Лизочка навзрыд плакала в аэропорту города Гановера. Она не замечала пестрой толпы, которая, сочувствуя, медленно обтекала ее со всех сторон. "Ах, нет же, нет ..." - только и приговаривала она, сжимая и комкая в руках мокрый платочек. Яркие витрины тысячами солнечных зайчиков посылали ей свои сладкие приветы, блестящие тяжелые самолеты прямо в уши напевали о далеких странствиях, апрельское утреннее солнце нежарко колыхалось в огромных стеклянных переходах. Женщина не воспринимала ничего - она плакала.
Лизочка, невысокая, ясноглазая шотенка, работала учительницей начальных классов в большом поселке недалеко от Семипалатинска в Казахстане, ее муж, Виктор, мускулистый крутолобый брюнет - таксистом, у него было полно знакомых в поселке. И хоть она была уважаема за долголетнюю, добросовестную работу в школе, и дети ее повзрослели, но знакомые звали ее просто Лизочкой, это было так естественно для всего располагающего к доверию облика. Уже после первых фраз с Лизочкой любому становилось понятным, почему маленькие ученики так самозабвенно любили ее, и, вырастая, не забывали. Людям всегда хотелось сказать ей что-то хорошее, чтобы она улыбнулась.
Еще в самолете Лизочка продолжала тайно надеяться, что Виктор согласится поехать к ее отцу, а не к своей родне: ведь муж же, двое детей нажили, ведь Германия все-таки, надо начинать все чуть ли не с нуля, а отца-то не бросишь одного, не старые перчатки. Ах, эта новая жизнь! Мысли о ней страшили Лизочку, она боялась загадывать вперед.
В самолете она летела впервые. Все нравилось ей: безграничность неба, белые полосы облаков, зеленая земля и безмерность моря. Улыбчивая стюардесса предлагала еду и напитки. Сын, сидевший рядом, совал ей орущие наушники, а дочь весь полет проболтала с ровесницей-соседкой. Муж дремал. Она смотрела на знакомое, усталое его лицо и ясно сознавала, что ничего нового от него она уже не услышит, никогда ничего другого не может быть в принципе. Все те же споры, упреки, те же закатанные, как шарики, слова...И надо снова копить деньги, снова варить, кормить, мыть, чистить и слушать надоевшее бахвальство, пустые рассуждения и вечные поучения. Раздражение, такое обычное, как сама жизнь, охватило ее. "А все же не одной хлебать чужие харчи," - подумала она и взяла с колен мужа газету. "Казахский рабочий" сообщал о забастовке диспетчеров, о передвижках в правительстве, о причинах задержки заработной платы. Начало девяностых, разброд в стране... Пробежав глазами по заголовкам, она вздохнула. "Нет, не согласится!" - екало сердце в тяжелом предчувствии.
Лизочка с мужем и двумя детьми, как и многие семьи казахстанских немцев, переезжала жить в Германию на родину предков в надежде на лучшую жизнь. "Обживемся, где наша не пропадала!" - подмигивал Виктор. -Не все в навозе копаться, пора Европу покорять, пока есть чем!"
Лизочке жалко было своего дома, который они с мужем строили сами. С таким трудом поднимали стены, ставили крышу! Лизочка заправски штукатурила стены. Вместе с мужем налаживали хозяйство, работали в огороде. Сначала доченькины ножки затопали по половицам, потом сынок загорланил в дому. "Хозяином будет, весь в папку!"- хвалился Виктор, но Лизочка видела, что мальчик растет добрым, открытым, только внешне похожим на отца. "Светлячок ты мой ласковый," - прижимала она горячее тельце. Детьми и жила. Все успевала Лизочка, болеть некогда было. Мать умерла вскоре после Лизочкиной свадьбы, отец женился, жил замкнуто, никогда ни на что не жаловался, Лизочка сама догадывалась, как нелегко ему со сварливой женщиной. Мачеха уехала к детям два года назад, так и оставшись чужой для Лизочки. Отцу было почти семьдесят, когда он засобирался в Германию. "Поеду... Хоть умру там, ведь сам я немец." Викторова родня снималась с обжитых мест и селилась кучей под Мюнхеном.
Однажды вечером, устав от повседневной работы, Лизочка вышла на крыльцо. Мысли покатились по накатаной колее. " Виктор опять подработку нашел - поздно, а его все нет. Копит, мало ему, а где они - деньги? С инфляцией в сбербанке сгорели, запил со злости, работу бросил. Потом снова - работать, копить. Теперь без толку в заначке пролеживают. Экономит на мелочах, за пятнадцать лет совместной жизни золотых сережек не подарил! "
Ночь завороженно смотрела на Лизочку тысячами блистающих звезд, из огорода несло сыростью, пахло землей и помидорным листом - после школы Лизочка пасынковала помидорные кусты. В сарае шумно вздохнула корова, прогоготали гуси. Издалека послышались чавкающие по грязи шаги. На окраине поселка в такой час звуки разносятся по всей округе. В ворота брякнуло кольцом.
-Это я, Лизочка, - отец выглядел взволнованным и каким-то растрепанным.
-Что с вами, папа? Случилось что?
Отец подал конверт. В свете звезд странно и чуждо высветился обратный адрес -"Deutschland".
-Папа, как же вы одни-то?
Рука у отца такая легкая и теплая. Он погладил Лизочку по голове, словно девочку маленькую.
-Уеду, милая. Не тебе рассказывать почему. Вот и брата троюродного повидаю, познакомимся на старости. Поди, у него другая жизнь была. Поможет поначалу, а нет - всяко дотерплю до твоего приезда. Не помру без тебя, обещаю. Ты уж дочка, как хочешь делай, я в твою жизнь никогда не вмешивался, только знай, дождусь я тебя. Никого у меня кроме тебя нет, - у отца перехватило горло.
Лиочка понимала, что у него не хватает мужества говорить о Викторе, и была благодарна отцу за это. Она прижалась лицом к рубашке, которую сама же и стирала, и вдыхала родной запах, не замечая, что рубашка на груди стала мокрой.
К зиме отец уехал. В поселке к его отъезду относились по-разному. Соседка, что жила через плетень, вытряхивая золу из- ведра в огороде, громко крикнула Лизочке:
-Что, отец с родины уехал? Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит!
Лизочке хотелось спросить: "Какого волка? Кто кормил? И когда кормил?" - но она промолчала. Многие люди находили отъезд нормальным явлением, они стали привыкать, что с открытием государственной границы, народ разъезжается кто куда может с отравленной военным полигоном семиполатинской земли. Некоторые откровенно завидовали. В учительской на перемене завуч при всех громко спросила:
-Ну, Елизавета Эдуардовна, планировать вам уроки на следующий год? Еще не едите? Что вам в глуши нашей тут делать? О чем родственники пишут? Как устроились? Там это быстро...
Лизочке хотелось сказать: "Я родилась здесь и за всю жизнь ни разу никуда не съездила". Но она опять промолчала.
Дома дочка вечерами рассматривала атлас мира, разыскивала Париж, Рио-де-Жанейро, Карибские острова. Лизочка жила как на автопилоте, ежедневные события перестали интересовать ее, она ждала чего-то глобального. Муж, читая письма тестя, темнел лицом: "Козел старый! Уже в новой квартире оттягивается... А мы тут все навоз пинаем!" Каждый день он сам открывал почтовый ящик, запрещая другим это делать. Его родственники присылали письма, хвалились жильем и машинами, некоторые уже работали, но о работе писали мало.
Ранней весной пришел, наконец, вызов. Виктор не спешил растолкать нажитое добро по людям. По выходным он брал по договоренности с начальником смены машину и ехал на базар. Допоздна простаивал там, торгуясь за каждую мелочь. Покупателя на дом и на своего красного "Москвича" он нашел задолго до вызова. Взял хорошую цену и заключил договор, что будет до последнего жить своем доме. Лизочка слушала страшные рассказы, как бандиты убивают русских немцев за деньги перед отъездом в Германию, она боялась рэкета, криминала и всех подряд. Но Виктор не боялся никого.
-А пусть приходят за моими кровными, у меня для них угощение припасено!
В сенях у него лежал смазанный обрез.
-Вот этими руками нажито. Не гоже бросаться нам добром, не дети миллионеров... Нам с матерью никто ничего задарма не давал, все горбом заработано. Ты вот так сумей, - поучал он сына, сидя за столом после работы.
Он выпивал свою "законную" стопку водки, смачно закусывал домашними соленьями, огурчиками с хреном, помидорами с вишневым и смородиновым листом, квашенной хрустящей капустой. Борщ он любил горячий и густой, "чтобы ложка стояла", а мясо - чтоб было хорошо проваренным и без прожилок.
Теперь он стоял рядом и смотрел на нее презрительно и властно.
- Хватит реветь-то, не в сарайке у коровы, людей бы постеснялась! Сказал, поедешь со мной в Мюнхен, значит, баста! А твоему старому хрычу давно пора копыта отбросить, порядочные люди и не живут столько!
К толпе русских немцев, прилетевших самолетом, подошел румяный немец из переселенческого лагеря Фридланда и стал выкрикивать фамилии по списку. Русаки, высовывая головы из-под груды чемоданов, мешков и сумок, поминутно одергивая детей, боялись пропустить свою.
Виктор подхватил тяжелый чемодан, туго перевязанный ремнями.
-Мы поедем к отцу, - прошептала Лизочка.
-Смотри, пожалеешь, да поздно будет...
Дети энергично обсуждали достоинства многочисленных машин - им было не привыкать к сценам между родителями, а вот великолепие блестящих "иномарок" было им в новинку. После почти пятичасового сидения в душном салоне самолета они с радостью впитывали в себя яркие краски витрин аэропорта, разнообразие лиц и одежд, как будто чужую, но знакомую речь.
-Упустишь мужика, останешься одиночкой с двумя детьми! А такие, как я, на дорогах не валяются даже в Германии!
Лизочка перестала плакать, будто заснула стоя. Виктор насмешливо ухмыльнулся, кивнул в сторону детей:
-Денег с меня не получишь, не мечтай! Твоя инициатива развода!
Лизочка отрицательно покачала головой.
-Ну, делай как знаешь... Поклонишься еще! Посидишь без копейки да без мужика! А сейчас шевелись, вызов на семью записан, документы все у меня, тебя без бумаг не то что в автобус - назад на родину не пустят! - Виктор, не оглядываясь, направился к автобусу.
Он забрасывал раздутые чемоданы в огромное пузо автобуса, и во всей его повадке сквозило: " Мои чемоданы. Мои деньги. Сам себе хозяин теперь!"
-Кончай лопотать, шеф! Трогай, наши все дома! - громко пошутил он.
Лизочка не могла поднять глаз на мужа. Так, смотря себе под ноги, она двинулась к раскрытой двери автобуса. Дети занимали свободные места.
Автобус выехал на автостраду, помчался по ровной широкой дороге к месту назначения.
Устроились в общежитии, народу было много. Поток приезжих из бывшего Союза ширился. Виктору и Лизочке с детьми выдали постельное белье и талоны в столовую. Хотя супруги еще лежали в рядом стоящих кроватях, но глубокую трещину в их отношениях чувствовали и дети и окружающие. С раннего утра начались походы по кабинетам. Нужно было заполнять бланки различных документов. Казалось, это никогда не кончится.
Через пять дней их перевезли в транзитный лагерь Унна-Массен в небольшом городе Хамме. В этом лагере царили другие порядки. В небольших уютных домиках расселяли в комнатах, по три семьи на кухню. Посуду и постельное белье выдали сразу по приезду. В бухгалтерии получили деньги на питание, одежду выбирали в социальном магазине. Огромная территория была обнесена забором, но ворота не закрывались, и в любое свободное время приезжие гуляли по улицам города. Одинаковые, почти игрушечного вида домики, окруженные молодыми деревцами, составляли контраст двум огромным зеленым зданиям социального обеспечения, которые своей солидностью возвещали всякому о важности порядка в документах. А заполнять документы люди ходили с раннего утра до пяти вечера.
Стоя в очередях к разным кабинетам, Лизочка знакомилась с новыми людьми. Все открыто рассказывали свои истории, были готовы помочь друг другу при заполнении анкет, понимая, что сидят в одной лодке. Эта душевная близость с говорящей и колышущейся массой людей не давала Лизочке думать о личном одиночестве, вскоре ожидающем ее. Она услышала столько всяких историй, что будь она писательницей, хватило бы описывать их до конца жизни. Когда встал вопрос, в какую землю ехать, Виктор и Лизочка указали разные области - он к своей родне, она - к отцу. Их посылали из кабинета в кабинет, где они объясняли, что вместе жить не будут, убеждали чиновников уступить их просьбам. Люди, приехавшие в одно время с ними, уже давно были распределены, а они все заполняли бумаги. Лизочка делала это с терпением учительницы, Виктор же открыто нервничал и горячился. Знания языка хватало обоим, и желание расстаться было обоюдным. Во время преодоления бюрократических препятствий, супруги даже стали единомышленниками., они перестали ссориться, каждый смотрел вдаль и видел новую жизнь абсолютно свободной от всего прежнего. Эта жизнь звала и манила радостью, обещала неиспытанные наслаждения и вечную жизнь под солнцем.
И хотя погода в основном была серая и дождливая, но воздух свободы и вот-вот исполненных надежд, расширял легкие и кружил голову. Все казалось свежим, как распустившиеся листочки на деревьях, как анютины глазки на газонах лагеря. Этим же воздухом дышали и дети. Развод родителей казался им продолжением изменяющегося вокруг мира. Четырнадцатилетняя дочка вникала во все мелочи быта на новом месте, сын же философски рассуждал о глобальном.
"Это теперь моя земля, - думала Лизочка. Радостное воозбуждение, охватившее ее по приезду, не проходило. - Все само собой устроится к лучшему. Скоро увижу отца! При первой возможности куплю себе золотые сережки!"
У женщин, сидящих в кабинетах, в ушах красовались золотые сережки, на пальцах кольца с камешками и без. Золото имело странный светло-желтый цвет, вроде не золото вовсе, а поддельные побрякушки, но они все равно нравились Лизочке. Многие женщины, из приезжих, носили золотые украшения красноватого оттенка - союзное золото. Лизочка замечала формы колечек, сережек и медальонов, мысленно примеряя всю эту красоту на себя. Уж теперь никто, никто не будет укорять ее за расточительность!
После месяца хлопот, однажды в полдень, Виктор зашел на кухню. Три хозяйки, стоящие у плиты, одновременно повернулись к нему.
-Уезжаю! Мой автобус на юг Германии идет через полчаса. А ты, Лизок, оставайся. За тобой приедут! Скоро теперь! Все как договаривались... Иду складывать вещи! - громко, чтобы все слышали, проговорил Виктор.
-Будь счастлив! - Лизочка не отвела глаз.
Твердые шаги удалились.
-Подумай сто раз ! - загалдели соседки. - Мужчина видный, хозяйственный, отец твоих детей. Развестись всегда успеешь. На новом месте одной приживаться ой как трудно будет!
Лизочка за много лет привыкла скрывать раздражение при чужих, нервничая в душе. Но на этот раз она сознательно остановила себя.
"Стоп, не только жизнь другая - я другая! - сказала она себе и почувствовала, что сила, заполнявшая ее в последнее время, не ушла из сердца. Лизочка перевернула оладьи на сковородке и с улыбкой сказала женщинам:
-Не пропаду! И одна не останусь! Лизочка вернулась в комнату только когда за Виктором захлопнулась дверь.
Вокруг валялись вещи, а сумки, в которой хранились деньги за проданный дом и машину, не было. На столе ничего не лежало. Лизочка тихонько опустилась на кровать, обняла подушку и заплакала. Она плакала о тех годах, что прошли, о тех заботах и делах, что остались без признания мужем. Но вот о себе, теперь одинокой и бедной, она не плакала. Надежда на новое счастье себе и детям, светила ей звездочкой на небосклоне развода.