- А сейчас у народа фантазии не осталось, - сказал Антон. - Боится народ придумывать. Не принято это, не дай бог заметит кто. Поэтому все повторяют всех, и ни у кого нет смелости продолжить историю.
- Ну знаешь. Так-то всегда были люди, которые боялись, и люди, которые делали, - возразила Лучиэнь.
Они стояли на балконе маленькой квартирки на Ленинском проспекте. Антон курил, неловко опираясь на перила - любые перила были для него низкими, - щурился на серые облака. День был пасмурный, но теплый: конец июля, сухой ветер, смог и пыль с магистрали.
- Да, были. Но сейчас ведь прямо принято повторять, а не сочинять. Даже искусство сейчас либо попса, либо заумь. В нем нет жизни...
- Я не сплю, - возразил из комнаты довольно бодрый голос. - Я вас давно слушаю.
- Ну вот, - расстроилась Лучиэнь. - Тоха, вот зачем ты только пришел. Знаешь же, что по утрам он спит.
Антон затянулся последний раз, выбросил сигарету и вернулся в комнату. Тингол лежал на спине, заложив руки за голову, исхудавшие локти торчат, в глазах улыбка.
- Привет чува-ак, - сказал Антон. - Как твоё ничего?
- Привет чува-ак, - отозвался Тингол. - Как сам?
- Гляжу и радуюсь, - сердито сказала Лучиэнь, - угораздило же с идиотами связаться! Сереж, кушать будешь? Тоха, ну помоги же ему!
- Я тоже тебя люблю, солнце мое, - Тингол, кривляясь от боли и цепляясь за руку Антона, сел. Не больно ему по-прежнему было только лежать, тем более что от наркотиков он отказался еще два месяца назад, сразу после выхода из больницы. - Буду есть. Но немножко.
- Ура, - радостно сказала она и побежала на кухню, откуда соблазнительно пахло куриным бульоном.
- Тошка, дай сигарету, - понизив голос, попросил Тингол. - Может, хоть ты на нее повлияешь, а? Она меня совсем замордовала, прикинь, курить не дает, Женька мне контрабандой сигареты таскает!
- Тирания! - возмутился Антон. - Долой домашний деспотизм, свободу угнетаемым классам! - сигарета перекочевала из руки в руку, и Антон поспешно повернулся с Тинголу спиной, заслоняя незаконную трансакцию от Лучиэни, вносящей в комнату дымящуюся ароматом кастрюлю.
- Я всё вижу! - объявила она. - Крепкие?
- Что крепкое, Танечка? - фальшиво спросил Антон. - Запах и правда - ух, хорош!
- Не, - ответил из-за его спины Тингол и невозмутимо спрятал сигарету в карман пижамы. - Легкие. Он у нас другого не курит.
- Хлев! - объявила Лучиэнь, бухая кастрюлю на стол. - Заведу досмотр на входе, будете знать. Сереж, иди умывайся. Тоша, помоги ему. И принеси тарелки. Будем завтракать.
- Так чего это вас вдруг вопрос отсутствия фантазии стал занимать? - спросил Тингол, с удовольствием проглотив первую ложку бульона.
- Ну как, - начала Лучиэнь, - жить-то надо. А повторять других скучно. А нового ничего никто не может придумать.
Антон улыбался, аккуратно хлебая свою порцию из глубокой прозрачной миски.
- Про жить надо согласен, - подумав, ответил Тингол. - Про повторять других скучно согласен. А новое-то тебе зачем?
- Э-э, не поняла.
- Был бы здесь Женька, - сказал Тингол и проглотил еще одну ложку бульона, - обязательно рассказал бы какую-нибудь душераздирающую историю. Вроде следующей. Один глупец вздумал, что может критиковать высказывания своего мудрого соплеменника. "Он не сказал ничего нового, - говорил критик. - Все это уже говорили до него". Тем не менее, когда мудрец пригласил его на ужин, он с важностью принял приглашение. Но, попробовав жареную баранину, приготовленную хозяином, гость в ужасе выплюнул ее с криком: "Это не баранина! Вы хотите отравить меня!" - "Отчего же, баранина там тоже есть, - возразил мастер. - Просто вам ведь не по душе старые рецепты. Блюдо состоит из равных частей баранины, соли и перца".
Антон с удовольствием засмеялся, хлебая бульон.
- Ну и что из этого следует? - с вызовом спросила Лучиэнь. - Что не надо ничего нового придумывать?
- Да боже упаси, - весело ответил Тингол, пошевелился и поморщился. - Просто я думаю, что, когда что-то придумываешь, главное не новизна, а честность. И спокойствие. То есть, если тебе вдруг глючится, что ты не способен сделать ничего нового и руки у тебя из жопы, то просто заткнись и делай свое дело.
- А шашлычок барашковый сейчас не повредил бы, - промурлыкал Антон голосом избалованного кота. - Слышьте-ка, народ, вы как насчет сегодня поехать на Клязьму, бухнуть под кустом?
Это была уже целая традиция. "Бухнуть под кустом" они первый раз вывезли Тингола еще два месяца назад, почти сразу после выписки из Склифа, хотя Таня и делала круглые глаза и хваталась за сердце. В "желудочном разврате", как это именовал Антон, Тингол, естественно, участия не принимал, просто сидел в шезлонге, закутанный в десять одеял, и впервые за эти месяцы наслаждался жизнью. После этого он заметно ожил, даже начал снова учиться вставать, и Таня решила не протестовать против этих выездов.
- Но за свое право на творчество надо сражаться, - говорил Антон, аккуратно выводя "субару" из тупичка-аппендикса. - И не только с собственным комплексом неполноценности. Сейчас у нас в стране снова возникает государственная идеология... - он замолчал, почему-то нахмурившись.
- Всё бы вам сражаться, - сердито заметила Лучиэнь, притулившаяся под боком у Берена на заднем сидении. - Наглядный пример такой борьбы за право на творчество сидит сейчас рядом с тобой. И что-то незаметно, чтобы он в ближайшее время был способен что-нибудь, э, воплотить.
Тингол, полулёжа на переднем сидении, только поднял брови.
- А при чем здесь творчество? - удивленно сказал Берен.
- Нет, конечно, что он сражался за нас, это все понятно и очень благородно. Но позвольте мне спросить вас, дорогие мои умные мужчины: слушали ли вы его, когда он пересказывал свой разговор с этим отморозком? Если бы они о нас с Женькой разговаривали, это было бы понятно. Но ведь они себе столкновение философий устроили, классовый конфликт, сравнение образов жизни! Поэтому всё и вылилось в стрельбу. Иначе с чего бы моего ненаглядного "жениха" так с катушек сорвало? Не из-за моих же красивых глаз?
- М-м-м, - синхронно затянули Берен с Антоном, но Тингол перебил, поглядывая на нее в зеркальце:
- Такая развязка, конечно, не самое лучшее, что могло произойти. Но позволь мне спросить тебя, милая моя самоотверженная целительница: ты, значит, говоришь, что отношения - это вещь, которая важнее, чем образ мыслей? И что связь между людьми должна больше для них значить, чем целостность их личности?
- Не только говорю, - опрометчиво заявила Лучиэнь, - но и думаю.
- Ты разорвала отношения с родителями, защищая свою философию, - напомнил Тингол. - А что может быть прочнее, чем эта связь?
- Тут совсем другое! Если бы я этого не сделала, то меня не было бы, была бы какая-нибудь удовлетворенная овца, а я бы погибла!
- А чаще всего так оно и бывает, - меланхолично поддержал Тингола Берен. - И тогда выходит, что ради философии любые отношения можно порвать.
Лучиэнь подумала, насупилась и объявила:
- Обложили! Все на одного! Маленьких нечестно обижать! - и все четверо засмеялись.
- А чего мы это вдруг на творчество перескочили? - вспомнила Лучиэнь, когда они вырвались наконец из плотного трафика. - Мы же не с этого совсем начинали, Тоха.
- За фантазию вы чего-то там тёрли, - сказал Тингол. - А творчество - это воплощение фантазии, и работает это в любой сфере, в отношенческой, кстати, тоже. И не надо брюзжать по поводу того, что люди разучились придумывать для себя жизнь, что все поголовно повторяют других. Я, если хотите знать, из-за фантазии не женат до сих пор.
- Это как? - с интересом спросил Берен.
Тингол засмеялся.
- А вот не угодно ли послушать одну историю, приключившуюся с вашим покорным слугой примерно лет семь назад? История занимательна сама по себе и хорошо иллюстрирует мысль, что и в общении творчество по-прежнему живо, а было бы иначе, неинтересно было бы жить...
Притча эта случилась со мной на одной шотландке. Отыгрывали мы партизанские войны XIII века - помните, Уильям Уоллес, Мел Гибсон, Эдвард Длинные Ляжки и проч. Я был скотоводом одного из лоуленд-кланов, но в первый же день, естественно, ушел в повстанческий отряд. Так себе игрушка была, если честно: хороших игроков там было - по пальцам пересчитать... Так вот. Заняли мы к вечеру второго дня одну английскую крепостку на берегу реки, в лесочке - под Тверью дело было, а название речки не вспомню сейчас. Половина отряда, как водится, перепилась на радостях; и вот наутро сидит в дозоре доблестный Крах МакКрайт - а время, заметьте, самое боевое, десять утра - и думает тяжкую думу. Надо бы вперед идти, Йорк брать и Винчестер, закрепляться на ресурсах - либо уж отступать, куда ни шло, крепостка дохленькая, долго мы тут не продержимся. Наш йоллах между тем затворился в покоях с одной пленной аристократкой, и звуки из покоев раздаются, гм, не допускающие двоякого толкования. И вот сижу я, пригорюнясь, на дереве, и строю план, как бы мне вождя нашего сместить, отряд не развалив при этом. А с дерева обзор хороший; и вдруг вижу я на обрыве над речкой, чуть выше того места, где мы воду вчера брали, стоит человек и смотрит на ту сторону. Что такое, кто такой - наш, ихний? Присмотрелся - господи, твоя воля. Девушка. И чья она, наша или ихняя, понять нет никакой возможности, потому что стоит девушка над рекой в чем мать родила, я не шучу, совершенно обнаженная. У меня, понятно, все мысли об игре сразу из головы вылетели. Что за ерунда, думаю. Всякое на играх бывает, но такого я не видел еще. Или, может, она вообще местная? Может, она прыгнуть собирается?
Как только мне это в голову пришло, с дерева я слез довольно резво. Не то чтобы я такой гуманист великий, просто не хочу, чтобы игра медным тазом накрылась. Попробуй объясни следокам из райцентра, чтó толпа великовозрастных бездельников в количестве трехсот человек делает в этом лесу, замотавшись в клетчатые тряпки! Впрочем, по дороге у меня еще десяток предположений возникло. Английская засада, например, в которую я сейчас попаду как последний лох, а потом до конца игры это будет главный прикол всего полигона.
Но иду. А что делать?
Ну, вот. Ломлюсь тихонько по лесу, вылезаю, не шумя, из кустов позади этой Евы. Вокруг никого. Она стоит, задумалась будто. Кашлянул, чтобы не напугать; она оглядывается, вполоборота всего, но я все равно вижу, что, гм, фигурка замечательная. Смотрит на меня, глаза темные, черные почти, а волосы светлые, причем волосы что надо, прямо как из рекламы шампуня волосы. Смотрит серьезно, изучающее, и молчит.
- Гм, - говорю, - леди. Я понимаю, что это не мое дело, но что вы здесь забыли в таком, с позволения сказать, странном виде?
Тут она улыбнулась.
- А что вид, - говорит, и я гляжу, что ей действительно не холодно и не неудобно. - Нормальный вид. Не хуже вашего, сэр.
Так, думаю. Смотри, Тингол, вот тебе напоминание, что бывает с теми, кто заигрался. Офелия моя между тем снова за реку взор устремила. Я подхожу, не делая резких движений, и на ходу плащ снимаю - плащ у меня хороший был, аутентичный длинный английский плащ из теплой ткани и не за пять минут сшитый. (Я понимаю, что откуда бы у шотландского нищеброда такой плащ, но, видите ли, холодно ночью в засаде в одном тартане сидеть, будь он сто раз шерстяной. Проходили мы уже это к тому времени, и перед этой игрой я плюнул и вписал в легенду, что плащ реквизирован у английского сборщика податей). Ну-с, встаю я рядом с незнакомкой и аккуратно так на ее плечи плащ накидываю. Она ростиком небольшая, плащ ей чуть не до пяток оказался.
- Хоть вид был явно лучше, чем мой, - говорю, - но так будет тоже неплохо.
Она глазом черным на меня блеснула, вот-вот засмеется.
- Мой рыцарь, - говорит, - как бы вам о своем долге не забыть, на девушек глядя.
- Девушки есть девушки, - отвечаю осторожно, - а долг есть долг. А в чем ваш долг, уж не сбивать ли с толку шотландских разведчиков?
Потому что хоть у меня, гм, сердечко и бьётся (физиологии не прикажешь), но все-таки игра есть игра. А она как засмеется - тихонько так - и пальчиком на ту сторону реки показывает. Я глянул - батюшки-светы! Из лесочка на том берегу по одному выскакивают поганые лохленноки, по броду шасть - и снова нету никого. Через минуту следующий. Хрен его знает, сколько их здесь уже скопилось! Тут я, понятное дело, очень заспешил.
- Леди, - говорю, - родина вас не забудет. А то не желаете ли тоже принять участие в шотландском сопротивлении? За обмундированием, гм, дело не станет.
Она хохочет и головой качает.
- Нет, мой рыцарь. Торопитесь, вам еще оборону организовывать.
Я уже лыжи смазал, конечно, но все-таки спрашиваю:
- Как ваше имя? Из какого вы клана? - потому что плащ не отбирать же, да и, гм, поблагодарить девушку не мешало бы, да и вообще - откуда она здесь взялась такая? Загадка!
Но она уже строго так:
- Бегите, сэр. Я вас найду сама.
От такого, понятно, у любого крылья на ногах вырастут.
...Так вот. Нападение мы отбили. Красиво получилось: крепость стоит тихая, сонная, движухи на первый взгляд никакой нет, англичане радуются и ломятся прямо к воротам (только через ворота можно было войти, по правилам), а из всех щелей на них - туча стрел. И ворота открываются, и выскакивает полностью снаряженный отряд диких горцев. Так что там они все и полегли, мы даже пленных не оставили.
Ну, не о том речь. Мы потом Лондон взяли и графа Брюса на английский престол посадили. Из этого в том числе должно следовать, что найти меня на полигоне было легче легкого, тем более что йоллаха нашего убили, я его место занял и потом министром внутренних дел стал. Тем не менее прекрасная незнакомка ни в один момент в поле моего обзора не появилась. Не то чтобы мне это мешало играть, но некоторая досада грызла за печенку. Ну, и плащика жалко было, если уж совсем честно. Только на коронации - а коронацию мы замутили что надо, последний игровой день был, всё уже было ясно, можно расслабиться - с краю общей толпы я вроде бы видел светленькую головку, но проверить у меня не было никакой возможности, я скипетр держал рядом с архиепископом. Что я про себя при этом говорил, цитировать, гм, не буду в присутствии леди.
А после коронации девчонки нам пир устроили, и когда только всем полигоном договориться успели, все остатки продуктов выметнули. И спиртное там не то чтобы рекой лилось, но наличествовало; а своему совету министров Брюс, король английский, вискарика выставил. Вот с вискарика-то меня и повело.
И повело меня почему-то к той крепостке - она примерно в полукилометре от Лондона стояла. Ночь, луна, видно всё; и вот стою я на том самом обрыве и гляжу за реку, и так хорошо мне, что прямо дух заходится, и не скажешь, что игра так паршиво начиналась. Стою, ветер тихонько так кроны шевелит... И вдруг слышу сзади легкий шорох, как будто зверь через кусты идет.
Я чувствую, понимаете вы, что никакой это был не зверь. Стояла в пяти шагах позади меня та самая Ева-Офелия, в плащик мой закутанная, а ноги по-прежнему босы, и в волосах никаких заколок нет. Стоим, смотрим друг на друга, и молчим, и она улыбается, а я чувствую, как у меня помимо воли тоже рожа расплывается.
- Довольны ли вы игрой, мой рыцарь? - спрашивает она.
- Если бы не вы, леди, - отвечаю, - погнали бы нас отсюда до самого хайленда, и загнали бы там под землю, тем бы дело и кончилось... А я до сих пор не знаю, кто вы, откуда и зачем вам это понадобилось.
Она аж зашлась от смеха. Подошла, встает рядом и за руку меня берет, а ладошка маленькая и теплая, как печка.
- Я ведь тоже играю, - говорит. - Интересно с вами. Легко, весело.
- С нами - это с кем?
Но этим мои вопросы и закончились. Она плечами повела, плащ мой на землю упал, и, гм, не думаю, что мне стоит продолжать рассказ...
Тингол замолчал, торжественно поглядывая на своих спутников в зеркальце. Машина уже давно катилась по проселку; Антон и Берен одобрительно улыбались, а Лучиэнь хихикала.
- Как ее зовут, я так и не узнал. Когда я проснулся - после того как отрубился самым позорным образом - лежу там же, у обрыва в пяти шагах, укрытый плащом, над рекой заря занимается, и тартан мой по всей поляне раскатан. Не пожелала она тартан на меня снова надеть, как между мужем и женой полагается, хотя, видит бог, я не возражал бы.
- Теперь я понимаю, почему ты всех своих девчонок рано или поздно отшиваешь! - в восторге закричала Лучиэнь. - После эльфийской-то любви! Историю только что придумал, признавайся!
- Почему только что? - скромно опустил глаза Тингол. - Довольно давно на самом деле. Случая все не было подходящего рассказать. И не думаю, что это была эльфа, не в Шотландии же живем, в самом деле. Русалка - куда ни шло.
- Значит, ты говоришь, что придумал это все и с тех пор ловишь эту синюю птицу, и воробьи тебя не устраивают? - уточнил Берен. - А ты говоришь, фантазия умерла, - обратился он к Антону.
- Это разве фантазия, - буркнул тот. - В пятнадцать лет так фантазировать - это еще понятно было бы.
- А мне вообще только пять месяцев, - блеснув глазами, сказал Тингол. - Так что обвинения в инфантилизме отметаю решительно...
- Ну что же, раз у тебя фантазия до сих пор разрушает все отношения, значит, фантазия их и восстановить может, - блестя глазами, начал Антон.
Они сидели у берега озера на территории одной из подмосковных турбаз - не слишком удобной, но зато и не слишком многолюдной. Вот и сейчас на всем широком песчаном пляже, несмотря на вечер и отличную погоду, перекликалась в отдалении всего пара компаний. Шашлык скворчал на костре, Лучиэнь резала в миску салатик, теплый ветер нёс дым над озером и смешивал его с дымками других костров. В мире было хорошо.
- Так вот, что я предлагаю, - сказал Антон, ловко стянул из-под руки Лучиэни четвертушку огурца, указал ею на Тингола и захрустел. - Давай придумаем тебе отношения по вкусу.
- В смысле? - не поняла Лучиэнь. - Женщину, что ли?
- Угу, - сказал Антон. - Вот такую, какую тебе надо, без ограничений.
Тингол захохотал, охнул. В связи с удивительно теплой погодой он сидел в своем шезлонге в одних трусах и жизнью был доволен.
- Хорош издеваться над инвалидом, - сказал он.
- А правда, - поддержал Берен. - Мне вот интересно, например, не знаю, как остальным.
- Мне тоже, - немедленно вставила и Лучиэнь, - так что не отвертишься, давай, колись.
- Сколько я его помню, - продолжал Антон, обращаясь к этим двоим, - девушки у него всегда были разные. Так что я, как и вы, не в курсе насчет его представлений о том, как все должно быть. Ну что? Начнем с внешности?
- Платиновая блондинка, - мрачно сказал Тингол, не выпуская в глаза улыбку. - С вот такими волосами, до попы.
- Гм. Глаза темные, рот маленький. Не спортивная, но с легкими движениями...
- Размер груди?..
- Да о чем ты спрашиваешь! - закричала Лучиэнь, хихикая. - Разве в груди дело? Ты лучше про характер спроси, про ум.
- Четвертый, - сказал Тингол. - Не дура, но и не профессор. Пусть у нее будет дело, которое она любит, и пусть ей будет интересно вникать в мою работу, а мне - в ее. Вообще пусть ей будет интересно жить. Пусть она относится к препятствиям не как к проблемам, а... как к упражнению, что ли, как к способу проверить себя. Пусть она не боится испытывать страх, но пусть она умеет проходить через него и выходить снаружи...
- Так...
- Пусть у нее будет много сил, но относится она к этому не только как к способу получения комфорта, но и как к способу узнавать новое, исследовать жизнь, становиться лучше. Пусть она воспринимает отношения не просто как честный обмен ресурсами, но и как способ доверять друг другу... Вообще доверие - это самое основное. Все остальное может варьироваться.
- Так...
Тингол закрыл глаза, чтобы не выпустить из них улыбку.
- Сына у нас пусть будут звать Глеб, или Кирилл... или Ярослав, а дочку Маша, и, пожалуйста, пусть они пошлют нас куда подальше лет в пятнадцать. Ну, что еще... Пусть ей нравятся мои друзья, а мне - ее... Пусть мы состаримся и умрем в один день. Всё.
- Отлично, - сказал Антон, - принято. - Тингол открыл глаза и с улыбкой посмотрел на них. - Вот и проверим, так ли хорошо у тебя фантазия воплощается, как ты говоришь.
- Внешность как у той русалки, - заметил Берен. - Ты жалел, что не нашел ее?
- Очень, - сказал Тингол и снова закрыл глаза. - Хотя о чем тут жалеть, казалось бы. Я ее и не знал почти, может, она какой-нибудь мегерой оказалась бы.
- Я не поняла, - растерянно сказала Лучиэнь и опустила нож. - История, что ли, на самом деле была?
Тингол вздрогнул и очнулся.
- Что? История? Ага. А еще там зеленые человечки по полигону всю игру прыгали. Пили мы много, понимаешь.
- Тьфу на вас, - сказала Лучиэнь под ржание мужчин.
- Э-э... простите, - раздалось прямо над ними. Антон обернулся и едва сдержал возглас.
Девушка в вышитом белом купальнике, стоящая в шаге от него, была настоящей красавицей, несмотря на некоторую полноту и не слишком правильное, скуластое лицо. Да и полной она, строго говоря, не была, просто в ней не было той худобы, которая считается красивой на конкурсах. Но главное - волосы: платиновые волосы неожиданной гостьи волной спускались по плечам, а длина терялась из виду.
Видимо, она подошла от одного из соседних костров.
- Простите, - не слишком смело повторила гостья, видимо, заметившая реакцию Антона, и несколько посторонилась от него, а в глазах перепрыгнули какие-то искры. - Мне крайне неловко, но не могли бы вы одолжить нам соли? Забыли, как разини, а на базу так неохота возвращаться...
- Да, - ответила Лучиэнь и отставила в сторону миску с салатом, - конечно. Вам повезло, между прочим, мы новый пакет по дороге купили.
- Вот спасибо, - обрадовано сказала красавица, подставляя под струйку соли пластиковый стаканчик. - Мы можем потом отдать, если надо.
- Да бросьте, - ответила Лучиэнь, и молодая женщина, без лишних слов кивнув и улыбнувшись, легко повернулась и убежала в направлении соседей.
- Вот это краля! - негромко, восхищенно сказал Антон, глядя ей вслед.
- До попы, - растерянно сказала Лучиэнь, замерев с пакетом соли в руках.
- Что?..
- Волосы до попы, - пояснила она. - Прямо как та фантазия.
- Серега, - с тревогой сказал Берен. - Что с тобой?
- Н-ничего, - бледный Тингол, вцепившись в подлокотники шезлонга, остановившимися глазами смотрел вслед гостье, которая уже скрылась за кустами.
- Ну-ка, ну-ка! - вскричал Антон. - Она, что ли?
- Нет, - пробормотал Тингол, - но чертовски похожа... Прямо до удивительности...
Антон посмотрел на него, вскочил и кинулся вслед незнакомке, крикнув: "Женька, за шашлыком пригляди!" Берен прицокнул языком.
- Вот это правильно...
- Тоха, не надо! - крикнул Тингол, но Антон уже не слышал его. - Таня, - сказал Тингол, помолчав и шибко морщась, - дай мне таблеточку, пожалуйста. А лучше две.
Лучиэнь уронила соль.
-...Ничего, ничего, - приговаривала Лучиэнь, подтыкая под него одеяло. - Сейчас всё подействует, и всё будет хорошо. Не первый раз. А то, может, кетанов? - жалобно прибавила она.
Тингол покачал головой.
- Нет, - твердо сказал он, глядя на Антона, который вылезал из кустов один и с крайне обескураженным видом.
- Мазохист, - сказала Лучиэнь.
- Отстань от него, - заступился Берен. - Он мужик. Что ты, хочешь, чтобы он наркоманом стал? Ну что? - с любопытством спросил он Антона, сердито плюхнувшегося на свое место.
- Прикиньте, - то угрюмо обвел их взглядом и испуганно спросил Тингола, который лежал в шезлонге, закрыв глаза: - Что, опять накрыло?
- Там, - Антон показал где, - двенадцать человек. Трое у одного костра, семеро у другого и еще двое, э-э, целуются в кустах. И ни в одной группе нашей леди Фантазии не наличествует.
Тингол слабо усмехнулся, не открывая глаз.
- Гонишь, - сказала Лучиэнь.
- Можно бы было до корпусов дойти, - продолжал Антон. - но смысл идти из корпусов за солью на берег, в купальнике? Да и не успела бы она добежать.
- Гонишь, - сказал Берен. - Признайся, там просто пятеро телохранителей оказалось?
- И овчарка на цепи, - мрачно подхватил Антон. - Иди, проверь.
Берен и Лучиэнь переглянулись.
- Все равно уже поздно, - не открывая глаз, заметил Тингол. - Даже если она там и была, теперь уже может не оказаться.
Лучиэнь согласно кивнула, вздохнула и потянула носом.
- Холодает, - сказала она. - Я лично оденусь.
- Кстати, купальник был хенд-мейд, - сказал Берен. - Вышитый.
- Я лично не на купальник смотрел, - пробормотал Антон.
...Под Новый год мастерская группа "Джина и Ко" устраивала свой обычный бал совместно с множеством реконструкторских танцевальных коллективов, музыкальных групп и просто авторов-исполнителей. Лучиэнь твердо вознамерилась на этот раз вытащить Тингола в свет, впервые после его воскрешения из мертвых.
Тингол уже с конца лета начал снова брать заказы, восстанавливать обрушившиеся было связи с клиентами, несмотря на великое возмущение и безостановочное нытьё Лучиэни. "Вам-то что, - говорил Тингол, - у вас долги не растут. Хоть с Тошкиной шеи наконец-то слезу". Антон очень обижался на такие слова. "Отстаньте от него, - говорил Берен. - Куда будет годиться, если мы к нему как к ребенку начнем относиться?" "Ты один меня понимаешь!" - восклицал Тингол. "Прямолинейные болваны! - кричала Лучиэнь. - Ослы!" Ослом - древним благородным животным, не раз делившим с человеком невзгоды и радости - Тингол быть не возражал, и Лучиэнь угомонилась.
Действительно, с работой он справлялся, хотя ходил самостоятельно все еще разве что только до скамейки во дворе. Боль практически полностью прекратилась, возвращаясь только в минуты крайнего напряжения; выезды "под куст" сменились посиделками на кухне, к которым стали присоединяться старые знакомые. Но почти никто из гостей не узнавал хозяина квартиры, и дело тут было даже не в страшном изменении внешности. Раньше трепача Тингола нельзя было заткнуть ни в пиру, ни в похмелье; теперь он почти не открывал рта и только улыбался. Раньше он неизменно и даже как-то пугливо отстранялся от людей, которые пытались занять место рядом с ним; теперь вроде бы воспринимал как должное то, что Берен и Лучиэнь (несмотря на наличие у Жени квартиры в Ясеневе) практически жили в его доме. Были и другие изменения, не такие явные, но в целом гости чаще всего с разочарованием убеждались, что перед ними совершенно другой человек. "Этот год как во сне прошел, - сказал как-то Тингол Лучиэни. - Я думаю, это смерть так откусывает от нас наше время. Но теперь я просыпаюсь".
...Бал проходил в стареньком доме культуры одного из микрополисов Москвы. Ожидалось довольно много народу, человек триста; поговаривали, что в конце вечера будет как бы инкогнито выступать Нимуэ. Будто бы Джина по старому знакомству уломала знаменитую с недавних пор вокалистку "Кузницы" спеть несколько старых песенок непосредственно перед вылетом к семье мужа в Ирландию, на традиционное празднование Рождества. "Брехня, - уверенно говорили другие, - агенты не дадут бесплатно работать". Тем не менее даже и без Нимуэ на балах у Джины обычно было чем заняться.
"А я там что буду делать? - стонал Тингол. - Танцевать? Или, может, за девушками ухаживать?" Но на этот раз все трое его сиделок были неумолимы. "Просыпаться решил? Вот и давай, просыпайся".
Тема для вечера была дана широкая: "Европа, Возрождение". Поэтому можно было практически не готовиться: у Тингола был всего двухлетней давности прорезной зеленый колет, серые штаны в обтяжку и ко всему этому бархатная шапочка с длинным пестрым пером, а Антон грозился одеться в один из своих первых опытов пошива игровухи: табар с коротким плащом. Лучиэнь, чтобы решить проблему уже заметно округлившегося животика, все-таки сшила себе испанское простонародное праздничное платье XVIII века: белое, в пол, с очень высокой талией, очень широким красным поясом и белой кружевной мантильей. Берен костюмироваться отказался даже под страхом недопуска на бал.
И его действительно попробовали не пустить дальше регистрации. Лучиэни пришлось закатить глаза и попытаться упасть в обморок, а Тинголу томно опереться на его сильную руку, чтобы малютка в барбетте со злыми уставшими глазами махнула рукой и взяла регистрационную плату.
- Хоть бы вон, плащ у Тошки взял, накинул сверху, - жалобно говорила Лучиэнь (на лицо которой, как только они отошли от регистрационного столика, словно по волшебству вернулся румянец). - И что, на следующих балах столько же мороки с тобой будет?
- Да, именно так все и будет, - твердо ответил Берен, с любопытством оглядываясь.
Разговор происходил в обшарпанном вестибюле, где уже толпилось по крайней мере человек пятьдесят. Робы на каркасах, корсеты, рукава-буфы и прорезные рукава, длинные симара и колеты до пояса, чепцы, шляпы, тюрбаны, веера; полные продуманные туалеты или кое-как собранные по закромам небрежные стилизации. Хватало тут и обычных длинных платьев простого кроя, и плащей из квадрата ткани поверх рубашки и джинсов.
- Молодцы "джинны", как все-таки у них атмосфера с первой минуты отличается, - удовлетворенно сказал Антон. - Ха-ха-ха, а этот в своем репертуаре! - зашелся он.
Тингол посмотрел, куда тот показывает, и скривился, но тут же снова поспешно придал лицу нормальное выражение: Инка, такой же горбоносый и красноглазый, как всегда, тоже уже заметил их и теперь приближался, размахивая руками и издавая неразборчивые гортанные возгласы.
- А я что говорю! Я и говорю, что всё херня! Вот он, живой и здоровый, брателло... - и он полез было к Тинголу обниматься, но тот торопливо отстранился.
- Тю, тю, тихо, аккуратно, а то у меня опять кишки из всех щелей полезут...
- Чё правда? - испугался Инка. - Ты и правда болел? И в тебя правда стреляли?
- Угу...
- И правда в живот? И харакири под наркозом? - Инка заржал было, но тут же озабоченно потребовал: - Покажь. Не верю.
Тингол невозмутимо расстегнул колет, задрал сорочку и показал два длинных шрама, которые тонкими багровыми нитками пересекали его живот.
- Охуеть! - восхитился Инка. - Ну багыр! А чего наряд-то такой пидорский?
- Зато ты у нас, как обычно, брутален, - хихикая, сказал Антон (Инка был как всегда одет в штаны из джутового мешка и длинную рубаху - гибрид с половой тряпкой. Этот наряд не менялся у него от сезона к сезону уже лет пять).
- Что вы понимаете в реконструкции! - грозно засверкал глазами Инка. - Это наряд крестьянина-землепашца! Германия... или Франция... или Англия...
- Инка, - хихикая, сказал Антон, - крестьянами землепашцев называли только в России...
Инка исподлобья оглядел ухмыляющиеся лица всех четверых, особо с презрением задержался взглядом на выходном черном костюме Берена, белой рубашке и галстуке; картинно сплюнул, развернулся и исчез в толпе. Ровно через десять секунд холл опять сотрясли его громогласные приветствия, обращенные к новой жертве. Тингол осторожно заправлял в штаны длинную сорочку.
- Зачем ты повёлся? - спросил его Берен.
- Зато больше не придется, - невозмутимо пояснил Тингол и принялся аккуратно выпускать сорочку в прорези колета. - Через пять минут весь бал будет знать, что у меня на животе штук десять пулевых отверстий и жуткие шрамы во всех направлениях... Я же вам говорил, что так будет.
- Ничего, это не смертельно, - сказала Лучиэнь.
- Пошли, что ли, Джину найдем, - Антон оглядывался. - Она нам вроде бы сидячие места обещала, - но толпа уже раздалась в стороны, и сама Джина стремительно наплыла на них в своем глухом испанском платье, колыхая брыжами, и густое могучее контральто возгласило: "Вот они, вот они!"
- Ух, - Тингол даже покачнулся, когда она без церемоний расцеловала его в обе щеки. - Джина, такие ураганные приветствия меня ведь сейчас могут и в могилу свести!
- Кокетничаешь? Со мной? Ты теперь нас всех переживешь, старый ловелас, - Джина, такая же оплывшая, бодрая и озабоченная, как всегда, с довольным видом повертела его вправо-влево. - Ну прекрасно выглядишь! Прекрасно! Гораздо лучше, чем в Склифе весной... Лучик привет, как здоровье, новость уже слышала, это и есть твой Берен? И в самом деле Берен, ужас какой... Тошечка, здравствуй, милый, ну вы сегодня прямо всем составом, умнички, а где Гвенни?.. Тоша, ты имей в виду, на тебя полчаса в программе запланировано (а может, и пятнадцать минут, не помню), и не смей мне возражать, только твоих капризов мне тут не хватало! Что за день, что за день, все капризничают, все звездят! А гитару найдем, хорошую, так что не отмажешься, порепетируешь и выйдешь, не убудет с тебя...
- Ради тебя готов хоть к дракону в пасть, - весело сказал Антон. - Только скажи, сидячие места у нас будут? Хотя бы два?
- А, да. Будут четыре, если успеете занять, хотя я лично вижу, он впо-олне неплохо на ногах держится, еще танцевать будет, вот помяните мое слово. Там в углу, в синем зале - это второй этаж налево - ну, не совсем в углу, а у дальней стены, типа на галерке, стоит несколько столиков, один ваш, так что валите туда и выбирайте, пока наши старички не расхватали...
- Выгоним, если что. Спасибо, родная, ты как всегда бесподобна. Нимуэ-то будет?
- Никакой Нимуэ, - сердито ответила Джина. - Ишь, губу раскатали! Как будто ей агенты дадут за просто так выступать! Куда ты ее волочёшь, куда! - вдруг причитающее закричала она мимо плеча Антона. - В буфет! В буфет! Ну сколько раз говорить!.. - и буря унеслась.
- Пошли в зал, - сказал Антон. - А то тут чего-то знакомых никого.
Знакомые нашлись, и очень быстро, так что они немедленно утонули в восторгах по поводу воскрешения Тингола и громовых сюсюканьях вокруг животика Лучиэни, вообще-то пока еле заметного. Они пробились к стене в несколькими столиками и даже самым настоящим удобным креслом, в которое и усадили Тингола, предварительно выгнав из него троих двенадцатилетних безостановочно хохочущих сестричек-бенедиктинок. Тингол уселся и выдохнул: хоть проход через вестибюль еще был для него дальним походом, теперь можно было не бояться срубиться раньше времени.
- Сим объявляю место сие форпостом Дориата! - он содрал бархатную шапочку и положил длинным пером поперек столика. - Назначаю стражу по одному дозорному со сменой каждые три часа... или как будет удобно. В первую стражу назначаю себя. Очередное заседание военного совета закрыто, спасибо за внимание.
- Серега, - сказал Берен, - ты бы таким шикарным гендиректором был бы, я просто смотрю и радуюсь. Эти ваши игротехнологии - они от управленческих не очень-то и отличаются...
- Так ведь скучно, милый друг, вот в чем беда. Впрочем...
На сцене уже настраивались первые музыканты: музыкантов было много, выступить хотели все. Приподнятое и ленивое предновогоднее, бальное настроение носилось по дому культуры.
- А где ёлка? - вопросил Тингол голосом капризного босса. - Что за непорядок?
- В большом зале, кажется, - ответила Лучиэнь. - Что тебе, ёлки не хватает? Там живых выступлений не будет.
- Ну еще бы, с такой-то дурой посередь дороги, - пробормотал Тингол. - А здесь что будет?
- Всё будет, - решительно объявил Антон, - я тут выступать буду. Народ, я лично жрать хочу не могу, у кого есть заказы в буфет?
- Ты же пожрал час назад? - удивилась Лучиэнь. - Или тебя опять перед выступлением на хавчик пробило? Так буфетов еще нету наверняка.
- Есть, - возразил Антон. -У "джиннов" всегда всё вовремя, любезная наша распорядительница не в шарашке командовать училась.
- А где? - спросил Берен.
- В реанимационном отделении первой градской больницы, - ответил Антон. - А вообще-то ей бы генералом быть. О-о, вот это я понимаю платье!
- Красота! - восхитилась Лучиэнь. - Сколько туда денег вбухано, страшно подумать!
Платье действительно выделялось даже на пестром фоне бальной тусовки. Юбка из тяжелой, зеленой с золотым парчи была пышной не за счет кринолина, а за счет вычурных, искусно уложенных пеной складок у пояса. В прорезях длинного рукава виднелась белоснежная сорочка с тонкими стебельками вышивки. Стоя спиной к наблюдающей из-за столика четверке, хозяйка платья держала в руке зелено-золотой веер в виде флажка, и в сочетании с тонкой хенд-мейд диадемой в пышных коротких черных волосах всё это производило ошеломительное впечатление.
- Алтабас, - сказал Антон.
- Что? - недоуменно посмотрела на него Лучиэнь.
- Я вспоминал, как эта ткань называется, - пояснил он. - Алтабас. Или аксамит? Слышь, величество, это алтабас или аксамит?
- Такие вот платья, - усмехнулся Тингол, - и заслоняют своих хозяек до такой степени, что даже мужики пялятся не на них, а на алтабас...
В этот момент хозяйка платья повернулась.
- Ты не прав, - деревянно проговорил Антон.
- Ёперный бабай, - только и добавил Берен.
Немножко слишком скуластое лицо. Темные глаза с перепрыгивающими в смехе искрами. Полнота и легкие, грациозные движения. Быстрый разговор сразу с несколькими мужчинами, не слышный из-за расстояния.
- Она? - хищно прицелился Антон.
- Та вроде пониже была...
- Это каблуки, смотри, аутентичные деревянные платформы...
- Сантиметров пять...
- Родинка на щеке, - подсказала Лучиэнь.
- Накладная, - отмёл Антон. - Но почему волосы черные? Такую красотень состричь!
- И голос, - добавил Берен. - У той голос высокий был, а у этой низкий, грудной.
Некоторое время они жадно наблюдали за леди Фантазией, а потом Антон разочарованно заключил:
- Не та. Но как же чертовски похожа! Эй, величество, ты опять в обморок намылился?
- Охренел, что ли? - гневно сверкнул очами Тингол. Лучиэнь хихикнула. Антон встрепенулся.
- Не знаю, кто как, - объявил он, - а я пошел знакомиться. Еще желающие е?
В эту секунду красавица встретилась взглядом с Тинголом и улыбнулась.
Оглушительно завизжал на весь зал микрофон, ломающийся басок сказал грохочущее:
- Раз, раз... Ой, сори...
- Долбоклюи, - поморщился Антон. В зале смеялись от неожиданности. Микрофон снова завизжал, уже не так истошно.
- Джина, ты где? - застенчиво позвал басок. - Готово!
- Ну, а готово, так начинай! - могучим контральто ответила от двери Джина.
- Я? - удивился застенчивый басок. - Ну... типа... новогодний фестиваль... то есть бал... посвященный тематике Ренессанса... объявляю открытым! Всем радоваться и танцевать! - зал одобрительно плеснул аплодисментом. - Первыми в нашей программе... - как вы называетесь? - ага, группа "Пепел дождя", встречайте! - и басок передал микрофон солисту.
Солиста все слушали не больше минуты, потом отвернулись от сцены и снова занялись разговорами: обменом новостями, планами и свежими анекдотами, обсуждением чужих нарядов, байками с игр, флиртом и прочей необязательной ерундой. У правой стены прямо на полу четверо в одинаковых плащах с тамплиерскими крестами уже сдавали покер; иногда они воровато оглядывались, из под плащей появлялись четыре одинаковых маленьких стаканчика, синхронным движением опрокидывались и снова прятались. Совсем рядом с нарушителями сухого закона, не обращая на них внимания, довольно широкий кружок команды "Sinners" горячо обсуждал какие-то, видимо, текущие дела.