- Баренцево - оно и летом-то не шибко приветливое. Вода, как лед. По доброй воле купаться не полезешь.
Чернявый, горбоносый боцман со "щуки" перекатил форсисто заломанную папироску из левого в правый угол рта, почесал обросший жесткой смоляной щетиной подбородок и выдохнул сизую струю горького дыма.
- А сейчас, по зиме, здесь не вода, а чистая смерть, - продолжил он, прищурившись на волну. - Выловили мы как-то сбитого фрица, ну, летчика... Он, пока под перископом шли, рядом с нами на парашюте спустился, считай, пробыл в воде всего ничего, минут десять. Всплыли, подцепили, вытащили - без толку, уже готов, проморозился, как треска на леднике. Как рыбы в такой воде живут - удивляюсь я безмерно. Но живут же! А нерпам тут и вовсе разлюли-малина, прямо курорт. Всплываешь, бывало, а она пузо греет, прямо на палубе у аварийного буя развалилась и этак машет ластами: привет, мол, бродяги! Потешная зверюшка, умная. Капитан строго-настрого приказал их не стрелять и даже не думать, чтобы как-то еще охотиться. Да нам зачем такое баловство? У нас и так харчей хватает...
Степан Нефедов скупо улыбнулся. Он стоял возле лодочной рубки, опираясь спиной в бушлате на холодное рубочное железо, и не спеша докуривал "казбечину". Лодку покачивало с борта на борт, волны бились об нее - не сильно, почти ласково, хотя зимний ветер вгрызался в тело под бушлатом с жестокой, беспощадной силой. Уже смеркалось, и тонкая линия горизонта потерялась в тучах.
- Штормяга идет, - вздохнул боцман, - тут не то, что у нас на Черном, до костей пробирает.
- Сам-то откуда? - спросил его старшина Особого взвода. Спросил без особого интереса, просто чтобы поддержать беседу, потому что скоро нужно было опять нырять в тесное, душное, пропахшее соляром и тысячей других запахов нутро "щуки", а этого не хотелось до зубовного скрипа. Нефедов привык воевать везде, хоть под землей - но сидеть в стальной, руками человека сотворенной рыбине, скользящей на глубине, и при этом не иметь возможности повлиять хоть на что-нибудь... Такой расклад Степану определенно не нравился.
- Сам я с Пересыпи, - ухмыльнулся боцман. - Анищенко моя фамилия, да все Одессой кличут. Ни в жисть бы не подумал, что здесь окажусь, за тыщи километров. Война не спрашивает, старшина.
- Это точно, - качнул головой Нефедов. Он собирался было сказать что-то еще, но тут с самого верха рубки их окликнули.
- Хватит там лясы точить. В лодку! И старшину прихвати... Или шкертиком его там принайтуй покрепче, чтобы не смыло.
- Так точно, тащ командир!
Анищенко подмигнул Степану Нефедову и выплюнул окурок в воду.
- Вот и поговорили, старшина. Давай, пехота, топай в люк, сейчас погружение сыграют, кажись.
Командир "Щ-401" капитан-лейтенант Моисеев был совсем молод. Он не разменял еще и четвертого десятка, но был крепок скулами, жесткая складка в углу губ выдавала в нем человека решительного. Он встретил Нефедова внизу, под трапом рубочного люка.
- Товарищ старшина, мне приказано доставить вас по указанным координатам. Так?
- Так, - ответил Нефедов, глядя, как Моисеев потирает висок и мучительно морщится от прихватившей его головной боли. Помощник командира тронул его за рукав кителя и спросил:
- Может, еще порошок попросить у доктора?
Моисеев отмахнулся, не глядя.
- Спасибо, Николай Владимирович, уже легче. Не до того сейчас, - он снова перевел взгляд на Степана Нефедова.
- Однако больше этого я не знаю. Только координаты, и то, что вас всего двое. Причем, один из вашей команды - он не...
- Альв он, - спокойно сказал Нефедов. - Альв, да я. Все. Вам разве уже десант не доводилось на лодке перебрасывать?
- Было дело, - каплей Моисеев невесело улыбнулся. - Но уже давненько, да и группа тогда была побольше, и задача ясная-понятная - разведка.
- Ну вот, - ответил Нефедов, - значит, опыт имеется. Только у нас задача совсем другая, и вам, товарищ капитан-лейтенант, знать ее не надо, вы уж извините.
- Да я не об этом! - командир подлодки раздраженно мотнул головой. - Я человек военный, и что такое "военная тайна" понимаю отлично. Но высадка в Перс-фьорде в такое время года - дело совсем непростое. По сводкам погоды, там штормит уже неделю, и конца этому не предвидится. На глубине - ладно, там тишь да гладь. А при всплытии? Как высаживать вас прикажете?
- Высадимся как-нибудь, - все так же безмятежно ответил ему Нефедов. - Добраться сначала надо. А потом... потом поглядим.
- Поглядим? Ну что ж, поглядим. Мне вы не подчиняетесь, так что вопросов у меня не будет. Только под ногами не мешайтесь, ладно? - Моисеев отвернулся и приказал:
- Все машины полный вперед. Курс по заданным координатам.
Он дождался подтверждения и устало вытер вспотевший лоб. Лязгнул рубочный люк, и Нефедов в который уже раз прислушался к своим ощущениям, ловя запахи мокрого стылого железа, моря, дизельного топлива, а еще - промозглой северной зимы. "Под ногами путаться последнее дело, это точно", - подумал он.
В лодке было холодно, будто в заиндевелом погребе, на подволоке висели капли. Нефедов снова и снова оглядывал узкие - только разойтись двоим - внутренности лодки, взгляд его скользил по путанице труб и вентилей.
- Да уж, - сказал он негромко, - тут не потанцуешь.
- Во время боевой тревоги такие танцы, бывает, выделывают моряки, на суше и не снилось, - отозвался кто-то. Командир Особого взвода обернулся на голос. Это был старший помощник Фирсов, задумчиво ерошивший аккуратно подстриженную бородку. Нефедов ничего не ответил, только пожал неопределенно плечами. Потом спросил:
- Где мой человек?
- Согласно вашему настоятельному пожеланию, размещен в офицерской каюте, без доступа к нему. У двери выставлена охрана, - сухо ответил Фирсов.
- Спасибо, - сказал Степан, - можете показать, где это у вас?
- Даже провожу.
Матрос, стоящий у двери каюты, посторонился под взглядом старпома. Степан кивнул Фирсову и шагнул за порог. "Комингс", - поправил он себя мысленно.
Ласс сидел неподвижно, его узкое лицо белело в полумраке каюты, освещенной сейчас одной лампочкой. Альв с ногами забрался на узкий диван, обшитый кожей, обхватил руками колени. При виде Нефедова его лицо не дрогнуло ни единым мускулом, только чуть расширились черные, без зрачков глаза.
Находиться на подлодке Лассу было мучительно. Человеку - и тому порой становится не по себе среди этого скопления железа, но для альва, который железо не переносит и прикасаться к нему не станет ни под каким видом, это была просто затянувшаяся пытка. Но так приказал Старший. Приказал - и все остальное больше не имело никакого значения.
- Сит'арниал, маэсстан, * - сказал ему Степан. Ласс почти незаметно кивнул и снова замер. Дышал он редко и четко, будто какой-то механизм. Фирсов, который сунулся было в каюту вслед за старшиной, смутился и отступил назад, наткнувшись на взгляд холодных светлых глаз Нефедова.
- Сейчас погрузимся, пойдем на электромоторах, - сказал он негромко. - Ночью будем на месте. Но как всплывать...
Ночью "четыреста первая" прокралась в нужный квадрат. Даже на глубине Нефедов слышал отдаленный шум - это ревел наверху северный шторм, перед которым бессильны боевые корабли. Такой шторм способен играючи сделать из подлодки бесформенный кусок льда, чтобы потом свирепыми ударами воды кувыркать этот кусок, забавляясь с ним по своей прихоти.
- Я не стану всплывать, - устало сказал Моисеев, по старой привычке грызущий в зубах пустой мундштук. Курить командир подлодки давно бросил, но мундштук с янтарным чубуком и врезанным серебряным кольцом остался - подарок брата, еще довоенный. - Вы как хотите, старшина, только сейчас скомандовать всплытие будет просто самоубийством.
- Ждите, - голос старшины Нефедова царапнул по нервам всех, кто сейчас находился в центральном посту.
- Чего ждать? Да там... - вскинулся было боцман, но Моисеев зыркнул на него колюче, и одессит осекся на полуслове. Капитан-лейтенант чувствовал темную и тяжелую силу, которая шла от невысокого старшины, расходилась вокруг него будто волны от брошенного в воду камня. Эта сила давила и пригибала. Охнул где-то позади старпом, акустик сорвал наушники и болезненно всхлипнул, сморщив совсем юное лицо.
- Товарищ командир...
Моисеев, нахмурившись, повернул голову. Рулевой Анфилофьев испуганно смотрел на него.
- Кровь у вас, товарищ командир, - пробормотал он. Капитан "щуки" недоуменно провел рукой под носом и посмотрел на красные блестящие пальцы.
- Ждите, - хрипнул Нефедов чужим голосом. Он весь напрягся, как струна, опираясь одной рукой на трубу перископа, а вторую, со сжатым кулаком, вытянув вверх.
Тишина упала на центральный пост, окутала лодку будто огромным ватным облаком. Мир словно бы замер на всем скаку, с маху ударившись о неведомую преграду.
- Сейчас! - голос Степана Нефедова стегнул бичом, лязгнул по ушам подводников, как пистолетный выстрел.
- Всплытие! - почти крикнул Моисеев.
- Есть всплытие! - отрепетовал рулевой.
Лодка рванулась вверх, как будто никакой толщи воды над ней не было, а была вместо этого невесомая пустота, которая сама выталкивала "щуку" на поверхность.
- Есть всплытие!
- Теперь быстро, - сказал старшина, и Фирсов с Моисеевым переглянулись, безмолвно удивившись полному спокойствию в его голосе. - Есть у нас, товарищи моряки, десяток минут в запасе, как раз хватит, чтобы резиновую лодку привести в готовность.
Вода вокруг подлодки была похожа на масло - ни единого шороха, даже ряби не было на ней, и так до самого берега, угадывавшегося впереди. Шторм бушевал вокруг, но его было почти не слышно, и это было так странно и жутко, что моряки, спускаюшие с борта лодку, молчали и только ежились, торопясь поскорее закончить дело.
- Перс-фьорд, точно, - сказал штурман уверенно. - Не видно ни черта, конечно, но эти места я знаю, как свои пять, еще до войны здесь ходили. Что с погодой, не понимаю... Быть такого не может.
Уже отталкиваясь коротким веслом от борта "щуки", Нефедов негромко сказал, подняв лицо вверх:
- Забирать нас когда - помнишь, Аркадий Ефимович?
Моисеев, не удивившись неуставному обращению, коротко кивнул, потом, спохватившись, что его не видно в кромешной тьме, отозвался:
- Двадцать четвертого с двадцати двух ноль-ноль, по двадцать пятое, до часа ноль-ноль. Жду на этом месте.
- Правильно. Теперь командуй погружение и побыстрее, - это было последнее, что услышал капитан-лейтенант. Лодка ушла на глубину, а наверху, как бы очнувшись, опоздавший шторм взревел с удвоенной яростью. Но топить ему было уже некого.
* * *
- В точности успеваем, товарищ командир, - сказал Фирсов, через плечо штурмана сверяясь с картой и одновременно поглядывая на свои часы - трофейный Moser, тайная зависть всех офицеров на базе.
- А как иначе? - пробормотал Моисеев. - Еще одна ночная прогулка. Теперь главное, чтобы старшина не подкачал.
- Такой не подкачает, - уверенно отозвался боцман Анищенко. Капитан-лейтенант глянул на него коротко. - Да я что, я на вахте, - зачастил Одесса, разводя руками.
- Виноват! - Анищенко исчез, мгновенно выскользнув из отсека.
- По местам стоять к всплытию, - Моисеев надел на голову шапку, покрепче натянул ее на уши.
На этот раз "Щ-401" всплывала не спеша, стряхивая с себя потоки воды, словно морской зверь, ворочающийся в волнах. Шторма не было - теперь уже по-настоящему. Небо было ясное. Даже слишком ясное.
- А, чтоб тебя... - выругался командир, поднимаясь в рубку. Над его головой огромными полотнищами переливалось полярное сияние, будто кто-то разматывал в небе яркие огненные ленты - зеленые, багровые, желто-синие. Сияние отражалось от волн, и мокрый корпус подлодки матово блестел в этом призрачном, тревожном, каком-то неживом свете.
- В прошлый раз вытянутой руки было не видать, зато сейчас - иллюминация через край! - прокомментировал Фирсов. - Все смотрите, вот они мы!
- Тихо, товарищ старший помощник, - оборвал его Моисеев. - Шутить потом будем, когда из похода вернемся.
- Сполохи нынче какие-то будто не те, - сумрачно сказал старшина торпедистов, который, пользуясь случаем, тоже вылез на палубу и жадно дышал колючим ветром. - Сроду таких не видел, хоть всю жизнь в этих местах прожил. С чего бы им красными быть?
- Есть, товарищ командир! - крикнул вахтенный с левого борта. - Вижу лодку!
- Приготовиться, - тут же насторожился Моисеев. - Глядеть в оба!
Лодка прыгала на волнах, точно черная туша какого-то зверя, и капитан-лейтенант видел в бинокль две головы - белую и темную.
- Точно, они, - бросил он через плечо Фирсову.
Когда старшина Нефедов поднялся на борт, внимательный взгляд командира "щуки" обежал его с ног до головы. Старшина был грязен до черноты. Вся его длинная, перехваченная ремнем куртка с поднятым воротом была густо покрыта черной засохшей дрянью - не то смолой, не то глиной. Но тут Моисеев, сам еще до войны охотник с изрядным стажем, уловил тяжелый, резкий запах, от которого волосы на его затылке встали дыбом, а руки закололо ледяными иголочками. Запах крови. Ему не почудилось, потому что Анищенко кхекнул ошарашенно:
- Ничего себе, сказал я себе... Товарищ старшина, кого это вы завалили? Многих немчура недосчитается?
Нефедов посмотрел на него своим обычным холодно-отстраненным взглядом, точно подсчитал, взвесил и измерил. Подвинулся, пропуская вперед Ласса, и ответил наконец, перекидывая за спину немецкий автомат:
- Достаточно, товарищ Одесса. Но это дело разглашению не подлежит. Или надо объяснять?
- Да я со всем уважением, товарищ старшина, - хохотнул Одесса и тут же посерьезнел. Поравнявшись с Моисеевым, он совсем тихо, одними губами сказал:
- Особый взвод - они такие... Кровь-то на нем не людская, или сами не чуете, товарищ командир?
Моисеев хотел было построже оборвать боцмана, но тут запах крови ударил ему в ноздри, леденя их, лишая нюха. Был он, запах этот, почти что невыносим, от него хотелось забиться подальше и зажмуриться, потому что всплывал из глубины рассудка тяжелый, липкий ужас. Помотав головой и разгоняя наваждение, капитан-лейтенант увидел, что старшина смотрит на него - очень внимательно.
- Это ничего, - сообразив что-то, сказал Степан Нефедов. - Это мы поправим. Товарищ командир, можно попросить выдать мне чистое из ваших запасов? А это... - он содрал с себя автомат, отдал его, обмотав шарфом, Лассу, и стянул куртку, - это мы, пожалуй, пустим в свободное плавание.
Он швырнул куртку за борт, оставаясь в застегнутом под горло черном комбинезоне невиданного раньше Моисеевым пошива. Булькнуло весомо, точно в волны упал камень. И тут же из рубочного люка высунулся акустик.
- Шум винтов! Идет прямо на нас!
- А-а, твою на...! - яростно ругнулся Моисеев. - Откуда они здесь? Проворонили! Срочное погружение!
Грохот бегущих людей, сухой звон кремальер люков, короткие команды и шипение воды в цистернах балласта - все это Нефедов воспринимал отстраненно. Тело, хоть и непривычное к тесноте подлодки, само делало что полагается. А полагалось ему забиться подальше в угол и не отсвечивать, чтобы не мешать людям, которые умеют делать свою привычную работу. Лодка валилась вниз, Моисеев командовал рулевыми, боевое освещение превращало отсеки в мелькающий калейдоскоп фигур и лиц.
- Предельная глубина!
Лодка клюет носом, старшина Нефедов хватается за какую-то трубу. Ласс рядом, кажется, приклеился намертво к переборке, при этом ухитряясь ее не касаться.
- Сброс! Всплески! Бомбы!
- Держаться в отсеках!
Удар!
Удар!
Удар совсем чудовищной силы, вышибающий из легких воздух. Плафоны освещения сыплются искрами, где-то срывает задвижку и слышится свист воды под давлением.
Удар!
Еще удар!
Лодка скачет, как взбесившийся жеребец, она швыряет экипаж в своем нутре то к подволоку, то на палубу, обрушиваясь снова вниз.
- Носовые заклинило!
- Проваливаемся! Глубина девяносто пять! Выше предельной!
- Держаться!
Удар, теперь снизу. Под днищем лодки скрипит что-то, будто огромные пластины чешуи едут по скользкому железу - с привизгом, протяжно, невыносимо проходясь по натянутым нервам.
- Лодка не слушается рулей! Глубина сто пять! Остановилась!
- Тишина в отсеках, - это Моисеев. - Осмотреться! Доложить тихо.
- Первый чисто...
- Второй чисто...
Чисто везде. Лодка замерла неподвижно.
Нефедов оглянулся на Ласса - тот замер, как статуя, оскалив длинные острые зубы. В его глазах плескался такой ужас, что старшина невольно схватил его за каменной твердости плечо, горячее, как печка.
Альв только кивнул. Но старшина уже и сам чувствовал то, что поднималось наверх из подсознания, туманило мозг волной холодного оцепенения. Он, не глядя, сорвал с шеи звякнувшую пластинку оберега (кожа на пальцах зашипела и выстрелила резкой болью) сунул ее в рот и раскусил пополам.
Лодка распахнулась перед ним, обнажив глубину ледяного моря. И внизу, в этом море, медленно просыпалось НЕЧТО.
- Что... - начал Моисеев, и не договорил. Степан прыгнул к нему, уперся одной рукой в грудь, притиснув к переборке, а второй намертво, до крови из под ногтей вцепился в какой-то поручень.
По лодке точно врезали снизу огромной мягкой киянкой - сразу по всему днищу, выталкивая "щуку" наверх, неумолимо, беспощадно, вместе с цистернами, полными балластной воды, с заклинившими рулями и ни черта не соображающими людьми. Стрелка глубиномера стремительно летела влево, к нулю. Кто-то орал истошно, благим матом, кто-то ругался, загибая колено за коленом, кто-то молча, со смертным ужасом, обливался ледяным потом. Глубиномер уперся в "нуль", и "щука" разом покосилась, лишившись привычной воды под килем.
Думать обо всем этом Нефедову было некогда. Он вскочил и в два прыжка оказался у люка, ведущего наверх, в рубку.
- Куда! Куда, черт! - завопил Анищенко.
- Быстрее! Наверх меня выпусти, боцман! Иначе все подохнем! Ну! Мое слово! Мы наверху уже!
- Люк! - раздался окрик командира подлодки. - Боцман! Быстрее!
Одесса, подчиняясь приказу, крутнул кремальеру, и Степан, надрывая жилы, рванулся наверх, чувствуя, как молчаливой тенью позади двигается Ласс, не отставая ни на сантиметр. Они вылетели из рубки на палубу в одно мгновение, за которое обычный человек только и успел бы, что пошевелиться. Вдыхая горячий, пахнущий железом и раскаленными камнями воздух, командир Особого взвода замер, пытаясь понять, что перед ним.
Моря не было. Вместо него под "щукой", палуба которой перекосилась на левый борт, стелилось живое. Огромные полукружья чешуи, каждое размером с половину подлодки, нахлестывающиеся одно на другое исполинским кружево. Гигантские, тускло отсвечивающие костяным блеском шипы, столбами уходящие в небо, окружали "четыреста первую", чудом не задевая лодку.
Немецкому эсминцу всего-то в кабельтове от них, повезло меньше. Сразу два шипа насквозь пронзили корабль, будто он был сделан из тонкой бумаги, и теперь немец полыхал, окутанный клубами черного дыма, лежа на правом борту. С него горохом сыпались люди, падая на чешую, разбиваясь вдребезги, расползаясь прочь от горящего корабля.
- Что это? Ч-что это? - сзади раздался крик старпома Фирсова. - Этого не может быть!
Кто-то из моряков зарыдал, не стесняясь, всхлипывая, как ребенок. Нефедов не оборачивался, вцепившись в леер.
- Старшина, - ломкий голос Моисеева, в котором безумие сдерживает только железная воля боевого командира. - объясните.
И тут же - заикающийся, дрожащий хрип Одессы:
- Круг зубов его - ужас... крепкие щиты его - великолепие... они скреплены как бы твёрдою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними... Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас... Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь... оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою...
Боцман замолчал, всхлипывая, точно и не было весельчака-одессита, неунывающего балагура, который прошел огонь, воду и медные трубы.
- Как-то так, - сказал Нефедов, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не завыть от исходящих от чешуи волн ужаса и безысходности. - Левиафан. Лучше и не опишешь. Даже от суеверий есть толк. Библию, значит, читал, боцман? А говорил, что комсомолец всей душою. Или нет?
Надо было что-то говорить, пусть даже полную чепуху, просто нельзя было молчать, потому что перед ними сейчас было невозможное, непредставимое рассудку. И оно с ними еще не закончило.
- Командир и все, кто сейчас сдуру высунулся на палубу! - сквозь зубы сказал старшина Степан Нефедов. - Слушай мою команду. Лечь лицом вниз, зажать уши. Плотно зажать! Не смотреть по сторонам! Не смотреть, ясно? Кто хочет жить и в базу вернуться живым - лечь и не смотреть! Хотите - молитесь хоть богу, хоть черту, хоть командиру.
Он знал, что его послушаются, и по-прежнему не оглядывался назад. Времени почти не осталось - а может быть, не осталось совсем, потому что здесь само понятие "время" дало трещину.
В небе что-то воздвиглось, закрывая собой горизонт, поднимаясь все выше, точно гора, растущая прямо из моря на глазах у Ласса и Нефедова. И капитан-лейтенанта Моисеева, который до сих пор оставался на ногах.
- Дурак ты, что ли, Аркадий Ефимович? - сказал ему Нефедов равнодушно. Командир "четыреста первой" пошатнулся, но сумел устоять прямо.
- Я... офицер... я... обязан... - сказал он хрипло.
- Как знаешь. Если что, подлодку старпом приведет из похода. Смотри, если сможешь.
- Ты... человек вообще... старшина?
- Когда как, - отозвался командир Особого взвода. - Теперь нишкни, командир. Все на волоске.
Гора приближалась, окутанная тьмой и проблескивающими молниями. А потом она зависла над самой лодкой, и из этой ледяной, невообразимой тьмы кто-то посмотрел. Мельком, только скользнув по ничтожным букашкам взглядом, в котором не было ничего человеческого или понятного, только ощущение невообразимой тяжести и власти. В этом коротком проблеске чуждого разума были последние времена, когда небо рушится на землю, а гигантский змей пожирает саму суть вселенной.
Раздался сухой стук - это потерявший сознание Моисеев рухнул на палубу, с размаху приложившись к железу головой без шапки. Нефедов потянулся навстречу взгляду и начал выдирать из себя слова, которые нельзя было произносить никогда и нигде. Он швырял эти слова вверх, с брызгами крови, расставаясь с каждым из них навсегда, тут же забывая это слово и переходя к следующему. Ласс вторил ему высоким голосом - а может, это им только казалось. Эти слова не предназначались для человеческой гортани, но сказать их было нужно так, как никогда в жизни. Услышать их не мог никто из людей, оставшихся в живых и затыкающих уши изо всех сил - но каждое слово перекраивало мир, словно бритвой.
Двое на палубе пели колыбельную. "Спи, - говорили эти слова, - спи, как встарь, от начала времен. Спи, твое время еще не пришло. Не пробуждайся более никогда".
Время, судорожными толчками двигающееся вперед и замирающее, вдруг словно взорвалось, и пошло вскачь. "Мозер" на руке старпома Фирсова сделал несколько сумасшедших оборотов стрелками по кругу вперед и назад. И затикал, как прежде.
Тьма отступила. Гора уходила под воду. Чешуя медленно исчезала в кипящих, свивающихся водоворотами и бурунами волнах возвращающегося на свое место Баренцева моря. Лодку тряхнуло так, что Нефедов прикусил себе язык, и тут же "щука" встала на ровный киль. Ей повезло еще раз, потому что гигантский водоворот слизнул мертвый эсминец поодаль, но не тронул "Щ-401", только швырнул на палубу несколько очумевших рыбин.
Небо было чистым, северное сияние пропало, будто его никогда и не наблюдалось в этих краях.
Степан Нефедов обессиленно сполз по железу рубки на палубу, чувствуя, что в ослабевших ногах будто нет ни одной кости. Рядом зашевелился старпом, оглядываясь с безумным лицом.
- Все уже, Николай Владимирович, - сказал ему Нефедов. - Все.
- Что это...
- Вопрос, конечно, правильный. Но несвоевременный. Может быть, потом, в подходящий час, расскажу. Но, скорее всего, не расскажу никогда, потому что больше не встретимся. А теперь у вас, товарищ старший помощник, забота простая - капитана в лодку поскорее отнести и передать в руки доктора. Если тот, конечно, еще живой.
- Ничего не помню, - прокаркал Одесса, держась за голову. В смоляных волосах белел широкий клин седины. - Шо за напасть такая? Как будто жбан чачи без закуски дерябнул...
- Чача - она такая. Штука коварная. Кого хочешь с ног собьет, - согласился с ним Нефедов. Боцман поглядел на него пустым взглядом и махнул рукой.
- Меньше знаешь - крепче спишь.
Еще раз глянув на командира Особого взвода, старпом Фирсов отвернулся и начал раздавать команды. Капитана уже несли в лодку, а на горизонте показался первый проблеск восхода. Море, опять ставшее простым, родным и знакомым, уже успокоилось.
Фирсов начал подниматься в рубку, но услышал позади бормотание и невольно прислушался. Старшина Степан Нефедов, непослушной рукой выковыривая из помятой пачки папиросу, негромко что-то напевал себе под нос.