... Полный вакуум, колышущиеся темные воды, пронизанные золотым светом. Он дарит спокойствие и безмятежность, это так хорошо - ни о чем не думать, просто чувствовать... ощущать... что же? Он медленно открыл глаза: бледные лучи восходящего солнца пробивались сквозь складки занавесей, дубовые панели растекались радужными кляксами... В последние дни то ли от опиума, то ли от изнеможения он почти не испытывал боли, и оставалось только глухое опустошение, сродни неизбывной тоске по жизни, по навек утраченной весне, по... человеческим чувствам? Он не знал ответа, но душа рвалась куда-то, изнемогая в неравной борьбе с томительной болезнью, медлящей сомкнуть стальную хватку, хотя исход был предречен. Снова накатывала отупляющая слабость, выступающая капельками пота на лбу и висках, безумно захотелось спать, и, чувствуя, как темные воды забытья медленно смыкаются над ним, как меркнет пронизавший их шафранный свет, он понял вдруг: в комнате кто-то есть.
Издалека - тихий, мелодичный голос:
- Нильс... спокойно, мой друг, спокойно...
Затрепетав, с усилием приоткрываются веки - около кровати стоит... кто же? он был бы пугающим, пожалуй, если бы не абсолютное спокойствие, исходившее от него опаловыми волнами. Изящный светлый силуэт на фоне перекрестия оконного переплета, бесплотная тень, и кожа бледнее зыбкого света, что скупо струился, облекая в плащи теней. Во внезапно наступившей тишине сердце стучало, как молот, но Абель не сводил глаз с фигуры - кто же это? Мужчина? Женщина? Откуда пришло это существо - из глубин, из беззвездного мрака, из пламенеющего уединения, из ледяной антарктической темницы? А возможно, что оно, танцуя, спустилось с небес, из сферы неподвижных звёзд? Плавный изгиб бровей, тонкий прямой нос с раздутыми, как у скакового коня, ноздрями, мягко очерченный подбородок... только глаза - Другие, о эти сверкающие бездны, отражающие душу, совершенную и драгоценную, как кристалл... пушистые волосы приглушенного серебристого оттенка, словно тронутые пудрой, обрамляли лицо, волнами падая на стоячий воротник сюртука.
"Останься!" - беззвучно шевельнулись губы, и непостижимое создание кивнуло.
- Я буду рядом...
Кто же ты...я не знаю, почему ты рядом, но благодарен тебе. В одиночестве можно сойти с ума, и мне все равно, греза ли ты в утреннем свете или реальный человек, главное - это взгляд, светло-серые омуты вокруг темного пламени рубиновых зрачков под изогнутыми ресницами...
В жизни Нильса не было женщин - мешали застенчивость, робость и почти девическая стыдливость человека, выросшего в протестантской семье, а потом - работа, отнимавшая все дни, необходимость доставать денег, чтоб не умереть с голоду и расплатиться с многочисленными долгами; теперь же он знал, что обречен и не увидит весны. Он смотрел на гостя: было в нем нечто, тревожное, смутное, словно туман все время окутывал хрупкую фигурку, туман, мешающий разглядеть и понять его суть, туман, несущий опасность кораблям в прибрежных водах, и туман, несущий ядовитые миазмы с малярийных болот.
- Кто Вы?
Легкая, как касание крыльев бабочки, улыбка.
- Вы можете звать меня Дженнаро, мсье. Помните, еще в Париже?
Ах да... молодой видам Танкреди, страстно увлеченный математикой - именно он ходатайствовал за Абеля перед Коши, правда, безрезультатно... Они пару раз виделись в библиотеках, и однажды Дженнаро пригласил Нильса на верховую прогулку - тот отказался, постеснявшись собственного неумения держаться в седле, под каким-то глупым предлогом.
И вот теперь - видам здесь, во Фроланде.
Ходили слухи, что сестра видама, юная Джермена, умерла трагически, и с тех пор он взял себе полное имя, слив звучания обоих: Джереммано. Джереммано...
В безднах глаз - признательность, Танкреди очень осторожно берет его руки в свои, не сводя с Нильса пронзительного взгляда, и сияние в душе растет, растекается по жилам, заставляя сердце звучать громче. Понемногу возвращается ясность сознания, Абель приподнимается на локтях.
- Отдыхайте, мон шер. Пожалуйста, не вставайте.
- Зачем Вы здесь?
Легкое пожатие пальцев.
- Чтобы быть с Вами... я узнал о Вашей болезни от Хольмбое, и поспешил сюда. Надеюсь, Вы простите этот безумный жест? Скакал от самой Христиании... ну здесь и снега! В Париже, а тем более, на моей родине, в Провансе, таких никогда не бывало.
Он повел плечом, освобождаясь от теплой тяжести мехового плаща: облегающий бархатный сюртук еще сильнее подчеркивал осиную талию, жабо было облаком невесомых кружев; видам выглядел чеканной статуэткой, которой минутный каприз мастера придал очарование обоих полов, словно для того, чтобы ввести ортодоксального зрителя в недоумение.
Бледные губы изогнулись в едва заметной улыбке.
- Зима здесь отнюдь не длится вечно, Дженнаро... весной зацветают солеры, и воздух становится настолько прозрачным, что можно видеть самые далекие фьорды. А цветы наши хоть и не столь эффектны, как орхидеи или магнолии, но благоухают не хуже... Да, весною наш край преображается...
Весной, которую я не увижу, подумал он, и горло свело судорогой; он закашлялся, ощутив на губах соленый, металлический привкус и поднес платок ко рту, понимая, что там увидит. Танкреди уже был рядом и расширенные глаза полнились сочувствием.
- Друг мой, я могу чем-нибудь помочь?
Нильс быстро спрятал платок, но Дженнаро все же успел увидеть алые пятна.
- Если б я приехал чуть раньше... я бы увез Вас в свое имение, в Низкие Альпы. Там даже воздух лечит - ласковый, теплый, настоянный на ароматах целебных трав и лаванды, хмельной как терпкое наше вино... только б Вы были живы...
- Спасибо... но я хочу умереть на родине, - покачал головою Нильс; его рука по-прежнему была в ладонях Танкреди. - Я знаю... осталось недолго уже.
В прозрачных глазах блеснули слезы, и видам тряхнул головой; несколько упругих завитков упали на лоб и скулы.
- Неужели ничего нельзя сделать? Ведь... - он на миг запнулся, и с усилием выговорил, - Вы... дороги мне, Нильс.
Как сказать? я никогда не думал, что смогу вот так - с налета, как птица, взять и полюбить - за взгляд, за ободок вокруг зрачков, за прилипшую ко лбу прядку волос... Вздор, вздор! ... И - что же сказать? ...
Как запечатлеть в памяти дорогие черты, вобрать, запомнить - и пушистые, отливающие старым золотом волосы, давно не стриженные, обрамляющие лицо невесомыми волнами, тонкие, несколько женственные черты лица и потрясающий глубокий, нежно-задумчивый взгляд серо-голубых глаз, с темным ободком вокруг зрачка, что придавало взгляду особую, проникновенную мягкость. Абель всегда выглядел моложе своих лет, и сейчас, похудевший, измученный болезнью, напоминал шестнадцатилетнего юношу.
- Дженнаро...
- Нет...
Голос видама изменился - словно собственные связки повиновались с трудом, стал нежнее, кротче. Очень медленно Танкреди протянул руку и прикоснулся к щеке Нильса, провел пальцами от челюсти к шее, ощущая бархатистость влажной кожи, тени скрывали его глаза, мелькали на скулах, грудь тяжело вздымалась под волнами кружев; и Абель вдруг понял, что не было никакой сестры, что существо становилось то Дженнаро, то Джерменой по собственному желанию и в соответствии со своими замыслами, понимал удивлявшую прежде мизогинию видама... Он улыбнулся и положил ладонь на плечо создания, ощущая тонкие, словно заполненные воздухом, как у птицы, кости, прерывистый ток крови - она не сводила с него безмолвно вопрошающих глаз, прозрачных, как лед... но разве лед бывает столь ласковым? И... жарким?
Что хотел ее взгляд? Почему молчали пересохшие губы?
- Джермена...
С тихим стоном, она обвила его шею, прижавшись всем телом, дрожа крупной дрожью, затем, метнувшись в сторону, сбросила сюртук, рванула кружева рубашки - Нильс видел совсем близко удивительно соразмерное тело андрогина, замечал чуть припухшую грудь и темный мысик волос к пупку, словно бы создатель так и не решил, кого он желал выпустить на белый свет...
Пепельные кудри струились по плечам, о эти плавные очертания плеч, чуть выступающие ключицы, гибкий торс молодого человека, по-кошачьи, по-волчьи грациозный, переходящий в узкий таз девушки! И по-мужски узкие бедра, стройные ноги древнегреческого эфеба... как возможно такое, и что за злую шутку сотворила природа, смешав несочетаемое, слив противоположности? Странное, противоестественное создание - но это не имело значение, шептала тишина, струясь тенями вокруг двух фигур. Казалось, так должно было быть, и в появлении Джермены не было ничего необычного, словно в видении сна, когда ты не задаешься вопросом, отчего, а просто наслаждаешься невыразимо прекрасными в своем удалении от реальности картинами.
Горячие пальцы... нежное, осторожное прикосновение самыми их кончиками... почуяв руку Абеля, Джермена затрепетала, но не отстранилась. Он гладил ее шею там, где чуть расширяясь, она переходит в плечи, убрав змейки волос. Понимающие, ласковые движения по атласистой коже.
Непостижимое, горькое сладострастие...
Он забыл про болезнь, забыл обо всем, что не имело отношения к Танкреди, ее руки утишали боль, ее поцелуи несли отдохновение - и Нильс снова и снова искал ее ласки, пил рубиновое вино прозрачных глаз в попытке убежать от себя самого... исчез аристократ духа, ученый-математик, исчез непризнанный гений, обреченный на скорую смерть - перед Джерменой был просто человек, из плоти и крови, и она принадлежала ему безоглядно.
Танкреди прижалась щекой к груди Абеля, и он коснулся губами ее лба.
- Ведь это только казалось,... что был счастлив. И ... только кажется, что сможешь точно так же быть счастлив ... снова, всегда. На самом деле это - вечно уходящий горизонт заката, а корабль неминуемо накроет ночь. Я хотел бы... быть счастливым..., но никогда не был.
Глухое рыдание сотрясло Джермену, она крепче обняла Нильса, чувствуя под рубашкой выпирающие ребра; в то время как его руки совлекали ее рубашку и гладили спину, худенькую мальчишечью спину с выступающими позвонками. Она робко поцеловала его в уголок рта, а Нильс слышал частый перестук маленького сердца у своей груди.
- Закрой глаза... - шепнул Абель, и она ощутила его губы на своей груди. Ледяные бастионы, скрывавшие ее душу, унеслись стремительным талым потоком, кровь вздыбилась тысячею языков пламени, в ее душе пылал Рим, пламенем стало сапфировое молчание, замкнуло их с Нильсом в огненный круг.
- Ты... ведь не исчезнешь как морок, Джермена? ... Хотя... даже если это только сон, я безмерно благодарен тебе за то, что ты даришь мне, - хрипло шептал он, в изнеможении откинувшись на подушки. - Джермена...
- Я же сказал - я буду рядом, - почти касаясь его уха губами, ответило странное создание. - Постарайтесь уснуть, мон ами... Вам надо восстанавливать силы. Отдыхайте.
- Спасибо...
Дженнаро-Джермена на мгновение прикоснулся губами к его лбу.
- Это я должен благодарить Вас, мой светлый ангел... за то, что обрел себя, - совсем тихо закончил Танкреди.
А золотые копья пробудившегося солнца пронзали облачные замки...
Надеждам врача на выздоровление Абеля не суждено было сбыться. Нильс слабел все больше и больше. В марте он уже почти не вставал с постели. 6 апреля в 4 часа дня Абель умер.