Солнечный зайчик оттолкнулся от маленького карманного зеркальца, прыгнул на стену дома напротив, скатился по ее вертикальной поверхности, как с горки, перепрыгнул через припаркованную у тротуара машину, улыбнувшись на ее капоте, и вернулся к ногам Влада. Влад радостно хихикнул и завертел зеркальце в руках, направляя отражавшийся от него лучик солнца под ноги прохожим. Прохожие не обращали на проказливый лучик никакого внимания и упрямо семенили по своим делам, скучные, погруженные в свои серые будничные мысли. Влад сидел на противоположной стороне улицы и отсюда пускал своих зайчиков под ноги этим однообразным людям. Он наблюдал, как солнечный зайчик каким-то инородным телом на миг врывался в их жизни и, незамеченный, скрывался под ногами следующего пешехода.
" Почему люди не хотят замечать мой солнечный зайчик? Ведь он такой яркий, такой красивый, а они, скучные, смотрят себе под ноги, ничего, кроме тротуара, не замечают". - Так думал восьмилетний Влад много-много лет назад, сидя на тротуаре около своего дома и забавляясь игрой с зеркальцем. "Наверное, люди не понимают красоты. Или им некогда ее понимать, потому что им некогда даже остановиться и заметить красоту. Они все время куда-то торопятся, как мне объяснял папа", - подумал Влад и спрятал наскучившее зеркальце в карман куртки.
* * *
- Влад, ты гений! Нет, я всегда знал, что ты гений! Ты только посмотри на этих людей: да их тут не меньше тысячи! - Николя, задыхаясь от восторга, бегал вокруг Влада и воодушевленно размахивал руками в надежде добиться от художника хоть какой-нибудь реакции. Но Влад, или, как его знали посетители выставки и интересующиеся искусством люди, Владислаус, стоял с безмятежной улыбкой на лице, словно эта выставка, эта беснующаяся от восторга толпа народа не имеют к нему никакого отношения. Словно это не он воспеваемый всеми Владислаус, словно не он своей рукой сотворил полотна, потрясшие мир новизной цветового решения, "какой-то чарующей красотой уродства", как выразился один из критиков. Эта выставка была второй. Полотна, представленные на первой выставке, стали легендой за какие-нибудь две недели; этими картинами восхищались, восхищались найденными Владислаусом аллегорическими образами, но главное, что заставляло трепетать современность, были краски. Ни один художник не мог сказать, какими красками были написаны картины. А Влад не желал открывать секрет своего мастерства. Как решили все любопытствующие, чтобы избежать конкурентов. Влад д'Мюретти снискал себе признание и славу, поколебать которые было очень непросто, если вообще возможно, но слава капризна и в любой момент может предать своего фаворита и переметнутся в руки другого счастливца.
К Владу подошел какой-то господин (судя по нелепой шляпе, господин принадлежал к сливкам высшего общества и являлся истинным ценителем прекрасного) и заговорил по-французски. Влад, выросший в семье, где сосуществовало два языка - русский и французский - хорошо и уверенно говорил на обоих и сейчас со скромной улыбкой на губах отвечал господину. Господин поздравлял Влада с успехом выставки и как бы между делом намекал на свои знакомства и даже отдаленное родство с семьей Влада, что делал с очевидным умыслом: он хотел выторговать себе одно из представленных полотен. Когда господин отошел в сторону, к Владу подошла полная дама, щедро украшенная дорогой бижутерией и перьями всевозможных диковинных цветов. Дама ужасно смущалась, краснела, что-то мямлила, то и дело загораживая рот пушистым белым веером. Поскольку разобрать слова дамы было невозможно, Влад, решив, что она его тоже поздравляет, ответил ей несколькими вежливыми улыбками и словами благодарности, после чего, извинившись, оставил даму и прошел к окну. Однако, укрыться от назойливого внимания гостей было непросто. Гости то и дело подходили к нему, пожимали руки, мило улыбались, хвалили его работы, расточая художнику витиевато украшенные банальные замечания и, как бы ненароком захватив со столика, около которого стоял Влад, корзиночку с икрой или тарталетку с легким сыром, отходили в сторону. Наконец, поток восхищенных закончился, и Влад, вряд ли надолго, остался в одиночестве. Он глубоко вздохнул, расправил уставшие от долгого стояния плечи.
- Не помешаю? - раздался за спиной низкий женский голос.
Влад обернулся и кивком головы поздоровался с говорившей. Ею оказалась девушка лет двадцати семи, одетая, вопреки всем условностям и формальностям, в открытое летнее платье без каких-либо дизайнерских изысков. На девушке не было украшений, лишь в ушах, обнаженных забранными назад темными волосами, поблескивали маленькие серьги.
- Ваши картины пользуются просто невероятным успехом, мсье Владислаус, - обратилась она к нему на французский манер. Вы просто обязаны открыть мне секрет своего поразительного успеха. - При последних словах девушка, плавно качнув бедрами, на несколько сантиметров приблизилась к Владу, глаза ее озорно заблестели.
"Заигрывает", - пронеслось в голове Влада, и он тотчас утратил к девушке едва наметившийся интерес.
- Увы, - ответил он. - Секрет моего успеха слишком чудовищен, чтобы его раскрывать.
Девушка округлила серые глаза, отчего ее миловидное лицо сделалось слегка глуповатым.
- Вы меня заинтриговали, - теперь она кокетливо прищурилась, что очень ей шло. - Мое имя Натали, я дочь Этьена Бурне, владельца пароходной компании "Третий экспресс".
"Видимо, она пытается впечатлить меня именем своего богатого родителя", решил про себя Влад и холодно улыбнулся.
- Знаете, какая картина понравилась мне больше всего? - интригующе спросила Натали, опять хитро прищурившись. Скорее всего, она знала, что эта гримаска ей очень идет, и не упускала возможности ее состроить. Не дождавшись от Влада словесного ответа, она сочла его безучастный взгляд немым вопросом и ответила:
- "Любовник тьмы", та, где изображен кричащий человеческий силуэт в языках снедающей его огненной стихии.
- Да, я помню эту картину, - не без иронии ответил Влад, отметив, что девушка цитирует определение, использованное одним известным критиком. - И что же Вас в ней пленило? - равнодушно спросил Влад, ожидая услышать от Натали одно из уже привычных поверхностных наблюдений про страсть, пылающую в сердце любящего человека, истинную всепоглощающую запретную страсть смертного к принцессе тьмы, женщине, воплощающей собой темный и зловещий мир запретной любви, но все же женщине, одинокой, жаждущей взаимности, и все в том же духе про "страсть", "запрет" и "вечные мучения". Но то, что сказала Натали, он не ожидал услышать. Она на несколько мгновений словно отключилась, устремив неподвижный взгляд прямо перед собой, куда-то мимо всех людей и предметов, и холодным не своим голосом сказала:
- Кровь. Слишком настоящая кровь.
Влад глянул на нее: ее глаза, серые, холодные, блеснули зловеще и плотоядно. Натали едва заметно улыбнулась и, кивнув Владу, пошла в сторону выхода.
* * *
Прошло два месяца. Почти все картины были проданы, несмотря на высокую цену; некоторые полотна послужили поводом к серьезным размолвкам среди представителей уважаемых слоев общества, не сумевших решить между собой, кому достанется полюбившийся шедевр. Три полотна, результат двухлетней работы, купили состоятельные иностранцы, одну картину выкупило правительство Франции для Государственного музея. Нераспроданными остались только несколько полотен, которые Владислаус отказался продать; среди них был и "Любовник Тьмы". Влад любил эту картину, даже немного тщеславно восхищался ею. Кричащий человеческий силуэт, прочерченный в языках кроваво-красного пламени, олицетворял для него его собственную душу, качающуюся на кровавых волнах истинного искусства. Эти волны олицетворяли страсть, которую не способен познать человек, как бы сильно он ни любил другого человека. Это не человеческая страсть. Она чужда обычному человеку, опасна для него. Название картины на первый взгляд не соответствует ее содержанию, но только при поверхностном наблюдении. Силуэт, изображенный на картине, принадлежал возлюбленному Искусства, а Искусство порой схоже с Тьмой, потому что заглянуть в него, разглядеть все его тайны, хватает мужества не у каждого. Краски на этой картине поражали более всего своей магической живучестью: если смотреть на картину не отрываясь в течение нескольких минут, краски начинают сгущаться, темнеют, а языки пламени начинают медленно покачиваться, словно лаская человеческую фигуру, и гримаса крика становится больше похожа на страстный вздох. Каким образом Влад достиг такого потрясающего оптического эффекта, оставалось загадкой.
Художник не должен продавать за искусство душу, не должен жертвовать собой. Художник и Искусство образуют союз, которым должна править Любовь. Картины Влада не оставляли людей равнодушными, потому что краски, которые использовал художник, дышали жизнью, сближаясь со смотрящим, гипнотизировали его; человек словно видел себя изнутри, угадывал на полотне свои страсти, свои пороки, слабости, свою любовь, ненависть - все, что заставляло когда-либо его кровь бежать быстрее, оживать, все это воспоминанием стекало в его душу с этих странных полотен.
* * *
Влад спустился со ступенек фешенебельного отеля, где провел последние две с половиной недели, и подошел к автомобилю. Выставка закончилось, и Влад уезжал из города в фамильный особняк, где ни суета многолюдного города, ни шум фабрик, ни бессмысленная суетливость не отвлекали его от работы.
Особняк располагался в окрестностях Буржа, и дорога занимала не меньше двух с половиной часов.
Автомобиль остановился, пока сторож открывал массивные чугунные ворота. Дом стоял на возвышенности и был хорошо виден от ворот. Владислаус поднял глаза. Дом хищно оскалился античной колоннадой, заблестел огромными голубыми окнами. Влад тоже улыбнулся. Большую часть года особняк пустовал. Семья Влада состояла, помимо матери, отца и двух сестер, из многочисленных родственников, но все они жили в городе. Дом долгое время не принадлежал семье Влада, и когда он родился, его семья уже прочно обосновалась в городе и вела простую городскую жизнь. Отец сделался торговцем, нажил большое состояние взамен утерянному в период политической неясности. Когда Влад подрос, его сестры уже были замужем и уехали из дома, мать много времени проводила наедине с ним, пока отец работал. В то время она несколько раз рассказывала ему о доме, который им пришлось отдать, делилась с сыном своими воспоминаниями. Она скучала по дому, по той жизни, которую они вели прежде. Дом долгое время был заброшен, потом на несколько лет был отдан больнице при монастыре. Четыре года назад Влад, уже взрослый человек с небольшим, но стабильным доходом, приехал сюда и, уезжая через полчаса, твердо решил, что он непременно выкупит этот дом. Ему повезло. Дом не имел исторической ценности, и Влад выкупил его по дешевке у монастыря. Мать и отец, привыкшие к городской жизни, не спешили перебираться в поместье, но иногда приезжали сюда погостить. Обычно летом на неделю-другую и на Рождество здесь собиралась вся семья, приезжали сестры Влада с мужьями, детьми, няньками и воспитателями, мать приглашала из города своих знакомых. Устраивались балы, пикники, игры, катания на санях, купания в озере. Во все остальное время Влад и два человека прислуги были здесь единственными обитателями. Влад поначалу пристрастился к аристократической жизни с ее постоянными развлечениями и гостями, но играть в хозяина замка ему скоро наскучило, и гости постепенно забыли сюда дорогу. Когда Влад завоевал популярность как художник, дом почтительно обходили стороной, чтобы не мешать творить талантливому человеку.
Особняк был двухэтажный, с тремя пристройками вокруг дома. Пристройки были выполнены в одном стиле с домом. Две из них использовались как веранды летом и закрывались на зиму, превращаясь в крытые галереи. По периметру галерей в кадках и огромным вазах стояли самые необычные растения, которые только можно было вырастить в этом климате. Гости часто заходили сюда словно в музей. В третьей пристройке располагалась мастерская. Окна этой комнаты хоть и выходили в сад, в самую его заросшую зеленью часть, куда не забредали ни гости, ни хозяева, все же всегда были завешены длинными непрозрачными парчовыми шторами. Дверь всегда была заперта на два ключа (дополнительный замок Влад приладил к двери недавно), которые хозяин носил при себе или запирал в сейф. Слугам и гостям было строжайше запрещено сюда входить, а уборку Влад доверял только одной пожилой уже подслеповатой служанке, которая протирала пыль и мыла пол только в присутствии Влада.
Мастерская Владислауса, так тщательно скрываемая им от посторонних глаз, напоминала скорее химический кабинет: вдоль стен стояли высокие массивные стеллажи с разнообразными склянками и пузырями, в которых в сумраке поблескивали жидкости и желеобразные субстанции. Один из стеллажей был занят книгами. Книги на разных языках, содержащие в себе многочисленные труды по химии и медицине, жались друг к другу на полках. Некоторые из них были настолько потрепаны и зачитаны, что на их обложках нельзя было разобрать названия. В комнате было два стола: один большой дубовый, второй чуть меньше. На одном из них стоял какой-то странный аппарат с колбами и проводами.
Машина подъехала к дому, Влад вышел, взял с заднего сиденья черный кожаный чемодан, уже старый, в котором он брал с собой свои кисти и какие-то препараты, которые могли понадобиться на выставке для реставрации картин, и поднялся по ступенькам к двери. Кивнув кухарке и лакею, вышедшим встретить хозяина, он пошел к мастерской. Он отпер дверь ключами, вошел и сразу включил электрический свет: сотни лампочек загудели под потолком, и помещение наполнилось искусственным теплым светом. Влад прошелся по комнате, словно здороваясь с ней после долгой разлуки, провел рукой по столу, отряхнул с пальцев приставшую пыль. Потом он положил чемоданчик на свободный стол и вышел, погасив свет.
***
На следующий день от матери пришло письмо. Она писала, что на днях приедет в поместье "отдохнуть от надоевшего городского психоза". В этот раз она намеревалась провести в поместье весну и почти все лето. "Отец, - писала она, - не может приехать: у него постоянно находятся какие-то дела, но я привезу своего друга, Ролана Буля, искусствоведа и очень интересного человека. Я тебе про него наверняка рассказывала, он мой давнишний знакомый. Буль просто без ума от твоих картин! Кстати, Лили и Анна приедут на несколько дней, может быть, одновременно со мной". Поскольку в поместье Влад всегда имел возможность уединиться, несмотря на то, сколько посторонних находилось в доме, известие о приезде родных нисколько его не расстроило.
Мать с Булем прибыли на второй день после письма вечером, сестры приехали ночью.
- Знакомься, это мсье Ролан Буль. Он искусствовед и большой твой поклонник.- Буль согнулся в заискивающем поклоне. Это был не старый еще человек, но его сутулая спина придавала ему сходство с немощным стариком. Он был невысок, как-то весь скрючен. У Буля была неестественно большая для его тела голова; казалось, она наполнена воздухом и лишь поэтому не падает безвольно на грудь ее обладателя, поскольку эта тонкая с острым, как крыло птицы, кадыком шея не в состоянии носить такую тяжесть. Середину этой большой головы занимала неровной формы лысина, по обоим берегам которой росли длинные седые волосы; они спускались за ушами к плечам и были собраны в свободный хвост черной затертой от постоянного ношения тесемкой. Лицо Буля походило на морду хорька: маленький остренький нос, поджатые тонкие губы, небольшие въедливые глаза. Лицо это постоянно прыгало, как будто кто-то дергал лицевые мышцы. В общем, Влад не нашел его приятным гостем.
Дом быстро освоился с новым распорядком, привык к людям, редко бываемому здесь веселью. Дети сестер с удовольствием освоили дом для своих шумных детских игр: гомон их голосов не долетал только за запертую дверь мастерской художника. Мать привезла с собой своего повара, и каждый день тратила по меньшей мере час, обсуждая с ним меню на день. В поместье стали наведываться соседи. То и дело приходили приглашения на ярмарки и пикники. Только Буль нарочно отстранялся от всякого веселья. Он привез с собой книги и проводил почти все свободное время за чтением книг. Другим его любимым занятием стало выслеживать Влада. Он в первый вечер намекнул на свое страстное желание заглянуть в мастерскую "великого гения", однако, получив вежливый отказ, не оставил своей надежды. Временами Владу казалось, что Буль превратился в приведение старого замка и теперь преследует его с маниакальной настойчивостью. В течение дня он находил Влада то в саду с книжкой или альбомом для набросков в руках, как бы случайно набредая на место его уединения по запутанным дорожкам сада; то тенью пробирался в библиотеку, случись Владу там по неосторожности задремать. Однажды он чуть не вошел в спальню Влада, претворившись, что ходит во сне. Спустя неделю своего пребывания, он совсем расхрабрился и теперь каждый день за обедом и ужином, когда вся семья собиралась за общим столом, он непременно склонял разговор в сторону искусства. Чаще он начинал с того, что рассказывал какую-нибудь забавную историю из жизни известного художника или его подмастерья, в деталях описывал их техники и приемы. В конце каждой хитроумно продуманной беседы он как бы ненароком интересовался у Влада о том, как он работает над своими полотнами. Влад, не желающий обсуждать свою работу, уклонялся от ответа, поначалу шуткой или вежливым замечанием меняя ход разговора, но к концу недели стал позволять себе резкие и грубые ответы. Буль был неумолим, и преследования продолжались.
Не желая огорчать мать, Влад не заговаривал с ней о своем неудобстве откровенно, но в поисках спокойствия стал чаще отлучаться из дома и часами, а то и целый день, бродить по окрестностям.
Ему не терпелось приступить к новой работе, но он опасался навязчивого внимания любопытного искусствоведа и со дня приезда матери ни разу не зашел в мастерскую.
* * *
Однажды, в середине апреля, день выдался особенно беспокойный: Буль уже не стеснялся своего намерения выведать секрет Влада и откровенно упрашивал его то словами, то собачьим жалостливым взглядом довериться ему и позволить хоть одну минуту побыть в мастерской. Отчаявшийся художник решил обмануть Буля, и выдал ему "секрет" своего мастерства, взяв с Буля обещания, что тот оставит свои попытки проникнуть в мастерскую. Влад придал своему лицо выражение страдальца, который, повинуясь обстоятельствам, обязан предать не только себя, но и многих, также зависящих от этой тайны, людей, и поведал Булю рецепт приготовления краски, который был не очень широко известен. Правдоподобия ради, он описал процедуру, которой действительно пользовался, чтобы приготовить свои краски, но умолчал о том, из чего он их делает: открывать основной компонент он не собирался. Буль, казалось, остался удовлетворен сделкой и, едва Влад произнес последние слова "тайны", поспешил в свою комнату.
Перед сном Влад решил пройтись, подышать свежим воздухом, насладиться запахом весеннего вечера. Он брел долго. В его голове не было определенных мыслей, лишь обрывки воспоминаний и впечатлений долгого дня то и дело проплывали в сознании. Он смотрел на деревья, небо, траву, смотрел на эти яркие вызолоченные заходящим солнцем краски, на эти обманчивые, как ему казалось, игры света и освещения, и думал, что истинный цвет жизни, внутренней жизни, скрытой за этим невероятным разнообразием цветов и оттенков, суть красный и те оттенки, которые он может дать.
Он вышел к пруду. На поверхности воды кружились нежные кувшинки. Природа дремала, изредка всхлипывая от пробуждения взволнованным окриком дрозда. Ветер лениво, словно зевая, трепал кроны стройных деревьев, довольные лягушки тихо урчали в густой траве. Где-то вдалеке послышался женский голос: рождаемая им песня то и дело пропадала в густой зелени, потом снова выныривала, приближаясь. Влад слушал этот голос и все больше погружался в дремоту. Он сел на траву, прикрыл глаза, и стал слушать эти чарующие звуки природы и слившийся с ними звук человеческой песни. Он приказал рассудку замолчать и уснуть, позволяя слушать только сердцу: звуки погружались в него, задевали сердце, заставляя его участвовать в их мелодии, и вот его сердце уже бьется в унисон с природой. Вот он уже угадывает следующий звук, следующую ноту, угадывает источник этого звука; сердце ловит звук, наслаждается им, пропускает через себя и нетронутым выпускает плыть дальше, ничем не нарушая естественного ритма природы. Песня девушки становилась все громче и громче и начала заглушать собой все остальные звуки: она приближалась. Влад вдохнул в себя еще одну ноту и, выпуская ее, открыл глаза.
- Ой! - испуганно вскрикнула девушка: она стояла у дерева в нескольких шагах от Влада, опасливо загородив лицо рукой. Это была молодая девушка из деревенских; деревень вокруг было три или четыре. Довольно мила: волосы цвета пшена заплетены тугой косой, глаза, юные, не видевшие еще на своем веку печалей глаза, испуганно смотрели на Влада.
- Не бойся меня, - голос Влада зазвучал нежно. - Подойди ближе, я здесь один и не обижу тебя. Что ты делаешь здесь? Ты заблудилась?
Девушка, завороженная его голосом и взглядом желтоватых глаз что-то отвечает, губы едва заметно касаются друг друга. Она отправилась в лес собирать ягоды с девушками из своей деревни, отстала от них и пришла сюда, чтобы взять домой кувшинок. Влад, выслушав ответ, поднялся с травы и тем же мягким завораживающим голосом произнес:
- Завтра утром, в шесть часов, приходи сюда. Я буду писать твой портрет, твой.
Он повернулся и зашел с полянки в лес, довольный, что завтра он сможет написать портрет этой девушки. А девушка тем временем скрылась в лесу с другой стороны полянки, зная, что завтра, к назначенному времени, непременно сюда вернется, вернется, лишь бы только еще слушать его мягкий голос, видеть перед собой блеск этих желтых глаз. Она почувствовала, что в ее душе зародилось какое-то непонятное ей чувство к этому человеку, которого она даже не рассмотрела. Единственное, что она заметила, это глаза, их невероятный медовый оттенок, их невероятную почти ощутимую на языке сладость.
* * *
На следующее утро, едва рассвело, Влад уже был у озера. Туман еще скрадывал от глаз поверхность воды и мокрую от росы траву, а птицы, уже бодрые и радостные, несмотря на ранний час, кружили над лесом. Гомон, галдеж пернатых тварей совсем не гармонировал с лениво поднимающимся солнцем, с еще не растревоженной наступающим днем зеленью. Влад чувствовал себя бодрым и готовым к новой работе. Здесь он чувствовал себя в безопасности: он проник в мастерскую глубокой ночью, пока весь дом спал, и Буль не мог его видеть, взял все необходимое для работы и вышел через калитку в глубине сада. Он установил на полянке мольберт, чемодан, на этот раз коричневой кожи, закрепил на предусмотрительно прикрепленной к нему треноге, отчего тот превратился в стол. В чемодане были приборы для смешивания красок, прозрачные и из затемненного стекла колбы, препараты, склянки с прозрачными и мутными жидкостями, кисти, маленькие деревянные коробочки. Устроив все для предстоящей работы, Влад подошел к берегу озера, спустился к воде; ребристая поверхность пахла туманом. Несколько кувшинок, еще не успевших расправить лепестки после холодной ночи, плавали совсем близко. Он протянул руку и привлек к себе одну из них. Зачерпнув воды, он протер влажными ладонями лоб и щеки, провел по волосам.
- Эй, барин, - позвал женский голос по-французски. Это была вчерашняя его знакомая. Щеки ее пылали румянцем (видимо, она торопилась на свидание), волосы, собранные в замысловатую прическу, немного растрепались. Она была не похожа на себя вчерашнюю, и такая совсем не нравилась Владу.
- Здравствуй, - сказал он. Девушка кивнула, глаза ее как будто озарились, словно от предвкушения чего-то давно желаемого, словно она пришла сюда сегодня за исполнением своей давней заветной мечты.
Влад немного к ней приблизился. Его взгляд теперь был сосредоточенным и резким. Это был взгляд мастера, обращенный на пустышку, которую ему предстояло превратить в шедевр.
- Ты можешь распустить волосы? - попросил он. Девушка помедлила в нерешительности, но исполнила его просьбу. - Ты сядешь здесь, - продолжал Влад, указывая ей на заранее выбранный камень. - В руки возьми кувшинку, - он протянул ей цветок. - Вот так, сядь свободнее, будь собой, не старайся специально принять какую-нибудь позу. Хорошо. Теперь опусти руки с кувшинкой, не закрывай сердце. Все готово, постарайся не двигаться. Если устанешь позировать, скажи.
Влад отошел к мольберту и быстро заводил рукой по полотну. Он брал в руки то карандаш, то кисть. Через несколько минут набросок был готов. Влад начал смешивать краски: он доставал из чемодана тюбики, на глаз выдавливал нужный оттенок на палитру, плавными кругообразными движениями смешивал массы, пробовал цвет в углу холста, там, где потом на пробные мазки можно было наложить основной цвет. Он работал быстро, словно заранее знал, сколько и какой именно краски следует добавить, чтобы получить желаемый цвет. Приготовив палитру, он возвращался к портрету и быстро наносил краски на полотно.
Он работал несколько часов без перерыва, отвлекаясь от полотна только для того, чтобы приготовить новую порцию красок. За все это время девушка ни разу не пожаловалась на усталость или голод. Она сидела ровно, неподвижно и, казалось, даже не дышала. Только ее ресницы время от времени вздрагивали, когда ветер шаловливо дул ей прямо в лицо.
- Ну, пожалуй, на сегодня достаточно, - сказал Влад. - Завтра займемся прорисовкой деталей и основного элемента картины.
Девушка не обратила на его слова внимания. Она выпустила из рук все еще свежую кувшинку, зашевелилась, выполняя руками несколько угловатые движения, как кукла на шарнирах.
Влад достал из чемодана какой-то пузырек, вылил из него несколько капель на ватный шарик. Он подошел к девушке.
- Вдохни несколько раз. Это специальная смесь эфирных масел, вернет тебе силы.
Девушка доверчиво приблизила лицо к руке с ватой. Резкий, но приятный запах раздражил ноздри, проник в голову, разлился по телу мириадами запахов: она потеряла сознание. Влад мягко придержал ее за плечи, уложил на траву. Неспешно вернулся к чемодану, достал оттуда несколько пустых колб, ланцет, какую-то мазь, бинты. Затем подошел к девушке, взял ее за запястье правой руки и сделал надрез. Кровь медленно побежала из ранки. Влад терпеливо ждал, придерживая запястье, пока не наполнились все принесенные им колбы. Главное, вовремя остановить кровь, чтобы девушка не умерла. Когда последняя колба была почти наполнена, Влад помазал ранку мазью и перевязал бинтом. Он спрятал колбы с добытой кровью в чемодан, извлек из него еще одну склянку и поднес к носу девушки. Она очнулась.
- Что со мной было? - спросила она слабым голосом.
- Ты просто упала в обморок. Наверное, от усталости. Ничего страшного, все с тобой будет хорошо. Я врач, пустил тебе кровь.
- Спасибо, - прошептала девушка бледными губами.
- Я так и не спросил, как тебя зовут?
- Марианна.
- А я Влад. Давай помогу тебе подняться. Как себя чувствуешь? Можешь идти?
- Да, все хорошо.
- Тогда до завтра.
- Да.
Марианна направилась было в сторону леса, к той тропке, по которой она пришла сюда утром, но вдруг помедлила, как будто желая и не решаясь что-то сказать, однако в следующее мгновение повернулась снова к Владу и спросила:
- Ты завтра закончишь картину?
- Возможно, мне понадобится еще одна, третья встреча, чтобы закончить.
- А что будет потом, когда картина будет готова? - спросила Марианна, и в ее голосе задрожала тревога.
- Потом? - Влад лукаво улыбнулся. - Ты думаешь, ты захочешь чего-то потом?
Девушка опустила глаза.
* * *
Вечером Влад заперся в своей мастерской. Он тщательно проверил, нет ли щелей между шторами, надежно ли заперта дверь; на всякий случай набросил на дверь толстую скатерть, чтобы через щели не проходил запах. Затем он достал колбы с кровью Марианны, приготовил к работе загадочный стеклянный аппарат и приступил. Он зажал одну из колб в штативе, зажег под ней раритетную керосиновую лампу с фитилем и открытым пламенем, сверху закрыл колбу колпачком с присоединенным к нему проводом. Это были приготовления к работе. В течение следующих полутора часов он производил с этой колбой различные манипуляции: он переставлял ее в разные места аппарата, накрывал разными колпачками, разбавлял препаратами, подогревал, остужал, то и дело подносил капельку к микроскопу. Мастерская наполнилась странными запахами: пахло железом, красками, кисло пахло каким-то раствором. Через полтора часа напряженной работы Влад держал в руках маленькую баночку, в которой была краска очень необычного цвета и свойств: при нанесении на бумагу она давала один цвет, при нанесении на масляные краски (даже хорошо просохшие) другой. Она быстро сохла, но легко разбавлялась специальным, придуманным Владом, растворителем. К тому же, эта краска давала просто потрясающее количество и разнообразие оттенков, насыщенных и полупрозрачных.
С каждой заготовленной колбой Влад производил примерно такие же действия, как и с первой, лишь иногда меняя процедуру приготовления краски, чтобы получить новую палитру оттенков. Когда он закончил, результатом его трудов явились четыре небольшие баночки: в одной краска была насыщенно красной, такой яркой, что, казалось, она светится через стекло баночки; во второй краска была чуть темнее, немного сероватой; в третьей - темно розовой, в последней - почти коричневой. Эту краску, полученную таким необычным образом, Влад собирался использовать для того, чтобы написать, как он сам выразился, основную часть картины.
* * *
Следующим утром Влад и Марианна опять встретились. Он попросил девушку принять такую же позу как вчера, однако с неудовольствием отметил, что сегодня она очень печальна, и взгляд прекрасных доселе незнанием жизни глаз утратил свое очарование. "Хорошо, что лицо я почти закончил вчера", - подумал Влад.
Он опять работал несколько часов без перерыва, но сегодня в его взгляде было больше сосредоточенности. Когда солнце засияло прямо над их головами, Влад прервался. Марианна сидела на своем камне все так же без движения. Влад достал из прохладных зарослей камыша приготовленную корзинку с едой: несколькими яблоками, бутербродом и куском вареной индейки.
- Держи, тебе нужно поесть, - Влад протянул Марианне угощение. - Сегодня нам лучше обойтись без обмороков. - Он впервые за два дня улыбнулся девушке ласково, но вдруг, словно что-то вспомнил или осознал, снова придал лицу сосредоточенное выражение.
Марианна ела с аппетитом, молча, и только глаза ее безостановочно благодарили Влада за его заботу, за его к ней интерес, за то, что он просто забрел сюда, к озеру.
Закончив с едой, художник и его Муза вернулись на прежние места: художник к мольберту, а девушка на камень.
- Теперь можешь не думать о позе, - сказал Влад. - Главное, не выпускай из рук кувшинку. Но не подноси руки к сердцу.
Солнце начало закатываться за темнеющий лес, краски стали гаснуть, приготовляясь ко сну. Лоб Влада покрылся испариной, руку то и дело сводило судорогой от длительной работы, но он не замечал этого. Он дико, остервенело кидался на полотно, спеша закончить работу, пока солнце совсем не скрылось за лесом; кисть в его руках казалась змеей, которая жалит свою жертву: так быстро и коротко он наносил на полотно последние завершающие мазки. Еще удар, еще, и вот, наконец, кидающаяся на картину рука замедлилась, Влад успокоился, задышал ровно. Выражение его лица смягчилось, морщинки на лбу разгладились, сведенные напряжением скулы обмякли. Он отступил от картины на полшага, все еще с кистью в руке, снова подошел. Было заметно, что он доволен результатом.
- Марианна, все готово! - девушка вздрогнула от его неожиданно громкого радостного голоса. Она медленно встала и неуверенно подошла к картине.
- Ах! - вскрикнула Марианна и в испуге закрыла рот рукой. С полотна на нее смотрела она сама, очень похоже изображенная. Краски очень верно передавали ее волосы, румяные губы, выражение глаз, цвет ее сарафана, даже на кувшинке виднелась застрявшая на листке капелька росы. Но в груди Марианны, изображенной на картине, зияла огромная дыра, и сердце, живое, настоящее билось в этом разрезе. Оно было до невероятного натуральным, казалось теплым и тяжелым; отверстие не было раной: словно кто-то стер с Марианны часть сарафана, кожу под ним, кости, чтобы обнажить ее большое горячее сердце.
Девушка, пораженная увиденным, застыла перед картиной. Ее собственные глаза смотрели на нее с полотна, но в то же время это были уже не ее глаза. Это было какое-то другое существо. Так иногда видишь себя или хорошо знакомых людей во сне, когда узнаешь их, понимаешь, кто это, вспоминаешь их имена, но одновременно с этим удивляешься, насколько они на себя не похожи.
- Боже мой! Я все теперь знаю!
У входа в лес стоял Буль. Его руки дрожали мелкой дрожью, глаза наполнились слезами. Марианна, увидев его, вскрикнула и побежала в лес.
- Вы! - Влад стоял все там же, у мольберта, не в силах сдвинуться с места.
- О, прошу Вас, не беспокойтесь за свою тайну. Я наблюдал за Вами с того самого вечера, когда Вы отправились к пруду. Поверьте, я преклоняюсь перед Вами. Я не осуждаю Вас; даже если Вы убиваете тех, чью кровь используете в работах, о, поверьте, я считаю, что Вы имеете на то полное право. - Голос старика дрожал, слезы заструились по его дряблым щекам. - Я всю жизнь мечтал быть полезным гению, такому, как Вы! Я мечтал приобщиться к искусству, к настоящему великому искусству, но не мог. Я всего лишь энциклопедия, в которой содержится скудное описание настоящего мастерства. Ты не представляешь, сколько подлости я совершил, чтобы достичь своей цели. Я лгал, я притворялся, я преследовал, я воровал, я убил! Владислаус! Я прошу тебя, помоги мне! - Старик упал на колени перед все еще неподвижно стоящим Владом. - Помоги мне! Перенеси меня на одно из своих полотен! - С этими словами старик выхватил из кармана нож и резким движением провел лезвием по своему горлу. Влад подбежал к нему. Старик был еще жив.
- Нет, - Влад решительно и громко произнес это слово. - Глаза старика загорелись ненавистью.
- Почему? - спросил он одними уже начавшими холодеть губами.
- Потому что я не хочу, чтобы на моих картинах была смерть. Да, я использую кровь, но кровь живых людей. Я никого не убиваю. - Старик вздохнул, глаза его замерли. В этих глазах, еще сохранивших связь с душой, Влад разглядел языки адского пламени.
* * *
Прошло восемьдесят лет с тех событий, которые описаны в этой истории. Влад прожил довольно долгую жизнь, написал множество великолепных полотен. Его тайну так никто и не узнал, и он продолжал творить. Поместье по-прежнему оставалось его приютом в течение всех этих лет. Двери в мастерскую он заменил на более прочные, окна обезопасил чугунными решетками. Тайна его мастерства жила в этой комнате, как в клетке, витала под потолком и билась крыльями о пыльные стены, крепко охраняемая пределами комнаты. Когда Владу исполнилось семьдесят три, он поселился в поместье безвыездно. У него не было жены, детей, и только старая сиделка развлекала его в его одиночестве. Еще через год ему пришла в голову мысль собрать все когда-либо написанные им полотна. Он нанял людей, которые по всему миру искали его картины и уговаривали их теперешних владельцев позволить художнику на время забрать полотна. Они пытались объяснить это тем, что Владислаус стар и боится, что осталось ему недолго; он хочет увидеть все свои картины в своем родном доме. Прошел почти год, прежде чем все картины вернулись в поместье. Все галереи оказались завешаны, весь дом был залит ярким алым светом. "Любовника Тьмы" Влад распорядился повесить в своей спальне, прямо над кроватью. Сейчас он как никогда чувствовал свою связь с этой картиной, словно только теперь он узнал истинный смысл изображенного на ней.
Однажды ночью дом загорелся. Все картины погибли, съеденные кровавым пламенем, ни одна не уцелела. Дом горел ярко, и пожар был виден в нескольких километрах от поместья. Но прежде чем до дома добрались пожарные, от него осталась только черная от сажи череда колонн, зловеще и загадочно скалившаяся из темноты.