Нужно ли писать биографию обыкновенного человека, рядового труженика семьи, не числящего в своем активе ни гениальных открытий, ни великих свершений, ни крупных изобретений?
Думается, что наступившее столетие и будет тем Золотым веком, когда обычные, рядовые земляне, имя которым "легион", научившись с детских лет дружить с могучим Интеллектом - Персональным компьютером, смогут до конца реализовать заложенные в каждом добрые начала, всю свою творческую мощь и тогда каждый обретет прекрасную индивидуальность, способную творить чудеса. Страна, где в каждой семье работает Персональный Компьютер, завязанный в общегосударственную сеть, может избавить свой народ от многих бед, в том числе и от криминала, наркотиков, тяжелых болезней и многого другого, что сейчас трудно предвидеть, сможет значительно быстрей и эффективней решить экологические и социальные задачи земли. Но всё это, естественно, требует разумного использования вычислительной техники.
Это одна сторона. Другая состоит в том, что прекрасные люди обязательно встретятся не только в гениальных, но и в рядовых семьях и вы согласитесь со мной, что поступки таких людей, как бы они не были малы, в масштабе страны, нужно фиксировать, поскольку они создают определенный фон общественной жизни.
х х х
Не забуду тебя, дроля,
Не забуду никогда,
Пока из морюшка до донышка
Не вытечет вода. (Вологодские частушки.)
Моя жена, а ваша мать и бабушка - Саркисова Екатерина Георгиевна, урожденная Чешкова, родилась в деревне Малое Сирино, Кичменско-городецкого района, Вологодской области 23 ноября 1920 года. Рождения
Глава 9.02 Родители
Её родители: Отец - Чешков Егор Васильевич, 1888 года рождения и мать - Чешкова Анна Дмитриевна, 1884 г. В семье были дети: Николай - 1911 г., Александра - 1913 г. и Юлия - 1917г. После Екатерины родились ещё - Алевтина 1923 г. и Егор - 1925г. Возраст Катиных родителей я указываю со слов ее матери: она говорила, что во время свадьбы ей было 26 лет, Егору - 22. Когда же впоследствии Алевтина оформляла документы - сделала их одногодками. Где точнее, судить не берусь. И ещё, в деревнях Сирино, Чешковщина и других большая часть жителей носила фамилию Чешковы. Оба родителя были из рода Чешковых, поэтому девок для женитьбы выбирали из дальних деревень.
Родители поженились в 1910 г. и жили два или три года у родителей Егора Васильевича в Большом Сирино. Глава семейства был очень жесткий человек и жить там молодому семейству было трудно. Он бил собственную жену до крови так, что она присыхала к постели. Так мне рассказывала Анна Дмитриевна. И когда Егор попытался вступиться за мать, отец с братьями хотели его убить и ему пришлось уйти к родителям жены, где были два её брата Максим и Пётр, они не дали Егора в обиду. Тут молодая семья наконец выделилась, после чего стала жить самостоятельно. Надо было строить избу и стаю, так назывался хлев для помещения скота. В Большом Сирино строиться уже было негде, а рядом в лесу открывался Починок, так называют выселки. Впоследствии этот починок назвали Малым Сирино. Егору с Анной при выделении дали плохонькую коровёнку и старые вёдра и корыта. Лошади, чтоб подвезти лес, не было, все нужно было таскать на плечах. Говорили, что из старых семейств никто им не помогал. Приехав в марте 1955 года в гости к родителям, мы с Катей жили в этой первой их избушке. Больше половины её занимала "русская" печь, у стены стоял ткацкий станок, под лавкой сделана клетка для десятка кур. Нам с Катей они уступили единственную двуспальную кровать, мать спала на печи, а отец с Милей - на полу возле печи. Четырехлетняя Миля - дочь Егора, сам Егор-сын, со своей семьей находился на лесозаготовках, или "в кадрах", как там говорили.
Но ведь раньше, в двадцатые годы в этой избушке помещалось восемь человек. Она выстроена из толстых бревен, ещё более толстые бревна составляли стены примыкавшей к избушке стаи. Когда-то, до коллективизации в этой стае-хлеву помещались две лошади, четыре коровы, 18 овец и кабаны. Всем им было и просторно, и тепло от толстых стен. Сейчас в хлеву стояли кабан и одна корова, единственная на всю деревню. Я поинтересовался, как же без лошади они сумели натаскать на стройку такие громадные бревна, (в комле больше - обхвата!), каждое из которых по моему подсчету весит более сотни килограммов. И Анна Дмитриевна рассказала подробно историю их жизни тех лет: муж -Егор срубал лесину, вырезал из неё бревно нужных размеров, и они вдвоём тащили его на свою строительную площадку, хотя таскать и было недалеко, лес стоял на месте, но ведь каждое бревно нужно так или иначе поднимать на плечо или хотя бы ворочать. Она, маленькая женщина не могла поднимать бревна и тогда Егор поднимал ей на плечо комель бревна (!), она его держала пока он поднимет сзади хвост и затем подбирется на середину бревна, чтоб снять с нее половину тяжести. Я, проработавший на лесоповале не один год, не мог представить себе под этим комлем свою тещу, маленькую женщину. Тесали эти громадные бревна они тоже вдвоём: Егор делал на бревне глубокие надсечки, а ей приходилось топором срубать толстенную щепу - "коровки", как она называла. Повидимому именно в этот период Егор Васильевич подорвал свой желудок, у него временами там каменело и только одно лекарство облегчало боли, но достать его было не просто. Я не хочу сказать, что так работали одни наши родители, очевидно так строились все безлошадные семьи, а их среди молодых было большинство, работать так, глядя на соседей, было легче.
Анна Дмитриевна выдержала все нагрузки по-молодецки и продолжала рожать детей. Роды в этих деревнях тоже сродни героизму. Считалось нехорошим, если кто-нибудь увидит само рождение ребёнка, поэтому роженица, почувствовав схватки, уходит на чердак-горище, откидывалась спиной на матрицу - сквозное бревно, поддерживающее кровлю, и рожала одна без посторонней помощи. Оттуда несет в подоле дитя к колодцу, обмывает холодной водой, перевязывает пуповину и тогда только показывает его людям. Рассказывают, что гости сидят, гуляют и вдруг исчезает хозяйка. Нужно подать еду, а Анны Дмитриевны нет и нет. Все её ищут и безрезультатно, наконец она появляется и несёт в подоле нового жителя семейства. Из девяти рожденных ею, трое умерло. Так женщины Севера хранили своих детей от сглаза.
Семья богатела год за годом, скоро, как я уже говорил, в хлеве стояло четыре коровы, две лошади, из них одна ещё двухлеток, очень резвый, подготовленный для выездов и любимый всем семейством - "Стрелок", ещё 18-20 овец и кабаны. Тут началась колективизация а с ней и раскулачивание. К счастью для вологодцев она проводилось на 2-3 года позже, чем в южных районах и те, кто был побогаче, к этому были немного подготовлены. Рассказывал мне крестный отец Кати - Александр Степанович Чешков, у которого мы останавливались на ночовку, проезжая Великий Устюг. Перед коллективизацией крестьяне бросали свои наделы земли и уезжали в город. В районе пустовали земли, и местная власть вызывала зажиточных крестьян, предлагала им взять себе и обработать пустующие земли, но желающих не было. Один его знакомый запряг тройку коней в хорошую коляску и выехал с ними на базар, вернулся пешком. Другие в срочном порядке резали скот. Александр Степанович купил дом в Великом Устюге и ещё до начала раскулачивания увез туда семью, а затем, ликвидировав хозяйство, перебрался и сам.
У Егора Васильевича и Анны Дмитриевны тоже получилось удачно: ее брат Максим состоял в комиссии по коллективизации, он предупредил их, чтоб двух коров и обоих коней вели в колхоз, третью корову и овец быстрей ликвидировали. В колхоз загоняли просто: сказали "кто против колхоза, тот против советской власти" и все подписали заявление, осталась до конца своих дней единоличницей только Анна Дмитриевна. Два дня все подводы колхоза возили их зерно, замечательное чистое и доброе зерно! Его взяли в семенной фонд для будущего урожая. Стрелочек долго приходил к детям, и они угощали его хлебом, ласкали, а он отвечал им тем же. Конец его был печальным: председатель сделал его своей выездной лошадью и как-то, возвращаясь с совещания, разогнав по лесу, не сумел управиться, и молодой конь наскочил на сук и убился. Надо ли говорить, как горевала по своему бывшему жеребёнку вся семья.
Хозяин семьи был отличный охотник, знал хорошо свои леса и их жителей, ловил и стрелял дичь очень успешно. Во всяком случае в зимнее время Анна Дмитриевна набивала полную макотру заячего мяса и парила его в печи, а дети обгладывали косточки и росли сытыми и здоровыми. Но это было зимой в сезон охоты, а летом, после вступления в колхоз, дело обстояло хуже. Катя вспоминала, как дети, возвращались с поля голодными, а дома есть было нечего. Мать поскребёт по сусекам, наберёт немножко муки и заболтает детям, а сами с Егором ложаться спать голодными.
Егор Васильевич - отличный плотник, всё время использовался на этой работе, мать занималась домашним хозяйством, растила детей, которых было шестеро, и они требовали все больше и больше заботы. Подрастая, старшие помогали матери и уже об их учебе нечего было и думать. Колхоз пытался как-то решить вопрос с детьми, чтоб высвободить на работу женщин: сделали детский сад, но детей туда отдавали неохотно и с этим делом что-то не получилось.
Родители без молитвы и креста не садились за стол и не начинали еду. Поднимался Егор Васильевич, поворачивался лицом к иконам и усердно читал молитву, за ним повторяла его жена, невольно щебетали и дети. Но привычку эту они с собой в город не унесли. В деревне всё видно: Бог дал и уродила твоя полоска, твоя нива и осенью у тебя полные закрома, не дал Бог - с той же полоски получил меньше, чем посеял. Вот и благодарят в деревне за каждый съеденный кусок хлеба. А на Егора Васильевича, как говорили крестьяне всё росло, посеянные им хлеба стояли стеной, ни тебе проплешины, ни слабых колосьев.
Пока в Слободке стояла церковь, ходили туда регулярно, хозяин семьи, брал детей и уходил, оставляя хозяйку готовить встречу за столом. Ходил и ко Всеночной со старшими детьми и выстаивали они там до утра. Потом передали церковь кооперации под склады, а позже растащили по кирпичику. Не стало в деревне праздников, одни будни.
Глава 9.03 Школьные Годы
По моим понятиям детство Кати прошло довольно счастливо, хотя она вряд-ли согласилась бы с такой оценкой, да и современные дети не представят себе счастливого детства без мороженого, телевизора, разнообразных покупных игрушек. Там ничего этого не было, но зато жили дети в больших семьях и вокруг по соседству также весело жило много одногодков, постоянных товарищей и подруг по играм. У детей было масса обязанностей: утром нужно вывести корову в стадо или пустить за околицу в лес, вечером по звуку ботала (колокола) найти эту корову и пригнать в стойло. Для этого в лес собирались большой оравой, в густом лесу было страшно, так как волки, были в действительности, и каждый ребёнок за свою жизнь видел их. А лошадей водили в "ночное", и, хотя там караулили их мальчишки (читайте "Бежин луг"), но приводили и забирали их домой часто девчонки. И вовсе это было не так просто, девочки красовались одна перед другой: забирались на спину неоседланного коня и встав на ноги во весь рост, держась только за уздечку, пускали коня к деревне вскачь. И сама Катя говорила и рассказывали её сестры: она в этих упражнениях не отставала от сверстниц. Вот и представьте свою бабушку, скачущую галопом во весь рост на спине у неоседланной лошади! А хождение по грибы и ягоды? Сколько мальчишек и девчонок собирается в одной партии с одним-двумя взрослыми. Все берут с собой сплетённые из лыка кузова (крупные корзины). Сколько в лесу за день сбора ребят отобьётся от партии, потеряется и всех надо поаукать, найти! А сколько там увидят животных и птиц, увидят и волка и сколько страху, а потом сколько рассказов. А под окном течёт речушка, Слободка, полная мелкой рыбёшки, ловят её чем попало, даже портками. А в пойменных лугах по берегу речушки - море цветов. Плети себе венки, а когда разнотравье поспевает, никакой сенокос не обходится без детей, идут они туда с женщинами переворачивть и сушить валки и метать стога. А в это время из гнёзд вываливаются птенчики и пока взрослые отдыхают, дети ищут гнезда, усаживают птенцов на место. Я в детстве жил в Череповце и соседних деревнях, там же пошел в первый класс, так что жизнь западных земель знаю не понаслыщке. Череповец сейчас вошел в Вологодскую область и от Сирина стоит недалеко, километров 250-300. Думаю, все эти радости никаким мороженым не компенсируешь.
Школа - четырехлетка была недалеко, в Слободке. Первой пошла туда Юлия. Училась она трудно, часто плакала за домашними заданиями. Катя-по природе любознательная, слушала внимательно, как зубрит разные правила и стихи старшая и часто выучивала всё, а когда пошла в школу, училась охотно и старательно.
Деревня - не город, хоть и не так далеко добежать до школы, но бежать приходится в утреннюю зимнюю темень по полям. Мы с Катей видели, как собираются стайками и бегут по обочинам дорог малыши со своими сумками, бегут и пугливо оглядываются. В деревнях по вечерам детишки любят рассказывать друг другу страшные истории, да и о волках, нет-нет, да и услышат. Помню под Череповцом рассказывали, как они разорвали учительницу, шедшую на лыжах в соседнюю деревню.
А ещё помню, я сам видел сразу шесть волков, тогда годы (1919-1920) были голодными и этих зверей набежало ближе к человеческому жилью немало, охотники устраивали частые облавы - за волчий хвост платили. Так вот ехали мы как-то на санях по Шексне: нас с матерью двое малышей и двое мужчин. И тут из лесу вышла волчья стая. Вышла и побежала вдоль опушки параллельным курсом. Зрение у меня было хорошее, я видел, как горят их глаза. Испугались не только дети. Наш отчим расчехлил свою "централку" и хотел стрелять, но возчик предупредил:
- На звук выстрела они могут кинутся на нас и тогда с одним ружьем не отбиться.
И он постучал топором по саням, волки скрылись в лесу, но ненадолго. Он снова постучал. Так нам удалось добраться до города.
Катя пошла в первый класс в 1928 году, возможно тогда волков и поубавилось, но детей из деревень в школу ещё не возили и страх оставался. Из подруг Катя часто вспоминала Полю Силенову - девочку постарше ее и мальчишку по фамилии Усов. Проверка уроков в школе велась по деревням: если кто-то из деревенских не ответил, его не сажают на место, а вызывают следующего и так все деревенские стоят, пока кто-то не ответит урок. Катя уроки знала и часто выручала своё Сирино.
Как-то в их избу пришла учительница, посмотреть в каких же условиях живут и делают уроки её школьники. А Катя как раз сидит на полене и, разложила тетради на лавке. Дали помощь: отрез на юбочку и платочек, а родителей просили дать девочке больше места для уроков.
Четыре класса закончено, что дальше? Всё решила её мать: Катя поедет в Енанскую школу, а это от Сирина 10 километров. И её отвезли туда, она теперь жила там и лишь изредка приезжала домой. Возможно, это было каждое воскресенье. Как жила она там в чужом семействе, можно приблизительно представить просмотрев фильм: "Уроки французского" или прочитав рассказ Распутина того же названия. Знаем от неё такой случай. Дали ей на всякие сладости на неделю 20 копеек, а тут привезли в кооперацию свежие помидоры красные, красивые и стоят недорого - десять копеек штука. Никогда их не видела, надо попробовать. Купила. А они безвкусные. Как жалко 10 копеек! плакала во всю.
Был в школе замечательный педагог. Бабушка сказала мне фамилию - Поповицкий. По географии дети отвечали новому учителю, стоя спиной к карте. Трудно давался детям и русский язык, на диктантах делали уйму ошибок. При нём ошибок стало намного меньше, но тут начались репрессии, а он - офицер царской армии и дворянин. Его забрали, а им возвратили прежнюю учительницу. Контраст был настолько велик, что у ней дети заниматься не хотели и по русскому - у всех снова появились двойки, а географию забыли.
Такой курьез: выпускное сочинение большинство, а Катя даже говорила, что все без исключения дети её класса, написали на двойки. Педагоги вынуждены были скрыть этот факт, дав переписать одним, исправив другим. Катя закончила 10 классов, хоть и не блестяще, но не хуже многих своих подруг. В Аттестате от 21 июня 1938 года Н-Енанской школы Кичменско-городецкого района Вологодской области записано шесть хороших оценкок и все они по вовсе не девическим предметам: по физике, химии, алгебре, геометрии, военному делу и физкультуре.
Возвращаться в деревню Кате не хотелось. Потом она говорила: "Вот, Вам Ленин не нравится, а для меня, если бы не революция, сидела бы я там неграмотной, нарожала бы кучу детей и ничего на свете не увидела бы!"
Когда ей предложили ехать на курсы подготовки учителей с тем, чтобы с нового учебного года самой стать учительницей, она охотно согласилась. Навестила родных, побыла месяц дома и с 21 июня поступила на курсы повышения квалификации учителей, где и занималась до 1 сентября 1938 года. Так она покинула свое Сирино.
Глава 9.04 Старшая Сестра Александра
Александра с Мужем Вячеславом
В семейной биографии Чешковых я выделил для Александры много места соответствующее той роли, которую она сыграла в жизни и судьбе семейства. В детстве её не пустили в школу, Анне Дмитриевне нужна была и помощница и нянька, для появляющихся на свет детей. Подумайте сами: в хлеву скотина требует и пойла, и корма, особенно много работы зимой, когда скот не уходит на пастбище. Одной воды нужно натаскать больше десятка вёдер и, хотя колодец не так далеко, надо ж ещё постоять в очереди, а самой хозяйке и отлучиться из дома нельзя. Нужно и подоить коров, да и вообще женской работы не перечтёшь. Вот и не могли Саню отпустить на учебу.
Позже, в конце НЭПа, когда все дети повзрослели и нянька уже не требовалась, Саню отправили в Архангельск, на лесоразработки, в помощь работавшему там Николаю. Она вспоминала, как за ней ухлестывал кучерявый, и под стать ей бравый и веселый паренёк и он ей тоже очень нравился, но разрешения на замужество она тогда не получила.
За нее в 1937 году посватался местный парень из Кобыльского, что на реке Юг - Вячеслав Антонович Шишкин. Был он прекрасный человек, но отец его погиб в первом же бою под Ригой в 1914 году и хотя на его детей: Вячеслава и его сестру Алевтину государство платило хорошую пенсию, в семье они были на последнем счету, жили с отчимом, и у матери их родилось уже двое мальчишек от второго брака. Саню встретили не очень дружелюбно и ей приходилось выносить всё молча и даже зачастую ложиться спать голодной, так как еду от неё запирали.
Колхоз гонял Вячеслава на разные общественные работы, осенью он ушел на Финский фронт, а по возвращению, дома с женой побыл недолго - опять заготовки. Возвращался радостный, а там уже - Новая война, его "ждут" на Волховском фронте. С женой они виделись мало. Саня очень хотела иметь ребёнка, но родившийся Виктор прожил недолго - умер от какого-то инфекционного заболевания. А дальше надорванный тяжелой работой (мешки с зерном она носила под мышкой, как заправский грузчик) организм не позволял иметь детей.
Дом в Кобыльском они с Вячеславом все-таки успели построить, хотя кажется до конца и не отделали, и Саня зажила самостоятельно. У неё жили часто и подолгу родственники, учились там Алевтина и Егор и две дочки тети Гали, жены Петра: Валентина и Фаина. С ними Александра дружила до конца своих дней, а они, выйдя замуж, поселились в Кандалакше, где живут и сейчас. Саню они не забывали: постоянно с ней переписывались, навещали часто, посылали посылки. Дружба поддерживалась и Саней.
В Кобыльском Саня прожила С 1937 по 1949 всего 12 лет. Первые годы, пока был рядом Вячеслав, ей нужно было завоевать авторитет перед свекром и местными колхозницами, и она его завоевала. Свекор, любимой поговоркой которого была: "хозяйство вести - не головой трясти!" работник в натуре был слабый, у него замерзали руки, да и сам он мёрз и теперь без своей снохи Сани ни в лес, ни в поле не ездил. Она быстро метала сено на воз, заправляла гнёт, оглаживала от лишнего сена, а он стоял в ожидании и мёрз.
После ухода на фронт Вячеслава ей и вовсе никакой скидки не было: в доме - одна, ни детей, ни стариков. Вот и выезжали на ней и председатель и бригадир! Посылали её в ночь-полночь, в лютый мороз и сумасшедшую снежную круговерть и она везде шла и ехала, не пытаясь оспорить.
Это был героический труд по 16-18 часов в сутки. Кто-то скажет, что и другие трудились не меньше. Все одинаково трудится не могут. Саня выскакивала утром и шла на работу без напоминаний, иногда она уже верталась с сеном, а бабы только собирались на работу. Всё что ни делела, делала лихо, споро и очень чисто. Вернувшись в избу в глубокой тьме, она ещё должна позаботиться о корове и тогда хвататься за картофель. Да она сушила картофель для армии. И корову она себе оставила. Это возможно была излишняя роскошь: одна и с коровой, но - оставила. Заметьте, по закону корову нельзя выпускать на колхозные выгоны и заготовлять им сено на общих сенокосах тоже нельзя. Хочешь косить сено, полезай в балку, коси там, откуда ни вывезти, ни вынести! Разве только на-четвереньках. И выползала Саня на карачках с огромной охапкой сена. И вот перегрузка сказалась: она не может поднятся с постели, ноги не шевелятся, какой-то паралич и так полтора месяца.
Не сказал ведь ещё о военном налоге и подписке на государственный заем, на это нужны деньги и никого не касается, что колхоз своим работягам не платит НИ КОПЕЙКИ. Вот и попробуй достань в лесах и полях деньги на эти нужды. Да, она выносила на пристань всё, что можно продать проезжающим, пилила для пароходов дрова, добывала эти копейки.
В Узловой пока Вячеслав ушел на пенсию прошло ещё 12 лет. Там она тоже не сидела без дела, обеспечивала своему шахтёру солидный "тормозок". Везде, где находила клочок свободной земли, она засаживала картошкой на корм кабанам, ходила по колхозам, подрабатывала зерно и овощи. Но там у ней не всё получилось с первого раза. Приехала к Вячеславу, а им не дают никакой комнатушки, живите пока в общежитии. И Саня, посидела-посидела и решила ехать обратно в Кобылкино. Тут в их жизни большую роль сыграл Дмитрий Ильич Ефременко - работавший тогда начальником смены на 11-ой шахте. Он понял, что Саню так не уговорить и предложил им до получения комнаты, перехать к нему на квартиру, где он жил с женой и сыном. И они какое-то время так и жили двумя семьями и, после того как получили комнату, в доме по Садовой 34, где мы их и застали, они ещё долго помогали семье Ефременко вести хозяйство.
Александра не могла жить без мечты и в Узловой первая ее задумка была - купить дом. Им вдвоём хватало и одной комнаты, но с ними жила Алевтина, которой нужна отдельная комната. Там в Сирино стареют родители, им скоро по 70 лет, нужно о них позаботиться. Егор с Алевтиной привозили в Узловую родителей, но они не захотели переезжать насовсем. После этого прошло уже десяток лет, отец болел, перевозить их сюда было необходимо. Саня купила небольшой домик по Полевой 17 за 2200 рублей. Привезли и родителей. Казалось мечта её исполнилась, можно теперь быть спокойной, но, посоветовавшись, они пришли к выводу, что дом тот будет мал, а вот предложенный им новый дом на улице Олега Кошевого за 3 тысячи рублей подходит больше, хотя и его надо поднять, пристроить веранду. Первый дом отдали Егору, а новый Саня с Алевтиной взяли себе. И скоро Егор перевез в Узловую и свою семью, продал старый семейный дом в Сирино. Потребовалось два года чтоб закончить переоборудование нового дома по вкусу главного архитектора - Сани. Только в 1963 году они поселились по-настоящему, в новом доме.
Глава 9.05 Другие Братья и Сёстры
За время учебы Кати в семье произошли большие изменения. Старший брат Николай вырос хорошим парнем, до армии спиртного не брал в рот и не курил, когда в деревне начиналась драка, а в вологодских деревнях это - не редкость, он убегал домой и ни в каких побоищах не участвовал. В одной из дальних деревень встретил девушку, влюбился, засватал её, привёз и они сыграли свадьбу. Жил по обычаю с родными. Невестка сестрам не понравилась: косила плохо, жала тоже не очень, но они помалкивали и помогали ей: во время страды, подкидывали свои снопы в её полосу, чтоб другие деревенские не заметили. Она все видно чувствовала, и когда он ушел на военную службу, покинула свекров дом и вернулась к родителям, а там снова вышла замуж. Николай сильно горевал - любил ее по-настоящему.
Семья Юлии
С Юлией получилось так: закончив Слободскую школу 1-й ступени, она не попала в Ененск и какое-то время не училась. Потом упросила родителей отвезти её в Велиуий Устюг в Ремесленное училище, где она поступила учится на отделение по нормированию. Дальше её судьба сложилась удачно, она познакомилась со своим будуим мужем, Василием Павловичем Чирковым, который в это время жил в Котласе и работал в ремонтной мастерской. По окончанию ремесленного училища, Юлию направили в Арбумстрой, там она поступила на работу в детский садик и родила своего первенца - Юрия. Архангельск для семьи Чешковых стал базой, куда отправлялись остальные дочери.
Алевтина с Родителями
Алевтина - младшая из дочерей, закончив учебу в Слободской школе первой ступени, далее три года училась в селе Кобыльском. Сначала жила у чужих людей, затем вышла замуж Саня и забрала сестру к себе. Вскоре к ним отправили учиться младшего брата Егора. Под надзором сестёр он тоже окончил семилетку. Алевтина же переехала в Ененск, где проучилась в 8-м классе. Дальше учиться не пришлось: живший в Архангельске в общежитии Николай попросил у родителей кого-нибудь к себе, в помощь. Туда послали Алевтину. Она там закончила годичные кулинарные курсы и устроилась работать сначала в буфет, а затем - в магазин. К этому времени туда переехала Юлия, и Алевтина жила у неё. У Алевтины начало её рабочей биографии сложилось неудачно: в магазине оказался непорядок с документацией и это стоило ей 4-х лет колонии в Запорожье. После этого она завербовалась на строительство Каховского водохранилища и проработала там с 1951 до 1953 года бригадиром. Был в её жизни там мужчина и когда он вернулся к себе в Западную Украину, она тоже решила перебраться поближе к своим родственникам. В это время Александра уже обосновалась около Вячеслава в Узловой и, Алевтина выехала туда. Саня помогла получить паспорт, а потом и работу в буфете.
Всю свою жизнь Саня заботилась о своих родственниках и особенно о стариках и детях. Наши дети, а потом и внуки постоянно бывали на Дубовке, иногда даже ездили одни без взрослых, в крещении многих она принимала участие. И всё-таки была у нее, и чисто женская любовь и тот мужчина готов был ради неё развестись с женой, но Саня не пошла на это. А когда он умирал в больнице, она побежала и поцеловала его в последний раз.
Глава 9.06 Жизнь Екатерины до отъезда на Колыму
Начался новый учебный, 1938-й год. Для Кати это был первый рабочий год в роли учительницы первоклашек Сараевской неполной средней школы. Можно представить себе какие волнения пережила молодая деревенская девушка, вчера ещё сама школьница, когда после короткого инструктажа, в неполные 18 лет она вошла в СВОЙ класс. Она не любила много говорить о своих чувствах, из отдельных слов можно было понять: как остро она чувствовала недостаток знаний и сколько было возможно старалась усвоить опыт лучшей, пожилой учительницы школы, в подражание которой даже начала курить и курила полные 60 лет, до последнего дня, не в силах бросить дурную привычку.
Но вот прозвенел последний звонок, малыши разошлись по домам, а учительнице предстояло решить свою дальнейшую судьбу: учить ли детей дальше с таким слабым багажем знаний или самой снова сесть за парту? Нет, о возвращении в деревню, к колхозному труду не могло быть и речи: он в то время практически не оплачивался, колхозные семьи жили за счет своего огорода и побочных заработков. Было ясно: надо учиться дальше, поступить в институт.
Где-то, недалеко от Вологды, в молочном совхозе находился Сельскохозяйственный институт, там же действовали и подготовительные курсы. Два месяца летних каникул Катя пробыла дома, помогала матери, а с 1 ноября поступила на подготовительные курсы, где занималась до июня 1940 года. Дальше июнь - август подготовка и сдача экзаменов. Сдав успешно экзамены, Катя рассчиталась в Сараевской школе 8 августа 1939 года и снова села за парту, чтобы учиться на агронома.
О студенческой жизни у ней сохранились очень приятные воспоминания: её окружали подруги, многие были одеты, как и она в деревенскую одежду, все питались в столовой, все настроены по-боевому. Время было военное, хотя война пока ещё шла за порогом - в Польше, возле студенток крутились офицеры, но Катя для себя твердо решила: знакомства и встречи с юношами потребуют времени и тем неизбежно уведут её от учебы, а ей нужно хорошо учиться, овладеть многими знаниями. Один офицер сделал предложение, просил выйти за него замуж. Он должен был скоро уехать в действующую армию и предлагал оставить ей свой денежный аттестат, но Катя ему отказала.
Кате не суждено было шагать по полям в кирзовых сапогах, как это делают агрономы. Правительство вскоре отменило стипендии и студентам жить надо было за свой счет. "Я бы училась- говорила она - еслиб родные могли присылать мне хоть немного хлеба." Думаю Катя, учитывая тяжелое материальное положение родителей, просто постеснялась обратиться к ним с такой просьбой, иначе они постарались бы ей как-нибудь помочь. Счастье студенческой жизни было для неё коротким. Вскоре она бросила Институт и поехала в Архангельск к Юлии. С устройством на работу там было не просто и все же в ноябре 1940-го она постуила на работу в Нарсуд Маймаксинского района, а это километров в двадцати от Архангельска, на должность секретаря судебных заседаний. Там она проработала до 31 июля 1941 года и была уволена по сокращению штатов.
Здесь, в Архангельске в сороковом году она вышла замуж. Тумаков Василий Андреевич был членом партии, а работал в военизированной пожарной охране. Он дружил с Василием Павловичем Чирковым и бывал в гостях у Катиной сестры, Юлии. Здесь они и познакомились. Старшая сестра сильно способствовала этому браку и рассеивала возникавшие у Кати сомнения. Василий Андреевич иногда заходил за ней на работу, и они вместе ехали домой. Как рассказывает Катя, однажды она подумала, что приятно вот так выйти и взять мужа под руку, идти, ни о чём не думая. Они как-то договорились пойти в ЗАГС, но Катя задержалась на работе, и Василий напрасно прождал её. Была первая размолвка и брак так и не был зарегистрирован. Катя сказала ему: "Ну, чтож, будем жить без регистрации!" В то время регистрация в этом учреждении была не обязательна: алименты присуждались в обоих случаях. Так они и прожили четыре года.
Пришлось долго ждать ребёнка, Юрий родился в 1944-м году, в день снятия блокады с Ленинграда - 27 января. Роды были очень тяжелые. У Юлии было уже двое детей, но у обоих первенцы были мальчики и оба Юрии. Дело в том, что церковное имя Егор могло быть идентифицировано, как Юрий и таким образом сыновья у сестер носили имя своего деда. Впоследствии, когда вернется с фронта Егор, его первый сын также не изменит традиции и будет носить то же имя.
Между тем Катя устроилась на работу в Управление НКВД по Архангельской области - 22 июля 1941 года и проработала там без малого пять лет, до 13 марта 1946г. Передо мной лежит Служебная записка отдела кадров Управления НКВД по Архангельской области, привожу ее текст: "Справка. Выдана настоящая Чешковой Екатерине Георгиевне в том, что ей действительно приказом НКВД СССР за номером 2145 от 6 ноября 1943 года присвоено специальное звание младший лейтенант милиции."
В это же примерно время она закончила курсы снайперов и подала заявление об отправке её на фронт. Начальник милиции Егоров убеждал её не подавать заявление, но она стояла на своем и только на комиссии, где было установлено, что отправить в армию нельзя по причине беременности, она успокоилась.
В трудовой книжке отсутствуют записи о прохождении службы в органах, из её слов знаю, что какое-то время она работала в Комиссии по лагерям военнопленных, затем была переведена в Паспортный отдел и, после освобождения должности начальника, назначена на эту должность.
Она не собиралась оставлять милицию, ей нравилась работа. Закончилось военное время, когда они ежедневно работали до одиннадцати часов вечера, к ней хорошо относились сотрудники, начальство ценило за добросовестный труд. Решение пришло неожиданно: в последние годы отношения с мужем заметно ухудшились, возникали частые ссоры по пустякам. Серьезных причин для полного разрыва, казалось бы, не было, вместе с тем она понимала, что дальнейшая совместная жизнь становится всё трудней. И тут она узнает о его измене! Это - не была случайная короткая связь, выяснилось, что где-то, неподалеку от Архангельска у него - постоянная любовница, которую он содержит и часто навещает. Этого было достаточно: она должна была немедленно уехать от него, покинуть Архангельск, где слишком много было свидетелей её позора. Ей дали перевод в какой-то район, кажется Соломбалу. Получилось так, что работа оказалась вдалеке от места жительства, двухлетнего Юру пришлось сдать в ясли на круглосуточное пребывание. Когда она навещала по утрам, он уже не спал, голодный ребёнок ждал, когда она принесет ему хлеба, оторванного естественно от своего пайка. Она требовала предоставить ей жилплощадь по месту работы, но это не получалось.
Муж осудил свой поступок, просил вернуться к нему, клялся, что это никогда не повториться, но для нашей бабушки это было невозможно. Была бы рядом Юлия, возможно ей удалось бы смягчить позицию сестры, уговорить Катю вернуться к мужу, но Юлия жила в Мурманске, где её муж был в армии кладовщиком, Алевтина - на Украине и Катя не пошла на уступки.
Знакомая сестер, Панька родом с Западной Украины, уехала к себе в Вашковский район Черновицкой области и теперь своим письмом звала Катю приехать туда. Это приглашение, разрешало у ней многие вопросы, и она решила расстаться с Севером и поискать счастья на Украине. В отделе кадров НКВД ей объяснили, что из органов можно уволиться только по служебному несоответствию. "Да, это неприятно, да, у Вас никакого несоответствия нет и быть не может, Вас ценят, как хорошего работника, но Вы - офицер, имеете карточку кандидата Партии, уволить вас по собственному желанию нельзя!" И она уволилась по служебному несоответствию и приехала с Юрочкой в Вашковцы, к их общей знакомой Паньке (такая форма имени в деревне не считается уничижительной, Анна Дмитриевна своего младшего сына до самой смерти звала Еграшкой). Сразу возникли трудности с устройством на работу, все что ей могли предложить здесь в районном центре - должность заведующего клубом, и она вынуждена согласиться.
На этом закончился первый период ее жизни, ей уже минуло 25 лет, она - мать одиночка и, хотя трудовой стаж исчислялся семью годами, у ней нет в руках хорошей специальности. Приходится здесь жизнь как бы, начинать с начала.
Второй, пятилетний период её жизни до отъезда на Колыму прошел под знаком овладевания специальностью, техникой бухгалтерского учёта. Дебют в этой новой жизни, как видите, не был удачным, должность заведующей клубом не отвечала её склонностям. Успела составить обширный план мероприятий, получила добро и энергично взялась за проведение его в жизнь, но судьба предусмотрела другое. Как-то во время дежурства в яслях, - тогда год был голодный и ответственные работники по очереди дежурили в детских учреждениях, контролируя питание, - Катя разговорилась с заведующей яслями Евгенией Захаровной, невольно пожаловалась ей, что, не обладая ни музыкальными способностями, ни даром артистизма, работать на поприще культуры, значит занимать чужое место, и тогда заведующая предложила перейти к ней поваром, обещала на первых порах помочь освоить эту профессию.
Перспектива быть в течении дня вблизи своего ребёнка решила вопрос, и Катя дала согласие. Евгения Захаровна действительно не только кулинарии, но очень многому в быту научила деревенскую женщину и потом Катя ее с благодарностью вспоминала всю жизнь. Работа же поваром в детском учреждении имеет и свои отрицательные моменты. Так кто-либо из инспекторов иногда обращался к заведующей с просьбой "сделать" им какие-нибудь дефицитные в этот голодный год продукты, чаще всего конфеты, не считаясь с тем, что этот килограмм конфет нужно отнять у живущих на жеской норме детей, и лучше не пытаться отказать им в этой просьбе.
Естественно, по этим нечистоплотным операциям голова прежде всего болит у заведующей, но не минуют они и повара. И вот раз, уже в 47-м году случилась неприятность: молодая нянечка, при проверке сказала честно, что детям выдавали по полконфеты, в то время как в котловке было списано - по целой. Случай не имел последствий, заведующая сумела замять дело, но Катя для себя решили оставить кулинарное поприще искать счетную работу. Тем более, что в магазинах начали свободно продавать хлеб, да и Юрка чуть подрос - ему шел уже четвертый год. Евгения Захаровна, с которой Катя уже сдружилась понастоящему, часто бывала у них в семье, помогла через Райисполком найти место бухгалтера Санэпидстанции того же, Вашковского района. Она была принята на работу 15 июля 1947 года. Работа оказалась ей по силам, и она быстро наладила там учёт и тогда её назначили по совместительству счетным работником ещё одного медучреждения. Две ставки плюс алименты позволили ей несколько приодется.
Катя Крайняя. Справа
В моде тогда были широкополые шляпы и пальто с высокими плечиками. У ней появилась модная одежда и теперь она выглядела не хуже своих подружек.
Примерно в это время за ней усиленно ухаживал начальник районного НКВД, ухаживал очень настойчиво, предлагал всё, что может предложить женщине женатый человек, но она твердо отказывала ему в его домогательствах и в конце-концов он вынужден был оставить её в покое.
Влюбился в неё и молодой, красивый фотограф Гена, фотографировал её по несколько раз в день. Спасибо ему за эти фотографии.
Кате он нравился, но и он был женат. Он каждый день искал с ней встречи, предлагал развестись со своей женой и жениться на ней. Однажды она дала согласие встретиться с ним, и он выехал в командировку, досрочно вернулся в район и чтоб его никто не увидел, в вечерней темноте перешел вброд реку и явился. Тогда она ужаснулась, что совершила, ведь он был не только женат, у него было трое детей. Об этом случае она вспоминала всю жизнь и особенно в период болезни, считая последнюю возмездием за грех. Геннадию пришлось переменить место жительства, и он уехал вместе с семьей.
Сделал ей предложение богатый еврей, он был стар, и одна нога была не протезе. Она ему отказала и тогда он женился на её красивой подружке, медичке Вере. Они пожили вместе, пока с Урала не вернулись его репрессированные родственники. В то время в том краю у евреев были запрещёны смешанные браки и еврейская община потребовала от него немедленно разойтись и жениться на девушке своей национальности, что он и выполнил.
Между тем в крупной районной больнице оказался запутанным бухгалтерский учёт, ревизоры потребовали сменить бухгалтера. К этому времени Чешкова зарекомендвала себя как отличный счетный работник, наладив учёт в Санэапидстанции и Райздрав принял решение перебросить её для укрепления учёта в Райбольнице. Назначение состоялось 26 марта 1948 года.
Бабушка вспоминала главного врача этой больницы. Это был очень благородный человек. Он жил при больнице без семьи, но всё что он брал для себя, всё оплачивал, во многом помог навести порядок с учётом, помог Кате и расчистить скопившиеся завалы. И сразу оценил старания бухгалтера, выделил грядку земли, где она посеяла огурцы и в течении всего лета ежедневно снимала по полмешка. Осенью он разрешил ей снимать груши в больничном саду и всячески поощрял её за труд.
Она поработала там около двух лет и уволилась по собственному желанию 13 мая 1950 года. Я интересовался, почему она уволилась если к ней было такое хорошее отношение? Она ответила так: "Ну, во-первых, того врача там уже не было, а, во-вторых, подружка Катька поехала в Евпаторию к родным и пригласила меня. Я решила поехать, поискать своего счастья вместе с ней."
С работой в Крыму оказалось не легко. Бабушка устроилась счетоводом-кассиром в Ремонтно-строительную организацию, с окладом 300 рублей. Оклад был мизерный, жить на курорте, где всё дорого, с таким окладом было невозможно и прожив там пять месяцев с мая по октябрь 1950 года, бабушка вернулась к Юлии в Черновцы.
Конечно, немаловажную роль в её скором отъезде из Евпатории сыграло и то, что там, как на любом курорте, сдаваемое в наём жилье приспособлено для курортников, проводящих дни на море. По своим денежным ресурсам Катя сняла тогда чулан без окон, в котором поместилась только кровать. Работающему, да ещё с щестилетним ребёнком жилище - это, было неподходящее.
Об одном приключении в Евпатории она рассказывала. Когда они втроем приехали в Евпаторию, Юрия накормили, уложили спать, заперли в комнате и пошли на море. Вернулись и оказалось, что комната заперта, а сына в ней нет. Открытая форточка указала куда он делся. Да он вылез в форточку и побежал на пляж. Там снял трусики, единственную свою одежду и ушёл в море. А когда замерзший вернулся на своё место, трусиков на месте не оказалось. Юрка - ребёнок отчаянный, он не растерялся, спрятал в ладони то, что не должны видеть окружающие и побежал совершенно голый по Евпатории разыскивать свою маму.
Другой случай касался производственных успехов счетовода-кассира РСУ. Заболел старший бухгалтер их учреждения, а тут подходит время сдачи отчёта. Главный бухгалтер вышестоящей организации просит счетовода-кассира составить баланс, и наша бабушка составляет и сдаёт его в срок. Я поинтересовался: "Как же ты это сделала?"
- Я смотрела, какие записи делались в прошлые месяцы и повторяла их и баланс получился- объяснила она.
В Черновцах её приняли, как старую знакомую и в ноябре зачислили на должность бухгалтера Матхозуправления Облздрава, где она и проработала до отъезда на Колыму.
Юлия приехала туда, решив обустроиться там на постоянное место жительства. Приехал к ней демобилизованный Василий Чирков и ему Горисполком предложил занять пустующий дом. Хотя дом требовал большого ремонта, Юлия дала согласие и начала приводить его в порядок. Алевтина, закончив дела с колонией, в 1950 году тоже приехала к Юлии. Так ненадолго в Черновцах собрались три сестры.
Глава 9.07 Война и Семья
Никто в этом семействе не дезертировал, не отлынивал, не бегал, все добросовестно отбывали свою воинскую повинность, другое дело, что воинское счастье было у каждого свое. Глава семьи - Егор Васильевич был призван ещё в 1914 году, на Первую мировую войну, дойти он смог только до Великого Устюга, в дороге у него распухла нога и его вернули домой, как белобилетника. В дальнейшем больше не беспокоили.
Николай был призван в первые дни войны, назначен поваром части и так и прослужил всю войну, не получив ранения. После демобилизации остался жить в Ленинграде, где и женился, детей не было. Работал полотёром. В Ленинграде много дворцов, ещё больше паркетных полов, так что работы хватало. Единственный минус - все заказчики по окончанию работы, считали своим долгом поднести полотёру "стопочку". Так возникает нехорошая привычка.
Василий Чирков, как я уже говорил, прослужил всю войну кладовщиком в Архангельске и Мурманске. Тоже счастливо избежал ранений.
Вячеслав Шишкин прослужил всю финскую кампанию и с начала Великой отечественной войны сражался на Волховском фронте. Он попал во 2-ю Ударную армию генерала Власова и в середине 1942 года их сдали в плен немцам, и они оказались где-то в Прибалтийских фашистских лагерях, где он работал до конца войны. Там он тоже был покорным и работящим, как и везде, признавая власть и силу и не пытался ни бежать, ни увиливать. Он рассказывал, как их взяли в плен. Части 2-й Ударной армии вводили в лес, подводили к полянам, и их командиры приказывали солдатам складывать оружие, к которому у солдат давно уже не было патронов. Немецкие части они, до поры не видели.
По окончанию войны из лагерей перевезли в Узловую и послали работать на угольные шахты. Следственные же органы вели расследование, вызывая на допрос то того, то другого. За Вячеславом никаких грехов не значилось, он не воевал во Власовской армии, никого не предавал, ни на кого не доносил, просто трудился, как это делал везде. Наконец на всех бывших пленных послали запросы по месту жительства и тогда Александра узнала, что её муж будет скоро освобожден, и ей будет разрешено поехать к нему в Узловую.
Председатель местного Совета сказал Сане, что Вячеславу, как бедняку и колхознику дали хорошую характеристику и теперь дело осталось за немногим. Другому, в прошлом сыну кулака дали соответствующую характеристику, и он не вернулся, где-то там и загинул. В 1949, получив разрешение соединиться с мужем, Саня оставила все свои запасы родителям и младшему брату, выехала в Узловую. Военкомат при жизни так и не признал Вячеслава участником войны, хотя тот провоевал весь начальный, самый трудный период.
Младший брат Егор был призван в 1943 году и проходил подготовку в Архангельске. Там проходя мимо офицера части, чистившего табельное оружие, схватил случайную пулю и попал в госпиталь. В это время в городе жили сестры, и они помогли воину стать на ноги. Потом он был отправлен в действующую армию и там снова получил ранение.
В армянских деревнях все хозяйство перекладывается на старшего сына. Он же обязан содержать стариков, когда они не смогут работать. В Вологодской области всё как-раз наоборот: докармливать стариков должен младший сын и мать внимательно следила за службой Егора Егоровича. А так как оба были неграмоты, то читала им письма сына соседская девушка Нина, она же писала ему письма от родителей. Эту девушку они намечали ему в невесты. Так и получилось: по окончанию войны, он приехал в деревню, и они с Ниной сыграли свадьбу, а работать уехали на лесозаготовки, где и трудоустроились, он работал на лебёдке, она в лесу на подсобных работах. Лесозаготовки были не далеко от Сирино, и они часто навещали стариков и помогали им по хозяйству. У Нины с Егором родилось там трое детей: Юрий - 1948, Миля - 1950. Таня - 1954 года. После отъезда уже в Узловой родилось ещё трое: Надя, Женя и Ваня.
Глава 9.08 Колымский Период жизни Чешковой
Как-то ещё в бытность в Черновцах к Чешковой в кабинет зашла её подружка Вера, работавшая в больнице старшей сестрой. Я уже рассказывал, что муж развёлся с ней по настоянию родственников и она жила одна. Там все работники бюджетной сферы мучились из-за нищенских окладов и мечтали выехать куда угодно, лишь бы не считать копейки.
Вера рассказала своей подруге, мол, идут разговоры, в НКВД вербуют желающих поехать работать на Колыму и по договору на три года выдают аванс 5000 рублей.
Ни дальность путешествия, ни неизвестность условий жизни, ничто не пугало этих женщин, им было где-то по 30 лет, нужно было одеться и отложить немного денег на будущее, и они сразу "загорелись" желанием получить большой аванс. Не испугало даже то, что нужно идти в органы. Там обеих женщин взяли на учёт и обещали в скором времени сообщить результат.
О своем походе в НКВД женщины уже начали забывать и вдруг в кабинет заходит кладовщик и в ужасе сообщает:
- Екатерина Георгиевна Вам звонят из НКВД!
Она его успокоила, сказав, что это по её просьбе. Звонивший сказал, что есть результат по её заявлению и предложил зайти, если она ещё не раздумала ехать на Колыму. Она, конечно, не раздумала и с ней составили договор и выдали этот баснословный аванс. Катя думала ехать с Верой, но медики там не требовались и ей пришлось ехать вдвоем с Юрой. И родные, и знакомые усиленно отговаривали её, советовали вернуть аванс, расторгнуть договор. О Колыме рассказывали ужасы, но к счастью, она не могла вернуть аванс, часть полученных денег была уже изасходована на всякие мелочи, необходимые в дороге.
Когда Катя собрала всё, что нужно везти, оказалось четыре места и в их числе деревянный сундук, полный до краев разными тряпками, она еле-еле могла его оторвать от пола. И всё-таки там нечего было выкинуть - всё было необходимо. Кроме сундука был хороший рижский радиоприемник ВЭФ - то, что на Колыме оказалось редкостью, и проигрыватель, без него жизнь - не жизнь, тем более в сундуке находились и пластинки. Ну, а четвертое место - сумка с продуктами и необходимыми вещами ребёнка. Так и поехала за одиннадцать тысяч километров со всеми этими вещами, ничего не оставила. Мысленно ехала насовсем, а не на три года. Какая женщина захочет уезжать от больших денег, возвращаться в нищету!
До Находки по железной дороге можно было добраться спокойно. Ну а как же дальше? Ведь в Находке их держали больше месяца и там молодые ребята выманивали женщин из барака под видом прогулки и в сопках обирали их и насиловали. "Как же ты ехала?" - интересовался я. И, она рассказала, что у ней оказались попутчики - очень симпатичная пара, муж с женой. Вот она к ним и присоединилась, они опекали её с Юрой, как родных и она от них не отходила. Так и доехала до Магадана.
Там и зачислили ее в Главное Управление Строительства Дальнего Севера - Дальстрой НКВД СССР, в Управление Дорожного Строительства - УДС с 11 июля 1951. В качестве бухгалтера Отделения Нерского Дорожного лагеря, где в поселке Бурустах, в 80 километрах от Усть-Неры, я работал главным бухгалтером. Там мы с ней и встретились! Нельзя не сказать, что другие вербованные, по приезде в Магадан, просили дополнительного аванса, Катя же отчиталась за полученный в Черновцах аванс и ей выдали дополнительно 1500 рублей, которые она, по приезде на место, положила на сберкнижку.
Нашей встрече предшествовала беседа по селектору с моим вышестоящим начальником, главным бухгалтером Управления Дорожного лагеря Владимиром Николаевичем Колесовым. Ей он охарактеризовал меня положительно, как хорошего специалиста и честного человека, но добавил, что я являюсь политссыльным и они намерены снять меня с этой должности, подыскивают замену. Незадолго перед приездом Кати, к нам направили тоже 30-тилетнюю женщину Аню с 6-летней девочкой Лилей и предложили устроить её на Бурустахе, где имеется школа. И вот снова Колесов вызывает меня к селектору и сообщает, что направил к нам бухгалтера.
- Мужчину? - спросил я.
- Нет женщину с ребёнком. Её необходимо устроить там, где есть школа.
- Но Вы же прекрасно знаете, что школа есть только на Бурустахе и что же теперь я должен всех оставить здесь, а самому ехать на периферию?
- Надеюсь, Вы найдете, как выйти из положения. Не мне Вас учить - ответил Владимир Николаевич.
И вот возвращаюсь к своему рабочему месту и вижу, у стола стоит красивая женщина со слезами на глазах. Это и была Катя. Её внешность произвела на меня сильное впечатление, было в лице что-то благородное, чувствовалось, что человек живет твердыми принципами и не разменяется на пустяки, на мелочи. Первая мысль:
Это - та женщина, которую я ищу. Видимо приехала моя жена!
Выясняю, что случилось? почему слезы? Оказывается, наш лагерный кадровик дал ей направление в Дом Дирекции, а там мест нет и вот её сын и вещи находятся на улице. Ничего серьёзного, август месяц, погода отличная. Иду в Дом Дирекции. Место сразу находится, в общей комнате. Там уже живет приехавший из отпуска с женой главный бухгалтер Нерской конторы - Абросимов.
Видимо правильно говорят, что браки совершаются на Небесах. В Евангелии про брак написано многое, но хочется выделить следующее: "...что Бог сочетал, того человек да не разлучает". Я освободился из лагеря в 33 года, уже тогда мне, ох как, нужна была жена, и встретил я двух достойных девушек, на которых мог жениться и не женился! Почему? Она тоже по прибытию к нам, на Бурустах получила предложение от сопровождавшего её охранника и отказала ему. Ухаживали за ней более молодые чем я, и вовсе не ссыльные и она тоже чего-то ожидала до ноября, когда мы с ней сошлись. Нет я не сразу сделал ей предложение, это было бы несерьезно, но решение принял, теперь нужно было знакомиться.
В первое же воскресенье Абросимов позвонил мне и пригласил сходить на сопку за ягодами:
Я не обязан сопровождать твоих сотрудниц, занимайся ими сам- сказал он улыбаясь.
Его можно было понять: из отпуска он привез себе жену, хотя и не молодую, лет под пятьдесят, в общем жена его возраста, но это не меняло положение, с ней нужно было заниматься любовью и это невозможно было в общей комнате, вот и повел её на природу - собирать ягоды, а тут к ним присоединилась вновь прибывшая моя сотрудница Катя. Я пошел с ними, со мной скакал на палочке семилетний Юра и у нас с ним сбор ягод двигался плохо, мы больше ели только поспевшую бруснику, зато его мама, не обращала на нас внимания и быстро ссыпала в корзинку кружку за кружкой. Познакомился я тогда хорошо не с Катей, а с её сыном. С ним мы подружились, это тоже было делом немаловажным.
Мне пришлось назначить Катю бухгалтером центрального склада, где заведующим был мой близкий друг и товарищ, Володя Мухтаров. Это в тех условиях, где вор сидит на воре и вором погоняет, имело немаловажное значение: я знал, что Володя не подведет ни себя, ни её. Ну, а чтоб она быстрей освоила учёт крупного склада, оставил около неё бывшего бухгалтера Малашку - заключенного, который вёл учёт до неё. Это не было особой привилегией, так я поступал со всеми приехавшими договорниками, оставляя при них бухгалтеров из числа заключенных, до тех пор, пока они не передадут новеньким свои знания и умение. Это обеспечивало хорошее качество бухгалтерского учёта.
Чем занималась Катя в первые месяцы жизни на Колыме? Во-первых, старалась освоить работу, сидела в конторе вечерами, сидела вместе с Юрием, которого оставить было негде, школьные занятия ещё не начались. Ну, хозяйственными делами тоже, так как делала это везде, и в Архангельске, и в Вашковцах: солила капусту, заготовляла на зиму овощи, мечтала обзавестись курами, но держать их было пока негде. Её подотчётник Руфат Мухтаров, которого все на поселке звали Володей, был очень подвижным, разворотливым, доставал ей всё, что требовалось. Естественно, это не было бесплатно. Она всю жизнь очень щепетильно относилась к деньгам, старалась со всеми рассчитаться до копейки. А теперь, получая заработную плату 1200 рублей, она в деньгах не нуждалась.
До 1950 г. на Колыме был большой мужской монастырь, въезд туда женщинам был воспрещён. Правда, один раз, в 1945 г. по призыву Хетагуровой приехали в Магадан 450 девушек, их развезли по всем приискам, завезли и на Усть-Неру. Там поставили для них палатку, написали: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ". Можно было это и не писать, около палатки сразу вихрем закружились освободившиеся из лагеря мужчины и девушек скоро расхватали замуж. Ну, дальше запрет продолжал действовать и только в пятидесятом его сняли. На Бурустах в первом году приехало три, а в следующем поехали и девушки, и женщины с детьми и в этот период, о котором идет речь, на поселке и у нас в Доме ИТР, где я жил, началось веселье, постоянный праздник. Вечеринки проходили часто, в них участвовали, не только приезжие. Не хотели отставать и мужние жены, около них также крутились мужчины.
У нас в Доме ИТР поселилась приехавшая по договору Рая, большая рукодельница и певунья. Около неё каждый вечер собирались женщины, вместе попеть и поучиться вязать, вышивать. Этот кружок притягивал к себе холостых мужчин и день кончался выпивкой и танцами. Катя жила в стороне, в помещении школы, но женщины и ей не давли скучать, бегали и тянули её в общую компанию. Она не пила, но петь и танцевать со всеми приходилось. Пожалуй, в её жизни это было самое веселое время.
Подходило 8-е ноября 1951 года, день, когда мы соединились с ней навсегда. Но до этого придется сказать немного о себе, иначе много потом покажется непонятным.
Глава 9.09 О себе
С Другом Ашотом Израиляном в Это время
Я освободился из лагеря в 1946 году. Работал сначала кассиром, потом бухгалтером. Я быстро осваивал новую специальность и меня охотно продвигали по службе: в 1948 году я работал в центральном аппарате бухгалтерии, а в 1950 в июне был назначен главным бухгалтером созданного на Бурустахе 1-го лагерного отделения. Я не хотел идти на эту должность, это - должность офицерская, предназначена для капитана, но у них ни офицеров, ни просто вольнонаемеых главных бухгалтеров не было, и Начальник Дорожного лагеря старший лейтенант Новиков Петр Иванович, прозванный нами Петром Великим, сделал ставку на меня и обещал мне поддержку. На приказе о назначении я не расписался, но приказ вступил в силу и мне пришлось с Усть - Неры переехать на Бурустах и взяться за работу.
Взялся я за работу очень круто, предупредил всех заключенных бухгалтеров, что буду за ними проверять каждую цифру и, если найду неверные записи сниму, без права когда - либо заниматься конторской работой. Проехал по линии неожиданно и во всех кладовых, везде, где обнаружил недостачу продуктов, заставил внести деньги в кассу. В 1951 году в центральной бухгалтерии заменил заключенных. Остался только Иван Платонович Чупрына человек исключительно честный, получивший второй срок (по первому - он был политзаключенным) по денежной реформе 1947 года. В этом деле он был совершенно безвинен, его впутал негодяй-главбух Масленников, укравший 55 тысяч рублей. Когда во время амнистии 1953 года Чупрына не был включен в списки на освобождение, его хватил инсульт и он долго отходил от паралича.
В те послевоенные годы вынужденного сокращения аппарата Советской армии, многие офицеры поехали на работу в лагеря, здесь для них увеличили количество штатных должностей. Одни отнеслись к бывшим заключенным вполне лояльно, другие были возмущены, что на офицерских должностях работают бывшие политзаключенные и на партийных собраниях поднимали вопрос о необходимости замены. Пока я не был ссыльным этим всё и заканчивалось, начальник лагерного отделения, капитан Гуслистый давал справку, что заменять меня некем и они успокаивались. Но вот в 1950 году началась новая волна репрессий. Технология репрессий изменилась: больше никого не сажали, просто вызывали в райотдел и давали расписаться за ссылку. Я был уверен, что меня не минует сия чаша и хотел, чтоб дело ограничилось вызовом в райотдел. Но меня в апреле 1951 года вызвали на Усть-Неру, в милицию и заменили Временное удостоверение на нормальный, пятилетний паспорт и я успокоился, решил, что со ссылкой обойдется. Успокоился напрасно. Ссылку мне все-таки дали. Это произошло так: В лагерной конторе в ту ночь дежурил капитан Ларионов и ему довелось принять телефонограмму-вызов в Нексикан в райотдел. Помню и сейчас его улыбку. Да для них я снова был объявлен врагом. Мой непосредственный начальник, капитан Гуслистый, проводил меня по-человечески.
Заранее не переживай, может ничего плохого и не случится.
А Мухтаров сказал:
Одного не пущу, поеду с тобой в Нексикан!
Ничего себе, ближний свет! Километров 300, да ещё автостопом!
Не могу иначе, хочу знать, что они с тобой сделают.
И мы поехали. Пока ловили машины, перескакивали с одной на другую, болтали с водителями, я отвлекался от тяжелых мыслей. Но вот мы - в Нексикане, подошли к деревянному зданию райотдела. Я должен войти. Тут я почувствовал, что в груди моей есть сердце, и в жаркий день меня залихорадило.
Там на меня набросились следователи со всей грубостью, на какую способны эти люди. Кончилось все просто: отняли паспорт, прочитали Постановление Особого Совещания при МГБ СССР о переводе меня на положение ссыльнопоселенца, в районах Колымы- Крайнего Севера и дали на руки справку.
- Без ограничения срока!- подчеркнул тамошний офицер с особым чувством. И это, как я узнал в последствии, при реабилитации, была ложь: по Постановлению мне дали ссылку на 5 лет, а через три года её сняли. Но тогда ничего этого я не знал и считал, что ссылка мне дана навечно. Оттуда я заехал в Адыгалах к начальнику дорожного лагеря и предъявил ему свою бумажку. Я думал он напишет приказ о снятии с работы. Нет, он только лишил меня северных надбавок, а это более 1000 рублей в месяц. Я его спросил:
А как же мне теперь работать с офицерами?
Работай, как и работал. Ты служишь у меня, а не у них.
Катившаяся по стране волна репрессий не утихала, наши офицеры читали всякие инструкции, призывающие проявлять бдительность, доносить о всяких безобразиях, чинимых врагами, а тут у них на глазах, только что получивший ссылку бывший политзаключенный занимает руководящую офицерскую должность, и они не могут его столкнуть. И они на каждом партийном собрании, где нас не было, обливали меня грязью, писали на меня доносы в управление, писали по одиночке и группами. И доносы их давал мне читать начальник Дорлага, когда я приезжал к нему с отчётом.
Я эти их кляузы подшиваю, а ты работай- говорил он мне.
Все это случилось со мной до приезда Кати, она знала меня уже как вечного ссыльного, которого в управлении собираются снимать с должности и заменять человеком без ссылки. И пока я был холостой, я не обращал внимания на все эти козни, работал как ни в чём не бывало. Но вот мы с Катей сошлись! Именно сошлись. Женитьбой это назвать трудно: в ЗАГС надо было ехать за 80 километров, а уже начались морозы. Брак зарегистрирован не был, но я, по положению (лагерь, это военная организация) должен был подать начальству рапорт об изменении семейного положения. И я подал, опять-таки не сразу, а когда потребовали. И тогда Катю перевели в бухгалтерию Краковского, а его жену - ко мне в бухгалтерию. И теперь на Катю свалился весь этот шквал, как она смела выйти за него замуж? Конечно, вели эту кампанию против нас очень немногие, остальные окружающие, включая и офицеров, не одобряли их поведение и таких было большинство.
Глава 9.10 Первый ребёнок
Первым крупным событием совместной жизни было рождение Танечки.
Вот моя телеграма родителям: "Родилась дочь 31 июля назвали Татьяной тчк Вашу посылку детскими вещами получил вовремя, очень благодарны Новорожденная здорова- Коля Катя"
А она родилась в такой жаркий месяц и сразу заикала, замерзла. Вообще родила Катя прямо "в оглоблях": главбух попросил её поработать в декретный отпуск, и она работала. В тот день я зашел за ней в обед и повел домой. В дороге ей стало плохо, а придя домой - начала рожать, еле успел привести лекпома Домнина. Девочка, к сожалению,родилась недоношенной, восьмимесячной, но какой чудный был ребёнок. Она была такой маленькой (весила всего 1,5 кг), что я еле приспособился её пеленать. У матери конечно первые дни молока не было, и я бегал к другой роженице, та нас выручала. Роды у Кати были признаны патологическими, и она отдыхала почти два месяца, молока теперь было достаточно, и наша малышка набирала вес не по дням, а по часам.
Живем пока в маленькой комнатушке, на троих одна кровать, один стул, одна кружка, оставаться в ней на зиму нельзя - холодно. Иду к начальнику Нерской стройконторы - Любавскому. Он обещает и вот отделка закончена, нам выделено полдомика - две комнатушки, топим во всю. В другую половину вселяется оперуполномоченный - соседство неважное, но он как будто без претензий: "здравствуйте-прощайте". Октябрь, детский садик ещё недостроен, держим Танечку дома в коляске: утром я прибегаю, смотрю, потом Юра приходит из школы, делает уроки и качает малышку. Она уже улыбается Кате, когда та приходит ее кормить, а Катя недовольна: "Смотрит через лобик - плохая примета". Ох, уж эти приметы! А они появляются ещё: Цыган (собака) прыгнул на стол, стоявший у окна, сбросил и разбил большое зеркало. На праздники Катя сделал торты Танечке и Юре, вынесла остудить в тамбур. Как пролез туда Цыган? Мы так и не поняли. Пролез и съел один торт, другой даже не тронул. Конечно, съел Танечкин торт! Юра плакал: "лучше бы съел мой торт!". В ноябре Танечка закашляла и удивительного в этом ничего не было: мы её уже носили в ясли, а там на стенах в детской комнате белый иней. Пришел Домнин посмотрел: "Теперь кашлять будет до весны." Обложило девочку кругом приметами. А в декабре сосед-опер подал рапорт, что моё соседство ему не подходит, я видите-ли могу подслушать секреты.
Он не имеет право хранить дома то, что считается секретным - ответил я начальству. Они согласны и всё же бояться, что он пошлёт рапорт выше. Предлагают мне, подальше от скандала переехать. Как-раз перевели на Усть-Неру Твардовского, и он выехал всей семьей, освободив большой дом в лесочке на берегу реки-Бурустах. Дом для меня слишком большой, да ещё промёрз основательно. Половину дома заколотил досками, оставил себе две комнаты, протопил несколько дней и переехал. Дрова кончились и никак не привезут, хоть сам залезай в печь, вместо дров. Комендант поселка Мучников крутится, мол, нет машин. Рыскаю в вечерней тьме по поселку, ворую дрова, но моя печь их пожирает не мало. Стою у окна думаю, где достать дров и неожиданно слышу шум подъезжающей машины, её фары прожигают кромешнюю тьму ночи. Выскакиваю. Оказывается, два заключенных водителя: Ильченко и Гармат по своей инициативе привезли машину дров.
Видим, что у тебя из всего поселка на дровяной площадке - только мусор.
Так ребята выручали меня по-товарищески.
Домнин приходит смотрит ребёнка. Болезнь не сдается. Считает, еслиб мать могла посидеть дома, возможно что-то бы поменялось к лучшему. Но Катя свои три дня уже использовала, теперь нужно только разрывать договор с Дальстроем и увольняться из этой системы. Это сделать нельзя: я ссыльный, нахожусь под репрессиями, завтра могут меня посадить или угнать куда-нибудь, не рискнули жечь корабли, и девочка погибла.
Первого января мы уже легли спать и ночью будит нас Юра, говорит,"Танечка заболела!" Бедняжка температурит, кашляет, задыхается. День то ведь какой! Попробуй кого-нибудь подними с постели! Нашего старого друга Домнина нет на поселке. Пришел начальник санчасти, Корчик, сам он в этих делах слаб, привел заключённого врача. Ну что делать, держим Танечку на уколах до 3-го января, а тогда утром выезжаю за врачем на прииск "Победа" в 14 километрах от нас. Там хорошая санчасть, опытные врачи. Приехал и узнаю печальную новость: только я выехал, как малышка скончалась на руках у Кати. Все приметы сработали.
На Бурустахе кладбище вправо от дороги на Усть-неру. Стоит обелиск тридцатых годов похоронен первопроходец тех лет, геолог Цареградский и рядом уже свежие могилки. Вот и Танечке вырубили в мерзлом грунте могилку и опустили туда маленький гробик, обитый красным атласом, присланный родителями ей на пальтишко. Поставили и крест.
Глава 9.11 Жизнь продолжается
Таня умерла в начале 1953 года. Этот год для нас всех был знаменательным: 5 марта умер Сталин. За эти три месяца до его смерти казалось, что напряжение политической жизни возрастает, но ни новых арестов, ни вызовов в райотдел не последовало.
Как-то я гулял по берегу Бурустаха с Соломоном Иоффе. Он - в ужасе.Ожидал, что начнутся гонения на евреев, рассказывал о деле врачей, говорил, что сняты последние министры его национальности: Мехлис и Двинский. Я его успокаивал, говорил, что Мехлис - сволочь и его давно нужно было снять и репрессировать.
Был бы с тобой согласен, еслиб его сняли за содеянные пакости, но сняли то его как еврея.
С Соломоном мы не боялись друг друга и говорили обо всем откровенно. Он как-то говорит мне, что взял газету и посчитал, сколько раз напечатано имя Сталина?
И сколько же? - поинтересовался я.
Сто двадцать семь!
Дело врачей было возмутительным, в духе 37-го года. Плетнева и Вовси я знал ещё по своей московской жизни, да и кто их там не знал. Прекрасные врачи и очень порядочные люди. "Ус" - так мы звали Сталина, на старости лет совсем рехнулся, дал орден сексотке. И вот репродуктор на центральной площадке Бурустаха вещает о смерти "гения всех времен и народов". Начальство, договорники, охрана обязаны демонстрировать скорбь. У них это получается плохо: в действительности все, или большинство рады, что закончился самый жуткий период в жизни страны. Ну а "бывшие" ничего не обязаны и, хотя немного побаиваются, но, стоя под репродуктором, не могут сдержать радостной улыбки.
Вечером мои все спят, я включил привезенный Катей роскошный рижский ВЭФ и без помех слушал митинг на похоронах, речи Берия, Маленкова, Микояна. И думал, думал: кто же захватит власть в стране? Был я за Маленкова. У нас в Адыгалахе старший бухгалтер Коротков рассказывал, что мать его служит в ведомстве Маленкова и пишет, что он удивительно пунктуальный человек: не оставляет без разборки и ответа ни одного письма просителей. Самым страшным казался вариант, если захватит власть Берия, но это было невозможно, из органов туда человека не пропустят, постесняются хотя-бы заграницы. Все ещё я был очень наивным!
После похорон Иосифа, на колымской земле, вокруг лагерей наступило какое-то затишье, никто не знал куда повернется политика и на всякий случай помалкивали. Нас с Катей оставили в покое, и даже кое-кто из тех начал нам улыбаться. Катя ни в какую политику не верила и считала, что меня треплют туда и сюда по недоразумению. Меня это устраивало, так она меньше боялась, и я её не разубеждал, но вошел во вкус политики и каждый вечер по часу и больше слушал приемник.
Был у нас курьезный случай. На Бурустахе вся трансляционная сеть питалась от приемника, стоявшего в квартире Любавских. Вечером они уснули, а на эту волну сел "Голос Америки" и начал передавать на весь поселок самые ужасные сообщения, а попросту говоря, вещать правду. Паника была ужасной: все бежали от репродукторов, чтоб никто не сказал, что они слушают. Пока не разбудили Любавскую. Ждали неприятностей, но обошлось.
А вот как на поселке приняли сообщение об аресте Берия. Было это, по-моему, в июне. В нашем клубе ежедневно показывали два кинофильма. Это было хорошо всем: механик получал по пятёрке - ему было выгодно и нам хорошо, было чем занять вечер, два фильма шли три часа. Первым пускали хороший фильм, с песнями, музыкой, вторым - какой останется. Вот мы с Катей в этот день смотрим первый фильм. Рядом с нами места Любавских свободны, нет ни начальника стройконторы, ни жены. Появляются они в середине действия, и она шепчет:
Вы знаете, только что передали, что Берия арестован, оказывается, он 36 лет шпионил и сейчас его разоблачили.
Любавский её останавливает:
Зачем ты всем рассказываешь, может это инсинуация!
Но вот один фильм закончился, публика выходит на свежий воздух, и офицеры собираются в кружок, обсуждают невероятное событие. Начинается второй фильм, люди рассаживаются по местам. Сзади меня место командира дивизиона Михалева. Он говорит:
Вы знаете, Николай Рубенович, после такого не знаешь кому верить и можно-ли верить себе?
Сидевший поблизости Соломон сказал ему:
Верьте мне, я никогда не подведу.
В прошлом Соломон был заведующим юмористическим отделом какого-то московского журнала. Приглашая на Бурустах свою жену, Анну Захаровну, он писал ей: "Приезжай, будем здесь выводить породу морозоустойчивых евреев".
Вскоре Михалев пригласил нас на день своего рождения, раньше такое было невозможно, у него в гостях было много офицеров.
На поселке у нас с Катей много друзей, встречаемся не только в праздники. Вот Руфат, или Володя Мухтаров. Он женился. Полина приехала по договору, как работник почты. У них уже родился сын, назвали Рамазаном. Мухтарову, хотя он и не был ссыльным, был только бывшим политузником, тоже "подложили изрядную свинью". Он опытный складской работник, и тут работал заведующим центральным складом. Работал на этой должности давно и безупречно, и вдруг его снижают и переводят кладовщиком. Оказывается, приехал член партии Башминов и его нужно хорошо трудоустроить. У Володи на складе великолепная, хорошо обученная собака, Цыган. Он её забирает оттуда и передает нам. Первое время она признавала только меня, брала пищу только из моих рук. И вот я уехал в командировку, Катя с Юрой пытаются его накормить, он отворачивается в сторону и лежит голодный. Пришлось научить его брать у них пищу.
Приключений с этой собакой было не мало. Вот летом наседка вывела утёнка. Он один среди цыплят скучает и ходит за Катей, как собака. Когда она сидит и вышивает, утёнок забирается к ней на ногу. Цыган не может равнодушно видеть утёнка, его дикий инстинкт протестует. Я грожу Цыгану пальцем: "Нельзя!" Он отворачивается только на минуту и снова следит за ним взглядом. Конечно он, улучшив минуту, придушил катиного любимца. Инстинкт! Вы скажете: зачем включать собаку в биографию? А как-же поступить, если он действующее лицо, если он дал две приметы, которые определили жизнь Танечки. Будь тогда поменьше примет, мы бы куда энергичнее боролись за жизнь нашего ребёнка, и может быть, спасли бы её. Мы как-то ушли в кино, а Цыган не то отвязался, не то его отвязали, и он уже нас встретил с выбитым глазом. Все наше семейство плакало, как за ребёнком. Уезжая с Колымы, мы оставили собаку Фирсовым, поселившимся в нашем доме, и он трое суток не брал пищу и скулил, пока они не позвали Мухтарова.
Большой наш друг - Зущинский Леонид Николаевич. Он старше меня лет на пятнадцать, представитель старшего поколения, высокообразованный и благородный человек, в прошлом подпоручик артиллерии, служил на Турецком фронте, украинец из Умани. До женитьбы я жил с ним в комнате на двоих Дома ИТР, и мы чуть не каждый день собирали у себя любителей преферанса. Он, как и Катя, не пьет ничего, кроме шампанского и на всех вечеринках они сидят вместе. У него тоже не обошлось без дискриминации: приехал какой-то бывший зека, но бытовик и Леонида Николаевича, бывшего политзаключенного, сдвинули с должности начальника отдела - старшим экономистом и сколько он не доказывал Сенкевичу - главному инженеру вышестоящей организации, что это - дискриминация, тот не сдавался.
Нельзя не сказать о Мокине. Работал он на Озерной и когда я приехал туда с проверкой, его жена, Анна Федоровна, портниха попросила перевести их на Бурустах, где у ней будет больше клиентов. Мне работа Мокину понравилась, и я исполнил их просьбу, перевел его на материальный учёт в центральный аппарат, и мы дружили семьями.
Был хороший друг Виктор Иванович Матвеев, он ещё не освободился, работал в Нерской Конторе старшим бухгалтером, в прошлом - главный бухгалтер Днепрогэса. Квалификацию имел такую высокую, что его часто вызывали в Адыгалах для консультаций. Вызвали и в этот годовой отчет, и мы там с ним встретились. Мы с Абросимовым пригласили его к себе на бутылку спирта. Получилось так, что он уже с утра чувствовал себя неважно, не мог завязать галстук. Выпили по сто граммов, и он пожаловался, что "не туда пошло". Я налил ему ещё и говорю: "выпей ещё 50 граммов сверху и все пойдет нормально". Он выпил и ... ИНСУЛЬТ! Через два часа он уже умер в больнице. А было ему всего 55 лет.
После смерти Танечки главной задачей в нашей с Катей жизни был ребёнок. Наученные горьким опытом, мы хотели приурочить рождение ребёнки к весне. И такое получилось. Вспоминая первые свои роды, Катя очень боялась, что при новых родах умрёт, тем-более, что в больницу надо было ехать либо на Усть-Неру - 80 километров, либо на прииск "Победу" - 14км в Оймяконском Районе. Но по плохой дороге.
Ехала одна из сотрудниц, Нашельская и родила прямо в грузовой машине. Катя выбрала приисковую больницу, а чтоб избежать родов в дороге, сдвинула ожидаемый срок. В результате я её увёз рано. Приходим мы к ней с Юрой, а она всё не рожает. Пришли 30 марта, а она заболела ангиной и стоит у притолке, говорит:
Коля, забери меня отсюда я, наверное, не рожу.
Я ей говорю:
Ну, вот, что, подруга, ты нам незавершенку на второй квартал не переноси! Завтра чтоб родила!
Звоню утром, говорят: "В 9 часов утра родился мальчик, здоров, вес три с половиной килограмма." А это было как раз 31 марта 1954 года.
Глава 9.12 Прощай Колыма
Я уже писал, что, выезжая с Украины, Катя мечтала ехать на Колыму насовсем и когда меня не отпускали она чувствовала себя спокойно. Со смертью тирана я чувствовал, что ссылку у меня вот-вот снимут. Конечно, я писал во все инстанции и о снятии ссылки и о реабилитации, и о восстановлении надбавок. По надбавкам городской суд Усть-Неры отказал и тогда я послал заявление в Верховный суд Якутской АССР и его решение было в мою пользу. За полтора года мне насчитали возврат 32 тысячи рублей. Все из ссыльных, кто надо мной смеялся и не подавал заявлений, были посрамлены, им вернули всего за три месяца. Теперь с этими тысячами вырисовывалась картина, что в случае увольнения у нас соберётся более ста тысяч, по тогдашним ценам это - где-то на два дома. Оставаться на Колыме ещё на три года смысла не имело, и я начал уговаривать Катю рассчитаться совсем. Сейчас это сделать было нельзя- мешала ссылка. Ну, а если ссылку снимут? И мы с ней понемногу начали мечтать, как выедем в Среднюю Россию, купим домик, да ещё с садом, как будем держать и кур, и кабанов, выращивть фрукты и овощи. Постепенно она привыкла к мысли, как только с меня снимут ссылку, мы уезжаем насовсем.
И вот 14 сентября 1954 г. с меня снимают ссылку, вызывают на Усть-Неру, выдают настоящий паспорт, и я подаю заявление на окончательный расчет. Тут мне говорят, что я проработал пять лет на самостоятельном балансе и ни разу у меня не было ревизии! Так что нужно провести ревизию за пять лет и во-вторых, я должен найти бухгалтера, который примет у меня дела.
Ревизия назначена. Ревизор хороший мой знакомый, настроенный вполне доброжелательно, обещает к праздникам закончить ревизию и написать акт. Это просто невероятно быстро, в Приказе ему дан срок - два месяца.
В это время на Колыме идет перестройка управления: то мы подчинялись Адыгалаху, теперь его включили в состав нашего лагеря и есть указание передать его Хандыкскому дорожному лагерю. Эту работу поручают мне, и я выезжаю в Адыгалах. Навстречу мне из Хандыгского Управления для приёмки выезжает мой "старый" знакомый Петр Иванович Новиков, как мы его называли - "Петр Великий". Встреча у нас состоиться самая теплая. Он вспоминает, как на меня писали кляузы, а он подшивал их в дело. Он вербует меня к себе на Хандыгу, обещает большой оклад 4000 руб. (с надбавками), для сравнения, мой первый оклад на этой должности в Мариуполе 1380 р. - в 3 раза меньше. Я ему говорю, что подал на расчёт и жду конца ревизии. Он предлагает: в любое время, если "на материке" будет какая-нибудь неустойка, дать ему телеграмму, и он мне все устроит. Такие повороты судьбы!
У меня здесь знакомых много. Вечером идем в клуб, но у меня не поглажена рубашка. Ребята говорят, что тут остановилась какая-то "Муля", у ней есть электроутюг. Иду, знакомлюсь. Она охотно берётся погладить мне рубашку и пока гладит рассказывает свою историю. Она бывший старший бухгалтер Таллинского лагеря. Лагерь, после амнистии, закрылся и она завербовалась в Дальстрой НКВД. Из Магадана её отправили сюда, а здесь тоже всё закрывается, и она не у дел, а у ней много вещей, и никто её отсюда не берёт. Я смотрю её вещи. У Кати был один сундук, а у этой дамы - три и ещё крупнее. Все три поставленные один-на-один, достают потолка. Изучив её послужной список, я предлагаю:
Давайте расписку, что согласны принять от меня лагерь и я Вас отправлю отсюда.
Она вертиться, охает, ахает, то да сё. Но деваться ей некуда, соглашается. Я ловлю своих снабженцев и на другой день отправляю её на Бурустах. Когда возвращаюсь туда, Катя мне выговаривает:
Что ты взял старуху? Не мог найти кого - нибудь получше?
Какую там старуху? Ей всего 45! по крайней мере меньше будет крутить хвостом, больше работать!
На завтра - воскресенье. Катя говорит:
Смотри твоя "Муля" переезжает, уже вышла замуж. Он - нормировщик, ему 33 года, подавал заявление на расчет, а теперь заявление забрал и жениться на твоей "Муле".
А меня ревизор обрадовал, говорит:
У тебя проверять нечего, к празднику закончу и постараюсь утвердить акт, так что, если хочешь, можешь праздники провести в дороге.
И мы с Катей 6-го уже рассчитались.
Я расчёт получал на Усть-Нере и, пока ехал на Бурустах, договорился с водителями, чтоб они мне оставили два служебных места до Магадана. Хотел ехать на пароходе до Находки, а там поездом. Приезжаю домой - Кати нет, она в бане. Юрий бежит туда за ней, она приходит, свернув мокрые волосы под платок и это на 1000 километров! Мы быстро отбираем, какие вещи можно взять в дорогу, остальные бросаем на месте, прощаемся с теми, кто пришел проводить, водитель Михайлов подгоняет нам начальственную машину, и мы едем на Ремпункт, где Мухтаров задерживает тот самый рейсовый автобус, сейчас - праздники и место в машине до Магадана достать трудно.
