Обабочкин Сергей. Варварушка-Обварушка

ВАРВАРУШКА-ОБВАРУШКА

(В сполохах забытого ремесла)

Почти четверть тысячелетия прошло с той поры, когда жила в Яранской стороне Варварушка. Скромница да искусница. Лёгкая во всяком деле, потому что жизнь трудная была. Если ещё на себя тягость да квёлость наводить, так не одолеть груз забот и бед.

Деревня, в которой случилась эта исторя, называлась Горшечники. Название само говорит, каким промыслом занимались селяне. Налаженное дело, налаженный сбыт. Чего бы ещё искать, но неуёмные яранцы искали всякие чудесности да красоту...

Многое, что случалось в ту пору, видится ныне в переломленном свете: что-то домыслено потому в этой повести; что-то и вовсе, кажется, не от здорового ума.

Потому и останется ещё тайн немало уже для других ищущих, которые придут следом...

Без малого двадцать лет семейно прожили Акиндин с Анютой в своей деревне Горшечники. Не жадный, но азартный во всём; не мастеровитый, но и не безрукий мужик. А вот его жена хворая да квёлая со временем сделалась. Дочки-близняшки под стать матушке, но у них другая хвороба: на книжках слегка помешались. Один свет ясный в доме Варварушка - племянница Анюты, оставшаяся в восемь лет круглой сиротой.

Акиндин разными делами начинал заниматься, но не прикипел душой да руками ни к одному. Даже горшки делать (Дед Степан учил этому делу парнишку, но, видимо, не в коня корм) так и не приноровился. Совсем отчаялся, было. Да как не опустить руки, если у других мужиков получается, а у него что ни крынка, то посмешище. За корчаги либо меденники и вовсе не брался - куда уж.

Всё ж не пал духом. Может, сам додумался; может, подсказал кто-то, но приутемилось Акиндину артельно вести дело горшечное. У него для этого всё было: дом-пятистенок - одну половину можно и под ремесло приспособить; опять же надворных построек несколько - и обжиг можно наладить в бане, например; и склад для глины либо горшков. И лошадь у него, и жеребёнок - есть на чём товар возить на ярмарку.

Подбил на своё дело соседей - Якова и сына его Ваську. Те совсем бедно жили - избёнка у них покосилась, вот-вот завалится; баня сгорела - кто их надоумил в жару топить, не дураки ли!

Согласились Яков с Васькой в артели поучаствовать. Мол, мы наделаем горшков воз - только отвози, сосед Акиндинушко...

Одна беда: соседи-то умением также не блистали. Однако все трое сошлись на том, что будет интерес, проявится и мастерство.

Наделали горшков целый воз, и отправился с этим товаром Акиндин на ярмарку. Вернулся ни с чем. Уж очень неказисты горшки оказались.

А насмешек-то наслушался! Народ, когда попадёшь ему на язык, ох, горазд на слова.

Злой приехал Акиндин. Да и то: продал лишь два горшка ярмарочным комедиантам для их представления.

Мастеров, вышедших его встречать, обругал. А половину горшков расколотил о верею ворот.

- Не хочу вас знать, безруких... - а сам чуть не плачет.

Яков с Васькой стоят, понурившись. Ровно кобыла Акиндинова, лишь глазами лупают.

- Да не огорчайся, Акиндинушко... - Яков перед соседом стоит да треух в руках теребит, будто перед начальником.

- В другорядь постараемся, дядя Акиндин... - вторит отцу Васька.

Отходчив главный артельщик. Что-то пробубнил и стал лошадь распрягать.

- Тятя, давай я... - на крыльцо выбежала девчушка лет шестнадцати.

- Да что ты, Варварушка... У самого руки не отсохнут... - отнекивается Акиндин от помощи племянницы, ставшей (так уж жизнь сложилась) дочкой. - Ты лучше самовар поставь, а мы посидим да покумекаем. Да эть, мужики?

Отец с сыном соглашаются, головами кивают.

- Так уж готово... - везде успевает разумница!

- От эть как разворотиста! Не то что эти... Две телеги да розвальня... - так он часто про дочерей и жену сказывает, когда не совсем в духе.

- Пошто ты так, тятя? Эть матушка Анна Фоминишна нездорова... - заступилась за тётку Варварушка...

В дом мужики вошли, там уж стол накрыт. Перекрестились и уселись перед самоваром.

- Сперва дело давайте... - Акиндин пятак, вырученный от продажи двух горшков, стал делить. - На-ко Яков два семишника.

- Ак много... И одного хватит. Ты-то вон...

- Так, так... Я эть токо отвёз да в посмешищах повеселился... - совсем ожил Акиндин. Хоть в малом, но почувствовал себя купцом-распорядителем. - Мне и копейки за глаза.

- Тогда ладно... - Яков деньги спрятал и тоже повеселел. - Так эть, как ни говори, Акиндинушко, почин эть...

- Эдак... Эдак... - соглашается Акиндин и лезет за пазуху. Достаёт книжицу лубочную. - Девкам-то аккурат. А тебе, Варварушка, ужо, в другой раз. Копейку-то на баловство и отдал... - смущённо глядит на приёмную дочь.

- Ничего, тятя... Я эть и так... А имям надо...

- Провалиться бы... - досада в голосе Акиндина. - Ровно без этих романов нельзя...

- Нельзя, Акиндинушко... - Яков заступается за девок. - Они эть грамотные у тебя. Имям нельзя без чтения-то Обестолковеют...

- Ак вот почему вы с Васькой таки!? - развеселился хозяин.

- По Ваньке шапка...

- Ладно, давайте чаёвничать...

- Я книжку погляжу? - Варварушка просит тихо отца.

- На-ко, погляди картинки, а Мане скажи, чтоб и тебя научили...

- Да я уже... - смутилась. - Вот гляди... - и начала читать. - "Лек-си-кон", прозывается.

- Полико! Про коня... - восхищается Яков.

- Нет, дядя Яков... Про дам... - поправляет его Варварушка. И раскрывает книгу. - Тут далее эдако написано: "Кы-ра-са-ви-цам..." - затем враз прочитанное повторяет: "Красавицам усердное приношение". (Такая книга в переводе с французского А. В. Храповицким была издана в издательстве "У Н. Новикова" в 1779 году).

- Чё и понапишут-то, так не с ума явно... - Акиндин затылок почесал.

- Зато баско... - Яков другое мнение высказал.

- Я к сестричкам... - Варвара на другую половину дома направилась.

Там сёстры, как обычно о заморских женихах болтают.

- Да хоть бы раз в наши Горшечники занесло какого французика никудышного... - вздыхает Маня.

- Кабы шевалёк завалящий, так... - замолкла Люба, увидев вошедшую с книгой в руке Варварушку.

- Вот вам от тяти... - протянула "приношение" красавицам - девки-то и впрямь не последние в округе. Даже сваты уж приезжали, да отказано им было по причине малолетства невест.

У Анны Фоминишны другая беда - кажется, все известные болезни и хворобы не обошли её. Оттого и забот у неё мало. С утра у печки пошебенькается да и на боковую - там заболело, там кольнуло.

Варварушка ни болезнями, ни пустым чтением не заморочена. Пусть неважнецкое, но дело бы ей. И в разговорах с сестрами о будущих женихах ветрена да бестолкова. Дескать, принц ей и не нужен вовсе.

- Пусть и придурковатый слегка, но чтоб любил да работящ. Да наш деревенский... - смеётся.

- Ну ты ващще...

- Сама-то эть не придурковата, хоть и темнотна... - сёстры недоумевают и глаза таращат на Варварушку. Только что пальцем у виска не крутят, а в мыслях, верно, подразумевают дурость девки.

Считалось, что соседний уезд, в котором жила Варварушка с родителями, "тёмный да прохиндейский".

Варварушка нет-нет да пытается тётку-матушку растормошить. То совета просит, как тесто замесить да пироги испечь; то с вышивкой пристаёт - мол, узор бы нарисовала Анна Фоминишна баский на полотне.

Жена Акиндина и стряпуха, и швея знатная, но по причине болезней своих, дела эти забросила. Лишь с утра у печки возилась да корову кормила и доила, а уж на луг скотину Варварушка выгоняла.

Когда же удавалось Варварушке бабу расшевелить, оживала та. Про хвори свои забывала. Тогда и румянец на лице проявлялся, и мельтешенье в глазах посверкивало - то ли от огня в печи; то ли от чертёнка, в душе ожившего...

Неделя прошла, другая. Снова Акиндин на ярмарку отправился, снова полная телега горшков. А результат, как и в первый раз плачевный. Насмешек да укоров в безрукости наслушался столько, что в итоге рассердился. И весь товар свой расколотил, едва выехав за город.

Черней тучи воротился домой. Мастера ждали его на лавочке перед домом. Ещё не подъехал Акиндин к дому, а Яков с Васькой уже, будто хвосты поджали, за края лавки вцепились.

Обошлось без ругани, всю досаду оставил Акиндин в куче горшечных обломков. Рядом с мужиками сел. Молчал сперва, а потом обратился к Якову:

- Эть надо чё-то делать...

- Надо, Акиндинушко... - соглашается Яков.

- Так эть мы старалися... - вторит отцу Васька.

И как с этим не согласиться? Ведь делали всё, как и у других мастеров. Васька даже несколько раз лазутчиком пробирался к другим мастерам на двор.

- Вроде и глина та же... И обжиг на тех же дровах... - недоумевает Яков.

- Может, жару не додаём? - предполагает Васька.

Всяко рассуждали, а пришли к одному, что надо бы не торопиться в деле и каждый горшок делать, как "самый главный". Дескать, не числом надо брать, а уменьем и баскотьём.

На том и порешили, а на следующий день сходили в церковь. Помолились Николаю Чудотворцу, чтоб надоумил в ремесле, и за дело принялись...

Варварушка к мастерам с сочувствием относится. Вроде и не обеденное время, а она им пирогов несёт, чтоб перекусили; либо квасом поит.

Акиндин с Яковом над заботой этой посмехаются.

- Эть не к нам с гостинцем-то... - девка краснеет, парень пирогом давится или квасом захлёбывается...

Забот у Варварушки, как говорят, полон рот. Живности не пересчитать. Одни кур два десятка. А ещё корова, поросёнок.

С поросёнком-то больше всего и доставалось девке. Сперва, покуда тот мелким хрюшкой был, так и забот немного. А когда подрос, так хлопот добавилось. Надо его кормить, а пожрать поросёнок горазд.

Сперва надо целое ведро пахты (молоко, через маслобойку пропущенное) набрать, а потом ещё туда всяких объедков да очистков добавить. Последние-то ещё и проварить необходимо. Зимой бы беды с этим не было, но летом-то печку не топили.

Вот и приспособилась Варварушка чугун с очистками заталкивать в банную печку, которую топили для обжига горшков. Изделия-то раскалялись до красна, а после вынимались. Жар в печке оставался. И его вполне хватало, чтобы проварить очистки картофельные да свекольные или крупу какую-нибудь.

Однажды пришла Варварушка корм свинячий готовить. Ведро с пахтой да прокисшими щами (Наварили большой чугун их, а не съели сразу. Потому попортилось почти всё варево и пришлось его поросёнку вылить.) поставила возле печки и собралась чугунок поставить на жар. Заслонку печную открыла, а там горшок стоит. Уж остывать начал, но ещё краснотой отливает.

"Вот слепошарые!" - попеняла мысленно Варварушка мастерам. Взяла щипцы, которыми гончары из печи доставали горшок, и вытащила поделку. Да неловко это сделала. Изделием за дверку топки задела и выпал горшок прямо в ведро с пахтой.

Пар поднялся столбом. Брызгами ногу чуть ошпарило. Варварушка отшатнулась, но опамятовалась. Щипцами горшок выудила, а он уж испорчен - весь в разводьях серых да белых. С перепугу стала его отмывать да оттирать от накипи молочной. Бесполезно.

Однако горшок-то уж не так страшен оказался. В узорах непонятных, но затейливых на вид. Одно неладно, нога обваренная болит и покраснела.

Однако отошла боль и тут Варварушка что-то вспомнила. Сперва неясно мысли её к раннему детству обернулись, когда ещё жила с родителями в дальнем уезде. Тятенька с маменькой тоже горшки делали.

"И как-то "окрашивали" в разные цвета и узоры..." - чугунок с очистками в печь обжига поставила, а сама из бани вышла и на лавочку уселась.

Воспоминания наплыли, а в них родные отец и мать. Лучшие горшки да прочую посуду делали они. Мало того, ещё и секрет свой знали, как придать посуде узорчатость да красоту. Никому тайну не открывали. Сказывали: от этого и пострадали. Злодейства тогда не доказали, но предположения были, что из зависти подожгли дом, в котором жила Варварушка с родителями.

Пожар тот ночью случился. Видимо, от уголька выпавшего из печки. Тлел-тлел да и возгорелся пол, а потом половик. Отец, верно, проснулся от угара. Дочь схватил и на улицу выскочил с ней. Через открытую дверь воздух втянуло, и произошла вспышка...

Варвара тот всполох помнила. Только одно не могла сообразить, через какое время полыхнуло из избы: то ли сразу, как отец в дом за женой заскочил; то ли чуть позже.

Очень в той деревне люди жили недружно и завистливо по отношению друг к другу. Многие горшки делали да прочую глиняную утварь. Всяк считал свою посуду самой лучшей, потому и прятал секреты своего производства в самые потаённые уголки разума.

Даже глину брали всяк из своей закопушки где-нибудь в лесу. Был случай, что случайно набредшего на копань мальца чуть собаками не затравили.

Отец Варварушки тоже привозил глину из своего потаённого места. Часто среди ночи уезжал, а возвращался под утро. Глину выгружал за воротами под навес и сразу же закрывал привезённое сырьё рогожей. Пёс был сцепной у ворот навязан, но ближе не к избе, а к складу глины.

"Добрый был Шарко, хоть и злобливый на вид... - вспомнила Варварушка собаку, охранявшую их дом. - Даже зимой на санках катал... И не только меня, но и всю детвору..."

Соседи же и вовсе приручённого волка держали. Тот лютый был. Через это и погиб. Вырвался на улицу и на бабу набросился. Та за водой шла. Стала отбиваться от вражины коромыслом, а тут люди подоспели и кто-то с вилами...

"И здесь тоже волк жил, Анна Фоминишна сказывала..." - по словам тётки в Горшечниках жил серый и ходил по улице. И совсем уж невероятное, говорил зверь человеческим голосом и тоже возил на тележке детей. Его хозяева даже впрягали в тележку, на которой возили глину для горшков и корчаг.

- Верно, сказку сказывала... - вслух обмолвилась Варварушка и вздрогнула.

Оказалось, рядом Васька присел и, не зная, как заговорить с девушкой, потирал руки о коленки.

- Ой! Напугал...

- Я не хотел... Это...

- Да ничего... Я вот вспомнила своих тятю и маменьку.

- Я тоже часто маменьку вспоминаю, хоть и не помню совсем...

- А я вот поросёнку... Варила и испортила... - перевела разговор Варварушка на другое и тут же смутилась. - Я вам горшок попортила.

- Какой?

- Я хотела чугунок поставить... А там горшок. Вы забыли...

- Не забыли. Я специально оставил, чтоб посмотреть... Если медленно остынет до половины, а потом уж дальше...

- А я подумала, что вы забыли... Я его доставать стала и уронила...

- Расколотила?! Ну и ладно... - парень стал успокаивать Варварушку.

- Да нет... Я его в ведро с пахтой уронила... О дверцу задела...

- И пусть...

- Я сама-то чуток обварилась, а потом и горшок...

- Тоже "обварился"? - Ваське смешно и весело.

- Я пробовала обмыть, а он весь в подтёках...

- Ну и ладно... Яйца в него складывай. Или ещё чё...

Варварушка поднялась с лавки и вошла в баню. Почти тут же вернулась с испорченным горшком.

- Баской-то какой! - воскликнул парень, увидев горшок с переливающимися при солнечном свете узорами.

- И правда... - Варвара стала разглядывать посудину. Когда его отмыла в бане, то в сумерках горшок показался испачканным, но на свету он даже баским показался.

- Да неужто! - воскликнула от какой-то смутной догадки и вспомнила, что горшки, которые "раскрашивали" её родные отец и мать были в таких же "разводьях".

- Ты про чё, Варь?

- Так своё... - и в раздумья погрузилась, будто и не было рядом Васьки.

Однако парень не дал ей долго предаваться думам.

- Варь... Варь... - и за рукав теребит.

- Да чё те... - лёгкое раздраженье в словах Варварушки.

- Не больна ли?

- Вот репей! Не больна... Отстань...

Васька ушёл, а девка снова стала вспоминать.

Ведь никаких красок и кистей, которыми бы наносился узор на горшки, в их доме не было. Однако какие-то разговоры меж родителями были... О каком-то "суставе"... Или "составе"...

Вспомнить пыталась Варварушка слова о секретах окраски горшков и не могла. Лишь отрывочные фразы. А тут ещё поросёнок орать начал.

Вернулась Варварушка к своим заботам повседневным. Болтушку приготовила, поросёнка накормила.

Уделавшись, не в дом направилась Варварушка, а пошла зачем-то к речке Шумарке. Напротив их дома речушка поворачивала и разливалась в приличный (саженей двадцать) омут - Бокалду.

На обрывистом берегу утолока (вытоптанное место) и ветла на самом краешке - вот-вот её сбрящит в реку. От корня в три мужицких обхвата ствол, а выше он на четыре отростка делился. Под развесистой кроной лавочка. На неё и села Врварушка.

Снова попыталась оживить воспоминания о детстве в дальней сторонушке. Свою корову родители её не держали, но молоко у соседей брали.

"Две четверти... Зачем-то..." - и вспомнила, как она ходила к соседям с кошелем, в который помещались две бутыли (четверть - примерно три литра, чуть более). Соседи над ней подтрунивали. Мол, лучше кати по дороге бутыли-то.

Ей и впрямь было тяжело нести. И она даже, бывало, несла их по одной. В деревне такое "молоколюбство" замечали. Даже прозвище их семье от этого "любства" приклеилось - Быреи или Быри.

"А молока почти не пили... И кашу на воде... Много каши..." - и вдруг осенило. - Как у меня в поросячьем ведре.

Не заметила Варварушка, как заснула, прислонившись к стволу ветлы. И привиделось ей в забытье минувшее.

Собирает она цветы-одуванчики... Потом с охапкой их идёт в свой дом, а на крыльце маменька. Смеётся над ней. Мол, пустые цветы, но растенье-то полезное... Лезут они с родительницей на подловку, там рассыпают их, а после спускаются в сени...

Потом идут в клеть, а там горшки с простоквашей и чугунок с кашей недоеденной. Маменька зачем-то вываливает всё в одно ведро. Мешает. Потом протягивает ведро дочке и велит нести это болтушку поросёнку. Варварушка ведро берёт, но оно из рук выскальзывает и на пол падает. Горячие брызги в разные стороны. И пар почему-то горячий-горячий... Досада маменьки: "Безрукая!" и ноги, будто обварило кипятком...

- Так ведь и поросёнка не держали! - Варварушка отрешается от сна. На ногах пятна красные, похожие на ожоги.

Испугалась Варварушка сперва. Мол, во сне ноги обварила. Но тут же засмеялась - ожоги от брызг давешних да крапивы, которую рвала она для поросёнка, но уже в "настоящей" жизни.

"К чему бы сон такой?" - озадачилась и стала "складывать" воедино сон и мысли пред ним в голове роившиеся.

Одно и в снах, и яви - ведро с поросячьим кормом. Только в одном случае со щами, перемещанными с пахтой; а в другом простокваша и пшенка.

"Одно и то же почти что... - подытожила. - И кистей-красок никаких, а на горшке узор".

- Ведь могли же рассказать... - с укором помянула родителей, но тут же испугалась своих слов молвленных. - Рази можно... Да и малая была, чтоб мне растолковывать...

Поднялась и к дому направилась. Во двор вошла, а там Акиндин с товарищами разглядывают горшок, "испорченный" Варварушкой.

- Ак ты это как додумалась? - сразу же Акиндин Варварушку стал справшивать.

- Так само... Из рук выпало и всего-то... - Варварушка почти извиняется.

- Само... Само... - словесно мельтешит Акиндин. - Так эть это можно наладить эдак-то... Ведь и баско... И гляди... - пальцем по узору трёт, - ни на малость не стирается.

- И мои тятя с мамой... - смутилась Варварушка, - которые погибли... Тоже горшки да всяко-разно делали, а потом чем-то красили. Эдак же получалось. Только я не знаю как...

- Так поди эдак же...

- Может... - и Варварушка рассказала о своих предположениях и сне, подтверждающем её догадки.

- Так надо с кашей и намешать... - предложил Яков. - Вот, ужо, будем следущие горшки обжигать, так и попробуем...

На том и сошлись. И ещё клятву друг другу дали, если выгорит дело, то в тайне всё держать...

Через два дня приготовили мастера горшки для обжига. Варварушка к тому времени "зельё" приготовила. Намешала полведра в пахты с кашей пшённой. И сметаны ещё добавила, не пожалела. В баню принесла, когда и хотела уходить, но Васька её остановил. Дескать, без неё не будет горшки совать в мешанку.

- Ты эть лучше знаешь...

- Да чё тут знать? От безрукости получилось и ты эдак же... - однако не ушла. И ещё присоветовала, чтоб пару горшков только "окрасили", а остальные, как прежде, лишь обожгли. - Испортятся, так два токо...

- Ты только размешай тогда перед выемом... - попросил мастер напарницу.

К следующему ярмарочному дню опять у Акиндина целый воз горшков и особо уложено в лубне с десяток изделий "ошпаренных" - так назвали мастера новодел.

Уехал Акиндин на ярмарку в духе приподнятом, а вернулся опять с пустым возом и недовольный. Подъехав к дому, с телеги слез неспешно. К мужикам, сидящим на лавочке под окном его дома, подошёл и уж не ругаться стал, а пенять на себя.

- Не моё это дело... Я, видать, как тятя мой, не способен к торговому делу... -вздохнул, рядом с Яковом уселся и добавил с горечью в голосе, - и ко всякому иному.

- Да чё хоть ты, Акиндинушко? Бог с тобой... Наладим мы дело. Где это видано, чтоб с первого разу и барыш лопатой грести...

- Конечно, дядя Киндин... - Васька отцу вторит.

- Так не в вас дело, мужики. И не в деле... Эть пошли горшки-то шпаренные, но...

- Я чё случилось-то?

- То и случилось... Я по семь копеек цену назначил, и, значит, один горшок тут же ушёл, друга баба сразу два взяла. Да ещё и простой впридачу. Я уж думал... - и рукой махнул от досады пока не высказанной.

- Ак, значит, ладно придумала Варварушка-то...

- Ладно... Пока не это... Други-то не так бойко продавали, а я за час пять горшков шпаренных да два других продал. Уж сорок копеек в кармане. Возмечтал, что рубль получу, а и половины не вышло.

- Так чё случилось-то!? - в окне Анна Фоминишна показалась.

Варварушка за ворота выскочила и стоит, руки к груди прижав.

- Мужик подошёл. Продавай, говорит, мне оставшиеся-то по два семишника...

- Он чё, дурак? - удивился Васька.

- Я это же ему сказал. Мол, хошь, так бери, как все - по семь копеек. Он отошёл, а тут баба кака-то выскочила и давай меня костерить. Дескать, я горшки-то дерьмом медмежьим крашу...

- Чё полоумная... - начал, было, Яков.

- Ладно бы одна... Остальные-то прибежали да и обратно товар суют. Не хотим, мол, после медмежей задницы...

- И чё? Вернул? - Анна Фоминишна из окна вопрошает.

- За три горшка вернул... Остальные-то, видать, уж с базара ушли... Вот двадцать одна копейка и есть всего дохода...

- А горшки-то опять побил?

- Нет продал... Все и разом.

- Так ведь это хорошо! - обрадовалась Варварушка и села на телегу.

- Кабы... Я эть поехал, было, домой, но остановился у постоялого двора. Купил пирог да квасу. А тут опять этот... Ну и продал ему шпаренные горшки по алтыну, а остальные по копейке...

- Так хоть так... - Яков пробормотал.

- Кабы так... Я пирог-то съел, лошадь привязал да и обратно на рынок. Гляжу, а этот... Продаёт мои горшки. Я ближе подошёл со спины евонной и слушаю. Он шпарены горшки по двенадцать копеек продаёт, а не крашены по гривеннику...

- Он чё осатанел? - из окна вопрос от жены Акиндина. - По десять-то как?

- А объясняет, мол, завтри к утру они эдак же дозреют...

- Ак эть не дохреют! - удивился Яков.

- Не дозреют... Я посля отошёл и бабу увидел, которой деньги вернул. Она у этого... Опять купила. Я ёй говорю: "Пошто мне-то семикопеечно вертала, а у него чуть не вдвое взяла?" Так она на меня накинулась да совестить принялась. Дескать, какой я прохиндей да то, да сё...

- Ак обьяснил бы... - Васька тоже удивлён. - Она чё не поняла, что те же горшки?

- Не знамо мне... Только та баба, что мои обзывала медмедём обдристанные, тут прям соловьём заливалась. Мол, грецкою краской, грецкою краской...

- Так и ладно... - Варварушка стала приёмного родителя успокаивать. - Наделаем новых, а в другорядь не один едь.

- Как не один? Да хоть сколько едь... Эть просты-то горшки явно не окрасятся. Конфуз будет. И опять против меня...

- Это так... - соглашается Васька.

- Дураков не объехать на кривой телеге... - вторит сыну Яков.

- Потому что сами дурни... - Анна Фоминишна окно захлебянила так, что чуть рама не вывалилась.

- Вот наболесть-ту... - ругнулся Акиндин, но тут же и ожил. - Я эть опять купил вот... - и вытащил из-за пазухи небольшую книжку.

Протянул Варварушке. Та книжку взяла и название прочитала - "Стихи на разныя случаи" (В. К. Тредиаковский).

- Вроде Псалтыря что-ль? - спросил Яков.

- Типун те... - Акиндин одёрнул соседа. - Это вроде каждодневных наставлений, но не молитвой.

- Это как без креста-то? - не согласился Яков.

- Так и есть... Варварушка прочитай, чтоб понятно стало....

Девка книгу раскрыла и по слогам прочитала:

"Виделось мне, как бы тая,

В моих прекрасная дева умре руках, вся нагая..."

- Теперь-то понял?

- Не-ке...

- Девка умерла, и её оммывать станут, а уж после всё остальное...

Однако дальше разговора о стихах не получилось. Из проулка, что вёл к мостику через Шумарку, выехал тарантас и к дому Акиндина подкатил.

На облучке мужик сидел. Не простой, судя по обличью. Уж очень важно восседал. В тарантасе баба и молодой парень. Оба также одеты не бедно.

- Никак сваты!? - воскликнул Яков так, что даже приехавшие услыхали, но виду не подали. Лишь возница, (он привязывал гнедую к скобе, вбитой в ствол ветлы) прокашлялся да пробубнил, мол, по делу прибыли.

- Ак не время... - усомнился, было, Акиндин, но оказалось, предположение Якова верное.

Переполох в доме. Дело-то наиважнецкое. В доме лишь девки навыданье и оплошать никак нельзя. Ведь засидится которая в девках, так морока на всю жизнь ей.

Однако быстро улеглась суматоха. Сваху с женихом и отцом его приветили должным образом. В избу проводили да усадили на лавку возле печи. Приехавшие уселись чинно и, молча восседали, пока хозяева гоношились возле стола да самоваром. Иногда лишь по очереди оглядывали убранство избы да покашливали - хотя вида все трое были далеко не чахоточного.

Прошло какое-то время. Дверь из другой половины пятистенка растворилась и вошла Маня. Нарядная. Сарафан цветастый. Шелковый платок ниже подбородка застёгнут на булавку. Поздоровалась со свахой и её свитой. Задержалась ровно настолько, чтоб показаться и самой глянуть на жениха, и удалилась в сени.

На столе появился самовар, гостей пригласили "откушать-отпить скромной трапезы". Однако сваха с мужиком - отцом жениха, поблагодарив за приглашение, вышли в сени. Верно, для того, чтоб пошептаться о невесте. Вернулись довольные.

Началось застолье, а с ним и сватовство. В итоге срядились, но уж времени было за полночь. Предложили им заночевать, но они отказались. Уехали (по ним видно было) довольные. Свадьбу назначили на третий день после Летопроводца (14 сентября).

Тому, что раннее сватовство затеяли, объяснили, но как-то невразумительно сперва. А, прощаясь, сваха успела шепнуть Акиндину:

- Малый настоял. Или Маню, грит, или удавлюся... - и не удивительно. Девка-то и впрямь красива. За такую головой хоть в петлю, хоть в омут.

Свадьба свадьбой, а дело делом. На следующий день мастера расселись на лавочке перед домом Акиндина. Сперва молчали да щурились от солнца. Ещё подивились в последний раз ласточке, разорвавшей в полёте его лучик.

- Вот эть как! - восхитился Яков.

- Шило... - непонятно о чём или ком о отозвался Васька.

- Лету конец... - Акиндин вздохнул широко.

Ещё тенёк развесистой ветлы был благом для уставших людей. Ещё закатывающееся лето досаждало навязчивым теплом, но уже в ясном небе появились оттенки стылины.

Об уходящем лете поговорили мужики, и о делах вспомнили. Мол, на свадьбу-то денег понадобится Акиндину немало, а на ярмарку очередную надежда невелика. Точнее, почти никакой. Как после случившегося снова появиться с горшками? Как прохиндея обойти?

- Эть прохиндей тот и подослал сперва бабу-то, поди... - высказал предположение Яков.

- А кто ж ещё... - согласился Акиндин. - Стайно-то жулью сподручней...

- Шугануть их надо... - предложил свой выход Васька и пошевелил сжатыми в кулак руками.

Шугануть он и впрямь мог. И ростом не мал, и в плечах не стручок. А кулачищи - гири полупудовые. И не только по виду, но и по делу (случись что). Звезданёт если, так разницы не почувствуешь гиря или кулак. Потому что, может случиться, уж ничего чувствовать не станешь.

- Надо цвету иного придать горшкам... - вышла за ворота Варварушка.

- А как? - Акиндин аж вздрогнул и глаза вытаращил. Верно от испуга. Дочь-то чуть не в ухо о деле молвила, а он в раздумья погрузился. - Эть помои-то...

- А если свеклы бросить... - предложила Варварушка.

Это предложение пришлась мастерам по мысле. Тут же и за дело принялись. Ков ушёл новые горшки делать, а Васька затапливать печь для обжига.

К обеду в бане возле обжиговой печи столпотворение. Васька горшки обжигает - шипцами орудует, Акиндин рядом с советами. Да всё под руку, да всё не к месту. То сетует, что жару Васька мало нагнал; то опасение высказывает, кабы горшки в помоях не потрескались.

Ещё и Варварушка с чугунком да ведром пахты и простокваши припёрлась. Поставила мешанку под ноги Ваське. Тот чуть не ступил в неё. А девка ещё и с чугунком пристает: мол, свёклу-то проварить бы надо.

Васька уместно чертыхнулся, чугунок в печь затолкал. Немножко улеглась в бане круговерть. Васька с Варварушкой на лавку сели, Акиндин на закутник улёгся, ровно барин и оттуда всякое разное вещает. И уж совсем не с ума брякнул, глядя на ладную пару.

- Ак если вот, к примеру, оженить вас...

Васька от девки отодвинулся и глаза потупил. Девка краской залилась. Сквозь румянец, жаром от печи вызванный, багрянец смущения выступил...

Началось действо. Свиной корм перемешала Варварушка со свекольным отваром. Васька первый горшок из печи вытащил и в болтушку сунул. Акиндин с закутника соскочил и в ведро пытается заглянуть.

- Дядь Акиндин, эть ошпаришься... - Васька главного артельщика локтем отодвигает. Тот что-то пробубнил о "непочтении к старшим" и в предбанник вышел. И уже оттуда глядит да что-то присоветовать пытается, но лишь рукой взмахивает да губами шевелит.

Васька уже следующий горшок ошпаривает. В ведро опустил, а оттуда пар клубом. Васька руку с шипцами отдёрнул от парового облака и шипцами чуть не задел руку Варварушки. Та вскрикнула. Васька и вовсе растерялся.

- Да не лезьте вы под руку, лешеи! - и уж третий горшок в посудину с "ошпаром" опускает.

Снова пар и даже брызги в стороны разлетаются. Опять Варварушка не у места оказалась. Несколько горячих капель ей на руку попали. Снова визг.

Акиндин из предбанника кричит:

- Уймись, Васька! Сам Лешей...

- Я чё... - и следующий горшок в свиное месиво погружается.

Затем ещё один... Ещё один... Снова пар и брызги по сторонам. Но девка уже в стороне держится.

Всё ж улучила момент и первый из "ошпаренных" горшков, выставленный на лаку, подхватила. Снова визг, но уже от радости. Хотя и руки жгло, но от узора глаз не отвести.

- Гляди, тять... - и в предбанник поспешила, но подолом ведро с мешанкой зацепила. Ведро чуть не перевернулось. Ладно, Васька успел подхватить его. Всё же выплеснулось сколько-то жижи и на ноги девке попало.

- Носит тя, лихо-то, Варварушка... - воскликнул Васька.

- Варварушка-Обварушка... - подхватил сказанное мастером Акиндин, поддерживая дочку.

Нога у Варварушки покраснела, но волдырей не появилось.

- Ни чё... Ни чё... До "сварьбы" заживёт... - успокаивает девку отец.

- Да ни чё, тятя... - вторит ему Варварушка, а сама горшок разглядывает да рукой бока его поглаживает. Мимо отца из предбаннику на волю вышла и к родителю оборачивается. - Гляди узор-то какой. Ровно солнышко на закате сквозь тучу...

- И верно... - соглашается с ней Акиндин, разглядывая узорчатые бока горшка. - А этта гляди... - пальцем тычет в бок изделия. - Ровно харя чья-то разбита.

- Не-е... Не харя. Ровно две шиповинки рядом и кисточка сбоку. - Коснулась рукой красноватого с отливом "плода". - Видишь один... - палец чуть в сторону отвела. - А это второй...

- Не... - проивися Акиндин. - Видишь же, харя... И щёки.

- А глаза где? А нос? - на своём стоит Варварушка.

- Она же разбита...

- Вы чё делите? - вышел на улицу Василий.

- Да вот... - Акиндин своё видение на горшке описывает.

Варварушка несогласие своё выражает. И оба - отец и дочь - на Ваську смотрят. Мол, подтверди - и оба глядят на "судию".

- Так это... - Васька мнётся. - Вроде задницы... - и в полнейшем смущении добавляет: "Если по ней крапивой..."

Спор на этом не закончился, а нашёл продолжение в ближайший ярмарочный день. Произошло это в Успенье Пресвятой Богородицы (28 августа).

Продавать горшки в тот раз отправились втроём. Причём, Акиндин согласился лишь доставить товар на ярмарку, а участвовать в купеческом деле отказался напрочь. А, чтоб время не терять, похожу, мол, по базару да что-нибудь для хозяйства приобрету.

Васька тоже согласился лишь на подхвате быть да в случае необходимости силу применить.

Торговать горшками в итоге выпало Варварушке. Выставила она несколько горшков и "спорный" в их числе. Он и впрямь быстро привлёк внимание, но не покупателей да праздношатающихся горожан, а бабу-отговорщицу. Голосиста баба, ей бы песни распевать, но она неладное применение нашла своему такому достоинству.

- Гляньте, люди... - в горшок пальцем указывает, - кровавым коростьем красят посуд-то бесстыжия.

И пошла-поехала.

Народ на её голос стал собираться в предчувствии какого-то представления.

В сторонке и перекупщик стоял.

Варварушка уже поняла, какая нелёгкая вокруг неё вьётся. Видела, перед изгаляльством-то они рядом стояли, а после баба отошла да и начала горшки да горшечницу облаивать. Варварушка спутника своего в бок ткнула. Мол, принимай меры. Хотела ещё и на мужика указать, но парень понял тычок на свой лад. Бабу, как сноп или мешок, подхватил да на плечо и закинул. Крякнул, больше притворно - что для него за вес в семь пудов (столько примерно баба весила) - и пошагал, было, с базарной площади.

Народ тут возмущаться стал, что "изверженец поганый на женьчину напал".

Васька бабу обратно на ноги поставил. Та чуть опамятовалась, и взывать о помощи стала. Мол, квартальный куда смотрит. Явно переиграла. Напарник её (Варварушка заметила) сплюнул и пошёл прочь.

Зато появился квартальный. Он совмещал службу и семейные хлопоты, прогуливаясь по рынку с супругой.

- В чём дело? - обратился к собравшимся.

Зеваки загалдели наперебой:

- Смертоубийство не иначе...

- Кровавым коростьем торгуют...

- Ты кто? И почему кровавое? - спросил служивый Варварушку.

- Так из Корчаг мы, а звать меня Варварой. Ещё вот Вася, - указала на спутника своего.

- А товар откель кровавый? - не отстаёт квартальный надзиратель.

- Так то не кровь, а крашено... И делаем мы семейно - Вася с тятей горшки, а мы с тятей окрашиваем да возим на продажу...

- Своё значит... Своё можно и по уложенью... - задумался квартальный.

А тут его жена разглядела "кровяной" горшок и восхищаться им стала.

- Гляди Пётр Фимыч, лепотно-то как! Прямо роза кркасная... - и на узор указывает.

У квартального свой взгляд, совпадающий с Васькиным.

- У меня иное виденье... - и по заднице супругу хлопнул, улыбнувшись при этом широко да масляно.

Кварталиха по руке мужа хлестнула, а сама тоже улыбнулась и к Варварушке обратилась:

- Почём такой горшок?

- Гривенник...

- Така красотища и так дешево! Я возьму... - Варварушка так обрадовалась обороту дела, что и сама не поняла, кто её за язык дёрнул.

- А вы так берите...

У покупательшицы глаза на лоб.

- Нет... Ведь вы живёте этим...

Тут и Васька ожил. Кто не захочет быть добрым-то за чужой счёт.

- Берите, берите... За то, что заступились за сироту...

- Тогда спасибо вам, детушки... - и тут озадачилась цветом горшка. Мол, кровавое-то отчего.

- Так от свёклы, матушка! - пояснила радостно Варварушка.

Матушка к горшку принюхалась.

- И прямь, ровно паренкой пахнет...

- Так и есть... Паренка да в зелии раведена... - сплутовала Варварушка, не стала секрет объявлять во всеуслышанье.

- Ак, поди, и квас в нём, как в корчаге, вкусней станет, коли постоит...

- Вот и испытаете... А коли баско будет, так ещё придёте... - подыграл Васька товарке.

Квартальный меж тем стал смутьянку пытать: по какому умыслу, дескать, ложь на мастеровых людей возводишь.

Та лишь жалилась, что попуталась да обозналась.

- А ты знаешь, что за это полагается по новому "Уставу благочиния"? - не часто доводлось квартальному блеснуть умом да знаниями.

- Смилуйся, батюшка!

- Ладно уж, ступай. А будешь мутить кого, так зная: в первый раз прощённый тебя на три дня надо бы в смирительный дом определить. На хлеб да воду. А потом... - замолчал, потому что смутьянку, как языком слизало, а в пустоту кому хочется даже умные речи произносить.

К тому же и зеваки, остановившиеся на "представление", уже разошлись, не дождавшись "козырного финалу".

Однако две покупательницы, подслушавшие лестный отзыв о горшках от супруги квартального надзирателя, стали приглядывать и себе посудинку.

Обе бабы взяли по горшку и стали разглядывать замысловатые узоры на их бока. Одной привиделось, что рисунок на "пузе" горшка напоминает сарафан беременной стряпухи её соседей-купцов. Другой привиделось, что такой же "узор" на кокошнике её свекрови вышит.

И пошёл торг. Два десятка горшков ушли моментально. Остался последний, а покупательниц две. Из-за него они даже свару затеяли. Вцепились в горшок и каждая своё доказывает. Тут уж Васькина помощь понадобилась.

Васька горшок у сварщиц отнял и на прилавок поставил.

- Кокните, так кто за него заплатит?

Но бабы уже не интересовались ни горшком, из-за которого свара меж ними началась; ни Васькой, пытающегося их вразумить. Вот-вот и вцепились бы в патлы другу дружки. Оказалось, смолоду вражда у них из-за парня, который ни на одной из них не женился.

С горшком подобная же история вышла. Когда бабы чуть отошли от свары, выяснилось, что горшок уже продан третьей бабе. Она уж на десяток саженей отошла от прилавка и, оглянувшись на таращащихся вслед ей баб, у виска покрутила. Знать, это и была та, которая парня когда-то у тараторок увела...

С выручкой и пустыми лубнёй Васька и корзиной Варварушка направились купцы к постоялому двору, где их должен был ожидать Акиндин. Однако у телеги его не оказалось.

Правда, долго ждать не пришлось. Варварушка и Васька лишь успели головами покрутить в поисках возницы, а он уж на крыльце заведения показался.

После квасу да рыбника в добром расположении духа вышел Акиндин на улицу, а там уже его поджидают Варварушка и Васька и с пустыми кладями.

Добродушие на лице сменилось ехидной улбкой.

- Чё, и вас обмишулили, купцы? - и к ребяткам подошёл.

Купцы молчали, но Варварушка за пазуху руку сунула и выудила оттуда узелок. Развязала, а там деньжищ пригоршня добрая.

- Ак неужто распродали!?

- Так, тятенька...

- А нам чё... - хвастливая улыбка во всё Васькино конопатое решето...

В доме Акиндина вовсю шла подготовка к свадьбе. Уже было сговорено о приданном; разделены заботы и дела предсвадебные: кто и что готовит; чего закупает.

Мане парень тоже по нраву пришёлся. И деревня Илипанур, в которую предстояло ей перебраться, недалеко совсем.

Авдей Клестов и в самом деле жених не из последних. И хозяйство у них справное, и дело семейное подспорьем неплохим было. Правда, не гончарное, хотя и в Марковской горшечной стороне жили Клестовы, но тоже нужное.

Маню горшки не интересовали, у неё другая забота-грусть нет-нет да и в голову влетала. Мол, не шевалёк будущий муж.

- Но ведь не косорылый же и при деле... - успокаивала дочь Анна Фоминишна, когда девка жалилась маменьке, что жених "простоват да не лицарь". - К тому же люди они достойные. Эть не торговались...

И впрямь при сватовстве разговор о приданном вёлся лениво. Мол. Видим, что люди вы (Акиндин и Анна) простые и небогатые, а дело выдать замуж трёх девок накладно.

- Пусть сами наживают добро, а на готовеньком-то "прынцами" обрадеют да в безделье погрязнут... - отец жениха так осаждал сваху, когда та, поджав губки, стала пенять на малость приданного.

- Эдак... Эдак... - поддержал сват свата...

Через два дня после удачного ярмарочного дня приехал в Горшечники батюшка из города составлять "Брачный обыск".

Встретили его чинно, за стол усадили. Сперва кашей угостили, затем пирогами потчевали. При этом самовар два раза подогревали.

Набуздырявшись, и о деле вспомнил служитель. Целый уповод расспрашивал хозяев да записывал в особую книгу сказанное ими. Сперва про хозяйство выспросил основательно. Даже поинтересовался нет ли скрытного какого дела.

- А чё нам скрывать-то? - Акиндин недовольство высказал невольно.

- Так ведь много таковых. Восеть-то был в одно деревне с таким же обыском, так чуть не бит был.

- Пошто так?

- Винокурня тайная у людей... Они эдак же - мол, честные. А тут робёнок похвастался, что тятя варит разное...

- Эть грех...

- Грех... Угомонились всё же и при мне всё вылили... Так сказали, но я-то что... К свадьбе-то всё равно ведь наварят...

- Не-е... У нас токо горшки с суседями...

- И ладно... - и далее стал спрос чинить. Уже о здоровье да болезнях невесты да родителей да близкой родни.

Тут уж без заковык всё вышло. Здоровье людей в их обличье проглядывалось: и родители крепки да дородны; и невеста с сёстрами - кровь с молоком.

- Ну и ладно. Быть свадьбе... - поздравил батюшка хозяев и молодую. С тем и отбыл.

Акиндину после такого приговора не до горшечных дел стало. Однако ж от затеи поехать на Ивановскую ярмарку в кукарку не отказался.

- Токо надо ть с полным возом чтоб... - с этим доводом кто спорить будет?

Яков с сыном сразу же и за дело взялись основательно. Отец от круга не отходит, а Васька от печки не отходит: горшки обжигает да раскалённые в "ошпар помойный" суёт их. В помощницах у Васьки Варварушка.

И "пойло красильное" подносит да в чан сливает; и, как заправский гончар, в широченных холщёвых шароварах и фартуке выуживает из чана готовые изделия.

Мало того, ещё и Ваське подсказывает, что "ровно медмедь, мешкается больше, нежели пользу каку делает". И понятно это. Рослому парню не развернуться в тесноватой бане. Распрямит спину, голова в потолок упирается; размахнётся чуть, так обязательно заденет либо руками, либо задницей.

Варварушка (на две головы ниже парня), словно мышка, прошмыгивает то между Васькой и печкой или чаном; то поднырнёт мастеру под руку.

Горшки уже разными "пойлами" окрашивают. Одна партия посудин свекольным отливом выделяется; другие - на пахте и простокваше - светлые да весёлые. Есть горшки с прозеленью малахитовой; есть голубизной отливающие. Последние и вовсе непонятно мастерам, почему такой цвет приобрели. Однако радовались и такому разнообразию будущего товара.

Когда наготовили горшков на воз, сели все трое гончаров у бани на лавочке и отдыхают.

Яков локтями в колени упёрся, а щёки ладонями поджал. Васька крутит во рту травинку. Варварушка от шаровар и фартука избавилась и тоже сидит, задумавшись, на краешке доски.

Так умаялись за неделю трудов, что и радоваться сил нет. Варварушка ладони разглядывала. Не один раз их обожгла, но позапарке не обратила внимания на мелкие раны.

- Когда только и поспевала шпариться-то... - сочувствует парень девке.

- Ак и сама не поняла... А сейчас вот жжёт...

Яков тоже сочувствет соседке:

- Праильно про тя сказал Акиндин: Обварушка и есть ты, Варварушка.

- Конечно... У тя-то руки, ровно пятки... - хнычет, больше притворяется, Варварушка.

- Так эть всю жись в роботе...

И снова надолго погрузились в раздумья...

Уехали Акиндин с Васькой на ярмарку, а у Варварушки получилось и о девичьем вспомнить. Деревенские девки собрались в доме Акиндина слезить Маню. До свадьбы оставалось чуть больше недели. Как без девишника обойтись?

Невеста каждой из подружек слезилась на деревенский манер, но нет-нет да "французское" вставляла.

Ох, возлюблена, моя подруженька,

Да чё же ты, раньче-то не пришла,

Чтоб тятю моего надоумить,

Чтоб за шевалька, а не нашего недотёпу...

Маня с утра Варварушке послезилась. Сестра слушала, но почти не слышала. Ей невдомёк было: ведь сторонушка тоже разная. Если за "недотёпу", то ведь в ближнюю, а за шевалька, так в дальнюю. Однако промолчала и не стала сестру озадачивать своими соображениями лишь сказала полагающееся: " Не ты, Манечка первая, не ты последняя..."

Ближе к полудню вернулись купцы с ярмарки. Лишь на околице деревни показались, а уж ясно было, что удачной поездка была. И телега без товара, и ездоки на ней веселы. Даже пели невсклад-невлад:

Жил да был один купец

в городке Яранске.

Был большой руки делец

и гулял по-пански...

Следом за хозяином-купцом приехала и будущая родня. После недолгих приветствий хозяева и гости уселись за стол перед ведёрным самоваром. Приглашены были также и соседи - Яков с сыном.

Сперва молча дудолили чай, но постепенно разговорились. Акиндин попеременно с Яковом рассказывали о поездке на ярмарку: как доехали без бед, как удачное место заняли для торговли, каких покупателей запомнили.

- Эть чё, важно? Опять кака-то баба, было, начала мутить, что горшки "кровавые". Пришлось подсказать, что свёклой крашены... - начал Акиндин.

- Ага... - вклинился в рассказ соседа Яков. - Така дурища... Я ей талдычу, мол, не веришь, так на вкус отведай. Паренка, дескать. Та и давай грызть. Думал, насквозь... Так усердна была.

Сидящие за столом развеселились, представив, как баба зубами скребёт по боковине горшка.

- Какой же раззяв надо иметь... - Анна Фоминишна даже рот открыла. Видимо, представила, как бы она горшок укусила.

- Рот-то ладно, но она эть зубами... Даже захрустело и чё-то эть откусила. Верно, паренку присохшую. - Пояснил Яков.

- Убедилась ли? - Васька не терпелив. За это упрёк от отца получает: мол, "поперёк батьки не спеши" и лёгкий тычёк в затылок.

- Не знай чё откусила, но шамкала долго. Посля сплюнула, но признала, что паренкой и впрямь отдаёт... - поясняет Яков.

Акиндин его прервал:

- А посля-то вдруг обрадовалась. Дескать квас-то в эдаком горшке будет повкусней, чем в корчаге...

Очередь Якову вклиниться, чтоб зуд на языке унять:

- И на радости-то аж два горшка сразу и купила. А посля и пошло, и поехало...

Постепенно в разговор и другие вступили. И уж каждый своё обговаривал. Акиндин с женой о предстоящей свадьбе толковали, Яков свату соседову пояснял: коли дела так пойдут, так он строиться будет.

Варварушка и Васька, пожалуй, единственные сидели молча. Можно сказать, отрешённо от всех и всего. И каждый глядел куда-то в одну свою точку - девка на столе, парень на потолке...

Уехала Маня и на какое-то время, будто после похорон, тишина да тревога поселились в доме Акиндина. Любушка не то, что замкнутой сделалась, а окаменела будто. Анна Фоминишна и вовсе впала в "мертвящую болезненность".

Акандин спасался от тоски в мастерской, калякая с мужиками. Варварушка тоже у мастеров ошивалась больше, чем требовалось.

И в деле горшечном что-то смешалось будто. То перекалят изделия и они трескаются; то, наоборот, не дообожжённые горшки вытащат из печки и в чан суют - от этого горшки слизнявые делаются.

Бывает так в любом деле: вроде налажено всё и, как по накатанному идёт, но вдруг заковыка случится, от которой хоть вой. А всё без толку.

Акиндин на свадьбу дочери потратился и в деньгах нужду терпит; у Якова с Васькой своя шлея - денег бы накопить да новый дом построить. Понятны заботы обоих и, может, в их нетерпении беда, но мужики друг на друга начали коситься. Мол, я-то всё ладно делаю, а он...

Однако претензии свои не озвучивают, но ходят смурные оба. Всё ж образумились.

Однажды сидели на лавке возле бани да смотрели на удачно "окрашенный" горшок из целой дюжины "недопёчных".

- Вот, наболесть-то! - Акиндин по коленям себя хлопнул. - Ну чё имям не хватает!? Хоть сызнова всё зачинай.

- Так это... - Яков бороду почесал. - А не закинуть ли бредешок-то в бакалдёшку. Рыбника бы откушал...

Предложение пришлось всем по мысле. Часа не прошло, а уж невод заведён в бакалду. Осталось только на песчаную косу ниже омута вытащить снасть.

Однако, не ладное случилось. Зацепился бредень за подводную колоду. Пришлось Ваське раздеваться да нырять, чтоб устранить неполадку.

Справился парень, отцепил бредень от коряги. Думали, что без рыбы вытащат снасть, а, оказалось, ошиблись. И на рыбник лещей отложили, и на продажу по бочёнку щук да мелочи получилось засолить.

С рыбой да с десятком горшков, удачно обожженных и "покрашенных", можно и на ярмарку ехать. А один, последний, и вовсе хорош - будто "лианьими ветками" опутан от дна к горловине.

Рыбу да прочие горшки быстро распродали Варварушка с Васькой. За последний же - баской самый - торговка цену немыслиму запросила. Гривенник с семишником ей подавай.

Покупатели подходят и дивятся горшком, а, услыхавши его цену, чуть не шарахаются. Васька зудит на товарку:

- Давали эть пятак целый, а ты... - но тут вдруг покупатель вида кавалеристого остановился возле прилавка с горшком.

Восхищаться стал и, не торгуясь отдал гривенник, а сверху алтын.

Васька глаза вытаращил, Варварушка покупателя благодарит и копейку сдачи суёт ему. Кавалер же и не слышит-не видит будто никого. Горшок нахваливает, а ещё и себя поминает лестно:

- Ах... Какое диво! Но кто, кроме Карла Карловича может народное изящество оценить... - всё же и на Варварушку обратил внимание. Представился:

- Карла Карлович Булыжняк-Забулдыжский... Так меня называют в здешнем свете.

Представившись, от сдачи отказался и, слово за слово, в гости напросился. И ответно именами продавцов поинтересовался.

- Я Васька Яков... - представился парень и на товарку кивнул. - А это Варварушка... - и после паузы добавил, - Обварушка.

- Почему же так по прозвищу: "маумазель"?

- Так-то она с отчеством... - смешался Васька. Отчества Варварушки он и не знал.

- Кириллом батюшку моего величали... - Варварушка подсказала парню.

- Это и хорошо... А то Обварщица...

- Обварушка... Так её вот прозвали беззлобно... В деревне у всех эдак... - оправдывается Васька.

Карла Карлович мало чем отличался от других горожан. Кафтан со сборками на талии почти до пят. Штаны, заправленные в сапоги. Цветная рубаха. Борода и стрижен "под скобку". Ни дать, ни взять купеческий отпрыск.

Однако, такое предположение не отвечало действительности. Взять имя и фамилию такую заковыристую.

Дед его, также Карл, попал в плен ещё под Полтавой и был сослан на поселение в Свияжск. По прибытию на место жительства тот старый Карл был вписан в соответствующие реестры. Причём, "на слух" - что писарю пробубнил пленный, то он и вписал.

Родитель Карла Карловича перебрался в Яранск, где жинился. Жил однако не долго в отличие от старшего Карла и почил, не дождавшись даже рождения первенца.

Карла Карлович обитал в небольшом домишке на окраине Яранска со своей матушкой, бывшей дочерью купца. Любил иногда пофорсить, но, в то же время совершенно, не задавался. Особое почтение было у него ко всякого рода "изысканным" промыслам - кузнецам, выделывающим замысловатые узоры оград; к рукоделью матушки - искусной швеи... И не мудрено. Ведь от своего деда он столько слышал об их семейном промысле, что не один раз задавал вопрос: почему дед не вернулся на родину после того, как было позволено?

Дед уходил от ответа, но, освоив русскую грамматику, написал в своём дневнике: мол, с позором для шляхтича не намерен и помыслить о возвращении. К тому же не раз упоминал и в записках, и разговорах о том, что Волга его заворожила размахом и величием. Старик лишь с грустью вспоминал свой Болеславец, в котором прошла его молодость и откуда попал он в войско Карла Двенадцатого.

- А Бобр наш, что ручеёк... - сравнивал дед Карла Карловича далёкую реку детства с Волгой.

Карла Карлович очень любил деда, и для него было большой потерей его кончина. Хотя и прожил старик долгий век, в котором были и плен, и любовь, и, верно, радости. Однако, любой уход близкого человека печален. Пусть и век человеческий почти равен столетию.

У Карла Карловича было две страсти: охота и поиск "изяществ". А ещё он любил посидеть в трактире и послушать бывалых людей. Иногда и о своём странном для Яранска имени рассказывал кое-что. Но ровно столько, что невозможно построить какую-либо жизненную линию. И получилась яранская легенда о Карле, служившем "у свейской королевы Карлы Двенадцатой" и угодившем в плен по недомыслию "ихних князьёв".

Однажды Карла Карлович пытался поправить рассказывающего эту небылицу: мол, на Карла, а Карл. Но был обсмеян: кабы король, так не проиграл бы битвы. Другое дело баба: у неё ум короток, что с неё взять...

Увидев горшечное чудо, Карла Карлович остановился и, не торгуясь, приобрёл единственный горшок. Очень удивил узор и даже вспомнилось, как дед описывал их Болеславскую керамику - посуду покрытую коричневатой глазурью. Однако, приглядевшись к рисунку на горшке, понял, что это другая техника. Какая-то необычная, про какую он и не слыхивал.

Немного оправившись от очарования, Карла Карлович завёл беседу с торговцами. Осмелившись посягнуть на тайну необычного узора на керамике, поинтересовался: где узнали мастера технику обработки поверхности керамического изделия.

- Так само получилось... - смутилась Варварушка.

- От безрукости еённой... - Васька точно, но слегка грубовато по отношению к мастерице, описал процесс.

- Верно... Верно... Я читал в дедовых записках об этом... - и дальше стал рассказывать, что же он читал. При этом Васька и Варварушка только глазами хлопали, явно ничего не понимая из сказанного, да кивали, соглашаясь с чем-то важным, но недоступным.

Карла Карлович наконец увидал непонимание в глазах слушающих его рассказ и перешёл к другому:

- А из каких вы местностей?

- Так из Горшечников мы... - пояснила Варварушка.

- Деревня такая недалеко... - вторил ей Васька.

- Слыхал... Слыхал. Даже однажды охотился в вашей стороне.

- Так приходите ещё... - пригласила Варварушка доброго покупателя.

- Да... Уток-то на Шумарке тьма бывает по осени... - поддержал девку товарищ.

В самый разгар поры вечерних капустников, начинающихся с Воздвиженья (27 сентября) пожаловал в Горшечники Карла Карлович. Поговорил с Акиндином под окном о всяком разном, договорился о ночлеге и уж, было, направился к Шумарке.

Но тут вышла из дома Варварушка. Увидала старого знакомца и стала зазывать его в дом отобедать.

- Уж отобедайте да и потом ступайте...

Карла Карлович отказался, ещё что-то сказал в похвалу за гончарное мастерство и ушёл.

Акиндин обедать не спешил, а стал перед Варварушкой выхвастываться. Тут ещё и Любушка за ворота вышла, чтоб на "яранского шевалька" глянуть, но опоздала и стояла растерянная. Отец уже ей стал объяснять. Дескать, вот какое дело наладили, что уважаемые люди "из самого Яранска приходят, чтоб подивиться типереча..."

Любушка отца не дослушала и в дом направилась. На крыльце остановилась и обернулась к следовавшей за ней Варварушкой.

- Ты его знаешь? - спросила.

- Так он и купил тот горшок-то баской... И не поскупился... - пояснила сестра, а отец ещё и добавил:

- Почти пятиалтынный отдал! Ровно лыцарь...

- Какой "лыцарь"... Так себе... - Любушка уж дверь в сени открыла, но ещё раз обернулась. - Никак на шевалька не тянет...

- Так он же, сказывали, из свейского роду и имё-то, как у ихней королевишны Карлы... - не согласился Акиндин.

- Не шевалёк... Не шевалёк... - будто заколодило девку, но отогнала наваждение и уже Варварушке, веселясь, молвила, - твой-то Васька куда лепей всяких этих... - засмеялась, было, но опомнилась и дверью хлобыстнула перед носом отца.

- Кака её муха окусила... - Акиндин в сени входит, а Варварушка на крльце осталась и стала смеяться. Вроде беспричинно, но ведь не дурачина девка. Знать был смысл в этом девичьем веселье...

Вернулся Карла Карлович с охоты, когда в доме Акиндина садились ужинать.

Охотник за приглашение к столу поблагодарил и прошёл к рукомойнику. Оттуда уже сказал:

- Я там уток парочку подстрелил, так за постой хозяевам... - и вшел к столу.

- Нет уж... - отказался Акиндин. - Эть трофей...

- Так за "трофеем"-то я завтра на зорьке ещё схожу... С таким-то ружьём... - и оглянулся к входной двери, рядом с которой висело и впрямь знатное ружьецо. Даже от стола была видна серебренную чеканку на прикладе ружья.

- И впрямь ружьё хорошо... - согласился хозяин.

- Настоящее французское мастеров Буте... - и уж совсем, чтоб ценность ружья подчеркнуть, добавил, что делают такие ружья на Версальской королевской мануфактуре.

- У королей-то да... - непонятно что хотел сказать Акиндин.

- Так что трофей за постой... - ещё раз гость предложил уток хозяевам.

- Ну и ладно... - согласился Акиндин. - Токо если Варварушка ощиплет...

- Я ощиплю... - согласилась девка.

- А я помогу... - всех удивила Любушка своим предложением, а сама смутилась. Больше, верно, не от слов, а от взгляда гостя...

Оставить комментарий © Copyright Обабочкин Сергей (litfoma@mail.ru) Размещен: 03/03/2015, изменен: 03/03/2015. 62k. Статистика. Статья: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

Обабочкин Сергей : другие произведения.

Варварушка-Обварушка