Почему эта статья размещена в разделе "Критика", а не "Религия"? Во избежание негодующих криков: "Что тут может быть смешного! Духовная литература это вам не "Аншлаг"!!!". Что верно, то верно. А поговорить хотелось именно о литературе.
Любое выдающееся литературное произведение (а "Житие" к ним, несомненно, относится) многослойно. Вспомните, как в школьные годы многие "проходили" знаменитый роман Льва Толстого - "мир читая, войну пропуская". Даже если не вникать в философские тонкости, остается увлекательная история, которую и интересно, и полезно узнать.
Так и "Житие". Конечно, это религиозное произведение. Но еще это и захватывающий роман с тайнами, неожиданными поворотами сюжета и колоритно выписанными персонажами. А еще - настоящие мемуары, рассказ о выдающемся современнике. Сочинение Епифания Премудрого выделяется из житийной литературы тем, что написано "по горячим следам" - всего лет через двадцать по смерти святого, человеком, прекрасно его знавшим, на основании записей, сделанных еще при его жизни. Вот почему - и, конечно, благодаря таланту Епифания - Сергий предстает перед нами не просто святым, а живым человеком со своим характером, вкусами, мнениями.
Вот как характеризует Епифаний своего героя:"тихость, кротость, слова млъчание, смирение, безгньвие, простота безъ пестроты...аще и усклабитися хотящу ему - нужа бо и сему бытии приключается, - но и то с цьломудрием зьло и с въздръжанием".Нужна бывает и улыбка - вот ключ ко всему произведению. Сергий умеет смотреть на Божий мир "с веселием" (в языке того времени это слово означает "радость").
Таков же и его биограф. С мягким юмором описывает он баловня-медведя, лесного Сергиева приятеля: "пришед по обычаю звьрь, и яко готову себь обрьт пищу; и взъм усты своими и отхожаще. Аще ли когда не доставшу хльбу, и пришед по обычаю звьрь не обрьт обычнаго своего урочнаго укруха, тогда длъго время не отхожаще. Но стояше възираа сьмо и овамо, ожидаа, акы нькый злый длъжник, хотя въсприяти длъг свой".
А вот история пострашнее: "Вънезаапу стьна церковнаа разъступися, и се диаволъ очивьсть вниде съ множеством вой бьсовьскых, акы не въходяй дверми, яко тать и разбойникь... и устрьмишася на блаженнаго, хотящее разорити церковь и мьсто изъ основаниа. А на блаженнаго зубы скрегчюще, хотящее убити его, и глаголющее ему: "Избьжи, изиди отсюду и к тому не живи здь, на мьсте сем: не мы бо наидохом на тя, но паче ты нашелъ еси на нас"." Ну прямо не черти, а братки с Черкизона! Хроника бесовских наездов излагается Епифанием с легкой-легкой, но вполне уловимой иронией, и очень может быть, что здесь мы слышим голос самого Сергия: тогда это действительно было очень страшно, а сегодня, когда все давно позади, можно и улыбнуться пережитому.
Но как же тогда быть с общеизвестным фактом, что Троицкий игумен "еже по павечерниць поздо... исхожаще ис келиа своея, еже обходити ему вся келиа мниховы... Егда же ли кого сышаще бесьдующа, два или трие съшедшеся вкупь, или смьхы тъкуща, о сем убо негодоваше, и зьло не тръпя таковые вещи, рукою своею ударяше въ двери, или въ оконць потолкавъ, отхожаще...и несвьдомым накиновениемъ праздныа бесьды их разоряше"? Ключевое слово здесь - "праздные". Сергий борется не со смехом, а с бездельем. То есть ведет себя, как всякий руководитель, обнаруживший, что подчиненные в рабочее время анекдоты травят. Не смотрите, что дело происходит поздно вечером - монахи на работе круглосуточно.
Сергий и сам не прочь был разыграть ближнего. Вот эта история, по праву заслуживающая названия анекдота (исторического, конечно). Некий поселянин, "чином орачь", загорелся желанием увидеть святого. Он заявляется в монастырь и начинает расспрашивать: "Кто есть Сергий, и гдь есть чюдный и славный онъ мужь, о нем же аз слышу таковаа?". Монахи отвечают, что игумен работает на огороде и нужно подождать. Любопытному поселянину терпеть невмоготу, он заглядывает в щелку ("приникь скважнею") и что же видит? Незнакомого монаха "в худостнь портище, зьло раздрань и многошвень, и въ поть лица тружающася". Поселянин возмущен: над ним издеваются! Какой же это святой: ни величия, ни славы, ни порт красных, ни слуг скоро рыщущих - все худостно, все нищетно, все сиротинско. Не-е-т, это не тот!
Меж тем игумен докопал грядку. Братья ему докладывают: явился какой-то придурок, гнать его, что ли? Сергий отвечает, мол ни в коем случае, "не бо к вамъ, но на мое имя пришелъ есть". Сергий включается в розыгрыш. Он принимается обхаживать поселянина, сажает его подле себя за стол, угощает, выслушивает его жалобы, что мол, не случилось увидеть святого, поддакивает, сочувствует, и наконец прозрачно намекает: "Здь есть милость божиа сицева... о нем же печалуеши и еже ищеши, в сий час даст богъ того, его же желаеши".
А тем временем появляется князь... Автор этого напрямую не говорит, но подумаем: неужели князь стал бы так бесчинно вести себя в почтенной обители? И неужели Сергий бы это позволил и смолчал? С другой стороны, в те времена важные люди обычно посылали вперед слуг - известить о своем прибытии. И вполне логично предположить, что Сергий, ожидавший князя, сам (через брата-вратаря, например) попросил его пошуметь побольше.
Итак, появляется князь. С великой помпой. Мелкота, прочь с дороги! Суровые мальчики из охраны расшвыривают по сторонам замешкавшихся, и... разумеется, "поселянина оного яша его за плеща его рукама своима и далече ньгдь отринуша его от лица княжя и Сергиева". И этот-то могущественный властелин еще издали кланяется до земли оборванному монаху! Воистину, сами мирские Власть, Слава и Роскошь склоняются пред Славою надмирной. Только вообразите себе эту картину: князь и святой сидят только вдвоем, стоящие в почтении люди окружили их плотным кольцом, а вокруг бегает растерянный поселянин, приседая и поднимаясь на цыпочки, силясь из-за спин разглядеть, что же происходит. Представляю, как давились от смеха монахи, сдерживаясь из последних сил, чтобы не нарушить благочиния. И вот кульминация - один из них снисходит до бедолаги: "Ты что, пришелец? Никогда не слышал о преподобном отце Сергии? Говорящий с князем - это он и есть". Немая сцена. Занавес.
Потом еще, разумеется, были покаяние, прощение и "душепитательные" беседы, и "исправившийся" поселянин в конце жизни вернулся в Сергиеву обитель, чтобы обрести здесь вечный покой. Но обратите внимание, каков Сергий! Он учит недалекого поселянина смотреть "внутренним зрением, а не внешним", задумываться о сути, сокрытой под наружной оболочкой. Он учит иноков терпимости. Кое-что должен постичь и князь... И никаких длинных нудных проповедей - лишь маленькое забавное приключение, о котором будет приятно вспомнить.
О нет, Епифания нельзя сравнить с разудалым скоморохом, и "Житие" не имеет ни малейшего отношения к тому, что называется "смеховой культурой". Здесь не над чем поржать - и есть чему улыбнуться с кротостью и целомудрием, как улыбаемся мы ясному весеннему дню. Юмор Сергия - это любовь ко всему Божьему миру, который, несмотря ни на что, прекрасен и радостен, это смиренная мудрость подвижника, стремящегося не вещать и обличать, а учить людей, своей любовью открывая их сердца для добра.