Часть I

      Сегодня у меня своеобразный юбилей. Прошло 5000 день с того момента как начал вести свой дневник. Все эти дни я старался регулярно делать записи, но во время большой войны с хищными грызунами, когда мы покинули наш дом-убежище и прятались в церкви, многие тетради дневника были съедены. К счастью сохранилась самая первая тетрадь. Поэтому я решил, насколько мне позволяет память и почти потерянное из-за катаракты зрение, восстановить утраченную хронологию событий. Но прежде я должен написать небольшое предисловие.



      Предисловие

      Меня зовут Эндрю. Имя мне выбрали в честь деда. Он был родом из России, и там его звали Андрей. После гражданской войны мой дед оказался в Австралии и здесь женился на моей бабушке. Впрочем, эта история вряд сейчас интересна. Прежний мир с его политикой, войнами социальными катаклизмами и состоящий из множества соперничающих между собой государств ушел в небытие. Тогда десять лет назад жизнь на Земле началась с нуля. Теперь от прежней цивилизации остались только осколки.
      Мне было 12 лет, и я ходил в школу, когда где-то на северной половине Земли произошла ядерная война. О самой войне мы почти ничего не знали. Кто и зачем начал ту войну до сих пор остается для меня загадкой, на которую так никто и уже никогда не даст исчерпывающих ответов. Впрочем, сейчас подробности той "допотопной" истории человечества столь же малоинтересны, как и библейские сказания. Для меня новая история началась 5000 дней назад.
      Почему-то из довоенных воспоминаний у меня в памяти почти ничего не сохранилось. Запомнились только яркие обрывочные картинки. Пикник в лесу. Высокая трава, цветы. Яркий попугай на ветке дерева. Прогулка на яхте по заливу. Морской простор, чайки, закат и луч маяка на горизонте. Или поездки на машине в гости на ферму к дяде Джону. Когда я еще был ребенком, родители часто брали на ферму, но пребывание там слились в одно сплошное воспоминание. Отчетливо запомнился первый урок в школе и очень молодая и красивая учительница. И первые похороны, той самой молодой учительницы, которая трагически погибла спустя несколько месяцев. Наш класс тогда повели на кладбище. Еще запомнились несколько мелких эпизодов учебы в младших классах.
      Зато послевоенные воспоминания первых лет запечатлелись четко, наверно потому, что жизнь стала быстро меняться и наполнилась разными событиями. События последних 10 лет из-за своей монотонности и единообразия также не запомнились мне последовательной чередой воспоминаний. Напишу только то, что смогу вспомнить.
      В том довоенном мире я с родителями и братом Майклом, который старше меня на три года, жил на окраине Мельбурна. Мой папа Питер Грин работал в школе учителем физики и математики, а мама Ханна работала медсестрой в больнице.
      Потом в Северном полушарии началась ядерная война, которая очень быстро закончилась. Власти нас успокаивали, что Австралия находиться далеко, и нас это никак не затронет.
      Среди людей ползли слухи, что радиоактивное заражение разноситься по Земле и постепенно подбирается к Австралии. Власти всячески отрицали такую возможность. Но слухи все равно циркулировали. Люди толком не знали, что такое радиация и в чем её опасность и говорили самое разное.
      Из разговоров, которые я случайно подслушал в кафе, где я часто покупал мороженое и разные сладости, можно было узнать много небылиц. Говорили про невидимые лучи, которые будут нас просвечивать насквозь как на рентгене и люди станут прозрачные как тени и постепенно испарятся без следа.
      Другие говорили, что надвигается туча, которая светит невидимыми лучами. Лучи обожгут тело, кожа вздуется волдырями и черными лохмотьями, и люди умрут.
      Я рассказал папе про эти разговоры. Он усмехнулся и сказал, что люди что-то слышали про ядерные бомбардировки японских городов, но все рассказывают неправильно. Ничего такого у нас не будет. От папы я знал, что радиация это невидимые лучи, испускаемые особыми веществами, которые разносятся с пылью. Папа сказал, что сейчас опасности никакой нет, но вот если ветер надует к нам радиоактивной пыли, люди начнут болеть, и могут умереть. Я спросил, откуда к нам ветер надует радиоактивной пыли? Папа сказал, что надует нам с тех мест, где сбрасывали бомбы. Но не нужно беспокоиться раньше времени. Бомбы сбрасывались далеко в Северном полушарии, и если к нам что-то и занесет, то это будет не скоро. К тому же сказал папа, надо чтобы пыли надуло много, только тогда люди начнут болеть. Если пройдет год или два, то уже никакой опасности не будет. Потому, что радиация сама собой исчезнет.
      Меня эти слова тогда упокоили, но все равно я не произвольно как-то по-особенному стал смотреть на пыль, которую ветер поднимал с обочины дорог или которая скапливалась на разных предметах. Я все думал, а как узнать, это уже радиоактивная пыль или еще нет?
       Тогда я стал больше обращать внимание не только на пыль, но и на погоду. Действительно в первые месяцы после окончания той короткой войны мы еще долго наблюдали в небе странные явления. Постоянно высоко-высоко в небе висели бледные розовые облака, образуя причудливый узор. Само небо на много месяцев стало совсем белесым, а не голубым, как раньше. Сквозь эту пелену Солнце даже в полдень оставалось красноватым, как на закате. Закаты и восходы теперь окрашивались в красно-розовые тона. Часто по несколько раз в день резко менялась погода, когда небо затягивали тучи, усиливался ветер и над нашим городом проносился настоящий ураган. Первое время, хотя и не часто, после дождя на листьях оставались, серые и бурые пятна.
      Люди заметили, что весна в первый год после войны запоздала, и лето выдалось не жарким, даже холодным и ветреным. Потом наступила необычно суровая для нас зима, когда несколько раз выпадал снег. Снег даже на одни день для Австралии совсем редкое явление, а тогда несколько раз за зиму снег лежал по два, три дня. Тогда мы дети радовались снегу. Но все наши знакомые и особенно дядя Джон, папин брат, у которого была ферма, сильно огорчались, когда температура по ночам несколько раз опускалась ниже 32 градусов по Фаренгейту, и у нас погибло много растений и деревьев. Странно потом было видеть деревья совсем без листьев.
       Во время войны и в первые месяцы когда было много разговоров о радиации по радио нас все время успокаивали, что пока ничего опасного нет. По телевидению регулярно выступал пожилой седоватый ученый в пенсне со старомодной бородкой клинышком, который рассказывает, про циркуляции воздушных потоков вдоль экватора, которые не позволяют радиоактивным осадкам попадать в южное полушарие. Но не все верили. Запомнился случай, когда мы с папай и мамой поехали на рынок за продуктами. Мы ходили между рядами и покупали разные продукты и товары, когда вдруг потянуло ветром, и я почувствовал сильный запах гнилой рыбы. Толстая продавщица зло сказала: "Вот опять дышать нечем. Почему не запретят вообще ловить рыбу!". Я спросил у папы, почему надо запретить ловить рыбу? Он ответил, что сейчас люди напуганы и боятся, что рыба радиоактивная. Вот её и не покупают, а девать рыбу некуда. Она и гниет.
       Все разговоры, которые я слышал от людей, сводились к тому, что скоро нам всем наступит конец. Казалось, что в близкий конец никто особо не верил, а говорили об этом только по тому, что все так говорили. Но постепенно эти настроения забывались. Хоть небо стало бледным, но солнце светило как прежде. Весна вот-вот должна была смениться летом. Но люди часто задавались вопросом, будет ли наступающее лето жарким или прохладным как прежнее?
      
       Если не считать некоторых странностей погоды, померзших деревьев и кустарников, то поначалу война нас мало затронула. Только к середине лета мы стали ощущать разные неудобства. Стали дефицитом отдельные импортные продукты и товары, что объясняли срывом поставок из других стран. Об этом между собой говорили взрослые, но мы мальчишки на такие вещи мало обращали внимание. Как-то с друзьями заметили, что в кинотеатрах перестали показывать новые американские фильмы. Раньше чуть ли не каждый месяц возле кинотеатра висела новая афиша, на которой красовались мужественные парни и красивые девушки, преследуя индейцев, лихие ковбои скакали по прериям. Старые фильмы мы уже посмотрели по несколько раз, а новые все не показывали.
       Отсутствие афиш для нас мальчишек стало тем первым звоночком, который указывал, что в мире, случилось что-то серьезное. Я тогда спросил у папы, почему перестали показывать американские фильмы? Он сказал, что в Америке после войны твориться не понятно что, и фильмы теперь не снимают. Я стал расспрашивать, а папа сказал, что там наступил хаос. Я спросил, что такое хаос? Папа сказал, что хаос это когда нет власти, каждый за себя и выживает, как может. Мне было не совсем понятно как можно жить без власти. В фильмах про Дикий запад даже в самом маленьком городке обязательно был хотя бы шериф, который и есть власть. Я спросил, что если нет власти, то нет и полиции? Папа тогда посмотрел на меня как-то грустно и сказал, там вообще не понятно, что происходит, поскольку нет радиосвязи с Америкой. Почему-то меня это успокоило. Я тогда подумал, что конечно власть там есть и ничего страшного не произошло, просто нет радиосвязи. Но потом я подумал, что ведь не так давно была война с японцами, и спросил у папы, а во время той войны в Америке тоже был хаос, и тоже не было радиосвязи? Но отец ответил, что четверть века назад еще не было атомных бомб, и война велась на островах в океане, и Америку это никак не затронуло. По рассказам взрослых я знал, что, что японцы даже пытались бомбить Австралию, и потому спросил у отца, а сейчас от атомных бомб сильно Америку разбомбили? Папа ответил, что он не знает. И снова повторил, что радиосвязи между континентами нет.
       У нас дома кроме телевизора имелся и радиоприемник, но он принимал только местные радиостанции, а они ничего не рассказывали о событиях за пределами Австралии. Я подумал, что папа иногда читает газету и там ведь должны писать о событиях в мире. На мой вопрос отец ответил, что в газетах пишут, будто бы из-за атомных взрывов разрушился какой-то слой в атмосфере, и радиосвязь на больших расстояниях стала не возможной. А еще папа добавил, что во время войны повредили телеграфный кабель, который был проложен по дну океана. Еще и поэтому мы ничего не знаем, что твориться в других странах.
       Мне тогда так и не удалось узнать о том, что же происходит в мире. Позднее мы узнали, что правительство намеренно не сообщало всей правды. Но это было уже потом. А тогда весь мир за пределами нашего города для меня был чем-то очень далеким и вскоре мысли о том, что происходит где-то там за океаном отошли на задний план. Тем более что какое-то время после войны жизнь шла своим чередом, как будто ничего и не произошло. О том, что война не прошла стороной, мы окончательно поняли, когда вдруг возникли трудности с бензином.
       Та поездка с папой на машине мне запомнилась отчетливо. У нас был автомобиль марки "Морис-мини". Как-то папа сказал, что надо съездить в центр города за покупками и по дороге заправится. Я напросился поехать с ним, думал, что прокатимся туда и обратно. По дороге мы проехали несколько заправок, но везде стояли длинные очереди автомобилей. Папа сказал, что после войны очереди бывали и раньше, но не такие длинные. Бензина в баке оставалось мало и нам пришлось стать в очередь. Но машины двигалась медленно. Чтобы не тратить бензин папа, каждый раз проехав вперед, глушил двигатель. Но почти сразу приходилось снова заводить, чтобы продвинуться еще на несколько ярдов. Папа сказал, что так можно угробить аккумулятор, если все время заводить машину. Тут мы увидели, что многие водители просто толкают свои машины руками. Папа сказал, что придется и нам толкать машину. Сначала мне стало интересно, но тут же оказалось, что протолкать машину даже на 5 ярдов не так легко. Я как мог упирался руками и ногами, но похоже машина ехала вперед только когда налегал папа.
       Видя, что впереди еще длинная очередь папа стал возмущаться, почему так медленно заправляют. Но человек из соседней машины сказал, что сейчас все заправляют полный бак и еще одну или две канистры, а потому заправщики возятся долго. Наше продвижение к заправке продолжалось уже больше часа. Я совсем измучился на жаре, от безделья и усилий по толканию машины и очень про себя сокрушался, что напросился в эту поезду. Наверно видя, как я маюсь, папа старался меня отвлечь и что-то рассказывал. Но я запомнил только, что до войны топливо возили танкерами из других стран, потому что своего бензина в Австралии производят мало, поскольку нет у нас больших нефтяных месторождений. Меня эти сведения мало утешили. Тогда думалось, что надо ли так мучиться ради нескольких галлонов бензина. Ведь война давно кончилась и всё должно вот-вот наладиться.
       В последующие дни папа несколько раз ездил за бензином. Я не хотел с ним ехать, не понимая, зачем нужно покупать бензин впрок. Но папа сам сказал, что от меня все равно в толкании машины толку мало и в эти поездки брал с собой Майкла. Так они привезли и заправили бензином несколько канистр и даже бочку.
       Тогда люди думали, что нефтяные компании намеренно прячут бензин, чтобы взвинтить цены. Запомнилось, как по телевизору в новостях диктор рассказывал, что уже плывут танкеры с топливом из Южной Америки. Только папа не верил. Он тогда со злостью хмыкнул и сказал, что власти всё врут, и нефти в Южной Америке отродясь не было, а теперь бензина не будет еще долго, если вообще когда-нибудь он появится. Мама тогда еще удивлялась, считая, что война ведь уже давно кончилась и власти должны наладить снабжение бензином. Но папа был мрачный как никогда, и вступать в споры не стал. Я часто видел, что в те дни он был особенно задумчивым. Потом я понял, что он знал больше, а нам не хотел говорить.
       Кажется, на другой день после этого разговора папа предложил купить лошадь. Мама спорить не стала. Только сказала, что возиться, кормить и убирать за ней папа будет сам, ей и так забот по хозяйству хватает. Мы с Майклом обрадовались. Круто было научиться скакать на лошади.
       Тогда же папа сказал, что на следующий год будет голод и надо запасать продукты. Мама удивилась, а папа пояснил, что сейчас фермеры успели посадить и убрать урожай, а вот потом когда не станет бензина, они засеют мало площадей, а потому будет голод. Мама начала сомневаться, но папа настоял, чтобы мы закупили кое-что из продуктов длительного хранения.
       Лошадь нам помог купить дядя Джон. Мы потом часто вспоминали, что удачно тогда сразу завели себе лошадь и фермерский фургон. Пока еще был бензин, и ездили машины, лошадей продавали недорого, а после лошадь стала стоить "на вес золота". Зато теперь никому ненужные машины просто стояли на обочинах дорог.
       Примерно через полгода после войны как-то сразу с дорог исчезли все автомобили, кроме полицейских, скорой помощи и пожарных, которые изредка появлялись на улицах еще несколько месяцев. Потом и они перестали ездить. Дороги и улицы в раз опустели. Только изредка где-то проезжала повозка какого-нибудь фермера. Мы сами ездили на лошади, а остатки бензина приберегли, как выразился папа, на "черный" день.
       По телевизору говорили о наступлении трудных времен, об остановке предприятий из-за невозможности доставлять сырье и вывозить продукцию. Правительство уверяло, что эти проблемы временные. Не ожидая помощи от правительства, люди начали сами приспосабливаться к новой жизни.
       Тогда все от мала до велика учились ездить верхом или управлять повозкой. Раньше это умели делать только старики, которые еще помнили доавтомобильные времена да фермеры. Со временем и горожане освоили гужевой транспорт. Каждый джентльмен обзавелся лошадью и ездил верхом на работу в офис или банк. В городах вместо парковок появились коновязи.
       Люди теперь часто рассказывали о кражах лошадей. В городах у коновязей полиция поставила парковщиков, которые брали плату, убирали навоз и следили, чтобы не воровали лошадей.
       Первое время власти ввели строгие штрафы за загрязнением улиц конским навозом. Джентльмены гарцевали по улицам в смокингах, и к седлу у них кроме портфеля обязательно была пристегнута кожаная сумка с совком и веником. Но уже вскоре всем стало на всё наплевать, и городские улицы превратились в свалки мусора, перемешанного с конским навозом.
       Повозок не хватало, и мастера автомеханики стали переделывать автомобили, выбрасывая все лишнее. Хотя для конной повозки не нужен даже руль, но особенность подвески автомобиля такая, что руль часто оставляли. Первое время интересно было видеть как одной рукой возница крутил руль, а другой за вожжи управлял лошадью. Это было не просто и надо было снова учиться водить столь не обычную телегу.
       Вспоминается, как странно выглядели в первое время бывшие автомобили, у которых срезали переднюю половину крыши и под кресло водителя устанавливали деревянный помост, чтобы кучер сидел выше, так ему удобнее было править лошадьми. Двери часто снимали, поскольку выпасть из едущей медленно повозки никто не боялся. Только проемы дверей поверху завешивали тюлевыми занавесками с кистями, чтобы не видно было тех, кто ехал в экипаже. Потом к этому привыкли, и внимание привлекал проезжающий мимо автомобиль, в который не была запряжена лошадь. Говорили, где-то нашли несколько локомобилей, которым нужен уголь или даже дрова. Но локомобили власти сразу конфисковали для общественных нужд.
       Тогда многие пытались завести двигатель на крепких спиртных напитках. Но нужен был настоящий спирт. На обычном самогоне двигатели не хотел заводиться. А если даже и мотор начинал тарахтеть, то мощность у него была мизерная. Тем не менее, постепенно общественный транспорт начал ездить на спирте, а на грузовики стали устанавливать газогенераторы, которые работали на дровах. Все эти перипетии с автотранспортом особенно запомнились, потому, что в школе мы с друзьями часто обсуждали эти технические вопросы.
       Папа тоже что-то экспериментировал в гараже. Он соорудил какой-то хитрый аппарат. После нескольких опытов он заявил, что у него получился очень крепкий спирт, который можно доливать в бензин и таким образом экономить последний. Но все равно мы ездили на фургоне. Я спросил у папы, почему так? Он ответил, что мы ездим как все наши соседи, чтобы не выделяться и снова повторил слова, о том, что бензин нужен на "черный" день. Я тогда все думал, неужели будет еще хуже, чем сейчас. Но гнал эту мысль. Хотя кое в чем жить стало хуже. Из-за необходимости получать спирт для автомобилей сразу дефицитом стал сахар. Власти даже ввели талоны на сахар. Теперь раз в месяц мама получала в магазине по талонам всего 4 фунта сахара. Мы теперь клали в чай строго по одной ложечке сахара. Но все равно к концу месяца сахар заканчивался. В магазинах стали продавать сахарин, и мы вместо сахара в чай клали таблетки сахарина. Папа сказал, что сахарин делают из угля и он слаще сахара, а потому его могут сделать много и с меньшими затратами. Я тогда еще спрашивал, а почему же люди не едят сахарин, если он дешевле. Отец ответил, что сахар полезнее для организма.
       Вместе с сахаром из продажи исчезли конфеты, сладкая вода и мороженное. Это меня само собой сильно огорчило и запомнилось как самая большая проблема первого года после войны. Временами сладкого хотелось сильно-сильно. Мама знала об этом и придумывала нам с Майклом разные сладости из печеных фруктов. Мы с друзьями вместо жвачки жевали смолу, которую выковыривали из стволов акаций. Еще сосали стебли айковы, которые собирали пустырях. Мясистые стебли айковы были чуть терпкими, но зато кисло-сладкими на вкус.
       К концу первого года почти прекратил работу грузовой порт. Еще ходили пароходы в Новую Зеландию и конечно на остров Тасмания. Из-за отсутствия привозного сырья и сбыта остановились некоторые заводы. Благо у нас были большие запасы угля, поэтому работали электростанции, ходили поезда. В Мельбурне, как и раньше, ездили трамваи. Я запомнил, как папа тогда говорил, что экономика Австралии и раньше работала сама на себя, и это нас тогда спасало от экономического краха. Но цены выросли вдвое и даже втрое. В новостях часто говорили о какой-то инфляции. Мне казалось, что инфляция это что-то вроде инфекции. Такая болезнь. Что такое инфляция я так тогда так и не узнал, а сейчас об этом уже и спросить не у кого.
       О том, как живут люди за океанами, мы могли судить только по слухам. А они были самые противоречивые. Слухи плодились потому, что власти не сообщали какой либо информации о том, что происходит на других континентах. Обычно ссылались недостоверность таких сведений из-за отсутствия связи, судоходства и авиационного сообщения. Невозможность судоходства с дальними странами, авиаперелетов и почтовой связи власти объясняли карантином. Якобы суда и письма могут завезти к нам радиацию. Людьми из этого факта сразу делался вывод о том, что если не во всех странах, то в некоторых из них после войны была сильная радиация. Такой вывод порождал разные мрачные слухи. Одни уверяли, что погибли только отдельные небольшие государства, которые участвовали в войне. Другие уверяли, что только Советы и Красный Китай уничтожены, а Америка пострадала несильно, но зато распалась на штаты, которые стали независимыми. Были и совсем мрачные пророчества. Говорили, что от радиации сгорели все страны и территории, которые подверглись ядерным ударам, в том числе Европа, Россия, Китай и США.
       Я тогда совсем не интересовался событиями в мире. Ведь война шла где-то на другой стороне земного шара. Я даже толком не знал, кто с кем воевал, и кто в итоге победил. Кажется, Советы и Китай воевали против всех свободных стран. Помниться, что во время войны нам что-то в кратких сводках сообщали о ходе боевых действий. Никаких подробностей сейчас вспомнить не могу. Еще некоторое время после войны в новостях что-то сообщали о разного рода событиях, но постепенно о международных делах говорили все меньше и меньше. Последняя международная новость, которая мне запомнилась, была связана с конференцией глав государств, которая проходила в Новой Зеландии где-то через несколько месяцев после окончания войны. На эту конференцию почему-то возлагали какие-то большие надежды и много об этом говорили. Чем закончилась конференция, я конечно не помню. Но, судя по тому, что о ней больше не вспоминали, конференция закончилась ничем.
       Тут надо сказать, что еще в начале войны специальным постановлением Кабинета министров была введена цензура. Радиостанциям и телевидению запрещалось рассказывать о событиях в мире что-либо кроме официальных сводок. Тогда же власти конфисковали все радиоприемники с КВ диапазоном. За хранение такого приемника и прослушивание передач установили наказание в виде тюремного заключения. После окончания войны цензуру и запрет на пользование радиоприемниками не отменили. Это наводило людей на мысли о том, что властям есть что скрывать.
       У людей остались проводные приемники и радиоприемники, которые работали на длинных и средних волнах, они принимали только местные радиостанции. Еще говорили, что как-то можно было принять радиостанции Новой Зеландии и Тасмании. Но все равно эти станции были такими же немногословными. По радио передавали музыку и местные новости. Телевидение сократило вещание до 2-3 часов по вечерам. Обычно после кратких новостей показывали какой-нибудь старый фильм или развлекательные программы. Только по выходным и праздникам транслировали дневные передачи. Власти объясняли сокращение телевещания нехваткой электроэнергии. В это не очень верили, потому что в тоже время везде, как и раньше до войны горело уличное освещение, реклама и перебоев с электричеством у нас не было.
       Праздник День рождения королевы отмечали торжественно, хотя и скромнее, чем обычно. В этот раз по радио и телевидению не передали традиционное обращение к странам Содружества из Букингемского дворца и от британского парламента. Люди гадали, что бы это означало. Если празднуют день рождения, то королева жива. А возможно и Великобритания не погибла. Но почему о событиях там ничего не сообщают?
       Если не считать перехода на новые виды транспорта, отсутствие американских фильмов, жвачки и кока-колы, то с моей еще деткой точки зрения жизнь вокруг нас мало изменилась. По крайне мере меня лично перемены почти не затрагивали. Внешне жизнь после нескольких месяцев кризиса и неопределенности постепенно наладилась. Работали магазины, школы, кинотеатры, кафе, бары и многие предприятия, происходили разные мероприятия, спортивные состязания. Я и брат ходили в школу, а папа и мама на работу. Часто мне казалось, что никакой войны и не было вовсе. Разительные перемены начались на второй год после войны.
      
       Я в начале и не думал начинать писать дневник, полагая, что дневники пишут только девчонки, когда влюбляются. Но потом начались события, которые стали круто менять нашу жизнь и я не пожалел, что решил писать дневник.
       Я хорошо запомнил, с чего все началось. В тот вечер папа пришел с работы задумчивый и молча ел свой ужин. Когда мы уже пили чай, отец рассказал, что встретил своего старого приятеля, с которым когда-то учился в университете. Его знакомый работал радиоинженером и увлекался радиолюбительством. Так вот, он тайком сделал себе радиоприемник с диапазоном коротких волн. Папа пояснил, что на этом диапазоне можно слышать радиостанции с других континентов. Мама тогда еще спросила, а не будет ли у него неприятностей? Папа сказал, что его знакомый собрал радиоприемник уже после того, как власти конфисковали все приемники, и формально в распоряжении не говорилось, что нельзя иметь радиоприемник после войны. Но все равно папа просил нас об этом никому не рассказывать.
       Потом он надолго замолчал. Я подумал, что папа хочет сказать нам что-то важное, но видимо раздумывает. Остальные тоже молчали. Хотя мы уже допили чай, но никто не уходил из-за стола.
       Наконец папа сказал, он долго думал, как нам сказать то, что узнал от своего знакомого, но обстоятельства заставят нас принимать не простые решения и потому он нам все расскажет, только еще раз попросил никому ничего не рассказывать.
      Из папиного рассказа выяснилось, что радиосвязь давно восстановилась, и власти нам говорят неправду об истинной причине того, почему они не могут связаться с другими странами. Тут папа снова замолчал. Я хорошо запомнил, как от предчувствия какой-то страшной новости у меня по телу пробежал холодок.
       Оказалось, что Северное полушарие уже давно молчит. Там не работает ни одна радиостанция. Сейчас папин знакомый принимает станции Йоханнесбурга и Претории в Южной Африке, а так же Сантьяго в Чили. Там люди еще живы. Из тамошних новостей он знает, что еще примерно на 500 миль южнее экватора в Африке и Южной Америке есть живые люди. Но еще три месяца назад, когда он только собрал приемник, живые люди были и в районе экватора в таких странах, как Венесуэла, Эквадор и Сингапур. Сейчас, по словам папиного знакомого, там уже никого нет в живых.
       Эта новость ошеломила. Все же мне казалось, что там на другой стороне Земли есть страны, и города в которых живут люди. Просто нет с ними радиосвязи. После войны им трудно, потому что все разрушено, и они и не посылают к нам корабли. Но все оказалось ужаснее. Люди на той половине Земли не просто погибли, а еще продолжают погибать. Как это происходит, я не мог понять.
       Мы молчали. Потом мама спросила, почему погибают люди, если война давно кончилась? Папа пожал плечами и сказал, что видимо после ядерных взрывов остались смертельные уровни радиации и теперь эта гадость расползается по миру, но это только догадка, поспешил сказать отец. Мама спросила, а что эта зараза дойдет и до нас? Папа сказал, что наверняка он не знает. Но все может быть.
       Майкл заметил, что экватор проходит чуть севернее Австралии и если взять 500 миль еще южнее, то это будет в районе порта Дарвин на севере континента. Сказав это Майкл выразительно смотрел на отца, как бы ожидая от него подтверждения своего вывода. На секунду я немного позавидовал брату, что он может так соображать. Но потом мысленно успокоил себя тем, что Майкл все же он старше и уже изучал географию. Но папа на вопрос Майкла только пожал плечами и сказал, что пока не нужно спешить с выводами. Сказав это, папа пошел в свой кабинет.
       Мама от себя сказала, что она давно предчувствовала, что какая-то зараза к нам ползет и вот-вот будет тут у нас. И стала сама себя спрашивать, почему же власти молчат? Майкл со значительностью заметил, что власти молчат потому, что всегда врут. Папа как раз вышел из кабинета с атласом и линейкой в руках и на слова Майкла заметил, что тут есть два ответа. Либо опасность нам не угрожает либо власти не хотят поднимать пазнику. Потом отец начал что-то измерять линейкой и вычислять. Майкл заглядывал ему через плечо и много значительно кивал головой. Наконец папа задумчиво сказал: "Примерно 10-12 месяцев". Я спросил: "Нам осталось жить 12 месяцев?" Но папа улыбнулся и сказал не нужно об этом думать, сначала все надо выяснить, и добавил: "Только ничего пока никому не рассказывайте. Это наш секрет". "А как выяснить? " - быстро спросил я. "Над этим надо подумать", - сказал папа и ушел к себе в кабинет.
       Мы с Майклом еще долго обсуждали эту новость, пока мама не отправила нас спать.
       Той ночью я долго не мог заснуть. Все думал, неужели меньше чем через год моя жизнь завершиться. Завершиться, так и не начавшись. Больше всего меня огорчало то, что я же ничего не успел сделать. Я читал книжки о путешествиях и приключениях, мечтал о дальних странах или хотел попасть на войну и совершить какой-нибудь подвиг, получить медаль, как мой дядя, который воевал с коммунистами в Корее. И ничего этого уже не будет? Я долго думал, что я еще должен сделать. Накопить деньги и что-то купить, куда-то сходить. Что-то сделать такое этакое с друзьями? Но ничего путного в голову не приходило. Что бы я ни придумывал, тут же казалось, что это не так уж и важно сделать именно сейчас, когда жить осталось так мало. Меня только охватывал все большая и большая тоска. В конце концов, я решил, что если даже так и случиться, как предписано по воле Господа, я все-таки должен что-то сделать или что-то оставить после себя. Что и кому оставить или сделать, я еще не знал. Но точно чувствовал, что завтра что-то придумаю. Уже далеко за полночь я заснул.
       Утром я проснулся с трудом и совсем разбитый, сказывалась бессонная ночь. Стал собирать книжки и тетради, чтобы идти в школу. Вдруг подумал, что я могу что-то написать, и написанное останется, даже если Господь заберет меня к себе. Сделать это совсем не трудно. Надо завести дневник, чтобы описать последние дни в этом мире. Потом дневник я спрячу, но так чтоб он не испортился, и его могли найти. Если я придумаю какое-либо более важное дело, написание дневника никак мне не помешает, а даже поможет все описать в дневнике. Так я решил начать вести дневник. Хотя я немного стеснялся и не сразу решился начать писать. Только приготовил тетрадь. Прошло еще два дня, когда я, наконец, начал писать дневник. В те два дня ничего интересного, о чем можно было бы написать так и не произошло. Мне же хотелось непременно начать дневник с какого-нибудь значительного события.



      День первый
      
       Воскресенье
      После войны прошел целый год.
       Сейчас конец ноября, скоро Рождество, но праздничного настроения и радостного ожидания предстоящих летних каникул у меня нет. Как раз сегодня утром по радио сообщили, что слухи о распространении радиации на севере Австралии не имеют под собой основания. В Дарвине и в ряде мест штата Квинсленд зафиксированы отдельные очаги холеры. С этим успешно борются. Но для предотвращения распространения болезни в некоторых районах введен карантин.
       Папа не верит, что это эпидемия холеры. Он думает, что ветры к нам уже заносят радиацию и люди болеют от лучевой болезни. Я спрашивал уже раньше, разве никак нельзя узнать про радиацию. Папа тогда сказал, что человек, животные или растения не чувствуют радиацию. Надо иметь специальные приборы. Сегодня я снова стал расспрашивать, что за приборы нужны для измерения радиации и папа стал мне объяснять, а потом задумался и неожиданно сказал: "А давай, сделаем простейший прибор, который называется электроскоп. Я, конечно, не думаю, что мы сможем электроскопом, что-то измерить, но почему бы ни попробовать?". И он рассказал мне, как устроен электроскоп. Физику мы еще не изучали в школе, и я не все понял. Этот разговор состоялся утром, после завтрака. Потом весь день я играл мальчишками в футбол. Вечером я зашел к отцу в кабинет и увидел, что он что-то мастерит. Оказалось, отец весь вечер возился с самодельным прибором, которым он хочет измерять радиацию.
      Прибор очень простой. В стеклянную бутылку папа воткнул пробку, которую он, оказывается, перед этим долго варил в парафине от свечки. Папа сказал, что парафин лучше изолятор, чем пробка и к тому же не впитывает влагу. Влага, оказывается, хорошо проводит ток. Хотя откуда там в бутылке ток? Ток ведь в розетке? Надо потом спросить у папы.
      Папа сквозь пробку пропустил длинный стальной гвоздь. На конце гвоздя приклеил тонкие полоски папиросной бумаги. Этот прибор он называет электроскопом. Папа сказал, что если потереть стеклянную палочку шелком, то она зарядиться электрическими зарядами. Потом надо коснуться палочкой гвоздя, заряды перебегут на лепестки и они должны разойтись. Когда радиация будет облучать воздух внутри бутылки, то электрический заряд куда-то пропадет, и лепестки снова сойдутся. Чем быстрее лепестки сойдутся, тем выше радиация.
      У нас не было стеклянной палочки, и папа взял стеклянную бутылку и натирал её шелковым платком, который ему дала мама. Когда папа касался бутылкой гвоздя, лепестки расходились. Если коснуться гвоздя пальцем, то лепестки сразу сходились вместе.
      Еще папа сказал, что можно взять эбонитовую палочку и натирать её сукном. Но у нас эбонита тоже нет. Я стал расспрашивать, почему стекло нужно натирать шелком, а эбонит сукном. Папа сказал, что тогда на стекле собираются электрические заряды, когда его потереть шелком потому, что шелк обладает способностью вытягивать электрические заряды из стекла. Почему так получается, я так и не понял и спросил, если шелк вытягивает заряды, то, что же остается в бутылке?
      − Тоже заряды, только другого знака, − сказал папа. − Кроме того, заряды остаются не в бутылке, а на бутылке. − Дальше папа мне с полчаса рассказывал про электрические заряды. Но мне было скучно. Намного интереснее ставить опыты с электроскопом.
      Потом мы снова стали натирать разные предметы. Оказалось, что хорошо подошла мамина пластмассовая расческа.
      Папа сразу начал экспериментировать. Зарядит электроскоп, поставит его в комнате и смотрит, за сколько минут опадают лепестки. Затем точно такой же эксперимент он ставит во дворе.
      Оказалось, что он не может точно контролировать заряд. Поэтому всякий раз получаются разные результаты. Папа все думает, как сделать, чтобы заряд электроскопа всегда был одинаков.


      День 2
      Понедельник
      Я сегодня как обычно пошел в школу. В нашем классе приходит едва половина учеников. Многие уже не хотят учиться. Учителя рассказывают урок и на дом ничего не задают. Чувствуется, что все чего-то ожидают и не потому, что до конца учебного года осталось меньше месяца. Может, люди чувствуют радиацию? Папа говорил, что не чувствуют. А вот мама сказала, что у неё от радиации болит голова. Хотя радиация еще далеко на севере и наверно к нам еще не дошла.
      На перемене я начал рассказывать своему товарищу про электроскоп. Так увлекся, что мы не заметили, как в класс вошел учитель истории, худой и высокий пожилой мужчина. Он наверно чем-то болел, потому, что вставая со стула всякий раз хватался за поясницу, с трудом распрямлял спину, а стоя возле стола, он никогда не стоял ровно, а всегда на него опирался одной рукой, за манеру держаться мы его иногда называли мистер Вопрос. А он любил задавать вопросы. По ходу объяснения задаст вопрос и сам себе отвечает.
      Когда в класс вошел мистер Вопрос, наступила тишина, но я так увлекся, что не заметил и продолжал объяснять про опыты с электроскопом. Учитель строго меня отчитал за то, что я не приготовился к уроку и в конце спросил, про что я так увлеченно рассказывал. Я сказал, что рассказывал про электроскоп, который папа сделал для измерения радиации. Учитель, строго глядя мне прямо в глаза, сказал, что никакой радиации у нас нет и начал урок. После урока мистер Вопрос подозвал меня, и снова но, уже внимательно глядя мне прямо в глаза, сказал: "Ты меня понял, никакой радиации нет и никому про это рассказывать не надо". Я кивнул. И он отпустил меня. Когда я шел домой то все думал, если радиации у нас нет, тогда что же хочет измерить папа? А если радиация есть, то почему все скрывают правду про радиацию.
      
      Папа тоже сегодня был на работе. Только работает он в другой школе. Но и там занятия проходят формально. Папа говорит, что ходит на работу только потому, что там еще платят зарплату.
      Вечером папа переделал электроскоп и оставил одну длинную полоску из папиросной бумаги. Бутылку он теперь взял большую плоскую с широким горлышком и приладил внутри шкалу из кусочка картона. Папа заряжает электроскоп пока бумажная стрелка не отклониться на нужный угол, потом следит, как быстро стрелка упадет до определенной черты.
      Теперь получается лучше, но все равно разница между показаниями в доме и во дворе маленькая. Правда, папа говорит, что в подвале и на дворе он кажется замечает разницу. Папа считает, что у электроскопа плохая чувствительность или радиация еще слабая.
      Вечером Майкл увидел, что я пишу, и стал приставать ко мне: "Дай почитать! Дай почитать!" В конце концов, мне надоело, и бросил ему тетрадь: "На, читай!" Майкл почитал и стал делать замечания. Мол, я не так описал некоторые сегодняшние события. Я сказал, что больше не дам ему читать свой дневник. Если он хочет пусть пишет так, как ему нравиться. Майкл сказал, что все равно скоро все помрем, и никто уже дневник читать не будет. Я возразил, что еще ничего не известно. Но Майкл начал дразниться: "Известно, известно". - Ну ладно если тебе все известно вот ты и помирай, а я не собираюсь, - ответил я со злостью. Но Майкл уже упокоился и сказал: - Если помрем, то все вместе, а если выживем, то выживем все. И добавил: - Ты пиши дневник. Вдруг кто-то выживет. Я потом все думал, неужели никто не выживет. Господь ведь не должен этого допустить. Кто-то должен выжить, значит и мой дневник кто-то прочтет.
      
      
       День 3
       Вторник
      Сегодня на рассвете прошел дождь. Я до завтрака вышел во двор, в воздухе пахло свежестью как после грозы, хотя мы не слушали, чтобы гремел гром или сверкали молнии. Папа это заметил и побежал за электроскопом. Опыт, когда электроскоп стоял на полу в комнате и на окне дал заметный эффект. На окне стрелка падала быстрее. Но еще быстрее стрелка падала во дворе, когда папа подносил электроскоп к луже. "Это радиоактивный дождь", − сказал папа. А мама спросила, когда же это кончится. Папа сказал, что не скоро. И дальше будет только хуже. Папа не разрешил мне и брату идти в школу и до конца дня выходить из дома. Каждый час папа ходил во двор измерять уровень. Возвращался и говорил, что примерно одно и тоже.
      Уже после обеда папа, измеряя уровень над влажной тряпкой, что лежала у нас на пороге, и сказал, что тряпка уже радиоактивная. Он попросил маму найти нам всем сменную обувь, чтобы мы переобувались прямо на веранде и не носили радиацию в дом. Я все еще не до конца так и понял, что же такое радиация и вечером попросил папу рассказать, что же такое радиация и почему она так опасна.
      Папа посадил нас с Майклом на диване в кабинете и стал рассказывать. Я не буду здесь пересказывать все, что он тогда рассказал. Но я понял, что есть такое вещества, которые разносятся с пылью и дождем и которые испускают опасные, но невидимые лучи. Эти лучи разряжают электроскоп и точно также разрушают наш организм. Пока лучей мало организм может их побороть. Но когда радиоактивных веществ будет много, организм не может восстановиться, и человек умрет.
      Я спросил: "Сколько надо лучей, чтобы человек умер?"
      Папа сказал, что он точно не знает. Эти данные американцы засекретили после ядерных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.
      Майкл спросил, а почему нам нельзя выходить на улицу? Папа сказал, что сегодня дождь принес много радиоактивных веществ, но в доме лучей меньше. Лучи складываются. Поэтому если находиться там, где лучей нет или их мало и только иногда выходить на улицу, то можно прожить намного дольше.
      − Нам теперь все время придется сидеть дома? − с тоской спросил Майкл.
      Но папа его успокоил и сказал, что, скорее всего завтра-послезавтра радиация уменьшиться и снова можно будет выходить гулять.
      
      
      
       День 4
       Среда
      Сегодня утром по папиным измерениям уровень радиации во дворе снизился совсем чуть-чуть. Я услышал новые волшебные слова: "период полураспада". За завтраком папа сказал, что надо что-то делать иначе мы скоро встретимся с Создателем на небесах.
      − Как скоро? − снова спросила мама.
      − Не знаю. Может через месяц может через год, − мрачно сказал папа.
      − А как узнать точнее. Мы же пока ничего плохого не чувствуем? − спросила мама.
      − Надо сделать точный прибор, − ответил папа.
      В школу мы снова не пошли. После завтрака вчерашние лужи совсем высохли. Папа снова измерял радиацию, потом махнул рукой и сказал, что все равно отсиживаться дома бесполезно, а надо что-то делать. После обеда мы поехали в город покупать разные продукты. Накупили полный фургон. Папа сказал, что закупать продукты надо уже сейчас, а то скоро они станут радиоактивными, а радиоактивные продукты есть нельзя. В городе мы заехали в библиотеку, и папа взял какие-то книги по физике.
      После ужина папа читал книги, а потом сказал, что надо делать настоящий прибор для измерения радиации. Самое сложное − сделать устройство, которое папа называет − трубка Гейгера-Мюллера. Папа нарисовал мне устройство трубки. Это такая стеклянная трубка, в которой два электрода. Один в виде проволочки натянутой посредине, а другой в виде цилиндра из станиоля на стенках трубки. Трубку с электродами сделать не трудно, но нужно откачать воздух, а потом трубку запаять. Где взять насос папа не знает. Но самое трудное, что надо откачать воздух не полностью, и оставить в трубке давлении в 1/3 или даже в 1/6 от нормального. Поэтому кроме насоса нужен манометр. Но где его взять папа тоже не знает. Нужно искать в городе специалистов, которые смогут сделать такой прибор.
      Папа часто задумчиво сам себе повторяет: "Надо что-то делать". Мама злится. Когда папа в очередной раз сказал, что надо что-то делать она в сердцах бросила полотенце, которым вытирала посуду на стол и резко сказала, давай уже все бросим и куда-нибудь уедем. Папа в ответ резко сказал, что ехать некуда и ушел в свой кабинет. Через час он вышел и сказал, что написал подробное письмо своему брату. У папиного брата ферма, он там выращивает овощи и у него есть разный скот и птица. Не ясно, что папа написал дяде Джону. Может папа предлагает уехать вместе? Интересно куда можно уехать.
      Перед сном мы с Майклом долго обсуждали, куда можно уехать. Но ничего не придумали.



       День 5
       Четверг
      Сегодня папа говорит, что уровень стабилизировался и не падет.После того дождя радиация в доме и во дворе уже отличается от прежней.
      − А разве раньше не было радиоактивных дождей? − спросил я.
      − Были. Только у меня грубый прибор и мы не знаем начальный уровень, который был до войны, − ответил папа. Папа объяснил, что после каждого радиоактивного дождя уровень повышается и повышается.
      − А нельзя защититься от радиации, − спросил брат.
      − Нет, − сказал папа. − Но пока уровень еще не высокий и вы множите ходить в школу. Надо закончить учебный год, − сказал папа.
      − Зачем? − нарочито вяло спросил брат.
      − Что зачем? − строго спросил папа, − зачем учиться?
      − Если все равно скоро конец, − мрачно сказал брат.
      − Конец будет тем, кто не хочет учиться, − строго сказал папа. − Те, кто что-то знают, всегда найдут выход их любой ситуации. А сегодня марш в школу, хватит толктись в доме.

      Мы с братом пошли в школу. До начал уроков наша классная дама позвала меня и спросила, почему я два дня не приходил на занятия. Я совсем не подумал заранее, что отвечать на такой вопрос и почувствовал, что попал в неудобное положение. Я вспомнил, что мне сказал мистер Вопрос и не хотел рассказывать про радиоактивный дождь. Соврать, что болел, то же не хотелось. Я молчал, не зная, что сказать, и надеясь, что она отстанет. Но классная снова повторила вопрос. Наша классная дама полная женщина в круглых очках. Несмотря на полноту, она передвигалась на удивление быстро, при этом слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Как и всем учителям, ей дали прозвище. Дело было так. Кто-то из девчонок сдал нас, когда мы курили на пустыре, где мы обычно играли в футбол. На следующий день еще до начала уроков классная дама вбежала в класс, злая как мегера и начала кричать, что все про нас знает. Но что именно она знает, и про кого она, что именно знает, она не говорила. Уже должен был начаться урок и в класс уже вошел учитель литературы, невысокий и полноватый человек в пенсне, по прозвищу Вини Пух. Он вошел и так выразительно посмотрел на классную даму, что она сбилась и крикнув напоследок, что она это дело так не оставит, выбежала из класса.
      Когда за ней захлопнулась дверь, мой товарищ как-то невпопад громко сказал: "Квинтер, финтер, жаба!" Класс грохнул от смеха, даже улыбнулся учитель литературы. Мы ведь как раз изучали Льюиса Кэрролла, а это считалка взята оттуда. Так за нашей классной дамой закрепилось прозвище Жаба.
      Вот и сегодня Жаба пристала ко мне как рыба прилипала. Мне стало уже неудобно молчать, я взял и сказал, что на улице вчера и позавчера была высокая радиация, и папа меня не пустил в школу. Жаба усмехнулась и сказала, что я мог бы выдумать что-то получше. Потом стала говорить, что я наверняка прогулял где-то тайком от родителей, и все подозрительно на меня смотрела, надеясь, что я выдам себя. Но я стал настаивать, что это папа меня не пустил в школу потому, что вчера на улице была радиация. Классная дама уж обращаясь ко всему классу, стала говорить, что все это глупости и сплетни. Ничего про радиацию по радио не передавали. Я не стал спорить и тем более рассказывать про папин прибор.
      Когда я вернулся из школы, то узнал от мамы, что папа весь день что-то считает в кабинете и никого к себе не пускает. "Папа исписал много листочков, но потом их все выбросил и снова пишет", − сказала мама. После ужина папа остался с нами смотреть телевизор.
      Показывали кино про полицейских в Америке. Когда показывали Нью-Йорк, папа вдруг закричал: "Эврика" и сразу побежал в свой кабинет что-то там искал в книгах. Вышел через полчаса и сказал, что знает, кто нам сделает трубку Гейгера. Мама спросила: "Кто?"
      Папа сказал: "Вы видели неоновую рекламу на улицах американских городов. Такая трубка почти готовый счетчик Гейгера. Надо только немного сделать иначе".
      Правда папа пока не знает, где у нас делают такую рекламу. Но неоновую рекламу у нас делают точно, так как многие дома в центре города украшены такими лампами.


       День 6
       Пятница
      Я сегодня ходил в школу. Папа тоже был на работе, а потом ездил в город искать, где ему сделают трубки для прибора. Вечером папа сказал, что заезжал к своему знакомому, у которого есть радиоприемник и он рассказал про то, что услышал по радио. Папа не стал рассказывать подробности, только грустно покачал головой, только сказал, что папин знакомый обещал и нам помочь сделать такой приемник.
      Мама сказала: "Если так плохо, то надо ли делать приемник, чтобы жить стало еще хуже? Вон соседи ничего не знают про радиацию и вчера весь день спокойно возились в палисаднике. Весна, жаркие дни и надо навести в своем палисаднике порядок, а ты все опытами занимаешься. Все тебе неймется".
      Папа сказал, что делать приемник надо, чтобы знать, что нас ждет в будущем. Но мама сказала, что все равно по радио правды не скажут, и снова стала "пилить" папу за палисадник. И все говорила, что ей стыдно выйти из дома, когда у нас такой беспорядок перед домом. Они чуть поругались, и папа ушел в свой кабинет. Вообще папа с мамой ругают редко, не то, что наши соседи, те ругаются почти каждый день. Наверно поэтому мы с ними особо не дружим. Другие наши соседи, милые пожилые люди, часто к нам приходят в гости. Соседи напротив, молодые люди у них еще маленькая девочка. Они приходят к нам в гости реже, обычно по праздникам. С другими соседями на улице мы не знакомы. Все соседи уже привели в порядок свои палисадники, покрасили или побелили заборы. Только наш палисадник стоит заросший. Мама часто жалуется, что мой брат Майкл уже большой мальчик и сам мог бы взяться и что-то сделать в палисаднике. Но Майкл помалкивает. Он не любит особо обрезать кустарники, вскапывать клумбы или красить заборы. Вообще он больше любит читать книги, чем что-то делать руками. Мама говорит, что он пойдет в папу и будет учителем.



       День 7
       Суббота
      С утра пришел папин знакомый, он радиоинженер и они с папой весь день паяли, переделывая наш радиоприемник. Я сидел рядом смотрел. Когда паяльник макали в канифоль, которая мгновенно плавилась, поднимался белый дым. Необычно и вкусно пахло канифолью. Из плотной бумаги склеили гильзы, похожие на такие как используют в папиросах и на них мотали катушки. Папин знакомый принес с собой небольшой прибор, и с его помощью они настраивали приемник.
      После обеда приемник начал шипеть и папин знакомый сказал, что теперь нужна хорошая антенна. Уже вечером папа полез на крышу ставить антенну. Антенну протянули от крыши до соседнего дерева, а провод провели через форточку в папин кабинет.
      Стемнело, когда мы собрались возле приемника, и папа стал крутить ручку настройки. Довольно быстро мы поймали передачу из Веллингтона. Все собрались и слушали целый час. Предавали музыку и один раз новости. В новостях Новой Зеландии про радиацию или положении в мире ничего не сообщали. Мама сказала: "Там такие правители, как и наши, они ничего людям не скажут".
      Сколько папа не крутил настройку, никаких других радиостанций он так и не поймал.
      − До Веллингтона всего 1600 миль, − сказал папа, быстро измерив линейкой в атласе. − Это не много. До Южной Африки или Южной Америки. Он замолчал, что-то измеряя, а потом продолжил, − вот интересно. Одинаковое расстояние, примерно 6.5 тысяч миль. Наверно у нас плохая антенна или слабая чувствительность, раз мы больше ничего не слышим.
      − А разве нет других радиостанций, ближе? − спросила мама.
      − Ближе должны быть радиостанции в Индонезии. Ты думаешь, там уже нет никого в живых?
      − Не знаю. Возможно просто мы их не слышим или они не работают в этом диапазоне. Могло ведь быть и так, что и там закрыли все КВ радиостанции. Завтра мы настроим еще пару диапазоном, − сказал папа.
      − А сколько до Индонезии, − спросил Майкл.
      − Смотря до какого острова. Индонезия состоит из множества больших островов. Примерно от 2 до 3 тысяч миль.
      − В два раза дальше, чем до Новой Зеландии, − сказал я.
      Майкл ехидно заметил, что 2 тысячи миль это не в два раза больше чем тысяча шестьсот. Мы немного поспорили. Но папа послал нас спать.



       День 8
       Воскресенье
      Утром пришел папин знакомый и они до обеда настраивали приемник. После обеда папа что-то считал в своем кабинете. Мне хотелось послушать приемник, но папа не разрешил и я пошел с братом играть в футбол. Мы играли улица на улицу на пустыре и заигрались до темноты.
      Вечером после ужина папа рассказал свой план. Он решил перестроить наш дом в убежище. У нас одноэтажный дом. Из кирпича. Размеры 10х12 ярдов. Под домом есть небольшой подвал. Рядом с домом гараж, в котором теперь конюшня.
      Жить придется в подвале, но там совсем мало места, хватит на две маленькие комнатки. Поэтому папа считает, что надо приспособить и первый этаж, но там стены не достаточно толстые. Наши стены по папиным расчетам ослабляют радиацию только в 5 раз. С учетом штукатурки и раствора примерно в 6 раз. Папа рассчитывает построить стены толще. Если сделать стены толще в два раза, то радиация ослабиться уже в 12 раз.
      Кроме того, его беспокоят деревянные перекрытия. Дерево ослабляет радиацию совсем плохо. Зато железо толщиной всего в 2 см ослабляет в два раз, так же в два раза ослабляет радиацию бетон толщиной 5 см. Папа считает, что если в бетон подмешать соединения свинца или железный сурик, это такая краска, то можно еще улучшить свойства бетона. Правда он не знает, какая у бетона тогда будет прочность.
      Мама только за голову хватается, слушая про папины планы, и говорит, что он не может навести порядок в палисаднике, а тут хочет перестроить весь дом.
      В конце концов, папа сказал, что это общая схема, и он еще будет думать. После этого мы пошли слушать приемник. Папа сказал, что вечером после захода солнца радиосвязь улучшается, поэтому он не стал включать приемник до ужина.
      
      Едва мы включили приемник, как на фоне шума поймали слабую радиостанцию на английском языке. Но диктор сказал, что передача на английском закончена, следующая передача через час и радио забубнило на непонятном языке. Мы ни как не могли понять, на каком языке ведется передача. Нам казалось, мы понимает отдельные слова. То что это не испанский или португальский папа был уверен, значит, радиостанция не расположена в Южной Америке. Мы боялись потерять настройку, тем более что станция то пропадала в шумах, то появлялась вновь. Мы ждали целый час, пока диктор снова заговорил на английском языке. Оказалось, что это радио Дурбана. Это в Южной Африке. Папа предположил, что раньше диктор говорил на местном языке, который состоит на половину из голландского языка, и поэтому нам казалось, что понимаем отдельные слова.
      В передаче дали сводку о распространении радиации в Африке. Оказалось, что в Луанде и Элизабетвиле есть смертельные случаи.
      Но больше нас поразило, что жители в Дурбане знают больше чем мы о положении в Австралии. Радио сообщило, что первые смертельные случае от радиации зафиксированы в Дарвине, что на самом севере Австралии.
      Папа сразу раскрыл атлас. От Дарвина до Мельбурна еще больше 1500 миль, но все равно чувствуешь себя неуютно. Папа сказал, что скоро зараза доберется и до нас. Его все удивляет пассивность властей. Они ничего не делают, чтобы попытаться спасти хотя бы часть людей. Несмотря на невеселые новости, мы были в восторге от папиного успеха. Можно не писать, как был доволен папа, он все говорил маме, вот видишь, как важно было сделать радио. Маме видимо, в конце концов, это надоело, и она ушла на кухню. Вскоре передача на английском языке закончилась, и папа пошел на кухню. Через открытую дверь я услышал, как он говорил маме: "Я еще раз говорю, что нам надо самим выпутываться из этой ситуации. Я завтра же напишу письмо брату".



       День 9
       Понедельник
      С утра папа написал второе письмо своему брату, где изложил свой план и предлагает строить вместе. Папин брат, дядя Джон хорошо знает строительное дело. Он в молодости работал на стройке, потом служил в армии, воевал в Корее и уже позднее обзавелся фермой.
      А пока папин план такой. Надо составить список вещей, продуктов и материалов и все сейчас закупить. Но прежде надо оборудовать склад, чтобы все купленное не запылилось. Так как радиация разноситься с пылью. Мы теперь с братом будем несколько раз в день поливать все дорожки и клубы вокруг дома, чтобы земля была все время влажная, и меньше пыли подымалось в воздух и задувалось ветром и сквозняком в окна и двери. Уже жарко и мы не можем держать окна и двери закрытыми. Мама каждый день будет делать влажную уборку. Надо обязательно на веранде переобуваться в чистую обувь, когда заходим в дом. Я спросил: "Это поможет?" Папа сказал, что сегодня поедет заказывать трубку для счетчика и тогда сможет сделать хороший прибор. Папа уехал в город. Вернулся и сказал, что трубки будут готовы дня через два. На той фирме уже давно не было заказов, и у них кончился кислород. Когда купят кислород, смогут выполнить и папин заказ. Из города папа привез какие-то радиодетали.

      Вечером слушали радио. Поймали Преторию. Из передачи узнали, что в шахтах, где раньше добывали алмазы, строят убежища. Папа задумчиво спросил: "А в убежища будут только для белых или отдельно строят убежища только для черных?" А мама спросила:
      − А почему не строят убежища у нас, разве у нас нет шахт?
      − У нас почти 11 млн. населения. На всех построить нельзя.
      − А там, в Африке меньше живет? − спросил брат.
      Папа достал с полки атлас и сказал, что в Южно-Африканской республике живет 15 мил. 800 тыс. населения. Но белых среди них только около 10% остальные черные и цветные. Власти ЮАР проводят политику апартеида. Поэтому убежища нужны только для 1.5 миллионов белых. Дальше папа сказал, что поскольку среди белых есть богатые и бедные. Поэтому реально власти строят убежища для нескольких сотен тысяч людей.
      − Но все равно, если можно построить убежище даже на 1000 человек, почему этого у нас никто не делает? − спросила мама.
      − А как выбрать тех, кто попадет в убежище, а кто останется умирать? − спросил папа.
      − Ну не знаю, может лотерею, какую разыграть, − сказала мама.
      Как раз по радио из Претории закончились местные новости, и начали рассказывать о событиях в других странах. Там рассказывали о непрекращающейся войне в Родезии и Анголе. Потом перешли к новостям из Австралии и рассказали, что по сообщению радиолюбителей Австрии там тоже строят убежище для правительства и чиновников.
      − Вот и ответ, − сказал папа. − Они строят тайно от людей только для себя.
      − Это аморально, − сказала мама. − Нам ничего не сообщают, даже радиоприемники конфисковали, а сами строят себе убежище.
      − Не знаю, − пожал плечами папа. − Мы ведь правительство сами выбирали на последних выборах. Таких выбрали, - грустно сказал он. Потом подумал и добавил: - Я вот не знаю, как решил бы на их месте?
      - Ты хочешь сказать, что мог бы тоже спасти только избранных, а остальных обречь на смерть?
      - Это трудный вопрос, - задумчиво сказал папа.
      − Вот и суши голову. А нам придется самим строить убежище, − подвела итог мама.
      Так мы окончательно решили строить убежище.


      Конец первой части.