Аннотация: По многолюдной улице шел нераскрашенный человек (почти фантастика).
Черно-белый человек
Рассказ
Вначале я подумал, что сплю. Средь бела дня на самой что ни на есть обычной улице в самой что ни на есть обычной толпе я увидел очень необычного человека. Он бросился мне в глаза еще издалека. Двигаясь в огромной людской массе, он мог периодически исчезать в ней, но стоило ему вновь появиться в поле зрения, как взгляд моментально выхватывал его из любого самого пестрого и самого экстравагантного окружения. Его невозможно было не заметить. Поразительным было то, что он не привлекал к себе ничьего внимания. А заинтересовать прохожих было чем. Ибо этот человек был не просто необычным. Он был сверхнеобычным.
Он был... черно-белым.
Представьте себе раскрашенный фильм "Семнадцать мгновений весны". Наверняка вы видели это размалеванное старое кино. И представьте себе, что дизайнеры постебались бы над нами и оставили нераскрашенным одного героя, например Штирлица. То есть весь фильм цветной, а посреди этого разноляпия наш привычный черно-белый актер Тихонов. Цветные улицы, цветные дома, цветные люди, и даже цветной Мюллер, который ведет свои саркастические беседы, а в другой стороне цветастого экрана ему внимает и по-шпионски улыбается черно-белый разведчик Исаев...
Представили?
А теперь представьте меня, который увидел этот стеб наяву.
В общем, сначала я подумал, что сплю. По улице, на которой была куча народу, навстречу мне двигался черно-белый человек.
Нет, вы еще не все представили! Не менее потрясным, чем появление черно-белого человека, было то, что эта куча народу вела себя так, будто никто ничего не замечал. Он шел среди людей свободно, не привлекая к себе никакого внимания -- совсем как тот воображаемый мною черно-белый Штирлиц. Ведь в том фильме, -- ну представьте себе, -- если бы оставили нераскрашенным Тихонова, тоже ничего бы не изменилось. Герои так же бы делали свои дела, вели беседы и разговаривали с главным героем, не обращая внимание на его нераскрашенность. Ведь это не реальные люди, а их изображения на пленке. Их действия и слова не могут измениться. Но мы-то -- реальные!!!
Когда черно-белый человек уже почти приблизился ко мне, меня охватил жуткий озноб. Нет, я не встал, как вкопанный на месте. Я продолжал идти. Но шел, как покемон. Мышцы превратились в механизмы, передвигающиеся независимо от моей воли. Полное безразличие толпы к странному до невероятности "Штирлицу" стало передаваться и мне. Вернее, мое лицо тоже стало выражать такое же тупое безразличие. И поэтому в тот момент, когда мы поравнялись, я, как идиот, вел себя так, будто ничего особенного вокруг себя не замечаю.
...И этот человек со мной поздоровался. Я кивнул ему в ответ.
Пройдя несколько своих терминаторских шагов, я услышал, как он меня окликнул.
Я остановился и оглянулся. Он тоже остановился и подошел ко мне. Затем он что-то мне сказал. Слов я почему-то не понимал, но в ответ непроизвольно пожал плечами. Он о чем-то попросил меня и я, сам не зная, почему, кивнул ему. Мы коротко попрощались и снова двинулись каждый в свою сторону. Через некоторое время я сообразил, что... узнал его.
Оказывается, я знал его и раньше. Но я знал его другого. Обычного.
Я также понял, наконец, о чем мы с ним поговорили. Он позвал меня назавтра к себе помочь ему с установкой нового смесителя в душе, и я дал ему согласие.
Мы с ним были знакомы. Хорошо знакомы. Мы жили в одном доме.
Еще раз повторю, что это было похоже на сон. Но это не было сном!
А на следующий день в его квартире я устанавливал новенький душ.
Быть может, мне надо показаться врачу, -- подумалось мне тогда, поскольку, как я ни старался, я не видел своего знакомого цветным. И надо сказать, что только благодаря мысли о дальтонизме, у меня от общения с ним не съехала крыша. Можете представить мое состояние. Рядом со мной будто работал призрак.
Правда, каким-то странным был этот дальтонизм. Ведь все остальное мне виделось нормальным. Но, черт его знает! Может, это какая-то особая форма дальтонизма. Я -- не профессор, чтобы все знать. Я косился на его черно-белые руки, черно-белую домашнюю рубашку и штаны, но старался делать вид, будто ничего необычного не замечаю.
Дома я сначала перечитал в старой энциклопедии (другой не было) всю скудную информацию о дальтонизме. Затем решился пойти в Интернет-клуб, где в одном ряду со стреляющими и бухающими тинэйджерами целый час проторчал за компьютером, выискивая все, что можно, об этой болезни.
Компьютером я владею свободно. Вы, наверное, подумали, что я сантехник, раз меня приглашают устанавливать смеситель. Нет, это моя подработка. На самом деле я инженер-проектировщик. Правда, я еще не подкопил достаточно денег, чтобы обзавестись домашним компьютером, поэтому и пришлось тащиться в Интернет-клуб.
Но ничего об этом особом случае дальтонизма я там не нашел. Дальтонизм -- он либо на все, либо его нет.
Конечно, я не смог вытерпеть и на другой день опять пошел к своему черно-белому знакомому.
Он открыл дверь и вопросительно посмотрел на меня. У меня же от его черно-белого вида отнялся язык. Да и не отнимись он, эффект был бы тот же самый, ведь я сам не знал, зачем я к нему потащился. Я, наверное, был похож на лоха, который стоял на лестничной площадке и молчал, как идиот.
Этот тип озадаченно посмотрел на меня, а затем будто хорошая идея пришла ему в голову. Он кивнул мне и позвал в квартиру. Через несколько минут мы сидели с ним на кухне, а перед нами стояла бутылка вина. Я продолжал тупо молчать, а он ругал себя за бестолковость, извинялся за то, что сразу не догадался, что подобные покупки полагается обмывать.
Своей черно-белой рукой он разливал по рюмкам красное вино, а я, глядя на бутылку, вдруг заметил, что предметы, к которым он прикасался, в месте соприкосновения с его пальцами, сами слегка серели.
Какой тут нафиг дальтонизм! Такой эффект наблюдается, если на компьютере не совсем качественно проводить раскраску. То есть, будто я сам был участником картинки, которую кто-то раскрашивал.
Меня приколдобило окончательно, и, едва он протянул мне рюмку, как мир поплыл перед моими глазами. Я повалился в обморок.
Очнулся я от резкого запаха. Прогоняя источник раздирающей носоглотку вони, я замахал рукой. Затем кто-то помог мне сесть. "Кто-то" -- это, конечно, мой черно-белый знакомый. Я опять увидел себя на его кухне. Естественно -- на полу.
Он помог мне взобраться на стул.
-- Может, вызовем врача? -- спросил он.
Я отрицательно мотнул головой.
Какой тут к черту врач, если нас кто-то раскрашивает! Еще не хватало, чтобы здесь появился еще и черно-белый врач. Его ведь раскрасить не успеют. Он ведь появится здесь внепланово...
Еще минута понадобилась мне, чтобы прийти в себя. Во всяком случае -- чтобы признать свои мысли о враче бредом.
Мой знакомый отодвинул в сторону рюмки с вином и подал мне стакан простой водопроводной воды.
Вода освежила меня, приведя в порядок и голову.
-- Что с вами? -- спросил он меня.
Я тупо посмотрел на него и вместо ответа спросил сам:
-- Ты кто?
Мой знакомый озадаченно пощупал мой лоб. Он решил, что у меня потеря памяти и начал подробно объяснять, кто я (не он!) такой и что я нахожусь в его квартире.
-- Я не о том, -- тормознул я его.
Он замолчал.
-- Ты почему такой? -- спросил я.
-- Какой? -- в ответ было недоумение.
-- Ну... это...
Мои мозги стояли на раскоряку. Не говорить же ему, что он видится мне черно-белым.
В моих мозгах был только киношный черно-белый разведчик.
-- Смотрел.
-- Ну, тогда, за победу!
Я опрокинул рюмку (в свою глотку, естественно). Мой знакомый приставил рюмку к губам, но пить не стал, так и замерев в этой позе, поглядывая на меня.
-- Пей! -- недовольно буркнул я. -- Не боись, больше не упаду.
Он начал медленно цедить.
-- Пей смело! -- подбодрил я его. -- Депутат.
Дело в том, что не так давно этот человек и в самом деле был депутатом -- маленьким депутатом, в смысле, только нашего городского Собрания, а не какой-нибудь там Госдумы, и слово "депутат" стала среди жителей нашего дома его кликухой, хотя срок его депутатства уже давно истек.
Он бросил на меня быстрый взгляд и, сделав еще пару глотков, поставил рюмку с недопитым вином на стол.
-- Вот так! -- проговорил я. Как вести себя дальше, я решительно не знал. Я бы мог, конечно, придумать еще одну версию его странности. Сказать себе, например, что мой знакомый -- инопланетянин, что нас, и в самом деле, раскрашивают какие-то сверхмогучие внеземные силы. Но, слава богу, для таких шизофренических фантазий моя крыша была еще на месте.
"Депутат" сидел все еще молча. Видно было, что мой обморок стал для него шоком. С этим надо было кончать.
-- Это от голода, -- наконец сообразил я, что придумать.
Такое объяснение выглядело вполне правдоподобно. Для нашего брата-инженера недоедание в нынешнее время -- обычное дело. И он, как бывший депутат, должен знать такую "социологию".
Мой знакомый встрепенулся. В один момент он оказался у холодильника, и на столе появилась палка дешевой колбасы, кусок сыра, распочатая пачка масла, зачем-то банка сметаны и стручок зеленого лука.
Не знаю, что на меня нашло, но, как настоящий изголодавшийся человек, забыв о приличиях, я схватил палку колбасы, и, переломив ее пополам, прямо так и начал рубать.
Черно-белый человек вскинулся, достал нож, и стал предлагать порезать колбасу.
Я сначала покрутил головой, но затем до меня дошло, что я веду себя, как кретин, и я быстро вернул недожеванную палку на стол.
Тут, конечно, следовало бы извиниться за свое поведение, но мой рот был до отказа забит колбасой, и мне пришлось потратить еще немало времени, чтобы ее пережевать.
А мой знакомый тем временем начал что-то говорить. Я сначала не вникал в его слова, а затем услышал, что он говорит, что ему очень обидно за нашего брата-инженера, что мы, по сути, являемся сегодня последними хранителями могущества державы, что в наших головах еще хранятся технические знания, без которых держава рухнет, что без нас встанут могучие заводы, что нас становится катастрофически все меньше и меньше, что на заводах инженерами работают в основном одни старики, а молодые люди, оканчивая вузы, уходят в коммерцию, которая сводится к распродаже последних остатков нашего былого могущества и к заваливанию страну импортом.
В общем, сплошная красно-патриотическая пропаганда. Однако давайте лучше без политики! Небось, не на митинге. Уж я-то знаю, что многих моих "коллег" патриотами нищих предприятий делает то, что они ни на что больше не годны. Как говорится: "ни украсть -- ни покараулить".
И я, чтобы завершить "теледебаты", взял бутылку и наполнил рюмки.
-- За державу, в общем! -- сказал я, и мы в этот раз осушили тару. Оба.
А интересно, -- подумалось мне, -- от красного вина он сам хотя бы приобретет какой-нибудь цвет? Ну, в самом деле, показывают же в кино невидимок, которые становятся видимыми, когда что-нибудь едят или пьют.
Я покосился на его лицо. Оно было все таким же серым. Разве что потемнело немного.
Ну блин! Ведь в черно-белом кино именно таким потемнением и выразилось бы покраснение его кожи от выпивки!
Нет! Этот вопрос надо как-то разрешать!
И я осмелился. Но пошел издалека.
-- Так ты, значит, смотрел Штирлица? -- опять спросил я.
Он кивнул.
Ну и все! На этом я снова иссяк. Я опять не знал, о чем говорить.
-- А чего ваши старики против-то были? -- брякнул я.
-- Против чего?
-- Ну, чтобы не раскрашивать фильм.
Тут я должен кое-что пояснить.
Старики -- это его однопартийцы. Мой "депутат" был не просто депутат. Его двинули в городское Собрание коммунисты. Хотя сам он, кажется, в их рядах не состоял. И, вот, эти самые коммунисты пригрозили подать в суд за раскрашивание фильма.
Мой знакомый пожал плечами.
-- Их тоже можно понять, -- проговорил он. -- Все-таки великое кино.
-- Ну-ну! Им бы все оставить черно-белым! Не только кино!
Черно-белый человек покосился на меня.
-- Зря вы на них так! -- сказал он. -- Они очень переживают, что страна рухнула... вся их жизнь насмарку...
-- Насмарку! -- перебил я. -- Чего они такие упертые? Мало что ли им досталось от советской власти?
-- Ну, как сказать... -- мой знакомый опять пожал плечами. -- Наверное, плюсов они получили от нее все же больше, раз так бьются.
-- Дома надо на печи сидеть, а не биться под старость лет.
-- А кому еще биться? Я когда выбирался в городское Собрание, так за меня их партийная организация ходила агитировать. Представляете такую картину: ходит дядя Коля по подъездам, поднимается по этажам, звонит в двери, начинает агитировать, а на него как наорут где-нибудь. Ну сами знаете, как иногда к коммунякам относятся. Он припадет к стенке, достанет свой бутылек с нитроглицерином, глотнет, отдышится и в следующую квартиру звонит. Так многие из них на пилюлях и сделали мне предвыборную кампанию. Я один столько квартир обойти бы не смог.
Очень они переживают, бьются за свою победу. Молодые-то теперь каждый за себя, а они, получается, одни за идею.
Но старики все же. Не все выдерживают. Они после каждых выборов кого-нибудь хоронят.
Мой черно-белый человек замолчал. Грустно как-то замолчал.
Я почувствовал некоторую неловкость. И, в самом деле, чего я на стариков накинулся? Если уж те, кто работает, голодают, то они-то вообще будто в яму ухнули.
-- А ты-то как с ними оказался? -- спросил я.
Черно-белый "депутат" потупил взгляд. Он неожиданно замолчал.
Надо сказать, что в первый момент я даже испугался своего вопроса, поскольку вдруг подумал, что сейчас он опять разразится пропагандистской тирадой. Однако мой приятель сидел, опустив взгляд.
Наконец, он протянул руку к бутылке и разлил в рюмки очередную порцию.
-- За что пьем? -- спросил я.
-- Да... вот, -- он помялся. -- Дядя Коля вспомнился. Я выпью за него...
Ну епт! Да его уже развозить начало! Сейчас расплачется еще!
Впрочем, с моей стороны думать так -- цинично, -- пристыдил себя я.
И я выпил за неизвестного мне дядю Колю, который положил свою жизнь за наше светлое будущее. Без результата, надо сказать, положил: его депутат так и вернулся в народ, не восстановив в стране советскую власть.
-- А знаешь, -- заговорил мой знакомый, -- ко мне, как к депутату, разные люди приходили. Была одна старушка, старая совсем. Она вообще не понимала, что со страной произошло. Она все еще считала, что у нас социализм, что просто вдруг тяжело жить стало, как когда-то в войну, которую она тоже пережила. "Так тяжко, -- говорила она, -- так тяжко, что хоть ложись и складывай на груди руки. Но ведь не складываются!"
-- Вот чтобы помочь таким людям, -- проговорил он после некоторого молчания, -- я и пошел туда.
Н-да! Какая-то невеселая обмывка смесителя пошла.
Да, собственно, я-то не ради обмывки сюда пришел.
Я опять покосился на своего приятеля. И тут обнаружил, что его черно-белость почему-то не кажется мне странной.
Конечно, начало действовать принятое на голодный желудок вино, но я уже ничему не удивлялся.
Я взял бутылку и разлил последние граммы вина в рюмки.
Мир заметно покачивался. Весьма заметно.
Точно также клевал носом и "депутат".
Да, епт! Что они там в вино намешали? Небось, самопал какой попался.
-- А ты знаешь, -- с трудом проговорил я, -- что ты ч... ч-черно-белый?
-- Какой?
-- Ч-черно-белый!
-- А-а-а... -- протянул он. В смысле "поня-я-ятно".
-- Это вам т... т-то время, -- после некоторого раздумья ответил он заплетающимся языком, -- черно-белым видится. На самом деле я н... ннормальный...
Ну, епт! Я же не о том! А впрочем, и о том тоже.
И тут мне вдруг стала понятна причина его необычности: он же человек из той эпохи. Тогда все было черно-белым. Потому тогда и фильмы черно-белые снимали.
И надо сказать: какие фильмы! Один черно-белый Штирлиц чего стоит! А как гордо мы тогда жили! Как свысока смотрели на хитропопого Мюллера, на всяких там Кальтербрунеров, Берингов, Герингов, на поверженную Германию, да что там на Германию -- на Америку и на весь остальной мир! Мы -- сверхдержава! -- говорили мы. А что полки в магазинах были пустые... так фиг с ними! Не помню, чтобы кто-то в голодный обморок от этого сваливался... как сейчас. И не полки главное, а гордость! Гордость, которой ныне ни на грош. Мы теперь живем без нее и оттого нищие -- нищие духом! Пресмыкаемся перед заграницей, которая завалила наши магазины своим раскрашенным импортом. А нафиг такая размалеванная жизнь?!
Во! -- пришла мне, наконец, в голову правильная мысль. -- Не цветные мы, а размалеванные, красит нас кто-то. А вот он -- естественный, не раскрашенный...
-- Слушай! -- сказал я. -- Я тоже хочу...
"Депутат" сидел с осоловевшим взглядом и будто не слышал меня.
-- Я тоже хочу, как ты... Ну это... черно-белым...
Мой собеседник, похоже, уже не способен был отвечать.
-- Я за этого... -- продолжил я, -- за дядю Колю... займу его место в строю...
Пафосно, конечно, получилось, но мне жутко захотелось пафоса. Ведь не стеснялись мы тогда говорить о высоких вещах вслух и громко! Как же мы измельчали! Мы ведь всем курсом гордились тем, что учимся в престижном техническом вузе, что станем проектировщиками... Я, может, снова хочу... тоже хочу ощущать себя в строю, хочу встать на место павших...
Это последнее, что я из того разговора помню. Не помню, говорил ли такое, или только думал...
На следующее утро было тяжелющее похмелье. Вернее, последствия сильнейшего отравления. В вине точно было что-то подмешано.
Ко мне заходил "депутат". Приходил извиняться за такой казус. Но чего тут извиняться? Не сам же он вино варил. Любой сегодня может так нагреться. Иные вообще насмерть травятся.
Но главное теперь было не это.
Главное было то, что с этого дня мы с ним были черно-белые. Обои! (Тьфу-ты! Оба, конечно! Обои -- это те, которых на стену вешают).
Не знаю, как он, но я снова обретал утерянную когда-то гордость. Вновь гордился тем, что мы из той эпохи -- великой эпохи! Ведь нам посчастливилось захватить ее кусочком своей жизни.
Да что там -- кусочком!... Теперь, встав на место дяди Коли, я отдам Великому Делу всю жизнь! Как дядя Коля... весь остаток своей жизни...
А окружавшие нас люди вели себя так, будто ничего необычного в нас не замечали. Ну совсем, как в том фильме, который был раскрашен не до конца. Кругом были раскрашенные улицы, раскрашенные дома, раскрашенные люди, которые сами не понимали, что не нормальные они, а именно раскрашенные. Не хватало, конечно, для полноты картины колоритного Мюллера, ибо черно-белые Штирлицы уже были в наличии.