Аннотация: Что-то на мемуары потянуло или вроде того, типа небольшой семейной истории
Серая карельская осень. Хрустящий лед на замерзших лужах. Я держусь за крепкую руку отца и вместе с ним гляжу в распахнутое окно второго этажа каменного здания. Оттуда нам машет улыбающаяся молодая мама, сзади стоит санитарка и пытается закрыть окно.
-Вот, Сашка, сегодня у тебя появился братишка, Олежек,- говорит папка и сажает меня на плечи. Мы уходим домой, а мой взгляд четко фиксирует гипсовую композицию матери и ребенка расположенную у входа в роддом.
Это мое первое сознательное воспоминание навсегда оставшееся в памяти. С тех пор прошло шестьдесят четыре года. Та осень была отмечена смертью Сталина, но сознанию двухлетнего малыша рождение брата представлялось гораздо более важным фактом.
Следующая картинка памяти - узкий коридор барака, заполненный соседками, комментирующими, орущего в синей фанерной кроватке, малыша. Я же, обиженный всеобщим невниманием, начинаю продумывать свое первое преступление.
Память его не сохранила, но по рассказам бабушки, она появилась во время, как раз когда братишка уже начал синеть от запиханной ему в рот газеты.
В пятидесятые годы люди легко уезжали в гости, поэтому ревущие гудками паровозы и пассажиры с мешками, чемоданами толпами стоявшие у касс также были одними из воспоминаний. Челябинск, Куйбышев, Москва, Ленинград и конечно узловая станция Голиковка в Петрозаводске, рядом с которой жила в ветхом бараке семья старшего лейтенанта Санфирова Юрия Александровича.
Его жизненный путь был вроде бы обычным для простого парня из глубинки, но были в нем интересные моменты, на которых можно немного остановиться. К сожалению, мои знания далеко не полны, и пользуюсь я полузабытыми рассказами бабушки.
Так по матери дед моего отца был поляком, насколько понимаю сыном ссыльного. Работал он машинистом в самарском депо, В просторах инета я нашел даже его премию за 1913 год в размере 1200 рублей. Так, что Илья Шулевицкий вполне мог учить своих трех дочек в самарской гимназии.
Его жена немка Ольга Павловна урожденная Коль, дочь самарского аптекаря осталась в моей памяти сморщенной маленькой старушкой с трофическими язвами на ногах. А еще она совершенно чудесно пекла. торт Наполеон. Таким образом моя бабушка Валентина Ильинична Шулевицкая а затем Санфирова была полуполькой полунемкой. Что, однако, нисколько не помешало ей пережить спокойно 37 год. Может, быть помог тот факт, что ее родной дядя, брат Ильи Шулевицкого был членом судкома на броненосце Георгии Победоносце в 1905 году, после чего отсидел семь лет в Крестах.
В роду ее мужа Александра Васильевич Санфирова рязанского мужика имелась примесь татарской крови. Он ушел добровольцем в Первую мировую войну, а после нее служил в ЧК, так же, как его более известный брат Яков, про которого и без меня много написано и вроде даже фильм имеется. Однако деда подвела известная мужская слабость. И из ЧК его поперли за пьянку. После этого он работал парикмахером на станции Политаево, где в 1925 году и родился мой отец. Перед войной семья переехала в Кинель -Черкассы. Бабушка шила на дому, дед работал на бойне. А отец учился в школе, отлично играл в футбол и занимался обычными мальчишескими делами.
Но в один прекрасный день 1940 года к ним гости пришла его тетя Татьяна Ильинична Шулевицкая, работавшая учительницей химии в кинель черкасской школе и сообщила своему любимому племяннику пророческую фразу:
-Юрка, ты даже не представляешь, какая красивая девочка пришла учиться в десятый класс. Жалко только, что она еврейка.
Действительно, невероятно красивая девочка произвела в школе фурор. Все десятиклассники толпой бегали за ней, писали записки и стихи. Девятиклассника Юрку Санфирова никто всерьез не воспринимал, в том числе сама девочка Клара.
Сейчас немного расскажу о родных моей мамы, о которых знаю гораздо меньше, чем о родных со стороны отца.
Мой дед Кестенберг Макс Абрамович родился в 1900 году в Лодзи. Семья его была там довольно известна, но отличаясь вздорным характером юный Макс любитель оперетт и девушек в пятнадцать лет уехал в Варшаву, где начал работать у известного портного по пошиву дамской одежды. Но тут его забрили сначала в германскую армию, а после образования Польши в польскую. Так в составе одной из оккупационных частей он оказался в Киеве.
Его ротмистр не любил евреев и как-то выбил деду прикладом несколько зубов. Дедушка в ответ, ротмистра пристрелил и сбежал. Скрылся он среди своих единоверцев. И там его внимание привлекла скромная тихая девушка Маня Бокман. Она работала служанкой в доме своего дяди, тот взял ее к себе из жалости, после того, как Маня осталась единственной выжившей из семьи в девять человек после еврейского погрома. Мать успела закрыть ее в бочку и закатить в в угол. Пьяные хохлы ее не нащли.
Жизнь у дяди была несладкой, поэтому Маня быстро согласилась стать женой черноволосого красавца Макса бабника и любителя выпить.
И тут Макс Абрамович показал себя во всей красоте своего бродяжьего племени. Он жил в Баку, он жил в Казахстане, Он строил Биробиджан. В 1938 году в Казахстане его арестовали, как польского шпиона, он перенес полгода пыток, ему выбили все недовыбитые поляками зубы, держали в железном ящике на солнце, но он ничего не подписал и его выпустили. Его жена и дети все это время жили в полуразрушенной хибаре, просили милостыню и собирали верблюжий помет для обогрева.
Честно, я об этом много думал, и мне всегда казалось, что я бы не смог совершить такой подвиг и признался бы во всем, что требовали следователи.
После этого дед с семьей переехал в Кинель-Черкассы. Где на какое-то время успокоился, работая киномехаником и починяя швейные машинки.
Куда же в 1941 году хотела поступать юная красавица Клара Кестенберг, закончив десять классов? Ну, конечно, в театральный институт. И оттуда даже пришел вызов.
Однако началась война.
Поэтому отправилась девочка Клара не в Москву, а по мобпредписанию в дубовые самарские рощи с заданием ежедневно напилить два куба дубовой древесины, а вечером получить за это пайку черной чечевичной каши. Может, быть, она так и загнулась там от тяжелой работы, но повезло, заметив ее слабые силенки, начальство отправило ее на строительство газопровода, где она работала учетчицей до лета 1942 года, когда смогла поступить в мединститут.
А что же мой будущий отец, влюбленный романтик и первый школьный хулиган. А он в это время усердно учится в десятом классе и в свободное время бродит по лесу по берегам речки Кинель, ловит рыбу и стреляет все подряд, что годится в пищу в это голодное время.
Но вот, десятый класс закончен. 1942 год, осень. Все восемнадцатилетние одноклассники в армии. Впереди четырехмесячные курсы младших лейтенантов и руины Сталинграда. Лето проходит быстро, наступает осень и десятки мальчишек - офицеров смертников садятся на баржи, чтобы двигаться к Сталинграду.
На берегу остаются одиннадцать человек, стесняющихся смотреть друг другу в глаза.
-Выше голову! - приказал им генерал - командир курсов. - Училищу нужна футбольная команда для участия в окружных соревнованиях.
Конечно, от фронта отца это не спасло. Но отправился он туда только летом 1944 года, когда под Сталинградом уже лежали мертвыми практически все бывшие ухажеры Клары Кестенберг.
На выцветших от времени фотографиях красивых молодых ребят маминой рукой написаны даты их гибели, но на большинстве их просто нет. От них остались только эти кусочки бумаги.
Младший лейтенант Санфиров, тем временем, ехал в воинском эшелоне, не подозревая, что летящий высоко в польском небе немецкий бомбардировщик уже продлил его жизнь на долгие годы.
Когда Юрку вынесли из горящей теплушки, товарищи решили - не жилец.
Однако всего лишь полгода в госпитале и здоровье почти пришло в норму. А война то закончилась! Чтобы младший командир окончательно восстановился, командование сделало ему подарок в виде назначения помощником начальника лагеря для бандеровцев и прочих предателей Родины.
Подарок получился классный, тяжелое нервное расстройство, наложившееся на недолеченную контузию и вновь госпиталь, после которого началась на удивление тихая служба в сельском военкомате Мордовской глубинки.
Младшему лейтенанту можно бы и успокоиться, ожидая демобилизации, но он хочет служить и подает рапорт, с просьбой направить его в Ленинградский Краснознаменный институт физкультуры и спорта для поступления. И в 1948 году он поступает туда вместе с множеством известных в будущем тренеров и спортсменов.
Клара Кестенберг в 1947 году окончила Самарский мединститут и отправилась работать в военное летное училище г.Троицка Челябинской области. Не знаю, почему она не смогла там найти себе пару. Это осталось неизвестным.
Знаю только, что после семи лет молчания мои родители вдруг вспомнили о существовании друг друга и начали переписываться.
Летом 1949 года они встретились первый раз после школьных лет. Случилось это вновь в Кинель-Черкассах. И сразу решили вопрос радикально. Ранним утром они отправились в Сельский Совет, чтобы зарегистрировать брак. В Совете никаких препятствий не возникло.
Однако, когда новая ячейка советского общества ступила за калитку дома свекрови, они услышали громкие маты и проклятия. Валентина Ильинична уже знала о случившемся, и вовсю проклинала хитрую жидовку обманом пробравшуюся в их семью, и захомутавшую ее сыночка, которому она давно приглядела невесту. Все эти "напутствия" отлично слышали ближние и дальние соседи.
Выброшенный из дома чемодан сына уже валялся открытый около плетня, рядом с нехитрыми его пожитками. Так, что, собрав вещи, мои родители отправились на станцию и, как поется в одной из песен "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону" разъехались по этим направлениям, не побывав, близки друг с другом, не знаю даже, целовались ли они на прощание.
Сейчас пишу эти строки и разглядываю небольшой кусочек картона, все еще поблескивающий немногочисленными блестками. Это пригласительный билет на бал -маскарад в Ленинградский дом офицеров на встречу Нового 1950 года для двух человек.
Этот билет я обнаружил в маминых документах, среди прочих раритетов после ее смерти. Хранила она его пятьдесят четыре года. Это был их первый совместный праздник за все тяжелые сороковые, если не считать школьную встречу Нового 1941 года, где десятикласснице Кларе не было никакого дела до девятиклассника Юрки Санфирова. Но сейчас они шли на него семейной парой, совсем недавно встретившейся после полугодовой разлуки. Наверно, этот праздник маме чем-то запомнился, раз она так упорно хранила память о нем.
Курсант третьего курса военного института физкультуры и участковая врач ленинградской поликлиники снимали маленькую комнатушку в коммунальной квартире в Выборгском районе. Они не могли шиковать на свои небольшие деньги. Может, еще, поэтому праздник в Доме офицеров остался в их памяти.
В этой же комнатке в 1950 году был зачат и автор этих строк, осчастлививший город Ленинград своим появлением на белый свет в мае 1951 года.
Увы, слишком долго в большом городе наша семья не задержалась. Институт был закончен и в 1952 году старший лейтенант Санфиров убыл на новое место службы. В курсантское училище СВО в г. Петрозаводск на должность зам. начальника физической подготовки.
Из Петрозаводска он вскоре прислал телеграмму примерно такого содержания:
" Все отлично, квартиру получил, будем жить в центре города на проспекте Урицкого, выезжай".
Мама, сидевшая на чемоданах, отреагировала мгновенно и чуть ли не на следующий день тоже приехала в Петрозаводск.
Муж встретил ее на вокзале и долго вел темными улицами по дощатым тротуарам, мимо хлипких деревянных построек.
На робкий мамин вопрос, когда же, наконец, появится центр города и долгожданный проспект Урицкого, отец раздраженно сообщил:
- Мы по нему идем!
Но вот из темноты появилось здание барачного типа. Пройдя узкий коридор, пахнущий кошатиной, Юрий Александрович открыл дверь и щелкнул выключателем.
Клара Максимовна к своим двадцати шести годам жила во всяких халупах и не ожидала здесь райских кущ, но то, что супруга вместе с ней и маленьким сыном отправят жить в барачный туалет с небрежно заколоченными досками дырками, она никак не рассчитывала.
Да, это был еще недавно туалет, с выкрашенными известкой стенами, маленьким окошком под потолком и недавно сложенной кирпичной плитой. Из щелей ощутимо тянуло говнецом, и холодом.
Клара уже хорошо знала своего мужа и понимала, что тот пальцем не пошевелит для себя и семьи, поэтому, не стала выяснять отношения, отложив решение проблемы на следующий день. А сейчас надо было устроить годовалого сына, чтобы тот не получил очередную простуду.
Утром, Клара дождалась ухода мужа на службу и приступила к выполнению своего плана. Первым делом прошлась по соседкам и определила, кому из них можно на час доверить ребенка. Затем слегка привела себя в порядок и прямым ходом направилась в штаб.
Пожилой генерал, начальник училища задумчиво курил сидя за столом, когда к нему заглянул слегка покрасневший взволнованный адъютант.
-Товарищ генерал, тут к вам гражданочка,- успел сказать он до того, как молодая женщина прошла мимо него в кабинет.
Генерал секунду смотрел на нее, открыв рот, затем резво вскочил, уронив стул.
Мотнув головой адъютанту, чтобы тот испарился, старый ловелас широко заулыбался и предложил гостье присесть. От волнения он даже слегка вспотел. Однако после множества комплиментов все же поинтересовался причиной появления такой красавицы у него в кабинете. Узнав, что она жена одного из его подчиненных, генерал-майор на несколько секунд потерял дар речи.
- Да что вы такое говорите? Не может быть! И ваш муж так спокойно привел в бывший туалет такую красавицу, да еще и с ребенком! Какой кошмар! -сообщил он придя в себя.
А потом гаркнул командным голосом:
-Адъютант! Мать твою! Начальника КЭЧ сюда мухой! Я вас б... п... научу Родину любить!
Через пятнадцать минут начальник КЭЧ с бледным видом стоял в генеральском кабинете и выслушивал рев командира. А через полчаса Клара вышла из кабинета с ордером на двухкомнатную квартиру с кухней. Правда, в этом же бараке, но все же не в туалете.
На прощание генерал настоятельно рекомендовал ей не стесняться и приходить на вечера в Дом офицеров вместе с мужем.
***
Следующим днем наша семья переехала из туалета в двухкомнатную квартиру с кухней. От квартиры у меня осталось довольно много воспоминаний. Одно из самых ярких - дожди. Крыша барака, крытая дранкой, протекала, как дуршлаг. И у нас в квартире стоял звон от капель воды, падающих в поставленные тазы и банки. После каждого такого дождя отец приносил откуда-то стопку белой дранки и залезал на крышу. Однако, видимых результатов ремонт не приносил, поэтому борьба продолжалась все годы, пока мы там жили.
Барак был для меня огромен и загадочен. В нем проживало множество людей, детей также было полно. Мы толпами носились по темным коридорам, несмотря на предупреждения. Пытались залезать на чердак, откуда всегда тянуло холодом.
У большого крыльца стояли скамейки вечно занятые старушками, обсуждавшими все и вся.
Память, почему-то сохранила момент, когда высоко в небе гудел самолет, одна из старух глянув туда, предположила:
-Девки, не война ли снова началась?
Мне от этих слов стало не по себе. Я ринулся домой с криком:
- Война началась!
Свою бабулю я перепугал до смерти. Она была глуховата и сразу кинулась к репродуктору, вывернув до отказа громкость. Но из черной тарелки, висевшей на стене, доносился только голос Клавдии Шульженко, поющий какую-то песню.
Бабушка отправилась на улицу за новостями, а, вернувшись, обозвала меня алояром и дала подзатыльник.
В пять лет родители все же отправили меня в детский сад. Представляете! После полной свободы болтаться, где хочу, попасть по строгий надзор и режим. Я орал, топал ногами, отказывался туда идти.
Как же! Вместо того, чтобы с другом Лешкой бегать по соседней стройке, или забраться в училище и там лазить по танкам и бронетранспортерам, надо было сидеть на огороженной территории. А самое главное - там после обеда надо было спать. Я же спать не хотел. Прятался под столами, кроватями. Эта борьба заняла много времени, но я в ней все же победил. И в тихий час играл вместе с двумя-тремя такими же беспокойными мальчишками.
***
Лето 1956 года. Под палящим июльским солнцем через железнодорожные пути стации Голиковка перебираются два малыша пяти и трех лет, не обращая внимания, на снующие повсюду маневровые кукушки и вагоны. Старший малыш - это я, ведет младшего за руку и сосредоточенно объясняет.
-Олежка, мы сегодня будем партизанами, и пустим под откос фашистский поезд.
Брат вопросов не задает, раз старший сказал под откос - значит под откос. Между тем, мимо грохочут дымящие паровозы, и периодически раздается рев парового сигнала. Машинисты в промасленных робах периодически с интересом поглядывают на двух пацанов, но, кроме того, чтобы погрозить пальцем из открытого окна, никаких действий не предпринимают.
Вчера вечером я долго допрашивал отца, как партизаны делали взрывчатку, но ничего из его рассказа не понял, вернее, понял, но лишних снарядов на территории части, как ни искал, так и не нашел. И теперь шел вместе с братом, в надежде, что-нибудь придумать. Вскоре мы вышли на основные пути, и пошли по шпалам до места, где я наметил свою акцию. Там, действительно, имелась высокая насыпь, с которой, по моим замыслам, состав должен был упасть.
На месте я начал соображать, чтобы можно подложить, чтобы мой замысел удался. Вроде придумал. Взяв небольшой осколок гравия, вторым забил его в стык рельсов.
После чего мы спрятались в кустах и лежали там, терпя укусы комаров, ведь настоящие партизаны терпели и не такое.
Через какое-то время показался грузовой состав. Затаив дыхание, я представлял, как вагоны с проклятыми фашистами падают с насыпи.
К моему разочарованию, состав промчался, даже не замедлив ход. Как только мимо нас проскочил последний вагон, я ринулся к рельсам и увидел, что мой камень размазан по рельсам в тонкую пластинку.
Собрав кусочки пластинки по карманам, мы пошли домой.
Вернулись не очень поздно, и ничего плохого бы для моей задницы не произошло, если бы братишка с порога не заявил:
-А мы с Сашкой сегодня ходили паловозы лонять.
Следствие, проведенное мамой, было продуктивным, из карманов были извлечены доказательства - каменные крошки. А точку в расследовании поставил вечером отец, перетянув меня по заднице пару раз портупеей, уточнил, что фашистов мы давно победили и сейчас здесь ходят только наши - советские поезда. А если еще раз пойду на станцию и потащу туда брата, то так легко не отделаюсь.
***
Обычный летний вечер в нашей квартире. Мама с бабушкой на кухне кипятят белье в оцинкованном баке. Брат, сидя на полу разбирается с кубиками. Я же толкусь рядом с отцом. Тот после ужина уселся за стол, и занимался зарядкой ружейных гильз. Мне он поручил выбивание из гильз использованных капсулей. Я старательно выколачиваю жевеловские капсули и непрерывно задаю вопросы. Пять лет самый возраст для этого.
-Папа, а из чего делают пластилин? - звучит мой очередной вопрос. Батя с ответом не задерживается.
-Из нефти его делают, - отвечает он, не задумываясь. Зато задумываюсь я и бью молотком по пальцу. Сильно не реву, но мама слышит все.
-Ребенку спать пора,- заявляет она и отправляет нас в постель. Я долго не засыпаю, в моей голове созревает очередная авантюра - поиск нефти и изготовление пластилина.
Утром, после ухода родителей бабуля отправляет нас на улицу с обычными наказами, не выходить на дорогу, не бегать на станцию и т.д.
Все, можно приводить план в действие.
-Сегодня мы будем делать пластилин из нефти,- объявляю я трехлетнему брательнику.
Беру его за руку и решительно двигаюсь в сторону воинской части. В прошлый раз я видел там что-то похожее на нефть в моем представлении.
Мы пролезаем под деревянным забором и оказываемся на площадке заполненной танками. Их там штук десять . За ними несколько дяденек-курсантов громко матерясь что-то едят из котелков. Пахнет неплохо. Делая независимый вид, приближаюсь, волоча за собой брата.
Сразу внимание танкистов переключается на нас. Звучит вопрос, если с матерного перевести его на русский, он означал - что вы тут забыли?
Я объясняю, что мне нужна нефть, чтобы сделать пластилин. Парни смеются и спрашивают мою фамилию. После чего переглядываются, а один встает и говорит, что сейчас принесет нам нефть.
Между тем мой интерес к содержимому котелка заметили и через пару минут мы с братом наворачиваем гречневую кашу с мясом за обе щеки, как будто утром нас дома не кормили.
Когда появился танкист со старым ржавым ведром с плещущейся в нем черной жидкостью, котелки был вычищены до блеска.
Мне вручили ведро на четверть залитое черной массой и поинтересовались, как из нее буду делать пластилин.
-Очень просто, смешаю с песком, - ответил я и потащил ведро к дырке в заборе. Добравшись до забора, я вспомнил, что под одним из танков видел очень интересную штуку. Оставив брата у ведра, я полез под танк. А там, на широкой доске лежало нечто, коричневого цвета с переливающимися радужными краями. Я подполз к доске и коленками попал на большой кусок солидола.
-О. - это то, что надо! - подумал я и потащил доску с солидолом из-под танка. Затем соскоблил весь солидол в ведро и понес дикую смесь мазута и солидола к нашему бараку. Вскоре несколько детей носили мне песок, а я деловито готовил пластилин, размешивая песок в мазуте. Увы, пластилин не получился. Зато вицы моя задница получила от мамы достаточно, пока нашу одежду бабушка с руганью пыталась оттереть бензином.
***
Читать я научился рано, и делал это довольно быстро, пропуская всякие неинтересные моменты, типа любви и всякого такого. В один прекрасный день в руки мне попала книжка Майн Рида "В поисках белого бизона".
Следующим утром я возбужденно рассказывал приятелям в детском саду о том, как здорово можно поохотиться в прериях и увидеть настоящих индейцев. Память не сохранила имен трех пацанов, решивших вместе со мной съездить в Америку. Но очень хорошо помню, как мы вылезли в дырку в заборе и отправились на вокзал. Тот располагался неподалеку, поэтому мы добрались туда без проблем.
Вот тут и произошел облом. Подошедший к нам милиционер поинтересовался, чего мы тут делаем. Пришлось рассказать ему о нашей цели. После этого нашу компанию милиционер лично довел до детского сада и вручил воспитательницам.
Те быстро вычислили зачинщика побега и, отругав всех, отправили друзей в группу, а меня закрыли в сарае, где лежал инвентарь для уборки территории.
Вначале стало страшно, и я вроде бы пустил слезу. Но вскоре глаза привыкли к темноте, и я обнаружил, что здесь совсем не плохо. Сквозь щели пробивался дневной свет, и все стало отлично видно. Сложив из старых стульев "паровоз" я увлеченно гудел, отправляясь в прерии за белым бизоном.
Когда спустя какое-то время дверь сарая открылась, удивленная воспитательница, ожидавшая увидеть заплаканного мальчишку, обнаружила его увлеченно трубящим на горе из старой мебели.
К сожалению, в дальнейшем, просьбы снова закрыть меня в сарае вызывали странную реакцию воспитательниц. Не желали нехорошие женщины дать ребенку поиграть, так, как ему хочется.
***
Осень 1959 год. Сентябрь. Погода довольно теплая и вся ребятня после уроков болтается на улице. У нас новая забава. Все пацаны, от мала до велика, ищут латунные или медные трубки. Один конец ее забивается, затем в трубку состругивается сера со спичек, затем вставляется большой гвоздь, соединяется эта конструкция тугой резинкой. После этого гвоздь слегка вытаскивается из трубки, натягивая тем самым резинку, и вставляется небольшая распорка.
Дальнейшие действия понятны. Взведенное устройство бросают на землю, распорка вылетает, гвоздь бьет по сере и происходит небольшой хлопок. Все довольны и смеются.
Я не избежал этого увлечения и сделав такое взрывное устройство, не преминул похвастать им перед отцом.
Тот пренебрежительно поглядел на мое произведение и сказал:
-Да, Сашкец, твоя работа никуда не годится, ей можно запросто пораниться, давай лучше сделаем тебе поджигу.
Естественно мне от такого предложения отказаться было невозможно. И этим же вечером мы с батей ушли в нашу небольшую мастерскую, где он за полтора часа соорудил классный самопал.
( На всякий случай его устройство описывать не буду. ФСБ, МВД и СК не дремлют, выискивают и садят в тюрьму дурачков, выложивших в сеть такие описания. Это намного легче, чем ловить настоящих преступников.)
Тогда я не понимал, зачем отец сделал мне этот пистолет. Это сейчас, с высоты своих 66 лет, я вполне понимаю своего 34-летнего батю. Ему самому, это было чертовски интересно.
Конечно, мне была прочитана лекция о безопасном обращении с оружием и запрещено стрелять из него во дворе, а только в лесу и в присутствии отца.
Но разве лекция удержит восьмилетнего парнишку. Через несколько дней я принес свою поджигу в школу. В ней была засыпана маленькая навеска дымного пороха, забитая кусочком промокашки.
Во время урока я принялся объяснять соседу по парте, как надо стрелять из поджиги.
-Видишь, Мишка, сюда вставляем спичку, а затем чиркаем по ней коробком,- говорил я другу, одновременно проводя данную операцию.
Выстрел прозвучал совершенно неожиданно, класс заволокло дымом.
Одноклассники были в полном восторге, чего нельзя было сказать об учительнице.
(Могу представить, что было бы в такой ситуации в настоящее время, приехали бы спецы по антитеррору, авечером об этом событии знала уже вся страна)
В те времена Мария Васильевна просто отобрала у меня самопал и, кинув в ящик стола, ушла на перемену в учительскую делиться впечатлениями.
Естественно я не мог упустить этот шанс и, забрав вещественное доказательство, куда-то его выкинул.
Не помню, что говорила после этого учительница, но записку о совершенном правонарушении домой я принес. К счастью, отец уехал на Север по служебным делам и поэтому телесных наказаний я благополучно избежал. Добавлю, что в дальнейшем мы с ним сделали еще не одну поджигу. Но в школу я их больше не носил и даже не демонстрировал сверстникам, хотя очень хотелось.
***
Зима, февраль 1961 года. В нашей квартире пустовато. Бабушка Валя заявила, что ей с нами надоело, внуки -алояры, невестка плохая, и поэтому уехала к дочери на Дальний Восток. Отца тоже дома нет, уже полгода он служит в Архангельске и ждет хрущевской демобилизации. А потому мы с братом уходим утром в школу, а после уроков остаемся в продленке.
Часов в шесть вечера я захожу за братом в первый класс, и мы бредем вверх по крутой горе к нашему дому. На горке весело, десятки детей разного возраста катаются на санках и собственных задницах. Мы тоже не отстаем и успеваем пару раз прокатиться на ранцах, а затем бежим домой.
Мама уже дома и, как обычно, на нервах. Отругав нас, немного успокаивается, после чего кормит ужином. Домашнее задание у нас сделано в школе, поэтому мы после еды опять несемся во двор, несмотря на темноту. А чего бояться? Про педофилов, маньяков и прочих извращенцев ни мы, ни родители ничего не знают.
Часов в девять мы, насквозь промокшие в снегу, возвращаемся домой. Мама вытирает нам сопли, развешивает одежду на просушку и отправляет нас в постель. Завтра опять рано вставать. Первый урок у нас в восемь часов.
Прихожу в класс, на моей парте размашистая надпись углем "Ума палата". Прекрасно знаю, кто автор этих строк - третьегодник Ванька Лаукконен. Связываться с ним бессмысленно, он в два раза тяжелей меня и на голову выше. Оттирая надпись, мстительно надеюсь, что на ближайшей контрольной покажу Ваньке фигу вместо подсказок, хотя в душе прекрасно понимаю, что опять решу все за него. Ванька вообще парень неплохой, одноклассников не колотит и даже заступается за нас в школьных разборках. Курит в туалете Беломор и иногда дает нам затянуться. Вот и сейчас он с насмешкой наблюдает за моими стараниями.
-Эй, Санфир, - неожиданно обращается он ко мне,- может, расскажешь, чо ты там еще в энциклопедии прочитал.
Одноклассники ожидаемо ржут. С тех пор, как мне по подписке начали приходить тома детской энциклопедии, я начал изредка поправлять учителя, крича с места
-А в энциклопедии совсем по-другому написано!
Естественно, учительнице это жутко не нравилось, но всем остальным было весело.
***
Все та же зима 1961 года вечер в продленке. Пара наших одноклассников собирается на ограбление детского сада. Игорь Паланча главный заводила. Он, по идее, должен учиться в пятом классе, а учится с нами -третьеклассниками. Сейчас он уговаривает Ваньку Лаукконена пойти с ними. Но Ваньке лень. Он дремлет, опустив голову на парту, и не реагирует на уговоры. Толька Заварин, в свою очередь, подходит ко мне и предлагает пойти с ними. Мне страшно, но еще страшнее оказаться трусом, поэтому я соглашаюсь и двигаюсь вместе с остальными парнями к раздевалке. По пути Паланча достает пачку Беломора и вручает нам по папиросе. За школой мы закуриваем и начинаем хвастать, кто, сколько выкуривает сигарет. Не желая отстать от товарищей, храбро вру, что выкуриваю не меньше полпачки в день. Затем разговор сползает на тему родов. Я сообщаю парням страшную "правду", дети вылазят из пупка. Мои собеседники смеются и объясняют мне истину. Мне до конца не верится в такой пассаж, но Игорь Паланча утвердительно кивает и мое доверие к маминым рассказам резко падает.
Тут к нам подбегает запоздавший Колька Кирьянов, и мы направляемся в сторону детского сада. По дороге непрестанно плююсь. Во рту остался противный запах табачного дыма и меня слегка тошнит. Озабоченно решаю, что сегодня больше курить нельзя, мама обязательно унюхает.
Перелазим ограду детского сада и пытаемся вскрыть сарай. Выдергиваем пробой и заходим вовнутрь. Чувствую страх и легкий азарт. Интересно, что мы здесь найдем?
Однако, внутри кроме нескольких саперных лопаток и ящика с противогазами ничего больше нет. Уходя, забираю одну лопатку с собой. Сколько времени мы не знаем, но судя по темноте -седьмой час. Игорь Паланча недоволен результатом ограбления и ведет нас на какой-то склад, рядом с вокзалом. Там мы выбиваем лопатками днище у бочки и затем в полной темноте обжираемся солеными помидорами на морозе градусов в пятнадцать. После этого, объевшись помидор, расходимся по домам.
***
Апрель 1961 года, двенадцатое число. Яркое солнце светит в окна 3б класса. Настроение весеннее. Учить ничего не хочется. Под бубнеж учительницы, я, высунув от усердия язык, выжигаю увеличительным стеклом свое имя на крышке парты. От краски идет вонючий дымок. Моя соседка по парте неодобрительно смотрит на это мероприятие, но пока молчит.
Неожиданно в класс заглядывает завуч и вызывает учительницу из класса.
Та вскоре возвращается и с загадочной улыбкой объявляет:
-Ребята, сегодня случилось великое событие, наш человек полетел в космос!
В классе наступает вопросительная тишина.
Учительница, между тем, продолжает говорить.
-К нам в школу приехало телевиденье, и будет снимать репортаж, о том, как мы радуемся такому событию. Сейчас все встаем и дружно выходим на улицу.
Когда наш класс вышел на крыльцо, добрая половина школы уже собралась на спортивной площадке, возбужденно переговариваясь. Неподалеку стоял большой автобус с надписью "Телевиденье". Оператор уже готовился нас снимать.
Однако он был чем-то недоволен и что-то говорил директору.
Тот согласно кивнул головой и громко обратился к нам:
-Ребята, сегодня, ради такого знаменательного события, я отменяю уроки, и после съемки репортажа вы свободны. А сейчас радуйтесь, как можете!
И мы обрадовались! Девчонки визжали и прыгали, парни кидали в в воздух кепки, хлопали друг друга по плечам, еще бы, как не радоваться, в кои веки нас отпускают домой с уроков!
Довольный оператор бодро поворачивал телекамеру, пытаясь записать самые классные кадры.
Потихоньку все начали разбегаться.
Через пятнадцать минут, схватив портфель, и я с братом отправился домой.
Таким радостным, весенним запомнился мне этот день, ставший впоследствии праздником - Днем космонавтики.
***
Лето 1965год. Июль. Я лежу на диване с книжкой. В соседней комнате дремлет отец. Через час у него тренировка. Из открытого окна доносится ребячий гомон. Среди этого полуденного спокойствия неожиданно раздается гулкий взрыв. Я подскакиваю к окну, но ничего особенного не наблюдаю. Подходит заспанный отец, и мы начинаем думать, что это могло быть.
-Может, истребитель прошел звуковой барьер?- предполагает батя, глядя, на следы реактивных самолетов в небе.
Так ничего и не поняв, снова расходимся по диванам. Однако через минут десять за окном слышится громкий разговор.
-Это все Олежка Санфиров и Петька Арестов сделали! - доносится до меня писклявый голос Гальки Ситюковой.
Спустя несколько минут в дверях слышен звонок. Иду открывать и вижу нашего участкового. Растерянно зову отца.
Мужчины проходят в комнату и что-то тихо обсуждают. Вскоре участковый уходит, а отец в ярости ходит по квартире. На всякий случай я забился в кресло и не отсвечиваю.
Через час я робко намекаю:
-Папа, тебе на тренировку пора. Тот реагирует адекватно, собирается и уходит.
Я тоже бегу на улицу в надежде узнать, что произошло. Однако от малышни только узнал, что мой брат что-то взорвал.
Часов в пять отец пришел с работы и первым делом поинтересовался, не приходил ли Олег
В шесть часов вечера тот все же явился. Батя тут же ринулся в прихожую и оттуда раздался его крик и звуки ударов, а потом рев брата.
Отколотив сына, отец решил его выслушать. Тут и я узнал, что произошло. Компания мальчишек нашла пустую канистру и решила устроить маленький взрыв. Они накидали туда карбида и долили воды. Все это происходило рядом с конечной остановкой нескольких автобусов. Когда канистра стала надуваться, кто-то крикнул "Бежим!". В момент взрыва рядом проезжал автобус, в нем разбило осколками два стекла. К счастью пассажиров там не было. Братец сел на велик и укатил за шестнадцать километров на озеро Лососинное, где и ошивался целый день, боясь вернуться домой. Поступил он совершенно правильно. Если бы он попался бате сразу после разговора с участковым то получил бы намного больше пендалей.
Хорошие были времена! Батя переговорил с водителем, дал ему трояк на бутылку и, тема ущерба была закрыта. С участковым было еще проще, его дочка занималась у отца, так что последствий для брата, кроме нескольких хороших оплеух не случилось.
Весна 1966 года. Закончен восьмой класс, экзамены сданы. В аттестате пара троек, но это не волнует. Впереди еще два года учебы. А сейчас три месяца отдыха.
Я собираюсь на речку, когда меня зовет отец.
-Так, речка отменяется, едешь со мной,- говорит он и, ничего не объясняя, идет на улицу. Там нас ждет грузовик. Батя садится в кабину, я же запрыгиваю в кузов и сажусь на запаску. Приезжаем на какую-то базу. Через несколько лет в кино " Операция Ы" я увидел почти такую же. Но в отличие от фильма мы на ней ничего не воровали. Вместе с двумя парнями я начал носить в машину мешки с крупой, макаронами, тушонку, сгущенное молоко. Когда все было загружено, отец соизволил объяснить.
-Мы организуем спортивный лагерь в Сямозере, вы с Олежкой тоже туда едете.
Осень 1966 года. Прошло незаметно лето и нужно идти в девятый класс. Однако вместо учебы нас посылают в деревню на месяц собирать картошку. Второго сентября все девятиклассники садятся с вещами в автобусы и отбывают в совхоз. Куда нас везут, пока не известно, но вскоре наша классная руководительница Нелли Николаевна сообщает, что мы едем в село Крошнозеро.
По дороге весело болтаем и подъедаем припасы, заботливо положенные родителями. А чего их экономить? На месяц все равно не хватит. По приезду в село нам сообщают, что столько народу здесь не нужно и два класса отправляют за восемь километров на другую сторону вытянувшегося дугой озера, в маленькую карельскую деревушку, ее название память не сохранила.
Нас, мальчишек человек десять- двенадцать, подселили к пожилой семейной паре, в доме у которой имелось большое помещение с нарами. И мы приступили к обустройству. Набив наматрасники сеном, укладывали их в облюбованном месте на нарах. Считая себя очень умным, я устроился у окна. Впоследствии оказалось, что это было ошибкой, из него зверски задувало, и приходилось спать укрывшись под одеялом с головой.
Дому было лет сто пятьдесят, если не больше. С проваленной крышей и пристроенным туалетом, без задней стенки, он создавал жалкое впечатление. Хозяин, мелкий пожилой карел, Ёша, за своим добром не следил. Большую часть времени он выпивал. За это периодически получал тумаки от своей жены. Нас от хозяев отделяла только матерчатая занавеска, и мы частенько наблюдали такие ситуации.
Забегая немного вперед, сообщу, что страшный вид дома как-то раз помог мне с приятелями переночевать у девчонок. Поздно вечером мы вчетвером заявились к ним и сообщили, что у дома окончательно провалилась крыша, остальных парней кое-как пристроили по соседям, а нам, опоздавшим к дележу, негде ночевать. Девочки, конечно, не очень поверили, но в ночлеге не отказали. После посиделок с чаем гитарой нас распределили по нарам. В те времена девочки были не такие доступные, как сейчас, но целовались они уже в охотку. Поэтому, когда утром мы отправились к себе с опухшими губами, спать хотелось зверски.
После обустройства, дел на этот день у нас не оставалось, и мы отправились знакомиться с деревней. В итоге оказались в деревенском магазине, где нам, пятнадцатилетним пацанам, без проблем продали две бутылки Столичной водки. Местные алкаши завистливо смотрели в нашу сторону, но денег не клянчили, видели, как мы собираем мелочь по карманам.
Вечер у нас прошел отлично. Мы накрыли стол, водку же предусмотрительно перелили в чайник. Сделали это не зря, потому, что в разгар пирушки к нам пришла Нелли Николаевна. Она начала подозрительно принюхиваться, но ей из второго чайника Фелька Прохоров уже наливал заваренный чаек. Пришлось немного притормозить, но классная, выпив чайку, ушла к девчонкам, а мы продолжили пьянку.
Не знаю, как друзья, но я в первый раз в жизни пил водку, да еще в таких дозах. Поэтому сразу после выпивки заснул мертвецким сном.
Утром вставать было тяжко. Еще тяжелей после скудного завтрака отправляться на работу. На поле Нелли Николаевна объявила норму, за рабочий день надо собрать двадцать корзин картошки.
На первый взгляд корзины были не очень большими, но когда я приступил к сбору клубней, оказалось, что это не простое занятие. Уже после третьей корзины энтузиазм куда-то улетучился. Заболела спина, ноги налились тяжестью. А девчонки собирали себе картошку и хоть бы что.
Ближе к обеду желание работать полностью исчезло. Во время обеда мой приятель Вовка Третьяков сообщил:
-Ну, ее к монаху, эту картошку, надо в грузчики переходить.
На следующий день мы так и сделали. На телеге, объезжали поле и собирали полные корзины. Вывозили их к дороге, где перегружали на грузовую машину. Вечером, как-то так получилось, что я остался с телегой и лошадью, а мои товарищи потихоньку смылись.
Оставить запряженную лошадь в поле совесть мне не позволила и я, усевшись на охапку сена, повернул лошадь в сторону конюшни.
Общее направление я знал и вскоре подъехал к полуразвалившемуся зданию совхозной конюшни. Вообще, в этой старинной карельской деревне почти все имело такой вид. Но нас это не удивляло поему-то мы считали, что так должно и быть.
Около конюшни стояло несколько телег. В одной из них распрягал здорового черного жеребца парень из параллельного класса, Сякин Вова. Сам он был не менее здоров, чем этот жеребец. Рост на тот момент у него был два метра десять сантиметров, да и весу в нем было килограмм сто тридцать. Но меня в тот момент интересовало одно - как распрячь кобылу из телеги. Вовка мне с удовольствием показал, как это делается и сам провел нужные манипуляции..
Ни одного местного работника в конюшне не было. Они уже сбегали в магазин и отмечали прошедший день на берегу, благо, что начало сентября было погожим. Мы сами завели лошадей в конюшню, подкинули им сена и закрыли в стойлах. Мешки с комбикормом и овсом трогать побоялись.
В этот вечер определилась моя работа на оставшийся месяц работы в совхозе. Я работал возчиком до самого отъезда. И представьте себе, мне эта работа нравилась. Вот только баню я всегда ждал с нетерпением. После нескольких дней работы начинало казаться, что от меня лошадиным потом несет сильней, чем от самих лошадей.
***
Лето 1968 года. Позади экзамены за десятый класс. Аттестат у меня не в пример лучше, чем был в восьмом. В нем всего одна тройка, по русскому языку. Увы, хотя прошло уже не одно десятилетие, его правила я так и не выучил.
Я весь в непонятках. Вопрос один, куда пойти учиться? Хочется на биологический факультет, медицинский и физико - математический. Наконец выбираю физмат. В мыслях я уже сижу около циклотрона, или синхрофазотрона и открываю новые мю-мезоны и пи-бозоны.
Сдаю экзамены, получаю в основном трояки. Но, учитывая, что к концу экзаменов получается недобор из-за кучи двоек у прочих соискателей, я студент физмата.
Начало учебы меня разочаровывает. Оказывается, большей части студентов суждено стать учителями. Мне это категорически не нравится. Короче, вместо лекций я хожу в кино, пропускаю занятия