Бывают в жизни такие моменты, что запоминаются навсегда. Вот и это подростковое приключение, случившееся со мной - словно было только вчера.
С девяти лет я катался на лыжах. Жили-то хоть и в городке, но в частном секторе, рядом лес и кладбище, а чуть подальше - заброшенный карьер. Научился летать с крутых трамплинов карьера, а лет в тринадцать мне достались, от кого-то, длинные деревянные лыжи Карелия, с настоящими палками, но с самодельными креплениями на валенки. Больше года осваивал соседние кручи и даже ходил на зимнюю рыбалку с отцом.
Вообще на лыжах кататься быстро, потому и часто участвовал в школьных соревнованиях. Когда появились неплохие, по тем временам, беговые лыжи с креплениями на ботинки, их стали выдавали старшеклассникам и тем, кто занимался в спортивных секциях. Будучи спортивным парнем, я нередко бегал на них на уроках физкультуры и на школьных соревнованиях. Как-то, набравшись храбрости, я упросил учителя дать мне лыжи домой, на выходной день.
Стоял прекрасный солнечный февраль, в спину дул ласковый ветер, когда мы шли небольшой компанией дворовых ребят по хорошо накатанной лыжне вокруг города, по направлению к реке.
В те годы очень многие ходили на лыжах. Все улицы и окрестности были испещрены и размечены строчками лыжни. Катались и днем и вечерами, по освещенным улицам, но особенно много лыжников было в выходные дни. На трехкилометровой отметке нередко выставляли КП, где выдавали талон с отметкой о пройденных километрах, который в конце зимы можно было поменять на значок и удостоверение. На КП, иногда, особенно по праздникам, поили чаем из бумажных стаканчиков и даже угощали блинами, бубликами и прочей вкусной снедью, причем детей обычно бесплатно. Таким отношением к людям руководители нашего города были на голову выше других, тем более нынешних.
Однако, в тот раз праздника не было и мы, миновав речку, разделились - часть ватаги пошла по накатанной лыжне вдоль берега, двое повернули назад, лишь я один, на самых крутых лыжах поехал к ближайшим горам, где летом мы обычно собирали дикую вишню. В том месте до гор было менее 3-х километров, рукой подать.
Плотный наст неплохо держал, небольшой морозец давал прекрасное скольжение, а ветер в спину только облегчал ход. Обкатав все ближайшие склоны, различной крутизны, нашел длинный крутой спуск и много раз со свистом съезжал с него. Конечно, не обошлось без падений. Время летело незаметно и, хорошо умаявшись, отправился в обратный путь. Солнце уже давно заволокло тучами, начиналась легкая метель, поэтому решил ехать кратчайшим прямым путем, через наш залив у ДОКа.
До дороги вдоль ДОКа с трудом добрался за час, что-то сильно устал, и начали мерзнуть ноги в ботинках. Набившийся при падениях снег растаял, носки промокли, и теперь все это замерзало. Холодный северо-западный ветер перешел в настоящую встречную пургу. Лыжи, на скользких участках дороги, не слушались ног, разъезжались или скрещивались. Идти же по свежевыпавшему, налипавшему на лыжи снегу обочин, было еще труднее.
Этот километр дороги вконец измотал меня. Силы таяли с каждой минутой, хотелось лечь и отдохнуть. Был бы хотя бы кусочек сахара или карамелька, но увы, в карманах хоть шаром покати. С трудом преодолел крутой бугор железнодорожной насыпи и рельсы, что шли на гравийную фабрику. Оставалось перейти широкое поле, за ним новое кладбище и дорогу, а за дорогой первые бараки 3-го поселка - всего-то с километр, но мне он запомнился на всю жизнь. Уже стемнело.
Едва передвигая окоченевшие, бесчувственные ноги и тяжело опираясь на палки обессилившими руками, промерзший и продуваемый насквозь не на шутку разыгравшейся пургой, на одной лишь воле и злости, я медленно приближался к открытому со всех сторон кладбищу.
Стало совсем темно, в десяти метрах ничего не видно. Лишь белая круговерть и черная бездна впереди. Вот наконец-то первая могила, какая радость, что не сбился с пути, и невысокая плита, за которой можно хоть чуть передохнуть от ветра и снега. Ноги вконец отказали, не слушались хозяина. Лыжи поминутно закапывались в снег и проваливались. Идти на них больше не было сил. Мерзлыми, непослушными руками снял лыжи и вместе с палками прислонил к плите. Сижу, свернувшись в комок, за могильной плитой, а в голове мысли: "Не сиди, уснешь - замерзнешь". Страха, что ночью в пургу оказался один на кладбище, абсолютно не было, это же наша территория игр и походов.
Усилием воли встал, прошел сотню метров - совсем нет сил, ноги уже отказали выше колен, не слушаются, стали как ватные. Но уже, сквозь метель виден светлый круг лампочки, что на столбе у дороги. Решил сбросить ботинки и пробираться по глубокому снегу в носках. Сил хватило снять только один ботинок, второй примерз железно к ноге. Повесил ботинок на звезду ближайшего памятника, на четвереньках стал пробиваться на свет.
Весь залепленный снегом, с короткими передышками, где ползком, где перекатываясь с живота на спину и обратно - что значит был гимнастом - с трудом дополз до оврага перед дорогой.
Дважды поднимался по крутой снежной насыпи почти на дорогу и дважды скатывался с нее. Такой был соблазн закопаться в снег на дне оврага, отдохнуть и согреться, но мысль, что заснешь и замерзнешь, была сильнее. Чуть дальше по оврагу нашел более пологий склон. Упираясь коленками и руками в сугроб, перекатываясь, еле живой выполз на дорогу.
Я был спасен! Я на дороге, хотя по ней в это время и в хорошую погоду машину не встретишь, а сейчас и тем более. От дороги до барака, последние сто-двести метров преодолел, где на коленях, помогая руками, где перекатываясь, где просто ползком, по-пластунски. Метров десять преодолею, передышка и со всей яростью снова ползу, пока не обессилю. Как назло, ни одной живой души, даже собаки и те не лают, видно забились в теплые места и пережидают метель. С трудом, на четвереньках залез на низкое крыльцо барака. Спасительная дверь была не заперта, еще минута и я, сидя на полу, засовывал руки и ноги в теплую батарею барачного коридора.
Потом женщины рассказывали. Какой-то снежный ком забился у батареи в коридоре, сначала подумали, что собака забежала, потом разглядели - пацан. Засунул руки и ноги в батарею, лицо белое, ни на что не реагирует, настолько замерз. Быстро раздели до трусов и растерли руки и ноги в холодной воде, дали горячий чай, с самогонкой и сахаром, одели в теплый шерстяной свитер и уже через полчаса я ожил. Уже все знали, как пробирался через кладбище по глубокому снегу в метель.
Через час метель притихла, и мы вдвоем с мужем одной из сердобольных женщин, дядей Федором, отправились на поиски лыж и ботинка. Как же удобно было идти в теплых валенках, шерстяном свитере и чужой сухой телогрейке!
Луна сквозь тучи освещала кладбище и мою глубокую полузасыпанную борозду в снегу. Быстро разыскал лыжи у дальней могилы и, захватив на обратном пути со звезды ботинок, дал "отбой" и уже минут через сорок мы снова были в бараке.
Я рвался домой, но одного меня не отпустили. Тем более, что одежда моя была ещё влажная. Меня снова напоили чаем и буквально заставили прилечь хотя бы ненадолго. Надо ли писать, что я почти мгновенно пригрелся и крепко заснул у теплой печки?
Я не слышал, и конечно не знал, что мою маму уже оповестили, и с трудом удержали от того, чтобы кинуться за мной сюда. Ей наказали ждать дома, чтобы я мог темного отдохнуть и набраться сил. А сообщил ей сын моих спасителей, Борис. Был он старше меня года на три. Но чуть поменьше в росте, мои ботинки лыжные удачно подошли, и он скататься туда и обратно на моих лыжах.
Утром Анна Васильевна - жена дяди Федора, он ее так и звал почему-то - накормила нас блинами, решила чаем и я, переодевшись в свои подсохшие и уже теплые одежды, отправился на лыжах к своему недалекому дому, получив ещё и немного блинов для мамы.
Мама, конечно, не удержалась, кинулась обнимать, реветь, ну я даже растерялся, и сам захлюпал носом. Потом все волнения улеглись и получив подзатыльник от отца, я снова позавтракал и рухнул спать. Когда проснулся, шел двенадцатый час ночи.
Пальцы рук и ног потом потемнели, волдыри долго болели, кожа несколько раз сходила. Мама лечила меня какими-то мазями и отмочками. Ногти сошли и выросли новые.
Пацаны на сто раз переспрашивали мою историю, и, не знаю, может мне только казалось, что когда я рассказывал про семью Анны Васильевны и моего нового друга Бориса, пацаны мне немного завидовали, а у меня самого от момента встречи с мамой, где ее глаза, такие огромные, все в слезах, а сама она, вдруг такая маленькая, пытается меня закрыть, защитить, обнять, как кошка своего котенка, от этого щипало в носу.
Вот тогда и дал себе слово: никогда не волновать маму. Получалось или нет? Я старался, но... мама есть мама. Ее даже лёгкий насморк взрослого сына тревожить будет.
Лыжи я не забросил.
На следующую зиму из старых чулок мама сделала мне гетры, снег уже не забивался в ботинки и ноги мерзли намного меньше. Теперь, на излете, вспоминаю, что же меня спасло. Думаю, что прежде всего, умение ходить на руках и бегать на четвереньках, как обезьяны, да еще воля и закаленное рыбацкое терпение.
![[]](/img/s/ser_w/remember/lyghy.5.jpg)