Первый луч восходящего солнца робко пробрался сквозь неплотно зашторенное окно. Медленно, словно проверяя на прочность пол, стал подбираться к расположенному у стены дивану. Впитывая энергию своего родителя, солнечный посланец постепенно набирал силу. В комнате становилось светлее. В толще луча, искрясь, заиграли в хаотичном танце многочисленные пылинки, подставляя свету свои невесомые шарики. Луч осмелел и, коснувшись сползшего за ночь покрывала не торопясь, начал карабкаться вверх. Маленькое светлое пятнышко тепла пробираясь сквозь складки материи нащупало то к чему так стремилось. Последний рывок и вот ярким солнечным светом озарилось лицо лежащего на диване человека. Где-то с минуту тот пытался бороться с этим настырным бликом. Но не помогли ни зажмуренные глаза, ни попытка натянуть на себя одеяло. И человек сдался. Он с аппетитом потянулся. Шумно вздохнул и уже собирался встать со своего ложа, как вдруг другая, более светлая, чем луч солнца мысль осветила его лицо. Это понял и виновник пробуждения. Довольно торопливо он перескочил на стену и затерялся там, среди украшавших её радужных полос и фигур полипропилена.
Проснувшийся мужчина тихонько повернулся на бок и, опершись на руку, нежно и бережно погладил по щеке лежащую рядом с ним женщину. Его пальцы парили в нескольких миллиметрах от её лица, повторяя изгибы бровей и вычерчивая овал лица. Они путались в шелковистой шапке волос, слегка касались пушистых ресниц и осторожно скатывались с маленького носика на чуть приоткрытые губы. Затем он медленно наклонился и аккуратно, одним дыханием, поцеловал ямочку между ключицами. Женщина продолжала спокойно спать, не чувствуя выражений любви и нежности со стороны своего мужа. "Солнышко ты моё!", - тепло подумал человек, слегка улыбаясь и внимательно, словно впервые, рассматривал лицо спящей. Затем тихонько откинул покрывало и, потягиваясь, прогоняя остатки сна, вышел на крыльцо маленького уютного коттеджа с трех сторон окруженного лесом.
Он широко раскинул руки, словно пытаясь обнять всё то великолепие, что его окружало. Прямо перед ним величественно вставало Солнце. Его лучи алым светом разгоняли скопившейся мрак ночи. На поверхности небольшого пруда, находящегося в десятке метров от крыльца, зажглись переливчатые блики. Человек, прищурившись от удовольствия свежести утра, ещё не решил, что предпримет, и в этой неопределенности покачивался на босых ногах с пятки на носок. Вот в его глазах зажглись искорки азарта. С места, одним прыжком, перемахнул через перила. Мягко приземлившись, он перекатом поднялся на ноги и, оказавшись у кромки воды, с глухим выдохом: "Ух, ты!", бросился в прозрачную, сохранившую ночную прохладу толщу воды. Донырнув до дна, с усилием оттолкнулся и, придав своему телу дополнительное ускорение, вынырнул у другого берега. Отфыркиваясь и тряся головой, пытаясь выбить попавшую в ухо воду, вышел на отмель. Она давно стала для него спортивной площадкой. Не изменяя заведённому порядку, человек стал будить свои мышцы гимнастикой, подставляя светилу капельки воды, которые, по мере выполнения упражнений заменялись бисеринками пота.
Комплекс был в самом разгаре, когда на крыльцо, тихо притворив за собой дверь, вышла женщина. Она прислонилась к одному из столбов, подпирающих крышу с резным карнизом и, ёжась, от утренней свежести, посильней запахнула халатик. Её глаза улыбались, видя, как на песчаном берегу, её муж сражается со своей тенью.
Она смотрела на него, но мысли были далеко отсюда. В который раз она вспоминала их встречу после его последнего возвращения из космоса. В тот момент она ещё ничего не знала о случившемся и была шокирована увидев перед собой съёжившегося, колючего, опустошённого и безумно уставшего человека. Он был так не похож на того Димку, которого она всегда знала. Сжатые губы изредка искривлялись в тяжелой, горькой усмешке. Глаза, всегда такие добрые и искрящиеся смехом, были пусты и бесчувственны. Лёгкие, почти невидимые, ниточки седых волос превратились в широкие белые пряди. Резкие глубокие морщины пересекали лоб. Если честно, она даже испугалась, но женская интуиция подсказала, что за этой пугающей оболочкой спряталась израненная и покалеченная чем-то душа. Душа человека измученная и истерзанная чувством непоправимой вины. С тех пор прошло немногим больше полугода. Как огонь плавит масло, так и её нежность растопила лёд скопившейся в его душе.
Это радовало и пугало одновременно. Радовало, потому что любимый человек снова стал почти таким же, как и раньше, а пугало то, что он снова стал смотреть на звёзды, чего не делал с момента своей последней экспедиции.
Задумавшись, она не заметила, что он, увидев её, с юношеским азартом бросился в воду, в один миг, преодолев разделявшую их преграду. И вот он уже летел к ней, разбрызгивая капли воды со своего подвижного тела, протягивая к ней сильные и нежные руки. Руки, готовые подхватить, унести, обнять, защитить родного им человека. Она очнулась, когда он, взбежав по ступенькам, с разбегу упал перед ней на колени и уткнулся, своим мокрым и сияющим лицом в её, ставшим уже довольно заметным, живот. Она оттянула его голову за седые волосы и нисколько не сердясь, шутливо проворчала:
- Ну-у, Димка, ты же весь мокрый. Я тебе что, полотенце?
- Аля, Алечка, Аленька, Алюночка, - мягко, словно пробуя на вкус, наслаждаясь этими звуками, прошептал великовозрастный хулиган.
Он бережно обнял её ноги и медленно встал, поднимая свою жену вверх. Она уперлась ему в плечи руками:
- Ой, уронишь!
- Ни-ко-гда! - По слогам прокричал он. - Видишь, какой я сильный? Могу поднять вас обоих.
- Пусти силач, завтракать пора и собираться, - и, когда она таким же образом снова оказалась на досках крыльца, приподнялась на цыпочках и поцеловала его. - Мы же завтра утром уезжаем, ты не забыл?
Он разжал свои объятия.
- Да нет, - его голос сразу поскучнел. - Может, отложим на недельку? Так не хочется перебираться в город и к тому же, посмотри, какая здесь красота, чистый воздух, природа. Сама говорила, что здесь тебе лучше. Ну, останемся? - Его лицо приобрело жалостливое, просящее выражение.
Аля, стоя в дверях повернулась:
- Дима, не надо. Мы же об этом договорились, - и, видя, что он продолжал стоять с обиженным видом, добавила. - Начинает холодать, а нам это вредно.
После такого веского аргумента Дмитрий поднял руки вверх и вздохнул:
- Сдаюсь, сдаюсь. Так и быть, раз вас двое, а я один, то уезжаем завтра. Да, кстати, - он быстро перевел разговор на другую, более приятную для него тему, - а что у нас на завтрак? Чем ты собираешься кормить мужа?
- Что приготовлю, то и съешь, - входя на кухню, ответила Аля.
- Позвольте-позвольте, так дело не пойдет, - он уселся в углу на табурет, - а может мне хочется цыплёнка-табака с соусом сацибели или на худой конец, седло барашка по-итальянски, в чесночной подливке?
Аля, повязывая фартук, улыбнулась:
- А кто отказался от линии пневмокухни, я или ты? Ты! Вот поэтому, будешь есть салат с жареной рыбой.
Дима улыбнулся и пробурчал:
- Салат так салат.
Он и в самом деле категорически отверг мысль, что еду будут готовить бездушные кухонные автоматы и предпочел изобилию кулинарных изысков, тепло человеческих рук. Каждое утро он смотрел на них и любовался своей женой, а та, чувствуя любящий взгляд мужа, старалась приготовить что-нибудь новенькое и вкусное. Правда, её Димка ел всё, что ни приготовь, и иногда это радовало. Как, например, сейчас, ибо продуктов оставалось мало и разносолов не предвиделось. Углубившись в приготовление завтрака, Аля не услышала, как её муж вышел, принял душ и, переодевшись, снова занял свой наблюдательный пост. Он смотрел на неё и в который раз ловил себя на мысли, что очень любит свою жену.
Он любил её всегда, с того первого момента, когда в их классе появилась новенькая. До выпуска из Школы первой ступени оставалось несколько лет, и Димка тогда не знал, что они пронесутся как одно мгновение в ореоле сияния чувств. Он сразу же стал пленником её светлых, чуть рыжеватых волос, маленького, слегка вздёрнутого носика, с лёгкой россыпью аппетитных веснушек, нежных губ и бархатного голоса. А в глазах, тёмных и удивительно глубоких, он утонул полностью и бесповоротно. Два года он бился за признание своей любви. Делал это неумело, стесняясь мало-мальски решительного шага. Он сидел с ней за одной партой, дарил цветы, провожал до дома. Приносил раритетные печатные книги только для того, чтобы она касалась их своей рукой. Он боготворил её, но чувствовал, что она воспринимает эти ухаживания как должное. Для неё он был лишь один из многих.
Окончив Школу, поступил на подготовительные курсы Академии Космоса. На протяжении всей учёбы мысли о ней не покидали его. Они поддерживали и придавали дополнительные силы. После выпуска, столкнувшись с дилеммой, куда приложить свои знания, к Земле или к Космосу, в первый раз предложил ей стать его женой. Предложение не прошло.
Он снова дарил цветы, искал встреч, но она уклонялась от них и не хотела его видеть. Под конец отпуска дилемма разрешилась сама собой. Он встретил Алю в обществе избранника. Более не раздумывая, поступил на высшие курсы звёздных капитанов. Распределяясь, выбрал Дальнее Внеземелье, надеясь в бескрайних космических просторах забыть её. Это удавалось ему довольно долго, около пяти лет.
Перед очередным отпуском его назначили капитаном рейсовика Луна-Плутон и он, гордясь своей новой формой, приехал в родной город. Узнав, что его Аля снова стала Ивановой, бросился к ней, во второй раз предлагая руку и сердце. На этот раз категорического "нет" сказано не было, но и долгожданного "да" тоже не прозвучало. Не догуляв положенного, с головой ушел в работу. Бороздил Дальнее Внеземелье. Доставлял грузы и пионеров-строителей к внешним планетам. Помогал основывать форпост на Плутоне. Принимал участие в эвакуации базы с Титана. Прокладывал новые маршруты между лунами Юпитера. Командовал экспериментальным лунником при высадке на Европу. Совершил первый гиперпрыжок. Стал самым молодым капитаном гиперлёта. Налетал огромное количество световых лет. Прослыл везунчиком. Но даже эта репутация не помогла ему в последнем рейсе.
Ласковое прикосновение вывело его из состояния воспоминаний. Он помотал головой, словно отбрасывая мрачные мысли, и поднял глаза.
- Ну что, Малыш, завтрак готов? - Через силу улыбаясь, спросил он у Али, стоящей перед ним и глядя на него печальными глазами.
- Что, опять вспомнил?
Димка молча кивнул. Она положила свои руки ему на голову и стала тихонько гладить жёсткий ёжик волос. Минут через пять он снова посмотрел на свою жену:
- Спасибо. - Его голос прозвучал сдавленно и хрипло. - Давай есть, а то остынет всё.
Но Аля ещё некоторое время держала свои руки на его, не по возрасту рано поседевших висках, внимательно глядя в глаза дорогого ей человека. Каждый читал в глазах другого боль. Но если у него она была жгучая, злая, выворачивающая наружу всю душевную рану, то у Али она была нежная, ласковая. Её взгляд страдал за него и одновременно лечил. Этот взгляд, полный сострадания, целительным бальзамом ложился на кровоточащую рану его души, успокаивал, притуплял боль потерь.
Он закрыл глаза, поочерёдно поцеловал мягкие и тёплые ладошки жены и вздохнул:
- Всё, спасибо, милая. Даже не знаю, что бы я без тебя делал.
Она легонько потрепала его за нос:
- Наверно то же самое, что и сейчас, поел бы.
Он улыбнулся, становясь снова её Димкой:
- Ну, пойдем, отведаем, что Бог послал.
За завтраком он много шутил, смеялся, но в глубине его глаз Аля видела сжавшуюся и притаившуюся пружину. Там, глубоко в подсознании, находился чужой и пугающий мир. И хотя, с каждым днём эта пружина постепенно расслаблялась, она могла ещё больно ранить дорогого ей человека.
День прошёл в хлопотах и сборах. Занимаясь ими, вертясь в хозяйственной суете, он заставил себя забыть о том, что крылось в нём и напоминало каждый раз, стоило ему остаться одному. Тогда, перед его глазами вновь и вновь всплывала картина последней экспедиции. Начало полёта сжималось до одного - двух кадров. Затем, медленно и величаво в его сознании появлялась раскалённая голубая Вега, и вместе с ней приходили ужас и беспомощность. Вега. Двадцать пять светолет с хвостиком. Рукой подать. На древнеарабском - "Падающий орёл". Красиво и величаво. Только, вместе с этой звездой его память начинала падать, проваливаться, пикировать, достигая дна подсознания, вытаскивая на свет всё, что ему пришлось пережить. Эти воспоминания подавляли своей мощью, вытесняя из распахнутого настежь сознания все обыкновенные человеческие чувства.
Но всё заканчивается. Вот и Солнце сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее, стало скрываться за теряющимся, позади коттеджа, лесом. Два любящих друг друга человека, стояли на крыльце, наслаждаясь вечерней тишиной и спокойствием. Было немного жаль уезжать отсюда, расставаться с этим местом, где они прожили без малого полгода его отпуска, который может перерасти в конечную стоянку звёздного капитана.
Стоя на крыльце и любуясь видом заката, Димка бережно обнимал свою жену, носящую под своим сердцем их первенца, который обязательно будет мальчиком, продолжателем рода. Уверенность в этом передалась и Але. Она хотела дочь, но, столкнувшись с непоколебимой верой своего мужа в сына, поверила и свыклась с этим. Лёгкий ветерок обдувал их довольные от ощущения друг другом лица, светящиеся любовью, молодостью и счастьем. Тонкий, невесомый серпик Луны стал прорисовываться на небе, словно бы начинающий художник нанёс на холст первый мазок и испугался сделанного. Линия, противоположная закату, стала темнеть. Горизонт был расписан нежными оттенками. Графитовый тёмно-серый плавно перетекал, через серо-малиновый, в тёмно-голубой цвет аквамарина. И вот наступал момент, когда чернота наступающей ночи должна была неуловимым скачком завоевать всё небо.
Аля тихонько, чтобы не спугнуть всю застывшую тишину этого момента, произнесла:
- Димуль, пойдём в дом, а то я немного озябла.
Он слегка сжал её плечи, опустил глаза и, уткнувшись лицом в душистые волосы своей жены, так же тихо произнёс: "Пойдём".
Так происходило практически каждый вечер, и он знал, почему она не дожидается момента, когда на безупречно чёрном небосводе начнут загораться огоньки звёзд. Она боялась за него. Она волновалась, что эти искры смогут разжать, скрывающуюся в его подсознании, чужеродную пружину. Он был бесконечно благодарен ей за это. Он вообще не знал, что делал бы без неё. Она подарила ему снова желание жить. Жить и любить.
Закончился очередной день. Наступила тихая и покойная ночь. Он тихонечко подул на умиротворенное личико жены, которая уснула, уютно устроившись у его бока. Её маленький носик сморщился от этого дуновения, и, глядя на него, он спокойно уснул, моля Великий Космос не насылать на него очередной кошмар сновидений. Но молитва не была услышана.
Лишь только его сознание отключилось от реальности, в нём, с ошеломляющей чёткостью, замелькали кадры последней экспедиции "Кавказа", гиперлёта первого класса, капитаном которого был он, Дмитрий Шалов.
Когда они достигли Веги, о которой шли горячие споры среди астрономов, физиков-ядерщиков, гравитонщиков, экипаж почувствовал себя лишним в этом чужом для них мире. Вихревые потоки элементарных частиц, отражаясь защитным барьером "Кавказа", тем не менее, постепенно, всё глубже и глубже проникали сквозь слои безопасности корабля. Техники отчаянно ремонтировали, заменяли и настраивали выходящие из строя электронные схемы, приборные панели и защитные экраны. Казалось, сама материя даёт бой вторгнувшимся в её пределы людям. Она то сжимала гравилёт в своих объятиях, становясь плотной и вязкой, то вдруг отпускала, закручивая невидимые нити силовых полей в бешеном танце. Экипаж, борясь с чуждым для него пространством, пытался понять сущность происходящего. Корабль, несмотря на яростное противодействие, повинуясь опытным рукам пилотов, дошёл до своей конечной точки назначения. Он вышел на орбиту вокруг обнаруженной в газопылевом облаке кратной планетарной системы. Газовый гигант, размером в пятнадцать юпитеров и,... землеподобная планета-спутник вращались вместе вокруг раскалённого, сплюснутого от сумасшедшего вращения, эллипсоида веганского диска.
Неимоверным напряжением сил и воли экипажа "Кавказ" продолжал описывать более-менее правильные витки вокруг планетарного тандема. Началась планомерная работа. Исследование газового "коричневого карлика" оставили на потом. Автоматы были брошены на изучение его спутницы. Но все прописанные в инструкциях методики, регламенты и порядки проведения сбора данных здесь не работали. Люди столкнулись с чем-то новым, не укладывающимся в уже известные и апробированные модели исследования. Зонды, направляемые к планете, через одного исчезали с обзорных экранов. Информация от тех, кому удалось собрать сведения, была разноречивой. Одни из получаемых картинок умиляли пасторальными пейзажами. Другие пугали не менее реальными апокалипсическими видами. Выстраиваемые графики температур, давления, газовых характеристик радикально менялись по мере поступления новой информации. После сбора и анализа всей телеметрии было принято решение об отправке разведывательной группы. Оно далось не легко. Голос капитана на корабельном совете оказался решающим. "Мы здесь для того, чтобы делать нашу работу. За нас, её никто не сделает. Да, риск есть. Но это космос. Он каждый день преподносит нам сюрпризы. Если мы будем всякий раз, при встрече с опасностью пасовать и разворачиваться, то никогда не узнаем ничего нового. Не сможем приумножить наши знания".
Группа десанта глубинной разведки отправилась на планетарном модуле на встречу с неизвестностью. После старта прошли корабельные сутки и чуткие "уши" радаров смогли уловить в этом нагромождении излучений искажённый сигнал бедствия. Дубль-команда отправилась по аварийному лучу. Отправилась, чтобы, как в дальнейшем выяснилось, убыть в никуда. Инструкции Космофлота запрещали прямой контакт гиперлётов с неисследованными объектами. Но, когда спустя ещё сутки прервался первый сигнал, а от дубля не было никаких известий, капитан, проигнорировав правила, направил корабль к планете, с которой не вернулись такие надёжные, не знающие сбоя "Мангусты" десанта.
Планета пугала своим внешним видом. Бурые, грязно-коричневые облака крутились в бесконечном вихре. Повсюду вздымались протуберанцы атмосферных выбросов. Несущиеся облака были усеяны сетью электрических разрядов. Многокилометровые молнии боролись между собой за право быть самой величественной из всех. В этой битве они походили на разветвлённые корни разросшегося в поднебесье дерева. Высотомеры наглым образом врали, определяя расстояние до твёрдой поверхности. Едва пламя тормозных планетарных двигателей коснулось верхних слоёв воздушного океана, как мощный удар потряс корабль, заставив его завибрировать по продольной оси. Вместе с механическим ударом, пришла акустическая волна, состоящая из смеси диких децибел. Затем сквозь обшивку прорвался коктейль из ультразвука, чередуемый инфразвуковыми колебаниями. Под воздействием внешних электромагнитных полей, во входных цепях аппаратуры посадки возникали наводки, сбивавшие корабль с курса. Люди, как и техника, также не выдерживали свалившейся на них боли. Искры статического электричества оставляли на коже затейливые узоры, терзая тело. Органы чувств странным образом путались между собой.
По мере спуска плотность слоёв атмосферы произвольно менялась. Автоматика выходила из под контроля. Стройный конус гипера стал валиться в бушующий и ревущий океан воздушной грязи. Принимаемая боль, как от ударов бичом, заставила зажмуриться капитана. Она почти вытеснила из его головы все мысли, но мысль о своих товарищах ждущих помощи на этой негостеприимной планете, заставила его довершить начатое почти на автопилоте. Пробив низкую облачность "Кавказ" совершил жёсткую посадку и с момента выключения дюз, насупила тишина. На всем корабле лишь несколько человек могли передвигаться самостоятельно. Все остальные были просто не в состоянии подняться со своих мест. Не помогли ни экзокостюмы, ни антиперегрузочные ложементы. Всё происходящее было за гранью прогнозируемого. Выходило за пределы допустимого. Не вписывалось в известные рамки.
"Кавказ" вызывал свои пропавшие "Мангусты" во всех диапазонах, но его экраны были пусты, а это могло означать лишь одно - смерть. Cутки, не корабельные, а местные, длившиеся нескончаемо долго, простоял гиперлёт на этой планете в ожидании чуда. Когда вновь, сверкнув сквозь атмосферную дымку, засинивелись лучи Веги на коричневой почве, на корабль и на измученных людей снова обрушился новый, более сильный, удар неизвестного излучения. Вместе с ним лёгкий ветерок, внезапно, одномоментно материализовался в ураганный шквал. Корпус, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее затрясся мелкой дрожью. Завибрировал, и под воздействием резонанса стал поддаваться этой грубой силе. Гировертикант приземления стал показывать отрицательные величины. Капитану казалось, что все его нервные окончания на живую выдирают из тела. Перед глазами завертелись радужные пятна. Он вдруг стал ощущать горький запах искусственного освещения, стал слышать одежду на своем теле, чувствовать прикосновение ароматов страха, ненависти, злобы. Весь окружающий мир закружился вокруг капитана, пытаясь растворить его в себе. Чувствуя, что через несколько секунд наступит потеря сознания, он рванул на себя ручку аварийного старта проклиная эту планету, звезду и всю Вселенную. А затем он очнулся в глубоком космосе за несколько парсеков от Веги. Экстренный взлёт не прошел бесследно. Капитан практически ослеп и оглох от чудовищных перегрузок. Тело не ощущалось ни одним нервным окончанием, руки были словно налиты свинцом, но то, что они смогли сделать в дальнейшем, назвали подвигом. Сам он считал - работой. Разгон, набор необходимой скорости. Прыжок в подпространство. Забытьё всебесцветной иной материи. Выход, торможение. Расчёт координат Солнечной системы. Снова разгон и после финиш-выхода - "MAY DAY". Ощутив знакомую вибрацию, означающую, что "Кавказ" притягивается по аварийному лучу, он позволил своему измученному телу роскошь забыться, потеряв сознание. Потом он узнал, что вынырнул всего в нескольких тысяч километрах от "Плутона-орбитального".
Врачи вылечили его физически. Только разум не забыл выпавших на его долю перегрузок и нечеловеческих эмоций. Даже по прошествии месяцев его мозг выплескивал наружу чужой мир, иные звёзды, чуждое пространство.
В эти минуты его глаза покрывались пеленой боли и отчаяния. Боли оттого, что он, человек, ничего не смог сделать, даже не смог понять, произошедшего. Отчаяние - от гибели почти трети экспедиции. Они не вернулись вместе с ним на Землю. Он не вернул их обратно. Они погибли. Кто на планете. Кто-то, только направляясь к ней, а часть экипажа в результате экстренного взлета.
Физически он был здоров. Психологически он был ещё там. Когда он смотрел на звёзды, слышал о них или даже просто видел форму звёздного флота, пружина, сжавшаяся, притаившаяся в глубине его подсознания была готова разжаться в любой момент. Его спасало, что всегда в эти минуты рядом с ним была его Аля. Как громоотвод она вбирала в себя чужеродный заряд. Они специально переехали на время за город, чтобы попытаться забыть этот кошмар. Сняли уютный домик в глуши лесного массива, подальше от магистральных трасс. Отказались от спутниковых информ-каналов. Заблокировали входящие визоры вызовов. Они наслаждались тишиной, простым уютом и собой.
И с этой мыслью Дмитрий проснулся. Его взгляд бешено метался в полумраке комнаты. Он сел, чувствуя, как липкий пот струится по всему телу. Вытирая лицо рукой, и коснувшись волос, он услышал их лёгкое потрескивание. Небольшие голубые искорки статического электричества растворились в темноте ночи. Рядом беспокойно зашевелилась Аля. Даже спящей она помогла вырваться из мрачного лабиринта сновидений.
Затаив дыхание, тихо выскользнул из-под простыни. Пошатывающейся походкой зашёл на кухню и, достав из холодильника пакет с грейпфрутовым соком, жадно осушил половину. Холодная горьковатая жидкость немного привела в чувство. Захватив по дороге сигареты, на всё ещё дрожащих ногах, вышел на крыльцо. Он так и не отвык от этой вредной привычки, чем шокировал многих. Дымить в обществе стало дурным тоном. Но он привык так успокаивать свои в последнее время расшатавшиеся нервы. Выйдя в ночную свежесть сел на деревянные ступеньки, ощущая голой кожей их шероховатую поверхность, и в ночи загорелся одинокий огонёк. Струя душистого, тяжёлого от ночной влажности дыма коротким столбиком ушла вверх. Ушла туда, куда смотрел Звёздный капитан. Он смотрел на бескрайний полог вселенского мирозданья, по которому россыпью драгоценных камней были разбросаны мириады звёзд, и невольная слеза покатилась по его щеке. Он смотрел и не мог отвести глаз от разбросанных по небу искр, этих манящих ночных светлячков. Вместе со слезами из него выходили боль и страх, скорбь и чувство вины. Пружина, дремавшая в нём, разжалась, и случилось это мягко, как-то уж слишком буднично.
Когда в его пальцы ткнулась боль от сотлевшей сигареты он тяжело вздохнул, сглотнул подступивший комок к горлу, прикурил от не потухшего окурка и хрипло выдохнул в Пространство:
- Я иду! Ты слышишь меня? Ты не смогло сломать меня, тебе это не удалось! Я постигну тебя. Я разгадаю все твои тайны и брошу их к ногам человечества, а что не разгадаю, - его голос сделался глуше, - доделает мой сын. Он будет сильней и умней меня, так как пойдет по моим стопам, и с моими знаниями.
И было ему, словно заново родившемуся, немного грустно. Он почувствовал жалость к своей жене, которая желала его выздоровления и боялась этого. Но время лечит всё, и этот момент наступил. Он дождётся рождения сына и уйдет опять туда, где в бескрайних просторах Космоса спрятано множество секретов и загадок. Где по звёздным дорогам носятся ветры непознанного и необъяснимого. Он улетит прокладывать дорогу своему сыну, завоевывать плацдарм для его старта в большую жизнь.
Стоя под звёздным шатром Вселенной, уносясь в перспективу миллиардов огней, он знал, что уже никогда не сможет полностью порвать с Землей, как когда-то это ему удавалось. Ведь здесь рядом спал его любимый, нежный, ласковый человек - его Аля. Любовь к ней будет подгонять его возвращаться. Каждый раз, когда уставший, но безмерно счастливый, ступит он на зелёную земную траву, прислонится к белоснежному стволу берёзы, вдохнёт аромат родной планеты и скажет: "Вот я и дома!".
На безлунном небе калейдоскоп звёзд выстраивался в чётком, веками заведённом порядке, сплетая знакомые очертания созвездий. По тёмному, слегка подсеребрённому звёздным светом, небу, пронёсся метеор. Вспыхнул, вспарывая своим ярким блеском космическое пространство.
Стоящий у края Вселенной человек шёпотом произнёс всплывшие из глубин памяти строчки поэта былой эпохи, прозвучавшие, словно эпиграф к началу его новой жизни: