часовщики бунтуют; ветер клощет.
в сиреневой затравности любви
я серый образ твой полощу безотрадно.
мы не увидимся. как чёрвствые мужи,
мы расстаемся с затхлым обликом лицея,
который никогда не возвратит меня в глухие сени
смешного твоего произношенья буквы "ш".
не смею и взглянуть на отраженье
твоё в мимических потугах распрощанья.
терпение не говорит со мной на "ты",
не обращается в чугунные и пёстрые
державно подвешенные скирды.
я говорю себе, что ревности деревья...
но это было, было сотни раз;
цвет кожи и забвенье цвета ванны,
звук сердца; сучьи пламенны полёты;
и джинсовый ничтожества плевок
в сидящих на асфальте, жаждущих свободы
и имени чужого в пальцах циркуляции
курильщиков, жизнь отравляющих тебе
и в перспективе усмотревших тень
деревьев тех, как тень меня следящих.