Аннотация: Продолжение реально-виртуальных приключений в стиле the Inner Pinokio. Кинематограф по прежнему - отдыхает.
Глава 2
ВОЛЬФ ШТЕЙНБОКОВИЧ ШТАЙНЕР
Мне предстояло проснуться без четверти семь - это было ужасно. Голова была такой тяжелой, как будто ею меня всю ночь колотили об асфальт. Я, чуть ли не качаясь, дошел до станции и погрузил свое тело в электричку, как некогда Архимед погружал свое тело в ванную, открывая свой знаменитый закон.
Обычно по утрам я ехал, находясь в каком-то полусонном полузабытьи.
Добравшись до места своей работы, я выкатил тележку с пирожками, и принял исходную позицию перед входом в метро. Я думал, что свежий воздух поможет мне стряхнуть с себя сон, он действительно помогал, но постоянный людской поток, словно качающийся маятник, гипнотизируще действовал на меня, опять погружая в сон. Чтобы окончательно не уснуть, я снова стал вспоминать...
Гибель Пёдора Карловича очень тяжело переживалась моей мамой, иначе и быть не могло. Мне сказали, что дядя Педя уехал в Америку, но по обрывкам скрываемых от меня разговоров я знал, что дяди Педи больше нет. Как ни странно я принял это стойко, почти не плакал, ко мне словно пришла лишенная эмоций рассудительность, я чувствовал, что никакие слезы его не вернут, этому нельзя помочь. Не могу сказать, что мне было легко перенести это, вовсе нет, с ним у меня были связаны большие надежды, я наконец-то обрел отца, который мне по настоящему нравился. Мне доставляло удовольствие общаться с ним. Я хотел учиться у него писать, мне грезилось, что я научусь у него писать, и стану писателем. Эта деятельность представлялась мне самым лучшим, что только может сделать человек. Из буковок составлять слова, из слов - предложения, из предложений страницы, из страниц - целый мир. Еще мне хотелось научиться писать такие красивые стихи, какие мог сочинять Педор Карлович, в нескольких словах можно было запечатлеть такую гамму ощущений! Хотя он всегда немного стеснялся своих стихов, говоря, что он все-таки больше писатель, чем поэт.
В уединеньи, возле реки
Мне так легко быть в тишине
Мысли мои спокойны, легки
Так все прекрасно, словно во сне
Так хорошо на воду глядеть
На бесконечность движения вод
Хочется голубем белым взлететь
И поглотить собой небосвод...
Время неумолимо уносило нас дальше, и постепенно впечатления от этой трагедии стали притупляться, прошло время и мы зажили, более, менее нормальной жизнью. Мама удалялась от всяческих политических тусовок, к тому же наступило время именуемое "Перестройкой". Именно в это время появился в нашей жизни Вольф Штейнбокович Штайнер, настоящий немец, он приехал откуда-то из Западной Германии с навязчивой идеей создать первую в России антропософскую общину. Не знаю даже, как он познакомился с моей мамой и где, но в один из весенних дней он появился в нашем доме. Мне он сразу не понравился, этот бородатый, уже немолодой, грузный мужчина, очень похожий на Лючанно Паворотти. Говорили, что он потомок одного немецкого мистика, доктора Штайнера. Я ему тоже видимо не особенно был по душе. Он сказал, что будет меня звать не Жаном, а Гансом, ему так удобнее, я не возражал, мне действительно было абсолютно по барабану, как он будет меня звать, хоть Фридрихом.
Как ни странно, но Вольф Штейнбокович тоже много писал, он иногда читал свои работы, но мне они казались полной чушью, по-моему, он пытался подражать Кастанеде. Видно слава его далекого предка-мистика не давала ему покоя. Он даже умудрялся издавать свои книги в одном антропософском издательстве "Ковчег".
Однажды я тайком взял одну из его книг, чтобы, хоть как-то ознакомится с его творчеством. Она называлась - "Черный пес - источник откровения", далее подзаголовок гласил: "Руководство по работе с идиотами и даунами". Чтобы понять, что это чушь, мне достаточно было прочесть всего лишь некоторые места из этой книги:
"... мне довелось учиться у очень известного, туркменского мистика Бабаоглы Осанноипова. Попал я в Туркмению, как тогда мне казалось, совершенно случайно. Я летел из Гамбурга в Стамбул, но не прямым рейсом, а через Прагу, там у меня были, кое-какие дела, уже не помню какие именно. В самолете я блевал, как собака, по-моему, уделал все вокруг в радиусе трех метров, ничем не возможно было остановить этот процесс.
В Праге с трудом покончив со своими делами, я поехал в аэропорт, меня капитально колбасило и я с трудом понимал, где я и что делаю. Поэтому как-то получилось, что я сел вместе с чехами на туристический рейс, следовавший через Москву в Чарджоу. Это был какой-то новый экзотический маршрут в рамках социалистического сотрудничества. Видимо чехам пообещали, что покажут настоящих аборигенов живущих в пустыне. После взлета я сразу же отключился, так как ввел себе кубик эндоморфина для успокоения.
Когда я очнулся, то стюардесса, что-то объявляла по-чешски, я понял, что мы приземляемся в Москве, сначала мне подумалось, что меня просто глючит. Но оказалось, что мы действительно прилетели в Москву. Тогда я подумал, что наверно теперь в Стамбул летают только через Москву. Помню, что очень расстроился тогда по этому поводу, думаю; "Ну, раз русские добились того, что все рейсы в Стамбул проходят через Москву, не иначе там тоже строят социализм. Это мне серьезно испортило настроение и прямо в аэропорту, я в первый раз напился русской водки. Так что язык болтался совершенно беспомощно у меня во рту, и я мог издавать только, какие-то нечленораздельные звуки, благодаря этому чешские товарищи нисколько не усомнились в моей принадлежности к их группе, потому что после пересадки в Москве в таком состоянии были многие из них.
Через несколько часов мои чешские друзья погрузили меня на русский самолет TU-134, следовавший по маршруту Москва - Чарджоу. Конечно, когда я был в отключке, то мне было совершенно невдомек, что самолет следует в Туркмению, я был в полной уверенности, что лечу в Турцию.
В этот раз меня рвало просто по зверски, мне казалось, что мне придется, потом собирать свои кишки по всему салону.
Когда блевать было уже нечем, я сидел, закатив глаза к потолку, чешские товарищи, стали мне, что-то объяснять, показывая на бутылку с водкой. При одном только виде этой прозрачной жидкости мне становилось плохо. Но, не смотря на незнание чешского, я понял, что единственный выход из ситуации, в которой я оказался - пить снова. По-русски это называлось "opohmelitsa". Выхватив у кого-то бутылку из рук, я зубами сорвал с нее крышку, и опрокинул в себя. Сначала мне показалось, что меня вырвет прямо в бутылку, но жидкость, проникая в меня, все больше и больше приносила, какое-то умиротворение. Мои друзья зааплодировали, и я тогда впервые ощутил, как широка и необъятна русская душа, я чувствовал эту душу в себе. Мне пришли тогда на ум слова одного великого русско-советского поэта:
"...над седой равниной моря гордо реет Буревестник, черной молнии подобный..."
И тогда до меня дошел мистический смысл этих слов. Буревестник - это вовсе не птица, а русский бомбардировщик, черной молнии подобный. Я словно сам стал этим Буревестником - бомбардировщиком, только внизу я не видел моря и у меня не получалось гордо рееть. Я чувствовал себя скорее пикирующим бомбардировщиком.
Пришел в себя я, только уткнувшись носом в пол. Оказывается, как мне рассказывали потом, я вышел в проход между кресел, расправил в разные стороны руки, как самолет, с криком разогнался и попытался взлететь.
Из моего носа текла кровь, и меня опять тошнило: "к русской водке, чтобы не тошнило, нужно привыкать с детства" - подумалось мне. Но, оказывается, об этом я узнал впоследствии от Бабаоглы, в том, что после водки тошнит, есть особый смысл. Очистительный эффект для организма от этого выше, чем очищение с помощью клизмы у йогов. Именно оттого, что водка обладает таким тошнотворным действием, русские, регулярно проблевываясь, снискали во всем мире имидж человеков широкой души.
Прилетев в Чарджоу, я искренне думал, что это Стамбул. Меня поразило, как он захирел за эти несколько лет, что я не был в нем. Люди очень сильно изменились. Архитектура, даже и та как-то измельчала. Часть негативных ощущений я списал на то, что нахожусь в глубоком похмелье, но все равно перемена была настолько ужасна, что мне было не по себе.
Приняв реку Амударью за пролив Босфор, я чуть было не упал в обморок. "Боже!" - думалось мне - "как эти турки испоганили Босфор! Он стал таким узким и мутным! И кораблей не стало, что самое страшное. За два часа проплыл, какой-то пароходишко, с баржой. Видать здесь действительно строят социализм".
Я сел на берегу реки и стал оплакивать Босфор, как плачущий пророк Иеремия с гравюры Гюстава Дорэ...
Я не знал что делать, я ничего не узнавал здесь и не мог найти то место куда ехал, а ехал я в центральный офис издательства "Туркиш Саади" вести переговоры по поводу издательства моей новой книги "Мир мужчин".
Я бродил по улицам, обхватив голову руками, мне казалось, что я сошел с ума, терзаясь в догадках, тот или не тот это город. Я спрашивал у прохожих, но так как я говорил только на немецком, естественно меня никто не понимал. И тогда в моей голове появилась мысль, что самое простое - это вернуться в аэропорт и прочитать название города, что я и сделал.
На здании аэропорта было написано - "Чарджоу". Все во мне опустилось; название города написано буквами из русского алфавита - Стамбул переименовали. Наверно Турция уже давно стала одной из союзных республик.
Я всегда был далек от политики и никогда не следил за ходом политических событий, и эта моя беспечность привела меня к такой курьезной ситуации. Я дал себе слово, что впредь буду внимательно следить за событиями в мире, регулярно смотреть "BBC Worlds".
И, тем не менее, все это никак не укладывалось в моей голове, все там перемешалось и я понял, что моя планка съехала.
Непонятно было что делать, куда идти. Тут еще с дикого похмелья меня колотил кондратий. Уже наступала ночь, и я забрел во двор больницы, одиночество и беспомощность сдавили мою грудь. В саду больницы я увидел группу подростков покуривавших анашу, по-немецки я спрашивал их; где я и как отсюда можно уехать? Сначала они испугались, а потом пригляделись к моим вещам, к одежде, к моей видеокамере. Что-то стали оживленно между собой обсуждать, а потом, кто-то из них сзади ударил меня кирпичом по голове. Я потерял сознание.
Я пришел в себя под утро, голова раскалывалась, волосы слиплись от крови, мне было тошно, из одежды на мне были только трусы и майка, все остальное утащили эти маленькие турецкие обезьяны-анашисты.
Я с трудом встал на ноги и, шатаясь, побрел к больнице. По иронии судьбы - это был дурдом, и меня приняли за убежавшего пару недель тому назад пациента. Пьяные санитары с азиатскими рожами натянули на меня смирительную рубашку и избили.
Полуживой я попал в палату, где кроме меня было еще с десяток таких же несчастных как я. С трудом мне верилось в то, что это происходит со мной. Все это навалилось неимоверной тяжестью на мое сознание, и я впал в полусон-полузабытье. Тогда-то во сне ко мне впервые явился Черный Пес-призрак. В то время как половина меня спала, другая половина, как бы видела меня спящего со стороны. И вот из темноты ко мне ринулся огромный черный Пес, подбежал ко мне и лизнул в лицо, та моя половина, которая спала от этого проснулась, и тоже увидела Черного Пса, и очень испугалась, а от этого испугалась и та моя половина, которая не спала и видела все это со стороны. Пес был настолько реальным, что мне было страшно до усеру, потому что я понимал, что он - призрак. И тут Пес заговорил человеческим голосом:
- Ну, что Вольф, обосрался?
Я промычал в ответ, что-то нечленораздельное. Он положил свою тяжелую лапу на мое плечо.
- Ты не бойся, тебе я зла не причиню. Ты оказался здесь не случайно, на тебя возложена особая миссия.
- Какая такая миссия?
- Об этом ты узнаешь позже.
- Скажи мне я действительно в Стамбуле и если я в Стамбуле, то почему он стал похож на собачье дерьмо, неужели и вправду здесь строят социализм?
- На самом деле, ты ни в каком не Стамбуле, а во втором по величине, городе Туркменской ССР - Чарджоу, а то, что он такой обосраный, так это оттого, что здесь уже построен социализм.
- Гибонский бог! Я же должен быть в Стамбуле! У меня контракт п---ой накрывается!
- Вот я и выполнил свое первое задание в отношении тебя, ты уже вполне сносно говоришь по-русски, это необходимо для твоей миссии
- Эта моя миссия совершится в России?
- Да, в самом ее сердце - в Москве.
- Так какого хрена меня занесло сюда!?
- Здесь тебе предстоит встретиться с самым продвинутым мистиком Туркмении - Бабаоглы Осаноиповым или по простому, как его называют в народе - Баба Аба.
- Вот прекрасно! Вместо того чтобы заключать контракт, может быть, на сотню тысяч баксов, у меня, оказывается, запланирована встреча с Али Бабой!
- Не с Али Бабой, а с Баба Абой.
- Однохерственно.
- Что я могу сказать? Теперь ты владеешь русским в совершенстве.
- Ты объяснишь, наконец, в чем состоит моя миссия? Может быть, я и не захочу быть миссионером.
- Может быть, и не захочешь, тогда мне придется тебя растерзать на астральном уровне. А миссия твоя в том, чтобы помочь обездоленным и несчастным даунам России.
- Вот замечательно! Я что вам, Карл Гюстав Юнг, что ли? И почему это я должен возиться с даунами? Пойми ты песья морда, я всего лишь писатель, Зигмунда Фрейда и иже с ними, с детства не перевариваю... Слушай, почему я так свободно говорю на чужом мне языке?
- Я произвел суггестирование твоих мозгов, что привело к полному лингвистическому расклиниваю. Проще говоря, каждый из нас в глубине своей владеет всеми языками мира. Помнишь тот Библейский сюжет, когда Вавилоняне решили построить башню до неба, Дух Господень спустился тогда к ним и смешал языки (до этого, надо полагать был всего один, единственный язык на свете), в результате чего строители перестали понимать друг друга, тем самым и было расстроено их предприятие.
- То есть ты хочешь сказать, что, возможно, говорить без обучения на любом языке?
- Точно, но таким способом можно знать только один язык, своего рода обмен, потому что в этом отношении мозг одноканален.
- А, как же тогда некоторые люди владеют несколькими языками?
- Этого можно добиться только изучением этих языков, а не переключением.
- Стоп, стоп! Если я овладел сейчас методом переключения, русским языком, то значит, кроме него я теперь и не знаю иного языка?
- Совершенно верно.
- Горе мне! Теперь я никогда не прочту Гёте в оригинале. Верни мне мой великий немецкий язык!
- Успокойся, русский, тоже великий язык. Маяковский еще об этом писал; "Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!".
У меня началась истерика.
- Да я шучу, успокойся, Ленин тут ни при чем, конечно, хотя по свидетельству очевидцев, тоже страдал болезнью Дауна. Об этом мне рассказывали ходоки, ходившие жаловаться к Ленину. Я являлся этим ходокам, чтобы узнать у них, как там Ленин. Ходоки с трудом, тогда добились аудиенции, он сидел за столом, его трясло, руки скрючивались и прижимались к телу, от этой трясучки он и картавил. Ходоки сразу ему в ноги; дескать, не велите казнить Владимир Ильич, велите миловать, жрать в уезде совсем нечего, люд уже сено ест, скоро мычать, как коровы начнут.
Владимир Ильич в ответ молча насыпал тоненькую, кривую дорожку кокаина на стол, вырвал из настольного календаря лист, свернул в трубочку, вставил в ноздрю и одним махом втянул весь кокаин в себя. Удовлетворенно крякнул и произнес:
- Сено они едят, эка невидаль! Вот я, давеча, с Надеждой Константиновной, баночку меда изволил откушать с цейлонским чайком. Так ведь и ничего, не жужжу! А позавчегась зайчатинки поел, так ведь не вою волком! И вы, мои милые, ступайте и не жалуйтесь впгедь.
- Так ить, Владимир Ильич взгляните, в чем мы ходим в дырявых лаптях!
Владимир Ильич позвонил в колокольчик.
- Надежда Константиновна, Надеждонька!
Вошла немолодая женщина с широким лицом и длинной косой, очень напоминающую внешне Елену Петровну Блаватскую.
- Надеждонька, обегнись-ка!
Она повернулась. На ее плечах был замызганный шерстяной платок, юбка вся в заплатах, на ногах были шлепанцы и шерстяные носки, сверкающие дырами на пятках.
- Вот мои милые, поглядите, как одета пегвая леди в Госсии, так ведь я же не еду к вам в уезд жаловаться! Постыдитесь и езжайте себе с Богом обгатно в уезд свое сено жевать.
- Так ведь Бога же нет, Владимир Ильич!
- Как это нет, а я кто? Газве мой новый тезис пговозглашающий меня Богом не довели до вас местные пагтийные товагищи?
- Никак нет, Владимир Ильич!
- Ай-я-яй, надо будет сказать Феликсу Эдмундовичу...
Он сделал какую-то запись в календаре карандашным огрызком.
- Так, что же делать, Владимир Ильич, голодаем мы.
Ленин встал из-за стола, засунул руки в карманы брюк и подошел к ходокам.
- Как вы думаете догогие товагищи, каким обгазом можно попасть в коммунистическое общество лишенное всяческих пгедгассудков и капиталистического гнета?
Ходоки пожали плечами.
- А хрен его знает Владимир Ильич, извините, конечно, за выражение...
- А чего это вы все вгемя хогом со мной газговагиваете? Подозгительно это.
- Так ведь репетировали, мы же не сами от себя пришли, а глас народа донести до вас.
- Это похвально, похвально. Так вот, в коммунизм войти невозможно в наших ггубых, физических телах. Вообще, коммунизм находиться в астгальной плоскости. Чтобы научиться выходить в астгал нужно истощить свое тело постом. Есть дгугой способ, конечно, под воздействием кокаина выходить в астгал, но где ж его на вас, на всех набегешься?! Для пагтийных товагищей с тгудом хватает. Нанюхавшись кокаина, мы выходим в астгал и строим там для вас коммунизм. А вам туда войти надлежит через изнугительный пост. Наша пгоггама пегехода к коммунизму газбита погегионально, от уезда к уезду мы создаем ситуацию голода, тем самым утончаем физические тела наших габочих и кгестьян и обгазно выгажаясь утучняем их астгальные тела.
- Так ведь Владимир Ильич, сто человек умерло уже у нас от голода!
- Так мало?! Вот ведь какая штука получается, - Ленин отчаянно жестикулировал, пытаясь, как можно нагляднее выражать свои мысли. - Это ведь вы думаете, что они умегли, а на самом деле они пегешли от социализма к астгальному коммунистическому обществу. Там, по ту стогону смегти наши товагищи уже подготовили вам, так сказать, гайские кущи. Нелегко это все конечно, но, как станет тяжело пгоизнесите молитву: Владимир Ильич сущий в Смольном. Да святиться твоя лампочка, да пгиидет коммунизм, как на земле, так и в астгале. Кокаин насущный даждь нам днесь и остави себе долги наша, как и мы оставляем себе долги должников наших. И не введи нас в капитализм, но избави нас от бугжуазии.
Денно и нощно твогите молитву эту.
- Владимир Ильич, ладно мы, дети у нас мрут, снабди нас провиантом...
Владимир Ильич хлопнул в ладоши, притопнул ногой и захохотал, потирая ладони.
- А не выпить ли нам водочки?!
Он подошел к книжной полке и из-за книг вытащил начатый графин и стопочки.
- Вот, от Надежды Константиновны заначил, сегдце у меня больное, догогие товагищи, а выпить погой так хочется! Пгиходиться пгятать, оставишь на столе, так Наденька втихогя в момент опгиходует.
Ленин вытащил из холодильника блюдо с нарезанной селедкой.
- Угощайтесь товагищи, не стесняйтесь. А если станет невмоготу, так вот что я вам скажу; камень на шею и в омут! Жену и детей жалко, так вы что не гусские? Стеньку Газина забыли? И их в омут! Так и в Упанишадах сказано, если пгавый твой глаз совгащает тебя, выгви его и бгось от себя! Если левая гука соблазняет тебя, выгви ее и бгось от себя!
С этими словами он опрокинул в себя стопку, сладостно поморщился, проткнул вилкой кусок селедки и, дирижируя ею, стал напевать:
Смело товагищи в ногу
Духом окгепнем в бойбе
В цайство свободы догогу
Гхудью пгогожим себе!
Ленин бросил вилку с селедкой обратно в блюдо.
- А хотите товагищи, покажу пгямой выход в астгальный коммунизм? Для этого можно пгосто станцевать танец дгевних дегвишей. Нужно кгутиться волчком, что есть сил!
И Ленин стал крутиться вокруг своей оси все быстрее и быстрее. Потом, потеряв равновесие, он, все еще вращаясь, стал падать, по траектории падения он смахнул рукой со стола графин со стопками, а также блюдо с селедкой, под звуки разбивающегося стекла Владимир Ильич рухнул в угол к холодильнику.
Ходоки в растерянности стояли, не зная, что делать. На шум прибежала из соседней комнаты Надежда Константиновна, увидев беспомощно лежащего на полу Ленина, она с криком бросилась к нему.
- Володя-а-а!!!
- Сегде пгихватило, Наденька...
- Володенька я же говорила тебе - не пей... А ты еще вчерась поганок объелся, бедный мой...
- Товагищи! А вы, ступайте, ступайте! И всем кого втгетите скажите, что видели Ленина!
- Спасибо Владимир Ильич, надоумили... - проголосили хором ходоки.
- И еще скажите - Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! Назло всей контге.
Владимир Ильич захохотал.
- Наденька, позовите доктога, пусть вколет мне кубик могфия, что-то устал я.
- Володенька может, хватит на сегодня морфия, а то тебе совсем плохо будет
- А, все гавно Наденька, все гавно...
С тем ходоки и ушли.
- Я одного только не пойму. - Сказал я. - Почему ты расспрашивал о Ленине у ходоков, а не явился к нему лично?
Черный Пес почесал ногой за ухом.
- Легко сказать, явиться к Ленину. Он же был самым сильным и свирепым магом своего времени, он бы не только мое астральное, но и ментальное тело испепелил бы, так что от меня осталась бы только космическая пыль. Правда, под конец жизни он утратил свою магическую силу, слишком увлекся кокаином.
Не знаю почему, но мне вдруг очень захотелось погладить Пса по голове, я протянул руку, в ответ Черный Пес обнажил клыки, и укусил меня. Я закричал от боли и пришел в себя. Один из больных впившись зубами в мою правую ладонь, тянул меня с кровати. Прежде чем он отпустил мою руку, мне пришлось несколько раз его ударить по голове.
Я снял со спинки кровати полотенце и обмотал кровоточащую руку, встал и пошел искать туалет. Выйдя в коридор, я увидел столик, за которым сидел дежурный врач, подойдя поближе при свете небольшой настольной лампы, я увидел сухощавое, добродушное лицо врача, он был лысый, макушку прикрывала тюбетейка.
- Позвольте, уважаемый... - произнес я на чистом, русском языке. - Где тут у вас туалет?
Врач встал и протянул мне руку.
- Меня зовут Бабаоглы, или просто - Баба Аба.
- Вот вы какой! Черный Пес мне уже о вас немного рассказывал.
- И что же он говорил обо мне?
- Да, так, пустяки, почти ничего, больше о Ленине рассказывал.
- Это хороший знак.
- Так, где же все-таки у вас туалет?
- Пойдемте, лучше я провожу вас, мне очень неудобно перед вами, здесь все так загажено, оно и понятно - всего лишь один унитаз на пятьдесят человек.
- Это ужасно.
- Да, это так. Знаете, Вольф Штейнбокович у нас не так уж много времени, мне предстоит скоро уйти в иную реальность.
- Вы собираетесь умереть?
- Это не то слово, маги не умирают, а переходят в иной мир. Черный Пес недаром вам рассказывал историю про Ленина, он действительно думал, что там в ином мире сумеет подготовить почву для всех своих последователей, то есть астральный коммунизм. Это была утопичная идея, иная реальность только для избранных, чтобы туда войти, необходимо пройти личный, внутренний путь.
- Честно говоря, Бабаоглы, я думал, что про Ленина - просто байка. - Отозвался я из кабинки, - и кто он вообще этот Черный Пес?
- Это мой "союзник", очень любопытно, конечно, что ты видел его в виде Черного Пса, я его вижу, например, как Владимира Ильича. Но это не важно.
- Странно все это. - Я спустил воду из бачка.
- Я всю жизнь посвятил душевнобольным людям и под конец понял, что нет ничего для них лучшего, чем жить в одной семье с нормальными людьми. Ваш предок доктор Штайнер впервые выдвинул эту мысль и именно вам предстоит воплотить в России эту идею. Мне очень хотелось, чтобы это осуществилось и здесь в Туркмении, но здесь грядут страшные изменения, все больше и больше силы набирает черный маг Сапармурат, придет время и он из всей страны сделает большой дурдом. Так что Вольф Штайнбокович поживите здесь еще месяцок, другой, изучайте пациентов изнутри, так сказать, этим вечером я уже должен уйти - вы мой приемник. Передаю в ваше распоряжение "союзника", он будет являться вам, когда будет нужно.
- А, что же потом, через пару месяцев, куда я денусь?
- Бегите милый, бегите отсюда. Эмигрируйте в свою Германию, соберите единомышленников и возвращайтесь в Россию помогать душевнобольным, такова ваша карма, а Россия, которую называют страной дураков, самое лучшее место для человека с такой кармой. Дерзайте!
После этих слов Баба Аба вспыхнул, словно бенгальский огонь, сгорая, он, превращался в облачко дыма. Поток воздуха качнул его несколько раз и сквозняком вытянул в форточку..."