Кричащий Буйвол вышел из пещеры, тихонько поскуливая. Рыжие камни, еще несколько часов назад раскаленные убийственным взглядом Солнца, теперь неприятно холодили босые ступни. Кричащий Буйвол неуклюже поправил набедренную повязку, оставив на ней еще несколько охряных полос, и недовольно сморщился - форель, которую он ловко убил сегодня утром заостренной палкой, теперь, похоже, ожила и весело плескалась у него в желудке. Он отер выступившую на лбу испарину и энергично вдохнул прохладный ночной воздух, в котором пьянящие ароматы лугов у Реки смешивались с мертвящей сухостью пустыни. Где-то неподалеку коротко вскрикнула обезьяна - должно быть, ей приснился дурной сон. Ненадолго стряхнув с себя заботы прошедших дней, он по-мальчишески легко пробежал несколько шагов - так, что ветер заботливо осыпал каменную крошку с бороды, подпрыгнул и присел на корточки у большого узловатого дерева, невесть зачем пробившегося корнями сквозь трещины в слоях кварцита.
Взгляд Кричащего Буйвола скользил по небу, в мягкой черноте которого четко и бесстрастно мерцали звезды. Эти глупые безобидные создания любили резвиться в ночном сумраке, когда огромная хищная рыба-Солнце, уничтожающая все живое на небе и на земле, сама попадала в зубы небесной богини. Но радоваться им предстояло недолго, так как уже через несколько часов богиня вновь извергала из себя раненое чудовище, заливающее своей кровью горизонт. Тогда все повторялось сначала.
Но пока на небе было спокойно и просторно, а на темно-коричневом лице Кричащего Буйвола расплылась блаженная мечтательная улыбка. Смутные желания шевелились в его напрягшемся теле. Давным-давно, еще будучи безмозглым детенышем, он считал, что когда вырастет, непременно превратится в прародителя племени - грозного орла. Он подпрыгивал, судорожно молотил по воздуху руками, но какая-то неуловимая мелочь мешала ему оторваться от земли. Мать и другие женщины, смеясь, награждали его подзатыльниками, но он повторял свои попытки снова и снова, а однажды, скинув тянущие к земле ожерелье и набедренную повязку, взобрался на невысокую скалу рядом с пещерой и взлетел.
Перед тем, как красноватая мгла окончательно рассеялась, он сперва почувствовал надсадную боль в ноге, а затем услышал приглушенный разговор матери со старейшиной. Они, не называя имени, обсуждали, надо ли бросить какого-то беднягу в реку или подождать немного, пока он сам умрет. Мягкий тенорок старейшины звучал веско, убеждающе, тогда как мать трещала без умолку, то и дело срываясь на вопли. Кричащий Буйвол так и не запомнил, кто из них отстаивал какую точку зрения, да это было и не важно. Он выжил, но из-за поврежденной голени толку от него на охоте было немного. Поэтому мечтательному мальчику пришлось избрать себе другой путь. И вот теперь маленькая обезьяна, мечтавшая стать орлом, расписывает огромную статую крылатого предка племени. И поручил ему это не кто-нибудь, а сам новый старейшина!
Кричащий Буйвол довольно усмехнулся. Теперь-то завистники наверняка прикусят свои змеиные языки. И даже Могучий Слон никогда не посмеет повторить свои унизительные измышления о том, что его картины - эти огромные каменные стены, населенные десятками самых разнообразных людей и животных - не более чем бездарная мазня.
- Кричащий Буйвол - пачкун! Пачку-ун! - ревел Могучий Слон, топоча ногами и корча забавные гримасы. - Копье совсем кривое нарисовал! И охотник слепой, целит мимо газели!
Кричащий Буйвол запустил в него куском камня, но Могучий Слон легко увернулся и продолжал насмешливо шлепать губами:
- Сходи в пещеры к востоку, посмотри, как рисует Быстрый Олень! Словно живые фигуры скачут! А у льва даже клыки видны. И глаз. Могучему Слону страшно смотреть было.
- У твоего Быстрого Оленя руки - как стебли больной травы! - зарычал в ответ Кричащий Буйвол. - Наскальный рисунок выглядит гладко, но все - и звери, и люди - пустые стоят. Потому как духа внутри нет. И нравится это только таким тупым корягам как ты!
- Йиху! - насмешливо взвыл Могучий Слон. - Рисунки Быстрого Оленя - красивые. Тьму лун будут любоваться Орлы этими рисунками. А про твои, Кричащий Буйвол, уже через десяток лун никто и не вспомнит! Пачкун! Йиху-йиху! Пачкун!
Это было уже слишком. Разъяренный художник, растопырив пальцы, бросился на Могучего Слона, норовя выцарапать глаза. Они покатились по полу пещеры. Могучий Слон надсадно крякал на каждом уступе, тогда как Кричащий Буйвол не переставал тоненько визжать. Но куда уж ему, хромоножке, было совладать с лучшим охотником племени! Вскоре Могучий Слон сидел на нем верхом и, размеренно дергая за космы, повторял:
- А ну скажи, кто лучше рисует - ты или Быстрый Олень?
- Я! Я! А-аааааа! - кричал обессиленный художник.
Наконец, Могучему Слону стало скучно и он ушел в угол пещеры, лишь изредка бормоча себе под нос что-то про Быстрого Оленя.
Разве посмел бы он так унизить Кричащего Буйвола сейчас, когда сам старейшина признал его заслуги и поручил ему - не Быстрому Оленю! - роспись тотема! Кричащий Буйвол все еще стоял в оцепенении перед старейшиной, не веря своему счастью, а те, кто еще вчера расхваливал Быстрого Оленя, уже с ликованием славили имя хромого художника. Его имя!
Кричащий Буйвол блаженно улыбнулся, вспоминая. Теперь, наедине с собой, он честно мог признаться, что и его порой одолевали сомнения. Он часами, до головной боли, размышлял над вопросами, на которые не мог дать ответ: Сколько времени проживут его творения? Десять лет? Сто? Или, быть может, даже через тысячи лет люди будут рассматривать их, восхищаясь своим далеким предком? А вдруг те далекие потомки, сравнив его наскальные рисунки с рисунками Быстрого Оленя, признают настоящим талантом ненавистного соперника, а от него самого, вложившего в картины всю свою орлиную природу, с отвращением отвернутся?
Тогда им овладевала депрессия и он гневно высекал на стенах и раскрашивал охрой толпы долговязых уродливых охотников. Они выплясывали дикий танец, занося копья над непропорционально огромным буйволом, разевающим пасть в безмолвном крике. После этого ему становилось гораздо легче. Но теперь он уже достаточно окреп, чтобы избегать подобных сомнений. Отныне он будет идти напрямик, а Быстрый Олень останется далеко позади.
Кричащий Буйвол поднялся и аккуратно расправил набедренную повязку. Оглянувшись, он заметил, как из теплой кучи высунули свои верткие головки маленькие белесые червячки. Слепые, но любопытные, они бесстрашно готовились отправиться в путешествие по неведомому миру. Теплая волна нежности разлилась по его груди. Разве не так же все они - и Орлы, и соседнее племя Гепардов, и другие животные - обречены всю жизнь находиться в огромном брюхе гигантской богини, заключающей в себе весь известный им мир? Прикованные к своему клочку суши, они судорожно пытаются понять ее сущность, характер, возраст и намерения. Но мало кто осознает, что изнутри это сделать невозможно. Для них существовал только один выход - вырваться наружу и там, созерцая богиню мира извне, познать ее. И он свято верил, что когда-нибудь его далекие потомки достигнут этой великой цели.
* * *
Котел храпел и дергался, словно издыхающая лошадь. Выпуклая крышка, прижимаемая к нему тяжелыми свинцовыми грузилами, была густо залеплена по краям липким свежим тестом, так что пар не мог вырваться наружу. Монахи, затаив дыхание, наблюдали, как низкорослый прислужник бережно подбрасывал в огонь все новые и новые поленья. Закопченное лицо и торчащие дыбом острые пряди спекшихся волос придавали ему сходство с чертом, а отблески пламени на вспотевшем лбу довершали зловещую картину. Только не было на этом лице дьявольской улыбки, а в широко открытых слезящихся глазах читался страх перед огромным, пышущим жаром механизмом, которому он был обречен слепо прислуживать.
Ансельм из Флоренции мелко дрожал, а пару раз даже украдкой перекрестился. Он уже почти пожалел о том, что дал себе навязать это неприятное расследование. Казалось бы, что может быть легче - организовать по доносу официальный суд святейшей инквизиции, благо странностей аббата с лихвой хватало на обоснование малоприятной церемонии с отрезанием подушечек пальцев. Но нет - этот чудак непостижимым образом ухитрился нажить себе друзей немногим меньше, чем врагов, причем в самых высоких кругах. И вот теперь Ансельм, прибывший в монастырь с деликатной миссией и еще не успевший толком обжиться, неосторожно похвалил блюда, подававшиеся на стол аббата и его гостей. В результате ему пришлось принять чересчур радушное предложение аббата самолично наблюдать за происходящим в кухне.
Наконец, бурлящая сила воды сумела приподнять край тяжелой крышки, тесто лопнуло и поток раскаленного пара с тонким свистом вырвался наружу, чуть не опалив лицо настоятеля. Но аббат, казалось, даже не заметил грозившей ему опасности. Дождавшись, пока повар снимет приготовленную рыбу с решеток, укрепленных в глубине котла, он повернулся к монаху с почти ребяческим торжеством:
- Вот видите, друг мой, сколь велика власть Господня над стихиями! Та же сила, которая повергает грешников в вечные муки огня неугасимого, доставляет нашей братии скромное вспомоществование, как телесное, так и духовное.
Ансельм почувствовал, как внимательно блеснули при последнем слове глаза отца настоятеля. Мороз пробежал по коже монаха - на миг ему показалось, будто аббат смог каким-то непостижимым образом узнать об истинной цели его появления в монастыре - возможно, не без помощи своих странных механизмов.
- Да, и духовное! - подчеркнул настоятель, заметив отразившееся на лице Ансельма сомнение. - Ибо нисходит благодать на добрых христиан во время святой мессы не токмо через речения святых отцов и пение детей - этих безгрешных агнцев божьих, но и посредством сладостных аккордов органа. В неизреченной своей милости Господь нам чудо творит, превращая воздух, насильно гонимый посредством мехов по органным трубам, в чудесную музыку, заставляющую и нечувствительных простолюдинов рыдать над грехами своими, а ангелов - радоваться в горних высях.
Они шли по длинным извилистым монастырским коридорам. Отец настоятель был весел. Он оживленно жестикулировал, ни на минуту не прекращая говорить, а иногда даже смеялся. Это не был смех безумца, но все же Ансельм понимал, что подобное поведение едва ли подобает сану и возрасту аббата. Монах хмурился, отвечал на вопросы уклончиво и односложно, но настоятель, казалось, ничего не замечал. Он размашисто шел вперед, не оглядываясь по сторонам. Порой им встречались рабочие в кожаных штанах и выцветших синих блузах. Аббат приветливо здоровался с каждым из них, а порой и отдавал распоряжения, которые Ансельм, не слишком искушенный в натурфилософии, практически не понимал. И, что было значительно хуже, он совершенно не понимал, какой вердикт ему надлежит вынести о происходящем в монастыре. С одной стороны, суетное увлечение бездушными механизмами, хоть и не подобающее служителю церкви, едва ли было тяжким грехом. С другой стороны, в речах настоятеля физика сплеталась с метафизикой в чудовищный гордиев узел, который ему предстояло развязать. Но, хотя сердцем он чувствовал, что тяжким сернистым духом пахнут эти шелестящие устройства из дерева и металла, ни разу, ни единым словом настоятель пока не дал изобличить себя в опасной ереси.
А аббат все говорил и говорил - о созданной два года назад системе полива, по милости божьей умножающей урожай на монастырских полях, о новых витражах и об остроумной системе нагнетания воздуха при помощи колеса водяной мельницы, благодаря которой для игры на органе больше не требовался изнурительный труд холопов, ранее закачивавших воздух в органные трубы посредством огромных мехов.
Наконец, они остановились у небольшой низкой двери. Отец настоятель долго возился с ней, гремя ключами. Скрипнули ржавые петли и взору Ансельма предстала узкая келья, насквозь пропитанная запахом тяжелого мужского пота. Маленькое слуховое окошко, скорее похожее на бойницу, не могло насытить светом сгустившийся внизу полумрак, и Ансельм с трудом мог разглядеть странное устройство, вделанное в одну из стен. Кожух механизма был вырублен из осины и заклепан грубыми четырехугольными гвоздями. В полуметре от пола из прорези торчала изогнутая ручка. Чуть выше на выдвигающемся металлическом рычаге бы установлен шкив, с которого свисала узкая кожаная лента с десятком узелков, завязанных на равном расстоянии друг от друга.
- Это - самое последнее изобретение, на которое меня сподобил Господь, - проговорил аббат с плохо скрываемой гордостью. Он терпеливо подождал, пока Ансельм не ощупал собственноручно странный механизм. Лишь когда монах обратился к нему с недоуменным вопросом, настоятель продолжил:
- Уже много лет душу мою угнетало одно обстоятельство. Нет нужды пояснять и доказывать, сколь благотворно для души умерщвление плоти, коя есть сосуд зла и источник всех соблазнов. Поэтому многие люди - от простых грешников до святого Антония, да пребудет на нем милость Божья - прибегали к самобичеванию, как по наложенной на них епитимьи, так и по собственной воле. Однако же я не мог не заметить, что различные люди проходят это испытание по-разному. Некоторые, по слабости своей, ударяют себя легонько, едва оставляя след на изнеженной коже. Бог им судья. Но гораздо печальнее для меня лицезреть братьев, нанесших себе в священном экстазе тяжкие увечья, словно безумнейшие из флагеллантов. Во время похорон одного из них я дал обет найти решение и, как видите, Господу было угодно, чтобы его недостойный раб преуспел в этом начинании.
Он взялся за ручку и несколько раз ее резко повернул. В глубине деревянного кожуха послышалось тихое жужжанье - судя по всему, там раскручивался тяжелый маховик. Наконец, настоятель отпустил защелку, удерживавшую шкив в неподвижном состоянии. Рычаг резко дернулся и кожаная плеть с глухим свистом разрезала воздух. Затем рычаг вернулся в исходное положение и все повторилось сначала.
- Машина размахивается с абсолютно одинаковой силой вне зависимости от того, как сильно человек вращает ручку, - настоятель был вынужден повысить голос, перекрикивая ритмичный свист плетки. - Больше - никаких увечий, но и никаких послаблений. Кожаную плеть при необходимости легко можно заменить на вервие, в случае же особенно тяжкой епитимьи...
- Довольно! - не выдержав, рявкнул Ансельм. - Немедленно остановите! Это... немыслимо!
От гнева он почти забыл, что не должен афишировать перед настоятелем свою миссию и выказывать власть, которой наделен. Настоятель беспрекословно повиновался. Гул маховика стих и плеть безжизненно повисла.
- Вы прекрасно знаете, аббат, что курия не одобряет чрезмерных занятий механикой, видя в этом пустую суету и искушение духа, в гордыне своей вздумавшего изменять созданный Господом мир. Не доверяя сладкогласным демагогам во главе с известным вам Роджером Бэконом, защищающим механику хитрыми софизмами, мы милостью Божией проявляем пока известную терпимость. Но вы в греховной самоуверенности вводите механическое искусство, как остро наточенное жало, в самое сердце матери нашей церкви и за это вам неминуемо придется ответить в самое ближайшее время.
- Но ведь это сам Господь научил нас использовать точные расчеты и планы для создания механизмов, призванных спасти погрязший в грехах род людской! - громогласно воскликнул аббат, потрясая костлявыми руками. Словно исчерпав всего себя в этом крике, он беспомощно поник, дав Ансельму возможность высказать все накопившееся возмущение. И только когда тот, запыхавшись умолк, настоятель продолжил свою речь.
- Вы только послушайте, дорогой брат мой, - чуть слышно сказал он. Странной, болезненной и в то же время нежной проникновенностью повеяло от его надтреснутого старческого голоса: "Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; ширина его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей. И сделай отверстие в ковчеге и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай с боку его; устрой в нем нижнее, второе и третье..."
Он говорил медленно, с ангельским блаженством смакуя слова Священного Писания. Его голос шелестел, словно ветер в кедрах ливанских, а числа звучали как безупречно чистые аккорды, слетающие с божественной лиры царя-псалмопевца. И Ансельму казалось, что далеко, за могучими стенами собора, этому голосу вторит орган.
Поздно вечером, вдыхая в гостевой келье уютный запах свежей соломы, Ансельм долго не мог заснуть. Странные видения и мысли одолевали его, мешая обрести долгожданный покой. "Неужели, - размышлял он, - настоятель прав, и все наше мироздание - не более чем сотворенная Богом гигантская машина? Едва родится человек, кидает его судьба между огромных шестерней и рычагов. Обжигает огнем и холодом механизм, производя на выходе, к радости Создателя, святые души, и выбрасывая вниз шлак, обреченный на сожжение в адских печах неугасимых. А если циклопический снаряд разлаживается, на сцене появляется Deus ex machina и все повторяется снова и снова..."
Ансельм кряхтел и судорожно крестился, отгоняя от себя кощунственные мысли. Лишь спустя несколько часов он забылся летучим беспокойным сном.
Проснулся Ансельм незадолго до заутрени от багровых бликов, заполнивших келью, и смутного, утробного гула, прорывавшегося из узкого окна. Наспех надев рясу, он выбежал во двор. Ворота монастыря были наглухо заперты, а снаружи, словно огромный красный червь, колыхалась ощетинившаяся факелами длинная уродливая толпа. В доносах часто упоминалось о нередких народных возмущениях против монастыря, так что монах быстро сообразил, невольным свидетелем чего он является. Тусклые больные лица, отмеченные многовековым клеймом тупой покорности, изрыгали невнятные проклятия. Поодаль два человека на грубо сколоченных деревянных носилках держали тело девочки лет десяти. Ни малейшей отметины болезни либо насилия не было на ней, она просто вернулась с исповеди утомленная, быстро заснула, да так и не проснулась, и это послужило последней каплей для противников злобного чародея, принявшего образ настоятеля монастыря и сживающего людей со свету дьявольскими механизмами.
Сам виновник гнева возвышался над ними, тщетно пытаясь перекричать толпу. Аббат стоял у круглого узкого окошка деревянной пристройки, нависавшей над воротами. В незапамятные времена она использовалась для дозора, а через бойницу защитники монастыря опрокидывали на нападавших язычников котлы с кипящей смолой. Теперь сверху на головы крестьян изливался голос аббата. Будучи столь же пламенным, он безнадежно тонул в реве толпы. Только самые ближние ряды могли услышать его взволнованную, но рассудительную речь о пользе машин для хозяйства, а также физического и духовного состояния людей. Тщетно он призывал их вспомнить, как в годину мора, когда кружки для пожертвований наполняли уксусом, стены монастыря принимали всех страждущих, и чума на этот раз прошла стороной. Тщетно доказывал пользу и богоугодность движущихся механизмов. Ибо рассудительно говорить с беснующейся толпой так же глупо и бесполезно, как бесноваться перед спокойным рассудительным мудрецом.
Наконец, толпа единым махом вынесла вперед человека, изо всех сил расчищавшего себе путь громкими криками и увесистой палкой. Переведя дух, он гордо поднял голову и крикнул вверх:
--
Ты разумно говоришь, аббат! Слишком разумно для священника. Твои слова сковывают наш телесный разум, но дьявол не в силах совладать с христианской душой, ежели только сам ее обладатель не решит предать свою бессмертную сущность врагу рода человеческого. И поэтому, пока разум молчит, мое сердце тебя не приемлет. Ты много говорил о механизмах, созданных тобой и такими же колдунами. Ты даже утверждал, что они станут развивать мою душу, словно в царство Божие способно поднять устройство, состоящее из блоков и шестерней. Но разве можно себя чувствовать венцом творения Божьего, будучи ввергнутым, подобно Ионе, во чрево лязгающего механизма? Они могут приносить добро - или видимость добра, но они чужды нам. А ты... Ты сеешь их вокруг себя как казни египетские. Я вижу, ясно вижу последние времена. Машины повсюду. Они разговаривают, едят, пьют, рожают такие же машины. Они большие как горы и малые, как ресница муравья. Прочные, как стены Иерихонские, и гибкие, словно аспид. Повсюду они, и нет от них спасения...
Его глаза закатились, как у сомнамбулы, речь ускорилась, переходя в несвязное свистящее бормотанье.
- Пустите меня, Железные твари! - орал он, захлебываясь слюной. - Не трожь! Пусти! Верни мне ее! Верни мне мою душу! Она нежная и мягкая, как сердце улитки, и ты раздавишь ее своими блестящими щупальцами!
Взмахнув руками, он упал. Толпа взвыла, слизнула его обмякшее тело и гулко ударилась в ворота. Остроги и самодельные копья забарабанили по окованному железом дереву. Настоятель хотел было что-то сказать, но заостренная палка вонзилась в доски рядом с бойницей и он, сокрушенно взмахнув руками, исчез в глубине пристройки.
Ансельм с ужасом смотрел, как монастырская челядь, еще вчера робкая и послушная святым отцам, накинулась на них. С трудом, невзирая на отчаянное сопротивление монахов, холопы отперли двери и людские толпы хлынули на монастырский двор. Когда первый монах пал на землю с раскроенным черепом, Ансельм наконец избавился от тяжелого оцепенения. Он побежал, неловко поддерживая путавшуюся между ногами рясу. Когда он мчался мимо трапезной, чья-то жилистая рука ухватила его за капюшон. Ансельм по-заячьи вскрикнул и обернулся, готовясь защищаться до последнего, но, напоровшись на острый взгляд настоятеля, беспомощно обмяк в его руках и дал втащить себя внутрь помещения. Он потерял способность мыслить и мог только механически перебирать ногами, когда настоятель с несвойственной столь почтенному возрасту силой и настойчивостью волок его в погреб. Задвинув за собой засов, аббат отдышался, вытер рукавом рясы пот со лба и, размахнувшись, вышиб днище одной из стоявших у стены винных бочек.
- Полезай! - коротко приказал он.
Ансельм послушно сунул голову в темноту между дубовыми досками и пополз вперед, чувствуя, как под руками и коленями дерево сменяется холодным камнем подземного лаза.
Монах и настоятель тупо, механически ползли и ползли вперед. Им так и не довелось узнать, как ворвавшаяся в храм толпа стащила с пульта и убила маленького органиста, пальцы которого до самой смерти продолжали слаженно и беззвучно молотить по воздуху. Они не видели, как истек слезами в жарком мареве огромный монастырский колокол. Не слышали, как один за другим лопались сияющие в отблесках пламени витражи. Когда они выбрались наружу, все уже было кончено.
Его борода, слипшаяся и закапанная слюной, судорожно тряслась.
- А ведь я был почти уверен, что теперь обязательно получится! Да, в первый раз я еще был молод и неопытен, во втором монастыре все погубила чудовищная нелепая случайность, но сейчас...
Он запнулся и всхлипнул, дернув кадыком.
- Столько трудов опять потрачено впустую... Но я не сдамся им, о нет! - аббат поднял голову и в глазах у него блеснули прежние безумные огоньки. - Я начну все сначала. Дойду до кардинала, до папы... А варвары - они заплатят сполна, святая инквизиция обо всех позаботится.
Он криво ухмыльнулся:
- Как ты думаешь, брат Ансельм, не чудесный ли запах жареного мяса так привлекает простолюдинов на аутодафе?
Монах не отвечал, и улыбка настоятеля померкла.
- Я никогда не сдамся, брат Ансельм. - медленно сказал он. - Всемогущему Богу было угодно, чтобы я спас тебя. Теперь ты, подобно Лазарю, родился для новой жизни, для новой борьбы во имя Божие. Я уже не молод, голос мой слабеет и святейший папа все реже и реже преклоняет к нему ухо. Но чудесный снаряд, сотворенный Богом, не может остановиться до самого Страшного Суда. И я, недостойный, до конца своей жизни буду править в нем мельчайшие шестеренки. В этом состоит моя миссия, для этого и только для этого я до сих пор сохраняю свою дряхлую жизнь. И ты должен, ты обязан помочь мне.
Настоятель облизал пересохшие губы и молящим полушепотом прибавил:
- Не так ли?
* * *
Рыбы были повсюду. Длинные и гибкие, подобно змеям, или же плоские, словно раздавленные чудовищной тяжестью, они появлялись из желто-зеленой сумрачной зыби, вспыхивали миллионами отраженных огней и исчезали, уступая место другим. Остроперые морские ангелы летали маленькими стайками в толще воды, не обращая внимания на причудливые тени крыльев гигантского ската. Трусливая морская игла опасливо косилась на пестроглазую рыбу-льва, распустившую свои смертельно опасные перья. Порой рыбы, влекомые странным интересом, вплотную подплывали к толще стекла. Они почти прижимались к ней отверстыми ртами, и тогда их глаза вспыхивали глубоким призрачным светом, а на чешуе отражались стократно преумноженные солнечные системы и галактики. Натыкаясь на границу чуждого им мира, рыбы на несколько мгновений замирали в неподвижности, а затем со спокойной величественностью вновь уплывали во тьму.
Профессор Александр Норман поначалу был решительным противником решения ректората Лунной политехнической академии транслировать в окна аудиторий изображения окрестностей коралловых рифов. Да, конечно, природа человека неумолимо требует наличия окон во внешний мир из любого замкнутого помещения, даже если эти окна совершенно не имеют полезного смысла - к примеру, на космических кораблях. Также понятно, что настоящие окна в Академии недопустимы - однообразный вид мертвой поверхности кратера не может оправдать риска повреждения стекла и разгерметизации. К тому же большая часть аудиторий находилась глубоко под лунной поверхностью. Но пойти на поводу у новомодных психологов, уверенных в полезности для студентов созерцания рыб? Это уже никуда не годилось. Александр смутно помнил, как во времена его детства школьники имели обыкновение считать за окном ворон. Что же произойдет, когда под самым носом студентов будут проплывать сотни разнообразных тварей?
Но его опасения не оправдались. Успеваемость не ухудшилась, и даже ему самому мелькающие за псевдо-окнами призрачные тени загадочным образом помогали обрести сосредоточенность, столь необходимую при обучении его предмету - астрономии.
И вот сейчас занятие подходило к концу. Профессор легко произносил слова, за десятки лет несводимой татуировкой врезавшиеся в извилины. Повинуясь легким взмахам его руки, облаченной в сенсорную перчатку, перед аудиторией возникали огромные изображения галактик. Звезды, похожие на гигантских амеб, протягивали во все стороны щупальца-протуберанцы и послушно распадались надвое, чтобы студенты могли во всех подробностях рассмотреть их раскаленное нутро. Вселенная извергалась из пустоты во время Большого взрыва, бесформенные газовые облака сгущались в звезды и планеты. Мириады космических тел рождались, эволюционировали и рассыпались во прах, чтоб их место заняли мириады мириадов других планет, звезд, созвездий, галактик...
Наконец, последние огоньки бесследно растворились в воздухе. Профессор Норман перевел дыхание и деловито произнес:
- А теперь, господа студенты, я готов ответить на ваши вопросы.
Ряды слушателей закопошились. В такие минуты гораздо легче можно было отличить настоящих студентов от строботов. Молодые люди, преодолевая утомление от продолжительных занятий, позевывали и обменивались несмешными шуточками, в изобилии приходящими по почте с Земли, тогда как внешне неотличимые от людей компьютерные аналоги студентов дисциплинированно сидели с невыключенными конспектами, ожидая, когда же преподаватель объявит занятие закрытым. Именно это их свойство стало причиной угрозы, нависшей над строботами в последнее время. Многие преподаватели непроизвольно отдавали им предпочтение, уделяя меньше внимания студентам-людям. Это нанесло существенный ущерб популярности строботов - электронных подобий и помощников студентов. Они получили широкое распространение относительно недавно, когда посещаемость школ и университетов в земных колониях начала падать. Крошечные группки из трех-четырех студентов чувствовали себя неуютно и испытывали стресс, что дурно сказывалось на успеваемости. Поэтому строботы, всегда спокойные и внимательные, создающие компанию, но не отвлекающие, всегда готовые помочь, но не корчащие из себя всезнаек, оказались практически незаменимыми. И если первые модели существенно отличались от людей мимикой и манерой разговора, теперь уже требовалась большая внимательность, чтобы понять, сделан ли стоящий перед тобой студент из костей и мяса либо из пластика с ДНК-процессорами. Сейчас, в рамках борьбы с негативным влиянием строботов на качество преподавания, тщательно рассматривался проект, призванный обучить роботов всем недостаткам, присущим обычным студентам, так что скоро отличить одних от других можно будет лишь по идентификационным чипам.
- Итак, вопросов нет? - спросил профессор.
- Есть! - донесся нерешительный голос из центра зала. Он принадлежал хрупкой долговязой студентке, лишь недавно начавшей посещать занятия. Профессор сделал отчаянное усилие, пытаясь вспомнить ее имя, но не преуспел. Пришлось прибегнуть к цифровому помощнику. Альма. Альма Вернер. Рост метр восемьдесят два, вес шестьдесят шесть килограммов. Спокойна, на занятиях прилежна. Стробот или человек? Человек или стробот?
- Господин профессор! - голос у Альмы был негромкий, но сильный и упругий - такие голоса особенно любит эхо. - Вот уже много лекций Вы нам подробно рассказываете, что есть Вселенная, какие в ней существуют законы, как она существует и развивается. Вы много раз подчеркивали, насколько функционально она устроена, сколь слаженны и точны механизмы, управляющие ее существованием. Но Вы ни разу даже мельком не коснулись одного маленького вопроса, из которого логически проистекают те сотни вопросов, на которые Вы столь блестяще ответили. Но без этого первичного вопроса, увязывающего их воедино, они остаются беспорядочным нагромождением фактов, гипотез и математических выкладок.
- И что же это за вопрос? - поинтересовался профессор Норман.
- В чем состоит цель Вселенной? Зачем она существует - не как, не где, не сколько времени, а зачем?
Ее светло-карие глаза смотрели прямо в лицо Александра. Казалось, профессор смутился. Он задумчиво уставился в незримую точку где-то над головами студентов и погрузился в недолгое молчание, задумчиво теребя большим и указательным пальцами правой руки кончик своего носа. Наконец, он собрался с мыслями и заговорил.
- Не скрою, я несколько удивлен Вашим вопросом. Я - всего лишь преподаватель астрономии, а подобные проблемы скорее являются уделом философов. Именно в этом источник простоты и жизнеспособности науки: математик и физик идут своей проторенной дорогой к абстрактному познанию, не задумываясь о конечной цели и редко оглядываясь по сторонам, тогда как философ, подобно кроту, волен рыть свою нору в любом направлении. Главное - чтобы искателю было достаточно уютно и пореже встречались ходы, ранее проложенные ему подобными. Если бы физик или математик поступали точно так же, вместо упругой спирали прогресса получился бы смятый клубок, а ученые до сих пор, подобно современникам Платона, спорили бы, отчего огонь горячий, а вода в колодце холодная, и были бы гораздо счастливее, чем теперь. Но я стар, революционных вкладов в науку от меня ждать уже не приходится, и поэтому я нимало не огорчаюсь, что философские вопросы мало-помалу вытесняют из моего сознания точного и беспристрастного научного исследователя, а ученая степень "Доктор философии" становится для меня все более буквальным понятием.
Зачем существует Вселенная? А зачем существуют десятки ей подобных? Как вы все знаете, уже давно доказано, что наш родной шар, наполненный галактиками и сотнями видов почти абсолютной пустоты, не одинок. Десятки различных Вселенных дрейфуют в толще многомерного хаоса, то расширяясь, то сжимаясь, то погибая в ничтожно короткий срок, то сливаясь друг с другом - не так давно было получено эмпирическое подтверждение этого редчайшего феномена. И в каждом из этих шаров простой вопрос "Зачем?" заставляет разумных существ развиваться, создавая громоздкие пласты цивилизаций, и всякий раз ускользает от них. Так осел упрямо бежит за морковкой, подвешенной хитрым хозяином прямо перед его носом. Не огорчайтесь, что догнать морковку нельзя. Если бы когда-нибудь удалось найти окончательное решение этого вопроса, развитие человечества неминуемо бы остановилось навсегда.
С момента своего возникновения люди были склонны приписывать осмысление этого мира силам, главенствующим в их узких персональных мирках. Этим обусловлено развитие человеческих представлений о природе божества, сходное по своему характеру с эволюцией человека как биологического вида. Древнейшие люди чувствовали себя ничтожными песчинками в огромном, дышащем жизнью юном мире. Поэтому они обожествляли слепые силы природы - огонь, ветер, бурю. Но по мере развития их общества в качестве божеств представали уже животные. Поклоняясь силе льва и упорству буйвола, они с гордостью отождествляли себя с этими зверями. Но вскоре растущее желание доминировать над дикой природой вырвало их из привычной сферы обитания, породив несметное количество уродливых правителей мира, представлявших собой гибриды человека и животных. Наконец, людей с шакальими и соколиными головами окончательно вытеснили группы человекообразных богов, знаменовавшие собой обожествление человеческого социума. Люди утверждали (по крайней мере, в своих глазах) собственное господство над миром, но жизнь отдельного человека по прежнему не стоила ничего. Наконец, с появлением единобожия, мы пришли к современному мировосприятию. Ведь каждый из нас, подсознательно или открыто, неминуемо ощущает себя центром своей маленькой Вселенной, ее единственным стабильным звеном, появившимся при ее возникновении и пребывающем неизменно до самой смерти, знаменующей разрушение и конец мира. Мы - хозяева это Вселенной. Все в ней зависит только от нас, хотя далеко не все происходит по нашему желанию. Со временем этот процесс неминуемо будет заходить все дальше и дальше, пока все внешние воздействия и другие Вселенные, проплывающие рядом, окончательно не перестанут влиять на жесткую сердцевину нашего мира. Тогда, наконец, развитие человечества завершится, и нестабильная колеблющаяся система обретет спокойное и устойчивое состояние. Состояние полной неподвижности.
Зачем мы создаем наши Вселенные? Каждый из вас легко может ответить на этот вопрос, и у каждого из вас ответ будет своим, поскольку одинаковых Вселенных не существует.
Что же касается физической Вселенной, существующей независимо от нас с вами, то едва ли у этой холодной абстракции есть цель, если не считать таковой выплату зарплаты сотням ученых, к числу которых принадлежит и ваш покорный слуга. Даже если и допустить существование некоей исходной воли, вложившей в ее создание некий смысл, если поверить в существование этого создания, у ног которого наша галактика свернулась, словно кошка на ковре, для объяснения смысла и цели его самого нам надо будет представить новую, еще большую абстракцию - так выглядит марионетка, управляемая другой марионеткой, нити которой уходят дальше, в необъятную высь. И, поскольку эта цепочка смыслов не может быть закончена, ответа на вопрос "Зачем?" нет и быть не может, его можно задавать только применительно к нашим маленьким, персональным Вселенным. Таково мое мнение.
Профессор отрывисто кивнул, давая понять, что занятие окончено.
Студенты, нетерпеливо поднявшиеся со своих мест, заторопились к выходу. Альма покидала аудиторию одной из последних. В дверях она споткнулась, рассыпав по полу содержимое своей сумочки.
"Наверняка не стробот" - удовлетворенно подумал профессор Норман. Несмотря на то, что руководство Академии упорно скрывало статистические данные, ни для кого не было секретом, что в последнее время занятия посещает все меньше и меньше студентов-людей, которых приходится заменять строботами. И больше всего на свете профессор боялся, что когда-нибудь живые ученики исчезнут совсем, а он даже не заметит этого, продолжая читать свои лекции равнодушным машинам. Останется только он, давно уже впавшее в маразм руководство вымирающей колонии и древние всезнающие рыбы, равнодушно вглядывающиеся через стекло в чуждый им мир.
От грустных мыслей его отвлекла привычная короткая вибрация в области запястья. С возрастом старенький аккумулятор профессора садился все быстрее, и теперь ему срочно надо было спешить в кабинет перезарядки.
* * *
Хрупкие пульсирующие шары невесомо плыли в таинственной игре света и тени. Покой и безмятежность чувствовались в движении этих созданий природы. Покой и безмятежность, поскольку все равноценно и ничто не имеет значения - ни короткий срок их полета, ни переменчивое направление, ни размытая граница с окружающей пустотой. Порой на поверхности того или иного шара происходили загадочные метаморфозы. Многоцветные линии, причудливо сплетаясь на мгновение, порождали странные и прекрасные картины. Что было причиною этом отчаянным всплескам? Рождения и гибель неведомых галактик? Или попытки разумной жизни вырваться из своей родины и тюрьмы?
Наконец, один из шаров вздрогнул и во мгновение ока рассыпался миллионами сверкающих вспышек, вскоре угасших без следа. Его сосед, столкнувшись с третьим шаром, безуспешно попытался слиться, но оба они взорвались пригоршней разноцветных огней. И вот уже только один шар, огромный, живой и величественный, продолжал свой неведомый путь. Но и он бесследно исчез в зыбком мареве.
Ребенок сладко жмурился, наблюдая, как лучи яркого света причудливо преломляются в сердцевине шаров. Он был еще мал и мог себе позволить заниматься такими пустяками. Когда-нибудь он повзрослеет и отыщет более увлекательное занятие - рисование картин, конструирование странных механизмов или, быть может, станет обучать таких же, как он, тысячам интересных и полезных вещей - но только не тому, что так занимало его сейчас.
Когда все шары исчезли в небытии, он еще несколько мгновений созерцал опустевшее пространство, а затем встал и осторожно достал свои нехитрые приспособления. Даже маленькие дети знают, что создание миров требует огромной внутренней сосредоточенности. Он взял пластмассовую палочку с тонким обручем на конце и бережно опустил ее в мыльную воду. Теперь надо было действовать быстро, ловко и решительно. Обруч выныривает из воды, извлекая из хаоса нежную полупрозрачную пленку. Легкое дуновение, взмах - и вот уже новые шары, колыхаясь, плавно набирают высоту.