- Я никогда не выучу тебя колдовать, Дин. И не проси больше - пожалуйста...
- Но почему? Разве я плох?
- Нет...
- Тогда в чем же причина? Что же мне делать?
- Ты не поймешь и не устранишь ее. Просто поверь мне.
Залитый солнцем двор. Вытоптанная до земли трава; яблони. У поленицы, кутаясь в бесформенный залатанный плащ, сидел пожилой человек, рядом, уперев руки в боки и отбрасывая длинную тень на чисто выбеленную стену дома, переминался с ноги на ногу юноша. Он стоял так уже довольно давно, наверное, с самого полудня, и повторял свои вопросы, заставляя слова, словно ученых голубей, двигаться по кругу.
- Если плох я, то научи другого - но научи же! Ты же не вечен, дед... Ох, неужели ты не понимаешь, как это важно? Хоть кого-нибудь! Ты меня обидел, отца обидел, но хоть как-то, хоть кого-то! Не дай пропасть...
Старик глухо кашлянул и ничего не ответил.
- Ты один остался...
Тихо. Только хлюпает на крыше какая-то старая ветошь, размоченная последним дождём: размеренно и неторопливо отвешивает ветер звонкие пощечины самому себе. Так хочется развернуть плечи, распрямиться, дохнуть могучей бурей и разом всю боль, всю скверну, всю мерзость сдуть с людей и земли.... Но сил нет. Нет их, сил. Не осталось. А слабый, как поможешь? Да и не каждый день нужны земле бури.
- Я никого не стану ничему больше учить, - наконец проскрипел старый маг, набивая трубку. Маленький огонек поднялся от его пальцев и скользнул вслед за табаком. Тёплый... Можно ведь и камень поджечь, если знаешь, как. Можно сделать из пламени огромное облако, и придать ему форму дракона в небе, чтобы подпалить сами звезды, но нужно ли это на самом деле? Нужна трубка. Вечером понадобится, наверное, фонарь, разогнать ночную темень. Что еще? Ах, дрова сырые... да дрова и по-простому высушить не трудно.
- Дед! Неужели ты не видишь? Неужели ты и впрямь выжил из ума, как мать мне каждый день твердит? Разве есть что-то важней твоих знаний? Кузнецов, бондарей, гончаров много на земле, их всегда будет много. Ты же...
Юноша вдруг умолк, поразившись собственной мысли.
- Ведь... ты все забудешь, или умрешь, и... и всё. Совсем.
Длинная тень задергалась, замахала руками, зачем-то утирая рукавом лицо... Ветер оставил тряпку и почесал за ухом зашелестевшие от удовольствия деревья в саду. Ему не нравились взбалмошные подпрыгивающие тени. Суетливые, они слишком усердно чего-то хотели, они бегали туда-сюда, пытаясь выбрать место, куда приятней падать, они ловили каждый взгляд солнца и ничего не знали о покое. Даже самые ленивые из них ползли куда-то, но все не по своей воле, а потому, что у теней так принято - ползти. Странная привычка, если вдуматься.
Старик молча покуривал трубку, смотря в пустоту. Ему тоже многое не нравилось, но говорить об этом и даже размышлять не хотелось.
- Дед... ты меня вообще слушаешь?
Дым...
Аккуратные сизые кольца, настолько тонкие, что свет проходил сквозь них без преград.
Не получив и теперь ответа, юноша присел на толстое бревно, распиленное наполовину и лежавшее неподалёку от поленицы. Поковырял ногтем нагретую шершавую кору. Помолчал немного, разглядывая тучи и пытаясь понять, что такого нашёл дед в этом нехитром занятии, раз посвящает ему все своё время...
Светлая липа на темном песке. Замершие кривоватые яблони. Дрозд, сонно клюющий маленькие, незрелые, зеленые плоды. Дрожит стебелек хмеля, непонятно каким образом проросший между дровами. Почти нет насекомых - только вьется червленой пылью мошка на фоне перистой сетки облаков. Был дождь, будет дождь...
Ветер притаился за обломанной веткой с сухими листьями, и, зарывшись в кучу стружек и мягких опилок, настороженно наблюдал за переставшим шевелиться силуэтом на белой стене. Кошки-мышки.
Звенит в ушах тишина.
Тс-с-с...
Сжав до хруста кулаки, вскочив, взорвавшись движением, тень сократилась, метнув себя вперед, перепугала до дрожи ветер, извернулась ужом, вновь выгнулась, вытянулась и застыла.
- Я так не могу! Ну, прости меня, дед, я лишнего наговорил. Ты только не молчи, а? Ты не уходи... Пусть я не пойму, пусть по-твоему ничего нельзя сделать - но объясни уж хотя бы, почему это так! Вдруг... ты чего-то не знаешь? Вдруг ты ошибаешься?
Отчаяние и надежда. Рука об руку.
- Куда уж мне, старому да глупому, что-то знать, - сардонически хмыкнул маг.
- Прости...
- Ступай лучше домой, Дин. Ты ни в чем не виноват, но и сделать ничего не в силах. Иди, иди... помоги лучше матери. У меня сердце болит от твоих разговоров. Старый я стал.
- Но...
- Иди.
Непрошенные, незваные, брызнули жгучие слезы из глаз, сдавили наболевшей обидой горло. Ах, как стыдно плакать в шестнадцать лет!
Стыдно ли? - хотел спросить у яблонь ветер, но передумал. Его многие прогоняли, особенно осенью и зимой, и он всегда выл и жаловался на такую несправедливость. Что взять с человека?
А тень тем временем крутанулась на месте, будто ужаленная, сорвалась и побежала по стене прочь, перепрыгнула на забор, упала на землю, слилась с темнотой за дверью. Упорхнули голуби-слова. Стоило затихнуть ударам крепких ног о деревянные половицы, как ветер, выбравшись из-под стружек и кусочков сухой коры, подкрался к старику на мягких осторожных лапах: какие замечательные, большие и ароматные клубы дыма пускает в светлое небо этот волшебник из своей вересковой трубки! Можно ли поиграть с ними? Ведь можно, правда? - ластился он так и эдак, и старик кивал головой. Какие красивые, ловкие клубы...
- А я тебе говорю, что твой папаша - дурак! - вдруг закричала где-то в доме женщина, и испуганный ветер мгновенно вспрыгнул на самое высокое дерево, шурша и шипя от неожиданности. Спутанные невесомые нити протянулись вслед за ним, повиснув на ветвях. Что же за день сегодня! Хлопнула дверь, обитая войлоком: решительно и непреклонно с земли на забор, а дальше - на стену карабкалась другая, низенькая и сердитая тень. Ветер обиженно фыркнул и притих. Он был бы крайне рад сдуть ее прочь, если б мог.
- Что ты расселся здесь, а? Бездельник! Сидит и сидит часами. Бессовестный! А еще волшебник! Барон обещал три мешка золота тому, кто обучит его наследника заклятью быстрой победы и зачарует его броню от металла и дерева! Если тебе самому не нужны деньги, подумай о нас! Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Ты о сыне своем не помнишь, что там внуки! Тебе ни до чего дела нет! Или ты разучился колдовать?
Злая тень мелко, визгливо захохотала. Ветер снял маленький клубок дыма с листьев, и бросил в нее, но только разозлил: тень подбоченилась, и затараторила быстрее прежнего:
- Дом чинить нужно, бревна сгнили; портниха третий день задерживает платье к празднику, а ведь еще оборку вшивать, стоит же что-нибудь; да где это видано, чтобы за пару стежков столько драть, а? И дровяной сарай пустёхонек стоит; худеть, говорю, корова-то начала, а тебе и горя нет! Уж ты хоть меня-то спросил бы, если сам не знаешь, что делать! Или ты вздумал больше не шевелиться и так и окаменеть тут?!
Высокий резкий голос разносился далеко вокруг, срываясь с причитаний на визг и с жалоб на укоры. Хозяйка, войдя во вкус, перечисляла обиду за неудачей, неприятность за досадой, и распалялась всё больше, подзадоривая сама себя: тень на стене дома дергалась и трепыхалась. Молчаливая неподвижность собеседника ее вполне устраивала. Старик поморщился, и натянул на плечи сползший плащ. Ему было холодно.
- ...да разве обо всём этом мы думать должны? Ты-то хорош, чародеишка! Тебе захотеть да пальцем шевельнуть, и всё, а другие маяться всю жизнь должны! Сына-то, сына, кровиночку, хоть бы чему выучил, так нет, сидит, как курица на яйцах - ждёт, бережёт! Чего ждёт, спрашивается, а? У, чума! Чтоб глаза мои тебя...
Маленькая злая тень, охмелевшая от собственной брани, вскинула руку - такую длинную руку над закутанной в плащ фигуркой с трубкой, но не посмела всё же опустить: съёжилась, сложилась вдвое, покатилась колючим ежом прочь, визжа уже совершенную невнятицу. Пестрый платок, красные ленты. А у тени - не то рога, не то длинные уши. Кто прав?
Тихо... только звенят в ушах бессильные упрёки, щерятся с неба рваными краями туч, только ноет сердце от плохой погоды. Осмелевший - что-то много повадилось невоспитанных теней шататься по двору - ветер спустился на землю, и принялся прятаться и теребить травинки: то здесь, то там... ему было очень грустно, что он ничем не может помочь, и поэтому он тихонько дул на ломкие стебли высохшего хмеля, забавляясь рассерженными кривляньями их силуэтов на стене.
Наконец он наигрался и прилег отдохнуть, забравшись под край выгоревшего на солнце плаща и сладко зевнув.
- Вот видишь, - сказал ему волшебник, - как оно выходит. Один, другой.... Три мешка золота за глупое заклятье для глупого баронета. И они еще спрашивают меня, почему нет! Зачем, скажи мне, им это надо? Я прожил долгую жизнь. Моё волшебство помогало совершать небывалые вещи - но только необходимые. Самые нужные, понимаешь? Когда нет другого пути, кто остановит взбесившиеся волны, кто успокоит землю, кто спросит ворона о битве в далёких краях? Я всего лишь делал то, что без меня никто не сумел бы.
Старик тяжело вздохнул.
- А что теперь? Им нужны победы без боя, хлеб без пахоты, сила без мудрости - пожалуй, и жизнь без смерти. Зачем? Неужели им не скучно было бы в таком мире? Ты вот не любишь теней, а они перестали любить живые вещи.... Неужели стоит оставить мир совсем без чудес, чтобы люди научились ценить их? Ценить... ждать... пытаться стать достойными... бороться? Вот и ты не знаешь...
Ветер хихикнул и кинул сучком в севшего неподалеку воробья, но не попал. Чиркнув черенком о стену, сучок упал в пыль, а воробей нахохлился и поджал правую лапу.
- Нет... никого я не буду больше ни учить против естественной склонности, ни карать против правды, ни миловать без особой надобности... хватит мне, отгулял свое. А? Как думаешь?
Старик аккуратно выбил трубку; ветер подхватил пепел, закружился, заплясал, перебирая и целуя прах пережженных табачных с отдушкой листьев, и вдруг, не удержавши, просыпал прямо в лицо волшебнику... ай, ай! - заметался ветер, заюлил, заглядывая в глаза, лизнул в нос - не сердишься? Нет? Правда?
- Не сержусь, - сказал волшебник, и вдруг улыбнулся широко и открыто: в глазах его, усталых, острых глазах, на миг блеснули теплые огоньки, - знаешь, я не буду уже ни учить, ни карать, ни миловать, но вот пошутить в последний раз я просто обязан. Мне больше нечего делать ни с моими знаниями, ни с моей душой - люди не готовы к первому, а второе ждет за углом темнота...
Ветер доверчиво ткнулся в открытую ладонь и потерся о седые волосы. Он ничего не понимал, но ему было легко и спокойно на солнце: волшебник не кричал, не бранился, не скакал, как сумасшедший, требуя чего-то невнятного, не топал ногами, и даже его тень вела себя тихо и почти не двигалась...
- Сила никогда и никуда не пропадает. Нужно быть не только знающим, но и мудрым, чтобы понять, в чем дело. Сейчас ты мал и кроток, а к вечеру разревёшься, сделаешься силён и буен, пойдешь крушить всё подряд... Мне бы остановить тебя, а я не буду. Тебе ведь скучно, друг мой?
Ветер согласился. Иногда ему становилось не просто скучно, а прямо-таки тоскливо, и тогда он устраивал град или ураган, чтобы развеяться, но это почти не помогало. Волшебники ловили и усмиряли его, отбирая последнюю охоту иметь с ними дело. В последнее время они, правда, куда-то подевались, но ветер все еще не решался в это поверить.
- Давай поиграем? Ты забудешь, что я могу поймать тебя, а я забуду, что не умею летать с тобой наперегонки.... На некоторое время. Как тебе кажется, хорошая игра?
Хорошая, хорошая, - заскакал по кустам обрадованный ветер, пугнул воробьев, сорвал с крыши просохшую тряпку, чтобы тут же зашвырнуть в крапиву... Хорошая, хорошая! - и кинулся вверх, собирать самые красивые и сильные тучи. Он обязательно покажет их новому другу! И тучи, и птиц, и серебряную луну с черным боком, и колючую молнию, и снежные хлопья... ай, хорошая игра!
Молодая красавица Иза, вошедшая в семью три недели назад, стояла на террасе, смотря на двор сквозь тонкую занавеску, и удивлялась: дед ее мужа, этот странный, но добрый хмурый человек, о котором она не слышала ни одного хорошего слова, уже пятый час торчал на самом солнцепёке и о чем-то говорил с самим собой. Иногда ей казалось, что кто-то сидит у него на плече, но там никого не было - просто играли в кошки-мышки тени, солнце, листья и легкий ветерок.
Наконец Иза вздохнула неслышно, и ушла в дом, приготовить питья. "Увести бы свекра со двора", думала она, разминая через сито в кружку крупные оранжевые ягоды, - "не понимаю, что они все так набросились на него? Чародей, чародей... да потерпел бы чародей такое? Ему бы сказки рассказывать младшенькому, на печи лежать, а не слушать сварливый вздор да брань тетушки Лу". Иза отошла в дальний конец кухни, и поднялась на цыпочки, пытаясь достать завернутую в тряпицу сахарную голову. Полки, сделанные из длинных кленовых досок и украшенные затейливой резьбой, вешали много поколений назад: крепкий дом, прочное гнездо, да порядка в нем давно не водилось. "Интересно, какая у него была жена?" - подумала Иза, ухватив конец тряпицы и осторожно стягивая ее вниз, - "и зачем вообще бы чародею жена? Говорят, она была славной женщиной..."
На полке вдруг что-то крякнуло, а затем тряпка развернулась, и сахарная голова с хрустом упала на пол, расколовшись на несколько кусочков. Иза подобрала их, сложив на стол, но стоило ей сделать два шага в сторону и взять в руки метлу, как старая кленовая доска, из которой была сделана верхняя полка, сухо стукнув, разломилась пополам, и вниз посыпались горшки, баночки, драгоценные стеклянные склянки, какие-то пыльные мешочки...
Девушка только ахнула, глядя на то, во что превратился старенький половичок и выскобленный вручную пол вокруг него! "Вот ведь напасть", - размышляла она, убирая осколки и вытирая отвратительные жирные пятна, - "думаю о свекре, а саму наверняка отругают за неуклюжесть. Хотя всё же он очень странный человек: тетушка бранит его каждый день, и даже пыталась из дома выгнать, а он ни слова поперек не скажет. Смогла бы я так? Наверное, нет. Обязательно принялась бы ворчать и огрызаться, а ведь это так дурно".
Кое-как подперев треснувшую доску, Иза сгребла мусор в угол. Она охотно избавилась бы от него, но стоял канун святого дня, а всем известно, что в это время можно вместе со всяким сором выкинуть и своё счастье. Не то, чтобы девушка так сильно верила в это, но все (а особенно тетушка!) наверняка и так разозлятся из-за полки.
"Резьбу жалко. Такая она красивая! Ещё небось помнит, как старик зелья свои сюда ставил! Ох, отнести, что ли, пить ему, сам ведь не попросит..."
Иза поправила выбившуюся из-под повязки прядь, бросив взгляд в окно. Стало заметно темнее, и листья, пока что только на верхушке самой старой и высокой яблони, уже давно переставшей плодоносить, заволновались и затрепетали.
"Подымается... Никак опять ночью гроза будет!"
Она вымыла и вытерла руки узорчатым полотенцем, откинула в ведро почти сухую мякоть, теплой водой разбавила сок и пошла во двор.
- Вот и всё, - сказал волшебник.
Улыбнувшись, добавил:
- Совсем.
То есть, конечно, не совсем, но другим об этом знать не обязательно. Шутка есть шутка: маленький заговор над необычной стороной мира. Кто же виноват, что не все поймут, чему улыбнется грустное сердце?
Скользили по земле тени низких облаков: огромные, они были похожи на гигантских невидимых зверей, чьё присутствие выдавали лишь черные силуэты на земле. Деревья не ранили их ноги, люди не страдали от их клыков, и всё же ветер нападал на них, ветер сражался с ними, и гнев, закипавший в нем, служил началом грядущей буре.
Торжественно и неторопливо, будто исполняя какой-то неведомый обряд или ритуал, старый маг поднялся со своего места и, сняв и сложив аккуратно плащ, положил сверху трубку, кисет и маленькую вышитую сумку; повозившись, оборвал - ах, какими же слабыми стали пальцы! - шнурок одного из двух амулетов на шее. Взяв прислоненную к дереву палку, оперся, сделал шаг вперед, подталкиваемый нетерпеливым ветром, и еще - туда, где более открытое пространство делало возможным...
Цзин!
Оранжево-красная лужа растекалась по белому камню крыльца. Быстрые капли набухали и рушились вниз, сливаясь в сплошную яркую черту, смазанную сандалиями споткнувшейся Изы.
Замерев и не в силах двинуться с места, женщина смотрела на высокую фигуру в белой рубахе, рассыпавшуюся в пепел посереди двора: раскинув руки и уронив посох, волшебник не то прощался, не то приветствовал мир, глядя богам в глаза, и ветер, странный сегодняшний ветер, уносил и истончал его тело, пока, наконец, на землю не упали шнурок с камушком, похожим на полную луну, и льняной лоскут - все, что он не смог или не захотел взять с собой.
Маленькие пылинки, танцующие в косых лучах солнца, и ослепительно-белая штукатурка.
Никаких теней.
Значит, настоящий?
...и падали слезы на испачканное работой платье, в ягодную лужу, в пыль, разбрызгивались о перевернутую медную чашку.
Как же так вышло?
- Ну что ты, - шептал странно знакомым голосом ветер в ветвях яблонь, и теребил ее черные волосы, - ну, что ты... не плачь, маленькая. Не нужно этого, плакать...
Начался дождь. Он улыбался сквозь солнце, уходившее за горизонт.
Он играл с тучами, ворчавшими далёким громом, и звал луну прокатиться хотя бы раз по меди не выцветших сумерек, он смеялся, приманивая удивительные краски, сверкавшие и переливавшиеся от жемчужно-розового до глубокой пронзительной темноты, припорошенной алмазной пылью.
Теплый летний дождь. Теплый...
Можно подпалить звезды, если знать, как. Но нужно ли?
После заката не останется ни одной тени.
На следующее утро, чистое и свежее после ночной бури, все уже забыли о волшебнике. Будто и не было его: только чуть подрагивал спрятанный под рубашкой Изы простой невзрачный амулет на новом крепком шнурке.
Мир еще не готов к магии.
Ему еще нужно понять, что чудеса не случаются просто так.