|
|
||
.
+
+++
Отрывок из рассказа
"Держитесь ближе к жизни!"
+++
ПРОСТИ МЕНЯ.
=============
Шквал огня уже на крыше,
лижет битум, сапоги.
Долг героя смерти выще!
Нет! Иначе не могли.
VVVVVVV
В Москве на могиле мужа
жена Люда плакала, рыдала,
вся в слезах, в раздоре
душою-сердцем проклинала
тот миг, ту ночь, то горе.
Скажи, мой родной, любимый!
Почему мир такой несправедливый?
Почему именно тебя, мою кровинку,
у меня судьба забрала?
Почему свою любовь-иконку
уберечь я не смогла?
Ты так хотел, мой дорогой,
назвать свою дочурку
Наташенькой... Наташа -
от твоих мечтаний
таяла в мечтах моя душа.
Встань, мой родной, и посмотри!
Родилась Наташа.
Какая прелесть?
Какая крошка наша?
Со слезами на глазах
я хочу тебе сказать,
а ты должен меня понять?
Нет больше у нас с тобой
дочурки нашей.
Умерла дочь Наташа -
крохатулька наша.
Прости!
Слезами обливаюсь.
Прости, родной,
прости!
Сейчас твоя дочурка очень странно,
как враг народа безымянно,
будет с тобою вечно
рядышком лежать,
а я всю жизнь одиноко
плакать и рыдать.
Моя любовь к тебе,
мой дорогой, нежная и верная,
по чье-то воле в лукавом зле
свела с дочуркою тебя в земле.
Вспомни, мой родной,
как начиналась жизнь твоя со мной.
Казалось, ты и я -
навеки вечная семья.
Сколько было поздравлений,
улыбок и цветов?
А подарков?..
Подарок главный - это ты!
Вася-Василёк
любимый мой цветок
и твои цветы.
И вмиг пропало всё,
завяли на клумбе мои розы,
исчезла моя надежда
на счастье, на любовь.
Остались мои сухие слёзы,
мои одинокие мечты
и там, далеко в земле,
родная дочь и ты.
И ещё осталась память -
московские гвоздики,
твои увядшие цветы.
Прости, родной, прости.
Ты и я - любовь с любовью
в счастье жили, по-простому.
По велению мага вернуться бы назад,
наверняка, всё было б по-другому.
И снова, и снова... та...
роковая ночь перед глазами,
растоптавшая нашу жизнь
безжалостно ногами.
Окунула нас в ледяную воду,
не спросила, не предупредила,
принесла нам
безвозвратно-вечную беду.
"Люся! Второй час ночи.
Ложись, родная, спать.
На станции пожар!
Я скоро буду".
Его слова, его родной голос -
жива буду не забуду,
постоянно слышу я
бессонными ночами,
прозвучавшие в темноте,
как чернобыльский набат,
поднявшие на войну с рентгенами
тысячи простых людей,
тысячи учёных,
тысячи офицеров и солдат.
В тревоге не спала -
в слезах томилась,
с тяжёлым чувством в сердце
тебя родной ждала.
В открытое окно -
наше с тобою окно,
дышит свежестью весна,
кругом тихо и темно.
В кустах у проходной
щёлкнул одиноко соловей
и снова тишина.
А небо над АЭС озарялось
багрово-жёлтым пламенем,
дым столбом.
И там мой Вася!..
мой родной, Вася-Василёк,
любимый мой цветок,
там все друзья-пожарные
ведут войну с огнём,
а город спит обычным сном.
Кому какое дело?
Тишина кругом.
А мне одной-то как?..
когда вокруг ночь,
тишина и мрак,
огонь, пожар и страх.
Душа моя горит и плачет,
чувствует беду.
Кошмар тревожной ночи
помнить буду - не забуду.
Что там с моим
родным и дорогим?
Что там... на пожаре...
с моим любимым мужем?
До утра, туда-сюда,
от окна к другому,
казалось, вечность
провела я с горем.
Уже засеребрились облака,
начало светать.
Пора вернуться ему домой.
Давно пора!
Сколько можно ждать?..
тяжело мне быть одной!
Уже солнышко взошло,
в лицо ударил яркий свет,
а его всё нет и нет.
Уже шесть часов утра!..
пора ехать нам в село!
После трудовой недели святое дело
на природе отдохнуть,
помочь посадить картошку,
сходить на речку.
Сколько можно ждать?
От бессонницы ночной
нервы все устали,
тело покидают силы.
"В БОЛЬНИЦЕ ТВОЙ ВАСИЛИЙ!" -
утром люди передали.
Бегом туда, а там людей?..
не проехать, не пройти.
Где же мой, Вася-Василёк?..
любимый мой цветок.
Как его найти?
Вокруг санчасти машины
пожарные, санитарные,
на каждом шагу милиция
с жезлами в руках,
медики в беленьких халатах.
"Граждане, отойдите!
Зашкаливают машины!" -
не жалея мощности и сил
кричали постовые в рупоры.
В небе чёрный ворон кружил,
людей кусали комары.
Все шумят, кричат,
кто-то тянет медика за халат,
много женщин одиноких
со слезами на глазах.
Попасть в больницу Припяти
народа очень много
и не узнать, и не подойти -
милиция слишком строга.
Мне повезло, знакомая медсестра
из города Остра.
Прошу её: "Только посмотреть,
а вдруг настигла мужа смерть?"
"Пропустить не могу! -
сказала в халате строго.-
Больных в санчасти много -
со всеми с ними плохо
и с твоим мужем очень плохо".
"Пожалуйста, только на минутку!"
"Ладно. Побежали!"
"Люда! Людочка! Узнай!" -
вдогонку знакомые кричали.
В палате увидала мужа,
под капельницей лежал.
С испугу не узнала.
Чёрный-чёрный!
Я думала он в саже.
Отёкший, опухший.
Мне поплохело даже.
Жалко и обидно!..
весь поседевший,
почерневший...
глаз почти не видно.
"Люди отравились газом! -
медсестра Петрова
повторила снова. -
Больные отравились газом!
Нет выхода иного...
больным надо срочно молока!
Много молока!
Желательно парного!"
Кстати, о радиации никто
не сказал и слова.
Я с Таней Кибенок,
её муж в одной палате,
на машине "Жигулёнок"
мы быстренько в село.
С молоком нам повезло -
у первого хлевка
нашли мы молочка.
Пожарных от парного молока
тошнило и рвало,
как в лихорадке
знобило и трясло.
В десять часов по Припяти,
как утренний ветерок,
пронёсся слух с юга на восток,
от травм и радиации умер
оператор Владимир Шишенок.
У ядерного реактора от мук
скончался Валера Ходемчук,
остался на веки-вечные под завалами
один на один с рентгенами.
Люди, узнав о радиации,
засуетились бегло, скорбно,
пошли слухи об эвакуации
неизбежно-срочной.
Из уст в уста шла молва,
возникали споры.
Везде... и здесь и там
одни и те же разговоры.
"На атомной станции - авария!
Всю землю накрыла радиация!"
"На планете всей
будет тысячи смертей".
От народа страхи, слухи
утопили все науки.
Я на шестом месяце
беременности была.
Своим здоровьем, как зеницу ока,
берегла свою кровинку,
берегла жизнь нашему ребёнку.
А мой Вася-Василёк -
любимый мой цветок
с болью и тревогой
за нас двоих переживал,
давал мне совет с надеждой.
"Люся! Моя роднулька!
Уезжай к родителям в Кривушу.
Спасай себя и нашего ребёнка.
Спасай, кровинку нашу".
"Нет родной, мой дорогой!
Без тебя я не могу.
Тяжело быть одной!
Без тебя, мой хороший, я умру".
"Подумай хорошенько,
не спеши!"
"Хорошо. Принесу молока,
потом решим".
Плохи дела, в санчасть людей
не пустили вечером.
Милиция контрольными постами
раз и навсегда
перекрыла всё кругом.
Не ходили в Припять
автобусы и поезда.
Город заполонили
военные автомобили.
Прошёл по городу слух -
зашевелились все вокруг,
йодистые препараты
защита от радиации.
Вмиг в аптеках йод
раскупил народ.
Только военные ходили
в респираторах,
в хим защите,
в накидках и в хим плащах.
А жители города ходили,
как обычно и всегда,
продукты из магазина несли
открыто, всё в авоськах,
всё в кульках,
Хим войска в Припяти
начали дезактивацию,
смывать, сметать,
собирать и хоронить радиацию.
Солдаты из АРСов
поливали улицы раствором,
дороги, тротуары мыли
белым порошком,
в белой пене все улицы -
чистота и блеск кругом.
Власти сообщили вечером -
народ из Припяти завтра весь
на четверо суток
эвакуируют в лес.
Взять всем с собой
самое необходимое в лес,
что в квартире у каждого есть,
но обязательно документы
и что-нибудь поесть.
Многие обрадовались,
ходили, улыбались,
на природе отдохнём,
потанцуем и споём.
Прекратились вскоре
споры-разговоры,
люди с собой взяли
заготовки на шашлыки,
магнитофоны и гитары.
Плакали только женщины
горькими слезам с болью
чьи мужья
пострадали ночью.
Родственники больных к вечеру
взяли санчасть в блокаду,
в окна, в двери
барабанили, стучали.
Вскоре открылась дверь,
где стоял милиционер.
Все увидели врача
чернее чёрного грача.
"Товарищи! Сегодня
всех тяжелобольных
самолётами отправляем
на лечение в Москву.
Двадцать восемь человек
наиболее пострадавших,
из числа дежурной смены
и числа пожарных".
Люди, услышав новость,
заволновались в шуме-разговоре,
вскоре все словно онемели
и затихли в горе.
Вдруг кто-то громко чихнул вдалеке
за углом в сторонке:
"Будьте здоровы!"
"Спасибо! На Титанике
тоже были все здоровы".
"Нам не до шуток, нынче!..
радиация с нуклидом
нас в дорогу клыче.
Лечение больных в Москве
для нас большая честь, надежда.
В дорогу каждому больному
нужна чистая одежда.
Решим возникшую проблему!"
Людей, как ветром сдуло,
все разбежались по домам,
на велосипеде одна мадам
помчалася в своё село.
Я от нервозности по приходу
запуталась с вещами,
собрала, принесла одежду,
а санитарные машины
уехали с больными
в аэропорт Жуляны.
Долго тапочки искала
на минуту опоздала.
В моём сердце что-то оборвалось -
вмиг закипела бурно кровь.
Душа окаменела, потеряв надежду
на былое счастье и любовь.
Я вздрогнула...
мой нерв, душа заговорила.
"Моего Васю! Моего мужа...
тоже увезли? Без меня!
Кто позволил? Кто посмел?..
мою кровинку, у меня забрать?
Кто позволил
мою судьбу испытывать, ломать?"
Обливаясь горькими слезами,
я долго плакала, рыдала.
"Отправили в Москву!..
отправили в столицу!"
Я вздрогнула от необычных слов,
прозвучавших не во сне, а наяву.
"Наверное, великой чести
мой родной, любимый
своим геройством заслужил!" -
сама себя я выслушала,
набравшись мужества и сил,
молча, улыбнулась,
плакать перестала.
К вечеру у меня
началась тошнота, рвота.
Ночь я не спала,
родного, ненаглядного,
своего любимого
к себе звала.
Жителей Припяти 27 апреля
эвакуировали,
а вскоре, и Васино село,
напрасно картошку посадили,
радиацией с нуклидами
и там всю землю замело.
Сколько можно ждать!
Хоть молчи, хоть кричи!
Надоели дни печальные
и со слезами ночи!
"Надо! - сказала я себе.-
Надо ехать к мужу
и не остановлюсь -
ни в жару, ни в стужу".
И к родному, ненаглядному
в канун Первомая
поехала, помчалась,
на крыльях понеслась.
32. В МОСКВЕ, В СТОЛИЦЕ,
НА ЩУКИНСКОЙ
В РАДИОБИОЛОГИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЕ.
Неизвестность, новизну
я боялась с детства,
увидев бездонную Москву
одиноко растерялась,
как перед принцем дева.
"Найду ли я свою кровинку?" -
мысль меня терзала.
Может домой уехать потихоньку -
вдруг тревога пронизала.
На привокзальной площади
у Киевского вокзала
у первого милиционера
со страхом я спросила...
Милиционер лихо козырнул,
мило улыбнулся:
"Это на Щукинской
радиобиологическая больница.
Есть в Москве такая улица!"
Дабы я не забыла,
постовой не только рассказал,
что мне нужно было -
всё на бумажке написал.
А говорили в Припяти:
"Секретно!.. секретно!"
Даже схему, как доехать
нарисовал подробно.
В больнице на Щукинской
со слезами, с боем
выписали к мужу пропуск,
пропустили с горем.
Зав отделением
Гуськова Ангелина Константиновна
поставила жёсткие условия,
невзирая на то, что я его жена.
"Даю на свидание полчаса.
До мужа не дотрагиваться.
Нельзя обниматься, целоваться,
рядышком сидеть, стоять.
Нельзя принимать вещи от мужа,
но что мужу нужно можно передать.
Сейчас у вашего мужа
центральная нервная система,
костный мозг, все гены
полностью поражены.
Твой муж родной и любимый,
что чернобыльский реактор
пропитан радиацией -
это опасный фактор и твой выбор.
Получишь от мужа радиацию -
ты не сможешь рожать детей.
Эту необычную, но простую
инструкцию ты должна знать
и твёрдо выполнять
в целях личной безопасности
и себя не подвергай опасности!"
Слушаю я Ангелину и думаю:
"Ничего страшного и опасного.
Я человек терпеливый и простой,
пусть муж будет немножко нервный,
был бы только рядышком со мной".
Я скрыла свою беременность,
если скажу всю правду,
тогда уж точно к мужу,
своему родному, ненаглядному
никогда не попаду.
Если болеть, страдать,
даже если придётся умирать,
то только все втроём -
вместе болезнь легче переживём.
Я прекрасно знала,
если к родному попаду,
от мужа своего любимого
никуда я не уйду.
Если уйду от своего родного,
строго дала себе я слово,
то только вместе с ним -
со своим родным и дорогим.
33. ЭХ, САШОК! САШОК!
Захожу в палаты...
больные играют в карты.
Опухоль почти вся
с загоревших лиц сошла,
все шутят, все смеются.
И Вася-Василёк,
любимый мой цветок,
рядышком на стульчике сидит,
меня увидел,
вскочил, мне улыбнулся
и от радости молчит.
Я увидала свою кровинку,
поставила у ног корзинку.
"Здравствуйте!" -
всем больным сказала,
от счастья зарыдала.
"К больным не подходить!
От них радиацией фонит!
Больным продукты, вещи
можно передать,
но никаких вещей
у больных не брать".
Дежурный врач не разрешил
с любимым, дорогим обняться,
поцеловаться,
даже рядышком постоять.
Ушёл вскоре дежурный врач,
я дала чувствам волю,
обняла, поцеловала мужа,
наговорилась вволю.
"Наверное, на Украине дождик,
что привезла с собою зонтик?"
"Надежды нету на погодку
прихватила парасольку", -
ответила я с улыбкой,
приподняв корзинку.
Удивился парасольке Титенок,
доедая пирожок:
"На Украине прожив я сколька,
но не слыхав слова парасолька".
"Эх, Саня, Саня!..
плачет по тебе баня.
Ты лучше людям объясни,
шо такое лазня?"
"Лазня, я гадаю, цэ нора,
або нызька, вузька пещера,
дэ можна зустриты нэзабаром
дыкого с когтями зверя".
И все: "Ха-Ха-Ха!"...
"Без страданий и греха
рассмешили петуха".
И снова все: "Ха-Ха-Ха!"
После капельниц в санчасти Припяти
больным на время полегчало.
Чернобыльцы стали ходить
по палатам друг к другу в гости,
рассказывать анекдоты.
"Интересно, отчего и почему?..
в печати множество статей,
но не сообщают про Украину,
про Чернобыль никаких вестей".
"Пишут! Пишут про нэньку столько,
что во рту от оскомы горько.
Надо уметь читать,
как колобок,
прыг-скок...
в колонках между строк.
В Киеве на Подоле появилась
европейская реклама,
як баба Яга на метли,
без людыны, надурняк, сама.
На мэбельном магазине "Мэбли"...
свитовэ табло по ночам
першою буквою моргае,
як дэшэвая мадам".
И снова все: "Ха-ха-ха!"
"Хи-хи! Да ха-ха-ха!..
рассмешили жениха,
наконец-то, за ревнивого Сашка
замуж вышла муха".
"Эх, Сашок-Сашок!
Лучше выпей на посашок
стакан крепкого чали-вали,
чтобы дома люди не болели
и меньше пили".
Все хи-хи-хи, да ха-ха-ха,
а мне почему-то не до смеха.
Встретив мужа, я очень рада,
но душу скребёт... скребёт досада.
Вдруг тихо приоткрылась дверь,
на мгновенье народ в палате замер.
Прекратились споры-разговоры,
как будто зашёл в палату зверь.
К пожарным вошли виновники
чернобыльской катастрофы
начальник 4-го блока Акимов
и оператор Топтунов.
.
Акимов был обычно скромен,
нынче явно возбуждён.
Он повторял пожарным многократно,
как будто просил извинения:
"Делали мы всё правильно
и на тебе... взрыв!
Весь реактор разворотило,
даже Норвегию
радиацией накрыло".
Это было последнее посещение
палаты инженером Акимовым
и оператором Топтуновым,
их последнее извинение.
Акимов почернел больше всех
и больше всех получил рентген.
Слёг и умер у брата на руках
на пятнадцатый день,
раньше всех... в тяжёлых муках.
Если бы оператор Топтунов,
плюнул на все указания Дятлова
и заглушил реактор
по приказу инженера Акимова,
не было бы взрыва.
34. ТЯЖЕСТЬ ИСПЫТАНИЙ.
Первые три дня на Арбатской
я прожила у своих знакомых.
Дежурили одной сменой
в первую ночь возле больных
жёны семи пожарных.
Я, Людмила Игнатенко,
Ващук и Титенок,
Тищура, Правик
и Таня Кибенок.
Варили мужьям бульон,
носили им в палаты,
врачи запретили молочное,
мясное и всякие салаты.
На следующий день всем
тяжелобольным стало хуже,
каждого уложили в ложе
с лампой обогревом,
а каждую рентген-кровать
в бетон захоронили,
больным запретили,
ходить по коридорам,
общаться и вставать.
Жён к мужьям, строго настрого
не пустили больше,
напрасно Ангелину
мы просили долго.
Каждый больной с болезнью лучевой,
в палате мучился одиноко от болей,
крепился и стонал
и, как Иисус Христос с ореолом
на кресте распятый Идолом,
одиноко в муках умирал.
Мне лично не понятно:
"Почему врачи людей не понимают?
Почему жену родную
к родному мужу не пускают?"
Ночью одна тайком -
сестрёнка пропустила,
я к Васе быстренько мельком -
целую ночь с мужем
проводила время.
То заменю простыню,
то подушечку поправлю,
часами у ног его сидела,
поверну его и так и сяк,
судно выносила.
Желудки тяжелобольных
не воспринимали пищу больше,
а так хотелось
своего родного накормить,
хоть немножечко
боль родному облегчить.
О, боже!
Спаси его и сохрани!
Жалко и обидно -
за жизнь мужа
мне стало страшно.
В тяжбе за свою судьбу,
обвиняя себя впопыхах
в неведомых грехах,
я снова вся в слезах.
Как я любила!.. Как жалела мужа!..
словами душу не понять.
А мой родной так меня жалел,
наверное, на свою погибель.
С каждым днём мужу
становилось хуже, хуже.
Надежды никакой!..
только я, как человек,
который мужу нужен.
При муже на его глазах
я крепилась, я держалась,
отойду от милого, родного
и всё лицо в слезах.
Вскоре, ожоги от радиации мужа
стали выходить наружу.
Во рту, щёках появились
сначала маленькие язвочки,
вид принимали странный,
быстро разрастались,
превращаясь в раны.
Слизистая отходила пластами,
цвет тела становился синий,
потом ярко-красный
и, в конце концов,
буро-чёрный, чёрный.
Муж менялся на глазах,
посмотрю тайком на мужа,
отойду в сторонку
и снова вся душа в слезах.
От изотопов и их излучений,
накопившихся в теле мужа,
в палате всё в рентгенах,
всё радиацией "светилось ярко",
и мебель, и полы, и штукатурка
на потолках и стенах.
Меня начал преследовать
необычный страх постоянно,
не потому, что заходить
в палату с радиацией опасно,
а вдруг муженёк умёт
и меня не позовёт.
Первоначально, надписи
радужно украшали стены.
В туалете написано пером:
"В палате были тараканы,
понюхали рентгены -
убежали мигом".
Нынче, стало не до шуток -
медперсонал отделения
от переоблучённых больных
получил сверх допустимые
нормы облучения.
Теперь заходили в палаты,
обслуживали больных,
обречённых на мучительную смерть,
только медики-солдаты.
По соседству на этажах
выселили всех больных,
убрали людей нормальных
от людей радиоактивных.
Убрали даже цветы
от радиации подальше.
Жён к больным, кроме меня,
не пустили больше.
Я знала, находиться рядом
с обречённым мужем
смертельно и опасно,
но я рвалась к нему
и остановить меня -
мою любовь к родному,
казалось, невозможно.
Меня предупреждали,
мне запрещали,
ругали сгоряча,
но к мужу родному
пропускали молча.
Жить мне предложили вскоре
в общежитии для медработников
на территории при больнице
и дежурная выдала ключи
от номера в гостинице.
В номере уютно и светло,
санузел с душем,
телефон, радио и цветы -
проблема появилась,
в гостинице не было
ни кухни, ни плиты.
Кроме того химик-солдат
забрал мою одежду и туфельки
пропитанные радиацией,
оставив в замен тапочки
и больничный, новенький халат.
Как мне дальше жить?
В чём в магазин сходить?
Как мужу и себе и на чём
бульончику сварить?
Было бы горькое желание,
стремление и мечта,
люди были добрые -
помогла любовь, беда.
Как я любила?.. как любила
я муженька родного, ненаглядного?
Словами душу не понять...
целыми ночами с мужем
время проводила.
Меняла мужу простыни,
подушку поправляла,
постоянно, держала его ладонь
горячую, как огонь.
Медсёстры отделения сотни раз
ругали меня, предупреждали,
не пускали в палату,
говорили каждый раз...
"Есть такой приказ!"..
даже закрывали в туалете,
там где унитаз.
Требовали, убеждали:
"Близко не подходить!"
"Самоубийцей называли".
Просили: "Рядом не сиди!.. -
потом махнули рукой.-
Хочешь умереть. Иди!"
Когда Гуськова Ангелина
узнала, что я беременная,
срочно вызвали меня
к старшей медсестре.
Вскоре я стояла, как обвиняемая
у Ангелины на ковре.
"Что за стыд! Что за срам!
Как ты могла?
Ты ребёнка погубила! -
строго отчитала,
потом вежливо сказала. -
Рожать приедешь к нам!"
Мой муж постоянно
хотел меня чем-то удивить
и даже рассмешить,
мог уйти, как-будто по делам,
букет цветов собрать
и подарить мне лично.
Накануне, ещё в Припяти, со мной
выйдя из дома на улицу,
муж сказал с улыбкой:
"9-го повезу тебя в Москву
покажу столицу".
Показал Москву столицу...
вспоминаю с грустью,
не всё как обещал,
но выполнил всё с честью.
Сегодня 9-е мая - день Победы,
кругом улыбки, радость и цветы,
живи и радуйся,
если б не было беды.
Вечером муж попросил меня:
"Люсенька! Открой окно".
Он так хотел мне показать Москву,
о салюте он мечтал давно.
Пройдя в одночасье огонь,
радиацию и воду,
но свою последнюю мечту
воплотил он в жизнь.
Я на постель посадила мужа
у окна 8-го этажа,
а на постели со спины
осталась кусками кожа.
Содрогнувшись от необычной,
плачевной сцены, я улыбнулась
с жалостью страдальцу -
муж показал столицу.
Навернулись слёзы...
мне больно и тоскливо,
за судьбу обидно,
салют в двадцать один 00
прогремел красиво.
Любил мой, родной,
на торжества, на праздники
мне дарить цветы
и в тяжкую для него годину
не прошло всё мимо,
достал три гвоздики,
поцеловал мне руку
и подарил цветы.
"Поздравляю!
С днём Победы и весны!
Медсестре дал деньги,
медсестра купила
твои любимые цветы".
"Спасибо, мой родной!" -
обняла, поцеловала,
отошла в сторонку,
как дитя заплакала.
С лучевой болезнью больным
делали пересадку костного мозга,
из дома родственников вызывали,
брали костный мозг,
вводили больным.
К Василию приезжала
сестра из Ленинграда,
два часа на операционном столе
с братом рядышком лежала.
Прости нас боже!..
я на всё согласна, может ему,
моему родному, ненаглядному
что-нибудь поможет.
Между тем, с каждым днём мужу
становилось хуже-хуже,
особенно после операции Гейла,
напрасно бога я просила.
Теперь тяжелобольных
лечили в барокамерах
из прозрачной плёнки,
там такие приспособления,
чтобы не заходить,
можно было вводить уколы,
катэтор ставить,
передавать таблетки.
Несмотря на приём таблеток
роста и обновления клеток,
Василию стало так плохо,
что я не могла от своего родного
не только куда-нибудь уйти,
но даже на минутку отойти.
Муж от невыносимых страданий
постоянно звал меня:
"Люся! Люсенька! Где ты?"
"Я здесь, родной!
Я рядом, мой дорогой!" -
обслуживала мужа я сама,
других больных
обслуживали солдаты.
Каждый день слышу: "Умер! Умер!"
Умер Тищура, умер Кибенок.
Сегодня - Правик умер,
как молотком по темечку,
слова грустные, скупые
нагоняли печаль, тоску.
У Василия на ногах
начала трескаться кожа,
а потом и на руках,
всё тело покрылось волдырями,
потемнело, почернело,
как будто в синяках.
Муж ворочал головой -
на подушке клок волос.
"Что делать?" - вся в слезах
я задала врачу вопрос.
Постригли чернобыльцев всех,
постригла и я своего родного,
слезами обливаясь,
как будто совершала грех.
Больных угостили
мандаринами, апельсинами.
Муж: "Возьми", -
тихонько между нами.
"Нельзя! - медсестра
остановила строго, -
Полежал фрукт возле больного,
его не то, что есть опасно,
к нему прикасаться страшно".
Между тем, меня не первый
и не последний раз
с палаты гнали...
просили, унижали.
Но я снова и снова
шла к нему...
к своему любимому,
своему ненаглядному.
Настойчивость мою
все осознали с болью
и к мужу снова и снова
пропускали днём и ночью.
Главврач Гуськова вторично
вызвала меня за сутки,
чтобы ещё раз прочитать
нотацию для убеждения
и моральной поддержки:
"Вы должны не забывать!..
перед вами уже не муж,
а радиоактивный объект с адски
высокой плотностью заражения.
Вы же не самоубийца!
Возьмите себя в руки".
Но я снова и снова
упрёкам и запретам вопреки
сидела у постели мужа
на двоих разделяя муки.
К мужу, моей кровинке,
боялись прикасаться все.
Медсёстры знали прекрасно,
я рядом, я в бытовке,
меня звали быстро
если я надо срочно.
Больные с болезнью лучевой
находились под наблюдением учёных.
Учёные проводили групповой
осмотр, фотографировали обречённых.
Говорили любопытным изредка:
"Знаний требует наука".
Больным кололи наркотики -
дабы больные больше спали,
легче переносили
свои страдания-муки.
После аварии на ЧАЭС прошло
восемнадцать дней,
а родному, ненаглядному
столько горя намело.
Все мышцы отошли от костей,
стал ватно-резиновый.
Поднимаю мужа с кровати,
а внутри гремят все кости,
Высох весь от нуклидов,
стал лёгок, как дитя,
а был рослый, был мастер спорта,
олимпиада была его мечта.
Не мог мой родной
ни говорить, ни пошевелить рукой.
Как на больной мозоль с оскоминой,
муж неподвижно смотрел в потолок,
редко мигал веками без ресниц,
выпали у бедняжки с кожей
из омертвевших клеток.
Празднуя скорую победу смерти
в душе бесились черти,
а в глазах горел огонь протеста
и нежелание подчиниться смерти.
Я в истерике: "Он умирает!"
А медсестра в ответ:
"А что ты хочешь?
Он получил 1600 рентген.
Смертельная доза 400 рентген".
После похорон пожарных
Володи Правика и Вити Кибенок
я с Таней Кибенок
с кладбища вернулась
уставшей и больной,
меня срочно вызвали к Гуськовой.
В своём рабочем кабинете,
бросив на меня печальный взгляд,
Ангелина прямо, вежливо сказала:
"Ваш муж умер 15 минут назад".
Я даже не помню,
как вошла в истерику.
Говорили мне потом:
"Сколько было крику?"
Меня час, может два
врачи, медсёстры
приводили в чувство,
как во сне помню смутно,
как уносили санитары.
Мне стыдно за себя и обидно -
себя простить не смогу вовек,
проститься со мной не смог
мой дорогой муженёк-человек.
Кстати, когда умерли
с лучевой больные,
в палатах сделали ремонт -
вынесли всю мебель,
взорвали весь паркет,
скоблили потолки и стены.
35. ПРОСТИТЬСЯ НАДО!
Военные переодели мужа
в военную, парадную форму,
тело в гроб положили нежно,
накрыли бархатом сверху
бережно и привычно.
Положили мужа в гроб
без обуви, босого
распухли ноги
у бедняжки моего.
За ритуалом со всеми почестями
я наблюдала молча,
смотрела на мужа
с горькими слезами.
Вскоре, ко мне женщина подошла
и вежливо сказала:
"Проститься надо!" -
но не пустила близко к гробу,
многодневным горем
выстрадала я такую просьбу.
Окунув свою больную душу
в терпенье, в грёзы,
я стояла тихо,
проливая слёзы.
Тело в парадной форме
осторожно и легко
засунули в целлофановый мешок,
мешок завязали крепко.
От необычной, жуткой сцены
ёкнуло моё сердечко
и от душевной боли
я зарыдала жалко.
Уложили мешок
с телом в деревянный гроб,
гроб целиком
втолкнули во второй мешок.
Второй мешок завязали крепко,
поместили мешок
в цинковый гроб
и надёжно запаяли короб.
36. НАРОДУ МНОГО,
А ПОГОВОРИТЬ ЧЕЛОВЕКУ НЕ С КЕМ.
Все родственники, умерших
на Щукинской в больнице,
по срочному вызову
приехали в Москву.
Приехали для уточнения
и разъяснений мест захоронения,
их принимала государственная,
чрезвычайная комиссия.
Комиссары говорил всем:
"Отдать мужей, сыновей
родителям, жёнам
и родственникам не можем.
Тела очень радиоактивные -
в рентгенах и нуклидах.
Они будут похоронены
на московском кладбище Митино
особым способом
под бетонными плитами
в цинковых гробах.
Этот документ-договор
вы подписать должны.
Ваши подписи будут важны
не только для Вас,
но и для нашей Родины".
Кто хотел увезти тела
на малую родину, тех убежали:
"Они герои и принадлежат не вам -
они все государственные люди".
37. В МИТИНО НАВЕСТИЛА МУЖА.
После похорон мужа
почти два месяца прошло,
я приехала в Москву -
светило солнце ярко,
было тихо и тепло.
И сразу "ТУДА"... к нему...
в Митино на кладбище,
к своему родному -
родному, ненаглядному.
На могиле мужа обливаясь слезами,
я долго мучилась, страдала,
свою кровинку-половинку
на свиданье звала.
Вскоре, от нервозности и слёз
мне поплахело сильно,
начались схватки, затошнило,
мне стало дурно.
В 6-й больнице в Москве
у Гуськовой я рожала.
Рожать приедешь к нам,
так Ангелина Константиновна
раньше мне сказала.
38. НАТАШЕНЬКА... НАТАША.
Ты так хотел,
ты так мечтал её увидеть.
Встань, мой родной,
и посмотри на подарок мой.
Родилась дочь Наташа -
родная прелесть наша,
ротик нежно открывает
и глазёнками моргает.
За время подневольно-тяжкое,
как в непробудном, тяжком сне,
впервые я улыбнулась,
оставшись с дочуркой наедине.
Моя душа ожила надеждой,
засветилась тёплою улыбкой.
Я камень с сердца обронила,
с души горечь убрала.
39. ТАБЛИЧКА С ИМЕНЕМ ГЕРОЯ.
Четыре часа прошло
после рождения Наташи.
Ангелина в палату мою зашла,
грустная, на слова скупая,
минуту молча,
у ног моих стояла.
"Мне необычно трудно
сейчас повторно
весть Вам жуткую сказать -
беда у Вас опять!
Умерла Наташа!..
дочурка Ваша.
У вашей девочки
порок сердца был,
а 28 рентген в её печени
вашу дочь убил".
Словно окунувшись в ледяную воду,
я оцепенела в миг.
В голове моей одиноко скучной
закружилась, завертелась жизнь.
Нет больше у меня ни Васи-Василька
любимого цветка,
ни связывающего нашу жизнь
долгожданного ребёнка.
От внезапного удара
я как ребёнок зарыдала.
Даже Ангелина Константиновна,
пустив слезу, оплакивала девчонку,
бранила себя, меня
и всех виновных в гибели ребёнка.
Вскоре Ангелина круто
взяла себя в руки,
невзирая на мои 60 рентген,
не отошла от моей кровати,
начала разговор с науки.
"Я прекрасно понимаю тяжесть
твоей необычной жизни,
но ты должна себя убедить,
меня понять и нас простить.
Мы не хотим причинять Вам боль
и не горим таким желанием,
но по научной логике вашу дочь
в виду её высокой радиации
отдать Вам... мы не сможем".
Моё сердце вмиг встрепенулось,
замерло с болью в горе,
язык давно онемевший
дал развязку в слове.
"Как это не можете отдать?
Это я Вам не отдам!
Вы хотите мою дочурку
забрать в свою науку.
Никогда! Я уже решила -
свою дочурку похороню рядом
с её родным отцом -
такая традицию у нашего села".
"Хорошо, моя дорогая!
Случай в жизни не простой.
Но не ты, а мы её похороним
специальным способом,
рядом с её родным отцом
под одной плитой.
Но ты пойми меня
и убеди в справедливости себя.
Могилу твоего мужа,
как народного героя,
должна величать одна табличка
с именем героя".
Пустив слезу горькую, плача,
не проронив и слова,
осознав свою вину,
я согласись молча.
Принесли мне деревянную коробочку,
поставили передо мной на полочку.
Посмотрела со слезами я туда,
а в коробочке лежит она.
Дочь моя Наташа,
как живая, кровинка наша.
Подавленная горем и печалью,
проливая слезу горькую,
смотрела я на дочь свою
с жалостью и с душевной болью.
"Здравствуй, моя родная!
Здравствуй и прощай!
Навеки-вечные, прощай!
Радиация проклятая погубила нас.
Никогда я больше не увижу Вас".
Поцеловала я тельце в лобик жалко
и зарыдала горько.
40. ОДИН БУКЕТ ЕМУ,
ВТОРОЙ - КЛАДУ Я ЕЙ.
На мраморной плите
мне родной и дорогой
в Митино на мемориальном кладбище
нет памятной надписи "Наташа".
Там только одна золотая надпись
светится в красоте и в грации
чернобыльца героя,
спасшего мир земной
от смертельной радиации.
А дочь Наташа - крохотулька наша,
лежит рядом с героем-отцом
в забвении одиноко-суровом
под единой, величавой плитой.
Лежит, как секретный,
тайный агент безымянный,
без надгробия, без почести,
без таблички и чести.
На аллею героев чернобыльцев
в Митино на кладбище
я прихожу всегда одна
с двумя букетами цветов.
Один букет для мужа, второй -
на уголок кладу я ей.
У могилы родной и дорогой
я одиноко постою, сама с собой
одна наплачусь вдоволь,
поговорю с мужем, с дочуркой
о своей жизни одиноко-скучной.
Молча, одиноко посижу
на плите надгробной,
вся в слезах с горечью душевной
сама себе в укор скажу:
"Прости, дочь, меня! Прости!
Это я тебя, моя родная,
радиацией чернобыльской убила,
а ты, моя кровинка,
от смерти меня спасла.
Ты на себя, на свою печень
приняла радиации удар.
Прости, родная! Ещё раз прости!
Я Вас двоих любила".
41. Я РАССКАЗАЛА ВСЁ, ЧТО НАКИПЕЛО.
Много лет прошло
после аварии Чернобыля.
Колючею с рентгенами полынью
заросла полесская земля.
На мемориале чернобыльцев в Митино
на всю московскую окраину
звучит траурная мелодия,
нарушая скорбно лесную тишину.
На одной из могил чернобыльцев
со слезами на глазах
женщина сидит-тоскует одиноко,
а мемориал юбилейный
весь в венках, цветах.
Справа на плите букет цветов,
слева на плите букет цветов,
а между ними сидит
и плачет тихонько...
Людмила Игнатенко.
Уже давным давно замолкла музыка,
под тяжесть слёз и тишины
Людмила Игнатенко
мне рассказала внятно
о своей молодой,
необычной и тяжёлой жизни.
В монологе долгих слёз
её последние слова:
"Здесь на родной плите-могиле
под треск горящей свечки
я чувствую страдания мужа
и любимой дочки".
Я достал армейский индикатор -
лично убедился.
От излучения Наташи
и пожарного Игнатенко
индикатор, как маяк светился.
*******
***
.
.
|