Саверский Владимир Иванович : другие произведения.

"Гармония слова" Книга1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  Владимир САВЕРСКИЙ
  
  
  
  Г А Р М О Н И Я
  С Л О В А
  
  1
  
   
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Владимир САВЕРСКИЙ
  
  
  Г А Р М О Н И Я
  С Л О В А
  
  
   Моё пятикнижие:
  
  Книга первая: "В багровом зареве войны"
  Книга вторая: "Из сердца извлекаю я слова"
  Книга третья: "Зов Венеры"
  Книга четвёртая: "На элегической волне"
  Книга пятая: "Юпитеры над Зазеркальем"
  
  
  
  
  УДК 821.161.1-1;
  ББК 84(2Рос=Рус)6-5
  С12 Саверский В.И.
   Гармония Слова. Книга Первая:
   "В багровом зареве войны". -
   Владимир Саверский. - М. :
   РУСАКИ, 2010. -- 144с. ?
  
   В числе других произведений Книга Первая Гармонии Слова содержит повесть- поэму "Под звёздами детства", дополненную, в сравнении с публикацией 2002года, главой ХУ.
   В произведение "Из неоконченной поэмы" (опубликовано тогда же) включён сюжет о расстрелянной фашистами деревне, ранее опущенный. Неназванные здесь произведения публикуются впервые.
  ISBN 978-5-93347-406
   УДК 821.161.1-1;
   ББК 84(2Рос=Рус)6-5
   О Саверский В. И. 2010
  ISBN 978-5-93347-406 О Изд-во РУСАКИ, 2010г.
  
  
  
  ОТ АВТОРА
  
   Мои "литературные" университеты: среднее, а потом и высшее (без отрыва, как тогда гово-рили, от производства) техническое образова-ние, многолетняя работа над проектами техни-ческих сооружений и ещё более многолетнее преподавание технических дисциплин.
   Так сложилось... Окончив в послевоенной нищете семилетку в сельской школе, я прочёл в областной газете объявление о приёме в техни-кум. Из всех отделений я выбрал то, где сти-пендия была больше, чем на остальных.
   С этой точки началась траектория одной ли-нии моей жизни, которая давала возможность на что-то существовать, обзавестись семьёй и т.д.
   Но на каких-то глубинных уровнях моего соз-нания, моего существа я понимал, что не это - главное в моей жизни...
   В детстве наша мама, столбовая крестьянка в нескольких поколениях с неполным начальным образованием, нередко, с вязанием или шитьём в руках, длинными зимними вечерами читала нам по памяти стихи - возможно, из школьной программы её времени.
   Их было всего несколько, осевших в её памя-ти, и она к ним возвращалась всё снова и снова. Авторов я, конечно, не знал, да и она их не помнила. Но слушал всегда с каким-то замира-нием.
   Мне нравилось всё: звучание ритмической речи; удивительные и точно расставленные слова; дра-матизм содержания, ко-
  торый в них заключался; перемежающиеся в оп-ределённом ритме созвучия и, конечно, скрытое душевное волнение, с которым читала мама, как бы сопереживая вместе с автором.
  
   - Каменщик, каменщик с острой лопатой,
  Что ты здесь строишь, кому?
  - Эй, проходи, человек тороватый,
  Строим мы, строим тюрьму!
  
  За точность текста я, разумеется, не ручаюсь. Какие-то слова здесь, вполне возможно, - не авторские.
   Запомнились из этого стихотворения ещё две строчки:
  
  - Только не ты и не твой брат богатый
  Будут здесь век вековать.
   Кое-что из того, что она читала, я встречал потом у Некрасова.
   Эти зимние посиделки с мамой, как видно, не прошли бесследно: трепетное отношение
  к художественному слову осталось во мне
  навсегда, вычерчивая траекторию второй и
  может быть, главной линии моей жизни.
   В крестьянском быту даже детям, так или иначе, всегда находится какое-то дело. Но я при любой возможности - нередко даже в ущерб текущим делам - хватался за книгу. Что-то было у нас дома, что-то я раскапывал в нашей сельской избе-читальне.
   То, что особенно западало, перечитывал и лег-ко запоминал, читая уже наизусть.
   Собственные строчки стали появляться ещё в раннем школьном возрасте, но ни одной из них в памяти не осталось.
   Какие-то стихи я даже послал в областную га-зету.
  . Литсотрудник газеты ответила мне, что хоро-шо бы написать стихи о том, например, как ге-рой стихотворения вырастил цветы в тундре...
   Сам творческий процесс (если это можно так назвать), о котором я и не подозревал, шёл во мне, как мне думается, где-то на уровне под-сознания. Я до сих пор не представляю себе, как это - сидеть за столом и что-то сочинять.
   Я верчусь по жизни, занимаюсь, отнюдь, не пустыми делами, а в голове, в сознании мо-ментами что-то вдруг вспыхнет, как своеоб-разное отражение некоторого мгновения ре-альности, мелькнут какие-то слова, которые потом складываются в какие-то неожиданные строчки, шлифуются...
   Всё это пока без бумаги и может продолжать-ся от нескольких дней (а в бессонницу - и но-чей) до нескольких лет.
   Но приходит момент, когда возникает потреб-ность записать.
   Вот здесь уже можно и присесть, и над запи-санным подумать, и что-то почеркать, и что-то добавить, и отложить, и, занимаясь снова по-вседневностью, вновь и вновь прокручивать в голове - и так, пока не достигнешь того, что те-бя устраивает.
   "Доволен ли ты им, взыскательный
   художник?"
   Вполне допускаю, что это - малопроизводи-тельный метод, но другого - увы! - не знаю. У каждого - "своя колея".
   Моя первая книга вышла в 2002 году под на-званием "Зов Венеры". Издал я её на собст-венные средства и по существу в авторской ре-дакции, включив в неё даже какие-то ранние стихи...
   Я уже давно пришёл к убеждению, что в этой жизни нас кто-то ведёт, посылая нам в нужный момент нужных людей, создавая неожиданные, порой даже парадоксальные ситуации...
   Я дежурил в качестве консьержа в одном из подъездов современного городского дома.
   В полночь я вошёл в лифт и нажал на кнопку самого верхнего этажа, чтобы потом пройти всю лестницу сверху вниз по этажам для кон-трольного осмотра, как это делал всегда.
   Но на этот раз лифт неожиданно остановился на каком-то этаже и остался с закрытыми две-рями. Ни на какие кнопки не реагировал, но с диспетчером, когда я проверил, связь действо-вала. Я обрисовал ей ситуацию, она вызвала специалиста, и примерно через полчаса меня выпустили на свободу
   Утром я заглянул в диспетчерскую, чтобы поблагодарить дежурную за освобождение и
  занёс ей свою книгу, примолвив, что не всяко-му, разумеется, это интересно, ну, а вдруг...
   - Ну, почему же, - ответила она, - очень даже интересно. У меня мама - поэт, член Союза пи-сателей - Татьяна Рождественская.
   Так я познакомился с Еленой Эдуардовной Кулешовой, очаровательной молодой женщи-ной - чем-то напомнившей мне некрасовских русских красавиц, - которая, как я вскоре убе-дился, обладает тонким чувством слова, мгно-венно улавливает малейшие шероховатости стиля, не говоря уже о каких-то откровенных несуразностях в тексте.
   Каким-то образом я сумел получить от неё со-гласие внимательно и строго, без каких-либо поблажек, просмотреть мою книгу. И она эту работу проделала...
   Просмотрев её ремарки и замечания, я вдруг потерял интерес к словотворчеству и несколько месяцев вообще не прикасался к своей книге.
   Но потом всё же собрался с духом и вновь стал просматривать её пометки. И, между про-чим, наткнулся на такую:
   "Пишу резко, потому что считаю Вас очень талантливым, а с таланта - и спрос большой"....
   Работать заново над поэтическим текстом - это ещё та задачка! Это, ведь, не техническая редакционная правка. Надо снова искать вдох-новения там, где оно уже перегорело.
  И всё-таки процесс у меня пошёл...
   Я потом попросил моего удивительного
  критика просмотреть мои новые, ещё не опуб-ликованные, вещи.
   Она сделала и это, отвергнув, как и в первый раз, даже мысль о каком-либо материальном вознаграждении.
   Низкий поклон!
   Благодаря строгому, взыскательному анализу, настоящее издание, в которое вошли пять не-больших, тематически сформированных книг, включающих в себя как уже изданные, так и но-вые материалы, выходит на качественно ином художественном уровне.
   Хотя, разумеется, нет пределов совершенству, и последнее слово, как всегда, остаётся за чита-телем.
  
   МОИ БЛАГОДАРНОСТИ
  
   Елене Кулешовой - благодаря именно её взы-скательным и в то же время доброжелательным критическим замечаниям, я смог довести свои тексты до того уровня, на котором они и пред-ставлены читателям.
   А её окрыляющие слова, восклицательные и другие знаки, которые она ставила в тех местах, где ей что-то особенно понравилось, укрепляли во мне веру в мои творческие возможности.
   И я бы хотел, чтобы это имя, как добрый дух, незримо витало над страницами моих книг. (Подробнее - в слове "От автора").
   Елене Камшилиной - поэту, ныне уже члену Союза писателей, готовившей к печати мою первую книгу, материалы которой, после суще-ственной стилистической доработки, легли в основу настоящего собрания.
   Татьяне Рождественской - члену Союза пи-сателей г.Москвы, первой из цеха профессиона-лов назвавшей меня поэтом.
  До этого момента я даже в мыслях не мог при-менять к себе это слово.
   Что же касается оценок, которые она дала мне в своей рецензии (см. в книге 3-й настоящего собрания), то для меня это было и событием, и стимулом, и внутренним требованием нажимать на педали, - то бишь, понукать Пегаса, чтобы оправдать эти оценки.
   Анатолию Богдановичу - члену Союза писа-телей, позитивно оценившему моё творчество и при наших встречах, и в местной печати, и даже - в наброске рекомендации, который публику-ется в книге второй настоящего собрания.
   Уместно упомянуть здесь, что Анатолий Алек-сандрович, уже много лет скованный
  тяжёлым недугом, находит в себе и силу духа, и вдохновение продолжать заниматься творчест-вом и выпускать поэтические сборники.
   Алексею Лебедеву - ныне, увы, уже покой-ному, - поместившему в местной печати такой отзыв обо мне и моём творчестве, который можно рассматривать, как небольшое литера-турно-биографическое исследование (см. книгу 2-ю настоящего собрания).
   Он и сам был не лишён поэтического дара, и его оценки, в том числе - в наших устных раз-говорах, несомненно стимулировали мою рабо-ту.
   Алексей Алексеевич, из-за болезни не имев-ший возможности выходить из квартиры, тем не менее, продолжал заниматься журналистикой.
   Судьба - в формировании и свершении кото-рой нередко участвуют другие (иногда уж луч-ше бы не участвовали), - не пощадила его. Ув-лечённый творческой мыслью, он не собирался умирать и мог бы ещё жить...
   Человек большой души, многосторонне эру-дированный, глубоко мыслящий, с большим внутренним тактом, он был одним из тех совре-менных интеллигентов не по внешности, а по духу, кого можно назвать последними из моги-кан некогда гуманного российского общества.
   Вечная ему память!
   Раисе Саверской - моей сестре, которая сама пишет и издаёт свои стихи. Я благодарен ей за постоянную духовную поддержку.
   Такая поддержка необходима в любом деле, а в творчестве - и более того. Скоропалительные оценки (нередко - даже просто
  дилетантские) могут надолго погасить творче-ское начало. Не всем, увы, дано быть такими за-каленными бойцами духа, каким был наш не-сравненный гений, хотя, конечно же, учиться у него и крепить свой дух - и полезно, и нужно:
  
  "Услышишь суд глупца и смех толпы
   холодной,
   Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм".
  
   Что же касается требовательной, но доброже-лательной профессиональной критики, то она - совершенно необходима.
   Валентине Ивановне Маркачёвой - этой не-обыкновенной женщине, сумевшей отогреть мою душу после стольких лет жизненной сту-жи.
   Алексею Логинову - моему племяннику, ока-завшему мне неоценимую профессиональную помощь в освоении компьютера, начиная бук-вально с нуля, благодаря чему я смог сделать авторский компьютерный набор текстов пред-лагаемых книг.
   Никите Маркачёву, который оказывал мне систематическую, а порой - и неотложную, по-мощь в повседневной работе с компьютером в процессе подготовки к выходу в свет этих книг.
   Геннадию Вышенкову - моему соседу, не-однократно помогавшему мне в различных за-труднительных ситуациях.
   Вот таких молодых людей - целеустремлён-ных (работа, учёба, тренировки), скромных и отзывчивых - я бы назвал настоящей золотой молодёжью
   Всем, кто так или иначе, прямо или косвенно, способствовал созданию и выходу в свет на-стоящего собрания.
   Особенно это относится к тем читателям (спра-ведливости ради, надо признать, что в большин-стве своём это были читательницы), из уст кото-рых, после выхода из печати моей первой книги, мне доводилось слышать трогающие душу про-никновенные слова.
   Смею заверить, что даже малейший шелест одобрения воодушевляет на новые творческие поиски..
   Моим родителям, которые до конца дней своих остались по-крестьянски преданными земле, которые дали мне жизнь, вырастили, чему-то меня научили и что-то заронили мне в душу - моя особая благодарность.
   Отношение к родителям - сложное чувство, но в нём, наряду со многим другим, присутствует и глубоко скрытое, затаённое чувство какой-то трудно объяснимой вины.
   Вечная им память!
   Моим детям и внукам - за то, что они есть. Смею думать, что задолго до своего появления на свет, они сами, то-есть, их души, пребывавшие в другом измерении, выбирали себе своих будущих родителей.
   ...Думать не "заборонене", как говорят на Ук-раине.
  
   И, конечно же, я бесконечно благодарен Творцу за всё, что свершилось в моей жизни, включая появление этих книг.
   Владимир Мегре (этот талантливый и смелый человек, представивший в своих замечательных книгах в серии "Звенящие кедры России" очень гуманный, необыкновенно простой, бесспорно реальный, а по масштабам - грандиозный план преобразования России, который мог бы стать национальной идеей Российского общества и государства) - так вот, Владимир Мегре в одной из книг названной сери опубликовал молитву Анастасии.
   Привожу её здесь в надежде, что автор простит меня за некоторое "самовольство" (а если будут замечания, я непременно их учту).
   Я обращаюсь к Создателю с этой молитвой, естественно, в варианте, для мужчин.
   Я понимаю, что нам, так сказать, обычным людям, не потянуть на выполнение тех задач, которые поставила перед собой Анастасия в своей молитве.
   Но я исхожу из того, что само чтение такой молитвы - не в просительной, а в утверди-тельной форме (И будет так! Я так хочу!) - проникая в подсознание, делает своё дело и ведёт нас к той духовной высоте, к которой зовёт мо-литва, а значит, - и к сотворению иной реально-сти.
   Невозможно обойти вниманием такие, на мой взгляд, концептуально важные, моменты в этой молитве:
  а) Творец - это Отец, существующий везде, а не только на небесах;
  б) Анастасия не просит Творца о чём-то, как это, в основном, принято в молитвах, а благо-дарит Его за то, что Он уже дал. nbsp;
   МОЛИТВА АНАСТАСИИ
   (с вариантом для мужчин)
  
  Отец мой, существующий везде!
  За жизни свет Тебе спасибо,
  За явь спасибо царства Твоего,
  За волю любящую. Быть добру.
  За пищу каждодневную Тебе спасибо!
  И за Твоё терпенье,
  И за прощенье прегрешений на Твоей Земле.
  Отец мой, существующий везде,
  Я дочь Твоя (я сын Твой) среди
  Твоих творений.
  Не допущу греха и слабости в себе,
  Стану достойной (достойным) я
  Твоих свершений.
  Отец мой, существующий везде.
  Я дочь Твоя (я сын Твой) для радости Тебе.
  Твою собою славу преумножу,
  Грядущие века все будут жить в Твоей мечте.
  И будет так! Я так хочу! Я дочь Твоя (я сын Твой),
   Отец мой, существующий везде.
  
  
  Г А Р М О Н И Я
  С Л О В А
  
  Книга 1
  
  В БАГРОВОМ ЗАРЕВЕ
  ВОЙНЫ
  
   Москва
   2010
  
  
  
   ПОЭЗИЯ - это полёт
   души в неведомое
   ВСЕМ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Прими, читатель, эти слоги
   От древних Муз и от меня,
  Кипенье рифм, как в пенном гроге,
   И жар душевного огня...
  Мы нынче где-то на пороге -
   Грядут иные времена:
  В них сгинут демоны, а боги
   Нам освятят сиянье дня.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Если заняться историей рьяно,
  Взору представится в свете багряном
  Путь человечества, весь залитой
  Чистою кровью людской.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Многострадальной
   Родине моей -
   От древности
   до наших дней
  
  
  
  ПОД
  ЗВЁЗДАМИ
  ДЕТСТВА
  
  
  повесть-поэма
  
  
  
  
  
  
  
  И сколько б ни держал нас мир тревожный,
   Мы снова возвращаемся сюда -
  Под это небо и под эти звезды,
   Которых не забыть нам никогда.
  
  По существу, отсюда мы взлетаем,
   Здесь первый в нашей жизни космодром,
  Здесь та земля, воистину святая,
   Которую мы родиной зовем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
  
  Режиссеры страдают не в шутку:
  Что за фильм, если мелкий сюжет.
  И глотаем мы фильмы-минутки -
  Что-то смотришь, а главного нет.
  
  Нет полета души, нет проблемы, -
  Хоть бы что-то приснилось во сне.
  А характеры часто - лишь схемы...
  Не поставить ли фильм обо мне?
  
  Он, поверьте мне, будет сюжетен:
  Вы найдете в нем столько всего,
  Что в привычном для вас трафарете
  Не найдется и доли того.
  
  Если ж глянуть пошире на вещи,
  Ничего необычного нет -
  Жизнь, как жизнь, без особенных трещин;
  В ней встречаются вещи похлеще,
  Чем предложенный мною сюжет.
  
  Но давайте-ка все по порядку:
  Так и быть - загорелась душа.
  Я нырну в свою жизнь без оглядки
  И, быть может, достану ерша.
  
   ПРОЛОГ
  
  В немом безмолвии уснул осенний лес,
  Поблекшие поля раскинулись окрест,
  А речка, что бывает летом полноводной,
  Теперь уж стала мелкой, чистой и холодной.
  Опушка. А за ней стоит мое село...
  Я этот уголок всем сердцем обожаю.
  Здесь утро моей жизни протекло,
  И я сюда, как в детство, приезжаю.
  
  Здесь мать меня когда-то родила;
  Здесь вырос я, здесь столько песен спето.
  Здесь песня меня за душу взяла
  И за собою в жизни повела
  Искать гармонии среди теней и света.
  
  Здесь в школе первую я грамоту постиг
  И в книги с детства был влюблен безмерно,
  Но для того, чтоб жизнь узнать наверно,
  Как мало знать ее из книг!
   Отсюда я в соседнее село
  Ходил, чтобы закончить семилетку, -
  Как говорится, всем чертям назло
  В мороз и слякоть мерил километры.
  
  Я здесь узнал крестьянскую нужду,
  Недетские суровые заботы -
  Мы приобщались к жизни и труду
  В военные сороковые годы.
  
  У нас была немалая семья -
  Все детвора, - один другого меньше.
  Но стойко совершала мать моя
  Незримый подвиг многих русских женщин,
  
  Который был воспет уже не раз,
  Но в песнях той не исчерпать поэмы,
  Что жизнью называется у нас,
  И авторы поэмы этой - все мы.
  
  А сколько здесь я испытал тревог
  Душой незрелой - светлых и печальных!
  Здесь первый мне преподнесли урок
  Любви непрочной и случайной.
 &
  Здесь я впервые страстно полюбил
  И охладел потом в разлуке.
  Здесь строки первые, волнуясь, я сложил;
  И трепетно во мне отозвались их звуки.
  
  Я был упрям и шел к своей мечте
  Через такие в жизни карусели,
  Что многие мечты во мне сгорели,
  Но я с восторгом внемлю красоте,
  Непримирим к коварству, клевете,
  И я пою, и, значит, я у цели.
  
  И только иногда берет меня тоска,
  Что я растратился на мелочи немало,
  И тянется к перу уставшая рука,
  И хочется мне все начать сначала.
  
  
   I
  
  Вот и опять заколосились всходы.
  И вновь я здесь - в родном своем краю,
  Среди любимой с детских лет природы
  Я словно песню старую пою -
  Повсюду близкое, родное узнаю.
  
  Вздыхают камыши. Цветут болота
  По сторонам изъезженных дорог.
  А на полях - по-прежнему работа
  Под жгучим солнцем до седьмого пота -
  Знакомый труд, исполненный тревог.
  
  Я издали увидел кромку леса,
  С которым связана пора наивных грез,
  С которым я сроднился с малолетства,
  В который я душой навеки врос.
  
  Как много тайн я здесь ему поведал,
  Проникновенных слов наговорил,
  А вот теперь как будто друга предал,
  Хоть, несомненно, искренне любил.
  
  
  Но получив хоть малую возможность
  Отвлечься от красы иных лесов,
  Спешу в свой лес ревниво и тревожно
  И вижу: к встрече он всегда готов,
  Как мать, что днем и ночью ждет сынов.
  
  В те годы, что теперь легли меж нами,
  Он для меня берег и сохранил
  И этот вот, под ежевикой, камень,
  И ту тропу, что в детстве я торил.
  
  И эту рощу, что при мне когда-то
  Была насажена на старом пустыре,-
  Все это было, есть и будет свято
  В душе моей... Пришла пора стареть
  
  Всему, что нас объединяло с детства, -
  Стареет лес, старею с ним и я...
  "Какого ты лишил себя наследства, -
  Шуршит камыш, - здесь молодость твоя!
  
  Она и в тальнике, что клонится над речкой,
  И винограда ласковой лозе,
  В счастливом жеребенке без уздечки,
  И в молодой раскатистой грозе.
  
  В щемящих душу запахах цветенья
  Лоховника*, акаций, трав степных,
  В сиянье звезд и в соловьином пенье,
  В журчанье струй у берегов родных".
  
  Но вот я вижу молодой подлесок,
  Сменивший ветеранов без меня;
  От мощных белолисток** поднебесных
  Осталось тут всего лишь два-три пня...
  
  И грустных мыслей темной вереницей,
  Под звуки леса и под ветра шум,
  Как летописи скорбная страница,
  Стал наполняться мой смятенный ум.
  
  Я выхожу из леса, как из дома...
  Спешу и медлю, сдерживая шаг.
  Куда теперь моя душа влекома?
  Какой ее не отпускает страх?
  
  *Лоховник(лох) - южный кустарник с длин-ными острыми колючками и узкими листь-ями дымчатого цвета; от его невзрачных жёлтых цветов исходит непередаваемый аромат.
  **Белолистка - серебристый тополь.
  
  
   II
  
  Здесь мир иной. Здесь неуместны звуки.
  Здесь безраздельна власть небытия...
  Как в тяжком сне, шаги трудны и глухи,
  И вот последний... "Мама!.. Это я...".
  
  Безмолвен камень. Немотна могила.
  Как будто мама вовсе не жила,
  Как будто не страдала, не любила,
  Как будто крест свой тяжкий не несла...
  
  ЭПИТАФИЯ
  В нас слезы горькие не иссякли,
  И не забыть нам тот скорбный час.
  Вся без остатка, за каплей капля,
  Она не в землю ушла, а в нас.
  
   Среди могил, у вечного покоя,
  Мельчает все, и нечего сказать...
  Здесь край земли, и, перед бездной стоя,
  Живым, нам тайн ее не разгадать.
  
  Лишь гнутся скорбно-виновато плечи:
  В свершенных судьбах - след и наших дел;
  И мир вокруг так больно изувечен,
  И правит в нем все тот же беспредел.
  
  Здесь младший брат лежит - десятиклассник...
   Второго мая в городском лесу
  Был выездной, традиционный праздник...
  Да разве в нем ли, в празднике том суть...
  
  Подонки есть. Подонки есть подонки.
  Содрав часы, избили сообща,
  И праздник мысли, праздник жизни звонкий Погас, как луч, и больше нет луча.
  
   ЭПИТАФИЯ
  В познанье мира был он так неистов,
  Непраздные вынашивал мечты...
  И вот он здесь, под хладным обелиском,-
  Порублен куст, погублены цветы...
  
  
  А рядом и вокруг - иные лица,
  Знакомые мне с детства имена...
  Вот книги жизни горькая страница...
  Еще одна. Еще. Еще одна...
  
  А где ж Илья? А где сосед мой Колька,
  Который тихо утонул в реке?
  А дед Макар? А где, а где же столько
  Других, мне близких в детском далеке?
  
  А где же близнецов приют последний -
  Мой брат-младенец и сестра моя?..
  Их нет. Они растаяли бесследно -
  Здесь безраздельна власть небытия.\
  
  Людская память, как костер, остыла,
  Исчезли полусгнившие кресты.
  Туда, где были старые могилы,
  Теперь уже другим несут цветы...
  
  Здесь этажи... Тех, кто остался ниже,
  Уходят в небыль даже имена.
  И были ли Надежды, Поли, Гриши -
  Бесспорно знает лишь земля одна...
   Теперь вот и отец мой здесь утешен.
  Он воевал, он грешен был в миру.
  Он жил, как мог... А кто из нас безгрешен
  На этом смрадном жизненном пиру?
  
   ЭПИТАФИЯ
  Пусть над прахом твоим белолистки
  Шелестят серебристой листвой,
  О родных тебе скажут и близких,
  Охраняя твой вечный покой...
  
   Здесь стар и млад, здесь сверстники, здесь много... Кто как сумел свой грустный век прожить. Я здесь стою, как грешник перед Богом,
  На алтаре у собственной души...
  Но рядом дышит сельская дорога,
  И мне пока что есть куда спешить.
  
   III
  
  Окраина. И двор, где я родился,
  Который терпеливо ждет меня.
  И разве не к нему я так стремился?..
  Присядем-ка у нашего плетня.
  
  Какой плетень? Кругом стоят заборы...
  Ах, да! Ну, да... Ну все равно, садись.
  У нас ведь не пустые разговоры. -
  В глаза нам смотрит прожитая жизнь.
  
  Крестьянский двор - сараи, кухня, банька,
  И сад за ними есть, и огород.
  И к огородам для полива - глянь-ка! -
  Вода, все так же мутная, течет.
  Как прежде все... Который нынче год?
  Увы, не тот, совсем-совсем не тот
  И звезды - на закат, не на восход.
  
  Вот здесь, в углу двора, стояла хата.
  Дома росли потом, после войны.
  А мы, брат, жили вон в каких "палатах", -
  Вон, видишь, у соседей полстены?
  
  Две-три таких хатенки на деревне
  Еще остались с довоенных лет.
  Зрачки их окон грустно смотрят в землю,
  Они таких понасмотрелись бед,
  Что им не мил уже и белый свет.
  
  Камыш, турлук,* побольше глин для связки-
  Такими были стены. И для крыш -
  У нас, ведь, здесь, не терема из сказки! -
  Служил все тот же труженик-камыш....
  
  А пол там был из первобытной глины.
  Он так и назывался - земляной,
  И мог бы пригодиться для былины, -
  Но нам с такой не сладиться струной.
  
  Две комнаты, да сени между ними,
  Да печка русская, да нары вдоль стены...
  На этих нарах спали и росли мы -
  Чуть старше и ровесники войны.
  
  На нарах - немудреные подстилки,
  Под нарами - убежище для крыс.
  Белье в тазу - замочено для стирки,
  У двери - кошка, ждет поживы - брысь!
  
  В углу, у печки, разогрелась мама:
  Поленья дров, ухват да кочерга,
  Да руки, все снующие упрямо -
  Она одна перед лицом врага.
  
  Отец - на фронте, мы - мал мала меньше,
  Ей некого в атаку поднимать...
  О том, как жить, спросите этих женщин.
  Да что там жить - как надо выживать...
  
  Она сама копала и косила,
  И для зимы готовила дрова,
  И скирдовала, и канавы рыла,
  И стряпала, и штопала, и шила,
  И нас, детей, так трепетно любила,
  И находила нежные слова...
  Но как ее спина под вечер ныла!
  
  С утра вверяя нас кому-то свыше,
  Мотыгу в руки, узелок под мышки,
  Она спешила на колхозный двор
  (С которого сбежали даже мыши),
  На ферму, в поле - вон, за тот бугор,
  
  И там, под солнцем, жалящим в упор, -
  Не отставать, хоть даже силы вышли...
  А мы пока осваивали крыши,
  Через соседний лазали забор,
  Тонули в речке. - Что ты! Тише, тише...
  
  Услышит мама!.. - Мама знала все,
  К чему-то приходя интуитивно.
  Нам было стыдно обмануть ее,
  Но и признаться тоже было стыдно...
  
  А враг не дремлет. Он - в пустых сусеках,
  В голодном блеске наших детских глаз,
  В нехватке сил и в воспаленных веках,
  В тревожных думах об отце, о нас.
   ------------------------------------------------
  *турлук - крупный хворост, ставится
  вертикально, переплетая жерди .
  
  
   IV
  
  Отец ушел сражаться тем же летом,
  Когда внезапно грянула война
  (Как будто в тишине того рассвета,
  В оркестре звезд - над нами прямо где-то! -
  Космическая лопнула струна,
  Взрывая мир, - Война! - Война?! - Война!!!)
  
  Мужчины уходили по повесткам -
  От самых юных до почтенных лет.
  Заплаканные жены и невесты,
  Потерянно смотрели им вослед.
  
  И с той минуты, замыкаясь, ждали
  В нелегких буднях весточки с войны,
  И перед почтой сердцем замирали,
  И видели мучительные сны.
  
  Война для нас была пока незримой,
  Немыслимо далекой силой злой,
  Ни с чем привычным не сопоставимой, -
  Потусторонней как бы, неземной.
  
  Но без мужчин в деревне стало пусто,
  Осиротели избы и дворы,
  И лица женщин выглядели тускло,
  И поутихли игры детворы.
  
  Но письма с фронта были самым важным
  Свидетельством той драмы роковой -
  В солдатских треугольниках бумажных,
  Со штемпелями почты полевой.
  
  Меж строчек перлюстрированных писем,
  Оставленных и вымаранных фраз,
  Угадывались подлинные мысли
  Их авторов и правда без прикрас.
  
  И появились нищие, калики,
  Цыганки с предсказанием судьбы...
  Тревога застучала к нам в калитки,
  В наш хуторской неторопливый быт...
  
  Погожим днем, в знакомой шали в клетку,
  Во двор напротив промелькнула тень...
  И потемнел в глазах соседки день,
  И как-то надломилась вдруг соседка,
  И охнула, хватаясь за плетень.
  
  "Пал смертью храбрых" - на стандартном бланке
   Стандартные и страшные слова...
  А где-то далеко гремели танки,
  И где-то выла новая вдова.
  
   V
  
  Все реже приходили к нам повестки,
  Все чаще - извещения о том,
  Что не вернутся женихи к невестам,
  И детям больше не бывать с отцом.
  
  И женщины предчувствовали, ждали -
  Они уже не бились, не рыдали,
  Не падали в истерике пластом
  И весть о катастрофе принимали
  С холодным, каменеющим лицом.
  
  Соседям слева и соседям справа,
  И через улицу наискосок,
  И в переулок с улицы и прямо -
  Как пистолет, направленный в висок,
  Вручался этот роковой листок...
  
  Нам повезло. Отец после леченья
  (Навылет в руку легкое раненье)
  На краткий срок отпущен был домой -
  А шел тогда всего сорок второй. <
 &p;
  Он заболел какой-то лихорадкой,
  Температурил, бредил, исхудал.
  И маме в эти дни пришлось несладко,
  Но Бог ей силы и на это дал.
  
  Отец поднялся. Молочко парное,
  На грядках зелень, дыньки на плетях, -
  На сельских незатейливых харчах
  Он вскоре снова стал пригоден к строю.
  
  А это значило - опять туда, в окопы...
  Он с вещмешком ушел на общий сбор -
  Тех, кого врач с умением заштопал,
  А также в новый призванных набор.
  
  В день их отправки мама мне сказала:
  - Снеси, сынок, продукты для отца. -
  Я мчал проселком, семенил по шпалам,
  И той дороге не было конца.
  
  Мне смутно вспоминаются вагоны -
  "Телятники" у привокзальной зоны,
  Какие-то мужские голоса.
  Растерянно я бегал по перрону
  И, кажется, вдруг услыхал отца.
  
  Вагоны дернулись. Я побежал стрелою
  И в чьи-то руки сверток передал...
  Так я впервые встретился с войною
  И в чём-то, может быть, взрослее стал.
  
  Состав ушел, а я вернулся к маме.
  В свои лишь десять - что тогда я мог!
  Она одна опять осталась с нами...
  Но нас, как видно, не покинул Бог.
   <; V1
  
  Война катилась к нам неотвратимо,
  Стремительно смещаясь на восток,
  И в воздухе витало ощутимо
  Предчувствие, что фронт уж не далёк.
  
  Еще когда отец был на побывке,
  Мы завтракали как-то за столом
  (Орудуя, не ведая про вилки,
  Лишь деревянной ложкой и ножом).
  
  К нам постучали. Мигом с табуретки
  Метнувшись к двери, я открыл ее:
  За чем-нибудь могла прийти соседка, -
  Но я увидел нечто - и "живьем".
  
  Упитанные рослые мужчины,
  Взглянувши сверху вниз на пацана,
  Спросили сала и яиц куриных,
  Ну и, конечно, хлеба и вина...
  
  Мы ели кукурузные чуреки,
  Картошку - то такой вот, то другой, -
  То мамалыгу, счастливы и этим,
  Бывало, - и баланду с лебедой...
  
  Я, как-то сжавшись, выдохнул, что нету,
  Крутнув для подтвержденья головой.
  Взглянув вокруг и на свои штиблеты,
  Они помялись и пошли долой.
  
  Их было трое, и каким контрастом
  Они смотрелись в нашей нищете,
  И даже мне, мальчишке, стало ясно,
  Что нет, не наши это были! - те...
  
  А вскоре, деловито близясь к цели,
  Спустившись с незаоблачных высот,
  Над крышами прошелся самолет,
  И к нам, кружась, листовки полетели.
  
  Среди двора, на крышах, под забором
  Листочки серые ложились там и тут.
  Подняв один, я прочитал, что скоро -
  И даже очень - "Сталину капут!"...
  
  Был близок фронт. Уже Кизляр бомбили,
  Железную дорогу за селом...
  Но где-то близко их остановили -
  Там начался "великий перелом".
  
  
   VII
  
  Войска на фронт шли, словно по этапу,
  Все через наше двигаясь село.
  С натугой шли, как будто вверх по трапу, -
  Смотрели в небо тысячи стволов.
  
  Россия содрогалась от бомбежек
  И кровью истекала, но жила,
  И град Петров был в голоде, и все же
  Она готовилась для сокрушенья зла...
  
  К нам конница вошла. Повсюду в хатах
  Военные селились на постой.
  Конюшни мигом ставили солдаты -
  Народ и деловитый, и простой.
  
  В тени деревьев сочинялись письма,
  Чинили сбрую, булькала еда,
  Шутили - и со смыслом, и без смысла, -
  Но все сводилось к одному всегда:
  Что ждет их там, где шли бои тогда.
  
  Тот день пришел, и срочно, по приказу
  Седлая застоявшихся коней,
  Они в поход свой выступили сразу -
  Кто к славе ратной, кто - к закату дней.
  
  За ними вслед, уверенно и гордо,
  Шел "бог войны", задрав стволы,как морды, Пока что, как положено, в чехлах.
  Ползли, из Штатов присланные, форды
  И студебекеры, их было - несть числа.
  
  Шли много дней, сражаясь с грязью липкой,-
  Моторы глохли, завывая хрипло.
  Их обгоняли пешие колонны -
  Шли к фронту строевые батальоны.
  
  Через село прошедшие солдаты
  Листвой осенней канули куда-то,
  Чтоб пред судьбой предстать или Творцом...
  Но фронт ушел на запад безвозвратно -
  Фортуна повернулась к нам лицом.
  
  
   VIII
  
  Отец ушел. Мы снова ждали почту.
  Он нам писал нечасто, но писал, -
  Оттуда, из окопов, эти строчки
  Как будто Бог для ждущих посылал.
  
  Но как-то раз, все в той же шали в клетку,
  Все та же тень, но к нам уже во двор,
  Мелькнула, - что случалось крайне редко,
  И это было словно приговор.
  
  Она с заминкой покопалась в сумке
  И извлекла знакомый всем листок.
  Вся сжалась мама с тяпкою у лунки,
  А я читал, не разумея сути
  На том листке мне непонятных строк.
  
  Нам почтальонша объяснила кратко,
  В чем заключалась этих строк загадка:
  Пока еще, возможно, и не пал,
  Пока что только "без вести пропал"...
  Мы ждали и надеялись, как прежде,
  И нас она не подвела, надежда...
  
  Из госпиталя, бывшего на Волге,
  Письмо к нам добиралось очень долго.
  
  Отец писал, что вынесен из боя
  Был службою соседнего полка...
  Он был засчитан выбывшим из строя,
  Но неизвестно почему пока...
  
  Вернувшись с искалеченной рукою,
  Трудиться он вполне способен был,
  Но маму скоро он лишил покоя -
  Уж больно пылких вдовушек любил.
  
  Ох, эти ночи, тягостные ночи, -
  Отец под утро приходил домой,
  А мама выла, не смыкая очи,
  В подушку зарываясь головой.
  
  Я просыпался от ее рыданий
  И с ноющим от страха сердцем ждал -
  Под музыку немыслимых стенаний -
  Шагов отца, а далее - скандал.
  
  Во мне так и остались эти ночи,
  И сердце ноет, ноет до сих пор.
  И эти незатейливые строчки -
  Лишь слабый отзвук тех далеких ссор. < 1Х
  
  Еще одно, о боги, святы боги,
  Из тех печально незабвенных лет,
  Я вспоминаю - странные налоги,
  Каких нигде, наверно, больше нет.
  
  Отец воюет, мама тянет лямку,
  Чтоб прокормить нас, - нищета и голь,
  А с нас, едва ли чуть не за козявку,
  Дерут налоги, - чуть ли не за моль.
  
  ...Для нас, как и для всех в селе, корова
  Поистине кормилицей была,
  Без преувеличения - основой
  Для нашего вседневного стола.
  
  Любая каша - с молочком послаще,
  Вареники в сметане с творогом,
  Молочная лапша и простокваша, -
  И даже чай хорош был с молоком.
  
  Но от нее, кормилицы-коровы,
  Мы полтораста литров молока
  Сдавали в год, - и эта вот "основа"
  Шла в никуда, как в океан река....
  
  Когда восток светился перламутром
  (Коров в селе доили на заре), -
  Все то, что мама надоила утром,
  На пункт приема я сносил в ведре.
  
  И триста штук яиц куриных брали,
  Три пуда мяса, а коль нет, - плати,
  Свиную шкуру, Господи прости,
  Поскольку нашу с нас уже содрали.
  
  Какую-то страховку приносили
  И "самообложение" еще,
  С земли, с деревьев... Было ль нам по силе
  Нести такой немыслимый расчет?
  Но с властью шутки плохи, - все платили.
  
  И облигации несли по новым "займам"
  (По "добровольным" - ну-ка, не возьми!)...
  Темнела мама серыми глазами,
  Прикидывая, где бы взять взаймы.
  
  Искали выход лишь в "самозахватах", -
  Сажали кукурузу, кто где мог...
  А на колхозном поле, даже сжатом,
  За несколько колосьев - полный срок.
  
  А трудодень, он был пустопорожний,
  Как правильно определил поэт...
  Но стало невозможное возможным, -
  Мы жили так, да и немало лет.
  
  Лимит на скот. Всего одна корова,
  Десяток, и не более, овец,
  О лошади не молви даже слова, -
  Следил за этим, и весьма сурово,
  Неутомимый сельский наш совет..
  
  Распухший председатель сельсовета,
  Безмерным своевластием согретый,
  Багрово-красный, часто подшофе,
  В полувоенной форме, в галифе,
  Явился к нам однажды в час рассвета. <
 &nbs У нас в то время, и для нас - бесценна,
  Хорошенькая телочка росла
  (Кормилица уж старая была),
  Ее любила мама, берегла,
  Надеясь, что вот-вот - и будет смена.
  
  Без лишних слов надутый председатель
  Распорядился сдать ее в колхоз...
  Что было с мамой, знает лишь Создатель,
  И сколько было, сколько было слез...
  
  Здесь мало поэтического, да?
  Пусть перебьется критик, - не беда. < sp;  Х
  
  С отцом полегче стало. Подрастая,
  Мы тоже помогали, как могли.
  Кривая жизни - истинно кривая! -
  Из прежней выводила колеи.
  
  Мы с ним вдвоем обламывали как-то
  Колхозных дозревающих бычков
  Ходить в ярме... Отец дымил, как трактор.
  Да нет, он не курил, - не табачком!
  
  Он весь кипел, негодовал, ярился
  На этих непонятливых ребят.
  За ними вслед я по полю носился,
  Ловя его осатанелый взгляд.
  
  Вот им-то было от чего беситься:
  На шеи их, нежданно, под шумок,
  Не дав свободой жизни насладиться,
  Надели деревянное ярмо.
  
  Через овраги мчась и буераки,
  Рискуя чем угодно, - все равно, -
  Они метались, как в смертельной драке,
  Чтоб сбросить ненавистное ярмо.
  
  Запутавшись в кустах, вдруг замирали,
  Дрожащими ногами чуя твердь,
  Но, лишь освободившись, начинали
  Все ту же, с новой прытью, круговерть...
  Со временем - что делать! - привыкали
  К тому, что жизнь в ярме - еще не смерть.
   XI
  
  Отец трудился в разных ипостасях:
  Заведовал колхозной кладовой, -
  Не уличенный в неких недостачах,
  Грозивших крупным штрафом иль тюрьмой,
   Он что-то все же приносил домой
  (Делясь притом и с пылкою вдовой),
  
  Служил объездчиком, возился с лошадями,
  Когда-то даже трактористом был...
  Всегда сурово обходился с нами,
  И никогда он не был верен маме -
  Себя и женщин больше всех любил.
  
  Сменив критерии, однажды из колхоза
  Он вовремя подался в лесники:
  На трудодни - какие поплавки?
  То и гляди - скользнешь на дно реки
  Под свист летящего в коммуну паровоза.
  
  А жизни полноводная река -
  Ох, как она местами глубока!
  
  Семья росла, и в землю села хата.
  И обувь - рвань, и все штаны в заплатах,
  И на подпорках держится сарай,
  И прочего немало - через край...
  
  А речка - она здесь вот прямо, рядом, -
  От терских волн несет свою волну,
  Пушистых верб украшена нарядом,
  Скрывающих от глаза быстрину, -
  На этой речке трижды я тонул...
  
  Бывают в жизни страшные мгновенья,
  Когда и жизнь уже на волоске, -
  Одно твое неверное движенье
  Или судьбы к тебе пренебреженье, -
  И ты уйдешь в смертельное пике.
  
  Мальчишки на реке - святое дело,
  Но без догляда - Боже упаси!
  Соседа Кольки отыскали тело
  Дня через два - на отмели косы...
  
  Рябила речка полосатой зеброй
  От легкого дыханья ветерка, -
  А я попал на быстрину под вербой -
  В одно мгновенье, не заметив как.
  
  В воронке, закрутившей глубину,
  Я шел ко дну, толчками шел ко дну,
  Поняв вдруг, что тону, тону, тону...
  
  Но Бог послал мне срочного гонца, -
  Сверкнула мысль: "За вербой лодка есть
   (Она всегда стояла где-то здесь).
  Немедля - вверх, иначе мне - каюк
  (У нас и лодка, кстати, здесь - каюк)!".
  Напрягшись до предела, до конца,
  Я вынырнул... Борт лодки - у лица, -
  Спасения последний круг,
  Стремительно скользивший мимо
  (Течение - оно неутомимо).
  
  Скорей! Я кинул вверх одну из рук,
  Из крайних сил вцепившись в тот каюк,
  Хватая воздух, страхом холодея,
  Что все напрасно, - силы на пределе
  (Течение - оно неумолимо)...
  Вдруг чьи-то руки, словно серафимы,
  Меня подняли вверх неуловимо...
  
  Два ангела сражались надо мной,
  Скрестив мечи...И просвистев над бездной,
  Признав свою попытку бесполезной, -
  Умчался ангел смерти с глаз долой.
  
  Как некой высшей воли проявленью,
  Я поражаюсь этому мгновенью:
  Той мысли под водою, как прозренью,
  Моменту этой мысли в такт теченью,
  В конечном счете - своему спасенью.
  
   Х11
   Так вот о речке... Сразу за селом
  Она делила лес на два участка -
  Хозяйство лесника; была лошадка
  Служебная и бричка. В основном,
  
  Лесной массив как раз-то был за речкой,
  "На той, - мы говорили, - стороне".
  А мост - за километры был, далече,
  К нему отец и ездил на коне,
  
  Чтоб речку пересечь путем неблизким
  (Мы называли этот путь - "кругом")...
  Бывало, приходилось и пешком -
  Туда, где в светотенях белолистки,
  Как своего владыку - одалиски,
  Встречали переменчивостью ликов -
  В игре листвы - игрою белых бликов.
  
   ОДА БЕЛОЛИСТКЕ
  
  Не спорю - хороша береза,
  Поэты славу ей поют.
  О лесе ни стихи, ни проза
  Березы мимо не пройдут.
  
  Но Мать-Природа своевольна,
  Многообразна и щедра...
  Есть у березы белоствольной
  Оригинальная сестра.
  
  В низовьях Терека седого
  Из всех лесов, что есть окрест,
  Милее леса мне любого -
  Из белых белолисток лес.
  
  Ах, белолистка, белолистка,
  Своеобразна, как каприз,
  Ты белоствольна, белолика,
  Стоишь под ветром в белых бликах -
  Кому - без виз, кому - сюрприз!
   То поднебесно-величава,
  То сказочность в тебе видна,
  А то вдруг даже не стройна,
  Но полнокровна и кудрява,
  И света, и игры полна,
  Как черноморская волна.
  
  Ты не бываешь одинокой, -
  С тобою вместе, с первых дней,
  Питаясь материнским соком,
  От общих исходя корней,
  
  Подобные тебе, теснятся
  И к свету тянутся ростки,
  И под лучами серебрятся
  Их беззаботные листки.
  
  И в этой поросли беспечной
  Растешь ты, набираясь сил,
  И чередою быстротечной
  Идут года... Кто старожил,
  Тот уж, конечно, не забыл.
  Вздымавшиеся здесь когда-то
  Те белолистки в три обхвата...
  Он мне и до сегодня мил,
   До слез знакомый, незабвенный,
  Наперсник юности моей, -
  Тот лес, один во всей Вселенной,
  Как друг - один из всех друзей.
  ----------------------------------------------
  
  Отец обосновался здесь намного -
  Как Моисей, почти на сорок лет...
  Себе, судьбе и всей семье в подмогу,
  Мы также подключались понемногу, -
  Едва лишь в окнах занимался свет,
  Нас поднимала мама, и в дорогу
  Мы собирались. В узелок обед,
  
  Лопату, тяпку на плечо - и к речке
  (Мы вскоре лодку завели свою -
  По-нашему, как помните, каюк).
  Чтобы идти течению навстречу,
  
  Мы каюком ходили не на веслах,
  А с помощью лишь длинного шеста,
  От дна реки отталкиваясь так,
  Чтоб не снесло, - сноровка еще та
  Здесь требовалась - чаще не для взрослых.
  
  Под огород отцу надел давали,
  К нему мы добавляли кое-что:
  То клин под кукурузу распахали,
  То под бахчу - да мало ль что еще, -
  Мы до изнеможенья уставали,
  Чтобы успеть, чтоб обработать все.
  
  Пололи, поливали, собирали.
  На рынок отвозили, чтоб продать,
  Косили траву, сено запасали, -
  Нельзя, недопустимо опоздать:
  Земля, как женщина, - не любит ждать...
  
   XIII
  
  Нас этот лес учил не расслабляться,
  Непраздности и цельности учил,
  Прогнувшись, от удара не сломаться,
  Пружиниться учил, сопротивляться, -
  Он нас житейской стойкости учил.
  
  У нас порой такие дуют ветры,
  Что все гудит - и воздух, и земля,
  И стелются, и гнутся долу ветлы,
  Ломаются, как спички, тополя.
  А белолистка лишь упруго гнется,
  Скрипит и стонет в напряженье сил,
  И устоять ей все же удается, -
  Если, конечно, червь не подточил.
  
  Ну, а когда - безмерной силы шквал,
  То только вместе с корнем - наповал...
  
  Напересменку с братом охраняли
  Мы наши грядки часто по ночам.
  Нас комары безжалостно съедали,
  Порой живот от голода урчал.
  
  Нередко жуть брала: лесные звуки
  И шорохи. И будто бы шаги.
  И тени тянутся, как будто чьи-то руки,
  И чьи-то вздохи рядом, чьи-то стуки, -
  Кто там в лесу, друзья или враги?
  
  Какой-то огонек мелькает в чаще,
  И с ним сошлась падучая звезда, -
  Меж прошлым, может быть, и настоящим
  Здесь грань легла? А далее куда?
  
  Подросток с восприимчивой душою,
  Один в лесу, один в глухой ночи,
  Я оставался тет-а-тет с судьбою
  У зреющих томатов и бахчи.
  
  Но постепенно дневная усталость
  Одолевала страхи, комаров,
  Все сущее как будто растворялось, -
  К Морфею в гости тело отправлялось, -
  Был сон в лесу и крепок, и здоров.
  
  А днем мы снова собирались вместе,
  И мама вновь была душой всего.
  Отец - все по делам, нам неизвестным,
  Мы часто и не видели его.
  Мы поливали потом и водою
  Ту землю, что тогда кормила нас:
  Ведь надо поискать такого зноя -
  Не Африка, конечно, но Кавказ!
  
  Когда бы не из Таловки вода, -
  Здесь жизнь бы прекратилась навсегда...
  
  Но в повседневной круговерти этой
  Познания искал мой юный ум
  В глубинах книг и вдохновенных дум,
  В системах мысли "альфа" или "бета"...
  
  Однако же ума и духа поиск
  Длиною в жизнь - уже другая повесть.
  
   ХIV
  
  Саднит в душе как бы виною скрытой
  Иная тема и иной вопрос.
  Немало из тех дней давно забыто,
  Но это и доныне я донес.
  
  В одном дворе по улице нередко,
  На ветхой умостившись табуретке,
  Сидел старик на солнышке - седой,
  Весь изможденный, немощный, больной.
  
  Прикрывшись от лучей какой-то рванью
  И уронивши голову на грудь,
  Казалось, он имел одно желанье -
  Отринув мир, "забыться и заснуть".
  
  И веяло не только болью тела
  От облика печального его.
  Душа его страдала и болела -
  Не меньше, может быть, чем естество.
  
  Он не седой был, а скорее белый -
  Безжизненной какой-то белизной.
  Шептались, что немало отсидел он
  И возвратился только лишь живой.
  
  И был он вовсе не таким уж старым,
  Но сколько ж из него тянули жил,
  Каким в его душе прошлись пожаром,
  Чтоб в человеке все испепелил!
  
  И здесь, в своем селе родном, - забытый
  Друзьями и соседями, больной, -
  Он был как бы давно уже убитый -
  И даже виноват, что вдруг живой.
  
  Ни разу я не видел, чтобы кто-то,
  Войдя в калитку, подошел к нему,
  Хоть малую, но проявив заботу, -
  Он был уже не нужен никому. <
  Он сам не знал, за что ему такое, -
  Отверженный, лишенный всяких сил,
  По существу, он был уже изгоем
  И медленно из жизни уходил.
  
  Его забрали крепким и здоровым,
  А возвратили лишь полуживым.
  Но он хоть умер под родимым кровом, -
  А что с беднягой сделали другим?
  
  Среди знакомых мужиков - беспечно
  Он что-то там такое произнес...
  В колхозе он работал безупречно,
  Но кто-то быстро настрочил донос.
  
  И вскоре ночью, воровским манером,
  "Опричники" поднялись на крыльцо...
  Он был и не последним, и не первым,
  Кто сгинул за пустячное словцо...
  
   ХУ
  
  Мы жили в иррациональном мире
  И "под собой не чуяли страны", -
  Как будто в Оруэлловской квартире,
  Под оком власти даже там видны.
  
  Растила нас семья, учила школа,
  А партия "вела"... И комсомол
  За нею вслед куда-то тоже вёл.
  Как наркоман от действия укола,
  Я был активным и за ними шёл.
  
  И что-то даже срифмовал такое
  О тех, кто перед нами вдруг простёр
  Дороги голубые в голубое -
  В какой-то там сияющий простор.
  
  Я принимал на веру те идеи,
  О коих нам вещали знатоки...
  Хотелось бы спросить их ныне: "Где вы?
  На островах или спились с тоски?"
  А мы всё те ж и там же, дураки.
  
  Нас вдохновлял "великий" Джугашвили
  И истреблял - кого и как хотел
  (И в этом он немало преуспел!), -
  А мы ему осанну возносили.
  
  В глушь сельскую к нам доходили слухи,
  Но мы к ним почему-то были глухи -
  Боялись иль считали клеветой:
  Он был тогда превыше, чем святой.
  
  Газеты истекали славословьем,
  Как перепивший - рвотною слюной,
  И дутой "всенародною" любовью,
  А он - вампиром! - опивался кровью
  И над великой тешился страной.
  
  Расстрельные просматривая списки,
  Он жёлтым глазом - пистолет в висок! -
  Пронзал фамилии, чтоб грянул выстрел,
  Чтоб где-то Шариков нажал курок...
  
  Они не пощадили Гумилёва,
  Флоренского и тысячи других.
  Они бы расстреляли и Толстого -
  "Война и мир" уж явно не про них.
  
  Цвет нашей удивительной культуры -
  Бесценный, плодоносный пласт земли,
  По-шариковски мысля в перекурах,
  Они, не дрогнув, - вчистую смели.
  
  Сажали, изгоняли, убивали -
  По-подлому (какой уж там расстрел!) -
  А перед этим - мучили, пытали...
  У Шариковых много всяких дел,
  Но главное их дело - беспредел.
  
  И самый корень нашего народа -
  Крестьянство, становой хребет Руси! -
  Они сломали, жалкие уроды,
  Дымящих папирос не погасив.
  
  Хозяйственных, толковых мужиков,
  Которые с земли давали прибыль,
  Сорвали с мест, отправили на гибель,
  Навешав им тяжёлых ярлыков.
  
  Посредственность, прорвавшаяся к власти,
  Чтоб утвердиться, - давит сапогом...
  Не знала Русь такой ещё напасти -
  Похлеще самых яростных врагов.
  
  ...Но это уж совсем другая тема,
  И я ее куда-нибудь снесу...
  Не знаю, получилась ли поэма,
  Но было хорошо в моем лесу.
  
  
   ЭПИЛОГ
  
  И сад, и дом, и двор, где я родился, -
  Увы, увы, уже не ждут меня.
  Иной там дух, иные там и лица,
  И не присесть уже у нашего плетня,
  И не моя уже, а чья-то там родня.
  
  Мой бедный лес!.. Его колесовали, -
  А как следил за ним здесь мой отец! -
  Его сгубили, порубили, затоптали, -
  Я как-то встретил в нем гурты овец.
  
  И молодой чабан с тяжелой палкой
  На мой вопрос: "Не жалко ли?" - в ответ
  Вопросом на вопрос: "Чэго нэ джалко?" -
  "Ну, леса, вот..." - "Чэго здэсь джалко? Нэт!"
  
  И я побрел побитою собакой,
  И понял вдруг, что все, как дым, прошло,
  Раскланялся у хаты с древней бабкой, -
  Что было, то быльем уж поросло...
  Мое село - уже и не село...
  
  И тени прошлого, минувшего, былого
  Прошествовали молча предо мной:
  Суворова, Ермолова, Толстого,
  Багратиона, графа Воронцова -
  Меж гранью гор и вольностью степной
  У каждого из них был жребий свой.
  
  Но все они, как, впрочем, и другие,
  Стояли за великую Россию -
  И мужеством, и гением ума -
  И делали дела свои большие, -
  История не пишется сама.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"