Дошкольницей я жила в челябинском поселке для русских немцев. Город выделил немного земли возле металлургического завода, где, отпущенные из трудовой армии немцы построили себе землянки - небольшие домики, наполовину ушедшие в землю. Мой папа был родом из Поволжской республики, мама из крымских поселений немцев.
После сталинского указа в августе сорок первого года семьи немцев выселяли в Казахстан, на Урал и в Сибирь. Мама и папа вместе с их семьями пережили страшные годы голода и преследований. После войны назад в родные края возвращаться было запрещено. Родителям выпало жить в Челябинске. В хорошее время, в хрущевскую оттепель родилась я вторым ребенком в дружной семье русских немцев
Мужчины поселка работали на заводе, выпускали металл разных марок. Завод был огромным, на шестьдесят тысяч рабочих, воздух вокруг завода был грязным. Мой отец работал столяром, все говорили, что у него золотые руки. А еще он подрабатывал фотографией. В те времена фотографироваться приходилось редко - это было дорогим удовольствием. Папа делал фото для школ и детских садов. По вечерам он закрывался в маленькой кладовке и работал почти в полной темноте, только красный фонарик слегка освещал столик, на котором стояли три коричневые ванночки. Они были наполнены растворами проявителя и закрепителя, а посередине - простой водой. Запах от растворов шел специфический. Это было волшебство: на белом прямоугольнике бумаги медленно выступали силуэты людей и предметов. Папа поочередно брал пинцетом бумагу за уголок и перекладывал из одной ванночки в другую. Если передержать в проявителе фотографию, она чернела, если не додержать - оставалась белесой. Редко мне приходилось бывать в кладовочке, папа при работе соблюдал тишину, работал очень аккуратно.
Землянку для нас папа построил сам. Братья помогали ему, он помогал строиться братьям. Мебель: шкафы, сундуки, столы, стулья - он сделал своими руками, а красивые шторы, покрывала и коврики шила и вышивала мама, одежду нам тоже шила и вязала она сама, за исключением зимних пальто и шапок, их приходилось покупать в магазине.
По нашему двору, огороженному редким забором, ходили куры с цыплятами, кошки, в будке жила собака. За околицей находились огороды, засаженные овощами и картошкой. Но и малина, и смородина, и крыжовник росли у всех. Особенно радовал нас, поселковых детей, зеленый горох. Его растили много, это было наше любимое лакомство. А самое вкусное, что мне когда-либо приходилось кушать в детские годы, это был большой кусок хлеба, смоченный в подсолнечном масле и посыпанный сахаром-песком. Такие куски иногда давала нам, многочисленным внучатам, бабушка со стороны отца. Это была худая строгая старуха, мы боялись ее, хотя она никого из детей не била за шалости.
Сколько себя помню, с раннего возраста я всегда ходила со старшей сестрой Олей. Везде во всех играх мы были с ней вместе. Младшая сестра была на пять лет моложе и не годилась в подружки. К тому же малышка не любила мед, а мед в то время у нас считался роскошью, нам, старшим, мед давали только пробовать. Мама вливала ложкой малышке в рот капельку меда, а та с отвращением выплевывала его. Я смотрела на это с презрением и считала, что сестра глупая.
Наши двоюродные братья и сестры, дети папиной родни, составляли одну компанию, мы играли во дворах друг у друга и на улице в разные игры: в догонялки, в кондалы-закованы, в классики, играли на поленницах дров и на лужайках. А вот игрушек не было ни у кого и никаких, рисовать мы тоже не рисовали - не было карандашей, красок и бумаги. Но зато на всех девочек нашей родни приходилась кукла Лиза. Девочки в порядке очередности могли играть с куклой, качать ее на руках, кормить и пеленать. Примерно одни сутки кукла имела право находиться в доме ее очередной хозяйки. У Елизаветы была пластмассовая голова с нарисованными синими глазами, коричневыми волосами и бантом на макушке, изрядно потертым, тряпичное туловище ей сшила одна из соседок. Простой гардероб хранился в коробке из-под обуви, а сама кукла лежала в прекрасной деревянной кроватке, сделанной руками моего отца.
Мне Лиза доставалась редко - примерно один раз в месяц. Но я терпеливо ждала когда, наконец, на короткое время Лиза станет моей.
Однажды, когда мне было пять лет, получив Лизу с приданым, я так радовалась, что не захотела делиться куклой с сестрой, ведь кукла была дана именно мне. Сначала я унесла ее домой, а когда на улице никого не было, вынесла ее, завернутую в пеленку младшей сестренки, в лесок. Посадки тополей и березок начинались сразу за нашим домом, густой подлесок скрывал тонкие тропинки вглубь. Пробравшись подальше через кусты, я нашла маленькую полянку, уложила Лизу и насобирала веток. Из них построила шалашик, покрыла его травой. Получилось очень уютно! Внутрь постелила тряпочки и уложила куклу спать, а чтобы она покрепче заснула, спела ей песни, которые слышала от мамы. Я увлеклась и забыла о времени. В какой-то момент я поняла, что я уже давно тут, и испугалась - вдруг мама ищет меня по поселку! Забирать Лизу из ее нового домика я не хотела, ведь моя любимая дочка только что уснула. К тому же я представила себе, что увидев меня с куклой, кто-то из девочек скажет: "Хватит уже! Наигралась! Отдавай Лизу следующей девочке!"
Мое сердечко отчаянно билось, когда я уходила с полянки. "Я ведь не надолго. Скоро вернусь, только пообедаю и назад!" - думала я
Я появилась дома как раз вовремя: Оля уже сидела за столом, нетерпеливо постукивая ложкой, мама разливала суп по мискам - без супа мы не обедали.
-Где так долго была, попрыгунья? - спросила мама.
Обычно мы с сестренкой играли в соседских дворах, и мама не интересовалась, где и что мы делали. Но у меня был такой загадочный вид, что мама обратила на это внимание. Раньше мне не приходилось врать, но тут впервые в жизни я придумала:
- У Эльвиры. Ее мама пустила меня покачаться на качелях.
Единственные в поселке качели были предметом зависти всех поселковых ребят, но родители аккуратной, замкнутой девочки Эльвиры очень редко пускали детей во двор покачаться, чтобы не испортили вещь.
-Ах, вот что! То-то я смотрю, ты заговорщица такая сегодня, - улыбнулась моя молодая красивая мама.
Мне стало очень стыдно, но не могла же я предать мою Лизочку! Тут обиделась Оля.
-Почему ты без меня ходила качаться на качели? - в упор спросила она.
Я растерялась, не знала, что сказать, ведь ссориться с сестрой я, конечно, не хотела. Я густо покраснела и промолчала.
-Тогда я тоже без тебя пойду к бабушке! - решительно сказала Оля.
А к бабушке мы всегда ходили вместе. Но и тут я ничего не сказала, ведь в лесу меня ждала Лизочка с синими глазами.
Быстро пообедав, я выскочила во двор. Под ноги бросилась любимая курочка-пеструшка, шугнув ее, я поспешила по знакомой тропинке в лесок. Продравшись сквозь кусты, с радостью увидела свой шалашик.
-Лизочка, доченька, я иду!- подбежала я к нему и заглянула внутрь. К моему невообразимому удивлению в кроватке куклы не было. Просто не было! Сложенная пеленка хранила след ее тела.
Я долго не могла оторвать взгляд от кроватки.
Что такое воровство, я знала. По краю поселка пролегала асфальтированная дорога к заводской проходной, по ней шла рабочая смена - много разных людей. Поэтому хозяйки ведра и половики на заборы не развешивали. По рассказам взрослых, я знала, что в августе пятьдесят третьего года многих выпустили из тюрем, амнистировали не только политических заключенных, но и уголовников всех мастей. Тогда много воровали в поселковых домах, выкапывали картошку на огородах, уводили коров и коз из сараек, уносили куриц. Потом волна воровства схлынула, но временами все равно у кого-то из поселковых уводили скот. У моих родителей пропало две козы, у нас долго потом не было своего молока, это я помню.
Первая моя мысль была: бандиты украли! Но зачем сердитым дядькам старая тряпичная кукла? Нет, бандиты не могли взять, они в игрушки не играют, значит, кто-то из девчонок случайно оказался на полянке, увидел драгоценную куклу и не удержался - взял чужое. Тогда в своей личной жизни я встретилась с безобразием воровства впервые. Размазывая горькие слезы, в обнимку с Лизочкиным приданым и детской пеленкой, я побрела домой.
Я не знала, как теперь скажу всем, что Лизочки больше нет, и все девочки нашей родни остались без куклы, как я признаюсь маме, что я солгала про качели, но больше всего мне было жаль Лизочку. Ее глупые вытаращенные глаза я вижу до сих пор перед собой. Скоро я стану бабушкой, а мне и сейчас жалко славную куколку, единственную за мое дошкольное детство. Кто это сделал, навсегда осталось загадкой, дальнейшая судьба Лизы неизвестна. Девочки долго горевали, а меня хотели побить.
В детстве я не наигралась с куклами. А вот будучи уже мамой, я играла с дочкой с куклами Барби. Дочка родилась последней, мы ее баловали - покупали игрушки, к тому же гости все время приносили кукол в подарок и знакомые отдавали кукол своих выросших дочек. В одно время у нее было сорок девять кукол Барби, не считая других лялек. Всех она звала по именам, рассаживала их на ковре кругом и играла с ними часами, переодевала, кормила и беседовала с ними. Раз они были ее дочками, то я приходилась им бабушкой, и поэтому меня допускали заниматься с ними. Ни одна из них не потерялась, и никто ни одну не своровал у моего ребенка. Поэтому дочка не потеряла веру в справедливость до сего дня.