Бакатов. В те, сороковые годы он вряд ли нуждался в представлении, многие колымчане знали о нём не понаслышке, визитной карточкой его были мосты и другие искусственные сооружения, которые возводились Мостовым прорабством, впоследствии переименованном в Стройучасток искусственных сооружений, которыми и руководил Дмитрий Никифорович.
Второй визитной карточкой были отзывы зеков его прорабства о своем начальнике. О его заботливом отношении к своим работягам ходили легенды. Достаточно сказать, что в первую военную зиму, когда Дорожный лагерь потерял едва-ли не половину списочного состава, бакатовцы без потерь дожили до весны, хотя для этого начальнику пришлось пустить под нож часть конского поголовья.
Бакатов в среде строительных прорабов выделялся еще и тем, что смело отбирал на участок самых опасных, по понятиям Режимной службы лагеря, зеков, в их числе советских немцев, каэровцев-долгосрочников, врагов народа, полностью доверял им в работе и они валили лес по соседству с якутскими наслегами, сплавляли его по рекам, строили мосты без конвоя, без какого-либо лагерного надзора. Без уголовников на его участке тоже не обходилось, поэтому бывали и правонарушения, включая и убийства, но побегов за военный период не было: от добра- добра не ищут!
Вот на бакатовском участке мне и пришлось досиживать последние два с половиноой года своего срока, до Дня Освобождения и время это для меня пробежало достаточно быстро, как бежит оно, когда ты трудишся с охотой и за твоей спиной не маячит мрачная фигура конвоира с винтовкой за плечами.
Глава 8.01 ЛУЧШЕ ПЛОХО ЕХАТЬ ...
Спросите любого этапника, и он вам скажет: "лучше плохо ехать, чем хорошо идти". Туда, на Хандыгский участок со строительства Оймяконского аэродрома мы не доехали какую-то сотню с небольшим километров и, что же? Пришлось тащиться в синейший мороз совершенно голодными целых трое суток и претерпеть немало неприятностей.
А вот теперь мы едем обратно на свою родную Колыму (не смейтесь! я не шучу) едем триста с лишним километров и в пути даже не переночевали, все катим и катим без остановки. Мёрзнем, конечно, сильно, особенно душа болит за ноги: руки еще можно где-то погреть, сунуть за пазуху или в промежность, а ноги? их то куда засунешь? Вот и болит сердце: не отморозить бы!
Все-таки лучше уж ехать, чтоб все мучения закончились одним днём. На дворе февраль сорок четвертого, но нет, сегодня он не лютый. Ни пурги, ни мороза, погода вовсе не колымская. Ну а мерзнем? так ведь и в сорок градусов за десять часов езды, да ещё в неудобной позе, когда нет ни скамеек, ни ящиков, а лечь не хватает места и от этого кровь нормально не циркулирует и не греет конечности.
Под такт движения машины, слегка покачиваясь, тихо дремлем - так быстрей течет время. Машина вползла на очередной подъем, остановилась и от непривычной тишины люди пробудились:
- Где мы? Неужто приехали?
Пассажиры у заднего борта, высовываются наружу, кидают сидящим в темном чреве укрытого брезентом кузова:
- Ни огня, ни темной хаты! Видно, остановились в чистом поле.
Слова "в поле" да ещё в чистом, звучат несколько странно среди массы колымских сопок! Наблюдение продолжается.
Мучает любопытство: где же мы? долго ль ещё ехать? Водитель буркнул, что сейчас подъехали к границам Эмтегейского участка, до места ползти не больше часа. Обсудили сообщение, поняли: везут нас в Адыгалах, где Дорожный лагерь по слухам закончил строительство базы и вероятно уже в основном перебазировался сюда из Ягодного. Настраиваемся померзнуть ещё часок.
Рядом со мной ютиться Забелин, подсовывает свои ноги под меня, а я норовлю и свои дать ему на обогрев. На Хандыгском участке мы с ним работали в бригаде Скворцова, а в последнее время и в одном звене - ближе его здесь для меня никого нет. На шоссе у 6го Эмтегейского прорабства, откуда идет ветка на Адыгалах, стоит контрольный пост, где останавливаются для проверки все проходящие машины. Притормозила и наша и тут мы, увидев, что стрелок со своей винтовкой вылезает из кабины, попрыгали через борт, не ожидая, что его кто-то откроет. Некоторые спрыгивали и тут же валились на бок - лишний повод выматериться! Все бегут к бараку, благо ворота гостеприимно открывают для машины. В бараке дверь открывается туго, а ручку - в рукавицах не схватишь! Хорошо, стрелочник в рукавицах распахнул для нас двери в рай.
В барак вошел наш стрелок, теперь он безоружен, видно винтовку оставил в охране. Взоры всех этапников обратились к нему, все ждали команды: "На ужин", но нам не повезло, он сообщил, что ужин готовить некому и нам придется лечь спать на голодный желудок. Трудно передать, что тут началось.
Я вспомнил классическую задачу по психологии, когда трое опоздали на спектакль и их не пустили в зал. Один из опоздавших поступил мудро, пошел в буфет и просидел там за кружкой пива и каким-то журналом до первого антракта.
В конце концов, пропадает у нас не первый ужин, да и ужином его не назовешь - черпак мутной теплой водички, стоит ли из-за него так трепать свои нервы?
И когда Забелин сказал мне:
- Ну что? Николай, полезли на свои "верхая"?
Я был рад, что и он отнесся спокойно к этому пренеприятному известию. Утром наши этапники повскакали раньше местных работяг, хотя спешить нам было некуда - полагалось два дня после этапного отдыха.
Из тёплого барака приятно выйти прошвырнуться по морозцу, и мы с Забелиным не засиделись на нарах. Смотреть в зоне, казалось бы, не на что, а вот, поди ж ты, увидели чудо. Идет навстречу красивая молодая женщина, а рядом с ней наш хандыгский бригадир Коваленко. Идут они улыбаются, непринужденно болтают.
Могут спросить, что же тут такого чудесного? А то, что найти женщину в мужском лагере в то время было вовсе не так просто. За год пребывания на Хандыгском участке мне удалось встретить её один раз.
Это была прораб Елена Кадель, приехавшая к нам на прорабство, где-то в сентябре 1943 года по приемке выполненных строительных работ. Она осматривала наши насыпи, не вылезая из седла, а прораб Степанов шел рядом, придерживая уздечку коня и не сводя с неё глаз.
Вскоре мы узнали, что молодая красавица - Надежда Константиновна Полякова работает в лагере лекпомом, а муж её - главный инженер Мостового прорабства у Бакатова. Оставалось подыскать для себя подходящую болезнь и отправиться к ней на приём.
На второй день нашего пребывания на Шестом нас вызвали в контору для беседы с главным инженером бакатовского участка - Поляковым. Староста по секрету сказал, что Бакатову нужно подобрать 15-20 рабочих на строительство Делянкирского моста. Видя, что я не спешу собираться Забелин сорвался и побежал:
- Ладно, пойду разведаю, что там обещают.
Возвратился он быстро и взахлёб рассказывал какой это человек, какие он обещает условия. А условия и действительно обещают чудесные: жить придется возле рек и в лесах без конвоя и лагерного надзора, на правах вольнонаемных ловить рыбу, а зимой - зайцев, если хорошо работать, то большая горбушка всегда обеспечена, махорка - тоже, пачка на неделю. О таком можно только мечтать! он толкает меня:
- Иди быстрей, а то ведь наберут. А тогда - на общедорожное. Копать землицу под дудоргой (Ходить под дудоргой. Жарг. лаг. Быть подконвойным)
А на меня что-то наехало, меня раздражает его рассказ, я не хочу идти к Бакатову. Лучше пойду возить тачки на дорогу. Староста прибежал за теми, кто не был и мне пришлось идти. Полякову я сразу сказал, что к ним идти мантулить не собираюсь. Я не был свободен от лагерных суеверий и мне показалось, что моё дурацкое нежелание пойти в хорошие условия предупреждает меня: "Прямо пойдешь - голову потеряешь."
Поляков видимо удивился, помолчал, а затем пожал плечами:
- Ну чтож это твоё право.
Только мой формуляр он почему-то кинул в общую кучу. Вернувшись в барак, я оказался "вне игры", все весело обсуждали, как они будут ловить рыбу, собирать по лесам грибы, ягоды, а может удасться поймать и зайчишку, тогда его шкуркой можно обшить шапку и все в таком роде, а меня как будто подвергли остракизму. Да и перед Забелиным было неудобно. Подумал, подумал и лег спать с ощущением, что совершил оплошность, а идти искать Полякова и просить исправить что-либо мужества не хватит.
Утром, после завтрака Забелин от меня отвернулся и беседовал с теми, кто повидимому попал в списки к Бакатову. Мне говорить было не с кем. Каково было мое удивление, когда, читая списки бригады Коваленко, куда зачислили всех бакатовцев, он упомянул и мою фамилию.
- Ты можешь отказаться - ехидно сказал мне Забелин.
- Нет, дорогой, не могу: это уже Рок, он исправил мою ошибку, а против Рока, против своей судьбы я идти не могу!
И сказав это, вышел с бакатовцами к воротам. Развод шел быстро, наша бригада стояла первой у ворот, но, когда нас просчитали, что-то у нарядчика со старостой не сошлось и я подумал "это из-за меня, сейчас выведут из бригады и отодвинут назад, где стоят зеки, не попавшие в список". Успокоился только, когда вся колонна, человек тридцать прошагала под воротами и оставшийся у вахты бригадир крикнул:
- Подождёте меня у гаража.
Было ли это случайностью? Уж очень похоже на сознательное исправление моей ошибки. Было со мной и другое: в 1937 году, на прииске "Штурмовом" я допустил глупость - с первым сильным морозом объявил себя отказником и был отправлен в ЗУР. Я прекрасно понимал, что делать этого нельзя, да ещё в такой год и все же сделал. А на поверку вышло обратное: я из-за этого опоздал к последнему этапу на "Серпантинку" и остался хоть чуть, но жив.
А там нашлись добрые люди - поставали на ноги. После этого будь атеистом.
Глава 8.02 Место моё в лесу
У Коваленки на Хандыгском участке была большая бригада и там она пользовалась известностью, можно сказать, гремела. Я как-то был командирован по каким-то делам на 7-е прорабство и там познакомился кое с кем из ребят.
При отправке на Колыму её работяги попали на несколько машин и растерялись. На Шестом задержалось около десятка, в их числе мои знакомые из закавказья: высокий, мощный Мачевариани, его постоянный напарник - низенький, верткий Муринашволи и армянин Кокачев. Оба грузины, как и я, пересиживают свой срок из-за войны. На почве этого мы и познакомились. Сейчас они здесь, вот вышагивают в первой пятерке. Прибыли они раньше нас и уже выходили в Адыгалах на работу, так что, где находиться гараж, о котором кричал бригадир, знают.
Гараж огромный, особенно впечатляют фермы, держащие кровлю, связанные из бревен. Коробка готова и укрыта, а "начинки" ещё нет, ребята гадают: задержат нас в Адыгалахе, кругом живет много вольных, можно всегда заработать лишний кусок хлеба, или побыстрей отправят на Делянкир. Поставили нас засыпать "пазухи", старички во главе с кавказцами по один бок, мы - по другой.
В первый же перекур я оставил своих товарищей и побежал в комендантский барак, где покупал хлеб тому бухгалтеру, на этот раз купил махорки и прибежал пока они ещё не начинали работать. Все закурили с удовольствием.
На следующий перекур ко мне подошел сам Мачевариани и попросил меня одолжить троим кавказцам по спичечной коробке махорки, обещал возвратить, как только им выдадут.
Когда занимаю что-то человеку я списываю для себя этот долг и не имею привычки напоминать должнику, тем более требовать возврата. Так спокойней, меньше нервотрепки. Но в этом случае мне хотелось, чтоб Мачевариани вернул мне занятую махорку, не потому что мне она была нужна, естественно махорка лагерная валюта, никогда не помешает, а дело в том, что при первом же знакомстве этот человек произвел на меня хорошее впечатление своим каким-то внешним благородством, несуетливостью, выдержкой. Мне хотелось, чтоб это впечатление осталось и при личном общении и вот оно разрушено: он не только не вернул, но и с нехорошей улыбкой дал мне понять, что возвращать не считает нужным. Я ответил ему достаточно ядовито, что возвращать не просил и долг я ему прощаю.
Читатель может посчитать это мелочным фактом: подумаешь три спичечных коробки махорки! но для меня важно было слово человека. Еслиб подобное случилось с его друзьями, я бы об этом и не упомянул! А так, не дал слово - крепись, а дал - держись!
Оказалось, для него это тоже не было мелочью. Он не забыл этот случай и через два с половиной года, когда мы встретились с ним в последний раз в Лесной, на ключе Аэродромный (возле Тирютти), он напомнил о нём и просил забыть. Я провожал его на освобождение, мы крепко обнялись, как друзья, пожелали друг другу много хорошего: теперь ничто не стояло, между нами, не мешало нашей дружбе.
К Делянкиру мы подъехали в густой тьме, хотя февраль на Колыме не такой уж тёмный! Я вылезал из машины одним из последних и стоявший тут Коваленко собрал трёх последышей, Адамовича, Исаева и меня, и назначил идти в Лесную к Биньковскому. Был здесь и сам Десятник и он объяснил, как нам держать путь в его Лесную, где и какие отметки он сделал на снегу возле дороги. Заскочили на минутку в большой, высокий барак обогреться. Никого из местных не видели - все спали, и выбежали на трассу.
Выбежать то мы выбежали легко, а вот дорогу не нашли и побежали по трассе. И чем дальше бежали, а потом уже шли, тем ясней становилось, что идем не туда.
Но всё-таки мы наконец добрались до лесной палатки. Беньковский уже здесь. Ругает нас на чем свет стоит, мы оправдываемся: заблудились.
- Это в трех-то лиственницах! - хохочет он, но поспать разрешает.
После обеда Беньковский повел нас в лес. Сам худощавый стройный в лёгких бурках идет легко, как пишет. Мы скачем за ним вприпрыжку, еле поспеваем.
Хоть бы скорее дойти до места! Вижу на опушке низенький мужичок пилит на кружочки сухостой двуручной пилой. Ага, газочурка для газгенов, норма шесть мешков в смену. Может меня тут и оставит!
Подходим, десятник здоровается:
- Здравствуй Хасан. Ты молодец! Привёл тебе напарника. Ты - лезгин, он - армянин! Не подерётесь?
- В Азербайджане много армян, живем дружно.
Я подхватываю свободный конец пилы, подаю ему полотнище, он возвращает мне. Скорость нарастает. Пила грохочет, развод велик, пилит плохо, зуб заточен "на карася". Видно, Хасан сам и точил. Я тоже направляю пилу неважно, лучше попросить Пальшина, он - классный пилостав. Беньковский увел тех двоих в глубь леса, где слышится повторяющаяся громко команда: "Раз, два, взяли!"
Спрашиваю Хасана: "Кто там работает?"
- Баллес - наш бригадир с ребятами трелюет (транспортирует поваленные деревья, хлысты, сортименты на погрузочную площадку) вручную баланы из канав, чащобы, там, где их не достанут возчики с волокушами.
Получается мне дали легкую работу. Не плохо.
А мы с Хасаном допилили бревно, я расколол напиленные кружочки на мелкую чурку, он набил чуркой три мешка. Теперь можно и покурить, Хасан подновил костер, подкинув сухих веточек и мы с удовольствием устроились около него, хотя, несмотря на 50тиградусный мороз, с нас валил пот. У него тоже оказалась махорка. Я посмотрел, как он свертывает цыгарку, такую тоненькую, в одну крупинку махорки, подумал, что парень он сильно экономный и повидимому ни у кого ничего не просит.
Когда в лесу кончились крики, мы с ним пошабашили. Уложили на санки пять мешков чурки, я взял в барак пилу. Затем он спрятал в свои тайнички тряпочку с деньгами и мешочек с махоркой, оставив себе на пару скруток.
- Воруют? -поинтересовался у него.
- Такого еще в бараке не было, но бережёного и Аллах бережёт.
Все его операции я повторил.
Пальшин направил пилу так, что залюбуешься: зуб поставил "на шило", развод сжал, зубья укоротил, как следует для жёсткой древесины. Когда утром начали распиловку очередного былана нашей с Хасаном радости не было границ. Производственные дела у нас с Хасаном шли без сучка и задоринки, мы без напряжения выдавали свои шесть мешков очень мелкой и сухой газочурки, а если требовалось, подбрасывали мешок-два. Беньковский был нами доволен, водители тоже, работа мне нравилась, хотя я не люблю, когда всё даётся легко и не нужно шевелить мозгами. Что касается характера моего напарника, то он оказался совершенно необыкновенным. Это я узнал уже на другой день.
Утром нам выдали по пайке хлеба и я, в соответствии со своим правилом, тут же съел её всю без остатка. Заметил, что Хасан разломил свою на три части и съел один кусочек. "Ну и сила воли!"- подумал я, не ожидая, что это может как-то коснуться меня.
В обед, видя, что я собираюсь выпить баланду без хлеба, вынул из мешка сумочку, а из неё второй кусок хлеба, разломил его пополам и подал мне, Я естественно не взял, он начал настаивать.
- Первый раз вижу человека, который, как курица, гребет от себя - сказал я ему.
- Ты мой друг - парировал он - и я не могу позволить тебе есть баланду без хлеба.
Чтоб не устраивать этой нервотрепки, мне пришлось оставлять куски хлеба на обед и ужин, хотя стоило мне это невероятных усилий.
Ахмед Хасан на воле был путевым обходчиком. Кто-то на его участке открутил гайку и поезд споткнулся. Случилось это не в его смену, но его привязали в компанию и дали КРД - десять лет. Половину срока он уже отбыл несмотря на то, что отдавал напарникам, товарищам и друзьям половину того, что у него было. Как-то, сидя у костра, я высказал пожелание, что не плохо было бы купить у кого-нибудь пайку хлеба. Он сказал, что завтра мы поедим с ним премблюдо. Заинтриговал здорово.
Утром он задержался. Мне пилить одному не хотелось, и я взялся за приборку вокруг нашего козлика, потом распалил костер и сел перекурить. Хасан принес полкотелка овса, подсушил его на костре, перетёр руками кастрыги, продул их и, вытащив из-за пня американское кайло с молоточком, без ручки принялся толочь в своем котелке, как в ступе. Скоро крупа, пополам с мукой и шелухой, то, что называют дертью, была готова. Осталось засыпать ее снегом и поставтить к огню. Скоро натаяли котелок воды и заварили кашу.
Десятник, проходя мимо, стал надо мной подсмеиваться и я понял: пилить чурку с Хасаном мне осталось недолго. Честно говоря, эта работа была слишком лёгкой, и я рад был поменять пластинку.
В апреле запахло не только весной, кончалась наша лесная, вальщиков леса отправляли на другие командировки, а здесь главным делом стало вывезти из леса и сложить на берегу реки весь заготовленный лес.
Меня он послал с возчиками, помогать им в трелёвке. Было это утром, и я не смог подготовиться к новой работе. Пришел в лес с топором тупым, как сибирский валенок. Пытаюсь ошкурить бревно, а лезвие топора отскакивает от бревна, не цепляется даже за кору. Подошел ко мне возчик, Иван Иванович Вайбендер, постоял посмотрел, усмехнулся и следующим рейсом привез свой топорик, тоже не ахти какой острый, но всё же хоть чуть цеплялся за мёрзлое дерево. Надо ли говорить, что на следующее утро я - снова к Пальшину, благо махорочка еще в кисете не перевелась. В инструменталке я добросовестно крутил каменное колесо точила, а это тоже работа адская, пока старик заново сточил две фаскина на толстом, зазубренном лезвии топора, подогнал его к моей руке и "поставил" жало.
Новая метла метёт чисто. Так и я со своим новым топором: не мог нарадоваться, день не работал, а развлекался, порхал от бревна к бревну. Обидно, ведь сделал все чужими руками, но я успокаивал себя тем, что за работой старика следил внимательно и когда-нибудь на досуге попробую повторить.
Работы на мою долю выпало немало: кроме самой ошкуровки брёвен требовалось расчищать проезд к каждому бревну, ремонтировать общую лесную дорогу, держать в порядке весь комплекс, да ещё встречать в лесу каждого возчика, указывать ему, где лежит его балан, а я был рад, что кручусь вот так весь день без отдыха и не скучаю.
Наша работа в лесу была не тяжелой: приезжает пять возчиков с волокушами, закидывают на "подушку" комель балана, привязывает цепью или канатом и потянул по расчищеной лесной дороге. Вывезли за смену по 10 баланов на коня - хорошо.
А есть лошади, которые и сами умеют считать довольно неплохо: вон "Заяц" и не повезёт одинадцатый балан, бей сколько хочешь!
Посмотрел я как работает звено Баллеса! Это действительно работа! Представьте девственный лес, весенний плотный снег по колено, кругом валежник, чащоба и накиданы спиленные деревья. Их не вывезет оттуда никакой конь. Вот и берется за них Баллес со своей шестеркой. Нашли деревину в канаве, овраге, на сопке, в глухой чащобе, откуда, казалось бы, и вытянуть невозможно, а они набрасывают на комель петли-удавки и потянули, а остальные бегут сбоку и по общей команде: "раз, два!" подкидывают балан вагами кверху и вперед. И всё время бегом, а сами в легких телогреечках, в валеночках и ничего лишнего.
х х х
Из пяти возчиков я сразу выделил для себя Ивана Ивановича Вайбендера. Это был внешне красивый мужчина, лет на семь-десять старше меня. Он не был ни бригадиром, ни даже звеньевым, но лидерствовал в нашей группе, решая все вопросы. До ареста жил он в Камышине и работал в Волжском речном пароходстве, дослужился до капитана.
Как Сталин разгромил Республику Немцев Поволжья расказывать не нужно, поехал в 1938 году и Вайбендер с 10 годами срока, в Камышине у него осталась семья, и именно с его семьи началось наше с ним близкое знакомство.
Как-то он приехал в лес очень расстроенным, сказал, что получил от жены очень неприятное письмо. Целый день ходил за волокушей молча, к костру подходил только обогреть руки, но пережить нанесенную женой обиду не смог, понадобилось с кем-то поделиться. За последним бревном приехал в лес с твердым намерением излить кому-нибудь свою душу. Приехал и привез для своего "Якута", так звали его рабочую лошадь, охапку сена, бросил ее меж двух бревен и привязал коня. Женился он очень рано и когда выезжал на набережную Волги с коляской, женщины восхищенно говорили: "Какой молодой папаша". Тогда в 19 лет он владел всеми высотами жизни: хорошая работа, красивая форма, уважение речников, внимание женщин, все это было трудно совместить, приходилось поддерживать компанию с мужчинами, отвечать и на страстные взгляды женщин. Жене не нравилось ни то, ни другое, дома - частые ссоры.
В правдивости его слов я ни минуты не сомневался: напротив меня у костра сидел очень моложавый для своих 35-40 лет, красивый, большеглазый мужчина, одетый аккуратно и чисто, как одеваются вольняшки, а не лагерники. Потом, в Лесной на Мечерге он показывал приемы бальных танцев, исполнял все па изящно и легко, чувствовалось, что он бывал в обществе.
В конце-концов, он прочел мне письмо своей жены, Горностаевой. Смысл его был таков: она нашла хорошего человека, который её любит, предлагает замужество, согласен воспитывать её детей и она решила порвать всё с Иваном Ивановичем, с которым за 5 или 6 лет совместной жизни не видела ничего хорошего одни выпивки и измены. В общем видимо так оно и было, но писать такое письмо человеку, находящемуся в заключении, да ещё ни за что, ни про что, по политическим репрессиям и вспоминать там только одно плохое, было просто непорядочно, несправедливо. Можно было то же содержание изложить более мягко, тем более Вайбендер, по его словам, писал ей, чтоб она не ждала его и устраивала жизнь по своему усмотрению.
После освобождения были ссылки-высылки. Мы работали на Усть-Нерском дорожно-строительном участке, жили в одном поселке "Переправа", близь Усть-Неры. В 1950м году меня перевели на Бурустах, а Иван Иванович женился на Насекиной, пожилой женщине с двумя взрослыми дочерьми и переехал на жительство на Усть-Неру. После этого мы не встречались. Погиб он в возрасте 50-ти лет, в 54м году, не дожив полгода до момента, когда нам всем сняли ссылки и разрешили выезд "на материик". А случилось с ним обычное бытовое отравление: вечером проводили гостей и в бидоне осталось немного хмельной бражки. Утром Иван Иванович налил себе к завтраку кружку бражки, выпил и отравился. Видимо бидон был изнутри оцинкован. Такая трагическая смерть!
Еслиб в жизни можно было что-то изменить, что-то исправить, но живем один раз и живем только набело.
Глава 8.03 Делянкирский Мост
Разговоры о консервации нашей Лесной ходили давно, а тут слухи поползли упорно во многих вариантах и когда раз вечером в палатку зашел Беньковский, мы насторожились. "Да закрываемся и уезжаем, вы уходите завтра, вечером, после работы. Хасан с напарником пока остаются - чурка нужна лесовозам. Шестёрку Баллеса я задержу на пару дней, надо зачистить лесные дебри. У кого в матрацах сено, оставьте лошадям, а то они уже по ночам читают газеты. Готовьтесь все, я вас поведу, как только стемнеет".
Вопросов не было, все этого ждали. Десятника мы уговорили покинуть Лесную засветло, чтоб не скакать в темноте по этой охотничьей тропке, но к лагерю подошли в кромешной тьме.
У барака он с нами попрощался и отпустил нас. В бараке всё оказалось для меня неожиданным: там светло, горят лампы, лампадки, плошки, из всех углов несётся какой-то шум, вроде трещоточного или пулеметного. Я забросил на верхние нары свой мешок и забегал возле нар, стараясь понять, что здесь происходит, но понять ничего не мог, пока не увидел Иоську Целковского, с ним мы работали в бригаде Скворцова. Я забросал его вопросами, и он быстро прояснил обстановку.
С работой у меня получилось неважно. Строительство котлованов заканчивалось, плотники начинали рубить ряжи под опоры пролетного строения. подсобников, вроде меня, осталось мало. Ими командовал десятник Тарнавский (фамилию пришлось изменить). Он послал меня к последнему котловану, береговому, где требовалось углубиться еще метра на полтора. Там работало звено Аббаса. По интонациям десятника я понял, что там меня встретят без особого восторга, но идти было нужно. Я шел не спешил. По дороге встретил молодого парня, таскавшего какие-то обрезки бревен, видимо для ряжей. Предложил ему взять меня в помошники. Он объяснил, что работы у него мало, одному не хватит. Чтоб разговорить парня я предложил ему закурить. Он остановился и закурил свой табачок. Поведал мне, что бывший десятник Якуба писал звену Аббаса 300 процентов, а теперь он уехал с рабочими на Артык, где начинается строительство нового моста, вновь назначенный Тарнавский решил выполнение подрезать и ребята с ним конфликтуют. Костя мне очень понравился, он оказался ростовским студентом, и мы вскоре с ним подружились, но это было уже на Артыке.
А сейчас мне нужно было идти к Аббасу, хотя роль какого-то штрейбрехера меня не устраивала. Звено стояло с лопатами в руках, хотя все борта котлована были вычищены, грунта не было и надо было брать в руки ломы и кайла и лезть вниз, долбить мерзлую скалу. Когда я сказал, что Тарнавский меня командировал поработать в их котловане, первым закричал на меня молодой, красивый азербайджанец Камал.
Он был из них самым горячим и нетерпеливым. Не сильно пожилой учитель из Казахстана, Танатканов пояснил мне, что у них спор с десятником и пока он не разрешиться, они работать по-настоящему не могут.
- Сидячая, итальянская забастовка? - спросил я.
- Наверное так и есть - подтвердил Танатканов.
А невысокого роста, отлично сложенный и прыгучий, как горный козел, звеньевой иранец Аббас Заде сказал, что в звено они меня не возьмут, так как на место ушедшего от них пятого к ним уже просился Нарулла Росулов и они обещали его взять. Ничего мне не сказал только четвертый член звена, старый туркмен Тохтаев Сапаркул. В общем мне вежливо отказали в праве работать с ними.
- Я не собираюсь навязываться к вам в звено, просто мог бы поработать пять-шесть дней, углубить этот котлован, после чего десятник нашел бы мне работу.
Но их не устраивал и такой вариант, и я уселся на борту в ожидании прихода Тарнавского, который обещал там быть. Ребята продолжали стоять на бровке котлована с лопатами в руках, первым плюнул на это Тохтаев и присел покурить. Камал просит его:
- Сапаркул, ты вчера обещал рассказать, как получилось, что править миром стал Косый (по-руски, Обманщик). Вот и рассказывай, сейчас самое подходящее время.
И Тохтаев рассказал восточную сказочку. Она мне понравилась, и я её запомнил:
- Шайтан (Черт) и Косый долго спорили: кто из них должен владеть миром, а кто подчиняться и никак не могли переспорить друг друга. И тогда хитрый Косый предложил: "Сделаем так: кто из нас старше, тот и должен владеть миром. Скажи мне, когда ты родился?" Шайтан согласился и сказал: "Вон, видишь утреннюю звезду. Я родился вместе с ней." Косый горько заплакала. "Что ты плачешь?" " Я вспомнил, в этот день погиб мой младший сын." Так он оказался старше Шайтана и тот вынужден был ему подчиниться.
Пришел Десятник, высокий, молодой и красивый мужчина с ясными голубыми глазами и светлыми курчавыми волосами. У них началось долгое и нудное разбирательство. Тарнавского только поставили десятником и нельзя было допустить, чтоб у руководства участка сразу появилась жалобы, тем более что Бакатов решает их в пользу рабочих. Вместе с тем нельзя было и потакать капризам звена - сядет на голову. Сорвал злость на мне, велел тут же лезть в котлован и долбить мерзлую скалу:
- Верховая вода затопит котлован, заставлю таскать вёдрами.
Неделю проваландался с этим звеном. Рябята в отдельности каждый достаточно интересен, а в целом звено ужасно нудное и я с удовольствием вырвался наконец на свободу. Работу дали каменную. Нет разбрасывать камни не пришлось, их по руслам разбросали колымские реки, а вот собирать и таскать к опорам пришлось нам.
Повидимому наступил май, солнце не только светило, но и грело, реки еще не тронулись, но около моста протоки и лужи были заполнены водой и тогда очередь подошла таскать наверх, на пятиметровую высоту бревна, плотники тут же у моста их обрабатывали.
В общем работа в мае была лошадиная, но новичков не было, на мосту работали ребята с лагерным стажем не менее пяти-шести лет, считая от 1938 года и спасал нас всех лошадиный корм: овёс и ячмень.
Утром валандаться с приготовлением пищи некогда, мы с баландой съедали весь полученный хлеб, сколько его там было сейчас не помню.
В обед получали баланду и черпак сечки, но час перерыва позволял усилить баланду жменью овсяной муки, и мы не пропускали такой возможности, для этого были достаточно голодны. Работали после обеда ещё часов семь-восемь сначала с приличной тяжестью в желудке, которая довольно быстро рассасывалась, освобождая место ужину. Вечер для всех зеков - время занятия кулинарией: в это время люди сушат, мелют, сеют, веют овёс и ячмень и готовят кашу.
Как-то уже дома, моего друга, Гришу Фокова спросили, где и как он со мной познакомился? Он ответил: "На Делянкире я у него купил котелок овса".
Все было именно так. Гриша с вечера довольно успешно "почесал королю бороду" и сбежал от картёжников, намереваясь решить проблему питания. В это время, хотя на дворе еще светло, но время - ночное, барак отошел ко сну, я же не управился и за углом барака провеивал себе крупу. Тут мы и совершили сделку.
Это еще не было дружбой, последняя завязалась год спустя на строительстве Андыгичанского моста.
Могут спросить, а чем же мы всё-таки отличались от рабочей скотины: ели, пусть и не досыта, работали по двенадцать часов в сутки, а что же дальше?
Должны же у людей быть какие-либо духовные интересы: кто-то, может быть, читал ходившие по рукам затрёпанные книжки, листал старые газеты или журналы, разбирал Викторины? Ничего подобного не было, третий год шла война и для нас, зеков всё было запрещено, в наше КВЧ не поступало ни газет, ни журналов, ни книг. Развлекаться можно было только запрещенными, конечно, самодельными картами. При этом играли не в преферанс или другие "умные" игры, а просто в "Очко" или по-старинному в "Стукалку". Читатель может сказать, что эта игра азартная и в неё играть садяться в целях наживы, а не духовного общения или развлечений. Но ведь туристы, посещающие игорные дома Монте-Карло или Лас Вегаса не всегда садятся за карты или за Рулетку, а если и садятся, то не для серьезной игры. Так и в лагерном бараке: "на интерес" играет 5-7 человек, столько же зевак наблюдает за их игрой, изредка подкидывая рубль-другой. Для этих картеж уже - развлечение. Но всё это - только вершина айсберга, а основная масса жителей барака проигрывает друг другу окружающие колымские сопки, какой уже тут материальный интерес или мечта обогащения. Ребята, бывало, не ложатся спать всю короткую летнюю ночь, не выиграв и не проиграв ни рубля.
Карты в жизни лагеря вообще играют особую роль. Если нечем убить время садятся играть в "Дураков", в "66", в "Буру", другие подобные игры и при этом способны держать карты в руках целыми сутками. Ну, а когда рядом идет игра на интерес, окружающие играют в те же игры.
Наконец где-то прорвало лед и по Делянкиру помчлись полые воды. Поляков предложил желающим подняться вверх по реке, взять готовые связанные плоты и пригнать к мосту. Желающих набралось с десяток пар, и мы с нетерпением ждали как у них получиться, уж очень бесился Делянкир и не верилось, что по такой воде можно гонять плоты. Собственно говоря, так оно и получилось: некоторые пары посмотрели, что и как творится и вернулись пешком, другие поняли, что плот не доведешь до места. Но тащиться назад десяток километров по затопленному лесу не хотелось и столкнули плот с берега. До моста довели три плота, а один из плотогонов, дядя Лёва так и остался на середине реки в завале корчей и там просидел трое суток по пояс в воде, пока его сумели снять. Кому-то удалось накинуть на него аркан. После этого "сидения" дядя Лёва стал какой-то тихий и молчаливый и лекпом, а им была наша прекрасная Полякова Надежда Константиновна, месяц держала его в бараке, но он так и не оклемался. Между прочим, у Поляковой был помогайло, заключенный Липин, который выполнял добрую часть её работы.
По поводу знаменитого Липина даже перефразировали слова известной песни: "Ты норму не сделал не смеешь идти, Бакатов тобой не доволен. Ты Липину должен пойти и сказать, он стланнику даст, если болен." Намёк на то, что лечили только настойкой кедрового стланника, других лекарств не было.
Мой новый знакомый Гриша Фоков пошел за плотом с Крашенинниковым. Он так описал происшедшую с ними катастрофу. С десяток километров они поднимались по реке, не видя ни дорог, ни тропочек, шлепая по щиколотку в воде. Плоты поразобрали ушедшие вперед пары. Увидели отличный плотик, связанный вицами из десятка бревен, рядом лежали два вырубленных 6-тиметровых шеста.
Плот лежал на двух брёвнах наклонно к реке, приподнять концы брёвен и вода подхватит плот. А вода неслась мимо бешенным потоком и глядя на него щипало за сердце. Но их было двое и один перед другим не мог сплоховать: взяли шесты, подняли один конец бревна и плот пополз в воду. Дальше счёт шел на секунды и вот поток выплеснул их на середину реки, шесты местами не достают до дна. Каждый работает шестом, как договорились раньше. Когда они чуть успокоились, впереди по курсу показалась длинная жердь, висящая поперёк потока и под давлением воды вибрирующая над поверхностью, встречи с ней избежать было нельзя. Они приготовились прыгать, но она хлестанула каждого из них по ногам и сбила с плота в воду. Плот оказался впереди, они гнались за ним, не видя друг друга. Шест в руке помогал держаться на плаву, да и в таком могучем потоке трудно утонуть, если можешь держать дыхание. В общем плот от них ушел в какой-то завал корчей, а их раскидало по разным берегам и они, жутко усталые, поздно вечером еле добрались до барака.
Рядом с нашей стройкой, буквально за сопкой шло строительство базы Колымснаба. Там не хватало рабочих вообще и квалифицированных в особенности и тогда их начальство забегало к мосту и начало вербовать наших рабочих к себе, как бы на вторую смену, за второй паек. Тарнавский дал добро и у нас оказалось немало желающих. Как раз в это время мы носили на мост накатины для настила и шести с половиной метровое бревнышко вдвоем, а 8-миметровые - для пожарных площадок, даже втроем. Находились здоровые ребята: вот соседнее звено: Щамрай и Фоков брали на плечи каждый по бревну и так высвобождали время, чтоб пораньше побежать на стройку Колымснаба, там хорошо кормили и давали полную хлебную пайку.
Настил, перила! Мост уже вырисовался, осталось, как всегда, у строителей сотни три недоделок и объект можно сдавать. Тарнавский уже укатил на Артык, оставил Биньковского подбирать хвосты. А у нас те, кто связан с Колымснабом, не спешат отсюда уезжать, где еще такую кормушку найдешь, а остальным сидеть на доделках надоело, непрочь поработать на новой стройке.
Пока мост еще не был готов, с какими трудностями сталкивалось наше снабжение, чтоб переправить продукты на другой берег?
Пришел как-то каптёр и с ним возчик с вьюком.
- Кто перенесёт через мост мешок муки, даю пачку махорки.
Фоков говорит: "Перенесу". А там нужно подняться на 5 метров по крутому трапу, затем пройтись по голым прогонам, наблюдая как внизу на камнях кипит пена потока. Два раза бедный Гриша чуть не упустил мешок с плеч, но собрался с силами и донес до места. Все-таки -75 килограммов!
Мы кричали ему здорово.
Эти прогулки на высоте по голым прогонам, да ещё с бревном на плечах были для всех нас немалой проблемой. Сначала я думал, что мне не пройти, но вот выходишь наверх, на плечах конец бревна, второй - у напарника. Надо идти вперед, сбросить балан нельзя, можешь покалечить идущего сзади. И так проходишь раз, проходишь два и постепенно привыкаешь. Главное: не глядеть вниз, под ноги. Смотри дальше, вперед и ты не видишь ни высоты, ни пены.
А плотник Опрышко нам дал урок хождения на высоте. Перила готовы по всей длине моста, а кое-где еще и выступы пожарных площадок. Он вспрыгивает на перила и идет по ним, мало того, что идет, еще и разговаривает с идущим рядом по настилу. Идёт и обходит по перилам все пожарные площадки,
Глава 8.04 СЛУЧАЙ НА АРТЫКЕ .
Пришло время и нам покинуть Делянкир и отправиться на новую стройку. Покидал я этот мост без особой печали, хотя, казалось бы, и проработал там, по лагерному счету достаточно долго, более трёх месяцев и вложил в этот мост не мало своего труда, но все дело видимо в том, что работал я со случайными людьми, не имел постоянного партнера, поэтому и в памяти этот период остался, как мало чем примечательное время коротких знакомств.
То, что предстояло, этапом назвать было трудно: расстояние до Артыка где-то 70-80 километров, собирается нас 15-16 человек и идти придется без конвоя. Хотя в районе, где работают только под конвоем, передвижения безконвойной группы вызывает подозрение и смотря по настроению того или иного начальника конвоя такую группу могут просто задержать и объявить беглецами.
Неожиданно мне пришлось самому отвечать на подобный вопрос. Случилось это так. Тракторное хозяйство было весьма ненадежно: тракторный парк состоял из отслуживших свой срок механизмов, поддерживаемых примитивным ремонтом. Редко выпадала смена, чтоб трактор не ломался, поэтому ценились такие кудесники, как наш Кузьма Лахтин, умевшие огромными трудовыми усилиями дать своему трактору и вторую и десятую жизнь.
Там, где работали механизмы, обычной была картина, когда механизм не работает, а под ним лежат машинист и его помошник, отыскивая причину остановки.
Случилось подобное и с нашим трактором, и Лахтин и его помошник Колмогоров заняли свои места внизу. В это время меня окликнули из группы работающих дорожников, и я узнал своего близкого друга Володю Мухтарова, с которы работали на строительстве Оймяконского аэродрома, затем вместе шли пешим этапом на Хандыгу и там отработали год. Меня отправили раньше и, попав к Бакатову, я потерял своего друга из виду. И вот теперь он объявился здесь, на какой-то небольшой дорожной лагерной командировке. Я так обрадовался встрече, что ворвался в зону работы их подконвойной партии, не подумав о возможных последствиях. Конвоир никак не прореагировал на мое появление, я же, кинув ему два слова: "На минутку, гражданин боец" и обнявшись с Руфатом, взял в руки кайло и начал работать со всей партией. Мухтаров рассказал мне, что сначала устроился здесь неплохо: местный каптёр взял его к себе дубаком (сторожем), отдал ему ключи и поручил за себя отпускать продукты и вести учет наличия продуктов по амбарным книгам и он, Мухтаров работал очень аккуратно и не имел никаких замечаний, как и у Урбанова на Хандыге. Но тут возник конфликт между каптёром и работником учетно-распределительной службы вышестоящей организации и тот в пику каптёру забрал у него дубака и дал ему другого, бытовика. Так Руфат оказался на общих работах.
- Наш начальник- инспектор лагкомандировки продолжает за меня хлопотать и говорит, что уже обговорил это дело с начальником и скоро все решиться.
Мой трактор затарахтел, мне нужно было бежать к своим, и я простился с Мухтаровым, но тут возникло совершенно непредвиденное обстоятельство: конвоир не захотел выпускать меня из своей зоны,
- Ты видишь таблички запретной зоны, переступишь черту, буду стрелять без предупреждения - сказал он мне и в глазах его горел огонек лютой ненависти. Никакие просьбы, уговоры на него не действовали, он знал одно:
- Кончим смену, уведу тебя в зону, там опер выяснит откуда ты бежал, а сейчас отойди от рабочих и стань вот здесь.
Трактор мой уехал, а с ним ушли и ребята, я остался. Впереди виделись одни неприятности. Мухтаров меня успокаивал:
- Не тушуйся скоро из зоны выйдет наш начальник, он разрешит тебе уйти.
Так и случилось: обходя производственные объекты, к нам подошел начальник, ребята рассказали, как все случилось и, к большому неудовольствию стрелка, он вывел меня за черту запретной зоны.
А дальше все шло по схеме: на молоке обжегчись - на воду дуешь. Я мчался в сторону Артыка, по следу трактора, обходя стороной по разным чащобам и болотинам работающие подконвойные партии, не обращая внимания на окрики некоторых конвоиров. Наконец я увидел трактор, он застрял в какой-то канаве, и Кузьма с Колмогоровым лежали под ним и что-то добросовестно развинчивали и подкручивали.
- Иди, догоняй ребят, они ушли недавно: ремонт затягивался, и я их отправил. Тебе тоже здесь нечего делать, сколько мы тут простоим, знает один Бог, а нам ты не поможешь.
И я побежал дальше. Через какое-то время я заметил, что все пешеходные тропки сбегаются к насыпи, видимо близка переправа через Артык. Впереди на насыпи работала большая бригада дорожников. Конвоиров я не заметил, но они должны были присутствовать и обежать их стороной, как я поступал ранее, здесь было просто негде. Я стоял за кустом, стараясь отдышаться и искал выхода. И тут я увидел наших этапников, они были совсем недалеко и шли боковой стежкою, растянувшись довольно. Они ещё не подошли к работающей бригаде и, еслиб я мог их догнать..., догнать до того, как они подойдут к конвою и покажут ему свою бумагу-пропуск! Но ведь я так устал, хоть и бежал до этого отдельными перебежками. И тут я вспомнил о "втором дыхании", оно у меня появлялось в самый критический момент бега. И я побежал изо всех сил, только так можно было его вызвать. Я совершенно задыхался, появилась острая боль в голенях, ноги плохо слушались, перед глазами плыл туман, но я продолжал свой бег.
Будь я в нормальном состоянии, я бы не рвался из последних сил, так как, заметив мое появление товарищи собираются подождать и вместе подойти к последнему рубежу, но я перед собой не видел ничего и продолжал бежать из последних сил, в ожидании второго дыхания, и оно пришло ко мне, пришло внезапно, как удар молнии, я легко и свободно вздохнул и от этого вздоха перестали дрожать ноги и с глаз спала пелена тумана. Теперь, когда я мог свободно бежать еще 2-3 километра, оказалось, бежать никуда не нужно: они стоят совсем близко и ждут меня. Забелин на радостях даже обнял меня за плечи:
- Молодец, Николай, а я, честно говоря, уже думал - захомутали тебя основательно и не видеть тебе вовек Мостового прорабства.
- Так оно и было бы, еслиб друг мой не упросил начальника отпустить.
- Значит хороший друг!
Тут мы подошли к трем конвоирам, охранявшим рабочую бригаду, и предъявили Список-пропуск. Они по очереди разглядывали его, но придраться было не к чему, попросили закурить и открыли нам путь на Артык.
Дорожники сообщили неприятную новость: обычно мелководная речушка неожиданно взыграла, взломала лодочную переправу, когда в лодке сидело 12 человек, и в результате пятеро как-то пострадали. Двоих как будто и сейчас ищут по берегам реки.
Нам надо было спешить принять участие в поисках.
Посёлок бакатовцев, состоявший из аккуратненького барака и нескольких избушек для придурков, прилепился к левому берегу реки. Он стоял на высоком месте и бушующие воды мчались мимо вровень с берегом. В бараке кроме очень неразговорчивого дневального не было никого. Кое-как он нам объяснил, что все пошли искать пропавших без вести десятника Якубу и повара Амзаева.
В бараке сидеть было просто неприлично, и мы всей командой двинулись к переправе.
Даже не верилось, что когда-то переправа осуществлялась по этим мосткам, уложенным на козликах! Сейчас здесь как-то особенно мощно катила свои воды река. На воде не было ни ряби, ни волн - гладкая, мощная струя вровеннь с нашими глазами. Был какой-то рассказ у Киплинга, как люди спорили, что на свете сильней. Помню один там доказывал, что нет ничего сильней мускулов его лошади. И вот ударило наводнение: и что осталось от его лошади! Запомнилось мне особенно именно водная гладь, спокойная и внушающая с того берега к нам плыла лодчёнка, сама маленькая, а весла длинные. Её сносило течением, но лодочник спокойно грёб и причалил у переправы. Это был крупный, довольно рыхлый мужчина с голубыми глазами и некороткими русыми волосами - наш, бакатовский работяга - Третьяков. Другого такого я не встречал. Он думал, что мы хотим перепраиться на тот берег и приехал за нами. Мы попросили его рассказать, что же здесь произошло.
По его словам, здесь была хорошо организована лодочная переправа. Лодка ходила по тросу, двигаемая напором воды, по схеме парома-самолета. В тот день лодкой управлял лучший рулевой, Свинарчук. Правда на этот раз лодка оказалась перегруженной: двое вскочили в нее при отправлении. Вода стояла высоко и трос играл, то погружаясь, то выскакивая из воды и где-то, не доходя середины реки блочок на тросе заело, лодка остановилась и на неё обрушилась вся масса воды, погружая её ко дну. Все пассажиры вмиг оказались в воде. Перед ними стоял выбор: куда плыть. Правый берег был дальше, но туда бил ток воды и там близко отмели. Кто туда поплыл, спаслись. Боков кричит спасите, тону, а по берегу бегает Тарнавский и говорит ему:"Боков, стань на ноги!" Тот встал и оказалось воды ему по-колено. Левый берег, казалось, был рядом, но струя отбивала пловцов на середину реки, а у берега была глубокая промоина. На этот берег выбежали люди из барака и помогали плывущим. Бесков у самого берега уже тонул, когда ему бросили "конец" и он оказался на суше. С Котом оказалось хуже: он уцепился за корчи, а тот медленно плыл, цепляясь за дно. Ему бросают веревку: а он в шоке и боиться отнять руку от корчи. Кто-то догадался привязать к веревке камень и бросить его за спину Кота. Это и спасло. Тот, почувствовав на себе веревку, обвязался ею и его стянули с корчи и вытащили. Кот оказался в сильном шоке, не отошел и сейчас. Интересно: у Кота в кармане была тридцатка, вода вывернула карман на изнанку и денежки уплыли.
О пропавших без вести мало что мог рассказать и Третьяков. По его разумению Амзаев был чрезмерно полный человек, к тому, как говорят, не умел плавать, кроме как на дно он никуда по такой воде пойти не мог. Через два-три дня его тело выбросит Нера. А вот как получилось, что не сумел выплыть могучий казак, хороший пловец, Якуба - остается гадать. Возможно сердце...
Третьяков был прав: на третий день Нера выбросила на берег: недалеко от впадения Артыка, тела утонувших, и она же разгадала загадку гибели Якубы. За его шею, спасаясь, ухватился Амзаев, а мужик он был тяжелый, утопил десятника и утонул с ним сам. Кстати, Амзаев был поваром и ехать на тот берег ему не было нужды, Якуба его в лодку не пускал, но он вскочил, когда лодка отчаливала. А интерес его составлял спрятанный на правом берегу мешечек с 4-мя спичечными коробками махорки. За них он и отдал обе жизни.
На Артыке работа нашлась не всем, меня в числе десяти работяг снова погрузили на тракторные сани все того же Кузьмы, вместе с палатками, печками и другим хозяйственным скарбом и повезли в обратном направлении на ключ Спокойный, готовить котлован для устройства минимоста. Когда мы установили на месте палатку и переспали в ней первую ночь, пробуждение было чрезмерно прекрасным, трудно поверить, что такое может продолжаться даже неделю. Потом ребята припишут мне сглаз, но мы действительно не прожили там и недели. Случилось так, что прорвавшийся в наши края лесовоз с деталями сваебойного копра в кузове и Поляковым в кабине остановился около нашей палатки и нам было велено грузить на лесовоз весь скарб и грузиться самим. Станция назначения - Артык.
Глава 8.05 ОПАЛЬНОЕ ЗВЕНО
Наш лесовоз остановился на берегу у самой воды, мы соскочили на землю, увидели, что разбивка сделана, значит вот она первая, береговая опора моста, хорошо, еслиб нас и назначили бить сваи: люблю заниматься незнакомым делом. Из кабины вылез Поляков, протянул нам бумажку, сказал:
- Собирайте. Пока не соберете в барак не уходить. Принимать копер буду сам, так что, как кончите, ночь-полночь, не важно, придете за мной. Кому что неясно?
Нам неясно было всё, но мы промолчали, и он ушел. За дело взялись все вместе. В нашей пятёрке Митя Куликов - проворовавшийся кассир Якутского Аэрофлота, а по хобби - классный сапожник, Костя Руденко - студент Ростовского института инженеров транспорта, Бесков - механизатор МТС, ну и я - не состоявшийся технолог. Кот в обсуждении участия не принимал, делал, что ему поручали. Он еще не отошел от потопления, был молчалив, замкнут и мы его не беспокоили.
Еслиб в сборке было что-то сложное, очевидно дело поручили бы инженеру, мы это понимали, смело разбирали конструкцию и постепенно в основном прояснилось, а вот что с Тарнавским, почему он не появляется, ведь водитель наверняка его нашел и сообщил обо всем. Значит он чем-то недоволен, скорее всего ему не понравилось поведение Полякова, так демократично отдавшего нам схему и поручившему заняться сборкой, без его участия. Получается, надо быстрей отдать ему эту чертову схему, иначе нас ждут неприятности. Ну, чтож, обедать нам все равно нужно! Оставили Кота караулить детали, забрали схему и пошли.
Нашел я его избушку, стоят топчаны, застеленные суконными одеялами, около каждого - тумбочка, на ней керосиновая лампа. Читай-не хочу! Виктор лежит, вытянувшись во весь свой могучий рост, читает Стендаля: "Красное и Черное". На минутку уколола зависть: вот так бы жили все работяги! Глядишь, половину из лагерей надо было бы гнать силой. Хотя нет! жили мы на БАМе не хуже и всё равно только и мечтали о свободе. Он не встал, только отложил книгу. Я уселся без приглашения на соседнюю койку, подал ему злополучную схему.
- Ты же её разобрал, зачем мне даешь?
- Я и обязан был разобрать, сверить: все ли детали налицо? Вот не досчитали двух болтов, трех гаек и хомута. Размеры здесь указаны. Напиши Карлу Маценюку. Надо сделать быстро, без них не соберешь.
- Сам отнеси, скажешь: Поляков велел.
- Напиши, а то он может не сделать и сорвется сборка.
Он неохотно взял бумажку, сунул в грудной карман. Я сидел ждал, что он скажет. Он молчал. Надо было что-то решать, я сказал:
- Детали там Кот охраняет. Трос мы проверили, он новый. Так что давай решай, кто будет собирать копер, пусть идет быстрее.
Я поднялся уходить.
- Не выламывайся, в записке Полякова написана твоя фамилия, иди сбалчивай и как закончишь скажешь мне.
- Вот это деловой разговор - сказал я, забирая схему и унося ноги.
Солнце зашло, окружающий нас мир засыпал, было светло, западный горизонт излучал нежный розовый свет. Мы все не решались идти будить начальство, проверяли копер и так и эдак, подвязали даже бревно вместо сваи, но ударить не решились - хлопок будет слышен. Скажут самоуправство.
Пусть сначала примут.
К Тарнавскому пошел сам, он как будто сменил гнев на милость:
- Полякова будил?
- Не ходил.
- Ладно, иди на копер, я зайду к нему сам.
Всё прошло нормально, дефектов в нашей сборке не обнаружили. Мы дали первую залогу по бревну, привязанному к направляющим и 10 хлопков понеслось по водной глади в ту и другую сторону, возвещая о начале новых трудовых свершений. Поляков откровенно улыбался, для него мост на сваях - это новая строительная технология и сегодня она начинала внедряться в производство. Он с удовольствием инструктировал нас в третьем часу ночи и как устанавливать по отвесу - и сваи, и сами направляющие копра, и как записывать залоги и как фиксировать отказ сваи и обо всем таком, что связано со сваебойными работами. Отправляя нас в барак в пятом часу утра, сказал:
- Мы с Тарнавским решили поставить ваше звено в ночную смену.
Вы сами сболтили копер и в случае поломки без труда сможете его отремонтировать. Аббас же со своим звеном должен работать днём, когда мы находимся рядом. Выйдете на смену сегодня в 9 часов вечера, так что хорошо отдохнете.
Так началась наша сваебойная эпопея.
Когда пробежала неделя, а нас не сняли с ночной, ребята возмутились. Разбору этого вопроса я посвятил один перекур.
- Сейчас всю ночь светло и так будет до августа. У нас не бывает начальства, и мы предоставлены самим себе. Это лучше или хуже?
Ночью конечно же прохладней и куда меньше гнуса. Днём для работы жарко, посмотрите, как мучаются аббасовцы! Ну, так что вы бурчите? Не лучше-ли только делать вид, что мы страдаем в ночной, чтоб никто не догадался, как нам хорошо.
Нам действительно удобно было работать ночью, за исключением одного: ночь дана человеку для сна, а не для работы. И вот, прокрутив залогу, мои товарищи устраивались не столько отдохнуть и покурить, сколько покемарить. Поднять их к лебедке от перекура к перекуру становилось все труднее. Да и мне эта обязанность была противна. В одну прекрасную ночь я решил попытать счастья в переложении рассказов великих писателей. Мастерство рассказчика выручало часто, а один раз в ЗУРе на прииске "Штурмовой" спасла мелочь - жизнь! Нужно было попробовать её в ночных условиях.
Как раз с вечера мы поспорили с Котом, что полезней для человека с детства работать или наоборот. Я настаивал на том, что в меру тяжелый труд в 12-14 лет, как это было в крестьянстве, только полезен. Крестьянские дети, при приеме в армию, оказывались много здоровее горожан. на перекуре я предложил выслушать рассказ О"Генри о том, как одного безнадежного больного отправили в прерии Запада, поработать летний сезон на чьем-то ранчо и как к осени он вылечился от скоротечной чахотки.
Эффект превзошел все ожидания. Не было нужды поднимать кого бы то ни было. Только я подходил к лебедке и клал руку на её рогача (двойную рукоятку лебедки), все спешили занять свои места, так как я тут же начинал новый рассказ или продолжал ранее начатый роман. Большущим любителем слушать, как это не странно, оказался студент Костя Руденко. В нашем звене он взял на себя функции: отцеплять и зацеплять "бабу", и за этим скакал на лестницу.
Теперь Костик соскакивал с лестницы и, чтоб лучше слышать, клал свою руку на рогача, помогая крутить. Это была 5-я рука и залога шла легче. Конечно, совсем без сна в ночную смену обойтись невозможно и на границе ночи и утра, когда особенно хочется спать, мы укладывались на мостки копра и спали в полную силу, оставив бодрствовать сменного дежурного. За лето не случилось ни одного прокола. Если десятник ехидно спрашивал, почему с четырех до шести не было слышно ударов, я обычно ссылался на необходимость профилактики. Теперь то ночи пролетали с удивительной быстротой и утром во время сдачи смены мы чувствовали себя настолько бодро, что могли сразу идти в лес за ягодами и грибами и так обычно и делали. Тогда я питался вместе с Костей Руденко и мы, сходив в лес, часто набивали до отказа его полуведёрный котелок маслятами и жарили их на костре, невдалеке от копра.
Когда Бакатов бывал на Артыке, он неизменно заглядывал в висящие над кострами котелки и весело шутил по поводу нашего обжорства. Казалось бы, у нас дело спорилось и можно ждать от руководителей только хорошего отношения, но с десятником контакта не получалось и раз Дмитрий четко выразил мысль, которая давно бродила в моем мозгу.
- Ты знаешь, Николай, сколько мы не стараемся и не отрабатываем нашу технологию, для Виктора мы не только вторые, но опальные. ОПАЛЬНОЕ ЗВЕНО. И никакие силы не снимут с нас этой опалы. Ну в отношении меня тут дело ясное: я испортил ему сапоги и мне он этого не простит. Ну, а Вы то что?
- Меня он невзлюбил еще на Делянкире и не взюбил за то, что ко мне очень по-дружески относился Якуба. Вот то действительно был десятник. Ну характер мой конечно - не конфетка. Я не люблю соглашаться, люблю поспорить, а он не выносит, когда с ним спорят. И тут у нас с ним изменений тоже не предвидится - сказал Костя.
Был глубокий вечер, в окружающей природе царила тишина, все располагало к задушевному разговору. А у нас был какой-то технологический перерыв: то ли нам не подтянули сваи, то ли сваи были, но не было к ним "башмаков", а Поляков категорически запретил нам забивать "голые" сваи.
- С сапогами дело - еще куда не шло, и твой характер, Костя для десятника возможно и неудобен, а вот Якуба тут наверно не при чём: его мало кто помнит - рассуждал я вслух.
- Да многие не помнят, многие не знали его, но для Виктора он и сегодня жив и стоит поперек дороги.
- Якуба не только к тебе хорошо относился, он годувал и звено Аббаса, закрывал им наряды на 300%, а сейчас не нарадуется на это звено и Виктор, как ты это объяснишь?
- А ты забыл, как он это звено поначалу принял в штыки, а потом они сумели к нему втереться. Да и вообще не может же он держать в опале все звенья, тогда, он может сам оказаться в опале.
- Ну хорошо, у вас есть причины, а что же у нас с Котом, мы ему и слова против не сказали. Чем мы то ему не угодили? Просто диву даюсь - высказался Бесков.
- Вы виноваты тем, что поддерживаете нас, вместо того, чтоб возмущаться как мы плохо ведем себя: не хотим уступать первенство Аббасу. Пожалуйтесь ему разок и лучше вас у него не будет - резюмировал Костя.
- А я так плевать хотел на его капризы - высказал свою точку зрения Кот.
Я попал в опалу за то, что Поляклв сам сформировал звено и назначил меня звеньевым, не спросив Виктора и главное, что мы справились с заданием.
И теперь, чем лучше работает наше звено, тем обидней нашему десятнику. Со мной попали в опалу все члены звена. Их характеры или испорченные сапоги - это все ерунда, он бы давно все это забыл, а вот то, что мы бьем аббасовцев каждую смену, это для него непереносимо. И где выход? Воевать с начальством все равно, что мочиться против ветра.
Я вспомнил с чего все началось. На береговой опоре грунт плотный, сваи шли плохо, к тому же было еще начало лета, и мерзлота начиналась на глубине трёх с небольшим метров. Я предлагал Аббасу забивать в смену по одной свае, тогда в случае недоразумения будет известно чья свая подкачала.
Тарнавский же бегал и все подзуживал, мол норма 4 метра и звено Аббаса заткнёт вас за пояс и даст норму. Ребят это раздражало, но я продолжал держаться. Аббас нарушил нашу договоренность, утром десятник прибежал в барак и торжественно сообщил, что звено Аббаса забило за смену 4 с половиной метра. Руденко взорвался первым:
- Мы сегодня дадаим пять - сказал он десятнику. И конечно мы дали, но для этого пришлось поставить новую сваю и дать на ней несколько залог.
Нашим сменщикам это не понравилось, им пришлось добивать нашу сваю и ставить новую. А Виктор снова прибежал в барак с известием, что они тоже забили 5 метров. На этот раз не выдержал Митя и обещал Виктору дать пять с половиной. И обещание он дал не случайно, у него в голове зрела идея и перед началом смены они с Костей куда-то исчезли. Оказывается, они ходили к плотникам и взяли несколько анкеров, которыми укрепляют прогоны моста, и приспособили их вместо катков. Теперь передвижение копра и его настройка требовали вдвое меньше времени. Аббасовцы не поняли и, приняв смену, выбросили их из-под копра. Они застряли на 6-ти метрах, а наши ребята рвались вперед, не остановились и на восьми. Я был противник этой гонки, но, во-первых, желание звена - закон, во-вторых, и сам увлекся изысканием резервов и работали мы без особого напряжения, чему способствовала, как я уже говорил, и ночная смена.
Было дико смотреть, как утром, еще до сигнала развода Тарнавский бежит к нам, чтоб не дать нам поставить новую сваю и отстучать на ней одну-две залоги. С ним же бежал кто-нибудь из того звена, чтоб принять смену. А, когда мы закончили береговую опору и перетаскивание копра на русло реки пришлось на их смену, он услал их куда-то и перевел нас в дневную смену.
Там пролет между опорами 24 метра. Нужно было поставить в русло реки 4 козла, затянуть на них прогоны и закрепить скобами всю конструкцию. После этого закрепили конец троса за козел, под копер подсунули свои катки и поехали. Двое крутят лебедку, а двое помогают с боков, чтоб копер не "сыграл" в воду. А вода кругом кипит, ведь это - Артык, по-якутски река, текущая в подземное царство. Я с ломиком скачу по прогонам и не пойму кто это скачет рядом. Взглянул, а это сам Бакатов. У меня упали в воду рукавицы, а он прыг в реку в коротких сапожках и подает мне. И такое с ним бывает. А потом мы упустили сваю и по бакатовским законам пришлось бы платить в пятикратном. Мощная свая поплыла, как торпеда, сбивая верши и морды рыболовов. И это к счастью: Наседкин поймал её и привел к нам на шнурочке.
Этот конфликт с десятником расцветил нашу жизнь всеми цветами радуги он прибегал к копру, чтобы сказать нам что-нибудь неприятное. Этот человек с мощной мужской фигурой обладал "женским" характером и его мелочные выходки возмущал ребят звена до глубины души. Единственно, что нас успокаивало - Поляков был на нашей стороне, хотя он ничего не говорил, но мы чувствовали и этого было достаточно.
И всё-таки в этом конфликте была страница, которую открывать не хочется, но из песни слова не выкинешь. Толи в конце июня, толи в начале июля у нас оказался перерыв. Моих ребят куда-то услали я оказался в бараке в одиночестве. И тут забегает Тарнавский:
- Саркисов пойдешь со звеном Аббаса на выборочную заготовку леса. Спецификация у них есть.
Я промолчал, хотя это задание было более чем странным, да и он не смотрел в мою сторону. Из барака вышел с ними, старался держаться позади. Звеньевой сказал, что могу инструмент не брать, у них хватит. Перебрались через реку, прошли гриву, где я брал малину и вдоль которой ходили за голубикой. Там свернули с трассы и пошли к лесу. Леса там, собственно, не было: все что можно вырубить, уже вырублено. Подошли к полосе оледеневшего снега (это в середине лета), летевшие за нами тучи комаров с писком закружились на границе снега, некоторые полетели дальше, садились на вытаявшие веточки голубицы.
Я высчитываю, что же им нужно? Тарнавский хочет просто попугать меня или тут что-то серьезней. Придется подтолкнуть их пока мы не зашли слишком далеко в лес, сейчас нас хорошо видно с трассы. Говорю Аббасу:
- Вы я вижу тут и без меня управитесь, а я чтоб не мешать вам, пойду пройдусь по ягодникам.
- Нужно поговорить.
- Давайте поговорим, если есть о чем.
- Есть о чем. Нам известно, что ты предавал людей.
При этом остальные члены звена подтянулись к нам поближе и как бы окружили меня. Угроза стала вполне реальной: кроме Росулова, у всех в руках были лесные инструменты: пилы, топоры, ваги. Один ударит и по закону толпы остальные начнут добивать. Но мне думать не о чем, я для себя все уже просчитал, и этот вариант тоже. Говорю спокойно:
- Я никогда никого не предавал. Даже на следствии молчал 19 дней, дал возможность своим однодельцам взвалить на меня всё, что они нашли нужным, потом подписал всё, что они наговорили и мы остались друзьями. Ну, а что касается Вашего разговора, тут либо вы назовете, где и когда я совершил предательство, либо вы назовете того подлеца, который это Вам сказал и тогда разговор у меня будет с ним.
