его, - Озерка то ли чирикнула, то ли всхлипнула тихонько. - Сидит там один, весь белый свет ненавидит.
   - Тут уж ничего не сделаешь, - мрачно сказал Ньет и сполз с парапета в реку, окунувшись с головой.
   Голоса, смех и гортанный клекот в воде сразу расплылись, смешались в единый шум.
   Мох засел в тупиковом отростке подземного водоотвода, куда свет отродясь не заглядывал с тех пор, как реку взяли в каменную оболочку. Под кирпичным выгнутым сводом лежала тяжелая, покрытая замшелой броней туша, упираясь спиной и хвостом в каменную стенку. Вода доходила аккурат до крошечных тусклых глазок.
   Ньет прошел по пояс в воде, присел на каменный приступок. С волос, штанов и футболки текла вода.
   Туша, облеченная зеленоватым свечением в темноте, чуть пошевелилась.
   - Как дела по спасению мира? - прошлепала она.
   - Привет, Мох. Все унываешь?
   - Какого черта ты шляешься во внешний мир? Только нас позоришь. Мы не дружим с людьми. Люди лишили нас дома.
   - Вы и с собой-то не дружите, - Ньет фыркнул. - Знаешь, Мох, я не готов прожить остаток дней так, как ты - приклеившись задницей к стене и разлагаясь на слизь и водоросли. Все меняется, даже альфары это понимают.
   - Альфары... с-с-с-с-с...
   - Так можно веками прятаться в канализации или развлекать зевак. Мутить воду. А потом сдохнуть.
   - А ты что предложишь, Осока? Попроситься к людям? Вдруг не выгонят? Пустят в свои чистые дома, на мягкие постели? Не с-с-смеши меня.
   - Нет... не предложу. Это очень тяжело - жить с людьми, - честно сказал Ньет.
   Мох снова заворочался, пошевелил лапками-плавниками; капала вода, отдаваясь эхом под сводами.
   - Должно быть место, где мы еще можем жить нормально. Не двое-трое фолари, которые в состоянии удерживать человеческий облик и пользоваться ножом и вилкой, а все, весь народ - кривые, хвостатые, чешуйчатые, собакоголовые... Все. Мох, ты раньше плавал в море. Если туда податься?
   - Ты море видел? Река ведь в море впадает.
   - Видел. Издали. - По правде говоря, Ньет увидел море только сегодня утром, проезжая с Рамиро по Журавьей Косе.
   - Издали! А что издали-то? Тут устье в двух шагах. Иди погуляй по берегу, пособирай камушки. Посмотрим, что тебе морские скажут. Если сразу голову не откусят.
   Ньет не ответил, уставился в темноту, обняв колени руками.
   Кого ни спроси, все кричат в один голос, что морские - огромные, как горы, злые и никого не пускают в свое море.
   Но море такое просторное...
   - Я тебе так скажу, у каждого своя судьба. И у нашего народа она кончилась. Нечего ко всем с расспросами приставать. Родился в реке - живи в реке, а нет больше реки - сиди на берегу людям на посмешище. Одно беспокойство от тебя, Осока.
   Клацнули огромные челюсти, и Мох с головой ушел на дно; скользкая широкая спина бревном маячила на поверхности.
   Говаривали, что Мох когда-то был свободным морским скитальцем, странствовал с места на место, нигде не останавливаясь надолго. А потом нашел свой приют здесь. И теперь не хочет двигаться с места, даже вспоминать ничего не хочет. Всем доволен.
   Ньет вдохнул запах сырости и плесени и закусил губу.

***

   Он сдвинул со стола заплесневелые бумаги, постоял, проводя пальцами по пыльной дубовой столешнице.
   Тяжелые бархатные занавеси скрывали окно, в их складках скопилось само время. Поблекли и пожелтели шпалеры с райскими птицами.
   Он отвернулся от окна и зашагал по комнате, мерно постукивая каблуками.
   Пыль покрывала все здесь - позеленевшую бронзу вьюшек и дверных ручек, прихотливые изгибы карниза, ореховую обшивку нижней части стен.
   Зеркала прикрыты тканью, убран ковер на лестнице, в вытертых каменных ступенях остались ушки от прижимных стержней.
   Сагайская напольная ваза сохраняла в себе сухие стебли; драконы вились по тонкому фарфору, являя из-под серого налета яркие усы, оскаленные пасти. Он отвлекся, разглядывая их, и застыл в задумчивости.
   Часы ? массивные, высокие, с маятником - остановились, казалось, столетия назад.
   "Культурный фонд Лавенгов", гласила табличка над входом.
   Спуститься с лестницы, постоять в просторном темном холле, слепо глядя в занавешенное зеркало. Усмехнуться.
   Снова подняться наверх, в комнату с эркерным окном, где на столе истлевшие записи, в шкафу - заскорузлые от времени книги.
   Потом он опустился в старое гобеленовое кресло с неразличимым почти гербом, закинул ногу на ногу, привычно потер щемившее левое плечо.
   Снял с древнего, с рожками, телефона трубку, покрутил диск.
   - Госпожа Лара? Это заказчик. Да... нет... вы получили деньги?
   Молчание. Неразборчивый женский голос.
   - Конечно. Берите все самое лучшее. Я... буду очень благодарен.
  
  

3

   Ньет некоторое время вглядывался в лицо госпожи Кресты Карины, стараясь понять - человек ли это. Танцовщица - старая, сухая, костистая, с тяжелыми кольцами на птичьих пальцах - слушала разговор. Наконец взгляд огромных, черных, густо подведенных глаз остановился на нем. Ньет вздрогнул - будто обожгло.
       Человек. Но с колоссальной личной силой, впору альфару какому-нибудь неслабому.
   - Рамиро, - сказала черноглазая. Голос был низкий, грудной. - Отпусти мальчика, пусть погуляет пока.
   - Ньет, и впрямь... - Рамиро очередной раз потянулся к пачке, выбил папиросу, покрутил в пальцах и со вздохом сунул обратно. - Погуляй, мы тут быстро все решим, и я тебе потом театр покажу.
   - "Быстро"! - черноглазая фыркнула.
   Ньет кивнул и умелся от греха подальше.
   В коридор он идти побоялся, поэтому спрятался в тени на последнем ряду и оттуда разглядывал едва освещенное зеркало сцены - пустое, увешанное черной тканью пространство, молчащее, как осенний лес. С первого ряда доносились оживленные голоса, Ньет перестал прислушиваться и начал задремывать, как дремал, бывало, в безопасной тиши придонных вод.
   Легкое движение рядом, шелест, кто-то тронул его за плечо.
   Фолари вскинулся, оскалил зубы и на всякий случай зашипел. Потом опомнился, отпрянул, сел обратно в кресло.
   - Ого, да ты из наших, - на него в упор уставились прозрачные глаза в черных ресницах. Бледное личико, высветленные добела волосы. - Где такие клыки нарастил?
   Девчонка стояла рядом, легкая, стройная, черно-белая, как рисунок углем на белой бумаге.
   - Я... - фолари смутился. - У меня так всегда было.
   Спутала. Хорошо хоть не убежала с визгом.
   - Ну да, конечно, - легкая улыбка.- Ладно, не хочешь говорить - не надо. Меня Десире зовут.
   - Ньет.
   - Ты господина Илена ученик? - Десире покосилась в сторону сцены.
   - Что-то вроде. Помогаю ему с работой. Временно.
   - Говорят, у него такой характер тяжелый, что на стенку залезть можно, - подковырнула девчонка. - Упрямый - жуть! Одно время я боялась, что они с матерью поженятся. Я бы тогда из дома сбежала.
   - Почему это тяжелый, - Ньет обиделся за своего человека. - Нормальный характер. Не дерется, еда у него вкусная. Картинки красивые. А кто твоя мать?
   - Лара Край, режиссер. Воон она сидит, - Десире сморщила носик, и темные нарисованные круги под ее глазами показались совсем уж неуместными. - Полезли на крышу? А то она меня щас увидит и примотается к чему-нибудь. Пусть они с госпожой Кариной твоего Рамиро терзают, а мы сбежим.
   Ньет поднялся и пошел за ней, осторожно пробираясь меж креслами. Она, похоже, так и не сообразила, с кем познакомилась. Люди так легко обманываются, только если все делать, как они привыкли.
   Десире вывела его в просторный холл, увешанный гербами и портретами, свернула, пошла к высокой двустворчатой двери под арочным сводом, задевая вытянутой в сторону рукой круглые бока колонн.
   - Тут лестница на ложи и бельэтаж, поднимемся по ней и вылезем на колосники. Никогда не был над сценой?
   - Я тут вообще первый раз, - честно сказал Ньет.
   - А ты разве не на театрального художника учишься?
   - Нет.
   За дверью оказался красивый светлый коридор, а потом и впрямь лестница, мраморная, с красной ковровой дорожкой и деревянными перилами, отполированными тысячами рук.
   Десире полетела вверх по ступенькам, Ньет поспевал за ней, умудряясь еще и головой по сторонам вертеть. Этажа через три красивая лестница сузилась, ковер исчез, мрамор сменился бетоном. Еще пара пролетов.
   - Вот, нам сюда.
   Следующая дверь оказалась совсем простой, окрашенной в бежевый, с обычной круглой ручкой - никаких завитушек.
   - Проберемся над сценой, только ступай осторожней, не топай там особо.
   Десире распахнула дверь, Ньет с любопытством заглянул внутрь и тут же отпрянул.
   Железо. Много злого, жаркого, пахнущего опасностью и смертью железа.
   Как в печь шагнуть.
   - Ты что это? Высоты боишься?
   Десире с легкостью спорхнула на железный помост, пробежалась вперед - металл даже не загудел под ней. Обернулась, поманила за собой.
   - Не дрейфь, давай руку. Эх ты, а еще химера...
   - Я не химера.
   Из бархатной глухой тьмы перед и под ними шел ровный жар, вынуждая отвернуть лицо. Фолари сощурился, стараясь не дышать.
   - Мы не боимся высоты, - серьезно сказала Десире. - Мы не боимся высоты, тьмы, смерти и Полуночи. Мы ничего не боимся. Только так можно стать свободным.
   Ньет выдохнул и шагнул вперед. Побрел за своей проводницей, стараясь не смотреть вниз, не дышать, не оглядываться.
   Если попривыкнуть... можно пройти. Тем более, что дальше металл сменился решеткой из деревянных брусьев.  
   Злое железо окружало его со всех сторон: гигантская тяжеленная клетка, решетчатые железные мостки, черные тросы, свисающие вниз, в пропасть, спящие машины, ряды слепых прожекторов, огромных, как в порту, металлические реи и растяжки ? бегучий такелаж сухопутного судна.
   Клетка, выстроенная людьми для их непонятной магии, занавешенная бархатным занавесом, переслоенная черным сукном, полная стоячего пересушенного воздуха, саднящего горло.
   Колеблющийся пол.
   Смазка, горелая пыль, металлическая стружка. Ничего. Ничего страшного, все равно, что машина, рамирова "Фриза", только больше.
   Ньет, жмурясь, протянул руку, нащупал холодные пальцы Десире, чувствуя, как гудит и дышит жаром помост под ногами.
   - Открывай глаза, трусишка, - весело сказала она. - Уже пришли.

***

   - Спектакль называется "Песни сорокопута", но за сюжетную основу мы берем "Энери и Летту", - Лара обвела взглядом собравшихся. Подняла ладонь, пресекая возражения Эстеве, молодого, но уже прогремевшего танцовщика Королевского балета, приглашенного на роль Принца-Звезды. - Да, сюжет затаскан, да, все его знают наизусть, однако он не противоречит историческим хроникам, что для нас очень важно. Позволю себе напомнить, что историческая достоверность - это фишка спектакля, главный козырь и основная задача. Кроме того, наш заказчик требует безусловного соблюдения фактографии, хронологии и реалий, поэтому всем нам, любезные господа, придется заново проштудировать учебник средних веков, особенно историю мятежа Анарена Лавенга. Что ты хочешь спросить, Эстеве?
   - Что мы все-таки ставим, балет или драму? - танцор покосился на Марта Мареля, актера из драматического состава театра. Тому было уже хорошо за сорок, он обладал строгим одухотворенным лицом, седой шевелюрой, флегматичным нравом и амплуа благородного рыцаря, побитого жизнью.
   Март спокойно смотрел на режиссера.
   - Мы ставим маравилью, - сказала Лара веско. Прошлась по проходу меж рампой и первым рядом партера. Цок, цок, цок - слева направо. Цок, цок, цок - справа налево. - Это средневековая форма театрального действа, включающего танец и декламацию. Последний раз маравилью ставили лет семьсот назад. Мы возродим эту необычную форму, дадим ей новую жизнь и новый смысл. Вспомните историю театра, дорогие мои. Основные роли в маравилье дублируются, одного персонажа играют два актера - актер-тело и актер-душа. Средневековье, как мы помним, отделяло одно от другого настолько, что могло представлять человека в двух ипостасях.
   Рамиро посмотрел на Кресту. Она приехала раньше всех, и Лара начала собрание, не дожидаясь задержавшихся. Сейчас он видел только Крестин царственный профиль на фоне слабо освещенной сцены, высокую шею, тяжелый узел волос на затылке, колеблющиеся кольца серег. И длинную руку, лежащую сразу на двух спинках кресел. Пальцы неслышно барабанили по бархату обивки, посверкивали кольца.
   Справа и слева от Кресты сидели "аюданты" - парень и девушка, бывшие ее ученики, а теперь помощники во всем: и в преподавании, и в обычной жизни. "Аюданты" были официально приставлены к госпоже Карине как к национальному достоянию Дара, и получали зарплату от Королевского фонда культуры.
   - Итак, у нас двойной состав актеров, - продолжала Лара. - Принц Анарен - Эстеве Ивер  и Барто Логар. Ребята, хоть вас все знают, покажитесь.
   Оба поднялись - тонкий порывистый Эстеве и Барто, мужчина лет тридцати пяти, тощий и нервный. Смелое решение, подумал Рамиро, рассматривая Барто. Принц-Звезда с потрепанной изможденной душой? Интересно, как публика примет такого Энери?
   - Принцесса Летта - наша прекрасная Аланта. - Сияющая девушка встала - будто вспорхнула, взлетели длинные волосы. - Вторая половинка, к сожалению, доехать не успела. Но нам все скажет ее имя - госпожа Игерна Агилар, в прошлом - Игерна Флавен.
   Собрание заволновалось.
   - Игерна уже лет десять как не выходит на сцену! - воскликнул Март Марель.
   - Пятнадцать, - поправила Креста. - И что, хотите сказать, она дала согласие?
   - Предварительное, как и вы все, - Лара кивнула очень убедительно. - Ведь договор еще не подписан.
   Лжет, подумал Рамиро, но промолчал. Креста фыркнула:
   - Не смеши меня, девочка. Этот чурбан Агилар с мясом выдрал ее из театра. С тех пор она видела сцену только с этой стороны, - резкий кивок в сторону темного зала, качнулись тяжелые серьги. - Вряд ли у нее хватит характера вернуться туда, где не хватило характера остаться.
   И где клацает зубами Креста Карина, неистовая волчица, подумал Рамиро, мучая в пальцах незажженную папиросу. Я бы не решился.
   - Не думаю, что как певица Игерна сейчас многого стоит, - тоном ниже добавила Креста.
   Рядом чуть слышно вздохнул Эстеве, переглянулся с Алантой и еще одним парнем-танцовщиком. Рамиро никогда не обладал эмпатией, но тут даже он разгадал эти вздохи и переглядки - когда Креста говорила, что кто-то "немногого стоит", это означало, что как профессионал он мертв.
   Цок, цок, цок - Лара нервно ходила вдоль кресел.
   - Маравилья предполагает декламацию, а не вокал.
   Креста пожала плечами.
   - Не нравится мне этот твой подход, - заявила она, морщась. - И еще кое-что не нравится. Ты широко замахнулась. Приглашаешь знаменитостей. Спектакль внеплановый. Кто его финансирует? Фонд? Министерство?
   Ну, началось, подумал Рамиро. Любезная тетушка и раньше не утруждала себя излишней дипломатией, а теперь и вовсе в грош ее не ставит. Лара, конечно, тоже не травоядное, но бои без правил - не ее стихия.
   - Это частное финансирование, - сказала она. - У спектакля есть заказчик.
   - Какой заказчик?
   - Богатый, госпожа Карина. Он уже перевел на наш счет впечатляющую сумму.
   - Как зовут богатого заказчика?
   - Он предпочитает оставаться инкогнито.
   - Ты даже не знаешь, с кем имеешь дело, Лара? - Громкий стук металлического кольца обо что-то твердое, все вздрогнули. Где она твердое-то нашла на бархатной спинке кресла? Ах, табличка с номером на обратной стороне... - Берешь деньги неизвестно у кого?
   Лара прянула назад, повела плечами, переступила, как норовистая лошадь. И тоже постучала кольцом о край сцены - не менее громко.
   - Госпожа Креста Карина! Я, - она подчеркнула голосом, - Я знаю имя заказчика. Но он желает оставаться инкогнито, поэтому я не назову его имени вслух. Если господин N захочет, он сам откроет свое имя. А пока этого не случилось, примите мои уверения, что беспокоиться на этот счет нам с вами не стоит.
   Что-то подсказывало Рамиро, что Лара опять лжет.
   - Что-то мне подсказывает... - начала недоверчивая Креста, но тут дверь отворилась и вошел опоздавший - подтянутый, совершенно седой мужчина с военной выправкой.
   Прошагал по проходу, легко поклонился дамам. Лицо его, широкоскулое, простецкое, загорелое уже сейчас, в начале лета, показалось Рамиро знакомым.
   - Добрый день, извините за опоздание. Надеюсь, ничего важного я не пропустил.
   - Виль, - с облегчением выдохнула Лара. - Вы вовремя. Господа, хочу представить вам сэна Вильфрема Элспену, нашего сценариста.
   Ого! Рамиро едва не присвистнул. Знаменитый журналист, "Правдивое Сердце", - в сценаристах?
   Собрание опять заволновалось. Еще бы! Нерядовой спектакль затевается. Интересно все-таки, кто же заказчик, если на него работает такая команда?
   - Сразу оговорюсь, что художественный текст - для меня работа новая; подозреваю, что непростая, но уверен, что интересная, - Элспена откинул приставной стульчик, уселся, положил на колени планшет. - Обещаю, что не прибавлю к историческим фактам ни крошки вымысла, а тот вымысел, что обнаружу, ампутирую безжалостно. Перо журналиста - как скальпель, оставляет только здоровую ткань. Иногда в ущерб занимательности. Вы не представляете, как скучны бывают истории, если срезать с них всю шелуху.
   - История Принца-Звезды вряд ли будет скучна, даже если очистить ее от вымысла, - сказала Лара. - Впрочем, сделать из нее конфетку - моя забота. А ваша, Виль - сделать компиляцию из известной пьесы, текстов самого Анарена Лавенга и исторических хроник. И настолько правдивую, насколько это вообще возможно.

***

   Снаружи шел дождь.
   На крыше уже сидела молчаливая компания. На их приход почти не обратили внимания - кто-то кивнул, кто-то только покосился. Мрачные, бледные, всклокоченные, химеры сливались в одно черно-белое пятно - словно кто-то бросил на элегантную крышу Королевского театра старую ветошь.
   Ньет оглянулся на полуоткрытую дверь и с облегчением лег ничком, прижав лицо к мокрой черепице. Теплый и гулкий весенний ветер налетал порывами, обдавая водяной пылью. Он заносил на крышу смятые яблоневые лепестки, рвал с деревьев внизу мелкие веточки и листья.
   Ньет молча трогал ладонями воду и думал, что обратно не полезет ни за какие коврижки. Останется тут жить.
   Десире подошла и потыкала его носком туфельки.
   - Вот странный парень, - удивилась она. - У господина Илена, известного чудовища и пожирателя младенцев, он работать не боится. А высоты трусит.
   - Не боюсь я высоты, - сообщил Ньет мокрой черепице. Потом все-таки сел, покрутил головой. Как удачно, что старые крыши черепичные, а не железные!
   Друзья Десире молча пялились на него, застыв в немыслимых позах. Головы ниже задранных коленок, локти растопырены.
   Настоящие химеры, бронзовые, раскиданные по крыше там и сям на квадратных постаментах, выглядели куда дружелюбнее. Тяжелые, головастые, они сидели, вцепившись когтями в выветрившийся мрамор, тускло блестела чешуя хвостов, украшенных шипами, к распростертым крыльям прилипли тополиные чешуйки, липестки и прочий весенний мусор.
   - Кого это ты притащила, Ди? - мрачно поинтересовался беловолосый парень. Он сидел, привалившись спиной к одному из постаментов, по волосам и плечам стекали струйки дождя. Со ртом у беловолосого было неладно, вроде как располосован от уха до уха. - Не вовремя, я б сказал.
   Ньет пригляделся - татуировка, темная полоса, идущая от уголков губ к ушам. Получалась вечная паскудная ухмылка - как у наймарэ.
   Странные вещи люди разрешают своим детенышам.
   - Плохо вы делаете, что заигрываете с Полночью.
   - Да неужели? - парень сощурил светлые, обведенные черным и синим глаза. - Ты тогда не по адресу пришел. Ди, нафига ты его привела? Именно сегодня!
   - Это Рамиро Илена ученик.
   - Какого еще Рамиро Илена? Не знаю никаких Иленов. Пусть проваливает. Ему тут не место.
   - Это твоя, что ли, крыша? - удивился Ньет.
   - Ты поосторожнее со Стревом, - шепнула Десире. - У него фюльгья полуночная.
   - Да нет у него никакой фюльгьи, - громко заявил Ньет, беззастенчиво разглядывая беловолосого. - Он мельче лужи, куда ему фюльгью. Ему и с собой не справиться, не то что с волшебным двойником. Вы что, не видите разве?
   Никто из химерок не ответил.
   - Захлопни пасть, щенок! Ди, немедленно убери его отсюда, иначе за себя не ручаюсь, - беловолосый поднялся, угрожающе шагнул вперед. - О чем ты вообще думала? Именно сегодня!
   - А что, - дернула плечом Десире, - Очень даже вовремя. Если у нас встреча с Учителем, то пусть он с ним и поговорит. Если тебе не доверяет.
   - Мы встречаемся не для разговоров! - рявкнул беловолосый. - Я оказал тебе великую честь, Ди, хотел, чтобы ты причастилась к тайне. А ты приволокла какого-то придурка, которого никто не знает. Думаешь, Учитель готов делиться откровением с любым проходимцем, подобранным неизвестно где?
   - Хватит орать на девушку, - Ньет ловко вклинился между Стревом и Десире. - Ты на меня попробуй поори. Раззявь пасть, человеческий детеныш, я посмотрю, какие у тебя зубки.
   И улыбнулся, демонстрируя свои. Стрев невольно отпрянул, но сразу же выставил перед собой руку, на пальцах блеснули металлические накладки - когти из железа.
   Десире резко хлопнула в ладоши ? будто плетью щелкнула.
   - Прекратите! - схватила Ньета за рукав. - Пошли отсюда, ну его нафиг. Нервный какой!
   Ньет спокойно повернулся к химеркам спиной и пошел прочь вдоль края крыши.
   - И ты тоже проваливай, Ди! - закричал им вслед белоголовый. - Без тебя обойдемся, дура неблагодарная!
   Десире промолчала, поспешая за Ньетом.
   - Ты что ищешь?
   - Лестницу. Должна быть лестница до самого низа.
   - Пожарная? Она вон там, я знаю. Ты ж вроде высоты боялся, уже нет?
   - Я не боюсь высоты.
   - Тогда темноты? - Ди хмыкнула. - Хотя, ты храбрый. Стрев вон поостерегся с тобой драться. Клыки у тебя классные!
   -Ты огорчена, что пришлось уйти?
   -Думала показать тебе одну вещь, только теперь не выйдет. Впрочем, не больно-то и хотелось, пусть без нас идут. Подумаешь, милость какую оказал! Лорденыш несчастный. И вообще тут мокро. До вечера торчать - я ноги застужу.
   - Тогда спускаемся. И пойдем в... - Ньет покопался в памяти, припоминая, что надо говорить. - Я угощу тебя чем-то. Мне господин Илен денег дал. Я... заработал!
   Десире хмыкнула, но смолчала. Ньет нагнулся над пожарной лестницей и с тоской посмотрел на мокрые, покрытые ржавчиной ступени.
   - Одолжи мне перчатки, пожалуйста.
   - Зачем? Ты и так промок с ног до головы. - Десире дернула прилипшую к его спине футболку.
   Ньет выпрямился.
   - Ты что, так и не поняла?
   - Что?
   - Крикливый человеческий детеныш прав - меня подобрали неизвестно где. Господин Илен на набережной подобрал. Таких, как я, железо обжигает. - Он показал Десире растопыренные пальцы с хищными черными когтями, невольно заострившимися в процессе ссоры. - Не хотел бы пришквариться ладонями к лестнице.
   - А...
   Десире молча стянула митенки.
   - Спасибо.
   - Недурно тебя выдрессировали, - сказала она обидным голосом. - "Спасибо", "пожалуйста", "будьте так любезны"... я думала, такие, как ты, спят на дне реки и едят сырую рыбу.
   - Никто меня не дрессировал, - терпеливо объяснил Ньет. - Это мой осознанный выбор. Все меняется, Десире. Фолари учатся говорить "спасибо" и "пожалуйста", а человечьи дети не ценят свой удел и приманивают Полночь. Ты предпочла бы, чтобы я выпотрошил того парня, как сделал бы любой другой мой соплеменник?
   По лестнице они спустились в полном молчании. Ньет натянул шерстяные митенки, и ступени почти не жглись, он только изредка шипел, когда попадал пальцами по железу.
   Спрыгнув с последней ступеньки, он почуял, что его человек неподалеку - ровное, жаркое свечение, как от углей в костре.
   - Господин Илен тут где-то. Он уже вышел из театра. Прыгай, - он протянул руки смотрящей вниз девушке, - Я поймаю.
   Десире сморщила носик, но прыгнула, легкая и ловкая, как ящерка. Отодвинулась, разглядывая Ньета, то и дело отлепляя от лица намокшие прядки. Черный грим размазался, поплыл длинными каплями. Во взгляде светлых, как вода, глаз были интерес и недоверие. Ньет взял ее за руку и оглядел пустую площадь, соображая, куда идти.
   - Ага, нам туда, где полосатый тент. Вон туда.
   - Это кафе, - сказала Десире. - "Рампа" называется.
   Парочка побрела в сторону ярко освещенного кафе, дождь поливал, Ньету текло за шиворот, пальцы Десире из холодных стали ледяными.
   - Возьми меня под руку, чудище, - буркнула она через десяток шагов. - Пусть твой благодетель порадуется, какой ты... адаптированный.
   - Не ругайся, - Ньет ухмыльнулся и зацепил тонкие пальчики себе за локоть.

***

   Он выбрал столик на открытой веранде под тентом, откуда сквозь яблоневые ветви виднелся служебный вход - "Подъезд N 6". Веранда по дождливой погоде была пуста, и это более чем устраивало его.
   Асфальт зеркально блестел на проезжей части и на тротуаре, в нем отражались редкие прохожие под глянцевыми зонтиками и редкие машины, горбатые, лакированные дождем, в облаках водяной пыли. Ветер носил дождевые шквалы, стучал по матерчатой крыше, щелкал фестонами тента. Ряды пустых столиков, меж чугунных ножек намело лепестков, лепестки прилипли к влажному мрамору столешниц.
   Он прислонил зонт-трость к соседнему стулу и сел. Из теплого кафе вышла официантка в крахмальном передничке и наколке.
   - Я замерз, - сказал он ей. - Принесите что-нибудь горячее. И свежую газету, пожалуйста.
   - Кофе, чай, лимонный поссет? Консоме с гренками? "Новости Катандераны", "Голос", "Светоч Дара"?
   - Кофе и "Светоч", - заказал он наобум.
   Снял черные очки и на мгновение прикрыл веки - пасмурный день ослепил отвыкшие от света глаза.
   Из подъезда номер шесть вышла женщина под ручку с молодым человеком. Статная, высокая, привлекающая взор - танцовщица, подсказал первый взгляд.
   Старуха - определил удивленный второй взгляд, но слово это не вязалось с очевидным. Ей много лет, но она не старуха.
   Рядом шла девушка и держала над танцовщицей зонтик. И девушка, и молодой человек казались тенями рядом с ней. Ее усадили в длинную белую машину, погрузились сами и укатили.
   Потом вышла Лара Край ? в окружении, видимо, актеров. Они продолжали беседу на улице, спорили, толпились, размахивали руками. Над толпой расцвело несколько зонтов, кто-то натянул куртку на голову, но расходиться не спешили.
   Один из актеров, тоже танцовщик, яркий, подвижный - как луч. Что-то говорит, но смотрит поверх голов, в сияющую даль, и сам будто вот-вот готов взлететь.
   Звезда.
   Хороший выбор, Лара.
   - Ваш кофе и газета.
   - Благодарю.
   Он опустил голову, глядя, как ловкие руки официантки расставляют на сыром мраморе белую чашечку с черным дымящимся напитком, молочник со сливками, блюдце с кубиками сахара. Кладут газету на край стола.
   - Благодарю, - еще раз.
   Официантка удалилась, но теперь оказалось, что на веранде он не один. Двое мужчин из компании Лары заняли столик подальше от дождевых брызг.
   "Рейна Амарела прибывает сегодня в столицу с официальным визитом, посвященным созданию первой дарской промышленной зоны на Южном Берегу. На сегодняшний момент дарский экспорт на южное побережье составляют такие товары, как машины и оборудование, пшеница, железо, сталь, древесина и удобрения. Экспорт Южного Берега, со своей стороны, по большей части состоит из продуктов сельского хозяйства и даров моря".
   Допить кофе и убираться. Ловить здесь больше нечего.

***

   Они зашли на веранду, поднятую от земли наподобие сцены. По кромке настила шли светильники - в точности как в театре.
   Рамиро обнаружился в глубине веранды, в компании кружки пива и какого-то мужчины в потертой военной форме. Художник кивнул, с веселым недоумением поднял бровь. Ньет ухмыльнулся еще шире и гордо повел спутницу к свободному столику.
   Потом вдруг притормозил.
   - Десире, смотри, вон человек сидит, слева, видишь? Тебе, наверное, будет интересно.
   - Ну?
   - На самом деле он не человек.
   - А кто?
   Фолари ясно видел темную, расплывающуюся маревом сердцевину - черный кокон, веретено с острым концом, окутанное черным пламенем - там, где у обычных людей бьется сердце, проталкивая по жилам алую кровь.
       - Полуночный.
   - Да ты что? - прошептала она, вонзив ноготки Ньету в руку. - Откуда знаешь?
   - Вижу. Интересно, что он тут делает. Ой-ёоо, это, должно быть, здоровенная тварь! Как бы не наймарэ...
   Человек с черным нутром спокойно пил кофе, потом почуял взгляд, но головы не поднял. Поля шляпы скрывали лицо.
   - Ты не врешь? - жалобно пискнула девушка.
   - Не вру. Такие как я предпочитают не врать. Не хочешь ли познакомиться? Это тот, кого вы звали. Дозвались, похоже.
   Десире постояла, кусая и облизывая губы, потом вдохнула поглубже. Шагнула к чужому столику.
    - Добрый вечер, прекрасный господин. У вас не занято?
   Полуночный поднял голову. Медленно снял солнечные очки, повертел их в пальцах и отложил. Он и губы сжал, не желая отвечать. Только покачал головой. Десире уселась напротив, очаровательно улыбнувшись.
    - А вы не слепой, - сказала она, пожирая полуночного глазами. - Мы с приятелем поспорили о ваших черных очках. Я сказала, что вы носите их не потому что слеп, а потому что видите всех насквозь, каждую смертную душу. Правда, я выиграла?
    Ньет подошел и встал у Десире за стулом, ожидая от полуночного любого подвоха. Но тот, вроде, был настроен мирно и общения не жаждал. Он мельком глянул на Ньета и дернул углом рта.
    - Нет, милая барышня, - голос наймарэ оказался усталым и бесплотным. - Вы ошиблись. Я просто не хотел, чтобы ко мне подходили и заговаривали со мной.
    - О, - растерялась девушка. - Извините...
    - Ничего, я уже ухожу.
    Человек достал из бумажника купюру, подсунул под блюдце и неспешно вышел, обогнув застывшего Ньета. Рядом с пустой чашкой осталась забытая газета и солнечные очки. И зонт-трость, прислоненный к соседнему стулу, тоже остался.
    - Вы по крышам сидите, Полночь кличете. А она в кафе кофе пьет, по улицам гуляет. Кто ж его сюда пустил, а? - Ньет посмотрел полуночному вслед. Темная высокая фигура удалялась, размывалась среди дождя и сумерек. - Но это дело дролери. Пусть они беспокоятся.
    - Он... не захотел со мною разговаривать! - Десире, казалось, была потрясена.
    - И замечательно, что не захотел.
   - Красивый... - Она следила за удаляющейся фигурой. - Не очень под шляпой рассмотрела, но у него лицо такое...
    - Какое? - фолари насупился.
    - Одухотворенное. И... я его где-то видела.
    В конце площади показалась медленно едущая машина, серебристая, со знаками "Плазма-Вран" на крыльях.
    Полуночный оглянулся, с обманчивой неторопливостью свернул в первый попавшийся проулок и был таков.
    - Почему же он не захотел со мной говорить... Что я не так сказала?
    Ньет пожал плечами и отодвинул стул, чтобы сесть рядом с Десире.
  
  

4

   - А тебя чем Лара соблазнила? - Рамиро с удовольствием отхлебнул пива, сунул в рот сушеную корюшку.
   С улицы тянуло прохладой.
   Виль усмехнулся.
   - Меня соблазнять не надо. Я по молодости лет на истории мятежа принца Анарена был помешан. И на истории средневекового Дара в целом. Веришь, в спальне на стене висела карта военных действий, перечитал все, что нашел на эту тему. Мятеж тысяча сто шестнадцатого года, мятеж Эрао, Изгнание Лавенгов...
   - В каком году Сакрэ Альба Макабрин захватил Светлую Велью?
   - В сто восемнадцатом, - не задумываясь ответил Виль.
   - Ого! Тогда Ларина пьеса в надежных руках, - Рамиро никогда не мог запомнить больше трех дат одновременно, включая собственный день рождения.
   - Надеюсь.
   Виль доброжелательно глянул на художника, сощурил глаза.
   - Давно собирался познакомиться, но все случая не было. Я про твоего отца делал в свое время серию очерков.
   - Я читал. Ты хотя бы не стал приписывать ему того, что обычно принято. Мои поздравления.
   Отец Рамиро считался героем войны и был посмертно награжден орденом "Серебряное сердце первой степени". При жизни он бы его не принял, естественно, ни за какие коврижки. Архитектор Кунрад Илен люто ненавидел политику, и о войне, которую пятнадцать лет тому назад юный Герейн Лавенг, возвратившись из Сумерек, вел за собственный престол, отзывался не иначе, как о "буче, которую устроили бессмысленные мальчишки, пороть их некому".
   Что не помешало ему взорвать собственноручно построенный мост, когда по нему шли тяжелые танки лорда Аверохи. Шли на Катандерану, чтобы помешать войти в столицу королевским войскам.
   Когда Кунрада расстреливали, говорят, он крикнул: "Не воображайте, что я сделал это для сопляка Лавенга!"
   В учебниках, конечно, писали иначе, тем более что Авероха оказался временно блокирован на южном берегу Перекрестка, хотя его саперы и понтонеры возвели новую переправу за сутки буквально из ничего. Сутки промедления стали решающими. Герейн беспрепятственно занял столицу и получил свою корону.
   Архитектор Кунрад Илен, невысокий, сухопарый, в неромантичных круглых очках и канцелярских нарукавниках, стал героем восстановленной монархии.
   Рамиро всю жизнь оставался уверен, что отец просто пожалел постройки двенадцатого века, университетский парк и речку Ветлушу.
   - Спасибо, - хмыкнул Виль. - Но того, что было на самом деле, я не написал тоже. Просто промолчал. Так что поздравлять особо не с чем.
   Принесли блюдо с крупными пресноводными креветками. Розовые усы хлыстами торчали в стороны. Рамиро глянул на соседний столик: мальчишка-фолари непринужденно болтал с Десире и выглядел куда более похожим на человека, чем эта бледная немочь.
   Журналист заглянул в свою кружку, поморщился и поджал губы.
   - Так в Катандеране пиво варить и не научились, - печально констатировал он. - Каждый раз я, как затраханный патриот, беру "Шумашинское особое" и нахожу, что оно, язви меня в печень, полностью соответствует названию.
   - А ты не бери.
   - Дурная привычка.
   - На Южном Берегу пиво хорошее.
   - На Южном Берегу много чего хорошего, - Виль решительно отставил кружку. - Девушка, принесите "Морское".
   - Два.
   Рамиро решил посидеть еще часок, все равно снаружи льет. Собеседник приятный, выпить иногда тоже не грешно. Светлое сырое пиво приятно шумело в голове, и вставать не хотелось.
   - Только, знаешь ли, не улыбается платить за выпивку с Юга втрое и вчетверо, - продолжил свою мысль Виль. - Эх, было ведь время, когда весь Южный Берег принадлежал нам.
   - Угу, триста лет назад. Вспомнил тоже. Они сейчас к Фервору присоединятся, и мы южного пива вообще не увидим.
   - Если бы только пива...
   Проблема Южного Берега занимала сейчас всех. Бывшая провинция Дара, Южный Берег отделился во время Изгнания Лавенгов, упал под руку удачливого пирата Ливьяно Аманте и с тех пор стоял особняком, торгуя и с Даром, и с Лестаном, пользуясь всеми привилегиями маленькой, но гордой страны, которая владеет одним из лучших портов континента и сидит жопой, то есть... э-э-э... простите, городом Южные Уста на транспортной артерии Дара - реке Маржине...
   Рамиро запутался в собственных аналогиях и грустно заглянул в кружку.
   - Я бы предпочел, чтобы Южный Берег оставался независимым, - серьезно сказал Виль. - Но кто ж меня спросит.
   - Ты ведь политический журналист...
   - Ну и...?
   - В Совете лордов в последнее время только и разговоров об ферворских "испытаниях" на атоллах, которые вообще-то принадлежат Сагаю. Я слежу за новостями.
   Виль посмотрел на Рамиро, и взгляд у него был мрачный.
   - Подробностей хочешь? Я ничего не знаю.
   - А что там знать, все на пальцах ясно. Фервор занимает добрую часть Южного континента. Лестан с ними граничит. Дальше только Алое море, потом делянка правнуков папы Ливьяно, и мы. Большая часть семей Лестана присоединилась к Фервору сразу же после того, как они взорвали эту хренотень. "Во имя древней дружбы". Хотя доселе эта дружба заключалась в том, что жители приграничных селений воровали друг у друга коз. Хотелось бы знать, не воспылает ли той же древней дружбой и Южный Берег?
   - Я вроде не пророк.
   - Ты вроде владеешь вопросом.
       Кто-то тронул Рамиро за плечо. Художник оглянулся - рядом стоял Ньет и по обыкновению ухмылялся. Девчонка маячила рядом, обхватив себя за тощие плечики - по веранде растекалась знобкая сырость. За домами угрожающе громыхнуло.
   - Мы пойдем, - сказал Ньет.
   - Погоди, куртку возьми, замерзнете.
   Рамиро поднялся - в голове мягко ухнуло, свет чуть расплылся - сунул парню свою куртку.
   - Там ключи, если что... в кармане, - неизвестно зачем пояснил он. - Виль, пошли внутрь, а то околеем тут. Обсудим... вопросы дружбы.
   Заходя в теплое и ярко освещенное нутро кафе, Рамиро оглянулся.
   Ньет и Десире как раз шагнули с террасы под ливневые струи, снова громыхнуло, их силуэты выхватило вспышкой молнии.
   Одна куртка на двоих, из-под нее торчат четыре трогательные ноги, ладошка Десире сползла на тощую Ньетову задницу...
   - Родич твой? - поинтересовался Виль из-за спины. - Лара тебя прикончит, если узнает.
   - Угу, вроде того. Может, не узнает.

***

   Амарела отпустила оруженосца, велела ждать в машине, пошла вперед по широкому, ярко освещенному коридору. Ни души, только два охранника в гвардейских мундирах у темной, резного дерева двери.
   Личные королевские покои.
   Ни толпы придворных, ни магниевых вспышек, ни возбужденного шума голосов.
   Ее шаги негромко отдавались от дубового паркета и тонули в гобеленовых драпировках.
   Королевские гвардейцы при виде нее встали навытяжку, поклонились и синхронно распахнули резные створки.
   - Ее Величество рейна Амарела.
   Она вошла в просторную комнату с огромным витражным окном во всю стену и остановилась, исподволь оглядывая помещение. Братцы Лавенги застыли в картинных позах - младший у окна, спиной к двери; светлая форма авиатора, серебряные волосы по плечам, в левой руке пара перчаток.
   Старший в кресле, свободный серый костюм пошит по дролерийской моде, серебряные волосы по плечам, левой рукой подпер щеку.
   Первый обернулся, второй поднялся, вежливо склонил голову. Близнецы, идентичные отражения, сияющая мечта. Кого послабее мог бы и удар хватить, но она не из таковских. Виделись уже на дневном приеме.
   - Герейн, Алисан, - она начала разговор первой. - Рада видеть снова.
   - Хороший вечер, госпожа, - вежливо сказал король. Его брат просиял улыбкой, как будто всю жизнь мечтал о встрече.
   Задрав хвост, подошла серая тощая кошка, потерлась о голенище.
   Герейн протянул было руку, предлагая гостье кресло, но она уже села в другое, не дожидаясь приглашения, вытянула длинные ноги в начищенных сапогах.
   На столе лежал раскрытый географический атлас, еще какие-то бумаги, стояла старомодная чернильница с пером.
   - Надеюсь, беседа будет непринужденной и закончится к всеобщему удовлетворению.
   - И мы надеемся. Принести напитки?
   - Нет, спасибо. Я буду краткой.
   - Мы слушаем, - Герейн вернулся в кресло, а его брат остался стоять.
       Интересно, переодеваются они, когда старшему надоедает королевствовать? "Cэнни, нацепи корону и полезай на трон, у меня сегодня похмелье, побудешь за главного".
   - Мы готовы предложить вам землю под заводы и помощь в строительстве, торговые скидки по предоставленному списку и право свободного прохода по Маржине, - без предисловий начала Амарела.
   Герейн спокойно смотрел на нее кошачьими серебряными глазами и внимательно слушал.
   - Вы вкладываете деньги и ресурсы, как и предлагали.
   Молчание. Серебряные глаза мягко отражают свет, словно радужки покрыты изнутри амальгамой. Чудовищное, если вдуматься, зрелище. Не для людей.
   Говорят, они триста лет пробыли в Сумерках и не состарились ни на мгновение. Дролери не позволили.
   - На таких условиях я готова подписать договор о взаимовыгодном союзе.
   Герейн посмотрел на брата, потом вздохнул.
   - Условия переменились, - сказал он мягко. - Поэтому я настаивал на частной беседе.
   - Я слушаю.
   - Ситуация теперь такова, что мы не вполне уверены в безопасности наших инвестиций. Фервор активизировался, Лестан тяготеет к нему, следующая очередь ваша.
   А то я этого не знаю, засранец.
   - Нам бы хотелось быть уверенными, что этому проекту ничего не грозит. Разрешите начать строительство военной базы и аэродрома рядом с Вьенто Мареро. В таком случае наш союз будет... более весомым.
   Вот оно.
   - Я понимаю ваши опасения, - довольно резко сказала Амарела. - Но изначально договор выглядел иначе.
   - Все меняется.
   - Я... должна подумать.
   - Рейна Амарела, - голос Герейна звучал мягко и убеждающе. - Соглашение может оказаться выгодным для обеих сторон. Вы обретаете собственное производство. Я знаю, что Марген дель Сур нуждается в развитии промышленности. Нельзя жить только за счет торговых пошлин, не имея своих ресурсов. Южные Уста - свободный порт, но как долго он останется свободным?
   - У нас отличный флот. Мой флот.
   - А у нас отличные самолеты.
   - Другими словами, вы собираетесь использовать нас как щит против Лестана и Фервора. Вам недостаточно баз и аэродромов на Севере? Говорят, что найфрагирский авианосец "Авалакх" несет на себе дарские истребители.
   - Без помощи Дара они бы его не построили.
   - Герейн, Алисан, - она поднялась и выпрямилась, касаясь пальцами края стола.
   Привычный, расшитый серебром воротник адмиральского мундира стиснул шею, дышать стало заметно труднее.
   - Так уж вышло, что найлам нечего терять. Их земли бесплодны, Полуночное море холодно, как смерть; без нефти и газа, которые вы из них выкачиваете, они остались бы на уровне средневековья. Даже если их чащобы и каменистые холмы зальют напалмом, ничего не изменится. Но моя земля цветет. Наше море дарит людям богатство испокон веков. Я не могу допустить, чтобы над садами Марген дель Сур летали тяжелые бомбардировщики лорда Макабрина и истребители Лавенгов.
   - Вы преувеличиваете.
   - Я преуменьшаю. Мой ответ - нет.
   - Подумайте, рейна Амарела.
   - Ничего не выйдет. Мы не найлы.
   - Найлам мы предлагали лишь узы дружбы. А не... брачный союз.
   - Что?
   Амарела смотрела на юного и прекрасного трехсотлетнего короля, думая, что ослышалась.
   - Сэнни все еще не женат, - как ни в чем не бывало сказал Герейн. - Мне кажется, что вы были бы прекрасной парой. Это... легкий способ решить наши проблемы.
   Как он любит театральные паузы.
   Алисан Лавенг, любимец дарских женщин, легендарный пилот, чьи портреты висят в изголовьях девичьих постелек, глава огромной корпорации, сделал приятное лицо и даже улыбнулся. На правом плече поблескивали наградные полосы, черные каманы сидели в петлицах; в витражное окно падал закатный свет и окружал принца мерцающим облаком. По серебряным волосам ходили цветные блики.
   - Предложение хорошее. Вы только забыли, что у меня уже есть супруг.
   - Этот вопрос также возможно уладить.
   - Ваше Величество.
   Амарела потянулась дернуть крючок воротника, вспомнила, что надо сохранять спокойствие, уронила руку и сжала ее в кулак.
   - Мой прапрадед был пиратом. Прапрабабка - портовой шлюхой. Вследствие этого их потомкам надо быть очень аккуратными в своих поступках. Сдержанными. Как вы понимаете.
   Король чуть заметно поморщился.
   - Обдумайте следующее, - продолжила она. - Если мы не придем с Даром к соглашению менее... сомнительным путем, то, вероятно, Лестан предложит нам что-то более приемлемое.
   Она тоже умеет держать паузы.
   - Возможно, наше предложение было слишком неожиданным, - сказал Герейн.
   - Возможно.
   - Подумайте пару недель.
   - Я подумаю. Засим позвольте откланяться.
   Амарела направилась к двери, потом остановилась, оглянулась, встретилась глазами с Алисаном.
   - Не переживайте, Ваше Высочество. Вы мужчина видный, пригожий. Найдете еще себе жену.

***

   Он поднял воротник плаща повыше, а шляпу натянул пониже, но вода все равно просачивалась за шиворот. Пошевелив лопатками, он попытался отлепить промокшую рубашку от спины. С полосатого зонтика стоящей рядом женщины текло ему прямо на плечо.
   Впереди зажегся зеленый свет, и он двинулся поперек дороги вместе с толпой, мимо остановившихся машин. Шорох шагов, водяное марево, пузыри в лужах, огни фар змеятся по асфальту.
   В небе полыхнуло, гром застал его уже посреди площади.
   Четверговая Площадь.
   Центр ее занимал обширный газон, клумбы разноцветных тюльпанов, кусты едва начинающей цвести сирени и несколько пышных, розовых, как рассветные облака, деревьев, названия которых он не знал. По одну сторону пешеходной дорожки виднелся помост, свежеокрашенный, празднично-белый; на нем возвышалась п-образная виселица, увитая гирляндами лампочек. Сейчас, когда непогода поторопила сумерки, на площади зажглись фонари, и лампочки на виселице забегали цветными огоньками.
   По другую сторону дорожки, в глубине сиреневых кущ, опоясанный розовыми деревьями, окутанный ореолом электрического света, стоял памятник из темной бронзы. Человек в длинном тяжелом плаще - строгое, лишенное возраста лицо, на поясе меч, на голове корона. На левой руке держит сокола, в правой - книгу, а у ног его сидит кошка. "Халег Мудрый" - надпись на постаменте.
   Некоторое время он топтался напротив памятника, поджимая пальцы в отсыревших ботинках. Вглядывался в темную бронзу. Все Лавенги на одно лицо, подумал он. Если видел одного - видел всех.
   Но ведь нельзя сказать, что смотреть не на что!
   Он вернулся на дорожку и наконец пересек площадь вместе с толпой спешащих с работы людей.
   Площадь замыкали два здания, глядящие друг на друга через неширокое устье улицы. Табличка на углу: "Семилесная, 104", и он с запозданием догадался, что это, должно быть, улица Семи Лестниц, объединявшая когда-то все три яруса Катандераны - от королевского дворца до Портовых ворот.
   Высоко над улицей в нишах со статуями и на ложных балкончиках скорчились фигурки в мокрых одеждах, он уже не раз видел их на городских крышах и карнизах. Они торчали на верхотуре даже сейчас, под ливнем, на скользких узких выступах. Часы неподвижности, все тело затекло, одно неловкое движение... Невод Холодного Господина, конечно, выловит глупцов, но этого ли вы ожидали, дети?
   Вспышка, лиловый зигзаг прожег небо, на миг пригасив полыхание алых букв "Плазма-Вран" на соседней крыше. Придерживая шляпу, он два раза сморгнул заливающие глаза струи, прежде чем гром настиг молнию.
   Песий Двор, вдруг узнал он. Это здание, под огромной пламенной вывеской - перестроенная до неузнаваемости бывшая резиденция ордена перрогвардов в столице, в просторечии Песий Двор.
   Бывшая инквизиция.
   Он перевел взгляд на пустое крыльцо из темного гранита, на высокие двери, на ряды забранных жалюзи окон - и поежился невольно. Кто-то смотрел на него из сотни оконных проемов - словно сквозь прищуренные веки. Не стоило дожидаться, пока этот кто-то присмотрится повнимательнее.
   Он натянул шляпу поглубже, ссутулился и поспешил прочь. Улица Семи Лестниц поднималась вверх, через полсотни шагов он услышал сквозь шелест шин и шорох дождя прерывистые автомобильные гудки. На проезжей части, как мокрые жуки, столпились машины, и человек, перепоясанный белыми ремнями, загораживал им дорогу и направлял их, одну за другой, в узкий переулок.
   Еще дальше, на тротуаре, у решетки трехэтажного особняка и прямо посреди улицы, под зонтиками стояли люди, много; сквозь дождь не посчитать, но не меньше пары сотен. Они держали на палках щиты и длинные провисшие полотнища с потекшими кое-где буквами. На щитах, обрамленных мокрыми цветами и облепленных лентами, летел по синему полю увенчанный семью звездами крылатый корабль - исконный герб Нурранов, высоких лордов Южных Уст.
   "Братья, не забывайте свое родство!", "Рука дружбы или кулак агрессора?", "Вместе - сильнее!"
   Он постоял немного, потом сквозь толпу двинулся к кованым воротам особняка, бормоча извинения и подныривая под чужие зонты. У ворот, на каменном домике привратника, прочел медную табличку: "Эмбахада Марген дель Сур, посольство Южного Берега".
   За решеткой зеленел газон, росли стриженые кусты, а за ними виднелся аккуратный портик, белые колонны и уютно светящиеся окна посольства.
   Там, за белыми занавесками, в теплых светлых комнатах что-то происходило. Он запоздало понял, что его притянуло сюда, зацепило краем и подволокло - через весь город, словно собаку на поводке.
   В груди с левой стороны похолодело, потянуло тяжко. Отозвалось во всем теле тоскливой обморочной дрожью. Он зажмурился, крепко прикусил изнутри губу, не почувствовал боли. Соленая жидкость, просочившаяся сквозь зубы, показалась ему ледяной, как вода Полуночного моря.
   Он схватился за решетку, чтобы не упасть. В груди тянуло, тянуло, мучительно и тяжело, словно пудовую гирю вытаскивали из него наружу. Не столько больно, сколько муторно. Он глубоко вздохнул, попытался выпрямиться.
   Кто-то тронул его за плечо. Обернулся с трудом, увидел чужую тонкую руку с мелкой жестяной чашкой, окаймленной винтовой резьбой; в чашке колыхалась темная парящая жидкость.
   - Глотните чаю, - сказала незнакомая женщина. - Вы же без зонтика, промокли насквозь, воспаление легких схватите. Вас, похоже, знобит.
   Он мотнул головой, не поднимая на женщину глаз, но чашку взял - и тут же расплескал половину себе на рукав.
   Чай оказался горячим, очень сладким и обильно сдобренным алкоголем.
   - Идите домой, - сказала незнакомка, забирая чашку. - Неизвестно, когда она приедет. Может, останется ночевать во дворце. Всю ночь тут стоять - окочуриться можно. Идите домой.
   Он снова мотнул головой, не зная, что сказать, и не желая знакомиться с женщиной ближе.
   - Я привычная, - голос женщины доносился как бы издалека. - В войну на баррикадах дежурила. А тогда не май был, ноябрь. Но май тоже, знаете ли, не сахар. Ночью будет очень холодно. - Пауза. Сквозь вату в ушах - отрывистые автомобильные гудки. - О! Глядите-ка, дождались!
   Толпа качнулась в стороны, размыкаясь на две половины, расчищая дорогу к воротам. Щиты и транспаранты встрепенулись, поднялись повыше, ветер заполоскал тяжелые мокрые ленты. Люди загомонили, замахали руками, тут и там засверкали вспышки фотоаппаратов.
   По проходу медленно проплыл длинный черный автомобиль, содержимое его разглядеть не удалось. Из домика привратника выскочили двое служителей, распахнули ворота.
   Над головами полыхнула молния.
   Тяжесть в груди на мгновение отпустила - и провернулась тошнотворно, как буксующее колесо. Выпитый чай комом подкатил к горлу.
   Сволочи, подумал он. Что же вы делаете, сволочи, вы соображаете, что делаете?!
   Прекратите немедленно!
   Загрохотал гром в черных тучах. Ветер поднял полы плаща, надул паруса транспарантов, защелкал лентами. Полетели листья - молодые, едва раскрывшиеся, - и мелкие ветки, и чей-то вывернутый наизнанку зонт.
   Машина проехала, ворота начали закрываться. Он, не раздумывая, рванулся вперед, между сходящихся створок.
   - Ку-уда?! Куда прешь? А ну стоять! - его крепко ухватили за ворот, развернули. - Руки на стену! Ноги расставил!
   Вляпали лицом в рустованный гранит привратницкой.
   Чувствуя, как чужие руки охлопывают его бока и бедра, он стиснул зубы и проклял всех глупцов на свете, включая себя самого.

***

   Амарела застыла на заднем сиденье роскошной посольской "касатки", сцепив пальцы в замок и слепо уставившись прямо перед собой. Проплывающие мимо красоты древней столицы Дара не интересовали ее. Мальчишка-оруженосец на переднем сиденье ерзал, нервничал и старался украдкой разглядеть ее в зеркале заднего вида - видимо, выражение лица обожаемой госпожи не предвещало ничего хорошего.
   Чертов потаскун Энриго, это из-за его поведения ей делают подобные предложения. Сучонок. Жирный кабан. Каррахо.
   Чертовы Лавенги, знают ведь, что она будет вертеться до последнего, только бы не связываться с Лестаном. Только бы ни с кем не связываться.
   Амарела представила, как Герейн улыбается и говорит своим бархатным голосом, который наверняка делается громовым на поле битвы: "Пора тебе познакомиться с невестой, Сэнни. Ты глянь, какие линии, какой... ландшафт". И подсовывает брату географический атлас.
   Дролерийские прихвостни. Всю жизнь цветные лорды якшались с сумеречными, глядели им в рот; как же! Союзнички... Вот и дареная кровь давно выцвела, разжиженная временем, и девки из знатных семей красят волосы просто по старой памяти, как дань моде.
   Агилары стали просто рыжими, Макабрины - светловолосые, Нурраны... Нурранов, Деладо и Арвелей больше нет, их унесли войны. На месте Нурранских владений теперь мы, Марген дель Сур.
   Волшебный подарочек облез с цветных лордов за долгие века, как смывается известка под дождем.
   А Лавенги все такие же. Серебряные. Отсиделись в Сумерках, теперь думают, что им все дозволено.
   Амарела поняла, что вцепилась ногтями в ладонь, усилием воли разжала пальцы, откинулась на спинку кресла.
   Тяжело править государством, у которого нет союзников.
   У Дара есть дролери, которые держат руку своего родственника-короля. Ведь первый из Лавенгов когда-то взял в жены дролерийскую принцессу, заделавшуюся потом святой.
   Сагай... до сих пор закрытая, волшебная страна, там светятся по ночам ручьи и птицы говорят человечьими голосами.
   В Ферворе правит Эль Янтар, полуденный демон, владыка огня. И сила его такова, что сейчас все мечутся в панике. Даже прекрасные Лавенги. Она видела страх в глазах Герейна.
   Только у нас ничего нет. Только синий плат моря и извилистая линия берега, мерланы и устрицы, оливки и виноград. И много, много соленой воды.
   Когда-то давно Марген дель Сур был - Марген Лагримосо. Берег Слез.
   Волны завоевателей накатывали на него, пробиваясь к сердцу Дара, и оливы плакали кровью, и кровь же напитывала прибрежный песок.
   Завоевателей отбрасывали, и все начиналось снова.
   Дракониды, Андалан, Лестан, снова Андалан - чьи только корабли не подступали к Южным Устам. А потом пришел Ливьяно Аманте и, рассказывают, привез на корабле свою любовницу и двоих младенцев, прижитых в порту между грабительскими налетами.
   Пришел и остался. И правил ревностно.
   В Даре в это время резали сереброволосых, и жгли их на кострах, и все им припомнили - волшебную кровь, неувядающую красоту, долгую жизнь, дружбу с Сумерками... и Андаланский примас читал анафему со своей кафедры, и орден святого Кальсабера вторгся в границы Дара и нес Божью справедливость на остриях копий.
   Никому не было дела до Побережья Слез.
   Теперь Лавенги вернулись.
   Все стало как прежде.
   Вот только ее страну они не получат.
   Если поискать... союзники найдутся.
   - Госпожа... Госпожа!
   Амарела вздрогнула и подняла голову. Дверь машины была открыта, оруженосец стоял рядом и держал раскрытый зонт.
   - Мы прибыли.
   Она вышла из машины, бросила взгляд за ограду - там толпились люди с плакатами и лозунгами.
   "Опомнитесь, братья!"
   Мы вам не братья. Выкопайте из могилы вашего лорда Нуррана, который в свое время не удержал Южный Берег, говорите о братстве ему. А мы - пираты. Предатели. Неверные наемники.
   У машины стоял человек в штатском, без зонта, не обращая внимания на ливень. Он поклонился, делая приглашающий жест.
   - Ваше Величество, все готово. Мы ждем только вас.

***

   - Вали отсюда, пока в отделение не сдали!
   Его вытолкали из калитки на улицу, замок защелкнулся.
   - Вали-вали, герой! Территория посольства - это другая страна, к твоему сведению. Без документов даже не мечтай.
   Охранник беззлобно ругнулся и скрылся в привратницкой. Ветки сирени метались перед фонарем, по стенам ходили тени. По асфальту разбегались пузыри. Поредевшая толпа еще топталась перед посольством, но люди уже расходились.
   Он отошел в сторону от ворот и встал у решетки, разглядывая мягко сияющие окна. Его отпустило, совсем отпустило, и он уже не чувствовал ничего, кроме холода и усталости. Да и те были словно не свои.
   Небеса постепенно успокаивались, перестали громыхать, а только негромко ворчали над головой. Ровно шумел дождь. Сумерки превращались в ночь.
   - Нет, ну вы подумайте! Не насмотрелся я на дорогие лица в родных рубежах, они и здесь мне глаза мозолят. Привет, Нож.
   Из посольской калитки только что вышел человек. Теперь он стоял на зеркальном асфальте в рыжем свете фонарей - высокая тощая фигура, распахнутый кожаный плащ, уже заблестевший от дождя, небрежная поза, брюки дудочками, руки - по два пальца - засунуты в тесные карманы. Белые волосы прилипли к черепу, сосульками повисли на лице. Из-под сосулек ухмыляется щелясто-щучий безгубый рот.
   Наймарэ. Идиоты. Они конченые идиоты.
   - Не рад меня видеть, судя по кислой мине. Ладно тебе буку строить, все свои. Чего ты тут делаешь?
   - Звезды считаю, - он поморщился. - И ты прав, глаза бы мои тебя не видели.
   - Нож, это пожелание? - наймарэ тряхнул головой, отбрасывая прилипшие волосы, подмигнул. Глаза у него тоже были рыбьи - бледные, слюдяные.
   - Иди ты... обратно. Это пожелание.
   - Фу-у, Нож осторожничает, на воду дует. Обратно я погожу, у меня отпуск на месяц.
   - Отпуск?
   - Молодая дама, которая со мной разговаривала, была в расстроенных чувствах. То, что она желала получить, стоило... эм-м-м... несколько дороже того, что она предлагала в качестве оплаты... к ее удивлению и разочарованию. Чтобы не разочаровывать прелестную даму еще больше, я пошел ей навстречу, посоветовал хорошенько все обдумать и взвесить. Сделка с Полуночью - вещь серьезная, спешка ни к чему. Через месячишко встретимся, еще раз все обговорим. Ну что ты смотришь на меня глазами раненой лани?
   - Я смотрю на тебя с отвращением, Асерли.
   - Паскудная рожа, правда? - тот разулыбался, показывая мелкие острые зубы, повел плечами, выпятил тощую грудь. - Я в зеркало мимоходом поглядел - отвратное зрелище! Милой молодой даме я тоже не понравился, хоть был галантен, говорил комплименты и ни словом не соврал. Жаль, конечно, но очень уж она расстроена была, кто-то ее обидел, и это, заметь, был не я. Женщину легко обидеть, они такие ранимые, нежные, капризные, упрямые, все делают по-своему, но все равно доверчивые, надо с ними бережней... ну что я тебе рассказываю... за то мы их и любим, правда, Нож?
   - Заткнись.
   - Некоторых мужчин тоже легко обидеть, - притворно вздохнул наймарэ. - Зато в глазах у тебя появилась здоровая злость, а это приятней, чем уксусная гримаса. Ну ладно, Нож, раз мое общество тебе не по душе, не смею больше навязываться. Удачи - и не болей!
   Асерли сделал ручкой, повернулся на пятках и потопал в дождь расслабленной походочкой городского прощелыги. Плащ, который он так и не запахнул, болтался у него за плечами и взлетал крылом, мокро и остро взблескивая в свете фонарей.
  

5

   - Куда пойдем? - Ньет вопросительно посмотрел на спутницу.
   - Да куда угодно.
   Десире в "Рампе" выпила кофе с ложкой коньяку, и теперь глаза ее блестели, она улыбалась и совсем не выглядела усталой. - Может, на набережную?
   - Не думаю, что это хорошая идея. Фолари сейчас беспокойны.
   - Почему?
   - Не знаю, - он пожал плечами. - Но я чувствую. Мы же как животные - чуем что-то и воем на луну, а что именно - не знаем.
   - Ты не похож на животное.
   - Я просто вода. Пена. Порождение реки. Сухой тростник, - сказал он с пафосным подвыванием.
   - Ты болтун, - Десире пихнула его острым локтем в бок, Ньет отпрянул, и Рамирова куртка натянулась, как парус.
   - Ну и что.
   Они побрели дальше.
   Высокие дома, сложенные из розоватого и серого известняка, в сумерках померкли, выцвели. В перекрытых арками проулках светились фонари. Простроченное дождем небо налегало на город, удерживалось на крышах, провисало кое-где вровень с проводами. В тучах просверкивали молнии и ворочался гром.
   Ветер хлопал мокрыми пластами сумрака, обдавал мелкими брызгами - как цветы поливал.
   - Вон опять ваши сидят, - хмыкнул Ньет.
   - Не вижу.
   - Наверху, на карнизе.
   Десире послушно всмотрелась в темноту, но нахохлившиеся химерки на поперечине архитрава терялись в тенях.
   - Я все же не понимаю, - честно сказал Ньет. - Вы люди. Зачем это?
   - Ты фолари. А живешь с человеком. Зачем тебе это?
   - Ни с кем я не живу, - сердито ответил Ньет, - я сам по себе.
   - Ну-ну. А то тебе просто так ключи от дома дали. Господину Илену некуда было их положить, очевидно.
   Десире, похоже, на что-то обиделась, но Ньет не понял, на что. Он вытянул руку из своего рукава куртки, потянулся, подпрыгнул, обломил ветку сирени. Водопад пахнущих листвой и цветами капель обрушился на него, окончательно вымочив.
   - Вот, - он протянул подношение Десире.
   - Ну и вид у тебя, - рассмеялась она. - Не подлизывайся. Что вы там своим подружкам носите? Каракатиц?
   - Красноперок. Карасиков.
   - Еще лучше, - Десире хихикнула.
   - Ты так и не ответила на мой вопрос, - Ньет кивнул в сторону дома напротив. - Зачем вам все это?
   - Мы хотим свободы.
   - Свободы сидеть под дождем на карнизе?
   - Ты не понимаешь! - Десире заговорила вдруг горячо и убедительно. - Наш мир - человеческий - это только малая часть огромного мира. Если не выйти за его пределы - не увидишь ничего нового. А Полночь - Полночь дарит нам власть над собой, власть поступать, как считаешь нужным. Полночь - это свобода и полет.
   - Окстись, Десире, - очень серьезно сказал Ньет, стирая с ее лица холодные дождевые капли. - В Полуночи ты не найдешь ни частицы свободы. Не знаю, что там у вас рассказывают, но у полуночных все не так, как ты думаешь. Разве можно назвать свободными создания, которые не могут появиться в мире людей без позволения их господина, не могут войти ни в одну дверь без приглашения? Они скованы цепями покрепче ваших.
   - Ты очень уверенно говоришь, - девушка не отстранилась, но в голосе ее слышалось недоверие. - Что может об этом знать рыбка из городской реки?
   - Возможно, многое.
   - А возможно - ничего.
   Ньет не отрываясь смотрел на неподвижных химерок. Что-то было в изломанных фигурах... неправильное. У него заныло под вздохом, как бывает в предчувствии сильной грозы.
   - Полуночные - наша темная половина, - уверенно сказала Десире. - У каждого человека бывает волшебная половина, надо только уметь ее позвать. У химерок она - полуночная.
   - Я волшебный. У меня никакой человеческой половины нет.
   - Ты просто не искал. А потом - ты же всего лишь фолари. В нашем мире живешь, а волшебный двойник - он всегда из другого мира. - Она помолчала, потом добавила, не слишком уверенно: - И вообще, фюльгьи бывают только у людей.
   - Твои познания меня потрясают.
   - Человек, которого Стрев называет Учителем, нашел свою половину, фюльгью. И воссоединился с ней. Сегодня я должна была познакомиться с Учителем, он собирал нас на один ритуал, но...
   - Я все испортил.
       - Я этого не говорила. - Опять пауза. - А ты точно знаешь, что у Стрева...
   - У него слишком мало личной силы, - покачал головой Ньет. - Совсем мало. Ни одно волшебное существо не захочет иметь с ним дела.
   - Вот как... Может, Стрев и про учительскую фюльгью врал... Слушай, а у меня эта... личная сила есть? Вот ты - имеешь же со мной дело!
   Ньет тихонько засмеялся.
   - Странные вы люди. Такое важное - и не знаете про себя. Конечно же есть, Десире. С тобой приятно... рядом быть.
   Ньет почувствовал, как потеплел воздух между ним и девушкой. Она искоса взглянула на него.
   - Ну хорошо, - сказала она, - Вернемся к Полночи и к фюльгьям. Фюльгий у человека может быть несколько. Разных. Но нам нужна одна - полуночная. Фюльгью можно выбрать и призвать. Полночь - избрана нами, а мы - избраны Полночью.
   - А почему Полночь-то? - не унимался Ньет. - Почему бы вам к альфарам, например, не податься? Не воззвать к Сумеркам?
   - Это место занято, - Десире фыркнула. - А если честно... ну... я хочу крылатую фюльгью. Хочу летать.
   - Хочешь гордую, крылатую, могучую?
   - Свободную.
   - Не меньше, чем наймарэ, высший полуночный демон.
   Десире промолчала. Ньет скривился - на языке стало горько только от слова этого - наймарэ.
   - В Полночи нет свободы, - буркнул он.
   - Опять двадцать пять. Ты думаешь, мы не знаем, что в Полуночи все подчиняются Холодному Господину? - Десире нехорошо сощурилась. - Конечно, они несвободны и не могут прийти сюда без его позволения. Но приглашение человека этот запрет отменяет, не так ли? Человек снимает запрет, наймарэ делится с человеком силой и волшебством. Дарит способность летать.
   - Сделка с Полночью?
   Десире снисходительно усмехнулась.
   - Сделку совершают чужие друг другу существа. А родные - обмениваются дарами. Фюльгья - это твоя половина, твое как бы отражение, твой близнец. Какая сделка? Это обретение себя, целостность. Именно это обретение дарит свободу, Ньет, а вовсе не Полночь как таковая. Человеческая воля отворяет двери. Наймарэ без человека скован, человек без наймарэ - тоже. Не такие уж мы идиоты, как ты думаешь.
   - Десире, все это очень сложно для такого олуха, как я. Но хорошо - пусть ты права, и твой Стрев не врет, у него действительно есть великий Учитель, который разбирается в полуночных законах.  Я только одного не понимаю: почему вы решили, что на ваши призывы откликнутся наймарэ? В Полуночи множество разных созданий, некоторые живут совсем рядом с людьми. Некоторые настолько слабы и неразумны, что закон Холодного Господина над ними не властен. Они что-то вроде тараканов или крыс - кишат по темным углам, жрут человечью злобу и страх. Может, я не прав, но, на мой взгляд, Стрев привлечет себе в двойники именно такую мару, а вовсе не высшего демона.
   Десире сжала губы.
   - Ну ладно, этих не считаем, считаем разумных... в большей или меньшей степени, - продолжил Ньет. - Вот гримы, например, которые кладбища сторожат. Один, которого я видел, выглядел как собака. А другой - в точности как пегий боров. С чего твой Стрев решил, что его близнец - высший демон, наймарэ, а не кладбищенская свинья?
   Десире выдохнула сквозь зубы, но ничего не сказала. Только убрала руку с ньетова пояса и обняла себя за локти. Туфельки ее хлюпали по лужам. Размытые пятна фонарей едва помечали дорогу.
   Молниевый всполох с треском распорол небесную твердь. Дождь хлынул с новой силой.
   Они некоторое время шли рядом, не произнося ни слова.
   Странные эти люди, все им неймется, хочется заглянуть туда, куда не просят, сунуть руки и голову. Неудивительно, что потом - ам! - головы-то и нет. Отважно лезут туда, где не хватает познаний - да и не может хватать.
   Он никогда не видел наймарэ - и не рвался увидеть. Ну, или видел один раз - сегодня, на веранде кафе. Полуночный выглядел как человек, только на месте сердца у него клубилось что-то, похожее на веретено с острым концом, источающее маслянисто-черные протуберанцы, словно отработанный мазут.
   Жуть и мерзость, причем мощи Ньетом нераспознанной, но, похоже, очень, очень немалой. Жаль, Десире не могла этого увидеть. Мигом бы забыла свою дурь.
   Что-то темное мелькнуло в воздухе, Ньет вскинулся, оттолкнул девушку. Раздался удар о мокрую мостовую, разлетелись брызги.
   Десире вскрикнула, потом зажала себе рот ладонью.
   Ньет подбежал, опустился на колени рядом с неподвижным телом в причудливых тряпках.
   Белые волосы распустились в луже, как водоросли, окрасились мутной чернотой. Желтый свет фонарей бесстрастно выхватывал остановившиеся глаза, неловко заломленную руку в обрезанной перчатке.
   Не дышит.
   Ньет глянул вверх. Никого. Как растворились.
   Десире подошла. Сквозь шум дождя Ньет слышал, как у нее постукивают зубы.
   - Опасно сидеть на мокрых крышах.
   - Иногда... такое случается... - пролепетала девушка. - Редко. Мы считаем, что...
   - Десире, - Ньет поднялся на ноги. - Вы самоубийцы. Вы не понимаете, куда суетесь. Я...
   - Ты бы лучше шел отсюда, - зло ответила девушка. - У тебя даже документов нет. Сейчас муниципалы приедут.
   Она коротко глянула на тело упавшей химерки и снова прижала руку ко рту.
  
   Ноги сами донесли Ньета до портовых ворот.
   Всю дорогу до дома Десире они молчали. У подъезда она остановила Ньета, выскользнула из-под куртки, и ушла, не попрощавшись, в сияющую электричеством парадную.
   Ньет потоптался в темноте под дождем, поглядывая на окна, но которое из них окно Десире он не знал. Любое горело золотом, обещая тепло и уют. Ньет повернулся, и пошел, куда глаза глядят.
   Опомнился, только когда в сознание пробился шум неумолчно работающих механизмов, гудки портовой железной дороги и тяжкий шум моря.
   Он передернул плечами под мокрой курткой, в которой болталась тяжелая связка ключей, потом независимо сунул руки в карманы штанов и начал спускаться по лестнице. Восточная часть Карамельной бухты уже окрасилась розовым - летние ночи короткие. Дождь утих, и мостовые начинали парить, высыхая.
   На душе у Ньета было тяжело, и он побрел к морю - мимо приземистых офисов судовладельческих и транспортных компаний, мимо курганов кварцевого песка и светлого щебня, мимо штабелей кедровых бревен, которые везли из Доброй Ловли.
   Катандерана испокон веков торговала и с Севером, и с Югом.
   Схваченное каменными тисками молов море лежало далеко внизу, обманчиво спокойное, смирившееся.
   Сонная вода плескалась в доках, между стрелами причалов, шла мелкой рябью, не притязая на большее.
   Ньет чуял, как ходят на глубине рыбы, как втекает в бухту пресная вода забранной в трубу Ветлуши и Королевского канала. Как покачиваются на несильной волне тяжелые тела кораблей и натягиваются железные якорные цепи.
   За всю жизнь ему не приходила в голову мысль, что до моря можно дойти посуху.
   Как завороженный он смотрел на объеденную портовым строительством береговую линию, на серое бесконечное пространство за ней и на вспыхивающие белым крылья чаек.
   Гибель себе подобного для фолари - неприятное, но обычное дело.
   Что там с этим у людей - Ньет не знал.
   Целыми веками они строят и строят, сминают реальность, как тряпку, выгораживая себе клочки обжитого пространства. Так им кажется безопаснее. Но в складках часто могут спрятаться и другие.
   В порту, как и в городе, были слепые пятна, нехоженые людьми закоулки, целые заброшенные доки, в которых стоит зеленоватая вода и гуляет эхо. Так получалось, что среди кипящей днем и ночью портовой суеты эти места оставались пустыми и редко кто попадал туда.
   В потерянных доках были свои жители.
   Человек сказал бы - Ньетовы братья и сестры, но фолари не признают родства.
   Ньет прошелся по причалу, зажмуривая глаза от яркого света восходящего солнца, повернулся к берегу спиной. Снова длинно прогудел поезд, и каменный блок, опутанный тросами, поплыл по воздуху, болтаясь под стрелой крана.
   Оборванная компания появилась незаметно, неслышно, как всплывает из глубин пузырь воздуха. Ньет только и успел, что обернуться.
   - Глядите-ка, пресноводное к нам пожаловало, - раздался неприятный тягучий голос.
   - Ты смотри, бульк - и потонешь, - поддержал его другой. - Тут у берега высоко.
   - И глубоко.
   - И вода соле-е-е-еная.
   Трое приморских фолари стояли в самом начале причала, перегораживая путь к спасению. Лохматые, до черноты загорелые, на скулах и предплечьях тускло посверкивает иссиня-черная чешуя, одежка затрепанная, выгоревшая на солнце. Трое - нет, четверо, - еще одна девица, то ли пьяная, то ли больная, висит на локте одного из забияк, безучастно смотрит вперед белыми, как у снулой рыбины, глазами.
   Ньет выпрямился и украдкой поглядел по сторонам.
   Вот что значит жить с людьми, совсем чутье потерял.
   - И что же речной улиточке в наших водах надобно? - издеваясь, протянул предводитель. Черные глаза под неровными выгоревшими прядями, радужки намного больше человечьих, кривая ухмылка. - Может, ей жить надоело...
   Ньет молча начал обходить их, на всякий случай стараясь не поворачиваться спиной.
   Можно было бы прыгнуть в воду и мигом заплыть в трубу, из которой вытекает Ветлуша, но в кармане куртки звякали рамировы ключи, и Ньет отчаянно боялся их потерять.
   Да и соревноваться в скорости с клыкастыми тварями, которых хлебом не корми - дай погонять жертву в мутной прибрежной воде, он не собирался.
   - Вы тоже болеете, - сказал он вдруг, хотя не собирался с ними разговаривать. - И до вас это добралось.
   Приморские молчали и враждебно пялились. Их вожак растерянно глянул на вяло поводившую головой девицу, словно впервые ее увидел.
   - Улиточка еще и языком треплет.
   - Как давно у вас начали погибать товарищи? - громко спросил Ньет, не переставая медленно продвигаться к спасительной набережной. - Сначала все время спит, а потом начинает распадаться... да? А кто-то теряет человечий облик и все больше дичает, а потом и разговаривать не хочет. А кого-то вы просто искали - и не нашли?
   - Ерунду треплешь, - неуверенно возразил черноглазый. - Всегда кто-то засыпает. Так всегда было.
   - Но сейчас слишком часто, правда ведь?
   Молчание. Девица вдруг захныкала и вцепилась черноглазому в бок птичьими когтями. Рука у нее была тощая, жилистая, из бугорков на синеватой коже торчали ости еле проклюнувшихся перьев. Черноглазый только моргнул, даже не пошевелился.
   Ньет смотрел в ничего не выражающие немигающие глаза приморского и чувствовал жалость. Жалость, которая заняла место страха, и место надежды, и место тоски.
   Должно быть, если плыть далеко-далеко, на десятки дней пути, и отыскать могущественных морских фолари, которые подобны горам и плавучим островам, чьи тела подобны льдистым торосам или тянутся на многие мили, чешуйчатые, страшные... даже если найти их, то и там увидишь упадок, непрекращающийся сон, медленное умирание.
   Соленые волны размывают их, как размыли бы выветрившийся камень.
   Неужели мой народ обречен...
   - У нас то же самое, - с горечью сказал Ньет. - Все, как я сказал. Это началось не вчера.
   - Ты вот что, проваливай отсюда, - прошипел черноглазый. - Катись в свою воду, а то, не ровен час, захлебнешься в нашей.
   Ньет почти уже выбрался с причала на набережную, как вдруг один из приятелей черноглазого выбросил вперед оплетенную жилами руку и сгреб фолари за грудки.
   - Сурприз, - прохрипел он, стискивая воротник куртки так, что у Ньета стало темнеть в глазах, и скаля сахарно-белые клыки.
   Потом потемнело совсем, а еще потом темнота вдруг взорвалась яркой вспышкой и оглушительными криками чаек.
   Утром поднялся ветер, разогнал облака, разгладил серое светлое небо. Сырые улицы пахли тополиной листвой, свежестью и новым, едва початым летом. Солнце взошло за домами. Серое небо просияло, словно опал, поперек пустых улиц легли длинные бледные тени и длинные полосы розоватого света. Над рекой кружили чайки, взблескивая белыми крыльями. Железнодорожный мост через Ветлушу мягко прорисовывался в дымке - сложный ажур ферм, сиреневые тени; изгибы берега, университетский городок в золотых яблоневых садах, туман над излучиной...
   Рамиро брел домой, немного одуревший от бессонницы и выветрившегося хмеля. Старый стал, степенный, отвык от ночных гулянок. Уже не студент, и даже не "молодой, подающий надежды". Он давно ничего никому не подавал.
   Фоларийский табор на набережной, похоже, никогда не засыпал. А сейчас, пока город не проснулся, он распространился даже на проезжую часть - по пустой дороге бродили три черные лошади (хвост у одной был змеиный, очень длинный), поперек полос пешеходного перехода растянулся бурый, как бревно, утыканный шипами вурм. На той стороне улицы, под окнами домов, расселась на газоне пестрая компания. Рамиро остановился, разглядывая красивых фоларийских девок - водопады блестящих волос, перевитых тюльпанами (сорванных во-он с той клумбы и неувядающих в буйных гривах до самого вечера), голые руки, босые ноги с когтищами, цветастые шали, похожие на плавники... а может, и в самом деле плавники.
   Напротив девиц - руки в брюки - покачивался на нетвердых ногах расхристанный студентик. Рубашка под пиджаком навыпуск, университетский значок на лацкане, кепка на затылке, под кепкой - встрепанные вихры. На губе - папироска. Полупьяный - или полутрезвый, явно пришел за дармовой любовью. А вон и приятели его стоят в отдалении, у витрин закрытого магазина, ждут результата переговоров.
   Студенческие общежития тут недалеко, господа ваганты время от времени ходят на набережную за приключениями. Как правило, после хорошей гулянки - когда уже море по колено и хвост у дамы никого не смутит. Фоларицы дарили благосклонностью не всех и не часто, и если тебя обласкали вчера, то не факт, что вспомнят и обласкают завтра.
   У студентика, похоже, не заладилось. Девицы смеялись, дразнились, скалили зубки, дергали его за рубаху и за брючины, но идти с ним не собирались. Одна, с зеленой, легкой как пух шевелюрой, разинула ротик и выстрелила в его сторону длинным ящеричьим языком. Парень сплюнул папиросу, ухватил ее за руку и потащил на себя. Хихикая, девица повалилась на траву, проехала пару шагов на животе, потом вдруг немыслимо изогнулась, поднимая в воздух ноги и таз, свернула гибкое тело кольцом, поставив ступни перед плечами - и студент от неожиданности выпустил ее. Грянул смех, остальные девахи, как по команде, опрокинулись, кувыркнулись назад, группа распалась, раскатилась клубками по газону.
   Рамиро моргнул, в который раз пропустив метаморфозу - уже не девушки, а собаки кувыркались по траве, вскакивали на лапы и с лаем кидались на остолбеневшего студента.
   Затрещала ткань, икра неудачника оголилась. Он очнулся, кинулся бежать, тяжело топая и мотаясь из стороны в сторону. А за ним, гавкая, подпрыгивая, крутясь колесом, катилась свора рослых дворняг, черных и шакальего окраса.
   Приятели студентика тихо сгинули в переулке. Рамиро еще долго видел, как по аллее на той стороне дороги фоларицы гонят неудачника, перекидывая его друг другу, как тряпичный мяч. Ничего, парню полезно пробежаться по утренней прохладе, протрезвеет. И похмелье быстренько выветрится. А пара прорех на штанах и потерянная кепка - не самый плохой итог суточного загула.
   Надеюсь, Ньету с девушкой повезло больше. Рамиро усмехнулся, покачал головой. Странный фолареныш. Так похож на человека, умеет жить с людьми, причем, не просто умеет, а осознанно научился. Похоже, Ньет поставил себе задачу влиться в человеческий социум и целеустремленно добивается ее.
   Фолари - целеустремленно чего-то добивается?
   Кто бы еще пару недель назад такое сказал - Рамиро б только отмахнулся. Не бывает. Фолари аморфны, инертны, фоларийский табор - не социум, это просто пена на прибрежном песке; единственное, что связывает всех этих удивительных, таких разных существ - вода. Когда-то, наверное, все было по-другому, иначе как бы им удалось построить Стеклянный Остров?
   За спиной забибикало, мимо проползла поливальная машина. Собаки и лошади сопровождали ее, как дельфины сопровождают теплоход, весело прыгая в широком веере горизонтальных струй. Рамиро отступил к чугунному парапету набережной, но ему все равно окатило ботинки.
  
   Рамиро шагнул из лифта на площадку, хлопая себя по карманам и пытаясь вспомнить, куда же дел ключи. И остановился столбом - на коврике под дверью, выставив острые коленки, сидел мальчишка. Сидел под его, Рамировой, курткой как под плащ-палаткой. Мальчишка поднял голову и шмыгнул носом.
   - Ньет! Ты чего здесь сидишь? Почему внутрь не вошел?
   - Ключи... вот, - парень стряхнул с плеч куртку и протянул ее Рамиро. Рука была ржавой по самое запястье.
   Футболка оказалась залита пурпуром. Ньет снова шмыгнул носом, оттянул относительно чистый край и утер кровищу.
   - Подрался? Кто тебя так? - Щелкнул замок. - Заходи. Давай в ванную. Сильно течет?
   - Не... да не, я ничего... да все нодмально!
   Рамиро втиснулся в ванную следом за Ньетом, подождал, пока алая струя в раковине порозовеет, сдернул с вешалки полотенце, намочил. Повернул чумазую рожицу к себе.
   - Эдаким ударом убить можно, - пробурчал он, осторожно обтирая повреждения. - Во расквасили. С кем ты сцепился-то? Девушка цела? Сними футболку, вся мокрая. - Отжал полотенце, намочил снова. - Иди на диван и лежи, пока кровь не остановится. Голову откинь... вот так. И не опускай.
   В комнате он скинул с дивана рулоны крафта и какие-то наброски.
   - Ложись.
   - Десиде дома, - невнятно сказал Ньет. - Да все со мной в подядке...
   - Конечно, в порядке, иначе я бы скорую вызвал. Ничего, до свадьбы заживет.
   - Это потом, в подту... зашел на чужую тедитодию. Один был...
   - В порт шлялся... - Рамиро сел на край дивана, с силой потер лицо ладонями. - Я тут, понимаешь, ночь не спал, думал, Ньет парень шустрый, своего не упустит... Своего он не упустил, словил, ага. Разукрасили тебя на славу. Эх ты, герой!
   Ньет зыркнул обиженно и натянул мокрое полотенце на физиономию. Рамиро зевнул, посмотрел на часы. Вытащил из нагрудного кармана пачку, вытряс на ладонь горстку табачных крошек, разочарованно посмотрел внутрь. Все папиросы он выкурил еще в кафе.
   - В дом-то чего не вошел, под дверью сидел?
   - Ключи... железные.
   - А тряпкой прихватить? Не догадался?
   Ньет поджал губы. Мокрые вихры торчали из-под полотенца. Ребра можно было посчитать даже сквозь грудные мышцы. Голая грудь бледная, узкая, в бурых разводах подсохшей крови. Красная кровь, самая на вид обыкновенная. И анатомия вполне человеческая. Если бы не когти...
   - Мне к девяти на Журавью Косу ехать. Вот ведь черт, не прогуляешь, полосу рабочие оштукатурят - хочешь не хочешь, поезжай расписывать. А-а-а-ы-ы-ы-ы-ы-ы! - зевнул еще раз. - Ты лежи, спи давай. Я тоже два часика посплю.
   Прежде чем рухнуть на два часика, Рамиро принес с антресолей плед и кинул мальчишке. Поднял край полотенца, полюбовался на распухший нос. Кровь остановилась. Вокруг правого глаза обрисовался лиловый ореол, сам глаз плохо открывался. Выглядел Ньет довольно жалко.
   - Сегодня сиди дома и лечи синяк. Пожрать найдешь в холодильнике, там яйца и колбаса. Уйду - будить не буду, запру тебя. Вечером вернусь. А-а-а-ы-ы-ы! Все, два часа мои.
   Ньет полежал под колючим пледом, повертелся, потом неслышно поднялся. Человек спал как застреленный, забравшись на свои антресоли. Было тихо, в гулкой и огромной пустой комнате звенела муха.
   Прошел по мастерской, выглянул в гигантское наклонное окно, которое, скорее, было даже не окном, а юго-западной стеной. За окном виднелась засыпанная цветным гравием площадка, кадки с темно-зелеными кустами. Он уже знал, что стеклянная дверь в в стеклянной стене ведет на широченную террасу, опоясывающую все здание.
   Солнце поднималось, и в обычного размера окно, обращенное на юго-восток, протянулись косые утренние лучи.
   Ноющая боль в носу малость стихла.
   Ньет потыркался по углам, заскучал, взял с подоконника старый альбом в покоричневевшей от времени картонной обложке. Сел на пол, полистал, осторожно переворачивая страницы.
   Наброски, много, - карандашом, акварелью; края листов истрепаны.
   Драконы, морские твари, невиданные уродцы, каких и среди фолари-то нечасто встретишь. Светловолосый альфар в перехваченной ремнями гимнастерке - взгляд гневный, видно, опять обиделся на что-то. Карлик с бородой, заплетенной косицами. Черноволосый небритый парень с беспечной улыбкой, на коленях какое-то людское оружие. Рисунок на хрусткой бумаге в мелкую клетку, - явно был сложен, а потом расправлен. Девка с впечатляющими грудями и рыбьим хвостом. Змея с плавниками, закрученная в немыслимый узел.
   Смешно, подумал Ньет. Идешь к людям, чтобы понять, как они живут, что дает им силы и возможность менять мир вокруг себя. И встречаешь свое отражение в кривом зеркале.
   Он перевернул еще страницу и застыл.
   Стеклянный Остров.
   Он никогда не видел этого места, но знал, что это оно. Каждый фолари узнал бы.
   Несколько быстрых, небрежных набросков - вперемешку с портретами красавца альфара и немыслимыми почеркушками на полях. Карандаш господина Илена был лишен всякой пристойности - в том виде, как ее понимают люди. Вряд ли он кому-нибудь показывал своих зубастых тварей.
   И он рисовал Стеклянный Остров.
   Ньет долго смотрел на проявляющиеся из тумана над морем очертания отвесных скал. Луна висела над островом, круглая, нарисованная одним точным движением карандаша. Темнели сосновые разлапистые кроны.
   Следующая страница.
   День, растрепанный и измученный, спит прямо на земле, подложив ладони под голову. На щеке темное пятно, рот приоткрыт, тщательно отрисованы складки расстегнутого смятого ворота.
   Ньет зажмурил глаза от ненависти и некоторое время сидел, вглядываясь в алые пятна, плавающие в темноте. Потом вернулся к предыдущему рисунку.
   Столб света, по странной прихоти художника поросший деревьями и вставший над темным морем.
   Потерянная нами земля.
   Хлопнула входная дверь, через некоторое время послышался шум мотора под окнами, ясно слышимый в тишине еще спящего двора.
   Человек уехал, напрочь забыв про него по своему обыкновению, а Ньет и не заметил.
  

6

   - Знаешь, Раро, - задумчивый мелодичный голос заставил художника вздрогнуть. - Более беззастенчивой взятки я в жизни не получал.
   Денечка застал Рамиро врасплох - человечий слух не чета фоларийскому. Дролери, видимо, давно уже стоял в дверях, наблюдая за работой.
   - Черт шпионский, - проворчал Рамиро. - Пигмент из-за тебя рассыпал.
   - Грубая, бессовестная взятка. - День подошел к расписанной стене, бесшумно ступая по газетам. Под мышкой он держал планшетик, обтянутый белой кожей. - Ошеломляющий цинизм.
   На две трети готовой фреске между Королевой Сумерек и святой Невеной теперь красовался белый олень с золотыми рогами - герольд Королевы. Рамиро, вырезав кусок припороха, чуть раздвинул фигуры, и олень очень удачно вписался между ними. Гордого красавца с ветвистым венцом на голове Рамиро процарапал прямо по сырой штукатурке, без вспомогательного рисунка. Случайно или намеренно, но олень стал центром композиции.
   - Если тебе не нравится, можно сколоть, - буркнул Рамиро. Он сидел на корточках, складывая кульком истоптанный газетный лист, чтобы собрать просыпанный пигмент.
   День хмыкнул, рассматривая роспись, покачал головой.
   - Не надо скалывать. Пусть гости думают, что я озверел от чувства собственного величия. - Он мягко рассмеялся. - Красиво, пропасть. Если бы я не знал тебя так хорошо, друг мой, я б подумал, что ты дурак.
   - Ага, значит, ты так больше не думаешь?
   День глянул через плечо, посмеиваясь.
   - Я колеблюсь. Еще не принял окончательного решения.
   - За пятнадцать лет мог бы и принять. Хотя что для дролери пятнадцать лет? Ерунда какая-то.
   День вернулся к созерцанию картинок.
   - Художественная условность. Меня там не было, конечно.
   - Но герольд у Королевы был же.
   - Был. И не один.
   - Ты сам рассказывал, что белые олени - королевские герольды. А что до условностей, то тут их полно. - Рамиро показал пальцем: - Вот Лавен Странник, один из бесчисленных младших сыновей арбенорского императора. Похож на короля Герейна, а на самом деле, я уверен, он был бородатый, варварского вида амбал. Вот Каэтано Агилар, черно-рыжей дареной масти, а на деле этот Каэтано был портовым воришкой из Уланга, спрятавшимся от стражи в трюме "Странницы", Лавеновой гавьоты. Вот Дайтон Мертвая Голова, наполовину инг, наполовину драконид - телохранитель безземельного принца, будущий лорд Макабрин. Он никогда не был капитаном, хотя я нарисовал его на капитанском мостике под вымпелом с макаброй. Арвелико Златоголосый тоже ни в коем разе не капитан; подозреваю, арфу он держал лучше, чем меч. А будущий лорд Нурран, пират, прежде чем попасться в лапы государю нашему Лавену, вез будущего лорда Деладо, ферворского принца, в трюме в цепях, намереваясь продать его на рабском рынке.
   - Человеческая история иногда воистину захватывает, - приятным голосом сказал День.
   - Я к тому, - пояснил Рамиро, - что легенда отличается от исторической правды мерой условности. Все, все, не буду больше занудствовать. Это вообще не мое дело - объяснять, что нарисовано. Пусть искусствоведы стараются, у них работа такая.
   - Кстати, - День наконец повернулся лицом к собеседнику. - О Лавенгах и прочем. Не хочешь ли поучаствовать в празднике Дня Коронации? Я составляю списки уже сейчас.
   Рамиро не слишком любил балы и официальные приемы, но бессмысленное, на его взгляд, светское общение окупала красочность зрелища. Если неземной красоты дролерийские дамы частенько посещают выставки и театры, то еще большую экзотику, например, сагайских сокукетсу, увидеть можно лишь на значительном празднике во дворце. Сагайцы из посольства трясутся над своими растительными божками, словно те бриллиантовые. Простые жители Катандераны изредка могут полюбоваться сквозь двойное оцепление краешком цветастых одежд - и только.
   - Буду рад, если меня пригласят, - сказал Рамиро, промывая в банке кисть. Он не собирался прерывать работу, пока штукатурка не высохла.
   - Значит, мы тебя обрадуем.
   День огляделся, но не увидел ничего, где можно было бы примоститься со своим планшетом. Пигмент, замешанный на воде, заляпывал газеты, а высыхая, пылил. Дролери поставил ногу в светлом замшевом ботинке на перекладину единственного табурета, загроможденного банками и плошками, пристроил планшет на колене.
   Раскрыл планшет, подцепил ногтем и поднял хрустальную пластину, по которой тут же заструились сине-голубые муаровые волны. Пальцы пробежались по клавиатуре, пластина выцвела до бледно-голубого, на голубом замелькали буквы и цифры.
   - Ну, этого мы подвинем, этих двоих переместим... - бормотал дролери, легко касаясь кнопок. - Этого и вовсе не надобно... Готово, господин Илен. Вы получаете приглашение на празднование в Коронаду. Внезапно.
   Вот же паршивец, думал Рамиро, против воли любуясь изящными движениями. Высоко взбежал златорогий герольд Королевы. А ведь было время, когда его тошнило от тушенки и дурной воды. И часы у него были не такие, как сейчас - высовываются краешком из-под манжеты - платина или белое золото, черт его разберет.
   Часы тогда были стальные и обжигали ему кожу до красноты, так что День начинал сыпать свежевыученными человеческими проклятьями...
   ...- Тебе не положено такие слова знать.
   - Молчи, маляр несчастный.
   День переворачивает расшнурованный армейский ботинок и сильно трясет. Сыплется дрянь и камешки.
   - Чертовы люди, ничего не умеете делать как следует.
   - День, прямые поставки военного обмундирования из Сумерек почему-то не налажены. Носи что есть.
   - Да сдались вы Сумеркам. На хер, прямо скажем, сдались.
   День натягивает ботинок, закрепляет завязки, старательно бормоча под нос те самые слова, которые ему не положено знать.
   У него светлые - как льющееся золото - волосы, стянутые в хвост; косульи вишневые глаза, четко очерченные темными ресницами - будто подведены. Мешковатый камуфляж и грубые ботинки кажутся издевательством.
   На тонком запястье болтаются металлические часы-компас. День подсовывает под них рукав, чтобы не жглись и не спадали.
   Они идут уже вторые сутки - марш-бросок по пересеченной местности, ночевка в холмах под известковым намывом, костер - нельзя; Рамиро коротает время, мысленно считая охваченные войной провинции, сбивается, шепотом уточняет у напарника, что там с Агиларами, послан, - остаток ночи проходит в мрачном молчании.
   - Чертовы люди...
   - День, уймись уже, а?
   Полгода назад на головы воюющим лордам свалился юный король Лавенг. Все было как в древней легенде - Сумерки, давно уже отвернувшиеся от людей, разверзлись и отдали отпрыска семьи, считавшейся давно уничтоженной. С королем пришли дролери из Холмов - как знамение чуда, как инсигнии монаршей власти.
   Легенды не в моде. Война продолжилась. И тогда дролери остались.
   - Макабра, - Рамиро поднес к глазам бинокль, тяжелый, на правой линзе - царапина.
   Недурно они устроились.
   Военный аэродром мятежных лордов укрыт в Холмах, затянут маскировочными сетями, - легко заплутать и сбиться с пути. Ангары выкрашены под пастушьи дома, с воздуха вообще хрен увидишь.
   Но с ним нежный дролери, который ходит по земле не тревожа веток, читает звезды, может не спать сутками.
   Вот только ботинки натирают.
   - Не думай так громко. Мешаешь.
   День возится с настройками аппаратуры, разбираться в которой люди научатся лет через сто.
   Дролери принесли с собой волшебство, красоту, изящество... и технику.
   - Чтобы дать легенде небольшой шанс, - бормочет он, подкручивая верньеры. - Очень маленький. Наведемся, и Вран ударит с воздуха. Жаль, расстояние до цели... тоже небольшое.
   - Ах-х-х-х-х....
   С неба падает огонь.
   Рамиро зарывается лицом в сухую траву.
   От взрыва закладывает уши.
   Горячий, как из печи, воздух проносится над ним плотным потоком.
   День, вжатый в землю, всхлипывает, потом снова ругается.
   Потом они долго лежат молча, стараясь не слушать звериные крики, сухой треск боеприпасов, новые взрывы, уханье и хлопки.
   Еще потом становится тихо.
   Рамиро отпускает дролери, которого неизвестно когда успел уткнуть носом в кочку и навалиться сверху, садится, прислонившись к глыбе запекшейся глины. Выдыхает. Ищет флягу, не находит и замирает в неподвижности.
   - Когда мы победим... - День откидывается назад и прикрывает длинные, невозможно-вишневые глаза, обведенные красными кругами. Волосы обгорели и висят неаккуратными прядями. - Когда мы победим, я заведу себе замшевые ботинки, шелковый пиджак, рубашку из тонкого батиста, шейный платок цвета сливы...
   Он долго еще перечисляет шмотки, облизывает пересохшие губы, сглатывает, потом что-то говорит снова. Едва слышно.
   - Конечно, - отвечает ему Рамиро. Волосы на затылке слизнуло начисто, пилотка потерялась. Гимнастерка на спине истлела и Рамиро чувствует, как она лопается и распадается лоскутьями при любом шевелении.  - Все, что угодно, Денечка. Все, что хочешь. Все, что ты захочешь.
   Короткий и злой смешок напарника пробирает его до костей.
   Пепелище на месте Макабры все еще пышет жаром, в воздух взметываются клубы пепла - как стаи ночниц; но черный густой дым постепенно разносит ветром.
   Небо над Макаброй - лазоревое...
   - Рамиро! Очнись, я с тобой разговариваю.
   - А? Да, День, я тебя внимательно слушаю.
   Рамиро проморгался и посмотрел на собеседника, тряхнул головой, словно отгоняя давно рассеявшийся едкий дым.
   - Я говорю, запиши телефон моего портного. То, в чем ты появился на открытии своей прошлогодней выставки, живо напомнило мне ассортимент помойки.
   - Не могу сказать, что ты мне не повторяешь об этом весь год.
   - Рамиро, - голос Дня не оставлял никаких возможностей для возражений. - Запиши. Сейчас же.
   Рамиро тяжело вздохнул и нацарапал злосчастный телефон на первом попавшемся куске крафта.

***

   "Айрон" вышел из плотного, как взбитые сливки, слоя облаков, миновал меченые белым вершины Техады, стиснутую горами крепость Занозу, выстроенную на неприступном острове среди реки, и плавно пошел на посадку.
   В иллюминаторе виднелись пестрые лоскутья полей и виноградников, рассеянные по одиночке белые дома фермеров, редкие темно-зеленые купы оливковых деревьев и частоплетеная сеть дорог.
   Амарела откинула голову на спинку кресла и устало прикрыла глаза. Всю прошлую ночь она почти не спала, в голове шумело, под веки как песку насыпали. Пара бокалов белой седы, выпитых для бодрости, дела не поправили.
   Прекрасная госпожа, сказал наймарэ после недолгого, но горячего спора. Вы же королева, вы знаете, как делаются такие дела. Вы просили у Полночи помощи. Полночь окажет вам помощь, предоставив армию, и если вы ждали от Полночи чего-то другого, то я удивлен. Странно предполагать, что один-единственный наймарэ способен защитить целую страну от алчных соседей.
   Или вы думали, что как только придет нужда, полуночная армия соберется по вашему кличу в один момент? Появится из ниоткуда, отбросит захватчиков и сгинет в никуда? Вы перечитали сказок, моя прекрасная госпожа.
   Полночь сможет вам помочь, только если вы королевским указом введете полуночную армию на свою территорию. Выделите под расположение наших войск город или деревню, или какой-нибудь из своих военных городков или баз.
   Но дролери, возразила Амарела, дролери не вводили армию на территорию Дара!
   Полночь - это не Сумерки, возразил демон. У нас нет высоких технологий, у нас есть хорошие бойцы. Очень хорошие бойцы. Лавенгу, чтобы с Даром считались, достаточно было привести полторы сотни альфаров. Но это единичный случай. Эль Янтар, например, испокон веку владеет землями в Ферворе, а Лунный император - целой Сагайской империей. Нам же требуется всего лишь место дислокации. Я предполагаю, прекрасная госпожа, что нам не придется ни с кем драться, достаточно просто провести парад в столице или пригласить послов на экскурсию в наши части.
   Наймарэ был убийственно логичен. И он был прав - обдумывая этот отчаянный шаг, Амарела видела перед собой Дар, а не Фервор и не Сагай.
   И она, наверное, и впрямь перечитала сказок. Классики мировой литературы предлагали совсем другой сюжет.
   Она взяла отсрочку в месяц.
   Отец не одобрил бы ее действий. Но он умел удержать страну, а под руками Амарелы страна трещит по швам. Рейна готова душу отдать за Марген дель Сур, но души оказалось мало.
   Амарела потерла лоб между бровей - там в последний год образовалась морщинка и с каждым днем становилась все глубже.
   Южные Уста занимали обе стороны чашевидной бухты Ла Бока, город рассекала пополам река Маржина. С восточной стороны лежали старые кварталы, некоторые насчитывали почти тысячелетнюю историю, многие дома стояли на еще драконидских фундаментах. Там же, рядом с древней драконидской крепостью, перестроенной в бастион, старыми молами и маяком из огромных каменных глыб, высился старый замок Нурранов, в котором долгое время обитало и семейство Ливьяно. Только совсем недавно, лет десять тому назад, рей Вито построил для семьи современный, вызывающе роскошный дворец на западном берегу. Ступенчатые террасы розового и золотистого мрамора, висячие сады, сияющие стекла оранжерей и каскады фонтанов на плоских крышах.
   В старом замке устроили музей и по совместительству жилище для второстепенных королевских родственников.
   Амарела посмотрела на встрепанного, как птенец галки, оруженосца, мирно дрыхнувшего в кресле у противоположной стенки.
   Ох уж эти второстепенные родственники...
   Вся политика в Марген дель Сур испокон веков делалась "по знакомству". Вот и мальчишку ей навязали в сопровождающие, потому что он сын какой-то тридцатиюродной тетушки и "мальчика надо пристроить". Всю поездку он таскал под мышкой "Историю Ста Семей", в которую и утыкался в любую свободную минутку. Впрочем, обузой не был - и хорошо.
       "Айрон" коснулся шасси посадочной площадки и покатился, притормаживая. Гул двигателей стих, мальчишка вздрогнул и проснулся, завозился в кресле, отстегивая ремень.
   - Хавьер, выход в другую сторону, - устало произнесла она.
   Аэропорт Кампо Селесте встретил рейну палящими потоками света и выцветшим до слепоты небом. После нежной северной лазури оно казалось белесым, раскаленным. Тени умалились и прятались под крылом самолета и под брюхом здоровенного бронированного лимузина, ожидавшего у трапа.
   Амарела вспомнила, как в детстве убегала из-под надзора тетушек и бабушек, проникала зайцем на паром через Маржину и шлялась среди пестрой толпы провожающих и встречающих с ватагой оборванных приятелей. Стырить шоколадку или апельсин с лотка считалось верхом молодецкой удали.
   Несколько раз ее привозили домой зареванную и в полицейской машине, мать только вздыхала, а отец хмыкал и честно платил штрафы.
   Кровь Ливьяно - не голубиная кровь, говорил он и ухмылялся в усы.
   Теперь ее ожидал роскошный лиловый транспорт с гербами Марген дель Сур на дверцах и охрана - трое здоровенных парней в традиционной морской форме.
   - А где Каро? - спросила она вместо приветствия.
   - Нездоров, - ответил незнакомый ей офицер, открывая дверцу.
   Амарела поспешно нырнула в прохладу просторного салона, охрана села по бокам, Хавьер заполз на переднее сиденье со своей книжкой.
   - Не читай в дороге, укачает, - пожурил его офицер.
       Доберусь до дома, приму ванну и отменю на сегодня все дела. Высплюсь, мечтала рейна. Вот сейчас мы повернем направо, проедем по набережной, погрузимся на паром - и готово.
   Машина плавно залегла в поворот.
   Налево.
   Амарела закусила губу.
   Стражи по обе стороны каменно молчали.
   - Куда мы едем? - резко спросила она. - Что вы себе позволяете?
   Молчание.
   Хавьер закрыл книгу и заозирался испуганно.
   - Я приказываю дать ответ немедленно.
   - Распоряжение адмирала Искьерды, госпожа, - неохотно ответил офицер, не поворачивая головы.
   Налево.
   Налево - это значит в старый замок.
   Музей, прибежище для второстепенных родственников и... тюрьма.

***

   Невенитский монастырь лежал в зеленой чаше долины, как россыпь колотых кубиков сахара.
   Сейчас по этому сахару ползли мухи.
   Он привстал в стременах, вглядываясь.
   Здоровенный в полных латах жеребец под серой попоной без гербов тихонько фыркнул, ударил копытом в землю.
   Коричневые, черные фигурки, ватные клочья дыма и треск пороховых зарядов.
   Насколько он мог видеть, ворота монастыря были уже выбиты и толпа втекала внутрь. Горели какие-то внутренние постройки.
   Опоздал, продрало холодом по спине, и он поднял жеребца в галоп. Длинная с заостренным кончиком шпора с непривычки скребанула по краю накрупника.
   Снова опоздал.
   Тяжело закованный конь пронесся по истоптанной сотнями ног колее мимо низкой каменной ограды, за которой цвели вишни и метались над кронами напуганные птицы.
   Бу-у-у-ум, рявкнула пушка, и от круглой стены монастырского донжона полетело каменное крошево.
   Пожар разгорался, и сквозь черную пелену просовывались огненные языки.
   Во дворе кричали.
   По приказу командора Яго, торопливо сказал он, не раздумывая въехав конем в буро-черную толпу. Копыта высекли искры на мощеной площадке перед уроненным мостом. Среди бурого, серого и черного тут и там мелькали яркие пятна. "Народный гнев, яростный и праведный" умело направлялся.
   Чрезвычайно важное и очень срочное дело ордена.
   Стилизованный собачий ошейник - железный, на петлях - перехлестывал горловину трехчастного шлема.
   Вот приказ, еще сказал он, упирая копье о железный зацеп - серый флажок взметнулся вверх полосой дыма - и нетерпеливо сунул бумагу с печатью под нос сержанту, который предпочел не участвовать в резне внутри монастыря, а смотрел на дорогу, безразлично повернувшись спиной к воротам.
   Обзор внутри чертова шлема был не лучше, чем у крысы в крысоловке: узкая полоса.
   Мост был опущен, скорее всего, ему не позволят вывезти детей; хорошо, что больше не видно латников, и он все поглядывал на круглый невысокий донжон, который еще держался, и в распахнутые ворота было видно, как ударяют бревном в окованные двери.
   Личико покажите, благородный сэн, сказал сержант. Читать-то я не умею, с чего бы мне читать. А вот память у меня хорошая. Слишком много нелюдей нынче скрыться желает. А ну как под шеломом у вас нечестивая масть.
   Он выхватил меч, непривычный, не под руку, плохо сбалансированный; рубанул наотмашь и поскакал к мосту, расшвыривая пеших.
   Жеребца ткнули рогатиной, лязгнул металл о металл, здоровенная тварь в украшенном шипами налобнике рванулась вперед, прямо по человеческим телам. Он бросил копье и рубил как сумасшедший; он всегда старался не калечить пехоту -  война дело благородное, рыцарь против рыцаря, а простецы пусть уродуют друг друга сами как хотят...
   Он рубил и рубил, как мясник или дровосек, напрягая мышцы и жилы, с силой выдыхая, когда меч летел вниз.
   Арбалетный болт звонко ударил в забрало и отскочил.
   Пахло кровью и дымом. Всегда пахнет кровью и дымом, за долгие века этот запах пропитал его насквозь.
   Кровь, дым, пронзительные крики раненых и птиц.
   На брусчатой мостовой лежит мертвая невенитка, серый капюшон свалился, серебряные волосы залиты кровью и вываляны в пыли.
   Донжон горел, заволакивался черным маслянистым дымом; этого не могло быть, он помнил, что было не так, башня загорелась позже, а он все никак не мог прорубиться к ней через плохо вооруженную толпу, но их было слишком много - они сдавливали конские бока как волны моря; снова рявкнула пушка - стреляли уже в него, не жалея людей, толпившихся вокруг, или, может, уцелевшие защитники замка приняли его за врага.
   Башня горела и горела, и сыпалась внутрь себя, и стала факелом, печной трубой, чудовищной раскаленной гробницей, и тут его конь споткнулся и небо обрушилось сверху всей своей тяжестью.
   Он открыл глаза и некоторое время молча лежал, успокаивая бешено бьющееся сердце. Ноздри и губы все еще разъедал запах паленой плоти и горящего дерева. Ядро тогда угодило в него, ломая ребра, и повалило вместе с конем, и он лежал, сглатывая собственную кровь, но ее было много, и она стекала под шлем, щекоча шею. Боли он уже не помнил, а это почему-то не забыл.
   Жуткий запах пожарища постепенно превратился в приятный запах еды. Кто-то жарил яичницу с беконом и варил кофе. В пыльное, покрытое разводами от дождя окно косо пробивался солнечный луч. В складках старого балдахина над кроватью лежали синие тени.
   Он сбросил покрывало, такое же ветхое, как и все здесь, и встал.
   Внизу, на кухне, пели; довольно громко.
   - Ах, был я молод, и был я беспечен, - сообщил исполнитель, - пой, моя ласточка, пой! Роскошные кудри, широкие плечи, пой, не умолкай!
   Он нахмурился и спустился по лестнице на первый этаж. Лестница скрипела.
   - Меня полюбила красотка Сибилла...
   Потемневшая от времени дверь кухни была раскрыта нараспашку, из нее пахло жареным, кофе и свежей выпечкой. Он почувствовал, что его мутит.
   - Асерли.
   Губы его скривились, как от сильной горечи.
   - О да-а-а-а-а, это я собственной персоной, - наймарэ оседлал массивный табурет, как насест, и придвинул к себе блюдо с рогаликами. - Рад видеть! Прекрасный день, Нож, жаль, ты дрыхнешь до полудня. Как можно намеренно лишать себя наслаждения пустынными утренними улицами, этими величественными зданиями, рассветом и тишиной, которая столь...
   На столе стоял примус, на нем кипела джезва с кофе, рядом лежала кипа свежих газет. Старинная чугунная сковорода с початой яичницей стыла на подставке.
   - Почему ты не мог вчера попасть под машину и сломать себе шею, Асерли.
   - Потому что я полуночный демон, друг мой. Но что же ты стоишь? Присядь, выпей кофе.
   - Я тебе не друг. Спасибо, мне не хочется.
   Он прислонился к стене и, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как наймарэ наливает себе кофе и тщательно намазывает рогалик маслом.
   - М-м-м-м-м-м, как же там дальше... ай-ри-ри-дам, там-да-ри-дам-м, - Асерли куснул рогалик и уставился на него блеклыми глазами. Безгубый рот растянулся в ухмылку. - Прекрасный день, просто прекрасный. Ты долго будешь подпирать стену, друг мой?
   - Пока ты не уберешься.
   - Должен заметить, что в таком случае тебе придется простоять здесь не менее четырех недель.
   - Что тебе здесь нужно?
   - В том-то и дело! - наймарэ радостно отсалютовал кофейной чашечкой. - Абсолютно ничего. Упоительное, восхитительное безделье. Четыре недели, ты даже не представляешь себе, сколько энергичный человек способен сделать за это время.
   Асерли подмигнул ему, придвинул к себе газеты и вперился в текст.
   - Ты здесь не по приказу, - прошептал он, чувствуя, что внутри все обрывается. - Ты сам по себе.
   - Именно, именно! Ты как в воду глядишь, Нож. Какая великолепная проницательность! Именно что не по приказу, а сам по себе. Когда эта милая, во всех отношениях прекрасная дама, пусть, может быть, совсем чуточку неосведомленная, но неизменно прекрасная... Эй, Нож, что-то ты побледнел, может, воды? Газовая плита опечатана, но вода в кране есть, я проверял. Так вот, когда эта очаровательная дама сказала мне, что подумает с месяц, и забыла отослать меня обратно, я просто остолбенел, я не поверил своим ушам, Нож! Я даже переспросил ее.
   - Клятая Полночь...
   - Вот возьму и вымою тебе рот с мылом, Нож, - блеклые, как две оловянные монетки, глаза наймарэ вдруг полностью залило черным - и радужки, и белок. Потом он сморгнул - и морок рассеялся.
   - Впрочем, что с тобой делать, вечно ты бродишь мрачный и всем недовольный. Норовишь выставить меня каким-то чудовищем, - Асерли приложил ко лбу два рогалика и нагнул голову, словно собираясь боднуть. - Я так думаю, это от нехватки витаминов. Ты принимаешь витамины?
   - Нет.
   - Вот! В том-то все и дело. И спишь в одежде, фу, все помялось, пылища тут у тебя. Ну ничего, я наведу порядок.
   Асерли снова уткнулся в газету.
   - Нет, ты подумай, что творят твои коронованные родственнички, - вдруг хмыкнул он. - Нефтяные вышки в Полуночном море. Скоро открывают еще одну, с помпой, с шумом. Не желаешь поприсутствовать? Не отвечай, вижу, вижу, что нет. Странно, что альфары их не остановили. Или им все равно, как ты думаешь?
   - Я не знаю.
   - И я не знаю, впрочем, сегодня я этим заниматься не намерен. Я иду в оперу. Знаешь, в Катандеране прекрасная опера, Королевская. Ставят "Гибель Летты". Чудесная, хотя и довольно консервативная постановка, тут вот, - острый палец наймарэ потыкал в газетную статью, - пишут, что просто дух захватывает. Нож, ты куда?
       Он аккуратно затворил за собой дверь кухни и побрел наверх.
  

7

   Дом семейства Агиларов находился в верхнем ярусе столицы, совсем недалеко от холма Коронады, королевского замка. Двухэтажный особняк, утопающий в сирени и цветущих каштанах, беленый каменный куб, надстроенный и обвешанный со всех сторон узорным фахверком. Башенки, мансарды, веранды - целый сказочный средневековый городок. По переходам и терраскам сновали женщины в цветастых платьях, в распахнутых окнах полоскались занавески, из одного кто-то высовывался и махал рукой, в комнатах играл радиоприемник, с верхней мансарды доносились фортепьянные гаммы. Под каштанами на зеленой лужайке маленькая девочка уговаривала собаку прыгнуть в обруч, собака скакала вокруг и лаяла.
   По выложенной терракотовыми плитками дорожке навстречу машине ехал на трехколесном велосипеде серьезный ребенок в панаме.
   Рамиро остановился в воротах. Ворота никто не открывал - они так и были гостеприимно отворены на улицу.
   - Побибикай, - посоветовала Лара, разглядывая окна из-под руки. - Нас не видят. Тут всегда такая суета.
   Рамиро побибикал, серьезный ребенок в ответ побибикал медным клаксончиком.
   - Похоже, мы загораживаем проезд господину Агилару, - пробормотал Рамиро.
   Собака наконец обнаружила чужаков и кинулась встречать с восторженным лаем.
   - Игерна! - Лара замахала рукой. - Мы тут!
   К машине спешила женщина - улыбающаяся, очень красивая, в темно-красном платье с белым пояском. В каштановых локонах - две заколки с гранатами и бриллиантами.
   - Кела! - крикнула она девочке. - Забери брата! Лара, добрый день! Господин Илен, добрый день, рада видеть, проезжайте прямо к дверям. Фетт потом отгонит машину в гараж.
   Высокие входные двери были тоже раскрыты, в холле стоял золотой, пронизанный солнечными лучами полумрак. Стены занимали картины и темные стеллажи с книгами, по плиткам пола раскиданы детские игрушки. Еще пара распахнутых дверей - в просторную гостиную с полностью застекленной дальней стеной. Естественно, почти все огромные окна растворены, прямо из гостиной можно выйти на террасу, а с террасы - в сад.
   - Ро-оди! - Голос Игерны Агилар прокатился по дому, словно торжественный аккорд. Рамиро вспомнил, что некогда вся Катандерана с благоговением внимала этому голосу. - Ро-о-оди! Го-ости!
   С террасы в гостиную вошли несколько мужчин. Высокий худощавый офицер средних лет, черноволосый; синий мундир перетянут ремнями, сапоги сверкают, в углах воротника поблескивают бронзовые пушки. Второй - еще выше, совсем молодой, - блондин в белой форме пилота с мертвыми головами в петлицах. Оба - хоть сейчас на парад. С ними штатский в льняном пиджаке, очень загорелый, с седым ежиком; несмотря на возраст, прямой и подвижный.
   - Госпожа Край, господин Илен! Добро пожаловать! - крепкая рука стиснула ладонь Рамиро. - Ротгер Агилар, генерал артиллерии Его Величества, хозяин этого зоопарка. Просто Род, если позволите. Счастлив, что могу пожать руку сыну Кунрада Илена.
   Он говорил чересчур громко, словно находился не в доме, а на плацу. Казалось, он немного глуховат. Рамиро ответил, что ему очень приятно и назвался.
   Молодой пилот, один из внуков лорда Макабрина, оказался женихом старшей дочери Агиларов. Штатский - двоюродным дядей леди Агилар, профессором истории, известным археологом и популяризатором Сайраном Флавеном. К стыду своему, Рамиро этого имени не слышал, зато Лара была впечатлена.
   - Я помню вашу статью в "Географии" о найльских королях. Столько было споров!
   - У вас хорошая память, миледи. - Молодцеватый археолог поцеловал Ларе ручку. - С тех пор много лет прошло. Сейчас меня уже подзабыли.
   - Что вы, ваше имя до сих пор на устах. "Выборная монархия - удивительный феномен". Признаться, до вашей статьи я знать не знала, что найлы по сей день выбирают королей, как в древние времена. И что король с физическим недостатком лишается трона.
   - Древние обычаи имеют власть закона на Севере, - кивнул профессор, явно польщенный.
   - Дядя Сайран приехал в столицу по приглашению университета, - сказала Игерна Агилар. - И с осени начнет читать лекции. Скажу по секрету, дядя довольно ветреный мужчина, изменил Северу с Югом и последние несколько лет провел в Лестане. Зато когда он закончит новую книгу, его мигом вспомнят! Я уверена, книга потеснит знаменитые "Сто Семей".
   - Ну, семей в Лестане гораздо больше ста, - заулыбался господин Флавен. - Так что если в чем моя книга "Сто Семей" и обойдет, так это в толщине.
   - Господа, прошу к столу, - пригласил Агилар. - Марея и Стрев сейчас спустятся.
   - Мы ждем сэна Вильфрема, - напомнила леди Игерна.
   Лара покачала головой.
   - Он всегда опаздывает. Он и сегодня опоздает, вот увидите. Зато он замечательно приманивается на звон бокалов.
   - В таком случае - прошу! - Ротгер Агилар приглашающе повел рукой в сторону распахнутых дверей в столовую.
   Длинный стол был накрыт и украшен цветами. Столовая выходила на солнечную сторону, по белой оконной кисее гуляли тени листвы и перекрестья рам. Доносилась музыка со второго этажа, пахло коричным печеньем.
   Явились старшие дети Агиларов, сэн Ротгер представил их гостям. Девушка, невеста молодого Макабрина, оказалась очень похожа на мать. Каштановые локоны, сияющее личико, блестящие зубки, мелодичный голос. Темно-розовое платье из плотной шелковой тафты сшито по дролерийской моде - без рукавов и без пояса, чуть ниже колен, со скромным, под горлышко, вырезом спереди и с узким длинным, аж до поясницы, вырезом сзади. Юной Марее Агилар платье очень шло. Что, впрочем, не удивительно: дролерийские платья все были рассчитаны на длинноногую подростковую фигуру, а вот дамам попышнее стоило аккуратнее следовать моде.
   Молодой Макабрин перевел взгляд на невесту, прикипел и сам засветился.
   Брат, на пару лет младше, не был похож ни на отца, ни на мать.
   Химерка, но сейчас, за родительским столом, - умытая. Волосы выбелены, от углов губ почти до ушей тянутся вытатуированные полоски, отчего рот смахивает на змеиную пасть. Того и гляди раззявится и покажет ядовитые зубы. Дролерийская мода и тут являла себя: белая рубашка с широко раскрытым воротом и серая замшевая жилетка на шелковой подкладке. Забавная эклектика, думал Рамиро, разглядывая его, пока читали короткую молитву. Похоже, родители не в восторге от сыновних увлечений.
   Зазвенел хрусталь, радушный хозяин сам разлил по бокалам алый рестаньо из пыльной бутыли и громогласно провозгласил тост за встречу. Прислуги за спиной, слава идолам, хозяева не поставили, только женщины с кухни принесли горячие пироги и тут же убрались из столовой.
   Лара окучивала Игерну. Делала она это не в лоб, а хитро, подбираясь кругами.
   - Марея, - спросила она, - не ваши ли беглые гаммы мы слышали с улицы? Вы играете на фортепиано?
   - Это просто разминка, - зарделась девушка. - Я учусь в консерватории. По маминым стопам.
   - Собираетесь стать певицей?
   - У нее хорошее сопрано, - вставила Игерна со сдержанной гордостью. - С легкостью исполняет арию Невены из "Путеводной звезды".
   Девушка смущенно улыбнулась.
   - Мы делали студенческую постановку. Выступали три раза - два на сцене университета и один раз на открытой площадке Королевского парка.
   - Как жаль, что я не видела, - опечалилась Лара.
   - Осенью у вас ведь еще намечались выступления, - напомнил молодой пилот. - Правда, солнышко?
   Марея закивала.
   - Приглашаем вас, госпожа Край. Если вам любопытны студенческие работы.
   - Благодарю, очень любопытны, обязательно приду. Меня весьма интересуют молодые дарования.
   - И вас, господин Илен, тоже приглашаем, - вспомнила о вежливости девушка.
   Рамиро поблагодарил. Лара продолжала интересоваться успехами студентки к пущему удовольствию ее родителей, чем, похоже, купила Игерну с потрохами. А заодно и Макабрина. Брат Мареи откровенно скучал, ковыряясь в своей тарелке. Господин археолог с улыбкой прислушивался к беседе.
   Прекрасные глаза Игерны затуманились; подперев рукой подбородок, она поглядела в окно, где теплый ветер колыхал занавески.
   - Дети скоро заткнут нас за пояс. Их лица будут глядеть с афиш, их имена - собирать полные залы... Не верится, что столько лет прошло. Вроде только вчера я выбежала из гримерки, не успев переодеться, велела шоферу гнать в Вышетраву, где этот шантажист, - она кивнула на мужа, - собирался отдать богу душу с осколком под ребрами. В театр я больше не возвращалась. Мне кажется, в моей гримерке все так и лежит, как осталось: зеркало, алый веер из перьев, ирейская серебряная маска...
   - Ей такой подарок достался, - пророкотал сэн Ротгер. - Я, то есть. А она все о какой-то маске вспоминает. Поедем в Ирею на лыжах кататься и купим там тысячу масок.
   - Я ему сказала: "Если выживешь, выйду за тебя". Это после того, как он довел меня до скандала, рассказывая, какой славный домик у нас будет и сколько детишек мы заведем. А сам даже предложения не сделал.
   - Дорогая! Ты же все твердила, что слышать о замужестве не хочешь!
   - Вот и молчал бы про домик! Я об тебя, между прочим, сагайский чайник разбила из бумажного фарфора. Красивейшая вещь была. Ты вот все обещаешь такой же купить, а где?
   - Видать, придется в Сагай ехать, - сэн Ротгер развел руками и вдруг нахмурился: - Погоди, что ты говоришь, я точно помню, что делал предложение!
   - Это я сделала тебе предложение, дорогой. А тебе пришлось жениться, - она засмеялась, - раз уж выжил.
   Краем глаза Рамиро наблюдал, как мучается подросток, сын Агиларов. Парню отвратительно было слушать, как родители предаются слащавым воспоминаниям. Он отодвинул тарелку, встал и пробурчал, глядя в стол:
   - Я сыт, спасибо, можно мне выйти?
   - Нельзя! - рявкнул отец - неожиданно резко и очень громко. В серванте отозвался хрусталь. Лара вздрогнула, Макабрин и Марея переглянулись. - Сядь и доедай, что у тебя в тарелке. Обед еще не закончился.
   Парень стиснул зубы и хлопнулся обратно на стул. Повисла неловкая пауза.
   - Роди, - мягко сказала Игерна. - Не надо на мальчика кричать.
   Агилар сам понял, что перегнул палку, и нахмурился.
   - Э-э... - Лара перевела внимание хозяина на себя. - Юный Стрев уже учится в Академии?
   - Нет, - Сэн Ротгер сбавил тон, но продолжал хмуриться. - Мать ему год гулянок выхлопотала. Вот он и гуляет, бездельник. В Академии быстро бы обкорнали патлы эти белесые.
   - Через год и обкорнают, - так же мягко напомнила Игерна. - И татуировку сведут. Куда спешить? Наестся еще муштры. Пусть отдохнет после училища.
   - После училища идут в пехоту. Или техподдержку, - Агилар поджал губы. - А не шляются по улицам без дела. Димар, - он повернулся к Макабрину. - Вы после школы сразу поступили?
   - Нет, сэн Ротгер, - пилот смущенно улыбнулся. - Я полтора года работал механиком у отца и полгода - диспетчером в Большом Крыле.
   - Вот! - Агилар значительно сжал руку в кулак. - Вот это я понимаю. Ни дня, прожитого зря. В двадцать лет юноша получает пояс, шпоры и боевую машину, готов служить королю, лорду и Отечеству. Ваш отец гордится вами, сэн Димар. Вас же сам сэн Алисан посвящал?
   - Да. - Молодой Макабрин быстро глянул в сторону Стрева, тот угрюмо смотрел в тарелку, губы его шевелились. - Но мне просто повезло. На собственный самолет я бы еще лет пять копил. Мне отец свой подарил. Так что я рыцарь только по его милости.
   - Ну, ну, не умаляйте свои заслуги, Димар. Далеко не всякий, способный приобрести самолет, становится рыцарем.
   Из распахнутых окон сквозь отдаленную музыку и чириканье воробьев донесся приглушенный шум мотора. Залаяла собака. Стукнула дверь автомобиля.
   - А вот и опоздавший, - Игерна поднялась, чтобы встретить гостя.
   Навстречу ей из дверей уже выглядывал слуга:
   - Сэн Вильфрем Элспена!
   - Проводи его к нам, Фетт. - Агилар тоже поднялся. - И вели уже подавать жаркое.
   Лара оглянулась на Рамиро, посмотрела требовательно, скривила тонкие алые губы. Мол, не сиди кулем, я тебя сюда не пироги есть привезла.
   Ты и без меня прекрасно справляешься, шевелением бровей ответил Рамиро.
   Быстрой походкой в залу вошел Виль. Он нес под мышкой перехваченную ремнем кипу бумаг.
   - Прошу прощения за задержку, прекрасные дамы и господа. Ездил в типографию, привез распечатки. Тридцать два экземпляра.
   Пока Лара знакомила журналиста с хозяевами, а слуги вносили и расставляли блюда с горячим, Марея, вывернув голову, рассматривала бумаги, брошенные на стул.
   - "Песни сорокопута", - прочитала она. - Это новый сценарий?
   Рамиро кивнул, впечатленный. Вот это работоспособность! Виль успел написать пьесу, тогда как у самого Рамиро было десятка полтора набросков - и ни одного внятного рисунка.
   Виль, лучась энтузиазмом, раздернул ремень и роздал присутствующим несшитые брошюрки на серой бумаге. Внутри каждая из страничек разделялась пополам на два столбца. В одном шел текст декламаторов, в другом - сплошной ремаркой описывались действия танцовщиков. Мельком проглядев содержание, Рамиро заметил, что текст и действие часто не совпадают.
   - Сюжет прост, - сказал Вильфрем. - Ночь костров, на которой происходит поединок Принца-Звезды с молодым лордом Араньеном за венок принцессы Летты. Араньен мертв, король Халег в гневе отсылает сына в Занозу, принцесса говорит отцу, что будет послушна королевской воле, покуда Энери находится далеко. Свадьба в Катандеране, принц с товарищами тайком возвращаются, похищают невесту, ранят Короля-Ворона, параллельно происходит покушение на Халега.
   - Разве принц покушался на отца? - удивилась Игерна.
   - Нет, конечно, тут ссылка, видите? Покушение совершили несколько леутских рыцарей. Прошло известие, что Халег убит, в Катандеране начались найльские погромы, Королю-Ворону пришлось вывести своих людей из столицы. Панические слухи оказались на руку лорду Эмрану Макабрину, который и вынудил принца принять присягу мятежных лордов. К тому времени, как принц с сестрой прибыли в Большое Крыло, у лорда Макабрина был уже готов заговор.
   - Похоже, вы неплохо перелопатили архивы, Виль, - порадовалась Лара. - "Смерть Летты" умалчивает этот факт. Заказчик будет доволен.
   - Спасибо. Итак, сцена присяги и начало мятежа...
   За окном снова заворчал мотор, раздались гудки.
   - Еще кто-то приехал? - Игерна взглянула на мужа. - Ты кого-то приглашал?
   - Нет, дорогая. - Агилар посмотрел в приоткрытую дверь, в глубь анфилады. - Фетт! Кого там черти принесли?
   Машина во дворе не заглушала мотор.
   В дверях показался слуга. Лицо у него было крайне удивленное.
   - Милорд, там дролери приехали. Четверо. От господина Врана...

***

   - Допрыгалась, лживая самодовольная сука, - прошипел Энриго.
   Амарела дернула углом рта и ничего не ответила. На скуле, по ощущениям, наливался здоровенный синяк - богоданный супруг от души врезал ей сразу, как только увидел.
   Переворот. Быстро и по-тихому.
   А она, идиотка, тупая курица, беспечно вернулась и сунула голову в петлю. Корчила благородную перед Алисаном и Герейном. Докорчилась.
   Нет, не думала она, что ее тряпка-муженек на такое решится. Что же ему посулили? Трон? Деньги? Молодую девку неописуемой красоты? Все три варианта сразу?
   - Думаешь, не знаю, о чем ты там сговаривалась с Лавенгами? Закопать меня решила.
   Энриго накручивал себя все сильнее, смуглое лицо его покраснело, щетка усов растопырилась.
   Интересно, никто о разговоре не знал. Кроме нее и собственно Лавенгов. Откуда такие познания?
   В ухе звенело.
   Давешний офицер навытяжку стоял у двери, глядя прямо перед собой и делая вид, что ничего не происходит.
   Чертовы заговорщики не нашли ничего лучше, как запихать ее в ванную в подвальном помещении. Просторное гулкое местечко, ничего не скажешь. Потом можно по кускам спускать королеву в канализацию - если дела пойдут не так.
   Соберись, одернула она себя. Попыталась пошевелить прикрученными к спинке стула руками.
   Что всегда хорошо в стране, где военные поголовно моряки - так это морские узлы.
   - Офицер, у вас пока еще есть право на королевское помилование, - звонко сказала она и немедленно получила во второй раз. Стул завалился назад, и она больно ударилась затылком. Копна волос только слегка приглушила удар.
   Энриго некоторое время стоял над ней, возвышаясь здоровенной тушей, потом легко поднял за ворот мундира с поотлетавшими крючками.
   - Королева! - фыркнул он. - Позорище. Баба-адмирал! Ну что, нет желания еще покомандовать? Рико, выйди.
   - Договор, - сказал офицер, продолжая безучастно пялиться прямо перед собой.
   Видимо, ему было неприятно смотреть на то, как избивают женщину; он и не смотрел.
   - Сам знаю. Выйди, я сказал.
   Амарела потрогала языком зуб.
   Шатается.
   Голова твоя шатается, идиотка, вот что. А ну соберись.
   Хорошо, что мальчишка Хавьер, казавшийся таким рассеянным и робким, успел выпрыгнуть из машины, когда та ехала вдоль отводного канала. Распахнул дверцу и сиганул очертя голову, заставил охрану побегать.
   Может, и выжил - несмотря на то, что палили в воду.
   Хорошо бы, чтобы выжил.
   - Поговорим по-семейному, - сказал вдруг Энриго спокойным голосом, мигом превратившись в приятного и обходительного мужчину, который когда-то так понравился ее отцу. Только на лбу и шее не сошла краснота.
   - Рела, я погорячился, признаю. Но ты сама виновата! Как ты могла!
   - Что тебе от меня надо?
   - Самую малость.
   Амарела сморгнула, перед глазами плавали размывчатые круги. Неяркий свет в чертовой ванной комнате мучительно слепил. Энриго заходил туда-сюда, мерно постукивая каблуками сапог. Надо же, какая здоровенная комната, слонов здесь купали, что ли.
   Она жила в этом замке до десяти лет, но воспоминания уже сделались смутными.
   Толстые стены, драконидский фундамент, плохо освещенные переходы, пыль... И невероятные сокровища, которые иногда возникали среди старинной тяжелой мебели.
   Энриго ходил.
   Под сводами комнаты с древней мозаичной плиткой на полу гуляло эхо.
   Амарела стала смотреть на выщербленную мозаику - драконы и рыбы, змей пожирает собственный хвост, ростки гранатового дерева; дальше - скол, обычный серый бетон, потом снова зерна граната - как капли крови...
   - Давай угадаю, - устало произнесла она. - Тебя дожала пролестанская группировка, и мне сейчас предлагается подписать соответствующий договор. Сам ты этого сделать не можешь, потому что пороху не хватит; как только я все подпишу, то стану вам не нужна и вы меня незамедлительно удавите, а народу скажете, что я померла от недолгой, но чудовищной болезни. Да?
   Энриго остановился.
   - Ну... да. В целом.
   - Здорово придумано.
   - Лучше подпиши.
   - Не дождетесь.
   - Я могу макать тебя головой в раковину, пока ты не согласишься, - спокойно сказал Энриго. - Или еще куда похуже. Раз уж ты была такой дурой, что вернулась, то не в твоих интересах пререкаться. Мне несложно объявить тебя предательницей, которая согласилась лечь под обоих Лавенгов, в то время как братский Лестан несет нам стабильность, мир и процветание. А так - умрешь, не запятнав доброго имени, если тебе это важно.
   Кто же все-таки донес...
   - Да что ты говоришь.
   Электрический свет резал глаза. За прикрытым жалюзи окном лаяла собака. О дно чугунной ванны гулко ударялись капли - наверное, кран протекал.
   Амарела вздохнула и прикрыла веки. Голова сразу закружилась, и стул поехал куда-то вбок.
   - Энриго. Я никогда этого не подпишу. Выкручивайся сам как хочешь. Иди к черту.
   - Пожалеешь.
   Бедняга Каро. А у него ведь семья. Бедняга Хавьер. Что сделали с ее людьми в новом дворце? Перестреляли по-тихому? Или банально перекупили? В завтрашних газетах напишут что-нибудь вроде "рейна Амарела внезапно и тяжело заболела после трудного перелета и препровождена в реанимацию".
   Руки занемели и не чувствовались ниже локтей.
   - Развяжи меня. А то мне нечем будет подписывать, если я передумаю.
   - Потерпишь.
   - А что ж Альмаро Деречо, неужели он поддержал вашу провальную затею?
   Деречо и Искьерда, правый и левый - у флота Марген дель Сур было два адмирала; и третий - король. Левый адмирал что-то подкачал, а рейна привязана к стулу в собственном замке. Но Альмаро никогда бы не предал, он служил еще ее отцу...
   Впрочем, Энриго тоже служил отцу.
   - Может, наша затея и провальная, но ты этого провала уже не увидишь, - ухмыльнулся он.
   - Ты подумай, как только ты пустишь сюда лестанцев, то тут же останешься не у дел, придурок! - не выдержала она. Мысль о том, что свободный Южный Берег все-таки станет буферной зоной между Фервором и Даром, мучила невыносимо. Амарела рванулась, пытаясь подняться. - Тебя первым грохнут, чтобы ты не путался под ногами у Ста Семей со своими жалкими амбициями. И Дар тут же введет сюда войска! Они не потерпят у себя под боком Лестан и Эль Янтара за его спиной. И начнется война, сукин ты сын, каррахо, чертов выкормыш!
   Она с яростью плюнула и попала прямо в ненавистную усатую физиономию. Как она могла терпеть этот позорный брак целых два года!
   Из почтения к памяти рея Вито.
   Следующий удар был таким сильным, что она даже его не почувствовала. В глазах вспыхнуло, пол и стены разъехались в разные стороны и почернели.
   Амарела уронила голову на грудь, задыхаясь от ненависти и потрясения.
   Энриго некоторое время постоял рядом, тяжело дыша, потом развернулся и вышел.
   Хлопнула дверь, и рейна Марген дель Сур, наконец, смогла заплакать.

***

   Ветлуша сонно двигалась к морю, стиснутая каменными стенами. Раньше по ее изогнутым берегам лежали песчаные отмели и подмытые за долгое время обрывы с торчащими корнями и ласточкиными гнездами. На деревянные мостки приходили стирать прачки, можно было поднырнуть снизу и опрокинуть корзину, так чтобы по воде плыли тяжелые белые полотнища простыней и человеческие рубахи, взмахивающие рукавами, словно утопающие.
   Прачки крыли водяной народ всякими словами, но зимой, бывало, ставили у полыньи блюдо с горячими пирожками - чтобы в апреле лучше ломался на реке лед.
   Ньет поднырнул под струю теплого течения, сильно отталкиваясь ногами, метнулся в тень моста и застыл над донной мутью, раскинув руки и слегка пошевеливая растопыренными пальцами. Потом он медленно перевернулся на спину и бездумно уставился на свет и темные кляксы, пятнавшие поверхность. По мосту грохотали фуры и легковые автомобили, опоры вибрировали, отдаваясь под ребрами, как отдается грохот барабана. Если слушать из реки - город колотится, как огромное сердце, пульсирует, проталкивает кровь по жилам.
   Фолари улыбался, не мигая смотрел вверх; темные глаза оставались неподвижны.
   Он так привык жить с людьми, что даже в воде не стал менять облик - так и болтался в мутной толще облаченный в человечью одежду, только сандалии скинул на набережной. Сильно толкнула вода, вскипели белые пузыри - с моста прыгнул кто-то из своих, кажется, Озерка; подплыла к нему, двигаясь рывками - бледное личико под водой казалось зеленым.
   Ньет безразлично отвернулся.
   Озерка совсем юная - родилась, когда Ветлушу уже начали забирать в камень, и почти не помнит, как тут все было раньше.
   Набережная для нее - родной дом.
   Ньет же не вылезал на сушу, пока в реке не стало невозможно жить.
   Поглядывал на мир с изнанки, подплывал к поверхности.
   Он прикрыл глаза и стал думать, как было раньше.
   Память фолари - бесконечный океан, в котором обрывки чужих воспоминаний путаются со своими и все перемешивает соленая вода времени... Никогда не знаешь точно - твое ли это воспоминание или чужое. Фолари не считают свой возраст, взрослеют не как люди, и прошлое их нелинейно, а ветвится, как куст водорослей. В глубине памяти все сливается, остается только общее "я".
   Я, который дремлет в спокойной, пронизанной лучами воде.
   Она снова проходит по мосткам - там, по Ту Сторону. Осклизлые доски чуть вздрагивают, плотная волна ударяет в бок, щекотно резонирует в боковой линии.
   Я просыпаюсь.
   Рывками, то и дело зависая в холодных струях, поднимаюсь со дна. Хожу кругами. Приглядываюсь.
   Она, бывает, надолго задерживается там, наверху. Иногда вода начинает дрожать чуть сильнее, звуки расходятся радужными всплесками, переливаются.
   Это она поет.
   Я выгибаюсь, переворачиваюсь в этом дрожании, острые перья на плечах топорщатся, натягиваются перепонки меж пальцами рук.
       Щелк... Хвост выстреливает, как кнут, прогоняя в зеленоватой толще гудящую волну.
       Может быть, она смотрит сейчас на серебристую, как чешуи на моих предплечьях, водяную рябь, видит, как ходят под тонкой амальгамой темные тени.
   Одна из них - это я.
   Проплывая сквозь туго натянутый уток стеблей кувшинок, я дергаю за них, и яркие цветы с Той Стороны пляшут.
   Изнанка всего.
   Все изламывается, пересекая границу - и свет, и воздух, и сила звуков.
   А что будет со мной? Если выгляну?
   Я медленно проплываю под мостками, затаиваюсь в темной тени, вглядываясь в колеблющееся полотно лучей.
   Каждый день мы играем в одну и ту же игру.
   Она, наверное, не знает, что я тут живу, иначе игра стала бы не такой интересной.
   Тихий стук - один, другой.
   Я отираюсь плечом о скользкую тину, наросшую на бревнах, терпеливо слежу.
   Оплетенная струями потревоженной воды, в перламутре воздушных пузырьков, в мой мир опускается ножка. Потом вторая.
   Она же не знает, что я тут, под мостом.
   Я кидаюсь вперед, нарочно промахиваюсь, щелкнув зубами. Разворачиваюсь. Круги все сужаются.
   Она беспечно шевелит пальцами, наслаждаясь прохладой.
   Дымчатая, как расплывшаяся тина, прядь моих волос скользит по ее щиколотке, пальцы вздрагивают и поджимаются.
   Я снова замираю, тараща глаза. Выжидаю.
   Приоткрываю рот, пробуя воду на вкус.
   Странные, непонятные запахи - таких здесь нет.
   Они никак не называются, лишь рождают в моем сознании яркие вспышки, образы смутно колеблющихся трав, отблески голубого, что-то круглое, золотое, как пленка на поверхности колодца.
   Все перебивает дразнящий небо и язык вкус крови - по нежной, теплой-претеплой коже ступни тянется подсохшая царапина.
   Биение пульса под выступающей косточкой завораживает.
   Я медлю, поворачивая голову из стороны в сторону, растопыриваю и складываю плавники, дожидаюсь момента, когда ожидание становится невыносимым и бросаюсь, раскрыв пасть.
   Клац! В последнее мгновение успеваю отвернуть, разворачиваюсь, ухожу на глубину. Гляжу уже оттуда - на яркое пятно.
       Жалко, что она ни за что не стала бы со мной играть, если бы знала...
   Тяжко зашумел поезд, идущий по путям, Ньета покачало, как чаинку в стакане. У его человека толстые граненые стаканы, серебряные подстаканники, за которые не страшно взяться. Запах краски и растворителя, деревянной стружки, резкого одеколона, странная, с железным привкусом вода в кране.
   Это - только его воспоминания.
   Пока.
   Когда-нибудь он решит вырасти, и найдет себе подругу, и его воспоминания вольются в чужие, как вливается алая капля в колодезную воду. Вольются - и растворятся.
   И вкус воды еле уловимо изменится.
   Как сейчас...
   Ньет заинтересовался и начал потихоньку подниматься вверх, туда, где рябили бесконечные мелкие волны. Знакомый запах беспокоил его, притягивал.
   Он подплыл вплотную к каменной стене набережной, туда, где к реке вели пологие ступени.
   Кто-то беспечно болтал в воде босыми ногами, и он очень хорошо знал, кто.
   Фолари усмехнулся, приблизился, отерся о маленькую ступню плечом.
   Ножки дернулись, но убираться не спешили.
   Ему вдруг стало весело и хорошо. Захотелось выпрыгнуть из воды и перекувыркнуться в воздухе, устроить плеск, такой, чтобы брызги во все стороны.
   Ньет развернулся, сделал стремительный круг, намереваясь свалить человечку в воду, но тут с поверхности просунулась рука и крепко ухватила его за волосы.
   Он взвыл и был вытащен на божий свет, в яркое плещущее сияние полдня.
   - А ну вылазь, - сказала Десире.
   - Э! Больно!
   - Хватит мокнуть, макрель несчастная, пошли гулять. Фу, ты так в одежде и плавал!
   - Я вообще-то водяная тварь, ты не знала? Сплю в тине, среди ракушек!
   Фолари уцепился за каменную ступень, подтянулся и ткнулся головой девушке в коленки. С волос потекло, легкая юбка облепила бедра.
   - Прекрати сейчас же! - Десире попыталась его отпихнуть, но было уже поздно. - Вот дурак!
   Ньет молча жмурился, чувствуя плечами и затылком жаркие солнечные лучи и щекой - нежное тепло кожи.
   Пестрый его народ залюбопытствовал, начал сползаться поближе, по гранитным ступеням сбежала здоровенная, черная как смоль псина с чешуей на боках, села рядом, постучала хвостом, вывалив длинный драконий язык.
   Десире и глазом не моргнула.
   Ньет пересилил желание залечь мордой в девичьи коленки навечно, выпрыгнул из воды и уселся рядом.
   - Ну, подмочил ты мне репутацию, - Десире тщетно пыталась выжать юбку. - Лучше бы и впрямь в речку столкнул.
   - А ты не водись с речным народом.
   - Да вот вожусь уже. Пошли сушиться. На, сумку мою неси.
   Они миновали набережную, нырнули под каменную арку моста, которая пересекала дорогу, забрались наверх по крутой лесенке.
   Наверху жарило солнце, Ньет бросил объемистую сумку с вещами, улегся на гранитный парапет и закинул руки за голову. Десире устроилась чуть поодаль. Высоко над ними гнулись металлические фермы, прокаленные летним зноем.
   Снизу от речной ряби из-под горбатого моста выносило чаек, поймавших восходящие потоки воздуха. По левую руку шумели машины.
   Ньет лениво глянул на спутницу сквозь полуприкрытые веки и увидел, как она жадно смотрит на стремительных легких птиц.
   - Ну что уставился, - тоскливо спросила она. - Ты хочешь жить с людьми, а я хочу летать. Что в этом плохого?
   - Ничего, кроме того, что ни первое, ни второе невозможно.
   Десире сунула ладошки в снятые белые туфельки и задумчиво переступала ими по Ньетовым ребрам. На босой ступне белел пластырь - натерла ногу на репетиции.
   Он осторожно накрыл ее руки своими и замер.
   - Тощая макрелина. Плохо тебя хозяин кормит, гоняет, наверное, и в хвост и в гриву. Или что там у тебя... В хвост и в плавники.
   - На себя посмотри.
   Белые, как одуванчиковый пух, прядки падали ему на лицо и щекотали нос. Ньет подумал и чихнул. Светлые луны радужек плыли совсем близко, только руку протяни.
   - Того нельзя, этого неможно, - капризно сказала девушка. - Не должно быть препятствий! Нет их, люди просто выдумывают, а потом всю жизнь бьются в четырех стенах.
   - Разве вам плохо живется? В четырех стенах.
   - А разве хорошо? Мать вон жрица искусства, известный режиссер, фу ты ну ты, а когда господин Илен изволили дать ей понять, что бракосочетаться не желают, и бежали в белый свет, она к альханской гадалке таскалась, чтобы та его обратно приворожила. Кольцо бабкино отнесла, и еще бусы.
   - Господина Илена, мне кажется, надо бульдозером привораживать, - честно сказал Ньет, - и то, скорее всего, не получится. Он только свои картинки любит.
   - Ага, а мать по ночам в подушку плачет. Ты видел когда-нибудь, чтобы фоларицы ваши плакали?
   Ньет вспомнил фоларийских дев - злых, зубастых и с такими страшными шипами вместо спинных плавников, что приблизиться к ним должным образом можно было, только отрастив изрядную броню на груди и животе.
   - В воде сложно плакать, - дипломатично заметил он. - Плохо заметно слезы.
   - Не хочу, не хочу жить, как люди - это как колесо крутится, поколение за поколением, одно и то же, бесконечно одно и то же...
   - Могло бы быть хуже. Сейчас ты можешь сравнивать. А представь себе мир, в котором нет ни альфаров, ни фолари, ни полуночных. Только вы, люди - и ничего волшебного.
   Десире помолчала.
   - Да ну, ты какой-то бред несешь, - сказала она уверенно. - Так не бывает. Так и жить-то нельзя.
   - Может, и можно; чего не бывает.
   - Лучше сразу умереть.
   - Успеешь еще. Вы, люди, никогда по-настоящему не станете свободны, у вас мозги не так устроены. Это альфары вас научили давным-давно, что разум надо ограждать стеной, иначе потеряешь его.
   - А вы?
   - А мы неразумные, - ухмыльнулся Ньет. - Просто я стараюсь поддерживать приятный облик, чтобы тебе понравиться. Вот, например, один альфар считает меня противной жабой - и в чем-то он прав. Я могу быть жабой. А могу не быть. Мне все равно. Я выгляжу как человек, только потому, что живу у человека, хотя он до сих пор не всегда помнит, как меня зовут.
   - Зачем ты мне все это говоришь? - Десире убрала ладошки с его груди и села, обхватив колени. Причудливый ее наряд трепало теплым ветром, чаячьим крылом вспыхнули волосы.
   - Чтобы ты не переживала, что человечка. Вы, может, не такие свободные; зато знаешь, что бывает с фолари, который слишком часто меняет обличья и отплывает далеко от берега и людей?
   - Нет.
   - Он становится морской водой. Просто запутывается и не может превратиться обратно. Надо, чтобы рядом был кто-то. Уже долгое время мы существуем только в ваших глазах, Десире.
   Он рывком сел и с беспокойством заглянул в светлые луны, густо обведенные черным.
   Десире улыбалась.
   - Как хорошо, - сказала она. - Значит, ты будешь таким, каким я захочу.
  

8

   Рамиро посмотрел на собравшихся за столом.
   Женщины безмятежно улыбались, хозяин дома сдвинул брови, молодой Макабрин кинул быстрый взгляд в окно, словно думая увидеть там машину с гербами корпорации "Плазма-Вран". Сэн Вильфрем задумчиво крутил в пальцах карандаш.
   Юный Стрев вцепился в скатерть так, что костяшки пальцев побелели и лицо сделалось совсем уж восковым. Похоже, парень всерьез испуган - так выглядят дети, зная, что сейчас войдет бука.
   Рамиро ощутил беспокойство.
   Шестое чувство, которое в свое время так хорошо помогало на передовой, безмолвно вопияло.
   - Я прошу прощения, - сказал Агилар и поднялся. - Покину вас на несколько минут, выясню, что случилось.
   Повернулся к двери, намереваясь выйти. Не успел.
   Дролери - четверо, в темных комбинезонах - появились без разрешения, неслышно, как тени.
   - Приветствуем, - отрывисто произнес один из них, светловолосый, с алой нашивкой на плече, неуловимо напоминающий Дня. Только волосы у него не лились по плечам ясным золотом, а сияли холодной платиной и были собраны в хвост. - Я - Сель.
   - Сель, что за вторжение? - недоуменно спросил Ротгер. - Объяснитесь.
   Он еще не понял.
   Рамиро сжал в пальцах бесполезную вилку.
   Дролери при исполнении называет свое имя. Плохо.
   - Мой господин настоятельно приглашает вашего сына для дознания, - сообщил Сель. Руки его были пусты. - Просим содействовать.
   Очень плохо.
   На лице юного Агилара отразился не страх, что там, - панический ужас. Надменное и недовольное лицо его исказилось и стало совсем обычным лицом нашкодившего подростка.
   - Папа...
   - Господа, вы обезумели? - рявкнул Агилар-старший. Звякнул хрусталь. Ахнула Игерна, прижав ладони к щекам. - Немедленно вон из моего дома!
   Краем глаза Рамиро заметил, что Макабрин и Агилар обменялись быстрыми взглядами. Вот оно что, Ротгер уже принял решение и просто тянет время.
   Пропасть как неудачно...
   - Извольте предоставить королевский указ. Вы нарушили неприкосновенность жилища высокого лорда! - чеканил Агилар. - Я не вашему господину присягал.
   Рука его медленно-медленно тянулась к ремню с кобурой.
   Рамиро сжал зубы. Он не понимал, что происходит, но знал, как опасны бывают дролери. Сель представился - значит, он считает, что будут основания для мести.
   Лара ошеломленно крутила головой, не зная, что делать, Рамиро нацелился уронить ее на пол, если она начнет паниковать и попытается выбежать.
   Какого черта... Что это - чудовищная ошибка, провокация? Или...
   Или дролери больше не лояльны к королю Герейну.
   - Стрев Агилар, следуйте за нами, - кошачьи глаза дролери не выражали ничего, кроме безграничного спокойствия. Со двора доносилось звяканье колокольчика и детские голоса.
   Двое его подчиненных, словно происходящее их никак не касалось, встали по обеим сторонам двери, как герольды или стража.
   Стрев уставился в тарелку.
   - Нет.
   - Мы не хотим жертв, - быстро сказал Сель.
   - Проваливайте.
   Тени. Четыре прекрасные, стройные, как ясени, тени у выхода из столовой гостеприимного дома. Союзники.
   Они сорвались с места без предупреждения.
   Сель неуловимым движением переместился к столу. Секунда - и он уже вздернул мальчишку на ноги, выворачивая руку. Вильфрем, не тратя времени на то, чтобы добраться до оружия, швырнул Селю в голову бутылку. Удар был сильным и точным, но тот уклонился еле заметным движением и отступил назад, прижав мальчишку к себе. Бутылка пролетела мимо, ударилась о стену и взорвалась, осыпав гостей алыми брызгами и мелким стеклом.
   Улучив момент, Игерна и ее дочь, не сговариваясь, кинулись к окну - как две ласочки. Мелькнул подол, кружево комбинации, стукнула раскрытая рама - и женщины исчезли за колышущейся занавеской. Рамиро заметил, что обе они были босиком.
   Рамиро прижал к себе оцепеневшую от страха Лару, не давая ей сделать какую-нибудь глупость, прикрыл собой.
   Макабрин вскочил и сильным пинком опрокинул стул под ноги второму дролери. Тот увернулся, налетел на пудовый макабринский кулак, ударился о стену. Сель сделал еще несколько шагов к двери, волоча обмякшего Стрева.
   Во дворе послышались мужские голоса - видимо, Игерна успела поднять тревогу. Сухо затрещали разрозненные выстрелы.
   Агилар-старший сохранял неподвижность, только глаза его метались от одного к другому, казалось, беспорядочно.
   Второй дролери тряхнул головой, словно отбрасывая что-то, плавным движением заступил молодому пилоту за спину, поймал за кисть, дернул.
   Послышался сухой щелчок - Макабрин шумно выдохнул и рука повисла плетью.
   В тот же миг Ротгер выхватил оружие, вскинул, выстрелил. Грохот, кислый запах сгоревшего пороха. Одновременно с ним стрелял Вильфрем, но один из посланников Врана выбросил руку вперед, резко, как хлыст. Темное мелькнуло в воздухе, раздался стук - Вильфрем обмяк на своем месте, уронив голову в чашу с крюшоном.
   Дым начал рассеиваться, но дролери уже выбрались из комнаты, и - судя по реву мотора - выезжали с огороженной территории. Димар выбежал следом, терзая кобуру левой рукой. Агилар выскочил в окно вслед за женщинами.
   Выстрелы участились, что-то грохнуло, похоже, сорванная створка ворот. Ровно заныл удаляющийся шум мотора.
   Без оружия бессмысленно участвовать в погоне. Рамиро отпустил Лару, поднялся, подошел к неподвижно лежавшему Вилю. Вокруг коротко стриженной головы растекалась липкая алая лужа с кусочками фруктов - слава идолам, только выплеснутый крюшон. Серые листки сценария охотно впитали жидкость, покоробились, выглядели окровавленными.
   На столе лежал черный метательный нож, листовидный, с обернутой шнуром рукояткой.
   Рамиро пощупал журналиста под челюстью - пульс бился, видимо, кидали рукоятью вперед, чтобы оглушить.
   Лара взяла себя в руки, всхлипывания стали тише, она прижала к губам скомканную салфетку и скорчилась.
   Вроде обошлось без жертв. Что такое Вран затеял... Чем ему не угодил мальчишка? День говорил, что Вран ненавидит все полуночное с тысячелетним жаром, но это же, черт побери, подростки; играют, балуются... Пропасть что такое творится вокруг...
   Рамиро обогнул стол, переступая через осколки фарфора и лужицы подливки, и замер.
   Не обошлось.
   На полу, раскинув руки и глядя остановившимися глазами в потолок, лежал один из дролери. Пуля, выпущенная Агиларом, попала ему точно над переносицей, крови было совсем немного. Лицо его казалось очень красивым, почти совершенным.

***

   - ...Самолет номер тридцать два шестьдесят семь, следующий рейсом Малое Крыло - Калавера - Большое Крыло - Катандерана, опаздывает на два часа. О точном времени прибытия будет объявлено позднее. Господа встречающие, самолет номер сто три пятьдесят три Ракита - Вереск - Перекресток совершил посадку. Господа, следующие рейсом девяносто три ноль три Катандерана - Большое Крыло - Маргерия - Южные Уста, просьба подойти к восьмому терминалу и приготовить документы.
   Это же мой рейс, вздрогнул он, это мне надо подойти к восьмому терминалу. Заозирался в поисках цифры восемь. В огромном светлом помещении со стеклянными стенами суетились сотни людей. Шли потоками сразу во всех направлениях, стояли столбами вроде него самого, ехали на эскалаторах на второй этаж, где горели вывески кафе и магазинов, спускались в полуподвальный ярус, где находились камеры хранения и тоже какие-то магазины.
   Снаружи донесся нарастающий рев, от которого, казалось, потолок вот-вот обрушится.
   - Господа, следующие рейсом девяносто три ноль три Катандерана - Большое Крыло - Маргерия - Южные Уста, просьба подойти к восьмому терминалу и приготовить документы, - повторил женский голос под потолком. - Господа, следующие рейсом двадцать пять двадцать шесть Катандерана - Вереск - Светлая Велья - Альта Марея, просьба подойти к первому терминалу и приготовить документы. Прекрасные господа, напоминаем, что сдать и получить багаж вы можете на нулевом этаже в окне под соответствующей табличкой.
   - Простите, - обратился он к загорелому подтянутому пожилому господину с седым ежиком на голове. - Не подскажете, где терминал номер восемь?
   - На Южные Уста? - Господин приветливо улыбнулся. На скулах его и под глазами красовался ряд синих точек. Татуировка; интересно, для красоты - или она что-то обозначает? - Пойдемте со мной, у меня тот же рейс.
   Сквозь толпу господин провел его в очередь к небольшой конторке, за которой сидела женщина в очках и форме служащей аэропорта и стоял скучающий муниципал. Пассажиры показывали женщине паспорта и билеты, она отмечала данные в толстой книге. Пустую конторку украшала дролерийская игрушка - золотая вилочка, напоминающая камертон, между рогов ее, ничем не поддерживаемый, вращался хрустальный шарик. Дальше, за конторкой, располагался просторный зал с мягкими креслами и стойкой бара в углу. А за стеклянной стеной зала виднелось взлетное поле.
   Бетонная равнина, расчерченная белыми и желтыми полосами, на которой тут и там стояли самолеты.
   Он много раз видел их в небе, но ни разу - вблизи. Он и представить себе не мог, насколько они огромны. Даже боевые пятиярусные гавьоты, которыми некогда могла похвастать Катандерана, были вполовину, а то и в три раза меньше крылатых махин. Человечек терялся на поле рядом с самолетом, а хвост очереди, потихоньку втягивающийся на высокий трап, казался муравьиной дорожкой, вползающей по веточке на здоровенное бревно.
   Хвост втянулся, трап отъехал в сторону, самолет задраил люки и потихоньку тронулся, поплыл медленно и величественно прочь от здания аэропорта. Он смотрел, как металлический исполин катится на маленьких колесиках, пропуская под крыльями желтые транспортные платформы и красные заправочные машины, выруливает на белую пунктирную полосу и, удаляясь, пропадает за другими самолетами.
   Неужели эта гигантская железная труба сможет взлететь?
   Словно в ответ на немой вопрос взревело небо - и над полем восстала серебряным крестом колоссальная акулья туша, стремительно надвинулась, мелькнула белесым брюхом и исчезла с грохотом и звоном.
   В следующий момент он понял, что вызванивает камертонным ля дролерийская игрушка, а хрустальный шарик мигает, как электрическая лампочка.
   - Прекрасный господин, будьте любезны открыть саквояж.
   Перед конторкой, за два человека впереди, застыл мужчина почтенных лет, грузный, седовласый. Синий, в полоску, костюм, кожаный саквояж. Широкое лицо, и без того красное, наливалось свекольным цветом.
   - В чем дело? По какому праву я должен выворачивать перед вами потроха?
   - Откройте саквояж, уважаемый, или мы будем вынуждены снять вас с рейса.
   - Да что такое... Я доктор Вестор Агано, гражданин Марген дель Сур, возвращаюсь с конференции. Как вы смеете, я буду жаловаться!
   Из ниоткуда возникли еще двое муниципалов, перетянутых ремнями.
   Господин страшно засопел, швырнул саквояж на конторку. Четыре руки мгновенно вскрыли его, на столешницу высыпались сложенные вещи, кальсоны и фуфайки, полотенце, бритвенный прибор, пара книг, журнал, папка с бумагами, несколько разноразмерных футляров. Щелк, щелк - крышечки футляров поотлетали, внутри оказались стетоскоп, набор хирургических инструментов, таблетница и, в самом маленьком, два одинаковых перстенька из белого золота. Дролерийской работы, судя по тонкому сиянию невидимой обычным людям ауры.
   - Вот. - Муниципал поднял бархатную коробочку двумя пальцами. - Что это, господин доктор? Откуда это у вас?
   - Купил! - рявкнул доктор, пугая окружающих цветом лица. - В подарок жене! Нужна декларация? Забыл, извините, давайте бумагу, я заполню...
   Женщина в форме извлекла из конторки несколько скрепленных листов, пробежалась пальцем по столбцам, очеркнула ногтем строку в середине.
   - Это медицинский инструмент, диагност, работы Сумерек. Запрещен к продаже и вывозу с территории Дара.
   - Господин Агано, прошу последовать за нами, - потребовал один из явившихся муниципалов.
   - Предатели, - с тихой ненавистью проговорил доктор. Краска схлынула с его лица, и теперь оно не менее устрашающе серело и сизовело. - Вы предатели рода человеческого, вот кто вы! Столько людей нуждается... любые деньги платили бы, у меня клиника детская... Я б диагност втридорога купил, да ведь не продаете же, сволочи!
   - Прошу следовать за нами, - не дрогнув бровью, повторил муниципал.
   Доктор плюнул в сердцах и шагнул к нему, опустив плечи. Женщина сгребла вещи обратно в саквояж, защелкнула и протянула второму муниципалу. Они так и ушли куда-то влево - грузный, схватившийся за сердце доктор в полосатом костюме и два бравых муниципала. Из саквояжа свисала, прищемленная замком, тесемка от кальсон.
   - Надо было через Тинту везти, - пробормотал за спиной попутчик с татуировкой. - Через Техадский перевал контрабандисты ходят. Или через Лагот, там тоже есть пути. Даже по воде провезти можно, если знать как. Досадный провал. Заполучить в руки бесценный прибор - и так глупо потерять...
   - Что теперь с доктором будет? - Он повернулся к попутчику.
   Тот пожал плечами.
   - Ничего особо страшного. Депортируют, аннулируют визу. Лет на десять. Задерживать не станут.
   - Ваш билет и документы, прекрасный господин. Провозите ли вы предметы, подлежащие занесению в таможенную декларацию?
   В стеклах очков служащей отражались его собственные темные очки и глубоко надвинутая шляпа.
   Он достал из нагрудного кармана пару квадратиков плотной бумаги, вполголоса назвался первым попавшимся именем и уверил, что никаких предметов, подлежащих занесению, не везет. Женщина внимательно изучила пустые бумажки, кивнула и застрочила в книге.
   - Благодарю. Доброго вам пути.

***

   На теплой, прогревшейся за день крыше было приятно сидеть. Десире подобрала под себя ноги и глубоко вздохнула, возвращаясь в привычное для химерок заторможенное состояние.
   Еле ощутимое движение воздуха отвлекало, гладило по щекам.
   Она постаралась сосредоточиться, освобождая разум от всего ненужного.
   Если прогнать из головы все мысли, все желания, парить в восходящих потоках, как птица, то постепенно начнешь видеть незримое.
   Это Стрев их всех научил.
   Он многому их научил, потому что общался с человеком, который разбирался в вопросах Полуночи лучше других. Не смотря на то, что сам Стрев был ничтожеством, информацию он получал из достойных рук. Такого едва окончивший училище подросток не придумает, будь он хоть трижды Агилар. Учитель, хоть и через Стрева, говорил истинные вещи.
   Ну ничего, надо будет просто помириться со Стревом, погладить его чувство собственной важности и он, в конце концов, познакомит с этим таинственным Учителем. Уж чего-чего, а играть Десире умела - она не только танцорка, она еще и актриса.
   - Ди, наверное, Стрев не придет сегодня, - беспокойно сказал один из новеньких. Десире все никак не могла запомнить его имя - рыженький, носатый, слишком тщательно одетый по моде химерок: просторные штаны, черная рубашка клочьями, натянутая поверх черной же футболки, мягкие ботинки - чтобы удобнее было лазить по крышам.
   - Наверное, его папенька не пустил, - хихикнула Мирта, разглядывая в зеркальце свеженаложенный макияж. Что-то ее не устраивало, и она вновь принялась возюкать под глазами черным карандашом.
   - Мирта, помолчи, - недовольно прервала ее Десире.
   Ньет, конечно, здорово пошатнул авторитет лидера на глазах всей честной компании, но продолжать в том же духе не годилось. Стрев нам еще понадобится.
   - А чего он свистел тогда, - не унималась Мирта.
   Выбеленные волосы и обведенные темным глаза удивительно не шли ее простецкому альдскому лицу с прозрачными глазами и конопушками, делая девушку похожей на недовольную домашнюю кошку.
   - Обещал наймарэ настоящего вызвать, взял с собой еще четверых, тайны напустил. Где наймарэ-то?
   Десире пожала плечами.
   - Это ведь не так просто, Мирта.
   - И остальные, что с ним ходили, молчат. Как воды в рот набрали! Гланка вообще перестала на собрания приходить. Эркард, что вы там делали такое?
   Эркард медленно повернул голову, глянул из-под сомкнутых ресниц. Ничего не ответил.
   Десире усилием воли заставила себя не прислушиваться к воркотне приятелей, погрузилась в залитое вечерним солнцем молчание, ощутила остывающие чешуи черепиц, еле слышное гудение водосточных труб, вибрацию карниза...
   По карнизу кто-то шел.
   Тяжело ступает; это не кошка.
   Может, Стрев вернулся? Но он трусишка, никогда не рискнет пройти по такой опасной тропке.
   Десире открыла глаза и поднялась на ноги.
   Человек, взрослый, - в каком-то дурацком плаще...
   Идет по самому краю крыши, опасно пошатываясь, сунув руки в карманы, - вот самоубийца!
   Остроносые ботинки, даже на первый взгляд неудобные и скользкие; тесные брюки, волосы спадают на глаза...
   Он же навернется!
   Десире было дернулась подхватить, помочь, но человек, похоже, не нуждался в помощи.
   Он прогулочным шагом дошел до их компании, остановился, повернувшись спиной к бездне, покачался на носках, не вынимая при этом пальцы рук из крохотных карманов.
   - А что это вы тут делаете? - с неподдельным интересом спросил незнакомец. - Загораете?
   Десире могла бы поклясться, что пятки его поганых скользких ботинок висят сейчас в пустоте.
   Сумасшедший, точно сумасшедший. Сейчас он свалится, а про нас потом будут говорить "химерки сталкивают людей с крыш".
   - Уходите отсюда, - сказала она резко. - Здесь опасно.
   - Вам не опасно? А мне опасно? Так ли? - Он пожал плечами, не переставая раскачиваться.
   - Убирайтесь.
   - Маленькие химерки, такие молодые, такие одинокие, - протянул он с ухмылкой. - Сидят на крыше и ждут чего-то. Может быть, могущественного демона? С крыльями? Но разве демоны летают днем?
   Незнакомец вытянул пальцы из карманов, сунул кулаки под мышки и захлопал руками, как курица крыльями.
   - Если вы не уйдете, тогда уйдем мы, - решительно сказала Десире.
   Химерки, привлеченные разговором, очнулись от транса и пялились на них, как стая перегревшихся на солнце ворон.
   - Ну что смотрите, - сказала им Десире, - пошли отсюда. Не видите, какой-то псих на нас набрел. Если он думает спрыгнуть и разбиться в хлам, пусть без нас прыгает.
   - А ты меня подтолкни, - сладко посоветовал псих, хватая ее за руку и прижимая к худосочной груди. Десире с омерзением рванулась прочь, псих зашатался пуще прежнего, отчаянно балансируя на узеньком выступе камня.
   - Да он не сумасшедший, - с недоверием сказала Мирта. - Просто какой-то циркач. Акробат, наверное.
   - Я никакой не акробат! - возмутился незнакомец. - Я наймарэ! Крылатый ужас Полуночи. Вы же ждали наймарэ, вот я и пришел. Покарать виноватых, защитить правых... что еще... Научить летать!
   Химерки дружно зароптали. Нашел дураков!
   Десире с трудом сдержалась, чтобы не столкнуть насмешника с крыши на самом деле. Вот сволочь, - притащился, не пожалел сил, наверх забрался в доме без лифта, только чтобы поглумиться над самым дорогим, что у них есть.
       - Наймарэ, - злобно фыркнула она. - Хиловат ты для наймарэ, дядя. Пошли ребята, поищем себе другую крышу, без психов.
   - Десир-р-э-э-э-э, - послышалось снизу их глубокого колодца-двора. - Десире, спускайся. Скорее!
   Это был Ньет. Сверху он казался совсем маленьким, белело запрокинутое лицо.
   - Вот и твой чешуйчатый хахаль пришел, не терпится ему, - поддела Мирта. - Интересно, вы когда целуетесь, от него рыбой несет?
   - Заткнись, дура, и завидуй молча, - отрезала Десире.
   Она обрадовалась, что есть возможность уйти, не разыскивая причину. Обидно покидать хорошую насиженную крышу, но этот псих ведь сюда повадится. Бывают такие... Может, муниципалов вызвать?
   Извечные враги и гонители химерок показались вдруг девушке чрезвычайно приятными людьми.
   Девушка легко сбежала по лестнице, ее все еще потряхивало. Вот ведь... Остальные химерки пыхтели где-то позади.
   Двор уже тонул в тени; под раскидистой, еще и не думавшей цвести липой стоял Ньет, как он есть - лохматая голова, выцветшая красная футболка и голубые парусиновые штаны.
   Десире мельком подумала, что он, наверное, нарочно надевает поношенные вещи, чтобы чувствовать себя комфортнее. Или просто таскает их, пока не истреплются.
   В левой руке фолари держал зеленый бидон с деревянной ручкой, эмаль кое-где облупилась и потрескалась.
   Ньет всегда встречал ее улыбкой, но сейчас он встревожено вглядывался в выходивших из подъезда; увидел Десире, подхватился, подбежал, схватил ее за руку.
   - Идем, идем скорее.
   - Что за спешка? Ньет!
   - Пойдем. Я тебе что-то покажу.
   Юноша тащил ее с неожиданной силой, волок за собой так, что Десире еле поспевала следом.
   - Да подожди ты!
   Он не останавливался, пока не миновал несколько кварталов. Потом пошел тише.
   - Ньет! У тебя перец в заднице? Что ты носишься! И что ты там приволок?
   Она наконец вырвала руку и остановилась, переводя дыхание. Бидон был без крышки, полон воды - из него наплескало Ньету на штаны.
   - А, это... - в серых глазах - то ли тревога, то ли страх. - Вот, держи, это тебе.
   Десире без особого желания взяла бидон - тяжелый! - и заглянула внутрь.
   В воде шевелился красный рыбий хвост. Рыба была такой большой, что стояла головой вниз.
   - Боже-господи... Это правда мне?
   Фолари кивнул.
   - В сагайском парке, наверное, выловил, больше негде... Это ж радужный карп... Ньет, ты что думаешь, я это есть буду?
   - Вместо красноперки, - деловито пояснил парень.
   - Ты ненормальный.
   - Я нормальный... в пределах своего вида.
   Десире обреченно поглядела на хвост.
   - В ванну выпущу, - наконец сказала она. - Есть не стану, и не проси. Пропасть, я скоро с тобой сама плавниками обзаведусь.
   Ньет улыбнулся, сверкнули острые белые зубы.
   Десире улыбнулась в ответ.
   - И ты ради этого меня с крыши стащил?
   Ньет отвел глаза.
   - Н-ну-у...
   Девушка нахмурилась:
   - Что случилось?
   Он посмотрел себе под ноги, потом пробормотал что-то, голос сорвался.
   Волшебный народ не умеет лгать.
   - Ньет! А ну отвечай без уверток, какого черта ты бежал и голосил, как будто пожар?!
   - Там наймарэ с вами был, - как клещами вытянули.
   - Что-о?
   - Я испугался. Там ты... а что я могу сделать против наймарэ? Он... настоящий, не как тот, из кафе. Тот все-таки был почти человек, а этот... Десире, это такая тварь... Я думал, ты уйдешь - и он про тебя забудет.
   Десире смотрела, как он заикается, глаза ее расширялись больше и больше.
   - Наймарэ! - выдохнула она, - Настоящий! Он... пришел! Он заговорил со мной!
   - Не ходи к нему! - взвыл Ньет, хватая девушку за руку
   - Пусти!
   Она крутанула запястьем, ловко высвобождаясь из его пальцев.
   - Не смей меня трогать! Ты мне не указ, понял? Иди на набережную проповедовать, рыба ученая.
   Ньет съежился, опустив голову. Звякнул металл. Легкий шелест шагов.
   Ньет нехотя поднял глаза.
   Десире очень аккуратно поставила бидон на асфальт, развернулась и побежала обратно.

***

   Аэропорт Южных Уст больше походил на базар. Пестрые тенты, цветное барахло на переносных столиках, крикливые продавцы; баррикады ящиков и коробок расположились чуть ли не на самом взлетном поле, загромождая проходы к зданиям. Чтобы пройти таможню, пришлось порядком поплутать - толпа пассажиров направилась почему-то не в город, а мгновенно рассыпалась по торговым рядам.
   На таможне черноусый молодец в оливковой форме поставил штамп на пустую бумажку и улыбнулся приветливо: "Бьенвенидо эн Марген дель Сур, сеньо!"
   Внутри здания аэропорта оказался тот же рынок, только крытый. Объявления о взлете и посадке перемежались восточной музыкой - Лестан распространился на бывшие земли Дара. Люди суетились, таскали баулы, наступали на ноги; общая атмосфера - а он чутко ловил такие состояния - была нервозная и напряженная.
   Заметив оливковую форму, он подошел поближе. Таможенники - два парня и девушка - сидели в выгороженном закутке на три столика (пара из них стоячие) около приемника - большого деревянного ящика с обтянутой рябенькой тканью передней панелью. Приемник квакал и чирикал. Один из парней приник к ящику ухом, покручивая верньер. Второй резал на бумажной тарелке толстую копченую скумбрию.
   - Добрый сеньо! - окликнула девушка и помахала рукой, привлекая внимание. - Добрый сеньо, вы же с катандеранского рейса? В столице что-нибудь говорят про нашу рейну?
   Он удивился.
   - Рейна Амарела вернулась в Южные Уста, разве нет?
   Опережая меня всего на несколько часов.
   - Вернуться-то вернулась, - покачала головой девушка, - Только ее прямо с самолета отвезли в госпиталь. Передают, что серьезно больна, чуть ли не при смерти.
   - Вот как?
   Такого он не ожидал. Асерли обезопасил себя? Хотя нет, это не его стиль, слишком уж в лоб. Асерли действует гораздо тоньше.
   Из-за стойки выбрался коренастый хозяин в фартуке, прихватив за горлышки гроздь бутылок.
   - Здравствуйте, добрый сеньо, - кивнул он, ловко открывая бутылки и расставляя на столике. - Что будем заказывать? "Морское", "Пенный прибой", "Лучистое", рыбка отличная на закуску... Уво, что-нибудь новенькое слышно?
   - Песни крутят, - буркнул парень у приемника. Насупился, зыркнул исподлобья на приезжего. - Катандерана молчит.
   - Насколько я знаю, рейна Амарела отбыла на родину в полном здравии, - сказал он, переводя взгляд с одного смуглого лица на другое, - на фотографии в газете она выглядела цветущей.
   - Вот-вот, - согласился таможенник со скумбрией и постучал по столу ножом. - С чего бы молодой здоровой женщине вдруг оказаться при смерти? В самолете укачало?
   - Если только Лавенги ее не отравили, - понизив голос, предположил хозяин. - Вы извините, добрый сеньо, но люди у нас разное говорят, людям язык не свяжешь.
   - С тем же успехом этот... хрен с усами мог подбить Реле глаз за то, что ездила к красавчикам Лавенгам, - фыркнула девушка. - Самому-то похвастать нечем. Ни рожи ни кожи, прости господи. Рела, бедная, с ним намучилась.
   - Так подбил, что пришлось в госпиталь везти?
   - У него не заржавеет, морда протокольная! Ему только повод дай, живо примотается. Если он и в самом деле Релу избил, она вправе развестись.
   - Прекрасная леди, вы родственница рейне Амареле? - он удивленно посмотрел на девушку. Хорошенькая, но до леди ей далеко. - Кузина?
   Девушка мило смутилась:
   - Да мы все тут родственники... Не напрямую, конечно, но... Вам, дарцам, наверное, странно слышать.
   Одна шайка, один табор. Один базар. Одна семья. Ясное дело. Дедушки рейны и этой девицы, вероятно, за одним веслом сидели, одну добычу делили. Включая бабушек.
   - Семейные свары не убедят примаса дать развод, - серьезно сказал насупленный. - Что-то мне подсказывает, о разводе речи не пойдет. Не хочу каркать...
   Все замолчали, переглядываясь. Потом насупленный проговорил:
   - Шурин мой на катере вчера из Истии шел; говорит, у Рокеды военные корабли стоят. Два транспорта и конвой. Что они там делают? Прогуливаются?
   - У Рокеды? А не заливает твой шурин?
   - Он вчера вечером рассказывал, рейна еще не прилетела.
   - А сэньо Альмаро в Аметисте, - таможенник с ножом одним ударом отсек скумбрии голову и поморщился, когда бурая жижа брызнула мимо тарелки на стол. - И когда еще вернется.
   - Кто такой сеньо Альмаро? - поинтересовался он.
   - Адмирал Арано Деречо. Вы, небось, не знаете, но сеньо Альмаро еще с реем Вито воевал, Релу в обиду не даст.
   - Если она жива еще, ваша Рела, - пробормотал он себе под нос, но его услышали.
   - Господи помилуй, - девушка осенила себя сантигвардой.
   Насупленный оскалился:
   - Тогда сука Риго получит пулю в жирное брюхо. Лично от меня.
   - Брюха не хватит на всех желающих, - воинственно взмахнул ножом его приятель. - У нас, знаете ли, сэньо, у каждого под матрасом винтовочка лежит. Если что...
   - Если что, к нам соседи в гости придут. Из-за моря, - осадил его хозяин. - Расчистят тут песочницу для Эль Янтара. Чтоб ему было где поиграться. То-то весело будет.
   - Лавенги быстрее набегут, - поморщился насупленный. - Что скажете, сеньо, ваши короли из Холмов шустрее Эль Янтара?
   Надеюсь, что шустрее, подумал он. Пожал плечами:
   - Я далек от политики, любезные господа.
   - Тогда что заказывать-то будете, добрый сэньо? - хозяин вытер руки о фартук.
   Он не прочь был выпить пива, однако разговор затягивать не стоило. Стоило поспешить. Но где же теперь рейну искать?
   - Благодарю. Я бы с радостью, но и так опаздываю. А тут еще новости не из приятных. Дай Бог, рейна жива и здорова и ее всего лишь удерживают силой в госпитале.
   - Если Господь милостив и Рела жива и здорова, то ни черта она не в госпитале, - насупленный насупился еще больше. - В казематах, небось, в старом замке. Хрен ее там найдешь. Есть, конечно, вероятность, что Релу действительно болячка прихватила... но не верю я чего-то. Транспорты еще эти под Рокедой... Эх, вся надежда, что сэньо Альмаро забеспокоится и вернется.
   - Как он ее оттуда вытащит? - его приятель забыл про закуску. - Сам подумай. Грохнут нашу Релу. Она же заложница.
   - А что мы тут сидим?
   - В казармы идти предлагаешь?
   - Да хоть бы и в казармы. Что там вояки на этот счет думают? Мы тут пиво пьем, рыбу трескаем, а, может, времени нет совсем сэньо Альмаро ждать...
   Он попрощался; но горячим таможенникам заезжий столичный гость был уже не интересен.
  

9

   Герейн Лавенг, верховный король Дара, оставил охрану в холле, среди перепуганных клерков. Это здание, бывшую гостиницу "Селестиаль", построенную на фундаменте резиденции перрогвардской инквизиции, горожане до сих пор называли "Песий двор". Несколько лет после войны в шикарной "Селестиаль" жили дролери, потом постепенно разъехались - сперва в арендованные, а потом и в собственные дома. Вран здание не откупил, но арендовал на девяносто девять лет и обустроил древние казематы под лаборатории. Средние этажи занимали офисы корпорации, на двух верхних жили сам Вран, его дочь и его свита.
   За пятнадцать лет Герейн был тут дважды.
   - Минус третий этаж, пожалуйста, - сказал он лифтеру.
   В сверкающих зеркалах лифта отражался статный офицер в светло-сером мундире эскадрильи "Серебряные крылья". Может быть, излишне бледный, но Лавенги всегда отличались лилейно-белой кожей. Герейн твердо посмотрел сам себе в глаза. Он уже не мальчик, и огромный страшный Вран не выведет его за ухо из своего подземелья.
   - Приехали, Ваше Величество, - осторожно напомнил лифтер.
   Герейн поблагодарил кивком и вышел. Двери лифта беззвучно закрылись.
   Пустой бетонный короб, длинный коридор. Скупое электричество - дролери не требуется много света, а люди здесь не появляются.
   Клац, клац, клац - эхо шагов побежало вперед, ударилось о стену на повороте, вернулось. Клеш-клеш-клеш - зашелестело за спиной. Герейн шагнул за поворот, на долю секунды лицо облепила - и прорвалась - невидимая паутина.
   Защитный экран.
   Абсолютный мрак. Герейн знал, что если вытянет руки в стороны - не коснется стен. Он просто шагал вперед - вслепую, с заложенными ушами, не слыша теперь ни шагов, ни собственного дыхания.
   Еще один экран - лопнул пузырь темноты.
   Зал размерами с авиационный ангар; потолок утонул в черных тенях. Ряд туманно светящихся стеклянных перегородок, следующую видно сквозь предыдущую; по стеклу гуляют муаровые разводы, вспыхивают медленные молнии. На четвертой или пятой - в глубине зала - неспешно плывет зеленое и голубое, в белых перьях облаков проглядывает знакомый контур берега, пестрые квадраты полей; на месте Катандераны - проблескивающая серая клякса, опутанная венами дорог, обнявшая бухту.
   "Серебряные крылья" эскадрильи Его Верховного Величества не могут подняться на ту же высоту, с какой глядит огненным оком один из летучих скатов господина Врана. И никто не может, слава Господу. Даже чертов Эль Янтар.
   Который из скатов смотрит сейчас на столицу? Райо, Серый Котик или Серп?
   Ближайший экран словно падающим снегом задернуло, наискосок посыпались какие-то знаки - ни один Герейну знаком не был. Слева направо - и сразу, оказывается, справа налево; нет, снизу вверх, то есть наоборот... Герейн успел зажмуриться и опереться о стол, чувствуя, как взмокла в перчатке ладонь. Под ногами тошнотворно качнулась твердь.
   - Вран, черт тебя дери! - крикнул король. - Выходи сейчас же!
   Голос погас, даже не вылетев из горла.
   - Вран, твою мать!
   С тем же успехом можно было кричать под водой. Горло заныло. Герейн открыл глаза, поглядел на всполохи, пробегающие по полированному дереву столешницы. Рядом с его рукой на эбонитовой подставке стопкой стояли несколько хрустальных пластин. Золотая проволока сложнейшим узором врощена в хрусталь. Рядом дролерийский тестер - платиновая палочка размером с карандаш - и горсть желтоватых полупрозрачных кубиков, похожих на тростниковый сахар - генераторы. Когда-то, будучи мелким и наглым, Герейн стащил такой кубик и сунул его в рот - небо пронизало иголками, язык тут же прилип, будто Герейн лизнул металл на сильном морозе. Вран пальцем выковырнул кубик из мычащего рта и пообещал, что в следующий раз выдернет юному Лавенгу зуб.
   Следующего раза, конечно, не случилось.
   Герейн взял тестер и уронил его на стол. Металлическая палочка упала беззвучно, словно на войлок. Но из-за ближайшего экрана шатнулась высоченная угловатая тень. Как Вран подошел, невидимый сквозь прозрачное стекло, Герейн не понял... да ему было уже все равно. По узкому, очерченному синеватым светом лицу летели тени неизвестных знаков, провалы глаз черны.
   - Ты! - немо крикнул Герейн, ткнув его в грудь кулаком. - Где агиларовский мальчишка?
   Вран молча положил руку королю на плечо и подтолкнул в сторону. Герейн пошел, скрипя зубами. Он ненавидел драться на чужой территории, а территория Врана всегда была чужая.
   Они прошли между стеклянных стен в пурге летящих формул - или что это там летало - к чернеющему в ячеистой стене дверному проему. Опять прорвался пузырь - и Герейн заморгал, привыкая к яркому свету.
   Скучный врановский кабинет: четыре стены, стол, за столом кто-то сидит, уткнувшись в экранчик поплавка; шкаф, несколько стульев у стены.
   На стульях лежит человек... Подросток. Бледный до синевы, рубашка расстегнута, на жилетке мокрое пятно; лицо и взлохмаченные волосы тоже мокры.
   - Проклятье! - Герейн бросился к парню, стянул зубами перчатку, принялся щупать под челюстью. - Ты убил его?!
   - Мальчишка в обмороке, - сказали от стола. Герейн свирепо уставился на главу Управления цензуры и информационной безопасности. Тот закрыл поплавок и поднялся. - Я вызвал Таволгу, Ваше Величество.
   Вран оперся крестцом о край стола и сложил на груди руки - тускло-черная, под потолок, глыба с неподвижным лицом. Он смотрел на Герейна, и Герейн ощущал себя прозрачным, почти несуществующим.
   Другой позабыл бы, зачем пришел, но Герейн прожил под этим взглядом всю сознательную жизнь. Ну не то чтобы всю жизнь, но встречался довольно часто.
   - Отвечай, Вран, - потребовал король. - Что ты с ним сделал... И какого черта?
   - Полночи в этом... детеныше нет, - медленно проговорил тот. Губы его едва шевелились. - Лучше бы была.
   Лавенг взвился.
   - Параноик чокнутый! Это же дети, химерки! Играют себе, никого не трогают. Ты с ума сошел - так оскорбить высокого лорда! Я отдам Агилару твою голову. Раз ты ею не соображаешь ни хрена. Они как раз собрались у тебя под дверями и требуют крови. И Макабрины с ними.
       Вран наклонился вперед. На нем был черный, длинный, наглухо застегнутый халат. Тяжелые как нефть волосы перехвачены канцелярской резинкой. На лице лежала тень, будто Вран стоял по ту сторону дымящего костра. На плече искрой горел алый значок "Плазмы".
   - Мне нет дела, чей это сын. Он проводник.
   Герейн оскалился, как зверь.
   - Гражданская война из-за того, что твоей левой ноге что-то примерещилось - это, знаешь, слишком! Все рыцарство обратится против нас, я буду вынужден или драться из-за тебя со своими людьми, или потребовать, чтобы вы убирались в Сумерки. Тебе придется публично извиниться, Вран, перед Агиларом. И спасибо, если он примет твои извинения. И дай бог, чтобы Таволга привела мальчишку в приемлемый вид. И так оппозиция разносит слухи, что дролери едят детей. Едят, черт бы вас побрал!
   - Ваше Величество. - Под нос Лавенгу просунулась рука, сжимающая пачку фотографий. - Посмотрите, пожалуйста, сюда.
   - Что это?
   - Посмотрите, - настаивал День.
   Фотографий было штук пять. Изображение на каждой из них - справа или слева, а то и с обеих сторон - обрезали темные полосы. Съемка шла, очевидно, из-за приотворенной двери или из-за портьер.
   Группа подростков вокруг стола, на столе распростерт полуголый человек. Это морг, что ли? Анатомический театр?
   Герейн нахмурился, всматриваясь.
   У человека на столе завязаны глаза и заткнут кляпом рот.
   И он лежит на заломленных под спину руках.
   Над ним склонился светловолосый паренек с кинжалом в кулаке. Ясно виден профиль. Замаранная сажей глазница, страшновато блестит белок. От угла рта к скуле тянется темная линия, превращая пухлые, почти детские губы в гадючью безразмерную пасть.
   На второй фотографии лезвие в руке подростка чертит по шее жертвы черную борозду.
   На последующих трех снимках борозда открывается щелью, и из нее льется на грудь лежащего, на стол и на пол блестящая смола - черная на белом и сером.
   Тело меняет позы, ерзает по столу; вот чьи-то руки придерживают его, чтобы не свалилось... Размалеванные лица подростков бледны; парень, схвативший жертву за ноги, стиснул зубы. Рядом одна из девочек зажала рот рукой. На другом фото девочка уже скрючилась, сложилась пополам, потерялась за спинами товарищей.
   Лица раскрашены, но не настолько, чтобы озадачить специалистов из конторы Дня. Кто такой парень с кинжалом, ясно и без специалистов.
   - В конверте была еще записка, - День протянул полоску бумаги. "Лидер подростковой секты - Стрев Агилар". Напечатано на машинке. - Конверт пришел на имя Врана с сегодняшней утренней почтой.
   - Что это? - Во рту появился металлический привкус, Герейну захотелось сплюнуть. - Какой-то мерзкий обряд?
   - Дети призывали Полночь, Ваше Величество, - сурово сказал День.
   - И призвали ее, - пророкотал Вран.
   - Это подделка, - Герейн бросил фотографии на стол. - Чья-то подстава и провокация. И она удалась.
   - Конечно, это подстава и провокация, Ваше Величество, - согласился День. - Вы абсолютно правы. Но это не подделка. К сожалению.
   - В любом случае, Вран, с этими документами ты должен был обратиться в криминальное управление, а не творить самосуд, смертельно оскорбляя моих верных. Да, судя по всему, мальчик совершил преступление, но хватать его и допрашивать - не твоя забота.
   Вран приподнял бровь.
   - Ты лучше меня разбираешься в моих заботах, Рэнни? - Голос у него был глухой и очень низкий. - Боюсь, ты напридумывал себе чего-то. Нафантазировал. Моя забота - служить Королеве и Сумеркам. И присматривать за тобой и Сэнни, как Королева просила. Этим я и занимаюсь.
   - Я пришел к тебе сюда как заложник, Вран. Потому что пока я здесь, Агилар и его люди не станут штурмовать Песий двор. Они честно ждут живого и здорового мальчишку и твоих извинений. Если я не предоставлю им того и другого, мне твой присмотр не поможет, знаешь ли.
   Длинные веки Врана опустились, скрывая усмешку.
   - Пусть штурмуют, мы даже стрельбы не услышим. День, - он обернулся к соплеменнику, - скоро там Таволга?
   Тот опять щелкал клавишами поплавка.
   - Едет.
   - Если хочешь, можешь присутствовать при допросе, Рэнни. Может, тебе эта маленькая дрянь скажет больше, чем мне. Не суетись, верну я мальчишку твоему человеку. Наказывать не собираюсь. Только сперва выясню, какую именно тварь и на каких условиях они вызвали. И откуда узнали про обряд. Нельзя позволить, чтобы такое повторилось.
   - Ты вернешь его, как только он придет в себя.
   - Ренни. - Вран потер двумя пальцами переносицу. - У тебя неверные приоритеты. Ты занялся каждодневной мельтешней и не видишь дальше собственного носа. На такую жертву, - прямой, как гвоздь, палец постучал по фотографиям, - призывается не мелочь. Это - высший демон. Молись, чтобы это был какой-нибудь серпьент или другой монстр, который только жрет и крушит.
   - Вран прав, Ваше Величество, - подал голос День. - Мальчика придется допросить прямо здесь и сейчас. Проблема может оказаться серьезнее, чем вы предполагаете.
   Герейн стиснул зубы. Все его познания на предмет Полночи были чисто теоретическими. Обширными - но, за каждодневной суетой, - действительно почти забытыми.
   - Таволга спускается, - сказал Вран.
   - Я встречу.
   День вышел. Герейн шагнул к лежащему на стульях подростку. Еще раз пощупал пульс. Еле нащупал.
   - Что ты с ним сделал?
   - Посмотрел, нет ли демона внутри.
   - Дьявол. А если ты спалил ему мозги?
   Вран пожал плечами.
   - Дьявол, - повторил Герейн.
   Отворилась дверь, вошла Таволга, бледно-золотая, тонкая, с невенитской сумкой через плечо.
   - Вра-ан! - Тотчас бросилась к мальчику. - Как ты мог!
   - Хилый детеныш, - буркнул тот. - Сразу отключился. Я и вопроса задать не успел.
   - Высокое небо... разве так можно! - Вспорхнули тонкие руки, огладили воздух вокруг белобрысой головы. Спустились к груди, задвигались, разбирая, распутывая невидимые нити. - Сила есть - ума не надо. Изувер.
   Мальчишка шевельнулся и застонал.
   - Рэнни, посади его. - Таволга встряхнула кисти и снова принялась гладить воздух у висков юного Агилара. - День, принеси воды.
   Герейн приподнял и посадил парня на стул. Голова мотнулась, между век блеснули белки.
   - М-м-м-м-м-м!..
   - Вода, - под нос сунулся стакан.
   - В сумке, в темной бутылочке, - сказала Таволга. - Накапай.
   Запахло лекарством. Герейн придерживал расслабленное тело за плечи. Приняв стакан, Таволга понемножку поила несчастного. День, присев на соседний стул, растирал ему руки.
   - М-м-м-м-м-м-м... В-ваше В-величество... - мальчишка поперхнулся. Дернулся, пытаясь вскочить.
   - Сиди, - велел Герейн. - А то опять грохнешься.
   Глаза Стрева заметались от одного лица к другому, вернулись к Герейну; в них застыла мольба.
   - Стрев, - сказал Герейн. - Ты, конечно, натворил дел. Но Врану я тебя не отдам. Я твой король, я пришел за тобой, ты принадлежишь мне.
   Мальчишка закивал и чуть снова не опрокинулся.
   - Сиди и не двигайся. Помоги своему королю, скажи правду. Кого вы призвали, когда совершили обряд?
   - Н-най... марэ - пролепетал мальчишка.
   День выругался. Таволга ахнула. Вран молчал, и молчание его было оглушающим.
   - Кто додумался принести жертву? Ты? Кто-то другой? Чья это была идея?
   - Учи... тель... - Стрев не мог смотреть на короля, зажмурился. Из-под век поползли слезы. - В-ваше Величество! Мой король... я... простите меня.
   - Прощу, если поможешь мне исправить твою ошибку. Твой учитель - кто он? Его имя?
   Мальчишка всхлипнул. Глубоко вздохнул, пересиливая спазм. Потом выговорил хрипло:
   - Это... Сайран Флавен... мамин дядя...

***

   - Господина Дня сейчас нет на месте, - сказал секретарь.
   Рамиро еле удержался, чтобы не выругаться.
   Ну надо же, когда не надо - целыми днями торчит у себя в конторе: вон в приемной висит огромный плакат, видимо, сотрудники подарили - "День круглые сутки".
   Надо же, золоторогому не чуждо чувство юмора. Или это девиз его Управления?
   "День круглые сутки"... ну и где он шляется?
   - Его вызвали в "Плазму", - сжалился секретарь. - Что-то срочное.
   Еще бы.
   Он поспешно попрощался и покинул приемную. Резиденция "Плазмы" находилась неподалеку. Проще поймать Дня там, чем безуспешно названивать по телефону.
   После нападения на особняк Агиларов он развез по домам Лару и едва пришедшего в себя Виля, который сам не мог уверенно вести машину.
   Впрочем, Вильфрем, как настоящий профи, едва придя в себя, тут же начал задавать вопросы.
   Рамиро замучился на них отвечать, пока рулил в портовый район, где проживало семейство сэна Вильфрема.
   - Повтори еще раз, - говорил Виль, ощупывая голову. - Агилар отказался выдать тело убитого?
   - Виль, никто и не приезжал за ним. Я думаю, у Врана были веские причины так поступить... Но ворваться в дом одного из высоких лордов, захватить наследника...
   - Что-то взбудоражило дролери. Обычно они осторожны.
   - Сумасшедший дом, ей-богу. Если король не вмешается... Ты отлично знаешь, что всякий раз творится на совете лордов - Макабрины и Аверохи не могут успокоиться еще с гражданской войны. У старого Макабрина на Врана конкретно во-от такой зуб. Железный. Все это время его сдерживала присяга, но теперь Вран покусился на исконное право каждого рыцаря - неприкосновенность дома и семьи.
   - Король вмешается, - уверенно ответил Виль и в очередной раз ощупал голову. - Я и сам поддерживаю взгляды Макабринов. Наука не должна зависеть от милостей чужой расы, тем более - военная наука. Но начинать сейчас междоусобицу - дичь, безумие. Нет никаких предпосылок.
   - Мне всегда казалось: чтобы начать войну, предпосылки не нужны; нужно только горячее желание одной из сторон, - мрачно ответил Рамиро.
   - Я потом не видел профессора Флавена, - Виль аккуратно повертел головой и поморщился. - Ему стало нехорошо?
   - Хм...
   Рамиро собрал мысли в кучу и понял, что не помнит, в какой именно момент Флавен исчез из столовой.
   - Я... хм...
   Странно.
   - Мне кажется, он вышел раньше, еще до того, как все случилось. Не могу вспомнить.
   - Веришь, я тоже не могу.
   Рамиро дошел до Четверговой площади пешком.
   Как он и предполагал, ничего хорошего в центре столицы не происходило.
   "Фризы", "орки", "фениксы" с гербами высоких лордов. Чертов парад какой-то. Вся площадь ими заставлена, и Семилесная, на которой располагалась врановская резиденция, - тоже.
   Он пробирался среди синих, лиловых, алых машин, тяжелых и неуклюжих, как панцирные рыбы, выброшенные на сушу.
   Военные в мундирах - танковых, воздушных, морских войск - стояли молча, изредка негромко переговариваясь. Тускло поблескивали рыцарские пояса, рукояти кортиков, пестрели гербами нашивки на рукавах. Цвет рыцарства, елки зеленые. Группками кучковались оруженосцы; бледные от возбуждения, они тоже не решались шуметь. Большая часть этих мальчишек никогда не нюхала пороха.
   Алая птица Аверох, мертвая голова Макабринов, распростерший крылья орел Агиларов. Совсем не видно Маренгов. Флавены, Мораны, Араньены...
   Королевская власть за пятнадцать лет набрала большую силу, отстраненно подумал Рамиро, медленно продвигаясь к парадному входу. Случись подобное во время междоусобных войн, на Четверговой стояли бы не гражданские машины - танки.
   У самых ступеней - вишневый феникс Родгера Агилара. Его хозяин стоит рядом, прислонившись к капоту машины, скрестив руки на груди, взгляд прикован к дверям "Плазмы". Рядом молодой Макабрин, рука на перевязи. Тут же - Эмор, его прославленный дед - на вид ему лет сто, не меньше, - но все еще с прямой спиной, широкоплечий; мундир с иголочки, топорщится седой военный ежик, в оскале сверкает ряд железных зубов.
   Макабра чертова, с неприязнью подумал Рамиро. Только и ждала повода, чтобы укусить.
   Много лет прошло, но такое не забывается.
   Макабрин помнит, как Вран жег его аэродромы и вынудил преклонить колено в вассальной клятве королю Герейну.
   Рамиро помнит, как вошел с войсками в Большое Крыло: им открыли ворота, капитуляция уже неделю как была подписана.
   На воротах висел мертвый дролери - один из тех снайперов, что прятались с партизанскими отрядами по лесам, обматывая винтовки тряпками, дрались за трон короля людей и погибали наравне со всеми.
   Вы казнили пленного в мирное время, какая гнусность, сказал тогда Хасинто, их командир.
   С дролери мира у меня не будет никогда, ответил ему Макабрин.
   А День ничего не сказал, просто глянул мельком и отвернулся.
   Когда тело попытались снять, оно рассыпались пылью, и ее унесло ветром.
   Рамиро поздоровался и тоже стал ждать, глядя на тяжелые створки с мутными стеклянными оконцами.
   Наконец двери распахнулись и вышел Герейн, одной рукой поддерживая мальчишку. По правую сторону от него шел День. По левую - тонкая высокая дролери, Рамиро видел ее пару раз во дворце; она вроде бы занималась медициной, курировала исследования ордена невениток по восстановлению цветной крови.
   По площади прокатился гул голосов. Родгер дернулся, но не сдвинулся с места.
   - Благородные сэны, - сказал король устало. - От своего лица и от лица Врана я приношу вам свои извинения. Произошла ошибка. Я прошу вас разойтись. Все в порядке. Я обещаю разобраться в этом деле и найти провокатора.
   Он выпустил Стрева, демонстративно отошел в сторону, остановился, глядя в толпу.
   Стрев выглядел ошалелым и помятым, но ступал твердо. На отца он не смотрел - смотрел себе под ноги, словно пересчитывая ступеньки. Светловолосая дролери шла с ним рядом.
   День что-то сказал королю, сжал губы, кивнул. Нашел глазами в толпе Рамиро, просветлел. Прошел мимо старого Макабрина, едва не задев того плечом.
   - Рамиро. Ты что здесь делаешь?
   - За тобой приехал. Во избежание.
   - Приехал, значит. А где твоя машина?
   - Эм-м-м...
   Рамиро вдруг сообразил, что бросил "фризу" около Деневой конторы.
   День фыркнул.
   - Государства рушатся, Вран ест детей, благородные сэны так и рвутся с гиканьем устроить гражданскую войну, и только господин Илен в своем репертуаре. Мчался спасать меня на белом коне, но коня потерял где-то по дороге. Поехали, горюшко, отвезу тебя домой; сейчас эти горячие головы начнут разъезжаться - до машины не доберешься.
   Рамиро покаянно вздохнул и понял, что заготовленная гневная речь куда-то улетучилась. Да, вроде бы все уладилось, Ротгер сажал своего бледного, но вполне невредимого сына в машину; хлопали дверцы, Семилесная наполнилась жужжанием и взревыванием, оживленные голоса возвышались то там, то здесь.
   Гроза, похоже, прошла стороной.
   Он снова вспомнил мертвого дролери на воротах, и, вздрогнув, оглянулся на старого Эмора Макабрина.
   Тот смотрел в спину Дню, и взгляд его был как у голодного хищника за решеткой.

***

   Северное небо приобрело цвет бутылочного стекла. Узкая полоса заката расплывалась над темной морской водой. Застывшие на рейде корабли казались совсем черными.
   Новая платформа, прочно вставшая на четырех опорах у берега острова, сияла огнями, как новогодняя игрушка; спускались к берегу низкие домики поселка.
   Металлический жетон луны четко отпечатался над сопками.
   Видно было, как светится море на шельфе и как это свечение поднимается пластами, опалесцирует, - как полынная настойка, налитая в холодную воду.
   Кавторанг военно-морского флота Найфрагира Гвальнаэ Морван смотрел на рейд, и на душе у него было тягостно.
   Холодало - лето на Севере быстротечно и хрупко; под черное сукно кителя забиралась туманная сырость. На черных, собранных в уставной хвост волосах лежали мельчайшие водяные капли.
   Полуночное море молчаливо летом, обманчиво спокойно, и вроде как дремлет. Слышно только дыхание прилива. Солнце опускалось, и никак не могло опуститься за горизонт.
   Затрещало, сверкнуло над поселком; черно-зеленая вода озарилась красным и золотым - пускали салют.
   - Не любите шумных сборищ? - поинтересовались над ухом.
   Гваль обернулся, глянул - высокий, почти его роста альд подошел неслышно. Белесый, как все они; низкие скулы, глаза светлые, как льдинки... Плащ висит как-то косо, на одно плечо.
   Штатский; корреспондент, наверное.
   - Ага, представляю газету "Полуночный вестник", - покивал белесый, будто прочитал гвалевы мысли. - Простите, что нарушил ваше уединение.
   - Ничего. Я все равно собирался уходить. Пора возвращаться.
   - Вы с "Авалакха"?
   - Нет, с "Дозорного". Старший помощник Гвальнаэ Морван к вашим услугам.
   - Эмм... Асерли.
   Ни родового имени, ничего.
   - Красиво тут, - сказал штатский. - Будто бы и не изменилось ничего. Разве что корабли...
   - "Авалакх" хорош, - честно сказал Гваль. - С тех пор, как он носит на себе противолодочные самолеты, леутцы и думать забыли о том, чтобы нарушать морские границы. У них авиации, почитай, и нет. А первые две вышки они в свое время вдребезги раздолбали, море на самом деле не считается нашей собственностью. Вот только...
   - М?
   - У нас на самом деле тоже нет авиации. Я все думаю - вот рассоримся мы с Даром, король Герейн отзовет своих рыцарей - и будет этот красавец стоять с пустой палубой. Или...
   - Или что?
   - Или нефть кончится, - честно ответил Гваль и снова посмотрел на рейд. - Кому мы тогда будем нужны, со своей сельдью и оловом...
   Зачем я это говорю? Первому встречному незнакомцу, журналисту, черт подери!
   Авианосец "Авалакх", ракетный крейсер "Дозорный" с его новым, еще не испытанным вооружением, которое поставили дролери; его старшие братья "Герцог Лаэрт" и "Айрего Астель"; эсминцы "Удачливый" и "Страж", противолодочник "Орка". Он знал их по именам; глаз привычно цеплял знакомые обводы, память подсказывала данные по водоизмещению, размерам и вооружению.
   Снова грохнуло, золотые и алые искры взвились над поселком в розовое небо, послышались радостные крики.
   "Предаете исконную найльскую гордость и якшаетесь с врагом", - постоянно доносилось из-за самой северной границы. Впрочем, оттуда уже многие столетия не доносится ничего, кроме попреков. Кажется, с того самого дня, когда наш король пропустил к Леуте дарские войска. Семьсот лет прошло как-никак.
   Предаем исконную гордость - зато у нас есть школы, больницы, сильный флот и отличная противолодочная эскадрилья. Пустив ко дну с десяток леутских подлодок, мы заработали себе право строить в Полуночном море все, что захотим. Хоть луна-парки.
   Его неожиданный собеседник разговор больше не навязывал. Наклонился, поднял пригоршню плоских галек и теперь придирчиво их осматривал.
   - Что, не захотите такое писать в вашей газете? - поддел его Гваль.
   - Что? Нет-нет, отчего же. Почему бы и не написать. Я вообще люблю писать, знаете ли. Радость пера...
   Незнакомец, видимо, понял, что несет чушь, и поспешно замолчал.
   Гваль выжидательно посмотрел на него, но тот только пялился на свои гальки. Поджимал губы, хмурил брови, словно решал невесть какую задачу.
   Потом выбрал одну, ловко пустил по воде.
   Плоп-плоп-плоп...
   Судя по шлепанью, камешек пропрыгал шесть раз и затонул.
   Снова взорвался фейерверк, звезды алые и золотые, расплывчатые полосы в темной воде. Праздничная иллюминация на кораблях, острые силуэты сигнальных флагов.
   - Почему Леута так протестует против добычи нефти в Полуночном море? - поинтересовался штатский.
   Плоп-плоп-плоп...
   Семь раз.
   - Формально они ссылаются на древние законы,- ответил Гваль. - На трехдневный срок.
   - Море Мертвых? - журналист оказался знающий.
   - Да. Если плыть три дня на север, то попадешь прямиком в Полночь. Древние предрассудки. Но фактически им просто завидно. Найфрагир развивается рывками, Найгон же застыл в своем почитании прошлого, как муха в янтаре.
   Плоп-плоп-плоп-плоп...
   Девять. Гваль напрягал слух, сам не зная зачем. Тускло-розовое ветренное небо медленно превращало закат в рассвет.
   - Действительно, нелепо, - отозвался штатский. В бесконечных сумерках голос его звучал глухо и печально. - Да и как определить, где граница моря Мертвых. Расстояние, которое рыбацкая лодка пройдет за три дня, линейный корабль покроет за три часа. Не так ли?
   - Так.
   Замах. Удар камня об упругую шкуру моря. Гул. Расходящиеся круги. Взлет, падение, снова удар.
   Алое и золотое снова осыпало небо, и Гваль сбился со счета.
  
  

10

   - Ла-ла-ла, - мелодично пел День, вертя баранку. - Ла-ла-ла-ла-а-а... Берега, корабли...Субмарина любви...
   Рамиро поморщился. По опыту он знал, что когда дролери начинает напевать, настроение у него - хуже не придумаешь.
   - Что такое недовольное лицо? - тут же отреагировал День. - Музыка мешает? Ты прав... - он повертел верньер на приборной панели. - М-м-м-м...
   - А я любила тебья-а-а-а-а-а-а!- взвыла лестанская певица. - Такой любовьу, чистой, как снег, любовью-у-у-у!
   В светлом салоне роскошной Деневой "орки" стало тесно от гудения флейт, боя барабанов и надрывного звона струн.
   - А-а-а-а, любовь моя-а-а-а-а! Как грустила-а-а-а я по тебье!
   - День, ради бога, прекрати, - взмолился Рамиро. - Нам еще полчаса ехать.
   - А что? - дролери поднял бровь, не отрывая взгляда от дороги. - Это же ваше людское искусство. Послушай, как задорно. Особенно вот это. "На причале, на причале чайки белые кричат, носит черные погоны мой любимый на плечах". Блеск! Феерия!
   Рамиро сжал губы и постарался не прислушиваться. Когда Дню попадала вожжа под хвост, проще было перетерпеть.
   - Ты же, пропасть, королевская цензура, - не удержался он через пару минут. - Взяли бы и запретили радиотрансляции с Южного Берега.
   - А мне нравится.
   Рамиро не нашелся, что ответить, и тоже стал смотреть на дорогу. Лестанская певичка хрипло продолжала сообщать, что она все отдаст "за ночь с тобой; возвращайся, милый мой", День рулил и старательно подпевал чистым, прекрасно поставленным голосом, по которому сразу узнаешь выходца из Сумерек. Мир вокруг начал подозрительно напоминать ад.
   - Там тебе в бардачке подарок, - День вдруг прервался. - Вожу-вожу, никак не отдам. Забери. Ты у портного был?
   - Конечно, - соврал Рамиро не моргнув и глазом.
   - Завтра день Коронации, ты помнишь?
   - Конечно.
   Черт, и правда... Вот время-то летит...
   - Ты и рубашки купил?
   - День! После скандала, который ты мне устроил на выставке, я купил две дюжины рубашек. Или три.
   - Надо было тебя вообще убить, и проблема исчезла бы сама собой.
   День мрачно замолчал. Потом тормознул на светофоре и некоторое время сидел, выключив радио. Настала благословленная тишина.
   - Что, все плохо, я так понимаю?
   - Ну, как тебе сказать. По сравнению с тем, что недавно Фервор сделал с одним сагайским атоллом... все просто прекрасно.
   - А если не заниматься аналогиями? Что там с агиларовским мальчишкой?
   - С ним тоже все прекрасно, если не считать того, что его обвиняют в совершении человеческих жертвоприношений и контактах с Полночью. И это подтверждено весьма выразительными фотографиями, на которых у него руки по локоть в крови.
   Теперь уже замолчал Рамиро.
   - Сначала меня вызвал Вран, - сказал День, ни к кому особенно не обращаясь. - И потребовал, чтобы я запротоколировал допрос. Потому что он, мол, никому больше не доверяет, а мне доверяет. Мальчишка был уже без сознания, Вран превратил его мозги в кашу за пару секунд и готов был полезть ему в голову физически, с клещами и долотом. Я побеседовал с Враном и попросил его не делать резких движений. Потом примчался Его Величество король Герейн и потребовал, чтобы я запротоколировал допрос и возможный арест Врана. Я побеседовал и с ним, и также попросил не делать резких движений. Потом они полчаса орали друг на друга. Потом прибыла Таволга... Хорошо, что Вран хотя бы ее послушал и отдал молодого Агилара... То, что от него осталось.
   - В смысле? Мальчишка теперь идиот?
   - Ну, не все так фатально. Тут уже все зависит от него самого. Если раскиснет, превратится в овощ. Возьмет себя в руки - выкарабкается.
   Рамиро молчал, не зная, что сказать.
   - В итоге мне предстоит подготовить такое объяснение высоким лордам, какое они съедят, не очень плюясь. Как-то подсластить грубость Врана, который и не подумал выйти и извиниться, и не потому что слишком горд, а потому что считает это людскими ритуальными плясками, не стоящими внимания. Ну, и по мелочи. Например, уговорить Агилара выдать тело Клена. Нехорошо будет, если он уйдет там... в подвале людского дома.
   Цветная пыль...
   - День, что на самом деле происходит?
   - Я вижу несколько вариантов, - День внял нетерпеливым гудкам и наконец тронул "орку" с места. - Или кто-то пытается испортить отношения Дара и Сумерек, совершая провокации. Или кто-то пытается создать ситуацию, пригодную для гражданской войны. Или...
   - Или что?
   - Что-то третье. Все, что угодно. Но парень действительно убил человека во время ритуала вызова; он указал на своего родича как на организатора, и пока этого родича не нашли. Оперативность, с какой фотографии оказались у Врана, который известен как непримиримый враг Полночи, заставляет думать, что это сделано нарочно. Кто-то предполагал, что старый ворон взовьется и натворит дел. Полуночного может уже не быть в Даре, его могли выдернуть для какого-то конкретного дела - "сходи туда не знаю куда" или "принеси мне мешок золота", что там еще людям бывает нужно?
   - Не знаю.
   - И я не знаю. Так вот, возможно, само по себе жертвоприношение не имеет никакого значения. Ну, труп. Хотя высокие лорды могли бы лучше следить за своими сыновьями... Однако они очень заняты, заседая в совете и решая - так ли страшно мы опасны, предоставляя вам лекарства, технологии и... дружбу.
   - День...
   - Я уже более трехсот лет День. Круглые сутки.
   - Вся эта история похожа на бред.
   - Конечно, - легко согласился дролери. - Только это не делает ее менее опасной.
   Рамиро открыл ящичек, в котором лежал обещанный подарок. В голове толклись обрывки мыслей, никак не желая укладываться в единое целое. Книга в красивом старинном переплете. Он безучастно глянул.
   "Песни Синего дракона". Надо же... Раритет. Сборник найльских легенд; в Даре сто лет не переиздавался.
   Что он знает о Полночи... Демоны... хлопанье крыльев во мраке... нельзя войти без приглашения в дверь чужого дома... Холодный Господин со своей сетью. Зеленоватое сияние, которое иногда видишь в кошмарах... проклятые души... сделки с Полуночью. Ножи.
   "Я помню лета яркий свет и годы впереди, но ледяней и злее всех клинок в моей груди. Я вижу мир как наяву, я слышу пенье вод, и смерть напрасно я зову к себе который год..."
   - Полночь - она же, ну... вроде никак себя не проявляет уже много лет. Трудно поверить, что...
   - Рамиро Илен, - проникновенно сказал День. - Было время, когда тебе трудно было поверить в меня. Если мне не изменяет память, ты все время норовил меня пощупать и приговаривал что-то вроде "мары меня раздери, это же дролери из Холмов".
   - Ну, ты... - Рамиро смутился. Ему ярко представились юные годы, и то утро в лесу после долгого и мучительного отступления, когда на поляну к ним вышло сияющее, как луч, золотоволосое создание, без видимых усилий несущее тяжеленный вещмешок и винтовку, обмотанную тряпками. - Ты, День, - это же ты. Другое дело.
   - Может случиться так, что Полночь тоже может стать "другим делом". - "Орка" остановилась. - Приехали. Вылезай.
   Рамиро посмотрел на дролери. Идеальный профиль, хоть на монету чекань; костюм с иголочки, руки в перчатках лежат на замшевой шкуре руля...
   - Проваливай, - красивые губы сжались. День упорно смотрел на дорогу. - В свете происходящего мне хочется бегать по кругу и голосить, я лучше сделаю это в одиночестве. Чтобы... не разрушать твоих иллюзий.
   Рамиро вздохнул и полез из машины.
   - Книгу забыл. И... Раро.
   - Что?
   - Почитай ее внимательно, подумай. Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полночи.
   - Хорошо.
   - Я говорю серьезно. Если все так плохо, как я думаю, избавься от мальчишки как можно скорее. Верни его обратно в канаву.
   - Угу.
   - Я бы не хотел через некоторое время собирать по квартире твои размотанные кишки.
   - Ага.
   Рамиро захлопнул дверь и пошел к своему подъезду. "Орка" некоторое время стояла на месте, потом бесшумно тронулась и исчезла в путанице переулков.

***

   Экскурсионный автобус шел по левому берегу Маржины, оставив позади и внизу речной порт с лесом желтых грузовых кранов, складами и железной дорогой. Небо над заливом Ла Бока сделалось пустым и золотым, как жерло ангельской трубы. За автобусным окном плыли тесные улицы, перекрестки, стада разномастных машин, рекламные щиты и ранняя иллюминация.
   От старого города остались одни воспоминания. Глядя в окно, он не узнавал ничего, даже силуэта прибрежных скал.
   Южные Уста горели несколько раз, их превращали в руины, отстраивали заново поверх старых фундаментов.
   - Прекрасные господа, взгляните налево, мы подъезжаем к старому замку, одному из самых ярких и хорошо сохранившихся архитектурных памятников Южных Уст. Замок стоит на драконидском фундаменте; таким образом, самые старые его части насчитывают более двух тысяч лет истории. Впервые замок был перестроен Хаспе Наррано, первым лордом Нурраном; сильно пострадал во время нашествия Ньето Браво, восстановлен; южная башня разрушена еще раз во время Изгнания Лавенгов, но также перестроена архитекторами Амано Ливьяно и долгое время использовалась как мескита. В ее очертаниях ясно прослеживаются веяния лестанской архитектуры, такие, как отделка изразцами, луковицеобразное завершение и двойные арки...
   Он не узнал и старый замок Нурранов. Когда-то гордо возвышавшийся над городом на самой высокой точке полудуги, обнимающей южную столицу, теперь он сжался, ссутулился, уменьшился у колен современных зданий. Словно бы врос в землю. Ров исчез, перед распахнутыми воротами на маленькой асфальтированной площади продавали мороженое и фотографировали с обезьянкой. Вместе с группой туристов он прошел во двор, горбато мощенный булыжником (потрепанное, устаревшее новшество; в его время здесь были широкие плиты из серого камня, ровные, как стол). Квадрат донжона едва угадывался в пристройках, Библиотечную башню действительно перестроили в церковь. Часть двора перегорожена кирпичным забором с запертыми глухими воротами, из-за забора торчат строительные леса.
   Музей занимал первый этаж донжона. Большой полутемный холл внутри немного напоминал прежний зал для пиров, но абрис внутренних галерей изменился - они опустились, стали массивней и обзавелись подпорками. Двойной ряд ветхих знамен, свисавших с балок, шевелил сквозняк. Многие гербы незнакомы, но шиты тем же тусклым золотом и выцветшим шелком, что и герб их сюзерена - нуррановский крылатый корабль. Центр залы огорожен бархатными шнурами - напольная плитка там оказалась разобрана, и в широкой яме глубиной почти в ярд сверкала многоцветная мозаика. Недавно восстановленная, как сказала экскурсовод. Более двух тысячелетий назад это был пол драконидского атриума.
   Сняв темные очки, он простоял перед ямой минут десять, дивясь откопанной реставраторами красоте. Он хорошо знал старый замок, но сильно траченные драконидские мозаики встречались только в прачечных и подвалах.
   Потом в зале стало шумно, он огляделся и понял, что потерял свою экскурсию, а вместо чинных туристов зал наполнила ярко одетая ребятня.
   - Дети, дети, не разбегайтесь! Посмотрите сюда, здесь во времена высоких лордов пировал лорд Нурран и его верные. Смотрите, какой большой камин, во время пира прямо в нем жарили целые бычьи туши... Рико, не надо садиться на трон, да еще с ногами. Нет, лорд Нурран был не толстый, это двухместный трон, для лорда и его леди. В каком году рей Ливьяно занял Южные Уста, кто нам скажет? Крита, ты скажешь? Крита! Вылези из камина, ты же не бычья туша!
   Хохот, визг.
   Он двинулся было прочь, но его чуть не сбила с ног влетевшая в залу женщина.
   - Госпожа Алина! Ах, наконец я вас нашла. Госпожа Алина, я забираю Криту.
   - Госпожа Эвита? - Учительница остановилась, окруженная гомонящим выводком. - Что случилось?
   - Пока ничего, слава Господу. - Женщина выдернула из толпы смуглую девочку, с бантами, в оборчатом платьице с фартуком и в спущенных гольфах. Девочка повисла у нее на руке и заныла: "Не хочу домо-о-ой!" - Муж с работы позвонил, велел детей забрать на всякий случай. Госпожа Алина, к вам никаких претензий; беспокойно мне, да и муж звонил...
   - Не хочу домо-о-о-ой!.. Не хочу! Не хочу-у-у-у-у!
   - Я уж перестрахуюсь, с вашего позволения. Пока искала вас, всякого наслушалась. Боюсь, стрелять начнут... Вы бы тоже возвращались, не ровен час...
   Госпожа Эвита удалилась, волоча скандалящую дочку. Учительница растерянно оглядела вверенных ей чад. Чада клубились.
   - Дети, не разбегайтесь... Слышите? От меня ни на шаг! Взяли друг друга за руки! Встали в пары! Дети, мы сейчас вернемся в школу.
   - У-у-у-у! - разочарованно взвыли полтора десятка голосов.
   Он отошел вглубь зала к витринам, подсвеченным электричеством. В одной, среди мятых серебряных кубков, стертых монет и ржавых клинков, разломанных, как хлебцы, на множество кусков, лежал на боку шлем. Его словно ударило по глазам. Кованый, неоднократно правленый, потерявший форму, лишенный наносника. Внутри еще оставались зацепы для подвески. Шлем Лусеро Нуррана или Сакрэ Альбы... у него самого был такой.
   "Предмет неизвестного назначения. Предположительно, ступка. XII в."
   Он отвел взгляд и прошел мимо витрин к выходу.
   Через забор свешивались акации, в перистой их листве терялись спирали колючей проволоки, протянутые вдоль верхней кромки. Крашеные доски могли обмануть кого угодно, но не Ножа - за досками он явственно ощущал железные прутья. Он бы справился с ними, но, конечно, не на виду у всей улицы.
   Надо бы дождаться ночи. Ожидание, скорее всего, будет фатальным. Вполне вероятно, что уже поздно и рейны нет в живых. Увы, он не мог определить, жив человек или мертв, взглянув на его фотографию, как некогда умел делать знакомый маг Амаргин. Но Амаргина теперь даже его паскудная фюльгья найти не может. Придется действовать наобум.
   Он терпеливо двигался вдоль забора. Забор свернул от улицы вглубь дворов, пересек какой-то переулок, уткнулся в стену. Он дал крюка и обошел дома, потом долго искал вновь свернувший забор. Улица, вдоль которой забор тянулся, была почти без машин, зато навстречу двигались люди, по большей части - молодые парни и девушки. Кто-то ехал на велосипеде. Студенты?
   А вот и ворота. За воротами виднелся пустырь с курганами вынутой почвы и несколько дощатых домиков. Ворота пересекал шлагбаум. Сбоку, в маленькой будке, сидел сторож. Студенты выходили именно из этих ворот.
   Он показал сторожу пустой бумажный квадратик с печатью Кампо Селесте, отрекомендовался профессором катандеранского Королевского университета и прошел на раскоп. За грядами отвалов, за дальним кирпичным забором вставал купол-луковка бывшей Библиотечной башни и бывшей мескиты. Сам раскоп располагался на месте сада и части внешнего двора. Рабочий день на раскопе закончился; ребята стаскивали носилки, лопаты и тачки под навесы.
   Он прошагал по деревянному настилу через отвалы и заглянул в глубокий, как пропасть, котлован. С далекого дна росли лабиринты стен и разноуровневых площадок, соединенных деревянными трапами. Трапы, ведущие на поверхность, выволокли у него на глазах - котлован на ночь сделался недоступен. Теперь в яму можно было только спрыгнуть. Неосторожный зевака, забредший сюда ночью, мог в два счета сломать шею.
   Над воротами зажегся фонарь, сразу же за ним, цепочкой, загорелись фонари на улице. В котловане сразу же стало темнее.
   Он двинулся по периметру, по дощатому настилу между краем ямы и откосом отвала, внимательно разглядывая лабиринты фундаментов. Вон в стенах драконидских построек виднеются дыры - то ли древняя система обогрева, то ли выход не менее древней канализации.
   Золотистую ауру он ощутил раньше, чем самого человека. На дне ямы, около черных отверстий, кто-то был. Этот кто-то подпрыгивал на дне, пытаясь уцепиться за край одной из дыр, но все время срывался.
   - Эй! - он присел на краю, - помочь?
   Человек замер, задрав голову. Встрепанный студентик, вихры черные, как у грачонка. На лице - смена выражений, от испуга до облегчения.
   - Да, - шепотом сказали снизу. - Скиньте мне трап. Только не зовите никого, пожалуйста.
   - А что с рукой? - Левое предплечье перевязано грязным лоскутом, из-под тряпок сочится запах крови. Рубашка без рукавов - оба рукава пошли на повязку.
   - Поцарапался, ерунда.
   Ноздри, помимо воли, раздулись, как у охотящегося волка. Кровью пахло сильнее и сильнее. Он оперся ладонью о край и легко спрыгнул вниз, на глубину семи ярдов; паренек только охнул.
   Повязка намокала на глазах.
   - Снимай рубашку.
   Под набухшей повязкой в мякоти предплечья пряталась сквозная дыра - словно проткнули железным прутом. Пытаясь подтянуться, парень растревожил рану хуже прежнего.
   Он без усилия располосовал плотную ткань, свернул тампоном, прижал, затянул.
   - На белом острове лежат ключи вострые... - сказал он без улыбки. - Под ключами... э-э-э-э... Надо же, забыл. Ладно, само остановится. От кого ты прячешься?
   - Добрый господин, - пробормотал парень. - Вы же дарец, по акценту слышу. У нас тут свои разборки, а вам дела до них нет, правда?
   - Ну, как сказать. До некоторых, может, и есть дело. Как тебя зовут?
   - Хавьер.
   - И ты знаешь, Хавьер, куда ведут эти ходы?
   - Я прошлым летом тут копал; вернее, не копал, а в камералке планы чертил и находки зарисовывал. А вам-то зачем?
   Вместо ответа он снял очки и сдернул шляпу. Освобожденные волосы посыпались на плечи. У мальчишки расширились глаза.
   - Добрый господин... Ваше Величество?
   - Высочество, - подсказал он, снимая шейный платок. - Ладно, полезли, нечего рассусоливать, волосы завяжу только. Цепляйся, подсажу.

***

   Рамиро заслышал голоса, даже не открыв еще дверь. Громкий и требовательный женский голос - и время от времени виноватое бурчание баском.
   Лара. Какого ляда она притащилась?
   Он принялся ковыряться в замке, всякий раз ошибаясь и поворачивая ключ не туда. Входить в квартиру ему очень не хотелось. Судя по голосу, госпожа Край была чем-то сильно раздражена и обеспокоена.
   - Вы извините, господин Илен, - послышался за спиной дребезжащий голос.
   Рамиро обернулся. Рядом стояла благообразная старушка - его соседка - с легким пухом тщательно подвитых кудрей.
   - Лара так переживала, дочку свою ищет, а вы, видно, мальчику запретили открывать. Так я ее пустила на балкончик, вы уж не ругайте старуху.
   - Да... конечно. Это вы извините за беспокойство.
   Он наконец совладал с замком и открыл дверь. Общая терраса действительно огибала весь этаж, и на нее можно было пройти из любой квартиры.
   - Отвечай по-человечески, что ты бубнишь, - доносилось из комнаты-студии. - Я же тебя не съем!
   - Здравствуй, Лара.
   Пол усыпан бумажным крошевом, звездочками, листочками, полосками. Ньет резал трафареты для узорных фризов. Пахло горячим парафином. Госпожа Край, великолепная, как всегда, стояла посреди комнаты аллегорической статуей укора. Фолари предусмотрительно отступил за барханчик из обрезков - и там застыл.
   - Явился, - стеклянным голосом сказала Лара. - Ты где был?
   - По делам ездил.
   Она нервно заходила вдоль бумажных заносов, как ходила бы вдоль края сцены. Ласточкины хвосты крашенных в баклажановый цвет волос покачивались. Ньет кинул на художника виноватый взгляд.
   - Что тут у вас творится! Везде грязь, пылища, посуда не мыта, полное ведро объедков! В холодильнике пусто, мальчишка сидит голодный, ребра торчат!
   - Я не голодный.
   - А я тебя не спрашиваю. Ты что себе думаешь, Рамиро Илен? Прислали тебе родственника пожить, так можно над ним измываться? Ты где-то шастаешь, а он за тебя рисует! Свинья ленивая! Эксплуататор.
   - Я не...
   - Помолчи, я сказала! Рамиро, дай мне телефон его матери немедленно, я ей позвоню! Скажу, что мальчик сидит целыми днями один, по квартире разбросаны непристойные рисунки, - она потрясла пачкой зажатых в руке листков, - а ты, вместо того, чтобы с ним заниматься, шляешься целыми днями!
   -  Я...
   -  Заткнись!
   Ньет покорно замолк. Лара тоже прервалась, хмурясь и раздувая ноздри.
   -  Лара, - как можно мягче сказал он. - Что стряслось?
   -  Десире ищу.
   -  Нет ее здесь, - в отчаянии сказал Ньет.
   - Она на вечернюю репетицию не пришла, - Лара опустилась на заляпанный краской табурет. - Девчонка она своенравная, с характером, но репетиции никогда не прогуливает. Она же во втором составе, прима-балерина... Во втором составе!
   Лара повторяла этот второй состав, как заклинание, а Рамиро смотрел на Ньета.
       Я бы не хотел через некоторое время собирать по квартире твои размотанные кишки, - сказали в его голове голосом Дня. И еще: Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.
   Нет, не может этого быть.
   - Я пришла сюда, думала, мальчик знает, они же встречаются. Он мне открывать не хотел. Но ее и тут нет. Рамиро, где она?!
   - Ньет, ты же сегодня виделся с Десире, да? Куда она потом пошла? Кто с ней был?
   - Она пошла наймарэ искать, - в отчаянии сказал мальчишка. - Ну наймарэ. Рамиро... Господин Илен! Я вернулся, а вас нет. К ним наймарэ приходил, полуночный. Я пробовал ее увести. Но она как услышала, сразу обратно кинулась. Они звали его и дозвались.
   - Кого дозвались? Да что ты несешь! Какой наймарэ! - снова напустилась на мальчишку Лара. - Совсем одурели со своими бреднями!
   - Лара, подожди. Не кричи. Ньет, ты уверен, что это наймарэ?
   Фолари кивнул.
   - Что ж ты ее не остановил?
   - Это же ее воля была. Желание, - неуверенно пробормотал Ньет.
   Его потряхивало.
   - Какая, к дъяволу, воля? Хватать и не пускать, уговоров не слушает - силком держать! Она же девчонка, дурочка! А ты пошел домой трафареты резать!
   - Я не понимаю, - сказал фолари ровным голосом. - Зря ты кричишь. Я сказал ей, она знала. Сама ушла. А я пошел домой, ты же сказал делать работу - я делаю. Плохо, что ты на меня кричишь. Ты не прав.
   Глаза его, раскосые щели под встрепанными выгоревшими прядями, потемнели. Он перестал жаться к стене и встал как-то очень прямо.
   - Рамиро Илен, что здесь происходит, - Лара проявила настойчивость, - немедленно объясни мне!
   Рамиро поморщился. У него в голове не укладывалось, что Ньет, такой понятливый и ласковый, которого он кормил бутербродами и учил рисовать, только что отпустил девчонку к твари, призванной кровавой жертвой. И что от твари ждать - понятно даже идиоту.
       - Ты чем думал, каким местом?! - он схватил парнишку за плечо и сильно тряхнул, - паршивец безответственный!
   Тот оскалился, как-то нелепо дернул головой; растрепанные вихры стремительно слипались в топорщащиеся острые перья. Рамиро шатнуло от неслышного, но ощутимого звукового толчка, отнесло к стене. Руку ожгло, она мгновенно онемела; рукав куртки и рубашка повисли стремительно намокающими клочьями. Он попытался сжать пальцы в кулак - и не смог, мышцы не повиновались, рука болталась безвольной веревкой, с которой быстро-быстро капало теплое. В ушах звенело.
   Он обвел комнату темнеющим взглядом - никого. Только Лара, которую распластало по стенке словно ударом волны.
   Набирать телефонный номер левой рукой занятие то еще.
   - Господина Дня, пожалуйста, - быстро сказал Рамиро. - Нет, по важному. Это Рамиро Илен. День, это был наймарэ. Сделайте что-нибудь. Это гребаный наймарэ, и он влетел прямо в химерок. Да, информация абсолютно точная. День, девочка пропала, Десире Край. Найдите ее, пожалуйста! Да, я позвоню. Хорошо. Хорошо. Нет, он, по-моему, сам от меня избавился.
   С рукава капало. Из распахнутой входной двери шел сквозняк. Если бы у Рамиро в мастерской были занавески, они бы вздулись сейчас парусами.
  
  

11

   - Это драконидская отопительная система, - шепотом сказал мальчишка. - Замок потом сверху построили, а первый этаж и подвалы везде старые, им больше тыщи лет уже...
   Пространство, в которое они протиснулись, было низким, не более двух локтей в высоту. Приходилось ползти на животе. Темное, сырое, в воздухе висит запах каменной крошки, затхлости и пыли. Никаких перегородок, во все стороны идут ряды прямоугольных опор; он вытянул руку и пощупал: кирпич, неровные, схваченные цементом швы, ноздреватая поверхность немыслимо древней глины...
       Давно пора заложить все диким камнем, сказал Лусеро Нурран. Они стояли втроем на крепостной стене, и по бухте Ла Бока шли когги с полосатыми парусами, ветер рвал синие вымпелы на мачтах. Дрожь пробирает, когда думаю об этих переходах, - там, внизу. Эхо в подвалах такое гулкое... украдут еще нашего принца.
   Какой я теперь принц, ответил он. Так... название одно.
   А Альба рассмеялся, обнял его за плечи и обругал Нуррана трусишкой. Пора ехать в Катандерану, мое прекрасное Высочество, сорвем тебе звезду с неба. Если будет на то твоя воля.
   Чаячьими голосами пел ветер, и пальцы Альбы подрагивали, как дрожат когти кречета, готового упасть на добычу.
   Ехать - так ехать, что же, а подвалы мы оставим мертвецам и привидениям, улыбнулся Лус, который никогда не был трусом, и не был предателем, а просто был сыном своего отца.
   И тогда когти кречета сжались. И швырнули его в огонь.
   - Сэньо... добрый сэньо... С вами все в порядке?
   Он с всхрипом продышался сквозь стиснувший горло спазм, поднял голову и некоторое время позорно утирался рукавом. Сердце колотилось, болела содранная о камень пола щека.
   - Да... все. Я в порядке. В порядке, - твердо повторил он, не видя ничего из-за радужных кругов перед глазами. - У тебя должен быть... источник освещения.
   - Фонарик.
   - Пускай фонарик.
   Послышался щелчок, и слабый лучик выхватил все те же бесконечные ряды кирпичных столбов и низкий серый потолок.
   Это я мертвец. Это я привидение. Это меня давно надо упрятать в могилу, потому что я почти уже не помню ваших лиц. Я все забыл. Мне восемьсот лет.
   - Чего ждешь, поползли, - сказал он злым хриплым шепотом.
   - Я... я не знаю... куда.
   Мальчишка тяжело дышал рядом, у него, похоже, поднималась температура. Из-под повязки сочился слабый запах крови, мучительно раздражая ноздри.
   Не думать об этом. Думать о рейне. Ей сейчас худо... хуже всех.
   Боль, страх, отчаяние, тоска...
   Каждый полуночный чует человеческое страдание, как оса - потекший от спелости фрукт.
   Как... как стервятник чует падаль.
   Он передернулся от отвращения к самому себе, потом перевернулся на спину и уставился в темноту.
   - Сэньо...
   - Тише. Подожди, пожалуйста.
   Серый тяжелый камень. Дерево перекрытий. Драконидский бетон. Люди, полный замок людей; живая, теплая плоть...
   Мальчишка лежал тихо, стараясь не шевелиться, но в груди у него похрипывало. Ему было жутко и тоскливо - это сбивало.
   Он закрыл глаза.
   Люди, люди повсюду, ждут чего-то, опасаются; их страх сочится сквозь стены.
   Асерли, наверное, блаженствовал бы тут.
   Будь ты проклят, Асерли.
   Будь проклята Полночь.
   Он ждал, чутко всматриваясь в каждую тень, проходящую над ними.
   Я погиб под Маргерией, сказал Лусеро Нурран. Мое тело не смогли опознать и погребли в общей могиле. А где был ты?
   Я погиб в Большом Крыле во время осады, сказал Итан Авероха. Мы держались до последнего. Крепость взяли предательством. А где был ты?
   Я год провел в темнице, в цепях, сказал Сакрэ Альба. А потом жил еще очень долго. И счастливо. Я забыл тебя. Мне все равно, где ты был.
   Я умер, сказал отец.
   Я умерла, сказала Летта.
   Нас не воскресить никакими постановками, никакими спектаклями. Самый лучший режиссер не поможет.
   Резь в груди стала непереносимой, нож дергался под ребрами, как живой; он попытался вдохнуть, - не смог, выгнулся, снова захрипел, царапая пальцами пол. Потом вдруг почуял боль сильнее своей, отчаяние горше собственного.
   Тк-тк-тк, кто-то мерил шагами пол, метался, как зверь в клетке, не зная, где выход.
   Он открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно.
   - Она тут, близко, - сказал он очумевшему от страха мальчишке. - Рукой подать. Ты ведь очень любишь свою рейну?
   - Да.
   - Жизнь за нее отдашь?
   - Да.
   - Это хорошо.
   - Добрый сэньо... вы... вы демон?
   Слабый лучик света дрожал и метался по серому кустарнику опор.
   Как в аду.
   Он усмехнулся.
   - Если даже я и демон. Не все ли тебе равно?
   Они долго ползли, извиваясь между тесно стоящими столбами, как два червя. Преодолеть расстояние, которое пешком можно пройти за пяток минут, оказалось непросто. Хавьер время от времени шипел, делая неловкое движение, пару раз даже всхлипнул.
   Он мельком подумал, что надо было идти одному, но потом решил, что рейна может испугаться и не поверить, а раны... раны в молодом возрасте быстро заживают.
   Над головами послышались голоса. В гулком пространстве под полом звуки разносились великолепно - как в трубе.
   Он знаком велел Хавьеру не шуметь и вслушался снова. Один из голосов показался знакомым. Он слышал его в аэропорту.
   - Рейна Амарела, я ничем не могу вам помочь, - утверждали наверху. - Я лицо неофициальное. Все возможное влияние я употребил на то, чтобы пробраться сюда.
   - Зачем вы пришли? - сипловатый женский голос, очень усталый.
   - Чтобы предотвратить большую беду.
   Шаги. Скрип стула. Тяжелый вздох.
   - Говорите.
   - Рейна, вы в тяжелом положении, но разгуливающий на свободе наймарэ - это беда общая. Возможно, катастрофа. Вы не сможете явиться в срок и отпустить его. Буду честен: скорее всего, вас убьют до того, как этот срок настанет. Простите.
   - Ничего.
   - Услуги, которые я оказываю, не имеют ничего общего с мировыми катастрофами, Ваше Величество. Вы просили связать вас с Полночью, я выполнил вашу просьбу. Но теперь... обстоятельства изменились.
   - Что я должна сделать?
   - Подпишите это письмо. Вот, смотрите, здесь написано, что вы просите и приказываете наймарэ покинуть Серединные земли и удалиться к себе. Я передам вашу волю, и все закончится.
   - Дайте я посмотрю.
   - Прошу.
   - Да... все верно. Видимо, то, что вы предлагаете - наилучший выход для всех. Вы, естественно, не сможете известить адмирала Деречо?
   - Я оказываю только определенные услуги. Их перечень вам известен.
   - Да, конечно.
   Ах, услуги ты оказываешь, сукин кот...
   Он осторожно коснулся плеча Хавьера. Тот подполз ближе.
   - Сейчас я пробью дырку в полу и изувечу этого услужливого господина. А ты выведешь рейну. Она тебя узнает и пойдет за тобой. Понял?
   - Да.
   - Отлично.
   - Но как...
   - С легкостью.
   Он, недолго думая, уперся плечами в каменный потолок и начал распрямляться.
   Иногда неплохо быть давно мертвым. Понятия "тяжелый" и "невозможный"... видоизменяются. Расширяют свои границы.
   Каменная плита с мерзким скрежетом приподнялась, выламываясь из тисков намертво схватившегося раствора. Он отвалил ее в сторону - и впрыгнул в комнату, в облаке пыли и рваной паутины.

***

   ...Осень наполняет собой лес, и лес звенит.
   Небо залито яркой синевой, взметываются вверх стволы деревьев.
   Последнюю неделю было сухо, и палая листва под ногами рассыпается шорохом.
   - Фу, - сказал День и сбросил с плеч тяжеленный рюкзак, примостив меж корней старого ясеня.
   - Что фу, то фу, - Рамиро Илен согласен с ним целиком и полностью.
   В этой части леса тихо: железка проходит севернее, и шум проходящих на Большое Крыло товарняков здесь почти не слышен.
   Только иногда земля содрогается - молча, беззвучно.
   Рамиро подумал, как выглядит этот край с высоты птичьего полета: скалы, холмистые предгорья, перелески, клочья возделанной земли, темные пятна озер и серая сеть дорог.
   День проверил застежки, сел на землю, оперся спиной о рюкзак и устало прикрыл глаза.
   Под глазами залегли тени, острее выступили скулы, волосы потускнели.
   Есть пределы даже дролерийской выдержке.
   - Вступайте в ряды партизанского ополчения, мы обеспечиваем строгую диету и длительные пешие прогулки на свежем воздухе.
   - И посещение основных достопримечательностей центральных областей Дара...
   - ...С последующим их разрушением.
   И приятную компанию, хотел сказать Рамиро, но промолчал.
   - Надо бы палатку поставить, стемнеет.
   - Часа через три обязательно стемнеет.
   Рамиро так устал, что жевал галету из сухпайка как кусок картона, не чувствуя вкуса. Ныла натертая нога - надо бы перемотать портянку, но пока можно не двигаться, боль терпима.
   Над их головами пролетела цапля - изнанка крыльев ярко вспыхнула на солнце.
   День оттянул пальцем ворот гимнастерки, задышал размеренно и глубоко. Винтовку он положил рядом, так чтобы можно было сразу дотянуться.
   Вдалеке ухнул выстрел, залаяли собаки.
   - Опять. Нет, ну который раз уже влетаем. Они тут через каждые полсотни метров, что ли, стоят?
   День, не разлепляя ресниц, протянул к нему руку.
   Тонкие твердые пальцы оплелись вокруг Рамирова запястья с силой, которой никогда не будет у человека. Рамиро привычно закусил губу.
   Ничего не произошло.
   Только вот лай собак стих, в нагретом осеннем солнцем лесу встала тишина, звонкая, до краев полная шелеста листьев.
   День совсем сполз на землю, закинул руки за голову и счастливо вздохнул.
   В вишневых длинных его глазах отражался свет - как в витражных стеклах.
   Рамиро шмыгнул носом - последние несколько раз у него начиналось носовое кровотечение.
   Те же дубы, те же ясени, та же палая листва, чуть пахнущая прелью. Сквозь пропотевшую гимнастерку ощущаешь спиной шероховатости древесной коры, нога саднит и ноет, а может, это не нога, а в плече - прошлогодний шрам от осколка.
   То же небо, тот же холодноватый воздух, который последнее сентябрьское тепло расслоил на пласты, как молоко.
   И мир - тот же.
   Если пройти на север, железной дороги здесь не будет.
   Рамиро несколько раз сглотнул с закрытым ртом - как ныряльщик, опустившийся на слишком большую глубину.
   - Где мы? - спросил он.
   - Не знаю, - беспечно ответил День. - Там, где за нами не охотятся люди лорда Макабрина. И где при удаче меня не прибьют к воротам его крепости. Давай ставить палатку.
   - Это не Сумерки?
   - Ну что ты. Мы в двух шагах от вашего человечьего мира. Чуть дальше, чем могут почуять собаки.
   Рамиро перекатил затылок по стволу, потом тоже сполз на мох и листья, запрокинул голову - из носа все-таки потекло.
   - А вроде ничего не изменилось...
   - Ничего и не изменилось, - сказал День. - Ты изменился, а мир не меняется.
   - Я изменился? - Рамиро прислушался к себе. Кружилась голова и текло из носа. Гудели от усталости мышцы. Ныла натертая нога, а может, плечо. Тупая боль смешалась с усталостью и гуляла по телу, как прибой.
   День засмеялся тихонько.
   - У тебя башка крепко привинчена, Рамиро Илен, зато воображение богатое. И ты не боишься свихнуться. Поэтому тебя можно вытолкнуть за рамки вашего человечьего восприятия.
   -  В другой мир?
   - За рамки твоей человечьей локации, балда. Мир вообще-то един. Серединный мир, Сумерки, даже Полночь - явления скорее социальные, чем географические. Созданные единством живущих в них существ. Любая более-менее крупная группа создает свои правила игры, свои законы, свои рамки, свое видение мира. Ты, надеюсь, не думаешь, что мир таков, каким ты его видишь?
   -  Хм... - сказал Рамиро, жмурясь от кружащейся светоносной сини.
   - Ты видишь всего лишь малую его часть. Да и та порядком искажена заученными с детства правилами твоего социума. Мы все живем в коробочках разного размера, - он услышал, как День усмехается. - С раскрашенными нами самими стенками. И рисунки на стенках принимаем за реальный мир. Мало кто способен выйти наружу, а если выйдет, ему становится худо.
   - Кровь из носа течет?
   - Некоторых плющит и похуже. Говорю же, у тебя голова крепко прибита. Кстати, если попасть из коробочки сразу в другую коробочку - адаптация пройдет гораздо легче.
   - А вы как же? Сумерки - тоже коробочка?
   - Коробочка, ага. Только большая. Побольше вашей. Частично пересекается. Поэтому нам у вас легче, чем вам у нас.
   - Интересно, - Рамиро прикрыл глаза рукой. - А почему так получилось? Зачем коробочек-то понастроили?
   - Так надо же договориться о правилах игры, если живете вместе. Свод правил описывает мир. А любое описание обобщает, упрощает и чего-то не охватывает. Между прочим, рамки восприятия не только ограничивают, но и защищают. Как стены дома защищают от волков, так и границы локации защищают от всякой твари, бродящей снаружи.
   - А как попасть из своей коробочки в другую?
   - Все у нас в голове, Раро, - День придвинулся ближе, наклонился, чтобы его увидели, и постучал себя согнутым пальцем по лбу. - Все границы, рамки, препятствия и каменные стены здесь, у нас в мозгах. Или в том, что их заменяет. Сможешь расширить свой описательный реестр - границы станут преодолимы.
   - Ты меня за руку взял.
   - Я тебе просто помог, вписал в твой реестр еще строчку. Ты ее, конечно, сотрешь, в твоем утвержденном и заверенном списке таких строчек не водится. Но если вписывать ее упорно и достаточно долго, глядишь, она в твоем списке все-таки останется. Сможешь сам сюда ходить, без моей помощи.
   - Правда?
   День улыбнулся. Сморщил нос, не ответил. Убрался из поля зрения. Рядом зашуршала листва, щелкнула пряжка на рюкзаке. Кровь унялась, Рамиро сел и снова прислонился спиной к дереву. Чертова нога. Надо перемотать.
   - Какая гадость эти ваши галеты, - пробурчал напарник с набитым ртом. - Лучше бумагу жевать, честное слово...
   Если задержаться в этом месте на ночь, то на лес опустятся дымчатые сумерки и туман станет холодным, а День исчезнет и вернется только под утро. Пару раз Рамиро находил поблизости оленьи следы, здоровенные, размером с его руку с растопыренными пальцами - а рука у Рамиро была немаленькая. Совы в темноте смотрят кошачьими глазами, на границе сна слышится рычание - ударом, как человеческий вскрик.
   Когда Рамиро был подростком, он мечтал о волшебном. Зачитывался книгами о дролери и Рыцаре-под-Холмом. Мечтал, что когда-нибудь, краем глаза, мельком, - увидит чудо.
   Когда чудо суют тебе каждый день, как пластырь или бутерброд, - сердце начинает сбоить. Разум, впрочем, тоже. Главное - не задумываться.
   Он все-таки зашевелился, носком сапога поддел пятку другого, пытаясь стащить, потом замер, прислушиваясь.
   В небе, нарастая, возник гул. Знакомый до ломоты в зубах. Макабринские "мертвые головы", как они тут оказались? Не одна, - много, целая эскадрилья.
   Не может быть.
   - День?
   Напарник спал на сухом мху, съехав со своего рюкзака, рука откинута, недоеденная галета выпала из разжавшихся пальцев. В синем небе над лесными кронами рокотали моторы.
   - Эй, ясный, проснись! Да проснись же, пропасть!
   Он не просыпался.
   Зато проснулся Рамиро.
   Рокот моторов никуда не делся. Тот самый, узнаваемый: "мертвые головы", не одна, а целая эскадрилья. Грохотало небо, лязгали гусеницами танки, взревывали двигатели грузовиков, гудели клаксоны, неразборчиво вопил громкоговоритель, играла бравурная музыка.
   И боль никуда не делась - теперь не блуждающая, а вполне определенная: ныла исполосованная рука, зашитая вчера в травмпункте.
   Рамиро тряхнул головой, дурной от лекарств и недосыпа; поморщился, оглядел забинтованные пальцы. Скомканная одежда валялась на полу, вся в бурых пятнах. Рамиро добыл из кармана пустую пачку, смял, отбросил. Поднялся, пошатываясь. Спустился с антресолей, забрел на кухню, безрезультатно поискал там.
   Во рту было мерзко, башка трещала. Некоторые лекарства дают похмелье хуже иной арварановки.
   Горячие солнечные квадраты лежали на полу мастерской среди рассыпанных набросков и бумажного крошева. Небо за пыльным стеклом гремело и слепило глаза.
   Вышел на террасу босиком, в трусах и майке, не заботясь напугать престарелую соседку; впрочем, она на своем веку и не то видала.
   Облокотился на широченные перила с балясинами, уже разогретые солнцем. На каменных тумбах в гипсовых вазонах пламенели герани. Кружили голуби в проеме двора.
   С Рамирова восьмого этажа открывался прекрасный вид на канал и университетский парк, за крышами домов вставали шпили высоток, в солнечном мареве терялась вершина Коронады, Королевского Холма.
   Приложил ладонь к глазам - блистающие небеса ревели. Тупорылые подкрашенные солнцем в цвет слоновой кости "мертвые головы" развернули над городом радужный дымный шлейф. Правее, над домами, которые прятали от Рамиро проспект Победы, тяжелые военные вертолеты тащили знамена с гербами высоких лордов. С проспекта доносился лязг гусениц и взрывы ликующих воплей. Там, по Старостержскому шоссе, по Ястребской, по Победе, мимо университетских садов, через Семилесную и Морскую шли танки.
   Музыка и крики "да здравствует!" вдруг рывком приблизились - соседка распахнула окно на кухне, где во всю мочь голосило радио. Шум с проспекта запаздывал, отзывался эхом.
   - Парад техники открыли войска противовоздушной обороны сэна Агилара... На Соборной площади парадные колонны слушателей военных академий, будущих командиров королевских частей и подразделений, добрых рыцарей и храбрых воинов...
  
   Двадцать второго июня тридцать седьмого года приставленные к наградам бойцы диверсионно-разведывательной части сэна Бресса Маренга-Минора, в их числе капитан (а теперь майор и командир роты) Хасинто Кадена и его люди, приняли участие в параде, посвященном коронации и свадьбе Герейна Лавенга, верховного короля Дара.
   Рано утром у Шумаши их встретил дождь, но потом развиднелось; поговаривали, что это Вран наколдовал и разогнал над столицей тучи. Грузовик катился как по маслу, от мокрого асфальта шел пар, вокруг пели, и сверкал умытый город, не тронутый войной. Колонны тех, кто отстоял его, кто остановил мятежников у стен Вышетравы - муниципальных войск, рыцарей лорда Маренга и артеллеристов лорда Агилара - давно прошли мимо Коронады к площади собора Святой Королевы Катандеранской и увезли с собой Дня на броне маренжьего "урса". Горожане встречали дролери восторженными криками и осыпали цветами.
   Грузовик не доехал до площади и остановился в переулках, как и всякий другой затрапезный транспорт, а Рамиро, Хасинто и еще трое их товарищей добрались к месту торжеств по крышам. И до вечера грели животы о прокаленное солнцем железо в компании мальчишек и подростков, передавая по кругу старый полевой бинокль.
   Он тогда впервые въяве увидел Лавенгов, прекрасных, как дролери - истинную дареную кровь, не потерявшую своего блеска - Герейна и его брата-близнеца Алисана. И их тетку, в строгом сером платье и синем плаще ордена святой Невены. Русая девушка, одна из дочерей сэна Кадора Маренга, которую только что коронованный Герейн вывел под руку из церкви, честно говоря, смотрелась бледно на их фоне.
   Потом была официальная церемония присяги, потом речи и награждения, потом на крышу к ним забрался встрепанный, вытаращивший глаза ординарец Кадены и закричал, что Рамиро будет награждать САМ и чтобы он немедленно спускался.
   За два уничтоженных макабринских аэродрома, за Макабру и Калаверу, Рамиро и Дня наградили "Серебряным сердцем" третьей степени - офицерским рыцарским орденом. "Достойный сын своего отца", - сказал Его Величество и пожал Рамиро руку. Рука у короля была узкая, крепкая и сухая, как у дролери, и такая же сильная. У короля было юное лицо и кошачьи глаза, триста лет видевшие другое небо.
   - В небе над городом, - восхищенно орало радио, - "серебряные крылья" эскадрильи тяжелых истребителей выполняют фигуры высшего пилотажа под командованием заместителя Его Королевского Высочества Алисана Лавенга сэна Каселя Морана...
   Рамиро поискал глазами: вон они, идут ромбом, - десяток серебристых красавцев; одновременно заваливаются на правое крыло, дважды переворачиваются в воздухе и расходятся на две пятерки.
   А где сам Сэнни? Рамиро сжал ломящие виски. Ах да, Сэнни нынче на Севере, где "Камана" открывает какую-то по счету газовую вышку, и на этом национальном празднике присутствует король Найфрагира и его орден Рыцарей Моря. Макушка лета, короткое время, когда шельфы освобождаются ото льда. Поэтому Его Величество отдувается тут один.
   В комнате, яростно перекрикивая радио, затрезвонил будильник.
   Рамиро потер лицо ладонью, пошевелил перебинтованными пальцами, поморщился и пошел умываться.
   Живописно-декорационные мастерские Королевского театра занимали в высоту четыре этажа - пятнадцать ярдов не перекрытой ничем вертикали. Рамиро стоял на смотровой галерее и разглядывал сохнущий внизу задник-панораму, вернее, часть панорамы, уместившуюся на выстеленном рыхлой бумагой полу. Средневековый город с вывернутой перспективой, где дальнее изображается над ближним. Диагонали зубчатых стен, красные и золотые кровли, синяя полоса моря, усеянная кораблями, разноцветные паруса спорят с разноцветными вымпелами на шпилях. Стилизация под фресковые росписи храма святой Невены, Госпожи Дорог, и монастыря Асуль Селесте.
   Катандерана восемьсот лет назад.
   Ньет - фолари с набережной, так похожий на вихрастого мальчишку, прогулявшего уроки - расписывал этот задник вместе с рабочими мастерской. Орудовал флейцем на длинном черенке, таскал ведра с колером. Прыгал через мокрое полотно. Лазил на галерею - посмотреть, что получается. Работал в охотку, за бутерброды, за стакан чая с молоком, за местечко на диване под колючим пледом. За сомнительное удовольствие часами пялиться на господина Илена, черкающего по бумажке и грызущего карандаш. За необязательную болтовню вечером и мрачное молчание утром.
   Рамиро расколупал левой рукой новую пачку "Альханес" с черным силуэтом танцовщицы на синем фоне. Вытянул зубами папиросу. Зажигалка выбросила огонек только с четвертого раза.
   Неудобно быть леворуким.
   Пошевелил забинтованными пальцами. Поморщился. Больше тридцати швов. Хирург в ночном травмпункте поднял бровь - такого он еще не видел. "В хлеборезку попали?" - поинтересовался он. "Или с парикмахером подрались?" На бормотание Рамиро, что, де, порезался стеклом, врач сказал: "Не врите. Это бритвы, скальпель или что-то настолько же острое. Если бы вас полоснули по внутренней стороне, вот так вот, от плеча до кисти - до меня бы вы уже не доехали. Вас бы довезли. Утром, вперед ногами. Будете подавать заявление в муниципальный суд или своему лорду?"
   Кому бы подать заявление на собственную дурость...
   Рамиро прошел по галерее в кабинет начальника мастерской, подписал листок заказа, отказался от кофе, отмахнулся от вопросов по поводу перевязанной руки и сбежал на лестничную площадку к лифту.
   Вдоль железной клетки лифтовой шахты, пронизывая все четыре этажа, висела и сохла свежеокрашенная театральная сетка. Черная и темно-зеленая, как водоросли, как тина на затонувшем корабле. На полпролета ниже курили бутафорши, смех гулко ходил по колодцу лестниц. Сквозь фестоны сетки девушки были похожи на русалок.
   Рамиро спустился вниз, пересек двор и вошел в здание театра.
   В малом зале шла репетиция.
   Черный кабинет, на сцене - разомкнутым полукругом - высокие подиумы для чтецов. Центр занимает пандус, длинный скат к авансцене. Лунный луч прожектора выхватил из темноты две приникшие друг к другу фигуры - на верхней точке пандуса идет лирическая сцена, Энери и Летта - Эстеве, звезда Королевского балета и Аланта, звезда восходящая.
   Клац-клац-клац - стук кольца по режиссерскому столику рубит на равные части голос одинокой флейты, заменяющей собой целый оркестр. Это Лара стучит, задавая ритм и отсчитывая секунды.
   Костюмы еще не пошили, Эстеве и Аланта играют в светлых трико; на Аланте вместо юбки - серебристая шаль, обернутая вокруг талии. Светловолосые, юные, они похожи, как брат и сестра; впрочем, они играют брата и сестру, влюбленных друг в друга с детства.
   Энери со своими верными украл Летту со свадебного ложа, увез к лорду Макабрину в Большое Крыло и там обвенчался с ней, нарушив законы божеские и человеческие.
   - Клац, клац, клац, три, четыре, пять, пошел текст!
   - Выйди на свет из холма, - вступает хрипловатый голос актера-чтеца.

- Здесь синица поет.

Всполохом желтым

Растреснулся солнечный колос.

Выйди на свет,

На биение сердца, на голос,

На обещание вечности,

На гололед...

   Рамиро прошел по проходу, остановился у режиссерского столика на уровне шестого ряда. Лара работала, не замечая его. Рядом сидела Креста, она повернула голову и чуть заметно кивнула Рамиро.

- Разве тебе не наскучило в сумраке ждать,

Мучаясь в глине застывшей от снов голубиных.

Слушая воды подземные, так лепетать,

Как наши дети лепечут.

Бессмысленно. Тихо. Невинно.

   - Эстеве, соло!
   Юноша танцует один, увлекая за собой луч прожектора. Танцует для сестры и жены, на виду всего мира, сверкающий и легкий, как звезда. Девушка отступает за край светового пятна, превращаясь в серебряный призрак, в светлую тень. В символ.
   Стук кольца о столик учащается.
   - Бресс, пошел гитерн!
   Глухо, тревожно зарокотали струны, сменив тонкий голос флейты.

- Что же ты? Выйди!

И вот засыпает под хруст

Веток, обглоданных холодом,

В тенях коньячных.

И никогда не проснется.

А холм стекленеет прозрачно

В крепнущей стыни вечерней.

И видно - он пуст.

   - Ритм! - стук кольца учащается. За гранью пятна прожектора множество каблуков ударяет об пол, нарастает ритмичный топот.- Пошли мятежные лорды!
   Из мрака выступают темные фигуры, сдвигаются, отрезая серебряного принца от его избранницы. Эстеве словно волной выталкивает на берег.
   - Стоп! Стоп! - Лара сухо хлопает ладонями, вскакивает. - Где ритм, где темп, стадо баранов, а не мятежные лорды! Где экспрессия, где накал? Где сплоченные ряды? Вы уже на все готовы, вам только надо загнать зверя в ловушку. Вы, гости на свадьбе, сейчас превращаетесь в танковую колонну! Эстеве, ты чертов принц, а не кролик, что ты суетишься? Где сопротивление? Ты же не сразу кувыркнулся на спину, ты забыл, что тебе надо? Какая у тебя цель? Забрать сестру и уехать из Дара к чертовой матери, вот твоя цель! Летта тебе нужна! Летта - и ничто другое! Ты не хочешь ссориться с отцом. В гробу ты видел корону. Ты противостоишь танковой колонне, тебя ломают не танки, а друг, понимаешь? Сакрэ, ты где? Не вижу тебя! Что ты там прячешься, ну-ка, выйди!
   Из толпы вышагнул танцовщик в белом - красивый парень атлетического сложения. Длинные русые волосы завязаны в хвост. А похож на Макабрина, подивился Рамиро. Еще бы макабринский напор ему.
   - Сакрэ, ты пошел на преступление, ты помог Энери украсть принцессу! - кричит Лара, обвиняющее тыча пальцем. - А паскуда-принц хочет смотаться из страны! У тебя есть выбор: ехать с ним и сделаться там телохранителем при бродячем менестреле - или остаться тут, с отцом, и получить вместе с ним полноразмерных люлей от Халега! За предательство, между прочим, высоких лордов вешали в двенадцатом веке! Что ты выбираешь - жизнь изгнанника и беглеца, третьего лишнего при влюбленной парочке или служение новому королю, своему королю? Сакрэ Альба, белый королевский сокол, что ты, мать твою, выбираешь?
   - Ну... - растерялся танцовщик, оглянулся на "мятежных лордов", на Эстеве, явно ища поддержки. - Было же покушение на короля Халега. Ходили слухи, что король погиб...
   - Ты не ищи оправданий, а принимай решение! Ты, наследник Большого Крыла, первый сын лорда Макабрина, капитан гвардии Его Высочества Принца-Звезды! Ты сейчас решаешь один за всех!
   Танцовщик поискал глазами Кресту и увидел, что та согласно кивает.
   - За принца, за собственного отца, за всю страну, - кричала Лара, стуча кольцом. - Потому что ты Макабрин! А Макабрин служит только самому сильному! Макабрин не стесняется брать самое лучшее! Макабрин всегда ставит себя на первое место, всегда и во всем, даже когда служит сильнейшему. Они всегда такие были, они и сейчас, черт их дери, не изменились. Так! Все по местам! Продолжаем! Барто, не спи там; Аланта, ты молодец, но не расслабляйся. Эстеве, на позицию, Бресс, давай вступление. И-и, раз, два, три, клац, клац, клац...
   Танцовщик еще раз беспомощно оглянулся, натолкнулся на жесткий взгляд Кресты и вдруг распрямился, вздернул голову, в единый миг превращаясь в рыцаря и воина.
   Эстеве снова подошел к принцессе, взял ее за руки, улыбнулся. Свет лился сверху, серебряный, неподвижный, как лунный луч.
   - Па-ашли мятежные лорды!
   Рокот струн, нарастающий грохот каблуков.
   - А-а-а-ай! - отчаянный вскрик в непроглядной темноте.
   Эстеве, выпустив руки молодой жены, в два легких прыжка вылетел на середину пандуса, словно приглашая гостей порадоваться вместе с ним.
   - А-а-а-а-ай! - в голосе декламатора рвется предчувствие боли. Он уже ранен, но еще не понял этого.
   Тишина, только грохочут каблуки, отбивая сложный ритм.
   Вот мятежные лорды по ступеням поднимаются к пандусу. Вот они отделяют принца от любимой черной стеной.
   Эстеве танцует, светлый, радостный, сияющий. Кордебалет для него - гости на свадьбе, которые приехали разделить его радость. И Альба - первый его друг и соратник, надежное плечо, нерушимая поддержка.
   Вот он вышагнул из плотной толпы, вот раскрыл объятия, поздравляя. Принц улыбается и ему.
   Грохот каблуков стихает на миг, потом взрывается с новой силой - но теперь в его звучании угроза, бой боевых барабанов, стук конских копыт, хруст пробитых щитов.

- А-а-а-ай! Сокол белый

Мне в грудь ударил!

А-а-а-ай! Зазвенело

Клинком о камень...

   Принц вспыхивает серебряным огнем, мечется, пытается пробиться к Летте, но всякий раз на пути оказывается Альба.
   Преграда. Нерушимая.
   Идем со мной, говорит его танец. Ты будешь нашим знаменем. Ты будешь нашим королем. Ты поведешь нас.
   Все громче, все неистовей грохот каблуков.

- Крыльями небо застит,

Ломая перья.

Белый, как соль морская,

Как зимний берег.

Зачем ты ко мне примчался,

С руки отцовой.

Белый, как пламя, сокол,

Как бред бессонный.

   Пропусти!
   Нет.
   Прошу тебя.
   Нет.
   И принц ударяется о верного друга, как о каменную стену.
   Его отшвыривает с силой, как от удара, спиной вперед, на самый край сцены, туда, где сияет огнями рампа.
   Он неловко и жалко взмахивает руками, пытаясь хотя бы удержаться на краю пропасти.
   Альба, который только что гнал его, как гончая - оленя, как убийца - жертву, останавливается и медленно, торжественно преклоняет колено.
   Мой государь...
   Тишина.
   Вслед за ним опускаются все лорды, почтительно, покорно, приветствуя своего нового короля.
   За ними видна одинокая фигурка Летты. Ее окружает темнота.
   Энери молча смотрит на преклонившихся перед ним вассалов и бессильно опускает руки.

- Зачем же в небе высоком

Летел ты столько?

Хочешь воды, мой сокол,

Как слезы, горькой...

   - Благодарю, всем спасибо. Молодцы. - Лара поднялась из-за своего столика, посмотрела на часы. - Перерыв тридцать минут, потом работаем восьмую сцену.
   - Лара, - начал Рамиро. - Я только спросить хотел...
   Она взглянула на него как на пустое место, взяла со столика исчерканный сценарий, сумочку и прошла мимо, по проходу к дверям.
   На локоть легла отягченная перстнями птичья лапа.
   - Раро, - сказала Креста. Густо подведенные ее глаза сухо блестели, как антрацит. - Десире пока не нашли, знаешь... Ты слышал обращение короля?
   - Нет. Какое обращение?
   - С утра передают. Каждый час. Даже трансляцию с парада прерывали, чтобы обращение зачитать.
   Рамиро помотал головой. Трансляцию он недослушал.
   - Тебя сильно покалечил... этот твой?..
   - Да нет, я в порядке.
   - Нихрена ты не в порядке. - Креста вздохнула. - Бедные дети. Бедная Лара. Не знаю, на чем она держится. Ты видел, как она работает? Позвони господину Дню, пожалуйста, Раро.
   - Конечно, Креста.
   - Держи меня в курсе.
   Он заверил что сделает все возможное и пошел искать телефон.

***

   Сначала она подумала, что взорвался пол.
   Грохот, полетело каменное крошево. Светлая тень взвилась из неровного пролома и кинулась на профессора. Так прыгает кот на зазевавшуюся добычу. Мгновение, и они покатились по полу, сцепившись. Амарела почувствовала головокружение, отступила к стене. Она ничего не пила и не ела почти сутки. Воду ей перекрыли еще вчера - Энриго опасался оставлять видимые следы принуждения, а так - особенно не ограничивал себя.
   Флавен извернулся, подмял незнакомца под себя и надавил локтем на шею. На лбу от напряжения вздулись жилы. С пришельца слетел платок, прикрывавший светлые волосы с металлическим отблеском.
   Герейн? Алисан? Похоже, у нее бред из-за сотрясения мозга.
   - Рейна, госпожа моя, идите скорее сюда, - позвали из пролома.
   Хавьер. Пыльный, встрепанный и замученный. Выглядит даже хуже, чем, наверное, она сама.
   Точно бред.
   - Идите, рейна, пожалуйста.
   Листок с письмом и ее подписью валялся на полу. Рядом, хрипя, катались двое мужчин, ломали друг другу ребра. Она нагнулась и подняла бумагу.
   "Настоящим прошу Совет Ста Семей расположить на территории Марген дель Сур подразделения особого назначения по причине тяжелой политической обстановки и прямой угрозы со стороны властей Дара..."
   Что за черт! Она только что видела совсем другой текст. Вот она - ее подпись.
   - Каррахо!
   Она изорвала документ, размахнулась и изо всех сил пнула в висок благообразного профессора, который с редкостной сноровкой душил нежданного спасителя.
   Флавен обмяк на секунду, незнакомец выкрутился из захвата, перекатился, безжалостно заломил противнику руку. Снова мелькнули сияющие пряди - вихрем. На щеке царапина, в глазах яростный блеск расплавленной серебряной амальгамы. Нечеловеческая, невозможная скорость движений. Человек не может течь как ртуть, избегая жестоких, точных болевых приемов - в глаза, в горло, в солнечное сплетение...
   Все мимо.
   Черт, да они оба - не люди.
   Она стояла как идиотка и пялилась.
   - Рейна, прошу, уходим.
   Серебряный вскочил на ноги, увлекая за собой противника и, не прилагая никаких усилий, швырнул его в стену. Брызнула штукатурка.
   Флавен начал сползать на пол, потом вдруг встряхнулся, мотнул головой и кинулся вперед - как заговоренный.
   Амарела вняла наконец гласу рассудка и полезла в дырку в полу, которая выглядела так, будто ее прошибли динамитом.

***

   Он увернулся от очередного удара, хладнокровно нацеленного в голову. Пропасть, этот человек давно должен лежать на полу грудой переломанных костей. Остывающим трупом. Он знал свои силы.
   Быстрое движение, которое он пропустил, точный удар под колено.
   Этот человек не сумеречный, не полуночный - просто человек. Почему он дерется, как...
   В коридоре послышались голоса: похоже, охрана наконец заинтересовалась тем, что происходит в комнате.
   Он сжал кулак и по-простому ударил противника в грудь, так, что наверняка смял и проломил бы грудную клетку, но того только снова отнесло и швырнуло на старинную фаянсовую раковину. Раздался грохот, полетели осколки.
   Человек помотал головой и встал. Глаза его, темные, окруженные сеточкой морщин, были очень спокойными. Отрешенными. Как небо в пустыне. С подбородка стекала тонкая струйка крови. По скулам шла выцветшая индиговая татуировка, синие точки полумесяцем.
   Ему вдруг стало страшно. Он вспомнил.
   - Какого черта здесь происходит?.. Твою ж мать!
   В комнату вбежали четверо охранников в форме цвета оливы.
   Мгновенная вспышка ярчайшего света. Он не успел зажмуриться и напрочь ослеп. В залившей глаза темноте он различал только смутные ауры и температурные пятна. Грохнул выстрел, запахло кислятиной - кто-то по инерции выстрелил. Лицо ожгло острыми искрами.
   Похоже, охрана тоже ни черта не видит.
   В комнате остались только четыре тени, излучающие испуг и недоумение пополам со злостью.
   Удар, витиеватая ругань, потом стон - кто-то запнулся о вывороченную плиту и рухнул головой вниз.
   Он, двигаясь очень тихо, прошел к темному зеву дверного проема, с силой захлопнул дверь и повернул ключ.
   Слепота оглушала.
   Полуночное зрение, которое он клял и ненавидел, сослужило ему хорошую службу. Из неверных размывчатых красно-зеленых пятен постепенно сложилась картинка.
   Людей в ближайших помещениях нет. Его противник, похоже, скрылся, не будучи уверен в исходе драки.
   А мог бы подстеречь и прикончить. Он на самом деле не слишком хорошо умел драться руками, вот меч или копье - это другое дело.
   Стараясь ступать осторожнее, он пошел по пустому коридору. Поднялся по лестнице.
   Нужно где-то отсидеться, пока не восстановится зрение.
   По правую руку холодело высокое пустое пространство. Он толкнул дверь - не заперто. Гулкое эхо. В приоткрытое где-то окно затекал запах цветов и морской воды.
   Горько-соленый, свежий, давно позабытый, но все еще разъедающий сердце.
   Он наугад прошел к окну, от которого тянуло ночным ветерком, отодвинул пыльную портьеру, толкнул сильнее. Собственная безопасность не слишком его волновала. Что можно сделать мертвецу...
   Хорошо бы ты спаслась, рейна, подумал он. Иногда короли, королевы и принцы совершают непоправимые ошибки.
   Хорошо бы, чтобы ты исправила свою.
   В порту ухнул выстрел - похоже, стреляли с корабля. Потом еще один. И еще.
   Минутное возбуждение драки стремительно угасало, и его снова накрыло стеклянным колпаком безразличия. Он толкнул окно сильнее, вдохнул полной грудью, заполняя легкие ароматом водорослей и йода, цветущего сада и молодой еще листвы.
   Стекло. Глухое, толстенное, пыльное... отделяющее от дыхания жизни, как бабочку в музее.
   Разбить бы его.
   Невозможно.
   - Ваше Королевское Высочество, - учтиво сказали за спиной. - Приветствую.
   Он не вздрогнул, не обернулся.
   У пришедшего ниоткуда была не просто черная полуночная полоса в груди - он весь пылал смоляным текучим факелом, черным маревом, плывущим в неверном отражении внутреннего зрения.
   - Киаран. Что ж, и я тебя приветствую, Киаран. Здрав ли Неблагий двор? Здрав ли Инсатьявль мааб Ингрен, твой отец?
   - Благодарю, и мой отец, и двор его здравы, во славу Высоких Небес.
   Он все-таки отвернулся от окна и слепо смотрел на текущую нефтяным пятном фигуру.
   - Господин наш желает передать послание.
   - Через меня?
   - Он желает обратиться к твоему венценосному родичу.
   В руки его лег скрепленный шнурком свиток
   - Будь счастлив и благ, - сказала тень. - Будь светел и радостен. Наш Господин желает видеть послание донесенным до адресата с возможной скоростью.  - Чуть помедлив, тень добавила, уже без полуночного официоза: - Жаль, я тебя сразу нашел. Тут так интересно... но мой тебе должок - чересчур хороший маяк.
   - Я помню про долг.
   - То-то и оно! - тень рассмеялась негромким юношеским баском.
       И исчезла.
  

12

   Когда они выползли из подвала, снаружи было темно. Амарела повисла на руках, спрыгнула в котлован и подхватила кулем упавшего Хавьера. Тот тяжело дышал и трясся - температура поднималась.
   Амарела сделала несколько шагов и села, привалившись спиной к мокрой глине. Ее не держали ноги, во рту пересохло. Мальчишка свалился рядом. Странно, что охрана еще не стоит на ушах. Умерли они, что ли?
   Южная ночь легла на них как пропитанное запахом роз и лавра ватное одеяло. В черном душном небе просвечивали дырочки звезд.
   Рейна провела рукой по стенке котлована и приложила холодную ладонь ко лбу. В висках стучало.
   - Хавьер. Ты живой?
   Шевеление, невнятное бормотание.
   - Да.
   В порту снова грохнуло. Потом послышалась сухая автоматная очередь. Потом - несколько далеких одиночных выстрелов.
   Что происходит? Что происходит, черт побери, в ее родной стране?
   - Нам надо в порт. Хавьер, ты можешь идти?
   - Да, рейна.
   Ей нужно показаться людям, чтобы они знали, что рейна жива. Обратиться к народу. И связаться с адмиралом Деречо.
       Выбраться из ямы оказалось не так просто. Она кое-как подсадила мальчишку, потом тот приволок и скинул трап.
   - Хороши мы с тобой, - без улыбки сказала она. - Еле плетемся. Знамя поверженной монархии, епрст.
   - Не говорите так, рейна.
   - Извини.
   Автобусы ночью не ходили, ни одна из редких попуток не пожелала остановиться. Мимо промчался открытый военный грузовик, от которого пришлось прятаться в кювете, потом дорога снова опустела.
   Бухта Ла Бока полумесяцем лежала внизу, залитая огнями, казалось - рукой подать.
   Хорошо, что дорога с холма, под горку. Меньше соблазн упасть и помереть.
   В дальнейшем обязательно буду вести здоровый образ жизни.
   - Тот человек... он плакал, - сообщил Хавьер как что-то очень важное.
   - И?
   - Демоны ведь не плачут.
   Она не нашлась, что ответить, и они продолжили ковылять вниз по разбитой дороге, цепляясь друг за друга и поминутно спотыкаясь в темноте.
   На ее глазах мигнула и погасла часть освещенного полумесяца. Северная часть побережья осталась без электричества.
   - Подстанцию вырубили, - машинально прокомментировала она.
   - Рейна, там, наверное, опасно.
   - А куда деваться... У тебя ведь родственники все равно на этой стороне живут.
   - Я с вами.
   - Я так думаю, это Лестан ввел свой "особый контингент". Не дожидаясь всяких идиотских указов.
   - Наши их не пустят.
   Снова выстрелы; потом продолжительный тяжкий грохот - словно ящики с размаху об землю. Серое полотно моря озарилось вспышкой.
   - Хорошо бы, - Хавьер снова споткнулся и охнул.
   - Терпи, - сказала она. - Мы зайдем в "Киль и якорь", и там тебя перевяжут. И положат в койку. Хозяйка - моя... - она подумала, - четвероюродная тетушка, кажется.
   - И замужем за моим троюродным братом. С маминой стороны.
   - Ну вот. Отлично, когда половина жителей твоей страны - родственники. Любой военный переворот может сойти за семейную ссору. И для историков как-то проще...
       "Киль и якорь" - старая, как камни, таверна в северной части бухты - работала ночью. Дверь была распахнута, окна горели. В зале шумели и переговаривались. Кто-то крепко выругался.
   Амарела, поддерживая мальчишку, который под конец пути уже висел на ней тюком, ввалилась внутрь и распрямилась, вцепившись свободной рукой в стойку для одежды.
   Разговоры смолкли.
   - Святой Яго и все морские угодники... - ахнула хозяйка. - Да что же это!
   - Доброй ночи... Нахита, - с некоторой заминкой поздоровалась рейна, припомнив имя. - Извини, что без предупреждения.
   Тесная комнатка с несколькими столами и длинными скамьями была набита битком. Встрепанные черноволосые молодцы в помятом оливковом камуфляже, с оружием. На столах валяются подсумки, разномастные коробки с патронами и стоит выпивка. Сигарный дым плавает синими клубами.
   - Мать моя женщина! - пробасили от стойки. - Вот так чудо.
   - А-а-а! - поддержали из зала, - Рейна! Рела! Живая, парни!
       - Рела с нами!
       Амарела помахала рукой повскакавшим с мест людям.
   - Дайте попить. Нахита, забери мальчика. Он ранен. Пошлите за врачом. И во имя богов - позвони его матери. Она, наверное, с ума сходит.
   Ей в руки сунули холодный мех, она откупорила затычку и смочила воспаленное горло разбавленным вином.
   - Я врач, - со скамьи поднялся длинноволосый парень.
   - Может, само заживет, - заныл Хавьер, несколько ожив. - Я хорошо себя чувствую.
   - Заживет-заживет, вот только я посмотрю что там.
   - Ну-у-у-у-у-у-у....
   - Подковы гну. Пошли, пошли, герой - вколю тебе противостолбнячного.
   Народ засуетился, ей тут же освободили место, подвинули со стола часть хлама, от широты душевной приволокли тарелку с копченой рыбой и миску маринованных острых перцев - рыбаки ласково именовали их "херовзлеты".
   Самое оно после двух суток голодовки.
   Амарела обрушилась на скамейку, уронила голову на руки и некоторое время лежала так. В таверне молчали, переговариваясь шепотом.
   - Доложите кто-нибудь, - пробормотала она, не поднимая головы.
   - Так... лестанцы, рейна. Встали вечером на рейде и стоят там, говорят, что вы их предсмертной волей призвали... Уй! - видимо, кто-то чувствительно пихнул говорившего в бок. - Простите... а теперь пытаются в Ла Боку войти, а мы их не пущаем, значит. Ишь, чего захотели.
   - Заняли набережную и пару кварталов - так шурин мой, Пако, свет им отрубил, - пояснил кто-то. - Пусть теперь побегают впотьмах.
   Толпа одобрительно загудела.
   - Делали заявления от моего имени?
   - Нет.
   - По радио супруг ваш выступал, так он сказал, что вы болеете и при смерти, мы уж скорбеть приготовились, а потом думаем - что-то тут не так, как это наша рейна молодая, здоровая, помирать собралась... сомнение, значит, закралось!
   Снова гудение и смачный хлопок открываемой затычки.
   - Ну спасибо, дорогие мои, - сказала она куда-то в стол. - Сердечно благодарна.
   Главное - не начать биться об этот стол головой.
   - Мне надо позвонить.
   - Телефон на втором этаже, рейна.
   Она побрела к лестнице, стараясь идти прямо. Мысли лихорадочно метались. Энриго предатель, это не новость... Лестанцы не стали дожидаться, пока чертов Флавен притащит им подписанный приказ, и вошли в Ла Боку, уверены были, что дело на мази. Деречо сейчас в Аметисте... что же делать, на кого положиться?
   Спотыкаясь, она заползла вверх по лестнице, туда, где на стене висел черный, тускло поблескивающий телефонный аппарат. Внизу, на первом этаже, беспечно и воинственно шумели, кто-то выпалил в воздух.
   Горячая южная кровь, всегда рады заварушке. Вот только кто-то слишком хорошо спланировал эту конкретную...
   Амарела машинально попробовала застегнуть выдранный с мясом крючок у ворота, вздохнула и стала набирать номер Пакиро Мерлузы, владельца газеты "Наш берег", своего старинного приятеля.
   - ...конечно, Рела, я все сделаю, завтра же будет в газете, если у меня к тому времени останется типография - на нашей улице стреляют! - гудел в трубку Пако. - Я тут намерен засесть с ружьем на балконе. Но сначала все сделаю, как ты сказала. А я-то, старый дурак, некролог написал... нам сегодня прислали официальное извещение... это мы им не спустим! Где ты сейчас, Рела? Я пришлю за тобой шофера! Надо сделать твою фотографию, чтобы дать на первой странице.
   Дзын-н-нь... звякнуло стекло в какой-то из комнат.
   Она почувствовала, как по спине пробежали холодные мурашки. Не выпуская трубки, она кинулась на пол.
   Дзын-нь. Шмяк.
   Короткая автоматная очередь внизу, снова бьющееся стекло, предостерегающие выкрики.
   - Рела! Где ты!
   Потом на нее словно бы обрушился потолок - и стало очень темно.

***

   День молчал, глядя на дорогу; руки в серых замшевых перчатках с силой стискивали руль. День молчал вопреки обычаю уже больше часа, молчание давило, и Рамиро испытывал неодолимое желание удрать из машины или хотя бы провалиться к антиподам.
   Он был кругом виноват.
   В том, что притащил домой фолари; в том, что позволил этому фолари общаться с Десире; в том, что Десире пропала; в том, что фолари взбесился и удрал; в том, что он, Рамиро, напрочь забыл о празднике Коронации, хотя сам напросился; что опять -  в который раз - не озаботился приличной одеждой; что господин День названивал ему с утра, как будто у господина Дня нет других забот; что пришлось собирать ему приличную одежду на живую нитку из чего нашлось у лучшего портного Катандераны, когда они уже категорически опаздывали, черт бы тебя побрал, Рамиро Илен!
   Теперь Рамиро Илен, наряженный в смокинг и затянутый алой фахой, с рукой на полотняной косынке, боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не разошлись вручную сметанные швы.
   Денечка был шикарен в костюме тяжелого матового шелка цвета ракушечного песка, с белой орхидеей, приколотой к лацкану. И мрачен как туча. На лице у него застыло выражение бесконечного терпения. Он даже не донимал Рамиро, выискивая в приемнике лестанскую музыку. Приемник молчал.
   Обращение короля, вспомнил Рамиро. Каждый час передают.
   Левой рукой он нажал кнопку, покрутил колесико, ловя столичную волну. Приемник покудахтал, пошипел, пропел волнующим контральто: "Без тебя-а-а-а!" и, наконец, заговорил суровым голосом:
   - ...чрезвычайного положения в Катандеране. В связи с появлением в городе опасного существа, которое напрямую угрожает вашим детям, в особенности тем, кто принадлежит к молодежному движению "Химеры", я прошу и требую оказывать всяческое содействие муниципальной службе охраны порядка и приданным им специалистам. Я прошу и требую сохранять бдительность и спокойствие до тех пор, пока опасность не будет ликвидирована. Во имя безопасности ваших детей я призываю вас не отпускать их никуда в одиночестве, при любых подозрительных признаках немедленно обращаться в службу охраны порядка. Подписано - Его Величество король Дара Герейн Лавенг, двадцать первое июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года. - И совсем другим - приветливым - женским голосом: - Любезные господа, продолжаем наш концерт. Итак, сегодня для вас поет...
   Рамиро отключил приемник.
   В воздухе вдруг повис нежнейший хрустальный перебор, День свернул к тротуару и затормозил. На торце обтянутого кожей планшета-поплавка мерцал золотистый огонек.
   День откинул крышку, поднял стеклянную пластину - голубой водный отсвет загулял по его озабоченному лицу. Он стянул перчатки и защелкал по клавишам.
   Рамиро опустил стекло, выудил из кармана пачку, выковырял папиросу, добыл огонек с третьей попытки.
   Прогрессирую. Надо попробовать рисовать левой рукой. А что, герой войны и кавалер ордена "Серебряное сердце" господин Кунрад Илен равно владел обеими. А малыш Раро, если верить Кресте, был когда-то левшой.
   - Пропасть, только что передали, что с эскадрильей Его Высочества связь прервалась. Надеюсь, проблемы технические, а не... другие, - День с пулеметной скоростью стучал по клавишам.
   Над головой шелестела листва, в окошко плыл горячий воздух, пахнущий разогретым асфальтом и медом - расцветали липы. Впереди, у перекрестка, перекликались клаксоны.
   - А-а-а! Пустите! Пустите! Гады, сволочи, пустите меня-а-а!
   Кричала девушка.
   Рамиро высунул голову в окно, оглядываясь. Крики неслись из арки, ведущей во дворы. Редкие прохожие останавливались, из дверей ближайшей кондитерской выглянул плечистый парень в белом переднике. Остановилась мамаша с коляской. Остановился усатый работяга в кепке, с деревянным сундучком в руках.
   - Куда вы меня тащите, я ничего не сделала! Отпустите! Мама-а-а!!!
   Рамиро открыл дверь и вылез.
   Из арки вышли двое муниципалов в голубой форме, между ними билась, брыкалась и ехала ногами по асфальту девчонка в расхристанной многослойной одежке. Она вопила так отчаянно, будто ее на казнь волокли.
   - Мамочка! Мама! Не надо! Отпустите! За что!!!
   Сзади дролери в черном комбинезоне с алым значком "Плазмы" на плече вел за руку взлохмаченного подростка. Парень молчал, но перекошенное от боли лицо говорило само за себя.
   Следом из арки выбежал дедок в соломенном канотье и с клюкой, а с ним пара мелких пацанов с черными от йода и старых ссадин коленками.
   - Ведут химерку, посадят в клетку! Ведут химерку, посадят в клетку!
   - Я ничего не сделала-а-а! - выла девочка.
   - Вы тогось! Тогось! - кричал дед, потрясая клюкой. - Куда деток волокете! Дроли, идолы проклятущие! Своих деток нет, наших забираете!
   Заревел младенец в коляске. Залаяла невесть откуда взявшаяся собачонка.
   - Уважаемые граждане! - гаркнул один из муниципалов. - Мы выполняем приказ Его Величества короля Герейна. Просьба содействовать, а не препятствовать!
   - Дети - не преступники, чтобы по крышам их отлавливать! - сказал работяга и поставил сундучок с инструментами у ноги. - И руки им выворачивать!
   - Дроли распоясались, все под себя подгребают, полстолицы купили, творят что хотят! - заорали в толпе. - Люди добрые, неужто позволим? Они в дома вламываются, детей из рук материнских вырывают!
   - Наших детей хватают и тащат!
   - Мама-а-а!
   - Это произвол! Заговор! Пустили козлов в огород!
   - Скоро самим жить негде станет! Все сумеречные скупят!
   Врановский дролери гневно сверкнул глазами, и Рамиро узнал его - Сель, тот самый, который силой увез младшего Агилара.
   - Нам больше делать нечего, как ваши отродья от Полночи спасать! - выплюнул он, раздувая ноздри. Красивое лицо сделалось хищным и яростным. - Вы сами за ними не следите, они передохнут все! Если б мой лорд не приказал - я бы пальцем не пошевелил, пусть бы вас всех Полночь сожрала. А ну, пшел! - это пареньку, которого он держал за руку. - Шевелись давай.
   Тот зыркнул ненавидяще, но повиновался. Рыдающую девицу уже заталкивали в служебный фургон охраны порядка.
   - Ать, дрянь, кусается! - взвыл муниципал, девица рванулась и вырвалась бы, не поставь ей Сель подножку. Она грянулась коленями и ладонями об асфальт, тут же была вздернута под мышки и забила в воздухе ногами. По лопнувшим полосатым чулкам, по разбитым коленям растекались кровавые пятна.
   - Ненавижу! Уберите свои лапы поганые! Не смейте меня трогать! Он вам головы поотрывает, он отомстит за меня! Он будет меня искать! И найдет! И разорвет вас в куски, слышите!
   Вопли доносились глухо - девица бесновалась в запертом фургоне, колотила изнутри по стенкам.
   - Двоих отловили, пятеро смылись, - мрачно доложил Селю второй муниципал.
   - По другим крышам проверьте.
   Сель отошел, так и не взглянув на Рамиро, дергая плечами под черным комбинезоном. Залез в кабину, хлопнул дверью. Фургон зарычал мотором, толпа угрожающе качнулась вперед.
   - Рамиро, иди в машину, - сказали за плечом.
   День стоял рядом, мрачный и недовольный, всем своим видом показывая, что Рамиро опять что-то напортачил.
   - Мы опаздываем. Хватит встревать в уличные свары, тебе не пять лет. Едем, у меня еще дела во дворце, если тебе вдруг интересно. Давай шевелись.
   - Слушай, День, - Рамиро все еще водило от лекарств и недосыпа, и точеный дролерийский профиль двоился в глазах. - Я что-то не припомню, как давно мы женаты?
   - Что-о-о?
   - А то, что хватит меня пилить, как недовольная супруга в период женских неприятностей. Хорош уже.
   День испепелил его взглядом, но Рамиро разозлился и уперся.
   - Знаешь что, поезжай сам, а я пешком прогуляюсь. Давай, не хочу отравлять тебе поездку.
   День молча развернулся, хлопнул дверцей и уехал.

***

   - Вижу затемнение в океане. Нет, сэн Алисан, на подлодку не похоже... идет с глубины...
   - Шумов не слышно...
   - Проверьте.
   - Сильные помехи... сонар чудит...
   - Проверьте. "Камана-три", доложите.
   - Мы не знаем, что это! Большое пятно на границе шельфа, движется быстро. Диаметр около двух километров. Очертания нечеткие.
   - "Камана-три", мы вас не слышим...
   - "Авалакх", ответьте...
   - "Дозорный", как слышите...
   - "Камана-один" подтверждает движение. Поднимайте самолеты.
   В наушниках зашипело.
   Гваль вопросительно глянул на Юго Лакрита, капитана "Дозорного". Тот всматривался в одному ему ведомую точку на границе мели и глубины, потом отнял от лица бинокль.
   В рубке царило тяжелое напряжение - как перед боем.
   - На горизонте чисто.
   - Нет шумов, - виновато сказал акустик, возившийся с аппаратурой. - Все чисто, только гидролокатор скачет... чертовщина.
   - Гваль, поднимай птичку. Проверим.
   - Так точно.
   На "Дозорном" был свой противолодочный вертолет, хотя на "Авалакхе" новехоньких дарских "каман" гнездилась целая стая.
   Скрип, треск, помехи. Белый шум, сквозь который прорываются невнятные выкрики. С широченной, как ладонь великана, палубы авианосца начали подниматься истребители принца Алисана. Четыре "каманы" уже болтались в воздухе, стрекоча винтами и патрулируя границу шельфа.
   - С "Айрего Астеля" подают световые сигналы.
   И впрямь, с борта мигали сигнальным фонарем.
   Эфир забило помехами к чудовой матери. Даже радар показывал какую-то дичь.
   - Велят отходить, - доложил связист. - Да что за черт...
   Эсминец, хорошо видимый на ярком солнце, вдруг странно накренился, завалился на корму, как игрушка, которую тянет под воду разыгравшееся дитя. Над ним пронеслась пятерка истребителей, разошедшихся серебряным тюльпаном. С палубы авианосца поднимались все новые и новые машины.
   Им явно было видно нечто, что не разглядеть с палубы "Дозорного".
   - Боевая тревога!
   Крейсер начал разворачиваться и сниматься с рейда, его качнуло; Гваль почувствовал, что палуба встает дыбом.
   Цунами? Бродячая волна?
   Снаружи доносилось зудение самолетных двигателей и стрекот "каман". Лакрит быстро выкрикивал команды в переговорное устройство. Авианосец на полной скорости шел на открытую воду, оставив конвой. Море словно сошло с ума.
   И тут Гваль увидел.
   К востоку, к западу от кораблей выметнулись из-под воды сизо-черные кольца. Море раздалось.
   На "Дозорный" пошла такая волна, что корабль лег на бок.
   Гваль успел заметить косо мелькнувшую линию горизонта, четкие очертания "Авалакха", дымный шлейф и красное пятно разрыва - заработало орудие на одном из эсминцев.
   Синий косматый утес в струях стекающей воды поднялся в воздух, потом поперек него прошла трещина, "Дозорный" качнуло в другую сторону. Утес раскрылся и сверкнул алым, молочно-белым - острые, невероятного размера лезвия; змеиный раздвоенный язык - как дорога в ад.
   Гваль ощутил лопатками стену и понял, что все это время отступал назад.
   Шум, который перекрывал рокот двигателей и разрывы снарядов, издавала эта тварь, длины которой хватило бы, чтобы обмотать весь остров, вышку, авианосец и конвой.
   Она ревела, вынимая себя из моря и расталкивая огромные боевые корабли с устрашающей легкостью. "Авалакх", который был в высоту как многоэтажный дом, повело, словно щепку. Истребители принца Лавенга на ее фоне казались ослепительно-белыми стрекозами.
   Словно чешуйчатый поток тек из морских вод, вздымаясь кольцами и спиралями, и не было ему конца.
   Один из пилотов не справился с управлением, и на сизо-черной стене, уклоном встающей из моря, расцвела огненная вспышка. Рев достиг запредельной, рассекающей сознание ноты, и вдруг сделалось темным и само небо.
   Борясь с режущими приступами тошноты и головокружения, Гваль ухватился за край пульта управления, кое-как поднял голову и понял, что это не темнота.
   Раненая и уязвленная взрывом тварь раскрыла крылья, подняв в небеса все волны морские. Перевернутый чудовищной волной и рывком, эсминец авианосного конвоя "Айрего Астель", боевой корабль, наилучшим образом приспособленный для водного и воздушного боя, на глазах у Гваля переломился пополам, как ломоть хлеба, и медленно затонул.
  

13

   - Ого! Кого мы видим, да без охраны!
   - Эй, дролечка! Куда это ты, лебедь белая, направилась?
   - Не здоровается, носом крутит...
   - Э, ребята, разве такая фря с нами разговаривать будет? Ни рожей ни кожей не вышли...
   На бортике фонтана перед зданием Управления муниципальной службы расположились молодые парни в белых летных куртках с черными шейными платками и в беретах с черепами - макабринские десантники. Они попивали пиво, ели орешки и мороженое, разглядывали девушек и весело задирали прохожих. Оживление вызвал дролери, появившийся из дверей Управления. Черный комбинезон, значок "Плазмы" на плече, планшет-поплавок в кожаном чехле под мышкой - один из Врановой гвардии, нынче приставленной к муниципалам.
   - Это я-то не вышел рожей? - возмутился здоровенный как шкаф десантник. - Да у меня рожа не во всякое окно пролезет. Эй, Белоснежка, как насчет потанцевать со мной нынче вечером? Танцы-шманцы-ресторанцы?
   Не обращая внимания на гогочущих парней, дролери шел мимо фонтана к проезжей части.
   - Не так надо, болван, - одернул его приятель. - Смотри и учись! Прекрасная леди, я вас ангажирую на сегодняшний вечер!
   Он выскочил на дорожку перед дролери и принялся глумливо мельтешить и кланяться. Дролери остановился.
   Рамиро тоже остановился в двух шагах у фонтана. Рановато они сегодня начали.
   Дролери медленно обвел собравшихся ничего не выражающим взглядом. Глаза у него были как вода, в которую капнули молока - бесцветные и опалесцирующие, зрачков почти не видно.
   - Вы там разберитесь между собой, кто меня приглашает, - сказал он с легким раздражением. - Или лучше очередь определите. А я вечером подойду.
   Потом взгляд его остановился на человеке, сидящем чуть поодаль на гранитном парапете. Макабринский белый китель, орденские планки, по три семиконечных звезды на плечах, фуражка с золотой макаброй, золоченый кортик на рыцарской портупее с бляхами. Нахальным юнцам этот человек годился в отцы.
   Он воевал, подумал Рамиро. Против вот этого самого дролери.
   И мы все очень хорошо знаем, что вытворяли Макабрины с пленными сумеречными.
   Тонкий и угловатый, как подросток, как насекомое, затянутый в черный комбинезон с высоким поясом, с планшетиком под мышкой, дролери подошел к макабринскому офицеру.
   Парни моментально напряглись, подобрались, положили руки на оружие.
   - Привет, Вен, - сказал дролери. - Как нога?
   - Лучше настоящей, - офицер улыбнулся.
   По-настоящему улыбнулся - и губами, и глазами, у него даже лицо посветлело. И сумеречный улыбнулся, тряхнул пепельно-белой, как талый снег, головой и зашагал себе дальше, к глянцево-черному "барсу"-фургону, стоящему у перекрестка. Стукнул дверцей - и машина тронулась.
   - Тю-ю, - протянул мордатый десантник. - Дроля-то, того! Занята дроля. Куда нам с сэном Вендалом тягаться.
   Офицер медленно покачал головой:
   - Спокойно, ребята. Я в ваших ночных развлечениях не участвую. - Усмехнулся. - Вы уж сами разбирайтесь... кто лучше танцует. Или кто куда мордой вышел.
   - Традиция, сэн, - смутился мордатый. - Освященная годами. - Он помолчал, потом вскинул голову: - Сэн, разрешите обратиться?
   - Валяй, обращайся.
   - Личный вопрос задать?
   - Бог с тобой, задавай.
   - Сэн Вендал, а как вы... познакомились-то?
   Его смерили насмешливым взглядом, полковник задрал бровь:
   - Дролерийский снайпер сбил мой "вайверн". Безлунной ночью на высоте две тысячи четыреста футов. Когда мы рухнули вместе с машиной, убил моего стрелка. А я - вот. - Он небрежным жестом приподнял край наглаженной брючины и показал притихшим парням титановый костыль, на который был насажен ботинок тонкой кожи.
   - Сэн Вендал... - мордатый тяжело задышал и набычился. Парни за его спиной переглядывались.
   - Но не стоит слепо ненавидеть их, ребята. - Макабринский генерал-полковник смотрел внимательно на лица молодых. На каждую загорелую, выбритую до блеска напряженную физиономию. - Дролери воевали честно и сражались храбро, получше иных рыцарей. Эта вон маргаритка белая меня подстрелила, а потом два дня тащила на себе, пока я костерил ее по матери и подыхал от лихорадки. И дотащила, надо сказать, правда, малость не на ту сторону фронта... мда. Ну, вот так и познакомились. - Пауза. Генерал-полковник перевел взгляд на сверкающие струи, зажмурился, покачал головой. Потом поднялся, поправил фуражку. - Так что, ребята, - он еще раз оглядел всех, - потанцуйте за меня сегодня.
   - Есть, сэн! - рявкнул мордатый, выпрямился и отдал честь.
   Рамиро проводил бравого генерал-полковника взглядом: тот, постукивая тростью, неторопливо направился к входу в Королевский парк. Хромота его была почти не заметна. Рамиро последовал в ту же сторону, погруженный в собственные невеселые мысли.

 ***

   - Рейна, рейна, очнитесь... - громкий шепот звучал как колокольный набат, часть звуков терялась. Голова была словно наполнена раскаленной лавой. Горло невыносимо драло.
   Дышать было трудно. Древесная труха залепила ноздри и губы, пыль слиплась коркой. Амарела раскашлялась, с трудом поднялась на четвереньки, перед глазами все плыло.
   Хавьер тянул ее за плечи, продолжая трясти. Лицо его было белым, перекошенным, расплывалось, как и все окружающее.
   На мгновение Амареле показалось, что она тонет. Гулкие, подводные звуки, что-то сдавливает лоб и переносицу. Она провела рукой и поняла, что носом идет кровь.
   - Ах-кх-х-кх-х-х...
   Она вцепилась мальчишке в воротник, пачкая его кровью и побелкой. Ей казалось, что она кричит, но почти не слышала своего голоса, ничего не слышала; мир выворачивался, как лопнувший шарик.
   - К Деречо, доберись до Деречо, давай. Свяжись с ним как хочешь. Проваливай! Вылезай на крышу, а то на улице тебя подстрелят. О Господи...
   Она повисла на Хавьере, попыталась встать, ноги подкосились; тогда она сильно пихнула оруженосца, направляя к выходу на чердак.
   Через некоторое время она поняла, что ее рывками волокут по пыльному полу, в ушах мучительно звенело. В кабак бросили несколько гранат, ее контузило взрывной волной.
   - Давай, проваливай, - просипела Амарела. - Я тебе что сказала!
   Хавьер всхлипывал, но волок ее наверх, как чертов муравей. Пришлось отбросить идею помереть и ползти, пытаясь вернуть координацию конечностям.
   Наконец они выбрались на крышу со стороны двора - Амарела отстранено подумала, что розы еще цветут, и ночь звездная, прекрасная, и какого черта все это происходит с ней...
   В квартале напротив горел дом, полыхал факелом. Урывками слышалась автоматная трескотня, одиночные выстрелы, выкрики.
   Амарела привалилась спиной к скату крыши и сглотнула, борясь с головокружением.
   Я не гожусь для этого, не гожусь для войны; какого черта, лучше принимать парады или на худой конец, командовать кораблем, но это... Оглушающая тишина, потом волнами прорываются звуки, тяжелый звон в ушах; первый этаж завален обломками - полчаса назад он был полон живых веселых людей, потом две противопехотные гранаты сделали свое дело...
   Ее начал бить озноб. Хавьер заглядывал в глаза словно издалека, лицо его расплывалось.
   По крыше проползло какое-то темное пятно, Амарела нехотя, с трудом, повернула голову: тот самый веселый парень в мятом камуфляже, который потчевал ее рыбой. Лицо его было такой же белесо-кровавой маской, как, наверное, и у самой королевы; глаза безумные, с темных волос сорвало берет.
   Он что-то сказал ей, но глухота опять накрыла как каменной крышей.
   - Уходите отсюда, - сказала она устало, не слыша собственного голоса. - Хавьер, забирай этого парня - и уходите.
   Парень снова что-то проговорил, приблизив лицо к ее лицу, смуглый и носатый. Винтовка висела у него за плечом.
   - Хавьер, я что сказала? Давай. Двигайте. Я приказываю. Я, все еще рейна Южного Берега, мать вашу за ногу перемать, приказываю отвалить отсюда немедленно. Пошли нахер.
   Мальчишка потянул носатого за рукав, Амарела снова откинулась назад и закрыла глаза. Полежать, ей надо полежать... Пусть придет Деречо и все починит. А она так устала...
   Что-то ухнуло в воздухе, совсем рядом; она не услышала взрыв, но почуяла его всем телом и новой волной дурноты. Рейна безучастно потерла ухо, почувствовала липкое, лизнула - на пальцах была кровь.
   Чертова крыша, слава Богу, опустела. Две черные тени, пригибаясь, пробежали по слабоосвещенной мостовой.
   Амарела неуклюже сползла во внутренний дворик, цепляясь за водосточную трубу, прошла в сад, села. Деревья стояли нетронутые, розы цвели и благоухали. Каменная скамья была цела. Чаша фонтана, усыпанная белыми в темноте лепестками, не разбилась от шального снаряда.
   Рейна сидела на скамье, вытянув ноги и опустив голову, бессмысленно водила пальцем по полированному мрамору и чувствовала великую пустоту. Небо светилось оранжевым, оранжевые блики метались в окне трактира.
   Потом из-под крыши, на которой они только что сидели, вырвались языки пламени, сначала слабые, еле видные, но через несколько минут дом уже полыхал костром - верхний этаж был полностью деревянным.
   Амарела продолжала без движения сидеть на скамье и с тупым любопытством глядела на огонь, пока от жара не начали кукожиться листья на кустах и потрескивать волосы. Тогда она все-таки поднялась и, пошатываясь, побрела к старой набережной. Деревья роняли ей на руки и лицо холодные капли - дождь идет независимо от того, воюют люди или нет. Горящий дом тяжко вздыхал. Во дворах никого не было видно - ни души, только темные древесные громады.
   По улицам, скрываясь в тенях и прижимаясь к стенам, перебежками двигались ее верноподданные. Амарела шла как заговоренная, пошатываясь и ничего не слыша. Наверное, в этой части города лестанцев еще не было - они высадились в новом порту и пошли по городу как по дуге.
   У причала впритирку стояла здоровенная крытая баржа без буксира, на брезентовой крыше нанесены гербы императора Сагая. Крыша в одном месте прорвана, охраны нет - разбежалась, что ли...
   Амарелой руководило желание спрятаться в безопасном месте - чтобы не отыскали. Ей было совсем худо. Вода между каменным краем причала и баржей дышала темной прохладой. Ходили мелкие волны. Город отражался в море, как пышущий жаром горн. Воздух снова осветился огнем близкого разрыва. "Чпок-чпок-чпок", - она не услышала, а скорее угадала звук трассирующей очереди; пули огненными черточками вошли в плоть волн и угасли.
   Пробраться внутрь баржи оказалось несложно. Внутри никого не было, только ровными рядами стояли джутовые мешки и тускло светились несколько шаров, лежащих в плетеных корзинах. Амарела подошла - в шарах была вода.
   Один из них разбился - попало осколком. Светоносная влага текла по полу, подмачивая мешки, впитываясь в щели между досками. Из разорванного мешка просыпалась земля - черная, сырая, жирная, как творог.
   Рейна Южного Берега опустилась коленями на эту землю, а потом свернулась, борясь с тошнотой и желанием закопаться до самых глаз, подтянула колени к груди и следила за тем, как вытекает светящаяся струйка воды из разбитого шара. Потом ее сморил тяжелый сон - или наконец подступило бессознательное состояние. Амарела провалилась в темную, душную, вибрирующую от неслышимых звуков, страшную пустоту.

 ***

   Тенистые аллеи Королевского парка полны гуляющих - рабочий день (у кого он был рабочим) уже закончился.
   Марморита, улица-лестница, выстроенная в стиле "сумеречного деко", с витражными павильонами, с подвесными мостиками, верандами, фонтанами и обзорными площадками, вела из Королевского парка на вершину Коронады прямо через двойной пояс древних стен, над узкими пешеходными улицами старого города, над Белорытским каналом, над старым турнирным полем - и опять через Королевский парк. Она была больше двух миль длиной. Ее украшали вымпелы, флаги и гирлянды живых цветов. Рамиро прошагал сперва мимо одного, потом мимо другого военного оркестра, занявших обзорные площадки; "Лазурные волны" и "Поднебесье" смешивались, к ним прибавлялась музыка из громкоговорителей с улиц, создавая воодушевляюще-праздничную какофонию.
   Широкая терраса, куда по подвесному мосту привела Марморита, была частью дворцового комплекса, построенного после войны. Стеклянная крыша террасы постепенно сделалась потолком холла, а ряды тонких колонн, витражные ширмы с зеркальными вставками и перегородки из живых растений оказались интерьером. Не встретив на своем пути ни ворот, ни дверей, Рамиро вошел в лавенжье гнездо.
   В глубине светлого холла за чередой колонн бродили гости - там была картинная галерея, открытая для экскурсий часть крепости. А перед колоннами за конторкой сидел молодой дворцовый чиновник с выбеленными падающими на плечи волосами. Одет он был по дролерийской моде, и на конторке перед ним стоял поплавок, упрятанный в планшетик вишневого дерева. Голубые отсветы превращали широкоскулое лицо с бледными веснушками в русалочье.
   Рамиро назвался, парень пощелкал клавишами. Брови его поползли вверх, он снова поглядел на Рамиро с новым интересом.
   - Добро пожаловать, господин Илен! Его Величество будет счастлив видеть вас на празднике, - а в глазах так и читалось: "Что за тип, почему не знаю?"
   Видимо, господин глава Управления цензуры и информационной безопасности определил приятеля в какие-то особо почетные ряды.
   Большинство гостей прибыли в автомобилях, поэтому в замок попадали не с пешеходной Мармориты, а с традиционного парадного входа. По галерее, рассматривая картины, прогуливались редкие пары, а чуть дальше, у столика с напитками, толпилась и гомонила группа разной степени знакомцев. Пепельно-серый, с поредевшими патлами, ссутуленный, но по-прежнему шумный Весель Варген - академик, старый преподаватель Рамирова курса. Его седые однокашники, тоже через одного академики - а кто не академик, тот профессор - такие же выцветшие и такие же шумные. Однокашники Рамиро - кто старше, кто младше, а Рив Каленг так вообще однокурсник...
   - Раро, черт пропащий, привет! Вылез-таки из норы! Сто лет твою морду не видел.
   - Привет, Рив. Здравствуйте, мастер Весель. День добрый, прекрасные господа, с праздником.
   - Полюбуйтесь, кто к нам явился! Кто нас, я бы сказал, почтил присутствием! - Весель Варген, даром что согнут возрастом, дотянулся и уцепил Рамиро за лацкан. - Сам придворный художник, господин Илен! Бросивший доверенный ему курс посреди учебного года! Сменивший тяжкий труд преподавателя на лавры и золото королевских заказов!
   - Студенты не ко мне учиться пришли, мастер Весель, а к Риву,- Рамиро по старой памяти принялся оправдываться, хоть знал, что это бесполезно. - Он у них композицию ведет, а я всего лишь живопись.
   - Всего лишь живопись! - еще пуще возмутился старый мастер. - Вы слышите? Всего лишь!
   - Мастер Весель, - Рив криво усмехнулся, - вы Илена уже третий раз ругаете; на весенней выставке ругали и на юбилее Академии ругали. Он осознал и раскаивается. Раро, скажи мастеру, что раскаиваешься.
   - Где он осознал? Где? Вы посмотрите на его рожу, где на ней раскаяние? - академик аж подскакивал от негодования, держась за рамиров лацкан. - На паскудной этой роже написано утомление минувшей ночью! Интерес хлопнуть перцовой арварановки на ней написан, а не раскаяние! А руку чего перевязал? Бурные дебаты в баре?
   Рамиро поспешно отвел взгляд от стола с бутылками и графинами.
   - Из меня плохой преподаватель, мастер, - сказал он покаянно. - И королевских заказов я больше не беру, я не портретист.
   Рамиро бросил преподавание после конфликта со студенткой из семьи высокого лорда, Юфилью Араньен, которой поставил "незачет" на полугодовом просмотре. Девица за пять месяцев не сделала ничего по рамировому предмету и, ссылаясь на беременность, просила хотя бы тройку. Тройку ставят за работу, на которую можно смотреть без содрогания, отрезал Рамиро, а за пустое место я ставлю "незачет". А если молодая леди не в силах учиться, пусть возьмет академический отпуск. С Рамиро разговаривал брат Юфили, который пытался всучить взятку, муж Юфили, сулящий неприятности, декан факультета живописи, проректор, ректор, Рив Каленг и Совет профессоров. На Совете выяснилось, что господин Илен подводит коллектив, порочит репутацию Академии, компрометирует преподавательский состав, портит отчетность, не справляется со своими обязанностями и провоцирует скандалы.
   Рамиро послушал-послушал и соскучился. Ему нравилось рисовать и помогать другим заниматься тем же, а от всех этих игр в поддавки становилось нестерпимо тоскливо. На следующий день он принес заявление и распрощался с преподаванием.
   - С таким покровителем можно и от королевских заказов отмахнуться, - сказал профессор Глев, известный скульптор. - Рисуй себе дролери, они всегда в цене. Непреходящие, как говорит мастер Весель, ценности.
   Рамиро пожал плечами, пожелал всего хорошего и сказал, что спешит, так как его ждет покровитель. Рив Каленг догнал Рамиро у лестницы.
   - Не обижайся на стариков, Раро. Они считают, что ты незаслуженно удачлив. И что ты пальцем не пошевелил, чтобы эту удачу заработать.
   - Они считают, что за меня пальцами шевелит господин День? Может, он еще и рисует за меня?
   - У тебя хорошие картинки.
   - Вот спасибо, а я не знал.
   - Только малость конъюнктурные. Старики так считают.
   - Угу. Картинки очень сильно конъюнктурные, и я сам эту конъюнктуру создал. Рив, а ты знаешь, что худсовет через раз заворачивает мои картинки с фолари? Потому что фолари нелюбимы нашими покровителями. И зачем вы, господин Илен, глупости рисуете, каких-то уродцев с хвостами и чешуей. Это неактуально и никому не интересно. Беда в том, что фолари, черт их дери, нравятся мне не меньше покровителей. У меня полная мастерская никому не нужных картинок, Рив. И несколько конъюнктурных, ага. Которые ездят по выставкам и делают мне имя.
   Только Стеклянный Остров неизменно имеет успех. Стеклянный Остров можно рисовать сколько угодно, это всегда актуально и интересно. Стеклянный Остров, который стал сердцем Сумерек с помощью Лавена Странника и его верных.
   Рамиро остановился перед картиной, которая изображала встречу короля Герейна с лордом Маренгом на реке Оре. Седой лорд, преклонив колено, приветствует братьев Лавенгов в летных комбинезонах, всех троих осеняет рвущееся на ветру белоснежное знамя с распростершей крылья каманой. Знамя держит герольд Королевы, будущий глава Управления цензуры и по совместительству покровитель некоторых художников. За спиной у братьев на фоне открытой "молнии" изображены любовно и тщательно: воспитатель королевских особ, впоследствии частный предприниматель и глава корпорации "Плазма"; его дочь, во время войны - корректировщик огня одного из трех "Глаз Врана", а после - глава охраны корпорации; за ними плечом к плечу - король Моран, дальний родственник господина Врана и первый из присягнувших Лавенгу, и высокие лорды Араньен и Флавен, присягнувшие на Амалерской Встрече.
   Хорошая все-таки картинка, подумал Рамиро. Жизнерадостный колорит, светлая, свежая, многодельная, Врана вон нарисовал похожего, без рисунка с натуры, без фотографии (вместо дролери на фотографиях получаются засвеченные пятна), одной только зрительной памятью руководствуясь... Рамиро написал картину к юбилейной выставке пятилетия коронации, сэн Ларан Маренг-Минор, сенешаль Герейна, купил ее в Королевскую галерею.
   Посыпались заказы... Рамиро даже несколько выполнил. Поправил свое положение. Перестал мотаться наконец по съемным углам, прибрел двухуровневую квартиру-мастерскую на Липовой, с потолками семь с половиной ярдов и большущей террасой. Родительская квартира с войны стояла закрытой, Рамиро не мог ни жить там, ни сдать, ни продать ее.
   Он стоял и думал про до сих пор несмытые бумажные кресты на окнах, про пятнистые от старости занавески, про пыльный отцов кульман, занимающий полкомнаты, про засохшее алоэ на окне и кошачью миску на щербатых плитках кухонного пола. И про материны запасы мыла, сахара и свечек -  если мыши их не съели, под завязку набитые шкафы, бесконечные отрезы страшненького штапеля и фланели, из которых так никогда ничего не сшилось, стеллажи книг с коричневой хрупкой бумагой, брикетики сагайской туши, величайшей в то время ценности; теперь-то эту тушь, свежую, не пересушенную, можно купить в любом художественном магазине.
   Спасибо братьям Лавенгам, что краски и прочее не надо заказывать едущим за рубеж приятелям или скупать ящиками, потому что Макабрины обязательно перекроют Маржину - не сегодня, так завтра - и поставки прекратятся. Или Элспена сцепятся с Югом или с теми же Макабринами и перекроют дорогу на Лагот, или Флавены сцепятся с Элспена... Вариантов, кто с кем сцепится, всегда много, результат один - товаров нет, цены взлетают до небес, мать, как волчица, рыщет по городу в поисках добычи, шкафы забиты мылом.
   Зачем я сюда пришел? Смотреть на старые картинки? Вспоминать про мамины шкафы? Слушать попреки мастера?
   Рамиро мрачно огляделся. Рука болела, хотелось пить и домой. С Днем еще некстати поссорился... Десире надо искать... Ньет...
   Рамиро велел себе не думать об этом.
   Галерея заканчивалась лестницей, ведущей к тронному залу. Как там он называется... Зал Перьев. Оттуда шел гул, там играла музыка, клубились гости и блистали огни.
   Большинство прибывших на праздник разными, не всегда честными путями добивались приглашения, и уж в любом случае приложили массу усилий, чтобы попасть во дворец. Рамиро не мог вспомнить, чего ради он сюда притащился.
   Сокукетсу, наконец всплыло в голове, сагайские растительные божки. Он хотел полюбоваться на сокукетсу. Надо посмотреть, чтобы приглашение зря не пропадало...

***

   В рукотворной Моховой пещере было холодно и сыро. Ньет привычно взобрался на каменный приступок, подтянул колени к груди; мокрая парусина облепила ноги, с футболки текло. Над головой, над сводчатым, сырым, обросшим какими-то клочьями потолком празднично сиял ослепительный июньский день, проезжали машины, проходили разряженные горожане. Здесь же, под землей, была только темная стоячая вода, гулкое эхо и Мох.
   Древний фолари огромным, плоским, коричнево-черным бревном лежал в своей водяной постели и угрюмо слушал Ньета. Ньет и сам толком не знал, зачем притащился сюда, под темные своды. Наверное, желание спрятаться было велико. Ну... и слабая надежда, что древний, все на свете повидавший фолари подскажет, что делать.
   Он сидел, прижавшись лопатками к успокоительно-холодной стене, чувствуя выступы выщербленных кирпичей, таращился в прозрачную для любого фолари темноту и слушал булькающее Мохово ворчание.
   - Ты подумай, что говоришь, Осока, - просипел Мох и шлепнул по воде хвостом. Эхо пошло гулять под сводами, зазвенели капли. - Наймарэ тебе отыскать? Так вылези на белый свет и покричи его по имени - сразу прибежит. Что, имени не знаешь? Вот незадача... Река сама не своя, все кипит, скоро кровь потечет, все из-за твари полуночной, а ты близко к ней подобраться хочешь? Потерял ты свою человечку, забудь накрепко. Он ее давно уже сожрал. И всех нас сожрет.
   - Я про это не спрашиваю, - упрямо сказал Ньет. - Я не боюсь. Скажи, как его найти.
   - В человечьем мире с ума сошел.
   - Мох. Как его найти?
   Темная, затянутая слизью вода вскипела; заметалось, забилось об стены эхо, распахнулась жуткая черная пасть с кривыми зубами - каждый с Ньетову руку. Его швырнуло об стену, провезло спиной по кирпичу. Из гладкого бревнища повылезали роговые шипы, снова ударил колючий хвост; вся пещера заполнилась чешуйчатыми изгибами.
   - Наймарэ? Ар-р-р-р-р-р! Запр-р-р-росто! В Полночи поищешь, придур-р-рок.
   - Мох!
   Ньет взвыл, отперся руками от склизких щупалец; один из шипов ударил близко от головы, покрошил влажный кирпич.
   - Прекрати! Слышишь? Прекрати немедленно! Мох!
   - Ар-р-р-р! Р-р-р-ра-а-а-ар-х!
   Стены ходили ходуном - ярость древнего фолари выбивала куски непрочной кладки, сверху сыпались обрывки паутины, мокрая пыль, обломки кирпича. Раззявленная пасть воткнулась в стену, скрежетнули зубы, Ньет присел, уворачиваясь, перепрыгнул через шипастую конечность, кинулся к выходу, боясь лезть в воду. Когда воздушный карман закончился, оттолкнулся от скользкого настила, прыгнул, плюхнулся, поплыл, отчаянно работая руками и ногами, вырвался на простор Ветлуши, отплыл подальше, оглянулся - из Моховой пещеры вились лапы и щупальца - как веревки с якорями; шла сильная муть.
   Чертов наймарэ. Всех перебаламутил.
   Ньет никогда не думал, что старый, осклизший, как забытое в болоте бревно, и ленивый Мох с полуугасшим сознанием может так разъяриться. Совсем все плохо. Неведомо откуда выползшая Полночь ходила рядом, задевала водяные создания крылом, меняла их непрочное сознание. Мало ей человечьих детей.
   Рядом вскипела вода, запели пузырьки. Кто-то рванул за плечо, больно, не играючи. Ньет огрызнулся, отпрянул, выпуская когти и плавники - как цветок распустился.
   Мелькнуло искаженное злостью личико Озерки - белые нити волос, акульи треугольники зубов, растопыренные пальцы с когтями. За Ньетом волоклась алая взвесь, дымчато растворялась. Он оскалился, принял угрожающую позу. С поверхности воды раздался всплеск - несколько тяжелых тел упали в воду, зеленоватая плоть Ветлуши пошла тугими волнами, которые резью отозвались в боках и во рту.
   Ньет рявкнул на Озерку, пошел круто вниз, ко дну, все больше теряя с трудом сберегаемый облик. Чешуя облепила почерневшие руки, расцвели алым и лазоревым крапчатые плавники, прозрачные водоросли волос рывками тянулись следом - ничего человеческого не осталось в нем.
   В мутной воде промчалось черное тело, взвыли мириады пузырьков, Ньет кинулся, цапнул - захрустело. Он замотал головой, вцепляясь сильнее, вырвал кусок; вода мигом замутилась еще больше, вкус ее стал сладким, густым, кровавым. Его преследователи, еще несколько дней назад мирно игравшие на набережной, проносились сквозь эту муть, как человечьи надводные катера, закладывали широкие круги, не решаясь приблизиться к жертве.
   Потеряли разум - и он вместе с ними.
   Черный фолари еще дергался, терял жизнь из распоротого ньетовыми зубами живота, движения его стали хаотичными, неровными. Озерка вынырнула из бурой мглы, вцепилась в основание плавника, забыв и думать про Ньета.
   Он бросил черного, стремительно ушел в придонный ил, оттолкнулся, поплыл прочь, что было сил. Над ним билось мутное ало-зеленое облако, подсвеченное полуденным солнцем, в него вплывали все новые верткие тени - его народ, его сородичи, привлеченные агонией и вкусом крови.
   Ньет плыл и плыл куда глаза глядят, пока его не вынесло на песчаную отмель вдалеке от набережной. Там он с трудом выволокся на сушу и некоторое время лежал ничком, уткнув лицо в мокрый песок.
  

14

   Смотреть на Сэнни - то же самое, что смотреть в глаза самому себе.
   Герейн знает, что когда они были совсем маленькими, их взяли из мира людей и поселили здесь.
   "За руку вывели из пожара", - говорит бабушка.
   У бабушки летящие серебристо-серые волосы, платье цвета ракушечного песка и гладкая, как сливки, кожа.
   - Бабушка - богиня, - уверенно говорит Сэнни.
   Герейн слушает его, хотя старше на целый час.
   Смотреть на Сэнни - то же самое, что смотреть на быструю речную воду.
   Они часами играют среди расчерченных солнечными полосами каменных плит, прячутся за квадратными подножиями вазонов с цветами. Двор пуст, в нем живут только голуби и тени.
   В громадных, наполненных прохладой комнатах никогда никого нет.
   Иногда они слышат смех. Иногда стон оборванной струны или резкий свист. Иногда разом стекает вереница дней, круглых и пустых, как бусины бабушкиного ожерелья. Каждая бусина отражает целый мир.
   Стекла в окнах, огромных, до самого пола, расслоены цветными полосами. Иногда они вытаивают из рам, как льдинки, иногда схватываются молочно-белой морозной пластиной.
   Смотреть на Сэнни - то же самое, что заглядывать в колодец жарким днем.
   Прохлада, эхо, жутковатая темнота, и там, далеко-далеко, в самой глубине - крохотное отражение твоего лица.
   Иногда Герейну хочется крикнуть и посмотреть, что получится.
   Но он всегда молчит - он на целый час старше брата и будет королем.
   - Вран-тараран! - бессмысленно и весело выкрикивает Сэнни, сидя на самом коньке крыши. Флигели замка загибаются клещами и сгребают к главной башне слепящий под солнцем крошеный мрамор. - Вран-арваран! Вран-колдовран! Вран-трундыран!
   Он болтает ногами, потом встает на узком гребне, балансируя.
   Герейн, задрав голову, смотрит на него из чаши двора, рядом падает синяя летняя тень, и он суеверно отодвигается на ладонь, чтобы не наступить.
   Полуденные твари - самые страшные.
   Одна плавает в пустой чаше фонтана, когда его заливает светом до краев. Другая живет в трещинах между глыб ракушечника и дразнится бронзовым язычком.
   Третья жарким листом дрожит в арке ворот, схватившись лапками за выступы камня. Влетевший во двор всадник на вороном коне прорывает ее насквозь.
   - Вран, Вран! - Сэнни скатывается вниз и исчезает в зелени парковых деревьев - как белочка. Всадник безразлично смотрит ему вслед и спешивается. Герейн вздергивает подбородок и выпрямляется во весь свой невеликий рост.
   - Пора заниматься, - говорит Вран и, не оглядываясь, проходит в главный зал - угловатая, длинная чернота, воткнутая в раскаленное горнило.
   В комнате для занятий пусто и холодно. "Чтобы ничто не отвлекало твой ум", - говорит Вран.
   - Что есть свет?
   - Волна.
   - Что есть волна?
   - Частица.
   - Частица чего?
   - Частица света.
   - Что следует за оградой?
   - Стена.
   - А за стеной?
   - Крепостная стена.
   - А за крепостной стеной?
   Герейн сбивается, переглатывает и смотрит на Врана исподлобья.
   - Что следует за крепостной стеной, мальчик?
   - Великое Ничто, - шепчет он очень тихо и замолкает.
   Скрипит собранная из девяти пород дерева дверь, и в комнату бочком протискивается Сэнни, бесстрашно проходит к своему стульчику и садится. Он терпеть не может Врана, и заниматься его не заставляют, но оставить брата наедине со страшным черным дролери не в силах.
   - Вран-дурындан, - отчетливо артикулирует он за спиной у учителя и корчит страшную рожу.
   Ночью Герейну снятся кошмары.
   Грохот, крики, треск пламени. Каменная башня горит и рушится внутрь себя. Сереброволосая девушка держит их, совсем мелких, за плечи, жмется к прямоугольному зубцу и вдруг рывком падает вниз, в раскрытый зев лестничного пролета, в груди ее стрела - как черная флейта. Волосы и платье вспыхивают, и огонь внизу сглатывает жертву.
   Герейн кричит, моментально хрипнет от чада, жмурится и вцепляется в брата. По щекам текут слезы - черные от копоти.
   Он не умеет звать маму, их мама давно умерла - после того, как родился первый из близнецов.
   Ей, уже мертвой, разрезали живот и достали Сэнни. Он долго не кричал, и невенитки думали, что он задохся еще до рождения, а потом он открыл глаза и улыбнулся.
   - ЧТО ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ? - грохочет черная, в половину главной башни, тень. - ОТВЕТЬ.
   - ЧТО СЛЕДУЕТ ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ, МАЛЬЧИК?
   Герейн невидящим взглядом смотрел в окно галереи, на залитый вечерним светом дворцовый парк. Под ровно подстриженными кустами лежали холодные синие тени, трава же оставалась зеленой. Издалека доносилась праздничная музыка...
   Потом обернулся. Вран спокойно стоял рядом, лицо его было непроницаемо. Глаза - как обсидиановые прорези.
   - Тебя ждут, - сказал дролери. - Давай, молодой король, соберись.
   По галерее прошла дочь Врана, Мораг, высоченная, тощая, с резкими чертами смуглого лица. Черное узкое платье, разрезанное на спине до поясницы, сидело на ней будто форма. Ничего женственного. На плече вместо броши горел значок "Плазмы", только усиливая сходство вечернего платья с униформой.
   Герейн отстраненно подумал, что дролерийские женщины часто кажутся людям некрасивыми. Слишком велика разница в восприятии.
   Воротник-стойка мундира верховного главнокомандующего душил, как железное кольцо. Король привык, что брат всегда рядом в сложные минуты. Сэнни все любили. Он не чурался шумных сборищ, никогда не терялся во время всевозможных выступлений, всегда находил уместные слова и улыбку для каждого.
   А я умею только принуждать. Вранова школа.
   Свои речи молодой король тщательно составлял по правилам риторики и выучивал наизусть. Никаких экспромтов. Принц Алисан не утруждал себя подготовкой, всегда говорил лишь то, что придется на язык. Шутил с девушками, хлопал по плечам молодцеватых рыцарей, фотографировался с детьми.
   Сэнни - моя светлая половина. Солнечный луч, проникающий в темную глубь воды.
   Пилоты "Серебряных крыльев" за него головы бы положили. Все как один.
   Сэнни. Сэнни. Сэнни.
   - Может, обойдется, - неуверенно сказала Мораг.
   Голос у нее был низкий, хрипловатый, как у мальчика-подростка.
   - Нет связи.
   - Это еще ничего не значит. Пропасть, что я тебя утешаю? Подбери сопли.
   Герейн зашагал по галерее, в витражные стрельчатые окна падали яркие закатные пятна, ложились под ноги. Воротник душил. Эрмина Маренга, его супруга, вышла к ним навстречу с небольшой свитой. Светлое прямое, по дролерийской моде сшитое платье облегало ее, как шелковый футляр. Обнаженные плечи и пепельно-русые, поднятые в высокую прическу волосы придавали королеве сходство с северной орхидеей - неяркая, изысканная красота. Нельзя было поверить, что за пятнадцать лет супружества хрупкая Эрмина родила ему четверых детей - и двое получились серебряной, лавенжьей масти. Величайшая ценность.
   - Рэнни... Гости ждут. Прошу тебя...
   Вран и Мораг отступили назад. Герейн учтиво подал жене руку и повел ее в Зал Перьев, где собралась большая часть празднующих. Надо было приветствовать гостей и, несмотря ни на что, начать официальную часть праздника.
   Огромный, с прозрачно-цветным купольным сводом, который поддерживали расходящиеся на тончайшие нити золотые нервюры, Зал Перьев до краев наполняла оживленная и празднично одетая толпа. Рыцари со своими женами и оруженосцами, простые горожане, мастера, представители различных цехов, члены городского Совета, муниципальные и королевские судьи, промышленники и причудливо одетые послы Сагая, Найфрагира, Южного берега, Иреи, Андалана. Послы Лестана и Фервора отсутствовали.
   При дворе Лавенгов теперь приняты были дролерийские обычаи - никого больше не сажали за огромный т-образный стол строго по старшинству и титулу, да и стола этого уже не было, а гости свободно передвигались между изящными столиками с множеством разнообразных закусок.
   Герейн вступил в зал рука об руку с женой, беседы смолкли. Следом за королем шли дролери. Еще в прошлом году на сумеречных смотрели бы с восхищением и благоговейным восторгом, а теперь - слишком много неприязненных взглядов. Слухи передаются из уст в уста, и напряженность в городе растет.
   Впрочем, что Врану до неприязни людей...
   Король посмотрел в зал с тронного возвышения, и ему на мгновение почудилось, что невидимая рука раскачивает незыблемое подножие, как качели. Ночь макушки лета - волшебная, короткая ночь, в которую пятнадцать лет назад он по праву надел корону, -вибрировала и текла вокруг обжигающими и ледяными струями речной воды. Каждая струя - событие. Не стронут ли они с места серебряный венец и не повлекут ли к водопаду?
   Эрмина украдкой глянула на супруга, успокаивающе сжала тонкие пальцы в шелковой перчатке, лежавшие на белом сукне рукава его мундира. Герейн еще раз окинул взглядом зал, расчерченный яркими узорами света, сотни глаз посмотрели на него в ответ. Улыбнулся, учтиво проводил Эрмину к трону - просторному, на двоих, для короля и королевы, - усадил ее, вернулся и начал приветственную речь. Голос его был ясен, размерен и ничем не выдавал тяжелого смятения, царившего в душе. Отсутствие вестей с Севера, смута на Юге, вызывающие тревогу непонятные события последних дней, мрачные предсказания Врана, рост напряженности в отношениях с дролери, недовольство высоких лордов...
   Политическая ситуация в Северном и Южном блоках напоминала огромный бурлящий котел, куда сыплют специи и приправы с десяток поваров сразу - Герейн и сам недавно подкинул туда щепоть жгучего перца. А вот чья рука помешивает это варево?
   Посол Южного Берега, смуглый, темноволосый, еле шевеля губами говорил что-то своему спутнику, Герейн его не узнал. На лице посла с легкостью угадывалась тревога. Неудивительно. О событиях в Южных Устах королю доложили еще ночью, сразу после того, как лестанский десант начал высадку в порту. Он в некотором роде предвидел эти события. Вот только принц Алисан должен быть уже в столице, чтобы правильным образом отреагировать на них.
   Сэнни. Сэнни. Сэнни.
   Что там стряслось?
   - Приветствую вас, прекрасные господа, и спасибо, что пришли поздравить меня с праздником.
   Гости молча внимали. Голос его, ясный, но негромкий, с легкостью разносился по всему залу - тут была великолепная акустика.
   - ...Королевская власть, немыслимая без поддержки высоких лордов, означает для нас единство всего Дара, возращение к легендарным традициям прошлого, стабильность и процветание сильного государства... Солидный технологический рывок, позволивший значительно опередить... экономический подъем... дружественные связи с соседними странами, культурный обмен и взаимопомощь...
   Эту речь он, как всегда, написал заблаговременно и не счел нужным отклоняться от намеченного курса. Неплохая в общем-то речь, довольно связная. Посол Южного Берега из смуглого стал оливково-зеленым, но не утратил вежливо-заинтересованного выражения лица. Посол Сагая, раскосый, чернявый, коротко стриженый, в наглухо застегнутом мундире без всяких украшений, но из шелка немыслимой стоимости, невозмутимо потягивал какой-то напиток. Потрясающее спокойствие - учитывая, что из Южных Уст как раз сейчас идет баржа со священной сагайской землей и ее сопровождает древесный демон-сокукетсу, величайшая ценность, которую только может даровать император Арья своему коронованному собрату. Герейн с помощью этого подарка рассчитывал восстановить Тинту, благословенный и цветущий дарский край, до основания разрушенный войной.
   Говорят, за неудачи сагайский император попросту казнит своих посланников, а вся ответственность за доставку груза лежит на этом невысоком, неестественно прямом человеке. Как он спокоен - стоило бы поучиться. Наверняка знает, что сейчас творится в Южных Устах. Вот не вовремя! Герейн, конечно, предполагал, что заварушка начнется, но не ранее, чем через пару недель... Однако Фервор тоже клювом не щелкает.
   Котел с кипящим супом.
   - Я высказываю надежду на то, что мир и благоденствие...
   Он говорил и говорил, а меж лопатками по спине гулял холодный сквозняк. Из распахнутых окон доносилась музыка и воинственные выкрики - рыцарье гуляет. Воздух сладко пах липовым цветом, и от этого было тошно. Легкий венец Лавенгов, безусловный новодел - серебряный обруч с зубчиками-каманами - сдавливал виски.
   Страшно подумать, что многие поколения королей носили древнюю тяжеленную корону с огромными крыльями по бокам и сложносочиненным верхом - и в самые тяжелые минуты царствования как, должно быть, пригибала эта корона к земле их серебряные головы! Герейн надевал ее только на осенний турнир, во время которого его опоясанные подданные дружно слезали со своих танков, самолетов и боевых кораблей и садились в седла, брали в руки мечи и копья. Каждый рыцарь должен равно владеть всеми видами благородного оружия и время от времени доказывать это.
   Алисан неизменно называл эти турниры "парадными выходами в дурацком". Хотя расшитая и величественная одежда старого времени шла им обоим; да и приятно было поглядеть, как тот же Эмор Макабрин выезжает со своими верными - на здоровенном белом жеребце, со щитом у изукрашенного седла и кованым шлемом под мышкой.
   - Пусть же праздник начнется, - закончил Герейн и позволил себе едва склонить голову: королевское приветствие гостям окончено.
   Добрался до трона и сел, борясь с желанием закрыть глаза. Еще надо будет танцевать с королевой и беседовать с гостями, а то они обязательно заржавеют и испортятся.
   - Вран, - одними губами прошептал он, не оглядываясь: и так знал, что черный дролери неподвижно стоит за спинкой трона, как изваяние. В гробу Вран видал все эти празднества, но считал нужным приходить по каким-то своим, неизвестным причинам. Гости гомонили, оркестр играл вальс, текучий, как вода Ветлуши.
   - Да, Рэнни?
   - Вран, отправь на север ската. Я приказываю.
   Молчание. Оркестр играет вальс.
   - Да, мой король.
   Эмор Макабрин, который с негнущейся спиной ждал окончания королевской речи, скрестив руки на груди, решительным шагом поднялся на тронное возвышение. Будь Герейн котом, прижал бы уши и зашипел - известно, чего эта железнозубая макабра хочет.
   - Ваше Величество, - с ходу взял быка за рога лорд Эмор. - Как вы думаете решать ситуацию с Южным Берегом? Ждете, пока Лестан там закрепится и даст нам под зад? Каждая минута на счету.
   - Совет лордов соберется завтра в полдень, - мрачно ответил Герейн. - Не поверю, что вам не прислали приглашение, добрый сэн.
   Стал бы я раздумывать, если бы принц со своей эскадрильей был тут. А тебе я не доверяю, сам знаешь.
   Доверяй не доверяй, деваться тебе некуда, молодой король, сказали зеленые яркие, ни на год не постаревшие глаза. Давай, скажи, что я тебе нужен. Ну. Отдай приказ.
   - Пятнадцать лет назад я был вынужден принести тебе присягу, молодой король. Не думаю, что моя честь позволит нарушить ее, - сказал он вслух.
   - В давние времена правой рукой короли Дара опирались на Макабринов, и лишь левой - на Маренгов, - неторопливо ответил Герейн.
   И что вы, Макабрины, делали с этой рукой, задери вас полуночные! Иногда по локоть откусите, а то и по плечо... Бесконечные мятежи, заговоры - рычите и шатаете трон уже несколько столетий... И это ведь ты, старый черт, ляпнул во время одной из ваших попоек в Алагранде, что братья Лавенги хороши только на крепкой сворке у твоего сапога - и никак иначе. А мне донесли. Какого полуночного я тебе молодой, мне триста лет!
   - Приказываю, - Герейн холодно и величественно (вранова школа) посмотрел на склонившего седую голову лорда Эмора. - Считать вторжение лестанских войск на территорию дружественной нам страны агрессией по отношению непосредственно к Дару. Рейну Амарелу - безвременно погибшей от рук захватчиков. После публичного изъявления нашей воли незамедлительно приступить к умиротворению и депортации противника. Можете идти.
   Эмор Макабрин выпрямился, отдал короткий поклон, щелкнул каблуками и развернулся, намереваясь покинуть тронное возвышение. На короткий миг король увидел на его изрезанном морщинами и шрамами лице неподдельную, широченную, радостную улыбку.

***

   - Остановитесь здесь. Да, здесь, около Камафейского банка. Обождите, я принесу деньги. У меня нет наличных.
   - Ваше Высочество, какие деньги, о чем вы! Для меня честь подвезти вас! Детям расскажу!
   - О том, что принц разъезжает на городском такси за "спасибо"? Вот уж не надо мне такой славы. Обождите, это приказ. - Он открыл было дверцу, потом повернулся к водителю. - Знаете что, у вас есть шляпа? Я бы не хотел светиться на улице.
   - Шляпа? Ваше Высочество, у меня кепка...
   - Давайте кепку.
   Солнечные очки сохранились в кармане, а свою шляпу он потерял где-то на раскопе. Он подобрал волосы под таксистскую кепку, нацепил очки, пиджак повесил на плечо и закатал рукава рубашки. В зеркальных дверях банка отразился шикарный прощелыга, Асерли был бы в восторге.
   Шифрованную фразу для доступа к счету в Камафейском Западном Банке передал ему альм, голос Холодного Господина. Еще в то время, когда он - уже в качестве Ножа - первый раз возвращался к людям. Судя по всему, счет был открыт чуть позднее его смерти, то есть проценты капали в кубышку около семисот лет. Сумма на сегодняшний день скопилась такая, что, забери он разом все деньги, и Дар, и Андалан получили бы ощутимую экономическую встряску.
   Он догадывался, кто и когда открыл этот счет, на первый взгляд невозможный. Люди Серединного мира знать не знали, что святой Яго Камафейский, дважды магистр ордена кальсаберитов, до своей службы во славу Спасителя был королем Двора Неблагого.
   Интересно, имеет ли Асерли доступ к счету, подумал он, ожидая, пока ему разменяют крупные купюры. Или не имеет, или не брал из него; впрочем, вряд ли это единственный ресурс наличных у Полночи.
   А вот чем Асерли владеет в совершенстве - так это способностью морочить головы и отводить глаза; с такой способностью никаких денег не надо.
   Он поморщился. Надо прекращать это дурное дело. Даже в мелочах. Особенно назвавшись именем Алисана Лавенга.
   - Ваше Высочество, мои благодарности, может, все-таки подвезти поближе? Вы инкогнито, понимаю, но до площади святой Невены я бы вас подкинул...
   - Я пешком быстрее дойду.
   - Вообще-то, вы правы, сэн Алисан, - с сожалением согласился таксист, - с праздником вас, и Его Величество, и Ее Величество, и юных Высочеств! Чтобы мы с вами еще сто раз этот праздник отпраздновали!
   - Благодарю, и вас с праздником.
   Называться чужим именем тоже больше не стоит, хоть оно и позволило ему вернуться из охваченной паникой страны. Все рейсы отменили, в аэропорту царил ад кромешный, однако компания "Южные линии" подсуетилась и выделила несколько самолетов, чтобы вывезти иностранцев, ободрав их между делом как липки. Фокус с пустой бумажкой не прошел, мест не было, желающие уехать лезли друг другу на головы, а он на тот момент с трудом отличал человека от столба.
   Но не все рвались прочь от стрельбы и взрывов, кое-кто с не меньшим пылом пытался проникнуть в страну. У перегороженных служащими в оливковой форме терминалов он услышал отчаянный вопль: "Ваше Высочество! Сэн Алисан! Прошу помощи, Ваше Высочество!" За передвижными железными барьерами кто-то подпрыгивал и размахивал руками.
   "Замолвите за меня словечко, Ваше Высочество! Я Вильфрем Элспена, свободная пресса, мне очень нужно попасть в город!"
   Имя праправнука расчистило дорогу и "свободной прессе", и ему самому, поместив журналиста в путаницу простреливаемых переулков, а его самого - в перегруженный самолет. Но в результате все равно - больше суток задержки.
   Спрятанный за пазуху свиток холодил грудь. Может, он начертан на коже какого-нибудь полуночного зверя, но, скорее всего, это обычный ягнячий пергамент, писанный рукой Киарана под диктовку альма. Почему Холодный Господин не отправил альма лично к нему - бог весть. Говорят, Холодный Господин не пересекает пределов Полуночи, а альмы - всего лишь проекции его воли.
   А вот почему Киарана послали передать письмо именно ему, а не самому Герейну - интересный вопрос. Но ответ на него - это ответ, почему и для каких целей он, Нож, вновь оказался в мире людей.
   Ножам инструкций не дают. Ножи - не альмы, у Ножей есть свободная воля, человечье право орудовать на человечьей территории и прочие - вожделенные для полуночных - плюсы.
   Но инструкций не дают, нет. Сам думай, зачем ты здесь, и что от тебя хочет Холодный Господин.
   Он дождался зеленого света и перешел дорогу под льющуюся из репродукторов оркестровую музыку. Миновал украшенную гирляндами и бегающими огоньками арку - все, что осталось от Башни Роз, некогда замыкавшей первый ярус стен. Вместо стен сад Королев окружала теперь ажурная кованая ограда, заплетенная вьющимися розами и плющом. Город сильно переменился, но любимый садик сестер, слава богу, оставили на месте. Все те же розы, те же яблони, те же липы, тот же шпиль маленькой часовни среди темных крон, тот же зубчатый край крепостной стены над кронами. Шпили и кровли цитадели подсвечены прожекторами, и старая крепость золотым островом парит в синеющем сумеречном небе.
   На северо-западе льдисто сверкал кристалл нового дворца. Каскады стекла и огней, невесомый, как инверсионный след, мост Мармориты, ступенчатые террасы, где стенами служат полотнища и ленты летящей с вершины озаренной электричеством воды, а крышами - висячие сады.
   Это более чем впечатляло.
   Кованые ворота в сад оказались открыты, на небольшой площадке под липами на белом экране крутили кино - хронику времен войны. В стрекочущей будке над площадкой сидел механик, сизый мерцающий луч резал сумрак под липами, репродуктор играл марш, а по белому полю, по серой сухой земле шли танки с рыцарскими гербами на броне. За ними бежали люди с винтовками, перекошенный горизонт вспухал взрывами, летела земля, кто-то прыгал в окопы, дергался пулемет с плоским, как консервная банка, магазином, вставала на дыбы и била копытами лошадь, тяжелая длинноствольная пушка заваливалась набок, снова разрывы, разрывы, разрывы. Панорама леса, перемолотого в кашу. Опять танки, перемежаемые набитыми солдатами грузовиками. Черный дрожащий экран, белые буквы "Ютт, Искра, Перекресток. 16-я танковая дивизия лорда Стесса, прорвав оборону противника на реке Чире, идет на соединение с армией лорда Маренга".
   Он обнаружил вдруг, что тяжело дышит, а во рту пересохло. Он стиснул кулаки, жадно глядя на ползущие по экрану тяжелые машины. Даже не понял сразу, почему так разволновался, что такое с ним.
   Вот мое место.
   Вот оно! В боевой машине - как на рыцарском коне; грохот мотора - как победный рев; чтоб прыгал горизонт и воздух пах дымом. Чтобы был враг, и чтобы бить его, рубить, стрелять, нажимать... на что там нажимают; чтобы железная туша содрогалась, изрыгая огонь, и фонтаном взлетала земля, и летели обломки, и куски брони, и весь мир вставал дыбом и падал ниц перед тобой.
   Он опомнился, тряхнул головой и двинулся по дорожке вглубь сада. Если тут все сохранено, как он помнит, то дорожка приведет в аптекарский огород и к оранжереям, а через оранжереи можно пройти в крепость.
   Синеватую с пурпурным оттенком ауру дролери он заметил издалека. Остановился. Прийти к Лавенгам и не нарваться на дролери - задача почти нерешаемая. Легче было рейну Амарелу выковырять из-под земли.
   Он отступил за угол оранжереи, разглядывая сквозь стекло парочку бредущих по дорожке женщин. Они увлеченно беседовали, и только поэтому одна из них, тонкая золотая дролери, не заметила его.
   Зато он узнал вторую.
   Сестра Вербена. Триста лет назад бывшая Старшей Сестрой-Хранительницей монастыря святой Невены и диаконисой собора святой Королевы Катандеранской, она с тех пор ничуть не изменилась. Сестра верховного короля Гетена, тетка кронпринца Элета, принцев Рема и Ренарда и принцессы Энны, убитых на осенней охоте в праздник Второго Урожая. Все, что случилось после, историки назвали Изгнанием Лавенгов.
   Двоюродная тетка принцев Герейна и Алисана.
   За месяц до осеннего равноденствия он пришел к ней и говорил о надвигающейся грозе. Доказательств у него не было, только острое полуночное чутье. Иногда отчуждение может сыграть добрую роль и помогает наблюдать течение жизни со стороны. Нож ясно видел темнеющий горизонт, но не мог предугадать, насколько страшной будет буря. В тот черный год он ожидал максимум дворцового переворота, а случилась безжалостная резня, спровоцированная и оплаченная Андаланской церковью и лично примасом.
   Старшая Сестра сперва осенила его сантигвардой, потом велела поклясться на Святой Книге Книг. Недоверие смотрело из ее глаз. Спасибо, что не отдала полуночного гостя псам-перрогвардам, дарскому отродью кальсаберитского ордена.
   Спасти Гетена и его детей не удалось. Но накануне осеннего празднества маленькие близнецы Герейн и Алисан в обществе Старшей Сестры-Хранительницы оказались не в лесу под Иволистой, а в вышетравском монастыре. Это дало им фору в два дня.
   Он спешил к ним, последним из сереброволосых потомков Лавена Странника, на помощь, но пушечное ядро под стенами монастыря в тот раз положило конец его метаниям.
   Теперь, спустя триста лет, мальчики счастливо правят в Катандеране, спасенные не им, а каким-то чудом возникшими из легенд альфарами, Королевой, неукоснительно соблюдающей договор. Тот договор, который когда-то связал ее и первого из Лавенгов. Договор, на котором держится Дар. Который не позволил стране исчезнуть, развалиться на части за время феодальных неусобиц и безвластия.
   О том, что у невениток есть возможность докричаться до Сумерек, даже он, бывший наследник трона, не знал.
   Женщины приближались, он отшагнул назад. Как бы миновать их... Дролери тут же поднимет тревогу, да и для Вербены он все тот же выходец из лимба, слуга Привратника с черным осколком вместо сердца. Письмо, конечно, попадет Герейну в руки, но не хотелось бы оказаться перед правнуком связанному, на коленях, с пистолетом у затылка. Объясняя что-то спутнице, Вербена остановилась и махнула рукой в сторону севера. Дролери поглядела туда же... Он, не дожидаясь криков, сорвал темные очки, снял головной убор, выступил из-за угла теплицы.
   И поклонился вежливо.
   Секундное замешательство. Дролери зашипела, забыв от ярости слова, бледные золотые глаза сузились в две светящиеся щели. Рука ее метнулась к сумке, выдернула маленькую штуковину, похожую на перламутровый дамский револьвер с хрустальной колбой вместо барабана. Вербена схватила ее за рукав.
   - Таволга, стой. Стой! Я, кажется... его знаю.
   - Пропасть! Вран сторожит у двери, а они - в окно!
   - Прекрасные леди, я несу послание от моего господина королю Герейну, - склонив голову, он коснулся груди, где под рубашкой прятался свиток, - приветствую вас и прошу позволения пройти.
   - Вы... - Невенитка шагнула вперед, пытливо всматриваясь ему в лицо. - Это опять вы... Какую черную весть несете на этот раз?
   - Письмо от моего господина, Сестра. Я сам не знаю, что в нем.
   - Хочешь сказать, хозяин вашей полуночной помойки решил затеять переписку с человечьими королями? - Дролери оскалилась. Кожа обтянула скулы, острые уши прижались, как у обозленной кошки. Крохотное дуло твердо смотрело ему в грудь. - Лжешь, мертвец. А ну-ка покажи, что ты тащишь.
   - Таволга, он не может лгать, он демон высокой иерархии, и ему хорошо известно, как аукается вранье. Он может только недоговаривать, но он прямо сказал, что несет письмо. Значит, он действительно посланник и действительно не знает, что в нем.
   - Он человек, Вербена! Хоть и продался Пастырю Демонов за сгусток эктоплазмы, которую носит в качестве новой улучшенной плоти. - Дролери поводила стволом, в колбе светилось что-то голубоватое, бросающее блики на пальцы. - Пришибить его сложно, но можно. В Полуночи все равно подлатают.
   Он молчал, опустив руки - сама кротость. Дролери обличала, щерясь от ненависти:
   - Аукнется ему, в отличие от оригинальной полуночной шушеры, лишь когда он по-настоящему сдохнет. И случится это только по желанию его хозяина, не раньше. А пока он Пастырю не надоел, может врать в свое удовольствие и творить что вздумается, и правил для него нет никаких. Эта тварь пострашнее наймарэ, подруга. Дети вызывали не его, конечно, но с его подачи, я уверена. Кровавая жертва - твоя работа, Нож? Нет? Лжешь, падаль!
   Женщины придвинулись достаточно близко, чтобы он мог дотянуться до обеих и дролери не успела бы нажать курок. Но он лишь поднял взгляд и посмотрел на невенитку.
   - Таволга, - та покачала головой, - я знаю его. Только благодаря ему наши мальчики сегодня правят Даром, а я могу разговаривать с тобой. Кем бы он ни был - демоном, лживым человеком, - он Лавенг, и это главное.
   - Вы все-таки поверили мне тогда, сестра? - он встрепенулся.
   - Нет, конечно. Но на всякий случай была готова. Переложила пару яичек в другую корзину, - она на мгновение отвернулась, меж бровей проявилась морщинка. - Да... на всякий случай. Отмахнуться от вас и ваших слов я не могла.
   - Но и помочь себе не позволили.
   Она покачала головой.
   - Предупрежден - значит, вооружен, правда? На этот раз вы снова с предупреждением? Опять грядут великие бедствия?
   - Я должен передать письмо королю.
   - Что ж... пойдемте. Я проведу.
   Дролери зафыркала.
   - Вербена! Ты понимаешь?..
   - Я понимаю, что делаю, дорогая. Можешь идти следом и держать его на мушке.
   - Не сомневайся, он получит дозу при любом подозрительном движении. Это анестезатор, Нож. Бьет на тридцать ярдов и уложит в спячку даже привидение, не то что вашего брата. Только дернись, и я сдам тебя Врану. Давай, полуночный, покажи клыки.
   Он горько усмехнулся, не разжимая губ.

* * *

   Несомненно, они стоили того, чтобы прийти и посмотреть на них.
   Куклы настоящие. Фарфоровые личики, такие белые, что аж светятся.
   Длинные, алые, змеиные улыбки, алым и золотым подчеркнуты длинные веки, брови нарисованы. У всех троих - разные глаза. Черный и зеленый, золотой и зеленый, фиалковый и золотой.
   На всех троих - многослойные длиннополые одежки павлиньих цветов. Черные, в прозелень и в просинь ленты волос струятся по шелку от высоких, утыканных шпильками причесок до самого пола.
   Щебеча и позванивая ложечками о блюдечки, сокукетсу обступили гигантский многоярусный торт, медленно тающий от их птичьих поклевок и, пока Рамиро наблюдал, растаявший на добрую треть.
       Охрана, сагайцы с непроницаемыми лицами, - одинаковые, в темных атласных куртках, - смотрели на окружающих глазами варанов. Задержавшийся Рамиро удостоился более выразительного взгляда. Пришлось отправиться дальше.
   Гости с бокалами бродили между колонн, переходили от одной группы к другой. Оркестр на балконе играл "Лазурные волны".
   В дальнем конце Зала Перьев еще представляли припозднившихся гостей, а несколько пар уже танцевало в северном нефе, у фонтанов, разделяющих огромный зал на банкетную, бальную и официальную зоны. Подсвеченные струи воды бросали на нервюрные своды синеватую колеблющуюся сеть.
   Мимо Рамиро, смеясь и беседуя, прошли трое - танцовщик Эстеве, звезда Королевского балета, незнакомая коротко стриженная дролери в тускло-красном, агрессивного цвета платье из плотной тафты, с узким, длинным, ниже поясницы, разрезом на спине (Рамиро некоторое время любовался сквозь шелковую щель, как ходят лопатки и как колеблется струна позвоночника на красивой дролерийской спинке), и еще один дролери, Рамиро не сразу узнал его. Сель вроде совсем недавно рыскал по крышам и отлавливал химерок, а теперь в сером пиджаке, белом жилете и шейном платке цвета мокрого асфальта вел под ручку приятельницу в красном. Платиновые волосы стянуты в хвост.
   В толпе мелькнул День с озабоченным лицом, Рамиро он не заметил или не пожелал заметить. Несмотря на веселое оживление, музыку, праздничные наряды и улыбки, в воздухе витала нервозность.
       Хотелось пить. В курительных комнатах, а также на террасе предлагают кофе, чай и горячий грог, посоветовал слуга. Рамиро двинулся к террасе, пересекая зал.
   Толпа беседующих гостей раздалась, пропуская широко шагающего к выходу лорда Макабрина. Старик сверкал железными зубами и казался довольным, будто кого-то съел. Ну, или получил позволение съесть.
   В спину ему смотрел король Герейн. Он сидел на троне рядом с королевой, по левую руку горелой башней возвышался Вран, за плечом у Врана - его дочь Мораг, самая рослая женщина из виданных Рамиро.
   По рядам гостей, заглушая арфы и скрипки, пронеслась волна ропота. Рамиро оглянулся - высокие витражные двери отворились, на ковровую дорожку вышел сэн Тавен, королевский герольд, с бледным перевернутым лицом. Следом за ним в зал шагнули тетка короля, глава нивениток, и пепельно-золотая, словно моль, дролери, Рамиро видел ее в сопровождении агиларовского наследника, когда того передавали отцу. Дролери держала на мушке не кого-нибудь, а самого принца Алисана, идущего чуть впереди.
   Что за цирк, подумал Рамиро. Сэнни вернулся, это хорошо, это значит, что все в порядке... но почему под конвоем?
   Король Герейн встал.
   Вран вдруг хрипло рявкнул: "Полночь!" и рванулся вперед. В тот же момент кинулась Мораг, сцапала отца и заломила ему руку. Они начали бороться у трона, рыча и шипя, как коты.
   - Его Королевское Высочество... - герольд широко раскрыл глаза и побледнел еще сильнее, но голос его не дрогнул. - Нож... Холодного Господина... сэн Анарен Лавенг!
  

15

   Рамиро пошел домой.
   Объяснить происходящее было некому, День удалился вместе с королем, советниками и новоявленным королевским родственником.
   Рамиро очень хотел узнать: это тот наймарэ, которого искали, или не тот? Если тот, надо забрать у него Десире. А если не тот...
   Честно говоря, он всегда считал что Ножи - это сказки. Впрочем, было время, когда он считал сказками дролери.
   Праздник, и без того нескладный, захромал на обе ноги. Но королева Эрмина и ее дамы не позволяли ему упасть - гремела музыка, кружились пары, сновали слуги с подносами, королева под руку со старшим сыном переходила от одной группы к другой, беседуя, подбадривая, улыбаясь.
   Однако из зала незаметно исчезли дролери, меньше стало военных мундиров.
   - Это инсценировка, - приглушенный взволнованный голос за цветочной шпалерой. - Они бы еще короля Халега с того света призвали. Герейн рассчитывает, что все настолько легковерны?
   - Это точно не Алисан? - другой взволнованный голос.
   - Это парик и грим! Аккуратная работа, но все равно видно. У меня глаз наметанный!
   - А цель?
   - Политический козырь. Ставка на Полночь. Дар в прежних границах, не забывай. Южный блок призадумается.
   - Дичь какая-то. Сумерек нам мало?
   - Полночь в союзники - это весомо, согласись.
   - Но Сумерки-то союзники настоящие...
   За другой шпалерой волновался другой голос:
   - У них везде толстая лохматая лапа, у этих Лавенгов, везде!
   Рамиро решительно повернулся и зашагал к выходу. Чем слушать всякую чушь, он просто позвонит утром Дню, извинится и все узнает из первых рук.
   Обратно он пошел не через Мармориту, а решил срезать через Королевский парк, по проспекту Победы - так получалось ближе до дома. Стемнело, зажглись фонари, и музыка сделалась тише, хотя гуляющих даже прибавилось. У очередного затканного световой сетью фонтана собралась плотная толпа в белых куртках, слышался хохот, возбужденные мужские голоса, подбадривающие выкрики.
   - Эй, врежь ему уже как следует, Йон. Хватит впустую кулаками махать! Вот набрался...
   - Да-вай, да-вай!
   - Эх, потанцуем!
   - Много воли взяли, ушастые!
   И спокойный холодноватый голос, который вроде показался Рамиро знакомым:
   - Чтобы ваш человек по нему попал, Нокто надо связать. Нокто, что, сделаем смертным такое одолжение? Дадите взаймы пару ремней?
   Дружный гогот, потом глухие звуки ударов, хаканье, из сплоченной толпы вырвалась стройная фигурка. Вскочила на парапет бассейна, пробежалась по мокрому камню не оскальзываясь, замерла, - белые волосы по плечам.
   - А вот где Сель? Что, сдрейфил на танцульки прийти? Забоялся, что... - грубый голос сказал непристойность.
   - Испугался, что прическу испортят.
   - Сель занят делами государственной важности, болван макабринский, - еще один мелодичный нечеловеческий голос.
   - Ах ты...
   - В очередь, в очередь, э! Все хотят потанцевать.
   Ясно, в День Коронации десантники лорда Макабрина развлекаются с Врановыми дролери - ни одна, ни другая сторона со времен войны не соглашается признать чужое превосходство. Или им просто нравится по праздникам лупцевать друг друга - вон как веселятся, будто и не ходит по Катандеране наймарэ, будто и не случилось ничего во дворце... Хотя может им и неизвестно еще наверняка - как днем начали квасить, так до сих пор и не остановятся.
   Рамиро всегда удивлялся, почему дролери поддерживают эту традицию - учитывая их вечно задранные носы и презрение ко всему сущему. Разве что адреналин и выплеск подстегнутых хмелем эмоций привлекал их, как ос - варенье.
   - Йо-о-он, ну что же ты... - беловолосый прогуливался по краю фонтана, заложив руки за спину. - Я же жду. Я весь извелся!
   Он довольно похоже передразнил голос капризной дамочки.
   - Вот твою мать перемать, не можете без ваших штучек! - здоровенный парень навалился на мраморный бортик, который был ему чуть выше пояса. - Слазь и дерись честно! Ух, мало мы вас драли!
   - Это кто кого еще драл!
   Беловолосый хмыкнул, не глядя протянул руку  - и вынул из воздуха брошеную ему бутылку пива, большим пальцем сощелкнул пробку, на запястье хлынула пена. Закинув голову, принялся пить, роняя хлопья на черный комбинезон. Противник попробовал схватить его за ногу, дролери, не отрываясь от горлышка, легко переступил, рука поймала пустоту.
   - Нокто, слазь и дерись, ети тебя через четыре колеса!
   - Лучше ты ко мне.
   Макабрин полез на бортик, в спину ему уперлись, помогая. Парень некоторое время балансировал, покачиваясь и сверкая белой майкой, - куртку он где-то бросил - потом попытался дотянуться до дролери, не удержал равновесие и с шумом обрушился в воду. Толпа снова заржала. Нокто церемонно поклонился и сделал добрый глоток из бутылки.
   Мимо Рамиро двое дролери протащили еще одного макабринского красавца, который выбыл из общего веселья по причине алкогольных перегрузок. Один с озабоченным видом нес высокую офицерскую фуражку, держа ее тульей вниз, второй тащил самого офицера, перекинув его руку себе через плечо. Красивое лицо дролери было изуродовано знатным кровоподтеком, по подбородку стекала алая струйка, прядь волос, которым позавидовала бы любая клубничная блондинка, приклеилась к щеке. Дролери, впрочем, не обращал на это никакого внимания.
   - Не-е-ет, ушастый, ты скажи - вот ты меня уважаешь? - интересовался макабринский офицер, еле перебирая ногами и мертвой хваткой вцепившись в расписной шейный платок приятеля.
   - Очень, - уверенно отвечал дролери, сворачивая к ближайшей скамейке и сгружая тело. - Со страшной силой.
   - Не-е-ет, п... по голосу слышу, что не... не уважаешь! Ты думаешь, я у... упал, потому что ты меня у... уронил? Я упал, потому что у... устал.
   - Кав, я тебя так уважаю, просто слов нет. Большего зверюги я в жизни не видел. Снегирь, давай.
   Второй дролери вознес фуражку над головой хозяина и аккуратно перевернул - в фуражке оказалась вода из фонтана.
   - Вереск, сволочь, убью-у-у-у-у-у! - офицеру явно полегчало, и он попытался встать.
   Дролери ухмыльнулся, отскочил от загребущей пятерни, кинул быстрый взгляд на Рамиро. В его темных раскосых глазах горел шалый огонек.
   - Что, смертный, - спросил он, улыбаясь разбитыми губами. - И тебе ведома красная жажда? Иди, присоединяйся, тут на всех хватит. Прекрасный праздник, не так ли?
   Рамиро отрицательно покачал головой и отступил. Праздник ему совсем не казался прекрасным. За спиной Вереска видно было, что Йон, наконец, поднялся на ноги, сцапал беловолосого и утянул в воду, как акула. Под водой началось бурление и трепыхание.
   - Ну нет, так не годится - куда же ты? Только пришел - и уже уходишь? - темные глаза зажглись лиловым огнем, острые уши прижались. - Никому не позволено просто стоять и глазеть.
   Вереск протянул руку и толкнул Рамиро в плечо. Рамиро молча отступил.
   - Ну? Давай, разозлись. Ручка поранена? Так и я свою за спину заложу, - дролери и впрямь убрал правую руку за спину, оскалил зубы.
   Рамиро вздохнул и приготовился драться, от души пожелав Вереску тяжелого адреналинового похмелья наутро.
   Вдруг звуки потасовки и взрывы пьяного хохота перекрыл шум моторов и работающий громкоговоритель - по Победе подъехала цепочка грузовиков.
   - Третья, Пятая и Гвардейская - по машинам, - пророкотал громкоговоритель. - Королевский приказ.
   Настала минутная тишина, участники свалки остановились и заоглядывались. Вереск недовольно скривил губы, фонари и фары грузовиков бросали на его лицо плещущие отсветы.
   - Третья, Пятая и Гвардейская...
   Рамиро отступил, посмотрел в конец проспекта - к парку подъезжали черные глянцевые "барсы", принадлежащие "Плазме".
   - Похоже, праздник не задался, - мирно сказал он выругавшемуся дролери.
   Однако тот уже развернулся и, забыв о стычке, направился к машинам. Макабринские люди, пошатываясь и ворча, тоже загружались в пришедший транспорт.

* * *

   - Рэнни, изолируй его! - Вран смотрел с яростью, которая пробивалась сквозь его обычно невозмутимые черты, как пламя. - Он полуночный, а Полночь опасна. Опасна! Я устал повторять это! Мне иногда кажется, что я вещаю глухим.
   Вран, его дочь, День, посланник и Герейн укрылись от взглядов возбужденных и встревоженных гостей в комнате, в которой обычно сидел секретарь. Срочно послали за лордом-Тенью, который отсутствовал на празднике по болезни.
   Вран хмурил брови и только что не рычал, Мораг, высокая и угловатая, неподвижно замерла у окна, не сводя пристального взгляда с посланника. Его Высочество принц Анарен Лавенг, которого уже семь сотен лет не должно быть на свете, сохранял спокойствие. На нем был светлый, сильно измятый дорожный костюм и легкомысленные кожаные сандалии.
   - Изолируй его! - настаивал Вран.
   Герейн облизал пересохшие губы.
   - Черта с два. Это же мой родич. Это же Принц-Звезда! За него Вербена поручилась. Но вот то, что он принес...
   Принц еле заметно дернул углом рта. Светлые серебристые, как ртутная амальгама, лавенжьи глаза пристально, с подозрением, смотрели на сумеречного - так смотрит кот на умышляющего дурное ветеринара.
   Письмо на мягко выделанном пергаменте лежало на столе, придавленное дыроколом и герейновым кинжалом в ножнах. Текст был написан от руки, обычными чернилами. Остатки сургуча выглядели коричневой кляксой.
   И тем не менее это было письмо из Полночи. Короткое и ясное.
   "Король Дара стоит на границе Наших владений. Да не сделает он шага вперед".
   - Я отзову Сэнни и его ребят, велю законсервировать вышку. Пожалуй, мы и впрямь увлеклись. Не стоит ворошить осиное гнездо.
   - Я говорил, что море Мертвых проходит почти по краю шельфа, - жестко сказал Вран. - Я предупреждал.
   - Мы же не лезем на глубину...
   - С Полночью не шутят.
   - Пропасть, Вран, как будто это не тебе нужны сотни тонн ископаемых!
   - На твои же военные дела, Рэнни.
   - Ваше Королевское Величество, - терпеливо сказал принц Анарен. - Я плохо ориентируюсь в современной политической обстановке, но велите отозвать людей как можно скорее. Вам не нужна война с Полночью. Никому она не нужна, и самой Полночи в том числе, я уверен в этом. Но если вы по неведению вторгнетесь в ее границы... кроме того, я располагаю данными о том, что сейчас в Даре находится наймарэ, не связанный приказом. Это может повлечь за собой ужасные последствия.
   - Нам это известно. Мы пытаемся принять меры.
   - Все-то Нож видел, все-то знает... - пропела Мораг. - Только его роль во всем этом неясна.
   - Ваше Величество, а где ваша человеческая свита? - вдруг спросил Анарен. - Не слишком ли много вокруг дролери?
   - В самый раз.
   - Ну что же... Наверное, не полуночному судить. Хотя в мое время король обычно правил самостоятельно.
   Герейн развернулся, посмотрел на легендарного Принца-Звезду.
   - Любезный родственник. Если бы у вас был опыт правления государством, я бы попросил у вас совета.
   Анарен опустил глаза.
   - Прошу прощения, Герейн. У меня действительно нет опыта правления.
   Мораг фыркнула. Анарен упрямо продолжил:
   - Но прислушаться к совету Холодного Господина я бы все-таки рекомендовал.
   Повисла пауза. Герейн прошелся туда-сюда по комнате.
   - Почему я должен доверять этому письму? Какая выгода этому вашему Холодному Господину предупреждать меня об опасности? Я вот не вижу никакой выгоды Полночи от этой писули. Значит, это ловушка?
   Он обвел глазами своих дролери, но те почему-то молчали.
   - А вы что скажете, любезный родственник?
   - Я был бы рад, Герейн, если бы вы звали меня просто по имени.
   - Анарен, - поправился король. - Объясните позицию Полночи, как вы ее понимаете. В свете этого, - он кивнул на бумагу.
   - Надо немножко разделять, - сказал принц, - Полночь и Холодного Господина. Они не идентичны. Полночь достаточно проста, Холодный Господин - загадка из загадок. Его пути неисповедимы, намерения непредсказуемы. Выгоды... выгоды у него могут быть самые странные, и могут не совпадать с выгодами Полночи. Точно сказать я могу только одно: это письмо - абсолютная правда. Подтвердите, господа дролери?
   Господа дролери кислыми минами подтвердили.
   - То есть, таким извилистым путем, Анарен, вы хотите донести до меня факт, что письмо ловушки не содержит?
   - Вполне вероятно. Я даже убежден в этом... но мои убеждения - всего лишь мои убеждения.
   - Вы хоть раз его видели вообще, вашего Господина, дорогой родственник?
   - Анарен, - с легким укором поправил тот. - Не видел. Подозреваю, в лицо его не видел никто и никогда. Считается, кто видел альма, пастуха демонов, тот видел Холодного Господина. Считается, что альмы - проекции его воли, лишенные личности. Альмов я видел... хотя они тоже явление редкое.
   - Поня-а-атно, - протянул Герейн и снова заходил туда-сюда.
   Вран, сложив на груди руки, присел на край стола и застыл черным утесом. Мораг, в идентичной позе, устроилась на подоконнике. Лорда Тени все не было. День сжал губы и сосредоточенно тыкал пальцами в поплавок, не обращая или делая вид, что не обращает внимания на окружающее.
   - День? - взмолился король.
   - Рэнни, я же не из-за бесчеловечных побуждений молчу, - буркнул тот, бегая пальцами по клавиатуре.
   - С Найфрагиром нет связи, - сказал король Анарену. - Если письмо опоздало...
   - Вот и ловушка, которую ты искал, Рэнни, - встрепенулся Вран. - Я уверен, что этот тип где-то шлялся или отсиживался, чтобы протянуть время.
   - Я... - Анарен дернулся - и опустил глаза. - Я спешил, как мог. С тех пор, как я получил письмо в руки, прошли сутки.
   - Вот. - пророкотал Вран чуть ли не удовлетворенно, - Вредитель! Вчера еще связь была!
   Герейн с тоской посмотрел в окно - сгущались и никак не могли сгуститься прозрачные летние сумерки; Коронада сияла, как драгоценность, принаряженные гости гуляли по саду. Макушка лета. День Коронации.
   - Я должен точно знать, что там происходит, - сказал он. - Вран, ты обещал послать ската. Хватит прятать голову в песок. Недостаточно данных.
   - Это не наша территория.
   - Вран, связи нет, а письмо есть.
   - Хорошо. Но я ни за что не ручаюсь. Я отправлю Райо.
   - Какого дьявола Райо! - возмутилась Мораг. - Это мой скат, каррахна! А если с ним что случится?
   - Потому и отправляю, что твой.
   - Анарен, - Герейн крепко потер виски, поморщился - в голову как будто пачку гвоздей забили. А еще говорят, что дареная кровь не болеет. - Приглашаю вас в свои покои. Побеседуем... пару часов, пока скат не дойдет до нашей северной границы. День, твои люди проверяют Флавена?
   - Да, Ваше Величество. Дело идет не быстро, он много ездил...
   - В свои лаборатории я эту тварь не пущу, - быстро сказал Вран. - Хоть бы она сто раз была твоим родственником. Полуночные и фолари сбивают настройки аппаратуры.
   - Пустишь.
   - Посмотрим.
   - Ваше Величество, не стоит беспокоиться, - Анарен поднялся. - Мы побеседуем, если вам того угодно, а потом у меня будет одна просьба...

* * *

   По узким переулкам, минуя Вышетравский вокзал, Рамиро спустился на набережную, но улочку пересекла полосатая лента, провешенная от стены к стене. На ленте, под тусклым красным фонариком, висел плакат: "Объезд ?". Рамиро подлез под ленту и зашагал дальше.
   Набережная, освещенная рыжими фонарями, пустовала. На въезде от площади Вышетравского вокзала за передвижными загородками с красными огоньками стоял фургон с громкоговорителем, и там вещали:
   - Проезд закрыт, пользуйтесь объездными путями. Пройти можно по Поталихе и по Светлой улице. Краснокаменная и Левобережная набережные закрыты.
   Машины послушно разворачивались и ехали обратно. Пройду как-нибудь, даже если перекопали, подумал Рамиро. По той стороне, где дома, точно можно пройти. Давать крюка по Поталихе ужасно не хотелось.
   Впереди, над рекой, над далекими темными холмами, за почти невидимым железнодорожным мостом, рассеченный шпилем университета, тлел бесконечный закат. На том берегу последние блики горели на крусолях Светлорецкого монастыря. По тускнеющей розовой воде ползла баржа.
   Цк-цк-цк - за Рамиро трусила собака, шаркая по асфальту когтями. Остроухая, шакальего окраса, со слишком длинным для собаки хвостом. Забавно, подумал Рамиро, у фолари никогда не бывает хвоста баранкой. Ну или он не видел.
   Цк-цк-цк... К первой присоединилась вторая, черная. Пасть у нее была раскрыта, болтался длинный язык. С языка капала слюна, отмечая путь темным крапом. По проезжей части вдоль аллеи, вытянув хвосты и разинув пасти, бежали еще три, за ними следовали слитные тени. И там, между деревьями аллеи, вспышками в свете фонарей, мелькали бурые и рыжие собачьи бока.
   Сколько их, еклмн...
   Рамиро ощутил беспокойство и настоятельное желание прибавить шагу. Вместо этого он остановился и обернулся к собакам:
   - Девочки, вам что-то от меня надо?
   Серая и черная, не сбавляя шагу, набежали на него и молча вцепились. Затрещала ткань, Рамиро взвыл от острой боли. Отскочил, пнул одну ботинком, другую двинул здоровой рукой по черепу. Они отпали на мгновение, но тут же у локтя лязгнули клыки третьей псины. Из аллеи выбегали собаки, еще и еще.
   - Девки, вы что, сдурели?
   Боль прошила лодыжку, горячее потекло в носок. Рамиро рванул правую руку, косынка лопнула, кулак врезался псице в нос. Та отлетела, даже не заскулив, Рамиро повернулся и побежал что есть мочи вперед.
   Идиот, сказал День в его голове. Я тебе зачем книгу принес?
   Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.
   Ньета тебе недостаточно, придурок.
   Черт! Обход по Поталихе!
   Рамиро рыскнул к ближайшему переулку. По набережной не убежишь.
   Какая-то прыгнула ему на плечи, сшибла с ног, они покатились. Перед глазами мелькнули клыки, черная пасть пахнула кровью и жаром, Рамиро стиснул пальцы на жилистом меховом горле, чувствуя, как ломаются ногти.
   Уши вдруг заложило, по глазам ударил белый свет. Тварь вырвалась из рук и наконец завопила почти по-человечьи:
   - А-а-ай-ай-а-а-ай!
   Вокруг грянул многоголосый вой, кто-то пронесся по голове Рамиро, мимоходом цапнув за плечо. Спину ошпарило потекшей кровью. Он кое-как поднялся, жмурясь.
   На него двигалась слепящая стена света. Ревела сирена и что-то низко, на грани слуха, гудело, и от этого гула дрожали кости и мельчало дыхание. Он попятился, зажал руками уши, но вибрировал самый асфальт под ногами.
   Из света выступили черные фигуры, ближайшая выметнула руку, на плечи упала железная цепь - на такой собак держат.
   - Эй, - крикнул он, - какого...
   Рывок петли, чьи-то руки не дали упасть, его развернули, ловко, но небрежно обмотали цепью, перехлестнув запястья, толкнули в спину.
   - Какого черта?
   Его снова толкнули ростовым, обитым железом щитом. На щите сверкала, отражая свет, белая голубка, герб Катандераны.
   Муниципалы.
   Щиты окружали цепью, сдвигались. Выла сирена, рычали моторы. Дальше по улице оказалось полно машин, фургоны муниципалов, крытые военные грузовики, зачем-то пожарная машина. Гудел какой-то механизм, выворачивая душу. Здоровенные прожекторы, явно заимствованные в порту, лупили по глазам, не позволяя толком оглядеться.
   Из-за парапета набережной поднималось белое зарево - те же мощные прожекторы врубили на барже.
   Возле чугунного литого ограждения клубилось месиво тел. Обезумевшие фолари лезли друг на друга, орали, дрались, топтали упавших. Их выдергивали из месива по одному, обматывали цепями и тащили к грузовикам.
   Рамиро замахал скованными руками.
   - Эй! Эй! Я человек! Какого черта вы тут устроили! - он начал было стряхивать цепи, но запутался.
   Его не слушали, теснили щитами к беснующейся толпе, он попробовал поднырнуть под щит, но получил такой пинок, что покатился к парапету кувырком.
   Однажды Рамиро уже влетал в облаву, еще во время войны. Как они с Днем из нее выбрались - отдельная история, но ребро ему там сломали и зуб выбили. Видимо, сейчас выбьют второй - для симметрии.
   В реке тоже творилось светопреставление. Вода бурлила, несколько тяжелых катеров, качаясь на дико бликующей волне, перегораживали Ветлушу поперек. На барже работал погрузочный кран, несколько железных тросов уходили в пляшущую воду. На палубе суетились люди, кто-то на мостике неслышно кричал в рупор и махал рукой.
   Вцепившись в чугунные перила, Рамиро смотрел, как раздается вспененная река и на свет божий, содрогаясь, является ржавая, усаженная шипами туша размером с паровоз. Алые в нещадном белесом свете струи и бурая пена потоками лились с боков там, где железные крюки вонзились в плоть.
   Стрела крана вздрагивала от рывков, вместе с ней ходуном ходил луч прожектора. Туша оторвалась от поверхности, под ней неистово забурлило, десяток щупалец хлестали по воде, стегали палубу и каменные плиты береговой облицовки. Широкий плоский хвост смел фигурку с мостика, как крошку со стола.
   Господи, эта тварь сидела тут, под водой, в двух шагах от городского пляжа?
   Чьи-то руки ухватили Рамиро за шиворот, за вспоротую на плечах одежду и поволокли к грузовикам. Он упирался, пытался драться локтями, выпутаться из цепи.
   - Я человек, вашу мать! Слепые, что ли? Человек я!
   Получил чем-то твердым по затылку, прикусил язык и примолк.
   Его дотащили до машин и швырнули в крытый кузов, в воющий на разные голоса мрак. Под ним шевелилось и скулило. Сполз вбок, сел на пол, остервенело сдирая с себя витки железной цепи. Правая рука скользила и липла, в ботинке было мокро, но боль бродила где-то на периферии сознания.
   В кузов тяжело влетел кулек, шмякнулся ему на ноги. В узкой полосе света, попадающего снаружи, Рамиро увидел ворох перьев и драповое старушечье пальто с цигейковым воротником. Он выдернул ногу, кулек грузно перевалился, показав совиную голову с белесыми, затянутыми пленкой глазами и разинутый клюв. Под лицевыми перьями, там, где у совы находится горло, блестели звенья железной цепи.
   Черт, они с ума посходили, она же задохнется!
   Рамиро сунул руку в мягкие перья, выпростал и размотал цепочку. Прямо у него под руками сова хрипло вздохнула.
   Скулящее и кашляющее с другой стороны оказалось замотано проволокой. Прекрасный способ обездвижить фолари, но муниципалы, кажется, перегнули палку. Лучше бы уж сразу облили весь табор серной кислотой - честнее бы вышло.
   Бессмысленно, подумал он, разматывая проволоку. Я их тут распутываю, они выбегают, их ловят, снова запутывают, бросают в кузов... скольких я распутаю, прежде чем мне откусят голову?
   Но скулившая по-песьи лошадь всего лишь наступила ему на ногу, ломанувшись к выходу.
   Снаружи закричал громкоговоритель, замельтешили фонари, сидящая кулем старуха вдруг встряхнулась, растопырила круглые крылья, мягко снялась и вылетела прочь через расшнурованный полог. Луч света ударил в кузов, озарив вялое копошение внутри, тут и там прошитое блеском металла. Рамиро зажмурился, прикрывшись локтем.
   Кто-то впрыгнул в кузов, чертыхнулся. Схватил Рамиро за грудки, с легкостью вздернул на ноги.
   - Ты что тут делаешь, идиот! Какого черта ты тут делаешь?..
   Его вытолкнули наружу, Рамиро едва удержался на ногах. Свет мощного фонаря лупил в глаза.
   - Э! Ну-ка, не отворачивайся! Чтоб мне провалиться, Вереск, ты знаешь, кто это? Это же Денева проблема!
   - Да ну? - К первому слепящему лучу присоединился второй. - Может, зря я его из машины вытащил? Увезли бы его за сто первую милю, да вывалили бы в отстойник...
   - Ага, то, что от него осталось. Его и так уже почти съели.
   - Ха, этот тип сегодня торчал у Победы! Стоял, глазел, драться не хотел. Видишь, смертный, от судьбы не убежишь, если суждено быть битым, так или иначе будешь бит.
   - Так что, избавим Денечку от геморроя, а, Вереск? Очень печально, но известный художник, как его бишь, проигнорировал предупреждение службы охраны порядка, проник в опасную зону и был растерзан озверевшими фолари. Искусству Дара нанесена невосполнимая утрата...
   - Вам больше заняться нечем? - огрызнулся Рамиро. Лица дролери он видел смутно, но комбинезоны "Плазмы" разглядел. - Остряки. Чем калечить бедных тварей, искали бы лучше чертова наймарэ.
   - Ого, Вереск, слышишь, нам указывают, что делать!
   Рамиро повысил голос:
   - И куда вы их везти собрались? Они в этой вашей ссылке и дня не просидят, обратно поползут, и вы это знаете. А если железки с них не снять - попросту передохнут.
   - Известного художника сгубила жалость к крокодилам. Вся общественность скорбит...
   - Ладно, Снегирь, придется его отпустить. - Один из дролери отвел фонарь. Стала видна шевелюра клубничного цвета. - Хотя оставить крокодилам было бы логично. Но Денечка, к сожалению, услуги не оценит. У Денечки логика хромает.
   - Ты прав, жаль. Тогда топай, смертный, да поскорее. И не вздумай в машины лезть, правда ведь сожрут идиота. Нашел кого жалеть. Что смотришь, топай давай!
   - Идти-то можешь, покусанный?
   Рамиро что-то буркнул и поплелся прочь. Грузовики, вой сирен и белое зарево остались за спиной. Нога онемела и неловко волочилась, правая рука, напротив, действовала нормально, если не считать заскорузлого и плохо гнущегося рукава. И плечо распаханное чесалось.
   Фолари, естественно, вернутся. Невозможно их выгнать с исконного места, только переубивать всех. Они, конечно, опасны сейчас, но что стоило просто оцепить набережную? Или, обезумев от близости Полночи, они разбегутся по всему городу?
   Рамиро брел домой. Теперь набережная была точно пуста, ни фоларийского табора, ни прожекторов, ни муниципалов с щитами... Подходя к Краснокаменному мосту, он подлез под полосатую ленту, растянутую между передвижными загородками. Со Светлой улицы под мост тянулись машины, несколько стояло у тротуара, их пассажиры топтались тут же - на тротуаре и прямо на дороге.
   Пропасть, опять какая-то облава?
   Все стояли спиной к Рамиро, взволнованно перекликались и смотрели куда-то на мост. Вернее, на арку, перекрывающую проезжую часть.
   Там, выше фонарей улицы и ниже фонарей железной дороги, в паутине стальных балок, исполосованная тенями, замерла светлая фигурка. Легкая, как мотылек.
   Белое трико, белые волосы, черная юбочка, полосатые гетры и митенки.
   Десире.
   - Десире! - крикнул Рамиро мгновенно севшим голосом. - Десире, какого...
   - Тсс! - к нему обернулся стоявший рядом человек в кожаном плаще. - Не кричите.
   - Господи, - сказал Рамиро. - Ее мать ищет, с ума сходит.
   - Лучше не кричите, - настаивал сосед. - Не тревожьте их напрасно. Мало ли. Химерок нынче велено снимать.
   - Спасателей вызвали? Там, на набережной, муниципалы. Там пожарная машина есть. Вы, - он повернулся к соседу, - за рулем? Здесь пять минут, по набережной, под ленту...
   - Я безлошадный. - Тот покачал головой. - Не волнуйтесь, скоро уже все закончится. - Неприятное лицо, бесцветные волосы сосульками, рот как у рыбы.
   Но Рамиро уже забыл про него.
   Там, наверху, еще кто-то был. По темным изогнутым балкам медленно-медленно полз паучок. До Десире ему оставалось десяток ярдов железной паутины.
   В пяти минутах езды отсюда его сородичей обматывали проволокой и закидывали в кузова военных грузовиков. А он полз по железным балкам.
   Медленно-медленно.
   Каньявера. Или Каньета. Или Ньер. Или Ньет. Называйте как угодно.
   Подползал к человеческой девушке, стоящей на краю пропасти.
   Медленно-медленно.
   Девушка выпрямилась, привычно расправила плечи, вскинула руки - и легко шагнула в пустоту.
  
  

16

   В личных покоях короля Герейна было пусто и светло от длинных, незабранных плафонами ламп. Даже занавесей нет на высоченных окнах. Стол, стул, по оштукатуренным стенам развешано оружие, карты, в углу - перекладина со старым летным комбинезоном, прожженным и потрепанным. По правую руку - закрытый дролерийской завесой проем, наверное, ведет в спальню. Завеса текла и струилась, как вода, не позволяя видеть обстановку внутри.
   - В мое время у короля была гвардия из отпрысков цветных лордов, - сказал Анарен, вспомнив двух стриженых парней в королевских мундирах у дверей, и еще двоих - у входа на галерею.
   Вран, черный и злющий, отбыл со своими людьми в Песий Двор. Только что не рычал и зубами не щелкал. Ну да скатертью дорога.
   - Да, сейчас тоже так, - Герейн кивнул на простецкую табуретку. Анарен сел, уперев руки в колени. - У меня - почетная гвардия, у моего сына, Вито - его сверстники, тоже из бывших цветных семей...
   - Заложники.
   - Да, заложники. Однако сам понимаешь...ничего, что на "ты"?
   - Отлично, что на "ты". Дролери - лучшие телохранители.
   - Точно.
   - Это вызывает трения.
   - Не без того.
   Герейн зашагал по комнате - сапоги блестели - потом расстегнул крючки на вороте, помотал головой.
   - Фуф. Сегодняшнее празднество похоже на мясорубку. Политические последствия будут ужасны. Но тем не менее я рад видеть тебя... - он запнулся.
   - "Я рад видеть тебя, о мой немертвый предок?" - предположил Анарен.
   За темными стеклами бесшумно расцветали всплески салюта - стекла, похоже, тоже были непростые. Герейн позвякал чем-то в тумбе стола и принялся выставлять на столешницу бокалы и бутылки.
   - А ты немертвый? - во взгляде сереброволосого короля зажегся интерес. Он подал принцу пузатый бокал, наполовину полный медового цвета жидкостью. - В семейной хронике говорится, что ты пропал без вести после битвы под Маргерией.
   - После битвы под Маргерией я жил еще десять лет, - Анарен вдохнул теплый сладостный запах из бокала. -  Ммм, альсатра хорошей выдержки! Очень вовремя, спасибо. После Маргерии я прятался, Рэнни. После того... как умерла Летта, мне было все равно, чем закончится война. И что будет с моими... с теми, кто присягнул мне. Я банально дезертировал из собственной войны.
   - Поэтому тебя забрал Холодный Господин?
   - О, нет. Я пошел на сделку. Из-за сына. Помнишь такого - Анарена Эрао, Эрао Северянина, Владыку Демонов?
   - Еще бы. Личность не менее известная чем ты. Мятежник и чудовище.
   - Я его видел один-единственный раз. Ему было четырнадцать лет на тот момент.  А чудовищем, подозреваю, был все-таки не он, а его демон.
   - Так это не сказки? У Эрао был демон?
   - А то. - Анарен хмыкнул. - Еще какой. На абы что я не размениваюсь. Это был сын самого Холодного Господина, Наэ Полночь. Именно его службу я купил для Эрао за право воткнуть в меня полуночный нож.
   - И за вассальную клятву.
   - Само собой. После чего я взглянул на сына и распрощался с ним навсегда, а о судьбе его и деяниях узнал из книг и летописей пару сотен лет спустя. Ну и немножко между этим... был момент. Совсем короткий, можно сказать, что не считается. - Анарен хмыкнул и отхлебнул жгучей, богатейшего вкуса жидкости. - В мое время альсатру готовили, вымораживая вино. Интересно, как сейчас ее делают?
   - Не знаю... дистилляция, перегонка... выдержка не менее десяти лет. Ты говоришь, Холодного Господина никто не видел. А как он сына-то породил?
   - Вопрос. - Анарен покачивал на ладони бокал. - Не знаю. В технологии процесса некомпетентен. Почему-то принято думать, что за гранью смерти мы все узнаем. Так вот, я тебе скажу, Рэнни - нихрена...
   - А что ты делаешь, служа Холодному Господину?
   - Письма ношу. - Анарен поставил пустой бокал и кивнул Герейну, вопросительно поднявшему бутыль. - Кроме шуток, Рэнни. Нож практически предоставлен самому себе. Только иногда вдруг просыпаешься - и оказывается, что ты в Серединном Мире, среди людей, и с последней твоей смерти прошло этак лет двести. Зачем тебя послали на этот раз... почему... Вопрос!
   Герейн смотрел внимательно, не отводя взгляда. Серебряная амальгама дробилась и умножалась - как коридор зеркал, серебро в серебре.
   Череда королей, не люди и не дролери, нечто среднее... потомки, отпрыски Лавена  Странника; хотел ли он для своих детей такой судьбы?
   Может, и хотел. Нетривиальная все таки судьба.
   - А тогда меня убил Король-Ворон. Через десять лет после Маргерии, когда про меня уже и думать забыли. В поединке. Разрубил мне плечо, ключицу и грудную кость. Я неделю лежал в какой-то дыре, подыхал и никак не мог подохнуть окончательно. Лавенги живучи, знаешь ли. Я ждал, может, придет моя фюльгья... как к Амаполе, нашей с Леттой старшей сестре пришла. Но пришел этот... наймарэ по имени Полночь, Наэ. Предложил стать одним из Ножей. И сказал, что у меня есть сын. Я... не знал, что ребенок Летты выжил.
   - Его воспитывал король-Ворон, в Химере. Он явился в Дар уже взрослым. С полуночным демоном, да.
   - Демон ему служил, я знаю. До самого конца, как и договаривались. А вот куда он потом делся... я его больше не видел и ничего о нем не слышал.
   Помолчали. Герейн снова разлил альсатру.
   - У Алисана фюльгья - оленья кошка, - сказал он после новой паузы.
   - Вот как.
   - Да.
   - Когда это произошло? На войне?
   - Нет, он... с самого начала. Во время родов что-то пошло не так.
   - Жаль, я не встретил его. Хотелось бы посмотреть на вас обоих. Помню, как я ломился в монастырь, в котором вас прятали. Жаль, что ничем не смог помочь. Пушечное ядро помешало. Не пережил я столкновения с новыми технологиями. Иногда думаю: вот проклятая судьба - вечно опаздывать. Верно, со мной такое потому, что я отступил тогда, под Маргерией... бросил все. И всех.
   - Жаль и мне. Монастырь я помню плохо - только вспоминаю, как горела башня. Дролери забрали нас прямо оттуда, тетка моя взмолилась Госпоже Дорог. А ты... помнишь все эти семьсот лет?
   - Нет, я... нечасто возвращаюсь. Три раза было. В остальное время - как в дурном сне, обрывки, обломки... каша. В первый раз я вернулся во время нашествия Драконенка. Мой сын, Эрао, вел войска на юг, в решающую битву. Отец признал его, сделал военачальником. А я... я оказался на противоположной стороне. Осознал себя посреди драконидского войска. Я тогда не нашел ничего лучше, чем попасть под стрелу в первой же битве. Не то, чтобы нарочно... Потом попал аккурат за пару лет до резни, бродил по Дару, приглядывался, пытался понять - зачем я здесь. У нас ходят слухи, что если выполнишь то, что хочет от тебя Холодный Господин, то умрешь по-настоящему, насовсем. Он заберет свой нож обратно... ну, это к слову. В стране началась смута, я довольно быстро сообразил, что к чему, пытался спасти вас, - принц смотрел и смотрел в серебряную амальгаму, в сияющие холодные радужки. - Вот только...
   - Анарен. Твое Высочество... - Герейн нахмурился. - Не знаю, чего хочет Холодный Господин, но мы с Сэнни - вот они, живы, здоровы, возвращаем Дар в прежние границы. И в немалой части благодаря тогдашнему твоему предупреждению.
   - Ты не стыдишься своего полуночного предка? Я дезертир, клятвопреступник, предатель, кровосмеситель... да и в целом порядочная сволочь.
   - В первую очередь ты - Лавенг. Я... пожалуй, рад, что познакомился с тобой. А теперь ты понял, для чего вернулся?
   - Кто знает? Я давно в Катандеране, с апреля. Пока прижился... Пытался в кои веки осознать, что натворил тогда, семь сотен лет тому назад. Вот... даже спектакль заказал. В Королевском театре. Глупо, конечно. Древний замшелый Лавенг занимается самокопанием с помощью наемных актеров. Знаешь, я ведь с тех пор ни одного стихотворения не написал. Как отрезало. Нож, что ли, мешает. Думал, может для спектакля напишу последнее. Самое главное. И - ничего. Слова... не складываются. Наверное, живые мертвецы не пишут стихов.
   Салют за высоким окном вспыхивал и вспыхивал - беззвучно и ярко, рассыпая цветные рефлексы на сияющем серебре. Лицо Герейна оставалось в тени: на самом деле не так уж много света давали эти длинные, слабо гудящие лампы - тоже, наверное, дролерийская выдумка.
   - И я не пишу стихов, - сказал потомок. - Подумаешь. Не в стихах счастье. Счастье в единстве границ и охраняемом воздушном пространстве. Вот еще пришлось у всех лордов земли и производства конфисковать, а то они за столько лет без королей основательно позабыли, что владения им дают Лавенги за службу. Драка была - клочья летели. А насчет стихов я не силен.
   - Ты вот что, король Герейн, - Анарен отставил бокал и побарабанил пальцами по столу. - С воздушным пространством я готов помочь. Дай мне... что тут у вас есть? Оружие, которое стреляет далеко. Рыцарское.
   - Истребитель?
   - Истребитель тоже. Но сейчас, для начала - личное оружие. Чтобы можно было попадать далеко и с большой точностью. Вы ведь больше мечами не деретесь.  
   Герейн подошел к стене, снял с нее длинноствольное оружие, на дролерийский манер некрасиво обмотанное крашеным бинтом.
   - Самозарядная винтовка Араньена. Подойдет? Сейчас патроны достану.
   Анарен принял оружие, попробовал приложить к плечу. Молодой король ковырялся в большом железном ящике, переставлял какие-то коробки.
   Винтовка приятной тяжестью лежала в руках и еле уловимо пахла смертью.
   - Вот. Калибр семь шестьдесят два, оптику дролери собирали, не промахнешься. Сейчас все покажу - и еще бинокль дам. А тебе зачем?
   - Так, - сказал Анарен. - В целях безопасности воздушного пространства. Слушай меня внимательно, потомок, сейчас я расскажу тебе нечто довольно важное, а ты сделай какие-нибудь выводы.

* * *

   Рамиро сунул руку под засыпавшие лицо белые волосы и пощупал под челюстью.
   Рядом кто-то из зевак мял пальцами запястье Десире.
   - Что у тебя? Есть?
   Рамиро покачал головой и поднялся. Сосед сунулся на его место, откинул волосы с лица девушки. Правой щекой она прижалась к асфальту, левый глаз стеклянно смотрел на Рамиров ботинок. Из ноздрей тянулась черная струйка и пряталась под щекой.
   Как же ты так, девочка... Как же ты...
   Лара!
   Рамиро даже зажмурился на мгновение. Лара... Ларе надо позвонить, и...
   Отдаленно грохнуло, все вокруг сделалось алым, золотым и зеленым. В небе над Светлорецким монастырем, над излучиной Ветлуши, над яблоневыми холмами университетского городка, над высокой, заслоняющей Светлую улицу железнодорожной насыпью расцветал великолепнейший салют.
   Волосы Десире стали розовыми, потом голубыми; асфальт словно засыпало серебром. По испещренному дымками небу загуляли, перекрещиваясь, лучи прожекторов.
   Высоко, под полотном моста, на темных балках распластался серый паучок. Рамиро плохо видел - туда не доставал ни свет фонарей, ни отблеск салюта - но, кажется, Ньет лежал неподвижно, не поднимая головы.
   Обогнув людей, склонившихся над телом, и стоящие у тротуара машины, Рамиро пробежался до крутого склона железнодорожной насыпи, облицованной плитами, и прорезанной зигзагом пешеходной лестницы. Одним духом взлетел наверх.
   Каменные башенки, расцвеченные салютом, тропка вдоль рельс, шириной в две доски. Железный парапет. Рамиро перелез его там, где настил моста прошивала гигантская изогнутая ферма, повис на руках, спрыгнул на пересекающую пролет балку. Едва не сорвался; нога внутри ботинка скользила по крови. Осторожнее, сказал он себе, будет глупо грохнуться вниз не по идейным соображениям, а по неаккуратности. Хватаясь за липкие от мазута раскосы, полез по балке вперед. Прямо над головой задрожал, загрохотал металл - по мосту шел поезд.
   Внизу замелькали синие вспышки - подъехали наконец муниципалы и скорая. Толпа заметно увеличилась, цветные отсветы блуждали по обращенным вверх лицам.
   Ньет не дополз ярда полтора до середины пролета, где стояла Десире. Он был совсем рядом, но дотянуться не успел. Теперь он лежал лицом вниз, вцепившись в балку, и на оклики Рамиро не отзывался.
   Рамиро перелез через распластанное тело, сел на балку верхом и принялся по одному отлеплять приварившиеся к железу пальцы. Рука мальчишки уже мало походила на человеческую: птичья лапа с выступающими костями и жилами, в чешуе и струпьях, испятнанная черным, с когтищами, как у орла. Осмоленная кровью ладонь лохматилась лопнувшей кожей, текла сукровицей. Пальцы шевельнулись и вцепились в распоротый Рамиров рукав.
   - Ньет? Ньере, слышишь меня? Ньет!
   Нет ответа. Ничего он не слышит.
   Рамиро отлепил вторую руку, - она была ничуть не лучше первой - приподнял Ньета и посадил на балку лицом к себе.
   На щеке и брови спекшийся ожог, даже волосы с этой стороны будто мазутом вымазаны. На груди и животе одежда расползлась и промокла чернильной кляксой. Потянуло тошным кислым запахом горелой в кислоте плоти. Рамиро видел подобные ожоги от холодного железа, и даже еще более ужасные. На мертвом дролери. На живых - не видел.
   Рамиро содрал с себя остатки смокинга, завернул мальчишку. Перекинул его через плечо, кое-как поднялся, держась за откосы.
   Внизу, прямо под их балкой, муниципалы растянули брезент. Белые халаты закатывали в машину укрытые простыней носилки. Мигал синий проблесковый фонарь на скорой, безмолвно стояли зрители. Уезжать никто не собирался, все ждали финала. По небу под мерное буханье ходили лучи света, вспыхивали и опадали снопы разноцветных звезд.
   Черт. То-то будет разочарование, когда они увидят, что химерка, за которую все так волновались, - фолари. Муниципалы заберут его, зашвырнут в грузовик и отвезут за сто первую милю, в отстойник. И не факт, что мальчишка выживет, с такими-то увечьями. Его свои же затопчут.
   И кому какое дело, что этот фолари пытался спасти человеческую девушку.
   Не спас же.
   Рамиро добрался до каменной тумбы моста и остановился. Надо размотать фаху и привязать Ньета к себе, тогда обе руки освободятся.
   - Эй, - окликнули его.
   Желтый круг от ручного фонарика скользнул по стене, по ногам, остановился на лохмотьях, укрывших Ньетову спину. Фонарик горел на лбу муниципала, повисшего на веревочной лестнице. Муниципал протянул руку:
   - Давай сюда паренька и лезь за мной. Ты ранен? - Рамиро замотал головой. - Вылезти сможешь? Давай мальчишку.
   - Я в порядке, оцарапался, мальчишка легкий, это мой племянник, из рук не выпущу.
   - Ладно, тогда лезь вперед, - муниципал перешагнул на балку, освободив лестницу.
   На мосту стояли еще двое с фонарями и одеялом наготове, отбирать мальчишку не стали, но отконвоировали вниз, к машинам. Вокруг еще топтались зеваки. Санитар из скорой приглашающее распахнул дверь и кивнул на сидение рядом с носилками.
   - Забирайтесь. Мальчика на коленях подержите?
   - Нет. То есть да. Из рук не выпущу. Это мой племянник, я Рамиро Илен, Цех Живописцев. Девочка, которая упала - Десире Край. Ее искали уже несколько дней.
   - А вы тут откуда? - спросил муниципал со значком капитана на плече. - Почему в крови?
   - Шел домой по набережной, попал в облаву, потом увидел детей на мосту. Получилось, Ньет девчонку первым нашел. Десире - его девушка... была.
   У капитана в кабине требовательно зазвенела рация. Он засунулся внутрь, взял наушник и закричал:
   - Двадцать второй, я пятнадцатый, слышу вас, прием! У нас труп, химерка, да, девочка. Опознали, Десире Край, везут... Куда везете? - оглянулся на санитара.
   - Госпиталь святого Вильдана.
   - В святого Вильдана. Еще парнишку сняли, тут родственник его. Что? Где? Сколько? - капитан нецензурно выругался. - Слушай, друг, а что там начальство, ребят с облав снимать не собираются? Что, они так и будут жабок по городу отлавливать? За каким бы хером? А что дроли говорят? Что? Мать их через пропеллер! Да, мы едем, да, сейчас же. Отбой. - Он выпрямился и рявкнул: - Бригада, в машину!
   Пока муниципалы забирались в фургон, капитан ругался по-черному, ни на кого не глядя, потом ткнул Рамиро пальцем в грудь.
   - Береги мальчишку! Химерки прыгают, как оголтелые. Восемь трупов уже, чтоб их черти растащили. Вы, все! - яростно оглядел зевак. - У кого дети, быстро по домам, проверяйте, где кто... Чертовы дроли говорят, это жертвы чертовой Полночи.
   - Из рук не выпущу, - третий раз повторил Рамиро.
   Взвыла сирена, муниципалы укатили.
   - Нам тоже пора, - сказал санитар.
   - Мы с Ньетом лучше домой. Ему не стоит попадать в больницу, он от хлорки задыхается. Я ему таблетку дам и ночь с ним посижу, посторожу.
   - Какую таблетку? - нахмурился санитар.
   - Валерианку.
   - Слушай сюда. На Липовой ночная аптека, берешь там... - санитар принялся перечислять медикаменты, Рамиро кивал и повторял за ним, не пытаясь запомнить. Ему нужна была мазь от ожогов и воз калорийной еды - в том случае, если Ньет очнется.
   - Теперь что касается тебя самого, - санитар окинул взглядом заскорузлый рукав и пятна на Рамировом плече. - Фолари, говоришь, покусали? Среди них немало ядовитых. Жар, озноб, онемение?
   Рамиро помотал головой.
   - Пока не радуйся. Про бешеных фолари я не слышал, но кто их знает... Дома промоешь раны марганцовкой или сулемой, примешь противогистаминное - и утром топай к врачу.
   Рамиро покивал.
   - Если что, не раздумывая звони в скорую, - напутствовал санитар, влез в машину и захлопнул дверь.
   Рамиро огляделся. Зеваки рассосались, рядом стоял лишь лысенький мужичок в клетчатой рубашке, а чуть дальше двухдверная "синичка".
   - Твоя? - кивнул в ее сторону Рамиро. - Нам тут рядом совсем, подвезешь?
   - Конечно, отвезу, залезай. Жалко девчонку как!
   - Мать ее жальче. И этого героя, - Рамиро легонько встряхнул свою ношу, - тоже жалко. Почти ведь дотянулся.
   - Может, спугнул ее, она и прыгнула.
   - А вот этого ему лучше не говорить.
   - Типун мне на язык! Садись, поехали.

***

   Когда она очнулась, в трюме баржи было тихо и темно. Болела голова. Стены тошнотворно покачивались, ощущалось движение вперед. Пахло сырой землей - как в могиле. Пробитая снарядом брешь была заделана - или показалось; может быть, просто темно снаружи. Слабо светились наполненные странной водой стеклянные шары.
   Пр-р-р-р-р-р, пела вода за бортом. Тарахтел буксировочный катер.
   Они плывут... куда-то.
   Амарела попробовала сесть, под пальцами проминалась земля. Пол шатнулся. Рубашка отсырела и противно липла к телу. Натирал ремень.
   Она повозилась, оперлась на руки, кое-как уселась, привалившись спиной к мешкам.
   Темно. Тошно. Болят ребра, болит разбитое колено, вообще все болит, на губах и в носу запеклась сухая корка.
   Такое ощущение, что череп треснул. Правый глаз видит хуже левого. Она поморгала.
   Теперь, когда отхлынуло адреналиновое опьянение, тело дотошно выставило подробный счет - со всеми повреждениями. Не оплатить, похоже.
   Трт-трт-трт, - мотор, пение воды и грубые голоса наверху.
   Амарела прислонилась щекой к жесткому джуту мешка и безучастно прикрыла глаза. Мозг отказывался анализировать информацию.
   Меня тошнит.
   Снова пустота и темные разводы под крепко зажмуренными веками.

***

   Трт-трт-трт. Она снова открыла глаза и бессмысленно таращилась в сияющую темноту. Шары светились мягким голубоватым светом, но не разгоняли тьму.
   Глупо было бы помереть внутри набитой непонятной землей баржи, которую тянут вверх по Маржине. Глупо, но, видимо, ничего больше не остается.
   Вспомнился принц Алисан - сияющий и надменный. Цветное окно. Дождь в Катандеране. Цветущие липы. Сеющийся туман на взлетной полосе.
   Наверху, ближе к носовой части, что-то грохнуло и покатилось. Крепко выругался мужской голос. В небе, за ненадежной пеленой брезента, слышался постоянный, неумолимый грозный гул, высоко-высоко над ее плавучим склепом шли боевые машины короля Герейна.
   Глупо. Глу-по.
   Она попыталась подняться и поняла, что ноги не слушаются.
   Наймарэ, нагой и страшный, в черной бугристой броне, приросшей к телу. Белый безгубый рот, белые волосы, белые рыбьи глаза.
   Труп с перерезанным горлом лежит на обеденном столе, запекшаяся щель раны, волосы, слипшиеся в толстые сосульки. Мальчишка с татуированным ртом.
   У наймарэ щучий рот, жидкие белесые косицы свешиваются на плечи, за спиной не крылья - кожаный плащ с болтающимся поясом. Он сидит верхом на стуле спиной к столу и трупу.
   "То, что вы просите, прекрасная госпожа, стоит дороже вашей души. Намного дороже."
   Седой молодцеватый профессор, вежливая улыбка, приглашающий жест - к столу с трупом.
   "Подпишите это письмо"...
   Серебряные всплески волос, яростный кошачий взгляд, стремительные движения. Взмах - и профессор Флавен... да, какой он, к темным, профессор - летит в стену, ударяется спиной, всем телом.
   Кто это был? Кто.
   Обеденный стол, на столе лежит труп. Под столом - застывшая лужа, весь пол истоптан бурыми следами. Невыносимо пахнет кровью и рвотой.
   "То, что вы просите, прекрасная госпожа, стоит намного дороже".
   Господи, как воняет.
   Я... должна подумать.
   "Конечно. Ни в коем разе не тороплю."
   Я... дам ответ... через месяц.
   Но я умираю.
   У-ми-раю.
   Против ожидания, она ничего не ощутила. Слабое сожаление - и только.
   Плохая королева. Не справилась ни с чем.
   Так говорят собачке, нагадившей в неположенном месте.
   Плохая, фу.
   Я умираю в каком-то деревянном гробу, наполненном землей. Никто и не найдет. Есть ли здесь крысы?
   Неслышное движение в полумраке. Гул моторов в вышине, в крови, толкается в сердце.
   Она проследила расплывающимся взглядом - кто-то невесомый, тонкий как тростинка, стоял рядом.
   Белое смутное пятно лица, текущие смоляные реки волос, шелестящий шелк одежд.
   Кто-то стоял рядом с ней, смотрел сверху вниз - рукой подать.
   Не пахло от него ни человеком, ни сумеречным.
   Амарела опустила глаза - на просыпавшейся земле стояли белые узорчатые башмачки, едва придавив податливые комья. Подол длинного незнакомого одеяния казался тоньше паутины, глаже речной воды. Шелк, шелк, - водопады шелка, струи темных прядей, глаза - как два черных зеркала.
   - Странно... выглядишь, смерть, - она с трудом открыла рот, язык почти не слушался.
   Смерть в белых одеждах спокойно рассматривала ее - пустое, отрешенное лицо, печальное, кажется.
   Темно-темно, захрупало стекло под башмачком. Осколки опустевшего шара так и лежали рядом. Существо прошло мимо нее.
   За белым подолом, в земле проступали какие-то белесые выпуклые веревки, змеились, как черви, поблескивали.
   Амарела вздрогнула, прижимаясь к мешкам. В слабом свете шаров росли побеги, поднимались, теснясь к стеклу, оплетая ее сапоги, тыкаясь в порванную джутовую ткань - разнимали сложенные ладони семядолей, высовывали корни там, где оно прошло - и тут же увядали, бледные, бессмысленные. Резко пахло землей.
   За бортом текла вода, пульсировала кровь в ушах. Катер тянул баржу с сагайской плодородной почвой вверх по Маржине. Рейна Амарела безучастно смотрела, как маленькие следочки прорастают травой и листьями, картинка расплывалась и мутнела. Тяжелый гул самолетов заполнял весь мир. Через сорок пять минут на бухту Ла Бока упали первые бомбы.
  
  

17

   Забрав королевское оружие, Анарен попрощался и ушел. Герейн покачал головой, глядя на закрывшуюся дверь. Впрочем, глупо предлагать охрану или сопровождение созданию, жившему в этом дворце за много столетий до нынешнего короля. Кроме охраны, гостей и придворных роскошная резиденция Лавенгов была щедро населена призраками, воспоминаниями и кошками. Испокон веков считалось, что серые, как серебро, хвостатые красавицы - фюльгьи ушедших предков. Никто никогда не трогал их и не притеснял. До тех пор, пока не началось Изгнание Лавенгов. Дворец сильно пострадал, часть сгорела, а кошек... Кошек убивали десятками. Всем досталось: и царственным серым, и простым домашним. Но сейчас вряд ли кто-то заступит дорогу вернувшемуся из Полуночи принцу в его собственных владениях.
   Он миновал прозрачный, как вода, занавес, почувствовав упругое сопротивление неведомой силы - словно сквозь быструю воду и идешь, только не намокаешь. В спальне обстановка была еще скуднее - двуспальная старинная кровать с каманами на резных столбиках, скучные черно-белые плитки, вытертые до вмятин и смазанных краев, белый ковер на полу и здоровенный Вранов экран поперек комнаты, зеленоватое стекло которого по размерам соперничало с высоким окном.
   Герейн подошел ближе, поднял руку, повел пальцами в воздухе - экран ожил, просиял. Черт его знает, как дролери делают это. Немыслимо. Проявилась картинка: огромное, многократно увеличенное лицо - темные провалы глаз, впадины под скулами, черным - волосы, неверное освещение превращает изображение в маску, только губы едва шевелятся.
   Камера отъехала, лицо Врана уменьшилось, стала видна лаборатория - мягкие вспышки света, пульсирующая тьма, не имеющая источника - словно дышит кто-то огромный. Рядом с Враном - привычно-элегантный День с непроницаемым лицом: неверное освещение стерло с его кожи золотистый оттенок, сделало иззелена-бледным. Мораг далеко, почти в тени, в излюбленной позе: скрестила руки, сжала челюсти, мрачно наклонила голову, черная грива мотается по плечам - были бы на спине шипы, сейчас поднимала и опускала бы их. Смотрит куда-то на другой экран, хмурит брови. Сель, даже не успевший переодеться после приема, замер у Врана за плечом, как насторожившийся лесной кот. Он кажется равнодушным и непричастным к происходящему, но напряжение чувствуется, вот-вот оно надавит на хрупкое стекло - и картинка посыплется, распадаясь в мелкое крошево.
   Компания злых призраков. Репортаж с изнанки мира.
   Родичи.
   - Помехи усиливаются, - недобро изломанные губы шевельнулись. - Я регулирую картинку, но качество плохое. Райо вышел за пределы северной границы
   А ведь они обеспокоены. Вот к Мораг подходит кто-то из ее людей, что-то говорит, снова уходит в тень. Мораг кивает, не меняя выражения лица и не оборачиваясь. Шевеление на заднем плане, в тенях и вспышках.
   Да что там, зная свою сумеречную родню, Герейн сказал бы что они - в панике. Даже Вран.
   - Дай изображение.
   Огромный квадрат дролерийского стекла словно разделило на части - картинка Врановой лаборатории еще больше умалилась и убралась в верхний угол, а перед Герейном раскрылось море, такое, какого не увидишь и из кабины истребителя.
   Иззелена-черная гладь во все стороны, неровный рельеф дна, пятна островов. Потом изображение, четкое до ирреальности, размылось, замерцало серыми пятнами.
   Вран поморщился.
   - Помехи. Увеличиваю.
   Море, море, мерно дышащая вода. Рябь, морщины. Обломки. Мелькнуло и пропало. Снова помехи и серое мерцание.
   Обломки!
   Герейн подался вперед, стараясь разглядеть. Ему почудилось хвостовое оперение одного из "альконов", размытый номер - в глазах потемнело. Наверное, обознался.
   - Самолет в воде, - безучастно сказала Мораг.
   - Семерка. Это "Радость", - Сель осторожно поднес пальцы к скулам, будто во сне.
   Волны под внимательным взглядом Райо вскипели и вдруг стали величиной с дом. Мораг зашипела, выругалась. Герейн не мог отвести глаз от экрана.
   Пляшущие и заворачивающиеся водоворотом волны. Муть в воде и воздухе. Движущиеся темные кольца. Огромный... змей? Дракон? Сверху хорошо видно долгое, петлистое тулово, наполовину скрытое под водой - побольше иного острова. Распахнутые тенета крыльев. Одно висит рваными клочьями, тварь заваливает на бок. Над тварью и по ее бокам вьются белые самолеты, хрупкие, как чайки. Цветок разрыва. Шатает по волнам несколько найльских кораблей - как лоханки. Узнаваемые очертания чудом уцелевшего крейсера, который отходит от эпицентра битвы.
   - Стурворм! - это Вран выдохнул.
   Помехи. Изображение рушится. Бьет гигантский червиный хвост. В безмолвии к небу взметнулась корявая башка, раззявилась пасть, словно желая достичь парящую в неизмеримой вышине дролерийскую игрушку. "Альконы" разлетелись от нее в стороны, заложив немыслимые виражи.
   - Вран, что это? Что это такое?!
   Сэнни. Сэнни. Сэнни.
   - Это Стурворм! Великий червь Полуночи! Он должен спать до самой Савани. Что-то разбудило его и приманило из моря Мертвых к берегу! Вели кораблям отходить! Отдай приказ! Вели им отходить немедленно.
   - Вран, как? - Герейн вдруг опомнился, разжал стиснутые кулаки. - Связи нет. По телефону, что ли, позвонить?
   - День?
   - Нет связи, теперь понятно, почему. - День кивнул в сторону экрана. - Полночь создает помехи. Ничего не могу поделать. Чудо, что вообще есть изображение.
   По экрану метались истребители, Герейн никак не мог сосчитать их - "Авалакх" нес на себе всю эскадрилью, а потом они должны были пролететь над столицей Найфрагира... новые, прекрасные "альконы", девять часов в воздухе, четыре авиационные пушки с агиларовских заводов - гордость послевоенного самолетостроения. Восемнадцать... пятнадцать...
   Еще один накрыло перепонкой чудовищного крыла.
   Этому невозможному созданию бронебойно-зажигательные снаряды - как царапины иглой.
   - Там у них на "Дозорном", мы же им поставили... Вран! - Герейн вспомнил. - Должны были поставить, если успели. Чем его убивают?
   - Его нельзя убивать! Ты не понимаешь? Идиот, мальчишка! Я говорил, что нельзя туда лезть. Нефти вам захотелось! Доплюнуть и переплюнуть! Фактически драка идет в море Мертвых. Это мы вторглись, мы агрессоры! Стурворм - безмозглая тварь, его кто-то выманил с глубины, разбудил и нарочно выманил, чтобы столкнуть с нашим флотом. Он бесится спросонья. Если сейчас каким-то чудом Стурворма убьют - Полночь ответит со всей мощью. Как на объявление войны. С Найфрагиром можно будет попрощаться. Пусть Стурворм перетопит весь флот и разнесет вышку, но его нельзя трогать.
   - Там мой брат, - устало сказал Герейн.
   Вран яростно вытаращился, но смолчал.
   - Кто! Кто его разбудил?
   - Возможно, твой чудесный, так яростно защищаемый родственник из Полночи.
   - Вряд ли, Вран. Я... не успел доложить. Мы наконец закончили проверку биографии Флавена, предположительного виновника призыва наймарэ, - День с экрана посмотрел в глаза королю, виновато склонил голову. - Он был в экспедиции в Ферфоре, несколько лет назад. По моим данным - пропал там на две недели, обстоятельства исчезновения невыяснены. После этого появился в столице. Есть все основания предполагать, что Флавен - не тот, за кого себя выдает. Судя по его действиям и последним событиям.
   - Он искра, - Герейн не был удивлен. - Слуга Эль Янтара. Я знаю. Мой августейший родич сообщил мне. Он столкнулся с человеком... существом, выдающим себя за Флавена в Южных Устах. Мы ждали нападения от Полночи, а, оказывается, их провоцирует Фервор. Вторжение в Южные Уста, похоже, также их рук дело.
   - Это моя вина. Мы должны были лучше проверять информацию.
   - Уже неважно. Мы все смотрели не в ту сторону.
   Огромная тварь молча металась по освещенным рассеянным ночным светом волнам, кидаясь из стороны в сторону, круша непрочные изделия человеческих и дролерийских рук. Море светилось. Из пробоин в драконьей шкуре толчками текла черная кровь; даже на таком расстоянии видно было, как она пятнает воду и расходится нефтяными кляксами.
   Силуэт "Дозорного", отошедшего от места драки почти на милю, вдруг окутался белым дымом, свернули две яркие вспышки.
   - А... успели, оказывается, смонтировать, - сказал Сель. - Хорошая штука.
   Вран молчал. День смотрел в пол. Мораг развернулась и вышла.
   Ракеты, выпущенные из новехонького зенитного комплекса "Кастанга", опробованного только на испытаниях, попали точно в цель.

***

   Эти мины ставили здесь еще зимой, и даже сейчас, в рассветных сумерках, крашенные в белый цвет ящички хорошо были заметны в сухой траве. Вместо толовой шашки с отверстием под детонатор внутри каждой лежало по плоской бутылке из толстого стекла, обернутой в пергамент. В горлышки вставлены взрыватели, а в самих бутылках - порошок непонятного цвета, но наверняка пикринка или ее смесь с тротилом.
   Правой Рамиро взялся за чеку, левой поднял крышку мины, вынул взрыватель и отделил детонатор. Пергамент с бутылочки отправился за пазуху. Честно говоря, эти мины можно было просто обойти, но Рамиро предпочел пробить безопасную тропу. У дролери легкий шаг, но проверять, насколько легкий, почему-то не хотелось. Кроме того, бутылочки были обернуты в очень хорошую бумагу...
   Ниже по склону, там, где полоса кустарника прятала проволочное ограждение, медленно редел туман. До того, как взойдет солнце, надо пересечь дорогу и добраться до лесочка на той стороне. Рамиро пополз вперед, обезвредил еще одну мину, спрятал бутылки в бурьяне, чтобы не блестели, когда рассветет.
   Ближе к кустам он приподнялся на локтях и уставился в зелень. Трехрядная стандартная спираль. На колышках изоляторов не видно, но это еще ничего не значит. Рамиро осторожно накинул на ограждение кусок стальной проволоки, которую использовал как щуп. Конец щупа упал на траву без искр и дыма. Ну слава идолам, копать не придется, а то до света точно бы не успели. Электричество наверняка будет ближе к объекту, но так близко нам и не надо.
   Ребром саперной лопатки он перебил ограждение у самого колышка, оттащил колючку в крапиву, потом обернулся и махнул рукой. Через пару минут День вынырнул рядом с ним из травы - не зашуршав, не потревожив росы на листьях.
   - У нас четверть часа до света, - буркнул напарник. - Кроме того, мы отстаем от графика.
   - Перевалим через гребень, пойдем быстрее.
   - Тс-с-с! - вдруг зашипел День, острые уши его развернулись, как у зверя, и встали торчком.
   - Что?
   Рука напарника легла на загривок и придавила Рамиро к земле. Он послушно прижался ухом - почва вибрировала от гула приближающихся моторов.
   По дороге шла колонна.
   Рамиро оценил возможность быстро пересечь дорогу и спрятаться в лесочке. Если бегом и без сюрпризов - то можно успеть, но...
   День проследил его взгляд, покачал головой и крепко выругался. Аккуратно положил в траву вещмешок с аппаратурой, обнял его и лег рядом. Над скалистой кромкой холма светлело небо, туман истаял. Грохот моторов теперь был слышен невооруженным ухом. Внизу, в распадке дороги, показалась голова колонны - бронетранспортер, за ним - череда грузовиков с крытыми брезентом кузовами. Везут авиационное топливо и боеприпасы, гадюки. Везите, везите, как раз вовремя до Макабры доедете.
   Рамиро вдруг понял, что День рядом с ним перестал дышать. Будто пустое место сбоку образовалось.
   Нет, лежит, обнимает вещмешок, но лицо застыло, стянуто ледяной коркой. Глаза слепо смотрят на колонну. Теперь и Рамиро рассмотрел то, что прежде него увидел зоркий дролери.
   На броне головной машины, на правом, повернутом в их сторону борту, привязанный к железным скобам, висел голый человек. Ноги болтались аккурат у гусениц, до бедер черные от грязи и пыли. Или от крови? Или его соляркой вымазали? Пурпурно-черные разводы густо пятнали бока и плечи, руки вообще были как головешки... лица не видно, копна серых волос свешивается на грудь.
   Непонятно, жив он или мертв.
   Рядом на борту намалевано белой краской: "Отомстим за смерть любимого командира сэна Абена Лагарте!"
   На крыше кабины, рядом с пулеметом, задрав сапоги, беззаботно развалился солдатик без каски - колонна шла по макабринским землям, никакой опасности тут просто не могло быть.
   Рамиро ощутил, как коченеют пальцы на неизвестно как оказавшейся в руках винтовке.
   На борту транспорта висел не человек. И черное - это, пропасть, была не солярка, не грязь и даже не кровь. И если он и был уже мертв - то совсем недолго.
   Рука напарника возникла сбоку, опустилась на ложе винтовки и придавила его к земле. Рамиро посмотрел, как День отрицательно качает головой, бросил винтовку, потянулся к вещмешку. Дернул завязки, День оттолкнул его руку.
   - Жахни по ним, Денечка. Чтоб чисто стало. Давай, жахни по ним!
   Если бы Рамиро умел, он бы сам бы настроил аппаратуру, и небесный огонь слизнул бы с лица земли и колонну, и несчастного пленника, и - наверняка - их с Денечкой тоже. Но он не умел, а День беззвучно шевелил губами:
   - Нельзя. Задание. Аэродром.
   И еще раз отобрал у Рамиро винтовку, и отпихнул ее подальше, и притиснул Рамиро к земле, и держал до тех пор, пока за поворотом дороги не исчез кузов замыкающего, из которого торчал ствол зенитного орудия.
   Только час спустя, в лесочке на той стороне дороге, Рамиро заметил, что гимнастерка напарника разорвана на боку, а в прореху проглядывают все те же багрово-черные разводы.
   - На проволоку напоролся, - мрачно ответил дролери. - Когда в кустах елозили.
   Обратить более пристальное внимание на царапину он не пожелал.
   Солнце вошло в зенит и покатилось к закату, вторым солнцем расцвела спрятанная в укромной долине Макабра, ближе к вечеру День с Рамиро спустились с холмов и подошли к краю Махадольских болот. Вот там-то Денечка и лег в сухую осоку.
   Последующие двое с лишним суток Рамиро был уверен, что лишится напарника.

***

   Зажегся красный свет, Рамиро послушно остановил машину посреди пустого проспекта перед пустым пешеходным переходом. За спиной завозился и надрывно вздохнул Ньет. Он еще не пришел в себя, но уже начал шевелиться и метаться. Рамиро надеялся, что противоожоговая мазь из автомобильной аптечки хоть немного, но помогла.
   Сам он выпил горсть таблеток из той же аптечки, и теперь его отчаянно мутило. В голове гудело, во рту сохло, а некстати разыгравшаяся память раз за разом отправляла Рамиро на солоноватые Махадольские болота. Правая рука ныла хуже больного зуба, прокушенная нога почти не чувствовала педали. Рамиро прозевал зеленый свет, потому что на пустом проспекте некому было погудеть и напомнить, на каком свете он находится. Рамиро поехал на красный.
   Мозг не мог удержать больше одной мысли, и мысль была: "Лесиновский гастроном".
   Огромный центральный магазин, поставщик королевского двора, день и ночь не закрывавший двери. Залитые электричеством зеркальные залы, белый мрамор, пурпурная яшма, золотая лепнина. Многоярусные винтовые башни шоколадных плиток, замки и крепости из разноцветных консервных банок, окорока в венках из лент и свежих цветов, баррикады корзин с бананами и ананасами, ряды умопомрачительных тортов в витринах, забранные в стекло плакаты разделки туш в мясном отделе. Две молоденькие продавщицы, сбежавшиеся к единственному в этот час покупателю, перепугались окровавленных тряпок до икоты.
   Рамиро скупил все как можно более калорийное и сытное. Полкруга твердого сладкого сыра со здоровенными дырками, кварту черной икры, севрюжий балык, кулек развесного шоколада, несколько палок еще теплого багета, фунт доброловского сливочного масла, клубничный пирог, коробки с конфетами, эклерами и профитролями, какие-то копчения, печеночный паштет, пару бутылок красного десертного и четвертинку "Кристальной" для себя.
   Которую и выпил в машине из горлышка почти залпом. От хорошей юттской арварановки сделалось заметно легче.
   Из бардачка торчал уголок книги, денева подарка, в котором немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.
   Ньет на заднем сидении лежал тихо, завернутый в шерстяное спасательское одеяло. Десире у его изголовья  - он видел ее в зеркальце заднего вида - грозила пальчиком: "Вы такой наивный, господин Илен". С другой стороны День бредил в сухой осоке под растянутой на колышках плащ-палаткой. А прямо перед глазами на пустом проспекте вспыхивал зеленым светофор.
   Призрачным смерчиком крутился перед ним подсвеченный зеленью тополиный пух. Крутился, собирая невесомый мусор с асфальта - конфетные фантики, обрывки папиросной бумаги, цветочные лепестки, какие-то блестки - то ли слюдяные мушиные крылышки, то ли рыбью чешую. Рамиро тронул машину и проехал сквозь него. Смерчик не опал, а разделился надвое, и "фриза" поволокла за собой лоскуты мерцающей кисеи.
   Странные штуки делают со зрением боль, лекарства и алкоголь. Ночь за стеклом машины была светла, хотя Рамиро ясно видел, как черны переулки и провалы подворотен, как темно облачное небо над тусклыми уличными фонарями. Разноцветные лампочки иллюминации горели неприятным ржавым светом.
   Воздух кишел тополиным пухом, словно снежными мухами, слоилось зеленоватое свечение, пальчатые тени бежали по стенам в обратную сторону. Редкие встречные машины превращали картинку в негатив - в сизо-белом сиянии фар кружились хлопья черного пепла.
   В безветренном воздухе копилось напряжение. Идет гроза.
   Отдаленно послышались крики... или нестройное пение, а может, пьяный смех. Кто-то крутил радио или голосил спьяну во дворе. Рыхлые ленты тополиного пуха тянулись вдоль бульваров, всплывая и опускаясь, расшитые фосфорными точками, как бисером. На бульварах запоздалые прохожие спешили по домам, гасли одно за другим желтые квадраты окон. Над крышами блеснула первая зарница.
   Машину тряхнуло на рельсах трамвайного круга, Рамиро опять остановился, потому что ворота депо начали медленно открываться, будто их выдавливало изнутри. Из расширяющейся бессветной щели выплеснулась нефть. Поток черных лоснящихся спин в дымных завитках грив, облако искр вспенилось меж копыт. Следуя изгибу рельс, черная волна ворвалась в переулок, сотрясая стены грохотом и звоном, словно потерявший тормоза трамвай.
   Ладно, поеду медленно и осторожно, сказал себе Рамиро. Хорошо, что ночь, и в спину не гудят, понукая. Он оглянулся на заднее сидение - Ньет в одеяле беспокоился и постанывал на выдохе. Надо убраться из города, пока он не очухался.
   В небе наконец грохнуло. Мелькнула зарница и снова, уже без задержки, - тягучий скрежещущий гром столкнувшихся над головой составов. Вздрогнул воздух, трепыхнулось и перевернулось в груди сердце. Рамиро нажал на тормоз и некоторое время кашлял, держась за грудь.
   У них тогда с собой было всех лекарств - йод, марганцовка и пенициллин. Рамиро понятия не имел, как действуют на дролери человеческие медикаменты, и больше всего боялся, что навредит лечением. Но ядом оказался не пенициллин, а стальная игла, по всем правилам прокипяченная и обтертая крепкой арварановкой. День, до этого бредивший и метавшийся в жару, вскрикнул, выгнулся дугой и отключился на двое суток.
   За эти двое суток Рамиро изрисовал с обеих сторон все пергаменты, снятые с мин-бутылочек. Портретами умирающего дролери, ага. На выставке Академии, посвященной Победе, над ними обрыдались десятки юных барышень.
   Рамиро тряхнул головой, шмыгнул носом, в гортань протекла теплая, отдающая железом жидкость.
   Пошарил на соседнем сиденье, добыл четвертинку и выглотал остатки. Похлопал себя по карманам, чертыхнулся, порылся в бардачке, нашел запасенные полпачки.
   Затянулся.
   В башке прояснело, сердце больше не кувыркалось.
   Что за дрянь... Старею, что ли. Отступали из Аганы, так с простреленным плечом трое суток топал при полной выкладке. А тут от пары царапин глюки и тахикардия. И едем мы бодро, ничего не скажешь. Школьник с двойкой быстрее домой идет.
   Мимо, визжа покрышками, шарахаясь из стороны в сторону, на огромной скорости пронеслась "орка". На крыше у нее болтался и парусил полуоторвавшийся груз. Рамиро даже разглядел хлопающие перепонки, лезвия когтей и мотающийся по капоту ворох не то хвостов, не то щупалец. Впереди громыхнуло, улица осветилась ярчайшей вспышкой, в ближайшем доме повылетали стекла на первом этаже. Рамирову "фризу" залепило сорванными листьями и хлопьями вездесущего пуха.
   Нет, все-таки надо медленно и осторожно.
   Чертов пух горел прямо в воздухе, огненные кольца раз за разом разбегались от факела, в который превратилась сумасшедшая "орка". Ревело пламя, и где-то за стенами, за дворами, на соседних улицах откликалось эхо длящегося рева. Или это в башке гудело?
   Рамиро свернул в переулки и выехал на Старостержское шоссе. Мигалка над поворотом не работала, на проезжей части лежали сорванные провода, Рамиро их аккуратно объехал. На фонарных столбах и иллюминации висело какое-то черное тряпье - флаги, что ли, ветром завернуло? На встречной полосе стояла брошенная "синичка" с распахнутыми дверцами. Тряпье валялось вокруг и дальше на асфальте.
   Сорванный флаг снялся с проводов и повлекся по воздуху, шаркая краем по разделительной полосе, снижаясь, но не падая. Там, где он пролетал, зеленоватый тополиный кисель завивался воронками.
   За спиной протяжно застонал Ньет.
   Рамиро вздохнул, с сожалением посмотрел на горлышки бутылок с десертным, сжал зубы и сбавил скорость - на тот случай, если фонарные столбы вдруг начнут перебегать дорогу.
   Но столбы стояли смирно, правда, кое-где они кривились и провисали проводами, кое-где слепли, а по сторонам и выше, за аурой тусклого света, сомкнувшегося над дорогой, ощущалось шевеление и рывки. Гул плыл по асфальту, как разлитое машинное масло, "фриза" трудно слушалась. Стрелки на приборах показывали бог весть что, и Рамиро перестал обращать на них внимание.
   Белорытский мост открывал пространство неба, полного клубящейся мути и просверков молний. Тот берег был темен и далек, светящийся червячок шоссе терялся в поднимающемся с канала тумане. Сотрясение тверди небесной и тверди земной настигло как раз на середине моста, Рамиро привычно вдавил тормоз.
   Сердце опять закувыркалось, Рамиро лег на руль и терпеливо переждал приступ. Снаружи оглушительно шипело и свистело, будто сотни паровых котлов стравливали пар. Сквозь свист было слышно, как мычит и возится Ньет.
   - Сейчас, парень, сейчас. - Рамиро сглотнул кровь. Отпустило заложенные уши. - Потерпи немного, скоро приедем.
   По каналу меж низких берегов могучими струями валил пар. Поднимался, как кипящее молоко, переполнял русло, вытеснял зеленоватую сыворотку воздуха. Белый поток сравнялся с полотном моста и полился по разлинованному асфальту. "Фриза" двинулась по крылья, потом по окна в плотной, как пастила, пене.
   Воздух снаружи почему-то пах горелым.
   За мостом ехать оказалось легче. "Фриза" слушалась, руль поворачивался куда требовалось, приборы перестали дурить. Или в это в мозгах просвет произошел.
   Рамиро выдохнул и осторожно прибавил скорость.

***

   Море кипело. Небо рвалось клочьями, и оглушительный рев перегруженных моторов слышался со всех сторон - и с неба. "Дозорный" содрогнулся, тварь, клубящаяся на горизонте - снова взвыла. Волна небывалой высоты поставила корабль почти вертикально, потом он качнулся, пошел носом вниз. Палуба превратилась в скользкую горку. Полетели плохо принайтованные бочки.
   - Заклинило!
   - Да, к черту. Новомодные штучки. Но разок жахнули как следует!
   - Продолжайте основным!
   Из-за надрывного грохота дизелей приходилось орать. Если моторы сейчас откажут, кораблю конец. Команду "Астеля" даже подобрать не удалось.
   Гваль обшлагом утер струившуюся по подбородку кровь, утвердился покрепче и прилип к биноклю. Китель под мышкой лопнул, оказывается. Спина тупо ныла: саданулся.
   Король на "Авалакхе"... вот они, держатся пока. У авианосца снесена боковая часть палубы, словно ребенок у игрушки отломил, балуясь, и повреждена надстройка; выглядит чудовищно. "Герцог Лаэрт" отошел, успешно маневрирует и беспрерывно ведет огонь из носовых орудий. Дракону - или кто это - не нравится. Малых кораблей не видно ни одного. "Орка" должна была сбросить глубинные бомбы, но где она... Эскадрилья вся в воздухе - а толку? Проще горохом обстреливать.
   - Испытания нового комплекса прошли успешно, - проорал капитан Юго. - Можем теперь по праву носить звание ракетного крейсера! А я думал, нам конец!
   - Что было в начинке?
   "Дозорный" стало плавно заваливать на другой бок, пришлось цепляться. Выли турбины.
   - Черт знает! Какая-то пакостная альфарская пакость! Их же только перед отплытием приделали. Я еще ругался, что носовую раскурочили.
   - Как эта штука дернулась, когда провели пуск, - Гваль отнял от глаз бинокль. - На минуту я подумал, что нас же и подорвет.
   Вой, исторгаемый чудовищной глоткой, достиг предела. Гваль открыл рот и несколько раз сглотнул, опасаясь за перепонки.
   - Не по нраву ему сумеречная начинка.
   - Ага, они нас сюда и загнали.
   - Здоровый какой...
   Истребитель Его Высочества сэна Алисана, легко опознаваемый по серебряным полосам на крыльях, пролетел над ними, отчаянно стрекоча пропеллером. За ним устремилась одна из потрепанных пятерок.
   Вой вдруг стих, биение огромного тулова прекратилось.
   Гваль не поверил глазам.
   - Капитан, дролерийская техника-то... Прямо в башку ему попали. Я думал, вообще не сработает.
   - Вот и лады. Да и главный калибр не подкачал.
   Волны стали утихать, небо постепенно прекратило мешаться с морем. Гваль облегченно выдохнул. Только сейчас он заметил, что стекла по правому борту ходовой рубки выбиты. Ничего себе.
   - Столкновения с леутцами мне больше нравились, - Юго потер разбитый лоб, приложился обо что-то, пока его кидало по рубке. - Штурвалом, что ли, получил.
   - Связь есть. С "Авалакха" передают, - радист бы так же всклокочен и грязен, как они все. Ну скажите, откуда на образцовом найфрагирском корабле может взяться грязь?
   - Что там.
   - Его Величество...
   - Что?
   - Говорят, без сознания.
   Гваль отошел к пустому, без стекла, проему и вдохнул влажный воздух, перемешанный с запахом пороховой гари и еще чего-то едкого, незнакомого. Небо было светлым, солнце, как поплавок, болталось за горизонтом, оставив их корабли в руках белой северной ночи.
   Кое-где выступали темные острова, топырящиеся лесом шипов. Мертвый дракон, огромный, долгий и невозможный, покойно лежал в плотной соленой воде, а под ним лежала бездна.
   Дрожали руки, горло пересохло и саднило от криков. Мозг отказывался принимать происходящее.
   Застрекотало на пределе слышимости - чудом уцелевшая "камана" возвращалась на палубу.
   - Одно могу сказать, приказ открыть огонь я отдал раньше, чем понял, что такое на нас набежало, - Юго ухмыльнулся. Известие о ранении Его Величества не слишком его взволновало. - Ждал подлянки, но не такого размера. Может, пары подлодок, как всегда. Неужели кто-то из предков всплыл из глубины?
   - Не думаю, что это был предок.
   Гваль смотрел на махонькую стрекочущую "каману", избегая наводить бинокль на останки чудовищной туши, словно она от этого могла исчезнуть - и поэтому увидел первым.
   С неба прямо на них стремительно падала серебристая точка. А за ней, на ней и вокруг нее клубился черный рой - будто осы.
   Только, судя по всему, это были очень большие осы.

***

   Сторож Журавьей Косы против ожиданий не спал, на первый же гудок выскочил из домика.
   - Господин Илен! Слава Богу, хоть кто-то... что там в столице стряслось?
   - А что там стряслось? - удивился Рамиро.
   - Как, вы не знаете? Жертвы, убийства, все горит! У меня семья на Песчаной... Господи, я тут с ума схожу.
   - Эм-м-м... - сказал Рамиро.
   - А вот это... это кровь! Откуда на вас? - сторож пытался рассмотреть его сквозь полуопущенное стекло.
   - Ерунда, собаки покусали.
   - Какие собаки?
   - Бродячие.
   Рамиро отмахнулся, будто нападения собак - обычное дело в столице.
   - Так вы ничего не видели? - отступил сторож.
   - А что радио говорит?
   - Да не слышно радио, помехи адские! Что-то про Полночь твердят, на дролей ссылаются.
   Рамиро потер переносицу и полез за папиросами.
   - Так вы ничего не знаете? - В голосе сторожа слышалось то ли разочарование, то ли облегчение. - А кто там у вас? Мальчишка ваш?
   - Ну да. Спит.
   - А чего вы ночью-то приехали? Я думал, все работы сделаны...
   - Я тоже так думал. Нет, еще не доделаны дела.
   - Ну, проезжайте тогда.
   Шлагбаум поднялся, и Рамиро въехал в "Новые Сумерки".
  

18

   На экране мелькнула когтистая лапа, сноп помех расчертил изображение белыми трещинами. Звука не было, но хлопанье чешуйчатых крыльев и яростные выкрики, исторгаемые зубастыми пастями, звучали прямо в голове. Серая сеть моря приближалась, тошнотворно вращаясь. Герейн почувствовал головокружение. Несколько быстрых, дерганых рывков, картинка сместилась, мелькнула располосованная в нескольких местах верхняя оболочка ската. Хвостатая тварь, сгорбившись и дергая зазубренным хвостом, как бичом, драла серебристую ткань с остервенением кота. Рядом спикировала еще одна, вцепилась, раскрыла пасть, зашипела в камеру, подалась вперед; надвинулось бронированное черными чешуями брюхо, снова по экрану побежали зигзаги и полосы.
   Скат падал, крутясь волчком, и урывками передавал последние крохи информации.
   - Держи его! Сель! Выравнивай. М-мары драные.
   Герейн заставил себя смотреть на небо, исчерченное силуэтами поршневых истребителей, на черные кляксы тварей, вывалившихся из воздуха, как из дырявого мешка, на расходящиеся в серой глянцевой воде пятна драконьей крови, на силуэты потрепанных кораблей внизу - все это мелькало в сумасшедшей карусели. Скат неостановимо падал, и все усилия дролери выправить его пропадали впустую.
   - Бесполезно.
   Мелькал в небе маленький "алькон" с серебряными полосами на крыльях, вел за собой другие машины - Сэнни был в своей стихии, на своем месте. Столкнулся со стремительной спиралью полуночных тварей, выпал из кадра, снова мазнуло по экрану холодной северной водой - тени и вспышки отражались в ней.
   Герейну жгло глаза - он никак не мог сморгнуть. Казалось, что опустит веки - и случится что-нибудь непоправимое. Костяшки стиснутых в кулаки пальцев болели. Ему надо быть там, рядом с братом, вести "серебряные крылья" в бой, пулеметным огнем полосовать врага, древнего - и такого реального теперь, когда привычный мир в одночасье рухнул.
   Машина принца вскользь пересекла силуэт одной из тварей, перекувырнулась в воздухе и вошла в штопор, закрутилась, как кленовая крыльчатка. Тварь, посеченная пропеллером, падала рядом, кувыркаясь, била уцелевшим крылом. Потом бок ее словно взорвался - сработало противовоздушное орудие с одного из кораблей - тварь отбросило в сторону. "Алькон" падал и падал, и вращался, его выносило из поля видимости, и падал скат - бесконечно, в тягучем вязком воздухе - пятна, всполохи и мелькание.
   Обычный пилот уже потерял бы сознание, но это же Сэнни, он не может, он шутя выдерживает перегрузки большие, чем способен человек, и Герейн выдерживает. И раньше шутили, что скорее развалится самолет, чем сидящий за штурвалом Лавенг. Крепче нас только чистокровные дролери, они сделаны из посеребренной стали, но и мы... Где этот чертов "алькон", ничего не видно, только влетел в стаю полуночных хищников другой истребитель, ослепительная беззвучная вспышка, обломки, ошметки, горящие и неистово мечущиеся то ли огромные зубастые птицы, то ли драконы; ватные шарики шрапнели, пыхающие здесь и там...
   Герейн проклял дролерийскую связь. Насколько лучше получить донесение, скупые карандашные строчки, бесцветный голос гонца, но видеть воочию - и не иметь возможности вмешаться, помочь, лететь рядом... Давай, выравнивай машину, что же ты!
   Истребитель принца дернулся, выровнялся, накренившись на одно крыло, резко пошел вверх, волоча за собой черный, топорщащийся гребнями и раззявленными пастями длиннющий шлейф.
   Сэнни был пилотом от бога.
   Изображение сильно затряслось, мимо пронесся, сливаясь в серую полосу, борт корабля, мелькание, световой шум - Вран, сделай что-нибудь! - в камеру плеснуло, снова дернулся, извиваясь, чей-то глянцевый, роговыми крючьями покрытый хвост - и экран потемнел.
   Герейн опустил голову, долго рассматривал черно-белые плитки на полу, потом поднял взгляд, встретился глазами с Враном, глядевшим с той стороны экрана. В голове было пусто и гулко, как после тяжелой болезни.

***

   Энери быстро шагал по темным, залитым вздрагивающим зеленоватым светом улицам - тяжелое, неловкое оружие, данное королем, болталось на ремне-трехточке, хлопало его по плечу и по заднице, бинокль и подсумки мешались; черт знает, как все это носят. Он остановился, повертелся внутри незнакомой амуниции, попрыгал, стараясь приладиться.
   Переулки были пустынными - люди разбежались, что-то почуяв. Фосфорными столбами стоял тополиный пух, мелкие парящие хлопья обморочно дрожали, как стаи толкунцов. Слышалось гулкое, сиплое конское ржание, удары стали о сталь, лязгающий ритм тяжелого галопа.
   Мимо с криком промчалась женщина с белыми от ужаса глазами, вытянув руки - будто ослепла - споткнулась, упала, потеряв туфельку. На плечи ей кинулся мелкий шипастый вайверн, дико смотревшийся на чисто выметенной летней улице среди толстых древесных стволов. Хрустнуло, обтянутые чулками ноги дернулись в конвульсии. Прежде чем вцепиться в мертвую уже жертву, вайверн вывернул узкую плоскую голову на длинной шее, равнодушно посмотрел на принца бельмами без радужки. Сладко пахло липовым цветом.
   Свой, свой. Чего там.
   Туфелька подкатилась Энери под ноги, перевернулась, выказав нежную, шелковую подкладку - лиловая кожа, бледно-лимонный шелк, серебряная пряжка.
   Он хорошо видел в темноте. Сбросил с плеча винтовку, сдвинул предохранитель, тщательно, как показывали, прицелился - в плечо ударило отдачей.
   Полуночная тварь вскинулась и свалилась на жертву - с перебитым хребтом.
   Энери подумал, что оружие ему по нраву.
   Фонари мигали и гасли - один за другим. Со стороны Ветлуши чуялись какие-то удары, словно тяжело груженый состав двигался, дергаясь и останавливаясь через равные промежутки.
   Вдалеке, где-то в портовых кварталах, заполошно выла сирена.
   Он чуял Полночь - губами, ноздрями, всем своим нутром; Полночь разливалась по городу - толчками, привольно и стремительно, как половодье.
   Почему такое стало возможным, не стоило и размышлять. Без размышлений ясно.
   Асерли.
   Его спустил с цепи ферворский прихвостень, а Асерли спустил с цепи полуночных тварей. И по тому, как драло и крутило внутренности, как привычно заволакивало дымкой глаза и обострялось немыслимое, полуночное - цветными пятнами и контурами - зрение, тварей было много.
   Судя по тому, что наспех рассказал его царственный потомок, клятый демон сегодня обеспечил себе столько кровавых жертв, что можно было половину Полуночи в Дар протащить. Причем жертвы были добровольные, что во сто крат эффективнее. Сладкоязычное трепло, чудовище, не знающее ни жалости, ни сомнений. Наймарэ.
   Что стоило попытаться прикончить его сразу, как только встретились у входа в посольство.
   Банальный страх, не так ли, мой принц?
   В груди снова толкнулось обсидиановое лезвие ножа. Энери молча сощурился от полоснувшей ребра боли, потом глянул вверх, в светлое июньское небо, подцвеченное зеленым маревом.
   Асерли был там. Он радовался.
   Темная крылатая тень неспешно парила в вышине, и Энери, против желания, видел все четко - зрение у Лавенгов было истинно дролерийским, острым. Асерли не имел больше никакой нужды удерживать человеческий облик и высвободил черные перепончатые крылья; бичом дергался длинный шипастый хвост, тело обросло ромбовидными острейшими чешуями - доспехом, схватывающим бока, бедра, плечи.
   Вот он сложил огромные крылья и камнем ринулся вниз, потом подхватился, с треском распахнул угольные плоскости и рывком завис в воздухе, с хохотом разевая черный провал рта, в котором иглами сверкали сахарные щучьи зубы. Тополиный пух светился, потрескивал и неспешно тек к наймарэ завивающимися вертикальными струями, одевал его словно мандорлой.
   Далеко... Прикончить бы тебя, пакость полуночная.
   Энери ощутил такую ненависть, что ему ожгло глаза. По небу метались и перекрещивались лучи нескольких прожекторов. Где-то тяжело ухнуло крупнокалиберное орудие. Непонятные толчки все продолжались - скрежетал и останавливался груженый состав, земля вздрагивала, и звенели стекла. Рядом с соседним домом, в переулке, - кричали. Со стороны Ветлуши послышался тяжкий, надавливающий на ушные перепонки рык.
   Энери стоял посреди Катандераны, своего города; города, в котором он так и не сел на трон, не похоронил отца, в который его не ввезли на поганой телеге как предателя и мятежника; ни дворец, ни Четверговая не приняли его - всего он избежал, после того, как очнулся на поле битвы, устланном трупами.
   Он годами бродил по Дару под чужой личиной, не зная, что в далекой Химере подрастает сын, не зная, как умерла Летта, не зная, что Альба Макабрин, его лучший друг и соратник, гниет в королевской тюрьме, в кандалах, в тесной клетке - и только священная дареная кровь спасает его от топора палача. Не знал, потому что не хотел знать. Пел собственные песни у костров, наемничал. Потом однажды - случайно - встретил Альбу в захолустном трактире: Халег все же выпустил опального рыцаря, чтобы страшный пес Лавенгов брал для него крепости и зубами выдирал победы. Тот мельком глянул на неприметного путника в потрепанной одежде, пробежался равнодушным взглядом по крашеным в грязно-серый волосам, а потом заледенел лицом - и радужки разгорелись страшной, яркой макабринской бирюзой.
   С минуту Анарен выдерживал этот взгляд, потом опустил голову, отвернулся к своему коняге - обычному смирному гнедку, приученному таскать на себе вьюки и непритязательного всадника. Потянул его под уздцы, повел прочь со двора. Сакрэ молча проводил его взглядом, но не окликнул. Долго потом через всю спину чувствовался рубец - словно от плети.
   Теперь, спустя много столетий, он наконец отмер, отбросил тяжкое, как ледяные цепи, раскаяние, снова глянул на кувыркающуюся в небе и хохочущую тень, поправил непривычное оружие, побежал через дорогу к ближайшему подъезду огромного, как замок, дома - одной из семи катандеранских высоток.
   Дверь была открыта и даже прижата кирпичом для верности. В углу у почтовых ящиков ощерился мальчишка в серой пажеской курточке с гербами Маренгов на рукавах - после праздника Коронации припозднился на свою беду, наверное, бегал смотреть на танки и самолеты. В руке у него был зажат нож, маленький, нестрашный, но видно - острый. Иззелена-черный клыкастый горгул маялся на ступеньках, мотал шипастой башкой, разбрызгивал горячую кровь из процарапанного горла. Пасть его открывалась и закрывалась в жадных зевках, игольчатые зубы торчали во все стороны. Мальчишка скалился не хуже самого горгула и выказывал твердое желание убить его любой ценой.
   - Хаш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-с-с-с-с-с-с, - просипел Энери, растянув губы, пригнувшись, чуя, как рвется наружу полуночный облик.
   О, как он стыдился его. Как цеплялся за свою прекрасную лавенжью внешность.
   Нож в груди рассекает все - даже связь с родной кровью.
   Как ни держись, как ни вороти нос от Полночи, но ты продан навеки - серебряные глаза зальет нефтяной глянцевой пленкой, и ты будешь чуять страдание живых, жаждать в пору Савани, клыки станут острее бритвы, а когти...
   То, что внутри - не сможет изменить никакая Полночь. Только ты сам.
   - Пр-р-роваливай, мраз-з-зь. Оставь его.
   Страшнее Ножа в Полночи - только альм. Нож - избранник Господина, высший наймарэ, вершина иерархии.
   Горгул оглянулся, увидел, кто набежал на него из раскрытой двери подъезда, взвыл от ужаса, по-кошачьи припал к полированному мрамору, отбрасывая когтями задних лап истерзанный коврик. Мальчишка не медлил ни секунды, воспользовался случаем, прыгнул на тварь, обхватил ногами, воткнул свой игрушечный ножик под чешуйчатую скулу. Два тела сплелись в борьбе и корчах, захлопали мокрыми парусами горгульи крылья, по светлому мрамору полилось - медленно, потом струей, - и тут же размазалось густое черно-красное.
   Энери не стал задерживаться, только отбросил кирпич подальше на улицу и захлопнул дверь. Побежал по ступеням вверх. Полуночный внизу выл и кашлял в судорогах, мальчишка молчал. В лестничном колодце разносилось эхо. На одном из этажей щелкнула, открываясь, дверь.
   - Что такое? - спросил грубый мужской голос. - Эй, там... Я сейчас спущусь.
   Энери прыжками пронесся мимо, ему надо было на крышу. Поближе к небу.
   Высокий дом, красивый, после коронации строили. Двадцать пять этажей.
   Наверху он с легкостью сорвал навесной замок и запер за собой дверь, согнув дужку так, что никому уже не открыть, пробежал через чердак, распугав котов и голубей, выбрался на крышу.
   Светлое ночное небо прочерчивали прожекторы и нитки трассирующих пуль, где-то ухали зенитные орудия. По улице внизу, утробно воя, перся танк с красными птицами Аверох на броне. Привычное к войнам рыцарье немедленно и самозабвенно вступило в драку, не дожидаясь никаких приказов. Гражданские, судя по всему, позапирались в домах. Утром вроде был парад... кто же ездит на парады без боеприпасов - это себя не уважать. Энери мимолетно пожалел, что пропустил - вот бы поглядеть! - и тут же встал на колени около ограждения крыши, положил винтовку на теплое битумное покрытие, поднес к глазам бинокль.
   Видимость прекрасная.
   Вся Катандерана, летняя, дышащая теплом, расположившаяся на холмах, как красавица на подушках, лежала перед ним. Серебром блестела Ветлуша, вдалеке угадывалось полотно Сладкого моря. Залитый светом холм Коронады, дворец, шпиль Университета, ажурные крусоли церквей, справа от холма - вычурное здание Академии, утопающее в зелени.
   А жителям столицы сейчас, наверное, чудится, что идет гроза. Головная боль стискивает обручем виски, в глазах вспышки, дико прыгает давление, сердце куролесит. Молодым легче, а вот старых и слабых Полночь уложит на больничную койку, а то и в гроб одним своим присутствием.
   Громыхнуло, отдалось гулким эхом, теперь уже на севере. В небе кляксами болтались крылатые твари, одна кружила аккурат над соседним домом, видно было, как она вытягивает шею и выискивает добычу внизу.
   Энери без раздумий разнес ей голову, повозился с рычажком затвора, справился. Завоняло кислым дымом, в ушах позванивало. Потом он подшиб еще одну, неизвестной ему породы, бочком пробиравшуюся по пустой улице. Внизу бесшумно тормознул черный вранов "барс", оттуда высыпали четверо дролери, забежали в подъезд напротив. Один из них тащил на плече какую-то черную трубку, еще двое - длинный ящик и треногу.
   Энери нашел в небе новую цель, выстрелил еще раз, потом случилась заминка, он мучился с незнакомой конструкцией, неловко перезаряжал, тугая пружина мешалась, длинные остроносые патроны выскальзывали. Пока Рэнни показывал, что к чему, казалось просто.
   Справился, снова схватил бинокль, выглядывая своего врага.
   Вот он. Дрянь когтистая, беловолосая; курвин сын, гадюка клыкастая. Прилип к бронзовому шпилю, вцепился, как муха в стену, время от времени принимается раскачивать и драть его от полноты чувств. Наверное, горячая металлическая стружка ползет спиралями. Многослойной сферой вокруг шпиля кружится фосфоресцирующий тополиный пух.
   Асерли неслышно взвыл, потом захохотал, откидывая назад голову и щеря акулий рот, плеснули молочно-белые волосы. Сходились и расходились кожистые крылья. У него сегодня был выходной. Он был чрезвычайно доволен жизнью, происходящим и сами собой. На улицах Катандераны полуночные твари безнаказанно жрали людей.
   Энери отложил бинокль, на несколько секунд зажмурился от ненависти, подышал и аккуратно снял кожаный колпачок с оптического прицела.
   Разбирались с оружием триста лет назад, разберемся и теперь. Очень надо.
   Он немного потаращился в полупонятные треугольники прицельной сетки, посчитал в уме, навелся и, не дыша, спустил курок.
   Наймарэ, видимый в оптический прицел куда хуже, чем в бинокль, перестал бить крыльями и замер. Похоже, Анарен попал в шпиль или еще куда, и тварь услышала звук ударившейся пули. Он проклял незнакомое, хоть и такое могущественное оружие, постарался вспомнить герейновы поучения, сделал поправку, снова выстрелил, и еще, и еще раз.
   Наймарэ дернулся, сорвался со своего бронзового насеста и начал падать. Пуля, конечно, не пробила его броню, Анарен и не надеялся - чешуи наймарэ будут покрепче любого доспеха, но, вероятно, сильный удар повредил мышцы и кости. Он снова схватился за бинокль - наймарэ летел медленно, как-то криво, его заваливало на бок - одна из пуль повредила перепонку крыла.
   Энери, которого потряхивало от злой радости, снова поймал полуночного в перекрестье и выстрелил, целясь в проклятую белесую рожу.
   Не попал.
   Асерли, шипя от злости и теряя высоту, с немыслимой быстротой спикировал с университетского шпиля и покрыл ту милю, которая разделяла их. Мгновение, и в Энери врезалась крылатая туша, летящая со скоростью пушечного ядра.
   Его отнесло к чердачной пристройке и садануло о стену.
   - Ас-с-с-с-с-с-с! - широкая щель рта раззявилась. Асерли кинулся и встал коленями ему на грудь. Схватил за ворот, ударил когтями. Щеку располосовало в лапшу. На плечо брызнуло теплым.
   - С-с-самонаденная с-з-з-з-зануда! С-с-с-с-что ты лес-зешь не в с-с-свое дело!
   Бездонные черные щели вместо глаз, приплюснутый нос, акулья пасть - так и ходят там, внутри безгубого рта, ряды кривых прозрачных игл и обведенный синеватой чешуей язык.
   Могущественное Герейново оружие отлетело от удара - не дотянуться.
   Анарен зашипел в ответ, выпростал руку и рванул наймарэ за поврежденное крыло. Ударил коленями, скинул с себя хлопающую парусиной и скрежещущую тварь, взвыл от переполняющей его полуночной ярости.
   Убить! Убить! Убить!
   - Дос-с-стал ты меня, Нож, - выплюнул Асерли. - С-с-с-снова бы тебе пос-с-спать...
   Прыжок, удар кожистых крыльев, каменной твердости пальцы сжали горло - Анарен вцепился в окованные броней запястья, выгнулся; чертов наймарэ сминал ему трахею, скользя когтями по окровавленной коже. Легкие рвались без воздуха, в глазах поплыло.
   Смоляные провалы глаз приблизились, оскал растянулся в улыбке. Белые пряди липли к щекам и ко рту.
   - С-с-с-с-спи, Нож, - неожиданно ласково просипел демон. - С-с-с-спать пора, уснул с-с-сверчок...
   Иерархия иерархией, а силы были не равны. То есть, даже близко не равны.
   Анарен уже уплывал в привычное небытие, с какой-то даже благодарностью скребя пальцами по бритвенно-острым чешуям, но в дверь на крышу затряслась. Энери почуял удары, скорее, кожей: слух отказал. Еще сильный рывок - дверь вылетела, и защелкали выстрелы.
   Асерли взвыл, разжал пальцы, его куда-то отнесло и стало тихо. Энери со всхлипом дышал, кашляя и машинально прижимая руки к горлу. По пальцам текло. Темная тень остановилась над ним - он сфокусировал взгляд.
   - Каррахна, - сказал низкий голос Мораг. - Нокто, Снегирь, глядите - Лавенги мне будут здорово должны.

***

   Гваль безнадежно смотрел в завитые спиралью облака, чуть подцвеченные красным. Сосуды в глазах, похоже, полопались. Смотреть - это было все, что он мог делать.
   Когда с неба посыпался ливень из зубастых и клыкастых чудовищ, место которым на страницах библиотечных бестиариев, а не в Северных водах, он кинулся к пулеметной спарке, потому что та молчала, потом увидел, как два - дракона? серпьента? боги фоларийские, да что бы это ни было! - догрызают тело пулеметчика, тягая его в разные стороны, как мышиный трупик. Металлическое ограждение было разворочено словно прямым попаданием. На выдранном клоке - следы стальной твердости когтей.
   Выстрелил из пистолета, одна из тварей бросила труп с безвольно мотающейся головой, поползла к нему, шипя, скрипя и топорща крылья. Потом блеснуло, разорвалось, глаза ожгло вспышкой, и его отшвырнуло к рубке, на палубу и привалило куском обшивки. По палубе разливался жирный едкий дым, Гваль не мог сообразить даже, что горит. Кричали люди.
   Он сначала пробовал выбраться из под придавившей его железки, дернулся, ребра хрустнули, стало тяжело дышать, разбитый рот наполнился соленым, тягучим.
   В щель, оставленную ему сверху, скупо виднелся кусок неба, по которому прямо сейчас тянулся огненно-дымный след падающего самолета, перечеркивая испестренное тенями облако. На крыльях у самолета были потемневшие, но хорошо различимые серебряные полосы.
   Гваль застонал сквозь зубы, втянул глоток воздуха - внутри что-то противно хлюпало - еще раз попытался высвободиться, по железу скрежетнули чьи-то когти, небо закрыла чешуйчатая морда, тяжесть стала совсем уж невыносимой, и он, наконец, потерял сознание.
  
  

19

   Она выплыла из сна, полного зелени и шелеста, как лодка из камышей.
   В темном земляном мирке все было по-прежнему: мягко опалесцировала вода в стеклянных шарах, едва освещая ряды джутовых мешков, пахло грибами, волны снаружи пошлепывали по обшивке.
   Баржа не двигалась, пело течение, омывая ее борта. Скрипело дерево, где-то далеко-далеко, на краю мира, играло радио.
   Амарела попыталась сесть, но не смогла даже приподнять головы, хотя та не болела, не гудела и мыслила ясно. Попыталась ощупать себя - пальцы пошевелились в рыхлой земле, но рукав словно прибили к полу. Да что такое? Меня связали? Амарела рванула руку, что-то лопнуло, ладони метнулись к лицу, осыпая в глаза комочки почвы.
   Зажмурилась, чихнула, оперлась на локти, снова попыталась привстать. Грудь, преодолевая сопротивление, приподнялась, голова же осталась пригвожденной.
   Ощупала затылок - вместо волос пальцы встретила плотная волокнистая масса, составляющая единое целое с курганчиком влажной земли, служившим рейне подушкой. Тело оказалось замкнуто в слоистую, распадающуюся под пальцами шелуху - словно бревно в перепревшей коре. Под гнилой корой всегда можно найти колонии белесых личинок, подумала Амарела и, вопреки мыслям, разулыбалась в темноту.
   Может, я умерла и лежу в могиле? И оттого мне так хорошо?
   Помню, приходила смерть в белых шелках и вышитых башмачках. С кукольной печальной мордочкой. И тысячи ростков рождались и умирали в ее следах.
   Не смерть.
   Ко мне приходила удача, а не смерть.
   Редкая, безусловная удача.
   Амарела снова улыбнулась.
   В Катандеране есть улица Дружбы, на которой стоит сагайское посольство, и квартал, граничащий с ним, считается самым дорогим. Там снимают и покупают квартиры те, от кого отказались врачи. И те, кто никак не может зачать ребенка. И те, кто боится старости. И те, кто просто верит в благодатное дыхание посольского сада, процветающего трудами трех древесных божков.
   Слухи, похоже, оказались правдой. Амарела на самом деле умирала, когда ложилась в сагайскую землю. Сейчас... она прислушалась к себе - ей зверски хотелось есть, хотелось бегать, прыгать и вопить, а также летать и петь.
   Она помнила все. Помнила давящую глухоту контузии, помнила огонь, стрельбу и глаза людей в таверне. Помнила летящий в лицо кулак Энриго, синие точки на скулах самозванца Флавена, непонятно откуда возникшего Лавенга и перепуганную, но упрямую физиономию оруженосца... Хавьер Илора, книгочей-молокосос, а она еще досадовала, что родственнички навязали ей на шею бессмысленную обузу...
   Прямо перед глазами в буром полумраке маячило блеклое пятно - заплатка на брезентовой крыше. Там, снаружи, то ли заканчивался, то ли начинался день.
   Голова, кажется, укоренилась тут и скоро расцветет. Амарела подергала ею, покатала по земле, потом нашарила рядом осколок стеклянного шара и безжалостно срезала весь войлок, в который превратилась шевелюра. Голова сразу стала легкая-легкая и всплыла, как воздушный шарик, подняв за собой ничего не весящее тело. То, что осталось от мундира и от сапог, прорвалось, словно кокон, и опало истончившейся, истлевшей шелухой.
   Рейна, мягко ступая босыми ногами, прошла вдоль мешков и корзин со светящимися сферами. По доскам палубы тянуло прохладой. Со стороны рубки мурлыкало радио.
   Интересно, где мы? Добрались ли до Занозы - запирающей реку пограничной крепости со сдвоенным гарнизоном или еще нет? Сколько я тут, в земле, провалялась?
   Судя по состоянию одежды - не менее трех лет...
   В любом случае надо сперва узнать, кто сопровождает баржу - люди Дорады, советника по иностранным делам, или уже макабринская свора?
   А прежде всего - найти, чем прикрыть голую задницу.
   Она обследовала леерное заграждение борта и крепко пришнурованный к деревянному каркасу брезент. На носу полог был запахнут, но не закреплен, и Амарела осторожно выглянула наружу.
   Розовый свет гаснущего дня заставил прикрыть глаза ладонью - действительно, как из могилы встала. Постепенно рейна рассмотрела толпу четвероногих кранов, длинные ряды портовых складов, белый город за ними и рыжие, в зеленых пятнах, склоны гор. Золоченные закатом стены старой крепости над городом, зубчатые башни, шпили колоколен, пирамидальные тополя.
   Маргерия.
   Ничего себе!
   Это значит... Она подсчитала на пальцах - минимум четыре дня. И это уже Дар, причем почти центральный.
   Однако догадка не особенно ее впечатлила. Я просто очень, очень голодна, сказала она себе. Надо поесть, найти какие-нибудь тряпки, а потом думать, что делать дальше.
   Люди Дорады, скорее всего, остались в Занозе. С нынешним сопровождением рейне встречаться не хотелось. Сагайская кукла ничего не сказала о валяющейся в земле полумертвой девице, отдельное спасибо ей за это. Но искать большей помощи у нее не стоит.
   Аппарель баржи была вертикально поднята, сама баржа пришвартована к пирсу, у сходней дожидались разгрузки полуголые парни в брезентовых штанах. Чуть поодаль стоял сагаец в черном атласном кафтане и смотрел на горы.
   Амарела, стараясь не сверкать прелестями, перешагнула через лебедку, перелезла через леера и осторожно, без всплеска, опустилась в воду. Течение приняло ее в ладони, сладкая плоть реки была почти неощутима, как воздух, и гораздо более проницаема, чем море. Чтобы держаться на поверхности, приходилось двигаться.
   Течение потащило рейну вдоль баржи, пряча ее за бортом от грузчиков и сагайцев. Она миновала пирс - он оказался последний в ряду, дальше были только рыбачьи лодки, моторки и паруса, разбросанные по глади воды, как разноцветные фантики. Большой порт, набитый сухогрузами, баржами, буксирами и толкачами, пассажирскими судами и катерами, остался позади. Противоположный берег едва угадывался в золотом сиянии - на западе, за пашнями и бахчами Ютта, садилось солнце.
   Амарела гребла к берегу, а там тянулись и тянулись предместья, бесконечные огороды, заборы, сараюшки, рыжие и белые козы на пологих склонах. Густой ивняк скрыл ее, замерзшую, мокрую и еще больше проголодавшуюся.
   Потом она пробиралась окраинами огородов, отсиживаясь в лопухах после каждой перебежки. С сумерками от домов потянулись дымки, запахло теплом, уютом, едой. От реки поднялась прохлада. Явились полчища комаров, и рейне пришлось, особо не разбираясь, стащить пододеяльник из чужого сада, иначе бы ее съели.
   Она двигалась назад, к городу, ведомая скорее инстинктами, чем разумом. На лужке у гусиного пруда женщина в белой косынке снимала с веревок высохшее за день белье. В саду под навесом летней кухни старуха жарила картошку - Амарела едва не захлебнулась слюной в своих кустах. Старуха окликнула женщину, и та вошла через заднюю калитку в сад, оставив корзину с бельем у пруда. Рейна тут же оказалась у корзины, цапнула белое в крупный горох платье (она присмотрела его еще на веревке) и нырнула в крапиву. За сараем, между старой поленницей и кучей песка, натянула платье на себя - оно оказалось велико, широкий ворот сползал и норовил открыть голое плечо, рукава-фонарики болтались у локтей, в талии тоже было свободно. Все лучше, чем пододеяльник, подумала Амарела. Вырвала из пододеяльника лоскут и повязала на голову в виде косынки, прикрыв безобразно срезанные волосы.
   Теперь можно было выйти на асфальтированную дорогу, ведущую через предместья к городу. В густеющих сумерках зажигались фонари. Белые шапки цветущего жасмина перевешивались через ограды. Под жасминовыми пологами мимо фонариков прогуливались нарядные парочки. Из раскрытых окон, тепло горящих в темной листве, доносилась музыка и оживленные голоса. Промчалась открытая машина, набитая военными и смеющимися женщинами. Праздник у них тут какой-то?
   Навстречу брела пожилая чета - старушка в шляпке с вуалькой и дед с прямой не по возрасту спиной и шикарными усами. Встретившись взглядом с рейной, дед остановился и взволнованно разинул рот, старушка дергала его за рукав, но он стоял столбом и смотрел. Узнал, что ли? Амарела прошла мимо, ожидая оклика, однако дед только молча проводил ее глазами.
   В Маргерии есть представительство Светловельского Банка Самоцветов, но денег Амареле там не дадут, потому что у нее нет документов. Лорд Маргерии Мельчор Канаста знает рейну в лицо и может подтвердить ее личность. С другой стороны, идти на поклон к Канасте не хочется и неразумно: старый черт под шумок не преминет выдавить из рейны все, что два года пытался выдавить его господин, железнозубый сэн Эмор Макабрин. А то и просто, как хороший пес, принесет рейну хозяину в зубах.
   - Девушка, куда вы так спешите?
   Сбоку пристроился парень - руки в брюки, на губе незажженная папироска, под распахнутым пиджаком - расстегнутая до пупа рубашка, под рубашкой - несвежая майка. Достойный кавалер голопятой девице в мешковатом платье с куском простыни на голове.
   - Ножки наколете, позвольте, на руках донесу? - от кавалера попахивало перегаром.
   Экие у них тут обычаи, в Маргерии! Амарела увернулась от загребущих лап, отскочила и гневно зафыркала.
   - Уберите руки! Идите своей дорогой!
   - Ишь ты, птаха несговорчивая, - не обиделся тот. - Пойдем ко мне, а? У меня арварановка на перчике, картохи нажарим, выпьем за соколов наших в небесах...
   Амарела быстро зашагала вперед, стараясь оторваться от плетущегося позади кавалера.
   - Ярочка, красавица! - нудел тот. - Ну куда же ты! Послушай, что скажу! Послушай!
   На них оглядывались, рейне стало противно. Из тени деревьев у ворот вышагнул мужчина, бросил папиросу на землю, наступил на огонек.
   - Ты, мразь алкогольная, пшел вон. Не приставай к девушке.
   - Да ты кто такой?..
   - В рыло?..
   У ворот осталась стоять женщина, подруга героя-защитника. Амарела мельком увидела ее кислое лицо под украшенной цветами соломенной шляпкой.
   Они тут все набрались и ищут повода подраться. Она не стала ждать финала разборок и прибавила шагу.
   Перекресток, широкое шоссе, на углу - открытое кафе, огни, музыка, танцы на веранде и прямо на тротуаре.
   - Девушка, постойте! - ее догонял герой-спаситель. - Постойте, я провожу вас.
   - Не надо меня провожать... - Амарела попятилась.
   Им что, тут женщин не хватает? Нет, вроде бы хватает, вон веселые, нарядные, смеются, танцуют, за столиками сидят. Им не хватает босячек с простыней на голове?
   - Позвольте вас угостить, праздник же. Меня зовут Фетт, а вас? Что пожелаете, коктейль с фруктами? Шоколадный ликер? Мороженое? - он ловко подцепил Амарелу под руку и повел к столикам. - Вы не замерзли? Может, кофе с ромом?
   - Кофе, горячий, - сдалась Амарела. - И что-нибудь поесть. Лучше, мясное. Хотя... все равно.
   Ладно, сперва еда, потом разберемся. Фетт нашел свободный столик на веранде. Вытянув повыше руку, принялся щелкать пальцами, подзывая официанта. Оркестр из четырех музыкантов в национальных андаланских костюмах наяривал что-то зажигательное.
   - Прекрасная госпожа, танцуете? - рядом тут же материализовался еще один кавалер, с усиками, в перчатках, в лакированных штиблетах, с пышным шейным платком.
   - Это моя девушка! - возмутился герой-спаситель.
   - Ах, простите, не заметил, прошу разрешения...
   - Не танцует!
   - Я хотел бы спросить вашу даму...
   - Не танцует, я сказал!
   - Простите, господа, - пробормотала Амарела. - Мне надо попудрить носик.
   Оглушительный успех у маргерийских мужчин испугал ее не на шутку.
   - Стой! - Фетт через стол попытался схватить ее, Амарела шарахнулась и бросилась прямо через танцплощадку к выходу, наталкиваясь на кружащиеся пары и бормоча извинения.
   - Стоять! - заорал за спиной Фетт-спаситель. - Куда рванула?! Немедленно вернись!
   Она скатилась со ступенек и врезалась в группу молодых людей, как раз собирающихся подняться на веранду.
   - Осторожно, госпожа, - чьи-то руки подхватили ее. - Ноги переломаете!
   - Девушка, вас обижают?
   Сбоку горячо задышали в ухо, по спине прошлась чья-то ладонь.
   - Это моя женщина, скоты! - надрывался Фетт.
   Ба-бах! - выстрел в воздух. Что-то звонко разбилось. Взвизгнув, смолкла музыка, поднялся гомон голосов.
   Амарела сцепила под грудью руки и изо всей силы двинула локтем назад. Лапающий ее за задницу поперхнулся, рейна рванулась, потеряла косынку, но выдралась на свободу.
   И побежала так, как никогда не бегала.
   - Сто-ой!
   Ба-бах!
   С ума посходили! Или это я сошла с ума? Что происходит?
   - У-лю-лю! Лови ее, лови!
   - Держивора-аа!
   Она оглянулась - за ней ломилась толпа. С криками, улюлюканьем, с выстрелами в воздух. Женщины там тоже были, господи помилуй.
   Амарела неслась по освещенной улице, шаря глазами, куда бы свернуть. Би-ип! би-ип! - сзади загудел клаксон, послышалось тарахтение мотора, Амарелу нагнал неспешно катящийся "сполох" пыльно-белого цвета. С крыльев его скалился знакомый до тошноты макабринский череп. Кто-то очень большой, поднявшись, выметнул длинную руку, и рейну, как котенка, вдернули в открытый салон.
   "Сполох" остановился. С передних сидений к Амареле повернулись двое, а тот, кто втащил ее, оперся коленом о заднее сидение и развернул к толпе закрепленную на кузове "аранью".
   - Что, бунтуем? - спросил он с веселым изумлением. - Угостить?
   Толпа нерешительно затопталась.
   - Ай-яй-яй, - посмеиваясь, он покачал головой. - Как нехорошо. Гоняете девушку, как кошку. Нашли себе забаву. А ну брысь.
   Белая летная куртка, майорские семиконечные звезды на погонах, гвардейский эмалевый щит с каманой на груди, мертвая голова на плече. Белокурый чуб спускается на бровь, светлые насмешливые глаза, белозубая улыбка.
   - Не бойтесь, прекрасная госпожа. Не дам вас в обиду.
   Он скинул куртку и набросил на плечи тяжело дышащей Амареле. Это было лучше всего: она стянула куртку на груди и сразу почувствовала себя защищенной.
   - Кавен Макабрин, двенадцатая гвардейская воздушно-кавалерийская бригада, к вашим услугам. Это Филико Лагарте, мой оруженосец, - младший лейтенант с переднего сидения улыбнулся Амареле как родной. - Васк, хватит зевать, поехали! - это ефрейтору-шоферу, пялящемуся на рейну, словно на дарский золотой запас.
   - Подбросим вас в город, госпожа, куда скажете. - Он сел рядом, но на безопасном расстоянии. Положил на колени белую фуражку с высокой тульей и золотой крылатой макаброй. Опять ободряюще улыбнулся: - Не волнуйтесь, госпожа, все будет хорошо. Вот еще что - суньте руку в карман куртки.
   - В карман? - голос у рейны оказался слабеньким, как у девочки.
   - В карман куртки, ага. В правый. Не стесняйтесь, пожалуйста. Мне кажется, это вас поддержит по дороге.
   Она сделала, как просили, и вытащила из кармана толстую полуфунтовую шоколадную плитку, завернутую в пергамент и серебряную фольгу.
   - Вы южанка ведь? Беженка? - Кавен, облокотившись на борт, старательно наблюдал, как бегут фонари вдоль дороги.
   - Угу... - промычала она сквозь шоколад.
   Из зеркальца заднего вида, закрепленного на лобовом стекле, смотрели на нее собачьи глаза шофера. Лейтенантик ерзал на сидении и все время оглядывался.
   - И у вас не оказалось денег на чашку кофе с пирожком? - Макабрин покачал головой, взглянул искоса, снова отвел взгляд. - Сколько вы не ели? У вас ни денег, ни документов... выбежали из дома, в чем есть?
   Она закивала.
   Машина дернулась, взвизгнули тормоза, рейну бросило на спинку переднего сиденья.
   - Васк, твою мать, смотри за дорогой! Ушиблись? - он помог ей вернуться на сидение, задержал горячие пальцы на локте. - Не бойтесь, прекрасная госпожа, теперь все будет хорошо. Мы наведем порядок на Южном Берегу, вышвырнем Лестан к чертовой матери, щелкнем по носу Фервор - забудут соваться к нам.
   "К нам"! Рейна нахмурилась и выдернула локоть из макабринской хватки. Они уже считают Марген дель Сур своим!
   - Если бы нас раньше позвали на помощь, не пришлось бы вам, нежной юной девушке, пройти такие ужасные испытания. Но теперь все будет хорошо.
   Лавенги спустили своих псов. И даже пытались собственноручно вытащить ее, Амарелу, непонятно, правда, зачем. Ей очень хотелось расспросить Макабрина подробнее, но она боялась, что он сложит два и два и узнает в остриженной под корень замурзанной девчонке королеву соседней страны.
   - Фил, башку тупую отвернул, быстро! Нечего таращиться. Сейчас побежишь пешком за машиной. - Кавен разжал кулак, видимо, еле справился с желанием влепить оруженосцу подзатыльник. - Извините, прекрасная госпожа. Дисциплиной мы сегодня похвастать не можем.
   Рейна комкала фольгу. "Сполох" оставил позади предместья и теперь катился по городу. Кавен помолчал, сжимая и разжимая пальцы, потом спросил:
   - Прошу прощения за бестактность, но... какими духами вы пользуетесь?
   - Что? - она ожидала любого вопроса, но не этого.
   - Я слышал, существует такой парфюм... ну... вызывающий... как бы сказать...
   Макабрин, рыцарь, офицер и просто здоровенный самец, замялся. А у Амарелы в голове вдруг сложилась мозаика.
   - А-а... - сказала она. - О-о...
   - М? - он поднял бровь.
   - Это сагайский божок... как их там называют... забыла. Это он. Я спряталась на барже с землей.
   Макабрин прищурился, начиная понимать.
   - На барже с землей? Которая сегодня пришла в Маргерию. Дедовы люди как раз ее встречать сегодня должны.
   - Я была ранена, когда спряталась на барже. Этот... божок вылечил меня... я его видела. Это не парфюм, это сагайское благословление!
   Врагу не пожелаю такого благословления! Она с новым испугом уставилась на Макабрина.
   - Так-так, - пробормотал он. - Я-то думал, это сказки. Ну, скажу я вам, действует это благословление... как хороший гипноз... мозги отключаются. Не бойтесь! - он поднял ладонь. - Я вас не трону и другим не позволю. Вам надо отсидеться, пока это... благословление не выветрится. Сколько оно будет держаться?
   - Не знаю...
   - Ладно, у нас есть еще завтрашний день, послезавтра с утра мы улетаем. Обещайте слушаться меня, а я обещаю ничего не делать против вашей воли. Лады?
   Макабрин обещал ничего против ее воли не делать? А если моя воля - не бомбить Марген дель Сур?
   Если бы дело было в одном Кавене!
   Амарела вздохнула и согласилась:
   - Лады.

* * *

   - Давай сюда! - выкрикнула Мораг. Смоляные жесткие ее волосы были вымазаны в пыли и крошеве зеленых листьев. Военные высокие ботинки нелепо торчали из под вечернего платья, разрез на котором она продрала чуть не до пояса. Между ботинками и платьем - голые ноги с костлявыми коленками, поцарапанные и в потеках грязи.
   - Быстро, пока он не плюнул! Лавенг! Тащи свою жопу сюда!
   Энери решился и стремительно перебежал залитую полуденным светом улицу, пригибаясь и волоча с собой тяжеленную брезентовую сумку. Камни древней мостовой покрывали пятна копоти. Местами гранитные булыжники оплавились, дымились и мерзко воняли химией.
   Умирать ему расхотелось.
   В несколько кошачьих прыжков он пересек открытое место, перекинул себя через каменную оградку парка и залег рядом с врановой дочерью. Ее напарник - беловолосый, совершенно бесцветный дролери, сидел, привалившись спиной к серым, оплетенным тонкими побегами камням стены и невозмутимо перезаряжал винтовку. Ладони, пальцы и запястья у него были ловко обклеены полосками пластыря.
   - Я разумею, он до ночи больше не вылезет, - дролери поднял голову, поглядел на Анарена, но исполосованные пластырем пальцы продолжали методично вкладывать патроны на положенное им место.
   - Надо выманить. Каррахна, мы тут уже третий день валандаемся. Он несколько домов разнес! Люди погибли.
   Когда прорвалась Полночь, прямиком в Ветлушу вывалился огромный серпьент. Хорошая, большая жертва нужна была, чтобы приманить такую тварь. Анарен машинально потрогал щеку и горло - рваные царапины от когтей наймарэ взялись сухой коркой и почти сгладились. Заживает как на собаке.
   С тех пор, как Мораг содрала с него разъяренного Асерли, по нечаянности решив оккупировать со своими людьми ту же высотку, он все думал: какого черта наймарэ не убил его сразу? Когти Асерли могли перервать человеку горло, как пленку рыбьего пузыря.
   Наверное, тянул время, полуночным сладко чуять страдания. Дотянулся. Получил полную обойму. Хотя - если вдуматься - что ему эта обойма...
   Мораг попинала тогда принцево полубездыханное тело в целях реанимации, цыкнула на мрачных дролери, которые высказывались на тему того, что не худо бы полуночного пришить, пусть он и Лавенг - за такое дело нормальные Лавенги еще спасибо скажут.
   А потом Энери, шатаясь, подошел к краю крыши и увидел, кто так страшно ревел на берегу. И как-то сразу стало понятно, кто на чьей стороне и против кого надобно воевать.
   - Мораг, успокойся ты, -  дролери с пурпурно-розовыми волосами и разбитой мордой - заживающий синяк красивого лилово-желтого цвета смотрелся на точеной скуле дико - приподнялся на коленях, поднес к глазам тяжелый армейский бинокль. Руки у него тоже были наспех заклеены пластырем.
   - Етить, какого черта так и не наладили за пятнадцать лет выпуск техники, которая не калечила бы руки. Платиновые часы клепать - так пожалуйста. - Он сплюнул, потер правую ладонь о штаны. - Не вижу я его.
   - Дай, - Мораг дернула бинокль.
   Серпьент несколько суток гонял их, как хорьков, с места на место, рычал, плевался какой-то дрянью, шатал окрестные дома - ярился. Попутно перебили кучу полуночной мелочи. Жители Катандераны, привычные к военным действиям, быстро сориентировались. Военные, которых в городе было полно, развернули технику и организовали сопротивление. Говорят, сам король поднял свою крылатую машину, чтобы вести в бой рыцарские истребители. Энери не видел воздушный бой, только слышал его отголоски. За пару суток полуночных тварей повыбили почти всех. Но чертов серпьент застрял в университетском городке, как пробка в бутылке - здоровый, страшный, нелепый - и ни туда ни сюда. Загадил воду в канале, развалил ажурный мост, напрочь распахал детский садик, повывернул деревья.
   Танки сюда не подгонишь, обычное оружие его не брало, гранаты только злили. Плевался он метко и погано. Вонял. И жителей никак не эвакуируешь.
   В кои-то веки Анарен чувствовал себя при деле. Некогда было задумываться. Надо было действовать - и желательно побыстрее.
   - Вижу Селя, - пробормотала вранова дочь. - О, забрался. Щас-с. Ну, давай, готовь свою стрелялку.
   - Дорвался, - хихикнул красноволосый.
   За время уличных боев так и не познакомились нормально. Тот вот, на моль похожий, - Нокто его зовут. А этот, с гривой цвета утренней зари и фингалом, сегодня их нашел - с устным приказом от короля. В такой близости от серпьента хваленая дролерийская связь полностью накрылась медным тазом. Хорошо, что змей все-таки был дурак и неразумный. Иначе переловил бы всех давно, как мышей.
   - Приготовились.
   Ясное голубое небо и сладкий запах листьев сбивал с толку. Чирикали птицы. Вокруг растрепанной головы красноволосого кружилась крохотная капустница. Села на кончик острого уха, пробитого серебряными точками, дролери не глядя отмахнулся.
   Послышался рокот мотора. По бульвару неслась открытая машина с агиларовскими гербами, пустая, если не считать отчаянного шофера. Серпьент, невидимый за домами, завыл и заскрежетал. Машина пошла медленнее. Посигналила. Чертова тварь не соображала, что ей делать, и безыдейно плевалась кислотой. Вонь доносило аж до парка. Мораг скривила лицо.
   - Нюхаю и прям вижу себя в папенькиной лаборатории. Вот гадство. Погань вонючая.
   - Он голодный, - некстати сказал Анарен.
   - Сейчас выкину тебя этому голодному.
   - Не стоит. Ситуация и так тяжелая.
   - У нас ситуация не тяжелая, - Мораг зло фыркнула. - У нас так, поразвлечься. Грохнем этого и, считай, все. Тяжелая ситуация теперь в Химере, знаешь ли.
   Анарен знал. Судя по отголоскам новостей - у найлов с Полночью началась настоящая война, тяжелая и изматывающая. Не быстрое жадное вторжение на запах кровавой жертвы, как здесь. Полноценная война.
   - А кто вызвался? - спросил он, не отрывая глаз от самоубийственно медленно ползущей машины. Серпьент опять плюнул. Водитель вывернул руль, едва не впаялся в столб.
   - Молодой Агилар, - ответил красноволосый.
   - Ну что же. Справедливо.
   Мораг снова фыркнула, но смолчала.
   Серпьент, наконец, прошатал ограду, выломился на улицу, обрадовано завыл, пополз, с трудом переставляя короткие лапы и тыркаясь мордой в брусчатку. Он был огромный. Хорошо, что кругом не вода.
   Водитель поднажал. Тварь затормозила, гулко заикала, готовясь плюнуть.
   С крыши, оперенная огнем, сорвалась раскаленная точка. Сель засел там с самым убойным, что нашел в королевском арсенале. Правду сказать, не помогло. Но отвлекло. Машина пронеслась, завернула и исчезла в переулках.
   Поток кислоты вспыхнул, вонь стала еще удушливее, тварь снова взвыла, на сей раз не жадно, а яростно - задрала переднюю часть тулова, полезла на дом, как толстая ящерица, обломила несколько балконов.
   С крыши другого дома начали стрелять одиночными.
   - Не сработает, - мрачно сказал Анарен.
   - Иди ты. Это хороший план.
   Нокто молча положил винтовку на гребень стены и молча прицелился. Красноволосый тоже поднял оружие.
   - Как он поймет, куда идти.
   - Ты не думай, ты стреляй, - пробормотала Мораг. - Стреляй, пока он не подлезет. Он же дурак... во-от. Дурак ты у нас... - серпьент выл и тащился на выстрелы, мотая башкой. - Стенка каменная, хорошая стенка, отличная просто... Ползи в парк, животное! А тут уж отец тебя пришпарит. Епрст, как же Райо жалко... О, выполз, а-атлично! А теперь - ходу!
   Анарен закинул горячую от выстрелов винтовку за спину - она уже ничуть не мешала, привык - и они побежали. Петляя меж деревьев, прыгая через скамейки - он так не бегал с юных лет, когда носился взапуски с собственными гвардейцами, такими же сопливыми.
   Они все никак не могли остановиться, когда с неба обрушился безжалостный огонь, поджигая деревья и кусты, испаряя клумбы, дорожки, испакощенную воду в канале, и превращая гороподобную чешуйчатую тварь в ком паленой плоти.

***

   Тень занавески гуляла по розовой закатной стене. Рамиро уныло разглядывал ее и слушал длинные гудки в трубке. На том конце к телефону никто не подходил.
   Он вздохнул, нажал на рычажок и принялся набирать другой номер. Эти два номера он набирал с прошлого утра уже несчетное количество раз.
   На большой кровати с ореховой спинкой пошевелился комок одеял. Рамиро оглянулся: Ньет в беспамятстве все норовил содрать повязки, за ним приходилось следить. Рамиро упорно мазал парня противоожоговой мазью и обматывал бинтами, хотя совсем не был уверен, что лечение помогает. Фолари промычал что-то, откинул одеяло и снова затих, свернув колесом ребристую спину с проросшим костяным гребнем.
   Гудок в трубке оборвался, Рамиро уже потянулся к рычажку, когда внутри сказали:
   - Алло?
   - Креста? - крикнул он. - Креста, это я, два дня дозвониться не могу, как там Лара?
   - Господин Илен, - узнали его на том конце, - Это Лита, аюданте госпожи Карины. Госпожа Карина в театре. Мы с Важем за вещами заехали. Госпожа Карина очень волнуется за вас.
   - Да я тут... - растерялся Рамиро. - В Сумерках... В смысле, на Журавьей Косе. Креста что, ночевать в театре собралась?
   - Мы вторые сутки уже в театре ночуем. С восьми вечера комендантский час.
   - Какой комендантский час? Что стряслось? У меня тут радио нет...
   - Полночь прорвалась, господин Илен. Вчера всякая нечисть на улицах прямо кишела, сейчас почистили, днем даже ходить можно. А вечером нельзя, вечером комендантский час. У вас там тихо, в "Сумерках"?
   - Тихо...
   - Вот и хорошо, я передам госпоже Карине, что у вас все в порядке. До свидания, господин Илен.
   - Э, погоди! Постой! Ты что-нибудь слышала про Лару Край?
   - У нее дочка погибла, господин Илен.
   - Я знаю... Лита, кто-нибудь к ней заезжал? Как она? Что с ней?
   - Она тоже в театре, вместе с нами. Жертв Полночи отпевают в соборе Святой Королевы, и Десире с ними, а похороны в четверг, приезжайте, если сможете.
   - Приеду обязательно... Не давайте Ларе запираться в кабинете, пусть с ней всегда кто-нибудь будет, хорошо? Что она вообще делает?
   На том конце трубки хмыкнули. Помолчали.
   - Работает, - наконец сказала девушка. - Госпожа Лара Край работает.

***

   Амарела проснулась яркого света - солнечный луч проник сквозь плохо задернутую занавеску и слепил глаза. Она потянулась, сладко зажмурилась, сбрасывая одеяло, ощутила щекой живое тепло, повернула голову и все вспомнила.
   Рядом безмятежно спал Кавен - на спине, разбросав загребущие руки в стороны и по возможности растопырившись - видимо был из тех, кто занимают всю кровать, даже если она километровой длины. На налитом плече красовалась татуировка в виде макабры с крыльями.
   В гостиницу он вчера протащил ее в своем огромном чемодане.
   Безжалостно вытряхнул половину шмоток, запасной китель, еще что-то, и Амарела довольно много времени провела взаперти, скорчившись на идеально отглаженных, накрахмаленных рубашках. Достойное завершение богатой событиями недели. Безупречно.
   Потом Макабрин предоставил ей свой номер, заказал еды, откланялся и ушел - обстановка становилась прямо скажем, невыносимой. Вот удружил чертов сокукетсу!
   Амарела накупалась в огромной ванной, уничтожила трехдневный запас еды, кое-как привела в порядок прическу - голову пришлось безжалостно обрить как после тифа. Когда она отдохнула и калачиком свернулась на кровати, оказалось, что распроклятое сагайское благословение догнало и ее - заснуть не представлялось возможным. Она несколько часов провела, таращась в потолок и облизывая горящие губы, а потом в спальню тихонько пробрался Кав - за какими-то своими вещами. Постоял около кровати, думая, что она спит, скрежетнул зубами, тихо выругался и уже развернулся, чтобы уходить, но тут она позвала.
   А какого, собственно, черта...
   Теперь рейна нежилась на льняных простынях, потягивалась и бездумно смотрела на яркое солнце за окном. В голове поселилась разноцветная пустота и маячили вспыхивающие искорки. Если аккуратно выползти из-под господина майора, может быть, удастся добраться до столика с едой... или если вытянуть ногу и как-нибудь придвинуть его...
   Кавен заворочался, открыл глаза, сфокусировался и немедленно перешел к боевым действиям, еще даже толком не проснувшись.
   - Очень сильное благословение, - виновато пробормотал он в свое оправдание. Впрочем, Амарела не возражала.
   - Я так весь сотрусь, - хмыкнул Кав парой часов позже. Они сидели на кровати, замотавшись в простыни, и подъедали остатки ночного пиршества, позорно запивая их остывшим чаем и степлившимся шампанским. Амарела лирично положила обритую голову на Кавеново татуированное плечо. Ушам и затылку было непривычно прохладно. - Ничегошеньки от меня не останется, прекрасная госпожа.
   Амарела пожала плечами и сунула в рот ложку икры.
   - Я считаю, что сплю и мне все снится, - честно сказала она, перебирая гренки в серебряной вазочке. - В здравом уме я бы никогда не легла бы в постель с Макабрином. То есть... ну... столько раз.
   - Нет, никаких снов, ты что, - обеспокоился Кавен. - У меня завтра вылет. Я не хочу пропустить эту великолепную войну. Полеты над побережьем, сильный противник. Уа-а-ау... черт, челюсти вывихиваются.
   В комнате витал тонкий аромат роз, маргерийской выпечки, слабо пало порохом - откуда? Кавов пистолет спал в кобуре на спинке стула, вычищенный и сверкающий, отражающий солнечные лучи по стенам, затянутым узорчатыми шпалерами. В приоткрытую фрамугу втекал ветер.
   - Мне все снится. Снит-ся.
   - Отличное оправдание чему угодно.
   Кав откинул простыню, прошелся по комнате, заложил руки за голову. Потом посмотрел через плечо - его профиль четко выделялся на фоне солнца, казался черным, а коротко стриженые волосы - совсем белыми.
   - Я бы хотел внести ясность, - сказал он просто. - Двадцать второго июня пришел приказ от моего короля и повелителя: вышибить Лестан с Южного побережья. Вот только приказов было два. Гласный и негласный.
   Аромат роз усилился невыносимо.
   - Негласный? - искорки все еще вспыхивали.
   - Найти тебя и по возможности ликвидировать. Лавенгам удобнее сейчас оплакивать гибель королевы от рук гнусных лестанцев, чем договариваться с живой и строптивой. Они не уверены, что ты выжила, но если уж... Потом я узнал, что Принц-Звезда выпустил тебя из крепости. Но свой приказ король не отменил.
   - Ты меня узнал...
   - Да, так вышло, что с приказом пришли и фотографии - разные, неофициальные тоже. Передают, что в Катандеране настоящее светопреставление, Полночь прорвалась. Вернулся древний, как мары знает что, Анарен Лавенг. Нас перебросили сюда аккурат в тот день, я не успел поучаствовать.
   Амарела подумала, что надо встать, но ноги не держали, и она осталась сидеть, безучастно глядя на хромированную рукоятку, торчащую из кобуры.
   Анарен Лавенг. Надо же.
   Сплю, сплю, сплю.
   - Ну ты что же... это, выполняй приказ, - пробормотала она.
   Макабрин повернулся, поглядел на нее, сдвинув брови.
   - Я так разумею, мой король отдал мне преступный приказ, прекрасная госпожа, - сказал он чопорно. - Я его выполнять не намерен.
   - Тогда штаны надень. Нельзя перед королевой без штанов.
   Ей вдруг стало очень холодно, рейна закуталась в простыню по горло, обхватила себя за плечи.
   - Мне ведь в Катандерану надо, Кав. - сказала она тоскливо. - Это ведь я во всем виновата. Только я, и никто другой. Я сделала, мне и расхлебывать. А ты летишь в Марген дель Сур, и ничего я не могу поделать, и никто ничего поделать не может...
   Кавен подошел, сел рядом, притянул ее к себе.
   - Я постараюсь как-нибудь... ничего там не курочить, - пообещал он неуверенно.
   На залитой солнцем улице за окном безмятежно играл оркестр.

Эпилог первой части

   Русалка скользила с волны на волну, бросив ладони навстречу свету, плечами и спиной ощущая темный холод донных токов, грудью и животом - солнечную ласку поверхности.
   Море покачивало ее, колебались ленты рук, зеленоватые волосы ореолом расплескались далеко по частой волнистой ряби. Блики и полутени пошевеливались, таяли, словно обрывки сна.
   Русалка умирала.
   Она не умела ясно мыслить, поэтому не знала - отчего. Море растворяло ее, как обломок душистого мыла, оброненный с проходящего мимо корабля. Прозрачные пальцы и бледный веер хвоста исходили мелкими пузырьками, море разъедало тонкую пленку плоти, соединяя прохладную кровь русалки со своей, солоноватой и плотной. Жгучей, как стрекала медузы.
   Корабль. Медуза. Обломки.
   Слишком сложно для фолари.
   Она шевельнула губами, но голос ее покинул. Легкие уснули, утомившись долгим ожиданием рассвета.
   Волны полоскали тело, выбелили, как забытую в воде ткань, обкусали краску с губ и щек, глаза утратили синеву, бездумно таращась в распахнутое небо. Нечеткие очертания женского силуэта распались серой пеной, клочья некоторое время плыли согласно, но потом волны разметали их.
   Текучая вода рассказывает обо всех, кто когда-либо нес ее толику в своих жилах. Текучая вода разговаривает в твоей крови, и тысячи смертей и жизней равно обрывочны и подробны, и где среди них искать истинно твою жизнь и смерть? Которая из них твоя память, привязанность и любовь?
   О фолари говорят, что они не помнят ни зла, ни добра, ни обещаний, ни друзей своих. И даже имени своего иногда не помнят.
   Люди умеют строить дома, возделывать сады, упорядочивать действительность, вписывать ее в форму. Действительность становится инструментом и материалом, начинает отвечать ожиданиям. Даже - вот магия! - человек может сам сделать свое будущее.
   У фолари нет ничего, кроме себя самого. Ни сада, ни дома, чтобы возделывать их и задавать им форму. Что может возделывать фолари, кроме себя?
   Как иначе создать будущее, которого нет?
   Ньет открыл глаза. Над ним в волнах синевы плыл, как льдина, девственный квадрат потолка. Закутанная марлей люстра свисала угрюмо осиным гнездом. Не шуршали газеты на полу. Запах влаги тек из открытых окон. Рассвет.
   Сумерки.
   Холодно.
   Пересменок между "там" и "тут". Время, когда оплывает и истончается любая форма, просвечивает изнанка - и не пересчитать прорех.
   Морская пена - никудышный материал.
   Он, хмурясь, оглядел скрученные, кое-где порванные простыни, бурые пятна крови на одеяле и на полу, таз с розоватой водой у кровати. Прилипшие к полированному дереву спинки перья из вспоротой подушки. Глубокие царапины на том же полированном дереве. Поднос на табурете у изголовья, с кусками заветрившейся копченой колбасы.
   Он схватил сразу несколько кусков и засунул в рот.
   Потом доел остальные.
   Потом встал, придерживаясь за стену - и увидел его. Между дверью и окном, на низенькой банкетке и частично на стуле - длинными, не умещающимися ногами.
   Человек крепко спал, завернувшись в шелковое стеганное, расшитое розами покрывало, сунув под голову скомканный мебельный чехол.
   Ньет некоторое время смотрел на него, и память возвращала знакомые черты. Сомкнутые веки, складку на переносице. Большой открытый лоб с характерной линией волос, стриженный затылок, круглое, выглядывающее из складок покрывала ухо. Запах - скипидара, льняного масла, кедрового лака. Вместе с узнаванием вернулось имя.
   Рамиро Илен.
   Ньет постоял, ощущая босыми ногами пол, ладонью - холод стены.
   Потом осторожно отнял руку от светлой деревянной панели и ощупал себя.
   На груди и животе сожженная кожа слезала струпьями. Чесалась. Под неряшливыми чешуями засохшей сукровицы прощупывалось твердое и гладкое... темное, как рог. Оно наросло под шелушащейся кожей, как черепица. Оно закрывало места ожогов и распространялось вокруг - на плечи, на предплечья, на бедра, даже в паху - гибкое, с металлическим маслянистым отливом, теплое телесным теплом и, по ощущениям, совершенно непробиваемое.
   Броня.
   Он посмотрел на свои руки, будто одетые в мелкую плотную кольчугу с графитовым блеском, на двухдюймовые когти. Волосы свились тысячей охряно-пепельных лент, удлинились и отяжелели. Он потрогал зубы языком, гадая, сможет ли сейчас вымолвить хоть одно человеческое слово. Но даже не попытался этого сделать.
   Напротив растерзанной кровати стоял стул, на нем пачка бумаги, исчерканная карандашом. Еще изрисованную бумагу, в том числе оберточную, он нашел на столе, вперемежку с подсохшими кусками еды, корками и пустыми бутылками. Выбирая из оберток съестное, рассматривал рисунки.
   Карандаш Рамиро Илена не знал не только стыда, но и жалости. Провалившиеся глаза, обметанные губы тяжелобольного подростка, торчащие ребра, мослы, паучьи пальцы, обхватившие костлявые плечи, жалкая поза зародыша. Пестрины язв, черные пятна, сухие ящеричьи складки. Проступающая чешуя. Прорвавшие кожу на локтях шипы, костяной гребень согнутого колесом позвоночника. Обтянутые скулы, полоска склеры меж ресниц, оскал.
   Подыхающая на простынях тварь.
   Не подохла однако. В немалой степени - это Ньет абсолютно точно знал - потому, что смертный время от времени засовывал куски пищи и вливал воду в его раззявленную пасть.
   Ньет обследовал комнату в поисках еды, нашел упаковку печенья и, поедая его по нескольку штук за раз, побрел в соседнюю анфиладу, и дальше - в большущий светлый зал.
   Узнал это место - здесь они с Рамиро расписывали стену.
   Фреска, полностью завершенная, празднично горела красками даже в жидком, как пахта, свете утра. Плыли крутобокие корабли с гербами на парусах, их вели красивые люди с разноцветными волосами. Навстречу выходили из волн тумана не менее красивые дролерийские воины, и в центре, между двух прекрасных дролерийских женщин, стоял белый золоторогий олень.
   А над ними в сияющем столбе света парил, не касаясь ни неба, ни моря, Стеклянный Остров - древний кремниевый нож с обращенным вниз острием, полупрозрачный, тающий на сколе, невероятно - это чувствовалось кожей - невозможно острый, рассекающий, проникающий, нанизывающий на себя все.
   Стеклянный Остров Рамиро писал уже один, без Ньета.
   Он никогда не объяснял, что изображала фреска. А Ньет никогда не спрашивал, оставляя человеку ложное впечатление, что фолари - и Ньет вместе с ними - утратили память о войне и память о потере. И заодно забыли о роли некоторых людей в той давней истории.
   Эхо памяти нескончаемо звучит в текучей воде, захочешь забыть - не забудешь. Тем более, Стеклянный Остров потерян по меркам фолари не так уж давно.
   С другой стороны - и тут человек прав - чем дальше во времени, тем больше дробится память некогда жившего, расточается по капле, мешается с памятью других. Можно ли собрать чью-то память воедино, как нитку бус? Вряд ли кому-то из ньетовых соплеменников приходило такое в голову...
   Да и мало, если задуматься, этих фрагментов - про Стеклянный Остров.
   Почему?
   Ньет потер пальцем переносицу, неосознанно повторяя жест Рамиро. Почему... потому что большинство защитников Стеклянного Острова живы и по сей день, и память о поражении до сих пор не отдана воде. И это тоже мы знаем - они заперты в недрах острова, отрезаны от текучей воды... да и вообще от воды.
   Долгие века мучаются и страждут в тесных клетках, заменяя альфарам источники силы. У людей тоже есть такие, Ньет видел. Едко пахнущие металлические брусочки в картонной кожуре. Их вставляют в фонарь, чтобы светил. Потом выбрасывают.
   Мы знаем это - но ничего не чувствуем: ни горя, ни потери, даже ненависти не чувствуем. Наша недружба с альфарами - лишь отражение их неприязни.
   А ведь это Старшие создали остров.
   Размывчато, на грани яви, вспыхнули лучинки воспоминаний - долгий, нескончаемо долгий синий бок в подсвеченной лучами соленой воде, ужас и восторг, тугие завихрения течений, курлыканье мириадов пузырьков.
   Авалакх, прошептала кровь.
   Маленькая женщина попирает ногами веретено - ее несет по волнам, словно на плоту, развеваются седые волосы, ветер полощет фартук и платье. Она  прижимает к груди, как младенцев - двух воронов.
   Марайя.
   Над дышащими в такт морю волнами - зелеными, лазоревыми, агатово-серыми - с наплывами пены, до самого дна просиянными северным солнцем - биение бронзовых крыльев, клекот, чешуйчатый змеиный хвост, нагие груди, текущие смолью волосы. Рот раскрыт в кличе, торжествующем и яростном. На пальцах - птичьи когти.
   Нальфран.
   Одна из немногих Старших, кто у нас остался.
   Неужели она тоже, как и мы, сидит на асфальте набережной, или на камнях волнолома, бездумно глядя, как мимо проезжают машины, прогуливаются люди, приходят и уходят огромные железные корабли? Не верю. Не может быть.
   Ни одна из песчинок памяти не показывает ее в заросшем слизью туннеле, как Моха, или в ворохе пестрых тряпок на газоне, как Озерку, или в нищенском пальто на тротуаре, как старуху-сову...
   Только - перистый посвист бронзы, летящая пена, нестерпимый блеск солнца на зыби, и гневный голос, заполняющий небо, будто гром.
   Ньет отпрянул от раскрашенной стены.
   Соленая вода помнит больше пресной. Это знает любой фолари.
   Надо спросить у соленой воды.
   Он задержался у проема двери, ведущей в пустые анфилады и в спальню, но не пошел туда. Уходить и без того тяжело.
   Из зала высокие окна вели на террасу, а с террасы спускалась лестница в сад, полный тумана. Ньет глубоко вдохнул влажный, чуть подсоленный воздух - Журавья Коса длинным узким серпом далеко вдавалась в Сладкое море.
   Мокрая трава холодила ноги. Ньет пересек сад и вышел на пляж, не огражденный ничем.
   Пространство без берега точило серый туман, едва окрашенный перламутром рассвета. Седой, как иней, песок лизали волны. Пляж был пуст: ни одной фоларийской морды, ни единой. Если тут кто и жил - лет десять как ушли.
   В море.
   Море принимает любого, кто сорвался с насиженных мест, кто потерял дом, или потерял покой, или потерял голову... или что там еще теряют.
   Ньет ступил в воду. Она была плотнее речной - и знала больше, и громче отзывалась в крови. Она взяла его под ребра холодными пальцами и сдавила - несильно, но ощутимо. Ну-ка, парень, каков ты?
   Он резко выдохнул и нырнул.
   Холодные ладони сжали ему лицо, и лба коснулись материнские губы, соленые, как остывшая слеза. Ребристое дно уходило вниз, и навстречу Ньету наплывала тьма.
   Когда-нибудь... может, и скоро, я отдам этой воде себя и то немногое, что помню - большого спокойного человека с карандашом за ухом и тоненькую девушку в полосатых гетрах, вскинувшую руки, перед тем, как начать танцевать.
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 7.63*31  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"