Аннотация: Именно эта история служит прологом событий, которые случились в романе "Город", объясняя откуда в ночном, ненастном небе появился вертолёт с инфицированным.
За несколько последних десятилетий это, безусловно, был один из самых грандиозных прорывов, не только в отечественной, но и в мировой науке в целом. Поэтому Пётр Алексеевич Заврыгин, руководитель Новосибирского Медицинского Исследовательского Института, был весьма горд собой за то, что именно он был одним из тех немногих, кто стоял во главе этого беспрецедентного научного открытия. Только благодаря его собственным стараниям, а так же одержимости идеей, и чудовищной работоспособности профессора Девятова, которая просто не могла не заразить, и бесповоротно увлечь за собой, удалось создать такую высококлассную сложенную команду, которой, казалось, по силам было решить любой вопрос, и то, что они добились таких, поистине фантастических, результатов вовсе не удивляло - это была неизбежная закономерность.
Ещё предстояло провести бесконечное количество тестов и пробных испытаний, но уже заранее можно было быть уверенным в том, что именно им удалось то, чего так страстно хотели добиться тысячи научных лабораторий по всему миру с их многомиллионными средствами, выделенными на поиск решения проблемы, с их прекрасными лабораториями, оснащёнными по самому последнему слове техники, со всеми их баснословными гонорарами.
А добились результата именно они на своих потрёпанных микроскопах, в здании лаборатории уже с десяток лет нуждавшемся в капитальном ремонте, за нищенскую зарплату и чисто символическое финансирование со стороны министерства.
***
Красные глазёнки маленькой белой мыши с испугом и недоверием взирали на человека в белом халате пристально изучавшего зверька находящегося по ту сторону клетки из прозрачного пластика.
В общем-то в этом нет ничего удивительного, - размышлял Пётр Алексеевич, - за последнее время это крохотное существо не оставляли в покое и на пол часа.
Теперь эта мышка была всеобщим центром внимания, местной знаменитостью, хотя на первый взгляд её мало что отличало от других лабораторных мышей, сидящих сейчас в соседних, рядом с её, клетках, кроме того, что именно этого мелкого грызуна удалось реанимировать после замораживания.
Пётр Алексеевич был уверен в том, что теперь проблема реанимации после глубокой заморозки, по крайней мере, на уровне подопытных мышек, уже решена, однако путь к конечной цели эксперимента - человеку, предстоял ещё очень долгий. Их ещё ожидали годы, а возможно даже и десятилетия, кропотливых экспериментов, тестов, проб и вскрытий, и, тем не менее, этот промежуточный успех в начале этой долгой извилистой дороги вселял надежду и придавал сил для дальнейшей работы.
Главным было то, что им первым, и пока единственным, на всём земном шаре удалось справиться с извечной проблемой возникающей при замораживании живой ткани - с водой, содержащейся в клетках любого организма, которая при замораживании и разрывает мельчайшие сосуды, что в итоге приводит к травме не совместимой с жизнью. Именно им удалось создать препарат позволяющий предотвратить микро разрывы и сохранить способность клеток к реанимации после длительной заморозки.
Практическое использование их научного открытия могло быть использовано, в освоении дальнего космоса, для того, чтобы с помощью их методики продлить жизнь человека на несколько сотен лет, в медицине, в тех случаях, когда лекарство от болезни пока не найдено - вот только два ключевых направления, в которых работа будет вестись наиболее интенсивно, а ведь наверняка в недалёком будущем появятся десятки, если не сотни различных технологий, в которых будет использоваться принцип их открытия.
И всё это началось с какой-то маленькой лабораторной мышки.
Белые усики мышки беспокойно зашевелились. Она повернула голову вправо. Наблюдавший за животным Пётр Алексеевич, заинтересовавшись тем, что могло её встревожить, неспешно повернулся.
На пороге в лабораторию стоял Девятов Виктор Фёдорович. Профессор как обычно передвигался абсолютно бесшумно, и как всегда был болезненно тощим и бледным, как привидение. Однако, эти его внешние недостатки никому и в голову не пришло бы вспоминать после двух-трёх минут личного общения - это был настолько яркий и неординарный человек, что даже после мимолётного с ним общения о нём создавалось настолько удивительное впечатление, что никакие физические недостатки не могли погасить в голове образ подвижного, невероятно умного человека и просто интересной личности. И уж точно никто и предположить не смог того, что совсем недавно его постигла трагедия - несколько месяцев назад от необратимых последствий в организме, вызванных сахарным диабетом, умерла его жена. После этого Василий Фёдорович остался совершенно один, так детьми супружеская чета Девятовых так и не обзавелась, всё по той же причине - тяжёлой болезни его супруги. И в том, что теперь этот почтенный человек, убелённый сединами, и без того беззаветно преданный науке, без какого-либо остатка посвятил ей все имеющееся в его распоряжении силы и время, не было ничего странного.
Даже зная о его прозорливости, Пётр Алексеевич всё равно не переставал удивляться тому, как точно пророй Девятов угадывал мысли своих собеседников. Вот и сейчас Василий Фёдорович, перехватив взгляд своего начальника, направленный на крохотное животное, с лёгкость продолжил его мысль:
- Всё это настолько удивительно, что с трудом умещается в голове, неправда ли мой друг?
Пётр Алексеевич соглашаясь кивнул:
- Мы с вами стоим на пороге одного из самых значительных открытий этого столетия и это крохотное животное - только начало пути.
- Но даже на этом этапе результаты просто ошеломляющие.
- И, тем не менее, до эксперимента над человеком ещё очень и очень далеко.
- А вам действительно этого хотелось бы? - поинтересовался профессор, при этом в его глазах вспыхнули весёлые искорки - ещё бы вопрос был провокационным.
- Василий Федорович, существует огромная вероятность того, что с человеческим материалом процесс может оказаться намного сложнее, - трезво рассуждал Пётр Алексеевич.
- Но ведь если мы этого не попробуем, то никогда наверняка не узнаем этого, ведь верно?
- На данном этапе, даже при всех наших успехах, это слишком рискованно, даже теоретически.
- А вас это пугает?
- Поверьте мне, как руководитель проекта, я делаю всё возможное для того, чтобы не замедлять процесс исследований, и не мне вам объяснять, что для опытов над человеком сначала нужно провести невероятное количество успешных экспериментов над животными, для того чтобы в последствии исключить любую ошибку при работе с живыми людьми. И мне не меньше вашего хочется добиться положительного результата, но не ценой неоправданного риска.
- И сколько ещё времени, по вашему, для этого потребуется?
- Даже по самым скромным подсчётам лет пять, не меньше.
- В этом-то и всё дело, - неожиданно устало обронил Василий Фёдорович, заставив Петра Алексеевича взглянуть на своего коллегу. - Это слишком долго. Как бы мне хотелось дожить до этого знаменательного момента, - закончил свою мысль Девятов.
- Бросьте, Василий Фёдорович - вы наверняка проживёте достаточно долго, чтобы разделить наш общий триумф, - попытался возразить Пётр Алексеевич.
- Пётр, не обижайтесь, но вы по сравнению со мной ещё юноша и вам предстоит ещё очень долгая жизнь, и я нисколько не сомневаюсь в том, что именно вам удастся добиться безоговорочного успеха. Что же касается меня...- он сделал небольшую, но довольно выразительную паузу, - то у меня в запасе не так уж много времени. Друг мой, вы даже не представляете, насколько я близок к своей смерти - у меня рак.
- Но разве нет никакой надежды... - чуть дрогнувшим голосом спросил Пётр, несколько долгих мгновений спустя.
- У меня неоперабельная форма, - удивительно ровным спокойным голосом ответил профессор. - Уж мне это известно доподлинно, так как я сам доктор. Все мои внутренности уже сплелись, и от роковой черты меня отделяют дни.
Теперь в свете сказанного многое, для Петра Алексеевича прояснилось. Конечно, он смутно подозревал, что у Василия Фёдоровича есть какие-то проблемы со здоровьем, но то, что всё обстоит так ужасно, он и представить себе не мог. Теперь прокручивая в памяти те моменты, когда Василий Фёдорович вдруг внезапно менялся в лице, присаживался где-нибудь в тихом укромном местечке и глотал таблетки, название которых всегда оставалось в тайне, Пётр понимал, как он (впрочем, и остальные тоже) заблуждался, считая, что это всего лишь лёгкое недомогание. Трудно было заподозрить что-то более серьёзное, ещё и потому, что сам Девятов убеждал их, что всё это пустяки, а спустя всего несколько мгновений профессор полностью приходил в себя и тогда он вновь с удвоенной силой приступал к работе, словно потерял не несколько минут, а дни или недели. Более того, он так заражал коллектив своим оптимизмом, что и все остальные, без исключения вкалывали до седьмого пота и были этому счастливы. Со стороны и в голову никому не могло придти, какую дикую боль испытывает этот человек и лишь сейчас для Заврыгина стало ясно какой ценой всё это ему давалось.
Теперь Пётр Алексеевич смотрел на профессора совершенно другими глазами.
За те годы, что они проработали вместе, бок о бок, они стали больше чем просто коллегами по работе - их связывала настоящая мужская дружба, но он никогда в жизни не позволял себе обращаться к Девятову по имени, даже когда они были только вдвоем, потому что безгранично уважал этого человека, и всегда знал, что делал это небезосновательно.
Вместе они выстояли в суровые пост перестроечные годы, месяцами не приносили домой и без того жалкую зарплату, но не предали науку, как многие из их бывших коллег, ударившихся в челночный бизнес. Вместе из года в год они шли к заветной цели.
И теперь этот человек умирал.
Неожиданная новость настолько потрясла Петра Алексеевича, что он на какое-то время лишился дара речи. Ему, как и большинству людей, попавших в подобную ситуацию стало просто страшно от услышанного.
- Вот поэтому и нужно спешить, - продолжил свою мысль профессор, и то, что услышал от него Пётр Алексеевич, было не менее неожиданным, чем весть о смертельном недуге. - Поэкспериментировать над человеческими труппами тебе наверняка дадут вволю, а вот над живым человеком - вряд ли. А тебе свои услуги предлагает живой труп. Петя, не будь глупцом - нам нельзя упускать такой шанс.
Пётр был потрясен той будничной лёгкости, с которой Девятов говорил о своём безнадежном состоянии.
- Но это же безумие... - попытался вставить слово ошеломлённый Пётр.
- Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Пётр, я уже всё для себя решил. Мы сделаем этот эксперимент на мне.
- Но ... - попытался возразить Пётр Алексеевич.
Однако Василий Фёдорович его тут же остановил:
- Я не просто болен, я - обречён. У меня рак на последней стадии. Медикаментозное лечение не принесло долгожданной ремиссии. Моя смерть - это дело лишь нескольких дней, ну может быть недель. Я просто не могу, чтобы моя жизнь вот так закончилась! Это так глупо, так бессмысленно! Я ещё хочу послужить науке и это не просто высокие слова. Я действительно хочу это сделать! Ты знаешь, что теперь у меня никого не осталось, и достижение цели - это единственное ради чего я жил и работал и всё ещё продолжаю существовать. И если мы достигнем результата ещё при моей жизни, то это будет для меня самой большой наградой, доказательством того, что все эти дни, наполненные бесконечной болью и страданием, были не напрасны.
Если же во время эксперимента произойдёт несчастье, то я уверен в том, что ты разберешься в чём дело и найдёшь в чём же заключалась ошибка (это в том случае, если конечно, такая будет иметь место). И заклинаю тебя не в коем случае не вини себя, если со мной действительно что-то произойдёт - всё что я потеряю - это несколько недель изматывающей агонии в наркотическом бреду, ты же приобретёшь бесценный опыт. Даже моя возможная смерть на операционном столе даст просто фантастические результаты, и в дальнейшем убережёт от бесконечного количества ошибок, заблуждений, бессмысленных экспериментов, сэкономит несколько бесценных лет кропотливейшего и абсолютно напрасного труда, позволит нашим исследованиям вырваться на несколько лет (если на десятилетия) вперёд! Ты только вдумайся в это!
Перспективы, так ярко описанные Василием Фёдоровичем просто не могли не заворожить, не вскружить голову его более молодому коллеге. В том, чтобы найти положительные стороны даже в самом разгромном положении Девятов всегда был неповторимым мастером - именно это его умение пару раз спасало их институт от закрытия.
Он ещё несколько минут убеждал Петра Алексеевича и тот, в конце концов, сдался, хотя, зная о непревзойденном таланте профессора убеждать других в том, что он считает единственно верным решением, было просто удивительно, что Пётр Алексеевич смог продержаться так долго.
***
В эту ночь Пётр Алексеевич не мог сомкнуть глаз. После разговора с профессором о каком-то душевном спокойствии уже не было никакой речи.
Уже в который раз за эту бесконечную ночь он взвешивал все за и против.
Как научный руководитель, Пётр ясно сознавал, что какие бы документы не подписал профессор Девятов ответственность за проведение эксперимента, как уголовная, так и моральная (именно она больше всего его волновала), полностью ляжет только на его плечи.
Для начала он хотел разобраться в самом себе. Что движет им в большей степени: желание помочь человеку сделать в своей жизни что-то грандиозное, до того как смертельная болезнь его прикончит; либо личное желание форсировать события и продвинуться в этом исследовании на новый этап?
Конечно, соблазн второго был очень велик, но даже при всём желании он не мог переступить через человеческую жизнь. Значит, приоритетом в этой ситуации была именно последняя помощь своему обречённому на коллеге.
Если эксперимент пройдёт удачно, и ему удастся воскресить профессора, то это будет невероятный успех. Если же их постигнет неудача, то смерть Девятова, которая, в любом случае, должна случиться в течение нескольких последующих недель, позволит узнать столько, сколько не даст многолетнее исследование на любых других труппах, которые им, несомненно, выделят для проведения экспериментов. Именно поэтому была так важна скорость принятия решения. По сути, времени на раздумья у него не было совершенно - если он хотел осуществить эксперимент, то должен был решаться, иначе никакой другой возможности осуществить задуманное у него уже не было, по крайней мере в ближайшие десять лет. Однако Пётр так же понимал, что решись он на этот шаг, обратного пути уже не будет.
Если он хочет того, чтобы эксперимент оказался удачным, то нужно спешить провести все возможные обследования профессора, ведь если Пётр будет колебаться, то рак уничтожит тело и мозг профессора, до того как произойдёт эксперимент, то есть сделает всю проделанную работу бесполезной, поскольку клинические изменения и омертвление коры головного мозга уничтожат все необходимые анализы, ради которых и задумывался этот амбициозный эксперимент над живым человеком.
Но самое страшное в том, что испытывая страшные муки Девятов покинет этот мир абсолютно точно зная, что его смерть была тяжёлой, бесцельной и напрасной.
Именно этот вывод, при принятии окончательного решения, стал для Петра Алексеевича ключевым.
***
Девятов ещё раз пробежал глазами по строчкам документа составленного совместно с юристом.
- Ну вот, теперь я официально завещал своё бренное тело собственному институту для исследований. Сейчас, когда все документы оформлены и заверены, ты можешь быть уверен в том, что если и произойдёт что-то непредвиденное, то не будет ни уголовного, ни какого-либо другого преследования. Юридически я вообще буду считаться умершим от рака до того как начнётся исследование, - подвёл жизнеутверждающий итог профессор. Однако даже мимолётного взгляда на Петра Алексеевича хватило бы для того чтобы понять, что в данный момент его гораздо больше волнует моральный аспект предстоящего дела, а не возможное разбирательство в случае каких-либо осложнений. И понимая это, Василий Фёдорович уже серьёзным тоном продолжил:
- Петя, если что-то и пойдёт не так как мы с тобой задумали, то ни в коем случае не вини в этом себя. Что бы ни произошло, в этом не будет твоей вины - это мой выбор, и все возможные непредсказуемые последствия - это неотъемлемые части моего выбора. Тебе же остаётся только кропотливый труд и заслуженный успех. Об остальном сейчас не думай. Все эти сомнения совершенно не на пользу общему делу. Ты должен быть сосредоточен и твёрд, только так ты сможешь одолеть этот путь до конца.
Пётр Алексеевич не ничего ответил, но после этих слов ему действительно стало гораздо легче и сомнения, беспрестанно одолевавшие его всё это время, начали идти на убыль. Ему даже начало казаться, что он действительно способен выдержать это нелёгкое испытание.
***
Несколько недель отведённых на подготовку к эксперименту пролетели как одно мгновение, и вот уже Девятов лежит на операционном столе. Болезненно бледный. Худой, как высохшая мумия.
Пётр Алексеевич лично следит за каждой, даже самой незначительной мелочью - на кону была жизнь его друга и коллеги, и какой-нибудь нелепый просчёт и недочёт просто не должны были иметь место в этой сложнейшей операции.
В данный момент специалисты в последний раз проверяли аппарат для искусственной циркуляции крови, и Пётр Алексеевич неотступной тенью следует за ними. На этот раз его особое внимание к этому прибору было вполне оправданным, так как от его работы зависел успех почти всего научного эксперимента, поскольку он должен был взять на себя роль сердца, после того как Девятова усыпит анестезиолог и начнётся закачка жидкости, заменяющей кровь пациента. Только лишь после того, как вся кровь без остатка покинет организм, можно будет приступать к следующей фазе эксперимента - заморозке. Сердце, если оно, конечно, к тому времени не прекратит сокращаться само, остановят электрическим разрядом и погрузят тело Девятова в криогенную камеру. Вся операция по погружению в криогенный сон не должна занимать больше пяти минут (примерно столько же времени должно уйти на воскрешение) - иначе шансы на то, что после того как профессора разморозят, его мозг не умрёт, будут стремительно таять с каждой лишней секундой прошедшей сверх планируемого времени. Естественно, что для каждого отдельного человека это время сугубо индивидуально, и всё же для большинства людей это вполне приемлемое время пребывания в состоянии клинической смерти. В самой криогенной камере тело профессора должно будет находиться не слишком долго, около пятнадцати минут, но этого будет достаточно для того, чтобы эксперимент по замораживанию живого человеческого тела считался состоявшимся, а вот будет ли он успешным в целом, или потерпит неудачу, будет зависеть от профессиональности и слаженности действий, как всего научного коллектива, так и отдельно взятого его участника.
Мед сестра укрепила последние датчики на теле Девятова и в очередной раз сверившись с показаниями. Пётр Алексеевич отметил, что состояние Девятова, не внушает никаких опасений.
Профессор как всегда вёл себя очень оптимистично, вплоть до того момента, как анестезиолог не опустил на его лицо маску с эфиром.
После того, как Василий Фёдорович погрузился в сон, через ту же маску, создавая искусственную вентиляцию лёгких, начал поступать кислород.
Несколько секунд спустя Пётр Алексеевич отдал команду начать замену крови на реактив.
Не смотря на груз ответственности, лежащий на каждом из присутствующих никакой нервозности не было, все безупречно выполняли свою работу.
Пётр Алексеевич был доволен тем, как работает его команда, и надеялся на то, что и весь эксперимент пройдёт на едином дыхании, и то, что произошло буквально через несколько секунд, просто не укладывалось в его голове.
Когда кровь была полностью заменена на реактив, на приборе, фиксирующем показания активности мозга, вместо плавных линий внезапно отразился необычайно мощный всплеск бета - волн, а в следующий миг Профессор с дикими воплем подскочил на операционном столе, а затем стал яростно срывать с себя датчики и кислородную маску, делая натужные хриплые вдохи, словно при удушье.
Не теряя самообладания, Пётр Алексеевич тут же оказался рядом и попытался удержать агонизирующее тело в лежачем положении, в то время как анестезиолог вновь попытался надеть на пациента маску с эфиром.
Лицо Девятова, искажённое жуткой гримасой, приобрело мертвенный, синюшный оттенок. Профессор изогнул спину такой невероятной дугой, что Пётр испугался того, что тот сломает себе позвоночник.
Безумные глаза Василия Фёдоровича беспрестанно метались из стороны в стороны. Лишь на одно единственное мгновение, перехватив взгляд Девятова, Пётр Алексеевич содрогнулся от того ужаса, который успел в них разглядеть. Такого жуткого взгляда ему в своей жизни не доводилось видеть до этого, и он очень надеялся на то, что этого не случится и после.
Анестезиолог сумел подобраться к Девятову и почти водрузил маску на лицо профессора, а в следующий миг отлетел в дальний угол операционной, словно весил не больше пуховой подушки, попутно зацепив аппарат искусственного кровообращения.
Даже мимолётного осмотра хватило для того чтобы понять, что аппарат безнадежно испорчен.
Понимая, что, не смотря на всю кажущуюся немощность, Девятова, справиться одному с ним ему будет не под силу, Пётр Алексеевич призвал на помощь своих оторопевших коллег.
Общими силами им удалось прижать тело Девятова и одеть на его, перекошенное необъяснимым безумием, лицо маску с эфиром.
Через несколько коротких мгновений, показавшихся всем им вечностью, пациент, наконец, начал стихать, однако его сердце, вопреки всем прогнозам продолжало работать, даже без помощи аппарата искусственного кровообращения.
На данном этапе у Перта Алексеевича уже не было возможности повернуть всё назад. Теперь, когда аппарат искусственного кровообращения был испорчен, не было никакой гарантии, что сердце, качающее искусственную жидкость, остановится в любое мгновение, а ведь ещё нужно было перекачать кровь Девятова обратно, заменив ею экспериментальный реактив.
Получалось, что для того, чтобы профессор выжил, его в любом нужно было погружать в состояние заморозки, или, проще говоря - убить, и чем быстрее, тем больше была вероятность того, что его удаться воскресить.
Ясно осознавая этот факт, Пётр приказал остановить сердце Девятова дефибриллятором.
Соблазн вернуть всё назад был неимоверно велик, даже не смотря на риск остановки сердца во время переливания, и всё же, что-то не дало ему прекратить эксперимент - он должен был его закончить, рискуя карьерой и жизнью друга.
После первого удара током сердце профессора не остановилось, поэтому пришлось добавить частоту. Эту процедуру пришлось повторять ещё два раза пока сердце профессора, наконец, не замерло, и он впал в состояние клинической смерти.
Именно с этой секунды можно было считать, что профессор умер.
Только сейчас Пётр Алексеевич осознал, каким же непроходимым безумием был весь этот эксперимент, в который его вовлёк тот, кто сейчас бездыханным трупом лежал на операционном столе.
Но ведь он сам дал разрешение на участие в этом эксперименте, значит, здесь ответственность лежит и на нём тоже, и он ответственен за происходящее не меньше самого профессора. С его стороны, попытка переложить вину в этот ответственный момент выглядела непростительной слабостью, и поэтому, взяв себя в руки, Пётр Алексеевич твёрдым голосом отдал приказ:
- Заморозка!
***
Тело профессора пребывало в состоянии заморозки пять часов, вместо первоначально запланированных пятнадцати минут - именно столько времени потребовалось специалисту по технике, работающему при институте для того, чтобы починить аппарат. О том, чтобы найти ему замену не было и речи - прибор был в единственном экземпляре и на то, чтобы выбить у министерства новый потребовался бы не один месяц.
Около двух десятков литров крови стояли, ожидая своего часа, для того чтобы сначала промыть кровеносную систему от хладостойкого реактива, и только после этого заменить его собою полностью.
После неприятного инцидента вся команда была на взводе. Нервное напряжение было столь велико, что Пётр Алексеевич начал опасаться того, что у кого-нибудь из его людей могут сдать нервы. И, тем не менее, когда они приступили к воскрешению профессора, всё прошло в высшей степени профессионально.
Обледеневшее тело профессора извлекли из криогенной камеры и немедля приступили к разморозке. Главное было не повредить тело, и Пётр Алексеевич очень надеялся на то, что всё пройдёт без эксцессов, так как технология уже была наработана, и точно следуя ей можно было избежать ошибок.
Как только тело профессора нагрелось до 20 градусов по Цельсию, включили аппарат искусственного сердцебиения, начав откачку хладостойкого реактива, с заменой его на настоящую кровь.
Минуту спустя, заработал аппарат, создающий принудительную вентиляцию лёгких, для насыщения смеси крови и реактива кислородом.
Ещё несколько стремительных минут, и процедура достигла своего завершения.
На этот раз всё прошло спокойно.
Теперь тело профессора безмятежно лежало на операционном столе. Лёгкие, сердце и всё остальные внутренние органы, судя по показаниям приборов, работали нормально, но Пётр Алексеевич предпочёл не рисковать и на какое-то время не отключать аппараты искусственного кровообращения и вентиляции лёгких.
Теперь осталось дождаться того момента, когда Девятов придет в себя - только после этого Пётр Алексеевич мог считать, что эксперимент прошёл удачно. Время, которое пациенту требовалось, для того чтобы придти себя, зависело от очень многих факторов, и для каждого человека было индивидуальным, поэтому градация могла составлять от нескольких часов, до суток. Естественно, что Пётр Алексеевич страстно желал того, чтобы профессор пришёл в сознание как можно раньше, для того чтобы окончательно убедиться в том, что с ним действительно всё в порядке. И убедить его в этом мог только сам живой и здравствующий Василий Фёдорович.
А до тех пор, пока профессор находился был без сознания, Петру Алексеевичу приходилось полагаться лишь на результаты анализов, поэтому он отдал приказ о том, что ему нужны все возможные данные о состоянии профессора - их необходимо доставить в его кабинет безотлагательно, отставив в сторону любую другую работу, в том числе и домашнюю. Анализы, не смотря ни на что, должны быть на его столе сегодня. Если профессор придёт в себя немедленно вызвать его в палату.
Слушая свой голос со стороны, Заврыгин внезапно поймал себя на странной мысли о том, сейчас его ртом отдаёт приказания не он, а кто-то другой. Кто-то более крепкий, более амбициозный.
От этой мысли ему стало как-то не по себе, и он поспешил удалиться в свой кабинет, испытывая перед своими сотрудниками странное, непривычное чувство неловкости.
Оказавшись у себя в кабинете, он тяжело опустился в кожаное кресло, затем устало откинулся спинку - только сейчас Пётр осознал, насколько сильно он был измотан. Он прикрыл отяжелевшие веки, пытаясь собраться с силами и, сам того не заметив, плавно погрузился в глубокий и тревожный сон.
***
Он снова был в палате возле профессора, погружённого в бессознательное состояние.
Всё повторялось вплоть до мельчайших деталей и Пётр Алексеевич краешком сознания понимал, что всё это уже было сегодня, но, слово заворожённый, продолжал, не отрываясь глядеть на происходящее. Постепенно он полностью растворился в действии, происходящем в недрах его переутомлённого сознания, принимая его за реальность.
Когда процедура замены крови подходила к завершению, в его сознании возникла тревога, увеличивающаяся с каждой следующей секундой. Что-то настойчиво нашёптывало ему о том, что сейчас должно произойти что-то страшное.
Однако как бы сильно ни хотел он этого избежать, Пётр знал, что миновать этого уже не удастся.
Вновь, как и во время реальной операции, в тот самый миг, когда перекачка хладоустойчивой жидкости была завершена, профессор с душераздирающим воплем вскочил с операционного стола.
На этот раз вся команда рванулась усмирять внезапно обезумевшего Девятова. Лишь один человек остался в стороне и с ужасом взирал на происходящее, не в силах сделать даже малейшего шажочка - этим человеком был сам Пётр Алексеевич. И если бы ему удалось сдвинуть своё тело скованное невероятным ужасом, то в отличии от своих коллег, бросившихся к телу профессора, он без разбора бежал бы отсюда прочь, потому что что-то в его голове, повизгивая от страха, словно до смерти перепуганное дитя, кричало ему о том, что сейчас произойдёт нечто настолько страшное, ужасное, непоправимое, что ему лучше забиться в какой-то тёмный уголок и там ожидать своей, без всякого сомнения, жуткой гибели, поскольку спасения от этого уже не будет.
Именно в этот миг его самые жуткие опасения начали воплощаться в жизнь - тонкая и сухая, как ветка мёртвого дерева, рука профессора, ухватив за шею одного из санитаров, не смотря на то, что парень был довольно крепок, с поразительной лёгкостью притянула его горло к лицу Девятова. Жёлтые зубы профессора без видимых усилий погрузились в плоть. Санитар, собрав все силы, в ужасе отпрянул, при этом оставив здоровенный кусок гортани в зубах обезумевшего профессора. Кровь, заливая всё вокруг, неистовым напором ударила из обезображенного горла санитара. Пытаясь удержать чудовищный напор, парень закрыл жуткую рану обеими руками, но кровь всё также стремительно продолжала покидать его тело, струясь меж дрожащих пальцев. Простояв так ещё мгновение, парень, лишившись сознания от стремительной потери крови, не сгибаясь, прямо, словно подпиленный столб, рухнул на кафельный пол.
Тем временем борьба между командой врачей и взбесившимся профессором переросла в неистовое противоборство. Осознав степень опасности, исходившей от профессора, люди старались держаться подальше от зубов обезумевшего Девятова. Однако это было не так-то просто - демонстрируя просто поразительное проворство, Девятов уже успел нанести рваные раны рук почти всем команде медиков.
Минуту спустя израненные и утомлённые борьбой люди оставили попытки усмирить невероятно проворного и сильного, как дикое животное, профессора и по одному стали ретироваться к выходу, зажимая глубокие обильно кровоточащие раны.
Последнему из тех, кто всё ещё боролся с профессором, повезло меньше всех.
Фигурка щуплого профессора, казавшаяся крошечной по сравнению с могучим телом медика, повергла мужчину на спину. И вновь зубы профессора впились в незащищённое горло. На сей раз, уже никто не помешал безумному профессору, и Пётр Алексеевич, оцепеневший от ужаса, беспомощно наблюдал за тем, как Девятов жадно лакает кровь своёй жертвы.
Наконец Пётр Алексеевич почувствовал, что вновь может двигаться. И пусть в его движениях не было былой силы, но всё же он мог, пусть ползком, но выбраться из этой комнаты, наполненной ужасами.
Как только Пётр стал ползти к выходу из палаты, оставив бездыханное тело медика, на него начал неспешно надвигаться профессор.
Заскулив от осознания того, что теперь ему уже ни за что не сбежать от этого монстра, Петр стал ползти в дальний угол комнаты, нелепо извиваясь всем телом. Девятов неспешно, мягкими пружинящими шагами, следовал за ним по пятам.
Как только Пётр достиг угла, то вжался в него так плотно, словно пытаясь раствориться в стене.
Мучительное мгновение спустя Девятов навис над Петром, в ужасе сжавшимся в комочек. Его окровавленное лицо вплотную приблизилось к лицу Петра Алексеевича. Тот хотел зажмуриться, отвернуться от чудовища, представшего перед ним в облике давнего друга, но всё что он мог сделать - это беспомощно глядеть в мутные глаза беспощадного безумца. Внезапно он заметил едва уловимую перемену в облике профессора. Казалось что-то внутри этого жуткого существа изменилось, сдвинулось, и словно он, прежний Девятов, вновь взял контроль над взбунтовавшимся телом в свои руки, и теперь всеми силами пытался удержаться в "кресле пилота".
И хотя Пётр Алексеевич был парализован ужасом, но мозг его работал кристально чётко, и сейчас он готов был поклясться, что профессор пытается донести до него что-то настолько важное, что его не могут остановить ни безумие, ни смерть.
- Уничтожь... моё... тело... - наконец ни своим голосом прохрипел Девятов, и замер, видимо борясь с чудовищем, отныне разделяющим с ним, некогда единолично занимаемую им телесную оболочку. Пётр в самых мельчайших подробностях видел, как чудовищно напряглись жилы на шее профессора от тех неимоверных усилий, которые он прилагал для того, чтобы сказать ему ещё что-то. Пётр весь превратился в слух, но в этот миг, так некстати, на передний план вышел стук собственного бешено стучащего сердца.
Пётр снизу вверх, глядел на профессора, всё ещё удерживающего зверя, притаившегося внутри него. Девятов заговорил вновь, но звуки сердцебиения, переросшие в нестерпимый грохот, заглушали все остальные звуки, и Пётр беспомощно смотрел на то, как профессор беззвучно открывает окровавленный рот.
Как это зачастую бывает во снах, Пётр Алексеевич не мог объяснить это словами, но очень остро чувствовал то, что всё сказанное очень важно, но как бы он не силился расслышать хоть что-нибудь из того, что говорит ему профессор, он так ничего и не смог разобрать.
Пытаясь расслышать ещё хотя бы одно слово, Петр, дрожа, выполз из своего угла и приблизился к Девятову, но именно в это мгновение профессор замолчал, и застыл холодным бездушным изваянием, а затем с жутким надсадным воплем бросился на Петра...
***
Едва сдержав вопль, Пётр Алексеевич проснулся.
Кто-то настойчиво стучал в дверь кабинета.
Похоже, что именно этот стук о дерево, в его жутком сне, сознание, перегруженное недавними испытаниями, приняло за чудовищный грохот сердца.
- Войдите, - осипшим до неузнаваемости голосом, пригласил в кабинет неизвестного визитёра Пётр Алексеевич, пытаясь отойти от жуткого наваждения.
В кабинет заглянула медсестра Вера Яковлевна - молодая, но весьма способная девушка.
- А, Верочка, проходи, проходи. - Тут же вспомнив о Девятове, не из сна, а о реальном, лежавшем сейчас в отдельной палате, Пётр поинтересовался, - Как там профессор?
- Всё по-прежнему. В сознание пока не приходил. Жизненные показатели стабильные.
- С чем же вы ко мне пожаловали?
- Пётр Алексеевич, вот все анализы профессора Девятова, - Вера протянула папку с кипой всевозможных результатов.
В первое мгновение Пётр Алексеевич пребывал в недоумении оттого, что анализы появились у него так скоро, и лишь бросив растерянный взгляд за окно, внезапно понял, в чём дело - за окном уже стемнело, и, похоже, давно. Получалось, что он провёл в своём тяжелом забытьи не один час.
Взяв папку из рук Веры, он, испытывая неловкость оттого, что задержал её на работе столь долго, поблагодарил её и поинтересовался, не нужно ли вызвать такси, для того, чтобы отвезти её домой.
Вера Яковлевна отказалась, сказав, что возле института её уже битый час ожидает муж.
Ещё раз поблагодарив её за проделанную работу, Пётр Алексеевич попрощался с Верой, проводив её до дверей кабинета, а после вновь вернулся за стол и распахнул папку.
А из головы всё никак не уходил приснившийся ему жуткий кошмар...
***
Всё ёще находясь под впечатлением недавнего сновидения, Пётр Алексеевич рассеянно перебирал доставленные ему бумаги, но чем больше он вчитывался в этот отчёт, тем сильнее вытягивалось его лицо. А спустя несколько мгновений он и вовсе забыл о кошмаре.
Его глаза лихорадочно прыгали со строчки на строчку, но не могли обрести желанного покоя.
Сколько бы он ни вчитывался в данные результатов, сколько бы не выискивал нужной строчки, одного он так и не сумел найти - во всех этих документах не было ни единого упоминания о том, что человек, лежащий сейчас в палате реанимации, уверявший его в том, что ему остались считанные часы, болен раком!!!
Тело его покрылось холодной испариной, его дрожащие губы беззвучно зашептали:
- Зачем... зачем он это сделал? Почему он так поступил со мной? Неужели вся его история по рак - просто обман...
***
Потрясённый открывшейся ему правдой Пётр Алексеевич отказался от мысли ехать домой - всё равно сегодняшней ночью ему не удастся сомкнуть глаз, да и вопросы, относительно его беспокойства, которые, несомненно, может задать ему супруга Валентина, являющаяся весьма проницательной женщиной, отнюдь не способствовали пошатнувшемуся душевному равновесию.
Полностью погрузившись в свои тяжёлые раздумья, он просидел за столом до самого рассвета.
- Ну конечно, - в отчаянии размышлял Пётр Алексеевич, - он знал, что я как мальчишка поведусь на эту чудовищную историю с раком - он всё рассчитал верно! Я просто не мог не клюнуть на это последнее волеизъявление "умирающего". Обезумевший от бесконечного одиночества старик решил таким экзотическим образом покончить с собой, бессовестно подтолкнув на преступление и меня!
Теперь он не мог думать обо всём этом без злости. И чем дальше он об этом размышлял, тем труднее ему было себя контролировать.
- Ну что ж, старый лгун, если ты надеялся слинять отсюда таким образом, то хочу тебя разочаровать - ничего у тебя не получится!
***
Однако на следующий день поговорить с профессором по-мужски Петру Алексеевичу не удалось, потому Девятов так и не пришёл в сознание.
И вновь Пётр Алексеевич провёл ещё одну бессонную ночь рядом с бесчувственным телом профессора, так и не дождавшись, когда же тот придёт в себя.
К исходу второго дня стал очевидным тот факт, что что-то пошло не так.
Была ли это индивидуальная непереносимость препарата? Или же это был закономерный эффект производимый экспериментальным препаратом на человека? Но ведь эксперименты на животных показали, что это средство действовало без каких-либо побочных эффектов в ста процентах случаев. Возможно ли то, что из всего бесконечного множества людей живущих на нашей земле опыт был поставлен на человеке, у которого была нестандартная реакция на препарат?
А быть может всё дело в том, что профессор случайно пришел в сознание во время замены крови на реагент?
В течение нескольких последующих дней подобные вопросы не на мгновение не выходили из головы Петра Алексеевича. Не находя способа вернуть профессора в сознание, он, в безумном отчаянии, выкладываясь на двести процентов, был уже на грани физического и нервного истощения, но и не думал сдаваться.
Пётр Алексеевич назначил Девятову десятки анализов, многие из которых повторялись через каждый час.
Пётр лично следил за малейшими изменениями в любом из показателей, надеясь найти в них причину, по которой профессор впал в это состояние.
На четвёртый после эксперимента день, осматривая рентгеновские снимки черепа, Пётр Алексеевич обратил внимание на странные новообразования в ротовой полости профессора.
Более всего это напоминало дополнительную пару желёз, и их предназначение было пока совершенно не ясно.
К великому сожалению Петра Алексеевича его лаборатория пока не располагала оборудованием, которое было способно сделать более точный анализ. Естественно, что никакой речи, о том чтобы приобрести подобную технику, не было. Нужно было срочно искать другой вариант решения этой проблемы.
Наиболее простым и эффективным способом осуществить необходимое обследование, было переправить тело профессора на транспортном вертолёте в Томск, ближайший город, обладающий требующейся технической базой.
Используя всё своё влияние, а так же личные и деловые связи, Пётр Алексеевич сумел в самые короткие сроки договориться с томской лабораторией, а так же получил разрешение на перелёт.
Он намеревался лично сопровождать тело при транспортировке, для того, чтобы каждую минуту знать о состоянии Девятова.
Кроме того, он сумел договориться, чтобы все обследования осуществлялись под его непосредственным контролем, так как не мог допустить того, чтобы всё пошло насмарку из-за случайности, либо недосмотра какого-нибудь нерадивого медицинского работника.
После того, как все организационные вопросы, требующие личного участия Пётра Алексеевича, были решены, он вновь вернулся в палату, в которой, как и несколько дней до этого, абсолютно неподвижно лежало тело профессора Девятова.
За те несколько часов, что Пётр Алексеевич отсутствовал в палате, под воздействием образовавшихся желёз, на лице профессора возникли припухлости, странным образом исказившие черты лица профессора.
Теперь верхняя губа Девятова приподнялась, чуть приобнажив передние верхние зубы, образуя загадочную, и вместе с тем зловещую, полуулыбку-полуаскал.
Присев на табурет возле койки Пётр Алексеевич в течение нескольких минут сохранял абсолютную неподвижность, неосознанно пытаясь таким образом проникнуть в закрытый, и неподвижный мир, в котором сейчас находился Девятов.
- Хочешь ты того или нет, старый лжец, но я выволоку тебя обратно, на этот свет! И можешь ни на мгновение не сомневаться в том, что я найду способ вернуть тебя обратно, чего бы это мне не стоило, - произнёс он негромко, но отчётливо, глядя в лицо улыбающегося профессора.
Возможно, что это было следствием титанической усталости и нервного перенапряжения, но в этот момент Пётру Алексеевичу показалось, что улыбка Девятова стала какой-то издевательски-надменной.
Естественно, рассудком он понимал, что всё дело в этих странных припухлостях образовавшихся на лице Девятова, и, тем не менее, едва удержал себя от того, чтобы не ударить в тонкие бледные губы, чтобы раз и навсегда уничтожить эту циничную насмешку.
Сознавая, что если он останется возле тела профессора хотя бы ещё на одну минуту, то точно сойдёт с ума, Пётр Алексеевич поспешно покинул палату.
***
Теперь, когда все организационные вопросы были решены, Пётр Алексеевич мог позволить себе такую роскошь, как отдохнуть несколько часов перед предстоящим перелётом.
Он и сам с трудом верил в то, что ни разу не сомкнул глаз в течение последних четырёх суток. Усталость, навалившаяся на его организм, была поистине титанической, и Пётр Алексеевич искренне боялся того, что после того как он ляжет спать, то будет просто не в состоянии проснуться самостоятельно, по крайней мере, в течение суток. Для того чтобы этого избежать он строго на строго наказал своей супруге, во что бы то ни стало, разбудить его ровно в 18-00, за 2 часа до вылета.
За всей этой суетой страшный сон, приснившийся ему сразу после операции, совершенно вылетел у него из головы, и, проваливаясь в такое желанное небытие, он едва ли рассчитывал на то, что вновь встретится с забытым кошмаром.
Как и прежде, события развивались по уже знакомому сценарию.
Вновь всё пошло наперекосяк, сразу же после того как кровь была заменена на экспериментальный реактив. Пребывая в состоянии первобытного ужаса, Пётр Алексеевич неподвижно следил за дальнейшим развитием событий, не в силах что-либо исправить.
С ужасающей лёгкостью, расправившись с медиками, Девятов решил взяться за Пётра Алексеевича. Отчаяние придало Петру силы, но скрыться от безумного профессора было уже невозможно. До хруста в рёбрах, вжавшись в стену, Пётр Алексеевич вновь наблюдал за тем, как в склонившемся над ним профессоре борются две сущности.
На этот раз профессору было ощутимо труднее побороть зверя поселившегося в его теле, даже на несколько коротких мгновений. Сейчас всех его нечеловеческих усилий хватило лишь на то, чтобы прохрипеть: - "Убей!". После этого он кинулся на Петра Алексеевича, глубоко вгрызаясь в его горло.
Бесконечный вопль Петра смешался с бульканьем крови в горле. Подобно хищному зверю, мотая головой из стороны в сторону, Девятов пытался вырвать у Петра Алексеевича кусок гортани. Тело Петра, будто ничего не весящее безвольно моталось в пасти безумного профессора. Захлёбываясь криком, Пётр открыл глаза.
- Пётр, проснись! Да проснись же, ты, наконец! Ты меня пугаешь! Ну, пожалуйста, проснись, - причитала жена Валентина, отчаянно тряся его за плечё.
Дикими, расширившимися от ужаса глазами, Пётр несколько долгих секунд глядел на супругу, на окружающие его предметы и мебель, находящиеся в его спальне, пока, наконец, окончательно не убедился в том, что находится у себя дома в абсолютной безопасности.
- Господи, - запричитала, всерьёз напуганная происходящим Валентина, - ты так сильно меня напугал. Ты несколько минут кричал во сне, а я никак не могла тебя разбудить. Дорогой, ты так сильно устал, может тебе не стоит сегодня лететь. К чёрту, этот вертолёт, а? Ведь наверняка любой из твоих молодых и толковых специалистов сможет справиться без тебя?
Но Пётр Алексеевич не мог позволить себе отстраниться от дел на данном этапе, и, превозмогая себя, а так же назойливые причитания супруги, начал собираться в дорогу.
После нескольких часов сна он, вопреки первоначальным расчётам, вовсе не чувствовал себя отдохнувшим. Скорее даже напротив - жуткий сон отнял у него те немногие остатки сил, которыми он располагал до этого. И теперь, совершенно разбитый, он отправлялся в институт для того, чтобы оттуда перевести тело профессора на вертолетную площадку.
Супруга до последнего пыталась переубедить мужа, но тот оставался непреклонен. Покидая квартиру, он увидел в глазах Валентины, едва сдерживаемые слёзы, и поспешил на улицу до того, как она разрыдается.
***
Полтора часа спустя во чрево вертолёта внесли носилки, на которых покоилось тело, притянутое к ним же ремнями безопасности - нелишняя предосторожность от того, чтобы во время транспортировки пациент случайно с них не упал и травмировался. Сверху тело было закрыто белой простынёй, для того чтобы укрыть его от любопытных взглядов.
В течение следующего часа полёт проходил вполне нормально. Однако в тот момент, когда уже была преодолена большая часть пути, пилот по рации получил сообщение о том, что в их сторону надвигается гроза с ураганным ветром, поэтому им настоятельно рекомендовали посадить вертолёт на ближайшем лётном поле и переждать стихию.
Обеспокоенный возможной задержкой во времени Пётр Алексеевич попытался выяснить у пилотов, сколько же времени отнимет у них это посадка.
- Это надолго? - пытаясь перекричать шум мотора, спросил Пётр Алексеевич.
- Пока неизвестно, но разумнее всего переждать. Здесь поблизости есть военный полигон. На его территории имеется оборудованная вертолётная площадка. Туда частенько прилетают разные военные шишки с инспекциями, а так же местный губернатор.
Конечно, Пётр Алексеевич был разочарован, считая, что всё это только излишняя предосторожность, и даже попробовал спорить с капитаном, но какие бы аргументы Заврыгин не приводил, тот был непоколебим, поэтому ему ничего не оставалось делать, как вернуться на место.
Заврыгин едва успел сесть в кресло, когда винтокрылая машина содрогнулась и накренилась под внезапным порывом шквального ветра. Мгновение спустя в толстые стёкла иллюминаторов, расположенных по бокам вертолёта, словно из водомёта начал хлестать проливной дождь.
Из-за образовавшегося крена носилки, на которых лежало тело Девятова, начали перемещаться, и Пётр Алексеевич попытался поймать их за металлический поребрик, но вместо этого ухватился за плечё Девятова. Кожа профессора была холодной как лёд и какой-то неприятной на ощупь, словно Заврыгин коснулся не человека, а чего-то мерзкого, затаившего в глубине себя дремлющую пока угрозу.
Пётр Алексеевич постарался как можно быстрее перехватиться за металлическую скобу, имеющуюся с каждой стороны носилок, для того чтобы не ощущать ту пустоту и холод, которые испытал во время прикосновения к телу профессора.
В памяти совершенно не ко времени возникла сцена из преследующего Заврыгина кошмара, и ночной ужас помимо его воли начал стремительно просачиваться в реальность.
Всё, что он хотел сейчас, это оказаться как можно дальше от этого места. Похоже, что не зря его супруга, предчувствуя что-то недоброе, всеми силами пыталась убедить его отказаться от этой поездки.
Вертолёт мотало из стороны в сторону и Заврыгину приходилось прикладывать немало усилий, для того чтобы удержать рядом с собой носилки, на которых лежало тело Девятова, хотя в данный момент больше всего на свете ему хотелось отшвырнуть это нагромождение плоти, ставшее причиной всех его бед, как можно дальше от себя.
Спустя тошнотворно долгое мгновение, показавшееся Петру Алексеевичу бесконечностью, пилот сумел выровнять машину и устранил крен.
Если до этого у Заврыгина и были сомнения в необходимости экстренной посадки, то после этой небольшой демонстрации возможностей природной стихией, он желал только одного - как можно быстрее оказаться на земле.
Едва Пётр Алексеевич подумал о том, что всё обошлось, волнообразная диаграмма, отображающая показания сердечной деятельности Девятова, превратилась в тонкую, бесконечную прямую линию.
На приборной панели системы жизнеобеспечения вспыхнула красная лампа. И хотя сквозь шум моторов не было слышно тревожного сигнала издаваемого контрольной аппаратурой, Зварыгину и без этого было понятно, что сердце профессора остановилось.
Команда медиков, сопровождающая Девятова, слишком увлечённая собственной безопасностью, вряд ли бы заметила наступление клинической смерти профессора, без помощи Пётра Алексеевича.
Не теряя драгоценного времени, Заврыгин незамедлительно организовал действия по спасению Василия Фёдоровича.
Мысленно Заврыгин отдал себе должное - похоже, что он рвался в этот полёт не напрасно, так как его худшие опасения, связанные с возможной невнимательностью медицинского персонала имели самые неоспоримые подтверждения.
Электрический разряд, ударивший в обнажённую худую грудь Девятова, сотряс его тело, но сердце не возобновило сокращений.
Медик, возившийся с маской для искусственного дыхания, выглядел растерянным.
- Что случилось? - прокричал Заврыгин, приблизившись к пареньку.
- Не работает... - виновато сообщил Сергей, беспомощно разведя руками.
Пётр Алексеевич, на мгновение лишился дара речи.
Как бы сейчас ему не хотелось наброситься на нерадивого медика с обвинениями в его адрес, Заврыгин сумел себя остановить - сейчас не время выяснять, как его сотрудники могли допустить подобное, главное было сделать всё для спасения стремительно умирающего человека.
- Делай искусственное дыхание рот в рот! Немедленно!
Сергей поспешил выполнить приказ своего начальника.
Но, какие бы усилия команда медиков не прикладывала к оживлению профессора Девятова, его тело по-прежнему продолжало оставаться неумолимо остывающим трупом.
Понимая, что он сделал для спасения профессора всё возможное, Петр Алексеевич, тем не менее, чувствовал, что на каком-то этапе совершил непростительную ошибку.
Потрясённо глядя на тело бесповоротно умершего Девятова, Заврыгин, находясь в состоянии сильнейшего потрясения, видел всё с невероятной чёткостью - каждую пору на потемневшей коже профессора, каждый волосок. И когда где-то, совсем рядом, полыхнула ослепительная молния, а вслед за ней последовал оглушительный грохот грома, Заврыгин его не услышал - из-за того, что в яркой вспышке увидел широко открытые глаза профессора, глядевшие прямо на него. И было во взгляде Девятова, что-то дикое, пугающее. То, что сразу же с новой силой всколыхнуло в памяти недавний ночной кошмар.
С другой стороны Пётр Алексеевич испытал облегчение от того, что Девятов наконец-то пришёл в себя. Его не смущал тот факт, что приборы, фиксирующие показания жизнедеятельности, как и прежде, уверяли его в том, что пациент мёртв - сбои в работе аппаратуры были скорее закономерность, чем исключением, и в большей степени приходилось доверять собственным глазам, чем показаниям, каких-либо устройств.
Поборов секундное замешательство, вызванное странным, почти плотоядным взглядом пациента, Пётр Алексеевич уже хотел было крикнуть своим ассистентам о том, что реанимированный вышел из комы, но так и не успел этого сделать, потому что медик, делавши искусственное дыхание, истошно завопил, пытаясь отстраниться от внезапно очнувшегося профессора, но что-то помешало ему сделать это в полном объеме, и он, не переставая кричать, судорожно извиваясь всем телом, завис в пятнадцати сантиметрах от лица профессора.
Пётр Алексеевич решительно ничего не мог понять до тех пор, пока совершенно внезапно Сергей не освободился от той невидимой силы, которая так прочно удерживала его возле профессора, и тогда Заврыгин понял истинную причину произошедшего - нижняя губа парня была оторвана почти начисто и теперь рваным лоскутом, на тонкой полоске кожи болталась на подбородке, открывая жуткий вид на безукоризненно ровный ряд нижних зубов.