- Сука ученая, опять дрыхнет, - Хосе пнул Луи, разметавшегося на потертом брезенте. Хотел ударить сильней, но сдержался, развернулся и впечатал в развороте ботинок в бок связанного полицейского. Бедняга-фараон, в отличие от своих сериальных собратьев, оказался не в том месте и не в то время. - Кранты всему, а ему хоть бы хны!
И Хосе, сплюнув в сторону спящего Луи, двинул в челюсть мычащему фараону, как всеобщему козлу отпущения.
- Что случилось, что ты так орешь? - оторвался от чистки любимой игрушки Бенито. Зажав приклад грязными пятками, он единственным глазом вглядывался в затягивающую глубину автоматного дула, будто мог найти там ответы на все тайны мироздания.
- Да, я бы тоже не против узнать, по какой такой веской причине меня пинают армейским ботинком, - изящно прикрывая зевающий рот, приподнялся с брезента Луи. Чёрные глаза глядели на Хосе с лёгкой неприязнью. - Что случилось такого, друг мой, что ты, обезьянья харя, решил меня оторвать от законного отдыха... - Луи взглянул на часы - у него одного в этой компании были часы. - Я же спал всего ничего!
Хосе никак не отреагировал на оскорбление - с тех пор, как его мать уронила его ребёнком с третьего этажа на покрытый битым стеклом асфальт, уродом и обезьяной звали Хосе даже самые черномазые обитатели квартала. Он только сообщил мрачно:
- Пока кое-кто дрых, эта старая сука куда-то свалила.
- Ты уверен? - резко поднялся Луи.
- Когда точно смылся - не скажу, но после того, как ты чуть не потонул. Сначала мы тебя откачивали, потом мы это дело отметили, помнишь? Потом ты дрыхнуть стал, а мы типа дальше отмечать твое спасение, а тут я гляжу - этой старой суки уже след простыл.
У Хосе было только четыре определения для спутников: сука ученая (Луи), сука одноглазая (Бенито), сука легавая (связанный фараон) и сука старая, то есть сбежавший проводник. Еще была Габриэль, но она была девушкой, и потому Хосе называл ее ласково - сучка. Бенито однажды попытался дать ему за "сучку" в морду, но кулаки Хосе быстро убедили и одноглазого, и всех остальных в его праве звать каждого так, как ему, Хосе, заблагорассудится. Больше никто не возражал.
Да и, признаться, правила культурного поведения были малоизвестны этим подросткам, большинство из которых родилось в трущобах. Только Луи, сын влиятельного промышленника, и фараон из небогатой, но "приличной" семьи говорили на гладком языке "чистых" кварталов.
- Чёрт, - пробормотал Луи. - Чего он сбежал-то? Он же даже денег не получил!
- Вот потому, верняк, и собрал манатки, - сказала Габриэль. - Подумал, мол ты утоп, так чё с нами возиться, да? Бабосы твои, у нас голяк.
- Надо догнать...
- Поздновато врубились, - процедил Бенито. - За это время он так учапал - не догонишь.
Луи зажмурился, замычал, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись в смоляные волосы грязными ногтями холёных пальцев.
- Не дойдем, - обреченно подвел итог Хосе.
Снижается вертолет. Лопасти разрывают воздух, гонят ветер; сейчас по разрыву пройдут пули. Они бегут, закрываются от свинца грузным, но уже осунувшимся и похудевшим за время перехода телом легавого, и орут, перекрикивая шум:
- Заложник, у нас заложник!
Вертолет зависает, автоматчик бьёт косыми трассами. Они прошивают фараона и впиваются в рёбра, затылки, колени бегущих...
Бенито рывком поднялся, слепо пялясь единственным глазом сквозь густую листву. Темно и влажно, сыро и тускло. После душного сна стала особенно ясна ненужность этого мешка костей и мяса, который они уже неделю тащат за собой. Никто не будет смотреть на такого заложника; мало ли полицейских; если хотели защититься, надо было брать хотя бы папашу Луи...
Он поднялся, ткнул полицейского в бок. Тот застонал.
- Вставай, тварь, - тихо и отчетливо произнес парень. - Вставай, пока я не размозжил тебе голову. Я буду отрабатывать на тебе удары...
Зевая, приподнялся плотный, тяжеловесный Хосе - несмотря на недоедание, он всегда был крупнее сверстников. Впрочем, в последнее время, когда вождь разрешил брать для нужд революции продукты даром, а для любого фермера эта самая революция обрела особый, жутковатый, но очень наглядный смысл, они почти не голодали. Потянувшись, Хосе выпрямился во весь немалый рост, делавший его похожим на взрослого, и поплёлся к давно проснувшейся Габриэль за порцией завтрака.
По пути он споткнулся о скулящего фараона, пытающегося отползи от Бенито.
- Гы... Не хочешь послужить революции грушей для отработки ударов? А придётся... И попробуй вякнуть! Скормлю Анаконде! - последние слова Хосе произнес с таким выражением на широконосом, толстогубом лице, что было ясно: этот скормит.
- Нет, нет, не надо... - этот полицейский был туп и труслив, и даже пинать его было противно. Хосе подумал, что если бы он был бос, как Бенито, ни за что не стал бы прикасаться к такой контрреволюционной мрази. Но Бенито такие тонкостине смущали: он вошёл в раж, и на тело фараона посыпался град ударов.
- У меня девять детей, пожалуйста, пощадите ради детей и жены!
- Отцепись, тварь!
- У меня трое старших в армии революции...
- А ты их предал. У тебя дети сражаются за свободу и счастье страны, а ты служишь прогнившему режиму, - поднял глаза Луи.
Полицейский заткнулся и скорчился эмбрионом. Надо было его сразу пристрелить, а не тащить за собой, как недоеную корову. Мычит и мычит, курвятина.
Габриэль с неприязнью смотрела на легавого. Взрослые всегда предают. Старик сбежал, пока они вытаскивали Луи, а этот полицейский что, лучше? Не свалит, дай еу шанс? Не приведет по следам других легавых? Если бы поймали не они его, а он их, он бы не колеблясь засунул их в кутузку или даже застрелил при побеге... А мать самой Габриэль, продавшая восьмилетнюю дочь за бутылку виски какому-то толстобрюхому, с перстнями на пухлых пальцах, с коротким изъязвленным отростком... Пять лет Габриэль носила деньги мамаше, пока наконец не спросила себя: да с какого хрена?! Взрослым нельзя верить. Никогда. Но ничего, скоро все будет иначе. Только бы дойти!
Луи путался в карте, уведённой у проводника пронырливым Бенито, и пытался припомнить неразборчивые указания Старика. Пробираясь едва ли не наугад, к концу третьего дня они получили знак, что идут верно. Около сожжённой деревни они натолкнулись на ещё одного искателя приключений на собственный филей. Он был ещё не очень стар, наверное, лет двадцати пяти, но очки и заумное выражение лица делали его взрослым и опасным.
При допросе убедились окончательно, что это враг. Да какой!
- Ну, колись, для чего хотел найти Невозмутимого, - Хосе методично тыкал в тело очкастого горячим прутом. Как мог, так и накалил прут в костре - жаль, не добела. Эту арматурину он таскал за собой в качестве оружия. И было оно пострашней, чем автомат Бенито или метательные ножи Габриэль. А в случае нужды легким движением руки прут превращался в прекрасное орудие пытки многоцелевого назначения: им можно было бить, прижигать пятки, выворачивать кишки, выдавливать глаза или разворотить зад, если предыдущие меры не принесли ожидаемого воздействия.
Очкастый орал, как резаный, но ясности мысли не терял. Тоже был одержимый идеей, как они, но в другую сторону.
- Сволочи! Убивать вас надо! Убивать!
- Зачем ты хочешь найти Скалу Невозмутимого? - Хосе говорил негромко и скучающе тыкал прутом в голый живот врага.
- Мерзавцы! Вы не понимаете! Вы идете к Анаконде, который заглатывает вас, как удав! Вся страна пылает... Это надо остановить! Это надо остановить!!!
- Ты будешь просить у Невозмутимого поражения революции?! - дошло до Хосе.
Он задохнулся. Габриэль вскрикнула. Даже Луи, изучающий карту, обернулся и неприязненно посмотрел на очкарика. Вот оно как, получается. Невозмутимый сам по себе - скала скалой, но от того, в чьи руки попадет... В своих руках уничтожит чужих, в чужих руках - своих. Все просто и логично. Надо же, какой коварный кусок скалы... С ним они могут победить. И благодаря ему же - проиграть.
Весь вопрос в том, кто найдет первым.
Луи кивнул, подтверждая приговор. Бенито встал и резко, прикладом ударил в зубы врагу. Тот забулькал, засипел, захлебываясь кровью и вбитыми в глотку осколками эмали и дентина.
- Погоди, не умирай! - закричала Габриэль, подскочила к парню и двумя чётким ударами кулачка разбила ему очки. Бенито подошел, аккуратно снял оправу, стараясь не стряхнуть держащиеся на соплях остроносые стекляшки, и аккуратно втолкал разбитые очки контрреволюционеру в зад. Судя по стонам и надрывным хрипам, враг был еще немного жив. Но недолго, к вящему разочарованию Габриэль. Она только-только вошла во вкус.
Луи опять сидел, отвернувшись, и изучал карту. В подобных случаях он оставлял все необходимые и целесообразные в военных условиях действия на усмотрение товарищей. И только один человек из компании, будто спохватившись, закричал в ответ попытки Габриэль впихнуть очки поглубже в недобитую жертву:
- Да что же вы делаете, изверги! Оставьте его, оставьте его...
Полицейский полз, извиваясь в траве, понимая прекрасно, что очкарику уже не помочь. Полицейский совсем не был брав и неустрашим, как в сериалах, что демократично показывают дешевые ящики в лачугах и плазменные - в современных квартирах. Бенито с удовольствием засадил ему босой ногой в бок.
- Куда ползёшь, легавое чмо?
Полицейский заплакал.
- Звери, что же вы делаете... что вы делаете... трое моих ушли к этому... такие же, как вы... к вашему вождю... дочка, два сына! будь он проклят! будь про!..
Бенито поднял автомат и пустил очередь в фараона.
- Все равно не пригодится, - заметил он.
Зрачки напротив поглощали её взгляд, впитывали по капле волю, растворяли в сладком небытие; стук пульса бился и гипнотизировал, лишая мысли. Она любила его, а он любил её, и убивал, втягивая и притягивая, обвивая скользкими кольцами, стискивая в объятьях и нашептывая на ухо сладкое и дурманящее...
Он был взрослым. Змеиное тело спиралями покрывало ступени древнего храма, переплетаясь с лианами, и не было понятно, где начинает он и где кончаются джунгли. "Не ведь ему, не верь, не верь, не верь", - шептало сердце; "Неверьневерьневерьневерьневерь!!!" - захлёбывался разум. А зрачки втягивали водоворотом и Габриэль, расслабленная, легла в кольцах и спросила:
- Ты меня хочешь?
Раздался негромкий смех, потонувший в бархатной влаге окружавшей ночи.
- Я не сплю с детьми, которых убиваю, - ласково прошептал он.
Габриэль раскрыла глаза. Ночь уходила, туманные испарения поднимались сквозь густую листву к посветлевшему небу. Габриэль столкнула с бёдер чью-то голову, встала, начала готовить скудный завтрак. Заботясь о мальчишках, она чувствовала себя старшей сестрой, а иногда - совсем взрослой. Это её пугало.
Взрослым они не верили. Взрослые только и делали, что предавали: как очкарик, пытавшийся предать Родину, как этот тупой полицейский, как бросивший их проводник, наконец. Проводнику было за тридцать, на лицо его падали стальные пряди вперемешку с пыльно-рыжими. Конечно же, он казался им глубоким старцем. Честные столько не живут.
Взрослые загоняли их в приюты, где плохо кормили, били и, бывало, продавали плохокормленные тела телам богатым и пресыщенным жизнью. Взрослые устраивали на них облавы. Взрослые стреляли в них из санитарных соображений. Взрослые - это те, кто выжил и устроился в этой жизни. Те, кто не устроился, редко жили слишком долго. Они болели сифилисом, подыхали от передоза, гибли в поножовщине или в тюрьме, попавшись с несколькими граммами героина - тогда как владельцы наркокартелей никогда не попадались, ведь они были взрослыми. Те, кто выживал вопреки, тоже становились взрослыми - грабителями-сутенерами или главарями уличных банд, и точно также предлагали, как товар, их, мелких - зарождавшихся и копошащихся, как вши, в цветных трущобах перенаселенных кварталов. Неудивительно, что революционная армия Матиуса-Анаконды состояла из молодых. Из очень молодых ребят.
Они текли со всей страны под знамена своего обожествляемого лидера.
И Луи, сын богатых, очень богатых родителей, тоже был юн, и слишком близко принимал к сердцу общественную несправедливость - хотя ему-то место в Гарварде было обеспечено самим фактом рождения. Но он чувствовал сердцем неправильность мира, и потому в самые ответственные минуты жизни разговаривал фразами, пафос которых сделал бы честь любой из нелегальных газет:
- Когда мы найдем Невозмутимого, мы поможем Анаконде задушить американских прихвостней! Мы возьмем камень и отнесём его вождю! И наша страна станет свободной, счастливой и богатой!
В недетских глазах его спутников сияла детская вера. Так по всей стране светилась надежда в черноглазых взглядах, курками безмолвных просьб взведенных на смуглолицых Мадонн. А для них, посвящённых, весь мир сосредоточился в обломке скалы, охраняющем счастье для всех и даром.
Луи снился Невозмутимый. Он был такой же, как на фотографиях: застывший в анабиозе представитель чужой расы. За спиной высился громадой странный корабль, прорывающий пространство. Он был богом, он владел непостижимым, он мог им помочь. Он мог помочь им и Анаконде, а значит - помочь стране, помочь людям, помочь земле, которая всех их родила...
Луи мечтал. Мечтал во сне, как революция победит, как он вернётся к Невозмутимому с экспедицией, как разгадают они загадки вселенной, как возродят заснувший корабль, и полетят к звездам...
Около реки, близ моста, к которому шли, ориентируясь по карте, которую одноглазый предусмотрительно спер у проводника, они его и увидели. Старик не пытался скрываться, но автомат недвусмысленно направил в сторону приближающейся группы. Заметил он их издалека и теперь, усмехаясь, поджидал "туристов". Хосе сдержал Габриэль, уже выхватившую из-за пояса нож.
Проводник кивнул, жестом приглашая подойти поближе. Когда их разделяло с десяток шагов, спросил:
- Луи выжил? Надо же! А я думал, всё конец ему в мутной реке...
- Конечно, и драпанул - решил, что плакали твои денежки! - взорвался Бенито.
- Ладно, успокойся... раз наш финансист жив, я таки проведу, - сказал Старик - Надо же... с такой высоты, да при такой фауне в речке - и уцелел... Молодец.
Он покачал головой собственным мыслям.
- Хорошо, раз он выжил, я свои обязательства выполню. Но я бы хотел сначала увидеть чек. А потом я проведу вас самым безопасным путем.
- Ты такой же, как мои родители, - сплюнул Луи. - Они тоже видят перед собой только деньги. Миллионы, миллионы, миллионы... На все иное им наплевать. На идею наплевать. На душу наплевать. Только считают, считают, считают - и никогда ничего даром не сделают, пока не рассчитаешься. Договора и контракты. Контракты и договора. "Вот, сынок, это всё для тебя; вот, сынок, учись и станешь таким как мы". Можешь считать меня недоверчивым параноиком, но я отдам тебе чек, только когда увижу Невозмутимого.
- Хорошо, - недовольно процедил проводник, повернулся и направился к мосту. Габриэль взвесила на руке нож, прищурилась. Луи покачал головой.
- Потом убьем, - шепнул Бенито, и Хосе согласно кивнул. Да, пусть этот подлец проведет их - а потом попробует только отвернуться... Нож в спину - и на одного предателя в стране будет меньше.
Хосе ничего не снилось. Так и помер он в лихорадке, заснув вечером и не проснувшись утром - умер быстро, сгорел за ночь, будто в последний раз позаботившись о товарищах, задержав их ровно на столько, сколько требуется, чтобы забросать труп ветками и землей.
Потом прошло ещё два дня, и среди джунглей начали попались куски асфальта и бетонные остовы домов. Старик обернулся и пояснил:
- Тут был город. Маленький, почти деревня. Не туземный, современный городок.
Что произошло, проводник разъяснять не стал, да это никого и не интересовало. Через пару часов они добрались до здания, полускрытого зарослями.
- Вот, - сказал Старик. - Дальше я не пойду. Вход завален, надо через крышу.
- Еще как пойдешь, - сказал Луи. - Чек - около статуи. Вперед, старичьё.
Старик пожал плечами и начал карабкаться на крышу по едва заметным углублениям в бетоне. Подростки, не колеблясь ни секунды, полезли следом.
- Зачем тебе это? - спросил Старик, когда они с Луи уже выбрались на крышу и поджидали остальных.
- Я хочу добыть счастье стране. Статуя спасет страну. Я прикажу. Я разобью рубин желаний, и наша страна...
- Ясно, - кивнул Старик. - Ты готов погибнуть ради иллюзорного счастья многоликого, лично тебе большей частью незнакомого народа?
- Готов. Я встану под знамена Анаконды и приведу свою страну к счастью и миру. Сколько бы крови не пришлось пролить. Чужой и своей. Своей в первую очередь.
Старик кивнул, наблюдая, как цепочкой муравьев карабкаются по стене подростки. На кроны опускался быстрый тропический закат. Габриэль подтянулась на худеньких смуглых руках, взобралась на крышу. Бенито долго не появлялся, и ребята забеспокоились. Тогда Старик, все это время стоявший на краю, одними глазами указал вниз. Луи и Габриэль, отдыхавшие после утомительного подъема, бросились к краю крыши, как по команде, шлёпнулись на живот, опустили головы. Метрах в пяти внизу висел Бенито. Висел вниз головой: выскочивший из стены проржавевший шип протаранил колено, и одноглазый завис в неестественной позе сломанной марионетки. Одноглазый умер без звука, может быть, от того, что шип был смазан ядом кураре. Такое предположение высказал проводник. Луи хотел спуститься за упавшим в заросли автоматом, но Габриэль отговорила его от этой глупой затеи.
- Заколебал ты своими указаниями, старый козёл! - огрызнулась Габриэль на очередное предупреждение. Старик действительно мог надоесть самому терпеливому своими ценными указаниями, будто тридцать или тридцать пять прожитых лет делали его мудрее остальных. Но Старик не стал цапаться с девчонкой, только заметил спокойно:
- Можешь меня не слушать, но здесь действительно опасно. Может, нам стоит пойти дальше с Луи, а ты подождешь здесь?
Естественно, никто не удостоил его ответом.
Очередной поворот открыл арку, за которой к небесам возносился огромный зал. Пол был усыпан битым стеклом, а в центре стояла статуя. Узколицый человек с удлиненными и заостренными ушами невозмутимо глядел на вошедших. Кожа у него была светло-зелёная, а в левом ухе горел рубин. Он, казалось, был высечен из цельного скального обломка, он выступал из породившего его монолита. За спиной узколицего рвался к потолку барельеф, знакомый Луи по многочисленным фотографиям. Корабль. Космолёт.
Линии в пустыне, легенды сынов Солнца - все нашло логическое заключение в статуе зеленокожего пришельца.
Габриэль кинулась к статуе, протягивая кулачок к сверкающей кровавой капле, и упала, обрызгивая постамент винными потеками. Взлетевшее из постамента лезвие пронзило её насквозь.
- А я говорил, - заметил Старик.
- Ты, подлый ублюдок! - завопил флегматик Луи, не сдержавшись и набросившись на Старика с кулаками. - Ты скотина, ты убил их всех! Я скормлю тебя муравьям и пираньям, если ты не скажешь...
- Чек, - коротко сказал Старик.
- Только когда я подойду к статуе.
Луи тяжело дышал, но уже почти успокоился. Жаль Хосе, Бенито, Габриэль; даже полицейского жаль, чего уж говорить; но Анаконда ждал помощи, и если эта статуя сможет помочь... Любое желание, говорите? Я хочу, чтобы революция победила в моей стране!
Старик вздохнул.
- Ну ладно, только с чеком не обмани. Камень не обязательно хватать руками. Его можно как-нибудь иначе разбить. Хотя бы издалека. Кто разобьет - тому все леденцы и шоколадки.
Луи кивнул и оглядел зал. Нахмурился.
- Старик... это же... музей?
Старик пожал плечами.
- А ты что ожидал увидеть? Храм исчезнувшей цивилизации? Статуя - это всё, что от неё осталось. Я видел её здесь, еще когда город был цел. Она стояла здесь, и никто не обращал на неё внимания. Ну, ты знаешь - даже если на скале нарисован космонавт, ученые всегда скажут, что это шаман с бубном... А потом люди ушли - те, которые могли уйти, а город пророс смертоносными ловушками... Только не спрашивай меня, откуда они появились. Я - всего лишь проводник.
Но Луи уже не слушал его. Старик молча наблюдал, как подобрался пацан, как стал похож на ягуара, замершего перед броском, как медленно, по-кошачьи пошел к статуе, примериваясь, приглядываясь... Это было смешно, но статуя действительно стояла в музее. Обыкновенном музее провинциального городка, правда, уничтоженного и сожженного войной двух наркокартелей лет десять назад - а джунгли быстро мстят человеку. Забавно, но никто из ребят, наверное, и не задумался над тем, куда они пришли. Что для этих ребятишек музей? Пустое слово. Хотя для Луи, наверное, не пустое... В прошлой жизни он, конечно, знал колледжи, театры, выставки и музеи. Но в этих дешевых декорациях слепли все.
Луи оглянулся. Габриль еще корчилась пришпиленной в альбом бабочкой-однодневкой, статуя длинноухого невозмутимо глядела на очередную жертву. Постамент весь был в подсохших потеках - кровь Габриэль выделялась свежестью. Луи ещё подумал мимоходом, кто убирает трупы, но решил разобраться с этим потом. А пока... Автомат остался у сорвавшегося Бенито. Чем же его подцепить, этот рубин?..
Пока он соображал, как достать камень, не подходя к возвышающейся в зале фигуре, статуя шевельнулась. Шевельнулась ломким, дёрганным движением, потянулась с человеческой фигурке с клекочущим хрипом... Луи похолодел, оглянулся рывком, но Старика уже не было. Статуя дернулась ещё раз, словно пыталась выбраться из сковавшей её скалы. Луи попятился, натолкнулся на разбитую витрину. Видимо, всё самое ценное из музея было вынесено, но какое-то барахло осталось... Луи нащупал рукой какой-то предмет, вытянул его навстречу рвущейся из скалы фигуре с кровавым рубином в ухе. Старинный пистолет, века XVII или XVIII плавно лег в ладонь. Луи вскинул руку, целясь в ухо чудовища.
Щелчок. Еще щелчок. Курок щёлкал насмешливо и сухо. А что бы вы ещё ожидали от музейного экспоната? Под ногами хрустнула разбитая керамика. Ольмеки? Да какая разница... Статуя невозмутимо щерилась холодной улыбкой. Луи жал и жал на курок бесполезного пистолета, а сверху, как в замедленной съемке, падало, падало, падало изобретение доброго доктора Гильотена... Для тех, кто был слишком умен, чтобы не лезть к постаменту, но всё-таки слишком глуп, чтобы пытаться разбить стекляшку гипсового идола.
Он создал этот Лабиринт Смерти - авантюристы и уфологии, толкиенисты и искатели кладов сходили с ума, глядя на фотографии "эльфа" на фоне пронзающего пространство звездолета - для каждого находилась своя сказка, и все они клевали наживку. И, словно загипнотизированные, шли и шли к Лабиринту Смерти. Он сам смеялся с идиотского названия, взятого из дурных книжек, идиотского названия для нехитрых ловушек и пошлых декораций... Когда-то этот провинциальный музей купил у него бездарную гипсовую скульптуру - он всё-таки был единственным художником в этих краях, и мэр лично жал ему, шестнадцатилетнему пацаненку, руку - и вот теперь этот убогий шедевр одним своим существованием спасает страну, разжигая освободительный пожар.
Просто помогая собирать на дело революции.
... Матиус подошел, наклонился и обыскал тело, стараясь не смотреть в широко открытые глаза Луи. Это было несложно, потому что голова откатилась далеко в угол. Чек лежал во внутреннем кармане, измазался в крови, но главное - был подписан. Это его порадовало - он был уже готов к тому, что чека не найдется. Мальчишка показывал чек проводнику ещё перед началом похода, но кто его знает...
Матиус даже пожалел о погибшем Луи. Можно было бы и по-другому. Парень оказался молодцом. Не изнеженным сынком миллионера, не тряпкой, но идеалистом... Да, можно было бы не тащить его в ловушку, чтобы выманить деньги, а сделать приближенным адъютантом, героем революционной армии... Не сложилось. Не раскусил. Ну да Бог с ним. Не первая ошибка, и не последняя. Когда взрыв разносит супермаркет с американской колой, гибнут гражданские люди. Война без потерь не бывает.
И что значат жизни нескольких ребятишек в стране, где ежегодно рождаются и умирают миллионы таких ребятишек, где девяносто процентов родившихся станут ворами, бандитами, наркоманами и проститутками? Ничего. Матиус Андрео Игнасио старался верить в это. Анаконда где-то глубоко внутри него усмехался. А во что верил юный Матео, подававший большие надежды, но так и не попавший в колледж искусств после банкротства и самоубийства отца - это, собственно, уже давно никому не интересно.
Габриэль захрипела, дернувшись на лезвии. Она старалась вытянуть из-за пояса нож, и Матиус быстро подошел к ней. Вряд ли у девчонки хватило бы сил на то, чтобы метнуть нож в горло Анаконде, так что резкий удар прикладом был скорее актом гуманности.
... У его отца пистолет осечки не дал. Матиус-Анаконда могу бы стать скульптором, но жизнь обрушилась, мать запила, мэр перестал при встречах здороваться, а дом пошёл с торгов. И Анаконда стиснул кольцами проклятую страну, ежесекундно превращающую смуглокожих детишек - в собачек-побирушек, тощегрудых девчушек - в сучек-проституток, подростков - в зверей, подстерегающих в тёмной подворотне, нафуфыренных пуделей миллионеров - в наследников, а людей - в животных.
Девушка вздрогнула и замерла. Матиус наклонился и прикрыл ей глаза. Потом подошёл к Луи, взял пистолет и положил его на витрину.