Н. теперь испытывал несомненное отвращение, когда, возвращаясь домой, открывал дверь в собственную квартиру. И, признаться, его легко можно было понять: по прихожей был разбросан самый разнообразный мусор, укрытый толстым мягким слоем пыли, висевшее в ней зеркало было разбито, а от одного его угла к потолку протянулись седые пряди паутины. Казалось, что последние жильцы покинули эту квартиру лет этак двадцать назад, и к тому же, перед самым отъездом, по какой-то необъяснимой причине нанесли тяжелый урон своему жилищу, сломав и разодрав все, что было можно.
Н., не снимая обуви и пальто (в самом деле, в такой обстановке это выглядело бы глупо), прошел на кухню, где стол украшала груда грязной заплесневелой посуды, и достал из-под полы бутылку; так он коротал свое свободное время. Дни серыми и скользкими комками застревали у него в горле с тех пор, как пару месяцев назад его бросила жена. Разбитое зеркало объяснялось довольно просто: казалось, зеркальная глубина невыносимо долго хранила столь дорогой Н. образ; не выдержав, Н. однажды швырнул в него старую бронзовую пепельницу. Одним из следствий этой выходки стало то, что теперь по всей квартире валялись окурки.
Этот вечер должен был закончиться так же, как и его предшественники, но тут откуда-то сверху донеслись тихие звуки пианино. Видимо, в квартире над ним мать заставила сынишку лет десяти приступить к занятиям музыкой; до сих пор Н. не замечал, что там кто-то учится играть; да и в общем, это было неважно. Но некое смутное беспокойство все же заставило Н. вслушаться в одиноко звучащую мелодию. Пожалуй, ей чего-то не хватало: может быть, одна или две ноты были ошибочными. Так и оказалось; неведомый пианист вскоре исправился и сыграл всю тему целиком и абсолютно точно. "Красиво", - подумалось Н., и тут урок закончился.
За сутки Н. успел забыть о вчерашнем происшествии, и в самом деле незначительном. Но вот вечером наверху тему сыграли вновь, теперь она прозвучала уверенно и полетно, а затем к ней присоединился второй голос, более текучий и плавный; с этого момента он каждый раз сопровождал твердые шаги темы. Н. поймал себя на том, что с живейшим интересом прислушивается к происходящему над ним, и немало удивился.
Теперь он каждый день ожидал этих вечерних уроков, и каждый раз разучиваемая пьеса обретала под руками маленького пианиста все более ясные и очерченные контуры. Порой, правда, он с трудом одолевал за раз два-три такта; но порой, напротив, очень серьезно продвигался вперед, словно подхлестываемый упругими трелями в мелодии. Н. почти сразу понял, что это пьеса эпохи барокко, и еще ему казалось, что она ему знакома - иногда, и довольно часто, он угадывал, что будет дальше, в каком голосе будет проведена главная тема, и как прозвучат сопровождающие ее контрапункты.
Тут надо пояснить, что в юности Н. долго занимался музыкой и сносно играл на фортепьяно, только он уже давно не возвращался к этому своему старому увлечению. Теперь ему думалось, что в ту пору он разучивал и эту пьесу, но кто же ее автор - вот этого Н. вспомнить не мог. Это, конечно, очень известный композитор, но кто он? Н. почему-то казалось, что он во что бы то ни стало должен разобраться в этом, что превратилось в своего рода каприз. И вот в тот вечер, когда пьеса прозвучала, наконец, целиком, может быть, только с несколькими шероховатостями, Н. решил отправиться к своему старому учителю музыки, которого уже лет десять как не навещал, хотя тот жил совсем недалеко.
Седой профессор музыки, казалось, не слишком удивился приходу бывшего ученика. После обмена несколькими, ничего не значащими для обоих фразами Н. сел за пианино - а это было отличное пианино, не чета тому, в квартире сверху, - и легко и быстро сыграл полюбившуюся ему пьесу. Казалось, пальцы сами находили нужные клавиши; это было лишним доказательством тому, что Н. когда-то уже разучивал ее. "Кто автор?" - просто спросил он у старика. "Не знаю",- ответил тот, поднявшись с кресла, и тени его жестикулирующих рук с утроенной скоростью заметались по стенам комнаты, - "немного похоже на клавирный стиль Генделя, но вообще - первый раз слышу". Н. немало удивился. "Может быть, это стилизация? Кое-какие черты необычны для XVIII века",- задумчиво произнес старик и вдруг хитро прищурился, - "Ты, наверное, задумал подшутить надо мной: сам же и написал эту пьесу. Ты ведь хорошо сочинял в свое время и именно в таком духе". Н. буквально не дал ему договорить: внезапная догадка озарила его ум. Наскоро попрощавшись и оставив старика в совершенном недоумении, он выбежал на улицу и бросился в ближайший нотный магазин; оказалось, что тот еще открыт. Там Н. купил сборник сонат Скарлатти и направился к своему дому. Поднявшись на этаж выше своей квартиры, позвонил в дверь; ему открыла худенькая женщина. Н. сбивчиво объяснил ей, как, узнав о том, что ее сын занимается музыкой, решил подарить ему - "вот посмотрите - несколько сонат Скарлатти; это очень хорошие пьесы, и не слишком трудные, поверьте мне". Женщина посмотрела на Н. как-то испуганно и сказала, что ее сын никогда не учился играть на пианино, да и на любом другом инструменте, и вообще вся их семья на редкость немузыкальна. Н. не смог скрыть довольной улыбки; выхватив из ее рук нотную тетрадь, он сбежал по лестнице с намерением снова отправиться к своему старому учителю.
Но когда пронизывающий ветер немного остудил его пыл, он подумал: "Может быть, стоило проверить и соседнюю квартиру? Хотя там, по-моему, живут какие-то морфинисты. И главное - эта музыка - она очень моя... Или, подожди-ка, проклятые морфинисты живут двумя этажами ниже?! Может быть, стоило окончательно убедиться?" И чтобы избавиться от этого беспокойного внутреннего голоса, Н. громко, вслух согласился с ним: "Может быть, и стоило!" Но не повернул назад, а спокойно продолжил свой путь.