Аннотация: Головокружительные, реально-виртуальные приключения в стиле the Inner Pinokio.
Кинематограф - ОТДЫХАЕТ.
ЖАН
Глава 1
ПЕДОР КАРЛОВИЧ
Я встретился с ним на станции метро `'Обухово, возле выхода с эскалатора. Мне сказали, как я могу его узнать, он будет держать газету свернутую трубочкой, под мышкой.
Это был парень лет восемнадцати, невысокого роста с прической - А ля нуво русо,я направился к нему.
-Привет, это я должен с тобой встретиться, мне сказали, что я узнаю тебя по этой газете и я указал пальцем на газету. Он, как-то испуганно взял ее в другую руку и стал постукивать ею, как дубинкой по ладони, затем спросил;
--
Откуда ты узнал об этой работе?
--
Да очень просто, на Московском вокзале мне захотелось есть, я подошел к тележке, ну ты знаешь внутри которой пирожки, купил пирожок и прочел объявление, что требуются продавцы пирожков.
--
Понятно, как тебя зовут?
--
Жан.
--
Ты что придурок?
--
Разве я сказал, что я придурок? Я сказал,что меня зовут-Жан.
--
Ладно, неважно пойдем, Бек разберется.
Мы вышли на улицу.
--
А кто этот Бек?
--
Бек - крутой чувак, возглавляет группировку мальчиков-корейцев.
О, Боже! - подумал я; бандиты уже сколачивают банды из детей.
--
Он, что тоже кореец?
--
Естественно.
--
Так он, что прямо из Кореи привез этих бедных мальчиков?
--
Ну, ты и скажешь! Бек и его мальчики выходцы из Узбекистана, узбекские корейцы.
--
А какое же отношение он имеет к торговле пирожками?
--
Прямое. Он контролирует примерно треть всех торговцев пирожками в городе.
--
А шаверма тоже под его крышей?
--
Ну, ты загнул, шаверма - это золотая жила, этим руководит один белорусский чеченец, Василь Сасаев, прямо из Чечни.
--
Там вроде война.
--
А ты думал, откуда у боевиков деньги на оружие, вообще на войну? Думаешь, им какой-то там Усама Бенн Ладдан помогает? Да они с продажи шаверм такие бабки сосут, что самого Бенна Ладдана могут финансировать.
--
Ты неплохо разбираешься в политике.
--
Ерунда, вот покрутишься пару годков в этом бизнесе, тоже будешь шарить, что к чему. Смотри, вот тачка Бека - он указал рукой на новенькую, зеленую BMW.
Неужели так можно подняться на пирожках? Что это за страна, где даже к продаже пирожков присосалась мафия? Наша мафия наверно самая развитая в мире, Аль Капоне, вероятно даже не мечтал о таком размахе.
Парень повел меня на задрипанный рынок, находящийся неподалеку от метро. Здесь ютилось несколько контейнеров и палаток. Он провел меня в самый конец пустыря, где находилось двухэтажное, сероватое здание. Мы поднялись на второй этаж.
--
Здесь офис Бека, - парень показал на обшарпанную дверь, на которой висела табличка; ВЕК .
Символично, подумал я. Парень постучал.
--
Войдите! - раздался за дверью басовитый, гортанный голос.
Мы вошли. Помещение напоминало вахтерскую каптерку, на полу валялись какие-то фуфайки, кругом была грязь. Из мебели были только несколько стульев, шкаф канцелярский, практически пустой, на полке, где должны были быть, видимо папки с бумагами или книги, почему-то валялись грязные носки.
За столом похожим на парту восседал Бек - это был плотный, немного полноватый мужчина, около сорока лет с внешностью типичного корейца, а для меня они все были на одно лицо. Не знаю чем, но он мне показался даже симпатичным. Возле него стоял другой кореец, напоминавший борца сумо.
--
Бек, вот новый парень хочет пирожки продавать, ну я пошел?
--
Хорошо Миша, свободен.
С минуту Бек осматривал меня сквозь свои глаза-щелочки.
--
Хочешь получить работу?
--
Хотелось бы.
--
Ты знаешь, почему я занимаюсь этим делом, подбором персонала? - не дожидаясь ответа, он продолжил, - потому что мне нужны не столбы, а настоящие профессионалы, ты мне нравишься, из тебя может быть толк. Сегодня же приступишь к работе, сейчас я оформлю на тебя доверенность, так, как тебя зовут?
--
Жан.
--
Я имею в виду не кличку, а настоящее твое имя.
--
Меня зовут - Жан.
--
Бек, - раздался густой бас борца сумо, - похоже, он дерзит тебе, позволь я размажу его мозги по стене.
--
Успокойся, Чомба, когда будет нужно, я скажу тебе, что надо сделать - ответил Бек, повышая голос, - ты разве не знаешь, что у меня аллергия на размазанные по стене мозги! - Эти слова Бек уже выкрикнул, затем ударил кулаком по столу.
Чомба вздрогнул и опустил глаза.
Я почувствовал, что со мной сейчас может случиться, что-то нехорошее, и я поспешно достал свой паспорт и протянул Беку. Он взял, раскрыл его и прочел вслух;
--
Жан Поль Арманд. Ты, что француз?
--
Русский француз. Мои предки по материнской и по отцовской линии были настоящими французами.
--
Ты мне начинаешь нравиться. Вот тебе доверенность для торговли. Оплата очень щедрая 20% от оборота. Сейчас и начнешь работать, у нас открывается новая точка, здесь в Обухово, зайдешь в кафе Зиг - Заг, что возле станции метро, спросишь Гочу, он тебе все объяснит.
Я вышел и направился искать кафе. Оно действительно было совсем рядом со станцией метро, дешевая забегаловка, где продавали спиртные напитки в разлив. Само кафе располагалось в каком - то сооружении, напоминающим вагончик. Я зашел внутрь, кроме пары опустившихся алкоголиков в кафе никого не было. За стойкой стоял человек лет сорока, или кавказской национальности или цыган. Длинные волосы, аккуратная черная бородка с проступающей местами сединой придавали его облику загадочную романтичность. Он мне почему-то напомнил Овода из одноименного романа Войнич, сходство с ним также усиливал безобразный стеклянный глаз к тому же, как я увидел позже он еще и хромал.
Я подошел к стойке и спросил у него;
--
Подскажите, как мне найти Гочу?
Он смерил меня своим проницательным взглядом.
- Зачем тебе Гоча?
- Меня Бек к нему послал по поводу пирожков.
--
Так я Гоча - и он протянул мне руку.
--
Жан. - представился я, пожимая его ладонь.
--
Клод Ванн Дамм?
--
Нет - Поль Арманд.
--
Тоже не плохо. Выпить хочешь?
Я посмотрел на алкаша, который в этот момент залпом выпивал стакан водки без закуски, меня внутренне передернуло.
--
Спасибо. Не сейчас.
--
Ну, хорошо тогда сразу к делу.
Он показал мне, где находиться тележка для пирожков. Потом дал мне полиэтиленовые пакеты, где были пирожки с разной начинкой: с капустой, картошкой, повидлом, а также беляши и сосиски, запеченные в тесте. Затем протянул мне засаленную накладную и ручку, пару чистых листов.
- Цены в накладной, ценники напишешь сам. Кричи все время, как можно громче: Горячие пирожки, горячие пирожки. Стоять будешь возле входа в метро. В восемь вечера - заканчивай работу.
Я уложил пакеты в тележку и покатил ее к месту своей работы.
Для конца февраля погода была довольно сносной; один, два градуса мороза. Но я все же очень порадовался тому, что на моей шее был длинный шерстяной шарф, которым в случае чего можно было обмотать дважды шею. Замшевая куртка с подкладкой из искусственного меха тоже была довольно теплой. В спортивной шапочке голова в такую погоду не мерзла. Вот с обувью была беда, через час после того, как я надевал ботинки, ноги мои были безнадежно сырыми, и с этим ничего невозможно было сделать.
Я припарковал свою тележку в трех, четырех метрах от входа в метро. Сделал ценники, скотчем приклеил их.
Мне совсем не хотелось кричать эту глупую фразу: Горячие пирожки", все-таки, как мне казалось, люди должны были проявить сознательность и понять, что я продаю не холодное пиво.
Я решил подсчитать, сколько мне нужно продать пирожков, чтобы нормально заработать. Тем более что мне обещали платить каждый день из тех денег, которые я принесу.
Так, пирожки у меня по два пятьдесят, беляши и сосиски в тесте - по четыре. Двадцать процентов со ста, значит - двадцать рублей, как мало-то... Где-то на пятьсот рублей надо продать, будет мне стошка. Сколько же это в пирожках? Сто пирожков --двести пятьдесят рублей, значит двести пирожков, а если беляши будут покупать, то и еще меньше штук надо продать. - Я посмотрел на часы; Так, стою уже десять минут, а еще ничего не купили, неужели придется кричать? Чего-то не хватает.
Я отошел на некоторое расстояние, чтобы издали посмотреть на свою тележку.
Черт возьми, ну конечно! На тележке ничего не написано!. Я попросил у соседки , продающей неподалеку газеты, маркер. И крупными, корявыми буквами написал на свежевыкрашенной поверхности тележки: ПИРОЖКИ, затем посмотрел на свое творение, подумал и дописал внизу - горячие пирожки.
Вернув маркер я встал за свой прилавок-тележку и стал ждать. Пока я стоял, образы-воспоминания начинали заполнять пространство моего сознания. Суровые, немного мрачные, лесные пейзажи Тверской губернии, озера от которых вечерами, бывало, поднимались клубы пара, все выше и выше, преобразовывались в туман. Нельзя сказать, что я вспоминал все это из-за того, что так сильно любил эту природу, ведь я с детства жил в большом городе, а эти пейзажи вспоминались, поскольку нужно же было что-то вспоминать.
Я никогда не мог понять свою маму, Алису Давыдовну, зачем она променяла Москву на эту нищую и забытую Богом сторону. Хотя она мне рассказывала, почему она так поступила, почему ее жизнь развивалаь в таком странном направлении.
В начале восьмидесятых она влилась в сообщество тех, кого тогда называли диссидентами. У нас дома в небольшой двухкомнатной московской квартире собиралась инакомыслящая публика. Думаю, что многие из них были липовыми диссидентами, просто это было таинственно и модно, как вхождение в какую то секту для просвещенных. Но некоторых действительно по настоящему клинило. Больше всех произвел на меня впечатление Пёдор Карлович Туфтенберг, лохматый и бородатый человечище в кругленьких очках - вылитый Карл Маркс. Поговаривали, что он действительно настоящий потомок Маркса к тому же, тоже из немцев, вот только мыслил он совсем не по-марксистки.
Пёдор Карлович был настоящим писателем, активно публиковался в самиздате. Я его очень уважал и в свои шесть - семь лет воистину заслушивался его мудрыми речами. Его по настоящему жизненной темой была проблема религии и совдепизма. Он мог говорить об этом целыми вечерами, потягивая чифир. Он много лет провел на зоне, несколько лет в дурдоме из-за своих политических убеждений вот и пристрастился. Никто не осуждал его за это, все были свои, все понимали, мама даже под его руководством сама научилась готовить чифир, чтобы угодить ему, его действительно очень любили. Правда в последние два года отсидки он провел в Туркмении и баловался еще анашой, но с косяком мама выгоняла его на кухню. Слишком это шокировало публику, да и запах потом стоял специфический.
После косяка Пёдор Карлович рассуждал обычно о древнем христианстве, особенно поражали мое воображение рассказы о великих учителях и Отцах Церкви, таких, как Святой Антоний Великий, Святой Макарий Великий. Так же он рассказывал и о менее известных святых того времени. А когда его прошибало совсем капитально, углублялся в дохристианские религии. Можно было только удивляться его обширным познаниям в этой области, детальным и даже скрупулезным. Он мог описать в подробности, какой-нибудьдревний, языческий обряд, ритуал жертвоприношения. Мог обрисовать детально костюм жреца, расшифровав тайный смысл их одеяний.
Он действительно был настоящим специалистом в этой области и до того, как его посадили, работал в закрытом НИИ Религии и Окультоведения. Говорили, что там проводились секретные эксперименты с животными и даже с людьми, где в результате научно-исследовательского человеческого жертвоприношения Ваалу, Пёдор Карлович познал Истинного и Единого Бога, но скрыл это от других до поры, до времени.
После этого случая он уже не мог, как прежде жить, продолжать работать, но и уйти по собственному желанию, было невозможно, а увольнения в этом НИИ не практиковались, выход из него был или в тюрьму или в сумасшедший дом. Кстати многие оттуда действительно попадали в психбольницу с самыми настоящими диагнозами, а не с фальсифицированными, коим образом в те годы у государства было в моде устранять политических соперников или попросту инакомыслящих.
Пёдор Карлович поступил мудро, скрыв на время свои истинные убеждения, вел себя, как примерный советский ученый ему даже присвоили степень доктора религиозно-оккультологических наук, а через год его повысили в должности и перевели в НИИ Атеизма и Парапсихологии при министерстве обороны СССР. Здесь он уже заведовал кафедрой и параллельно заканчивал серию своих разоблачительных статей под общим названием - Тайное поклонение Дьяволу в высших советско-массонских ложах и чудовищные опыты над истинно верующими и инакомыслящими. Впоследствии ему удалось тайно переправить эти статьи на радиостанцию Голос Америки, где на их основе был создан цикл радиопередач, которые привели к бурному негодованию все мировое сообщество и правозащитные организации, вскоре из-за этого инцидента ввели торговое эмбарго в отношении СССР.
Пёдор Карлович попросил открыто ссылаться на его имя, тем более что оно было уже широко известно в научных кругах.
Такой измены политбюро ему не могло простить, через несколько дней после выхода в эфир радиопередач против него возбуждается уголовное дело по чудовищной статье - изнасилование крупнорогатого скота с тяжкими телесными повреждениями. Он получает срок - три года в исправительно-трудовой колонии с конфискацией имущества и без права переписки.
Зэки, узнав по какой статье он попал к ним, опасались его, тем более что он был богатырского телосложения, что называется косая сажень в плечах. Зэки его боялись, он вызывал у них какой то животный страх, даже не столько внешним видом, а своей внутренней силой. К тому времени он уже окончательно утвердился в своей приверженности к христианству и принял отчаянную попытку окрестить всю камеру, как Великий князь Владимир крестил Русь. Никто из сокамерников ему не смог противоречить, даже мусульманин-фундаменталист Ибрагим, осужденный за поднятие восстания против неверных. Правда они всерьез опасались, что по примеру Владимира, Пёдор Карлович захочет крестить их с полным погружением в воду, все боялись, что он это будет делать, окуная их в парашу, но конечно Пёдор Карлович осознавал абсурдность такого крещения и потому ограничился облитием крещаемых ледяной водой из таза.
У него в планах было вообще крестить всю зону в бане, но подлый Ибрагим донес на него за тридцать пятидесятиграммовых пачек грузинского чая второго сорта.
Его отправили на медицинское обследование и признали душевнобольным, после чего перевели в психбольницу строго режима. Но там ему удалось обратить в христианство некоторых санитаров и даже врачей и через них связаться с мировой общественностью.
Шесть недель на Голосе Америки и радио Свободе раздавались голоса в защиту Пёдора Туфтенберга, требовали его освобождения. Результатом этих требований стало то, что его признали совершенно нормальным, но повесили на него зверское убийство санитара и опять перевели на зону.
- Молодой человек, молодой человек!
Я вышел из своего memory-транса, передо мной стояла старушка, протягивая мне мелочь.
- Мне один с картошкой, пожалуйста.
Я достал вилкой пирожок и, обернув его куском газеты, протянул старушке.
- На здоровье!
Бабушка отошла в сторонку и впилась своими редкими зубами в резиновый пирожок.
Мне тоже захотелось есть, глядя на нее. Я достал беляш, он был еще теплым и с наслаждением съел его. Глядя на то, с каким удовольствием я уплетаю свой беляш, многие подходили и покупали, видимо, чтобы удостовериться в том, что они действительно такие вкусные или разочароваться.
После того, как я все-таки доел беляш, из моих недр раздалось громкое, недовольное урчание, отдаленно напоминающее отрыжку. Мне вспомнилось, что, где-то в Лаосе, по моему, есть такая традиция, чем громче ты отрыгнешь после принятия пищи, тем приятнее хозяйке. Для нее это лучшая похвала.
К концу дня мне удалось продать около пятидесяти пирожков и беляшей. Я сдал остатки пирожков Гоче, он был очень доволен моим результатом, пересчитав выручку, он отстегнул причитающуюся мне долю. Я попрощался с ним до завтра и поехал на другой конец города, а оттуда в пригород, Левашово, где я по дешевке снимал квартиру. Ехать мне было долго и в метро я, прикрыв глаза, погрузился в полудрему.
Мне опять вспомнился Пёдор Карлович. После того, как заканчивались вечера диссидентов, и все расходились, Пёдор Карлович частенько оставался ночевать у нас, точнее у моей мамы. Но мне он тоже нравился и потому я не имел ничего против и даже радовался, что мы будем не одни, хотя бы этим вечером.
- Ну, что Жанка, как ты живешь, чем дышишь?
Он всегда называл меня - Жанка, я не обижался ведь я действительно выглядел девочкоподобным мальчиком и даже стрижку носил под Мирей Матье, любимой певицы
моей мамы.
- Живу я хорошо дядя Педя, а дышу я воздухом.
- Молодец! - он хлопал меня по плечу.
- Дядя Педя, почитайте мне какую-нибудь книжку, которую Вы написали.
- Да тебе будет непонятно, Жанка.
- Неправда дядя Педя я все понимаю. Я даже помню, что вы в прошлый раз мне читали.
- Что же? Я и сам забыл.
- А я нет. Вы читали мне вашу книжку - Политическая педофилия в органах советской власти. (Хотя я и не понимал тогда, что такое педофелия, но почему-то с первого раза запомнил это слово).
- Ах, ты Жанка, какой ты умный и внимательный! Почитаю-ка я тебе мою последнюю книжку, изданную в издательстве Сыны Запада, называется она - Коммунистический субботник на костях сексуальной революции. Всего читать я тебе не буду, а вот выборочно, пожалуй...
... для погашения очага сексуальной революции в СССР было предпринято множество, надо признать, результативных противодействий. В то время как в США и в Западной Европе вовсю внедрялись нововведения, порожденные бушующей сексуальной революцией. Нововведения в самом прямом, а не только переносном смысле. Сексуальных революционерок уже не удовлетворяло введение одного лишь пениса, широкую популярность получили искусственные приспособления различных форм и содержания. На волне этих новшеств капиталисты открыли новую золотую жилу - производство вибраторов и аксессуаров.
Мощным стимулятором в распространении и увеличении очагов сексуальной революции стала рок-музыка, достаточно упомянуть The Beatles и Rolling Stones с которыми мысленно перетрахалась вся прекрасная половина человечества.
Очаги сексуальной революции вспыхивали, словно порох, потому что в каждом этносе хранилась метафорическая пороховая бочка. Например, исследуя в начале шестидесятых казахские народные сказки, я обнаружил (подкупив сотрудника центрального архива КГБ) цикл сказок об одном озабоченном лисе, который благодаря своей хитрости перетрахал всех в задницу, вплоть до волка и медведя. А в одной из этих сказок, за одну услугу, оказанную лисом, таким образом, пришлось расплатиться даже Алдару-Косе.
Итак, у каждого из народов составляющих СССР хранилось, что-то такое, что там, на Западе в результате сексуальной революции считали нововведением.
Корни этого глубоки и уходят в дохристианское время, когда любое сексуальное извращение считалось нормой, и даже некоторые из этих форм служили ритуалом поклонения древним богам имеющим неприкрытый демонический характер..."
Дальше, Жанка идет подробное описание этих ритуалов, ты уж прости, читать про это я тебе не буду...
- Педенька! Жан! Идемте ужинать... - это раздался приближающийся с кухни голос мамы.
- О, Боже, Педя, опять ты читаешь свои книжки моему маленькому Жану, ему еще нельзя это.
- Я уже взрослый, мама! Ты же сама сказала об этом перед тем, как затащить меня в кабинет к зубному врачу. Раз я взрослый, значит мне можно все, что можно взрослым.
Потом мы шли на кухню и садились ужинать. Излюбленная тема мамы была просить Педора Карловича устроиться, хоть куда-нибудь на работу.
- Педенька я узнала через знакомых, что освободилось место сторожа на стройке МосСпецСМУ. Абсолютно ничего не нужно делать, ты даже можешь ночами писать...
- Алиса, прекрати! Я не стану своим трудом, хоть как-то поддерживать этот гребанный режим! Я писатель, мое дело - писать!
- Дядя Педя, писать - это неправильное выражение, правильнее сказать - писать...
Мама вскочила из-за стола, схватила меня за руку и потащила в спальню.
- А тебе давно уже пора спать, а не мешать взрослым, время ужу двенадцатый час!
Она меня раздела и в слезах бросила на постель. Потом вернулась на кухню. До меня долетали их голоса, обрывки фраз:
- ... ну вот, ребенка обидела, - басил дядя Педя.
- Я не могу так, не могу... - всхлипывала мама. - Все как-то устраиваются, находят компромисс. Гребенщиков, я слышала, дворником работает, но это же не мешает тебе любить его песни, еще там, в Ленинграде есть один кореец, тоже рок-музыкант, я слышала его, замечательно поет, так он вообще кочегаром работает.
- Эх, Алиса, вспомни Солженицына: я давал же тебе почитать Архипелаг. Я хочу написать что-нибудь такое же, для этого мне нужно писать и писать, ни на что не отвлекаясь. А если меня будут прикармливать эти лживые ублюдки, как я смогу без лицемерия открыть людям истину!?
Потом все стихло. Через две минуты раздался шум сливаемой из бачка воды.
Я лежал, утирая слезы, но думать в этот момент ни о чем не мог почему-то.
Дядя Педя тихонечко вошел в мою комнату.
- Жанка, не спишь?
Я промычал отрицательно. Он присел на мою кровать.
- Ты не обижайся на маму, ей тяжело просто...
- Дядя Педя, можно Вас о чем-то попросить?
- Конечно!
- Дядя Педя, будьте моим папой!
- Хорошо, по рукам!
Он протянул мне свою огромную, пухлую ладонь.
- Дядя Педя, я хочу сделать что-нибудь такое, самое лучшее!
- Эх, Жанка, знаешь, что в нашей стране можно сделать самое лучшее?
- В нашей стране самое лучшее - полететь в космос!
- Нет, самое лучшее, что можно сделать в нашей стране - это эмигрировать.
- А если не эмугрировать?
- Тогда, если нет возможности эмигрировать, самое лучшее, что можно сделать в нашей стране, - это застрелиться.
Я притих на мгновение.
- Я не хочу застрелиться, я хочу стать писателем, как Вы.
Он ласково погладил меня по голове.
* * *
Я проснулся оттого, что кто-то как бы невзначай пинал ботинком по моей голени. Я открыл глаза: электричка, с гулом покачиваясь, неслась по подземному коридору. Передо мной стояла старушка, злобно сжимающая губы, видимо, это она попинывала меня, когда я спал. Мне стало совестно сидеть перед стоявшей передо мной женщиной.
- Садитесь, пожалуйста! - с этими словами я уступил ей место.
Она энергично плюхнулась на сиденье.
- Вы, наверно, настоящий петербуржец?
- Почему Вы так думаете?
- Только коренной петербуржец может вот так вот уступить женщине место.
- А Вы наверняка москвичка?
- Откуда Вы знаете?
Электричка остановилась, открылись двери.
- Потому что не сказали мне спасибо.
Я вышел, это была моя остановка.
На Удельной мне предстояло пересесть в электричку, чтобы доехать до Левашово. Ехать было недалеко, минут пятнадцать - двадцать.
Вскоре подошла моя электричка. Я зашел в вагон, выбрал скамейку, под которой был обогреватель. Скамейка была деревянной, такие мне очень нравились: тепло от обогревателя через щели между рейками проходило легче, да и дерево просто приятный материал в отличие от пластиковых сидений, в которые въедалась грязь.
Вообще-то пригородные электропоезда я не любил, они напоминали мне какой-то бомжатник на колесах, и в них частенько соответственно воняло. Мне порой казалось, что я сам пропитываюсь этим запахом, и я незаметно для других нюхал себя.
Ездил я, естественно, зайцем. Даже не столько денег было жалко, как просто не хотелось платить за все то, на чем я здесь сидел, чем дышал. Конечно, случалось, что и контролеры ходили, но существовала масса способов, как с ними бороться. Самый простой способ: навремя проверки притвориться в жопу пьяным. Они, безусловно, будут толкать, тормошить, может, даже и обзовут гондоном, но самое главное здесь до конца придерживаться выбранной тактики - не приходить в себя. Самое худшее, что может случиться, - это сдадут проходящим мимо ментам, но если ты тем потом докажешь, что абсолютно трезв, они потеряют всякий интерес к тебе.
Если нет желания прикидываться в жопу пьяным, можно просто сказать, что нет денег. Тогда тебя на ближайшей остановке высадят, но это не страшно, можно перебежать по платформе в тот вагон, где они уже были.
Когда совсем нет настроения заниматься этим, можно дать мелочь контролеру, сказав, что это все что имеется и никаких бумаг выписывать не надо. Но есть небольшая опасность нарваться на неподкупного фанатика и патриота железнодорожных путей сообщения. Но в любом случае надо помнить, что самое страшное, что с тобой могут сделать - это высадить на ближайшей остановке, а от этого еще никто не умирал.
Я сидел, глядя на мелькающие за окном пейзажи, тепло через задницу медленно проникало в мой организм. С тяжелым вздохом я подумал, что многое сейчас отдал бы за то, чтобы принять горячую ванну. Квартира, в которой я жил была неблагоустроенной, в ней не было ни ванны, ни туалета, ни водопровода, ни центрального отопления. Я платил за нее 20 баксов в месяц, вообще-то это хозяева должны были платить мне за то, что я там вообще живу...
Странно, сегодня я целый день вспоминаю дядю Педю...
* * *
В конце концов, Педор Карлович стал жить вместе с нами. Ему было очень тяжело, морально. Он был, безусловно, талантливым человеком и имел массу творческих планов, мог жить, как аскет, довольствуясь чашкой кофе и пачкой Беломора и писать, писать...
Еще у него была огромная мечта уехать в США. С другой стороны его терзало то, что теперь он несет ответственность и за нас. Все же он убедил мою маму, что он постарается уехать сначала сам, а потом и нас увезет отсюда. Мама долго сопротивлялась, но потом согласилась, видимо в ней, наконец, загорелась надежда, что он хоть там найдет себе работу и мы все заживем счастливо.
Но с выездом дела у дяди Педи не ладились, ему отказали. Он на две недели, после этого известия куда-то исчез, ушел в черный запой. Потом пришел еле живой, грязный, ободранный, побитый.
Через недельку он отошел и принял решение идти работать на стройку сторожем.
Мама сияла от радости. Казалось в наш дом пришло настоящее счастье. Пёдор Карлович стал каким-то тихим и спокойным, мама говорила своим подругам, что он наконец-то остепенился. Но, я то видел, что дядя Педя смертельно о чем-то грустил, он стал писать нежные, восхитительные стихи, но никому их не показывал, только мне читал иногда, вместо ночной сказки. Все они были о каких-то рухнувших надеждах.
В одно из своих дежурств он застрелился дюбелем из строительного пистолета...
Я тяжело переживал его гибель и после этого дал себе слово, что стану таким же, как дядя Педя - писателем.
* * *
От станции до моего временного жилища нужно было идти пешком минут пятнадцать. Я пытался идти как можно быстрее, потому что терпение уже кончалось, хотелось скорее принять горизонтальное положение.
В квартире было сыро и холодно, вода во всех емкостях покрывалась корочкой льда, когда температура опускалась ниже десяти градусов на улице. Дрова у меня уже давно кончились, поэтому печь топить было нечем. Газовый баллон тоже иссяк, приготовить пищу мне было не на чем. Электрическую плитку или обогреватель купить - не было денег. Но я не сдавался, у меня был кипятильник и паяльник. Кипятильником я кипятил воду, можно было заварить чай или растворить бульонный кубик, а еще в кипяток можно было добавить немного овсяных хлопьев, накрыть крышкой и дать настояться, тогда получалась настоящая каша. Ее я и ел, каждый вечер и каждое утро. А из паяльника я сделал электрогрелку, засунул его в пустую бутылку от бренди, заклинил щепкой, чтобы он не вываливался, паяльник был маленький, сороковаттный, поэтому не слишком сильно нагревал бутылку. Эту бутылку я клал под одеяло в ноги.
Спал я в полном обмундировании - в куртке, поверх которой надевал еще и длинный пуховик, он и был моей пижамой, правда, из него вылезали перья, как из дохлой курицы, пуховик был китайского производства.
Еще у меня был старенький радиоприемник Б...ян, вторая буква стерлась, и можно было только догадываться, что это было за название, то ли Буян, то ли Баян. Я щелкнул выключателем и услышал чарующий голос Энни Леннокс:
Sweet dreams are made of years
Who am I to disagree?
I've travelled the world and the seven seas
Everybody is looking for something.
Some of them want to use you.
Some of them want, to get used by you.
Some of them want , to abuse you
Some of them want to be abused...
Я выключил приемник, оборвав песню на полуслове. Черт возьми, неужели все это никогда не кончиться? - подумал я. - Или все это только начинается? Может это и есть долгая дорога безкайфовая, о которой пел Федоров? А если это только самое начало этой дороги безкайфовой? К черту все эти думы!
Я сел за стол, стряхнул рукой хлебные крошки на пол. Взял листок бумаги и стал записывать, то, что было сейчас в моей голове:
Вот и все. Сгорели листья твоих писем
Я один, хотя ведь нет, со мной есть мысли.
За спиной остался любимый, туманный остров
Странник я, хоть странствовать не так-то легко и просто.
В океан, чтоб дольше плыть, я смело правлю.
Опять - ва-банк и все, что есть, на карту ставлю.
Да выиграл я много, но все же надо знать
Что можно выиграть - то можно проиграть.
Пока, что штиль, но шторм явиться не замедлит
Решился плыть, но дух мой, что-то вяло медлит.
Глядит назад с надеждою вернуться
В тишь острова в блаженстве окунуться.
Ведь остров еще пуст, но знать придет тот час
Когда нахлынут дикари и каннибалы, когда тишь острова нарушит джаз.
Но это не надолго, лишь на время
Потом придет хозяин, и остров оживет, но будет лишь его.
Прощай мой милый, нежный остров, ты вынудил меня покинуть берег твой.
Прощай, я уплываю на обломке оставшимся от корабля, но все-таки в душе останусь я с тобой...
Глаза мои стали слипаться, очень хотелось спать, я чувствовал в себе, какую-то нечеловеческую усталость. Погасив свет, я забрался под одеяло, мне нравилось засыпать под звуки, издаваемые радиоприемником, тем не менее, спать при включенном приемнике я не мог, поэтому я протянул руку и выключил его. Полежав несколько минут в тишине, терзаемый томительными и горькими мыслями, я снова включил приемник. Раздался позывной, сделанный на основе древнекитайской мелодии Дяньцзяньчунь, потом чарующий женский голос объявил: В эфире радиостанция Азия минус! Муданьцзянское время двадцать шесть часов семьдесят восемь минут.
Сегодня в программе Запредельное ди джей Дмитрий Нагибин будет беседовать со священником Турецкой Левославной Церкви Саидханом Ивановичем Ивановым.
Раздался игривый, сексуальный, низкий мужской голос: Спасибо Гульчатай, задержись, пожалуйста, до конца моего эфира у меня есть к тебе неотложное дело... - я услышал хлопок, видимо он хлопнул ее по заднице, а может просто помеха...
- Здравствуйте дорогие радиозрители, хочу представить вам нашего сегодняшнего гостя: Саидхана Ивановича, думаю, что не многие знают, что помимо священнической деятельности он является одним из ведущих гештальттерапевтов в стране. Мы будем беседовать о масонстве, также принимаются вопросы по телефону 666-6666. Пожалуйста, первый звонок... Алло, мы вас слушаем и наше внимание к вам запредельно...
- Алло, здравствуйте, меня зовут Бабахан Папаханов у меня вопрос к Саиду Ивановичу. Я вот слышал, что муравей из басни Крылова Муравей и Стрекоза был на самом деле закоренелым масоном, поэтому и послал стрекозу плясать на морозе, по-моему, это грубо и бессердечно и указывает на его явно масонское происхождение...
- Спасибо Бабахан, вопрос понятен. - Прокомментировал ди джей.
- Что касается муравья, - раздался гнусавый голос Саидхана Ивановича, - то у нас был практический семинар по разборке его деятельности методом группового психоанализа по Эрику Берну. Результат разборки был однозначен - муравей абсолютно не масон! Если кого и можно причислить к масонам, так это стрекозу о чем говорит, и род ее занятий - она пела и плясала наверняка, была еще и стриптизершей. На лицо полное моральное и духовное растление. Чем же занимался муравей? С утра до вечера гнул спину в благородном, тяжелом физическом труде проводил свои дни. И тут к нему приходит эта стрекоза, хочу, говорит, есть и спать. А ты, что-нибудь делать умеешь по дому, по хозяйству?, спрашивает он ее. Она говорит - а зачем мне это? Я шоу-бизнесом занимаюсь; пою, пляшу. А он говорит: Так ты пела?! Это дело! Вот пойди и попляши на морозе. Это, конечно, может показаться жестоким, но как еще такую закоренелую, погрязшую в распутстве и утехах стрекозу принудить работать честно, своим горбом? Вот ведь был бы муравей масоном, что бы он сделал? Он взял бы эту стрекозу в сожительницы, открыл бы стриптиз-клуб и зарабатывал бы на этой стрекозе немалые бабки. Но он этого не сделал, совесть ему не позволила, из этого, безусловно, следует, что муравей не масон...
Я выключил радиоприемник. Господи, ну и чушь передают, слушать тошно... - подумалось мне. Мысли мои становились все более и более тяжелыми, и я словно в туман стал проваливаться в блаженное состояние сна.
Сладкие сны сделаны из годов. Кто я, чтобы не соглашаться? Я уже объехала мир и семь морей: Каждый ищет что-то. Кто-то из них хочет использовать вас. Некоторые из них хотят, чтобы вы их использовали. Кто-то из них хочет оскорбить вас, некоторые хотят чтобы вы их обидели.