Аннотация: Никак не могу подобрать хорошее название для этого рассказика :)
Сегодня во сне я старался вспомнить его лицо; может быть, я перебрал и больше лиц, но запомнились мне отчего-то четыре. Их черты и сейчас осторожно проступают сквозь дымку уходящего сна; я попробую описать их, может быть, это моя последняя надежда.
Первое лицо было худым и длинным. Я отчетливо помню высокий лоб - лоб мыслителя, похоже на то, но вот глаза - они, слишком близко посаженные, были мутными, невыразительными, или, может быть, просто смотрели куда-то в сторону? Я не знаю, мне теперь уже не сообразить.
Второе лицо - почти такое, как и первое, только вот борода... Точнее, бородка, узенькая, черная; странно, что я даже не помню, была ли у него борода! Неудивительно, что я блуждаю будто в потемках; если бы хотя бы что-то одно, хотя бы одна черточка, самая малоприметная, скажем, одно ухо чуть меньше другого, или левая бровь чуть ниже правой, если бы я хоть что-нибудь четко знал о нем! Но что теперь, теперь поздно жаловаться...
Да, третье лицо... Совсем другое, даже забавно, насколько другое. Почти круглое, русые волосы, нос широкий и короткий. Наверное, это лицо я запомнил лучше остальных, и все-таки это не утешает меня: почему-то я уверен, что как раз так он выглядеть и не мог; это кто-то другой примешался к моему сну и, конечно, спутал мне все карты.
И четвертое лицо подает мало надежд. Главная его особенность - в отталкивающем выражении; неприязненный взгляд и слишком много морщин, именно так я представлял себе мистера Хайда. Да, это всего лишь разыгравшееся воображение, у него было самое обычное лицо, не могло быть такого звериного, такого нелепого... Разве такое - забудешь?
...Но хватит пересчитывать сны: сегодня ведь солнечный день, сегодня на солнце даже мои глаза будут зорче обычного. Мне нужно спешить на перекресток; а пока я добираюсь до места, вкратце расскажу вам о нем и о моей проблеме. По большому счету, это одно и то же.
Около месяца назад я впервые обратил внимание на эту странную фигуру. На том перекрестке мне часто приходится ждать автобус, чтобы ехать на работу. И вот, несколько раз подряд, я замечал в толпе, проносящейся мимо, одного и того же человека. Он как-то выделялся среди прочих, но я бы не смог объяснить причину этого тогда и не слишком понимаю это даже теперь, хотя мои мысли почти непрерывно заняты им. Но точно - он выделялся, я узнавал его лицо, и мы при встрече даже стали кивать друг другу. Точнее, начал делать это именно он, как-то жалко и заискивающе улыбаясь, и в его улыбка порой означала безнадежность, а порой - угрозу.
Никто в толпе не обращал на него никакого внимания, даже если он наступал кому-то на ногу - а он, должно быть, делал это нарочно так часто - но никто не оборачивался, никто не шипел ругательства ему вслед... Странным был его ежедневный путь, точнее, тот отрезок этого пути, который был мне виден: он выходил из-за угла, с потерянным видом шел мимо сотен людей, не замечавших его, встречался глазами со мной - легкий кивок, и дальше, дальше, пока я не переставал слышать его гулкие шаги за спиной.
Потом я понял, что за безнадежность и угроза таятся в его улыбке, и это открытие совсем не обрадовало меня. Я был единственным, кто знал его, кто помнил и кто отличил бы его от прочих этих людей. Не только на этом перекрестке, но и и в принципе где-либо, если это "где" для него вообще существовало... Иногда я всерьез думал, что, очутившись за моей спиной, он не идет дальше, а просто растворяется в воздухе, хотя, наверное, в этот момент я чересчур уж сгущал краски.
И пока я мог узнать его, для нас обоих еще существовала надежда, потому что моя забывчивость погубила бы не только его, но и меня, а может быть, и еще кого-нибудь, чья судьба теперь была в моих руках. Прищуривая болевшие от напряжения глаза, я порой часами следил за улицей - он заставлял себя ждать, и только когда вдалеке показывалась такая знакомая и изрядно надоевшая фигура, на сердце у меня становилось легче. Теперь оставался только поклон, и затем можно было идти по своим делам.
...С какого-то момента я начал путать его с другими, здороваться с кем-то иным, но пока еще что-то подсказывало мне: "ты ошибся"; я снова ждал, и когда, наконец, замечал его, то с легкостью угадывал на его лице отвратительную печать забвения. Его никто не помнит, думал я, под силу ли мне то, что не могут сделать другие?
И вчера я забыл его. Не верил долго, стоял часа три на перекрестке, пока не началась метель. Он ведь мог мне кивнуть, наверное, пусть даже сегодня он заметил, что не узнан; но нет, я понимаю, что это невозможно. Что ж...