Жила-пила на заимке у Алапаевска старушка Магафоновна. Ее все Синюшкой звали, да вовсе не за глаза.
Из скотины держала козлика драного, себе на радость. К старости на холодец.
-За что я вас животИн люблю, - говаривала с утра хвОрая бабушка козлику, - за то, что не пьете.
Козлик, вроде собачонки какой, целый день за бабкой бегал, в ремесле помогал - не смотри, что малой. Промысел у старой был - банки-бутылки добывать да намывать.
Так и он старается - копытом банки плющит. Вот и заклепал копыто в банку - пять мужиков снять не могли. А рожки у него непременно в перьях бывали. Спит-ворочается по подушке. Все наволочки в доме эдак рожками изодрал. Так и прозвали его Чингизгук-Серебряное копытце.
А бабка первым мастером в округе слыла - так ходко дело шло. Она и детскую тележку приспособила: возит, позванивает хрустальным звоном - весело так. Бывалоча, цела артель из горы столько не добывала, сколь она за раз сдавала.
Да токма случился указ - запрет на алкоголь-вино в обчественных присутствиях.
Народишко и приуныл в непотребстве: не потребляет ни на футбол-игре, ни на бульвар-культуре. А Синюшке-то разоренье одно, да неустойка. Перво время перебивалась своими запасами с-под кровати. Да бутыль все мелкая шла - парфюм-лафитники, - бросовая посуда.
Стала за козликом приглядывать да примечать, рецепты холодцов выспрашивать да записывать.
Среди ночи вдруг слышит: зацокал козлик банкой, да и говорит строго так, ровно Кашпировский какой:
- Не ешь холодца из копытца, и не пей - скопытисся.
И опять зацокал - на улицу, да и в лес. Синюшка за ним - не одеваясь, потому как не раздевалась. Бежит, торопится, далеко видать, как копытце посверкивает. Привел ее козлик на свалку-золотое дно. Там ишшо при старом режиме кузов меди высыпали самородной в скрапе да платах. Видать работяга какой на заводишко вез, да смена кончилась, где встал, там и опорожнил.
Козлик стукнул копытцем по платам да исчез.
С той поры и стали люди опять бутылки находить по тем местам.