Шалаев Денис Николаевич : другие произведения.

Попытка Сказать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    сборник составлялся в течение 5 лет

ПОПЫТКА СКАЗАТЬ

  
   ПЛАЧ ДЕРЕВА
  
   Как семечко в землю пало,
   Как выросло я высоко,
   И, бывши травинкой малой,
   Глядело теперь далеко.
  
   Земля от себя не пускала,
   А небо к себе манило,
   Рассветом меня кормило,
   Закатом меня ласкало.
  
   Крепки и упруги корни.
   Легка и прозрачна зелень.
   Мне было бы там просторней,
   Чем здесь, у глухих расщелин.
  
   Бог милостив! И весною,
   Когда тяжелел воздух,
   Он птиц опускал надо мною
   И вил в моих кудрях гнезда.
  
   Я с ними навек сроднилось,
   И было мне в них спасенье:
   Они окрыленным пеньем
   Питали мою бескрылость.
  
   С зимой наступало затишье,
   И я себе в черной стуже
   Казалось чужим и лишним
   И никому не нужным.
  
   А скоро пришли люди
   И острые зубы вонзили
   В худые мои груди,
   В тугие мои жилы.
  
   Я вырвалось из аорты
   Навстречу своей Воле,
   Но плоть накренилась от боли
   И рухнула наземь мертвой.
  
   Потом меня жгли в камине,
   пускали в расход по волнам...
   никто и не знал в помине,
   как мне тяжело и больно.
  
   Из ребер строгали мебель,
   На коже слагали письма...
   А я тосковало о небе,
   О чистых до слез высях.
  
   Я помню земные муки
   И Бога живого распятье:
   Мои смоляные руки
   Держали Его в объятьях.
  
   Так я горевало о Сыне,
   И Он на печаль мою
   Промолвил: "Утешься, ныне
   Пребудешь со мной в раю".
  
   30 апреля 2002г.
  
   ПОСЛАНИЕ К ЛИСТЬЯМ (из цикла)
  
   С момента, когда одному из семян
   Дозволено было лечь в земли благие
   И, вскоре погибнув, из праха зачать
   Еще одну жизнь до момента, когда
   Последний, предчувствуя тление, лист
   Сорвется под ветром и ринется вниз.
   Минует столь много минут и воды,
   Что мало кто вспомнит о давешней жертве.
  
   Так стебель вчерашний окреп и развился
   Теперь до ствола в два обхвата, плечами
   Подвинув далеко небесные своды.
   И вспыхнули кисти узоров несметных
   На мощных ветвях, и затмили собою
   Свеченье лучей от древесных очей.
   И зелень все злее пирует с весною,
   И слепнет от мая в том дымчатом цвете.
  
   А кто б оглянулся на собственный корень?
   Которому оным обязаны плеском.
   А кто б раньше срока сумел приоткрыть
   Завесу лучу, дабы светоч пробился
   Под вечную тень и теплом напоил?
   Кто смог бы проститься с богатою кроной
   И после взметнутся над бездной своею?
   Иль всем дожидаться грядущего тлена,
   Что так беспощаден в ноябрьскую морозь.
  
  
   12-14 мая 2004 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   БЛАГОВЕСТНИЦА
  
   Я знал одну птицу - одно из
   Крыльев, чье равновесье
   Обещало ей в поднебесье
   Невесомость.
  
   Она была схожа
   С собратьями по перу, по гнездам.
   Как и они - к звездам
   Тянулась, рвалась из кожи.
  
   Как и они - в срок
   Взбиралась на край неба,
   Ибо земного хлеба
   Не доставало впрок.
  
   Вальсирующий узрев
   Лист, судорогой ведома,
   Прощалась она с домом,
   С сенью обжитых древ.
  
   Прощалась она с тенью,
   Сидящею неподвижно
   В сумерках сентября, трижды
   У мая прося прощенья.
  
   Бог одарил ее песней,
   Повадкою и окрасом,
   Всех голосов и красок
   Мира сделав безвестней.
  
   Зане однажды, вернувшись
   К оставленному на время,
   Она поняла, что всеми
   Забыта за срок минувший.
  
   Она поняла, что слуху
   Чужд ее зрелый голос.
   Что глухота есть голод
   Неутолимый - духа.
  
   Стреляли в нее с рогаток
   Отроки-скороспелы.
   Сказать она не умела,
   И посему был краток
  
   Век ее - путь бедовый.
   Дело весною было.
   Когда щебетало и ныло
   Повсюду земное слово.
  
   Дело было в апреле.
   Все обращалось к выси:
   Стебли, головы, мысли -
   Что за зиму уцелели.
  
   Улицы пахли почкой.
   Лица горели от хмеля.
   Дело было в неделю
   Пред Пасхою, ежели точно -
  
   Третьего дня. На площадь
   Много разного люда
   Сбежалось; незнамо откуда,
   Прихрамывая, на ощупь
  
   Зло приплелось за ними.
   Стояли они по кругу.
   В центре, борясь с недугом -
   Чем искренней, тем уязвимей -
  
   Стояла, прибита, птица,
   С расправленными крылами, -
   То ли к оконной раме,
   То ли к небесной спице...
  
   Кровь убегала из лона.
   Темя язвило затменье.
   Бросали в нее каменья.
   Она была непреклонна.
  
   Стояла она - без звука,
   Как избранным подобает.
   (Лишь избранные хлебают
   По капле - черную муку!)
  
   Стояла и пела: "Боже,
   Ныне кому повем
   Истину Твою? Чем
   Песня моя встревожит?
   На славу ль меня оставил,
   Отче - на разоренье?
   Почто, даровав мне пенье,
   Ты голос мой обезглавил?"
  
   И был ей ответ: "Уверуй!
   Дал я тебе крыло,
   Которое бы смогло
   Пронзить ледяные сферы.
   Которое бы сумело
   Болью своей превозмочь
   Слепящую души ночь -
   Со смертным сразиться мелом"
  
   А птицу никто не слушал.
   Все думали - птичий клекот.
   И зов ее не увлек от
   Презрения хилые души.
  
   Чинили над ней расправу
   Безумные человеки.
   И, не поднимая веки,
   Взмахнула она правым,
  
   Тяжелым крылом, и путы
   С плоти ее упали.
   И стон обнажил дали,
   И небо во мрак укутал.
  
   _____________________
  
   И вышла к волхвам дева
   Из хлева, неся в пеленах
   Младенца. Когда над стоном
   Птица взмахнула левым
  
   Верным крылом, легчайшим...
  
  
   Благовещенье, 6-7 апреля
  

Виктору Александровичу Шалаеву

   РАДОНИЦА (отрывок)
  
   1
  
   "Помянем, друзья, друга!"
   "Братья! Помянем брата!"
   "Пошел он следом за вьюгой..."
   "А значит, не жди возврата"
   "Жены! Великого мужа
   Помянем в огнях закатных!"
   "Ушел он в самую стужу"
   "А значит, не жди обратно"
  
   "Как поминает семя
   Горсть и тепло ладони..."
   "Как поминает темя
   боль, что в себе хоронит..."
   "Как поминают гнезда
   Посвисты, щебет, пенье..."
   "Век до минуты роздан
   Молчанью поминовенья"
  
   2
  
   "Откуда тогда слезы?"
   "Из льдинки в глазу (соринки),
   речей поминальных и позы.
   Растут они в поединке
   С памятью - вечным "поздно".
   То, что старит и горбит.
   Век до слезы опознан
   В единой минуте скорби"
  
   "Откуда тогда вера?"
   "Вернейшее из созвучий!
   Крайняя в нас мера
   Сил над лихой кручей.
   Так и возникло небо,
   Лишь взгляд от земли подняли.
   Крайняя в нас треба
   Выси обратной дали..."
  
   3
  
   В те дни бушевал февраль.
   Мне чудился в комьях снега
   Цветущий в ночи миндаль.
   Теплом растекалась нега
   В груди, по хребту, по жилам...
   Когда - далеко и втайне -
   Звездная длань смежила
   Разрезы глубин бескрайних.
  
   На выговоре щенячьем
   Скулил по задворкам ветер.
   И Век в темноте маячил.
   Морщинами лица метил.
   Разящая дума в стуже
   Проклевывалась вехой,
   Ворочалась неуклюже
   В гортани щемящим эхом.
  
  
  
  
   4
  
   Убыл, уплыл, уехал...
   Не подберу глагола
   Действу сему: помеха -
   Сорвавшийся в крик голос.
   Будто по водной глади.
   Или путем небесным.
   Не наследив, сладил
   С мукой своей крестной.
  
   Смерть обличу до буквы.
   (Занавес! в первом акте).
   По первому же звуку
   Предсказываю характер
   События: тот нелепый,
   Темный язык несчастья.
   Читается как слепок
   С уст вороненой масти.
  
   20-27 апреля 2004 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   КРЫМСКАЯ ЭЛЕГИЯ
  
   Что может быть чище неба?
   Верно, крыло стрекозье -
   Воздушный его трепет...
   Верно, бессонный лепет
   Младенца над многоголосьем
   Мира, где он не был.
  
   Что может с небом сравниться?
   Слезам от избытка боли
   Главенствующая замена -
   Строфы на голых стенах
   Вседневной твоей неволи,
   На пыльных ее страницах...
  
   Строфы, которые схожи
   С кругами на водной глади
   От камня, от крыльев птичьих.
   И ты способен постичь их
   В любом постороннем взгляде,
   Зрачки которого множит
  
   Сгущающийся сумрак.
   Строфы, как розы, певучи.
   По первому зову зари
   Распускается изнутри
   Венчиками созвучий
   Божественный их рисунок.
   _________
  
   Словно на спящих вОлнах
   Во мгле фосфорится тело,
   Облито фонарным воском.
   Обличая земную плоскость,
   Месяц обломком мела
   Очерчивает самодовольно
  
   Небесную свою поступь.
   Кружат в янтарной вьюге
   Запахи и соцветья.
   Час тишины - бессмертья
   Час. Так по всей округе
   Застыла на пике роста
  
   Полночь. Душа с Душою
   Перешептываются посредством
   Слез и безмолвных взглядов.
   Как перешептывается ладан
   С исполненным скорби сердцем,
   Дабы отсель хорошо их
  
   Слышал Господь. Как в висках
   (В момент угасанья плоти)
   С кровью - дыханье Леты.
   Как и Поэт с Поэтом
   На самой высокой ноте
   Горя!
   перешептываются в Веках...
  
  
  
  
  
  
  
   _________
  
   С преданностью щенячьей.
   С прозрачностью акварели
   Крымской... нА вкус
   Моря - твое, Август,
   Жемчужное ожерелье
   На медных ресницах плача.
  
   Неистовая - живая,
   Волна бежит отрешенно.
   И бег ее будет оправдан.
   Как вздыбленного ландшафта
   Стихийная завершенность,
   Надломанная береговая
  
   Линия от Аю-Дага
   Вплоть до трезубца Ай-Петри...
   Ночь, плеск прибоя, шарманщик,
   Небо и, так заманчив,
   Светоч звезды, что в метре
   От головы - как над Прагой -
  
   Пронзает до самозабвенья.
   Не молкнущий шелест крови.
   Олеандра цветущий локон.
   Гурзуф. Из распахнутых окон
   Дымящийся, рыжий кофе
   И уст дорогих откровенье.
   _________
  
   Огненно-серебристый
   Луч маяка - по ряби
   Водной, на спинах чаек -
   Издалека встречает
   Плывущий сквозь сон корабль,
   Указывая ему пристань...
  
   Ниже, во тьме глубинной
   Меж раковин полуразверстых
   Изгибаются рыбьи тени,
   Чьих плавников свеченье
   За немыслимые версты
   От... повторяет глаза любимой.
   _________
  
   Облако-дух левкоя,
   Готовый в груди продлиться
   На добрую память о месте.
   В утреннем благовесте
   Солнечных брызг на лицах
   Ультрамарин покоя.
  
   На белых камнях, горящих
   От зноя, живые бельма
   Медуз лежат неподвижно.
   А где-то в душе чуть слышно
   Шествуют безраздельно:
   Ночь, плеск прибоя, шарманщик...
  
   4-8августа 2003г.
  
  
  
  
  
  
   НА КОРАБЛЕ (Л. Филатову)
  
   Качает палубу, а с нею
   Весь трюм и в бочках скисший ром,
   Который третьи сутки пьем
   И нас качает за столом.
   И рею, и петлю, и шею...
   И капитан, всеми осмеян,
  
   Уснул на путеводных картах.
   И тот, застывший у штурвала,
   Что повидал уже немало,
   Как будто пред девятым валом,
   Внезапным поражен азартом.
   Качает прошлое и завтра...
  
   Детей и зрелых, и постарше -
   Потомков, сверстников и предков!
   И небеса дробятся в клетку,
   И даль поломанною веткой
   Перед глазами нервно пляшет.
   Все ждут - куда компас укажет,
   Но и его качает также...
  
   Расшатаны слова и дело,
   И помыслы, и чувства наши.
   Весов преполненные чаши,
   На коих жребий наш, и даже
   Тот маятник часов без стрелок
   Кренится в качке оголтелой.
   Качает душу в нас и тело,
  
   И кровь, скликающую за борт
   Полуживых и полумертвых...
   Качает сонные аорты.
   А где-то далеко за бортом
   По дну распластанные крабы
   Глядят с тоскою на корабль
   И выжидают самых слабых...
  
   Мы ищем выхода - во мгле
   Нечто подобное земле
   Давно мерещится нам: вскоре
   После того, как вышли в море,
   Мы, узники в его просторе,
   Блуждаем в призрачной петле.
  
   И волны с пеною у рта
   Грызут нам узкие борта.
   Мы ищем выхода - сквозь мрак
   Зрит перекошенный маяк,
   Но разжимается кулак,
   И коченеет немота
  
   В устах, когда под облака
   Скользит из наших рук рука
   Собрата нашего, и он,
   Превозмогая в себе стон,
   Еще способен на поклон,
   Прощаясь с нами на века...
  
  
   начало мая - конец ноября 2003г.
  
  
   26 ОКТЯБРЯ
  
   1
  
   Тема - немы...
   В сжатых пальцах -
   Обнаженные шипы.
   Время, стало быть, прощаться
   Нам у трапа, у тропы...
   Нас на час хватило: жилы
   Перерезаны, и горлом
   "Я люблю тебя" пошло,
   И оконное стекло
   Зазвенело под напором...
   Так гортанно по вокзалу
   Объявили приговор,
   А стекло все дребезжало
   Перед взглядами в упор.
   И поныне вослед бегу
   Я машу тебе с тоской, -
   В никуда, за мокрым снегом -
   Перерезанной рукой.
  
   2
  
   Сударыня, Вы сбиты с толку!
   Опомнитесь - который час!
   Случилось это задолго
   До Вас.
  
   Столетие? Всякого мало!
   Какое ни проживи.
   Двадцатое отбушевало
   Для нашей любви!
  
   Послушайте, неслучайно:
   Мы и в такой дыре -
   Два золотых отчаянья
   Встречаемся в ноябре
  
   Впервые за столько
   Весен... одна сбылась:
   Случилось это задолго
   До Вас.
  
   Хотя наши узы тонки,
   Не рвется такая связь:
   Вы были еще ребенком.
   Нет, раньше - не родилась!
   Душа Ваша где-то пела
   И взглядывала с высоты,
   А я обводил мелом
   На белом Ваши черты.
  
   И считал для себя долгом
   Любить лишь Гюго да вальс...
   Случилось это задолго
   До Вас.
  
  
  
  
  
  
  
  
   3
  
   В небесных мастерских
   Господних подмастерьев
   Был каждый новый штрих
   Продуман и проверен.
  
   Работа шла легко
   По первому эскизу,
   И с кровью молоко
   Сочилось через ризу
  
   На чистые холсты,
   И пеленали плоть
   Эдемовы черты,
   Адамового тепло...
  
   В огранке серебра
   Был найден цвет, и дан
   Из грубого ребра
   Тончайший стан!
  
   Работа шла давно,
   Подробно, кропотливо,
   И черное вино
   С рубиновым отливом
  
   Уж устремляло бег
   В груди и обжигало
   Одушевленных век
   Глубокие бокалы...
  
   Когда самим Титаном
   Жемчужиной из недр
   Вселенских океанов
   Был первый поднят вдох
   и щедр!
  
   4
   "Я люблю тебя" на вдохе
   Пью, как воздух! Это я
   В наш голодный Век по крохам
   Собираю для тебя
   После пиршества чумного, -
   Что осталось на столе -
   То единственное слово,
   Коим дышим на земле.
   Ничего не знаю выше
   И вернее - ничего,
   Кто меня теперь услышит -
   Будет сыт от Слова моего.
  
   "Я люблю тебя" - без крика,
   Полушепотом, прочти:
   Слово то лежит на стыках
   Всех пяти
   Чувств! под кожею разлито,
   Притаилось, не дыша,
   Коему равновелика
   Лишь душа.
   Да живая голубика,
   Что срываю из-под век -
   "Я люблю тебя" без крика,
   Полушепотом:
   "Вовек..."
   октябрь-ноябрь 2002г.
   ПОСВЯЩЕНИЕ ТЕНИ
  
   1
   Тело, обняв стул,
   Ищет глазам опору.
   Локоть прилип к листу
   И широкораспорот
   Длинной улыбкой рот.
   Что это? Боль? Усмешка?
   Как в промежутке от
   Той слепоты кромешной
   До немоты прозренья,
   Полного слезной влаги.
   Как результат тренья
   Пера о клочок бумаги,
   Звук шевелит губами
   По памяти или в полу-
   Забытьи. В яме
   Горла застыл голос -
   Замер!
  
   2
   Эта дума наводит на темя дуло.
   Бороздит чело и разводит скулы.
   Так уста, до словца проворны,
   Тяготятся ее безобразной формой.
  
   Так лишь губы смердят змеиной фальшью.
   Эта дума заводит намного дальше,
   Чем отсюда способны постичь вежды.
   Эта дума - одно, что осталось между
  
   Нисколько нами, а тем, чем были
   Из крови, нервов и сухожилий.
   В два обхвата стяжая горло -
   Это вопль, поднятый со дна горна.
  
   Эта дума влечет, грубея, старясь,
   За собой пера лебединый парус,
   Что стиснуто пальцами, и отныне
   Есть путеводная нить в пустыне.
  
   Эта дума, сильнее иных - о смерти,
   Любови, таинстве, круговерти, -
   Навалилась на грудь строкою
   В отсутствие цели - лица, о коем...
  
   3
   Лицо твое стерто
   Со складок моих ладоней.
   Так забывают мертвых,
   Которых никто не
   Помнил живыми.
   Так исчезают тени,
   Прошелестев за ними,
   Которые нигде не
   Оставили по себе следа,
   А просто: сошли на нет!
   И неслышна земле та
   Поступь в пыли лет.
  
   Так в довершенье муки, -
   Господи, огради! -
   Крестообразно Руки
   Сложены на груди.
  
   4
   Что мне осталось от тебя? Ни имени, ни жеста,
   Ни почерка, ни черт, как поровну
   И от меня тебе... точь-в-точь после ареста
   Кого-то из двоих - все порвано
   И сожжено в душе до основанья.
   Ничто не воскресит тебя, равно как и на крест
   Не вознесут мои воспоминанья
   Длиной в один нечаянный порез.
   Откуда ты? Куда ушла? Не в высь ли?
   Или в земле почила... Твой приход
   Сегодня для меня немыслим
   Дважды. Да не допустит Тот,
   Кому угодно было расставанье,
   Подобно гибели, одновременно
   Постигшей нас на расстояньи,
   Быть может, равном той вселенной,
   Что мне осталась от тебя...
  
   5
   БезРукого кормят из Рук,
   Слепого ведут под Руку.
   Немым облегчает недуг
   Их круговая поРука.
   Поверженного не бьют
   На смертном его стоне.
   Поверженному подают
   Милостыню ладоней.
   Смертнику издалека
   Кто-нибудь, сжалясь, машет...
   Где же твоя Рука,
   С которою был бесстрашен?
  
   6
   Душа - это нить меж пальцев.
   На кончике языка
   Ожог, это в такт вальсу
   Бегущая из виска
   Строка.
   Острое, тонкое чувство
   Скольженья по горлу
   Отточенной бритвы, хруста
   Стекла под стопою голой.
   Она есть суть всех пророчеств
   И исповедей, стихами
   Выплеснутых этой ночью
   Во славу Тебе, в память.
  
   7
   Не в срок подошла старость.
   В лицо ко мне заглянула...
   Тебя почти не осталось.
   Как ветром, с души сдуло.
   И Века необратимей
   Прибоем тысячекрылым
   Начертанное имя
   Волна за тобой размыла.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   8
  
   Да не иссякнет в жилах
   Стремление в высь! Покуда
   Она уверяет: "Жили..." -
   Я спорить с нею не буду.
  
   Та, что колеблет сферы
   Печалью своей безмерной -
   Где ты, моя Вера?
   Там - где ее Верность!
  
   Шагну от нее к обрыву,
   И Ангелы не достанут.
   Пока восклицает: "Живы!" -
   Противиться ей не стану.
  
   Та, что, души безвестней,
   За правду свою боролась, -
   Где ты, моя Песня?
   Там - где ее Голос!
  
   Так отрекаются люди -
   С первым лучом - от света...
   Она предрекает: "Будем...",
   А я налагаю вето.
  
   Та, что на страшной дыбе
   Длилась одно мгновенье -
   Где ты, моя Гибель?
   Там - где ее забвенье...
  
   июль 2003г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Людмиле Кармазиной

   БЕССОННИЦА-СЕСТРИЦА
  
   1
  
   Сей дар - соцветьем лепестка
   Из луговых сокровищниц -
   Не вам, и края ноготка
   Руки ее не стоящим!
  
   Не вам, ловящим каждый звук
   Волос ее - шелковицы,
   Облегчить всех ее разлук
   Бессонницу!
  
   Но там, где скорбь и немота
   Един союз,
   Поверить можете уста
   На вкус...
  
   Да только так, чтобы взахлест, взахлеб -
   За край...
   Чуть ириса под поцелуй - лоб!
   Чуть облака под крыло - рай.
  
   2
  
   Знамений тусклые лучи!
   Мы тени
   От одной свечи...
  
   По вере каждому сочтут -
   Мы берег,
   До которого плывут!
  
   Мы только краешком земли
   Кому-то
   Кажемся вдали.
  
   3
  
   Отчего нагнулись ветви,
   Каплют цветом на крыльцо!
   То ли утренние ветры
   Обдувают мне лицо.
   То ль сорока-белобока
   Все трещит на старый лад...
   Вьется легкой поволокой
   Бело-белоснежный сад.
   Эти крылья поцелуев
   Растворятся на лету,
   В небе звездным аллилуйя
   Коронуя Высоту!
   Вспыхнет вдруг и вновь погаснет
   Месяц, в омуты маня...
   Я пойму, как сумрак ясен,
   Как задумчив лик огня!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   4
  
   Неделя тянется в длину
   С гриф семиструнной
   Гитары,
   Слияньем нот семи в одну,
   Мотивом старой
   И позабытой всеми песни -
   Еще тяжеле и бесполезней!
  
   Таится - прячется,
   Крадется
   На цыпочках, шажками вора
   По коридору,
   По семи дверям -
   Пытая счастье,
   В каждую стучится...
   Так - время длится!
  
   Семью цветами
   В на хлест
   Рукою живописца
   Вымучивая холст
   В шедевр...
  
   Пределен
   Ход минут и - муки:
   Неделя!
   В глубину разлуки
   И в даль
   На равные семь верст.
   Камнями или через мост,
   Идти иль плыть,
   Вслед или возле!
   Мне все одно подчас,
   Чтоб только непременно после
   Увидеть Вас.
  
   5
  
   У нас сегодня солнечно, и лужи
   Не портят вид!
   И сердце ни о чем не тужит
   И не болит.
   Лишь грезит радостно о дне
   Невозмутимого затишья,
   Когда распустится в окне
   Большая вишня.
   Ее пахучие цветы
   Качнутся звонко.
   И будет май, а рядом - ты
   С лицом ребенка.
   Мне улыбнешься добродушно
   Под плеск сирени,
   И я опять склонюсь послушно
   К твоим коленям.
   И птицей вырвется "люблю",
   Прервав дыханье.
   И я в душе благословлю
   Воспоминанье.
  
  
  
  
  
  
   6
  
   Уснуть бы
   Да не спится -
   Какой тут сон!
   Бессонница!
   Сестрица!
   Тебе - поклон.
   Давно ли не видались?
   О, нет - вчера:
   Когда вокруг все спали,
   Ты до утра
   Со мной не расставалась...
   В рассветный час
   Упрямая усталость
   Коснулась глаз.
   Люблю тебя! Ты слышишь,
   Как тихо у свечи?!
   А мы с тобою тише
   Всю ночь молчим...
  
   весна 2001 года
  

  
   РОВЕСНИЦА
  
   Мне слезы лить, а Вам смеяться!
   Я стар - Вы молоды, и все же,
   Обоим нам по девятнадцать,
   И мы - до черточки - похожи.
  
   Не как две капли! Не песчинки!
   Меж нами равенство иное:
   Одни стихи, одни пластинки...
   И все - без удержу, запоем!
  
   Родство священной крови нашей
   Мы постигали до знакомства!
   Мое спокойствие, что - Ваше
   Отчаянье и вероломство.
  
   Лицо и голос - не присуще!
   Свои приметы нам известны
   И в многоликой, и в ревущей
   Толпе ровесников, ровесниц.
  
   Я отличаю Вас и так,
   Сердечным доверяясь ритмам:
   И что ни нота - в такт,
   И что ни слово - в рифму.
  
   Нас разлучить! других планет,
   Созвездий разных и галактик,
   Любого исчисленья лет
   И измерения не хватит!
  
   Переродись земное вмиг,
   Как в Год Великого Потопа!
   Я выживу, и на мой крик
   Ваш - неизменно - грянет шепот...
   ЧАСТЬ СУДЬБЫ (набросок)
  
   Мы капелька на кончике ресницы.
   Мы вьющийся по ветру тонкий волос.
   Мы уголки младенчески счастливой
   Улыбки. Мы огненнощекий
  
   Румянец на широколицем
   Зеркале, что раскололось
   Надвое, на два пытливых
   Взгляда - зрачков глубоких.
  
   Мы листья, тронутые цветом
   Живого пламени горящих
   Ветвей. Мы ветви сАмого
   Высокого из древ, чья гибкость
  
   Подобна птицам, ими же воспета!
   Мы острое перо в летящем
   Крыле - мы ран его
   Поверхностная зыбкость.
  
   Мы звон ручья и колыханье
   По дну расправленного ила.
   Мы то в неистовом потоке
   Биенье плавников, что рыбы
  
   Обозначают, как дыханье
   Воды. Мы - строгое мерило
   Ее покоя - два пологих,
   Вздымающихся брега - глыбы.
  
   Мы дрожь стекла под струями
   Дождя, фонарным блеском - лбом
   Отчаявшегося. Мы тень его,
   Согбенная в лучах свечи.
  
   Мы то, что неминуемо,
   Теперь за тем окном
   Случится в час осеннего
   Беспамятства - в ночи.
  
   Мы часть судьбы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Бродскому

   ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
   По смерти каждый эмигрант,
   Засим давай, чтоб без обид!
   Пишу тебе за океан
   И дальше - всех могильных плит.
  
   Как дышится на свете том?
   Как пишется? И пишется ли вовсе?
   А если - да, тогда о чем
   Грустишь в ту неземную осень?
  
   Ответь, хоть, чувствую заранье,
   Ответа я не получу.
   Мое нелепое посланье
   Я отправляю по лучу
   В мир твоего последнего изгнанья,
  
   Что мне куда понятней, чем при жизни
   Из Господом завещанной отчизны -
   К уму и сердцу чуждым берегам...
   Жизнь, как и прежде, недолга
  
   И дорога, с одной поправкой -
   Еще подорожала травка,
   И небо возросло в цене
   В твоей любимой некогда стране.
   Я перебарщиваю,
   впрочем,
   О чем еще мурлыкать ночью
   Ни с кем наедине.
  
   Когда сам автор "Части речи"
   Давно собой питает вечность
   Лесной какой-нибудь лужайки
   И дух его в какой-то стайке
  
   Птиц, покидающих сей край,
   Не слышит моего "прощай".
   Прости, Иосиф Алексаныч,
   Что не на "вы", но как-то на ночь
   "Ты" откровеннее звучит
   Всех долгих исповедей в ночи.
  
   Из новостей: ничто не ново.
   В ходу все те же междометья
   От "ох" до "эх" и два-три слова,
   Чтоб передать десятилетье,
  
   Довольно из корявых уст
   Любого дворника или торговки.
   Что же касается до чувств,
   То все исходит от сноровки
   И привыкания сердец
   К любви, как к смене обстановки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ____________
  
   По смерти каждый - арестант,
   Но и сие тебе знакомо!
   И, умерев вдали от дома,
   Ты тосковать не перестал
  
   По дому, где от первых драм
   Ран вереница протянулась
   В один продолговатый шрам,
   Где оборвалась твоя юность!
  
   И первая любовь под снегом
   Среди венков и дымных лент
   Возносится, как монумент
   Тому отеческому брегу.
  
   Ты далеко. Теперь тебе
   Плевать на все, что происходит.
   Иным словам иных мелодий
   Ты поклоняешься в мольбе.
  
   И перед обликом Пречистой,
   Слагая пламенный сонет -
   Давно оплакан и отпет, -
   Ты остаешься атеистом.
  
   Поешь весну прекрасной деве,
   Как залихватский кавалер,
   В объятьях девственных Венер
   Ты мыслишь о далекой Еве...
  
   Ты далеко. То расстоянье
   И мертвого с ума свести
   Могло б, а я не в состояньи,
   Осмысли даже треть пути,
  
   Уверовать в существованье
   И Господа и Царствия Его...
   Я не предвижу ничего
   Сверх упованья.
  
   Мне достаются только тени,
   Что ты оставил за собой,
   И то живое впечатленье
   От строф, связующих с тобой
   Мое земное пребыванье.
  
   Прощай, а лучше - до свиданья!
   Коль и взаправду что-то есть
   Там, за чертою мирозданья,
   Дай бог тебе и то прочесть...
  
   Представь, сегодня урожай
   У Лиры небогат!
   Но ты, как ни было бы жаль,
   На незабвенный адресат
   Пиши, а лучше - приезжай!
   Твои
   Земля. Россия. Ленинград.
  
   июль - август, 2002 год
  
  
  
  
   ПАМЯТИ БРОДСКОГО
  
   В Петербурге морозно и пусто.
   Только храм вопреки потемненью
   Не сливается с собственной тенью.
   Только снег в одиночестве хруста
   В черных недрах Невы как-то грустно
   Созерцает свое отраженье.
  
   Бредят небом чугунные крылья
   Берегов, образуя на взмахе
   Букву К. Неподвижный Исакий
   Клонит купол под бронзовой пылью
   Своих снов. Онемев от бессилья,
   На груди золоченого шпиля
   Замерзают уснувшие птахи.
  
   Львы немотствуют в мраморной неге.
   Император, подняв скакуна
   На дыбы, на подобье пятна
   Растворился в несбывшемся беге.
   У причала нежнейших элегий
   За волной набегает волна.
  
   Светлячки замечтавшихся окон
   Серебрятся в зерцале Фонтанки.
   Одинокая россыпь шарманки,
   Словно в тысяча ...сот - далеком,
   Брезжит в сумраке волооком.
   ...Где-то тихо колышется локон
   Старой ели на полустанке.
  
   Спелый лед разбивается оземь.
   Летний сад, обнажив каждый мускул
   Монументов при светоче тусклым
   Фонаря, в ностальгической позе
   Шелестит, как свеча на морозе,
   Бледным пламенем уст на французском...
  
   Спят дворцы, как во времени оном.
   Мелким бисером выстлана плоскость
   Площадей, мостовых, перекрестков.
   Тишина каждый отзвук до стона
   Увлекает в небесное лоно.
   У Святого Пантелеймона
   Пахнет елеем и плавленым воском.
  
   _______________________________
  
   На Васильевском как-то тревожно
   Ощущать у смолистой воды
   За собою чужие следы.
   И поверх тех следов осторожных
   Слышать посвисты вьюги дорожной,
   Различать дальний окрик звезды.
  
   Пред очами всплывает туманный
   Профиль сфинкса. А где-то вдали
   Раздается прощальное - "Пли!"
   И проходит с лицом оловянным
   Вдоль стены Преподобная Анна.
   И, взглянув на нее, как-то странно
   Ощущать притяженье земли.
  
   28.01.04.
  

Мандельштаму

  
   АНГЕЛ МЕРИ

"Когда б я уголь взял для высшей похвалы..."

О. Мандельштам

  
  
   I
  
   Отнимут все: и кротость, и осанку.
   И стройный голос низведут
   До хрипоты в жестокой перебранке
   С голодным Веком, до минут
   Предсказанным тобой. Все отберут
  
   У памяти: и крепь, и хватку -
   И ясность снов, и яви кутерьму.
   Когда, внезапным схваченный припадком
   Реальности, поймешь вдруг - почему!
   Тебя из тьмы поволокут во тьму.
  
   И будет строг твой праздничный наряд.
   И груб обряд пасхальный - с боем
   Отнимут все, но больше поглотят
   Ветра и волны вековым прибоем.
   Когда придут средь ночи за тобою.
  
   Но нынче тебе ближе ворожба
   Кольцеобразных строчек - ритма!
   Еще смиренье не коснулось лба.
   И по губам дрожащей бритвой
   Скорбь не прошлась, и тайна жил не вскрыта.
  
   И взор поет бесслезно и открыто,
   Как только боги, дОлжно быть, поют.
   Хлеб не преломлен, чаша не испита.
   Но тем острей и злей хребетный зуд:
   "отнимут все... во тьму поволокут..."
  
   II
  
   О милая, я жив лишь потому,
   Что в апокалипсисе мира
   И под прицелом конвоиров
   Остался верен своему
   Надрыву, посвятив ему
   Великомученицу Лиру!
  
   О милая, пока еще могу
   Водить рукою, движим
   Вселенской дланью, иже
   Еси на этом берегу
   Я, по глаза в снегу,
   Пишу тебе о том - о том, что не увижу.
  
   Еще не сломлен я и слышу
   Как пахнет хлебом дрожжевым
   Морозный воздух, как снежим
   Закат, ниспосланный нам свыше.
   О милая! Как мы поем - как дышим
   Всем сердцем, уподобившись живым!
  
  
  
  
  
   III
  
   Огни Виа Долорес
   Не излучают света.
   Фонарные столбы,
   Как черные скелеты
   Слепые морщат лбы
   И тянутся на голос,
   Сличая по приметам
   Его с перстом судьбы.
  
   Пустынна мостовая.
   Безжизненны дома.
   И, занавесив окна,
   Полуденная тьма
   Как тень скользит по стеклам.
   И, не переставая
   Людей сводить с ума,
   Качается Дамоклов
  
   Меч в тишине упругой.
   А я сорваться медлю,
   До искренних созвучий
   Преображая петли
   Кириллицы на случай
   Возможного недуга.
   Но как хитер и въедлив,
   Как тих - Рок, неминучий.
  
   О, я не знаю улиц
   Длиннее этой - уже!
   Чтобы так ноги ныли.
   Чтоб так, ссутулив душу
   В дыму песочной пыли,
   Плоть человечья гнулась.
  
   Там! Впереди - наружу
   Выкручивает жилы
   Подъема - край Голгофы.
  
   IV
  
   Когда придут за мною,
   Ты дверь держи открытой
   Пред варваром с молитвой
   Как с песней на губах.
   Не плачь, таи свой страх -
   Они того не стоят.
  
   Не плачь теперь! Напротив,
   С улыбкою встречай их
   И от порога к чаю
   Зови. Когда в ночи
   Придут к нам палачи
   За мной - моею плотью.
  
   Не плачь, они не знают,
   За кем пришли, и - что
   Один сильней, чем сто.
   А Дух верней, чем плоть.
   Нам нужно побороть
   Бессонницу, родная...
  
   15-25 декабря 2003г.
  
  
   СТРОФЫ (из цикла)
  
  
   I
  
   Минута ширится, сужая
   Зрачков прозрачный окоем.
   И этот блеск, размытый в нем,
   Неподражаем.
  
   Минута высится, стихая.
   Но заслонить ее готов
   Могучий колокол висков,
   Что полыхает
  
   В тисках запястий, между стен...
   Так в обесцвеченном пространстве
   Огонь и ночь внимают стансам
   Поющих вен.
  
  
   II
  
   Искра и всплеск. Волна и пламень.
   Поверь на слух - на ощупь смерь.
   Что нас влечет от сна за дверь,
   Если не память?
  
   Искра и всплеск. Так все, что ныне
   Мертво, зарыто и забыто,
   Рождалось из слезы, пролитой
   В пустыни.
  
   Зачем в тебе оживший камень
   Гремит так зло и вероломно?
   Искра и всплеск, но ты запомнил:
   Волна и пламень.
  
   III
  
   Луна. О, Боже мой, луна...
   Едва ли выдоху понятно
   О чем безмолвствуют те пятна
   Сего пятна?
  
   Зачем оно? Отколь? Далеко ль?
   И что ему до нас? И снова
   Ты будто веками прикован
   К иному оку.
  
   И смотришь в небо, не моргая,
   Боясь спугнуть. Так с лепестка
   Рассветный жемчуг пульс зрачка
   Сопровождает.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   IV
  
   В час одиночества, отсрочив
   Возникновенье пустоты,
   Бог посвятил свои черты
   Той Ночи,
  
   Где воет буря, бьется шторм
   В суровой клетке урагана,
   Зияет даль, сочится рана...
   Чтобы потом,
  
   Как стихнет, из морского чрева,
   По пене, в розовом приливе
   Явился День и на брег вывел
   Младую деву.
  
   V
  
   Перо и кровь, смычок и жилы.
   В ладони могущие петь,
   Они согласны и на треть
   Нажима!
  
   Перо скрепит, смычок скулит -
   Темно, порывисто, недобро...
   Тогда откуда этот образ
   Мироточит.
  
   Макни перо и утоли
   Смычок звенящею аортой.
   Их пенье да не будет стерто
   С лица земли.
  
  
   7 - 10 марта 2004
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НА ГЛУБИНЕ
  
   I
  
   Мне холодно - зашторь стекло,
   Дверь затвори и что еще возможно
   Закрыть закрой, лишь было бы тепло
   Или не так тревожно.
  
   Я пить хочу - подай огня.
   Неиссякаемая жажда!
   Пожалуйста, люби меня
   Вовек, а не однажды.
  
   Я болен, кажется,
   Иль попросту устал.
   Пройдет - уляжется.
   Заставь мои уста
  
   Умолкнуть поцелуем или
   Я задохнусь от откровений
   Простреленных на вылет
   Сердцебиений.
  
   II
  
   На ледяных моих ресницах
   пыль вековая.
   Какую жизнь я сплю, мне снится
   быль роковая.
   Постель моя во рву,
   Бурьяном застлана -
   Земля сырая...
   Какой свой сон живу
   Так явственно
   И умираю.
   Я слышу голоса сквозь толщу
   Древ,
   Испепеленных зноем,
   С тоской, какою полон волчий
   Зев,
   Под золотой луною.
   Я вижу судьбы и миры -
   Следы
   Как будто человечьей крови.
   Там, под животами рыб
   Среди
   Гигантских раковин-сокровищ.
   Я обнимаю в миллион пудов
   Слез
   Выплаканное наследье
   Тех затопленных городов
   Нарост
   В миллионолетье...
   Мне холодно... мурашками спина...
   Хребет
   Разломан...
   Послушай, это я со дна
   Шепчу тебе,
   Потомок.
  
  
  
  
  
   ОРДА (два мотива (2000-03гг.))
  
   НАКАНУНЕ
  
   Зияла ночь, последняя звезда
   Пронзала купол неба грозный.
   Качала берег сонная вода,
   И отражаясь в ней, шумели сосны.
   Певучий, живописный вид
   Оберегала тишь над беглою дорогой.
   Лишь храп коней да стук копыт
   Будил дремоту и вселял тревогу
   В лесную жизнь. И чьи-то голоса
   Текли унылой песней разговора,
   Но близость их почуяла лиса
   И боязливо убежала в нору.
  
   "Я говорю тебе, все это неспроста!
   Взгляни, как травы кланяются в поле.
   О, мне мерещится в его раздолье
   Усеянное кладбище в крестах...
   И в тех могилах мы. Я слышал,
   Татары скоро будут здесь и их
   Так много! Ходит слух, что - свыше
   Они у солнца затмевают лик,
   Всем скопищем своим тираня свет.
   А нас, быть может, только треть
   От их числа: и через сотню лет
   Поверь, нам их не одолеть..."
  
   "Что ж, Никодим, быть посему,
   Но прежде разве дело,
   Молиться, призывая тьму,
   Когда еще денница не дозрела.
   Как можешь ты, доживши до седин,
   Постыдным доверяться слухам,
   Которые, как пепел вдоль равнин,
   Слепая разнесла старуха?!
   Она все лжет - ей вырвали язык
   И в гневные уста вложили пламя,
   Чтоб обжигать змеиными речами
   Ум легковерный. Ты отвык
   К единому прислушиваться сердцу:
   Что скажет, чем порадует оно?"
  
   "Его я спрашивал, и все одно
   шло предо мною иго иноверцев.
   Что слухи?! Прислонись к земле -
   И ты развеешь всякое сомненье!
   Еще не видно ни души во мгле,
   А я уж слышу их коней стремленье.
   И белый всадник утренней зари
   Едва успеет проскакать над полем,
   Как мы, бессильны от крови и боли,
   Навеки ляжем в эти купыри..."
   ______________________________________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НА КАЛКЕ
  
   "Ищи меня близ той реки
   И вод, и крови полной,
   Что, обнимая мне виски,
   Вздымает волны.
  
   Ищи меня среди убитых.
   Там, в неуютной ржи.
   Где почвы ливнями изрыты,
   И лист над берегом дрожит...
  
   Любимый внук, достойный сын,
   Друг верный, любящий жених...
  
   Там, в теплом жемчуге росы...
   Ищи меня среди живых"
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВАЛЬС ОБРЕЧЕННЫХ (из цикла)
  
   1
   Это язык прибоя.
   Старинный устав прилива.
   Сколько веков тобою
   Дышит зрачок пытливый.
   Это печать были.
   Вещая песнь смиренья.
   Сколько веков пыли
   Покрыто твоей тенью.
   Это мотив крена.
   Неба земной оттиск.
   Сколько веков тлена
   Бредит твоей плотью.
   Это оскал сатира.
   Шрама улыбка. Слушай!
   Сколько веков Лиры
   Стоит за твою душу.
  
   2
   Вода точит камень, сталь
   В минуту по малой капле.
   Человека - сознанье "устал,
   Не могу, не сумею, вряд ли"
   Корень крошит червь.
   Древо крушит немощь.
   Плоть - оголенный нерв
   Горем, тоской, дилеммой.
   Стекло сотрясает крик.
   Прошлое визави
   С будущим - душу в миг
   Беспамятства, - нелюбви.
  
   3
   ВысОко растут звуки
   Музыки прощальной,
   Задумчиво скрещены руки
   В обряде венчальном.
   Пронизаны запахом жженной
   Листвы - опаданья,
   Вальсируют два отрешенных,
   Небесных созданья.
   Все ближе и ближе друг к другу.
   И больше порыва.
   Степенным, размеренным кругом
   Шагов у обрыва.
  
   4
   Отрадно, что ты, верна
   Себе, осталась одна.
   Что, уподобясь листве,
   Печаль твоя в синеве
   Небесной растворена.
   И ты, несмотря на
   Одиночество - в большинстве.
  
   Отрадно, что ты далека
   От мысли прожить века
   Рядом с одним из тех,
   Чей образ имел успех
   В сознаньи твоем - цветка.
   Что пульс твоего виска
   Ни сбоев не знал, ни помех.
  
  
   Твой голос не помнит срывов.
   И, кажется, справедливо,
   Умолкнув теперь совсем,
   Он больше приносит Тем.
   Молчанье есть перспектива
   Того, что, пронзен порывом,
   В ответ не останусь нем.
  
   5
   Прощай! О, вдумайся только!
   Последнее, что говорю и слышишь,
   Из слов невеселого толка.
   В полголоса. Тише.
  
   Тяжеле. О, вразуми, вникни!
   Последняя, что творю и зришь,
   Из мук. Никто не окликнет
   Двоих, увлеченных в тишь.
  
   Старинная песнь колес,
   Перронов, платков и проч.
   В иную дальность влеклось,
   Обратную сердцу (в ночь,
  
   Обратную свету). Что ж,
   Прекрасный обычай чтим!
   Последнее, что пишу - прочтешь,
   Из писем к слезам твоим...
  
   май 2004
  
  
   СТАРЧИКУ
  
   О, ветр, не кори меня
   За грубую наготу!
   Рассеянный цвет казня,
   Обреченный на пустоту.
  
   Пока этот мир в цвету,
   Я ему не родня.
  
   Так и дрожу свечой
   В оспинах дождевых
   Над сонною колеей
   Пеших и ездовых.
  
   Между сестриц моих,
   Спрятанных за листвой.
  
   Так и стою, обняв
   Участь свою, обвив
   Ночь, отрешенней пня
   Низвергнутый Херувим.
  
   Я голая ветвь любви
   К отрекшимся от меня.
  
   С небесных корней расту
   Я голая ветвь земли,
   Придавшей меня кресту,
   Стоптавшей меня в пыли...
  
   О, ветр, помолись вдали
   За грубую наготу!
  
   ДЫМ ОТЕЧЕСТВА (отрывок)
  
   "...Летописцы рассказывают, что сей князь (Георгий), приехав на берег Москвы-реки, в села зажиточного боярина Кучка, Степана Ивановича, велел умертвить его за какую-то дерзость и, плененный красотою места, основал там город... Он долгое время именовался Кучковым"
   Н.М. Карамзин "История Государства Российского"
  
   1
  
   Как странно, проходя одной из
   Тех набережных, площадей и улиц,
   Я сотни раз ловил себя на мысли,
   Что этот город мне по нраву.
   И сотни раз опровергалось им же
   Нижеизложенное. Жаль.
   Нельзя сказать, что мы родные.
   Когда б родство определялось
   Местом рожденья и впервые
   Произведенного в нем шага...
   ...поступка, поцелуя, жеста.
   И первых рифм любви, и первой
   Пощечины, тогда, пожалуй,
   Родней мне не найти земли.
  
   *************************
   Но, уезжая из него, не душат слезы.
   А если и блеснет одна, то больше
   По старому обычаю прощанья.
   И память на любое расстоянье
   Вплоть до момента возвращенья
   Распространяется на лица,
   Которых рядом нет и, может статься,
   Уже не будет...
  
   2
  
   Всем лучшим в нас обязаны мы детству.
   Еще добавлю - в нем же все причины
   И худшего, однако не настолько,
   Насколько нам навязывает время.
   О худшем говорить мне не пристало.
   Я помню только то, что помню.
   Прозрачный коридор, с десяток комнат,
   Две кухни, душевая, три уборных -
   Та проза жизни, без которой
   Еще ни одна рифма не слагалась.
   Среди тех комнат вижу и свою:
   С перегородкой, чтобы на одной
   Из половин обедать, на другой -
   Не жить, скорей - существовать.
   Однако все, что раздражало мать,
   Мне было мило, ибо детству
   Изъяны быта не в ущерб, а в радость.
   Тем более, что нищета порой
   Ребенку представляется игрой.
   И очередь за тем, чтобы помыться
   Хоть раз в неделю всем семейством,
   Единственно его лишь забавляет.
   Как странно память выбирает
   Предмет и прочее хоронит.
   Не помнишь многое, и многое не помнит
   Тебя. А значит, мы в расчете.
   Тогда я наблюдал в окне:
   Два дома в виде буквы "Г",
   Свой дворик, мусорную свалку,
   А также угол "средней школы".
  
   Все это и являлось в те часы
   Моим Отечеством и Смыслом.
   Теперь же, навещая те края,
   Я подхожу к останкам их не ближе,
   Чем позволяет мне сердцебиенье,
   И вижу только то, что вижу,
   Учитывая прежний угол зренья.
  
   3
  
   Мы долго не встречали Рождество,
   Как следовало бы встречать его.
   И не сказать, чтоб сдвинулись на йоту
   Теперь, превозмогая ноту
   Обыденности в избранном порядке
   Любого торжества. На сером фоне
   Бессвязных дат - событий несуразных
   И праздных чувств лишь Рождество по праву
   Для наших жизней обретает смысл,
   Исконно предназначенный для празднеств.
   Особенно когда с Его звездою
   Ты удаляешься под сень монастыря.
   И монастырь тот, именуем Новоспасским,
   Тебя встречает колоколом зыбким
   И снег искрится, и дарит улыбкой
   При входе в храм паломник, первый встречный.
   И город жив одной с тобою Правдой,
   Что ныне на руках Пречистой
   Господь забылся вещим сном младенца...
  
   4
  
   Что более всего меня смущает,
   Так это дом напротив. В тысячи огней
   Квадратных сот он затмевает
   Все лучшее за ним. Тогда как
   Текстура их расположенья
   Здесь сообщается мышленью
   Их созерцателей. Так, сэкономив
   На широте, возникла тяга
   К нагроможденью. Где одни
   Сидят на головах других
   И смотрят вдаль, и негодуют
   За неименьем таковой, так как их взоры
   Встречаются с моим - напротив.
   Зачем тогда нам вырублены окна,
   Как не для взгляда в даль?...
  
   5
  
   В "Борисоглебском, 6" жила Марина.
   Довольно, чтобы славить этот город,
   Его проспекты, башни и надстройки.
   Простить ему его ретивый нрав.
   Довольно, чтобы в нем родиться
   И сделать первый шаг, и сбыться
   В последнем, замыкая круг.
   И между тем, и этим, знать:
   В "Борисоглебском, 6" жила Марина,
   Вполне достаточно, чтоб не свихнуться.
   Но срифмовать с ультрамарином
   Тот год, тот Век, и день, и час, когда,
   Еще стройна, сильна - далёко
   От черных дум и (дольше сроков)
   Любима. В яви - молода.
   И никому неведома - незрима.
   В "Борисоглебском, 6" жила Марина.
   Довольно, чтобы часть сию
   Земли чужой чтить, как Свою.
   Любить людей, прощая им попутно
   Их нелюбовь, как и осадок мутный
   В глазах их на мое: "Я вас
   Люблю! Затем, что некогда рвалась
   Она и к вам чрез реки и равнины..."
   В "Борисоглебском, 6" жила Марина.
  
   6
  
   Воистину, все наши впечатленья
   Зависят в большинстве от настроенья
   Души и прихоти самой природы.
   Точнее говоря, то время года,
   Что ныне зрим в окне, есть обрамленье
   Сего пейзажа. Скажем, летом
   Архитектура выглядит бледнее,
   И зелень, в городском чаду
   Растворена, теряет прелесть девства,
   Заимствованного у весны, а в горле
   Першит от жажды все это оставить
   И навсегда уехать к морю...
   Зима же обнаруживает камень
   И древо в первозданном свете.
   Поскольку белое дает возможность
   На черном сфокусировать вниманье,
   Мы замечаем новые черты
   У старого, веселое в печальном,
   Родное на чужом, искру в изъяне.
   Так, видимо, и я пишу о том,
   Что некогда навеял дождь, шепнула влага
   И запахи цветов продиктовали
   О тех местах немногих, но с рожденья
   Мне ставших колыбелью. В них же
   Есть сущность воздуха для вдоха
   Последнего. И то перечисленье
   Знакомых набережных, площадей и улиц
   Весьма абстрактно, ибо все они
   Есть только часть единого пространства
   С тем воздухом, дождем, цветами...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НОЧНОЙ ЭКСПРЕСС
  
   Чреда совершенно пустых дней,
   Недель, месяцев и скоро -
   Лет, плюс ко всему - идей
   Собой не умаляет скорость
   Теченья времени... Ночной экспресс,
   Без остановок мчащийся куда-то,
   А, может быть, наперерез
   Местам, событьям, лицам, датам...
   Так привыкаешь, вглядываясь в ночь,
   К мельканью и названьям станций,
   Перронам, вывескам и проч.
   И не боишься обознаться,
   Поскольку обязательств нет
   Ни перед чем. И ты непоправимо
   Становишься все дальше, а предмет
   Лишь пролетает мимо.
   Так, отличая ряд примет,
   Едва доступных и понятных глазу,
   Ты видишь только силуэт,
   Чей облик замутнен и смазан.
  
   Так возвращаются спустя столетье.
   Так покидают - во сто крат!
   Чтоб никого в живых не встретить
   По возвращении назад.
   Ночной экспресс. И нет билета
   Обратного - дороги нет...
   И ты немеешь пред ответом
   На вопрошающий рассвет.
  
   17 октября 2002г.
  

Сергею Ожогину

  
   НА ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
   Порознь или вдвоем?
   Как бог даст!
   По золоту с тобой уйдем
   В осенний листопляс.
  
   Ни тройкой бурой, ни шажком...
   То ль оторопью, то ль неспешно -
   По золоту! С тобой уйдем
   За вьюгой снежной.
  
   В ночь белую иль черным днем?
   Кто знает!
   По золоту с тобой уйдем
   За птичьей стаей.
  
   Они - на поиски тепла.
   Мы - очага родного!
   Какой бы не казалась мгла
   Беспутной и суровой...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЛЕСТНИЦА
  
   У каждого вдоха
   Забота простая:
   Далеко ль до дома?
   Ступени считают
   По мере подъема.
  
   Как в голод - по крохам,
   От края до края.
   Под кровлю влекомы...
  
   Ступени листают
   Ступнями земными
   Как рукопись пешего
   Хода, как имя
   Что писано спешно
  
   И ныне читают
   Вослед за своими
   Шагами (успешно!)
  
   У каждого вздоха
   Причина простая:
   Далеко ль - из дома?
   При спуске ступая
   В свою невесомость
  
   На уровне "оха".
   Стопа, как слепая,
   Предчувствует промах...
  
   Расправленный веер.
   Застывшие волны -
   Сбегающим током.
   Без четверти полночь.
   Биения клокот.
  
   А с улицы веет
   Морозцем. Невольно:
   С ладони - на локоть,
  
   Касаясь перила...
   Вальсирует поступь.
   И ты под ногами -
   Означенный остов,
   Кружащийся камень,
  
   Упругая жила
   Путей многоверстных,
   Смирённое пламя...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СВЕЧЕ,
   Горящей над рукой
   Держащей
   Перо, скользящее по глади
   Листа,
   Принявшего как данность
   Горизонталь стола,
   Согбенного под мыслью
   О потолке...
   Свече, внимающей без толку
   Своей раздвоенности в бледных
   Слезинках узеньких порезов,
   Мигающих крылообразно
   На свет...
   Всему положен свой предел.
  
   С той разницей, что воск свечи
   Истлеет прежде, чем перо,
   Закончив лист, с рукой простится
   И та, перекрестив чело,
   Взведет курок и на века
   угомонится.
   _____________________________
  
   Двадцать четвертая зима
   Уже на подступах ко МКАДу,
   И первым, кто сойдет с ума,
   То буду я в ее блокаду.
  
   Двадцать четвертая попытка
   Пересмотреть себя на фоне
   Снежинок, сыплющих с избытком
   И утопающих в ладони.
  
   Ночей глухие промежутки,
   Как черные провалы дня,
   И, кажется, всего лишь сутки
   Прошли, как не было меня.
  
   А время бы предостеречь, как
   Вдруг слышишь где-то свысока:
   Двадцать четвертая осечка
   у оголенного виска...
  
   осень 2002г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   К ПЕТЕРБУРГУ
  
   1
  
   Стою у Спаса на крови
   С рукой протянутой до неба
   На ломоть утреннего хлеба
   И родниковой горсть воды.
  
   И тело сгорбленно в поклонах.
   На веждах пыльные пелены.
   Но голос - вещий поводырь.
  
   Подайте милостыню днесь
   Любви, что нищенкой слывет.
   Она в лохмотьях у ворот
   Стоит декабрьских вьюг бледней,
   И вместо голубя над ней
   Гнездо из пепла ворон вьет.
  
   2
  
   Здесь на мостах, как перекрестках
   Зеркальных набережных-судеб,
   Между людьми творятся встречи
   И расставанья в отголосках
   Речных дрейфующих посудин,
   Своей - чужой как будто - речи.
  
   Здесь мы стоим, обняв друг друга,
   И никого не замечая,
   И незамечены никем.
   А стрелки гонят нас по кругу,
   То на минуту разлучая,
   То разнимая насовсем.
  
  
   3
  
   Александрийский столп в лесах,
   Как траектория паденья
   Звезды и оной восхожденье
   Сквозь тернии на небеса.
  
   Река волнуется, но чтит
   Закон безмолвия и крови.
   И посему еще суровей
   Та сторона ее молчит.
  
   И оборвав на полуслове
   Теченье мысли, на уста
   Легло заклятие креста
   Исакием большеголовым.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   4
  
   О чем думает машинист,
   Целуя спящую дочь?
   Что путь непроглядно мглист.
   И не спать предстоит всю ночь.
   Но трястись по глухим лесам,
   Влача за собой сотни душ,
   Куда приведет полоса
   Из рельс. Неизвестно к тому ж,
   Что в напарнике молодом
   Сулит напряженная бровь.
   Он думает также о том,
   Что когда-то вернется и вновь
   Поцелует спящую дочь.
  
   О чем думает проводник?
   Вероятно, о том, что дождь
   Прибавит хлопот, наводнив
   Следами купе. Меж прочим:
   Как скорей разнести чай,
   Белье и, не дожидаясь ночи,
   Будто бы невзначай
   Вполовину убавить свет.
   Он думает, что через пару
   Дней - ровно тридцать лет,
   Как впервые на эти нары
   Он лег, погрузившись в сон.
  
   О чем думает поезд, мча
   По равнине? О том, как бы он
   Не слетел куда сгоряча.
   О том, как заманчивы виды,
   Открывшиеся впереди.
   Что луна для него как идол:
   Опасность предупредит.
   Он думает, сколько мощи
   В жилах его течет.
   Что нет такой ночи-рощи,
   Которой он не пройдет.
   И тусклый набор литер,
   Как рана в одну строку,
   Словами "Москва-Питер"
   Зияет в его боку.
  
   5 (сонет)
  
   Сколько нежности и вдохновенья
   В этом звонком застенчивом плеске
   Светлых волн, что ступень за ступенью
   Приближаются к чуду. На Невском
  
   Непрерывный поток достигает
   Апогея, достигнув Дворцовой.
   Александровский сад, коронован
   Тонкой спицею, к ночи стихает
  
   И становится девственно смирен.
   Мы лежим отраженьем на глади -
   В головах бродит призрачный Сирин.
  
   Нарастающий в жилах рокот.
   Сердце вздрагивает при взгляде
   На фрагменты аля барокко.
  
  
   6 (соната ля-минор)
  
   Столько слез на кону.
   Столько правды упало на плечи.
   Грозовое томление в реках.
   Расскажи мне, кому
   Так неистово рукоплещет
   Голубое Балтийское млеко?
  
   Словно я в его токах увяз.
   И свинцовую пену глотая,
   Вопрошаю пределы волны:
   Расскажи мне, зачем столько глаз
   Непрерывно вдали отцветает,
   Заходящего солнца полны?...
  
   По высоким ступеням собора,
   По громоздким его сухожильям
   Я взбираюсь к расправленным крыльям,
   Чтоб оттуда взглянуть на тебя.
   И узнать по задернутым шторам
   Дорогое окно, за которым
   Светоч мира восходит слепя.
  
   Мне на это не нужно согласья
   Твоего. На другом берегу
   Ты уже и не вспомнишь, как в яви
   Берег Северный этот прекрасен,
   И зачем я к нему не могу
   Возвратиться, однажды оставив.
  
   начало июля - 12 августа 2004г.
   (по приезду из Петербурга)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СИВИЛЛА (на канавке Богородицы)
  
   1
   Яви, Пророчица, черты
   Мне недоступной тени.
   Вложи в клокочущее темя
   Свои спокойные персты.
  
   Взгляни за круг своих объятий,
   За наши холмики могил.
   Чтоб взмах ресниц остановил
   Вал, нарастающий, и натиск
  
   Грядущего зрачок зернистый
   Смог отразить издалека.
   Пока слеза не облекла
   Ночные вопли-пересвисты...
  
   Но жар затмения неистов.
   И боль прозренья велика.
  
   2
   Не расточай на гнев
   Столь быстротечны дни!
   Прошедшее воспев,
   О будущем шепни.
   Обратной стороны
   Завеса тяжела.
   Пред нею слепнут сны
   И меркнут зеркала.
  
   И голосом не взять.
   И не достичь крылом.
   В нехоженую пядь,
   Как в бурю, напролом.
   Нет у нее ворот.
   И путь всего один:
   Куда ни приведет
   Непроходимый тын.
  
   Не то чтобы незряч -
   Не отличаю крох.
   Не распыляй на плач
   Сиюминутный вдох!
  
   3
   Каждая голова, горделиво
   Поднявшаяся выше
   Уровня волн, прилива,
   Скоро склонится от
   Бессилья травы ниже, тише
   Покоя озерных вод.
  
   Каждое око, пытливо
   Проникшее дальше, чем
   Лицо, горизонт, чтиво,
   Скоро опустит веко,
   Померкнув, сродни свече,
   Рассветным стяжаемой млеком.
  
   Всякое ухо, настойчиво
   Карабкающееся к сути
   Звука (помимо прочего
   Шума), все ближе и ближе
   К Тишине - к минуте,
   На которую слух нанижет.
  
   4
  
   Шаг, осеняемый молитвой,
   Высвобождает поступь крови,
   Дух выпрямляет между плеч
   Сутулых и возносит речь
   До откровенья в каждом слове.
   И голос поднимает вровень
   С отверзшею уста косою бритвой -
  
   Так полоснула по лицу!...
   Дрожат ресницы, собранные пальцы
   В щепоть плывут ко лбу и вниз,
   Как думу извлекая из...
   Теченье горемык-скитальцев
   Тех, на челе которых "Сжалься!"
   Подстать терновому венцу.
  
   5
  
   Обрыв небесной глубины.
   Разрыв от края и до края.
   Пространство, данное стопе,
   Чтобы пройти по той тропе,
   Едва поверхности касаясь.
   Где каждый метр прибавляет
   Морщин и грубой седины.
  
   Уймись, Пророчица, - сомкни
   Разжатые виденьем веки.
   На грудь горящую ладонь
   Лишь опусти и сердце тронь:
   Вспять обратятся облака и реки.
   Ныне и присно, и вовеки
   Веков. Аминь.
  
  
  
   Дивеево, 23июля--5 августа 2004г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ДВА ГОЛОСА
  
  
   Затменьем на челе,
   Но радугой окрест.
   Пришедшее с небес
   Покоится в столе.
  
   О равнодушье сфер!
   О трепетанье крыл!
   Мне грустно, Люцифер.
   Мне гнусно, Гавриил.
  
   А что если умрем?
   За пазухой, в подоле -
   С собой и малой доли
   Отсель не заберем.
  
   О запредельность мер!
   О истощенье сил!
   Мне сытно, Люцифер.
   Мне стыдно, Гавриил.
  
   Таков простор зрачку,
   Где от стены к стене
   Маячит в полусне
   И вечно начеку.
  
   О дуновенья вер!
   О беспристрастность жил!
   Мне вольно, Люцифер.
   Мне больно, Гавриил.
  
   Слова, беря на вес,
   Не оскверняю златом.
   Быть на земле распятым
   Пришедшему с небес.
  
   О мановенья эр!
   О немота сивилл!
   Мне странно, Люцифер.
   Мне страшно, Гавриил.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ГИМН
  
   Здесь каждый пьян и сыт
   Судьбой своей бедовой.
   И кто обижен - квит
   Единым жестом, словом.
   Здесь небо нездорово.
   И хлеб кровоточит.
  
   Здесь правых нет, вовек
   Не сыщешь и виновных.
   А коли выпал снег,
   То запасают дров на
   Год вперед, условно
   Воспринимая смех.
  
   Здесь все пути размыты,
   И спутаны следы.
   Дырявое корыто
   Несут набрать воды.
   Здесь краток век беды,
   Зане тот час забыта.
  
   Здесь белизна берез
   Соперничает с лунной.
   Тем, кто еще тверез,
   В объятьях семиструнной
   Порой бывает трудно
   Внимать сему без слез.
  
   Здесь белыми костьми
   Усеяна равнина.
   И мать, чернее тьмы,
   Оплакивает сына.
   Клин вышибают клином,
   Тогда как дух - плетьми.
  
   Здесь равнодушный стяг
   Над площадью трепещет,
   И медь бренчит в горстях
   Мелодикой зловещей.
   Здесь оживают вещи
   Столетие спустя.
  
   Одна и та ж рука
   Щадит, казнит и травит...
   На смуту свысока
   Взирает герб двуглавый.
   Здесь ищет переправы
   Стесненная река.
  
   Здесь не глядят в упор,
   А пялятся украдкой.
   Стучит в лесу топор,
   Шумит ботва на грядках.
   Здесь общего порядка
   Не нарушает вор.
  
   И узник, и тиран
   На равных кормят травку.
   Забытый ветеран
   Скандалит у прилавка.
   Над околевшей шавкой
   Кружит угрюмый вран.
  
  
  
  
   Здесь Лира не в чести,
   Хотя перо с бумагой
   Могли бы принести
   Куда весомей благо,
   Чем смена гимна, флага
   Иль поворот пути.
  
   Здесь обагренный гребень
   Звезды, как наважденье,
   Разнится с той, что в небе
   Не ведает затменья.
   Здесь на свое рожденье
   Мы вытянули жребий.
  
   Здесь, видно, аккурат
   (И не минутой позже)
   возьмем билет назад,
   не приспуская вожжи.
   Ведь жизнь здесь не дороже,
   Чем за нее сулят.
  
   31 августа-6 сентября 2004 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2034 год (отрывок)
  
   Положим, солнце с места не сойдет.
   Звезда своей орбиты не покинет.
   Положим, зелень вешнюю в тот год
   Век-суховей не обратит в пустыню.
   Положим, что и мы, похоронив
   Своих любимых, станем чуть добрее
   И присмиреем, у седых олив
   В тени час от часу старея.
   Что через кровлю пару капель
   Дождя к нам просочится в эту осень,
   И судорога стиснет клапан
   Сердечный, все минутное отбросив.
   Положим, этот шкаф, как рухлядь
   Никчемная, книг полная и пыли,
   Меж стен пустых вздохнет и грузно ухнет
   При мысли, что о нем забыли.
   _____________
  
   И губы льнут к взметенной ввысь золе.
   И дума обнимает невозможность
   Высвобожденья из тончайших кож, на
   Пасмурном распластанных челе.
   Ладони тянутся к ладоням голубым
   Больного пламени, что мечется в испуге.
   И леденящ его прозрачный дым.
   И зыбок светоч в контуре упругом.
   Стопа, обращена на четверть в бок,
   Теряет след, с пути сбиваясь.
   Но к храму выведет кривая,
   Когда прямая повлечет в острог.
  
   _____________
  
   Свой пятьдесят шестой июль ты встретишь в новой ипостаси.
   Так хворостинкой на ветру сгибаясь, будешь чужд всему,
   Чем ныне дорожишь. Такие мысли, как некстати,
   Есть своеволие обратного уму пронзающего тьму
   Зрачка. Его попытка вчуже из множества часов и верст
   Извлечь частицу зримого пространства, тишины - глоток
   Живого воздуха, который, столь широко разверст
   В груди, течет сквозь пальцы здесь, как между строк
   Там, где тебя не будет. Но слова и некие предметы быта
   Останутся нетронуты, и прежний свой порядок сохранят.
   Так встретишь пятьдесят шестой июль по грудь зарытый
   В земле, в одном из тех лесов, промеж аллейных гряд...
  
   2-5 августа 2004г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПО ВПЕЧАТЛЕНИЮ...

"Мы все учились понемногу:

Чему-нибудь и Как-нибудь..."

  

1. ВМЕСТО СЛЕЗ.

   Слово "армия" звучит, как название некого заболевания: пневмония, гипертония, аритмия... И в этом есть какая-то связь: все признаки болячки на лицо. А, следовательно, и относиться к ней нужно соответственно.
   Все слышанное, читанное и виденное (по ТВ) мной об армии - воспринималось весьма условно, но с приличным довеском страха. Не угасающая война в Чечне только подливала масла в огонь.
   Я вовсе не собираюсь высмеивать, как это общепринято теперь, недостатки и уж тем более драматизировать на этот счет. Опишу только свои впечатления и мысли, возраст которых уже довольно зрелый, собственно, почему они и могут быть интересны.
   Начнем.
   Отсутствие похмелья после проводов (совсем ничего не пил) лишь обострило мое восприятие первых минут "до службы".
   Поезд "Москва - Нижний Новгород". 4 часа утра. Остановка. Как слепые котята выбегаем поодиночке к машине. Садимся. Внутри, хоть глаз коли. Получасовая тряска в полной темноте. Наконец: печальные здания в утренней дымке, плац и отчаянные вопли марширующих солдатиков. Я, наверное, еще не проснулся.
  

2. ОПИСАНИЕ НЕОПИСУЕМОГО......

   Первое: склады, доверху набитые обмундированием образца 30-40 гг. (!) Сапоги, шинели, шинели, сапоги...
   Новехонькие.
   Подробнее: шинель - нечто от мешка в форме пальто с крючками вместо пуговиц. Запахивается справа налево, вплоть до плеча, перехватывая горло, низ - свободен. При -20 почти не отличается от майки. Внешняя сторона - из мелкого ворса, пахнет старостью... Совершеннейший образец смирительной рубашки. Беря в руки автомат, чувствуешь себя полным идиотом (мишенью). Сапоги - месть безногих. Приближают к смерти без единого выстрела. До сих пор: при мысли о шинели - одышка, о сапогах - спотыкаюсь...
   Казарма. Воспоминания сродни детсадовским. До смешного совпадает расстановка кроватей; позднее, в больнице - один к одному: тумбочка, кровать, тумбочка... Потрясающее однообразие цвета. Видимо, здесь какой-то общий принцип. Никак не могу понять - какой. Стандарты прививались не только внешности, но и сознанью. А перемен не предвидится. Еще одна параллель - воздух: пахнет сыростью, как после мытья полов грязной тряпкой. Стены сплошь тусклого цвета, хотят вроде бы развеселить, но тщетно. Пол дощатый со скрипом и гулким "охом" от соприкосновения с сапогом. Потолки высоченные (почти незаметны). Неуклюжая пародия на орнамент.
   Умывальники беспрепятственно переходят в туалеты и обратно: общая труба с краниками и раковинами под ними (вода, если есть, - ледяная, даже летом). Туалеты не нуждаются в детальном рассмотрении.
   Повсюду горят лампочки вполнакала. При спуске по лестнице (везде, всегда, неотлучно) сопровождает черта вдоль стены на уровне груди, отделяющая два цвета (нечто подобное слышал у Бродского в мемуарах).
   Окантовка (черта, снег, прическа древ, трав ... дерна), как неотъемлемый атрибут сего места, штампует затылки новобранцев (братцев)... и действует это психологически - эффектно.
   Мат, как жанр доисторический, производит впечатление ошеломляющее. Ругаются все: и стар, и млад (стар - сознательно, млад - принципиально). Конечно, привычка берет верх. Но, и отвыкнув, продолжаешь материться. Это, очевидно, глубже, чем просто ментальность. Революция, мешанина классов, крепкое, рабоче-крестьянское словцо (именно матерок) и прочее. Но не буду лезть в дебри. Армейский мат не такой плоский, как гражданский, и окрашен ярким колоритом внутренних событий. Речь приспосабливается к внешней стороне - каковы окружение и обстановка, такова и речь. И мат ­­­­­­не исключение.
   Апрель. Намечается проверка!!!! Магическое словосочетание. Второе по значению после слова "тревога". Последнее слишком синонимично первому. В обоих случаях - шумиха и суматоха, как в праздник, в котором никто не понимает, что, собственно, празднуем.
   Итак: проверка. Буквально: приезд генерала (известие о чем, как факт, равносильно распространению атомных частиц при взрыве) из Москвы (немыслимо!).
   Апофеоз: клейменье одежд. Выражение далеко не сленговое. Клеймо представляет из себя отметку, нанесенную пером (мелом) на внутренней стороне любой ткани (вплоть до трусов) со всеми уникальными данными испытуемого (т.е. рост, вес, Ф.И.О. и т.д.) Стандарты сего, я думаю, имеют общие корни с понятием окантовки (равный идиотизм).
   Генерал приехал?!!?!??! 4-6 часов стояния на плацу под пронизывающим ветром и мокрым снегом (результат: у пятерых - пневмония) и 10 минут наблюдения издалека за тучной фигуркой (!) выше упомянутого "пупса" (вместо лица - однотонное, о чем-то там себе моргающее пятно).
  
  
  
  
  
  
  
  

3. ЗНАКОМЬТЕСЬ - СУДЬБА!

  
   6 утра. Слепящий свет. Крик ужаса: "Рота подъем!" По левую руку от меня - резкий звук падающего предмета. Смотрю: перевернутая кровать - и втрое сложенный, сонный "солдатик". Не могу ничего понять. Потом - мысль. Действует отрезвляюще. Вскакиваю, как ужаленный (натурально). Ищу заспанными глазами "предметы своего туалета". Пытаюсь все это напялить на себя. Смутно в голове - 45 секунд (время для одевания). Но проходит минут 15, пока вся неразбериха прекратится (а на самом деле все только начинается). Мальчики вдоль "взлетки" (выстланный линолеум по центру казармы) образуют строй (со стороны - умора, свет которой не видывал: все еще спят, но уже стоя).
   Стоим недолго - зарядка. Захотел "по нужде" - терпи. Кто служит побольше, знает, чтоб "облегчиться" беспрепятственно, нужно встать минут за 10 пораньше. На улице такой возможности может и не быть (к тому же по такой погоде "легко простатит словить")
   Зарядка: рубашенка, шапченка и сапоженки - и ты с очередным вздором в голове: "Что я здесь забыл?" На улице -25 (ночь не остыла), под рубашенкой колеблющийся "+". В результате всех немыслимых процедур (бег, прыг, скок...) сон покидает тело.
   По возвращению в казарму лавина в сто двадцать бритых голов (рота) несется в уборную, ломая все на своем пути. А так как уборных две (сержантская и солдатская), а разрешено только в "солдатскую", то выстраивается очередь. Все, естественно, на разный лад вопят и матерят друг друга.
   Далее - уборка.
   Если бы я мог описать все подробно или хотя бы частично, чтоб выглядело понятней, то меня бы сочли за шизофреника (если уже ни сочли). Впрочем, шизофрения - довольно-таки распространенное явление в наши дни.
   Дело в том, что одеяло (синее, с черными полосками на краю) поверх постели должно быть "квадратной формы", чтобы полоски на оном совпадали с полосками соседнего(!). В этом-то и вся хохма. Сто двадцать обмякших от сна тел (пребывая в известной абстракции, одурев от мороза, с холодком в желудке) пытаются нечто подобное изобразить. Полоски выравниваются при помощи нитки, протянутой с одной стороны казармы в другую. Причем, параллельно полоскам выравниваются все окружающие их предметы: спинка кровати (душка), полотенце (отдельная история), коврик (совершенная загадка для меня), край подушки и т.д. Сие действо настолько театрально, что Станиславский бы застрелился, увидев его со стороны (Верю!).
   "Квадратную форму" одеялам предают специально предназначенные для этого(!) "лыжи" (плоские палки с ручками). Ими-то и дубасишь разнесчастное одеяло вплоть до завтрака.
   Долгожданный завтрак. Строем и с песней пускаемся в метель. Голодные. Шагаем налегке и в предвкушенье... Подходим. В столовую не пускают. Что-то там застопорилось. Полчаса нас обдает морозцем, но мысль о предстоящей трапезе греет. Наконец, входим: предбанник-раздевалка, очередь, раздача(!). Стук ложек и чавканье в унисон заполняют собой все пространство. Завтрак: тарелка с клочком капусты на дне кипятка, хлеб, масло, вода с чаинками. Едим минуты 2-3, далее - "домой!" (в казарму).
   В этакой монотонности дня неизменно проходят первые месяцы службы.
  

4. КТО В ЦИРКЕ НЕ СМЕЕТСЯ.

  
   Все повернуто с ног на голову. Мир особых условий существования. Свои традиции и правила. И, конечно же, свои иллюзии (даже здесь они есть).
   Первая речь комбата при знакомстве расставляет все на свои места. "Юноши! ................................. забудьте про мамкину сиську............... утрите сопли, а не то мы вам утрем...." (в данном случае нецензурная лексика звучит внушительно). Ситуация более-менее начинает проясняться.
   Первая уборка территории (подразумевает скорей просто участие, нежели сам процесс). Наш объект - мусорка, раскиданная в радиусе полкилометра. Рабочий предмет: саперная лопатка с катастрофически тупым концом. Понимая всю тщетность данного мероприятия, спрашиваю: "А не легче ли - трактором?..."
   Ответ: "А ты думал: в сказку что ль попал!?!..."
   Впереди еще год и одиннадцать месяцев доказательств обратного.
   Градация. Первый год - "дух", "запах". В смысле, нечто бесформенное, не имеющее ничего общего с телом. Дальше - "тело". Уже не "дух", но ничем не лучше.
   Через полгода службы "тело" переводят в "слоны". Понятие связанно, я так думаю, с цветовыми отношениями верхней одежды (шинели) и с повадками самого животного (неуклюжесть, неповоротливость).
   В "слоны" переводят шестью ударами пряжки по ягодицам. После чего наливают стакан водки и залпом оного ставят точку.
   "Череп" - это год, так сказать, службы. "Золотая середина". У тех, кто еще ничего не понял в этом бардаке, есть шанс исправиться, дальше будет поздно.
   "Дед" - эгоцентричный флегматик, болезненно реагирующий на все, что касается календарных сроков. "Стодневка" - интервал между тобой и домом, вследствие которого выносится вердикт (он же "Приказ") о твоем "освобождении". Переживается, как собственное рождение (еще раз!).
   Каждый вечер по заявке "радиослушателей" (тех же "дедов") вся рота хором выкрикивает цифру....... В ходе вечерней поверки, при многочисленном: "Иванов!" - "Я!", когда звучит фамилия старослужащего, таким образом, напоминается, сколько осталось дней до "Приказа". Служба в армии уже за плечами, но эта перекличка еще долго будет звучать у меня в ушах. Помнится, гортанное "Я!", хорошо выкрикнутое, освобождало от лишних отжиманий и прочих издевательств.
   В то время, как "Я!", сказанное невнятно и тихо, обрекало изморенное за день тело на ночь трудовых работ (т.е. чистку "Очек" - уборной) при помощи зуб. щетки и бритвенного лезвия; сидишь, драишь и думаешь о своем тихом "Я!").
   Армия с зоной разнится только в одном. Малолетки неспособны на "низость зеков", поскольку ум их не настолько изощрен, и, в сущности, они еще дети и шалят как-то по-детски...
   Однажды кто-то принес из столовой пайку хлеба, спрятав ее в кармане. Хлеб нашли. И заставили перед строем, отжимаясь, есть его с пола. Все это унизительно, но и показательно одновременно. Человек доел свой кусок и мгновенно сделал вывод. Я видел глаза "сержанта". Он смаковал этот момент, и, в то же время, взгляд его выражал любопытство (как у всякого неискушенного сердца). Характерный пример мальчишества.
   Также один "солдатик" с легкостью променял свои новенькие штанишки на две банки сгущенного молока. "Сгущенку" съел за 10 минут, а в драных штанах ходил почти год. Ужасно хотелось сладкого!
  

5. НА "ЗАЩИТЕ" рОДИНЫ

  
   Ночные стрельбы. Поэзия Вооруженных Сил.
   Одежда: бушлат, подштанники, комбинезон (это всего лишь слово такое), шапка-ушанка, рукавицы (в которых почему-то еще холодней), лопатка (вечно бьющая, пардон, по заднице), котелок (при беге издает истошный лязг). Заполночь. Выдвигаемся. На улице - хоть волков гоняй - темень, беспросветная, и морозище. Самое время во что-нибудь пострелять.
   До полигона 6 слишком километров.
   Идем - лбы к затылкам. Грузное шарканье сапог по льду. Жиденькие разговорчики. Дорога тянется через лес, потому - тишь, благодатная. Слышно, как ложится на ели снег.
   Наконец, приходим. Перекошенные от мороза (иль от обиды на судьбинушку) физиономии "гансов" (то бишь офицеров). Раздача "болванок" (боеприпасов). Пальцы немеют.
   Корпус "БМП" внешне напоминает танк. Внутренне...не знаю аналогов(!!!). При залезании в башню, как минимум, чего-нибудь себе обязательно поцарапаешь или отобьешь. Не поцарапаешь при залезании, так отобьешь при вылезании. Удивляться этому нет времени. Принимаешь, как должное: залез - царапина, вылез - синяк.
   В руках "чебурашка" (набалдашник с кнопками: пушка и пулемет). Почти никогда НЕ работает, поэтому приходиться все выполнять вручную. Пока выполняешь вручную (кстати, еще один синяк), мишень исчезает - бой закончен. Воображаемый противник ликует, а, может, грустит из жалости к тебе.
   Но, если все-таки удалось выстрелить, тогда - держись! Все отходы выпущенного снаряда, включая гильзу, обрушиваются на тебя. В "дымовушке", мало чего соображая (учитывая время суток), просто затыкаешь все свои дыхательные отверстия и ждешь (согласно инструкции переживших сие коллег), когда дым рассеется. Попал в цель или нет - это уже детали. Главное, не забыть опустить ствол пушки "долу", дабы на обратном пути не разрядить "оставшийся ресурс" в наблюдательный корпус комбата. Что-то постоянно одергивало руку и мешало (комбата по-своему тоже жаль).
   При неблагополучном исходе дела, т.е. неудачной стрельбе (как будто могло быть иначе), нас ожидает тот же маршрут, но - "рысью". Словом, "марш-бросок". Точнее говоря, те же 6 верст с гаком только - на брюхе, поскольку "ноженьки подкашиваются" и ползти гораздо удобней, чем бежать. Непреодолимое чувство барьера на всем протяженье пути.
   После чего, сняв сапоги, зависаешь под потолком в ощущении легкости.
   Какой-то час утра. Ложимся спать. Все безразлично. Скоро я буду Дома. Через семь минут, как усну...
  

6. "ЗАКУРИМ!"

  
   Есть три вещи, которые высоко ценятся армии. Письмо из дома, сон и курево.
   Письмо из дома (домой) создает необходимый эмоциональный фон и укрепляет душу (созидает). Мелочи домашнего быта умиляют до слез. Внутренний диалог перерастает в исповедь. Когда еще и с кем солдат может поделиться наболевшим?
   Сон - метафизическое воплощение письма. Прямая связь с родными. И главное: во сне ты на какое-то время покидаешь этот реальный мир.
   Курево - это единственно неотъемлемая у солдата привычка из "прошлой жизни". Фигурально выражаясь, мостик из того, "гражданского" мира в этот... Что невозможно ни запретить, ни отнять.
   Когда куришь сигарету, зрачок фокусируется на дыме и высвобождает сознание. С выдыханием выходит что-то дурное, и ты уже, кажется, согласен на перемирие....
   Эпизод.
   Прошло года полтора. Началась моя "стодневка" (сто дней до приказа). Стою как-то на крыльце полураздетый, курю. Подходит парнишка: "Товарищ сержант, разрешите обратиться?" (главная особенность учебки: с сержантом - на "Вы"; в "войсках" иначе). Говорю: "С учебки что ль?". "Так точно". Протягиваю сигарету. "Спасибо, товарищ сержант!" Завидев мое расположение, размяк и попросил огоньку... В эту же минуту я вспомнил себя в точно такой же ситуации, только я был на месте этого "солдатика", и сигарету протягивали мне... Странно, думаю, как будто вся жизнь уместилась в этом нехитром эпизоде: вчера - мне, сегодня - я...
   Курево - в армии явление фантастическое. И чего только не приходит в голову, пока торчишь в курилке, переминая обслюнявленный бычок. Удивительно, но мысли самые простейшие. Это теперь, задним умом, я разжевываю те или иные обстоятельства, а тогда: "хлеб, молоко, мягкий диван, шерстяной плед...", что еще нужно человеку.
   Это похоже на медитацию. Пока легкие поглощают смесь дрянного табака и морозного воздуха, нервы блаженствуют, сердце сжимается и проталкивает кровь дальше - надо жить.
  
  
  

7. ПОКОЙ УЖЕ НЕ СНИТЬСЯ

  
   Тревога - смысл всех явлений и событий, происходящих в армии.
   "Тревожатся" все: от "генерала" до самого захудалого "солдатика". Никто, как всегда, не понимает, зачем и кому это нужно (все же оптимистичнее, нежели у Вертинского). Ясно одно: "тревожимся".
   За "тревогой" подразумевается внезапное нападение воображаемого врага, о коем все узнают за неделю, а то и за две. В чем и состоит парадокс: мы, якобы, - не в курсе, но - на чеку.
   Накануне весь полк усилено готовится. Все вокруг без конца что-то штопают, пишут, строгают, расчесывают, чистят, прибивают, отрывают, отрывают, прибывают... Везде просматривается какая-то таинственность (туманно). О чем-то шепчутся, кому-то кричат. Словно переворот в сумасшедшем доме, где революционеры - сами врачи...
   Солдат раздевают и одевают по сто раз на дню. Повсюду: бронежилеты, автоматы, рации.
   О последнем нужно сказать поподробнее.
   Допустим, вы пулеметчик. Бронежилет на вас - 10 кг. Плюс пулемет (ПКТ и т.д.) - 10 кг. Плюс всяческое барахло, без которого ну никак нельзя обойтись (фляга, лопатка, противогаз (?)...). Словом, во всей амуниции. Точнее, как чучело. В течение всего "тревожного дня". И, наконец, собственная масса.
   Допустим - нападение (того самого врага).
   Предположим: тревога, пальба, атака и т.п. И ваши - за 100 кило. Отсюда, "война" напоминает скорей охоту, где вы тот самый, несчастный зверек... Комментарий исчерпан.
   У "пОдполов" (подполковников) - не легче. Стены увешаны картами предполагаемых боевых действий. На столах - тактические чертежи. На всю округу раздается матерщина. Но мат вписывается в атмосферу органично. Речь не ведает себе пределов. По ходу возникают неслыханные доселе словосочетания и формулировки. Это как раз тот случай, когда мышление "вояк" претендует на нечто большее (творчество). И звучит это грандиозно.
   К концу дня это настолько выматывает их, что все (скажем так, офицеры) скопом напиваются и разбредаются по домам до "завтрашней тревоги".
   На утро у "подполов" разламывается голова, но по старой закалке они продолжают шевелиться. Похмелье несколько затрудняет "процесс". Поэтому все вокруг суетятся менее эмоционально, чем вечером, однако с устойчивым интересом.
   К обеду все выдыхаются. Дается: "отбой". Далее - чудовищная пьянка, о которой, как о государственной тайне (что по сути одно и то же, ведь все об этом знают), лучше не писать, ибо зрелище не из лицеприятных.
  

8. "И ТОТ, КТО С ПЕСНЕЙ ПО ЖИЗНИ ШАГАЕТ..."

  
   Особое место в армии (а в некоторых частях прямо-таки болезненно) уделяется строевой песне.
   Солирует, как правило, какой-нибудь мощный деревенский бас. Все погрешности вокальных данных запевалы скрадывает заунывное подвывание товарищей. В стотысячный раз. Тем же путем: от казармы в столовую и обратно. Примечательно, что обратно, "отяжелев" - уже с меньшим энтузиазмом.
   Темы песен не отличаются разнообразием. Дом, любимая, срок службы - все освящается, как слова из молитвы.
   В действительности отношение к этим песням (темам) весьма условно. Первое время - пронимают до слез. Потом - душу отводишь (исконно русское). Поздней - до тошноты доводят. Ну а к дембелю - вызывают сопливую ностальгию, когда слова уже утрачивают свое первоначальное значение, смешиваясь с гулом маршировки.
   В моей части плюс к песне необходимым атрибутом передвижения по территории полка являлся еще и ... барабанщик. Форменным образом. Помню, как его выбирали. Вопрос: "Кто хоть раз держал в руках барабан?" Молчанье. Чуть слышный смешок...
   Среди новобранцев (на полгода "моложе" - позже прибывших в часть) был особенно неприметен один: Филиппов Алеша (Филиппок). Маленький, щупленький, с младенческим выражением лица и с широко оттопыренными ушами. Все и вся вокруг его жалели. Глядя на него, как-то особенно становилось обидно за Отчизну.
   Ему-то и "доверили" барабан.
   Барабаном назвалось Нечто округлой формы, извлекающее нестройный звук, больше напоминавший грохот, чем характерную для него дробь.
   Филиппок был раза в три меньше этого, с позволения сказать, инструмента. Он всегда шел перед строем и гремел так громко, что затмевал тем самым все наши вопли о "дождях" и "девчонках", которые, как мы полагали, ждут... Когда приходили в столовую, он брал барабан с собой за стол (чтоб не украли "завистники", ведь ни у кого в полку его не было, кроме как у нас, и поэтому много раз пытались его стащить, дабы - командир похвалил: "молодцы, мол, ребята!"). За столом Филиппок едва ли дотягивался до своей пайки. Барабанные палочки торчали из-за пазухи, а само "чудо" лежало на коленях - между животом "ударника" и краем стола. Все это было жутко неудобно. В конце концов, барабан, вываленный в перловке и забрызганный щами, переставал издавать должный грохот и переходил на шепот, а то и вовсе умолкал...
   Как-то Филиппок показал мне свою тетрадку. Там я прочел: "Очарована, заколдована...", написанное им от руки. Первый и последний случай подобного рода, встретившийся мне в армии. Потом Алеша признался, что пишет стихи и очень любит свою (что, впрочем, вполне нормально в 18 лет, с барабаном на шее, в Богом забытом месте)... После он пытался покончить собой, но это уже другая история.
   Зачем я вспомнил о нем? Не знаю. Вероятно, потому что он был первый человек (не только в армии, но и вообще - на земле), которому я ПРОЧИТАЛ СВОИ СТИХИ.

9. "МЫ ТОЛЬКО С ГОЛОСА ПОЙМЕМ, ЧТО ТАМ ЦАРАПАЛОСЬ, БОРОЛОСЬ"

  
   Воспоминание сильно уступает реальности происшедшего. Оно приукрашивает, приуменьшает, утрирует и редко когда совпадает с характером и чертами того или иного события. Возможно, оно передает саму суть в ущерб нюансам так же, как если бы подчеркивало детали, пренебрегая их смыслом. К сожалению (а скорей всего - к счастью), мало кто из нас обладает абсолютной, феноменальной (фотографической) памятью. Большей частью мы все же склонны (а может быть, такова природа самого механизма) запоминать в угоду своему настроению, в условиях бескомпромиссного "Я", а не с учетом нравственного климата (темперамента, эстетического вкуса, морали), иными слова, по принципу искусственного отбора. Где худшее (в накоплении, поветрие n-х лет) более подчиняясь лучшему, попросту перестает быть худшим. Не могу вообразить себе, как это все работает в нас, но мы оправдываем себя на протяжении всей жизни, собственно, почему и не сходим с ума, а продолжаем жить.
   Это самая коротенькая преамбула к тому, что я надеюсь изложить дальше.
   Пообещав в начале, что не буду драматизировать, я все таки не могу обойти эту тему стороной. По прошествии времени я анализирую ту действительность более объективно, нежели бы делал это день в день со случившимся.
   Я думаю, здесь кроется источник того (главного), что вдохновило меня на вышеизложенное. Тот негатив в отношении подростка к армейской службе. То закоренелое убеждение в сознании любого "гражданского лица"...
   "Дедовщина"
   Из "учебки" в "войска" переправляют через полгода. Мои полгода пришлись как раз на июнь месяц.
   В учебный частях "дедовщина" практически отсутствует, так что первые полгода проходят с неизменными легендами о предстоящих унижениях, побоях и пр.
   Странно, но тот июнь запечалился в моей памяти как осенний. Ливень и почему-то желтые листья - на черном асфальте... Плюс желтые здания казарм - очевидная параллель.
   Прибытие. Распределение по ротам. Ведут в казарму, которой предстоит отдать еще полтора (наверняка, самых лучших) года юности. Выстраиваемся на "взлетке". Как в зоопарке. Только теперь предмет всеобщего наблюдения - ты. По твоим повадкам и внешнему виду тут же дается характеристика (т.е. ставится воображаемое клеймо на лоб: "бык", "олень", "слон" и т.д.). В последствии это определение преследует тебя до конца службы (а то и жизни), как навязчивая идея. Олень - слабый, инфантильный, психологически неустойчивый тип (присваивается, в основном, интеллигентным мальчикам: на лицо определенное изящество в обращении, приписываемое животному, печально характеризует человека - ненавистное качество). Бык и слон - соответственно по присущим - быку и слону - признакам.
   Ко мне подходит дагестанец (невероятных размеров - на голову выше). "Меня зовут Саид". Размахивается рукой и, имитируя удар, резко останавливает свой кулак в сантиметре от моей груди. Смеется и проходит мимо. Я до сегодняшней минуты чувствую этот удар в себе (откровенно сказать, лучше бы ударил).
   Замечательный эпизод.
   После очередной потасовки укладываемся спать - привыкли. Даже какой-то азарт проснулся. Вдруг слышу из-за спины чей-то голос: "Эй, младшой,(из "учебок" преимущественно все выходят младшими сержантами - никаких привилегий) поди-ка сюда". Оборачиваюсь ... вижу - "дед". "Ты, говорят, из Москвы... так, значит, мы земляки, что ли?" "Значит...".
   К глубокому моему разочарованию, это еще совсем ничего не значит. Если в роте случайно оказался твоей земляк - москвич, то из этого вовсе не следует, что он заступится за тебя в трудную минуту или вообще обратит внимание на твою драму.
   Ибо, как сказал один мой товарищ - дагестанец (а были среди них и такие): "Русские - каждый за себя. У вас один в поле воин. Потому вы и слабые"
   Неуверен, что унижения в армии настолько ужасны, чтобы нельзя было о них говорить. По-моему, унижения в нашей обыденной жизни ничем не легче, а то и страшней.
   Унижение в армии есть только первый стресс (трамплин) для человека неподготовленного. Унижения и стрессы в дальнейшем обретают куда более изощренные формы. Таким образом и складывался целый генофонд нации. Сперва - война, затем - репрессии. Параллельно и неуклонно - система. Тот самый принцип уничтожения и уничижения - до последнего вбитого гвоздя в изуродованной столице. Интересно, что в нас (даже в самых маленьких) еще течет кровь того времени - той накипи.
   У сержанта Дюлябина (Дуля) пропало мыло. "Рота, строится! Упор лежа принять! Раз-два, раз-два, раз-два!..." На сто каком-то "раз-два" падаем на пол без сил - все сто двадцать тел - пластом. Отжимание от пола - забавнейшая вещь! Раз- наверху, два- на полу, два с половиной - хлопок ладоней за спиной. Лежим, не шелохнемся. "Встать!" Подрываемся почти одновременно. "Равняйсь! Смирно! Отставить! Упор лежа принять!" Прошло минут двадцать (кажется, целая вечность). И вдруг: "Ильюха! Да это ж я мыло твое взял! Тьфу! Забыл совсем!" Сержант Зыкин возвращает крошечный кусок мыла своему приятелю. Мы прощены - среди нас крыс (еще одна характеристика) нет (потом выяснилось, что все же были).
   И еще.
   Приближается время моей демобилизации. Поздний вечер. В тапках валяюсь на кровати. Листаю книжицу. Кажется, "Фауст"(!). С плаца раздаются тоскливые вопли старых запевал, продолжающиеся все тем же завыванием товарищей. Клонит в сон. Все ужасно осточертело, но как-то спокойно на душе. Слышу за дверью шаги, потом - стук. Открываю - Филиппок. Плачет. "Впусти... меня ищут...". Заходит и заходится одновременно - от слез. Прячется. Мгновение спустя - опять шаги и опять стук. Открываю. На пороге знакомый "дед". "Денис, где эта падла?" "Никого нет". "Все равно найду и прищучу". Уходит.
   В эту ночь с Алешей случилась истерика. В человеке что-то надломилось - навсегда, безвозвратно.

10. "ДАЙ БОГ ЛЕГКОГО ПОХМЕЛЬЯ ПОСЛЕ ТРУДНОГО СТОЛА"

  
   Единственное, зачем стоило бы пойти туда, так это затем, чтобы вернуться. Памяти особенно дороги такие моменты. Когда осадок накопившейся горечи фильтруется долгожданным освобождением. Поскольку все чувства до крайности обострены, а нервы обнажены, окружающий мир представляется в совершенно иных пропорциях: он доверяет тебе свои особые, таинственные цвета и оттенки, звуки и ароматы.
   Я помню даже вкус сигареты на том перроне. Помню запах неба (октябрьский) и цвет своего билета на поезд (бледно-розовый, почти цвет мечты). Помню каждый изгиб этого дня, будто бы черты очень дорогого мне человека, которого никогда прежде не видел, а лишь слышал о его существовании.
   Все прошло. Все позади. Не знаешь как себя ведут в таких случаях. Растерянно достаешь очередную сигарету и идешь в тамбур. Рассеянно смотришь на мелькающие в окне деревья, как на сплошную массу безответного "мимо".
   Курский вокзал. От семисот тридцати дней осталось пятнадцать минут. И все вернется на круги своя. Словно кто-то выключил свет в комнате, к которой ты так привык. И снова включил. Скоро обнаружится пропажа некоторых предметов в ней. Не исключена и смена обстановки, но пока это все неважно. Ты спускаешься в недра подземки и садишься в электричку. Все вокруг (от кирпичей сталинского барокко вплоть до стекол в метро) смотрит на тебя заинтересованным взглядом: "изменился ли ты?" Ты молчишь, словно не хочешь будить в себе некого младенца - новую жизнь, в преддверие которой ты стоишь с глупой улыбкой на лице.
   Захожу в подъезд.
   Новая консьержка (то бишь старушка - дежурная по подъезду). Караулит. Время раннее (мало ли кто шляется), выходной день (!)
   "Вам кого?"
   "Я - здесь - живу - я - вернулся - из......"
  
  

11. "КАК БУДТО ЖИЗНЬ КАЧНЕТСЯ ВПРАВО, КАЧНУВШИСЬ ВЛЕВО"

  
   Проходит год. Сижу дома. Все забыто, избыто, пропито. Звонок. Телефон. Беру трубку.
   "Денис!"
   "Серега!"
   "Я женюсь! Приезжай: ты свидетель!"
   "Когда? Как? Зачем?"
   Вспоминаю выражение его лица. Загадочное, сверх того - таинственное (до забвения). Вчера был в увольнении, явился под утро с мордой кота - влюбился. Зовут Надежда.
   "Так все-таки решился?"
   "Да! Приезжай! Будем ждать!"
   Месяц спустя еду.
   Никаких иллюзий.
   Армейский мой друг живет недалеко от нашей части. Парадокс. Возвращаюсь (косвенно) туда же, откуда бежал.
   Никаких ностальгических ноток. Все чересчур туманно.
   Каким-то внутренним оком блуждаю в прошлом. Только оно меня еще связывает с этим мирком.
  
   Ни единой черточки - нечто однообразное, зыбкое, поверхностное. И в то же время: часть твоей судьбы, обрывок жизни, львиная доля тебя самого...
  
  
  
  
  
   июль 2003 - февраль 2004
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"