Разматывая рыжий локон
в холодной облачной крем-соде,
с утра пораньше с крыш и окон
течёт "Апрельская рапсодия".
Мерцают рваные соцветия -
сердца, поющие в терновнике.
Мотиву скоро полстолетия,
а всё как новенький.

Вначале это даже весело.
Потом сквозняк из дома жёлтого
надует лёгкую депрессию,
за ней - и более тяжёлую,
и убаюкивая качкой,
настойчиво, неутомимо
раскрутится вселенский Кащенко,
всеобщая лоботомия.

Мы бьёмся в стены этой пыточной
телами, за зиму озябшими,
с тобой, немыслимо несбыточной,
неведомо откуда взявшейся,
как с кровли тёмный снег подтаявший
свалившейся внезапно на́ голову,
застыть заставившей вчера ещё
такого наглого.

Зола табачного Везувия
летит в последний день Помпеи:
не то - высокое безумие,
не то - я попросту глупею
от звуков этой старой записи,
что служит правдою и верою
в один глоток азотной закиси.
Апрель. Часть первая.