Самотарж Петр Петрович : другие произведения.

Одиночество зверя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Президента Российской Федерации Игоря Петровича Саранцева охрана будит ночью в Горках-9 известием о приезде его дочери Светланы и её желании немедленно с ним увидеться. Из личного разговора выясняется - она случайно сбила на своей машине человека и примчалась к отцу в поисках защиты от возможных юридических последствий. Саранцеву ещё предстоит узнать о ближайших планах бывшего президента - действующего премьер-министра Покровского и встретиться со своим прошлым, но он ничего не знает о существовании дочери погибшего, Наташи Званцевой, и наступивший день они проводят совсем по-разному...

   Тело изнемогло, болезнует дух, струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил; ждал я, кто бы со мною поскорбел - и нет никого, утешающих я не сыскал, воздали мне злом за добро, ненавистью за любовь.

Благородный и Христолюбивый Царь, Великий Князь Московский, всея Руси Самодержец Иоанн Васильевич

  
   Глава 1
  
   Истина торжествует в сравнении достигнутого с желаемым. Претворение мечты в жизнь обличает её мелочность, иначе не пройти и половины пути до выдуманной цели. Никто не знает, для чего родился на свет. Ты думаешь, будто постиг своё предназначение, но люди видят в тебе лишь случайного прохожего или суматошного человека без смысла, но с лицом спасителя мира.
   С высоты птичьего полета президентская резиденция Горки-9 выглядит скромно и почти аскетично. Светится поблизости узкая ленточка Рублёво-Успенского шоссе, вьётся среди рощиц и плотной застройки, мимо загадочной деревни Бузаево. Селение это представляет собой смешение стилей, эпох, сословий и философий жизни, выраженное в новой русской архитектуре либо в полном отсутствии архитектуры как таковой и замене её вековой традицией.
   Не всякий заметит в лесном массиве рядом с деревней большой двухэтажный особняк, выдержанный в суровом советском стиле, без излишних красот и вычурностей. В разных направлениях проложены среди деревьев подъездные дороги для машин и дорожки для прогулок на лоне природы. Непроницаемая трёхметровая ограда рифлёной жести вокруг странного соснового бора, расположенного среди самых дорогих земельных участков России, сверху совершенно не видна. Лунными ночами, такими редкими осенью, здесь безлюдно, спокойно, даже умиротворённо, лишь в отдалении встаёт зарево огней недремлющей Москвы.
   Ночью нет людей и в самом особняке. Офицеры ФСО не толпятся без надобности вокруг спальни первой супружеской четы - её покой обеспечивается без излишней назойливости. В просторной комнате царит мягкая полутьма, каждый час доносится издали перезвон напольных часов - днём его здесь не слышно, только в царстве сна звуки разлетаются так далеко по коридорам.
   Тихий мелодичный звонок разорвал ночную тишь детским лепетом сумасшедшего и навсегда изменил последующие события. Президент недовольно перевернулся в постели с живота на спину, протянул руку, на ощупь схватил телефонную трубку и услышал:
   - Извините, Игорь Петрович, приехала ваша дочь. Хочет немедленно встретиться.
   - Сейчас?
   - Именно сейчас.
   Саранцев потянулся, вздохнул и сел на постели, свесив босые ноги.
   - Хорошо, пусть пройдет в свою комнату - коротко сказал он и бросил трубку. Дочь всегда имела право врываться в жизнь отца и пользовалась своей привилегией с детства без малейших усилий преодолеть себя. Единственный ребенок, забавная девчонка в далёком детстве и вредная неуравновешенная девица теперь, способная грубить родителям и требовать своего как положенного, а не как подлежащего разрешению, она часто заставляла отца думать о ней, и каждый раз нерасторопные размышления приходили к одному и тому же итогу: девочке нужно помочь.
   - Что случилось? - сонно пробормотала жена.
  -- Ничего, спи.
   Почти невидимая в полумраке, Ирина отвернулась от мужа и зарылась лицом в подушку. Когда-то, впервые осматривая резиденцию, они вдруг взглянули друг на друга, одновременно подумав об одном и том же: устроить отдельные спальни или общую? Не обменявшись ни словом, а только взаимно улыбнувшись, она - чуть смущенно, он - покровительственно, они согласились в нежелании посвящать охрану и прочий персонал в подробности личной жизни. Только представьте посторонних людей, во множестве населяющих здание и непременно знающих, спал президент сегодня один или с женой! Представьте их лица, усмешки, шуточки, хотя бы только мысли. Наверное, есть на белом свете люди, не воспринимающие обслугу в качестве собрания индивидуумов, но президент и его супруга родились не во дворцах и даже не в имениях, они не могли преобразиться в один момент и счесть окружающих несуществующими.
   В давние студенческие годы, собираясь жениться, Игорь пришел в малометражную московскую квартиру знакомиться с родителями невесты. В руках он держал букет роз для будущей тещи и бутылку "Столичной" для тестя. Отца Ирины звали Матвеем, и предполагаемый будущий зять по одному только имени заранее составил его мысленный портрет, который оказался в высшей степени достоверным. Неразговорчивый, каждое слово он словно уделял окружающим по крайне скупой норме, всякий раз опасаясь израсходовать лишнее и выдать свои подлинные чувства. Жениху дочери он не сказал ничего страшного, угрожающего или предостерегающего. Произнёс только несколько отдельных фраз, ничем не выдавших его отношения к гостю и почти родственнику, но последующие годы открыли истину - отец желал дочери как можно дольше не узнать жизнь во всей её полноте. Мать хотела ей счастья, а он - неведения. Словно пытался скрыть от единственной дочки древо познания добра и зла, хоть и не считал самого себя Богом. Теперь Саранцев, думая о дочери, непременно вспоминал тестя и улыбался, понимая того всё больше и больше.
   Игорь Петрович накинул халат, затянул на животе узлом пояс, вышел из спальни и скоро оказался в условленном месте. Там его ждала Светлана, и выглядела она странно. Казалось, она находится не в резиденции собственного отца, президента и человека, а в царстве какого-нибудь властелина зла. Стояла, маленькая и неуклюжая, рядом с кроватью, словно хотела поскорее лечь спать и забыть всю свою сегодняшнюю жизнь, но боялась последовать собственным желаниям. Когда дверь за Саранцевым закрылась, и члены семьи наверняка остались одни, дочь сказала чужим голосом, глядя в стену рядом с отцом:
   - Папа, кажется, я кого-то убила.
   Саранцев молчал, пытаясь понять причины вспышки черного юмора у его маленькой девочки.
   - Что ты имеешь в виду?
   - То, что сказала.
   - Светка, хватит валять дурочку, говори, что происходит.
   Игорь Петрович разозлился всерьёз - ему нравилось понимать происходящие вокруг него события. Поверить сразу в сказанное дочерью он не мог, как не смог бы на его месте ни один родитель в мире, потративший жизнь на воспитание ребенка в холе и под надёжной защитой от всех мировых невзгод.
   - Кажется, я кого-то сбила.
   - На машине?
   - Конечно, на машине! Как же ещё? Ты думаешь, я кого-то кулаками забила?
   - Не кричи. Что значит "кажется"?
   - То и значит. Я не поняла, что случилось, но машину помяло, и удар я почувствовала.
   - На какой машине ты была?
   - На моей "бэшке".
   - Где она сейчас?
   - На улице.
   - Далеко отсюда?
   - Что значит "далеко"? Здесь.
   - Ты сюда на ней приехала?
   - Да, сюда! А что тебя удивляет?
   - Почему ты сразу не остановилась?
   - Потому что испугалась! Папа, зачем задавать дурацкие вопросы?
   - Что значит "испугалась"? Ты сбила его на пешеходном переходе, ты ехала на красный свет?
   - Я не видела там ничего такого.
   - Не заметила, или там не было ни "зебры", ни светофора?
   - Ну какая разница, папа!
   - Теперь действительно никакой. Возможно, ты не виновата в наезде, но уже точно виновата в оставлении пострадавшего без помощи.
   - Ну извини! Я просто испугалась и хотела, чтобы всё поскорее кончилось.
   Игорь Петрович задумался. Помолчав несколько минут, он сел в кресло у стены и жестом велел дочери сесть на кровать.
   - Расскажи всё с самого начала.
   - Самое начало - это когда?
   - Откуда и куда тебя несло среди ночи?
   - С девчонками сидела в ресторане.
   - Выпила?
   - Немного. Ну и что? Ночь на улице!
   - Загадочная у тебя логика. Думаешь, по ночам можно ездить пьяной?
   - Я не пьяна, ты же видишь! Пара бокалов вина.
   - Ах, пара бокалов! Ты действительно считаешь количество выпитого своим оправданием?
   - Почему бы и нет?
   - Потому что в нашей стране за рулём нельзя пить вообще. Скажешь, ты никогда об этом не слышала?
   - Папка, ну какая разница! Ты ведь президент, в конце концов.
   - Вот именно - президент, а не царь и бог. Сегодня ночью, возможно, некоторое количество людей обзавелось хорошей уздой на меня.
   - Причём здесь ты? Ты ведь спал.
   - Нет, я не только спал. Ещё я узнал о совершённом дочерью преступлении и ничего не сделал для торжества правосудия. Ты понимаешь, в какое положение меня поставила? Ты думаешь, я живу припеваючи, горя не знаю и делаю всё, что хочу?
   - А разве не так? Неужели позвонишь сейчас генеральному прокурору? Или по 02? Вообрази только размах положительного отклика в обществе на твой поступок! Президент выдал правосудию свою родную дочь! Какой отличный повод для газетных передовиц и сенсационных телерепортажей! Давай, давай, чего ты ждешь?
   - Всё население страны имеет право не сообщать властям о правонарушениях родственников, закон это допускает. А президент такого права не имеет, именно в силу своего положения. Опять Интернет взорвётся новой сенсацией, на сей раз совсем небывалой. Дочь президента убила человека, а папочка её прикрывает! Где всё случилось?
   - На проспекте Мира.
   - На проспекте Мира! Он оказался для тебя недостаточно широким?
   - Да этот тип выскочил неизвестно откуда! Там рекламные щиты стоят на тротуаре, вдоль проезжей части. Пап, никакой Интернет ничем не взорвётся, никто ничего не узнает. Меня ведь не задержали на месте, за мной никто не гнался, меня никто не видел.
   - Если так, почему ты поехала не домой, а сюда?
   Светлана окаменела лицом, посмотрела на отца отстранённо, затем отвела глаза:
   - Ты меня всё-таки прогоняешь?
   Саранцев обнял дочь за плечи, быстро чмокнул в щёку:
   - Не мели чепуху. Где Алексей?
   - Наверное, у себя дома.
   - Он знает?
   - Нет.
   Разумеется, он не знает. Игорь Петрович мысленно чертыхнулся и глубоко вздохнул. Выпускник Оксфорда и начинающий бизнесмен Алексей Уряжский появился в жизни дочери спустя несколько месяцев после президентской инаугурации Саранцева, и тот упорно стремился проникнуть в замыслы первого ухажёра страны, поскольку не мог поверить в его бескорыстность. Негласная проверка ФСБ дала набор скучных, прямо-таки анкетных, данных, но не ответила на главный вопрос: испытывает проверяемый искренние чувства к Светлане Саранцевой или нет? Бизнес обыкновенный - торговля. Законная торговля. Разумеется, не без финансовых нарушений и с некоторыми вольностями в части соблюдения трудового законодательства, но где же найти владельца фирмы без мелких зазубрин на репутации? Компанию в наследство не получал и ни у кого не отнял, даже не купил, а сделал сам, с нуля. Конечно, лучше бы он занялся производством, но здесь, как и в некоторых других моментах, его жизнь поправима. Разумеется, Алексей имел в прошлом романы, но их наличие даже одобрялось Саранцевым. Только маньяк мог дожить до зрелых годов без единой близости. Брошенные дети не обнаружены, а пара измен - как же без них? Если бы всегда бросали его, а он только бегал бы хвостом за уходящими от него женщинами, Уряжский определённо не заслужил бы права встать рядом с дочерью президента. Тряпкам здесь не место. Тем не менее, вот уже в течение трёх лет Саранцев никак не мог поверить в безотчётную привязанность предпринимателя к Светке, хотя сам себя старательно убеждал в обратном, поскольку та очень бурно реагировала на любое внешнее проявление подобных сомнений. Спорить с ней без особых причин не хотелось, поскольку никому не становилось лучше от шумных скандалов. Но как можно молчать, если на кону стоит судьба дочери, а исход игры неизвестен? Родителей Уряжского Игорь Петрович никогда не видел, дочь отзывалась о них беззаботно и высокомерно, как, наверное, и о своих собственных родителях в её молодёжном кругу общения, где уважение к старшим - невыразимый моветон. Теперь она ночью примчалась на разбитой машине под защиту отца, ненавидит себя за унизительную уступку, и хочет повернуть время вспять, а оно течёт и течёт себе в прежнем направлении с непременной скоростью, как бы ни менялось восприятие времени человеком в течение его смехотворно короткой жизни.
   - Почему ты вообще была одна? Что за манера ночами шляться по кабакам без провожатого?
   - Пап, обыкновенная манера! Сколько можно говорить об одном и том же! Я не маленькая и не больная, я хочу жить на свободе, как все мои подруги, неужели тебе так трудно меня принять?
   - Но как отнесётся Алексей к твоим похождениям, если узнает?
   - Папа, он всё прекрасно знает! Возможно, ты удивишься, но он считает меня взрослым человеком, который имеет право решать, когда, куда и с кем ему ходить. Неужели ты думаешь, я хоть на день продлю отношения с человеком, считающим меня своей частной собственностью?
   - Дело не в собственности, а во многих вещах, в том числе в безопасности.
   - Моя безопасность - моё собственное дело. Не надо рассказывать мне ужасы об окружающей меня жизни, я давно уже не школьница.
   - Ладно, помолчим пока о безопасности. Ты говорила, с тобой подружки пили?
   - Папа! Мы не пили, мы общались.
   - Не важно. Что за подружки?
   - Танька и Женька.
   - А они знают?
   - Откуда? Думаешь, мы колонной ехали?
   - Кто вас знает.
   Действительно, кто их знает. С Татьяной дружит с детства, с Евгенией познакомилась в университете, но ходят везде втроём, будто с рождения никогда не расставались ни на день. Здесь в корыстности можно заподозрить Женю, но, по странному стечению обстоятельств, Саранцев испытывал острую неприязнь именно к Тане. В детские годы она казалась неопрятной и приставучей, с началом же своей бурной политической карьеры он все чаще замечал в девчонке нескрываемое удовольствие от факта необычайно нужного знакомства. Президентство Саранцева, казалось, доставило Тане больше радости, чем любому из членов семьи. Он пригласил старых знакомых не на официальную церемонию инаугурации в Кремле, а на домашнюю вечеринку в Горках, спустя несколько недель. Родители смирно сидели рядком за большим столом, скованные и безмолвные, а их дочь разошлась не на шутку, поднимая громогласные тосты и всеми силами стараясь продемонстрировать прочим гостям своё старое, оказавшееся вдруг таким примечательным, знакомство с виновником торжества. С Женей Светка познакомилась всего пару лет назад, причем по собственной инициативе, едва ли не вопреки отчаянному сопротивлению новой подружки. За всё время приятельствования со Светланой Женя ни разу не появилась у президента дома и для Саранцева существовала только в рассказах дочери. А из её слов вытекал один-единственный неизбежный вывод: та создана самим Провидением или иной высшей силой для рождения новых смыслов и интересов в жизни своих подруг. Она не просто бросалась последовательно то в фотографию, то в живопись, но и неким непостижимым образом вовлекала в новые увлечения едва ли не всех своих знакомых и родных. Никто из них не стал и не собирался становиться профессионалом в занятиях очередным видом искусства, но многие со временем оказывались изрядными знатоками и могли судить об экспонатах всяческих выставок не по вычитанной в модном журнале критике, а основываясь на собственных впечатлениях и убеждениях, которые далеко не всегда оказывались лестными для авторов, но порой казались интересными даже им. Как-то Светлана вернулась с выставки современного искусства в Манеже и битый час зачем-то объясняла отцу животворность новых художественных форм, до которых ему не было ровным счётом никакого дела. Но в тот день он с гордостью подумал, что его дочь - не пустышка и не пустоголовая побрякушка, у неё есть высокие интересы и страсти, выделяющие её из поколения. Только ли из поколения? Можно подумать, сплочённые ряды родителей сплошь составлены из высокодуховных особ, живущих исключительно ради неосязаемых целей! Он и сам не испытывал трепета не только перед полотнами современных экстравагантных мастеров кисти, пальцев и папиросных пачек, но и перед холстами Тициана и Рафаэля. Просто он очень хорошо осознавал необходимость вслух восхищаться гениями эпохи Возрождения, дабы не прослыть безграмотным мужланом. Теперь Светка уверяет, что её подруги остаются в неведении относительно бесповоротных событий сегодняшней ночи, но сомнения вселились в Саранцева сразу и надолго. Он уже сейчас с больной отрешённостью безвольно отгонял саднящую мысль: есть люди, которые всё знают.
   - Тебя кто-нибудь видел на месте... происшествия?
   - Кажется, нет. Но ведь будут, наверное, искать машину, совершившую наезд?
   - Возможно. Если некий свидетель заявит о кабриолете БМВ, сбившем человека на проспекте Мира. В отсутствие подобных показаний искать никому не известную машину бессмысленно. Вот если наезд произошёл в поле зрения видеокамеры, ситуация станет неприятной.
   - Папуль, ты позвонишь кому-нибудь?
   - Зачем?
   - Чтобы меня не трогали.
   - Тебя пока никто не тронул.
   - А если всплывёт "бэшка"?
   - Тогда какой-нибудь лейтенант пробьёт её номер по базе данных, прочтёт имя владельца, присвистнет, матернётся и сочтёт за благо не лезть в бутылку. Если на него как следует насядут с требованием повысить раскрываемость, он шепнёт непосредственному начальнику по большому секрету, и тот прикусит язык. Если же надавят и на начальника, он тоже перемолвится словечком с руководством, и оно в свою очередь в ужасе вскрикнет. Таким образом, количество осведомлённых людей постепенно возрастёт, и по цепочке информация в конце концов просочится до Муравьёва, который не преминет поделиться ей с Покровским.
   - Кто такой Муравьёв?
   - Милая моя, ты не знаешь по имени министра внутренних дел? Может, тебе неведомо, что Покровский у нас - премьер?
   - Нет, про Покровского я слышала. Он же тебя президентом сделал.
   - Светка, не мели ерунды. Никто меня президентом не делал. Я победил на выборах!
   Саранцев сердито снял руку с плеча дочери. Вспышка раздражения имела место на самом деле, Игорь Петрович и не думал её изображать. Такие вспышки по тому же поводу случались с ним время от времени, заставляя морщиться в мыслях или наяву, отшучиваться и всякий раз придумывать новую формулировку возражения. Хуже горькой редьки ему надоели ехидные замечания всяческих комментаторов на радио, в газетах и блогах, не имеющих ни малейшего представления о политической кухне, где человек стоит, без всяких излишне высоких слов, перед лицом истории со всеми своими личностными недостатками и думает, перемелет его жизнь в мелкую пыль, если он сделает шаг вперед, или нет.
   - Ладно. Утро вечера мудренее. Сейчас ложись спать, а дальше - посмотрим.
   Саранцев коротко чмокнул дочь в лоб и вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Он медленно пошёл по коридору, шаркая мягкими тапочками по коврам и задумчиво разглядывая узоры на них, хотя думал совсем о другом.
  
   Глава 2
  
   В тот яркий солнечный зимний день четыре с лишним года назад премьер-министр Саранцев явился в Сенатский дворец Кремля по будничному служебному делу, скучный и напряжённый в преддверии общения с президентом Покровским. Визит предполагался публичный: сначала диалог при телекамерах о мерах по ликвидации последствий нескольких аварий на теплоцентралях в райцентрах Тульской и Курской областей, затем - деловая беседа с глазу на глаз. Проведя без малого полчаса в кресле гримёра, Игорь Петрович с кожаной папкой подмышкой вошел в президентский кабинет, где съёмочная группа телевидения уже установила свет, и поэтому казалось невозможным спрятаться от ослепительного жара раскалённых софитов. Люди толпились недалеко от рабочего стола президента, к которому приставлен как бы маленький столик для небольших совещаний тет-а-тет. Переговаривавшиеся вполголоса телевизионщики расступились, давая дорогу премьеру и вежливо с ним здороваясь. Тот, пару раз кивнув головой на ходу, привычно прошёл к своему месту у того самого совещательного столика, которое занимал уже не раз, сел в неудобное деревянное кресло старинного вида с гнутыми ножками, низкой спинкой и высокими подлокотниками, бросил на стол свою папку и стал вместе со всеми дожидаться главного участника событий. Сидел, как на сцене, не видя людей за стеной света, но чувствуя их взгляды. Справа от себя, у обитой дубовыми панелями стены позади пустого президентского стола, он видел государственный флаг и президентский штандарт. Далее, в заслонённой от него телевидением глубине кабинета, стоял длинный стол (уже для настоящих совещаний), вдоль стен - книжные шкафы, перемежающиеся вазами в стенных нишах, у противоположной стены, прямо напротив президентского кресла, белая высокая дверь в зал заседаний Совета безопасности. Саранцев бывал в этом кабинете не раз, в том числе в отсутствие съемочных групп, однажды подходил вместе с Покровским к одному из книжных шкафов в поисках нужного статистического справочника, но все равно не мог сказать, что разглядел кабинет во всех подробностях. Он всегда оглядывал его мельком, краем глаза, вечно занятый делом и стремящийся не пропустить слова, сказанного собеседником.
   Покровский, невысокий и полноватый, но широкоплечий и крепко сбитый, бодро вошёл минут через пять, громко поздоровался разом со всеми, пожал руки нескольким сотрудникам администрации и знакомым телевизионщикам, затем уселся перед Саранцевым. Минут двадцать ушло на репетиции под руководством толстенького режиссера Сапунова и неизменно подтянутого, с тщательно подбритой "эспаньолкой", руководителя пресс-службы Владимира Петровича Вороненко, которые наперебой давали профессиональные советы относительно интонационных ударений и улыбок. Первый из этих двоих всю свою сознательную жизнь отработал на телевидении, второй в прошлом активно сотрудничал в бумажной прессе, поэтому между ними иногда возникали пикировки чисто сопернического характера, в стремлении каждого доказать превосходство над всеми прочими обитателями медиа-пространства.
   - Сергей Александрович, - говорил Покровскому пресс-секретарь, - я думаю, вам всё же следует продемонстрировать аудитории осведомлённость в частных деталях проблемы.
   - Как же я её проявлю, если премьер меня ещё не проинформировал? - с легкой усмешкой спросил президент, вольготно откинувшись на спинку своего стула и закинув ногу на ногу.
   - Ничего страшного. Вы сами зададите вопросы Игорю Петровичу в форме, предполагающей ваше знание, а он расскажет о принимаемых мерах. Например, вы спросите, подтверждается ли информация о том, что без отопления осталось пятьсот двадцать три человека в Косой Горе, а Игорь Петрович сообщит о сокращении этой цифры до двухсот пятидесяти одного вследствие принятия мер по ликвидации аварии.
   - Я не возражаю, - пожал плечами Покровский. - А вы, Игорь Петрович?
   - Я тоже. Последствия аварии ведь устраняются, и я обладаю более свежей информацией.
   - У вас работа такая, - вновь чуть улыбнулся президент, задержав пристальный взгляд на своём премьер-министре. Тот сразу почувствовал приближение неких неясных событий - то ли благотворных для него, то ли катастрофических. Взгляд Покровского всегда заставлял его не столько задумываться, сколько готовиться к ожиданию поворота в судьбе.
   - Сергей Александрович, вы хотите придерживаться прежнего стиля поведения? - поинтересовался Сапунов, нервно поглаживая сияющую в ярком освещении лысину.
   - А что, у вас есть какие-то предложения? - недовольно встрепенулся Вороненко, всегда гордившийся имиджем президента, к созданию и поддержанию которого приложил немало усилий.
   - Нет ничего невозможного, - пожал плечами творческий человек. - Можно добавить мягкости, можно - решительности. У вас в текстовке проговорена забота о детях и стариках?
   - Разумеется. В самом конце.
   - Замечательно. Здесь можно задержаться поподробней, привлечь больше внимания аудитории. Можно назвать чьи-то конкретные имена, показать затем сюжет?
   - Имена конкретных детей и стариков?
   - Да, детей или стариков. Может, имели место какие-то происшествия, есть особо пострадавшие? В больницу никто не попал?
   - Никто в больницу не попал, - со сдержанной яростью в голосе сказал Вороненко, глядя в упор на Сапунова. - У нас не стихийное бедствие, не землетрясение, не наводнение, не ураган и не извержение вулкана. Обыкновенное происшествие в коммунальном хозяйстве, которое эффективно и быстро улаживается властями, не надо делать из него катастрофу. Вы свои телевизионные замашки всё же пытайтесь сдерживать иногда.
   - Ладно, коллеги, - сухо заметил Покровский, - давайте работать, пока мы тут не испеклись под вашими прожекторами.
   Повторили подготовленный пресс-службой текст, заранее усвоенный Игорем Петровичем, который не любил прилюдно выглядеть нерадивым учеником. Подобная волокита всегда раздражала Саранцева - он хотел поскорее сделать дело, покинуть Кремль и вздохнуть свободней. Внутри исторических стен он чувствовал себя под непрестанным наблюдением и быстро раздражался. Первое время своего премьерства, въезжая на машине в Боровицкие ворота, а затем выходя из неё в закрытой части Кремля, во внутреннем дворе здания Сената, он испытывал чувство прямо-таки распирающей изнутри гордости от осязания физической близости к высшей власти. Он заходил в подъезд и думал не о будничной текучке, которая привела его сюда, а о бывшей квартире прокурора судебных установлений на третьем этаже, где жил Ленин с семьей, о совершенно неизвестной широкой публике квартире Сталина на втором этаже и его же кабинете с дубовыми панелями по стенам, изображённом в бесчисленных фильмах. Кабинете, который затем занимали все советские премьеры, до Рыжкова включительно. Власть жила в этих коридорах, пропитала пол и потолки, впечатлительные посетители буквально ощущали её запах - манящий и непонятный, с оттенком опасности, но дурманящий. Наверное, аромат неизвестности и заставил премьер-министра Саранцева умерить тягу к вершинам влияния. Очень скоро, спустя буквально недели, гордость сменилась тяжелым чувством зависимости, и цитадель политического могущества стала сильнее и сильнее давить на него уже одним только обликом. Пришло осознание простой истины, очевидной для постороннего, но трудно принимаемой теми, кто поспешил себя обмануть: он не хозяин здесь. Неприятная мысль ошарашила Игоря Петровича разом, словно свалившись с каких-то высот мирового познания, и дальнейшая его жизнь стала отравлена. Каждый новый вызов в Кремль создавал отвратительное ноющее ощущение под ложечкой, словно за воротами ждала сама судьба.
   Пришлось снять три дубля, потому что Саранцев в двух первых попытках оговорился по одному разу и мысленно себя проклял. Покровский сыграл свою роль спокойно и без всяких видимых со стороны усилий, словно профессионально снимался в десятом или двадцатом фильме. Глядя на него, Игорь Петрович удивлялся и почти возмущался одновременно. Откуда у профессионального военного такая способность дружить с камерой и свободно жить в кадре? Он ведь в прошлой жизни действительно воевал, а не общался с прессой в высоких штабах.
   Мучения закончились, телевизионщики стали собирать свою аппаратуру и сматывать кабели, которые устлали весь пол, а Покровский, взяв Саранцева за локоть, предложил ему пройтись. Такого прежде не случалось, и приглашённый вышел вслед за президентом в зал Совета безопасности, борясь с желанием спрятаться в ближайший тёмный угол, которого там просто не было. Светлое просторное помещение с овальным столом посередине располагало к оптимистической медитации, но нудно напряжённый премьер не ощущал этого.
   - Пускай ребята спокойно работают, а мы, Игорь Петрович, давайте пообщаемся. Есть к вам серьёзное дело.
   - Я вас слушаю, Сергей Александрович.
   Покровский жестом пригласил Саранцева сесть, и они заняли соседние стулья, развернув их навстречу друг другу.
   - Игорь Петрович, вы опытный человек, мы с вами давно и плодотворно сотрудничаем, я вам совершенно доверяю. Надеюсь, вы отвечаете мне тем же.
   - Да, конечно.
   - Я полагаю, вы отлично понимаете некоторые особенности современной политической ситуации.
   Саранцев выжидательно молчал. Он знал множество подробностей состояния дел, как известных широкой общественности, так и по мере сил от неё скрываемых, и пока не понимал, о которых именно говорит президент.
   - Я имею в виду наиболее очевидную, - счёл нужным пояснить Покровский. - А именно: через год истекает второй срок моих полномочий. И, согласно Конституции, я не имею права баллотироваться третий раз подряд. То есть, я ухожу.
   Разумеется, Игорь Петрович находился в курсе событий. Вся страна играла в угадайку, пытаясь выудить из пруда общественной жизни золотую рыбку, коей суждено будет вписать собственную страницу в русскую историю. В семье премьера тема не обсуждалась. Совершенно. Жена изредка бросала в его сторону загадочные взгляды и бралась задавать наводящие вопросы, но суровый муж принимал несведущий вид и как бы невзначай менял тему. Добиваться выбора, соглашаться с предложенными условиями, идти на компромиссы, угадывать наиболее выгодные шаги с целью сделать шаг наверх он боялся.
   Коренной сибиряк, Покровский заметил юного земляка давно, ещё пробиваясь к должности новосибирского губернатора. Во время предвыборной кампании отставной нестарый генерал в сопровождении телевизионных камер (уже тогда с ними побеждал!) ворвался на строительную площадку жилого многоквартирного дома, густо населённую таджикскими рабочими, и стал требовать начальство, поскольку дом строился на бюджетные средства, но не планировался к заселению очередниками. Самым большим начальством оказался главный инженер строительной компании Саранцев, тогда тридцатитрёхлетний. Впервые в жизни оказавшись под прицелом объективов, он собрал разболтанные чувства в кулак и, ни разу не повысив голос и не потеряв самообладания, долго отвечал на язвительные вопросы Покровского с выражением самоуверенности на лице, поскольку компанией не владел, контрактов с заказчиками не подписывал и реализацией жилья не занимался. На следующий день по местному телевидению прошёл разоблачительный новостной сюжет, а поздно вечером Саранцеву позвонил домой лично Покровский и пригласил в свою команду, пообещав пост в областном правительстве после неминуемой победы. Впоследствии генерал мимоходом заметил, что уважает людей, готовых лечь на амбразуру ради других, пусть даже и подлецов. К тому моменту Саранцева уже уволили из его компании без выходного пособия, но он принял предложение о трудоустройстве только через две недели, убедившись, что новость о его безработности уже достигла генеральских ушей. Тогда он хотел без слов выдвинуть условие: не предавай меня, и я тебя не предам. Кажется, Покровский его понял. С тех пор в отношениях между ними поддерживалось равновесие: младший доказывал свою полезность, не произнося вслух ни единой просьбы. Теперь он тоже ждал.
   - Как говаривал когда-то один обитатель здешних стен, - не спеша, с чуть заметной, как бы рассеянной, улыбкой произнёс президент, - мы тут посовещались и решили: вашу кандидатуру можно считать оптимальной во всех отношениях.
   - Мою кандидатуру?
   - Да, вашу.
   - Мою кандидатуру куда?
   Саранцев очень хотел услышать от Покровского решающие слова. Будучи произнесёнными вслух, они не могли не обрести силы пророчества, поскольку генеральские замашки президента в отношении своих людей не менялись десятилетиями. Данные им гарантии он выполнял неукоснительно, распространяя на подчинённых действие присяги. Служить стране в командной должности невозможно, если не оправдываешь ожиданий людей, идущих за тобой.
   Покровский надолго замолчал, глядя в глаза Саранцеву и задумчиво барабаня пальцами по столу. "Если передумает, значит, я прав, - подумал Игорь Петрович. - Хочет дождаться от меня просьбы и оказаться благодетелем. Тогда лучше совсем не надо".
   - Как вам известно, я возглавляю партию "Единая Россия", - продолжил Покровский.
   Саранцев ждал молча и не двигаясь, закинув ногу на ногу и облокотившись на стол. Неужели он действительно должен подтвердить знание прописных истин? Просто экзамен по основам политграмоты.
   - И я намерен предложить съезду поддержать вашу кандидатуру в кампании по выборам президента.
   Сердце в груди Игоря Петровича тяжело бухнуло несколько раз кряду, затем успокоилось. Он смотрел на Покровского в упор, как и тот на него. Премьеру показалось, будто он понял причину, понудившую президента завести разговор о преемстве именно сейчас, сразу после съёмок. Наложенный гримёром тон надежно, словно маской, закрывал лицо, и под ним невозможно рассмотреть его подлинное выражение. Генерал и без посторонней помощи имел физиономию игрока в покер, теперь же высмотреть в нём хоть одну искреннюю нотку представлялось неосуществимой задачей. Впрочем, вспомнилось Саранцеву, он ведь тоже загримирован. После неприлично затянувшейся паузы он негромко произнес:
   - Мне нужно подумать.
   - Подумайте, - сразу согласился президент. - Если бы вы сходу согласились, то сильно упали бы в моих глазах. Я вас не на гулянку зову. Впрочем, иного не ожидал.
   Половину своей жизни Покровский распоряжался людьми, сначала взводом, потом всё большим и большим количеством, теперь он воспринимал несогласие подчинённых с недоумением. Удивляться ему приходилось редко, в тот раз тоже не довелось. Командуя под Кандагаром мотострелковым полком, он привык осознавать силу своих слов, которые несли другим людям кровь, жизнь или смерть. Однажды на марше его БТР попал под прицельный огонь ДШК, свернул на обочину и медленно остановился. Люди спешно попрыгали с брони на землю, а Покровский зачем-то нырнул в люк. В полумраке он увидел водителя, неподвижно и тяжело навалившегося на руль, и стрелка, сжавшегося в комок и втянувшего голову в плечи, словно ждавшего спасения свыше. Лучи света с гулким звоном один за другим пробивали броню, стало трудно дышать в дыму и вони калёного железа, но Покровский забрался на место стрелка и с расчетливой неторопливостью открыл ответный огонь. Каменные валуны - защита стократ лучшая, чем противоосколочная броня, пусть даже КПВТ "бэтэра" раза в два, если не в три, мощнее китайского ДШК. На стороне душманов, кроме опыта, ещё и выгодная позиция; на стороне подполковника Покровского - только глухое бешенство против подонков, смеющих пытаться остановить продвижение его полка по установленному в приказе маршруту. Мальчишеская вера в собственное бессмертие, присущая солдатам-срочникам, зрелым мужикам не дана. Их доля - наблюдать за вальсом смерти, отчетливо осознавая свою уязвимость. Многие критики использовали этот факт биографии Покровского как доказательство его непригодности для руководящих должностей. Мол, дело командира полка - правильная организация боевого охранения полковой колонны на марше, надлежащая подготовка солдат и управление ими в бою, а не пластание на груди тельняшки под вражеским огнем. Но критики в нашей жизни встречаются редко, а лишённым риторских талантов людям нравится иметь президентом дуэлянта, вышедшего живым из поединка без правил. Решения, принимаемые Покровским в штатской жизни, долго казались игрушечными, пока жизнь не вывела его на вершину. С тех пор он шёл по минному полю, осмысливая последствия каждого шага, но и принимая железную необходимость движения вперед.
   Разговор в большом пустом зале, где человеческий голос звучал одиноко, президент готовил долго. Трудно подобрать партнёра для переговоров, если нужно прийти к соглашению, не упоминая реальной конечной цели. Саранцев размышлял около месяца, обдумывая свои условия и наиболее удобные способы их выдвижения. Референты несколько раз входили к нему в кабинет с последними слухами из администрации президента о новом туре вальса с возможными кандидатурами преемников и даже не догадывались о роли их шефа в этом беззвучном балу. Он молча выслушивал разведдонесения и коротко благодарил, никого не посвящая в смысл текущих событий. В последнюю неделю перед решающим моментом Игорь Петрович провёл серию индивидуальных собеседований с людьми, которых решил взять с собой, и все они, кто бурно, кто сдержанно выказали удивление конспиративными способностями шефа. Никто не отказался от предложения.
   Жена уже год то и дело заговаривала с ним о необходимости проявить активность ради последней победы и встретила новость просто разнузданно, заставив мужа застесняться прислуги, вбежавшей на шум.
   - Он не мог поступить иначе! Ещё раз доказал, что не дурак.
   - Ира, ты слишком категорична. На любую должность всегда можно подобрать несколько равносильных претендентов, а дальше - вопрос личных отношений.
   - Выходит, у тебя с личными отношениями все в порядке! Не мужчина, а просто облако в штанах.
   Обдумав и подготовившись, Саранцев снова встретился со своим покровителем, теперь уже собираясь обговорить условия, и не в Кремле, а в Ново-Огарёве. Они сидели вдвоем в просторной гостиной и разговаривали, неспешно потягивая остывающий чай.
   - Президент, разумеется, назначает премьер-министра, - кивнул Покровский в ответ на прямой вопрос, - но, как вам известно, Государственная Дума должна утвердить его кандидатуру.
   Далее последовала пауза, немедленно прочитанная Игорем Петровичем. Вариантов расшифровки молчания нашлось немного, а именно - один. "Единая Россия" имеет в нижней палате парламента конституционное большинство и не нуждается в поддержке других фракций для проведения в правительство своего лидера.
   Саранцев с самого начала, ещё с момента беседы в зале заседаний Совета безопасности, не сомневался в появлении подобного условия. Теперь он задумался над странностью создавшегося положения. Он, будучи главой государства, не сможет назначить на ключевую должность того человека, которого сам сочтёт наиболее подходящим для нее. Сейчас он и сам понятия не имел, кого именно он мог бы выдвинуть, если не Покровского, но его смущала ситуация в принципе. Генерал остаётся, генерал держит в своих руках Думу, то есть законодательный процесс, включая бюджет. Президенту Саранцеву придется всякий раз договариваться со своим собственным премьер-министром о продвижении необходимых законодательных норм. Глава государства...
   - Кого же, по вашему мнению, поддержит думское большинство? - спросил Игорь Петрович, постаравшись демонстративно оттенить фразу иронией.
   - Если говорить конкретно о "Единой России", то решение будет принято на партийном съезде, - рассеянно сообщил очередную прописную истину действующий президент и поставил чашку на столик, звякнув ею о блюдце. Казалось, он обсуждал некий абстрактный политологический вопрос, чистую теорию.
   "А чью кандидатуру твоя партия поддержит на следующих президентских выборах?" - хотел спросить Саранцев, но молчал, предвидя ответ, столь же очевидный, как и все предыдущие. До той минуты он жил в мире, где не мог решать всё, и робко надеялся взять свою жизнь под свой полный контроль. Он очень хотел стать хозяином самому себе, и в какие-то моменты, забываясь, почти верил в возможность осуществления своей мечты, но теперь оказался перед непроницаемой стеной. Отпала необходимость гадать и предполагать - точки над i расставлены, нужно либо сходить с ринга, либо продолжать драку в расчёте удивить соперника неожиданным трюком.
   Страна с самого начала соединяла "Единую Россию" с Покровским, хотя он никогда не состоял в её рядах, как того требовал от президента закон. Тем не менее, партия стеной стояла за его спиной и ни разу не подвергла критике ни единого его слова или решения. Газетчики и блогеры часто и подробно язвили на тему нерушимых уз между беспартийным президентом и как бы стоящей в стороне от него партии. Затем партия на очередном съезде модернизировала устав, разрешив себе иметь лидером человека, не состоящего в её рядах. Страна разразилась хохотом и бросилась упражняться в остроумии, обрисовывая яркими красками представление верхушки "Единой России" о здравом смысле, но та стоически держала удары. Точнее - не замечала их, поскольку большинство избирателей не читает ни блогов, ни газет.
   Месяц раздумий Саранцев потратил в том числе и на осмысление стимулов поведения сильнейшей партии страны. Он много раз встречался в кулуарах и публично с председателем Думы Валерием Константиновичем Осташиным, который и олицетворял для всех политическую махину. Седовласый джентльмен аристократичной внешности, много в своей жизни читавший, ещё больше слушавший и говоривший, он производил одно и то же неизменное впечатление всё время знакомства с премьером: отменный служака.
   Загоревшись однажды идеей совершенствования системы налоговых преференций, Игорь Петрович заговорил с Осташиным о перспективах прохождения соответствующих предложений правительства через Думу. Возможно, место и время он выбрал неудачно - на праздничном приёме 4 ноября, с бокалом шампанского в руках. Просто ни к чему не обязывающая беседа за фуршетом, лёгкий разведывательный рейд. Аристократ рассеянно его выслушал, обронил несколько фраз, которые можно было счесть одобрительными, и вдруг добавил:
   - Не помню, когда Сергей Александрович высказывался по этому поводу.
   - Он не высказывался, - пожал плечами Саранцев. - Минфин вышел на меня, я проконсультировался, эксперты склонны предложение поддержать.
   - Через голову Сергея Александровича? - неподдельно изумился Осташин, разом сбросив с себя всю праздничную отстранённость от будничных передряг.
   - Что значит "через голову"? - изобразил недоумение премьер, давно понявший тайные пружины реакций собеседника. - Мы не тайную операцию обсуждаем. Правительство обладает правом законодательной инициативы. Разумеется, с Сергеем Александровичем мы вопрос обсудим...
   - Обсудите? - Осташин, кажется, начал сомневаться в состоянии психического здоровья своего собеседника. - Знаете, пусть лучше инициатива пройдёт от президента. Так надёжней. А то начнутся склоки, подтасовки всякие, интриги. Оппозиция всегда бузит, но здесь можно потерять и часть наших голосов. И чем кончится - заранее не предугадаешь.
   Валерий Константинович засуетился, сразу вспомнил о неотложных делах и поспешил отойти от опасного вольнодумца. На следующий день Покровский со смехом пересказал Саранцеву содержание его беседы со спикером и заметил:
   - Перепугали вы его сильно, Игорь Петрович.
   - Я? Просто поболтал немного о текущих делах. Вы тоже считаете мой поступок некорректным?
   - Нисколько. Вы не учли одной важной детали: Осташин всегда хорошо исполняет поставленную ему задачу. Пойти вам навстречу значило для него совершить измену, на которую он решится только при условии моего исчезновения как существенной политической величины.
   Саранцев тогда задумался о своей собственной роли в окружении Покровского и об отношении президента к нему. Что, например, сказал тот Осташину о премьер-министре? То же самое, что сейчас сказал премьер-министру об Осташине, только поменяв фамилию? Означает ли он для генерала ещё одну пешку или фигуру покрупнее? Прежде Игоря Петровича не занимали мысли о мотивах, понудивших когда-то кандидата в генерал-губернаторы остановить взгляд на безвестном инженере. Теперь он тратил на размышления вечера, пытаясь пробраться во внутренний мир шефа, но в конечном итоге не пришел к какому-либо твёрдому убеждению. Как вообще можно испытывать уверенность в правильности собственного мнения о другом человеке, даже если не президенте?
   Та новоогарёвская встреча с Покровским разломила жизнь Саранцева надвое. До неё он воспринимал себя человеком из команды, после неё счёл себя участником равноправного соглашения, не менее самостоятельным, чем его партнёр. Поэтому внезапный выпад со стороны дочери разозлил его больше, чем все колкости доморощенных и профессиональных публицистов, вместе взятые. Он оскорбился.
  
   Глава 3
  
   Ночь казалась тёплой, хотя в сентябре любой ждал бы от московской погоды иного. Наверное, в действительности она была гораздо холодней, но Наташа думала не о своём удобстве, а о материях вечных и непреходящих, и размышления отвлекали её от непритязательной реальности. Собачий питомник виделся ей лучшим местом на земле, особенно ночью, потому что его население не думало о ней ничего плохого, а просто рассчитывало на кормёжку и заботу. Псы даже не имели хозяев, и никто не мог ей заплатить деньги, пусть даже самую ничтожную сумму, в ответ на искренние чувства.
   Жизнь в вольерах не прерывалась ни на минуту, постоянно с разных концов собачьего общежития доносились звуки - кто-то поскуливал во сне, кто-то скрёб когтями по деревянном полу, гоняясь в ночных видениях за кошкой, а кто-то, упёршись лбом в металлическую сетку-рабицу, изредка вздрагивал и гавкал, отпугивая неизвестного и, скорее всего, несуществующего врага. Но лаять всё равно нужно - на всякий случай, если тот вдруг окажется вовсе не воображаемым, а вполне реальным. Из вольера ведь не убежишь - так не лучше ли заранее напугать всякого, оказавшегося вблизи?
   Освобождённая добровольным дежурством от необходимости ночевать дома, Наташа теперь думала не об опостылевших родителях и своей стремительно разрушающейся жизни, а о жизни новой и зависимой, по воле обстоятельств, во многом от неё самой. В старом одноэтажном домике приюта с обвалившейся местами штукатуркой и развешанными там и сям под потолком голыми ярко сияющими лампочками имелись всего три тесных комнатки. В одной из них, считавшейся операционной (ввиду наличия пола из жёлтых и красных маленьких керамических плиток) впервые в своей жизни щенилась рыжая косматая сука Вита, и дежурная очень хотела ей помочь, пусть только тем немногим, к чему была способна - до сих пор ей ни разу не удалось поучаствовать в радостном деле. Вита лежала на боку, беспокойно хлестая вокруг себя хвостом и время от времени вроде бы пытаясь встать. Основную работу делала молчаливая девушка-ветеринар, споро и спокойно оборудовавшая для молодой мамаши чистое и тёплое ложе, а теперь принявшая в свои ладони первого щенка, невообразимо маленького и мокрого, покрытого какой-то слизью. Новорождённый сначала молча и бессмысленно болтал лапками и крутил головкой с большущими закрытыми глазками, а потом, освобождённый от слизи и сделавший первый вдох, пронзительно пискнул, сначала раз, потом другой, словно неведомой людям собачьей азбукой возвещая о своём пришествии в мир.
   Наташа завернула его в чистое полотенце, осторожно и тщательно вытерла, потом собралась положить в приготовленное для приплода тёплое логово, но невольно замерла, восхищённая ощущением трепетной жизни в коконе её сомкнутых ладоней. Ветеринар бросила на неё короткий взгляд - кажется, раздражённый:
   - В чём дело?
   - Ни в чём, - рассеянно ответила Наташа, любуясь страшненьким щенком, как бессмертным шедевром мирового искусства.
   - Тогда занимайся делом, а не играй в гули-гули.
   - Что? Ты о чём?
   - Об этом самом. Вечно так - понаберут с улицы истеричных дурочек, а мне с ними возиться.
   Наташа не верила собственным ушам. Она видела сумрачную девицу в приюте не раз, но никогда даже не задавала о ней никому вопросов ввиду полного отсутствия интереса. Кажется, та вообще ни с кем не дружила и вряд ли собиралась, просто осматривала вновь прибывающих собак, ходила по вызовам к захворавшим питомцам, всегда без улыбки, пользуясь только сухими профессиональными терминами и ни разу не потрепав по загривку ни одного из своих пациентов. Ввиду взаимного отсутствия любопытства обе восприемницы могли бы так и отдежурить ночь, не обменявшись ни единым словом, да поторопившиеся на свет смешные создания не позволили им пройти мимо друг друга - в очередной раз безразлично.
   - Ты серьёзно? - чуть хрипло и потому враждебно спросила Наташа.
   - Совершенно серьёзно.
   - Мы с тобой даже ни разу не разговаривали, ты что - ненормальная?
   - Конечно, ненормальная. Поэтому мы с тобой и не разговаривали. Ты ведь только с нормальными разговариваешь - с ними легче, притворяться не нужно.
   - Кем притворяться? Я здесь даже денег не получаю! В отличие от тебя, кстати.
   - Конечно, не получаешь! Зачем тебе платить? А ты, наверное, страшно этим гордишься. Как же - вот забочусь о них, забочусь, а мне ведь даже денег не платят! Какая я добрая, самоотверженная - посмотрите на меня! Полюбуйтесь на меня!
   - Ты совсем больная?
   - Да, больная! Совсем больная. Я даже не могу разглядеть такую замечательную личность у себя под боком и считаю её обыкновенной манерной бездельницей.
   - Да почему бездельницей? Я работаю не хуже других.
   - Конечно, конечно! И, наверное, всё записываешь в своём дневнике: сегодня столько-то раз поменяла собакам воду, стольких-то покормила, одну даже к ветеринару отвела, и за все эти великие труды мне ни единой копеечки не заплатили.
   - Не веду я никаких дневников, успокойся!
   Наташа соврала - она вела дневник. Разумеется, не настолько дурацкий, как предположила вредная девица. Самой собой, не в тетрадке, а в Интернете. Второй год она исправно формулировала свои мысли (далеко не всегда в связи с обычными девчачьими терзаниями, хотя и не без этого), и её пока никто не зафрендил, кроме нескольких спаммерских роботов, от присутствия которых она не умела избавиться. Временами Наташа остро переживала невнимание сетевой общественности, а иногда совершенно забывала об отсутствии постоянной публики, удовлетворяясь счётчиком немногочисленных гостей, неизвестно кем являвшихся и неизвестно зачем оказывавшихся на скромной страничке абсолютно никому не известного блогера, одного из миллионов в мировом океане виртуальности. В своей реальной жизни она нечасто разговаривала, только при встречах с редкими подругами - встречах в основном случайных, ввиду посещения одних и тех же мест из-за близости интересов. Стычка с вихрастым ветеринаром стала ещё одним доводом в пользу ограничения связей в мире, наполненном людьми странными, а временами и опасными.
   Второй щенок уже прорывался в недружелюбную Вселенную, изгоняемый жестокими силами природы из тёплого и покойного материнского чрева, и встречали его две особы, не желавшие больше никогда разговаривать друг с другом, словно он провинился перед ними, ещё не вдохнув ни разу спёртого воздуха и не разорвав пуповину, надёжно связывающую с прошлым и мешающую окунуться в новую реальность.
   - Осторожно, - буркнула ветеринар, передавая новорождённого помощнице.
   - Я осторожно, - огрызнулась та в ответ. - Можно подумать, первого я уронила.
   - Хватит болтать! Делом занимайся.
   - А чем я занимаюсь, по-твоему? Тоже мне, великая начальница.
   Честно говоря, Наташа редко испытывала желание делиться с реальными людьми своими мыслями. Высказаться в сетевом пространстве, населённом невидимыми призраками - пожалуйста, никто её не видит, не знает и никогда не пожелает встретиться. Говоришь, словно поёшь на улице - одни смотрят на тебя с любопытством, другие - с раздражением, третьи остаются безразличными, а кому-то даже нравится твоё исполнение. Время от времени злой прохожий захочет тебя оскорбить или даже вызвать полицию для пресечения противоправных действий (а именно - публичного выступления без лицензии и кассового аппарата). Но если в твои планы входит обозначить своё присутствие на планете, то равнодушные, составляющие подавляющее большинство аудитории, оказываются свидетельством провала замысла и более всех прочих угнетают сознание исполнителя.
   Виту несколькими днями ранее привели мальчишки, которым родители не позволили привести домой взрослую беременную собаку. Она осталась одна после смерти своей одинокой хозяйки, имени которой Наташа не знала и боялась выяснить - избегала личного отношения. Пока человек остаётся безвестным, можно не принимать во внимание его бывшую жизнь и продолжать свою в прежнем русле. Стоит проникнуться перипетиями пресекшейся судьбы - и можно забрести по чужой извилистой тропке в чащобу, откуда не нашёл выхода покойник. Более важным ей виделось другое - Вита пребывала в чудовищном стрессе, жалась к углам с поджатым хвостом и боязливо косила карим глазом на каждого человека или пса, попадавшего в поле зрения. Наверное, бедняжка мнила себя в страшном бреду, ведь жизнь не может исчезнуть в одночасье, словно и не была никогда. Собаку пришлось буквально нянчить, днями напролёт говорить ласковые слова, чесать за ушком, кормить настоящим мясом на сахарных косточках - и она оттаяла. Теперь в мир являлись её щенки, и Наташе казалось, будто она теперь не просто исполняет обязанности помощницы ветеринара, а исправляет страшную несправедливость и делает мир более добрым. Радость нужна, она превращает бытие из цепи бессвязных событий в совершенное осмысленное действо.
   - Опять спишь! - прикрикнула ветеринар.
   Наташа взяла протянутого ей нового щенка и с обычным тщанием подвергла его необходимым санитарно-гигиеническим процедурам. Заносчивая девица почти перестала раздражать - не любит человек свою работу, можно его только пожалеть. Не понимать смысла своих ежедневных занятий - что может быть хуже? Она представила себя в таком удручающем положении и поёжилась от противного холодка в груди. Люди живут в городе и зарабатывают деньги, больше или меньше - в зависимости от способностей, желаний и обстоятельств. Прописные истины оттого и не вызывают трепета в душах, что всем известны. Подумать страшно: работа ради куска хлеба, а не для спасения себя и других от бессмысленности. Можно ли считать день жизни оправданным, если просто заработал некоторое количество денег? Измеряется ли деньгами смысл? Находятся ли эти категории в прямо пропорциональной зависимости друг от друга? Конечно, нет. Скорее, в обратной. Больше всех зарабатывают те, кто считает деньги смыслом, хотя подобное убеждение сродни сумасшествию.
   Четыре щенка улеглись рядом на общем тюфячке, ошалелые от случившейся с ними перемены. Лишённые возможности наблюдать окружающие их обстоятельства, они насторожённо ворочались, пытаясь разнюхать и расслышать подробности своей новой жизни, принёсшей им холод и пустоту. Вита тяжело дышала, но почти сразу встала на подрагивающие лапы, оглядываясь в поисках потомства.
   - Молодец, девочка, молодец, - потрепала её по загривку Наташа. - Всё в порядке, здесь они, здесь, посмотри.
   - Посюсюкай, посюсюкай, - с ехидной снисходительностью прокомментировала происходящее ветеринар. - Им ведь твои сопли сейчас нужнее всего.
   - Причём здесь сопли? Не понимаю, как можно быть ветеринаром и ненавидеть животных.
   - Кто тебе сказал, что я их ненавижу?
   - Сама вижу. Не слепая ведь. Иногда кажется, ты просто омерзение от них испытываешь, прикасаешься только в резиновых перчатках.
   - Я прикасаюсь к ним для оказания помощи, а не для развлечения. Поэтому не хочу занести инфекцию. Хорошенькая будет помощь, если им после меня лечиться придётся.
   - По-моему, ты просто оправдание ищешь. А на самом деле, сама боишься от них заразиться.
   - Человек практически ничем не может заразиться от собак, постеснялась бы своё невежество показывать.
   - Какая разница, всё равно тебе противно.
   - По-твоему, от тебя им больше пользы, чем от меня?
   - Причём здесь польза! Польза, польза! Ты их лечишь с таким лицом, словно задушить готова!
   - Неправда. Просто я с ними не целуюсь и лечу, даже если им больно. А ты готова кудахтать и дожидаться, пока больная собака подохнет, лишь бы не сделать ей бо-бо. И кто, по-твоему, ей больше нужен?
   Наташа задыхалась от возмущения и невозможности объяснить понятное. Разумеется, она признавала необходимость лечить больных животных и не имела никакой предвзятости к ветеринарам, но собеседница выводила её из себя безапелляционной верой в исцеление без добра. Возвращать к жизни бессловесное существо, не могущее пожаловаться на боль и описать своё самочувствие, благородно и трудно. Но если не любить спасённых, то труд пропадает втуне, ведь жизнь отверженных по определению бесцельна. Человек ещё может заниматься хоть какой-нибудь деятельностью, сельскохозяйственные животные своим телом питают кровожадное человечество, и любовь их точно не спасёт, а выброшенные на улицу комнатные собаки никому не приносят пользы. Порождать любовь к себе - их единственное предназначение, отказывать им в любви - идти против естественного положения вещей. Нельзя выжить после прыжка с десятого этажа, невозможно прожить на этом свете триста лет и невероятно, просто неосуществимо, даже при сознательном желании добиться неисполнимого - не проникнуться сочувствием к потерявшейся домашней собаке. Она совершенно никому не нужна, совсем бесполезна, её просто жалко - и наличием эмоционального отношения к себе она доказывает существование человека. Зовущего маму ребёнка не пожалеет только маньяк, даже в ожесточающем сердца огромном городе возле безутешного карапуза остановятся хотя бы одна-две женщины, примутся его утешать и организуют поиск. Мимо плачущего пса проходят все, некоторые даже пугаются его сиротливого воя, обращённого в равнодушную пустоту зова. Призыв четвероногого существа, не способного назвать адрес и фамилию хозяев, к человечьим душам редко встречает отклик. Проходящие мимо считают отозвавшихся ненормальными и желают уберечь своих детей от общения с психованными собаколюбами из опасения заразить их вирусом бессмысленного пристрастия. Бессмысленного, ибо бесполезного.
   Вита вылизывала щенков деловито и сосредоточенно - исполняла свои самые важные в мире обязанности, хотя не думала о них, а просто повиновалась велению природы.
   - Я же таких, как ты, каждый день вижу. Устала уже от жалкого зрелища, - устало поведала ветеринар, деловито обмывая руки под краном в углу операционной. Струя воды гулко била в старинную эмалированную раковину, разлетаясь брызгами и заглушая человеческий голос. - Вам всё кажется, будто вы вершите великую миссию, а на самом деле просто путаетесь под ногами у тех, кто занимается делом.
   - Кто это "мы"?
   - Да вот вы, энтузиасты. Любители помогать. Приходи и работай, если хочешь, не надо любоваться своим самопожертвованием.
   - Ты дура, что ли? Я любуюсь?
   - Ты любуешься. Сама себе хотя бы признайся.
   - Ты откуда это вывела, ненормальная?
   - Оттуда. Не ты первая, повидала уже.
   Ветеринар действительно не могла объяснить, каким образом разделяет сотрудников приюта на группы по психологическому типу. Она просто работала, немногословно разговаривала, слушала и невольно приходила к выводу, не занимаясь анализом своих умозаключений. Вчерашняя школьница, нигде не работающая за деньги Наташа с ходу угодила в глазах наблюдательницы в категорию маменькиных дочек, развлекающихся благотворительностью. Не имело значения благосостояние мам, пап и самих романтично настроенных девочек: даже совсем безденежные, они всё равно считали неприличным зарабатывать на оказании помощи несчастным собачкам. Ветеринар деньги получала и не смущалась этим обстоятельством, поскольку не считала возможным сидеть на чьей-либо шее, пусть даже собственных родителей. Про мужа и говорить не стоит - экономическое рабство в супружестве её не прельщало ни в коей мере. Правда, муж пока не появился, как и кандидат в мужья.
   - Чай попьём? - неожиданно спросила она Наташу, словно забыв всю перепалку. Ругалась она не по злобе или желанию унизить, а из чувства самосохранения, и никогда подолгу не продолжала свои нападки на кого бы то ни было (хотя нападала частенько и не видела противоречий в своём поведении). Какая разница, подумают о ней как о сумасшедшей или не заметят вовсе? Первое даже лучше, а претендовать на примечательность вне поля человеческих конфликтов она не могла. Простой ветеринар, чем тут обратишь на себя внимание?
   - Чай? - искренне удивилась Наташа, с унынием думавшая, где бы устроиться на остаток ночи, чтобы до утра не встречаться с напарницей. Вызывать такси или среди ночи ловить попутку она не хотела, да и просто боялась. - У тебя такой стиль отношений с людьми?
   - Какой стиль?
   - Нахамить, а потом чаем поить?
   - Что такое "нахамить"? Мы честно друг с другом поговорили, почему бы теперь просто не посидеть вместе? Сон отбило.
   Ветеринар хорошо помнила первое появление Наташи в приюте. Наверное, та вообще не обратила на неё внимания в тот день, радостно бегая туда-сюда с мелкими поручениями ветеранов. Школьница, забросившая домашние задания и подготовку к экзаменам ради забот о мелком уличном зверье, явно испытывала настоящее счастье и этим своим состоянием вызывала живой интерес. Привыкшие к испытаниям верности и терпения сотрудники делали своё дело без восторга, но по привычке основательно, не ожидая подарков от судьбы или благосклонности небес. Наташа, немного неуклюжая и полноватая, без талии, но с чересчур большой грудью, с короткими прямыми волосами и круглым скуластым лицом, не должна была бы обращать на себя внимания, но её замечали. Выдавали огромные тёмно-карие, едва ли не чёрные, глаза.
   Ветеринар тогда подумала о новенькой как об очередной романтичной дурочке, но впоследствии, наблюдая со стороны, заметила в ней проявления въедливости и желания постигнуть суть происходящего, что не делало её автоматически полноценной личностью, но давало надежду на её созревание в будущем.
   - Тебе нужно уйти от родителей, - высказалась вдруг без предисловий ветеринар.
   - Какая тебе разница, где я живу? - возмутилась Наташа.
   - Мне - никакой. Это нужно тебе, если хочешь стать человеком. Ни квартиру, ни комнату в Москве ты снимать не сможешь, придётся переехать поглубже в область. Но другого пути нет.
   - Какого ещё пути? Ты что, ненормальная?
   - Да нормальней меня не сыскать. Если ты собираешься жировать за счёт родителей до замужества, а потом попрошайничать у своего благоверного, помешать я не смогу, но сильно разочаруюсь. Мне казалось, из тебя может вырасти что-нибудь путное.
   - Да отвяжись ты! Мы что, лучшие подруги? С какой стати ты ко мне лезешь с советами по жизни?
   - Лучшие подруги ничего подобного тебе никогда не посоветуют, они хотят, чтобы тебе было приятнее жить. А мне кажется, ты могла бы жить правильно. Это тяжело, зато полезней во всех отношениях.
   Наташа окончательно запуталась: её оскорбляют или делают ей комплименты? С одной стороны, заявление о возможности превращения её в человека подразумевало, что пока она таковым не является. С другой - собеседница верит, что она не совсем пропащая.
   - Вряд ли я выйду замуж, - сухо заметила она по своему обычаю.
   - Будешь маленькой дочкой, пока родители не помрут?
   - Что у тебя за манера разговора такая!
   - Обыкновенная манера. Все люди смертны, ты не знала?
   - Все это знают. Но воспитанные люди не говорят друг другу, что они, их дети или их родители умрут.
   - Почему?
   - Потому что все это знают без напоминаний.
   - А чем плохо напоминание? О таких вещах полезно помнить всегда, тогда жизнь изменится.
   - Все сойдут с катушек и пустятся во все тяжкие?
   - Некоторые - да. А другие захотят оставить след, что уже неплохо. Проблема как раз в том, что всем плевать на смерть. По крайней мере, большинству. Дети и старики о ней думают, а остальные цепляются за мгновение.
   - Дети думают о смерти? С чего ты взяла?
   - Мне так показалось несколько раз. Из разговоров с карапузами детсадовского возраста. Они не всегда и слово-то знают, у них даже дедушки и бабушки все налицо, но нет-нет да возникают мысли о конце сущего.
   - Чепуха. Об игрушках они думают и о мороженом.
   - Большую часть времени - да. Но вдруг приходит мгновение - и малыш заявляет родителям: вы все умрёте. Его начинают расспрашивать, а он молчит и тему больше никак не развивает. Что у него там созрело в голове - никто не знает, но начинают немного бояться.
   - Ерунда. Прямо вот так, все дети заявляют своим родителям, что они умрут?
   - Нет, конечно. Я просто один раз была свидетелем.
   - Один раз? И уже вывела всемирный закон!
   - Конечно. Дети ведь в университетах не учились и философию не постигали, жизненный опыт у них примерно одинаковый, если исключить экстремальные и маргинальные случаи, и взгляды на жизнь близкие. В основном из космоса, а не из книжек.
   Ветеринар хотела замуж и мечтала о собственных детях. Они мнились ей необходимой частью жизни, поводом не умирать раньше положенного срока. Забота о других людях взрослит, и девушка желала прожить отведённый ей срок полностью, со всеми предназначенными судьбой этапами - зрелостью и старостью, а не наслаждаться вечным детством. Она думала: возраст не страшен женщине, если она счастлива. Мужчины могут меняться, дети останутся с матерью навсегда, если она не испугает их своей заботой и не изуродует безразличием. В свою способность избежать обеих крайностей ветеринар верила отрешённо и не упускала случая заявить миру о своей безрассудности.
   - По-твоему, муж придаёт женщине смысл? - спросила Наташа с демонстративной ноткой злорадства в голосе.
   - По-моему, он просто делает ей детей, - холодно ответила ветеринар, не ждавшая от мужского населения планеты ничего иного.
   Собеседницы оставили уставшую от своих женских мук Виту наедине с её потомством и переместились в импровизированную тесную кухоньку, вмещавшую только крохотный столик и как раз две старинных советских табуретки с прорезью в сиденье. На столе имелась электроплитка и электрочайник, в углу приютилась узкая стоечка, набитая посудой и прочей кухонной утварью.
   - Значит, мужчины нужны только для детей? - настаивала Наташа.
   - Не обязательно. Но если кто-нибудь из них даже этого не может, то нет никакой причины оставлять его при себе.
   - А любовь, дружба?
   - Для любви и дружбы совместная жизнь не нужна. Даже наоборот, она им мешает. Я выйду замуж только ради детей.
   - И мужа будешь подбирать, как производителя? По признакам хорошей породы?
   - Конечно. А ты, если думаешь, будто мужчина нужен для счастья, почему не собираешься замуж?
   - Я не говорила, что не собираюсь. Я сказала, что не выйду.
   - В чём разница?
   Наташа некоторое время молчала, вынимая из стойки чашки и наливая воду в чайник.
   - Не выйду, потому что никто на мне не женится, а не потому, что сама не хочу.
   - Даже так! Конечно, не выйдешь. Замуж выходят только уверенные в своей неотразимости.
   - Где ты набрала такую статистику? Тоже пару раз с кем-то переговорила?
   - Считай, как хочешь. Просто живу, смотрю по сторонам. Ладно, смягчу формулировку: уверенные в своей непривлекательности уж точно замуж не выходят. Вот скажи: почему ты решила, что на тебе никто не женится?
   Наташа снова выдержала томительную для неё самой паузу.
   - Чего тут думать-то? Я ни красивая, ни умная, а зачем ещё мужики женятся? Ещё альфонсы есть, но мне и это не грозит. По понятным причинам.
   - По-твоему, все замужние женщины либо красивые, либо умные? Наверное, бывают ещё красивые и умные одновременно, не находишь?
   - Собираешься мне доказать, что к этим последним я и отношусь?
   - Не собираюсь. Просто хочу объяснить очевидные вещи.
   - Очевидные вещи потому так и называются, что их не нужно объяснять.
   - Как выясняется, иногда всё-таки нужно. Так вот: ум и красота относительны, абсолютна только привлекательность. А стать привлекательной гораздо проще, чем умной или красивой.
   - А что, красивой можно стать?
   - Можно, но это ещё дольше и дороже, чем стать умной. Ты меня внимательно слушаешь? Я сказала - нужно стать привлекательной. И необходимое предварительное условие такого превращения - вера в себя. Мужчина нужен тебе не больше, чем ты ему. Даже наоборот, они со своими инстинктами зависят от нас больше, чем мы от них.
   Маленькое окошко кухоньки, завешенное пожелтевшей от времени тюлевой занавеской, выходило на лесопарковую зону, ни единого огонька не виднелось в нём, только слепая чернота ночи. Наташа иногда смотрела на волю, не рассчитывая увидеть ничего нового. Просто хотелось отвлечься от мыслей о насущном и найти в себе силы подняться навстречу несуществующему.
  
   Глава 4
  
   Игорь Петрович лукавил со Светланой. Он не просто предполагал, что новость о ночном происшествии может достичь ушей Покровского, он испытывал твёрдую убежденность в неизбежности именно такого несчастного развития событий. Из комнаты дочери он машинально, ещё не приняв обдуманного решения, направился не к себе в спальню, а совсем в ином направлении.
   - Товарищ президент! - вытянулся при его появлении в помещении охраны старший смены. - За время моего дежурства...
   Офицер замялся на долю секунды, и Саранцев облегчил его судьбу, раздражённо махнув рукой:
   - Ладно, ладно! Всё понятно. Кто там был?
   Двое в штатском шагнули вперед и представились. Отвечая на отрывистые вопросы Саранцева, они внесли новые штрихи в картину случившегося на проспекте Мира. Светлана действительно сбила человека. Какой-то алкаш шёл через проспект метрах в двухстах от ближайшего пешеходного перехода, еле стоял на ногах. Возможно, и вовсе не стоял. Похоже, погиб на месте. Инцидент, скорее всего, не был снят ни одной камерой наблюдения, но на пути БМВ до и после него работающие камеры имеются - если следствие всерьёз озадачится проблемой поиска виновника ДТП, простое сопоставление кадров с учетом хронометража вполне может вывести на конкретную машину.
   Саранцев не стал спрашивать, доложено ли о происшествии руководству ФСО. Зачем выслушивать заранее известный ответ или вынуждать самого себя слушать ложь? Разумеется, доложено. Служба у них такая.
   - Вы видели сам момент?
   - Никак нет.
   - Почему?
   - Приходилось выдерживать дистанцию. Ночь, пустой проспект. Мы не могли преследовать её демонстративно.
   - В таком случае, зачем вы вообще нужны?
   - Чтобы в критической ситуации быстро оказаться на месте. Режим работы согласован с вами, Светлана Игоревна не должна замечать наблюдения. Вы считаете необходимым внести изменения?
   - Нет.
   Саранцев чувствовал себя обманутым на собственной свадьбе. Дочь, видите ли, желает свободы, в результате попадает в неприятную историю, а он теперь, пойманный без штанов своими подчинёнными, должен делать гордое лицо.
   - Вы намерены предпринять какие-то действия?
   - Их необходимо согласовать с вами, товарищ президент.
   - Хорошо. Откуда известно, что он был пьян?
   - Маленькая негласная проверка.
   - Вы привлекли ещё кого-то? - быстро возмутился Саранцев.
   - Никак нет, своими силами обошлись. Корочками не светили.
   Игорь Петрович задумался на короткое время. Расширять круг вовлечённых в события ни в коем случае нельзя. Куда там дальше расширять! Он представил себе дальнейшие события: звонок в ГИБДД (или сразу в Генпрокуратуру? В Следственный комитет?), следствие, допросы дочери, экспертизы, суд. Может ли он допустить такое? Дурочка должна была остановиться и вызвать "скорую", но предпочла подвести отца. Как обычно. Прибежала за защитой. А он теперь должен её выдать. Как потом смотреть ей в глаза, как разговаривать с женой? Обязан ли глава государства выдать родную дочь на съедение обществу? Почему? Потому что долг перед страной превыше всего, даже собственной семьи? Разве он раб, во всём зависимый от хозяина? Разве он - преступник, поражённый в правах? Совсем недавно Саранцев сам в коротких словах объяснил дочери своё фундаментальное отличие от любого другого гражданина России, но теперь сам же мысленно себе возражал. Он ведь не перестал быть отцом, став президентом. Текст президентской присяги не содержит отречения от собственной семьи. Человек, способный предать родную дочь, в глазах людей - просто чудовище. Он ведь не собирается никому звонить и требовать прекращения возбуждённого уголовного дела, наоборот, он просто никому не позвонит - вот и всё преступление. Аутотренинг не помогал.
   С самого начала, ещё в комнате дочери, он сгоряча высказал ей свои опасения, и теперь они превратились в констатацию факта. Вряд ли Покровского разбудили ночью, но утром он первым делом узнает о ночном происшествии на проспекте Мира и быстро, уверенно и бесповоротно возьмёт в свои руки все концы, льстиво предложенные ему судьбой. Саранцев иногда мысленно перебирал имеющийся у премьера набор инструментов против него, теперь к ним добавился ещё один, едва ли не самый мощный. Здесь на кону оказывается жизнь дочери, а не личное благополучие её отца.
   - Где машина? - сухо поинтересовался Саранцев, словно не слишком интересовался ответом.
   - В гараже, - похожим тоном ответил старший смены, буднично не желая углубляться в тему.
   Игорь Петрович хотел поинтересоваться, в каком она состоянии, есть ли на ней следы крови. Если сейчас распорядиться помыть и отремонтировать машину, при печальном сценарии развития ситуации ему добавят пару лишних статей уголовного кодекса. Если промолчать - механики придут утром, сами вымоют и отремонтируют. Спросят, что случилось - Светлана Игоревна приехала ночью на разбитой машине. Вопросы, вопросы, вопросы. Появятся новые люди, задающие вопросы. Вывести сейчас машину из гаража, бросить на улице и сообщить об угоне? Почему только Светка сама этого не сделала! Побоялась выбираться из спящей Москвы на попутках. Она же не знает про машину охраны. Дура, дура, дура! Все капризы непослушной девчонки выходят боком. Утром нужно поставить её перед фактом: отныне она беспрекословно выполняет все требования родителей. Самостоятельность уже привела беспутную буквально на порог тюрьмы. Теперь бросать машину на улице поздно - новые свидетели, новые улики, новое преступление. Наверное, лучше всего - оставить машину в её нынешнем состоянии, накрыв брезентом и запретив её трогать. Пока, по крайней мере. Осведомлённым сотрудникам ФСО такие распоряжения даже представятся закономерными - улики остаются неприкосновенными.
   - В каком виде у нас гараж? - неожиданно спросил президент охрану.
   - Что вы имеете в виду, товарищ президент?
   - Можно загнать машину в какой-нибудь дальний угол, накрыть брезентом, завалить какой-нибудь ветошью и пока не трогать?
   - Думаю, можно, - пожал плечами офицер.
   Саранцев сразу понял: собеседнику не понравился сделанный им выбор.
   - Пусть пока так постоит, и никому ни слова - зачем-то добавил он, попрощался и вышел в безлюдный коридор. Медленно побрёл к себе в спальню, словно не хотел возвращаться. Хотелось оттянуть встречу с женой. Вдруг она проснулась? Держать её в неведении - чудовищно. Если всё же узнает - никогда не простит. Да и как вообще возможно утаить такое?
   Дойдя до двери спальни, Саранцев постоял возле неё некоторое время, а затем отправился в свой рабочий кабинет. Заснуть всё равно невозможно, нужно обдумать варианты поведения, запасные ходы и пути отхода. Тактика политических баталий требует опыта и теоретических знаний, но успех не гарантирован никому и никогда. Увлёкшийся своим влиянием и полномочиями рано или поздно придёт в тупик, откуда не сможет выбраться без помощи посторонних. Менее влиятельных, менее значительных, но вдруг оказавшихся не просто нужными, но необходимыми. Именно в данное время в данном месте, ни днем, ни часом позже или раньше.
   Игорь Петрович пришел в своё импровизированное убежище от психологической лавины, включил настольную лампу и уселся в кресло, ставшее за несколько лет пребывания в стенах резиденции удобным и привычным. Откинулся на высокую спинку, прикрыл глаза и сидел так четверть часа, словно ожидая ответов на вставшие перед ним вопросы. Очень хотелось позвонить Сергею Антонову, главе администрации президента и многолетнему другу, но Саранцев подавил желание. Они ещё увидятся завтра. Разумеется, Сергей должен знать то, что известно ФСО и Покровскому. Возможно, ещё и МВД в лице Муравьёва. Серёга знает о нём многое, и на него можно положиться.
   Люди, люди, люди! Стоят вокруг, смотрят на него в упор, изучают, обсуждают между собой, выставляют оценки. В общем, судят. Нужно ходить между ними, ощущая спиной взгляды, разговаривать, улыбаться, принимать безмятежный вид и пытаться проникнуть в их замыслы и расчеты. И постоянно ждать удара.
  
   Глава 5
  
   Впервые выдерживая паузу в отношениях с Покровским, тогда, в Новосибирске, две недели маясь в квартире с маленькой дочкой и злой женой, ругавшей его разом и за нерасторопность при обращении с телевидением, и за манерные игры с будущим губернатором, Игорь Петрович выжал себя до капли. С утра до вечера Светлана повторяла ему почти без пауз максиму о необходимости шагать навстречу судьбе каждый раз, когда та снисходит до улыбки в твой адрес.
   - Ты действительно думаешь, будто он там сидит у телефона и ждёт твоего звонка? - раздражённо кричала она мужу. - Опомнись! Еще пара дней - и он вообще забудет о твоём существовании!
   - Возможно, - бормотал в ответ Саранцев, второй час разглядывая одну и ту же газетную страницу. - Если забудет, значит не стоит к нему и втираться. Мальчиком на побегушках давно не был.
   - Кем же ты собираешься при нём быть? Единственным и незаменимым соратником, ради которого он готов броситься в огонь и в воду?
   - Меня вполне устроит положение ценного профессионала. Не политика же он во мне увидел.
   Новосибирск, область, да и вся Россия в победе Покровского на губернаторских выборах нисколько не сомневались. Один из последних советских генералов, получивший погоны с зигзагами весной 1991 года, он через год без всякого давления, принуждения и намёков подал рапорт об увольнении в запас. В октябре девяносто третьего года отказался присоединиться к защитникам Верховного Совета и попал в несколько газет, осудив вспышку гражданской войны в центре Москвы. "Все политики, решающие свои политические проблемы через кровь сограждан, должны идти под суд, - сказал он тогда в интервью единственной газете, почему-то обратившейся к нему с такой неожиданной просьбой. - Депутаты, спрятавшиеся за спины простых людей и принимающие теперь героические позы, виновны больше своих руководителей и Ельцина, потому что прошли по трупам, не запачкав обуви".
   Обладатель роскошного баса и манеры отвешивать слова веско, скупо и неторопливо, но точно, он обрёл всенародную известность в девяностых, когда вошёл в банк, захваченный при неудачном ограблении бандой из пяти человек. Три дня и три ночи здание стояло в оцеплении ОМОНа, внутрь налётчики не впустили ни одного человека, а Покровский, по утверждению выпущенных наружу заложников, всё время с ними говорил, чуть ли не семьдесят два часа напролёт, без сна и почти без еды. На вторую ночь, около двух часов, главарь приставил к голове Покровского пистолет и пообещал спустить курок, если тот произнесёт ещё слово. В помещении оставались несколько детей, никто из них не спал, все хотели есть и пить. Покровский не замолчал, только после короткой паузы продолжил говорить уже не о детях, а о непонятных вещах: о любимых книгах и фильмах, о местах, где давно не был, но хотел бы непременно вернуться. И всё время задавал вопросы человеку с пистолетом, который сначала не понимал, следует ли ему выполнить данное обещание, поскольку оно, вроде бы, касалось только разговоров о детях. Время, потраченное на лишние размышления, увело намерения террориста в другом направлении: он только рукояткой пистолета ударил Покровского, отправив его в нокдаун. После благополучного разрешения ситуации без единой жертвы телевизионные психологи объясняли отношение террористов к отставному генералу именно отсутствием у него проявлений страха. Человек с оружием, мол, ждёт испуга от безоружных оппонентов. Встречая с их стороны безразличие и полное отсутствие внимания к зажатому в руке источнику силы, преступник подсознательно начинает сомневаться в собственной способности убить. Что-то должно быть не так, раз люди его не боятся. Телезрители слушали экспертов, смотрели короткие сюжеты с участием Покровского, в которых тот нехотя ронял скупые фразы, игнорируя вопросы репортёров о его мыслях и чувствах в часы и минуты совершения подвига, и только благодарил группу антитеррора за профессиональные действия.
   В последующие месяцы Покровский возглавил организацию офицеров запаса, раздражавшую власть призраком военного переворота и увлекавшую телевизионную аудиторию в мир прошлого, когда наша армия была сильнейшей в мире. В девяносто шестом он осудил капитуляцию в Хасав-юрте как военную и политическую бессмысленность. "Вы можете подписать любые соглашения, какие вам заблагорассудится, война всё равно не закончится, - заявил он. - Им не нужна Чечня, им нужен Кавказ, а вот Россия - не нужна. Вы разрушили армию и залили Чечню кровью бессмысленно погибших русских солдат и гражданских чеченцев, но история не спрашивает у народов разрешения бросить им вызов, она просто движется вперед. И если вы не способны отразить её наступление, вам приходит конец. Раз и навсегда. Они ещё придут за вами, и тогда спрятаться будет негде, всё равно придётся воевать".
   Публицистическая и общественная деятельность Покровского не устроили, и он, неожиданно для многих, вдруг объявил о намерении баллотироваться в губернаторы родной Новосибирской области. Момент он выбрал неудачный: терпевшая одно поражение за другим, страна уже знала о существовании неудобного генерала, но ещё не хотела к нему привыкнуть. Тем не менее, его знали, и на региональных выборах Покровский, уже только в силу одного этого обстоятельства, становился опасным соперником. При появлении первых слухов о его планах, представители обкома компартии и регионального отделения либерал-демократов бросились наперебой искать встречи с генералом. Телефонные звонки он игнорировал, встретиться с местными партийными боссами отказался. В силу обстоятельств или во исполнение несложного замысла, Новосибирск оказался на пути очередной поездки по стране первого секретаря ЦК коммунистов Павла Архиповича Зарубина, от встречи с которым Покровский не отказался. Они сошлись в обкоме: высокий, плотный и лысоватый, обладатель мужиковатой физиономии и высшего образования Зарубин и чем-то похожий на него, но почти на голову ниже, с лицом то ли Вольтера, то ли бывалого иезуита, Покровский. Проговорили около часа в запертом кабинете, откуда коммунист вышел обозлённый, а генерал - в крайне хорошем настроении. Своим он шепнул по секрету, что потребовал от Зарубина подать в отставку и провести на съезде партии, а лучше голосованием всех первичных организаций, выборы нового состава ЦК и секретариата.
   - Зачем? - не понял Зарубин очевидных замыслов своего визави.
   - Я хочу занять ваше место, если люди окажут мне доверие, - ответил тот с прежним выражением лица.
   - Вы имеете право принять участие в выборах на следующем съезде, - с трудом выдавил из себя ошарашенный и сбитый с толку функционер, - если вступите в партию и получите поддержку областной организации.
   - Такой вариант меня не устраивает. Ротацию следует произвести немедленно.
   - Что за спешка? - возмутился Зарубин, начиная понимать, что его собеседник вовсе не создан для игры в поддавки.
   - Вы только что проиграли президентские выборы. В ситуации, когда для победы требовалась только решимость, желание и способность взять власть. Без революций и переворотов, совершенно в рамках действующего законодательства. Но вы струсили.
   - Я не струсил! Попробуйте сами протаранить эту махину, тогда и высказывайте свои умные замечания!
   - Я попробую. Но вы мне только помешаете. Вы проиграли и обвиняете в этом кого угодно, кроме самого себя. А мне нужны люди, честные перед самими собой и перед своими товарищами, готовые отвечать за свою работу.
   - Вам нужны? - никак не мог понять Зарубин, мысливший себя работодателем перспективного и политически молодого генерала. - Вы кем себя воображаете?
   - Во всяком случае, не марионеткой и не комнатной собачкой, - сухо пояснил Покровский, пришедший на встречу исключительно ради удовольствия вытереть ноги о человека, которого презирал.
   Зарубин вывалился из кабинета разъярённым и запретил помощникам раз и навсегда упоминать имя заслуженного хама, а его собеседник вернулся в свой импровизированный штаб, который тогда ещё располагался в его собственной квартире.
   Настойчивость либерал-демократов в попытках общения с многообещающим кандидатом и вовсе столкнулась с глухим неприятием и завесой молчания. Их лидер, чью должность в партии за пределами оной практически никто не знал, Аркадий Аркадьевич Орлов, способный разговаривать долго, многопланово и беспредметно, а когда нужно - кратко и в полном соответствии с запросами большинства избирателей по итогам последних исследований или в поддержку и даже предвосхищая шаги президентской администрации, в конце концов позвонил сам и изрядно раздражил этим Покровского.
   - Хочешь меня замазать? - рявкнул он в трубку. - Не выйдет! Я тебя сам размажу - так, что родная мама не узнает!
   Выкрикнув наболевшее, Покровский брякнул трубку на телефон, едва не разбив его, и предсказал окружавшим его соратникам завтрашнюю новость в газетах и на телевидении о его попытках связаться с Орловым. Предсказание подтвердилось полностью, и уже на следующий день корреспондент местного телевидения задавал генералу вопросы о причинах его контактов с либерал-демократами. Ничтоже сумняшеся и презрев этикет, Покровский повторил во всех цветастых подробностях свой телефонный монолог, даже слегка приукрасив его в рекламных целях, и объяснил, что считает своей целью не скандал и прихватизацию люмпенских голосов, а победу на выборах.
   На первых порах он на собственные средства напечатал тысячу листовок и собрал в своей команде два десятка активистов-добровольцев, которые быстро раздали листовки в разных районах города и оповестили жителей о наступлении новой исторической эпохи. Затем генерал по-хозяйски позвонил нескольким предпринимателям, не сумевшим правильно выстроить отношения с действующей областной администрацией, и предложил им не делать новых глупостей. Крупнейшим из обездоленных оказался некий Константин Авдонин, проговоривший с Покровским битый час, в основном на отвлечённые темы. Ничего не ответив на сходу сделанное заявление генерала, бизнесмен незаметно вывел собеседование на разговор о музыке, литературе и живописи. Кандидат в политики проявил твердую приверженность классике XIX века, но мимоходом всё же выдал свою осведомленность о существовании Скрябина, Ходасевича и Шагала и высказал суждения об использовании света в музыке, поисках новых рифм в поэзии и общности цветового решения полотен художников раннего советского авангарда, ещё не напоровшегося на противодействие власти. В своих высказываниях Покровский практически не употреблял сколько-нибудь профессиональных терминов и убедил Авдонина в своём авторстве, хотя, уйдя с военной службы, генерал много читал и запоминал. А ещё ходил по музеям и концертным залам - пытался взглянуть на мир глазами интеллигенции, разрушившей Советский Союз. Тем не менее, собственное отношение к искусству у него действительно сложилось, и в телефонном разговоре с Авдониным он высказал именно его, не пытаясь угадать взгляд, который бы мог понравиться контрагенту больше.
   Несколько недель аппарат Авдонина собирал досье на Покровского, которое однажды утром легло на стол заказчика. Тот погрузился в него на целый день, не отвечая на телефонные звонки и отменив все встречи. Затем он просто вышел из кабинета, отправился с друзьями в ресторан и до глубокой ночи болтал там о пустяках и пил виски. Через три дня он пригласил Покровского к себе в загородную виллу и провёл с ним там целый день. Разговаривали сначала опять об эфемерных материях, затем перешли к главному.
   - Вам нужны мои деньги, - безапелляционно заявил Авдонин, поворачивая пальцами бокал коньяка из стороны в сторону, словно играл зайчиками света, прыгающими по мебели и стенам гостиной, - но я не могу раздавать их направо и налево всем желающим, не получая гарантий.
   - Можете, - коротко парировал Покровский, словно речь шла о его деньгах. - Вы раздаёте их именно направо и налево, даже коммунистам, от которых уж точно не дождётесь никаких гарантий, даже если они их вам пообещают.
   - Возможно. Но они побеждают на выборах, особенно региональных. А на что способны вы - сейчас никто не знает.
   - Я могу победить. Это важнее, чем уже победить. Пришедшие к власти не творят чудес, поэтому их популярность в нынешней тяжёлой ситуации стремительно падает. Зарубин сдал последние президентские выборы и бросил на всю свою партию тень соглашательства. А я - новый человек, с новыми словами и новыми делами. Я не собираюсь восстанавливать Советскую власть, не плачу по прошлому и не призываю анафему на головы несогласных со мной. Я говорю о возрождении России, и я не связан идеологическими условностями, поэтому не обещаю превращения её в коммунистический или капиталистический рай. Я обещаю только работающие справедливые законы, эффективную борьбу с преступностью и произволом бюрократии. По-вашему, кто проголосует против?
   - Все кандидаты обещают всё хорошее.
   - Но я в своей жизни языком болтал мало, в основном - дело делал.
   - Среди ваших коллег-кандидатов найдётся и пара других, имеющих право сказать то же самое.
   - Но я, в отличие от них, служил стране. С риском для жизни. И не постесняюсь напомнить об этом. Скромность - хорошее качество, но для политики категорически не подходит. Здесь для выживания нужно верить в собственную богоизбранность, а я в ней после Афгана убедился окончательно.
   - В самом деле? - заинтересованно вскинул брови Авдонин. - Может, скажете, для исполнения какой миссии вы избраны?
   - Запросто, - Покровский откинулся на спинку кресла и привычно закинул ногу на ногу. - Я выжил, чтобы умереть за свою страну. Когда над Кремлем спускали советский флаг, я дал себе слово положить остаток жизни на то, чтобы люди по собственной воле поднимали государственный флаг над своими домами и знали наизусть слова национального гимна, которые их никто не заставлял учить.
   - Как же этого добиться?
   - Очень просто и очень сложно. Каждый человек должен вставать утром и ложиться спать вечером с убеждением, что для российского государства он - не грязь подзаборная, а гражданин, обладающий собственным достоинством, на которое ни один чиновник по собственному произволу не может поднять руку.
   - Но как же сотворить подобное чудо? - едва заметно улыбнулся Авдонин.
   - Конечно, не по мановению волшебной палочки. Но и на областном уровне можно сделать первые шаги. Бюрократия вполне поддается дрессировке, нужно только ей очень доходчиво продемонстрировать её уязвимость. А привлекать виновных к ответственности я умею, можете мне поверить.
   - Замечательно. Но мы ведь сейчас не на митинге, можно разговаривать откровенно. Почему именно я должен помочь вам в борьбе за губернаторское кресло?
   Покровский многозначительно помолчал, потягивая коньяк и не глядя на Авдонина. Потом веско произнес:
   - Потому что вы сами этого хотите.
   - В самом деле? Почему вы так считаете?
   - Потому что мы с вами здесь разговариваем. Я ведь знаю, как устроена жизнь - не мальчик уже. Дед Мороз приносит подарки только маленьким детям, а уже к десяти годам они перестают верить в чудеса. Я не стану обещать вам монополию на воду и воздух, молочные реки в кисельных берегах и тому подобную ерунду. Но я твердо обещаю установить правила и соблюдать их со своей стороны. Если же вы не будете нарушать их со своей, у вас не возникнут проблемы с областью и городом. Знаете, коммунальное хозяйство, природоохрана, пожарные, профсоюзы, санэпиднадзор, милиция - все они могут при сильном желании отравить вам жизнь. Лично мне это не нужно. Я не собираюсь требовать у вас откупного или доказывать своё превосходство. Мне нужно, чтобы вы работали в соответствии с установленными правилами.
   - В соответствии с действующим законодательством?
   - Нет, - сделал Покровский многозначительную паузу. - В соответствии с правилами. Я не устанавливаю законы, даже на уровне областной нормативной базы вряд ли смогу полностью добиться, чего хочу. Законы несовершенны, вы знаете это не хуже меня, но можно договориться о правилах, которые позволят вам работать с прибылью, а мне как губернатору предъявить избирателям свои выполненные предвыборные обещания. Согласны?
   Авдонин не первый день жил на свете. Обыкновенный математик ещё в конце восьмидесятых, он окунулся в предпринимательство с появлением пресловутого указа об индивидуально-трудовой деятельности и с тех пор полной ложкой хлебал различия между официальным законодательством и устными договорённостями. Со времён разборок с бандитской "крышей" прошло не так много времени, он поднялся уже достаточно высоко, чтобы представлять интерес для более серьезных людей с их менее душещипательными средствами. Теперь в случае конфликта с губернатором ему грозило криминальное расследование, а не пуля или бомба в машине. Общение с действующим главой областной администрации у Авдонина никак не получалось, поскольку тот уже слишком широко распространил в местной экономике свои собственные бизнес-корни и воспринимал его не как субъекта экономической жизни, но как делового конкурента. Он пообщался со всеми кандидатами в губернаторы и всем оказывал некоторую помощь, но на Покровском остановил особо пристальный взгляд. Генерал показался ему перспективным.
   Очень скоро за спиной Покровского выросли организации ветеранов Великой Отечественной и афганской войн, у которых не было денег, но зато с избытком хватало уверенности в необходимости заменить вконец проворовавшегося главу областной администрации на боевого генерала. Они агитировали бесплатно и активно, в разных возрастных и социальных группах, с растущим по мере приближения даты выборов напором. После серии встреч людей Покровского с людьми Авдонина стали поступать деньги, позволившие арендовать под предвыборный штаб вполне приличный офис и привлечь в дополнение к энтузиастам оплачиваемый персонал, что в свою очередь позволило развернуть кампанию на редкость масштабно.
   Старший сын Покровского, кадровый армейский офицер, во время последней войны командовал взводом в Чечне, младший - ещё проходил срочную службу по призыву на Дальнем Востоке. Сам он о них не упоминал, в листовках о них не говорилось, о них рассказывали только добровольцы, когда ходили от квартиры к квартире и заводили беседы с открывшими дверь людьми о том, какой человек имеет моральное право занять пост губернатора. На методических совещаниях в штабе они не получали никаких инструкций на этот счет, просто знали подробности биографии и личной жизни своего кандидата. По всей области распространились слухи о честном генерале, который требует от собственных детей исполнения патриотического долга, как требует этого от всех военнообязанных граждан и не боится говорить вслух о своих убеждениях, даже из опасений потерять голоса избирателей накануне выборов.
   В президентской администрации кто-то решил противопоставить Покровского коммунистам, после чего он широкомасштабно ворвался на федеральные телеканалы, а действующий губернатор почувствовал себя одиноким и бессильным.
   В правительстве Новосибирской области победивший на выборах Покровский доверил Игорю Петровичу курирование строительной отрасли. Казавшаяся прежде знакомой, его работа вдруг сразу стала едва ли не таинственной, полной ловушек и смертельных угроз, замаскированных под безобидные уступки и упрощения.
   - Вы не должны никого бояться, - говорил тогда ему Покровский. - Я всё понимаю, есть серьезные люди с большими деньгами и связями где-то наверху, повыше нас с вами. Но вы должны понять простую вещь: вы им нужны, а не они - вам. Вы всегда найдёте подрядчика на застройку любого участка, а вот они без вас никогда не доберутся до заинтересовавшего их участка.
   - Я не хочу нарушать законы, - терпеливо объяснял Саранцев.
   - И замечательно! Нарушать никогда не надо. Только, если время от времени не проходить где-нибудь рядом с законом, совсем рядышком, а не точно в полном соответствии с ним, вы никогда ничего не построите. Вы ведь не студент первого курса, в строительстве работали и отлично представляете себе все подводные течения. Не станете же вы утверждать, что на ваших стройках законодательство неукоснительно соблюдалось от "а" до "я"? Помнится, когда мы с вами познакомились, вашу шарашкину контору следовало прикрыть уже за одно только нарушение техники безопасности. Не за отдельные нарушения, а именно за одно большущее нарушение, на всех этажах и по всей стройплощадке. Затем одно сплошное нарушение трудового кодекса, незаконное привлечение иностранной рабочей силы.
   - Я был главным инженером, персонал подбирали без моего участия.
   - А вы видели нарушения, но продолжали работать. Потому что потеряли бы место, если бы начали влезать в вопросы, вашему ведению не подлежащие. Скажите, вы хотели бы, например, войти в историю Новосибирска человеком, внёсшим существенный вклад в решение жилищной проблемы?
   - Я не смогу её решить.
   - Пусть не сможете. Но вы хотите, чтобы все говорили: мол, при Саранцеве произошел небывалый со времён Советской власти подъём жилищного строительства?
   - Все будут говорить: при Покровском. У нас так головы устроены.
   - Наверное. Но специалисты будут знать, без кого именно не смог обойтись Покровский при совершении скачка. Во всяком случае, сами вы всегда будете знать, что приложили руку. Разве нет?
   - Надо думать.
   - Так вы хотите продвинуть решение проблемы?
   - Разумеется, хочу.
   - Как вы считаете, в бюджете города выделяется достаточно средств на строительство жилья?
   - Нет. Хотя, распределение бюджета - всегда вопрос приоритетов.
   - Считаете возможным увеличить финансирование строительства за счёт пособий пенсионерам или поддержания коммунального хозяйства хотя бы в его нынешнем состоянии?
   - Сложно говорить отвлечённо на конкретные темы.
   - Само собой. Ваша задача - дать людям жильё и городскую инфраструктуру. Нельзя думать только о Новосибирске. В ваших руках - вся область. Нужно развёртывать строительные проекты в райцентрах, в сельской местности. На всё нужны деньги. За счёт налогов мы будем выдёргивать эту телегу из болота следующие сто лет, нужно находить иные источники финансирования. Отобрать деньги у олигархов нельзя, их можно только заинтересовать материально.
   - Они и без нашего участия прекрасно себя увлекают всяческими финансовыми проектами.
   - Естественно. Чтобы взять у кого-то деньги на строительство детского сада или школы, нужно дать ему заработать сумму, превышающую объём средств, потраченных на важные городу объекты. Чтобы продвигалась очередь на получение муниципального жилья, бесплатные квартиры должны оплачивать покупатели частных апартаментов, и так далее, и так далее.
   Подобным образом Саранцев разговаривал с губернатором сначала часто, потом всё реже и реже. Трудно сказать, насколько честен с самим собой он был с самого начала, но желание успеха не оставляло его никогда. Ирина занялась торговлей, получая от собственного бизнеса исполнение мечты: ни в чём не уступать мужу. Игорь Петрович сначала уговаривал себя тем, что жена практикует самостоятельность в сфере, не подлежащей его контролю, но потом, уже обнаружив в числе её поставщиков и инвесторов структуры, связанные с Авдониным и другими крупными застройщиками, не стал возражать. По мере роста собственной торговой сети жена стала зарабатывать больше мужа, а тот временами задумывался: стоило ли уходить от настоящего дела? Конечно, он не был невинным мальчиком, когда принимал предложение Покровского. Намерение войти в большую игру и подтолкнуло его к положительному ответу. Просто хотел приносить больше пользы и обществу, и себе.
   Минувшие годы сгладили многие вопросы, предлагая естественные готовые ответы. Когда-то, встречаясь на приёмах, официальных мероприятиях или на охоте с новосибирским областным прокурором, Саранцев украдкой пытался различить в его глазах профессиональный интерес, но замечал лишь дружелюбие и готовность пойти навстречу. Теперь смотрел на генерального прокурора спокойно, с сознанием силы. У того был сын, даже толком не предприниматель, просто лихой ездок и прожигатель жизни. Несколько лет назад, когда генпрокурор ещё состоял министром юстиции, его сын попал в криминальную хронику как владелец "Ауди", на которой по доверенности разъезжали два рэкетира. Несколько месяцев спустя отец неразборчивого в связях сына сменил ведомство, а Саранцев совсем не удивился. И, став президентом, предложил Совету Федерации на повторное утверждение в должности всё того же незадачливого папашу. Показалось - так будет спокойнее.
  
   Глава 6
  
   Дорога домой не отвлекала внимания Наташи от тягостных мыслей о возвращении. Она неторопливо шла пешком к станции метро, не рассчитывая попасть на первый поезд, и думала не о привычном пути, а об отвлечённых материях. Идти домой она не хотела, но больше идти было некуда. Родители ничем не провинились перед своей дочерью, просто возраст привёл её к серии умозаключений о несчастности домашних обстоятельств. Отец сейчас лежит пьяный или ещё не вернулся домой, но он мужчина, и он непонятен. Возможно, образ его жизни можно оправдать, хотя и трудно. Наташа больше злилась на мать, на её вечное терпение и готовность к самопожертвованию, хотя героизм вовсе не требовался.
   Старые фотографии рассказывали о радостях и ярких днях минувшей жизни, и Наташа давно перестала перебирать их и домысливать изображения. Не хотела лишний раз напоминать самой себе о случившихся в семье печальных переменах. Теперь мать почти всё своё время посвящала зарабатыванию небольших денег и спасению их от мужа. Последний хотел их тратить, хотя зарабатывал подсобником на рынке не меньше жены. Он даже нашёл работу для дочери - продавщицей в бакалейном ларьке - и вызвал её искренний смех, когда сделал предложение о трудоустройстве.
   Наташа не хотела торговать. Занятие казалось ей странным и беспредметным, неосязаемым. К тому же, не хотелось отвечать перед покупателями за качество товаров, закупленных хозяином. И было страшно отвечать перед самим хозяином за счёт денег и товаров. В школе за ошибки и обманы ставили низкие отметки в журнал, в жизни они влекли за собой смутные, но страшные меры наказания. Совершенно незнакомый мир окружил девочку после школы и напугал телевизионными новостями вперемешку с криминальными сериалами.
   Жизнь жестока. Наташа усвоила урок не только в теории, но и на практике. Она ещё помнила времена, когда отец работал инженером, и мать после работы ругала его за принесённую домой ничтожную зарплату. Теперь не ругала, хотя жизнь к лучшему не изменилась. Просто раньше отец получал мало денег за квалифицированную работу, а теперь честно отрабатывал свои гроши собственным горбом. Разговаривал мало, смеялся ещё реже, и чаще над собой, чем над другими. Приводил домой приятелей с рынка и пил вместе с ними водку на кухне, а мать заранее отправляла Наташу ночевать к бабушке, от греха подальше. Дочь с отцом никогда не разговаривала о существенном и понятия не имела, страдает ли он перемены в своей жизни. Со стороны казалось, будто он равнодушен ко всему и ко всем, включая себя самого. Книги дома ещё оставались, хотя многие отец потихоньку продал, не видя смысла в чтении.
   - Он сможет подняться, - сказала однажды мать, припёртая дочерью к стене.
   - Что такое, по-твоему, "подняться"? - крикнула та.
   - Чего ты от меня хочешь? Он мой муж. И твой отец, между прочим.
   - Он нас не любит.
   - С чего ты взяла?
   - Я вижу. Вы друг с другом двух слов сказать не можете, не перейдя на крик.
   - Он мучается.
   - Он нас мучает.
   - Я не понимаю, чего ты добиваешься? Ты так ненавидишь родного отца, что готова выгнать его на улицу?
   - Выгнать его на улицу, к сожалению, невозможно. Но и жить с ним всю жизнь под одной крышей я не хочу.
   - Я не могу с ним развестись.
   - Почему?
   - Не могу, и всё. Не хочу. Он сможет подняться, мы только должны ему помочь.
   - Мама, о чём ты говоришь! Как мы можем ему помочь? Маленького мальчика можно заставить чистить зубы и делать уроки, а как ты заставишь взрослого мужика вспомнить о семье, которую он начисто забыл?
   - Он не забыл. У него просто тяжёлый период. Не смог найти себя. Он ведь был неплохим инженером, а теперь не может найти работу по специальности.
   - Если он был неплохим инженером, зачем ты регулярно выносила ему мозги?
   Мать и дочь крупно поспорили пару раз из-за мужа и отца. Первая безуспешно пыталась объяснить второй необходимость людям жалеть друг друга и помогать в испытаниях, но та отвечала непониманием и даже нежеланием понять. Наташа с детства привыкла видеть в отце покровителя. Он часто вступался за неё, когда мать добивалась от неё послушания и прилежания в учёбе. Наверное, искренне не считал нужным мучить девчонку пустяковыми придирками, если та стремилась к невинным детским удовольствиям. В детстве нужно играть, а не работать.
   - Зачем ей собирать игрушки, если завтра она снова будет с ними возиться? - спрашивал он жену и испытывал бесконечную уверенность в собственной правоте.
   - Девочка должна привыкать к порядку с детства, - терпеливо повторяла раз за разом жена и не знала, как ограничить супруга в доступе к воспитанию дочери.
   - Может, ты ещё заставишь её полы мыть и стирать бельё?
   - Со временем - обязательно. У нас домработницы нет, и у неё вряд ли появится. Если девочка не станет воспринимать домашний порядок как необходимость, из неё вырастет женщина-кошмар.
   - Ты хочешь из неё самой вырастить домработницу?
   - Нет, просто женщину, способную вести дом.
   - И эту женщину нужно начинать воспитывать в семилетнем возрасте?
   - Нет, ещё раньше. Возможно, ты готов вырастить из неё побрякушку, а я - нет.
   Маленькая Наташа тем временем в соседней комнате жадно прислушивалась к звукам ссоры и испытывала тёплое чувство признательности к папе за его желание защитить дочку от маминых строгостей. Она тоже не видела смысла в ежедневной уборке - ведь завтра кукол нужно будет снова рассаживать в кружок на ковре и организовывать званый обед. Но отец всегда терпел поражение, и с громким бессильным рёвом Наташа складывала кукол в большую картонную коробку. В такие минуты она бесконечно себя жалела, но отец никогда не приходил её утешить.
   Теперь Наташа думала о родителе редко, только если обстоятельства вынуждали. Ночной разговор в собачьем приюте, посвящённый семейным ценностям и смыслу жизни, вернул ей желание приобщиться к искренним людям и стремление к суровому счастью замужества. Она подошла к станции метро, у запертых дверей толпилась маленькая группа нетерпеливых пассажиров. Они то и дело посматривали на часы и ругали транспортников за несвоевременную щепетильность. Она остановилась в сторонке и задумалась в попытке вообразить свой собственный брак на основании семейного быта родителей. Суждено ли ей повторить их жизнь? Телевизионные разъяснители личных проблем необычных людей в один голос твердили: да. Дети воспроизводят опыт родителей, даже если хотят обратного. И не просто утверждали, а приводили примеры, не называя подлинных фамилий и адресов. Зрительское доверие к рассуждениям аналитиков подразумевалось - кому же ещё верить, если не оракулам голубого экрана? Ведь всяческих проходимцев с улицы на телевидение не пускают. А если не поверить? Ведь нельзя же найти людей, про жизнь которых рассказывает телевизор. Можно ли их вообще найти? Существуют ли они в реальности? Почему она, ещё не приступив к собственной жизни, должна сдаться и не ждать от неё ничего хорошего? Или в опыте родителей имелись и светлые подробности? Разумеется, имелись - они ведь поженились в незапамятные времена ради своих чувств, а не по ошибке или злому умыслу. Откуда она может знать, почему поженились родители? Что она вообще о них знает? Они всегда скрывали от неё неблаговидное и пытались показывать себя с наилучшей стороны. Оба старались заботиться о ней, только по-разному понимали повседневную пользу, и с её точки зрения иногда правым оказывался отец, а иногда - мать. Наташа не могла и не хотела выбирать между ними, но отец сам себя хоронил и отталкивал их обеих. Теперь она добивалась от матери решительных шагов, но сама их боялась - не хотела встать на краю новой, незнакомой пропасти.
   Когда отцовская фабрика закрылась, он несколько месяцев сидел дома, изредка общаясь по телефону с друзьями, знакомыми и приятелями знакомых в поисках новой работы. Он считал глупым искать новое место по объявлениям или на бирже труда - работодатели не говорят о себе всей правды, а лучшие вакансии распределяются в узком кругу, среди своих. Возможно, отец заблуждался - правоту его мнений Наташа тоже не могла проверить, как и концепции телевизионных психологов. Во всяком случае, новая должность оказалась хуже прежней - добираться ещё дольше и неудобно, с пересадками, и зарплата не больше.
   - Ты специально постарался? - спрашивала его жена, пока дочь подслушивала из своей комнаты.
   - Я нашёл работу.
   - Наверное, они очень рады встретить такого идиота.
   - Нормальная работа с обыкновенной зарплатой, чего ты от меня хочешь?
   - Чтобы ты иногда отвлекался от полётов в облаках и спускался на землю. Мы здесь живём, если ты ещё не забыл.
   Скандалы возобновились с прежним энтузиазмом, и Наташа всё чаще делала уроки у подруг. Мать хотела её защитить от лишнего знания, но на деле приучала к превратностям самым тяжёлым способом - отлучением. Дочь жила вне дома большую часть времени и воображала положение более ужасным, чем оно являлось на самом деле. Матери подружек не разговаривали с ней о причинах её кочевания, отцы и вовсе держались в стороне, только изредка, в недомолвках и потайных взглядах нерасторопных женщин и девиц проскальзывала тайна - они всё знают и помогают ей не жить тоскливыми проблемами гибнущей семьи. Разумеется, они всё знали, а как же иначе! Наташа знала об их осведомлённости заранее и готовила себя к объяснениям и секретничанью в закрытых девичьих владениях, но ничего не случалось, все молчали и упорно берегли её. Сама она иногда страшно хотела поговорить, а в следующую минуту дрожала от ужаса в ожидании нежеланного разговора о себе. Язык дан человеку для сокрытия мыслей - она услышала где-то изречение великого человека, или придумала, будто услышала, а на самом деле сочинила его сама в те дни подавляющей тишины.
   С новой работы отец быстро уволился сам без выходного пособия, поскольку всю жизнь работал на государство и не научился общению с частным собственником, стремительно выпрыгнувшим из грязи в князи.
   - Этот идиот абсолютно ничего не понимает в деле! - объяснял он жене причину новой безработности.
   - Какая тебе разница? - возмущалась та в ответ.
   - Так он же меня учить пытался! Полная бездарь, а строит из себя невесть что.
   - Какая тебе разница? Ну и делал бы, как он говорит! Не всё ли тебе равно?
   - Так ведь качество будет - ни в какие ворота.
   - Какая тебе разница? Цех ведь не твой? Тебя никто не просил торговать, ты должен только делать.
   - Вот именно - делать. Этот полудурок ещё и тыкать мне вздумал.
   - И ты стал тыкать ему, разумеется.
   - Конечно! Хамьё нужно учить.
   - Многому ты его научил! Он теперь тычет кому-то другому, а ты за счёт жены проживаешься.
   Отец продолжал объяснять своё желание уважать самого себя и не мог убедить жену в своей правоте. Та пыталась ему доказать простую истину о хлебе насущном: он не падает с неба всем желающим, его следует добывать. На карачках ползать, или бегать до изнеможения, лишь бы не бесплатно. Что скажут, то и делать, если не можешь добывать пропитание самому себе, не находясь в подчинении у людей, более сведущих в вопросах торговли своей мечтой. Нельзя очень захотеть и сразу получить готовенькое - нужно помучиться, иногда поунижаться или обмануть, да ещё и поставить на кон самое дорогое, и тогда, возможно, если судьба тебе улыбнётся, получишь кусок хлеба с маслом. Мама работала медсестрой и представляла жизнь вполне, со всеми несовершенствами. Каждый день видеть гниющую плоть, слушать крики и делать людям больно ради их же блага она умела. Преодоление смерти, не всегда удачное, давно стало частью её профессии, и мама за пределами больницы вела себя так же, как и в её стенах, всегда готовая проявить твёрдость во имя спасения и считавшая мягкотелость путём к гибели.
   - Ты ведь всё понимаешь, - говорила ей Наташа, - его нельзя жалеть. Ты добьёшь его своей жалостью. Ты ведь знаешь, что спасает жёсткость.
   - Ещё скажи - жестокость.
   - Иногда. Если уже слишком поздно спасать. Ты ведь всё знаешь, почему ты уступаешь ему?
   - Я пытаюсь ему помочь.
   - Кричать и плакать бесполезно. Ты его только раздражаешь.
   - И что же, по-твоему, надо сделать? Ах, да - прогнать.
   - Вот именно. Он не должен считать себя величайшей ценностью в твоей жизни.
   - Он так не думает. Просто хочет жить не поперёк своих представлений о правильном и неправильном.
   - Может, ему стоит изменить свои представления? Он ведь голодом уморит нас и себя, если продолжит в том же духе ещё год или два.
   Мать упорствовала в надежде на несбыточное, а отец менял работы, постепенно опускаясь в глазах нанимателей и в своих собственных. Взявшись сторожить какой-то импровизированный склад, он попал под обвинение в ненадлежащем исполнении обязанностей, повлекшем кражу. Вора не нашли, и хозяин возложил материальную ответственность на сторожа, хотя при трудоустройстве возможность подобного оборота дел не обсуждалась. Отец платить не собирался, его избили, потом пытались вломиться к ним в квартиру.
   - Почему на него сыплются все несчастья? - спрашивала Наташа. - Ведь вокруг полно людей, с которыми ничего не происходит. Значит, причина в нём самом?
   - Со всеми людьми что-нибудь происходит. Каждый день.
   - Но не все же катятся по наклонной и спиваются.
   - Не говори так про отца.
   - Как есть, так и говорю. Он слабак, и он нас предал. Носился со своей порядочностью и гордостью, а теперь бултыхается где-то на самом дне.
   - Он нас любит. И страдает.
   - Страдает от своей бестолковости? Значит, нам крупно не повезло в жизни.
   - Не смей! Не смей измерять человека деньгами.
   - Я уже давно не жду от него денег. Хочу только поговорить, хотя бы один раз, по-человечески. Не о том, как его обманули, подвели и подставили, а о последней прочитанной книжке, о любимом фильме. О том, как мне вести себя с мальчиками, наконец - мало ли о чём можно поговорить с отцом! Но я никогда с ним не говорила ни о чём подобном. Когда он ещё мог разговаривать, я была слишком маленькой. Теперь я выросла, а он двух слов осмысленно связать не может.
   - Ты не должна относиться к нему, как поставщику отцовских услуг.
   - Я не отношусь к нему так. Просто хочу всяких пустяков, которые дочь вправе ждать от родного отца.
   - По-твоему, он обязан тебе всем, а ты ему - ничем? Отец тоже имеет право видеть в дочери поддержку.
   - Не всякий отец. Дочь нужно заслужить.
   - Он нянчился с тобой в детстве. Испугался, когда с тобой случился приступ ложного крупа.
   - Замечательно! Он заботился обо мне во времена, которых я не помню. А мне ведь не так много лет! И где же он был все последующие годы, которые я никак не могу забыть?
   - Не надо ничего забывать. Он всегда был с нами и делал всё, что мог.
   - Да, только мог он гораздо меньше, чем отцы всех моих подруг, даже разведшиеся с их матерями.
   Наташа презирала своего отца, как спортсмена, не оправдавшего надежд. Проявившего слабость накануне победы и в результате проигравшего. Она тосковала по возможности искать у него защиты и покровительства, как только может тосковать девушка в семнадцать лет, не научившаяся обманывать свои желания. Казалось - ничего не стоит шаг в пустоту, если за ним не последует второй, но даже на первый шаг не хватало сил, и она плакала по ночам.
   Открылось метро, Наташа некоторое время постояла в сторонке, дожидаясь, пока вся группка ранних пассажиров втянется в вестибюль, затем медленно последовала за остальными. Она ехала домой.
  
   Глава 7
  
   Светало. Игорь Петрович обнаружил за окном рассвет неожиданно, будто включили оранжевую лампу низко над землей. В руках он держал глупый детектив, а вовсе не важные государственные бумаги. Время протекло в размышлениях быстро, но никакого мудрого и обдуманного выхода из сложившегося ахового положения президент так и не нашёл. Он неторопливо вернулся в спальню, желая оттянуть неизбежное, и увидел у трельяжа жену, приводившую себя в порядок.
   - Где ты пропадал? - раздражённо спросила та, не оборачиваясь.
   - Ночью приехала Светлана, - сразу взял быка за рога Игорь Петрович.
   - Что-нибудь случилось?
   - Случилось.
   Ирина оторвалась от зеркала и развернулась на вертящейся табуреточке, встретившись взглядами с мужем.
   - Она влипла в историю.
   Жена ждала продолжения, медленно бледнея.
   - Судя по всему, сбила сегодня ночью человека. Насмерть.
   Ирина продолжала молчать, словно ожидала ещё более страшных новостей, но Саранцев замолчал.
   - И что сделал ты? - тихо спросила жена.
   - Пока ничего.
   - Ничего?
   - Ничего. А что, по-твоему, я должен сделать?
   - Любой отец на твоем месте знал бы, что ему следует делать. Защищать свою девочку, разумеется! Где она сейчас?
   - В своей комнате.
   Ирина сорвалась с места и молча бросилась в коридор на помощь к своей малышке. Саранцев уныло побрёл за ней и вошел к Светлане, когда та уже сидела на постели в объятиях матери и тихо всхлипывала.
   Жизнь Игоря Петровича редко ставила его перед роковым выбором. Между жизнью и смертью люди выбирают нечасто. Если они на войне, да не в тылу, а на переднем её крае. В политике на каждом шагу нужно либо предпочесть правду лжи, либо наоборот - если иначе нельзя. Он не представлял свою жизнь без жены, а без дочери - боялся. Ирина сидела в своём голубом пеньюаре, Светка - в модной белой пижамке, обе - с распущенными по плечам волосами, несчастные, ждущие от него защиты. Уверенные в его защите. Он приучил их к своей опеке, к своей надёжности, а теперь стоит рядом с растерянным лицом и думает, куда деть руки.
   - Что ты намерен предпринять? - с негромкой угрозой в голосе спросила жена мужа.
   - Мы должны спокойно обо всём поговорить.
   - Спокойно? Так ты спокоен! Понятно.
   - Ира, не нужно язвить. Ситуация сложилась тяжёлая. Я - не древневосточный деспот и на многое не имею права. В частности, не имею права вмешиваться в официальное расследование. Сегодня могут возбудить уголовное дело по факту гибели человека.
   - Уголовное дело? Уголовное?! И ты так спокойно сообщаешь об этом! Можно подумать, тебе доставляет удовольствие уголовное дело, возбуждённое против твоей родной дочери!
   Светлана громко заплакала, мать прижала её голову к своей груди и стала баюкать, как в детстве.
   - Не против Светки, - угрюмо поправил жену Саранцев. - По факту гибели человека. Сейчас ещё никто не может сказать, куда приведёт следствие. Если начать какие-либо телодвижения, можно только привлечь к себе внимание.
   Ирина подняла взгляд на Игоря Петровича, и тот прочёл в нем глухое недоумение.
   - Я тебя не понимаю. Ты стоишь тут и рассуждаешь, как дворник. Можно подумать, от тебя ничего не зависит!
   - Так и есть. Я не имею права вмешиваться в расследование, даже если бы не имел в нём никакой личной заинтересованности. Любое моё слово, любой телефонный звонок станет преступлением.
   - Ты издеваешься?
   - Нисколько.
   - Вот как? - казалось, Ирина вложила в свой вопрос всё своё ехидство и ненависть. - А помнишь свою ночёвку в милиции? После ресторана?
   Саранцев отлично помнил одну из главных глупостей своей жизни. Он тогда активно ухаживал за Ириной и всякая минута, когда она была рядом, казалась ему незабываемой. Она смеялась его шуткам, брала его под руку на улице, в дождь пряталась под его зонтом, а он видел себя сильным и уверенным, знающим жизнь, ведущим её за собой. Она уже отдалась ему, познакомила с родителями и собиралась за него замуж. Шумной студенческой компанией они, отстояв вечернюю очередь, ввалились в какой-то ресторан на Арбате, название которого он напрочь забыл. Царила полутьма, горели ночники на столах, играл настоящий оркестрик, и Саранцев наслаждался каждым моментом счастливого бытия. Потом к их столику приблизился на нетвёрдых ногах неизвестный пьяный хмырь и принялся настырно приглашать Ирину потанцевать. Та смеялась и отказывалась, но пьянчуга упорствовал, хотя за соседними столиками имелось достаточно других девушек и женщин. Даже за их столиком сидели ещё две девицы, но танцор желал заполучить в партнёрши именно Ирину, чем сильно разозлил юного Саранцева. Тот совершенно не умел драться и едва ли участвовал хоть в одной потасовке со времен начальной школы. Однако, тип был пьян и не казался опасным соперником. К тому же, когда к твоей девушке пристают, нельзя оставаться безучастным. Любой, даже трижды интеллигентный и воспитанный домашний паренек со скрипкой, взбеленится. Секрет прост: вступает в силу биология животного. Нельзя проигрывать поединок за самку другому самцу. Просто нельзя, и всё тут. Она не должна увидеть, что на неё есть другой претендент, сильнее тебя и, следовательно, способный лучше обеспечить безопасность её самой и потомства. Одним словом, Игорёк подал недовольный голос. Хам перегнулся через его плечо, чтобы заглянуть Ирине в лицо, и оперся рукой на спинку стула все более разъярявшегося Саранцева. Устное проявление недовольства не подействовало, разволновавшийся жених встал, вместе с ним вскочили двое приятелей-студентов, девчонки, как водится, принялись всех успокаивать. Жених попытался оттащить негодяя от своей невесты, тот лениво от него отмахнулся и проявил этим легким движением недюжинную силу. К столику поспешил метрдотель и присоединил свой голос к увещеваниям девушек, но ситуация давно переросла фазу обмена репликами и вылилась в первый этап физического столкновения: не ударов в лицо, но толчков ладонью в плечи и в грудь.
   Саранцев помнил дальнейшее урывками, хотя выпил не очень много. Его обуяла настоящая ярость, какой он никогда не знал в своей мирной жизни. В армии он не служил и не растратил там юношеский задор, которому теперь поддался в полной мере. В памяти осталось какое-то мельтешение в полутьме, звон бьющегося стекла, крики и визги, а также непонятного происхождения молот, время от времени обрушивающийся на него ниоткуда. Скользя руками и ногами в чем-то съедобном, размазанном по полу, Игорёк раз за разом заново вставал на ноги, все меньше и меньше понимая картину происходящего и всё глубже погружаясь в свой внутренний мир. Звуки, вспышки света и физические ощущения словно окунулись в вату, отодвинулись, а ему в реальной жизни оставалось только одно: стоять на ногах. Впоследствии выяснилось, что право стоять на месте, никуда не двигаясь и не падая, он отстаивал и от посягательств со стороны подоспевших милиционеров, хотя сам ничего определенного рассказать об обстоятельствах драки не мог. Успокоение нервов и осознание реальности случилось только в "воронке", в тряской и жесткой темноте. Утром его отпустили, ещё пару раз вызвали на допросы, но в институте никаких последствий для него не наступило, ни по учебной линии, ни по комсомольской.
   - Я помню, что пытался тебя защитить, хотя ты, помнится, не слишком возражала против приставаний того типа, - сказал Саранцев и засунул руки глубже в карманы халата.
   - Ах, я не слишком возражала? Замечательно! Ты до сих пор думаешь, будто тогда всё само собой рассосалось? Ладно, раньше ты был наивным мальчиком, но сейчас-то подумай.
   - О чём я должен подумать?
   - Почему тогда для тебя всё так просто и изящно закончилось? Никогда не задумывался?
   - Можешь мне рассказать?
   - Ещё как могу! Я очень долго могу рассказывать! Никогда не слышал про дядю Васю?
   - Не надо мне голову морочить! Какой дядя Вася?
   - Обыкновенный дядя Вася, наш сосед. Они с отцом были друзьями с детства, вместе на рыбалку ходили и по грибы, но дядя Вася служил в милиции, не помню уже на какой должности. Тот тип оказался то ли торговым работником, то ли ещё кем-то, одним словом - с блатом. И он подал на тебя заявление по факту нападения. Ты это знал?
   - Нет, - буркнул Игорь Петрович, предвкушая неблагоприятную для себя развязку истории.
   - Так вот знай теперь! И мой папа, внял тогда моим слёзным просьбам. Пошёл к дяде Васе, объяснил ситуацию и попросил тебя прикрыть. Получился блат на блат, и для тебя всё кончилось удачно. Как тебе такое нарушение социалистической законности? Ничего против не имеешь?
   - Я не совершил ничего противозаконного.
   - Да? Это ты сам решил? Ты первым распустил руки и с точки зрения закона стал правонарушителем. И теперь, став в результате президентом, решил начать обеспечение законности в России со своей родной дочери. Молодец! Так держать!
   Саранцев желал свою жену часто. Обнажённое женское тело почти приводило его в изумление. Чудесное создание природы, способное произвести на свет новое живое существо, кричащее и облепленное слизью. Существо, доставляющее счастье густой толпе родственников с обеих сторон. Лишённая одежды, жена всякий раз поражала шириной бедер и полнотой груди, словно её освобожденное тело открывалось во всей красе только ему в уединении, а для всяческих прохожих и прочих очевидцев таилось, скрывая лучшие свои прелести. Теперь он слушал голос Ирины и вдруг забылся, вспоминая её в минуты близости и поразившись внезапному приступу похоти. Он не мог до конца принять православие из-за учения о греховности плотского влечения к женщине. Игорь Петрович бесконечно верил в божественную благодать, данную мужчине через обладание венчанной женой, но держал свои мысли при себе. Сейчас, в присутствии дочери, ему показалось особенно стыдно помышлять о совокуплении.
   Они с Ириной познакомились в студенческие годы по принуждению. Её подружку пригласили в весёлую компанию под условием привести симпатичную девушку, поскольку один очень интересный молодой человек, в силу некоторых грустных, хоть и временных, обстоятельств не имеет пары. Оба готовились к свиданию вслепую, придумывали ходы срочного отступления, и не зря. С первого взгляда почти возненавидели друг друга, и только обязательства перед товарищами и подружками заставили их разыгрывать приятное впечатление. Она показалась ему толстой и глупой, он ей - бессмысленным стручком. Посаженные рядом за стол, он обменивались изредка скупыми утилитарными фразами, вроде просьб передать хлеб или подлить вина, пока не пришло время танцев под магнитофон. Группы Ottawan и Arabesque во времена, предшествующие эпохе Modern Talking, беззаконно развлекали советскую молодежь одним или двумя попавшими в СССР альбомами и остались в памяти целого поколения. Полутьма, в которой мерцают прыгающие столбики эквалайзера на мониторчике импортной магнитолы, а твои руки лежат на талии девушки, которая доверчиво льнёт к тебе всем телом... Впрочем, под Hands Up и Zanzibar особо не пообнимаешься. Для такой коварной цели куда лучше подходят Beatles. Например, A Girl. И многое другое. Во время первого танца Ирина бросила на своего кавалера несколько быстрых взглядов, и вдруг ей понравилось держать руки на его плечах. Одно неуловимое мгновение, жест, незначащее слово, и захотелось внимательнее присмотреться к парню, всё-таки не уроду и не полному идиоту, который по некой таинственной причине не нашёл себе пары. Правда, она и сама оказалась в том же положении, но с ней-то всё понятно.
   Шумный роман с предыдущим хахалем, затем не менее громкое с ним расставание, девчонки шушукаются и хихикают за спиной, однокурсники стараются близко не подходить и без нужды не разговаривать. Наверное, боятся войти с ней в отношения и в конечном итоге получить серию публичных пощечин, как их предшественник. И вот у неё появился ухажёр на один вечер - ничегошеньки о ней не знает, учится совершенно в другом институте, в сущности - никаких общих знакомых. Он предупредителен и беззаботен, но аккуратно поддержал её, когда она умудрилась споткнуться, и при этом не попытался её облапать, воспользовавшись ситуацией. Почему бы и не присмотреться к нему получше?
   Тем временем юный Саранцев не думал ни о чём существенном, просто получал удовольствие от приятного вечера. Порученная его заботам девушка никоим образом не проявила скудоумия или чрезмерной тяги к эротическим приключениям, волосы её испускали тонкий приятный аромат, она носила длинное платье - ниже колен, а ему особенно нравились миди. Загадка восприятия: подними такой подол до уровня самого обыкновенного мини, и получишь эффект, стократно превышающий воздействие даже экстремально короткой юбочки. Можно спорить и обсуждать причины, но Игорь имел собственную, антинаучную теорию: открывать тайну приятнее, чем тупо разглядывать готовый ответ. Выставленное напоказ видят все, увидеть же ножки, спрятанные от широкой общественности - уже награда.
   После первого танца они разговорились и выяснили полное несогласие друг с другом едва ли не по всем найденным общим темам. Будущему строителю и ещё более будущему историку и теоретику искусства вообще трудно найти точки соприкосновения, но они нашли их и очень скоро закричали друг на друга в полном неприятии. Игорь считал "Мастера и Маргариту" странной вещью ни о чём, Ирина - великой книгой о смысле творчества и христианском видении современного мира. Но оба читали слегка опубликованный и не слишком разрешённый роман Булгакова, могли о нём спорить, мотивируя свою позицию. Нашли общий код, неожиданно для обоих.
   Тем вечером Саранцев проводил Иру домой, поскольку того требовали фундаментальные правила приличия, но при расставании не взял у неё номер телефона, чем, казалось бы, внёс полную ясность в положение дел. Мол, поболтали неплохо, но больше нам вместе делать нечего. К моменту расставания Ирина ещё не знала, хочет ли она продолжения знакомства, но после печальной развязки их первого и вроде бы последнего свидания она сначала разозлилась, а потом страстно возжелала отомстить. Порядочная девушка может отомстить невнимательному молодому человеку только одним способом: понравиться ему, но в итоге уничтожить презрением. Столь изощрённый манёвр редко кому удаётся, ведь двадцатилетние парни заблуждаются раз и навсегда, до самой старости не догадываясь о наделанных в молодости ошибках. Первый день Ира всё же ждала звонка, руководствуясь не логикой, но безосновательной надеждой. На второй день даже всплакнула недолго, удивляясь собственной слабости. К вечеру она уже злилась и ждала телефонного звонка исключительно ради получения возможности высказать мерзавцу все гадости, какие только придут на ум.
   На третий день после первого расставания Игорь решил узнать проигнорированный номер через организаторов вечеринки, которые заставили его битый час объясняться на предмет мотивов внезапной перемены настроения. Изрядно его помучив и убедившись в намерении незадачливого донжуана сколь угодно долго терпеть издевательства, организаторы предложили ему перезвонить через полчасика - мол, за это время они сами дозвонятся до девушки и выяснят, согласна ли она сообщить ему сведения, которые он не пожелал получить, имея личную возможность. Саранцев в точности выполнил инструкции и записал-таки под диктовку искомые цифры. Им двигало не столько либидо, что было бы естественно в его беспокойном возрасте, сколько невнятное ощущение тревоги, мешавшее спокойно спать и учиться.
   Ира общалась с ним сухо и официально, оскорблённая прерывистостью его внимания, а Игорь говорил и говорил, торопливо не заканчивая фраз, будто боялся до конца разговора не высказать всего задуманного.
   - Почему ты позвонил? - следовательским тоном поинтересовалась Ира, дождавшись, когда поток сознания позвонившего иссяк.
   - Захотелось снова с тобой встретиться.
   - Только через три дня захотел? Наверное, у тебя с психикой не всё в порядке. Или ты вообще медленно соображаешь?
   - Я в инженерном деле соображаю очень даже быстро. А как до призрачных материй доходит - делаю одни глупости.
   - Каких ещё призрачных материй?
   - Да этих самых. К которым с логарифмической линейкой не подойдёшь. Вот вдруг обнаружил, что третий день вспоминаю наш вечер, и понял, почему лабораторку завалил. Из-за тебя всё!
   - Интересно, интересно! - приняла игру Ирина. - Может, я ещё в чем-нибудь виновата?
   Она уже напрочь забыла огорчение последних дней и с размаху бултыхнулась в разливанное море счастья: её выбрали! От разочарования первого взгляда не осталось даже воспоминаний, тем более от проявленного Игорем равнодушия. Она уже соорудила в мыслях прочную логическую конструкцию: он побоялся сразу сделать шаг из-за слишком сильного впечатления, произведённого ею на вечеринке. Поборовшись три дня с комплексом неполноценности, ухажёр набрался смелости и бросился напролом, забыв все свои страхи. Ведь такое бывает! Мужчины вообще больны собственным самолюбием и вечно попадают из-за него впросак.
   Она жила дома, со своими родителями. Он - в общежитии, пришелец из далекого Новосибирска. Она училась в МГУ, он - в строительном, в Мытищах. Но оба знали, зачем учатся и чего хотят достичь. Они рвались вверх, как неоперившиеся птенцы, готовые рискнуть жизнью ради своего предназначения. Встречались урывками, порой расставаясь на недели, но желание нового свидания от затянувшейся паузы делалось только сильнее.
   Игорь переживал смутные времена. Чувство тревоги исчезало в момент появления Иры на новом свидании и снова возникало по расставании. Повинуясь велению необъяснимого страха, он встречался с ней снова и снова, пока однажды утром вдруг не понял: он боится потерять ее. Значит, не нужно расставаться.
   - Ты берёшь меня замуж? - искренне удивилась Ира. Она и в самом деле тихо радовалась их свиданиям, но не задумывалась о дальнейшем. - Неужели во всей Москве не нашел кого-нибудь посимпатичней?
   Она не хотела проводить психологический тест кандидата в женихи, но он вышел сам собой.
   - Не собираюсь я никого искать, - ответил Игорь без запинки. - Я уже нашел. Хочешь, скажу тебе одну простую штуку?
   - Скажешь штуку? Давай.
   - Не придирайся, я не стилист. В общем, слушай. Я первым в истории человечества могу объяснить, почему хочу жениться именно на той, на которой хочу.
   - Думаешь, в истории человечества не существовало браков по расчёту?
   - Хватит тебе язвить! Ты ведь прекрасно поняла: я говорю о браках по любви. Короче: отныне и навсегда я забываю все свои планы на будущее.
   - Почему? Собрался в бомжи?
   - Ты можешь помолчать? Объясняю. Я сочинял свою жизнь заранее лет с пятнадцати. Именно тогда засобирался в строительный, и именно в Московский.
   - В Мытищинский?
   - Он называется "Московский"!
   - Откуда ты знаешь, а может "Мытищинский"? МИСИ, и всё тут.
   - Ладно, дай мне закончить. Вот так планировал свою жизнь, планировал, и не запланировал только тебя.
   - Огромная ошибка с твоей стороны!
   - Чудовищная. Но факт есть факт: не запланировал. И на днях вдруг осенило: придумывать жизнь нельзя, её нужно жить.
   - А меня ты не придумал, а нажил.
   - Почти. Ты придумала меня. Впервые в жизни меня кто-то выдумал! Как же я могу предать тебя?
   - Я тебя придумала?
   - Конечно. Я раньше был обыкновенным студентом, до которого никому не было дела, кроме коменданта общежития. И вдруг меня замечает незнакомая девушка, хотя вокруг бродят толпы других студентов, в том числе более высоких, умных и сильных, чем я. Единственно возможное объяснение - она меня придумала. Разве нет?
   - Честное слово, ты сам понимаешь, что сказал?
   - Не очень. В голове всё перепуталось. Что ты собираешься мне ответить?
   - Потерпи немножко. Что же мне, вот так сразу ляпнуть, что в голову придет? Здесь подумать надо.
   Ира мстительно думала те самые три дня, которые в самом начале собирался с мыслями Игорь, замкнув композицию их отношений в некое совершенное целое. Но в конечном итоге, по миновании всех необходимых промежуточных стадий, уподобилась жене декабриста и отправилась за своим честным молодым мужем в Сибирь.
   Теперь Саранцев смотрел на свою жену и думал об их общем прошлом, пытаясь понять главное из непонятого.
   - Пока ничего не происходит, я предлагаю всем успокоиться и не производить впечатления преступников, укрывающихся от правосудия. Всем своим подружкам и приятельницам, их дружкам и мужьям не говорите ни слова. Сейчас приводите себя в порядок и являйтесь в столовую завтракать. И прошу впредь избавить меня от истерик.
   Игорь Петрович развернулся и вышел в коридор, но жена освободилась от объятий дочери и метнулась вслед за ним:
   - Подожди!
   - Ира, я уже всё сказал: возвращайся к себе и готовься к завтраку. Слишком много посторонних людей находятся в курсе наших личных проблем, незачем увеличивать их количество.
   - Подожди! Подожди, посмотри на меня.
   Саранцев остановился и недовольно обернулся, встретив потерянный взгляд жены.
   - Пообещай мне... Пообещай...
   - Ира, здесь не место и не время. Давай не будем разыгрывать мыльную оперу.
   - Пообещай... Пообещай, что будешь отцом, а не президентом. Ты говоришь страшные вещи, я боюсь тебя. Мы со Светланой можем уехать куда-нибудь за границу, ты только скажи заранее, если решишь отдать ее... на заклание.
   - Ира, успокойся. Никто не собирается рубить нашей дочери голову, приди в себя.
   Игорь Петрович силой затащил жену в одну из комнат, стремясь уйти от взглядов обслуживающего персонала, появившегося в коридорах резиденции с началом рабочего дня.
   - Слушай меня внимательно и запоминай. Мы здесь не одни, на нас постоянно смотрят. Ты должна вести себя, как обычно, не привлекая внимания посторонних. Тебе следует понять очень простую вещь: если своим поведением ты возбудишь любопытство людей, среди которых много женщин, ты навредишь Светлане. Пока они ничего не знают, но ты побуждаешь их задавать вопросы. Ты хорошо меня поняла?
   - Но ты... ты так себя ведёшь... Я боюсь, я по-настоящему боюсь.
   - Ира, прекрати. Прекрати раз и навсегда. Неужели я должен тебе объяснять очевидные вещи, как и Светке! Я не древневосточный деспот, я не владею страной, как частной собственностью, пойми наконец. Есть много разных факторов, не подвластных моему влиянию. Повторяю в десятый раз: сейчас для нас всех самое главное - не изменить ситуацию к худшему.
   В помещении пахло пылью и грязной сыростью, Игорь Петрович с некоторым удивлением огляделся и понял, что затащил жену в какой-то тёмный чулан, куда в любой момент может войти уборщица и подумать о них невесть что. Он засуетился и неуклюже выскочил в коридор, споткнувшись по пути о швабру и бросив жену в одиночестве.
   Саранцев вернулся в спальню, сел на ещё разворошённую кровать и снова тяжело задумался, хотя провёл в размышлениях половину ночи. Времени всегда не хватает, если ситуация безнадёжна. Утро продолжалось, но даже стоя под душем и бреясь, Игорь Петрович продолжал обдумывать следующий ход.
   Нужно переговорить с директором ФСО Дмитриевым, раз уж он всё равно в курсе событий, чтобы спокойно обсудить, так сказать, алгоритм их дальнейших отношений. Он человек надежный, но требует гарантий и для себя. Собственно, он всегда действует логично, от него трудно ждать спонтанных поступков, что вполне естественно при его профессии. Дмитриев начинал ещё в Девятом главке КГБ, миновал девяносто первый год без сучка и задоринки, не предав ни Горбачёва, ни своё ведомство. Скорее всего, причиной такого успеха послужила его тогдашняя невысокая должность: он при всём желании не мог отдавать никаких распоряжений, но в Форосе отсутствовал, поэтому ему просто не довелось выбирать между верностью генсеку и выполнением приказов непосредственного руководства.
   Тем не менее, звонить ему прямо сейчас не следует. Не следует показывать своей слабости и зависимости, наоборот, нужно сразу показать ему его место - прежнее. Нужно выждать, но осторожно. Никто сейчас не сможет определить, хотя бы с малюсеньким намеком на точность, какой контрольный срок окажется чрезмерным, а какой - недостаточным. Дмитриев и Покровский не должны ощутить себя хозяевами положения, для чего следует проявить твёрдость и наличие рычагов обратного влияния на них. Разумеется, совсем не лишнее - отработать возможную публичную реакцию на всплывшие обвинения. Хотя, если уж всплывут - как ни реагируй, дерьмо пряником не обернётся.
   Саранцев вышел к столу пышущий здоровьем и уверенностью в себе, спокойный и даже весёлый. Он отпускал беззаботные шутки в адрес мрачной жены и неразговорчивой дочери, каждую минуту и каждую секунду демонстрируя им пример правильного поведения в чрезвычайной ситуации. Ничего не получалось, девочки по-прежнему сидели кислые и не смотрели в сторону отца и мужа, желая в ответ на все его усилия продемонстрировать своё неприятие. Жизнь в очередной раз привела его на край - не впервой. Главное - не счесть себя побеждённым раньше времени и стоять на своём до последней возможности.
  
   Глава 8
  
   Стояла холодная промозглая погода. Саранцев вышел из здания резиденции и увидел сосны, похожие на размытый от времени в серую муть фотоснимок. Подъездная дорожка уходила в туман, как в никуда, и президент невольно замер, в очередной раз вспомнив свалившиеся ночью неприятности. Теперь он не забудет о них никогда, ни на минуту, ни на секунду.
   Из невидимости донёсся звук двигателя, и скоро из-за угла показался черный лимузин с президентским штандартом на крыле. Сотрудник охраны выскочил из машины на ходу и молча открыл заднюю дверцу. Игорь Петрович забрался в салон и провалился в мягкое заднее сиденье, тяжело откинувшись на высокую спинку. Бессонная ночь уже начинала сказываться, нужно было выпить за завтраком кофе, а не чай. Проблемы, проблемы, проблемы. И все должен решить он, никто иной.
   Спустя пару минут президентский кортеж уже летел по очищенной от прочего транспорта Рублёвке в сторону Москвы. Саранцев не смотрел в окно, за которым не увидел бы ничего нового, а бегло знакомился с передовицами нескольких захваченных с собой газет, хотя от чтения в машине у него быстро начинала кружиться голова, а потом подкатывала и тошнота. Он не пытался вычитать среди статей и заметок никаких новостей о ночном происшествии, поскольку считал вероятность появления таких материалов в утренней печати равной нулю. Он сейчас не находится в состоянии войны с Покровским, и нет необходимости срочно начинать против него решающее наступление. Собственно, он никогда не воевал с Покровским. Они оба всегда знали, чего ждать друг и от друга, и никогда не ошибались в своих ожиданиях. Вот и сейчас - Покровский уже в курсе событий, взвешивает их на своих безошибочных и точных политических весах. Потом немного подумает и ещё до появления в своём рабочем кабинете примет решение: отложить вопрос про запас, вдруг понадобится в будущем.
   Игорь Петрович представил себе следующую встречу с премьером. Они будут смотреть друг другу в глаза и улыбаться, и оба будут знать, что их отношения изменились навсегда. Может, стоит продемонстрировать своё безразличие к сложившемуся положению? Со стороны может смотреться как болезненное кривляние еретика, приготовленного к аутодафе. Нужно выходить на бой с открытым забралом. Собственно, ситуация кардинально не изменилась: Покровский и раньше имел против него жареные факты, теперь к ним добавился ещё один. Правда, самый свежий и эмоционально более многообещающий. Всё-таки погиб человек. Простой человек, на стороне которого разом окажется все общественное мнение, хоть он и нарушил правила дорожного движения. Любые документы, исчерканные цифирью, против такой картинки выглядят бледно. Тем не менее, они существуют, и если Покровский вдруг перейдёт в атаку, ему будет чем ответить. Всегда можно огласить список компаний, принадлежащих друзьям-приятелям Покровского, которым достались куски государственного имущества и всяческие финансовые преференции за счет налогоплательщиков. Правда, список в разных редакциях уже не раз обнародован всевозможными оппозиционерами, но авторитет действующего президента непременно усилит эффект.
   Кортеж ворвался в Москву и вышел уже на Кутузовский проспект. Позади осталась развязка на пересечении с третьим кольцом, Поклонная гора с мемориальным комплексом, мелькнул слева знаменитый, когда-то опоясанный мемориальными досками дом, в котором жили все последние советские генсеки. Тоже памятник суетности жизни. Теперь - просто хороший дом, уступающий по престижности многим другим, в которых и не жили никогда никакие властители, а только обыкновенные владельцы апартаментов. А в этом, бывшем генсековском, доме тихо доживают свой век родственники-пенсионеры и утверждается в новом быте молодая поросль, не знавшая выговоров по партийной и комсомольской линии.
   Остался позади Новоарбатский мост через Москву-реку, мелькнул слева в отдалении огромной белой скалой дом правительства, на который Саранцев невольно покосился, в предвкушении нового раунда противоборства с его хозяином. Кортеж быстро проскочил вставную челюсть Москвы - Новый Арбат, после него свернул направо, объехал белое, распластанное по земле, здание Министерства обороны и скоро подкатил к Боровицкой башне. На одноимённую площадь перед ней стекались потоки транспорта с Моховой, Волхонки, Большого Каменного моста и Кремлёвской набережной, не считая пустой Знаменки, по которой выкатился на площадь президентский кортеж. Сквозь пуленепробиваемые стекла донесся разноголосый гул автомобильных клаксонов, чего никогда прежде не случалось, и Саранцев озадаченно посмотрел в окно, ничего особенного там не увидев.
   Кортеж влетел в Кремль, покрышки зарокотали по мокрой после дождя брусчатке. Президентский "Мерседес" въехал под арку парадного входа Сенатского дворца и остановился во внутреннем дворике у крыльца. Саранцев сидел несколько секунд, задумавшись. Некоторое время его морочил неожиданный интерес к двум скульптурам, установленным у входа в только что оставленную позади арку. Слева определённо высилась богиня правосудия, легко узнаваемая по завязанным глазам и весам - память о давнишней принадлежности здания московским департаментам Сената, высшей судебной инстанции Российской империи. Справа от арки размещался лев с некой человеческой фигурой рядом - возможно, аллегорической. Игорь Петрович не имел к скульптурам ни малейшего отношения. Он не приказывал их установить, не собирался их сносить. Они уже стояли на своих нынешних местах, когда он впервые в жизни оказался в закрытой для туристов части Кремля, но несколько последних месяцев он изредка вдруг отвлекался на них, не столько думая, сколько пытаясь догадаться, каково их предназначение в его жизни. Всякий раз, проезжая в лимузине между правосудием и неизвестностью, Саранцев вдруг испытывал желание выяснить каким-либо образом значение непонятной ему композиции. Желание не мешало ему ни жить, ни спать, ни работать, оно не отравляло ему существование и не напоминало о смерти или ещё о чём-нибудь неминуемом, просто спустя некоторое время он стал удивляться уже самому желанию, а не причине его возникновения. И до сих не задал ни единого вопроса, не попытался провести исследование самостоятельно, только стал раздражаться при обострении внезапно обнаружившейся у него любознательности. Какая разница, кого изображает скульптурная группа у въезда в Сенатский дворец? Наверное, он единственный человек на свете, занятый решением этого бессмысленного вопроса. Надо работать.
   Офицер ФСО открыл дверцу, Саранцев энергично выбрался из машины и взбежал по ступенькам. Возле дверей ему отдал рапорт дежурный по президентскому полку, высокий капитан с надвинутым на глаза козырьком фуражки, Игорь Петрович на ходу пожал ему руку, вошёл во дворец и поднялся по мраморной Шохинской лестнице на второй этаж. Каждый раз его раздражала необходимость шагать по длинному коридору назад, в сторону арки, под которой только что проскользнул его лимузин. С другой стороны, немножко размяться - совсем не вредно.
   В приёмной его встретили дежурные сотрудники администрации, он пожал руки и им тоже, затем вошёл в кабинет. В тот самый, где появлялся прежде по вызову Покровского в качестве подчинённого и где теперь изредка встречался с ним же при телекамерах, но уже по договорённости. Игорь Петрович болезненно поморщился от нового, им же самим придуманного укола самолюбию, затем уселся в своё кресло. На столе рядком лежали собранные в отдельные стопки сообщения послов и свежие аналитические материалы Министерства иностранных дел, донесения резидентов и подготовленные Службой внешней разведки сводки, обзор российской и иностранной печати от пресс-службы. Сейчас начнут приходить люди, задавать ему вопросы, сообщать важную для дела информацию, а он будет смотреть на них, думая о своих семейных делах. Семейных? Ни в коей степени. Своей глупой неосторожностью Светка создала большую политическую проблему, и ему теперь нужно её решать, никто другой ему не поможет.
   Саранцев подтянул к себе стопку мидовских документов. Посол в ФРГ сообщает о большой вероятности поражения правящей коалиции на предстоящих региональных выборах и следующем из него ослаблении правительства. Что ж тут поделаешь - ослабнет, так ослабнет. Любые попытки России его усилить, будучи замеченными, поведут только к дальнейшему его ослаблению. А как можно оказать политическую помощь незаметно? В Китае укрылся в американском посольстве какой-то диссидент с совершенно непроизносимым по-русски именем. Молодец, что не в нашем - пришлось бы сейчас ещё и над его проблемами голову ломать. Инакомыслящих, ищущих защиты от своего правительства в иностранных посольствах, Саранцев не любил вне зависимости от их национальности и страны проживания. Решил бороться за свою страну - борись, а не заигрывай с иностранцами.
   В юности Игорь Петрович из любопытства прочитал книгу какого-то Комаровского, изданную издательством Каткова ещё в 1874 году под названием "Начало невмешательства". Автор излагал в ней точку зрения о непродуктивности внешнего вмешательства во внутренние дела любой страны равно как на стороне оппозиции, так и правительства. Если оппозиция права - пусть завоёвывает симпатии большинства населения, если власть не способна удержаться без помощи иностранных войск - ей лучше пасть. Правда, двадцатый век во многом превзошёл предыдущий, в том числе по размаху репрессий, делающих невозможным любое проявление оппозиционности, но такие режимы отвечают представлениям вверенных им народов о политическом устройстве, поэтому они и приходили к власти.
   Материалы СВР во многом повторяли тематику МИД, но зачастую расходились с ними в выводах, чему Игорь Петрович не уставал удивляться. Почему разные люди, находясь в одной стране, по-разному видят ситуацию в ней? Казалось бы - ничего удивительного. События в России её собственные жители расценивают с совершенно разных позиций, но если серьёзные учреждения используют профессиональный подход к изучению проблем, то сходятся хотя бы в главном: что такое хорошо, и что такое плохо. В смысле - есть проблемы, или нет проблем. То есть, какие-нибудь проблемы есть всегда и везде, но где-то главная проблема - голод, а где-то - переедание. Любой человек расценит первую неприятность как неизмеримо более серьёзную по сравнению со второй. Но прячущийся в деталях дьявол выскакивает раз за разом из потока информации, в котором захлёбывается человечество, чтобы доказать очевидцам: вы никогда друг с другом не согласитесь.
   Обзор печати Саранцев бегло пробежал, не ожидая от него сенсаций. Невольно вспомнился прежний пресс-секретарь Вороненко, "унаследованный" от Покровского. Он берёг нервы президента, хотя тот не раз с ним спорил о смысле работы пресс-службы. Соотношение критических и положительных откликов на политические события в обзоре должно соответствовать таковому в реальной жизни. В противном случае у читателя возникает обманчивое впечатление. Владимир Петрович всякий раз начинал объяснять, что отсматривать, выслушивать и вычитывать все средства массовой информации России и мира его служба не может, поэтому отслеживаются наиболее значимые источники информации.
   - Кто же составляет рейтинг значимости? - ехидно интересовался президент. - Если бы вы опирались в оценках на тиражи, то подбор изданий точно отличался бы от того, который вы мне предлагаете.
   - Разумеется, любая выборка субъективна, - соглашался Вороненко, - но я могу гарантировать, что листки, издаваемые маргинальными структурами, наш отбор не проходят. Мы стараемся составить палитру взглядов основного, так сказать, потока общественной мысли.
   И всякий раз начинался спор о прохождении границы между мэйнстримом и маргиналами. Пресс-секретарь долго сохранял свою работу в период президентства Саранцева, поскольку умел спорить, не вызывая раздражения, а также мог доказать необходимость тех или иных шагов в рамках формирования президентского образа буквально несколькими эффектными фразами.
   Дверь кабинета сама собой открылась, и Саранцев, не отрываясь от бумаг, уже знал, кто вошёл.
   - С добрым утром, - почти выкрикнул с неиссякаемым зарядом бодрости в голосе Сергей Антонов, глава администрации.
   - Привет, - буркнул Игорь Петрович, не поднимая головы. - Проходи.
   Приглашённый стремительно подошёл и уселся, закинув ногу на ногу. Полтора десятилетия, пройденных бок о бок, не прошли даром.
   - Что-то случилось? - спросил Сергей.
   - С чего ты взял?
   - У тебя лицо совсем перевёрнутое.
   - Звучит страшно.
   Саранцев посмотрел на друга, не выпуская из рук очередного документа. Его уже давно интересовало, насколько он свободен в своей должности и на своём рабочем месте. В частности, может ли он в своём кабинете говорить на любую тему, какую сочтёт достойной разговора? Вопрос, может ли он доверять Антонову, не занимал его совершенно. Игорь Петрович знал точно и навсегда: Серёга у него за спиной в игры не играет. И он сказал после короткой паузы:
   - Ты прав. Случилось.
  
   Глава 9
  
   Саранцев явился в губернаторский выборный штаб Покровского со смутным чувством неудовольствия. Ему досаждала мысль о никчёмности занятий политикой по сравнению с таким необходимым делом, как строительство. Он всю жизнь хотел добиваться успеха, но никогда не видел его на стезе пустого упражнения в самолюбии. К тому же, абсолютно новый вид деятельности означал неизбежный период ученичества, а в своём прежнем деле он уже много добился, его уважали и обращались к нему за советом.
   Небольшое офисное здание, приспособленное под новое предназначение после долгой казённой службы ещё при Советской власти, кажется, целиком было занято командой Покровского. Во дворе перед ним рядком стояли небольшие пикапы, облепленные предвыборной рекламой. Ни одной иномарки, сплошь "Лады-Виста", да пара "Газелей". Несколько мужчин, без пиджаков и без галстуков, курили на крыльце и безразлично смотрели на подошедшего новичка. Они его не знали и не хотели знать, им своих забот хватало. Игорь Петрович вновь испытал укол самолюбия, но он не развернулся и не ушёл, а вошёл в здание. Подумалось: если выгорит, и Покровский действительно пробьётся в губернаторы, хозяева строительной компании, вышвырнувшие Саранцева на улицу, будут долго и страстно кусать локти, а ему этого очень сильно хотелось.
   Едва ли не с порога Саранцев увидел Антонова, хорошо ему знакомого по прежней работе. Серёга был на пару лет старше, но состоял в подчинении у Игоря Петровича, что никогда не мешало им отлично ладить. Они болтали иногда не только о работе, быстро перешли на "ты", но в гостях друг у друга никогда не бывали, с жёнами друг друга не знакомили и надёжно сохраняли приятельский уровень отношений. Как следствие, Саранцев не требовал от него никаких демонстраций верности, за собой не звал и совершенно не ожидал обнаружить Антонова на новом поле своей деятельности.
   - Привет! - удивленно воскликнул он, взмахнув рукой. - Какими судьбами?
   - Да вот, сменил образ жизни. Разнюхиваю обстановку.
   - Я думал, они тебе мое место предложат.
   - Предлагали. Но я их послал.
   - Почему? Деньги хорошие, работа живая.
   - Не хочу связываться. Буду ради них наизнанку выворачиваться, а потом они за свои дела меня же и объявят виноватым. Я так не привык.
   Саранцеву понравилась реакция Антонова на случившиеся с ними перипетии, хотя сам для себя он ещё не определился окончательно, стоит ли начинать новую жизнь с середины пройденного пути.
   - Не боишься пойти ко дну на новом месте?
   - На старом месте и вовсе дна под ногами не осталось. Здесь хоть можно попробовать.
   - А ты давно здесь крутишься? - заговорщицки понизил голос Саранцев.
   - Третий день.
   - А как ты вообще здесь оказался?
   - Мне позвонили.
   - Кто позвонил?
   - Отсюда, от Покровского. Предложили от его имени придти на собеседование, если мне интересно.
   - Они что, всю нашу контору хотят к себе переманить?
   - Пока никого больше не встречал.
   - А когда тебе позвонили?
   - Дня через три после твоего ухода.
   - Ты тогда уже отказался от повышения?
   - Да.
   - И сразу согласился работать здесь?
   - Сразу. На следующий день и пришел устраиваться. Конечно, сейчас гарантий никаких, но если он действительно пробьётся в губернаторы, перспективы откроются интересные.
   Саранцев несколько секунд размышлял, рассеянно глядя Антонову в лоб. Свой человек, успевший накопить некоторый опыт вращения в совершенно незнакомых новых кругах, вызывал у него живейшее любопытство, но природная осторожность заставляла не бросаться без оглядки на шею первому встречному.
   - Слушай, нужно перекинуться парой слов. Мы можем полчасика посидеть где-нибудь поблизости?
   - Запросто. Предупрежу только своих.
   Через несколько минут они уже обедали в близлежащем ресторанчике, и Саранцев всеми силами вытягивал из собеседника всё, что тому известно о Покровском и его команде.
   Антонов никогда никем не восхищался. Он едва ли не с детства верил в приверженность любого человека всяческим соблазнам и уважал способных сопротивляться им. Однако, не осуждал и поддавшихся, считая их поведение естественным. В его описании Покровский выглядел человеком серьёзным и способным на опасные поступки. С одним условием: тщательная предварительная оценка рисков и взвешивание аргументов "за" и "против". Если же анализ говорил о целесообразности опасного шага, он делал его решительно и с полной готовностью отвечать за последствия.
   - Анализ, анализ... Как решить, адекватен ли анализ ситуации? Никогда ни в чём не бывает единодушия между думающими людьми. Если его команда часто приходит к стопроцентно общему мнению, она дешёво стоит, - осторожно заметил Саранцев. - Всегда должны оставаться несогласные, пусть и в ничтожном меньшинстве. И время от времени именно они оказываются правыми. Задним числом.
   - Я здесь работаю дней десять, но без выходных. Большую часть этого времени разговаривал и пил чай да кофе, то с одним, то с другим. Подозреваю, они сознательно предоставили мне такую возможность.
   - Кто такие "они"? У них здесь коллективный разум?
   - В некоторой степени. Но "они" я говорю про Покровского и Сургутова.
   - Кто такой?
   - Номер два в связке. Подстраховывает генерала, обеспечивает тыл и фланги. Тоже серьёзный мужик, только очень закрытый. Знаешь, Покровский тоже слов на ветер не бросает, но он всегда готов встретиться с людьми, объяснить им свою позицию и рассказать, чего от них хочет. С сотрудниками шутит, может поболтать о футболе. А Сургутов - начальник из начальников. Его многие боятся - он вышибает неугодных самостоятельно, к Покровскому за разрешением не ходит. Так ты меня от темы увёл, я ведь начал про единодушие, помнишь?
   - Помню, помню. Давай про единодушие.
   - В том-то и дело - каждый день присутствую при спорах и всякий раз какой-нибудь недовольный обзывает всех остальных идиотами и уходит, хлопнув дверью. Не знаю, оказался ли за это время кто-нибудь из оставшихся в меньшинстве правым, но все по-прежнему работают.
   - И отношение к ним не изменилось?
   - Не замечал.
   - И со стороны рядовых сотрудников, и со стороны Покровского с Сургутовым?
   - Знаешь, я в голову ни к кому залезть не могу, а к этим двоим - и подавно. Но внешне ничто не изменилось.
   - За что же и кого именно Сургутов вышвырнул?
   - При мне такого не случалось, могу только слухи пересказать.
   - Пускай будут слухи. Если собираешься прыгнуть в чёрную дыру, стоит сначала задать пару вопросов тем, кто там уже побывал.
   - Я слышал о двух случаях, - начал Антонов, чувствовавший себя настоящим Овидием приятеля в путешествии по первому кругу политики. - Какой-то наёмный парень отлынивал от дела при распространении листовок, а одна девица оказалась подружкой молодца из аппарата областной администрации.
   Саранцев задумчиво помешивал остывший кофе, пытаясь провидеть тайные пружины, вынуждающие машину его нового работодателя к движению. Он привык понимать внутреннее устройство административных схем, определявших его деятельность. Следует предвидеть возможную реакцию системы на любой твой шаг, иначе быстро зайдёшь в тупик.
   - Каким образом Сургутов проведал об их шалостях?
   - Здесь мнения разнятся.
   - Я даже знаю, как именно они расходятся, - хмыкнул Саранцев, и улыбка мелькнула на его лице хрупкой гримаской всезнания. - Одни подозревают стукачество, другие - хорошо поставленный контроль над персоналом. В сущности, то и другое - суть одно.
   - Есть варианты, - поспешил уточнить Антонов. - Некоторые подозревают наличие нашей агентуры в лагере противника.
   - Не исключено. Глупо упускать возможность нанести ущерб сопернику, если она сама идёт в руки. Как мне показалось, деньги у Покровского есть, недовольные своим положением при действующем губернаторе всегда найдутся - вот тебе и тайный платный агент. Интересней другое: сколько таких сексотов в лагере Покровского? У него есть служба безопасности?
   - Есть контракт с каким-то ЧОПом на охрану штаба, но причастность охраны к слежке за людьми лично я заметить не успел.
   - Ладно, ещё об уволенных, - раздражённо прервал Серёгу Саранцев. - Как выглядела процедура увольнения?
   - Тебе не всё равно?
   - Нет, это важно. Их выволакивали за шиворот или молча рассчитали и предложили больше не появляться?
   - Скорее, второе, - нерешительно пожал плечами Антонов. - Понимаешь, всегда трудно провести черту. Здесь тебе не химия или математика - чётких ситуаций не бывает в принципе. Собирали всех в одной комнате, выходил Сургутов и объявлял: вот этот вывалил все свои листовки в мусорный бак и целый день шлялся по разным своим делам. Такие вещи никому прощаться не будут впредь, а теперь предлагается виновному собрать вещи и удалиться.
   - Он пытался что-то объяснить, оправдаться, обвинить Сургутова в клевете?
   - Нет, он принял вид, будто ему всё равно.
   - Ему действительно было всё равно? Возможна такая ситуация, что он несколько недель исполнял свои обязанности не за страх, а за совесть, но тот конкретный день ему понадобился для личных нужд? И, предположим, тот же самый Сургутов не дал ему отгул?
   - Вполне. Я разговаривал даже с добровольцами, которые к тому охальнику относились хорошо. Но Покровского и Сургутова оправдывали. Мол, нельзя команду распускать. Наёмных никто не заставляет вкалывать круглые сутки, время для себя найти можно. В подробности они не вдавались, а я не слишком интересовался.
   - Хорошо, а девица с неправильным ухажером?
   - Кажется, горько плакала, но сочувствия не снискала.
   - Что говорили добровольцы про неё?
   - Что ей следовало сразу предупредить о своём приятеле, не маленькая.
   - При найме новых сотрудников им задают вопросы о порочащих связях?
   - Не столько о связях, сколько об убеждениях. У них тут целый вопросник разработан, по-моему не без участия психологов. Никого не спрашивают напрямую, какой партии они симпатизируют, но через всякие околичности и через вопросы об отношении к афганской и чеченской войнам вычисляют своих.
   - И каков же правильный ответ на вопросы о войнах? Меня тоже спросят?
   - Не знаю, станут ли терзать тебя, но вряд ли. А правильный ответ, насколько я понял, состоит в следующем: в Афган вообще не нужно было лезть, с Чечнёй - другого выхода не оставалось. Но в развёрнутом виде есть продолжение: в Афгане следовало больше сделать с материально-технической точки зрения для обеспечения победы, в Чечне - следовало навербовать несколько дивизий контрактников, хорошо их вооружить, оснастить и оплачивать, после чего последовательно воевать до полного истребления банд без всяких попыток мирного урегулирования.
   - И все ныне здесь работающие отвечали именно так?
   - Не думаю. Но здесь точно нет ни одного человека, назвавшего эти войны преступными.
   - А этот Покровский - что, за восстановление Советской власти и всё такое прочее?
   - Понятия не имею. Я же здесь совсем недолго. В программе у него всё больше о восстановлении законности.
   - Ну и правильно. С позиций выгоды. Зачем отталкивать потенциальных избирателей, если их в тебе устраивает всё, но только пока ты не заявишь о приятии или неприятии той или ной партии? Законность и порядок всех устраивают. Вопрос, как их обеспечить.
   Приятели болтали долго и уже не столько о Покровском и Сургутове, сколько о своей прошлой жизни, семьях и детях. В тот день они вдруг переросли своё приятельство, оказавшись вдвоем посреди нового окружения, словно белые путешественники в джунглях среди туземцев.
   Саранцев вернулся из кафе в штаб и отправился лично к генералу. Они разговаривали с глазу на глаз битый час, и из всех людей, населяющих личный маленький мир Игоря Петровича, единственным посвящённым во все подробности собеседования оказался Антонов. Саранцев захотел ему всё рассказать и долго потом думал, насколько Покровский предполагал это вторичное собеседование. Чем больше лет проходило с тех пор, тем сильнее растущий политик утверждался в мысли о расчёте генерала на разговор двух новичков, вызванный его первой основательной встречей с одним из них, которого он предназначил на первую роль.
  
   Глава 10
  
   В ответ на звонок из-за двери донёсся пронзительный собачий лай, и Наташа улыбнулась в предвкушении скорой встречи. Как только она вошла в прихожую ей под ноги бросился со своими приветствиями юркий цвергшнауцер. В полумраке его глаза иногда зажигались под густой чёлкой жёлтыми огоньками. Позади него, в отдалении, величественно вышагивал пушистый сибирский кот, всем своим видом он демонстрировал беспредельное равнодушие.
   - Отец дома не ночевал, - встретила Наташу мать, торопливо собиравшаяся на работу.
   - Тоже мне новость! Впервые, что ли?
   - Будешь ложиться спать, не оставляй ключ в замке - может, явится ещё.
   - А если оставлю? Ничего с ним не случится, прекрасно проспится на лестнице.
   - Сама ведь знаешь - будет звонить, барабанить в дверь и буянить.
   - А я полицию вызову.
   - И она заставит тебя его впустить, потому что он здесь живёт. Так что, может быть, вместо своих акций протеста просто вытащишь ключ и спокойно выспишься? Суп на плите остывает, не забудь потом убрать его в холодильник. Зверьё накормлено, Цезарь погулял. А на завтрак сама что-нибудь сообразишь, хорошо? Ну, счастливо.
   Мать чмокнула дочь в щёку и выбежала на лестничную клетку. Наташа заперла дверь, вытащила ключ из замка и устало прошаркала тапками на кухню. У неё были обширные планы на вторую половину дня, она страшно хотела спать и не имела ни малейшего желания тратить драгоценное время на приготовление завтрака. Домашним хозяйством она занималась в меру, помогая матери, а не беря всё на себя. Иногда готовила сама, чаще выступала подсобницей, но удовольствия не получала в любом случае. Нужно есть, нужно стирать, нужно заниматься покупками, изворачиваясь среди набитых товарами полок с целью купить необходимое и при этом не превысить скромных финансовых возможностей. Но получать от исполнения повседневных хозяйственных обязанностей удовольствие - это уж слишком.
   У Наташи были подруги, любившие готовить и угощать своими эксклюзивными блюдами родных и близких. Она не могла их понять. Они увлечённо обменивались рецептами, спорили о преимуществах тех или иных ингредиентов, о разных способах приготовления, о наилучших местах приобретения разных продуктов, а она слушала их откровения и думала: как можно заниматься такой ерундой?
   - Как ты не понимаешь? - пытались ей иногда объяснить входящие в круг общения женщины. - Это часть нашей власти над мужчинами. В своём большинстве они либо не умеют, либо не хотят заниматься кухней. Но вкусно поесть готовы всегда, на диетах не сидят. Кстати, научишься готовить не только вкусно, но и полезно - тебе и вовсе цены не будет.
   - Не собираюсь я проводить жизнь у плиты, - отвечала безалаберная Наташа. - Готовить обед нужно уметь, но посвящать этому занятию всё время - подумать страшно.
   - Вовсе ничего страшного, самое обыкновенное дело. Что это за женщина, которая умеет только сварить картошку и пожарить яичницу?
   - Женщина, которая нашла себя в другом. Не могут же все любить одно и то же?
   Наташа редко вела подобные беседы даже с матерью, не говоря уже о знакомых и родственницах. Не видела причин откровенничать. У каждой спрятаны глубоко в душе заветные желания и мечты, зачем вытаскивать их на всеобщее обозрение по любому поводу? От подобного обращения они потускнеют и потеряют обольстительность. Весь смысл надежды - в её сокровенности, на сцене она либо теряется, либо обращается в пошлость, как хорошая пьеса в постановке бездарностей.
   Наташа хотела замуж, хотя матери о своих желаниях никогда не рассказывала. Она хотела опорочить телевизионных предсказателей чужих судеб и сделать свою жизнь непохожей на существование родителей. В старших классах школы задача казалась в общем простой, за несколько месяцев после школы проблема быстро усложнилась. В детстве любое желание видится реальностью, взрослый уже не верит в магию. Обиженный ребёнок уверен: родители из нелюбви или из странного желания сделать больно отказывают ему в очень простых и обоснованных просьбах. Подросшая Наташа внезапно увидела себя одну перед целым миром, в котором никто ничего о ней не знал и не собирался помогать. Родители остались позади, но впереди оказалось безлюдье, и она испугалась. Не училась и не работала за деньги, чтобы не оказаться во власти чужих людей без защиты. И тогда стало ясно: вместо неспособных родителей о ней может позаботиться только муж. Мужчина, которому можно довериться без остатка и не ждать от него каждую минуту предательства.
   Она не представляла его внешности, хотя и не могла представить уродцем. Хотела смотреть на него снизу вверх, хотела ощущать его тяжёлые сильные руки на своих плечах, слушать низкий голос и слова, скупо и веско падающие в тишину. Он смешно шутит, но изредка. Он властный, но добрый. Его боятся только злые люди и всякое хамьё. Ходит неторопливо, пружинистой походкой спортсмена, имеет безобидные привычки. Например, чешет кончик носа в минуты смущения. Да, он смущается, обнаружив кого-нибудь в неловкой ситуации, но разоблачённые всегда уверены - он никому не расскажет об увиденном. Но сам в глупых положениях не оказывается, потому что ему нечего скрывать, и он не хочет казаться лучше, чем есть на самом деле.
   "У меня нет денег, - думала девица на выданье, - я совсем не красавица. Значит, меня возьмет замуж только человек, увидевший во мне человека. А есть ли во мне человек?" Странный для семнадцати лет вопрос занимал её денно и нощно, и размышления время от времени приводили к ужасным выводам и слезам отчаяния. Позади осталась одна только школа, и Наташа тщательно перебирала в памяти свои поступки в радостных, печальных и унизительных обстоятельствах, стараясь разглядеть хорошее и пропустить плохое.
   Школьные годы дают много поводов для воспоминаний. Наташа ни разу не целовалась с учениками своей школы, и радостные впечатления о ней ограничивались неожиданно высокими оценками за контрольные, да удачным минованием всяческих напастей из области общественных нагрузок. В своём классе подруг у неё тоже не было, только одна - в параллельном, а другая - и вовсе в младшем. Дружить с одноклассницей трудно - непрерывное общение создаёт многочисленные поводы для ссор и разочарований. Не то сказала, не туда посмотрела, не дала списать, дала списать не тому, кому следовало, допустила ошибку в своей, передранной подружкой, работе, и по ней учительница распознала случай списывания. А сплетни на переменах! Куда ходила после уроков, с кем вместе шла домой, куда исчезала на переменке - мало ли поводов вызывать нелицеприятный интерес товарок по классной комнате. Девчонки из параллельных классов общаются с совершенно разными людьми и не встречаются на конфликтных пересечениях, а ученицы младших классов, пусть даже всего на один год - и вовсе не существуют для старшеклассниц.
   Как ни старалась Наташа вспоминать этапы своего человеческого становления, в голову приходили только всевозможные глупости. Отказалась от мальчика, который оказывал ей внимание, хотя нравился подруге. Попросила никогда к ней не подходить, не заговаривать и не приглашать ни в кино, ни на концерты. И теперь думалось: она пожертвовала своей судьбой ради другого человека, или просто испугалась стать притчей во языцех? Да и чего он хотел в действительности, этот круглолицый мальчик? Неужели она могла ему понравиться? Наверное, он вынашивал какие-то грязные планы, и она оказала услугу самой себе, прилично его отшив.
   Парень был немного странным, далеко не всеобщим любимчиком. Сидел на своей "камчатке" и в основном помалкивал, но иногда выдавал с места глубокомысленные и правильные сентенции, когда весь класс не знал, что ответить на вопрос педагога. Некоторым девчонкам казался таинственным и привлекательным, но в глазах Наташи - просто одноклассник, один из многих. Правда, он оказался единственным из всех, кто попытался с ней сблизиться, и уже только поэтому имел право на особое внимание. Она его и уделила, но мысленно. Когда он неожиданно подошёл к ней на перемене с каким-то вопросом по алгебре (можно подумать, она разбиралась в ней лучше других!), Наташа просто удивилась и отделалась несколькими словами. Затем он подошёл ещё раз, потом третий. Наташа испугалась: так он в конце концов передаст ей записку на уроке, что почти равносильно предложению руки и сердца.
   - Ты его клеишь? - строго спросила подружка из параллельного класса.
   - Это он меня клеит, - скучно ответила обвиняемая. - Забери его, если хочешь, только поскорее.
   - Не врёшь?
   - Очень нужно! Дурак какой-то. Что ему от меня нужно?
   - Твоё внимание хочет привлечь, что же ещё. Ты его отпугни, а я приму к нему меры.
   Подружка казалась Наташе девушкой весьма привлекательной, и роль поставщицы отвергнутых кавалеров больше подошла бы именно ей. Сложившееся положение Наташе понравилось, и она отпугнула неудачника, с искренней ненавистью в глазах и в голосе потребовав оставить её в покое, когда тот приблизился к ней после уроков, по дороге домой. Сторонний наблюдатель мог бы предположить, что они идут вместе, и когда незадачливый одноклассник окликнул её сзади, она испугалась по-настоящему. Она не хотела считаться его официальной парой. Ей казалось - над ней будут хихикать, а не завидовать, потому что ухажёр не производил яркого впечатления.
   Мальчишка, начавший было разговор о совместном походе в кино, обиделся. Шагнул назад от неожиданности, но остановился и упрямо смотрел на нее, явно не собираясь выполнить её требование.
   - Чего смотришь, не понял, что ли? Сказала же - отстань!
   - Ты что, психованная? Чего орёшь-то?
   - Была бы психованная, попёрлась бы с тобой в киношку. Давай-давай, уматывай!
   - Где хочу, там и стою. Я тебе ничего не делаю, нечего вопить, как резанная.
   - Ну вот и стой, а я дальше пойду.
   - И я пойду. Молча.
   - Зачем? Ты, наверное, сам психованный?
   - Чего это? Не психованней тебя. Куда хочу, туда иду, а тебе что?
   Беседа продолжалась в таком духе ещё несколько минут, в течение которых Наташа успела сменить первоначальный испуг на удивление. Паренёк, которого она всеми силами отталкивала, упорно не желал отходить. Она хотела угодить подружке и не испытывала интереса к настырному однокласснику, но пробуждённое им недоумение вполне могло перерасти в увлечение. Он уже казался не таким странным, как прежде. Если он так увлечён ею, значит, она чего-то стоит? Он, разумеется, не звезда, но и она - не принцесса. Зачем он подружке? Она сможет найти себе ухажёра поприличней, а кто ещё подвернётся ей самой, и подвернётся ли вообще? Пусть над ней станут смеяться, но какая разница? Разве лучше ходить отверженной и обсуждать чужих кавалеров? Наверное, и так над ней смеются, так не всё ли равно? Пусть лучше высмеивают незадачливого кавалера, чем её одиночество. Но вспомнилась подружка, и захотелось предстать перед ней и перед всем миром честной и благородной. Принести в жертву собственные интересы ради дружбы - это так возвышенно!
   Наташа ела тёплый суп, разламывая картофельные дольки ложкой и оставив нетронутым хлеб. Оставшиеся в испуганном детстве заверения родителей, что без хлеба никогда не наешься, остались в прошлом. Теперь действовали сентенции женских журналов о разных способах поддержания формы и похудения, не оправдывавшиеся на деле. Или в действительности она просто не следовала до конца ни одной из предлагавшихся рекомендаций? Спортивными упражнениями уж точно не занималась - на фитнес денег нет, а бегать по утрам - унизительно. Наверное, следует преодолеть себя и делать хоть что-нибудь, но если уж тебе посчастливилось уродиться на редкость безобразной человеческой особью, стоит ли тратить жизнь на бессмысленные потуги обмануть себя? Других ведь всё равно не обманешь. Но не есть хлеб - задача вполне посильная, самоотверженности не требует. Не есть после шести вечера - тоже не героизм. От этого ничего не меняется, но всегда можно убедить себя, что это помогает не растолстеть ещё больше.
   Воспоминания о короткой невразумительной жизни испортили Наташе настроение, потому что не давали особых оснований к гордости или поводов посмеяться. Вечный страх быть вызванной к доске, даже если урок выучен, потому что несчётное число раз казавшиеся надёжными знания исчезали из её головы в самый нужный момент и возвращались, когда было уже слишком поздно. Часто она не готовила устные домашние задания, потому что не видела смысла: как ни учи, перед глазами учительницы и всего класса всё равно окажешься полной дурой. Полной во всех смыслах.
   Однажды она спасла от наказания разом нескольких одноклассниц, прогулявших контрольную заболевшей учительницы, взяв на себя ответственность. Мол, сказала им, что занятие отменили, а когда выяснилось обратное, было уже слишком поздно. Никакой предварительной договорённости о лжи не существовало, нарушительницы дисциплины сбежали осознанно и ни о чём её не просили, поскольку не поддерживали приятельских отношений, но когда пришедшая на замену преподавательница стала задавать вопросы, Наташа встала со своего места и сочинила свою историю. Она не подружилась со спасёнными, они ей даже толком "спасибо" не сказали и в разговорах между собой посмеивались над бессмысленным самопожертвованием, видя в нём проявление недалёкого ума.
   Теперь думалось: зачем? Проявила ли она твёрдость характера и качества человека, когда соврала ради чуждых ей людей? Врать нехорошо - максима детского сада, к старшим классам школы все более или менее периодически говорят неправду и уверены, что другие поступают так же. Всегда говорят правду только невежливые люди, постоянно лгут - запутавшиеся в самих себе неудачники и слабаки, даже не мошенники. Последние знают меру и понимают - неправду следует использовать лишь изредка, как оружие или воровскую фомку. Нельзя же постоянно ходить по улицам и стрелять в разные стороны - если на дворе нет революции, долго такое развлечение не продлится. Так зачем же она солгала про одноклассниц? Словно кто-то толкнул её, вдруг встала и без всяких сомнений и размышлений выдала свою самоотверженную тираду. Прогульщицы ведь сами могли потом заявить о своём чистосердечном неведении и даже с большой вероятностью выпутаться из ситуации без сложных последствий. Да и какие могли бы последствия? Подумаешь, урок прогуляли. Неуд за поведение в четверти, и то вряд ли. Непрошеное самопожертвование, лишённое самого предмета жертвы, превращается в смешную выходку и попытку подлизаться. Попытку неудачную, ведь спасённые от несуществующей угрозы не откликнулись на призыв, остались чужими и холодными. Наташа не подошла к ним и не попыталась сблизиться, они по-прежнему не обращали на неё внимания, осталось только странное впечатление оперетты наяву. Словно бегают по сцене люди на глазах у зрительного зала, поют весёлые песенки и шутят, публика смеётся и аплодирует, а исполнители сохраняют в целости и сохранности все свои сложные отношения друг с другом - с завистью, дружбой, любовью, желанием уничтожить и развести руками чужую беду.
   Оставив в раковине грязную посуду, Наташа отправилась в душ и стояла под струями горячей воды, наслаждаясь каждым мгновением. Таинство омовения тоже занимало порой её мысли. Почему простое мытьё в ванной доставляет такое удовольствие? Ведь намокнуть в одежде под дождём, даже тёплым, - ужасно. Купание на пляже или в бассейне тоже выпадает из магических законов - мешает обилие соучастников, неизвестно насколько тщательно помывшихся и неизвестно чем занимающихся в воде. Волшебство кроется именно в сочетании уединения, тепла, наготы и чистой воды. Вопреки утверждениям персонажей великой кинокомедии о последствиях новогоднего похода в баню, именно отдельная ванная создаёт из стандартной гигиенической процедуры иллюзию возвышенного религиозного обряда. Ты наедине с собой, в тишине равномерного шума воды, со своими представлениями о жизни, долге, о будущем и прошлом, напеваешь шлягер или насвистываешь мелодию, чего никогда не делаешь в другое время в другом месте, и оказываешься перед незримой высшей силой той, кто ты есть на самом деле, не притворившаяся более значительной, успешной или удачливой, и выходишь из ванны очищенной.
   Вспомнился ещё один подвиг: в одиннадцатом классе помогла одной девчонке по истории. Нужно зазубрить много дат и имён, а у той ничего в голове не держалось, так сидела с ней дома часами и дрессировала по собственной системе: заставила выписать на отдельные карточки краткие сведения (с одной стороны - год или фамилия исторического деятеля, с другой - соответственно событие или даты жизни с указанием страны и основных заслуг). Собственно, Наташа и сама заучивала те же самые данные исторического процесса, и занималась бы этим скучным делом в любом случае, а пришлось в компании. История - предмет интересный, если читать популярные книжки, а ещё лучше - исторические романы. Если же приближаться к ней хотя бы с чуть-чуть профессиональной точкой зрения, она превращается в кромешный ад. Там ничего нельзя понять и в дальнейшем руководствоваться своим пониманием, надо постоянно все положения и выводы учить наизусть, нисколько в них не разбираясь. Сказано: такая-то революция победила по этой причине, а другая - проиграла в силу таких-то условий. И изволь все причины и условия просто запомнить, потому что они каждый раз новые, и нет всеобщих законов, в соответствии с которыми развивается ход истории, они свои для каждой страны и каждого исторического периода, и никогда больше не повторяются.
   Однажды история оказалась последним уроком, класс быстро разбежался, а Наташа замешкалась и обнаружила, что одна девчонка сидит за своей партой, закрыв лицо ладонями и не двигаясь с места, даже портфель не собрала. Как и со всеми прочими, она с ней не дружила, и поначалу не собиралась вникать в её проблемы, а мирно отправиться домой в одиночестве. Затем наступившая в классе тишина выдала несчастную: уха свидетельницы достиг звук подавленного всхлипа. Выйти не оглядываясь показалось странным, и она подошла поближе:
   - Ты чего?
   После нескольких минут молчания послышался тихий надрывный ответ:
   - Ничего.
   - Что "ничего"? Я же вижу. Случилось что-нибудь?
   - Тебе какая разница?
   Девчонка казалась совершенно правой: несколько минут назад её заботы Наташу ничуть не беспокоили. Если бы к ней подошёл кто-нибудь другой, она бы с чистой совестью убежала домой и к вечеру забыла бы о пустяшном происшествии. Но в комнате других не было, и Наташа, мысленно чертыхнувшись, присела за соседний стол:
   - Хватит ломаться. Что там у тебя стряслось?
   - Ничего у меня... не стряслось.
   Длинные фразы давались девчонке труднее коротких - не хватало дыхания между рыданиями. Она казалась безутешной, словно переживающей страшное горе - смерть кого-то из близких, например. Наташа её пожалела и захотела утешить вопреки оказанному сопротивлению. Почему? Кто знает! Шевельнулось тёплое чувство в груди, и стало ясно - нельзя уйти и оставить её одну.
   - Хватит реветь, говори, что случилось.
   - Я не реву... Уйди отсюда.
   Препирательство длилось несколько минут, но пострадавшая всё же призналась: история совсем не идёт, жалко портить аттестат из-за какой-то бессмыслицы. Девчонка отлично успевала по физике и математике, кое-как управлялась с литературой, но наука о несуществующем выводила её из себя. Наташа даже рассмеялась, обнаружив избавление от невразумительного бремени. Потратив минут пять на уговоры, она убедила несчастную в решаемости проблемы, привела её к себе домой и показала свои карточки по истории, изготовленные вручную. Последнее условие крайне важно: заучивание чужих карточек снижает эффективность. Ведь их написание само по себе есть способ запоминания.
   - Можно на компьютере таблицы составить или базу данных, - растерянно сказала пострадавшая при виде древних методов работы своей спасительницы.
   - Пожалуйста, я тебя не заставляю. Наверное, ты и без меня компьютер привлекала?
   - Привлекала.
   - Помогло?
   - Нет.
   - Вот и я об этом. Если пользоваться обыкновенной ручкой, подключаются дополнительные ресурсы памяти. Наверное. Просто мне так кажется, потому что с карточками учить всю эту ерунду стало легче.
   Они не стали подругами, после школы ни разу не встречались, и никакого желания встретиться Наташа не испытывала, но воспоминания об этой неординарной истории доставляли ей удовольствие. Она казалась себе великодушной и внимательной, не равнодушной, как прочие. Жизнь не всем показывается своей щедрой стороной, не каждому даёт возможность доказать человечность почти без душевных затрат. Они просто готовились к выпускным экзаменам, чем занимались бы порознь в любом случае, но обстоятельства сложились выгодным для Наташи образом. Не в материальном смысле, а в моральном. Теперь она думала об этом случае: что я, собственно, сделала? Чем пожертвовала, чем поступилась? Что отдала ради другого человека? Да ничего! Просто занималась не одна, а вдвоём. Дешёвые способы въехать в рай часто оказываются уловками инфернальных сил, хотя Наташа думала иначе. Ей вдруг показалось - наслаждение нестоящим проявлением своего благородства неизбежно приведёт к разочарованию. Может ли человек вообще восхищаться своими поступками, или одним только этим он уже их перечёркивает? Наверное, можно порадоваться счастливому преодолению испытания, но считать себя героиней - смешно и подло. Даже если бы вынесла ребёнка из горящего дома - нужно испытывать счастье от его спасения, а не от осознания себя существом высшего порядка. Не выдать тайное самолюбование внешне - можно, но как подавить его в своей душе? Разве можно победить собственные чувства? Нужно внушать самой себе убеждение в собственной никчёмности? Но как же внушить его, если она думает иначе? Повторение пустых слов ничего не даст, а разуверить себя можно только долгими размышлениями. Именно этим она теперь и занимается - доказывает самой себе бесцельность всего, совершенного ею в жизни.
   Самое ценное для общества её деяние - окончание школы, а ведь её оканчивает вся страна, когда приходит время. Теперь нужно учиться дальше или работать, и она заботится о бездомных собаках в приюте. Разве она не возвращает долг обществу? Кто-то должен заниматься и этим. Если отстреливать и травить беззащитных безобидных существ, общество никогда не выберется из захлестнувшего его моря насилия и жестокости. Кто-то скажет - лучше бы бездомными людьми занималась, но собаки тоже имеют право на долю людского внимания и заботы. Они приведены в город человеком, и теперь люди должны за них отвечать. Тратить на них время и деньги, дать им возможность жить без страданий.
   Наташа вышла из ванной в банном халате, с тюрбаном из полотенца на голове и отправилась в свою комнату. Привычными движениями разложила старый диван, застелила его, завела будильник и завалилась под одеяло в сладком предвкушении долгожданного сна.
   Сегодня после обеда она должна выглядеть бесподобно. То есть, лучше обычного, потому что выглядеть бесподобно она не может по объективным причинам - не удалась ни кожей, ни рожей. Много парней на белом свете. Наверное, каждый день она видит их сотнями или тысячами, но все они посторонние, живут своей жизнью, идут и едут в разные концы Москвы по своим делам. Но одного, особенного, она встретит сегодня. Он красивый, высокий, корректный и почти никогда на неё не смотрит, но для неё важнее другое. Он будет стоять рядом, говорить что-то другим людям, глядя поверх её головы и отдавать распоряжения в своей обычной манере - деловито, ясно, разъясняя их сущность, а не пытаясь кого-нибудь запугать.
   Наташа любила слушать его голос, поднимавшийся до крика только на демонстрациях и митингах. В остальное время он бархатистый, негромкий, но насыщенный, ясно звучащий в помещении и на улице. Порой она слушала его, как музыку, не вникая в смысл произносимых слов. В подобные минуты она и не разбирала слов, наслаждаясь произношением гласных и согласных, отдельных друг от друга и наполняющих собой волшебный эфир окружающего пространства. Иногда соседи толкали её в бок и требовали вернуться к реальности; тогда она начинала рассеянно озираться и обнаруживала себя в банальнейшем положении слушательницы на прозаическом инструктаже перед пикетом и внутренне посмеивалась, представляя свою восхищённую физиономию со стороны. Она понимала свою безрассудность и не ждала взаимности от предмета своей влюблённости, хотела просто оставаться вблизи его.
   Из-под кровати на свет неторопливо выползла черепаха. Она медленно поворачивала голову в разные стороны, и бусинки глаз поблёскивали чёрным жемчугом. Цвергшнауцер бросился лихорадочно её обнюхивать, потому положил лапу на панцирь. Черепашка бессильно скребла вёслами лап по полу, не умея двинуться с места.
   - Цезарь, оставь Ниндзю в покое, - строго сказала Наташа, спустила ноги с постели и взяла пса на руки. - Хватит хулиганить, слышишь? - Тот беспокойно извивался всем своим мускулистым телом и запрокидывал назад голову, стараясь лизнуть хозяйку в губы. - Вон, иди к Трифону приставай.
   Наташа опустила собаку на пол и подтолкнула к коту, который стоял поблизости и старательно делал равнодушное лицо. Хозяйка зоопарка улеглась и накрылась с головой одеялом. Сон навалился на неё быстро и незаметно, окутал сознание рваным покрывалом бессвязных цветных видений и заставил раствориться в солнечном свете неосязаемого. Слепящая белизна воцарилась вокруг, но тёплая, а не снежная. Тропический бриз веял в лицо из глубин небытия, и время казалось несуществующим. Оно не остановилось, его вообще не было, изначально, никогда. Всё оставалось вечно неизменным, и в этом кошмаре одно только осязание подавало надежду: лица и протянутых в бесконечность рук касалась словно мягкая густая шерсть незримого беззвучного существа, тёплого и нежного. Невидимое должно пугать, так проявляется древний инстинкт самосохранения, но во сне законы биологии перестают действовать, остаётся лишь впечатление, ожидание и воспоминание.
   Она оглядывалась по сторонам, не понимая этого, поскольку всюду видела лишь белый свет, каким представляла его в детстве, когда кто-нибудь из родителей читал ей вслух книжку, герои которой шли по белу свету, куда глаза глядят. Она таким и представляла этот свет тогда, и теперь пыталась пойти по нему, перебирая ногами. Но разве можно оттолкнуться от света? Его же нет, он - лишь обман зрения. Мы видим мир таким, каким его представляет наш мозг, а не таким, каков он в действительности. Да и что такое действительность? Как человеку судить о ней? Как понять, что существует, а что ему лишь пригрезилось? Принято считать, что движется поезд, а не телеграфные столбы за его окнами, но ведь глаза видят именно стремительно летящие навстречу столбы. Если человек стоит в центре Вселенной, то даже солнце движется по орбите вокруг него, а в космосе, чтобы понять, что вокруг чего движется, нужно ведь в первую очередь выбрать точку отсчёта. Два космических корабля, летящих рядом с одной скоростью, относительно друг друга покоятся на одном месте.
   Белый космос вокруг, сон о незрячей пустоте, смесь ужаса и восторга, нужно только закрыть глаза и забыть обо всём на свете. Забыть свет. Забыть о движении и покое, о музыке и тишине.
   Наташа спала, и весь мир вращался вокруг неё, как в сказке. Начавшийся день шумел за окнами, напоминая о неуклонном движении времени.
  
   Глава 11
  
   Антонов некоторое время молча смотрел на Саранцева, ожидая развития сообщённой тем новости. Игорь Петрович сначала упорно изображал спокойствие духа, затем отложил бумаги в сторону и коротко изложил случившееся ночью. Он ждал от главы администрации в первую очередь деловой поддержки, хотя не отказался бы и от проявления живого сочувствия.
   Тот непонимающе смотрел в лицо шефа, словно ожидая продолжения и разъяснений. Не каждый день в его жизни начинался с подобного диалога. Точнее, таких рабочих моментов в его биографии до сего момента не встречалось вовсе. Выслушивая историю похождений президентской дочери, Антонов сразу испытал сосущее чувство тревоги под ложечкой, затем мелькнула предательская мысль: пора спрыгивать с подножки. К концу монолога Саранцева шеф его администрации преодолел себя и начал размышлять всерьёз, хотя предпочёл бы заниматься простой повседневной текучкой.
   - Дела... - протянул Сергей, выражая сочувствие и не слишком выдавая свои эмоции.
   - Как сажа бела, - раздражённо буркнул президент. - Нужно как-то выходить из положения.
   - Как там Светлана? Ирина?
   - Отбиваюсь от них, как могу. Кажется, удалось привести в чувство. Надеюсь, глупостей не натворят. Не знаю, спала Светка ночью или нет, но утром мне их обеих пришлось брать за цугундер. Совсем распустились. Ирина сцену устроила. Боится, что я предам дочь ради спокойствия.
   - А ты не собираешься?
   - Я не хочу подставляться без причины. От Покровского дуриком не увернёшься, но плясать перед ним на задних лапках из-за дочерней глупости и слабости я не собираюсь.
   Сергей молчал несколько минут, вызвав у своего шефа заметное беспокойство, затем неожиданно спросил:
   - Как его зовут?
   - Кого? - искренне не понял Игорь Петрович.
   - Ну этого, погибшего?
   - Понятия не имею. Какая разница?
   - Думаю, следует подготовиться к любому развитию событий, в том числе неблагоприятному. Только осторожно. Расширять круг осведомлённых не стоит.
   - Так зачем тебе его имя? - всё ещё не понимал Саранцев, желавший постигать все существенные истины, встававшие на его пути к власти.
   - Можно осторожненько продумать официальное сообщение в ответ на возможное появление публикаций. Ты говоришь, покойный нарушил правила движения?
   - По утверждению ФСО, да. А к какому выводу придёт следствие - понятия не имею.
   - И он погиб сразу, на месте?
   - Насколько я понимаю, да.
   - Значит, если бы Светлана и вызвала "скорую", он всё равно бы не выжил?
   - Предположительно, да. Говорю же, если верить сведениям ФСО. Ты считаешь, это облегчает ситуацию?
   - Юридически - да. Но в смысле пиара - всё равно катастрофа.
   - Почему? Он нарушил правила, произошел несчастный случай, и Светка уже никак не могла его спасти.
   - Я и говорю - для суда подойдет. Но он - простой человек, и он погиб. Значит, общественное мнение будет горой на его стороне. У него осталась семья?
   - Не знаю. Нужно будет с Дмитриевым переговорить. Или не только с Дмитриевым? Наверное, через Покровского и ФСБ уже вошло в курс дела, а Муравьёв - и подавно. Нет никакого смысла играть в прятки.
   - Ни в коем случае, - встрепенулся Антонов. - Ни в коем случае не выходи на МВД, ни прямо, ни через посредников. За оказание давления на следствие тебя лишний раз возьмут на карандаш. А ФСБ - пусть себе будет в курсе. Они следствием не занимаются, во всяком случае пока, вот и продолжай взаимодействовать с ФСО. Но пусть они тоже не пытаются официально выходить на МВД! Ни в коем случае! Никакого компромата, придерживаться исключительно личных связей - думаю, они у них найдутся.
   Саранцев задумался, откинувшись на спинку кресла, запрокинув голову и прикрыв глаза. Ему казалось чудовищным само обсуждение способов построения отношений со структурами, которые вроде бы должны ему просто подчиняться. Несправедливость сложившегося положения заставляла его раздражаться и мешала думать. Необходимость изобретать способы ухода от юридической процедуры приводила его в глухое бешенство. Можно подумать, он не президент, а мелкий уголовник, случайно проведавший о неприятных планах властей на его счёт. Такое не должно происходить, но теперь не пройдёт бесследно.
   - Ты уже звонил Покровскому или Дмитриеву? - прервал чересчур растянутую паузу Антонов.
   - Нет. Мне казалось, нужно производить как можно меньше движений.
   - Согласен. Но пора готовить и следующий шаг.
   - Какой именно? Можно подумать, я всю жизнь выпутываюсь из подобных ситуаций.
   - Я сам толком не знаю. Их нужно припугнуть нашими контрмерами в ответ на нападение. Знаешь, принцип гарантированного взаимного уничтожения.
   - Я думал о том же. Придумал только список друзей и хороших знакомцев Покровского, чей бизнес процветает не без участия государственных структур.
   - Этот список уже тысячу раз опубликован и растиражирован во всяческих видах, и в электронном, и в бумажном. Во-первых, друзья и знакомые должностного лица - не родственники, им можно заниматься предпринимательством и получать доходы любым законным образом. Если докажем коррупционную составляющую, там всё равно будет замешан не Покровский, а чиновники сильно пониже рангом, и они, ради собственного блага, возьмут всю вину на себя. Во-вторых, финансовые разоблачения народу давно надоели, потому что за ними почти никогда не следует суд и приговор. В-третьих, ты уверен, что среди твоих друзей, знакомых и бывших одноклассников никто не занимается успешным бизнесом?
   - Почему ты выделил одноклассников в отдельную категорию?
   - Потому что как раз сегодня они тебя ждут. Уже забыл? Тебе к двум часам в Мытищи.
   Саранцев вспомнил. Месяц назад ему позвонила из Новосибирска мать и сообщила, что с ним желает связаться Мишка Конопляник, с которым Игорь проучился в одном классе все десять школьных лет. Они приятельствовали в детстве, поскольку оба учились по преимуществу на "отлично" и соперничали в этом отношении только с несколькими девчонками. По окончании школы не виделись и никак друг с другом не связывались, и внезапное желание Мишки пообщаться, почему-то не возникавшее даже в течение трёх с лишним лет президентства Саранцева, его несколько озадачило. Если Конопляник нуждается в помощи, ситуация сложилась бы неловкая, поскольку разлука длилась втрое дольше, чем детская дружба. Тем не менее, он позвонил по сообщенному матерью телефону и переговорил с каким-то совершенно незнакомым голосом в телефонной трубке, обратившимся к нему на "ты" и изложившим необычную просьбу.
   Незабываемая и неповторимая классная руководительница двух приятелей, Елена Николаевна Сыромятникова, принявшая их четвёртый класс молоденькой выпускницей пединститута, двадцати двух лет от роду, и выпустившая их спустя семь лет в мир, многие годы живёт и работает не в Новосибирске, а здесь, совсем неподалёку, в Мытищах. По-прежнему преподаёт, хотя переросла даже пенсионный возраст, не только учительскую выслугу лет, но вступила в непосильный конфликт со школьной администрацией и теперь нуждается в помощи. Игорь Петрович тогда представил свой звонок министру образования с просьбой разобраться с ситуацией вокруг учительницы одной из мытищинских школ и то ли улыбнулся, то ли поморщился. Собственно, может получиться недурная картинка внимательного отношения главы государства к обращениям граждан.
   - Ты сможешь к ней подъехать?
   - Подъехать? Зачем?
   - У неё же день рождения будет в сентябре, забыл? Никаких разборок устраивать не надо, просто подъедем и поздравим её с шестидесятилетием. Думаю, при твоём участии этого будет вполне достаточно для решения всех её проблем на всю оставшуюся жизнь.
   Шальное предложение Игорю Петровичу сразу понравилось, и он немедленно отдал необходимые распоряжения о подготовке внезапного рейда в Мытищи. Именно внезапного - пусть даже губернатор Московской области ничего о нём не знает, а телевидение пусть подъедет в последнюю минуту, когда местное чиновничество уже безнадёжно опоздает принять превентивные меры.
   ФСО осуществила проверку и установила, что президент действительно разговаривал с Михаилом Конопляником, и что Елена Николаевна Сыромятникова действительно работает учительницей в Мытищах. Конопляник оказался предпринимателем средней руки, не имеющим чрезмерно компрометирующих его связей. Тот факт, что поездка будет готовиться без участия местных властей и даже МВД, но с ведома нескольких посторонних лиц, руководство ФСО насторожил, и оно обратилось к президенту с просьбой не идти на риск. Тот рассмеялся:
   - Мишка Конопляник не станет меня устранять. Во-первых, потому что он не дурак, во-вторых, я у него заиграл в своё время книжку "В августе 44-го", а теперь пообещал вернуть.
   - Его могут использовать вслепую, - объяснил Дмитриев. - Если кто-то не светится интенсивно в связях с этим Конопляником, но находится в курсе его звонка вам, то вся ситуация совершенно выходит из-под контроля.
   - Ерунда, - беззаботно махнул рукой Саранцев. - Паранойя мне не свойственна.
   - Вы уверены? - настаивал директор ФСО. - Лучше я прослыву параноиком, чем допущу нештатную ситуацию в моём ведомстве.
   Президент заверил Дмитриева в благонадёжности Мишки и потребовал обеспечить внезапность поездки для местных властей, а за следующие несколько недель успел забыть о договорённости. Теперь Антонов ему напомнил, да заодно ещё и предупредил о скором приходе в данной связи Юлии Кореанно, пресс-секретаря и отличного специалиста в деле изображения хорошей мины при плохой игре.
   - Предлагаешь вовлечь её в наши прожекты? - скептически поджал губы Игорь Петрович.
   - Рано. По крайней мере, сегодня пусть спокойно занимается Мытищами. Думаю, есть смысл вызвать Дмитриева после твоего возвращения из рейда в далёкое прошлое.
   - Я сам не знаю, когда вернусь. Думаешь, следует только встретиться с Еленой Николаевной, поздравить на скорую руку и быстренько вернуться назад? Она обидится, а остальные станут рассказывать, какой удивительный паразит у них президент. Нужно посидеть, повспоминать, посмеяться. Народ потихоньку перебирается в Москву из-за Урала.
   - Хорошо, но с Дмитриевым нужно переговорить сегодня. Нельзя слишком суетиться, но и зарываться не стоит. Наверное, с Покровским он уже пообщался, теперь твой ход.
   - Может, вытащить его в Мытищи? Главное - показать ему мою спокойную физиономию.
   - Главное, но не единственное. Он должен воспринять тебя в качестве более опасного человека, чем Покровский. Одной физиогномикой здесь не обойдёшься. Нужно сработать на опережение, создав для них обоих угрозу, достаточно страшную для запечатывания навеки их, так сказать, уст. В их военно-стратегических умах проблемы, вызванные тобой, должны перевесить умозрительные выгоды от твоих неприятностей.
   Президент задумчиво пожевал губами и вдруг в радостном изумлении вскинул брови:
   - Ёксель моксель! У нас же есть готовое дело против обоих! Сижу, ушами хлопаю. Даже стыдно стало. Помнишь, когда-то мелькала в СМИ новость о пациенте, умершем в "скорой", пока она полчаса стояла, пропуская кортеж Покровского? Не дело, а конфетка! Классический прямой удар в челюсть - никакой Мохаммед Али на ногах не устоит. Осталось просто поинтересоваться в МВД ходом расследования, и исход процесса может увести к самым далеким и холодным берегам.
   - Возможно, - с сомнением проговорил Антонов. - Юридически Покровский совершенно не при делах, да и Дмитриева вовлечь не за что: методика провода кортежей у нас официально определяется внутренними инструкциями ФСО, а не правилами дорожного движения.
   - Я думаю, здесь нужно до отказа отыграть политическую карту, - оживлённо развивал идею Саранцев. - По той же самой логике, которую ты недавно упоминал: в "скорой" находился простой человек, и он погиб. Значит, общественное мнение будет на его стороне. Надеюсь, он не был пьян, и, уж совершенно точно, никаких правил не нарушал.
   - Много воды утекло, - продолжал сомневаться Антонов. - Нужно найти способ воскресить дело годичной давности. Его уже закрыли, если я не ошибаюсь. Честно говоря, мой аппарат подобные детали современности отслеживает достаточно тщательно, ты не думай - хлеб зря не едим. Можно поднять архивы и вникнуть в подробности. Если с правовых позиций зацепиться за него не получится, можно попробовать на его основе раскрутить политический процесс. Но здесь загвоздка: у "Единой России" в Думе конституционное большинство. Придётся поработать с депутатами, а наши контрагенты тем временем тоже сложа руки сидеть не станут.
   - Во-первых, действительно не станут, во-вторых - нужно проскочить между двух огней. Лезть в Думу - означает выложить козыри на стол. А мы тут не в "дурака" режемся - нужно как бы невзначай показать им козыри, но в ход не пускать. Как ты сказал - гарантия взаимного уничтожения. Они должны узнать о нашем наиболее вероятном ответе на их выпад заранее, но мы не должны начинать первыми. В противном случае, они будут просто вынуждены дать ответный залп.
   Собеседники принялись оживленно обсуждать наиболее удобный способ нечаянно показать Покровскому краешек пиковой дамы, перебирая фигуры возможных посредников. Круг таковых выглядел крайне узким: исключительно лица, уже осведомлённые о событиях минувшей ночи.
   - Муравьёв, - уверенно отрезал Антонов. - К черту Дмитриева, сегодня следует переговорить с Муравьёвым, начав с пустяков и закончив ими же, а в середине вскользь поинтересоваться результатами расследования инцидента со "скорой" и кортежем Покровского. Только как-нибудь поизящней. Никаких команд непременно в течение месяца довести дело до суда. И даже намеков на желательность возобновления расследования. Просто продемонстрировать: мы всё помним. Наверное, я даже не стану будоражить своих насчет подробностей. Можно безосновательно возбудить толки и обсуждения.
   - Поставить МВД под перекрёстный огонь? - Саранцев побарабанил пальцами обеих рук о полированную столешницу. - Пожалуй. Пусть Валерий Павлович на досуге поразмышляет о своей роли в современном политическом процессе. Кто матери-истории более ценен - премьер или президент?
   - А сам Муравьёв всегда под прицелом. Его орлы в прессу попадают с завидным постоянством. Шум ведь поднимается после убийств, а сколько народу они просто пограбили или прибили? В любой момент можно поднять волну народного возмущения против негодного министра. Заметь, возмущения вполне обоснованного и законного.
   - Нет, история с кортежем - всё же подарок судьбы, - вернулся к полюбившейся теме президент. - Говоришь, ты отслеживал её с самого начала?
   - Насколько я помню, да.
   - Первым делом там нужно уточнить детали. Если выяснится факт наступления смерти ещё до пробки, то даже политическая ответственность потускнеет. К тому же, дело очень скоро может вывести недовольных на требование изменить ситуацию в корне. В конце концов, я уже четвёртый год президентствую и разделяю ответственность за сохранение прежних методов провода кортежей. Ведь для изменения инструкций ФСО требуется только моя политическая воля, нельзя даже сослаться на позицию думского большинства.
   - Честно говоря, Дмитриев сидит в своём кресле со времён Покровского и считается его человеком, - осторожно заметил Антонов.
   - И ты туда же? - резко взъярился Игорь Петрович. - Ночью дочь мне выговаривала, теперь от тебя должен то же самое выслушивать? Я здесь президент, ты не забыл? Я оставил Дмитриева на ФСО, исходя из собственных соображений и представлений о целесообразности. Он справляется со своими обязанностями, пусть даже его и назначил Покровский. Мне не свойственно мелочное начальственное самолюбие, я не заменяю людей только потому, что их назначил предшественник. И советую тебе в будущем лучше обдумывать свои сентенции.
   - Я не назвал его человеком Покровского. Я сказал - он считается таковым.
   - Добиваешься, чтобы я спросил: президент я или не президент? Не дождёшься. Не на того напали.
   - Ладно, ладно, не спорю, - равнодушно махнул рукой Антонов. - Между прочим, я к тебе пришёл с новостью. Хотел именно с неё начать, да ты мне все карты спутал.
   - Что там еще?
   - Меня утром дожидался Корчёный.
   - Корчёный? - насторожился Саранцев и скованно откинулся на спинку кресла. Начинается. Николай Дмитриевич Корчёный возглавлял аппарат правительства, заступая возле премьера место давно переведённого подальше с начальственных глаз Сургутова. Его визит в администрацию президента мог означать только одно - Покровский поспешил сделать первый ход. - Не слишком рано они там пришли в движение? Хоть бы присмотрелись к ситуации поближе.
   - Как знать, - многозначительно заметил Антонов. - Он говорил как бы совсем о другом. Просто поставил нас в известность, что руководство "Единой России" склоняется к идее поддержки на следующих президентских выборах кандидатуры Покровского. Предложил объявить об этом на следующей неделе и даже принёс на выбор проект совместного заявления или примерный сценарий некоего обмена мнениями в телеэфире по этому поводу между тобой и Покровским.
   - Делал тонкие намеки?
   - Если не считать намёком время, выбранное для этого пассажа, не делал. Честно говоря, я не очень отчётливо себе представляю вашу договорённость. Он действует в рамках, или вышел за пределы приличий?
   - Ты какую договорённость имеешь в виду? - сделал жёсткое лицо Саранцев.
   - Да вашу с Покровским. Не станешь же ты меня уверять, будто он тебе просто объявил о твоем будущем президентстве? Ты с ним разговаривал, обеспечил себе какие-нибудь условия?
   - Никуда он меня не назначал и ничего не объявлял, - осипшим от сдерживаемого бешенства голосом разъяснил президент. - Просто поинтересовался, соглашусь ли я баллотироваться от единороссов. Я несколько дней подумал и согласился.
   - И он не выговаривал никаких условий для себя?
   - Нет, не выговаривал. Просто предупредил о планах единороссов поддержать его в качестве премьера.
   - Мы ведь не в детском саду, - коротко прояснил ситуацию Сергей. - Ты же понимаешь - у них никакой собственной позиции никогда ни по одному вопросу не имелось. Точнее, у них одна позиция на все времена: "Мы - за Покровского".
   - Не делай из меня идиота. Разумеется, я всё понимал. Его предложение полностью соответствовало закону, и наше с ним взаимодействие по сей день полностью определяется правовыми рамками. Какие могут быть договорённости? Если единороссы хотят видеть его премьером, а я предложу им другую кандидатуру, они откажутся её поддержать, и я сразу окажусь в глазах народа Ельциным, насилующим парламент. Дума ведь утверждает кандидатуру премьера, предложенную президентом?
   - Утверждает, кто же спорит.
   - Вот он тогда сразу и внёс ясность. Что я мог противопоставить его планам? Первый год после выборов Думу даже распустить нельзя. Назначить врио? Это уж такой знак девяностых, что все сразу принялись бы ждать расстрела очередного парламента.
   - А чем бы Покровский подпитывал верность "Единой России", оставшись никем? Они любят президента, а президент у нас - ты. У тебя все рычаги, у Покровского по истечении срока полномочий оставалось только реноме.
   - Его реноме многого стоит. Чтобы вступить в равную борьбу, мне следовало сколотить свою собственную партию, не вступая в открытый конфликт с боссом. А у него ведь рефлексы армейские, он признаёт самодеятельность только в заданных им самим рамках. Помнится, тогда ты мне таких вопросов не задавал.
   - Не задавал, - без боя согласился Антонов. - Подумал, дают - бери.
   - Вот именно. И я подумал. Может, Покровский правильно сделал, выбрав меня? Я теперь думаю, он держал в уме такую возможность, ещё когда вытаскивал меня в главы администрации и в премьеры. Возможно такое?
   - С Покровским - вполне. Он не обязательно верил в свою вечную победу, но определённо выбрал тебя на должность правой руки. Разглядел способности...
   - Царедворца? - самоуничижительно скривился Саранцев.
   - Определённо нет. Придворные - народ опасный. Чуть унюхают слабину - и нож в спину. Здесь что-то другое. Я ведь принёс их прожекты с собой, можешь ознакомиться.
   Антонов гулко хлопнул об стол принесённую им тонкую кожаную папочку и выудил из неё несколько листов компьютерной распечатки, переплетённых в голубоватую целлулоидную обложку. На титуле красовался штамп аппарата правительства и гриф "Секретно".
   - Зачем им понадобилось секретить документ, подлежащий оглашению через несколько дней? - искренне удивился Саранцев.
   - На сей раз утечка не планировалась, - безразлично пожал плечами Антонов. - Наверное, генерал решил использовать эффект внезапности и, следовательно, обойтись без разведки боем.
   - Думаешь, он боится общественных возмущений?
   - Только сам Покровский знает, чего он боится. Вот, полюбуйся, - Сергей протянул президенту документ, ткнув пальцем в нужный абзац.
   Игорь Петрович нехотя вчитался. Указанный Антоновым фрагмент содержал в числе прочего тщательно выверенную формулу о планах "Единой России" видеть действующего президента Саранцева по истечении срока его полномочий в кресле премьер-министра.
   - Другими словами, не трепыхайся и спокойно вернёшься в бывшее своё премьерское кресло, - пояснил Антонов очевидное с присущим только ему апломбом знатока закулисных интриг. - Ты с ним вообще никогда не обсуждал ничего подобного?
   - Никогда. Стоит ли заглядывать так далеко вперед? При нашей жизни день прошёл - и ладно, - хладнокровно разъяснял президент своё безразличие к собственным перспективам. - Я с Покровским вообще редко разговаривал. Ты ведь знаешь, с ним откровенничать не рекомендуется. Так я всегда старался свести общение к минимуму, пока лишнего не ляпнул.
   - Мне всё ещё интересно, - не отставал Антонов, распознавший в ситуации столь редкий в кремлевских стенах момент истины. - В чём заключалось ваше соглашение? Сейчас главное - установить, нарушает он его или нет?
   - Ты странный человек, - выдал своё почти детское удивление Игорь Петрович. - Сколько раз мне ответить на твой вопрос? Я уже всё тебе рассказал.
   - Я бы на твоем месте поторговался.
   - Охотно верю. Наверное, именно поэтому Покровский и выбрал меня. Ты упорно отказываешься принять простое объяснение.
   - Боюсь, он удивляет меня ещё больше, чем ты. Всегда мечтал пробраться в его голову и научиться просчитывать его реакцию на предлагаемые обстоятельства.
   - Мечтать не вредно.
   - Нет, ты послушай. Посмотри на ситуацию глазами Покровского. Он обратился к тебе, видимо, потому что счёл тебя безопасным для своих планов. Почему? Ты ведь честолюбив, любишь демонстрировать независимость. Любишь ведь? Так почему именно ты?
   - Слушай, Сергей, мы сейчас в цейтноте, и тратить время на бессмысленные попытки пробраться в голову Покровского - просто глупо. Ты спать не сможешь, не поняв его поступка четырёхлетней давности?
   - Возможно, не смогу, - Антонов вскочил, с грохотом отодвинув своё кресло, нервно потоптался на месте, затем уселся прямо на президентский стол и низко наклонился к его хозяину:
   - Нам сейчас нужно принимать решения с учётом возможных ответов Покровского. А его действия будут определяться отношением к тебе, неужели не понимаешь? Ты сам для себя должен разобраться в его мотивах, и только потом принимать решения. Нельзя действовать вслепую. Нельзя шлёпать напропалую через минное поле, ты ведь прекрасно понимаешь и без меня!
   - Мы не на минном поле, - с тихим упрямством ответил Саранцев, машинально перебирая бумаги на столе и делая рассеянный вид.
   - И где же мы, по-твоему? С Покровским нельзя играть понарошку, он всегда серьёзен, даже если шутит. А сейчас он и не думает шутить. Мы с тобой можем ещё долго перебирать, кого за что можно ухватить и прочно удерживать, но Покровский умеет делать то же самое получше нас с тобой, и знает он обо всей этой братии побольше нашего. И он не будет соблюдать правил рыцарского поединка, можешь мне поверить.
   - Хочешь сказать, он опасен?
   - А ты хочешь сказать, будто не понимаешь этого без меня?
   - Хочу. Меня бесят любые попытки представить генерала всесильным божеством, способным кого угодно стереть в порошок или вознести к небесам. Он просто человек, к тому же стоящий сейчас на ступеньку ниже меня.
   Антонов распрямил спину и чуть откинул голову, словно хотел разглядеть собеседника с большего расстояния, помолчал немного и затем осторожно спросил:
   - Ты серьёзно?
   - Серьёзно, - буркнул Саранцев, не поднимая глаз. - Ты со мной не согласен?
   - Представь себе.
   - По-твоему, премьер выше президента?
   - По-моему, Покровский выше тебя.
   Игорь Петрович смотрел на Антонова долго, пристально и молча, словно пытался разглядеть в лице давнего приятеля новые черты, так же не замеченные им прежде, как и отношение к себе.
   - Спасибо, - сказал он наконец, не меняя позы и не желая показаться более выдержанным, чем был на самом деле.
   - За что? - коротко поинтересовался Сергей, не проявляя признаков беспокойства или хоть немного расстроенных чувств.
   - За искренность, - сухо пояснил Игорь Петрович. - Значит, ты всегда держал меня за дерьмо собачье? Я по глупости считал нас друзьями, а ты просто делал карьеру?
   Антонов раздражённо кашлянул, соскочил с президентского стола и принялся беспричинно поправлять манжеты.
   - Я никогда не держал тебя за дерьмо, - сказал он, не поворачиваясь к Саранцеву лицом. - Я просто воспринимаю ситуацию так, какова она есть в действительности. Или тебе нужен подпевала-подхалим на побегушках? Тогда просто выйди в коридор и свистни разок - целая толпа сбежится. Сможешь даже кастинг провести.
   - Ты всегда так думал?
   - Всегда.
   - И во время выборов?
   - Разумеется. И во время, и до них. С того самого дня, как Покровский назначил тебя преемником.
   - Он меня поддержал, но выборы выиграл я сам.
   - Если бы не его поддержка, ты бы их не выиграл.
   - И кто бы их в таком случае выиграл? Зарубин, этот мировой рекордсмен по количеству проигранных президентских выборов?
   - Их выиграл бы тот, кого Покровский назначил бы своим преемником. Честное слово, ты меня удивляешь своей детской наивностью.
   - И ты ушёл бы от меня к этому преемнику?
   - Мы с тобой не супруги. У того был бы на примете свой человек, и во мне он бы не нуждался. Дурной у нас разговор получается. - Антонов уже повернулся лицом к Саранцеву, но продолжал теребить левый манжет, словно хотел его оторвать или иным способом скрыть запятнавшую его воображаемую кровь. - Слушай, Игорь, я не собираюсь изображать из себя верного Руслана. Люди презирают собак за их слепую преданность, даже само слово сделали ругательством. Я говорю искренне. Тебе нужна правда или приятные слова?
   Сергей замолчал, желая оценить реакцию Саранцева на сказанное им, и не увидел ничего. Игорь Петрович сидел неподвижно, глядя в стену напротив своего стола, и никак не проявлял отношения к услышанному. Наверное, он думал, хотя сам до конца не понимал, о чём именно. Он никогда не считал себя игрушкой в чужих руках, но и верховным вседержителем себя тоже не предполагал. Президент желал постигнуть основные истины бытия: кому верить и на кого полагаться, но внезапно осознал полную беспомощность на ниве психологических упражнений. Прежде он действительно полагал, будто знает Антонова, а теперь задумался: знает ли он вообще кого-нибудь из людей вокруг него?
   - Ты информируешь Покровского? - тихо и ровно произнес Саранцев.
   - О чём? - не понял его собеседник, ошарашенно вскинув брови. Потом догадался, но не ответил, упрямо ожидая разъяснений.
   - О наших делах. О разговорах, планах.
   - Я не информирую, - чуть севшим голосом выдавил Антонов. - Ко мне никто и никогда не подходил с подобными просьбами. А если ты думаешь, будто я сам на такое способен, мы не сможем работать дальше.
   - Не сможем. Но я пока не знаю, что думать. Мы с тобой работаем полтора десятка лет, и сегодня я внезапно узнал о тебе нечто новое. И теперь не знаю, что думать.
   - Новое? Раньше ты считал меня идиотом или обыкновенным холуём?
   - Раньше я не знал, что ты меня считаешь идиотом или холуём.
   - Я не считаю тебя ни тем, ни другим, - тоном взрослого человека, утешающего ребёнка, сказал Антонов. - Просто мы никогда не разговаривали на философские темы.
   - Причем здесь философия? Мы говорим о бесконечно конкретных вещах: об отношениях между людьми и их взглядах на самих себя.
   - Мы говорим об очень смутных материях, - упорствовал Антонов. - О природе власти, во-первых. И во-вторых - об отношениях между людьми, которые никогда в истории человечества не отличались конкретностью. Ты отказываешься признавать очевидное для всех других, но от твоего нежелания признать аксиому она не превратится в нерешённую теорему.
   - Чушь собачья. Люди либо честны друг с другом, либо нет. Никакой философии и туманной многозначности. Если ты не считаешь меня настоящим президентом, ты не можешь работать на своём нынешнем месте.
   - Пожалуйста, за кресло не держусь. Попробуй найти человека, заинтересованного не в собственной карьере, а в твоём благе.
   - Ты печёшься о моем благе?
   - Я не вижу в тебе небожителя. И не позволю тебе делать глупости из-за милого самообмана. Ты искренне полагаешь, будто мог победить на выборах без помощи Покровского и единороссов? Давай расставим последние точки над i, и потом я сразу уйду.
   - Никто никогда ни на одних, самых плохеньких выборах не побеждал в одиночку, всегда нужна команда.
   - Нужна. Но команда команде - рознь. Поддержи Покровский другого - и никакая команда не вытащила бы тебя на вершину. Одно дело - помощь в драке от утлого интеллигента в очках и совсем другое - от двухметрового боксера с компанией хороших друзей.
   - Мы говорим не о драке. Если ты не забыл, мы занимаемся совершенно легальной деятельностью, на нашей стороне - закон, а не сила.
   - Ты сегодня не перестаёшь меня удивлять, - воскликнул Антонов, с грохотом отодвинул неудобное кресло и уселся в него, нервно закинув ногу на ногу. - Несколько минут назад мы перечисляли министров, из которых любого в любой момент можно за что-нибудь посадить, если действовать по закону.
   - Это и есть закон.
   - Это то самое дышло! По закону они, как минимум, не должны занимать своих постов. Но они спокойно сидят на своих местах и продолжают свою бурную деятельность. То есть, теперь уже беспокойно - нужно правильно угадать будущего победителя. Тебе, кстати, тоже стоит задуматься. Либо ты беспрекословно подписываешься под этой бумажкой, - Антонов бросил указующий взгляд на принесённый им проект совместного заявления, - либо с тобой начнут случаться всяческие неприятности. И первым делом - в связи с твоей дочкой, которую не стоило сажать за руль. Была бы она с водителем - либо ничего бы не случилось, либо не она была бы виновата! Теперь придётся расхлёбывать.
   - Не такое уж страшное преступление она совершила. Самый беспристрастный суд вправе ограничиться условным наказанием.
   - Ты согласен иметь судимую дочь? К тому же, суд имеет право применить санкцию посерьёзней. И применит, если под его окнами будет бушевать толпа граждан, разгневанных безнаказанностью золотой молодежи. И если судья получит надлежащее указание.
   - И кто же у нас раздаёт указания судьям?
   - В создавшейся ситуации тебя должен волновать более конкретный вопрос: кто и с какой целью даст указания судье, занимающемуся делом твоей дочери.
   - Никто не имеет права оказывать давление на судью.
   - Замечательно! Бесподобно! Что с тобой сегодня? Окончательно впал в детство? Судье, разумеется, будет известна личность подсудимой. И это знание уже само по себе станет давлением на него, не находишь? Ты об этом говоришь, или о том, что Покровский не изыщет возможностей через третьих и десятых лиц намекнуть бедолаге в мантии, что в определённом исходе процесса заинтересован не только ты, но и целая когорта фигурантов с противоположными интересами?
   - Найдёт. Но тем самым нарушит закон и подставится под наш контрудар.
   - Подставится? Ты сумеешь доказать факт давления на суд? Кто же этим займётся наяву, а не в твоих фантасмагорических мечтах? Частный детектив? Ты не хуже меня понимаешь, кто на такое способен, если возымеет потребность. МВД, ФСБ, прокуратура, СКР - кто их разберёт. Можешь поручиться в их преданности тебе, а не Покровскому?
   - Я не собираюсь требовать от них незаконных действий. Вопрос не в преданности, а в существе проблемы. Расследование факта давления на суд - действие законное. Как только следователя станут принуждать к фальсификации, я смогу на него положиться, если обеспечу защиту. В конце концов, я гарант Конституции.
   - Ладно, договорились. Ты победишь. И что же узнает страна? Судья вынес мягкий или оправдательный приговор дочери президента, убившей обыкновенного гражданина, коих у нас десятки миллионов, а люди, пытавшиеся обеспечить справедливость, сами попали под каток правосудия.
   Саранцев молчал несколько минут, внимательно разглядывая свои ногти и не замечая Антонова. Тот, напротив, следил за движением каждого лицевого мускула президента, но тоже молчал, ожидая реакции на свою последнюю сентенцию.
   - Так, - сказал Игорь Петрович, оторвавшись от бессмысленного занятия и подняв взгляд на собеседника. - Каков же результат нашего анализа ситуации? Каков лучший выход?
   - Думаю, ты понял моё мнение.
   - Думаю, понял. Сдаться.
   - Не нужно растравлять себя ненужными определениями. Сегодня делаем небольшую разведку боем, напомнив Муравьёву о происшествии со "скорой", Дмитриева не беспокоим, пусть пока думает, чего от нас ждать. Основная цель, альфа и омега всех наших планов на будущее - сохранение тайны. Любая огласка выводит тебя из игры на веки вечные.
   - Огласка чего? Пока вообще нет оснований говорить о виновности Светки хоть в чём-нибудь, кроме оставления места происшествия.
   - Проблема не в оставлении места, а в другом. Она уехала, не зная, жив пострадавший или нет, не нужна ли ему медицинская помощь. Это вопрос морали, а не юридического крючкотворства, и здесь нам крыть нечем.
   - И всё-таки, если она не виновна в его смерти, а сейчас есть все основания полагать именно так, и в её отношении будет запущена юридическая процедура, нет ли здесь возможности набрать очки? Если по всем каналам в вечерних новостях будут освещать очередную явку дочери президента на допрос, разве не возникнет повод к разговорам о непредвзятости расследования и приверженности главы государства соблюдению закона?
   - Только в том случае, если венцом всех процедур станет обвинительный приговор с реальным лишением свободы.
   - Непременно?
   - Обязательно. В любом другом случае будет взрыв, и тем больший, чем больше внимания будет уделено предварительному процессу.
   - Почему? Сколько у нас было громких арестов, не приведших к обвинительным приговорам?
   - Вот именно. Аресты уже давно набили публике оскомину, есть общественный запрос на приговоры. И дочь президента - удачный повод к развёртыванию широкой кампании, для которой у Покровского достаточно сил и средств.
   Саранцев в очередной раз задумался. Последние несколько часов он слишком часто думал о себе, а не о своих должностных обязанностях. Он и на рабочем месте продолжает решать свои личные проблемы, а не пора ли заняться делом? Вчера вечером фельдъегерская служба доставила из Совета Федерации два законопроекта на подпись, а он до сих пор к ним не прикоснулся. Мелькнула предательская мысль: раз они прошли все чтения в Думе и поддержаны сенаторами, Покровский в них заинтересован. Опять Покровский, и опять личные проблемы президента заслоняют нужды государства! Игорь Петрович мысленно чертыхнулся, а в действительности закрыл лицо руками. Кажется, пальцы немного дрожат. Или ему мерещится? Какой-то бред наяву. Всесильный вездесущий Покровский обступал его со всех сторон разом, проявлялся в каждом жесте, выдавал себя в каждом шаге, оказывался при деле в любой момент. Решает ли президент собственные проблемы или государственные, не имеет значения - все они решаются при участии или под косвенным воздействием премьер-министра. Косвенным, но существенным, если не решающим. Может ли президент Саранцев наложить вето на представленные ему законопроекты? Юридически - да. Но делать важный политический и правовой шаг ради пустого и глупого принципа, чтобы показать свою власть, - глупо. По-детски, если не вовсе безумно.
   Инициатором этих законопроектов была администрация президента, а не правительство. Теперь Игорь Петрович вспоминал, с чего они начинались.
  
   Глава 12
  
   Около года назад, поздним октябрьским вечером, за чёрными окнами шёл дождь, гостиная в Горках-9 гудела голосами, звенела хрусталём и утопала в звуках ансамбля струнных инструментов. В резиденции собрались гости президента, имеющие большой вес и возможность жить, не оглядываясь. Формальным предметом сбора считался маленький приём для своих по случаю дня рождения супруги президента, при полном отсутствии официальных мероприятий, но в присутствии жён. В числе участников действа состояли и Покровский с Корчёным.
   Премьер пребывал в отличном настроении и часто шутил, слушатели регулярно награждали его смехом - по мнению Саранцева, не всегда искренним. Генерал умел рассказать к месту более или менее солёный анекдот, мог поддеть кого-нибудь из подчинённых. С некоторых пор в любой компании его окружали преимущественно, а иногда исключительно, подчинённые. Некоторые из них отбояривались ответными остротами, не боясь мести - Покровский никогда не отличался мелочностью, зато любил при случае выказать демократизм, если такая демонстрация не влекла за собой ущерба или уступки в его разветвлённой системе отношений с людьми разного сорта и положения. Тем вечером вокруг премьерской супружеской четы постоянно толпились люди, желавшие продемонстрировать окружающим свою близость к сильному человеку. Друзей у Покровского было мало, все знали их по именам, и вокруг небожителя они не тёрлись, ввиду отсутствия необходимости что-либо кому-нибудь доказывать.
   Ирина, как всегда, переживала, хотя штат официантов и поваров освобождал её от непосредственных обязанностей хозяйки и делал королевой бала, обязанной очаровывать и демонстрировать гостеприимство. Время от времени она менялась в лице, хватала за рукав распорядителя и свистящим шёпотом требовала увеличить количество разносимых по залу подносов с выпивкой и закуской, чем явно раздражала опытного профессионала.
   - Успокойся, Ира, всё в порядке, - увещевал супругу Саранцев без всякой надежды на успех. - Дай людям спокойно работать, а сама просто приятно проводи время.
   - Тебе легко говорить, - отвечала та, нервно поводя плечами. - За угощение всегда отвечает хозяйка, смеяться будут не над тобой.
   - Не стоит слишком заботиться о мнении других людей по таким пустяковым поводам. Отравишь себе жизнь без веской причины. Всем угодить невозможно, вкусы у людей разные - одни камамбер обожают, другие терпеть не могут. Будет он безупречен, или не будет его вообще, в любом случае останутся недовольные. Жизнь устроена несправедливо, ты разве не знала?
   - Камамбер? У нас нет камамбера? - не на шутку взволновалась Ирина.
   - Понятия не имею, - равнодушно пожал плечами Игорь Петрович, - я для примера его упомянул, фигурально.
   - Иди ты со своим юмором куда подальше!
   - Говорю тебе, не переживай. Лучше Светку найди, пока она не наговорила кому-нибудь гадостей или глупостей.
   На светских раутах Саранцева в первую очередь волновало поведение несносной дочери, обладавшей редкой способностью несколькими словами привести слушателя в шоковое состояние. Ей ничего не стоило сочинить историю о страшной государственной тайне, связанной с ядерным оружием или внешней разведкой, и с абсолютно невинным видом по беспечности как бы выболтать её соответственно супруге министра обороны или директора СВР, которые затем требовали от мужей подтвердить их и не верили ответному смеху.
   Другая типичная проделка вертихвостки заключалась в обращении к малознакомой почтенной матроне на кремлёвском приёме за советом по щекотливой проблеме, иногда из области секса, иногда - из сферы женского здоровья, а порой - и вовсе невообразимой. Однажды изобразила тихо помешанную перед женой секретаря Совета безопасности и на следующий день сама описала сцену с живописнейшими подробностями и артистическими интонациями.
   - Нельзя высмеивать людей, - говаривал дочери Игорь Петрович, в очередной раз узнав о новой её выходке. - Ты унижаешь себя. О тебе уже ходят разнообразные слухи, и будет только хуже. Ты ведь причиняешь вред и мне, и маме.
   - Ничего я не причиняю! - радостно возмущалась безответственная юная особа. - Просто скуку развеиваю. Ведь это невозможно, какая тоска - все эти ваши мероприятия. Представить страшно, как вы работаете, если вы так развлекаетесь.
   - Светлана, не лезь, куда тебя не просят. К сожалению, мы не можем позволить себе развлечений, доступных большинству людей. И приёмы, даже неофициальные, проводятся для соблюдения этикета, а не с целью оторваться на всю катушку.
   Беседы не помогали, дочь упорствовала в своих неординарных развлечениях, и Саранцев особенно боялся её участия раутах с участием Покровских. Боялся не гнева или обиды со стороны генерала, а предстать перед ним отцом, не способным влиять даже на собственную дочь. Игорь Петрович всегда искал в лице своего политического партнёра, его словах и жестах признаки того или иного отношения к себе. Ему досаждало желание постоянно заслуживать положительную оценку когда-то губернатора, потом президента, теперь премьера. Природу загадочного желания он не мог объяснить самому себе и тем больше им сокрушался. "Он давным-давно сделал меня своим протеже, - думалось Саранцеву в такие минуты, - вывел на политическую авансцену и продолжает активное сотрудничество по сей день. Какое ещё одобрение с его стороны мне нужно?" Но самовнушение не помогало - сомнения продолжали глодать душу неуверенного в себе президента.
   Время от времени Саранцев заговаривал с гостями, периодически люди подходили к нему ради пары незначащих замечаний относительно вечера и погоды, но затем подошёл Антонов и недовольно заметил:
   - Они не с пустыми руками пришли.
   - Ты о ком?
   - О Покровском с Корчёным, разумеется. Подходит ко мне и, между делом, с шутками-прибаутками начинает подсовывать свои бумажки.
   - Кто подошёл? Какие бумажки?
   - Корчёный. С законопроектами. Хотят, чтобы в Думу с ними шли мы.
   - Что, прямо стал папку тебе в руки совать?
   - Нет, конечно. Я фигурально выразился. Завёл речь о политической целесообразности.
   - И в чём проблема? Возьми, провентилируй вопрос со своими. Что за законопроекты, кстати?
   - В подробности я не вникал. Что-то о рынке ценных бумаг и внешней торговле.
   - Считаешь, нам в этих областях нечего поправить?
   - Есть, разумеется, мы сами готовим документы.
   - Замечательно. Посмотри, чего они там наработали, сопоставьте, взвесьте. Если есть интересные моменты - включайте и подавайте.
   - Включайте? Думу пройдёт только вариант Покровского, и никакой другой. Мы не включать должны, а отодвинуть свой проект и взять его. Но вслух объявить его своим. Надоели мне эти игры. У правительства есть право законодательной инициативы, почему они вечно через нас действуют? Шпионские игры какие-то.
   - Сергей, давай не будем принимать решения на бегу. Без спешки посмотри у себя их наработки, если не возникнет принципиальных возражений - не вижу ничего страшного.
   - Как же - ничего страшного. Мне кажется, я начал понимать его замысел.
   - Чей?
   - Покровского. Он указывает тебе твоё настоящее место.
   Саранцев резким движением поставил пустой бокал на поднос проходящего мимо официанта, стараясь не выказать внешне вспышку гнева. Год за годом он строил свои отношения с генералом, как медведь устраивает свою берлогу. В удобном месте, с минимальной затратой сил, но не слишком тщательно маскируя его, поскольку естественных врагов нет, а с человеком соперничать бессмысленно. Теперь перед ним стоит бесцеремонный человек и говорит без тени смущения о негодности всей затеи. Мол, совсем не стоило тратить силы, ведь в политике нет тайных мест для персонального убежища, они все на виду у профессиональных охотников.
   - Пойдём, - коротко мотнул он головой и, не оборачиваясь, отправился из гостиной в свой кабинет. Добравшись до рабочего стола, плюхнулся в кресло и откинулся на спинку.
   - Игорь, я не считаю нужным играть в поддавки, - заявил Антонов, присаживаясь на край стола и наклоняясь поближе к собеседнику. - Ты должен поставить себя иначе.
   - Я должен? - тихо повторил Саранцев, опустив взгляд.
   - Разумеется. Он не должен считать себя главным.
   - Ты думаешь, он считает себя главным?
   - А ты так не думаешь? Он готовит материалы администрации президента.
   - Он в полном соответствии с Конституцией готовит законопроекты для проведения через парламент. Не вижу здесь ничего ужасного.
   - Если бы он представлял их в Думу сам, я бы тоже не беспокоился. Но сегодняшнее положение дел таково: Дума получает законопроекты из администрации президента, зная их реальное происхождение.
   - Ты имеешь в виду конкретно "Единую Россию"?
   - Этих - уж во всяком случае. Уверяю тебя, Корчёный в разговорах с Осташиным не забывает между делом вставлять замечания о документах, которые скоро придут в Думу из администрации президента.
   Саранцев замолчал. Вспышка гнева угасла, никак не проявившись внешне или словесно, теперь настал момент трезвой оценки создавшейся ситуации. Начинать войну с влиятельным премьером страшно не хотелось, играть при нём вторую скрипку - тоже. Куда шагнуть дальше, какие меры принять к поддержанию своей власти - неизвестно.
   - Предлагаешь отказать им в маленькой просьбе? - спросил Игорь Петрович Антонова, не надеясь на прямой ответ.
   - Предлагаю договориться о распределении сфер ответственности. Мы не должны одновременно с ними готовить материалы о регулировании одного и того же сегмента экономики, например. Либо мы сразу отдаём им всё управление народным хозяйством, но совершенно не пускаем в оборону и внешнюю политику. Нужна твёрдая и окончательная договорённость.
   - В Конституции ведь нет отчётливого разделения компетенции правительства и президента. Всегда остаются места пересечения интересов. Почему бы нам не заниматься их согласованием и взаимодействовать к общей выгоде?
   - Для "Единой России", читай - для Думы и Совета Федерации, Покровский стоит выше тебя.
   - Не вижу здесь катастрофы. Они выбрали его своим лидером, он опирается на них. Но ведь и я - не пустое место. Конфликт между президентом и парламентом не нужен никому, но не в последнюю очередь - Покровскому. Он слишком часто говорил о политической стабильности как об одном из важнейших своих достижений.
   - Вот именно! В случае конфликта ты и станешь виновником дестабилизации.
   - Кто станет козлом отпущения - решится в информационной войне. Неужели мы не сможем обеспечить себе достойное представительство на телеканалах? Не смеши меня.
   - И не думал тебя развлекать. Но ты, похоже, слишком полагаешься на президентский характер нашей республики. В действительности твои полномочия вовсе не так широки, как всем кажется.
   - Настолько, что я не смогу добиться адекватного освещения своей позиции в споре с Покровским?
   - Запросто. Сейчас мы переживаем особый исторический период, своего рода квазимонархический ренессанс, но в его основании лежат лишь неформальные договорённости нескольких десятков или сотен людей. Стоит Покровскому подмигнуть, и парламент заберёт обратно все свои полномочия, добровольно переданные исполнительной власти.
   - По-моему, насчёт монархии ты слишком уж увлёкся, - улыбнулся Саранцев, не ожидавший от Антонова широких обобщений.
   - Называй, как хочешь. Я о другом. Стоит только думскому большинству, то есть "Единой России", захотеть - и в течение нескольких недель федеральные телеканалы окажутся под парламентским контролем. Ещё один щелчок пальцев - и управление делами президента со всеми твоими резиденциями и депутатскими дачами перейдёт в ведение Думы. И самое главное - бюджет. Ходоки со всех краёв отечества ведь могут двинуться за решением своих финансовых запросов в Думу, а не в правительство или администрацию президента. Какие рычаги тогда ты сможешь использовать для проталкивания своих проектов через парламент и телевидение?
   - Думаю, такие перемены Покровскому не нужны, он наверняка рассчитывает вернуться на своё прежнее место.
   - Вот когда вернётся, тогда всю процедуру просто отыграют назад, и вся недолга.
   Антонов легко спрыгнул с президентского стола и сделал несколько энергичных шагов прочь от него, повернувшись спиной к хозяину кабинета, распахнув полы пиджака и засунув руки глубоко в карманы брюк. Всем своим видом он демонстрировал своё неприятие существующего положения дел. Политика в его представлении состояла в искусстве возможного, и всякие несуразицы на пути достижения новых вершин этого искусства вызывали искреннее негодование.
   - Хорошо, не будем углубляться в проблему. Я так и не понял, по-твоему, на сегодняшнюю просьбу Корчёного следует ответить отказом или нет?
   Сергей резко развернулся на месте, оказавшись лицом к своему шефу и товарищу. Они встретились взглядами и неприлично долго исследовали внешность друг друга, словно искали не замеченный прежде изъян.
   - Не-ет, - тихо и медленно, неестественно растянув гласную, ответил президенту глава администрации. - В данном случае время для реагирования уже упущено. Но тебе нужно в ближайшее время обговорить с Покровским правила. Распределение обязанностей, о котором я говорил.
   - И сократить администрацию?
   - Администрацию? - вяло удивился Антонов. - Не улавливаю связь.
   - Странно. По-моему, связь есть, и самая непосредственная. Если мы перестаём курировать экономику, зачем в аппарате соответствующие подразделения?
   - Надо же обеспечивать анализ! Мы будем готовить тебе свои выводы по предложениям правительства.
   - Зачем мне ваши выводы? - продолжал задавать несуразные вопросы Саранцев с явным желанием разозлить собеседника.
   - Не понял, - сделал маленький шаг к президентскому столу озадаченный Антонов. - У тебя приступ зубодробительного остроумия?
   - Мне сейчас не до шуток. Если экономика уходит к Покровскому, и "Единая Россия" обеспечит ему парламентскую поддержку, зачем мне вообще читать эти законопроекты? Можно подписывать, не глядя.
   - Если в администрации даже не будет экономических департаментов, ты окажешься в глазах общественного мнения слабым президентом. О тебе анекдоты станут рассказывать - мол, свалил всю работу на премьера, а сам только шляется по заграницам.
   - И где же золотая середина?
   - Внешне не меняется почти ничего, просто экономические законопроекты идут в Думу только из правительства, но ты время от времени демонстрируешь осведомлённость об их содержание и подвергаешь критике отдельные пункты. В целом система выглядит налаженным деловым сотрудничеством в треугольнике президент-правительство-парламент. В этой структуре у тебя будет своё собственное место и уважение прочих игроков. И никакой дестабилизации!
   Саранцев снова задумался, стал особенно слышен шум дождя за окном. Потом начали бить напольные часы, бездушно отмеривая вечный ход времени.
   - Хочешь сказать, сейчас у меня нет ни собственного места, ни уважения?
   - Я думаю, тебе нужна своя партия.
   - О партии - потом, сначала ответь на вопрос.
   - Это и есть ответ. "Единая Россия" - партия Покровского, это всем известно, обсуждению и оспариванию не подлежит. В его руках - абсолютное большинство в обеих палатах парламента и правительство. Он может обойтись без тебя, а ты без него - нет.
   - И партия всё изменит?
   - Партия, которая просто организовывает митинги, ничего не изменит. А вот партия, вошедшая в союз с единороссами и обеспечивающая блоку абсолютное большинство, - великая сила. Блокирующий пакет акций. Ты не сможешь действовать автономно от них, но и они не смогут обойтись без тебя. Будешь за вечерним чаем обсуждать свои идеи с Покровским, а тот будет вынужден выговаривать для себя компромиссы.
   Саранцев смотрел на своего неожиданного друга долго и с интересом. Прежде он казался ему практичным и потому предсказуемым. Годы ежедневного личного общения дают людям ощущение близости и ответственности друг за друга. Нельзя спокойно наблюдать со стороны за гибелью соратника, тем более отправлять его на смерть, пусть даже только политическую.
   - Ты сейчас серьёзно? - спросил он с лёгким оттенком угрозы в интонации, но собеседник его не заметил, оставаясь несколько взволнованным.
   - Абсолютно, - холодно подтвердил Антонов, не отводя взгляда. - Ты сам думал об этом, я не сомневаюсь.
   - Думал, - подтвердил Игорь Петрович, - но ничего не выдумал. Есть простые и нерешаемые проблемы. Партию нужно слепить в последний момент перед выборами, иначе Покровский успеет принять контрмеры и не допустит её усиления до опасного для него уровня. Согласен?
   - Безусловно.
   - Каким же образом ты предлагаешь соединить несоединимое? Партию следует зарегистрировать не позднее, чем за год до думских выборов. Значит, в течение месяца нужно сколотить центральный аппарат, региональные подразделения и внушительное членство. Зная твои способности, не сомневаюсь - это возможно.
   - Возможно.
   - Невозможно другое - скрыть от Покровского мою причастность к этой партии. Следовательно, у него будет год для противодействия. Думаешь, он не сумеет эффективно воспользоваться такой впечатляющей форой?
   - Потерпеть поражение в борьбе - лучше, чем сдаться без боя.
   - Я не собираюсь сдаваться. Нужна операция прикрытия. Мы не будем скрывать от генерала планы создания новой партии, наоборот - обратимся к нему за содействием.
   Антонов смотрел на президента с недоумением и молчал, ожидая продолжения. Прежде его уже изумляли неожиданные извороты мыслей шефа, но сегодняшний почти привёл в состояние ступора.
   - Политическая ситуация требует диверсификации парламентского спектра. В нём начисто отсутствует правая консервативная партия, приверженная не только идеям рыночной экономики, но также державному патриотизму и традиционным ценностям. В первых рядах должны оказаться совершенно новые лица, не причастные к прежним правительствам и Думам, не состоявшие ни в одной партии, не боящиеся говорить вслух о Боге. Их речи должны составлять литераторы, а не спичрайтеры, и произносить их они должны с актёрским мастерством. В общем, партия должна резко отличаться от всех существующих. И мы попросим Покровского рекомендовать людей для формирования её ядра.
   - Покровского?
   - Да, Покровского. Он должен считать эту партию своей, пока она не пройдёт в Думу.
   - Он будет считать своей только ту партию, которую создаст сам. Ты думаешь, можно легко и просто обвести вокруг пальца такого искушённого человека?
   - Я, по крайней мере, предлагаю более сложную схему, чем ты. По-твоему, его нельзя обмануть, но можно осилить в открытом бою? Кто из нас двоих более наивен?
   - Допустим, я. Но ты не закончил - каким образом можно перехватить эту партию у Покровского?
   - Перехватить у генерала ничего нельзя. Всё проще и сложнее - она никогда не будет под его контролем. В основе всей затеи лежит именно новизна свежей политической силы, народ должен увидеть в ней реальную альтернативу, а такое возможно лишь в том случае, если партия будет победоносно разоблачать самых влиятельных коррупционеров, начиная с уровня министров. И Покровский их отдаст.
   - Интересно, почему? И что значит "отдаст"? Кажется, после смерти Сталина у нас ещё ни один министр в тюрьму не попадал. Генпрокурору, правда, одному не повезло. Максимальная мера наказания, практикуемая Покровским - перевод на другую работу.
   - Теперь сядут, - убеждённо заметил Саранцев мертвенно спокойным голосом, не глядя на собеседника. В каждом его жесте, в любом, самом незначащем, слове сквозила безграничная вера в собственные слова. - Он хочет вернуться в Кремль и готов принести некоторые жертвы.
   - Похоже, ты не шутишь...
   - Нет, я серьёзно. Вторая партия власти удваивает пресловутую политическую стабильность, а не расшатывает её. Любое правительство надоедает людям через несколько лет, даже если не создаёт поводов для социальной ярости, а наше нынешнее без нескольких ляпов не обошлось. Пока Покровскому удаётся отделить себя от критического положения в жилищно-коммунальном хозяйстве, например, но, в конце концов, плотина рухнет. Двадцать первый век на дворе, всем критикам рта не зажмёшь. Для полномасштабного политического кризиса не хватает только авторитетной оппозиции, вот её мы и создадим.
   - И Покровский нам поможет?
   - Ты считаешь его дураком, не способным распознать свою прямую выгоду?
   - Нет. Но не могу представить его в роли марионетки. Ты очень свободно фантазируешь на темы, где слишком многое зависит от реальной, а не воображаемой реакции генерала. Он военный, и раздвоение власти в его сознании - катастрофа в системе управления.
   - Сейчас - да. Но нет ничего постоянного в нашем мире.
   - Хватит интриговать, выкладывай карты на стол. Ты хочешь изменить мировоззрение Покровского за пару недель?
   - Я предложу ему план широкомасштабной, но незаметной политической реформы. Партии должны меняться у руля, не вызывая государственной катастрофы, иначе в конечном итоге страна погибнет. Ведь рано или поздно любая власть уходит, даже советская, и мы в самом деле не можем себе позволить при каждой такой перемене переживать обрушение государства. Он и без меня понимает необходимость изменить вековую парадигму, просто не видит возможности для решительных действий прямо сейчас, хочет отложить на будущее. Неопределённое.
   Антонов смотрел на президента с интересом, как молодой хищник на неизвестное ему маленькое существо. Он видел его часто в течение большого отрезка своей жизни и уверенно распознал его природу. Саранцев определённо был деловым и практичным человеком, лишённым иллюзий, но не эмоций. Теперь он готов к глупой авантюре, основанной на собственных измышлениях и умозрительных политических конструкциях.
   - Подожди, - недоверчиво вставил Антонов своё слово в речь шефа. - Ты хочешь убедить Покровского согласиться с созданием новой партии и её победой на думских выборах?
   - Хочу и смогу.
   - С ума сошёл? Стоит тебе хотя бы намекнуть ему о своём прожекте, и он в одно мгновение переместит тебя в своих предпочтениях глубоко вниз. А вот в приоритетах - наоборот, передвинет на самую вершину. Ты действительно хочешь сделать своим врагом Покровского? Зачем тебе такое удовольствие?
   - Я не собираюсь с ним ссориться. Наоборот, хочу расширить и усложнить сотрудничество к общей выгоде.
   - Тем хуже для тебя. Если ты решил начать с ним войну не на жизнь, а на смерть, лучшего способа не найти. Я ведь предлагал простое разделение сфер ответственности, а тебя занесло в несуразную степь.
   - Я знаю Покровского. У него действительно военно-стратегическое мышление, но оно вовсе не исключает многоходовых комбинаций, наоборот, в его системе ценностей способность ставить противника в тупик неординарными приёмами - положительное качество. Он хочет побеждать, и он не откажется войти в историю из-за боязни проявить недальновидность. Властителей, до последнего цеплявшихся за кресло, в нашей истории достаточно, я предложу ему способ встать в первый ряд исторических деятелей.
   - В роли отца русской демократии? Ты не находишь нашу беседу странной - ведь президент сейчас ты, а не Покровский. Если твоя глубокомысленная затея удастся, её отцовство будет признано за тобой.
   - Думаю, результат станет явным уже после меня. Покровский определённо намерен вернуться, иначе зачем ему все унижения, связанные с понижением по должности. Вопрос в том, как это будет сделано.
   - Хочешь одной лихой кавалерийской атакой решить тысячелетнюю проблему?
   - Кто говорит об одной атаке? Мне казалось, я достаточно разъяснил свою идею. Речь идёт о долговременной политике. Работа на годы и годы вперёд, но результатом станет новая политическая система, действительно стабильная, основанная на общественном доверии, а не на силовых структурах.
   Антонов помолчал, будто обдумывая последние слова президента, потом сказал со скучным лицом:
   - В общем, сейчас я принимаю у Корчёного бумаги, и мы приделываем им ноги. А потом? Мне произвести обмен верительными грамотами - вы нам законопроекты, мы вам - грандиозный план политических преобразований?
   - Думаю, сначала я устно переговорю с Покровским. Собственно говоря, всё следует держать в глубокой тайне - Ельцин в своё время жестоко ошибся, лично заявив в телевизионном выступлении о создании новых партий к думским выборам. Они не могли после такого не провалиться. Возможно, самим основателям не обязательно знать о связях с администрацией президента - тогда они окажутся более убедительными. Партия должна зародиться где-нибудь в глубинке и с первых дней крыть неприличными словами и меня, и Покровского. И Кореанно станет выступать с гневными опровержениями их обвинений.
   - Ты ведь понимаешь - в таком предприятии нельзя обеспечить себе полную гарантию успеха. В любой момент события могут принять совершенно неуправляемый характер. И что тогда?
   - Тогда ни я, ни Покровский не станем следующим президентом. Но если им окажется представитель такой партии, которую я в общих чертах обрисовал, не вижу в этом ничего ужасного. Наоборот - произойдёт первая стадия решительных преобразований, необходимых для сохранения страны на века вперёд.
   - Но если гарантии успеха нет, нельзя и предвидеть реальную конфигурацию твоей воображаемой партии. Вдруг и она резко отойдёт от задуманных тобой параметров?
   - Тогда она не победит на думских выборах, вообще не получит ни единого места.
   - Твоими бы устами да мёд пить. К разработке такого проекта придётся привлечь сотни людей, каким образом можно тогда сохранить в тайне нашу причастность?
   - Людей привлечём не мы, а политические и финансовые спонсоры будущей партии.
   - Всё равно, никто не поверит, будто политическую организацию можно так быстро слепить, не заручившись предварительным согласием властей.
   - Таких обвинений будет предостаточно, не спорю. Но все они будут исходить от людей, давно набивших публике оскомину своими физиономиями. А с другой стороны люди увидят совершенно необычную партию, с новыми лицами, с новым словарным запасом, использующую возможности русского языка полностью, а не на обычные десять процентов. Пускай интеллигенция никогда не поверит в её стихийность - нам нужны широкие слои избирателей, а не высоколобые умники, до которых, кстати, избирателям давно нет никакого дела.
   В отдельные мгновения Антонов трепетно надеялся увидеть в конце очередной тирады шефа многозначительную ухмылку и услышать признание во внезапном обретении им нечеловеческого чувства юмора, но мечты не обрели реальной плоти. Сергей растерянно перебирал в памяти разные моменты своего совместного делового бытия с Саранцевым, но другие примеры интеллектуального помрачения на ум не приходили. Напротив, прежде он всегда выдавал в себе строителя, занимаясь долговременными расчётами и взвешиванием доводов "за" и "против" прежде, чем сделать политический ход. Теперь он даже внешне чуть изменился, разволновавшись и чуть раскрасневшись от творческого восторга.
   - Я всё-таки не могу поверить, - осторожно заметил Антонов президенту. - Твоя затея выглядит так, будто замысел принадлежит другому человеку.
   Саранцев в свою очередь рассмотрел в главе своей администрации незнакомца. Они часто спорили при обсуждении мер по закреплению за собой очередных политических рубежей, но впервые Сергей не только проявлял несогласие с замыслом как таковым, но категорически отказывался понимать саму необходимость сделать шаг вперёд.
   С некоторых пор Игорь Петрович стал чаще задумываться о своём месте в государственной иерархии и роли в жизни страны - сказывалось приближение последнего года на вершине власти. Расти дальше некуда, до завершения жизненного пути далеко, и он пришёл к естественному выводу о необходимости готовиться ко второму сроку полномочий. Многое начато, почти ничего не доведено до конца. Да и можно ли завершить хоть что-нибудь, если река жизни течёт безостановочно, всё более наполняясь влагой притоков? Нет, река - неудачная метафора. Она ведь завершается впадением в океан. С чем же сравнить политическую карусель, когда некогда сделать хотя бы одно движение, не обговоренное с помощниками и не согласованное с партнёрами? С полётом кометы. Нет, кометы бесконечно мотаются по эллипсоидной орбите, пока не столкнутся с другой кометой или не вмажутся в какую-нибудь планету, истребив на ней всё живое. Неприятные аллюзии возникают. Наверное, политика - это сам космос, Вселенная, порождённая временем и сделавшая время реальным. Нет времени без Пространства, и Пространство не существует без времени.
   - Насколько я понимаю, ты категорически против в принципе. Обсуждать детали не имеет смысла.
   - Не имеет. Это безумие.
   - Даже так? Тебе в голову никогда не приходила мысль о бренности всего сущего?
   Антонов считал себя удивлённым, но последняя фраза Саранцева вывела его из психологического равновесия уже бесповоротно, даже мелькнуло смешное предположение о неизвестной секте, расставившей сети на президента и добившейся фатального успеха.
   - О бренности всего сущего я не думал ни разу в жизни и тебе не советую, - произнёс он медленно, тихо, почти с угрозой. - Нельзя заниматься вольными фантазиями, сидя в твоём кресле. Один человек редко может изменить судьбу страны, и ты как раз из таких. Именно поэтому нельзя жонглировать своими полномочиями и возможностями - ты не в цирке.
   - Нужно медленно и верно тащить телегу в прежнем направлении?
   - Именно. Так надёжней и спокойней.
   - Телега ведь медленно и верно погружается в трясину. Я же не один это понимаю, здесь провидцем быть не нужно. Старая модель поведения своё отработала, нужны перемены.
   - Перемены нужны, но не с глазу на глаз с Покровским. Сейчас не семнадцатый век, и даже не восемнадцатый. Посредством дворцовых переворотов государственный курс не изменяется.
   - Во-первых, я вовсе не о дворцовом перевороте говорю, а во-вторых, кто тебе сказал, что они больше не используются? Просто наступила цивилизация, и всяческие противоборствующие клики приходят к власти после выборов. Побеждает тот, кто сообщит избирателям больше грязи о своём оппоненте, и нет необходимости бить людей табакеркой по голове.
   - Выборы - не переворот.
   - Это цивилизованный дворцовый переворот внутри единой правящей элиты, поделённой на партии-кланы, ни одна из которых не угрожает интересам сообщества в целом. Все кандидатуры на любые выборные должности выращиваются годами в традиционных политических структурах, а за кого из них проголосуют избиратели - их личная проблема. Единственный результат - циркулярные передвижения внутри элиты. Система в общем более эффективна, чем любая из придуманных на сей день альтернатив, поэтому ломать её пока никто не собирается. Но нам как раз и не хватает круговых перемещений - кресла захватываются посредством тайных интриг и теряются аналогичным способом. Отсутствие необходимости доказывать избирателю своё превосходство перед соперником ведёт к разложению элиты, механизм самоочищения не действует, так и до очередной государственной катастрофы недалеко.
   - Занятные у тебя представления о политическом процессе, - усмехнулся Антонов, не возмутившийся ни одним из высказываний шефа, поскольку придерживался близких взглядов. Друг с другом они подобного рода философские проблемы раньше не обсуждали, и теперь глава администрации с некоторым облегчением почувствовал в президенте живого человека, а не робота, запрограммированного неизвестным злоумышленником на саморазрушение.
   - Только не говори, будто я оскорбил твои представления о демократии.
   - Скорее, наоборот. В какой-то момент я даже немного испугался, но теперь вполне убедился в твоей адекватности. Но остаюсь при своём мнении - твой проект слишком опасен. Я даже не о нас с тобой - проживём в каком-нибудь тихом местечке и без политики, но страну всё-таки жалко. Эксперименты давно пора закончить.
   - Поиск нужно заканчивать, если найден ответ. А мы всё стоим на распутье и выбираем правильный вариант из нескольких ошибочных.
   - Ты слишком драматично оцениваешь положение. Механизм вполне работоспособен, зачем его чинить?
   - Возможно, на наш век его хватит, но что дальше?
   - Понимаю, хочешь войти в историю.
   - Такое желание с моей стороны стало бы грандиозной глупостью. Я же говорил - хочу показать Покровскому способ остаться в истории.
   - Да, и в конечном итоге он в неё войдёт, а мы с тобой - влипнем. Историю пишут победители - если план удастся, и тебе найдётся местечко в учебниках рядом с генералом.
   - Сергей, я не стану тебя уверять, будто не тщеславен. Всегда приятно представить себя в свете софитов. Но моё предложение в первую очередь прагматично, а приятных последствий мы при жизни вряд ли дождёмся, даже при благоприятном исходе. Собственно, я ведь не о закулисной возне говорю. Долгоиграющий политический проект, способный повлиять на состояние страны и общества, по определению не может полностью контролироваться от начала до конца. Весь этот круговорот правящей элиты, о котором я тебе рассказывал, вертится ведь сам по себе, в силу законов человеческой и общественной природы, а не в результате чьих-то конкретных усилий. Так же, как рынок - люди во все времена хотели зарабатывать много денег, и любые попытки государства им помешать дают уродливые результаты. Точно так же людям не нравится безразличие, хамство и высокомерие властей. Стабильность страны может обеспечить на века только система организации общества, в которой большинство населения зарабатывает себе на достойную жизнь и не боится властей.
   - Тебе можно хоть сейчас - на трибуну либеральной оппозиции.
   - Да причём здесь оппозиция! Ты, например, со мной не согласен?
   - Зачем же! Вполне согласен, возразить нечего. Не знаю уж, кто и возразит-то! Коммунисты тоже согласятся.
   - Вот именно. Дело не в трибуне оппозиции, а в методах и в людях. Невозможно выступить по телевизору и объявить с завтрашнего дня беспредельное торжество законности и всеобщее экономическое процветание. Одного желания мало. Нужно построить самовоспроизводящуюся систему, которая через апеллирование к естественным запросам людей обеспечит законность и процветание, и без ротации партий у власти такая система невозможна.
   - Я тебе больше скажу - ротация партий тоже невозможна, поскольку партия, однажды проигравшая выборы, больше никогда их не выиграет. Во-первых, все её члены разбегутся по более приятным местам, во-вторых, человек в кабинке для голосования, увидев её в бюллетене, всякий раз будет думать: "Ну, эти уже порулили, и ничего у них не вышло; надо кого-нибудь другого подобрать". И конец истории.
   - У нас есть партии, проигравшие выборы не один раз, - возразил Саранцев.
   - У нас есть партии, ни разу не побеждавшие на выборах. Точнее, считающие победой получение мест в Думе и даже не мечтающие о большинстве, хотя бы относительном. Они прекрасно понимают: единороссов им не обойти. Во всяком случае, пока Покровский - на вершине или где-то рядом с ней.
   - Мы можем сколь угодно долго соревноваться в цинизме, но ты ведь не станешь спорить - статус-кво нужно менять.
   - Нельзя же менять негодное на что угодно. Как выйдет. Может ведь оказаться хуже прежнего - готов принять на себя такую ответственность? В своё время и Николай, и Горбачёв уже пытались улучшить прогнившую систему - потом, наверное, сами результатам удивлялись.
   - Предлагаешь наблюдать за распадом и бездействовать?
   - Предлагаю тихо и мирно бороться с коррупцией, без всяких твоих закидонов.
   - С ней можно ещё хоть сто лет бороться, и ничего не изменится, пока сохраняется система.
   - Думаю, на сто лет даже тебя не хватит, а пока поборемся. Целее будем. И страна, кстати, тоже. Главное - не уронить власть на дорогу, как в семнадцатом и девяносто первом.
   - Завтра нефтегазовые цены рухнут, и власть-таки упадёт именно на дорогу.
   - Завтра они не рухнут, не надо меня пугать.
   - Я фигурально выражаюсь. Пускай не завтра, а через год-другой. Или через шесть месяцев. Сколько можно в катастрофической степени зависеть от состояния экономики других стран? Цены на нефть ведь уже демонстрировали способность к снижению в несколько раз за считанные недели. Ещё раз повторится, и выбор будет - вдвое сократить расходы бюджета или по примеру коммунистов конца восьмидесятых разрушить финансовую систему необеспеченной эмиссией. Первое - смертельно по социальным причинам, второе - по экономическим. Собственно, второй вариант через некоторое время также неизбежно приведёт к социальному взрыву.
   - Печальный выбор. И твои эксперименты могут его кардинально ухудшить.
   - Истинно правая консервативная партия по определению не может ухудшить состояние экономики, поскольку раздача бесплатных пряников всем желающим - для неё есть отступление от основополагающих положений программы.
   - Вся страна требует бесплатных пряников, каким же образом твоя истинно правая партия попадёт в Думу? Я уже не говорю о победе.
   - Ты преувеличиваешь, не вся. Миллионы молодых здоровых мужиков и женщин хотят работать и зарабатывать, а у них над душой стоят семеро с ложками, дубинками, бейсбольными битами и пистолетами.
   - И с какого же удивления эти несчастные поверят твоим истинно правым?
   - В общих чертах я уже обрисовал.
   Послышался стук в дверь кабинета. Саранцев сразу его узнал - только жена умела стучаться красноречиво. Громкостью и частотой ударов она создавала образ требовательной, но корректной хозяйки дома.
   - Сейчас иду, Ира! - крикнул президент с места, словно освободился от тяжёлого и неприятного груза.
   Супруга приоткрыла дверь и встала в проёме, одной рукой опершись на косяк, а другой придерживая тяжёлую бронзовую ручку:
   - Игорь, куда ты запропастился? Там скоро паника начнётся.
   - Я понял, Ира, сейчас мы придём. Извини, вопрос тут один срочно нарисовался.
   - Я жду, - бросила спутница жизни и закрыла дверь.
   - Ладно, - в свою очередь заторопился Антонов, - я своё мнение высказал.
   Затем он замялся в нерешительности, обернулся сначала к выходу из кабинета, потом вновь посмотрел на Игоря Петровича.
   - Знаешь... Я ничем не смогу тебе помочь.
   - Уйдёшь в отставку? - холодно поинтересовался президент.
   - Уйду. Я не могу работать, если не согласен с поставленной задачей.
   - Хорошо. Я тебя понял.
   Последние слова Саранцев произнёс сухо, схватившись за папку с бумагами на столе и делая вид, будто вспомнил какое-то неотложное дело. Он сразу захотел поскорее завершить сегодняшний приём и остаться в одиночестве. Конфликт с Сергеем виделся крупнейшим за всё время их знакомства, и разочарование неприятной тяжестью легло на душу. Друг его не предал, только честно предупредил о полнейшем неприятии задумки, выношенной и тщательно обдуманной Игорем Петровичем в течение нескольких месяцев. Он имел полное право так поступить, но Саранцев ждал от многолетнего единомышленника иного.
   - Пойду маячить перед публикой, - бросил Антонов с искусственной беззаботностью и вышел.
   Президент молча проводил его взглядом затравленного медведя и не спешил к гостям. Хотелось обдумать неприятное положение. Платить за претворение своего плана в жизнь потерей Сергея страшно не хотелось. К тому же, осуществление проекта предполагало активное участие Антонова - ему Саранцев мог доверить многое. Любой другой кандидат на место главы администрации заведомо был ему менее знаком, а работать с незнакомцем, да ещё в такой сложной и опасной операции - самоубийственно. Антонов никогда не заискивал перед шефом, поскольку вёл с ним дела слишком давно и воспринимал президента как бывшего главного инженера строительной фирмы в Новосибирске. Возможно, пост тоже не маленький и способный привести кого-то в трепет, но по сравнению с главой исполнительной власти в государстве - сущий пустяк.
   Жёны тоже неплохо ладили, обменивались рецептами и тайнами. Одно из давних новосибирских знакомств в московской жизни ценилось дорого - другие старые друзья остались в прошлом. Ирина часто проявляла строгость к людям из опасения показаться мягкотелой. Боялась превратиться в передатчика чужих просьб мужу и оказаться в его глазах такой же посторонней, как и сами ходатаи. Катя Антонова почти никогда не просила подругу об услугах, разве что о личных, не связанных с делами их мужей. Они нередко спорили, иногда ссорились, но супругам друг на друга не жаловались, поскольку обе не верили в способность мужчин найти выход из лабиринта женских взаимоотношений.
   Игорь Петрович попытался объяснить себе поведение товарища страхом, но быстро отклонил гипотезу. Он просто не видит смысла. Не верит в возможность успеха, хотя бы гипотетическую. В его представлении любые кардинальные перемены ведут лишь к ухудшению ситуации и к ускорению краха, а не к преодолению опасности. У него нет других предложений, поскольку он считает задачу в принципе неисполнимой. Выходит, он правильно заговорил об отставке.
   Саранцев сидел за своим столом и думал, пока разгневанная жена не пришла вновь и не потребовала от него категорическим тоном выйти к гостям. Он двинулся за ней послушно, как ребенок, но прежней задумчивости не утратил - хотел обрести душевное спокойствие.
  
   Глава 13
  
   Теперь те самые законопроекты лежат у него на столе, а давний разговор бесследно растворился во времени. Игорь Петрович пальцем не пошевелил для претворения в жизнь своих грандиозных замыслов, зато появилась Народная лига. Её связь с Покровским не только не скрывалась, а напротив, выставлялась напоказ. Лидеры межпартийного политического объединения заявляли в интервью о безоговорочной поддержке премьер-министра во всех его начинаниях, тот в ответ благодарил их за содействие. А Саранцев наблюдал за действом со стороны и не мог понять смысла происходящего. Лига не соответствовала его задумкам относительно второй партии власти, поскольку не могла предложить обществу ни новых лиц, ни новых идей, не выдвигала оппозиционных лозунгов и в сознании человека с улицы определённо сливалась с "Единой Россией" в единое целое. Она могла только заменить единороссов в роли новой партии власти, но никак не чередоваться с ней у руля. Что затевает Покровский? Вернуться к власти на новом коне, отправив старого на политическую бойню? Избавиться от груза обвинений в коррупции и неэффективности, освободившись от обязательств перед прежними соратниками? До сих пор генералу в значительной степени удавалось поддерживать реноме и отделять себя от скомпрометированных должностных лиц.
   Дежурный объявил по интеркому о приходе Юлии Кореанно, Саранцев быстро перемигнулся с Антоновым и распорядился её впустить. Пресс-секретарь, как обычно, блистала безукоризненной внешностью и поражала жизненной энергией.
   - Игорь Петрович, мы должны обговорить ещё несколько деталей! - закричала она прямо от дверей президентского кабинета, подслеповато глядя примерно в направлении главного кресла - видимо, Саранцев в её расплывчатом видении сливался сейчас с главой своей администрации в бесформенное пятно.
   - Здравствуйте, Юля, - усмехнулся президент.
   - Ой, извините. Здравствуйте. С добрым утром, Сергей Иванович!
   - Приветствую вас, Юлия Николаевна, - скучно отозвался Антонов и сделал несколько медленных шагов в сторону от стола, словно уступал даме дорогу.
   Кореанно порой удивляла Саранцева самим фактом своего существования. Казалось невероятным, что человек тридцати с лишним лет имеет собственное суждение о местах встреч и темах бесед президента с разными важными персонами, и высказывает его безапелляционно, с неизбывной верой в собственную правоту. Симпатичная, с изящным круглым личиком и строгими миндалевидными глазами, Юлия Николаевна имела право на многое, поскольку не раз доказывала на деле своё искусство общения и наличие безошибочного инстинкта в определении наиболее выгодного подхода к самым неожиданным людям, встающим на пути президента страны.
   Происходила Юлия Николаевна из семьи журналиста-международника и по советским меркам являлась представителем знати. Ранние школьные годы она провела в Нью-Йорке, где набралась вольнодумства и не привыкла носить форму. Отец читал ей вслух сказки Пушкина и "Незнайку" Носова, рассказывал истории из своей жизни, а также из жизни дедушек и бабушек, неизменно вызывая в душе ребёнка живой отклик. Ежегодно маленькую Юлю возили летом в Кисловодск, к бабушке, в маленький частный домик с виноградником во дворе, и сказки казались там претворёнными в жизнь. Она приехала вместе с родителями в незнакомую Москву девяносто второго года, не самого удачного для первого знакомства, пережила шок и сохранила память о психологической травме на всю жизнь.
   В школе она периодически бузила и учиняла демарши, но в старших классах начала сотрудничать в небольшой газете и после школы поступила на журфак МГУ - возможно, при содействии родителя, но сама она его ни о чём не просила и считала себя самостоятельным человеком. Обучение профессии совпало с безнадёжным обвалом доверия публики к средствам массовой информации и торжеством в обществе идеи о повальной продажности журналистской корпорации.
   - Просто руки опускаются, - жаловалась она нетерпеливому сокурснику в ночном клубе, куда тот завлёк её в расчёте на последующий секс, - вот окончим университет, а люди будут воспринимать журналистов так же, как проституток. И чем тогда заниматься?
   - Спасать престиж профессии, - игриво отвечал ухажёр, обнимая Юлю за плечи и наклоняясь поближе. Его одолевали гнетущие фантазии о грядущем удовольствии, и голова совсем переставала исполнять своё биологическое предназначение.
   Мальчишка шутил, а возвышенная девица к тому времени решила посвятить своё будущее служению. Она продолжала сотрудничать в той же газетке, но не находила в своих коллегах схожих с ней устремлений. Те всеми силами зарабатывали на хлеб насущный и удивлялись смешной девчонке.
   - Не надо изменять мир, Юленька, - говорил ей подвыпивший коллега, - ничего не получится. Твоё дело - добывать информацию, вот этим и занимайся. Жизнь устроена просто: она стоит денег. Всеобщий эквивалент по Марксу, а по-человечески - эквивалент всего.
   - Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечала она и брезгливо отодвигалась от доморощенного философа.
   Юля Кореанно хотела достичь совершенства и всяческие препятствия на своём пути воспринимала со смешанным чувством недоумения и раздражения. Она не испытывала страха перед властью и преступным миром, но в раннюю пору своей деятельности просто не могла задеть интересы сильных мира сего - не владела опасными для них данными. Окончив университет и избавившись, как ей казалось, от клейма полуграмотной девицы на подхвате, юная журналистка с остервенением набросилась на свою редакцию в поисках настоящей правды жизни, но скоро столкнулась с прежней реальностью - для зубров печатного ремесла она оставалась безделушкой, к тому же романтичной и неспособной к компромиссу, то есть наихудшим из всех вариантов бессмысленной сотрудницы моложе тридцати лет.
   Ей увлекались, и она порой попадала в плен девических чувств, в университете и после него, но пришёл день выбора пути - мыслями, душой и телом Юли всецело завладел женатый журналист кремлёвского пула, сорока с лишним лет, отец двоих сыновей и сам - нежный сын. Он холил в своей семье старенькую мать, ни на минуту не задумывался об устройстве её в дом престарелых и часто рассказывал всем знакомым и полузнакомым зубодробительные, смешные и страшные репортёрские истории.
   - Тебе нельзя задерживаться в этой песочнице, - говорил он Юле о её газетке с оттенком брезгливости в голосе. - Нужно расти, а сейчас у тебя потолок над самым темечком. Могу устроить тебя к нам, но тогда нам нужно будет забыть обо всём, что было и притворяться чужими людьми. Иначе нельзя - водевиль получится. Я этого не хочу, а ты?
   Юля не хотела водевиля, но страстно желала приблизиться к вершинам профессии и причаститься к тайнам кремлёвского бытия. Несколько месяцев связи с опытным коллегой казались ей лучшим временем жизни - дни напролёт она думала не о деле, а о своём избраннике, отчего дело страдало, и редактор всё чаще и чаще вызывал её к себе для нещадных разносов.
   - Что с тобой происходит? - допытывался он у рассеянной девицы с бесцеремонностью летописца. - Влюбилась, что ли?
   Юля молчала в ответ, потом уволилась и обменяла любовника на более престижную работу. Отвергнутый нисколько не обиделся, даже наоборот - ждал от неё именно такого шага. Всё время отношений с молоденькой журналисткой он испытывал ощущение, будто его постоянно исследуют и периодически берут интервью. Теперь они работали в разных отделах, притворялись незнакомыми, но иногда встречались в коридорах и расходились молча.
   Ещё в прежней своей газете Кореанно поняла, что информация - разрушительное оружие. Она наблюдала со стороны за войнами компроматов, слушала выволочки начальника отдела за допущенные неточности, но захотела другого - дирижировать бессмертной музыкой великого оркестра прессы. Точнее, играть первую скрипку. Завладеть грязными тайнами сильных людей и оказаться в центре всеобщего внимания после бесстрашного разоблачения.
   Несколько лет усилий не прошли даром - пару раз Юле шепнули слово-другое, и в результате она раньше прокуратуры нашла одного молчаливого свидетеля по делу Авдонина. В ту пору миллиардер уже ходил под следствием, с разных сторон его топили и защищали одновременно, журналисты делали его своей постоянной темой, но Кореанно вдруг взяла первополосное интервью у человека из далёкого прошлого предпринимателя. Они оба являлись учредителями довольно серьёзного ООО, и результатом делового сотрудничества стало полное разорение найденного Юлей свидетеля после исчезновения Авдонина с внушительной частью общих денег. Правды в судах потерпевший не нашёл и высказал миловидной девушке с диктофоном все свои нелицеприятные мысли о бывшем партнёре.
   Юля проверила факты, как её учили, и удостоверилась в справедливости новых обвинений против олигарха. Защитники Авдонина от преследований власти назвали её продажной наёмницей, его противники подняли её на щит как Орлеанскую деву борьбы с беззаконием, прокуратура изучила материалы статьи и предъявила подозреваемому новое обвинение.
   - Ощущаешь ответственность за свои поступки? - неожиданно спросил её при очередной случайной встрече в коридоре бывший любовник.
   - Ты о чём? Неужели и ты - поклонник Авдонина! - воскликнула она в радостном изумлении. - Я ощущаю ответственность и не солгала ни единым словом.
   - Конечно, тебе просто слили компромат в нужный момент, и ты исполнила заказ.
   - Мне ничего не заказывали, а на человека я вышла сама.
   - Сама? По запаху, что ли?
   - Нет. Просто рылась в документах и газетах, не только московских, задавала вопросы разным людям. Разве не так ведут журналистское расследование?
   - Ты работаешь на прокуратуру?
   - Нет, на газету. Кстати, ты тоже в ней работаешь и занимаешься тем же самым.
   - Я задаю вопросы власти, а не подследственным.
   - Ты произносишь "подследственный" как синоним слова "невиновный".
   - Разумеется, суд ведь ещё не состоялся.
   - Вот именно! Так почему же ты считаешь его невиновным? Потому что он давал деньги тем, кого ты хотел бы видеть у власти? Так ведь никакие политические инвестиции не дают инвесторам автоматически иммунитет от уголовного преследования. Закон есть закон.
   - А ты решила, что уже воцарилось правосудие? Когда правительство - главный преступник в стране, вряд ли справедливо сажать в тюрьму тех, кто ему не нравится.
   - Даже если они тоже совершили преступление? Ты ведь не считаешь Авдонина невинным агнцем?
   - Я считаю его козлом отпущения. Просто Покровский убирает людей, которые помнят его простым смертным.
   - Ты считаешь Авдонина виновным по предъявленным ему статьям или нет? Вопрос очень простой.
   - Вопрос неоднозначный. Когда из толпы виновных выбирают одного для примерного наказания, причиной такого выбора является не его вина.
   - Считаешь, следовало разгромить все частные нефтяные корпорации, а не ограничиваться только одной?
   - Считаю сделанный Покровским выбор доказательством его желания зачистить политическую поляну от всех чахлых ростков либерализма.
   Они поспорили до хрипоты, и Юля вторично рассталась с бывшим избранником, теперь уже бесповоротно. Он счёл её бессовестной карьеристкой и в дальнейшем при встречах отворачивался. Более того, счёл публикацию о старых грехах Авдонина неприличной и ушёл из газеты. На радио он дал обширное интервью о категорической недопустимости совмещения в одном лице позиций собственника и главного редактора издания, поскольку такое сочетание даёт одному человеку объём власти, несовместимый со свободой слова журналистов. Статью Юли он публично никогда не упоминал, но публика сама связала воедино её и фигуру собственника-редактора прославленной газеты, и фамилию Кореанно некоторое время с завидной частотой упоминали в прессе.
   Она попала на освободившееся место в кремлёвский пул и пару раз досадила неудобными вопросами Владимиру Петровичу Вороненко, пресс-секретарю президента Покровского. Тот её невзлюбил и попытался игнорировать во время пресс-конференций, но газета горой вступилась за Юлю и сумела поднять волну возмущения среди бумажных изданий. Время от времени в ответ на указующий жест Вороненко поднимались коллеги Кореанно из других изданий и первым делом заявляли, что зададут вопрос по её просьбе. Покровский устроил своему пресс-секретарю выволочку и заодно объяснил основной принцип своей работы с прессой: не подставляться без уважительных причин.
   Вороненко позвонил главреду с намерением договориться о принципах дальнейшего сотрудничества и с первых слов пустился в объяснение своего поведения.
   - Не трать слова понапрасну, Володя, - прервал его юлин работодатель. - Если я отправил эту девицу в Кремль, она мне там нужна. И если бы её методы работы не совпадали с моими представлениями о пределах допустимого, я бы нашёл на её место кого-нибудь другого. Способных людей у меня хватает.
   - Нельзя превращать пресс-конференцию президента в бал жёлтой прессы, - возмутился Вороненко. - Нельзя задавать ехидные вопросики на потребу публике.
   - Можешь обосновать свою позицию юридически? Она ни единым словом не нарушила закон о печати.
   - Существуют понятия о приличиях, не описанные в законах!
   - Нет таких понятий. Просто делай свою работу. Ты сам прекрасно знаешь уязвимые позиции вашей администрации, вот и готовь заранее контраргументы. Наше дело спросить, твоё - отбояриться без ущерба для президентского престижа.
   - Нельзя опускаться до площадного уровня дискуссии.
   - Кореанно никогда не материлась, насколько я помню.
   - Оставь свой юмор при себе. Я именно и делаю свою работу.
   - Очевидно, ты плохо её делаешь. Насколько мне известно, в этом отношении со мной согласен и сам Покровский. Хочешь, объясню потайной смысл твоих обязанностей?
   - Давно хотел узнать, чем же я занимаюсь в действительности.
   - Так вот, ты даёшь президенту его собственный голос.
   - Я обеспечиваю его информационную политику.
   - Нет, ты показываешь народу главу государства, который не сатрап, не кровопийца и не пускает кровавую слюну при виде малейшего признака непокорности своих подданных. Покровский потратил уйму времени, чтобы преподнести себя президентом демократической страны, а ты ему все карты смешиваешь.
   - Метишь на моё место?
   - Кто знает, кто знает. Устроишь ещё несколько скандалов в том же духе, и кто-нибудь тебя заменит, не обязательно я.
   Вороненко в сердцах бросил трубку и задумался на некоторое время о превратностях судьбы человека, оказавшегося поблизости от власти. Одни прежние знакомцы радуются и стремятся тебя использовать в своих интересах, другие начинают искать в тебе признаки высокомерия и фанфаронства (и, разумеется, находят, поскольку подобного рода поиск сам и порождает надлежащие результаты). Третьи начинают тебя презирать и ненавидеть как продавшегося нечистой силе члена возвышенной корпорации поголовно безгрешных людей.
   Журналистская братия всегда донимала его готовностью раздевать людей догола в физическом, фигуральном и финансовом смыслах ради денег или ради славы бескомпромиссного обличителя общественных язв. Потребность газетчиков и телевизионщиков непременно показать читателям и зрителям изуродованные трупы жертв очередного теракта была ему непонятна. Он много раз повторял услышанное ещё в восьмидесятых изречение Маргарет Тэтчер о журналистах, действующих в интересах террористов, но не находил отклика.
   - Смысл террористического акта - ужаснуть общество и через страх принудить его к тем или иным действиям. Если о таком преступлении никто не узнает, оно окажется абсолютно бессмысленным. Показывая тела и живописуя подробности, вы делаете именно то, чего добивались преступники - запугиваете людей.
   - Люди - не стадо, они имеют право знать о вызовах своей стране и ответственно участвовать в принятии решений. Капитулировать или не капитулировать под натиском террористов - в демократической стране решает избиратель, - отвечали Вороненко либеральные журналисты.
   - Так вы же - всегда на стороне этих самых террористов, - не унимался тот. - Во всех терактах у вас всегда виноват непрофессионализм спецслужб и бездарность власти в целом, а не организаторы и исполнители взрывов.
   - Как здесь определить сторону? Терроризм ведь не распространён по миру равномерно, он процветает локально. А именно - там, где скопилось особенно много разных проблем, которые власть не может эффективно решать, и там, где спецслужбы не имеют достаточно квалификации для предотвращения масштабных преступлений.
   - Это не значит, что следует раскачивать лодку на переправе через реку с крокодилами, - настаивал Вороненко. - Когда лодка перевернётся, взывать к спасению будет поздно.
   - Указывать рулевому на опасные водовороты - не означает раскачивать лодку, как раз наоборот. Если он не дурак, то будет прислушиваться к советам, а не выбрасывать советчиков за борт только потому, что они к нему недостаточно почтительны.
   Дискуссии не давали результатов, но утешало пресс-секретаря снижение доли чересчур отвязанных журналистов в общей численности профессионального цеха. Президент Покровский не закрывал газет, радиостанций или телеканалов, но большинство их существовало не в качестве бизнес-проектов, а как экстремальные хобби своих владельцев. Собственники ценили в первую очередь другие свои активы, но именно там зачастую нуждались в хороших отношениях с разнообразными государственными службами, быстро теряя интерес к злободневным публикациям своего беспокойного персонала и принимая подковёрные меры к его усмирению.
   Теперь из ниоткуда возникла Юлия Кореанно, совсем девчонка, без году неделя в профессии, и уже вообразила себя властительницей дум. Пожила бы она на свете с его, получила бы советский опыт, посидела бы на комсомольских и профсоюзных собраниях, послушала бы угрозы положить партбилет на стол! Пресс-секретарь чувствовал себя униженным, хотя собеседник был его старым приятелем ещё по университету и имел право на товарищескую грубость. Задевало другое - нежелание принять его позицию. Ведь он тоже имел на неё право, как и любой другой человек на свете! Почему никто не признаёт за ним возможности иметь собственное мнение, а все видят в нём исключительно рупор президента Покровского?
   В другом месте и в другое время, спустя несколько дней после описанной выше беседы, главред подсел к Юле в ресторане, где она надеялась быстренько пообедать перед важным визитом, и завёл разговор о её будущем. Она уже ждала намёков на постель в качестве трамплина и готовилась к категорическому отказу, но речь начальника направилась в совершенно другом направлении.
   - Ты ещё совсем дурочка, многого не понимаешь, но у тебя впереди большое будущее. Если не оплошаешь, разумеется.
   - И как же мне не оплошать? Слушаться ваших советов?
   - Пользоваться чужим опытом не зазорно, но я о другом. Ты в своих материалах всегда стремишься добить человека, размазать его в лепёшку. Если научишься оставлять в надлежащих местах лазейки для бегства, цены тебе не будет.
   - Лазейки? Смягчить тон и не использовать все факты?
   - Тон ни в коем случае не смягчай, а вот факты нужно использовать с умом. Если ты не можешь доказать, что предмет твоего сюжета совершил предосудительный поступок, создай у него впечатление, что ты можешь, но не хочешь. То ли пожалела, то ли оставила на будущее для нового шантажа - решать следует по ситуации. Он будет тебе благодарен или побоится новых ударов, но в любом случае с ним можно будет работать дальше. Если человек находится внутри системы, ему всегда известно о ней больше, чем можно предположить со стороны.
   - Некрасиво выглядит и вообще - ущербно.
   - Дилетантские рассуждения. Это целое искусство, немногим дано. Прокалываться нельзя - если жертва заметит блеф, результат окажется диаметрально противоположным - ты окажешься дичью, а не хищником. Неизвестность пугает больше видимой опасности, а безосновательное запугивание - проявление слабости. Главное - абсолютная уверенность в своей правоте. Ты должна совершенно точно знать, что субъект репортажа нашкодил там-то и там-то, но косвенные свидетельства редко дают такую убеждённость. Нужно ещё профессиональное чутьё и умение правильно оценивать источники. Рыдающая мать убитого может твёрдо стоять на своём, называя некого субъекта убийцей, и более того, она действительно может беспредельно верить в его вину, но всё же ошибаться.
   - Нужно верить только хладнокровным обвинителям?
   - Отнюдь нет. Никаких правил - кто угодно может ошибаться, лгать или говорить чистую правду, тебе остаётся только понять, с которым из перечисленных вариантов ты имеешь дело. Более того, ты можешь столкнуться с ситуацией, когда человек сообщит достоверную информацию, будучи совершенно уверенным, что солгал. Правда ведь не абсолютна, её почти всегда никто не знает полностью.
   - И журналисты тоже?
   - Журналисты всегда знают меньше всех. Они ото всех зависят, участники событий стремятся ими манипулировать в своих интересах, представить себя в более выгодном свете и опорочить других. Или наоборот, хотят взять на себя вину близкого человека. Документы рассказывают о многом, но не о тайных мыслях, планах, желаниях и мечтах людей, которые их подписали.
   - Каковы же тайные мечты чиновника, подписавшего незаконное разрешение какой-нибудь фирме на строительство или снос того, что нельзя строить или разрушать? По-моему, очевидно.
   - Опасное заблуждение. Закон ведь не может предусмотреть все жизненные ситуации, и за незаконным разрешением может стоять поддержка множества самых простых людей.
   - И в таком случае следует уличить закон в несовершенстве, а не чиновника в его нарушении?
   - Если до тебя подобную историю никто не раскрутил, её вообще лучше не трогать, иначе сделаешь газету врагом народа.
   - Так мы хотим торжества законности и порядка или нет?
   - Прежде, чем бороться за исполнение законов, следует добиться законодательной базы, приемлемой для большинства избирателей. В отдельных случаях, может быть, даже всех избирателей, но на практике я такой ситуации представить не могу. Любое решение ущемляет интересы одних и отвечает чаяниям других одновременно.
   Юля осталась в кремлёвском пуле, стараясь не слишком там выделяться, но и не давать Вороненко забыть о своём существовании. Время от времени главред подбрасывал ей горячие темы, оснащённые неизвестно где добытыми копиями документов и записями телефонной прослушки, а она машинально прикидывала расклад его интересов, стараясь понять, кого и зачем он хочет подсидеть.
   По роду своих занятий она и сама встречалась с людьми, среди которых однажды оказался неуёмный и неунывающий предприниматель средней руки. Он горячо и весело рассказывал, каким образом у него отобрали бизнес люди московского градоначальника, словно речь шла не о нём, а о совершенно чужом неудачнике.
   - Вы совсем не переживаете? - спросила его Юля в расчёте на избыток чувствительности в будущей статье.
   - Плевать! - поспешно ответил ограбленный, боясь обвинения в унынии. - Могли ведь и посадить, а вот вывернулся.
   - Вы им отдали своё дело, поэтому и не сели. Причём здесь "вывернулся"?
   - Всё равно, могло быть хуже. У меня ведь знаете, как всё устроено в голове? Я как в карты играю по жизни. Пришло, потом ушло, иначе невозможно. Подумаешь, снова начну. Даже интересно. Я люблю с нуля всякие затеи затевать.
   - Теперь ведь труднее начать? У вас и кредитная история подмочена.
   - Ерунда, разберёмся. У кого она не подмочена?
   Веселый бизнесмен оказался разведённым папашей двух симпатичных дочек, мать которых считала его виновником всех своих бед и видеть не желала. Она жила с детьми в одной из прежних квартир мужа, но разрешала им свидания по выходным. Они сидели в кондитерской все вместе - Юля и дочери со своим неунывающим отцом, ели мороженое, пили морс и разговаривали о страшно важных для маленьких девочек вещах.
   С того момента Кореанно задумалась о своей одинокой жизни и внезапно решила выйти замуж, напугав своими планами и главреда, и собственных родителей.
   - С ума сошла? Ты же на пике! Всё бросить и заняться пелёнками из-за какого-то животного инстинкта? - сказал первый.
   - За кого ты выйдешь? - спросили вторые. - За какого-нибудь журналиста или за бандюка, у которого брала интервью?
   - Это моя жизнь! - гордо отвечала Юля тем и другим, совершенно уверенная в своей бесконечной материнской правоте. - Все выходят замуж, почему же я не смогу?
   Она огляделась вокруг и перебрала в памяти всех, кто проявлял к ней интерес в обозримом прошлом. Разобраться в получившейся массе людей оказалось непросто. По профессиональной привычке она создала скромную базу данных и систематизировала список по разным квалифицирующим признакам.
   Сначала - по роду занятий, и тут же убедилась в правоте родителей. Подавляющее большинство действительно составляли коллеги и объекты профессионального исследования. Тогда она разобрала претендентов по внешности и совсем запуталась - не всё ли равно, блондин или брюнет? С третьего захода кандидаты подверглись краткому психологическому анализу и перераспределились по типам темпераментов. Смысла здесь явно оказалось больше, чем в классификации по цвету волос, но всё равно недостаточно для обоснованных выводов о пригодности претендентов к семейной жизни. Тогда Юля добавила параметры возраста, личного дохода, рода занятий (поменьше творчества!), физического и психического здоровья, наличия прошлых браков (каковое она сочла преимуществом) и детей (в качестве недостатка), наличия братьев и сестёр (чем больше, тем лучше; отсутствие их вовсе - полная непригодность кандидата). Все параметры она проиндексировала и присвоила каждому индексу функцию добавления или вычитания баллов. Она увлеклась трудами над базой данных, словно она и составляла конечный предмет её усилий, но в итоге завершила их и с бьющимся сердцем нажала "Ввод". Внезапно напавшее волнение смутило опытную журналистку - прежде она не замечала собой подобных проявлений романтических ожиданий.
   Победителем конкурса оказался малоизвестный банкир, соучредитель кредитного учреждения средней руки, владелец относительно небольшого нового загородного дома в старомодном стиле модерн (не на Рублёвке!) и сезонных абонементов половины московских театров. Судебные тяжбы с бывшей женой он уже завершил, оставив ей второй дом, квартиру в Москве и долю в бизнесе, вследствие чего находился в периоде некоторой оторопи. Годом ранее Юля встретилась с ним случайно на официальном приёме и тогда утаила свою профессию, поскольку подозревала возможность дальнейших встреч и хотела приберечь за собой последнее слово.
   Кореанно по своим проверенным источникам ознакомилась с положением дел банкира и пришла на самочинное интервью прямо в офис. К удивлению львицы пера, подопытный её узнал и сходу завязал разговор как со знакомой. Воспользовавшись ситуацией, она выложила на стол ведения о его проблемах с сильным и нечистоплотным конкурентом, предложив посильную помощь.
   - Чем вы можете нам помочь? Кричать "караул" мы и сами умеем.
   - Вы презираете печатное слово?
   - Не придаю ему значения. Вы можете написать всё, что угодно, но расклад сил всё равно не изменится. Давайте лучше проведём время в уютном ресторанчике, мне нужно отвлечься.
   Юля хотела начать свою операцию с дальних подступов, но объект наступления вдруг сам двинулся ей навстречу. Она сначала удивилась, потом смутилась, затем отказалась, но в итоге недолгих метаний передумала. Кореанно всегда испытывала бесконечную уверенность в себе, даже не имея к тому никаких оснований. На всяческие экзамены она шла со спокойным сердцем, и в подавляющем большинстве случаев судьба улыбалась ей белозубой улыбкой удачи в масштабе рекламного билборда. Неопытному человеку могло показаться, будто ситуация вновь развивалась в благоприятном для Юли духе, но она уже научилась осторожности. Слишком хорошее часто оборачивается крахом, поскольку в основе мироздания лежит равновесие.
   Ресторанчик оказался маленьким и уютным, банкира здесь хорошо знали, и меню вручили только его спутнице, особе для гостеприимных хозяев новой. Ничего не понимая в длинных французских названиях блюд, Юля сразу доверила выбор опытным людям, заранее отказавшись только от мяса.
   - Вас мне сам Бог послал, - заявил потенциальный жених таким тоном, словно высказал суждение о погоде.
   - В каком смысле? - Юля не любила смущаться, а старый новый знакомец уже не раз принудил её к потере самообладания. - Вы ведь отказались от помощи?
   - Совсем в другом смысле, - безразлично отмахнулся собеседник. - Мне сейчас очень нужен достойный человек, в котором я бы мог быть абсолютно уверен.
   - Мы ведь с вами едва знакомы... - осторожно напомнила Кореанно, засомневавшаяся в будущем своей новой связи.
   - Мне этого вполне достаточно. Знаете, со мной несколько раз в жизни такое случалось: случайно увидел на улице девушку и вдруг - как вспышка в глазах. Она!
   - Кто она? Ваша старая обидчица? Но я за собой ничего такого не помню.
   - Нет, конечно. Та, с которой нужно прожить остаток жизни.
   Юля давно рассталась со своей девственностью и знала мужчин как существ крайне разнообразных. Она удивлялась умникам и умницам, способным рассуждать о разнице между полами в поведении и психологии. Те и другие состоят из непохожих друг на друга людей и поступают по-разному в одинаковых ситуациях. Можно сказать "все женщины делают это" в запальчивости, обидевшись на супругу из-за измены, но обыкновенный здравый смысл подсказывает обратное. Некоторые женщины вообще сексом не занимаются, не только не изменяют! Нет ничего на белом свете, что бы делали все, разве что дышат и едят, но физиологические процессы с психологией связаны лишь отчасти. Идя на поводу у стереотипов, Юля ни на минуту не могла представить себе чувствительного и романтичного банкира. Эмоции деньгам противопоказаны. Будь он таковым, разорился бы, не успев ничего учредить, тем более построить себе дома и купить квартиры. Нищие поэты сидят в своих трущобах, лелеют свои переживания в поисках творческого воодушевления и не могут заработать даже на битый "жигуль". Банкиры с утра до вечера оценивают финансовые риски, берут чужие деньги с намерением заработать на них ещё больше и дают деньги другим в расчёте получить их обратно в большем количестве - какие ещё чувства? Самоубийственная слабость.
   - Извините... не ожидала, - чуть охрипшим голосом призналась Юля. - Не думала, что такое случается.
   - Большая редкость в наше время, - смиренно согласился финансовый романтик.
   - Я сейчас на вас так подействовала?
   - Нет, конечно. Ещё в прошлый раз. Поэтому я вас и запомнил. Удивились, наверное?
   - Слабо сказано. Но я приписала вашу памятливость профессиональной цепкости ума. Вы ведь привыкли оценивать людей? Наверное, машинально это делаете.
   - Иногда получается само собой, но чаще я полагаюсь на аналитиков. Вы почему в прошлый раз не сказали о своей профессии?
   - Наверное, у нас просто разговор не завязался...
   - Разговор незнакомых людей с рассказов о роде занятий как раз обычно и начинается. До личного доходит много позже. Так почему же вы промолчали?
   - Я сейчас и не вспомню. А вы мне сказали?
   - Понятия не имею. Говорю же - вы мне в глаза сверкнули, я и ошалел немного. И поспешил отвязаться.
   - Странная реакция.
   - Наоборот. Решил спастись от новой напасти. Я ведь тогда находился в процессе развода.
   - Но меня всё же запомнили?
   - Я ведь не специально. Само собой так вышло. Более того, я вас ещё время от времени вспоминал.
   - Надеюсь, не в эротических мечтаниях?
   - В них - тоже, иногда. Но чаще по вечерам, у себя дома. Поэтому слишком зачастил во всякие злачные места, даже начал опасаться за последствия.
   - Бросьте вы врать, сколько можно! - от души разозлилась Юля. - Какой-нибудь женский роман пересказываете?
   - Кто его знает - может, и пересказываю. В душе ведь со времен Гомера ничего особенно нового не открыли. Вся литература - о любви. К женщине, к деньгам, к власти - в разных комбинациях, разными языками, с применением непохожих творческих методов, но больше двух тысяч лет талдычат об одном и том же. И самое смешное - людям никак не надоест!
   - Надоело уже, - устало возразила Юля. - Меньше всего ожидала услышать от вас панегирик любви.
   - Может, перейдём на "ты"? Я уже столько о себе рассказал - официоз теперь неуместен.
   - Положим, я о себе пока молчу.
   Необычный банкир Юлю пугал, но и вызывал интерес. Она откровенно его разглядывала в надежде заметить отталкивающие чёрточки в лице и характере, признаки нервозности в жестах или отблеск лжи в глазах.
   - Я очень далёк от совершенства, - продолжал объект исследования, - и отчётливо осознаю свои недостатки. Многие из них бывшая жена расписала мне во всех подробностях, но я не хочу сейчас углубляться в эту тему. Знаете, я снова хочу жениться.
   - Невероятно! Эксперимент окончен, теперь пора приступать к делу?
   - В некотором смысле. Теперь я знаю о женщинах главное.
   - Вы опасный человек.
   - Нет, я просто разведённый.
   - Вы - свободны. Это женщины бывают разведёнными.
   - Ерунда, все мы разведённые. Вы не шутите, я ведь серьёзен.
   Юля хотела познакомиться с банкиром поближе, но теперь стремительно утрачивала к нему интерес. Ноющие мужчины никогда её не привлекали, она даже не стремилась узнать от собеседника главную истину о женщинах - очередная штампованная ерунда. Может, зря она считала неудачный опыт брака преимуществом своего избранника? Кажется, он совсем раскис, ищет жалости или сочувствия. Она рассчитывала встретить мужчину, прошедшего испытание женщиной, но готового ко второму туру. Если человек имеет реальный опыт семейной жизни и хочет провести его вновь, внеся необходимые поправки, шансы на успех возрастают. Но перед ней сидел бывший муж в худшем смысле слова - раздавленный слабак.
   - Ну ладно, - сказал вдруг тот. - Мне пора.
   - В каком смысле? - изумилась Юля.
   - Дела, знаете ли. Проблем набралось - выше крыши.
   - Не понимаю... Я думала, у вас есть свободное время...
   - Было, но уже всё кончилось. Извините, не смогу вас проводить, но вас отвезут, куда скажете.
   Журналистка изумилась внезапной перемене в собеседнике, и она стремилась его задержать, сама не понимая, зачем.
   - Вы ведь собирались рассказать, что узнали о женщинах после развода.
   - Не собирался.
   - Ну как же, вы сами сказали!
   - Я сказал, что узнал о женщинах главное, но не собирался ничего вам рассказывать. И не говорил, что собираюсь.
   - Не знаю, возможно... Но мне ведь интересно!
   - Не имеет значения, всё равно не расскажу. Сокровенное знание стоит выше науки.
   - Вы же сказали, что хотите прожить со мной остаток жизни. И вдруг сбегаете?
   - Ничего подобного. Я не говорил, что хочу прожить с вами остаток жизни. Я сказал, что с вами можно прожить остаток жизни - согласитесь, есть разница.
   - По-моему, вы странно себя ведёте. Зачем вы вообще пригласили меня сюда?
   - Поговорить. Посмотреть. Вспомнить. С женщинами вообще приятно проводить время. Необъяснимо. Казалось бы - сидит напротив человек, ест и пьёт, разговаривает. Эка невидаль! А я вот сижу напротив вас, словно в ванне из шампанского. Вы сами пришли, у вас на мой счёт какие-то планы, а мне - плевать. Не могу ни о чём думать, не вижу скрытых козней, не готовлюсь к ловушкам, хотя знаю - надо. Надо, если хочу остаться самим собой. Но всё неважно. Вы сидите рядом, и я счастлив. Как последний идиот, сам не знаю, почему, но счастлив. Ну что мне с того, что вы сидите рядом?
   - Я не готова обсуждать воздействие моей физиономии на твою психику, - осторожно нащупывала Юля почву для дальнейшего разговора, но потерпела фиаско.
   Банкир вежливо попрощался и ушёл, расплатившись по счёту, а её действительно отвёз домой таксист, где и оставил в одиночестве и недоумении. Некоторое время Кореанно изучала свои собственные чувства, как этнограф исследует душу народа, затерянного в джунглях. Незнакомые по прежней жизни переживания нахлынули вдруг разом и выбили журналистку из колеи. Вскрытые коррупционные схемы и скрытые связи чиновников с криминалитетом уступили в её мыслях место неожиданно простым мотивам.
   Открытия следовали одно за другим и ошарашивали Юлю пещерным примитивизмом. Однажды ей очень понравился дизайн детской коляски, которую катила по тротуару задумчивая мамаша, и Кореанно принялась разглядывать все встречные коляски подряд. Она пыталась оценить их практичность и удобство для ребёнка, эстетику дизайна и прочие мелочи, о которых прежде никогда не задумывалась.
   К тому времени президент Покровский уже поменялся местами с премьер-министром Саранцевым, и однажды Юле лично позвонил глава администрации нового главы государства с предложением новой интересной работы.
   Польщённая журналистка отвлеклась от посторонних размышлений и отправилась на Ильинку проходить собеседование. Ей доводилось бывать на официальных мероприятиях и в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца, и в Екатерининском зале Сенатского; по сравнению с ними здание администрации президента совсем не отличается пафосностью. Потёртые паркетные полы, массивные деревянные двери с бронзовыми ручками, крашеные щелястые оконные рамы, длинные полутёмные коридоры. Тем не менее, Кореанно испытывала едва ли не большее волнение, чем от посещений Кремля. Раньше она приближалась к цитадели власти со стороны, теперь проникала в её чертоги почти как свой человек.
   В приёмной ждать долго не пришлось, и вскоре она уже входила в кабинет Антонова. Хозяин радушно улыбался, встретил её стоя и пожал руку, не слишком сильно стиснув пальцы, предложил сесть.
   - Может, хотите чай? Кофе? Сок?
   - Нет, спасибо. Ничего не надо.
   - Догадываетесь, зачем я вас пригласил? - поинтересовался Антонов, бесцеремонно разглядывая гостью.
   - Зачем же догадываться - вы сами сказали, для собеседования.
   - Но я ведь не уточнил, о какой работе идёт речь.
   - В пресс-службе, конечно. Я ведь ничем другим, кроме журналистики, никогда не занималась.
   - Хорошо, а на какую должность в пресс-службе?
   - Не берусь судить. Честно говоря, я никогда не интересовалась её штатным расписанием.
   - Тем не менее, вы же сталкивались по работе с нашими сотрудниками?
   - Безусловно, и не раз. Но не хотела бы гадать. Вы хотите меня удивить?
   - Думаю, вы удивитесь. Я предлагаю вам место пресс-секретаря.
   Юля действительно удивилась. Даже в своих тщеславных надеждах она не рассчитывала занять пост, оставленный её лучшим врагом Вороненко. Разумеется, работа в пресс-службе президента представляет собой прямую противоположность журналистике. Не вскрывать язвы, а скрывать их, и стараться представить власть в лучшем свете, чем её видит общество. Странное занятие для взрослого человека, и, если хорошенько подумать, никому не нужное.
   - Пресс-секретаря? Вы не шутите?
   - Я редко бываю настолько серьёзен, как сейчас. Вы удивлены?
   - Ещё как! Почему вы хотите предложить эту работу мне?
   - Есть причины. Наверное, вы думаете сейчас, что я предлагаю вам перейти линию фронта и сдаться врагу?
   - В некотором смысле, - игриво пожала плечами Юля. - Во всяком случае, ваше предложение неожиданно. Я думаю, найдётся много более опытных людей... Почему я?
   - Я обсуждал с Игорем Петровичем вопросы основных назначений, и мы оба согласились, что пресс-секретарь должен уже одной своей личностью символизировать открытость администрации. Вы, наверное, сравнили себя с Вороненко, поэтому и удивились?
   - Возможно. Слишком уж разительный контраст.
   - Вот именно! Я и хочу поразить общественность разницей в образе. На место бывалого советского партаппаратчика приходит представитель нового поколения. Молодая, энергичная девушка с внушительным для своего юного возраста опытом работы в журналистике. К тому же миловидная, не буду скрывать очевидного.
   - Миловидная? Надеюсь, вы не по внешности кандидатов отбирали?
   - Нет, конечно. Отношения с общественностью - одна из важнейших функций. Первым критерием при отборе мы считали авторитетность. Журналисты и простые люди должны верить словам пресс-секретаря президента. Внимать ему, как оракулу, уже никто не будет, но можно и нужно уйти от априорного отторжения любой официальной информации.
   - И сколько человек вы перебрали, пока добрались до меня?
   - Я не веду подсчётов. Вы непременно хотите быть первой в списке? Согласитесь, ваша слава ниспровергателя авторитетов не могла не насторожить нас. Я предлагаю обсудить основные принципы вашей предполагаемой работы. Вы можете здесь и сейчас сформулировать ваши подходы?
   Юля растерялась. Она шла на собеседование беззаботно, довольная самим приглашением, и ни на минуту всерьёз не задумалась о возможности своей работы на заметной должности. Изредка только мелькали смешные мысли о начале впечатляющей карьеры, но она им только улыбалась. В основном она представляла себе возможные обязанности как необходимость целыми днями изучать содержание всевозможных СМИ и готовить обзоры примечательной информации. Подобная перспектива не вызывала энтузиазма, поэтому Кореанно собиралась побороть в себе мелкое тщеславие и отказаться от любого мыслимого предложения. Но предложение оказалось немыслимым, и она замешкалась на неприлично долгое время.
   - Честно говоря, я не готова ответить на ваш вопрос. Не думала его услышать.
   - Понимаю и не тороплю. Обдумайте хорошенько наше предложение, а через недельку соберёмся уже вместе с Игорем Петровичем, и вы изложите свои соображения.
   - С Саранцевым? - чуть испуганно воскликнула Юля.
   - С президентом, - подтвердил Антонов. - Вам хватит этого времени?
   - Хватит. Наверное. Он встречается со всеми кандидатами?
   - Нет, только с прошедшими первый этап.
   - Хотите сказать, я его прошла?
   - Именно. Вы удивлены?
   - В общем, да. Мы же с вами ничего не обсудили. Я просто не понимаю, почему, как вы утверждаете, я удачно прошла собеседование.
   - Вы ожидали анкету из пары сотен вопросов?
   - Да, что-то в этом духе. Вы меня практически берёте с улицы.
   - Так уж и с улицы! Вы достаточно известный человек.
   - То есть, ФСБ и ФСО уже знают обо мне всё необходимое?
   - И это тоже. Требования безопасности никто не отменял. У спецслужб ведь нет возражений, так какая вам разница? Вы зарекомендовали себя человеком ответственным и бесстрашным, не склонным к авантюризму. И, разумеется, бесконечно далёким от преступной среды. Перечисленные качества плюс талант делают вас отличным журналистом. Осталось только определиться с вашим отношением к нашему предложению.
   - Вы же не станете утверждать, будто я единственная звезда на небосклоне отечественной журналистики? Так почему же именно я?
   - Вы в наибольшей степени отвечаете моим представлениям о качествах пресс-секретаря президента.
   - Что же это за качества?
   - Частично я о них уже рассказал, а в остальном - руководствуюсь инстинктом бюрократа.
   - Существует такой инстинкт? Наверное, он сильно облегчает вам жизнь.
   - Думаю, облегчает. Я вижу надёжных людей с первого взгляда. Хотите - верьте, хотите - нет. Меня невозможно обмануть. Я увидел вас по телевизору и сразу понял, что вы не сдаёте свои источники, не торгуете информацией и не джинсуете. Но при этом не забываете держать руки на горле противника.
   - Но я же всеми силами стремилась испортить жизнь Покровскому и его людям.
   - Замечательно, ещё один аргумент в вашу пользу.
   - Почему? Они с Саранцевым ведь... партнёры.
   - Прежняя администрация ушла, теперь в Кремле - мы, и защищать своих предшественников не намерены. К сожалению, общество пока не приспособлено к демократическим процессам смены власти. Мол, если новый президент не обещает посадить старого в тюрьму, значит они суть тайные сообщники.
   - Не такие уж и тайные. Саранцев ведь - человек Покровского, здесь нет никакого секрета. Он его вырастил под своим пристальным наблюдением, ещё с Новосибирска.
   - Вы говорите лишь о внешней канве. Институционально президент - фигура самостоятельная, даже в партии не имеет права состоять, и политику он строит, исходя из интересов большинства населения, а не групповых запросов.
   - Извините, Сергей Иванович, но мы подошли к критической точке разговора. Ни за что в жизни я не произнесу публично вашей последней фразы.
   - Потому что считаете её лживой?
   - Нет, потому что её сочтут лживой очень многие.
   - А вы сами?
   - Я научилась думать о правде и лжи как об абстрактных категориях. Никто никогда не знает, как их различить, но ни в коем случае нельзя вносить ясность.
   - Почему же? Ясность многое разрешит.
   - Ясность может оказаться основанной на ошибочных предпосылках. Я могу поручиться, что воспроизвела чужие слова правильно, но правдивы ли они - не всегда знает даже тот, от кого я их услышала. Честный журналист не лжёт сам и не использует заведомо недостоверные данные, но нередко заблуждается. Следовательно, сообщает читателям информацию, не соответствующую истине. Наверное, пресс-служба должна обеспечивать президенту благоприятное отношение СМИ, или, точнее, представлять его политику в наиболее выгодном свете. Я права?
   - Думаю, это слишком прямолинейный подход.
   - Я понимаю, её сфера ответственности шире. Анализ печатных и телекоммуникационных источников с целью оценить эффективность информационной политики, например. Но всё равно, главное - заслужить симпатии журналистов. Не спорьте. Если можно представить себе президента, которого обожает поголовно вся пресса, это был бы самый эффективный глава государства. С одним условием: эффективными должны быть проводимые им меры в социально-экономической сфере, иначе никакая пресс-служба его не спасёт. Я права?
   - Разумеется, Юлия Николаевна. У вас есть претензии к программе президента?
   - Программа - ещё не всё. Значение будут иметь реальные дела. Я не смогу обеспечивать информационное прикрытие проектов, с необходимостью которых сама не буду согласна.
   - Но вы ведь не обладаете универсальной компетентностью. Каким образом вы будете судить о целесообразности тех или иных новаций в экономике, например? У вас же нет научной степени в этой области.
   - Нет, но я вполне отчётливо представляю круг экспертов, точка зрения которых имеет для меня решающее значение.
   - Вы сможете представить список ваших экспертов на нашей следующей встрече?
   - Да, конечно.
   - Замечательно, так и решим. Если нас устроит этот список, проблем не возникнет. Думаю, нет необходимости обсуждать с вами простые истины реальной политики?
   - Что вы имеете в виду?
   - Например, положение о том, что правильное решение совсем не обязательно лёгкое и приятное для всех без исключения? Наоборот, часто оно является тяжёлым для всех.
   - Если для всех - это почти идеальная ситуация. Проблема в том, что проводимые властью решения частенько требуют лишений от большинства и предоставляют выгоду немногим.
   - Умоляю вас, мы не на коммунистическом митинге. Если корпорация после повышения налогов поднимает цену на свою продукцию, она от этого не богатеет. Возможно, даже беднеет из-за снижения спроса. Мы сейчас углубляемся в специфические вопросы, что не имеет смысла. Могу вам пообещать, что вы будете находиться в курсе подготовляемых мер и высказывать свою позицию. Разумеется, не могу гарантировать вам перманентные победы в спорах, но спорить сможете. Устраивает вас такое условие?
   Юля задумалась. Она сама не слишком отчётливо представляла, зачем поддерживает разговор. Политику государства она направлять не сможет, но обязанность обёртывать эту политику в привлекательную упаковку ляжет на неё. Вместе с ответственностью за последствия. Кроме того, нужно будет руководить людьми, которые зачастую старше и опытнее, а она в жизни никем не управляла. Оказывается, до сих пор она наслаждалась свободой и совершенно не ценила своего счастья. Ей ведь никто не предлагает ни грана власти, лишь только сомнительное право подойти к ней и встать рядышком с умным лицом, но мутное чувство глупой гордости нахлынуло волной, утопив доводы разума.
   Кореанно попрощалась с радушным хозяином и через неделю явилась в Кремль. Она никому не сказала о возможных переменах в своей жизни из страха оказаться в смешном положении после отказа. С другой стороны, некоторые друзья и знакомые могли её осудить за соглашательство, а враги - обвинить в лицемерии.
   Впервые она вошла в Сенатский дворец одна, а не вместе с большой группой любопытных людей, оснащённых фотоаппаратами и видеокамерами. Сотрудник администрации президента проводил её к кабинету и предложил подождать в приёмной. Через несколько минут из коридора вошёл Антонов, приветливо поздоровался и открыл дверь кабинета, жестом предложив ей войти. Юля волновалась, хотя колени всё же не дрожали. Она имела небольшой опыт общения с властью, видела раньше и Покровского, и Саранцева, даже задала им несколько вопросов на пресс-конференциях. Но теперь случилось неосязаемое изменение. Она не стоит с микрофоном в зале, переполненном десятками журналистов, она идёт по президентскому кабинету к его рабочему столу, а глава государства идёт ей навстречу, протягивает лично ей руку, предлагает сесть и общается именно с ней, а не с корпорацией.
   Кореанно пыталась осознать незнакомое положение и растоптать чувство самолюбования, но успеха не добилась. Слаб человек, и не всякий успех готов перенести с достоинством. Можно ли считать достижением личную беседу с президентом, если тебе ещё не исполнилось тридцать? В чём смысл такого достижения для кого бы то ни было, кроме тебя самого? Впоследствии Юля не могла с достоверностью вспомнить содержание разговора в кабинете Саранцева, но могла поручиться за осмысленность и обдуманность своих ответов на поставленные вопросы. Перед ней развернули обширную перспективу революционных преобразований в открытости президента обществу и пообещали активную роль в задуманной реформе. На упорные вопросы Кореанно о причинах, понудивших сильных людей так настойчиво сватать её на место, куда многие хотели бы попасть без всяких приглашений, ей снова и снова говорили про молодость, готовность и способность к переменам. Мол, опыт работы в старых пресс-службах и в старой печати может только помешать, а её опыта работы в современной газете вполне достаточно.
   - Всё-таки странно, - не удержалась Юля по истечении получаса оживлённого разговора. - Странно выглядит со стороны - вы так меня уговариваете, будто речь идёт об устройстве в дальнюю районную газетку после Москвы, а не о президентской пресс-службе. Наверное, это я должна проситься, а вы - тщательно изучать моё прошение.
   - Чепуха, - махнул рукой Саранцев. - Вы прекрасно жили без нас и дальше могли бы жить, а мы вас хотим выдернуть на незнакомое поле деятельности.
   - Я хочу попробовать, - честно призналась Юля. - Но боюсь.
   - Отлично! Ещё один аргумент в вашу пользу. Отсутствие страха говорило бы о самовлюблённости и безответственности, - изящно парировал Антонов слабый отпор претендентки. - Нам тут нарциссы не нужны, очень опасные люди в политике. Всегда готовы перебежать к более многообещающему работодателю.
   - Я хочу испытательный срок, - решительно заявила Юля.
   - Для нас? - улыбнулся Саранцев.
   - Разумеется, для меня. Вы наймёте меня на месяц или два, по истечении которых я при желании смогу уйти на все четыре стороны.
   - Чем же может быть вызвано такое желание?
   - Откуда я знаю, чем! Может, оно у вас и возникнет, не обязательно у меня.
   Договорились о временной работе для Кореанно на первых порах, мило распрощались, и она вышла на улицу. Немного постояла на одном месте, задумавшись сразу о многом, и медленно пошла в направлении Дворца съездов, царь-пушки и царь-колокола, где бродили туристы и вещали экскурсоводы в широкополых панамах. С тех пор она ни разу не встречалась со смешным банкиром и не вышла замуж.
  
   Глава 14
  
   - Присаживайтесь, Юлия Николаевна, - по обычаю вежливо заметил Саранцев. - Чем нас сегодня порадуете?
   Присутствие молодой женщины всегда оказывало на него умиротворяющее воздействие, и безумное утро не стало исключением. Антонов тоже проявлял очевидные признаки удовольствия в лице, движения его стали менее скованными, а голос сразу утратил дидактические нотки.
   - У вас поездка в Мытищи, - строго сообщила Кореанно. - Нужно обговорить детали, у меня есть кое-какие наработки.
   - Бросьте, это же не официальный визит к английской королеве, - равнодушно заметил Саранцев, усаживаясь в своё официальное кресло.
   - Нет, это гораздо лучше, - проявила настойчивость Юля, вновь обидевшись на пренебрежение шефа к её сфере ответственности. - В том-то и дело - никакого официоза, пусть там не будет ни мэра, ни губернатора, ни главы районной администрации.
   - Не уверен, что это возможно, - вставил своё слово Антонов, также усаживаясь. - Можно сделать, чтобы они не встречали президента перед школой с хлебом-солью, но позднее они в любом случае подъедут, и держать их в толпе зевак недопустимо. Пусть поездка частная, но без необходимости задевать чувства людей и на пустом месте создавать себе врагов - неосмотрительно.
   - У вас какие-то планы на мэра Мытищ? Хотите дать ему министерский портфель?
   - Неважно, он - член корпорации. К тому же, Юлия Николаевна, я думаю, даже в ваших глазах губернатор Московской области - фигура достаточно значительная. Или вы предлагаете и его в расчёт не брать?
   - После того, как кортеж тронется, их всех можно оповестить о маршруте, заранее поблагодарить и вежливо попросить не вмешиваться в события. Могу взять на себя.
   - Частная поездка не должна освещаться федеральными телеканалами, так было всегда, - вмешался Саранцев. - Даже Покровский охотился в Сибири при полном отсутствии журналистов. Вы же, насколько я понимаю, планируете широкомасштабную акцию.
   - Я думаю, пора изобрести новый формат поездки президента по стране, - убеждённо и спокойно парировала Кореанно. - Кто нам запретит?
   - Внезапный визит и раздача всем сёстрам по серьгам?
   - Нет, это амплуа Покровского. Я предлагаю другое. Президент неофициально приезжает в регион, занимается там своими личными делами, встречается с людьми, вокруг толпятся журналисты, но начальство перед ним не суетится, не рапортует, тщательно отобранных случайных представителей населения вперёд не выставляет.
   - А телезрители смотрят и возмущаются: мол, чего он без толку по стране мотается? - язвительно закончил за пресс-секретаря Антонов.
   - Телезрители видят живого человека, и никакой бюрократической прослойки между ним и простыми людьми.
   - Старый приём, Горбачёву он не помог.
   - Горбачёв отеческим тоном интересовался состоянием дел и проявлял патриархальную заботу древневосточного властителя о своих подданных, в том числе как бы для защиты их от местных сатрапов. Вы же просто встретитесь со своими реальными знакомыми и поболтаете с ними о прошлом.
   - Этот ход ещё старее, - заметил Саранцев. - Я помню подобный сюжет советского телевидения о встрече Брежнева с однополчанами по Малой земле.
   - Я его видела, - не теряла душевного равновесия Юля. - Мне его нашли в архиве - лучшие кадры с Брежневым. Признайтесь, ведь вы запомнили их на всю жизнь? Вот и сейчас сразу к слову пришлись, а ведь несколько десятилетий прошло! Совершенно неожиданный взгляд на анекдотического генсека, в чём-то даже шокирующий. Разумеется, одним удачным приёмом восемнадцать лет провального пиара возместить невозможно, но в вашем случае есть достаточно времени для эффективного воздействия на избирателей.
   - Вы, Юлия Николаевна, ещё вспомните Сталина с Мамлакат на руках.
   - Сталинский опыт в наше время не катит, Игорь Петрович, - не приняла шутки Кореанно. - Тотального контроля над прессой сейчас нет. И я, если честно, не представляю, о чём вы говорите.
   - Значит, не самый удачный пропагандистский ход был, - усмехнулся Антонов, иначе Юлия Николаевна не упустила бы его из виду.
   - Вы ведь предлагали нам в качестве положительного примера брежневский период, но тогда тоже со свободой слова дело обстояло неважно?
   - Мне трудно судить о сталинских временах, но о брежневских я сужу со слов родителей и могу предположить, что эффективность пропаганды была намного ниже. Никто не думал, что рабочие в странах капитала живут хуже своих советских братьев по классу, совсем наоборот. И вообще, я не о системе агитпропа говорила как о примере, а об одном удачном приёме.
   - Кстати, о Мамлакат, - вмешался Антонов. - Помнится, во время перестройки пошли разговоры, что на руках у Сталина сидела вовсе не она, а дочь какого-то местного партийного деятеля. Его в тридцать седьмом к стенке прислонили, и срочно вовлекли в дело малолетнюю колхозную ударницу Мамлакат - якобы это она на руках у вождя и сидела.
   - Чего только не говорили во время перестройки, - безразлично махнул рукой Саранцев. - Мы, кажется, отклоняемся от темы. Хорошо, Юлия Николаевна, в конкретном сегодняшнем случае вы имеете какие-то предложения по организации?
   - Разумеется, имею. Когда мы подъедем к школе, там не будет ни прессы, ни официальных лиц, кроме школьной администрации. Вы свалитесь на них, как снег на голову, зайдёте в учительскую и пригласите Елену Николаевну отправиться с вами на празднование её юбилея. Когда выйдете из школы и направитесь к кортежу, вас снимут с разных точек на смартфоны, в течение часа съёмки будут в Интернете, вечером - в телевизионных новостях.
   - И всё, что будет в этих кадрах - я со своей бывшей учительницей иду по школьному двору.
   - Да, ничего больше и не надо. Стоит только вам заговорить о нуждах школьного образования, и зрители в тысячный раз увидят инспекционную поездку президента в регион, зевнут и переключат канал.
   - А кто снимет проход по двору на смартфоны?
   - Вы не надеетесь на школьников? Даже обидно слышать. Мы подъедем между двумя и тремя часами - дети, особенно старшеклассники, ещё не разойдутся по домам. Но всё равно, там будут наши люди и на всякий случай продублируют. Чем больше видеофайлов окажется в Сети, тем лучше.
   - Вы думаете, директриса и завучи не будут бежать рядом? - саркастическим тоном поинтересовался Антонов. - Если охрана будет их оттирать, картинка получится непривлекательной.
   - Охрана в кадр вообще не попадёт, - убеждённо ответила Юля. - Правда, с Дмитриевым я этот момент утрясти не смогла. Может, вы с ним переговорите прямо сейчас?
   Президент и глава его администрации обменялись многозначительными взглядами. Кореанно и предположить не могла, насколько ко времени пришлось её предложение. Сам собой возник повод для отвлечённого разговора с директором ФСО и демонстрации ему козырных карт.
   - Никак не могу убедить этого тщательного человека, что школьники не могут угрожать безопасности президента.
   - Его можно понять, - пожал плечами Антонов. - Уже несколько недель минимум человека четыре-пять знают об этой поездке. Положим, мне и президенту он верит, но кому рассказали о своих планах одноклассники Игоря Петровича, можно только догадываться.
   - Мне претит представление о президенте как о подневольном человеке, который не имеет права даже посидеть в спокойной обстановке со старыми приятелями, - медленно и веско возвестил Саранцев своё неизменное мнение.
   Антонов перегнулся через стол, снял трубку телекома и поинтересовался у дежурного, когда придёт директор ФСО в связи с предстоящей сегодня поездкой. Выслушал ответ, брякнул трубку на рычаги и торжествующе посмотрел на президента:
   - Через полчаса придёт.
   - Игорь Петрович, ваше мнение должно всё решить, - жёстко стояла на своём Кореанно. - Я так горжусь своей идеей! Мы можем создать шедевр пиара, неужели можно погубить великолепную задумку из-за профессиональной паранойи охранников!
   - Юлия Николаевна, вы всё же умеряйте свой пыл. В случае инцидента - отвечать им, а не вам. Дмитриев ведь не сможет поведать на служебном расследовании о вашем гениальном плане. А если и поведает, никакой выгоды для себя всё равно не получит - согласился же с вами, хотя мог настоять на своём.
   - Ну какой ещё инцидент! По-моему, за все годы после покушения на Ленина ни одного теракта в отношении высших должностных лиц не случилось, - обиженно выпалила Юля.
   - Ошибаетесь, дорогая Юлия Николаевна, - поучительно возразил Антонов. - В шестьдесят девятом лейтенант Ильин у Боровицких ворот стрелял по правительственному кортежу, во вторую машину, где должен был находиться Брежнев. Насколько я понимаю, Леонида Ильича там не оказалось именно благодаря предосторожности Девятого главка КГБ, который после новости об исчезновении офицера с оружием из воинской части на всякий случай повёз генсека через Спасскую башню, и под обстрел попала машина с космонавтами, погиб водитель.
   - В восемьдесят седьмом Шмонов пытался застрелить Горбачёва на трибуне Мавзолея во время демонстрации, - рассеянно добавил Саранцев аргумент против своей собственной позиции в споре. - Но охрана помешала ему сделать даже первый выстрел прицельно, а второй и вовсе ушёл в обратную сторону, в стену ГУМа. Кстати, и Шмонова, и Ильина упекли в психушку.
   - И обоих в девяностые выпустили, - подхватил Антонов. - За неполную сотню лет набираются три покушения, два исполнителя остались живы и даже вышли на свободу, пускай не сразу. Так что, Юлия Николаевна, мы с Игорем Петровичем ваши доводы категорически не принимаем.
   - Ты меня не вмешивай, - спохватился Саранцев. - Я - за свободу президента. Если уж говорить о судьбе стрелков, то комендант Кремля расстрелял Фанни Каплан уже через несколько дней после покушения, чуть ли не в подвале Большого Кремлёвского дворца.
   - Так говорили во время перестройки, но сам Мальков писал в своих воспоминаниях, что её куда-то увезли на машине.
   - А Демьян Бедный писал со слов какого-то служителя, что её труп сожгли в бочке из-под бензина в Александровском саду. Обратно, что ли, привезли?
   - Служитель мог и пошутить - восемнадцатый год давал большой простор для чёрного юмора. И вообще, ещё вопрос - стрелок ли она. Шлёпнули без суда, Дзержинский после этого смылся на несколько месяцев в Швейцарию. Возможно, настоящий исполнитель так и остался неизвестным.
   - Послушайте, вы далеко отклонились от темы, - прервала Кореанно исторический экскурс собеседников. - Ваши рассуждения кажутся мне неуместными.
   - Неужели мы вас напугали, Юлия Николаевна? - усмехнулся Саранцев. - Простите, ни в коем случае не хотели.
   - Лично я только этого и хотел, - меланхолично заметил Антонов.
   Мужчины развлекались в стремлении отвлечься от мыслей о снежном коме проблем и провести время с толком, то есть привлечь внимание молодой женщины. Они знали о её незамужнем положении и машинально заигрывали, хоть и не собирались ухаживать на самом деле.
   - Пока не пришёл Дмитриев, можно обговорить подробности, - продолжала бить в одну точку Юля.
   - Давайте обговорим, - снизошёл до своего пресс-секретаря президент, думая о близкой встрече с директором ФСО. С человеком, осведомлённым о событиях минувшей ночи, возможно, в большей степени, чем сам Саранцев. С человеком, ведущим собственную игру и способным на решительные шаги в самом неблагоприятном для президента направлении.
   - Ресторан за городом, очень приличный, полностью арендован на подставное имя. Гостей будет мало, только сама Елена Николаевна, вы и двое ваших одноклассников.
   - Двое? - отвлёкся Игорь Петрович от стратегических мыслей. - А кто там ещё? Я знаю только о Коноплянике.
   Юля извлекла из сумочки наладонник, потыкала пальчиком в дисплей и через несколько секунд ответила:
   - Кроме Михаила Конопляника - Анна Григорьевна Кораблёва, урождённая Корсунская. Насколько мне известно, ФСО и ФСБ не имеют к ним никаких претензий.
   - Корсунская? - чуть растерянно переспросил Саранцев.
   - Корсунская, по мужу - Кораблёва.
   - По мужу?
   - По мужу. Вы её помните?
   Игорь Петрович очень хорошо помнил Аню Корсунскую. В полном смысле слова он её и не забывал никогда, ушибленный в самом начале своей жизни. Она приходила на ум периодически - в секунды успеха хотелось видеть её рядом, в дни унижений она маячила в тени сознания с неизменной саркастической улыбкой и нежеланием смотреть ему в глаза. Невозможно избавиться от ночного наваждения, если днём одолевает страх, а вечером - отчаяние перед неизбежностью завтрашних страданий. Ни одного свидания, тем более - никакого буйства юношеской плоти в их прошлом не было. Она просто не замечала его, а он думал на уроках вовсе не о химии и астрономии. Его смешные попытки привлечь её внимание вызывали у неё лишь недоумение - кто ты такой и откуда взялся? Одноклассницы созревают под взглядами своих одноклассников, превращаются из плаксивых ябед в объект вожделения, но по-прежнему не воспринимают всерьёз нелепых пацанов за соседними партами. Шепчутся о неизвестном с подружками и хихикают по непонятным поводам, разговаривают с твоими соперниками и улыбаются им, накручивают на пальчик локоны от волнения и заставляют ревновать, даже если вовсе о тебе не задумываются. Переодеваются за закрытыми дверьми раздевалок перед физкультурой, возбуждают эротические фантазии и знать не хотят о чувствах Васьки или Петьки, своих знакомцев с первого класса. Есть ведь столько других парней - взрослых, таинственных, опытных, интересных. И все они учатся в других школах, а то и не в школах вовсе! Нельзя побороть девичье пренебрежение, когда ты не принц её мечты.
   Саранцев показался себе испуганным, потом растерянным, затем почти решил отменить назначенный выезд. Встретиться с Аней Корсунской после стольких лет взаимного небытия - странно, а увидеться с ней внезапно, без времени на подготовку - невозможно. Смешное фанфаронство - козырять достигнутым положением. Одно дело - Мишка, можно поболтать по душам. Славно поспорить с Еленой Николаевной о её педагогических методах. А вот разговаривать с Аней - не о чем. У них нет общего прошлого, оно есть только у него. Она его мучила непроизвольно, из пренебрежения. Точнее, пренебрежением. Не обращала на него внимания, а теперь решила устроить рандеву. Может, вовсе и не Мишка организатор, а она? Адвокату знакомство с президентом совсем нелишне. Надеется попасть вместе с ним в кадр, в выпуск теленовостей, потом козырять одноклассником. Может, захочет его соблазнить. Занятно - ему ведь тоже сейчас адвокат не помешает. Выудить у неё в разговоре исподтишка юридическую консультацию? Насторожится и заподозрит неладное - адвокат ведь. Знает ли он её? Они учились вместе десять лет, а не виделись с тех пор лет тридцать. Не разговаривали, не переписывались. А сколько раз они разговаривали в школе? Кажется, если подумать хорошенько, можно вспомнить все случаи и пересчитать их с точностью до одного. Но нет, он хочет, хочет с ней встретиться. Определённо, хочет. На старости лет всплыло в груди давно забытое, ознобоподобное ощущение - тёплая волна сменяется холодной, надежда - отчаянием и ненавистью, тоска - всплеском беспричинной радости. Сегодня она задержала на тебе взгляд - восторг, пусть и не сказала ни слова. Могла бы сморщиться презрительно или издевательски хмыкнуть, но просто посмотрела и не оттолкнула. Через минуту понимаешь: она же ничего не чувствует. Провела взглядом окрест, и ты оказался на пути, вместе со стулом или деревом, не более их примечательный. Безразличие хуже ненависти.
   - Да, съезжается Новосибирск в Москву потихоньку, - задумчиво произнёс Саранцев. - Давненько я о ней не слышал.
   - Она адвокат с некоторым именем, даже в прессу попадала пару раз.
   - Рад слышать, - никак не выходил из воспоминаний Игорь Петрович.
   - Надеюсь, ты с ней в юности... не того? - покосился Антонов на Кореанно и замешкался в изречении мысли.
   - Я ничего такого не слышала, - поспешно вставила Юля и посмотрела на президента в поисках подтверждения своей информации.
   - Откуда же вам слышать, Юлия Николаевна, вы ещё не родились тогда, и родились-то в Москве, а не в Новосибирске, - вернулся в юмористическое настроение глава президентской администрации.
   - Вы меня прекрасно поняли, Сергей Иванович. Я имею в виду результаты проверки.
   - А проверку ваша служба проводила?
   - Мы по своим каналам, ФСО - по своим.
   - Положим, ФСО старыми симпатиями президента не интересовалась, - вновь проявил скептицизм Антонов.
   - Вовсе нет, они проверяют наличие мотивов. Присутствие старых счётов их всегда настораживает.
   Антонов расхохотался:
   - Мне вас жаль, Юлия Николаевна! Значит, старая связь для вас - повод к убийству?
   - По всякому бывает... - смутилась Кореанно. - Всё зависит от расставания.
   - Какое может быть расставание со школьной симпатией? Погуляли, да разбежались. У всех одинаково.
   - Почему, случается и по-другому, - добавила Юля и смутилась окончательно. - Но в данном случае точно никакой истории не произошло.
   - Убедительно прошу не обсуждать меня, словно покойника, - раздражённо отреагировал Саранцев на щекотливый разговор своих сотрудников.
   - О покойниках принято говорить либо хорошо, либо ничего. Живые могут только мечтать, чтобы о них так говорили, а ты ещё недоволен.
   - О покойниках теперь бодро рассказывают гадости, о которых молчали при их жизни. А ты со своими старомодными представлениями выглядишь по меньшей мере странно. То есть, выглядел бы, если бы я тебе поверил.
   - Извините, у нас мало времени, - вмешалась Юля в бессмысленный обмен пустыми словами. - Скоро ведь Дмитриев придёт. Если не получится его переубедить, придётся использовать совсем другую концепцию.
   - Кстати, а у вас заготовлен план на случай отказа Дмитриева принять ваши новации?
   - Что его готовить? Ничего интересного, стандартное мероприятие. План разработан, конечно, но очень хотелось бы от него уйти.
   - Хотите открыть новую страницу в сфере связей с общественностью? - не терял ехидного настроя Антонов.
   - Хочу хорошо делать свою работу. Нельзя десятилетиями использовать проверенные временем штампы - они дают эффект, противоположный желаемому.
   - Юлия Николаевна, не обижайтесь, но вы преувеличиваете значимость вашей службы. Вы ни при какой погоде не возместите провального политического и экономического курса, а в случае их успешности вы и вовсе не нужны.
   Антонов проводил время, подначивая Кореанно и заставляя её волноваться от незаслуженной обиды. Она особенно нравилась ему обиженной, когда упрямо опускала глаза и начинала говорить громким звенящим голосом, словно маленькая девочка, незаслуженно обвинённая в краже вкусной конфеты.
   - Думаю, вы заблуждаетесь, Сергей Иванович, - произнесла Юлия Николаевна, и нотки сдерживаемого гнева звякнули в её словах коротко и высоко, подобно колокольчику у двери магазина. - Разумеется, если мы живём в демократической стране, где настроение избирателей определяет этот самый ваш путь. С общественным мнением надо работать, объяснять людям смысл тех или иных действий правительства, разве нет?
   - Юлия Николаевна, он просто глупо шутит, - вмешался Саранцев. - Давайте лучше продолжим. Значит, мы втроём доберёмся до ресторана? Что за ресторан? Если он будет оцеплен охраной, а вокруг соберётся толпа зевак, то в Интернет попадут и другие кадры, помимо запланированных вами в школе. По-моему, последние нивелируют благоприятное воздействие первых.
   - Ресторан за городом, довольно далеко, там до сих пор не знают, кто заказал у них кабинет. Очень уютное помещеньице, со вкусом оформлено. Ни мещанского шика, ни новорусского фанфаронства.
   - Уютное помещеньице? Вы говорите про отдельный кабинет?
   - Да, у них предусмотрены условия для обеспечения конфиденциальности.
   - То есть, мы не будем сидеть одни в огромном пустом зале?
   - Ну что вы, нет. Комната средних размеров, стол на четыре человека. Охрана может стоять снаружи, у дверей, если уж им совсем невмоготу оставить вас в покое. Просто поболтаете, вспомните школьные годы. Думаю, Елена Николаевна останется довольна. Не каждой классной руководительнице доводится иметь среди своих выпускников президента.
   - А как же школа? Её ведь будут чествовать в школе? Мы что, увезём её прямо с мероприятия? Неблаговидно смотрится.
   - Всё под контролем, Игорь Петрович, - не теряла уверенности в своей бесконечной правоте Кореанно. - Её будут поздравлять в учительской после двух часов, у нас будет информация о течении событий, и появимся мы там, когда она уже будет собираться домой.
   - Вы внедрили агентов в школу? Или установили прослушку?
   - Прослушки нет, а агент есть среди учителей. Она на связи с Конопляником и в наши планы не посвящена.
   - Дмитриев в этом тоже усомнится, - заметил Антонов, решивший до конца играть роль плохого полицейского.
   - Игорь Петрович, вы за мой план или за стандартный? - взвилась Юля, окончательно утратив терпение.
   - Я за ваш план, нестандартный, - успокоил её Саранцев.
   Ему вдруг захотелось нарушить разом все правила и разбить все горшки. Скоро в дверь войдёт директор ФСО, посвящённый во все тайны минувшей ночи, и на него придётся с первой секунды обрушить поток мелких новостей и планов. Пусть занимается текучкой и не слишком часто думает о политической стратегии Покровского и своём месте в ней. Захочет ли он выслужиться перед генералом, или предпочтёт нейтралитет? Нет, вот уж о нейтралитете можно даже не мечтать. Отстранение от участия в разработке такой темы - это не бездействие, а выпад против человека, который когда-то посадил его в директорское кресло.
   - Значит, дело Дмитриева - выполнить поставленную задачу, разве нет?
   Саранцеву понравилось, что Кореанно не спрашивала у него, сумеет ли он настоять на своём в споре с ФСО, а с наивной простой констатировала свою уверенность в способности президента управлять подведомственными структурами, тем более силовыми.
   - Значит. Я думаю, к этому вопросу можно больше не возвращаться.
   - Не согласен, - снова напомнил о себе Антонов. - Президент обязан соблюдать требования охраны, отказ может повлечь за собой возникновение угрозы национальной безопасности. Где-нибудь рядом с президентом ведь ещё и чёрный чемоданчик болтается.
   "Не считает нужным давить на Дмитриева без основательной причины, - подумал Саранцев. - Но мне всё равно. Лучший способ обороны - нападение".
   - Я понял твою позицию, Сергей, но не могу с ней согласиться. Пусть Дмитриев делает свою работу, а мы займёмся своими обязанностями.
   - Согласно опросам общественного мнения, основная часть респондентов категорически не доверяет средствам массовой информации, - добавила своё профессиональное мнение Кореанно. - Штампованные методы прошлого давно не работают. Если не искать новых подходов, люди окончательно перестанут смотреть новости.
   - И надобность в вашей конторе отпадёт сама собой, - не смог удержаться Антонов.
   - Дело не во мне, а в пропасти между властью и избирателями, - не унималась Юля. - Сократить её можем только мы, люди ведь не влияют на содержание телевизионных программ.
   - Вы ведь сами родом из прессы, Юлия Николаевна! - воскликнул глава администрации. - Лучше нас знаете основные постулаты её работы: секс, смерть, деньги. Каким образом, по-вашему, президент должен привлекать симпатии публики? В реалити-шоу участвовать?
   - Вы слишком снисходительны к обществу, Сергей Иванович, - обиделась теперь уже не за себя Юля. - В новостях люди видят примерно то же самое, что и при Советской власти, так стоит ли время тратить?
   - Слушайте, друзья, давайте перенесём вашу дискуссию в другое место и на другое время. Я пытаюсь вникнуть в планы сегодняшнего дня. Сергей, а твои ребята совсем не участвовали в разработке плана?
   - Нет, все задумки целиком - на совести Юлии Николаевны. Мероприятие без всякой связи с исполнением должностных обязанностей президента, только игры свободного разума для повышения рейтинга.
   - По-вашему, высокий рейтинг не нужен? Он разве не свидетельствует о поддержке главы государства населением? - попыталась съязвить Юля, но её сарказм в сравнении с ехидством главы администрации выглядел как забавная проделка рядом с уголовным преступлением.
   - Юлия Николаевна, должен я вас понять таким образом, что вы отказываетесь продолжать ваш революционный проект?
   - Нет, просто ваше невнимание к имиджу президента может создать проблемы и в вашей сфере ответственности.
   - Послушайте, хватит препираться! - нетерпеливо постучал ладонью по столу Саранцев. - Вы оба мне нужны, причём живые и здоровые. Не нужно грызть друг другу глотки. Юлия Николаевна, возвращаемся к расписанию. Агент из школы сообщает Коноплянику о завершении местной юбилейной акции, а он сообщает вам?
   - Нет, с ним офицеры ФСО, они передадут сообщение нам, а сами скрытно выдвинутся на позиции. Насколько я понимаю, кортеж доберётся из Кремля до места примерно минут за двадцать. Если потребуется, Конопляник под благовидным предлогом задержит Елену Николаевну. Это не составит труда - он тоже не виделся с ней после школы.
   - Вы не находите всю эту спецоперацию несколько странным предприятием? - подлил ещё одну ложку дёгтя Антонов. - Что за толкотня вокруг пожилой женщины без её ведома?
   - Тебя послушать - мы ей какую-то гадость готовим. Обыкновенный сюрприз. Покатается в лимузине, посидит в хорошем ресторане, вспомнит свой первый выпускной класс. Кстати, помнится, речь шла о её конфликте с директрисой?
   - Да, со слов Конопляника, отношения у них крайне напряжённые. Не сошлись характерами и подходом к учебному процессу, - поспешно проговорила Кореанно. - Нужно обдумать возможность распространения и этой информации тоже. Думаю, задним числом, когда история уже получит известность, в школу подъедет телевидение и сделает не один сюжет об отношениях Елены Николаевны с администрацией школы. Родители, разумеется, на её стороне. Кажется, среди них тоже есть её выпускники.
   Саранцев вспомнил свою бескомпромиссную классную руководительницу и удивился только упорству, с которым та сохранила неизменным свой горячий темперамент в течение десятилетий. Время от времени принималась спорить с завучем в присутствии школьников и, по слухам, прошла по всем ступеням бюрократического ада, вплоть до роно и даже облоно. Наверное, её отъезд многим руководителям новосибирского образования принёс облегчение.
   - Она так давно сюда приехала? - удивился президент последним словам пресс-секретаря.
   - Да, почти сразу после вашего выпуска.
   "Неужели она терпела, пока мы не закончим школу? - подумал Игорь Петрович. - А мне и в голову не пришло с ней встретиться, поговорить, поблагодарить. Собственно, я ведь сразу поступил в МИСИ. Но если она уехала в Мытищи почти сразу после нашего выпуска, она уже жила там, когда я учился?"
   - Вы не знаете, в каком году она уехала из Новосибирска? - произнёс он вслух.
   Кореанно вновь покопалась в своём наладоннике и сообщила:
   - В восемьдесят втором.
   Надо ли стыдиться своего безразличия к бывшим учителям? Елену Николаевну сложно назвать душкой, к ученикам она порой проявляла не меньше жёсткости, чем к своему руководству. Юный Игорь Саранцев хотел заслужить её одобрение, поскольку видел в нём высшее достижение. До седьмого класса в его четвертных и годовых табелях значились одни пятёрки, потом стали появляться четвёрки, но они уже не могли изменить его судьбы.
   На выборах председателя совета пионерского отряда Елена Николаевна всегда лоббировала его кандидатуру, хотя открыто в голосование не вмешивалась. Впоследствии Саранцев не раз думал с некоторым удивлением о пионерских выборах как о самом демократическом явлении в советских реалиях. Пускай голосование и было открытым, но выдвигались несколько кандидатов на одно место, они получали разную поддержку избирателей, и практически никто не побеждал единогласно. Объяснение лежало на поверхности: победитель получал только лишнюю нагрузку и абсолютно никаких выгод. Проголосовать "за" почти означало сделать гадость. Здесь можно проследить некоторые параллели с античной демократией, при одном существенном различии: римские консулы получали реальную власть, пионерский активист - исключительно головную боль. Возможно, ещё строчку в характеристике, но отделы кадров искали хороших специалистов, институты - сильных абитуриентов, а общественная активность кандидата тех и других не слишком волновала. Возможно, даже оказывала негативное воздействие - мол, нам и своих горлопанов достаточно. В такой ситуации следовало отделить мух от котлет и заняться, например, комсомольско-партийной карьерой, чего Саранцев не сделал.
   - Так мы с ней уже давно - дважды земляки, - задумчиво произнёс Игорь Петрович, ощутив неприятный холодок под ложечкой. Будущая встреча всё больше и больше обретала плоть, но он вдруг начал меньше себе нравиться и больше волноваться. Созданные неразумной дочерью проблемы незаметно отодвинулись на задний план, и Саранцев обнаружил себя погружённым в решение мелкого текущего вопроса. И не вопроса даже, а рутинного мероприятия.
   - Юлия Николаевна, вы любили своего классного руководителя? - неожиданно для самого себя спросил президент. Он искал психологической поддержки везде, где только мог её вообразить.
   - Трудно сказать, - чуть удивлённо пожала плечиком Юля. - По-моему, отношения ученика с преподавателем далеко не всегда описываются чувственными понятиями.
   - Лично я свою классную терпеть не мог, - вставил своё слово Антонов, внимательно разглядывая поверхность стола перед собой.
   - У меня их две было, в девятом классе поменялась, - зачем-то добавила Кореанно, до сих пор занимавшаяся нестандартной организацией встречи без вовлечения в процесс собственных ощущений и воспоминаний.
   - Нет, меня Елена Николаевна с четвёртого класса до десятого из рук не выпускала. Вроде и не скажу, что души в ней не чаял, но до сих пор вспоминаю иногда. Когда в самых невообразимых положениях обнаруживается её прошлая правота, а я её по малолетству не оценил.
   - Моя жуткой стервой была, - не унимался Антонов. - Настроение портится, когда её вспоминаю. Вот и сейчас испортилось - зачем ты вообще заговорил о классных?
   - Чем же она тебе так досадила? Надеюсь, ты школу не со справкой окончил?
   - Нет, до такого гадства она не докатилась. Просто она обожала свою чёртову математику и терпеть не могла всех, кто не разделял её восторга.
   - Ты теперь знаешь математику?
   - Одну таблицу умножения. Делить и умножать в столбик скоро окончательно разучусь, из-за калькулятора в мобильнике.
   - Не можешь ей простить бесцельно потраченного времени?
   - Я вообще думать о ней не хочу. Она не обращала внимания на меня, зачем же мне теперь говорить о ней?
   - Не обращала внимания? Многие сочли бы такое отношение учителя оптимальным. Чем реже преподаватель тебя замечает, тем меньше у тебя проблем.
   - Зависит от преподавателя.
   - С тобой всё ясно. Чуть ли не Фрейдом за версту несёт. Ты ревновал её к ученикам, которым она уделяла больше времени.
   - Да ладно тебе! Не подросток уже, а всё ищешь клубничку. Даже там, где ею не пахнет. Просто отбыть семь лет в роли пустого места, да ещё в подростковом возрасте - испытание для сильных. Для слабых - трагедия.
   - Так ты у нас - слабак?
   - Я - сильный. Поэтому после школы, то есть после этой тётки, не спился из ненависти к себе, а пошёл дальше.
   - И даже дошёл до Кремля, хочешь сказать?
   - До Кремля у нас дошёл ты, а я уж тут рядышком, на откидном стульчике.
   Кореанно некоторое время слушала перепалку своих шефов и не могла вспомнить своего отношения к обеим своим классным руководительницам. После школы она с ними не встречалась, никогда не хотела ни видеть их, ни говорить с ними, и теперь пыталась вспомнить дни рождения той и другой, но тоже не могла. Возраст обеих своих классных дам она могла лишь примерно прикинуть, ни одного их юбилея на память не приходило, никаких предположений о будущих празднествах не возникало, и Юля даже несколько растерялась от своей дикости.
   - Игорь Петрович, а какие цветы она любит?
   Очаровательный в своей бесцеремонности вопрос пресс-секретаря вызвал короткое замешательство аудитории.
   - Понятия не имею, - честно ответил Саранцев. - Но, видимо, какой-нибудь букет купить надо.
   - Я всё организую, - поспешила отреагировать Кореанно, отошла подальше от стола, вытащила из сумочки телефон и принялась звонить в свою контору. Пока она вполголоса напряжённо инструктировала подчинённых, Антонов наклонился к президенту:
   - Игорь, нельзя сегодня тратить столько времени на всякую чепуху. С Дмитриевым нужно переговорить, и замечательно, что возник очаровательный повод. Отменять поездку совсем тоже нельзя, но следует прокрутить её по-быстрому.
   - Сунуть букет в школе и смыться? Я не настолько большой циник. И от тебя не ожидал.
   - Нет, конечно. В ресторан ехать придётся, но меня насторожили твои вопросы. Ностальгия замучила или совесть проснулась? Ты бы и не вспомнил о ней до конца жизни, если бы не прорезался этот Конопляник. И ничего зазорного в этом нет, никто не дружит всю жизнь со своими школьными учителями. Посидишь с полчасика-час, и уматывай. Они ведь не дети малые, должны понимать - у президента дел невпроворот. Сегодня нужно ещё с Муравьёвым решить вопрос. Может, стоит его тоже вызвать в связи с прохождением кортежа?
   - Подобные вопросы обычно решаются без него. Он расценит вызов как проявление мандража. И Покровский тоже. Нельзя чересчур старательно делать безразличное лицо.
   Юля закончила инструктаж своего персонала и вернулась к мужчинам.
   - Букет будет, - коротко возвестила она и встала почти по стойке "смирно", держа сумочку в опущенных руках перед собой. - Игорь Петрович, ещё одна подробность: как вы поедете в ресторан? Я хочу сказать, в какой машине поедет Елена Николаевна?
   - В моей, - быстро ответил Саранцев. - А про Конопляника и Кораблёву ничего не могу сказать. Втроём на заднем сиденье сесть невозможно, а остальные места в машине заняты охраной. Нужно захватить ещё одну машину для кого-то из них?
   - Нет, Кораблёва встретит вас уже в ресторане. Кстати, она и сняла кабинет, но мы оплатили долю во избежание лишних разговоров. У Конопляника есть машина, но ехать в составе кортежа ФСО тоже не разрешает. Мол, у них все водители имеют специальную подготовку, и в критической ситуации один неумеха может создать проблемы.
   - За кортежем ему тоже ехать нельзя, - нерешительно выговорил Саранцев. Он представил старого приятеля в роли бедного родственника позади колонны джипов и "мерседесов" и испытал острый приступ стыда.
   - Почему? - поспешно вмешался Антонов. - Переговорим с Муравьёвым и Дмитриевым, ГИБДД и ФСО его не тронут. Если хотят, пусть хоть своего человека к нему подсадят.
   Саранцев заметил нескрываемую радость в голосе Сергея, видимо в связи с нечаянным поводом для встречи с министром внутренних дел. Дело действительно повернулось очень удачно, но чувство мутного неудовольствия сохранялось.
   - Это неудобно. Пусть едет первым или бросает машину у школы и тоже едет со мной.
   - Если тебя волнуют приличия, то лучше всего и удобнее для всех будет, если он поедет сразу за кортежем. Со стороны будет выглядеть так, будто в составе колонны, но ФСО он не будет мешать. Пусть работают, как привыкли.
   - Они привыкли оттеснять и останавливать посторонние машины.
   - Они не будут считать его посторонним. И ГИБДД не станет его отсекать. Надо просто обговорить все детали с теми и с другими, - упрямо цеплялся за новую возможность Антонов. Он уже не удивлялся, а раздражался угрюмым сопротивлением президента любым попыткам смягчения ситуации.
   - Нехорошо так обходиться с приятелями.
   - Как "так"? Вы договорились сходить в ресторан, встретились и колонной поехали к месту трапезы. Именно так всё и делается. Тебя просто комплекс старшего брата душит: ты считаешь поездку в своей машине невероятной привилегией.
   - Думаю, Мишка сам решит, - высказался после коротких сомнений Саранцев. - Я его приглашу ехать с нами, захочет - поедет, не захочет - не поедет.
   - Не сможет он поехать в твоей машине! Формально рассуждая, место для третьего человека на заднем сиденье в ней найдётся, но ты ведь понимаешь - дизайном оно не предусмотрено. Он будет между вами сидеть, как на жёрдочке - кстати, об унижении. Пусть едет впереди, за полицейской машиной сопровождения, но перед машинами кортежа. Нужно только предупредить ФСО и МВД. А лучше всего, повторяю, пусть едет первым, а уже после него пусть перекрывают движение, - опять добавил Антонов с нудно поучительными интонациями.
   - Хорошо, - согласился президент. - Юля, раз уж вы сегодня главный организатор, попросите ребят вызвать Муравьёва. Когда появится, пусть сразу заходит, он будет нужен вместе с Дмитриевым.
   Антонов с демонстративным облегчением вздохнул. Уже несколько минут он думал о нежелании Саранцева сопротивляться обстоятельствам и стремлении пустить разрешение проблемы на самотёк. Изрядный опыт общения с Покровским научил Сергея Ивановича осмотрительности, решительности и скорости. Действовать нужно стремительно, но внешне признаков беспокойства не проявлять - здесь он с Игорем согласен. Однако, похоже, этим сходство их мнений исчерпывалось. Президент явно не хотел делать собственных шагов, ожидая движений премьера. А тот даже не боялся потерять лицо - утреннее появление Корчёного с электоральными планами единороссов выдавало нетерпение генерала. Он сразу внёс ясность, а неизвестность пугает больше всего, ибо оставляет место ожиданию катастрофы, намного превосходящей ту, что может случиться в действительности. Раз уж Покровский решил сходу открыть карты, стоять на месте и предаваться размышлениям - смерти подобно. И первое из необходимых теперь действий - демонстрация силы. Лучший способ её организовать - встретиться разом с Муравьёвым и Дмитриевым, но ни словом, ни намёком не коснуться ночных событий на проспекте Мира. Более того, обсуждать в присутствии и при активном участии Кореанно вопросы охраны президента при посещении школы в Мытищах и сопровождения кортежа на пути от школы к загородному ресторану. Пусть они смотрят на президента, главу его администрации и пресс-секретаря, занятых организацией этой никчёмной поездки, и теряются в догадках. Что знает Антонов? Что знает Кореанно? Каковы планы Саранцева? Они должны уйти отсюда, ничего не поняв, а потом честно признаться в этом Покровскому или соврать ему. Последнее мало кому удавалось в прошлом, генерал быстро распознает ложь и её авторам придётся туго.
   Тем временем Юля вышла в приёмную передать дежурным поручение президента о вызове министра внутренних дел, и глава администрации вновь получил возможность разговаривать с шефом о главном.
   - Что ты упёрся с этим Конопляником? Мы ведь оба хотели прощупать Муравьёва, так зачем упускать замечательный случай?
   - Мы его не упустили, как видишь.
   - Да, потому что я вертелся ужом на сковородке. Мне толкать тебя ногой под столом, чтобы вернуть к действительности?
   - Не надо меня толкать, я не сплю и не мечтаю о постороннем и ненужном. Просто я давно не виделся с Мишкой и не хочу его обидеть высокомерием.
   - Засунуть его в свою машину силой - как раз и значит проявить высокомерие, разве нет? Он главный организатор всего этого ностальгического действа, так пусть и ведёт себя как распорядитель. Раньше тебя появится у школы, потом - в ресторане.
   - Для того, чтобы появиться в ресторане раньше меня, он должен будет уехать раньше кортежа, и Муравьёв нам здесь не нужен.
   - Очень даже нужен. Мы ведь не договорились с твоим Мишкой заранее, и не знаем о его собственных планах. Поэтому должны быть готовы к разным вариантам. Очень удачно получилось, что Юленька недодумала здесь.
   - Зачем ты её постоянно подкалываешь? Сам же привёл, и сам же жизни не даёшь?
   - Я не даю? Разве я её донимаю? Просто нежно подшучиваю. Если не сможет вынести подобных пустяков, ей нет места даже в журналистике, а про Кремль я вообще молчу.
   - Тренируешь девушку на будущее?
   - У неё есть потенциал. Никогда не задумывался? Когда мне её тогдашний шеф позвонил с рекомендацией, у меня совсем другие люди стояли в планах. Если бы я его не знал, мог бы заподозрить в сугубо личном отношении.
   - Он никогда не спит с подчинёнными?
   - Он никогда не продвигает тех, с которыми спит. Суровый такой человечище. Ребёнка может живьём сожрать ради сочного эксклюзива.
   - Сомнительная характеристика. Ты его похвалил или осудил?
   - Я констатировал факт. Готовый на всё газетчик - аналог ядерного оружия в политике. Точнее, аналог атомной боеголовки, похищенной неизвестными террористами. С одной стороны - безусловное зло, с другой - если его используют против твоих врагов, становится очень выгодным игроком.
   - Ядерное оружие невозможно применить против другого обладателя ядерного оружия.
   - Это одна страна не может применить его против другой страны, а вот нанести ответный ядерный удар по террористам - весьма затруднительно. Разве что назначить какое-нибудь государство виновным и стереть его с лица земли, но в результате террористы лишь накрутят себе рейтинг.
   - Что-то мы совсем погрязли в образах, - спохватился Саранцев. - Любой твой газетчик яйца выеденного не стоит. Их звёздный час прошёл в конце восьмидесятых. Сейчас они - обыкновенные торговцы чужими тайнами, предпочтительно - пикантными.
   - Чужие тайны - двигатель политики, не находишь?
   - Они - основной смысл шантажа.
   - А я о чём говорю? В политике шагу без шантажа не ступишь, и без прессы здесь никак не обойтись. Но наша Юленька на этой поляне - самый красивый цветок.
   Кореанно вернулась в кабинет и деловито зацокала каблучками назад к столу президента.
   - Они вот-вот подъедут, - деловито сообщила она, вертя в пальцах наладонник.
   - Кто "они"? - прикинулся глупым Антонов.
   - Дмитриев и Муравьёв.
   В груди Саранцева разлился мерзкий холодок. Нет ли здесь ошибки? Приезд Дмитриева запланирован, но вызов Муравьёва в контексте известных событий приобретает чересчур многозначительный оттенок. Он непременно увидит связь, как и Покровский, который тоже очень скоро узнает о сборе министров в Сенатском дворце. Видимо, оба силовика уже располагают мнением Покровского о надлежащих мерах в сложившейся обстановке. Ну что ж? Пусть располагают. А он заведёт с ними разговор о Мытищах и организации кортежа до ресторана. Профессионалы не берут назад ходы в шахматных партиях, он тоже не может отменить принятых решений, и задним числом обдумывать их несовершенства - полное безумие. Он готов к встрече. Он не станет заискивать или идти в атаку нахрапом. Он будет спокоен, ироничен и уверен в себе, полностью погружён в мероприятие по связям с общественностью и ни в малейшей степени не растерян.
   - Юлия Николаевна, вам нравится ваша работа? - спросил Игорь Петрович из желания отвлечься от серьёзных мыслей.
   - Она меня вполне устраивает на данном этапе, - ответила Кореанно после секундной паузы. Она старательно скрывала вспышку раздражения, но опущенный взгляд и нервные пальцы с головой её выдали. Вопрос звучал почти как угроза увольнения, а Юля не любила попыток запугивания, тем более безосновательных.
   - Вы не подумайте ничего плохого, просто мы тут с Сергеем Ивановичем обсуждали положение журналистского цеха в общественной жизни и несколько разошлись во мнениях.
   - Я сейчас не журналист, - в тысячный раз повторила Юля фразу, уже много раз произнесённую в ответ на обращения к ней разных людей.
   - Мы - тем более, но мнение о них имеем. По-вашему, какова роль прессы сегодня?
   - Это барометр, способный во многом делать погоду.
   - Но вы считаете необходимым свободное слово?
   - Разумеется. Вопрос только в определениях. Свободный журналист не считает возможным уступать давлению, но он всегда зависит от своих источников информации, и они способны им манипулировать. Никто никогда не знает всей правды, но объём, место и время обнародования некоторой её части может иногда вызвать взрывной эффект. Как и характер этой обнародованной части, разумеется.
   - Но вы не разочаровались в своём профессиональном выборе? Ведь столько подковёрной возни, грязных денег, лжи, предательства.
   - Не только. Есть ещё смелость, честность и неподкупность - они вовсе не легенда, я знаю. Вместе получается насыщенная жизнь - как на театральной сцене, среди шекспировских страстей.
   - Театр ведь - ложь? Одна видимость страстей.
   - Персонажи пьес вымышлены, но играют в спектаклях живые актёры и актрисы со своими собственными мыслями, отношениями и тайными затеями.
   - И не устаёте жить на сцене?
   - Наверное, я родилась для неё.
   Юля перестала сердиться и задумалась ненадолго о своей короткой жизни. Она не совершила ничего великого, как и подавляющее большинство людей, но зато всегда видела далеко впереди цель, чем почти никто похвалиться не может. Не шла по головам, ни под кого не ложилась, но достигла степеней известных, пусть и не славы. О славе и призвании мечтают в детстве и в юности, а в её возрасте среднестатистические граждане довольствуются куском хлеба, лучше с маслом. И ещё - моральным удовлетворением от достигнутого карьерного роста. Пускай она не счастлива, зато довольна.
   - Юлия Николаевна у нас предпочитает моноспектакли у трибуны, - бесцельно съязвил Антонов.
   - Я, Сергей Иванович, обожаю общество людей целеустремлённых и любопытных. Вот и провожу среди них много времени.
   - Это вы о журналистской братии?
   - Не о политиках же.
   - Лично я - обыкновенный бюрократ, так что вы Игоря Петровича поддели, а не меня. О нас, разумеется, стихов не слагают, только матерные частушки, зато страна лежит у нас на плечах.
   Юля рассмеялась звонко и искренне, не считая нужным скрывать своего отношения к бюрократии.
   - Между прочим, Юлия Николаевна, вы - тоже бюрократ. Над собой смеётесь, - не отступал Антонов.
   - Я не бюрократ.
   - А кто же вы? Свободный художник? Вы состоите на государственной службе, в вашем подчинении люди, вы обеспечиваете президенту свою часть обратной связи с обществом. Весьма незначительную, правда, но, тем не менее, свою посильную лепту вносите.
   - Незначительную? А значительную часть, по-вашему, кто обеспечивает? ФСБ, что ли? Не ожидала от вас такое услышать. Я думала, только в Советском Союзе власть получала сведения об общественных настроениях от спецслужб.
   - Юлия Николаевна, вы слишком бурно реагируете. Я всё понимаю, честь мундира и так далее. Но не станете же вы доказывать факт якобы беспрецедентной важности вашей деятельности. Так, делаете подарочную упаковку на выходе.
   - Благодаря мне, Сергей Иванович, вы сумели не наступить на великое множество грабель. Перечислить вам все случаи, когда законодательные предположения изменялись или откладывались во избежание негативной реакции общества? Если хотите, могу ограничиться только наиболее важными прецедентами.
   Антонов развлекался от души, Юля разволновалась и оттого стала ещё привлекательней. Их разговор не имел никакого смысла, но Саранцев слушал его спокойно, как шум моря на закате. Временами ему казалось, будто в их голосах возникают на короткие мгновения диссонирующие отзвуки скрытых переживаний, но впечатление быстро сменялось другим, и президент оставался спокойным и даже величественным в своём равнодушии.
   Дверь кабинета открылась с идеально выверенной скоростью - не распахнулась с грубой наглостью и не приоткрылась опасливо, а отворилась. Вошёл директор ФСО Дмитриев, поздоровался со всеми присутствующими и направился к столу президента, мерно чеканя шаг.
  
   Глава 15
  
   Наташу разбудил назойливый звонок в дверь, сменившийся через некоторое время стуком. Цезарь заливисто лаял в прихожей, старательно выслуживаясь перед хозяевами.
   "Явился, - с раздражением подумала Наташа. - Ещё и ключ потерял".
   Сон не отпускал её, она страшно не хотела вылезать из-под одеяла, и настойчивость беспутного отца только раздражала. Опять завалится непроспавшийся, полупьяный, неизвестно чего желающий и непонятно что пытающийся сказать. Он злил её тем больше, что она помнила времена, когда любила его. Он дарил ей бесчисленных кукол и возражал матери, когда та заставляла её есть что-нибудь полезное и невкусное, не терпел дочерних слёз и стремился как можно скорее уступить её шантажу, а она пользовалась его слабостью. Мать выволакивала мужа за дверь и громким шёпотом выговаривала ему за бесхарактерность, а маленькая Наташа жалела папу и хотела заступиться, но боялась уличения в подслушивании и скромно молчала. Наверное, мать была права уже тогда - отец проявлял мягкотелость, а не приличную главе семьи твёрдость и родительскую солидарность. В те далёкие времена он угождал дочери, теперь - какому-нибудь рыночному ларёчнику. Всегда на побегушках, всегда в услужении, вечно подчинённый обстоятельствам.
   В дверь, кажется, уже барабанили кулаками, Цезарь надрывался лаем, но не прекращал своего рьяного служения. Наташа укрылась с головой и свернулась под одеялом калачиком, прячась от шума и необходимости обратиться к жизни лицом.
   Через некоторое время зазвонил телефон, и его трель влилась в общую какофонию пронзительной тонкой струйкой.
   - Совсем с ума сошёл, - думала Наташа, делая вид, будто пытается заснуть.
   О покое теперь можно забыть, но чувство злости уже вскипело и мешало мыслить здраво. Казалось бы - открой дверь, впусти непутёвого и спи дальше, но она уже не могла уступить. Переупрямить упорного можно, если не боишься прослыть мегерой, а она не боялась. Он ведёт себя так, как ему легко и удобно, и она ответит ему тем же.
   Теперь уже нельзя вспомнить, то ли отец запил, лишившись инженерной работы, то ли наоборот, скатился до разнорабочего в силу своего беспробудного пьянства. Наташа была тогда слишком мала, и только смеялась, глядя на неуклюжего пьяного отца, когда мать гнала того в ванную протрезвляться. Дочери казалось, будто он специально развлекает её, и она обижалась на мать, мешавшую представлению.
   - Мама, он же такой смешной! - хватала она родительницу за подол застиранного домашнего халата. - Пускай ещё что-нибудь скажет!
   - Наталья, иди к себе в комнату! - строго отвечала мать и отталкивала её от пьяного.
   Наташа не понимала такой жестокости к себе и к папе, начинала плакать и окончательно выводила мать из себя. Та срывалась на крик, иногда тоже принималась надрывно плакать, чем ещё сильнее заводила дочь. Концерты слышали соседи за всеми стенами, под полом и над потолком, новости быстро распространялись по дому, и скоро Наташа узнала во дворе, что её отец - пьяница и дебошир.
   Не вынеся шума, наполнившего квартиру, Наташа вылезла из-под одеяла, села в постели, посмотрела на часы, потянулась и устало поплелась в ванную приводить себя в порядок. Сегодня ей нужно выйти из дома, на неё будут смотреть, в том числе и тот, чьё мнение ей не безразлично. Если уж не удалось как следует выспаться, можно посвятить дополнительное время туалету.
   В первую очередь, разумеется, голова. Что можно сделать с короткими волосами? Обыкновенный начёсик. Стоило сходить в парикмахерскую, но сегодня всё равно уже не получится - у мастера выходной, а доверяться неизвестно кому - страшно. Конечно, её трудно изуродовать больше, чем ещё при рождении постарался господь бог, но усугублять плачевную картину всё же не хочется. Щётка, фен, лак, ненавистное лицо в зеркале. Кто сделал мир несправедливым? Пускай бы все были уродами, или все - писаными красавицами. Но нет, где-то в небесной канцелярии прячется никому не известный негодяй и решает, кто будет одним своим видом очаровывать прохожих на улицах, а кто - плакать в бессильной злобе перед своим отражением. Она, правда, уже давно не плакала.
   Полудетские постпубертатные переживания остались в прошлом, теперь она смотрит на себя философски. Вопросы её больше не мучат. Она не разглядывает по отдельности глаза, нос, губы, зубы, уши и волосы, не изучает изъяны кожи, она давно знает, что никогда никого не пленит своей улыбкой. Сказки о принцессах и их спасителях не вернутся никогда, впереди лишь реальность. Ей нужно прожить жизнь без любви. Точнее, её никто не полюбит. Поэтому следует забыть о счастье и готовиться к тихому беззвучному бытию рядом с любимым.
   Наверное, он женится (как же иначе!), это не имеет значения. Он будет приходить от жены и пахнуть её духами, а она будет стоять у него за спиной или в толпе перед ним, там и там равно незаметная, но готовая выполнять его поручения и всячески облегчать его жизнь. Помогать ему в работе, стать соратником, сделать себя незаменимой в деле, которому он отдаёт жизнь. Он ведь не жене посвятит жизнь, а борьбе с порочной властью. Борьбе безнадёжной и тем более нужной.
   Любое противостояние, обречённое на успех, бесчестно. У ребёнка можно отнять конфетку, если рядом нет его родителей, но вряд ли такой победой можно гордиться. Выйти на бой с непобедимым врагом трудно, даже невозможно, если держишь в голове иные помыслы, кроме жажды справедливости. Он вышел и не прячется в толпе единомышленников, как она сама, а стоит на виду, в ряду других мишеней, и не боится. Говорит с трибуны простые честные слова, ведёт за собой множество людей, и пока не обращает на неё внимания, но всё поправимо. Изменить свою неказистую внешность она не сможет, но не требуется никакого волшебства для посвящения себя делу. Ей давно уже не осталось ничего другого, и она отреклась от бессмысленных повседневных радостей ради будней, нужных не ей одной.
   Увлечённая политикой подружка долго зазывала Наташу на митинг в защиту политзаключённых, но та упорно отказывалась. Митинги и демонстрации протеста казались ей занятием для психических неполноценных людей. Какое дело власти до собрания нескольких сотен или тысяч человек, если десятки миллионов голосуют за неё на выборах? Заявлять своё мнение в атмосферу, не имея слушателей, вряд ли плодотворно.
   - Вода камень точит, - объясняла подружка. - Сейчас за нами не идут, но стоит измениться ситуации, и на улицы выйдут миллионы рассерженных граждан.
   - Какой ситуации? - не понимала Наташа.
   И подружка развёртывала перед её мысленным взором широкую панораму. Скажем, рухнут в очередной раз цены на нефть и газ, обвалится разом относительное экономическое благополучие, и вопрос будет один: кто возглавит движение разочарованных масс. Такой период в политике - как подростковый возраст в жизни человека. Кто угодно может вылепить из недоросля своего клона. Проблема в одном: будет этот кто угодно достаточно умелым и бесстыдным для превращения подопытного в раба, или человеком, ответственным за последствия своего влияния на будущее ребёнка. На гребне борьбы с прогнившей властью общество может свалиться в фашизм, а может для начала добиться раздвижения границ дозволенного и расширения своего влияния в управлении государством. А потом - кто знает! - уйти от феодальной системы отношений суверен-вассал, где второй может только усердным служением первому добиться лично для себя отдельных ограниченных привилегий, нисколько не нарушающих всемогущества первого, и создать взамен одинаковые для всех законные правила поведения. Стоять в стороне и ничего не делать в такой ситуации - преступно по отношению к собственному будущему.
   Наташа не собиралась наращивать своё воздействие на манипуляции правительства, но в конце концов она уступила давлению подружки и впервые в жизни оказалась на митинге протеста у Соловецкого камня, на Лубянской площади. Леонид Худокормов не привлёк её внимания - с первого взгляда он совершенно не выделялся в толпе.
   - Лёнь, познакомься, - обратилась к нему подружка Наташи, - у нас пополнение.
   - Очень рад, - ответил Худокормов и окинул новенькую оценивающим взглядом. - Из любопытства пришли или как?
   - Из любопытства, - с вызовом ответила Наташа, возмущённая пренебрежительным тоном активиста. - У вас тут весело будет или как?
   - Хватит вам, с цепи сорвались? - обиделась на них обоих подружка. - На пустом месте подраться готовы. Наташа - человек думающий, по одному зову трубы к нам не прибежит. А Лёня - человек увлечённый и горячий, ждёт от всех такого же энтузиазма, но далеко не у всех находит.
   Она обращала свою речь по очереди к тому и другому спорщику, требуя их примирения во имя будущего сотрудничества. Подружка была в общем человеком добрым и ответственным, она не собиралась их знакомить в лирических целях, никому из них такая мысль в голову не приходила, но уже дома, после митинга, Наташа долго продолжала думать о незаметном парне с мегафоном в руках. Он был увлечён, бесспорно, и требователен. Равнодушных не принимал. Скорее, был готов к общению с идейным единороссом, хотя в существование хотя бы одного такого не верил, полагая их всех приспособленцами.
   Первое знакомство не оставляло надежд на романтическую будущность их отношений, но Наташа последовала за подружкой вторично, уже не на митинг, а в местную организацию "Свободной России", где и заправлял Леонид Худокормов. Выпускник филфака МГУ, он без особого успеха занимался издательским бизнесом, но держался в русле современности и вёл ещё в Сети информационный портал средней руки, как говорится - широко известный в узких кругах.
   Сначала Наташа слушала ненароком его разговоры и споры с товарищами, потом она стала частенько захаживать на его портал и разыскивать там именно его публикации, потом принялась втихомолку скупать издававшуюся им бумажную литературу, в том числе Поппера и Хайдеггера. В здании комитета имелась лавочка, торговавшая всеми этими книгами, но Наташа заказывала их через Интернет и выкупала в издательстве, улучая момент, когда Худокормова там точно не было. Зачем облекать тайной свои непредосудительные действия, она и сама не знала. Наверное, уже тогда прозрела в себе интерес не к его убеждениям, а к нему самому.
   На демонстрациях он вёл себя безупречно. Если призывал к несанкционированной акции, то сам тоже на неё являлся и стоял в первых рядах, если полиции не удавалось его задержать на подходе. Скандируя через мегафон лозунги, он никогда не призывал никого бить или уничтожать, даже бюрократов и ОМОН, а требовал только законности и свободы для всех в равной степени.
   - Он мне так нравится на митингах, - призналась однажды Наташе подружка. - Прямо вождь народных масс. Очень уверенно себя чувствует на глазах у множества людей.
   - Обыкновенное актёрское качество, - заметила Наташа дрогнувшим от испуга голосом.
   - Так он ведь не актёр. Просто знает, чего хочет. Причём, хочет не только для себя, а для всех. Такая редкость в наше время.
   Слова подружки прозвучали по-старушечьи глубокомысленно. Можно было подумать, будто она помнила другие времена и теперь категорически не принимала современность.
   Наташа привыкла думать о людях бесстрастно. Никто из её окружения до сих пор не вызывал в ней восторжённых чувств. Маму она больше жалела, отца не хотела знать, бабушки и дедушки умерли до её рождения или в ранние годы жизни своей внучки, а та их не помнила и не могла вспомнить дни, часы и минуты в бабушкином доме. Доме, где никогда не наказывают и не ругают, а только кормят пирожками и блинчиками да упрекают детей-родителей за то, что они несправедливы к своему ребёнку.
   Появление в наташином кругу общения Леонида изменило её взгляд на жизнь. Она вдруг поверила, что может повлиять на государство своими поступками. Не в том смысле, конечно, чтобы выйти на площадь и остановить продвижение державной машины в её обычном, античеловечном, направлении, а в том, что океан состоит из отдельных капель. Она не собиралась на баррикады или в окопы, но хотела и чувствовала себя способной говорить собственным голосом, а не слушать с утра до вечера чужие слова.
   Есть ли он, этот голос? Вопрос мучил её уже несколько месяцев. Может ли она сказать о стране, своих согражданах и человечестве в целом хоть что-нибудь, не прочитанное или не услышанное от других? Много ли людей могут похвастаться собственным голосом? Откуда он приходит? Сколько лет или десятилетий нужно читать, чтобы однажды обнаружить в своей голове собственную мысль? И, пока не пришло время, что делать ей? Совсем молчать, или пересказывать иногда найденное другими людьми? Что даёт человеку право голоса? Обращаясь к аудитории, следует взять на себя ответственность за сказанное. Если твой призыв окажется зажигательным, люди пойдут за тобой и погибнут, всё равно - в прямом или фигуральном смысле, перед кем тебе нести ответственность? Они ведь сами пошли, ты не гнал их силой. Но ведь они пошли, потому что поверили тебе.
   - Нас вместе с ним однажды арестовали, - гордо поведала подружка.
   - Вдвоём? - сухо уточнила Наташа, оскорблённая этим "вместе".
   - Нет, конечно. Человек десять. Устроили небольшой пикет перед Думой во время дебатов по закону о борьбе с экстремизмом. Лёнька тогда здорово разозлился, услышал трансляцию выступления Орлова и сразу сорвался с места, как по команде.
   - Бросил клич, и ты откликнулась?
   - Нет, просто на ходу крикнул, что вернётся завтра, выхватил из кучи плакат и убежал. Ну, а я за ним. И ещё несколько человек.
   - Все присутствовавшие?
   - Нет, но большинство. Так испугалась, даже дышать не могла.
   - Когда испугалась? При аресте?
   - Нет, тогда уже почти веселилась, так прикольно получилось. А вот первый шаг сделать - страшно. Прямо коленки тряслись. Даже трудно сказать, чего именно боялась. Я ведь не раз видела ребят после арестов - помятые, конечно, но вовсе не замученные до полусмерти. Наоборот, гордые и весёлые.
   Подружка принялась рассказывать о пикете у входа в Думу, и Наташа слушала её со смешанным чувством. Она не хотела за решётку, даже на несколько часов, но стоять рядом с Худокормовым перед полицейскими рядами - хотела. В отдельные моменты она начинала воспринимать рассказ как повествование очевидца о ней самой. Подружка говорила "я", а Наташа видела себя, сначала с развёрнутым плакатом, потом в омоновском автобусе с зарешёченными окнами.
   - Тебя били? - осторожно поинтересовалась она.
   - Так, потолкали, пошвыряли, по асфальту потаскали.
   - А его? - Наташа испугалась за свой голос, предательски подсевший в момент вопроса, словно Худокормова задержали только что, а не несколько лет назад.
   - Его - тоже. Он ведь не террорист какой-нибудь и не боевик, с ОМОНом не дерётся. Говорит - занятие для дубовых голов. Никакой пользы для дела, только уйма материала в руках у власти для доказательства опасности, которую представляет оппозиция для общества.
   - Несанкционированный пикет - тоже ведь нарушение закона.
   - Это уже проблема закона. У нас есть конституционное право высказывать своё мнение вслух и прилюдно, а не у себя на кухне, среди родных и близких.
   - Всё равно, ведь нужен какой-то порядок. Не может любая группа в сотню человек по своему желанию перекрывать улицы. Тогда хаос начнётся.
   - Если власть будет соблюдать Конституцию, не будет никаких шествий в защиту конституционных прав граждан.
   - Всегда найдутся недовольные чем-нибудь.
   - Ты когда-нибудь слышала о разгонах демонстраций в Швейцарии или в Голландии?
   - Нет, но в Германии и в Америке - сколько угодно.
   - В Америке разгоняют иногда пикеты из десятка человек, а в Германии разве что анархисты под первое мая войну с полицией учиняют. Идеи их не волнуют, их цель - подраться и продемонстрировать свою революционность.
   - Вот и ваш пикет из десяти человек разогнали, как в Америке.
   - В Америке не бывает пикетов против рассмотрения в Палате представителей законопроектов о запрете думать не так, как хочется правительству. Под экстремизм наши ручные суды ведь могут подвести любое критическое высказывание, какое прикажут. Формулировки расплывчатые, оставляют уйму пространства для творческой фантазии. Лёнька любит говорить: половина текста щедринской "Истории одного города" годится сейчас для злободневных лозунгов, и все они попадают под закон о борьбе с экстремизмом. На что мы потратили сто с лишним лет?
   - И ваш пикет мог бы что-нибудь изменить?
   - Нет, но хочется иметь чистую совесть. Если у меня будут дети, смогу им рассказать, что в молодости не сидела без дела.
   - И про пикет расскажешь?
   - Пикет? Если вспомню. Не такое уж и великое событие, сама понимаешь.
   - Но это же твой первый арест.
   - Не первый же поцелуй, зачем его помнить. Но, если честно, вспомнить радостно. Просто распирает чувство причастности.
   - Причастности к чему?
   - К важному делу. К судьбе страны. Громко звучит, конечно, но я тебе по секрету говорю. Не станешь трезвонить про мою манию величия?
   - Трезвонить не стану, но хочу понять. Во время пикета ты радовалась?
   - Понимаю, глупо звучит, но не могу придумать другого слова. Скажу "испытывала счастье", так ты меня окончательно в сумасшедшие запишешь. Непонятное такое ощущение, странное. В груди щемящее чувство, словно после хорошего стихотворения или фильма. Будто хорошенько выплакалась, и мир сквозь слёзы выглядит красивым.
   - А в автобусе? - с болезненной настойчивостью интересовалась Наташа.
   - В автобусе? Ничего. Там уже всё прошло, обыденность началась. Я стала кричать в окно журналистам об ущемлении свободы собраний, а Лёнька просто сидел и молчал. Потом остальных к нам затащили, и мы поехали в участок.
   - Ты на него смотрела тогда?
   - Так, мельком. Я разошлась не на шутку, совсем взбесилась. Наверное, нервная реакция. А ты почему спрашиваешь? Какая тебе разница, смотрела я на него или нет? - заподозрила неладное подружка. - Тоже втюрилась?
   - С чего ты взяла? И что значит "тоже"? Интересно просто.
   - Раз тебе только про Лёньку интересно, значит именно втюрилась. А тоже - потому что ты у нас не одна такая впечатлительная. Могу навскидку парочку твоих соперниц назвать. Только они к нему не подойдут никогда, издали млеют. А ты?
   - Я? Во-первых, я не млею. Во-вторых, зачем мне твои соперницы.
   - Они не мои соперницы, а твои. Я по нему не сохну, мне за дело обидно.
   Наташе доводилось видеть Худокормова на демонстрациях. Он действовал спокойно, взвешенно, без истерики. Деловито организовывал колонны, вёл переговоры с руководством и с полицией, ни на секунду не повышая голоса. Казалось, он делает обыкновенную рутинную работу, но никто не сможет ему помешать или отговорить её делать. Тихий, упорный, непобедимый, он стоял в сторонке с обыкновенным будничным лицом и отвечал на вопросы организаторов так, словно просил их сбегать за молоком в ближайший магазин. Наташа могла представить его и в омоновском автобусе с таким же лицом, и не удивлялась словам подружки. Она просто жалела о позднем знакомстве.
   - Я на него вовсе не претендую. Просто интересный человек. Не такой, как все.
   - Вот именно. И я о том же. Обыкновенный человек в неординарной ситуации.
   В дверь больше никто не ломился, телефон тоже замолчал, Цезарь успокоился и прибежал в ванную с выражением глубокого удовлетворения и чувства выполненного долга на бородатой физиономии, но теперь замурлыкал вдалеке мобильник. Прервав свои занятия, Наташа вернулась к себе и вытащила телефон из чехольчика - звонила мать.
   - И до неё уже новость дошла, - раздражённо подумала жестокая дочь и выключила бесцеремонное средство связи. Всё-таки, двадцать первый век принёс человечеству новую степень несвободы. Теперь любого можно настигнуть везде, в любой момент времени. Если не отвечаешь - проявляешь невежливость. А тот, кто звонит в неподходящий момент - вежливый? Должен он понимать простые вещи? Например, право на одиночество. Невозможно жить в общем бараке, всегда не виду, нужно время от времени прятаться в норку, известную только тебе.
   Похоже, жизни сегодня уже не будет, пора уходить. Выспаться опять не удалось, но снова лечь и добрать упущенные часы теперь не получится. Беспощадные и безответственные люди ждут от неё безупречного служения им, а она не желает. Пусть удивляются, возмущаются, жалуются на неё знакомым и соседям, она всё равно не почувствует охоты жертвовать собой ради чужой выгоды или удобства. Почему важны желания всех окружающих людей, а её собственные чаяния ничего не значат?
   Вот Лёнька, например, не скрыл своего удивления её упорством, когда она несколько часов под дождём честно раздавала прохожим листовки. Не стал выяснять, действительно она их распространила, или выбросила в ближайший мусорный бак, а безоговорочно поверил. И правильно сделал - она совершенно не кривила душой, хотя в кроссовках хлюпала вода, а футболка неприлично облепила тело. Зонт не помогает от косого дождя, а бегущие от небесных потоков прохожие не слишком интересуются политикой, но она честно стояла на порученном ей углу у выхода из метро и представляла, как доложит Худокормову о выполненном поручении, а он удивится и похвалит её за стойкость.
   - Ну, ты даёшь! - только и сказал тот. - Молодец.
   Произнёс несколько скупых слов и вернулся к прежним занятиям, но он обратился лично к ней, что случалось нечасто, и Наташа запомнила. Память ей только мешала - снова и снова обращать на себя его внимание она не хотела из опасения насмешек очевидцев. За свою жизнь она привыкла к своей незаметности, и вдруг оказаться в центре внимания по унизительному поводу не желала. Предмет лирических страданий не заговаривал с ней после описанного случая ни разу, она даже видела его не каждый день и временами замечала вечером полное отсутствие мыслей о нём. Подобные открытия всегда производили на неё смешанное впечатление боли и облегчения, словно удалось вытащить огромную занозу. Но первая эмоциональная вспышка быстро сменялась глухой тоской. На кого ей жаловаться и кого обвинять, если она сама не способна хранить верность и радуется своей пошлой забывчивости?
   Постепенно Наташа и сама обнаружила тех нескольких девчонок, на которых ей намекала подружка. Они тоже не толклись постоянно возле Худокормова, но время от времени украдкой бросали на него красноречивые взгляды, приглашали попить чайку с принесёнными из дома вкусняшками собственного производства - вроде бы всех присутствующих в офисе, но в быстром повороте головы читался реальный адресат приглашения. Наташа ничего не умела готовить лучше матери, но завлекать молодого человека с помощью материнского кулинарного искусства считала недопустимым инцестом. Она постаралась для начала освоить простенькие пышки без начинки, и они у неё стали замечательно получаться. Жадная и голодная публика расхватывала их мгновение ока, Худокормов к столу не спешил, и ему ничего не доставалось. Наташа переживала немыслимые терзания, но возвысить голос укора и придержать для него несколько штучек не могла. Обвинять товарищей нельзя - все слышали объявление, кто захотел, им воспользовался. А он, выходит, не захотел? И потом снова не захотел, и ещё раз не захотел? Если бы он никогда не ел ничего мучного, он могла бы учесть опыт, но он не раз ел чужие пирожки и булочки, она сама видела. Выходит, он не хочет есть именно её конкретные пышки? Но он ведь ни разу их не попробовал и не может знать их вкуса. Получается, он не ест их именно потому, что их принесла она? Надо видеть в его поведении нежелание выдать интерес к ней или неприкрытую брезгливость? Возможно, она сильно недооценила свою уродливость?
   - Опять не вышло? - полушёпотом посмеивалась подружка, а Наташа смотрела на неё убийственным взглядом и молча требовала заткнуться. - Ничего страшного, бывает. Ты попробуй что-нибудь другое. Сладкий пирог или торт, например. Сладкое он всегда ест. Мужикам ведь всё можно, они только под страхом смерти начинают к еде приглядываться.
   Мобильник настырно пиликал и нудными порывами вибрировал, на мониторе светилось слово "Мама". Непослушная дочь выключила надоедливый аппарат и стала одеваться - нужно уйти из дома, пока под дверью никого нет.
  
   Глава 16
  
   Директор ФСО в президентском кабинете чувствовал себя не в гостях и не на ковре у начальства, а в горячем цеху своего, никому во внешнем мире не заметного, но критически важного для страны тихого производства, поэтому выглядел спокойным и уверенным, без единой нотки надменности и покорности в облике или взгляде. Саранцев попытался вспомнить историю своих отношений с Дмитриевым, но не обнаружил в своём сознании ни малейших признаков их отчётливой схемы. Так, отдельные полустёртые штрихи пастели. Пестрят перед глазами, едва ли не мозолят их, но цельного образа не создают, одно только общее впечатление. Они встречались часто, всегда на ходу, в спешке, и каждый раз президент с готовностью принимал на веру любое изречение своего защитника - тот ведь накопил многолетний опыт в борьбе с невообразимыми угрозами и при всём желании не смог бы его применить в ином месте. Разумеется, он мог предать, но тем самым он зачеркнул бы всю свою безупречную службу как подготовительную фазу предательства, втирание в доверие. Эта мысль изредка посещала Игоря Петровича и неизменно внушала ему уверенность в своём телохранителе. Теперь возникли сомнения. Не столько ночью, сколько сейчас, при виде преданного преторианца. Преданный. Глупое слово, кто только выдумал его! Никогда не поймёшь, использовано оно всерьёз или в шутку, как оскорбление, обвинение или оправдание. У кого спросить, общался Дмитриев с Покровским по поводу ночных событий на проспекте Мира и в Горках-9 или нет? Впрочем, зачем выяснять очевидное. Общался, конечно. Каким именно образом, где и когда - тоже не важно. О чём они договорились - вот вопрос всех вопросов. Глава государства хочет получить на него ответ, но упирается в глухую пустоту - она даже на стук не отзывается бессмысленным гулом. Сидит в своём собственном кремлёвском кабинете, с правительственным телефоном на столе, имеет в своём подчинении уйму спецслужб и не может никому дать простое задание - установить обыкновенный скучный факт, какие дюжинами случаются ежедневно. Обстоятельство забавное, ведь несколько человек по долгу службы обладают нужным знанием, но делиться им с главой государства не спешат - они сейчас взвешивают возможные выгоды и выбирают правильную сторону. Нужно дать им повод не ошибиться.
   - Игорь Петрович, у нас всё готово, - объявил Дмитриев, остановившись в нескольких шагах от президентского кресла и его обитателя. - Готовы к выезду в любой момент.
   - Замечательно. Присаживайтесь, Евгений Александрович, - Саранцев указал ладонью на ближайший стул, и Дмитриев уселся именно на него, расстегнув пиджак и откинувшись на спинку, словно заботился о пояснице.
   - Нам ещё нужно обсудить несколько вопросов перед поездкой, - продолжил президент, вытащил из письменного прибора ручку и опустил взгляд на бумаги перед собой, хотя ничего нужного для развития ситуации прочитать в них не мог, а написать - и подавно. Он только не хотел слишком пристально заглядывать в глаза собеседника. Боялся разглядеть в них осведомлённость и другие признаки собственной слабости. И тут же подумал, что отвёл взгляд слишком поспешно и даже суетливо, выдав свой страх. Действительно поспешил или нет? Нельзя же повернуться к Антонову и поинтересоваться его мнением на этот счёт. К сожалению. Нужно сидеть в своём кресле и продолжать говорить, изображать безразличие и казаться самому себе отличным актёром. Саранцев задумчиво теребил двумя пальцами ручку, изредка она ударялась колпачком о столешницу и звякала.
   - Кажется, я догадываюсь, какие именно вопросы вы имеете в виду, - произнёс Дмитриев, неторопливо взглянул на Кореанно и вновь обратился к охраняемому субъекту. - Игорь Петрович, могу только снова повторить старые истины - инструкции придуманы не от скуки и не для создания помех в деятельности пресс-службы. Я обязан хорошо делать работу, я занимаюсь ей едва ли не всю свою жизнь, владею всей необходимой информацией и не вижу причин идти на должностное преступление ради получения эфемерных политических выгод.
   Саранцев перестал крутить в пальцах "паркер" и посмотрел на Дмитриева - дольше избегать его взгляда невозможно. Нужна демонстрация силы, выходка уличного хама в разобщённой уставшей толпе, когда никто не даст отпор. Я не мечусь в поисках отсутствующего выхода, я держу себя в руках и не помышляю о капитуляции.
   - Вас устроит моё письменное распоряжение? - тихо, едва ли не робко поинтересовался президент, вновь обращая всё внимание на письменные принадлежности. - Я не заключённый и не обязан соблюдать ваши ведомственные инструкции. Вожжа мне попала под мантию, в конце концов!
   - Разумеется, Игорь Петрович, я не могу вам приказывать, - быстро ответил Дмитриев, и лицо его сразу посерело. - Но, мне казалось, мы понимали друг друга прежде. Вы не можете идти на необдуманный риск, поскольку несёте ответственность перед страной.
   - Хотите сказать "если несёте"? Донесу как-нибудь, Евгений Александрович. Я не совершаю акт государственной измены, просто хочу отвлечься на несколько часов от повседневной рутины. Или вы считаете недопустимым использовать рабочее время для личных встреч?
   - Я не определяю ваш рабочий график, Игорь Петрович, и никогда не пытался. Мы с коллегами всего лишь обеспечиваем вашу безопасность, и уверяю вас, делаем своё дело хорошо. Юлия Николаевна думает совсем о других материях и имеет полное право, но только до той поры, пока не вступает в противоречие с основополагающими принципами существования государства.
   - Так уж и государства! - не сдержалась Юля. - Я подрываю устои государственности, никак не меньше. По-моему, вы просто хотите облегчить себе жизнь за счёт всех остальных, поскольку считаете себя наиважнейшей государственной структурой.
   - Юлия Николаевна, вы слишком резки, - заметил Саранцев, недовольный выступлением бывшей журналистки.
   Всё не может забыть боевого прошлого. Трудно её осуждать, но неуместные пикировки с директором ФСО сейчас не нужны совершенно. Одно дело - конфликт с президентом, пусть даже не лучшим из возможных, другое - с несдержанной девицей. Дмитриев действительно владеет профессией в совершенстве, и в сложившемся положении прав. Его нужно привлечь на свою сторону, а не унизить и растоптать.
   - Евгений Александрович, давайте конкретизируем предложения сторон, - примирительным тоном продолжил президент. - Ваши люди ведь негласно взяли ситуацию под контроль вокруг этой злосчастной школы?
   - Разумеется.
   - Посторонних в здании тоже нет?
   - Нет.
   - Какая же опасность может мне там грозить?
   - Обстановка может измениться в любой момент, хотя бы вследствие неадекватного поведения какого-нибудь человека, прежде совершенно безобидного, - менторским тоном разъяснял азбучные истины Дмитриев. - Старшеклассники с головой совсем не дружат, и невозможно заранее предусмотреть все их глупые и опасные выходки.
   - Не набросятся же они на меня всей толпой с ножами и бейсбольными битами!
   Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник министр внутренних дел Муравьёв. Саранцев внутренне чертыхнулся - нужно было помариновать его в предбаннике. Неловкость отдалённо напоминала шахматную партию против сильного противника - кажется, будто у него больше ходов, чем у тебя. Видишь свой лучший ход, но не можешь его сделать из-за необходимости отражать атаку на другом фланге или из-за превентивных контрмер, предпринятых визави. Правда, в данном случае аналогия видится порочной - сам ведь вызвал к себе ещё одного опытного служаку. Теперь они вдвоём его дожмут.
   Личность министра внутренних дел занимала Саранцева давно и особым образом по сравнению с прочими членами кабинета. Внешне он никогда не сближался с Покровским и временами числился едва ли не в числе его противников. Во времена генеральского губернаторства Муравьёв возглавлял главк в МВД, и в прессе периодически всплывали невнятные сообщения о неких расследованиях злоупотреблений новосибирской власти, хотя суд так и не случился. Муравьёв нужен ему сейчас, но он в числе первых узнал о преступлении Светки и наверняка уже выстроил собственный план поведения. В основание прожекта наверняка легли исходные положения, известные только Муравьёву и его ближнему кругу. Игорь Петрович пожалел о невозможности забраться в голову министра и хорошенько пошуровать там в поисках тайн своего премьера. В своё время Покровский сам предложил новому президенту кандидатуру Муравьёва и предпочёл не заметить удивлённой мины на лице Саранцева. Прошло лишь несколько месяцев после выборов, совсем недавно сформировано правительство, не случилось каких-либо происшествий. В чём же причина нежданной перестановки? Покровский тогда ответил на вопрос скупо, но доходчиво - сослался на некие новые обстоятельства, необходимость оптимизации работы ведомства и прочие мотивы. Игорь Петрович всегда трудно шёл на спор с бывшим президентом, а тогда и думать о таком своеволии не пробовал. Просто попытался изобразить дело своим собственным решением, и части сторонних наблюдателей оно именно таким и показалось.
   - Проходите, Валерий Павлович, - деловито кивнул Саранцев в ответ на приветствие вошедшего, указал на ещё один свободный стул и решил немного пошутить. - Мы тут с Евгением Александровичем пытаемся вычислить оптимальное соотношение опыта и новых методов в работе правоохранительных структур на примере одной конкретно взятой коллизии.
   Дмитриев не счёл нужным улыбнуться, Муравьёв молча выжидал, сложив перед собой на столе ручки и блокнот. Он смотрел в глаза Саранцеву и отводить их не собирался, поскольку не знал за собой вины и прочих причин для смущения. Счастливый человек.
   - Лично я - горячий сторонник новизны, - объявил вдруг Антонов.
   - И я, - поспешила поддакнуть Кореанно. - Обстоятельства изменились, и мы должны измениться вместе с ними.
   - А я - противник, - не стал отмалчиваться Дмитриев. - Тем более, если вы одновременно ещё и в епархии Валерия Петровича срочно решили произвести реформы.
   - Какие реформы? - живо откликнулся Муравьёв, и непроницаемость слетела с него, как сдутая ветром кепка.
   Игорь Петрович всю свою жизнь относился к людям в погонах с иронией, но тщательно её скрывал. Не брался предсказать их реакцию на его небрежность - вдруг объект шутки окажется контуженным и не станет сдерживать чувств. Оба службиста явились в хороших костюмах и белоснежных рубашках, но он много раз видел их обоих в форменных кителях и машинально всегда представлял их обмундированными - тогда их слова, поступки и вообще поведение сразу становились объяснимыми. Он ведь не требует от них ничего ужасного, незаконного или катастрофически трудного. Простое дело - зайти в обыкновеннейшую среднюю школу и добавить ещё одну машину в кортеж из шести машин. И вот поди ж ты - прямо генеральную ассамблею развели!
   - Евгений Александрович шутит, Валерий Петрович. У меня к вам есть всего лишь несущественный вопрос: в школе к нам присоединится ещё один человек на своей машине... - президент сделал едва заметную паузу, и продолжил не совсем в том духе, в котором начал. - Как можно с наименьшими неудобствами организовать наш совместный проезд до ресторана? Ехать ему впереди кортежа, а вы будете перекрывать движение уже после него, ехать ему за полицейской машиной или в хвосте кортежа?
   - Впереди, - без паузы ответил Муравьёв. - Пусть едет вперёд, а мы просто будем действовать в обычном режиме.
   - И мы, - коротко откликнулся Дмитриев. - В кортеж ему нельзя, у нас обученные водители высочайшего класса, он может разладить всю систему взаимодействия и по неопытности создать опасную ситуацию.
   - Это может оказаться не совсем удобным с этической точки зрения, - с некоторой долей ехидства заметил Антонов. - Он старый приятель президента, главный инициатор всего мероприятия, зачем держать его в положении прислуги.
   - Причём здесь прислуга? - сухо возразил Муравьёв. - Раз он инициатор, ему и флаг в руки. Пусть едет впереди и организует следующий этап операции.
   - Операции?
   Видимо, Антонов тоже относился к происходящему с иронией.
   - Да, операции, - уверенно подтвердил министр. - Само собой ничего не случается, кроме хаоса. Всё остальное нужно подготовить и организовать.
   Саранцев слушал пикировки неодинаковых мужчин и невольно задумался о великой силе слова. Операция, мероприятие, акция, действие, деяние, предприятие - можно и прочих слов набрать на ту же тему, но ни одно из них не описывает полностью ни одного понятия. Каждое нужно объяснять, разъяснять и мотивировать, доказывать частичное соответствие или полную неадекватность событию. Пускай слово "операция" твёрдо прилипло к военным действиям или вспарыванию животов под ослепительным светом в кристально чистых помещениях, но любой доброхот с улицы может долго и не без успеха доказывать частичную применимость к ним и какого-нибудь другого из перечисленных слов - одного, нескольких или всех скопом. Разве нет в некоторых смыслах "акции", "предприятия" и "деяния" в наступлении армии на свирепого противника. Слово владеет людьми, их надеждами и расчётами, отвечает за их поражения и приносит победу.
   - Ладно, друзья, - произнёс он наконец тоном мудрого судьи. - Предлагаю прекратить прения. Валерий Петрович предлагает пропустить Конопляника вперёд, не вижу здесь проблемы. Да будет так! Но насчёт школы, Евгений Александрович, я непреклонен. Честное слово, не испытываю никаких опасений в отношении учеников, даже старших. Как я уже сказал, готов оформить письменное распоряжение на сей счёт - на всякий случай, для прокуратуры. Хотя прокуратура никогда и не займётся сегодняшним... сегодняшней... манипуляцией. Общественным мнением.
   - Вы ставите меня в безвыходное положение, Игорь Петрович.
   - Вы же не подадите в отставку? - спросил вдруг, неожиданно для себя, Саранцев и сам то ли испугался, то ли обрадовался сказанной глупости. Сейчас Дмитриев встанет и объявит об отставке. Хорошо это или плохо? Никто не знает. В политике никто ничего не может предсказать, а если может, то не признаётся. Зачем добровольно отказываться от тайного оружия? Друзья-соперники не владеют всей полнотой знания о твоей осведомлённости в их делах и роются в твоих проблемах с расчётом на выгоду, хотя в конечном итоге могут только обрести головную боль для самих себя. Все знают печальные правила игры, но участвуют в ней, ибо хотят подняться ступенькой выше или хотя бы не скатиться ниже. Зачем? Этого тоже никто не знает. Одни хотят добыть побольше денег, другие - насладиться своей ролью в истории, но все ждут благодарности. Да и не объявит Дмитриев об оставлении должности, Покровский сочтёт его предателем и смажет впечатление от эффектной выходки.
   - Я не подам в отставку, зачем людей смешить, - Дмитриев переплёл побелевшие пальцы, несколько секунд изучал собственные холёные ногти, затем вернул взгляд президенту. - Я готов исполнять свои должностные обязанности в самых сложных обстоятельствах, нелепо спасаться бегством от профессиональных трудностей.
   - Замечательно. В таком случае, предлагаю сейчас всем вместе обрисовать общий план... мероприятия.
   "Сейчас предложу проложить маршрут по проспекту Мира, - подумал Саранцев. - И буду смотреть прямо в глаза Дмитриеву". Мысль посетила Игоря Петровича без предупреждения и, по прежнему опыту, могла бы послужить причиной реального телодвижения, но не случилось. Президент выдержал паузу. Очень короткую, её никто не заметил. То есть, никто не счёл её нарочитой и грубо сработанной, а только нечаянной заминкой.
   Игорь Петрович ничего не предложил, просто выслушал доклад Кореанно с редкими комментариями Дмитриева и Муравьёва, но при полном безмолвии Антонова. Картинка сложилась немудрёная. Выезд - в интервале от половины третьего до трёх (Дмитриев требовал назначить точное время, но Саранцев пообещал расширить своё распоряжение пунктом о расплывчатом графике движения). По утверждению Муравьёва, местное полицейское руководство по сию минуту не осведомлено о поездке, но Игорь Петрович ему не поверил. Саранцев теперь вовсе никому не верил, в любом пустяке. Ему следовало продемонстрировать свою самоуверенность обладателям ненужной информации, но на деле он выказал обратное. В политике нельзя постоянно следовать однажды избранной линии поведения, ибо меняются обстоятельства, прежние оценки угроз и преимуществ. Но нельзя и метаться из стороны в сторону, запутывать сторонников своей непоследовательностью и веселить противников нерешительностью. Нужно выбирать золотую середину, но лишь до критической минуты, когда середина тоже окажется ошибкой, возможно - смертельной. Азартная игра без правил и законов, царство интуиции и скрытого знания. Эти двое знают, всё знают, и уже делают свои ходы, а он сидит перед ними, слушает дискуссии по никчёмным поводам и пытается изображать из себя всемогущего патриарха. Зачем? Блефует он сейчас или открывает сильные карты? Трудно говорить о сильных картах в его положении. В последние годы Саранцев временами начинал ненавидеть свои занятия и принимался мечтать о строительном прошлом. Проходили дни, недели, и бесполезные мечты рассеивались без следа после какого-нибудь удачного манёвра на опостылевшем политиканском поприще. Теперь, казалось, приблизилась катастрофа и нависла над ним чёрной непроницаемой стеной, угрожает задавить при малейшем к ней неуважении.
   Если надолго задуматься - странная компания собралась в президентском кабинете. Трудно вообразить людей, более далёких друг от друга. Почему Юля Кореанно оказалась за одним столом с Муравьёвым и Дмитриевым? Если бы они угощали её вином, мизансцена выглядела бы естественной, но они решают с ней вопросы пустяшной поездки президента и делают это с таким рвением, будто решаются судьбы мира. Конфигурация в действительности более запутанна: Юля ведь одна из всех присутствующих ничего не знает о ночном несчастье на проспекте Мира, и единственная думает исключительно об общественных связях. Все мужчины находятся в курсе основного вопроса дня и только делают вид, будто обсуждают чепуху. Все они думают о своём, бросают на собеседников быстрые оценивающие взгляды, прикидываются несведущими, и делают вид, будто верят в неосведомлённость партнёра. Смеху подобно! Зачем ломать здесь комедию? Не проще ли встать и объявить: кто не со мной, тот против меня? Или наоборот, назначить дату своей отставки и отправиться из Кремля домой, собирать вещи.
   Делать выбор между дочерью и страной - мучительно. Но страной ли? Выбирать между дочерью и карьерой - намного проще, но "карьера" звучит пошло и бессмысленно. Если так - выбор в пользу дочки очевиден. Если. Стоит на кону страна или карьера? Положа руку на сердце, Саранцев хотел войти в историю, но стеснялся бессовестного желания. Он не мечтал о своём величии, просто рассчитывал хотя бы на пару упоминаний в будущем учебнике истории. Пусть даже в учебнике для исторических факультетов, а не для школы. Конечно, в учебник можно угодить по разным поводам, в том числе неприятным - такого Саранцев себе тоже не желал. Надежда его не отличалась излишней затейливостью: пусть будет хотя бы одно достижение, связанное именно с ним. Чтобы говорили "при Саранцеве" и завершали фразу чем-нибудь существенным. Готовить какое-либо решение из расчёта попасть в учебник - смешно. Кратчайший путь на свалку истории. Подгадывать наиболее популярное решение - недостойно. Можно заслужить аплодисменты, но позднее спровоцировать катастрофу и всё равно остаться во всём виноватым. Положиться на экспертов и провести в жизнь решение поперёк опросов общественного мнения - территория неизвестности. Не всякое непопулярное решение правильно, не всякое популярное - ошибочное. Снова и снова упираешься в одну и ту же стену - нужно кому-нибудь не поверить. Никто не может стать экспертом во всех областях общественного сознания, нужно уметь правильно подобрать ответственных людей. Какой именно выбор правилен, не знает никто, пока не настанут последствия. Первые последствия могут оказаться нежелательными, зато отдалённые - великолепными. Вот только спустя годы после принятого решения далеко не все согласятся связать его с инициатором. У победы ведь много отцов, обыкновенный человек получит из разных источников противоречивые сведения и выберет из них одно. Основанием для его выбора послужат политические симпатии или антипатии, полученное воспитание и образование, личный жизненный опыт и привычка никому не верить. В конечном итоге твоим правильным решением воспользуются многие, отвечать же за ошибочное придётся тебе одному. Возможно, спустя десятилетия, кто-то оденет на нос очки-велосипед и вытащит из пыльной кладовки твоё имя, но ты ведь можешь и не дожить до светлого мига! Выходит, думать о славе нельзя, только о пользе. Как ты её понял из умозаключений некоторых специалистов, хотя другие специалисты, столь же авторитетные, с ними не соглашаются. Остаётся только ткнуть пальцем наугад - и будь, что будет!
   Зачем он ввязался в ненужную возню? Хотел быстро получить работу после увольнения из строительной компании по милости того же Покровского? Мог бы устроиться в другую контору, пусть с понижением. Не хотел понижения? А тогдашняя его новая работа стала понижением или нет? Сравнить нельзя - категории разного порядка. Вроде детского вопроса "что лучше - грузовик или автобус"? Он кардинально изменил жизнь, предал по непонятным причинам прежнюю и теперь стоит перед тягостным выбором.
   - А что с ресторанным меню? - спросил Саранцев Юлю. - Я никому не говорил о своих пожеланиях, хорошо помню.
   - Не говорили, - согласилась Кореанно. - Поэтому заказ сделан на основе ваших наиболее частых предпочтений. ФСО проведёт свою проверку, пока вы будете в школе и в дороге.
   - А кто знает о наиболее частых предпочтениях Елены Николаевны? - не выходил Игорь Петрович из роли добровольного шута. - Неловко получится, если мы накормим её ненавистным блюдом.
   - Кораблёва. Они регулярно общаются, она вообще организацию ресторанной части программы взяла на себя.
   - А какова программа после ресторана? - не унимался Саранцев.
   - Все разъезжаются своим ходом, вы подвозите Елену Николаевну домой.
   - Бросаю её возле подъезда?
   - Думаю, лучше проводить её до дверей квартиры, но внутрь не заходить, конечно. На её месте я бы и сама не стала вас приглашать - она ведь не ждала гостей, тем более высокопоставленных. Поблагодарите, попрощаетесь.
   - Возле её подъезда могут собраться журналисты и зеваки, - высказался Дмитриев. - Предлагаете нам и здесь самоустраниться? Кстати, ресторана вопрос тоже касается. Мы можем заблокировать мобильную связь и взять под контроль стационарные телефоны. В противном случае, не сомневаюсь, владелец ресторана поспешит устроить себе неслыханную рекламу. И как насчёт телекамер в отдельном кабинете?
   - В кабинете - никаких телекамер. Они смажут весь эффект. И устанавливать блокаду ресторана, по-моему, тоже не стоит.
   - Послушайте, Юлия Николаевна, - начал Дмитриев туго натянутым голосом, - давайте выясним сразу: вы не считаете нужным охранять президента Российской Федерации?
   - Она считает видимость важнее сути, - вставил неразговорчивый Антонов.
   - Нет, я просто не считаю нужным ограждать президента от людей с улицы в бытовой обстановке! - возмущенно взвилась Юля. Тонкие её ноздри лихорадочно раздувались, глаза упрямо смотрели между собеседниками, в стену.
   - Бытовая обстановка или рабочая, угрозы принципиально не различаются. Есть сумасшедшие, есть фанатики, а также сумасшедшие фанатики и экстремисты. Вы ведь не станете оспаривать мои слова, Юлия Николаевна?
   - Не стану. Но повторю в тысячный раз: люди не доверяют политикам, нужно разрушать барьеры. Глава государства не может бесконечно долго прятаться за спинами телохранителей - в конце концов, его забудут как бесполезного труса.
   - Юлия Николаевна, вы, кажется, увлеклись, - мягко упрекнул пресс-секретаря Муравьёв.
   Саранцев не обратил внимания, бросил на него министр многозначительный взгляд или не бросил, но подал голос:
   - Ничего, Валерий Петрович, я переживу гиперболы Юлии Николаевны.
   - Я не высказываю своего отношения к личности Игоря Петровича, а разъясняю результаты социологических исследований, - не унималась Кореанно. - Большая часть избирателей воспринимает засилье охраны вокруг первых лиц государства как проявление слабости.
   - А как эта часть воспримет убийство главы государства в прямом эфире? - вмешался Антонов со своей обычной бесцеремонностью.
   - Я протестую! Какое убийство? - встрепенулся Дмитриев. - Сергей Иванович, вы располагаете данными о подготовке покушения на президента?
   - Я рассуждаю умозрительно, - нагло ответил Антонов.
   В течение всей многосторонней дискуссии Саранцев ни разу не поймал на себе взгляда главы администрации. Тот долго сидел с отсутствующим видом и думал о наболевшем, но теперь вдруг то ли утратил над собой контроль, то ли взялся за осуществление несогласованного плана действий. Игорь Петрович рассердился и расстроился одновременно - он любил понимать происходящее и нервничал в запутанных ситуациях. Одно дело - замотать вопрос самому, с заранее предположенной целью, и совсем другое - наблюдать за процессом со стороны и пытаться распознать его тайные движущие силы.
   - Наверное, в вашем кругу говорить о подобных вещах - плохая примета, Евгений Александрович? - криво усмехнулся президент. - Мы тут без вас уже заводили разговор о покушениях на политических лидеров советского государства и вывели умозаключение о необходимости строгих мер охраны.
   - Неужели кто-то может сомневаться в столь очевидных вещах? - пожал плечами Дмитриев. - Австрийский премьер-министр может по утрам ездить к любовнице на велосипеде, потому что его возможная смерть приведёт только к новому голосованию в парламенте или, в худшем случае, к новым всеобщим выборам. А у нас следствием гибели президента может стать гражданская война, а то и ядерный апокалипсис.
   Директор ФСО определённо ценит свою службу крайне высоко. Считает её фундаментом государственности и себя - гарантом безопасности. Саранцев мысленно улыбнулся, хотя внешне сохранял серьёзную мину - демонстрировал единомыслие. Зачем расстраивать немолодого человека - он жизнь положил на служение стране. Или высшей касте политиков? Уж точно - не народу. Военным здесь больше раздолья, они определённо служат стране, без скидок на условности.
   - Причём здесь гражданская война? - разошёлся Антонов. - По-вашему, Россию только спецслужбы удерживают от социального взрыва? Полагаете, общество не способно к самоуправлению и в большинстве своём мечтает о грабежах и убийствах?
   - Насчёт грабежей и убийств, Сергей Иванович, обращайтесь, пожалуйста, к Валерию Петровичу. Или к ФСБ. Наше дело скромное и неброское, но обстановка безвластия создаёт искушения.
   Дмитриев говорил тихо и веско, смотрел прямо в глаза главе президентской администрации и сохранял спокойствие боксёра-тяжеловеса перед боем с противником в весе пера.
   - Сергей Иванович, нам нужно договориться об основных определениях, - вмешался в спор Муравьёв. - Я думаю, вы не анархист и не отрицаете принцип законного государственного насилия против нарушителей общественного порядка?
   - Нет, конечно, - мотнул головой Антонов. - Но мне претит мысль о необходимости политического насилия для сохранения государства и удержания его в неизменных границах. Не станет одного президента - выберем следующего.
   - Вы всё же не хороните меня раньше времени, - улыбнулся Саранцев. - Предлагаю план мирного урегулирования: мы все согласны в необходимости дальнейшего сохранения службы охраны высших должностных лиц государства. Я прав?
   Участники диспута подтвердили своё согласие, но лица их сохранили отдельные следы боевой раскраски.
   - Тем не менее, я твёрдо решил не опасаться нападения со стороны школьников, журналистов и бабушек у подъезда. Юлия Николаевна, мы договорились: официально вы прессу о поездке не оповещаете, даже после её начала.
   - Замечательно! - едва не замурлыкала от удовольствия Кореанно.
   - Из школы в ресторан Конопляник уезжает первым, там мы посидим в отдельном кабинете, а потом разъедемся в разные стороны. Елена Николаевна едет домой на моей машине. Конец программы.
   - Если допустить посетителей в общий зал ресторана, то вас там тоже заснимут на мобильники, - зачем-то высказался Антонов. - В таком случае, бессмысленно блокировать там связь.
   Саранцев заподозрил в своём единомышленнике намерение осуществить неутверждённый план и встревожился. Служаки непроницаемы, но, кажется, ему удалось продемонстрировать им своё спокойствие. Можно заканчивать этот парламент и попробовать сделать что-нибудь полезное, зачем продолжать разговор?
   - Если журналисты в ресторане не появятся и не запечатлеют обед президента с одноклассниками и учительницей, подробности не имеют значения, - пояснила свой замысел Кореанно. - Телезрители не увидят зала, ни пустого, ни заполненного. Если же прессу впустить, то на экранах появится вполне знакомая публике картинка: сильные мира сего вкушают пищу совсем как простые смертные, но рядом сгрудилась толпа репортёров с видеокамерами и яркой подсветкой. Изначальный замысел сам собой рушится - человек с улицы не питается под присмотром четвёртой власти. Становится даже хуже: показуха многих раздражает.
   - Полностью согласен, - пожал плечами Дмитриев. - Думаю, другой реакции от меня никто и не ждал.
   Саранцев задумался на короткое время и вдруг спросил:
   - Юлия Николаевна, а каким образом арендован ресторан?
   - На спецобслуживание. Корпоратив.
   - То есть, они там ждут уйму гостей, а явятся четверо?
   - Да.
   - Кто же платит за несостоявшийся банкет?
   - Мы, - Юля удивлённо пожала плечами и обвела взглядом присутствующих, но те ждали продолжения президентской мысли.
   - Куда же денутся яства, оплаченные налогоплательщиками?
   - Не знаю. Не думала. По-моему, это несущественно.
   - А вы не боитесь расстроить эффект от вашей пиар-акции сообщениями прессы о купеческом размахе администрации президента в деле растранжиривания народных денег? Или о транспортном коллапсе в Мытищах вследствие перемещений президентского кортежа? - Саранцев не обдумывал слова, они появлялись на свет сами, будто жили собственной жизнью. - Каким боком мы ни повернёмся, другой бок всё равно подставим. Или, раз уж пошла такая пьянка, давайте вовсе не мешать движению в Мытищах. Кстати, где остановится кортеж, пока я буду ходить в школу за Еленой Николаевной?
   - На улице, - коротко ответил Дмитриев и перевёл взгляд на соседа. - Валерий Петрович обеспечит транспортный режим.
   - Не годится. Надо его загнать его куда-нибудь. Школа стоит прямо на улице или во дворах?
   - Школу с улицы не видно, она закрыта высокими жилыми домами, - продолжил директор ФСО, недовольный развитием разговора. - Но изменить план прямо сейчас, на ходу, я не могу.
   - Мне кажется, я предлагаю упростить его, а не усложнить. Разве нет? Одно дело оцепить целый квартал и перекрыть движение на улице в середине рабочего дня, и совсем другое - быстренько проскочить и спрятаться во дворах. Прохожие и проезжие подумают - банкиры какие-то катаются. Зеваки не соберутся, пробки не образуются, всем хорошо!
   - Повторяю, Игорь Петрович, план я могу изменить после обстоятельного обсуждения со своими людьми. Но всё равно не понимаю: в школе вас не сопровождать, а от машин к школе и обратно - тоже?
   - Обед можно расфасовать и развезти по детским домам, - не к месту вставила Кореанно. - А с алкоголем ничего не случится, бутылки они не откроют - их можно предупредить на всякий случай.
   - Предлагаете накормить детей объедками с барского стола? - поинтересовался Антонов.
   - Почему объедками? Это ведь никто не собирается есть.
   - Всё равно, назовут объедками.
   - В такой системе рассуждений ничего нельзя сделать! - возмутилась Юля.
   - Я и говорю, - мирно согласился глава администрации. - Ничего.
   Разговор запутался, перемешался своими разрозненными фрагментами, стало невозможно уловить его общий смысл, вместо связной речи образовалось нагромождение слов. Саранцев сначала воспринимал какофонию с юмором, потом решил всё же вернуться к основам цивилизации и категорически остановил препирательства.
   - Хорошо. Подвожу итог. Евгений Александрович, до выезда обсудите новые вводные в своём ведомстве и доработайте план ваших действий. Валерий Петрович, то же самое касается вас. Свои установки я сообщил, дискуссию по этому поводу считаю законченной. Спасибо, прошу приступить к работе. Юлия Николаевна, задержитесь, с вами ещё договорим.
   Все мужчины встали, обменялись рукопожатиями и пообещали друг другу скоро встретиться. Дмитриев и Муравьёв вышли размеренным деловым шагом и захлопнули за собой дверь кабинета. Саранцев попытался взвесить впечатление - продемонстрировали ушедшие пренебрежение или не имели в виду никакого демонстративного жеста. Закрыта дверь бережно или нет, понять нельзя. Не сверишь звук с общепринятой шкалой громкости и не получишь чёткого ответа на вопрос. Остаётся либо строить предположения и переживать, либо грубо не обратить внимания на закрытую дверь.
   Юля осталась сидеть и без интереса наблюдала за происходящим. Она думала над словами Саранцева о бесхозном ресторанном угощении и расстраивалась из-за своей недальновидности. Иметь несколько недель на подготовку и упустить одно из наиболее щекотливых обстоятельств!
   Антонов справедливо не отнёс к себе предложение приступить к работе и вернулся на своё место. Сел с мрачным видом, закинул ногу на ногу, покачивал ею и смотрел на носок ботинка. Лицо его казалось маской бесстрастия.
  
   Глава 17
  
   Местное отделение "Свободной России" размещалось в подсобках продовольственного магазина на первом этаже жилого панельного дома советской постройки. В комнате с маленькими зарешеченными окошками под потолком царил дух репчатого лука и картофеля, поэтому Наташа всегда заходила сюда с мороженым - из желания добавить праздничных ощущений. В одном углу гудел старенький ксерокс, в другом закипал электрический чайник, у стены на старом деревянном столе стоял компьютер. По всей комнате в беспорядке расставлены стулья и даже одно продавленное потёртое кресло. Людей немного: кто-то упаковывал листовки, кто-то разговаривал вполголоса о неизвестном и необходимом. Обстановка здесь всегда была деловая, словно партия стояла на пороге прихода к власти, но в действительности никто из обитателей подсобки не ожидал ничего подобного.
   - Наташа, привет! - окликнул вошедшую Худокормов. - Ты сегодня рано.
   Он сидел за компьютером и, единственный из присутствующих, обернулся на скрип двери.
   - Время нашлось, - ответила Наташа. - Есть поручения?
   Именно сейчас она хотела получить особо трудное, даже опасное задание. Нужно забыть начало дня, начать его заново, будто прямиком из собачьего приюта она явилась сюда, а не домой. Она незаменима здесь, её ждут, только она может сделать крайне важное дело. Положим, любой может его сделать, но если поручат именно ей, то его исполнит она, и станет непохожей на большинство своих сверстниц.
   - Будет попозже, - ответил Худокормов. - Нужно съездить в одно место. Ты свободна до вечера?
   - Свободна. Совсем никаких дел.
   - Хорошо. Потом студенты подойдут, и поедем. Ты пока помоги ребятам разобраться с библиотекой. Нам тут пожертвовали, теперь вон они стоят и делают вид, будто её разбирают.
   Желание работать переполняло Наташу, заставляло её двигаться резко и пружинисто, не оставаться на одном месте дольше нескольких минут и получать удовольствие от любого происшествия, если оно не вредило общему делу.
   Она подошла к группе молодых людей в другом конце комнаты. Юные активисты разглядывали груду макулатуры и пытались изобрести наиболее эффективный способ её превращения в кладезь человеческой мысли. Одни предлагали расставить книги в алфавитном порядке фамилий авторов, другие считали необходимым предварительное распределение по отраслям знания. Спорили активно и нелицеприятно, осыпая друг друга всевозможными обвинениями и без устали находя доводы в поддержку разных принципов систематизации.
   - Куда всё это нужно свалить? - весело спросила их Наташа.
   Ей показали некое подобие длинной и высокой галошницы у стены, она взяла из кучи первую попавшуюся книгу и поставила её в центре странного сооружения.
   - Ты что делаешь? - недовольно спросили её.
   - Начинаю расставлять книги.
   - Хочешь просто свалить их на полки? Даже на складе должна быть система, а так получится просто красиво уложенная куча.
   - Вы пока спорьте, а я начну. Какая разница - о чём бы вы ни договорились, одна книга окажется первой, и поставить её придётся где-нибудь посередине. Вот я и поставила.
   - А вторую где поставишь?
   - Справа или слева от этой.
   - На обложку сначала взглянуть не хочешь?
   Все сомневающиеся и несогласные между собой быстро объединились против инициативы решительной девицы. Но ещё один человек подошёл, присел рядом на корточки и тоже принялся выбирать книги из груды. Остальные взялись критиковать их обоих, оживлённо осудили за ненаучный подход к читательскому делу, не встретили ни малейшего отклика и быстро утратили интерес к происходящему, а затем разошлись по разным направлениям.
   - Привет, - заметил человек между прочим.
   - Привет, - ответила Наташа. - А, это ты, Лёшка. Как дела?
   - Бурлят без устали. А твои?
   - Не знаю. Худокормов сказал, днём куда-то поедем. Сейчас вот книжками занимаюсь. Ночью в приюте щенят помогала принять. Обыкновенные у меня дела.
   - Мы в каком порядке книги расставляем?
   - Давай по алфавиту авторов.
   Наташу совсем не волновали основания принятого ей порядка. Она просто взялась за работу, которую следовало как-нибудь начать. Её всегда смешили споры о лучшем способе шагнуть вперёд. Бесконечные разговоры, установление причин, доказательства необходимости или неизбежности, обоснование принципов и уяснение порочности казались пустой тратой времени. Ни разу в её жизни никто никого не смог в чём-либо убедить, так стоит ли пытаться?
   Лёшка подходил к Наташе не в первый раз, и всегда по делу. Задавал вопросы и не слушал ответов - видимо, сам их знал. Высокий, неуклюжий, веснушчатый, он никогда не закатывал рукава рубашки, но аккуратно их застёгивал, как и саму рубашку - до самой шеи, до последней пуговицы. Его снедало желание поговорить или хотя бы постоять рядом, и он не имел сил преодолеть свою манию. Наташа всякий раз веселилась, не принимала ухажёра всерьёз, но не стеснялась его. Взрослые партийцы внимания на неё вовсе не обращали, высоколобые студенты стояли на близких ступеньках иерархии, но общались с ней без увлечения, и она на них не обижалась - хорошо видела различия и не желала снисхождения. Лёшка окончил школу два года назад, работал сторожем в какой-то конторе и тратил богатые запасы свободного времени на чтение. Он и теперь, выбирая очередную книжку из общей кучи, всякий раз внимательно прочитывал название и фамилию автора, пытался припомнить то и другое и радостно улыбался знакомым.
   - Карл Поппер, - торжественно провозгласил Лёшка. - Открытое общество и его враги. Странное название, оно меня всегда раздражало.
   - Чем оно тебя раздражало? Название как название.
   - А вот этими "врагами". Сразу отдаёт врагами народа, и стержневая идея книги кажется порочной.
   Наташа оторвалась от скучного занятия и внимательно пригляделась к соседу.
   - Вообще-то, слово "враги" существует само по себе. Они могут быть у кого угодно и у чего угодно, разве нет?
   - Да, конечно. Не поспоришь. И всё равно - не годится. В нём есть ненависть и ни на грамм - открытости.
   - По-твоему, у идеи открытого общества нет врагов?
   - Есть. Но не нужно выносить их на обложку. Потому что это односторонняя вражда. Каждый имеет право на отстаивание своих идеалов, даже если они состоят в требовании запретить все идеи, кроме своих собственных. Выходит, открытое общество принимает всех и никого не назначает своими врагами.
   Наташа молчала несколько минут, изредка бросая на смешного мальчишку заинтересованный взгляд.
   - Странно, - сказала она. - Зачем ты читаешь такие книги? Неужели не нашёл занятия поинтересней?
   - Странно слышать от тебя такие вопросы, - Лёшка замер и посмотрел на собеседницу так, словно она ни с того, ни с сего вдруг разделась в общественном месте. - А ты зачем сама сюда ходишь?
   - С людьми разговариваю.
   - Неужели в других местах людей не нашла?
   Наташа прислушалась к себе и попыталась выдумать достойный ответ, но осталась немой. Худокормов не служил для неё единственной причиной обитания в овощной подсобке. Понимание пришло незаметно и не расстроило её. Наоборот, ей нравилось работать с ним бок о бок, ощущать себя его соратницей в большом деле. В чём величие дела, наступит ли для них день победы и готова ли она к жертвам, Наташа не задумывалась. Только жила так, как жила, и не могла жить по-другому, не хотела потерять чувство сопричастности и боялась ограничить свою жизнь стиральной машиной и кухонной плитой.
   - Не знаю. Трудно объяснить.
   - А мне легко! - уверенно заявил Лёшка. - Не хочу превратиться в жвачное животное. Единственная возможность для человека остаться человеком - думать о чём-то ещё, кроме еды, питья, одежды и развлечений. Видеть вокруг себя весь мир, думать о нём, читать, стараться понять непостижимое. Пока стремишься к недостижимым целям - продолжаешь жить.
   - Жутковато тебя слушать, - искренне призналась Наташа. - Люди ведь в основном просто работают, едят, спят и отдыхают.
   - Естественно.
   - Что "естественно"? Человечество состоит не из людей?
   - Ты огрубляешь. Если слишком многие займутся совершенствованием бытия, начнётся хаос. Так и происходит во время революций. Я ведь не лично для себя хочу привилегий, а достойной жизни для всех. Противно посещать присутственные места, где с тобой разговаривают как с попрошайкой на побегушках. Почему, например, человек не может общаться с государством эпистолярно? Нужен мне, скажем, загранпаспорт - пишу об этом соответствующую бумагу на соответствующем бланке и получаю через недельку заказным письмом этот самый паспорт. Почему меня заставляют куда-то ходить, стоять в очередях, слушать отповеди от женщин в окошке? Почему без конца по всякому поводу одно государственное учреждение требует от меня справку из другого государственного учреждения? Почему они не могут делиться друг с другом информацией без моего посредничества? Потому что им так удобно, в том числе и взятки можно вымогать.
   - Надеешься дожить до перемен?
   - Понятия не имею. Просто иду вперёд, и всё тут. Делаю хоть что-нибудь.
   - А почему ты после школы в институт не пошёл?
   - Всё равно жить на что-то надо. Какой смысл спать на лекциях после ночной смены - книжки я и сам могу читать. И делать это тогда, когда удобно мне, а не профессорам.
   - Считаешь, высшее образование не нужно?
   - Считаю, что смогу прожить и без него. Не собираюсь идти в менеджеры и в кандидаты наук - всё равно не выдержу.
   - Они тоже не люди?
   - Они все разные.
   - Но большинство из них не собирается совершенствовать бытие?
   - Безусловно.
   - Ты сказал, хаос начнётся, если слишком многие займутся совершенствованием бытия. "Слишком многие" - это сколько?
   - Думаю, десять процентов - уже сильный перебор.
   Наташа засмеялась услышанному, как хорошей шутке.
   - Я не шучу, - безразлично заметил Лёшка, продолжая раскладывать книжную груду по импровизированным полкам. - Доминантное меньшинство - научно доказанный факт.
   - Кем доказанный?
   - Социологией. Фамилию конкретных специалистов назвать не могу.
   - И это хорошо?
   - Это факт, каждый волен к нему относиться в соответствии с собственными представлениями об этике и морали.
   - А ты как относишься?
   - Твой вопрос не имеет универсального ответа. Разные доминантные меньшинства в различных исторических ситуациях играют то прогрессивную, то регрессивную роль.
   - А себя ты причисляешь к прогрессивному доминантному большинству?
   - Стоит мне сказать "да", и я сразу стану в твоих глазах мерзавцем?
   - А какой ответ ты считаешь правильным, "да" или "нет"?
   - Вслух объявить себя представителем элиты может только полный идиот.
   - А как ты думаешь?
   - Чего ты от меня хочешь? - сердито спросил Лёшка после долгой паузы. - Я не могу ответить на твои вопросы. На них просто нет ответа! Доказать равноценность для общества спившегося бомжа и академика нельзя. Но любое рассуждение об особых привилегиях одной категории населения по сравнению с другими ведёт к той или иной форме авторитаризма, поскольку исключает принцип равенства перед законом.
   - Но ведь действительно, если полиция задержит одинаково невиновных бомжа и академика, то академику защититься будет легче.
   - Поэтому теперь и говорят о равенстве стартовых возможностей, а не о равенстве вообще. Социальное происхождение и положение не должны мешать или помогать человеку в получении образования и в совершении карьеры. Только личные способности и достижения. Если ты спустил свою жизнь в унитаз, в этом виноват только ты сам. Но эта формула пока не связана с жизнью, слишком много беззакония и бюрократической вседозволенности.
   - И что выйдет после победы над беззаконием и вседозволенностью?
   - Никто нам победу не гарантирует, можем и проиграть.
   - И что будет после поражения?
   - Государство обрушится в очередной раз, теперь уже навсегда.
   - Что значит "навсегда"?
   - Значит, Россия прекратит существование в качестве субъекта международного права. Развалится на составные части, по областям или более крупным, приграничные территории приберут к рукам соседи, а там - кто знает?
   - И что нужно сделать для победы?
   - Распространить наши идеи как можно шире в обществе.
   - О доминантном меньшинстве?
   - О равенстве всех перед законом, независимости судов и прессы, необходимости свободной конкуренции в рамках закона нескольких сильных партий в политике и как можно большего количестве частных структур в экономике. У нас ведь везде монополии, куда ни ткни. На нефть, на газ, на розничную торговлю и на власть тоже. Борьба с монополизмом рассматривается как подрыв устоев государства, хотя именно монополизм их и подрывает больше, чем все прочие негативные обстоятельства вместе взятые.
   - И что же надо делать для распространения наших идей?
   - Рассказывать о них всеми доступными способами как можно большему количеству людей, разве не ясно?
   Лёшка всем своим видом демонстрировал спокойствие и уверенность, хотя в разговоре таким не казался. Непонятливая въедливая девчонка его расстроила, но он по-прежнему желал убедить её в истинности своих убеждений. Не его личных идей, а их общих - они ведь состояли в одной и той же организации.
   - Ты давно перечитывал "Преступление и наказание"? - поинтересовалась Наташа тоном невинности и примирения.
   - Как в школе прочитал по принуждению, так больше и не прикасался. Ты ещё "Бесов" припомни.
   - А "Бесов" давно читал?
   - Недавно. Почему ты спрашиваешь? Хочешь меня поддеть? Ничего не выйдет.
   - Почему? Там ведь тоже речь о доминантных меньшинствах. У тебя должно быть мнение о Достоевском.
   - Оно есть. В этих романах рассказывается совсем о других людях. Раскольников - просто псих, а общество Петруши Верховенского срисовано с нечаевского кружка. Мы же никого не собираемся железной рукой загонять к счастию, никого не обманываем россказнями о несуществующей тайной организации и не запугиваем индивидуальным террором. Рассуждения Раскольникова по нынешним временам - обыкновенный подростковый бред. Террористы, политики и генералы схожи между собой убеждением в наличии у них права распоряжаться жизнями других людей, в том числе тратить их ради достижения своих политических, геополитических, военных и всяких прочих каннибальских целей. Наиболее цельные с моральной точки зрения персонажи из их числа готовы и на самопожертвование, но все они доказывают необходимость человеческих жертвоприношений ради интересов общества. А мы противопоставляем им теорию наивысшей ценности отдельно взятой человеческой жизни.
   - И всё-таки, я не понимаю насчёт доминантного меньшинства. Если ты не собираешься применять силу, откуда же возьмётся доминирование?
   - Это доминирование идейной природы. Мысль не может овладеть всеми людьми одновременно, но, если они увидят в ней ответы на свои проклятые вопросы, она способна распространиться очень быстро. Режим Покровского не может сохраняться вечно - экономические проблемы нарастают, и, с началом очередной финансовой катастрофы, люди потребуют ответов.
   - А почему ты говоришь "режим Покровского"? Он ведь только премьер сейчас?
   - Потому что Саранцев состоит у него на службе и поперёк желания своего шефа шага никогда не ступит.
   - Но почему же его постоянно ругают сторонники Покровского?
   - Спектакль разыгрывают. Изображают межпартийную борьбу там, где ею и не пахнет. Без содействия Покровского Саранцев никогда не стал бы президентом, но теперь он усиленно изображает либерала во власти. Причём здесь либерализм? Федеральные телеканалы с утра до вечера расхваливают наш доблестный дуумвират, Дума старательно затягивает петлю на шее свободного Интернета новыми и новыми законами о запрете всего и вся, генералы МВД и ФСБ отнимают у людей бизнесы под маркой борьбы с правонарушениями, непослушным журналистам ломают ноги и рёбра, а то и вовсе убивают. А либеральный президент Саранцев озирает всю эту картину с доброй улыбкой и говорит о необходимости развивать в стране всё самое лучшее и современное во всех областях деятельности. Откуда у нас возьмётся хоть что-нибудь современное, если рядом с любым нужным делом непременно возникает бюрократическое мурло и хватает за горло всякого, кто не пожелает с ним поделиться плодами успеха. Причём, поделиться так, что самому ничего не останется, да и предприятию - тоже.
   - Не может же он всё изменить разом - волшебной палочки у него нет.
   - Он же не с небес в Кремль спустился. Покровский его вырастил и выпестовал для личных нужд.
   - Так уж и вырастил! Он взрослый человек, мужчина, полномочный законный президент. И слушает чьи-то указания? Зачем? Он ведь может другого премьер-министра назначить хоть завтра, а Покровский другого президента - нет. Выборы надо ждать, и там не Покровский победителя назначает.
   - Здрасьте, не Покровский! А кто же? У него в руках "Единая Россия", парламент, силовые министры, телевидение, деньги. Следующим президентом выберут того, кого надо, можешь не переживать.
   - Я не переживаю, только хочу понять. Зачем проводить выборы, если всё предрешено заранее?
   - Для приличия. Для законности, легитимности и тэ дэ и тэ пэ. Не может же он просто выйти и честно объявить народу: я подобрал вам нового президента, любите его и жалуйте. Да и вообще, я думаю, он хочет сам вернуться. Иначе, зачем было огород городить с этим добровольным самоуничижением. У него, по-моему, комплекс мессии. Он искренне считает себя спасителем России и хочет остаться в истории где-то рядом с Петром Первым. Только великих военных побед на его счету пока нет, но ведь и Петька только шведов и турок побеждал, и то не всегда. Простой человек почему-то приравнивает порядок к так называемой "твёрдой руке" и противопоставляет то и другое демократии. Покровский ведь не победил коррупцию, она при нём только выросла, зато он посадил Авдонина, и обыкновенный мужик на улице доволен - олигарха упекли. И плевать ему, что были олигархи, наворовавшие много больше Авдонина, что коррупция предполагает связь между бизнесом и чиновниками, а из чиновников никто вместе с Авдониным на скамье подсудимых не сидел. На худой конец, хотя бы должностные лица налогового ведомства, от которых он якобы спрятал налогооблагаемые доходы. А по-хорошему, вместе с ним должен был сесть какой-нибудь министр, не меньше. Иначе крупной бюрократии дан сигнал: берите олигархов за цугундер и вытряхивайте из них в свой карман столько, сколько сможете. И продолжают трясти, как и раньше. Мало того, коррупционные потери ведь включаются в издержки, и в конечном итоге за всё платим мы, потребители.
   - Почему же мы до сих пор в меньшинстве, пусть и доминантном? Кажется, все заинтересованы в нашей победе?
   - Потому что большинство населения пребывает в заблуждении. Людям просто заморочили головы. В действительности демократия ведь вовсе не предполагает вседозволенности, наоборот, она гарантирует ответственность перед законом любого человека вне всякой зависимости от количества у него денег или власти. А наши рабочие и крестьяне, да и большое количество инженеров и научных работников почему-то уверены: для наведения в стране порядка нужны бессудные расправы и чуть ли не расстрелы. Хорошо также повесить на Красной площади всех миллиардеров. И объяснить им необходимость укрепления системы правосудия и очищения её от коррупции физически невозможно. Я имел такой опыт. Со сталинистами в принципе говорить не о чем. Стоит перед тобой человек, на вид вроде не сумасшедший, и оправдывает массовый террор утверждением, будто любой рабочий мог тогда написать заявление на своего директора, и тот сразу отправлялся на Колыму. Пытаешься ему рассказывать о социологической структуре заключенных конца тридцатых, в которой преобладали вовсе не директора, а как раз рабочие и крестьяне, не слышит. Просто не слышит! Ладно бы не хотел слушать, не обращал внимания на аргументы, но он физически не слышит. Мне иногда даже казалось - человек генетически изменён. Разговаривать о презумпции невиновности и обязанности обвинения доказывать вину подсудимого тоже бессмысленно. Все уверены: наши органы зря не арестовывают. Если задержанного выпускают на свободу, пусть даже под залог или под подписку о невыезде, сразу возникают разговоры о коррумпированности следствия. Арестован - значит, виновен! Сколько полицейских сериалов построено на этой простой идее! Честный сыщик против продажного адвоката и судьи, он ловит бандитов и убийц, а они выпускают его на свободу. Но всё равно, меня не остановишь.
   - Будешь один бороться с целым светом?
   - Положим, не один и не со светом. Но примириться с происходящим никогда не смогу.
   Наташа прежде с Лёшкой почти не разговаривала, только время от времени о мелких текущих вопросах практической деятельности (например, куда подевались ножницы или степплер). Теперь она с интересом слушала его гладкую речь и не могла удержать мысль от нервных прыжков с одного лишнего вопроса на другой. Зачем ей понадобилось копаться в политических убеждениях застёгнутого мальчишки, она не знала, но понимала главное: ей теперь не уйти отсюда. Худокормова могут повысить или, кто знает, - посадить, но она продолжит посещения продовольственной подсобки, поскольку не видит более осмысленного способа существования.
   - Ты почему ко мне подошёл? - внезапно для самой себя спросила Наташа.
   - Что значит "почему"? - потерянно крутил в руках очередной том Лёшка. - Мне поручили разобрать библиотеку.
   - Не одному тебе ведь поручили. А все остальные ушли.
   - Я стараюсь выполнять все поручения. Раз уж я хожу сюда бесплатно, не ради денег или карьеры, то глупо капризничать.
   - Но ты же свободный человек?
   - Разумеется. Меня здесь силой не держат. Но свободный - не значит бездельник. Если меня вдруг заставят прыгать на месте посреди улицы, я спрошу, зачем. И вряд ли мне предложат удовлетворительное объяснение - поэтому откажусь. Но если мне предлагают простую и понятную работу, я её делаю. Должен же кто-нибудь.
   - А те, что сейчас ушли?
   - Детство у них не выветрилось из мозжечка. На пикеты ходят с большим удовольствием и только уличные акции считают настоящим делом. А я не брезгливый и ответственный.
   - Ответственный? Девушки должны тебя в мужья хотеть.
   Лёшка безразлично шевельнул рукой, как бы отводя от себя незаслуженное обвинение.
   - Ещё и не брезгливый! В семье тоже не лишнее качество. Мужчины часто не любят с пелёнками возиться.
   - Тебя занесло, Наташа, - сухо оборвал собеседницу надёжный человек. - Я не шучу на подобные темы.
   - Да? А весь мир в основном об этом и шутит.
   - Ну и зря. Я ведь ещё и честный, и порядочный. И свои успехи на личном фронте не афиширую.
   - И много успехов? - развеселилась Наташа.
   - Сказал же - не афиширую. И отказываюсь понимать твой интерес.
   - Что же тут понимать? Интересно, вот и интересуюсь.
   - Этот интерес плохо тебя характеризует. До сих пор ты не казалась мне пошлячкой.
   - Так-так! С этого места подробней. Давно ты ко мне приглядываешься?
   - Давно, - буднично ответил Лёшка. - Но ты не волнуйся, приставать не буду.
   До сих пор Наташе никто не признавался в наличии чувств, и она обрадовалась. Почему - кто знает? Внимания смешного человечка она не хотела, но оно ей льстило. Жизнь грозила пройти мимо без следа, и Наташа встречала её без истерики, с тихим смирением. Желание разорвать связь времён одолевало её иногда, но Худокормов не питал к ней лирического интереса, а её не привлекал никто иной. Теперь появилась возможность шагнуть в неопределённость и насладиться авантюрным похождением, но Лёшка по-прежнему её смешил. И как понимать его обещание не приставать? С одной стороны - знать о его чувствах, но не испытывать неудобств от публичной их демонстрации, можно было бы считать наилучшей формой их отношений. С другой - ей хотелось оказаться в обычной для других девчонок роли предмета обожания. Перец, конечно, не из лучших - его и перцем-то трудно назвать. Но незавидный поклонник всё же лучше полного его отсутствия. Вот если бы Худокормов выделил её из общей массы!
   Наташа рассердилась на себя, на свои глупые мысли, на откровенного Лёшку и на всех прочих. Неведомая всевластная сила понуждала её к переживаниям по поводу чужих взглядов, слов и жестов, либо по поводу их отсутствия. Зачем ей понадобилось внимание именно Худокормова, и не кого-нибудь другого? Она ведь может просто заниматься полезным делом и не размениваться на пустяшные мечты. Определённо, может! Нужно только себя заставить. Использовать аутотренинг. Убедить себя в необычайной важности поручения по упорядочению библиотеки. Людям будет проще подбирать материал для статей, например. Хотя, зачем для этого книги? Есть ведь Интернет. Нет, Сети не хватает надёжности. Найти там хорошо оцифрованную нужную книгу, с возможностью сослаться на номер определённой страницы, сложно. Сослаться на сайт, где кто-то цитирует тот или иной фолиант, то ли верно, то ли нет, и с туманностью на месте отсылки к конкретной странице конкретного издания - недостойно серьёзного человека. Нужна, нужна эта библиотека! Сноски можно при желании проверить, да и читать книжку удобней на бумаге. Электронный ридер морально, и даже физически, устареет намного раньше, чем удастся прочитать на нём книги в количестве, достаточном для компенсации его стоимости. Их ведь должно быть сто или двести! Несколько лет непрерывного чтения. Не может она глотать по тому в неделю или в три дня. И вновь остаётся неясным, насколько точно электронные тексты соответствуют бумажным оригиналам. Вечно они какие-то ворованные, бесплатные, автором или редактором не читанные.
   - Ты что замолчала? - поинтересовался Лёшка с деланным равнодушием.
   - Надоело болтать. И твои исповеди здесь никого не интересуют. Некогда мне - делом занимаюсь.
   - Я тоже. Ты когда-нибудь задумывалась о смысле жизни? Или я один такой дурак?
   - Ты - единственный дурак, который всем рассказывает о своих поисках смысла жизни. Как вообще можно о таком говорить? Ты что, действительно ненормальный?
   - Чего ты ругаешься? Я ведь не похабщину какую спросил.
   - Вот именно - похабщину. Очень хорошему другу можно рассказать о хрустальной мечте, но не первому же встречному!
   - Во-первых, я не о мечте, а во-вторых - ты не первая встречная. Мы уже давно знакомы.
   - Только вот разговариваем впервые.
   - Впервые. Может, поэтому меня на откровенность и потянуло. Мы вроде как в одном купе поезда оказались. Вынужденно общаемся, пока не доедем до пункта назначения, и неясно, станем ли общаться потом. Вот я и спешу поделиться.
   - Не надо со мной ничем делиться, я тебя не просила. Вот женишься, и делись с ней всем подряд. А про мечту - и вовсе странно. Как можно её отделить от цели жизни? Это же просто разные названия одного и того же!
   - Опять ты не о том. Я не про цель, а про смысл тебя спрашивал.
   - Смысл - ответ на вопрос "ради чего", то есть о цели.
   - Выходит, смысл - ответ, а цель - вопрос? Большинство взрослых людей скажет, что живёт ради детей и внуков. А молодёжь станет извращаться в высоких материях.
   - Ты же молодой? Можешь честно извращаться, пока не женишься. Так положено.
   - Опять ты про женитьбу! Можно подумать, без неё состариться невозможно.
   - Если не заведёшь детей - так и умрёшь пацаном, даже если доживёшь до ста лет.
   - Вот ещё! С чего ты взяла? Ничего себе, обещаньице. Получается, без женщины мужчина обречён на вечное младенчество?
   - Получается. Тебя не устраивает? Ничего не поделаешь, такова объективная реальность. Только мы заставляем вас делать хоть что-нибудь полезное, иначе вы бы до самой смерти так в игрушки и играли. Приносить зарплату домой, сделать ремонт, достать что-нибудь необходимое для ребёнка - большинство мужчин самостоятельно не догадывается, только под принуждением.
   - Можно подумать, у тебя есть богатый и печальный семейный опыт.
   - Не пытайся острить, я не в настроении.
   Наташа действительно расстроилась и вовсе не стремилась запугать Лёшку нежданной агрессией. Обида на целый мир долго копилась в её душе и прорвалась внезапно без веской причины. Словно вспомнила о многих миллионах женщин, сгинувших без вести за тысячелетия рабства в мужском мире - без образования, профессии и возможности заявить о своём существовании, оставить след. За всю свою жизнь она ни минуты не потратила на подобные размышления, но теперь вдруг взорвалась ненавистью. Почему бездетную незамужнюю женщину принято жалеть, а на старых холостяков смотрят с доброй улыбкой? Почему "Нет злей осенней мухи и девки-вековухи" и ничего аналогичного про мужиков? Положим, дети им зачастую вовсе не нужны, но без секса-то они вовсе жить не могут!
   Мысли о плотской близости невинную девицу изредка пугали, но в основном пытали её жгучим любопытством. Какие слова, движения, шаги приводят женщин в одну постель с мужчиной? Вот они идут по улице, или даже работают в соседней комнате, разговаривают о повседневных пустяках, а в результате таинственной цепи роковых событий получают право обладания. Получают или берут сами? Почему женщины дают им это право? Как выбрать достойного, или того хуже - кому и зачем отдаться, если никто тебя не хочет? И надо ли жить дальше, если никто тебя не выбрал? Какой смысл жить, если ребёнка всё равно не родишь, и жизнь на тебе закончится?
   Ребёнок - свет и чистота, почему же путь к нему должен лежать через стыд? Мать запугивала её больничными историями о ранних беременностях, абортах и изнасилованиях, но желания дочери дождаться когда-нибудь рождения ребёночка не отбила. Она присматривалась время от времени к очередному парню, даже к однокласснику и думала: каково это было бы - родить ему маленького? А значит, прежде впустить его в себя. Фыркала, усмехалась мысленно и думала: ни за что! Противно представить. Сколько же времени нужно перебирать встречных-поперечных, пока не наткнёшься на единственного, кому можно довериться? И как его узнать? Кто не заплатит подлостью за веру в него? Страшно и стыдно выбирать, но очень хочется когда-нибудь выбрать.
   Наверное, легче выбирать от обратного. Вот, например, от Лёшки она ребёнка не хочет - ни при какой погоде! От Худокормова - хочет. Но первый из них признался ей в симпатии, а второй никогда не скажет с ней ни слова за пределами партийного обихода. Она сама себе впервые призналась, что хочет ребёнка от шефа. Ситком какой-то, или мексиканский сериал! Дамский роман для офисного планктона. Смешно и страшно одновременно. У кого спросить совета и стоит ли вообще его спрашивать? Кто и как ей поможет? Сделать ведь ничего нельзя. Ничего. Все здесь борются за свободу и лучшее будущее, а она теперь займётся соблазнением? Парни, возможно, и не заметят, но девчонки начнут хихикать и многозначительно смотреть ей вслед, ехидничать между собой по её адресу и удивляться её бессовестности. Положа руку на сердце, она уже давно его соблазняет - ведь все её пышки предназначались ему одному. Просто она обманывала себя размышлениями о поддержании атмосферы товарищества в дружном коллективе. Только вот себя обмануть невозможно. Заранее знаешь возражения на все доводы и в конечном итоге только злишься на себя за слабость. Кто, где и когда назначил её избранником Худокормова? Почему именно его, а не того же Лёшку? Он ведь доступен и сам готов шагнуть навстречу. Кто решил их разлучить и помучить обоих безответными сердечными терзаниями? Зачем Вселенной понадобились их страдания?
   Несправедливость мирового устройства кого угодно сведёт с ума. Жизнь рушится и летит в тартарары, но спасти её некому. Никто не может мановением руки изменить течение рек, раздвинуть горы и осушить море. И точно также никто не может помочь одинокой девчонке, если ей не улыбается назначенный свыше суженый. Суженый-ряженый. Следовало ещё в детстве погадать, увидеть придуманное лицо и потом безуспешно искать его всю жизнь. Всё лучше, чем постоянно видеть перед собой безразличного человека и ждать от него тепла. Наверное, пару раз он даже ловил её чувственный взгляд, но отводил глаза и молчал - притворялся холодным. Всякий раз, когда Худокормов обращался при ней к другим девчонкам, она прислушивалась с рвением маньяка, чуть ухо ладонью не оттопыривала, и неизменно слышала только деловые распоряжения, безобидные шутки и замечания.
   - У тебя есть чувство юмора? - вдруг спросила она Лёшку.
   - Откуда я знаю? Ты всё время задаёшь неправильные вопросы. Если человек положительно на них ответит, то тем самым автоматически распишется в своей никчёмности. Нельзя называть себя элитой и обладателем чувства юмора, нельзя считать себя добрым и умным, отзывчивым и смелым. То есть, думать так никому не запретишь, но сказануть такое вслух может только законченный идиот или подонок. Заранее могу тебя предупредить: на все подобные вопросы я отвечаю только отрицательно.
   - Хорошо, ну ты сам про себя как думаешь - есть у тебя чувство юмора? Можешь ты немного побыть со мной откровенным? Ты же был совсем недавно. Я просто не помню, смеялась когда-нибудь твоим шуткам или нет.
   - Не смеялась, это точно.
   - Потому что ты шутил не смешно или потому что ты совсем не шутил?
   - Потому что не шутил. Я ни разу в жизни не пошутил смешно, поэтому перестал стараться.
   - Ты вот отбрыкиваешься, но ведь все твои ответы на основании твоих же комментариев можно истолковать как положительные. Вот ты говоришь - нельзя положительно ответить на вопрос о принадлежности к элите. Раз ты делаешь такое заявление вместо ответа на прямой вопрос, значит, считаешь себя элитой.
   - Да, считаю, считаю, успокойся! - Лёшка прекратил заниматься книгами и уставился Наташе прямо в глаза, будто решил её напугать. - Да, я считаю себя элитой с чувством юмора - можешь посмеяться вдосталь.
   - Чего ты ругаешься? Я просто предположила. А ты чуть драться не полез!
   Наташа очень хотела поговорить с живым человеком и отвлечься от мыслей о грустном. Безнадёжность мешает жить и делает лишними любые достижения. Хотя, если есть достижения, откуда же безнадёжность? Тоска одолела её именно вследствие длинной вереницы поражений за время короткой жизни. Оптимист скажет: школу ведь окончила, но какая же это победа? Из школы все выходят победителями, а значит - никто. Отличником или троечником - разница не велика. Среди великих учёных и прочих заметных личностей школьные отличники - редкие птицы.
   - Я предлагаю закончить этот беспредметный разговор, - решительно заявил Лёшка. - А точнее, перенести его в другое место и на другое время. Конкретно: сходим в кино?
   - В кино?
   - Да, в кино. Не понимаю, чему ты удивляешься. Вполне безобидное предложение, друзья имеют право сходить на новый фильм.
   - А мы друзья?
   - А разве нет? Не враги же.
   - Не враги - ещё не значит друзья.
   - Хорошо, приятели. Знакомые! Знакомые тоже ходят вместе в кино. Я только пытаюсь тебе объяснить, что не предлагаю ничего предосудительного. Сходим на что-нибудь трёхмерное, посидим в кафе, поедим мороженое, поболтаем. Чего ты боишься?
   - Я не боюсь.
   Наташа и в самом деле не боялась, она задумалась. Никому нет до неё дела, кроме Лёшки, а ей - до него. Так не лучше ли быть с ним, в роли хозяйки положения, чем с кем-нибудь другим - в положении приживалки? Мысли бестолково толклись в голове, принимать решение не хотелось, и Наташа молчала.
   Дверь подсобки открылась, вошёл коротко стриженый седой человек с блестящей лысиной от лба до затылка, деловито огляделся и шагнул к Худокормову, а тот поспешно встал и протянул ему руку:
   - Здравствуйте, Пётр Сергеевич, рад вас видеть.
  
   Глава 18
  
   Борцы за правопорядок и безопасность оставили президентский кабинет, но Саранцев не спешил продолжить разговор. Пытался прежде решить для себя, насколько успешно решил задачи минувшего рандеву, и никак не мог отвертеться от печальных выводов.
   - Юля, как по-вашему, если близкий родственник президента окажется под судом, президент получит поддержку общественного мнения?
   Игорь Петрович ни секунды не размышлял над вопросом, словно в полусне перепутал видимое с реальным. Антонов, кажется, напрягся, но на шефа не посмотрел.
   - Трудно сказать. Нужно учесть много привходящих факторов.
   - Положим, не случилось никакого страшного преступления, просто несчастный случай, но некий человек погиб. Погиб по собственной вине, как установит любая, трижды объективная, экспертиза.
   - Тогда многое будет зависеть от информационной политики. Большинство респондентов не поверит в объективность экспертизы, даже если она действительно будет такой.
   - Значит, нужно будет сформировать парламентскую комиссию с преобладающим участием оппозиции.
   - Да, очень хороший ход. Только, насколько я понимаю, решение парламентской комиссии имеет лишь политическое значение, и создать комиссию можно только по завершении судебной процедуры. А заседания суда должны быть полностью открытыми, видеозапись выложена в Сети. Игорь Петрович, откуда такой вопрос? Что-нибудь случилось?
   - Об этом позже. И прошу вас содержание этого разговора хранить в тайне. Не следует предпринимать никаких превентивных мер. Хорошо. Положим, суд первой инстанции по итогам совершенно открытых заседаний вынесет справедливый оправдательный приговор. Обвинение будет - непредумышленное убийство. Лучше настаивать на суде присяжных?
   - Думаю, да. Хотя большинство присяжным тоже не поверит.
   - И как же убедить общественное мнение в справедливости справедливого суда?
   - Крайне важна личность подсудимого. Понимаете, будут действовать два противоположных друг другу фактора - с одной стороны, родственники действующего главы государства до сих пор под суд никогда не попадали, из чего возможны два вывода: у власти преступная семья или впервые нет никого, стоящего выше закона. Поскольку окружение Ельцина стереотипно считается в общественном мнении преступным, в данном отношении возобладает второй вывод. Но, с другой стороны, большинство потребует обвинительного приговора с реальным лишением свободы, и любое иное решение воспримет как неправосудное.
   - Вы думаете?
   - Уверена. Люди хотят торжества законности и согласятся признать таковым только тюрьму для ряда осуждённых самого высокого социального статуса. И ваши родственники идеально вписываются в эту модель.
   - Вопрос виновности или невиновности не сыграет никакой роли?
   - Только ограниченную. Видите ли, нужно будет убедить не только присяжных, но и телезрителей, а также участников интернет-форумов. Значительная часть оппозиции будет доказывать виновность вашего родственника не только во вменяемом ему деянии, но придумают или подыщут ещё одно или несколько других, поэтому придётся в полной мере использовать телевидение. Зрители должны увидеть живого человека, а самое главное - убедиться в истинности его переживаний по поводу случившегося. Даже при отсутствии юридической вины, мысль о причастности к смерти другого человека должна угнетать. Нельзя жить по-прежнему, обязательны решительные перемены, и, разумеется, не в смысле занятий бизнесом, а в русле искупления вины.
   - Отсутствующей вины?
   - Раз погиб человек, чувство моральной ответственности всё равно должно возобладать.
   - Интересно. И как же продемонстрировать эту моральную ответственность? В монастырь уйти?
   - В идеале - да.
   - Вы серьёзно?
   - Абсолютно. Перемена должна быть разительной и бескорыстной. Благотворительность многие воспринимают как попытку откупиться от укоров совести и банальную рекламу, общественные работы воспримут как показуху - особенно в присутствии телекамер. Скажут - попозировал перед камерами и поехал назад на свою виллу, а нам тут лажу втюхивают.
   - Но общественные работы всё же лучше монастыря.
   - Всё зависит от ваших целей. Каких целей вы планируете достичь, вопреки неудачному родственнику?
   - Я хочу доказать факт давления премьер-министра на правоохранительные структуры с целью добиться в политических целях осуждения невиновного.
   Антонов, до сих пор хранивший отстранённое безмолвие, пришёл в движение, оторвался от разложенных на столе бумаг и волком посмотрел на Саранцева, но тот не обратил внимания на его взгляд. Игорь Петрович пребывал в сосредоточенном размышлении и не замечал перемен в окружающих его людях.
   - Замечательно. Мне начинать работу в этом направлении? - оживилась Юля, озабоченная и встревоженная началом разговора.
   - Нет, Юля. Я вас не тороплю - к воскресенью приготовьте текст моего заявления и будьте в Горках к десяти часам утра.
   - Хорошо! Я могу фантазировать самостоятельно, или у вас есть конкретные предложения?
   - Ничего особенного. Позже я сообщу вам подробности происшествия, тогда добавите несколько конкретных положений. А в целом - не нужно никакой агрессии в отношении Покровского или кого-нибудь другого. Спокойный, взвешенный текст, без саморекламы, с трезвой оценкой моего положения и обязательно с пассажем о равенстве всех граждан России перед законом. Кстати, надумали что-нибудь в отношении сегодняшнего гибнущего обеда?
   - Кажется, придумала. Можно взять собой автобус с классом Елены Николаевны и устроить им отдельную гулянку. Безалкогольную, разумеется. Деньги за вино можно взыскать с ресторана - как я сказала, бутылки они не откроют. Думаю, в обмен на такую рекламу они только рады будут. Игорь Петрович, вы разрешите им вывесить фотографии о вашем посещении?
   - Чего проще! Не вижу никакой проблемы. Вопрос в другом: будут ли школьники на месте? Можно связаться с Конопляником, но каким образом незнакомый мужик сможет удержать целый класс от разбегания по домам после уроков? Кстати, что за класс?
   - Одиннадцатый.
   - Одиннадцатый - лучше, чем четвёртый, но, я думаю, старшеклассников мы тоже не имеем права усадить в автобус и похитить без ведома родителей.
   - Хорошо, можно организовать звонок директрисе из РОНО с распоряжением о каком-нибудь мероприятии и необходимости автобуса со школьниками.
   - Это тоже будет похищение. Юля, почему мы с вами занимаемся ерундой, когда нужно управлять страной?
   - Хорошо, тогда пусть за стол заплатят Конопляник и Кораблёва.
   - Для них это будет приятный сюрприз. А я не должен с ними скинуться?
   - Вы на гособеспечении - в конечном счёте, всё равно получается растранжиривание бюджетных денег.
   - Переведите нужную сумму с моего зарплатного счёта. К чертям собачьим, плачу за всё! Сергей, организуй манипуляцию.
   - Очень легко разрубать проблемы, а не развязывать, - заметил Антонов. - Вот только тоскливых последствий больше.
   - Ты о чём?
   - Да уж не о пропавшем ресторанном обеде.
   - Вы о противостоянии с Покровским? - поспешно спросила Юля. - В нём можно выстоять, генерал - не олимпийское божество. У любого политика есть сильные и слабые стороны, на разнице всегда можно сыграть.
   - И какие же уязвимые места вы нашли в Покровском? - грустно спросил Антонов.
   - Он - генерал.
   - Вот именно! Кто вам сказал, что это слабость?
   - Любое свойство личности может в разных ситуациях быть либо слабостью, либо преимуществом. Привычка отдавать приказы и требовать их исполнения в политике не всегда полезна. Наоборот, может сильно подвести. Здесь важно выстроить отношения с разными людьми и создать сеть взаимозависимых единомышленников, не все из которых даже лично знакомы друг с другом. В определённые исторические периоды нужна решительность и готовность действовать, невзирая на угрозу опасных последствий, если есть шанс на победу. В другие времена от лидеров требуется искусство компромиссов. Я думаю, сейчас время генералов прошло.
   - Не боитесь, что он об этом узнает? - коварно понизил голос Антонов.
   - Нет, не боюсь, Сергей Иванович. Не я же собираюсь ему дорогу перейти. Кстати, а каковы его планы?
   - Он хочет назад, в президенты, - будничным тоном ответил глава администрации. - Как раз сегодня стало известно.
   Юля помолчала некоторое время.
   - Я не готова предлагать ходы прямо сейчас, но к понедельнику смогу представить общий план действий.
   - К понедельнику? - удивился Саранцев.
   - К понедельнику. Примерный набросок, схему.
   - Надеюсь, вы не слишком рассчитываете на телевидение? "Единая Россия" в Думе быстро примет необходимые меры, если они вообще понадобятся, и государственные каналы окажутся под контролем парламента и правительства, а не нашим, - добавил Саранцев.
   - Пускай, - пожала плечами Юля. - Это можно обернуть в свою пользу. Вы будете противостоять заговору бюрократии, недовольной мерами по борьбе с коррупцией.
   - Но ведь моим противником будет Покровский. Вы сможете добиться его развенчания в прессе?
   - Нет ничего невозможного. В средствах массовой информации нельзя ничего доказать, можно только убедить потребителей. Разумеется, не в преступлениях лично Покровского, но в его неспособности принять реальные меры к оздоровлению госаппарата.
   - Каким же образом?
   - Обыкновенным - через создание сенсационных информационных поводов. Можно уволить того или иного ключевого министра и в ходе дискуссии обнародовать обвинения против него. У вас же есть такая возможность?
   - Изыщем, - неопределённо заметил Саранцев. - Не подставляется тот, кто ничего не делает. Только до президентских выборов меньше года, ни один судебный процесс не завершится.
   - И не надо - хватит кадров задержания или в зале суда, совсем хорошо - в наручниках.
   - Юлия Николаевна, вы циник, - ласково погрозил пальцем Антонов.
   - Почему? - искренне удивилась та. - Я ведь не призываю сажать невиновных ради рейтинга. Неужели ни на одного министра не наберётся реального материала?
   - Наберётся, - задумчиво вставил президент. - Но ведь этого не хватит для победы?
   - Нет, конечно. Основным посланием предвыборной кампании должна стать мысль о президенте Саранцеве как блюстителе интересов государства и защитнике народных прав. Подробности нужно разрабатывать, я бы не хотела сейчас думать вслух и на коленке сходу решать мировые проблемы.
   - Хорошо, Юля, договоримся следующим образом. Сразу предупреждаю - выходные вам не светят. Следует подготовить к вечеру воскресенья проекты трёх обращений президента к нации: об отказе идти на новые президентские выборы и обратной ротации с Покровским; о решении идти на перевыборы и готовности к противостоянию с Покровским; об отказе от перевыборов и уходе из политики. Всё понятно?
   - Понятно.
   Юля волновалась и тщательно скрывала свои чувства. Столкновение с Покровским - реальный шанс достичь недосягаемых высот в профессии. Правда, поражение Саранцева может сильно спутать карты, зато победа поставит её на голову выше всего остального журналистского цеха и активистов общественных связей. Сейчас многочисленные главреды и журналюги из кремлёвского пула ищут к ней подходы и стараются завязать чересчур близкие, хоть и профессиональные, отношения, но при этом изредка, вопреки своей воле, а то и специально, выказывают лёгкое пренебрежение. Мол, не знаем, каким это ветром тебя взметнуло так высоко, но он - всего лишь обидная случайность. Пройдёт немного времени, всё вернётся на круги своя, и ты снова, как прежде, будешь околачивать пороги редакций в поисках достойного места, но найдётся ли оно - большой вопрос. Любой дурак управится с работой по поддержанию имиджа действующего президента - ведь к его услугам всё федеральное телевидение! Причём, не вследствие успешной работы пресс-секретаря, а изначально, по определению. Ты вот попробуй каждый день на работе пробивать лбом каменные стены!
   - Хорошо, Юля. Давайте пока сосредоточимся на сегодняшнем мероприятии, а с завтрашнего дня займёмся новыми упражнениями, - подвёл итог обсуждению Саранцев и встал. - До встречи.
   Кореанно тоже встала, попрощалась и вышла, уверенно цокая каблучками. Президент и глава его администрации проводили её взглядами, потом посмотрели друг на друга и помолчали ещё некоторое время.
   - Ты ведь не мог хорошо всё обдумать, у тебя времени не было, - утвердительным тоном заметил Антонов. - Зачем бросаться омут, не зная броду, или как там ещё говорится?
   - О чём тут думать, драться надо. Лучший способ обороны - нападение.
   - Суворовские лозунги в нашем деле не всегда оправдываются. Даже Юля это знает, а ты, словно мальчишка, пошёл на авантюру с поднятым забралом.
   - А чем плохо? Расставить точки над i, раздать всем сёстрам по серьгам и посмотреть, что получится. Погибать, так с музыкой. Я ведь ещё не выступил, и до тех пор ничего не определено. Посмотрю в воскресенье, что там юлины орлы родят общими усилиями на предмет заявления, в понедельник - ещё внимательнее - на план кампании, и там решу.
   - Что такое ты хочешь увидеть во всех этих бумажках, чтобы решиться на бунт? Про овраги не забыл?
   - Про овраги я всегда помню, но всё равно дольше понедельника откладывать некуда. Либо мы делаем совместное заявление с Покровским, либо я делаю своё собственное.
   - Ты уверен, что он будет спокойно наблюдать за твоими двойственными приготовлениями? Кстати, почему ты не поручил Юле заодно и другое заявление? Или парочку? О начале гражданской войны, об аресте генерала по подозрению в злоупотреблении властью, ещё о чём-нибудь в том же духе.
   - Мне противно ощущение крючка в челюсти.
   - Но ты действительно на крючке! Противно или не противно, но так случилось. За тобой выбор: сдаться на волю рыбака или оборвать леску. Первое - проще, второе - гораздо больнее.
   - В отставку я пока не собираюсь, заявление о ротации Корчёный тебе уже сопроводил, и Юля не может его переписать. Так зачем же ей о нём говорить? Пусть не отвлекается на привходящие обстоятельства.
   - И всё-таки, чего ты ждёшь от своей пресс-службы? Каким должен оказаться их проект, чтобы вдохновить тебя на шаг вперёд? Ты, кстати, стоишь сейчас на краю пропасти, и шагать вперёд - не самый разумный выбор.
   - Понятия не имею. Думаю, свою роль должно сыграть вдохновение. Со мной уже так случалось в прошлом: сейчас ничего не ясно, сплошная неопределённость, а через минуту хаос волшебным образом рассеивается, приходит понимание, и только диву даёшься, почему сомневался в очевидном.
   - И ты оставался жив?
   - Как видишь. Очень неплохо себя чувствую.
   - А как ты себя почувствуешь, когда твоя родная дочь попадёт под суд?
   - Я буду несчастлив.
   - Ты ведь можешь избегнуть несчастья. Всего-навсего нужно тихо перейти из президентского кресла в премьерское. Покровский ведь так поступил и, можно сказать, процветает.
   - Ты ведь и сам понимаешь разницу. В глазах страны он не так уж и ушёл, просто сделал ход конём и продолжает контролировать ситуацию с другой позиции. А на меня посмотрят как на подручное средство, орудие в чужих руках.
   - А в тебе ретивое взыграло? Хочешь непременно состоять в лидерах нации? Даже если потребуется отдать на заклание Светлану?
   - Причём здесь заклание? Пока есть все основания предполагать её невиновность.
   - Подправить пару бумажек - и всё изменится.
   - Ты хочешь сказать, даже президент не может рассчитывать на непредвзятое расследование и беспристрастный судебный процесс?
   - Может, если предварительно не рассердит Покровского. От тебя ведь не требуются никакие жертвы, нужно просто смирить гордыню.
   - Гордость.
   - Если почитаешь классиков и Библию, то поймёшь - это одно и то же. У Пушкина гордость фигурирует как синоним заносчивости и высокомерия. Учись смирению.
   - Смирение хорошо для монастыря, - Саранцев рассеянно погладил обеими руками стол, словно искал на ощупь потерянную мелкую вещицу. - Я просто... просто хочу оставаться собой. Я ведь до сих пор не жрал бурду вместе со свиньями.
   - Даже когда принял предложение Покровского о президентстве?
   - Разумеется. А ты думаешь иначе?
   - Думаю. Ты никогда не казался мне милым мальчиком в коротких штанишках и розовых очках. Ты с самого начала всё понимал, но принял генеральские правила игры.
   - Ничего подобного. Я думал, он собирается постепенно отойти от дел.
   - На каком же основании ты ждал от него смирения, если сам на него не способен?
   - Это не смирение. Он уже достиг вершины политической карьеры, и в его возрасте второе пришествие - просто неприлично. Подумай сам - это же смешно. Вся страна будет смеяться. Подобных фокусов с перестановками в верхах Россия ещё не знала. Уходя - уходи.
   - Мало ли чего Россия не знала. К тому же, вся страна смеяться не будет, у генерала есть много реальных сторонников, и они обрадуются. Ты для них - странная помеха, лишняя спица в колесе, они ждали от Покровского третьего срока сразу, и вдруг из ниоткуда возник ты. Теперь события просто вернутся в надлежащее русло.
   Саранцева разговор начал страшно раздражать. Годами он считал Антонова другом и ждал от него исключительно совета и поддержки. Правда, привычка безоглядно полагаться на кого-либо в делах оставила его очень рано, ещё в период строительной карьеры. Круг доверия он ограничил резко и жёстко, и в те времена Серёга в него не входил, они вообще мало общались. Под дланью Покровского Саранцев уже в первые дни с некоторым удивлением обнаружил отличие нового занятия от старого: здесь никогда нельзя питать уверенность в своей правоте, ввиду отсутствия таблиц физических постоянных, коэффициентов и обыкновенных законов природы. Правила же общественного бытия оказались зыбкими и несущественными. Попытки следовать им назывались проявлением наивности, а пренебрежение ими в нужный момент удобной ситуации - верхом профессионального искусства. При этом определить подходящую ситуацию и необходимый момент для правильного хамского поступка Саранцев клинически не мог. Ему постоянно казалось, что нарушение правил непременно приведёт к катастрофе, как на строительной площадке. Но рядом неизменно оказывался Антонов и весело, без напряжения переступал через очередное предубеждение. Делал шаг и отходил в сторону, давая дорогу Саранцеву. Того игра в поддавки раздражала, он терпел несколько недель, но, после победы Покровского на губернаторских выборах, затеял однажды, среди бела дня, выяснение отношений. В ответ на прямые вопросы Антонов сначала долго отшучивался, потом сдался и честно объяснил своё жизненное кредо: никогда не выходить из строя, если тот движется в выгодном направлении.
   - Думаешь, я сворачиваю не в ту сторону? - спросил он теперь и тяжело посмотрел на соратника.
   - Думаю, - опять честно ответил тот. - Ради чего весь сыр-бор? Хочешь стать властителем дум, спасителем России, не знаю, кем ещё? Тебе ведь не тюрьму предлагают, и даже не полную отставку. А вот начнёшь трепыхаться - и ещё неизвестно, где окажешься. И ты, и Светка. Покровский - сильный человек России. Он, а не ты. Он счёл полезным протолкнуть тебя в президенты, но теперь хочет своё кресло назад. Сопротивляться ему означает бодаться с паровозом.
   - И давно ты считаешь меня пустым местом?
   - Я не считаю тебя пустым местом. Уступать Покровскому по масштабу политического влияния ещё не значит быть пустым местом. Ты - важная фигура, в том числе лично для генерала. Он играет на контрасте с тобой, использует для манёвра. Теперь все незадачи во внутреннем и международном положении страны можно объяснять твоим правлением - ведь в глазах нашего доброго народа всегда и за всё отвечает президент.
   - Ты же сейчас назвал Покровского сильным человеком России. Почему же я должен отвечать за недостатки и упущения?
   - Люди уверены: он дал тебе порулить, и ты не справился. То есть, справился хуже, чем мог бы справиться он. Если в понедельник выступишь с совместным заявлением о ротации, ни восстания, ни акций протеста не случится. А вот если пойдёшь поперёк исторического процесса - предсказывать последствия не берусь.
   - Загадочные у тебя представления об историческом процессе. Думаешь, его направляет Покровский?
   - Думаю, он устанавливает критерии истинности. Если тебе придётся подавлять силой народные волнения, вызванные дороговизной и бесправием, где ты закончишь карьеру, а то и жизнь? Станешь отдавать приказы, а тебе ответят: с народом мы не воюем. И пойдёшь вон, палимый зноем.
   - До меня не было дороговизны и бесправия?
   - Были. Но только при тебе они послужат поводом к беспорядкам.
   Саранцев, со студенческих лет знакомый с закономерностями исторического материализма, убедился в их справедливости ещё в девяносто первом году, когда хрестоматийные признаки революционной ситуации просто мозолили глаза даже самому невнимательному наблюдателю. Выступление ГКЧП его искренне удивило: эти люди, уже в силу своего положения в советских властных структурах, должны были бы знать ленинское учение не хуже. И обострение лишений выше обычного, и повышение политической активности масс, и верхи не могут управлять по-старому, а низы - по-старому жить. Открывай учебник научного коммунизма, читай его с любого места и поймёшь: свершилось. Если не решились утопить революцию в крови, зачем вообще затевать бучу? Историческая ошибка коммунистов состоит в неспособности распространить на своё правление фундаментальные положения собственной теории. Ещё Ленин в "Государстве и революции", казалось бы, разложил по полочкам все аргументы и доказал неизбежность тоталитаризма в случае полного огосударствления средств производства. Ведь политическая власть принадлежит обладателю власти экономической (в данном случае, получается - государству), но государство есть паразитический нарост на теле общества, к тому же всякая монополия неизбежно ведёт к загниванию и гибели. Выходит, ещё в Разливе он предвидел катастрофу девяносто первого года. Но нет, в той же самой работе, перейдя к социалистическому государству, автор сразу отмёл все свои рассуждения, позже оправданные историей, и заговорил языками лозунгов: мол, при коммунистах все описанные выше законы не действуют, потому что большевики - за народ. Долой науку, даёшь митинг.
   Теперь президент слушал Антонова и мысленно спорил с ним. Люди не выходят массой на улицы без веских причин. Нельзя устроить народную революцию по заказу - только государственный переворот, пусть даже замаскированный под революцию. Никакой Покровский не сможет повести толпы против президента, если президент не совершит преступлений, избегнет экономических провалов и продемонстрирует владение искусством политического маневрирования. Генерал сможет организовать кампанию в СМИ, в том числе на федеральных телеканалах, но подвергнуть действующего президента полной информационной изоляции всё же невозможно. А значит, он сможет разъяснять свои действия.
   Оглашение истории со Светкой сделает невозможным тайный шантаж, но станет поводом для широкомасштабной пропагандистской кампании. Но ведь имеются основания и для встречной кампании, против Покровского. Только вот стоит ли ставить родную дочь против своей политической карьеры? В одном Антонов прав: идти за Покровским - проще, чем ему перечить. Ни один человек из его ближнего круга не сидит в тюрьме - он далеко не Сталин. Если кто-нибудь из его людей начинает чересчур сильно раздражать общество, он передвигает его на менее заметную должность, где того постепенно забывают. Сейчас он предлагает премьерство, по истечении некоторого времени устроит послом в какой-нибудь тихой стране. Всё очень вежливо, без скандалов и разоблачений, взаимных обвинений, прокуратуры и туманных последствий, зато с хорошей пенсией. И самое главное - со Светкой ничего не случится. Она останется рядом, выйдет замуж за своего Алексея, родит на радость папе и маме внука, а то и нескольких. Очень понятно и близко, так и должно быть. Кореанно права - общественное мнение непременно потребует реального тюремного срока, вне зависимости от доводов сторон на судебном процессе. Достаточно вбросить сообщение, что сбитый человек не умер на месте, а она оставила его без помощи. Очень зыбкая материя - выводы патологоанатома. Их никто не понимает, кроме врачей, и всегда остаётся возможность с пеной у рта доказывать подлог. Тем более, врачам никто не верит, как и политикам, судам, полиции и прочим властным институтам. Никто никому не верит, так как же он сможет убедить избирателей в своей правоте? Да и прав ли он? Утверждение о мгновенной смерти пострадавшего принадлежит офицеру ФСО. Почему он ему безоговорочно доверяет? Может, тот получил от своего руководства указание сообщить президенту ложную информацию?
   В который раз за безумный день Саранцев с удивлением осознавал собственную беспомощность. Он тоже никому не доверяет, как и большинство его соотечественников. Но люди на улице находятся в ином положении, страна не вручена лично им на попечение. Почему же он, со всеми своими официальными и совершенно законными полномочиями, тоже не полагается на добросовестность окружающих его сотрудников? Виноват ли он сам в своей беспомощности? Больше трёх лет он чинно сидел в кабинете на втором этаже Сенатского дворца и не пытался осуществить свою власть. Даже наоборот, твёрдо следовал курсу, который теперь проповедует Антонов, и который вдруг оказался для него неприемлем.
   Саранцев никогда не воспринимал Покровского небожителем или безошибочно логичной политической машиной. Генерал казался ему обладателем фантастически чутких инстинктов, способным на протяжении многих лет удивительно точно определять время и место для совершения единственно верных шагов. Но временами он демонстрировал неподражаемую уязвимость простого смертного. Несколько месяцев назад в очередном телевизионном интервью при ответе на очередной ожидаемый вопрос он вдруг заметил, что не желает "растекаться мыслью по древу" и будет кратким. Саранцев едва не вздрогнул тогда от удивления и даже хохотнул вслух, хотя для страны в целом изречение прошло незамеченным. И не удивительно - в восьмидесятые годы оно пестрило в прессе особенно часто, и все привыкли. Саранцев считал, что этимология загадочной идиомы ему известна досконально, хотя филологией никогда не занимался. Странный выкрутас памяти: он отлично помнил главу школьного учебника литературы про "Повесть о полку Игореве", где приводился фрагмент исторического старославянского текста, описывающий то ли песнь Бояна, то ли новость о поражении князя Игоря от половцев. Коротенький отрывок содержал фразу: "Растекашеся мысью по древу", и означала она что-то вроде: "Скачет белкой по деревьям". Зачем несмышлёный ученик средних классов запомнил её, Саранцев объяснить не мог, но все последующие годы посмеивался про себя всякий раз, когда слышал от кого-нибудь высказывание о нежелании растекаться мыслью по древу. Игорь Петрович, собственно, с тех самых сопливых лет так и не попытался установить научную истину в этом вопросе, поскольку никогда не придавал ему значения, и продолжал питаться прежним мальчишеским убеждением.
   Безобидное высказывание генерала сразу сделало его в глазах Саранцева беззащитным и неопасным, похожим на обыкновенного дядю Серёжу из соседней квартиры. Он стал присматриваться к нему внимательней - разыскивал новые признаки человечности и доступности. Показалось, что нашёл: мужицкие короткие пальцы, улыбка строгого школьного учителя. Потом стал задумываться, не придумывает ли он себе утешение без достаточных к тому оснований. Ещё вчера он не нуждался в доказательствах простоты Покровского, и не переживал из-за их отсутствия, теперь обрадовался воспоминанию о единственном свидетельстве в их пользу.
   Покровский определённо умеет говорить, хоть и не является оратором. Но кто в России - оратор? Нет их. Он точно читает книги или прочитал в прежней жизни некое их количество, достаточное для формирования оригинального ума. Как правило, генерал говорит веско, немногословно, склонен к тяжёлому юмору, стремится к чеканным формулировкам, конструирует фразы на ходу и вполне успешно выворачивается, почти запутавшись в цепочке причастных и деепричастных оборотов. Саранцев иногда завидовал Покровскому, потому что сам старался говорить на публике короткими фразами без всяческих речевых красот.
   Антонов с удивлением смотрел на замолкшего президента и лихорадочно формулировал новые доводы в защиту своей позиции о невозможности похода на генерала с поднятым забралом. Даже ниндзя не имеет шансов на победу в открытом бою с вооружённым самураем. А Саранцев - не супергерой, он никогда не вёл собственной игры, и теперь начинать её поздно, тем более в новом уязвимом положении.
   - Я его не боюсь, - тихо сказал Игорь Петрович.
   - А надо бы, - резонно заметил Антонов. - Он тебе не кум и сват. Я ведь не предлагаю тебе встать перед ним на колени.
   - Что же ты предлагаешь?
   - Оставаться самим собой. Он выбрал тебя - значит, ты его устраивал в своём обычном качестве.
   - Ты о чём?
   - Он считает тебя человеком нужным и полезным для выполнения его собственных задач.
   - Ты серьёзно?
   - А ты думал иначе? По-твоему, он считает тебя великим государственным деятелем? Нужный Покровскому человек - характеристика впечатляющая, чем она тебя не устраивает?
   - Своей прилагательностью.
   - Брось! Ты когда-нибудь думал всерьёз о президентстве, пока он тебе не предложил?
   Саранцев в раннюю пору сотрудничества со своим покровителем иногда фантазировал в шутку, выстраивал политические композиции из серии "Если бы я был...", но подлинных планов не строил даже мысленно, тем более не предпринимал никаких реальных шагов. Но теперь, в момент тяжёлого разговора, не желал признаваться в отсутствии амбиций.
   - Всему своё время, - сказал он наконец, не выдержав противоестественной паузы.
   - Ну конечно, самое удачное время - когда на кону судьба твоей дочери! Твои позиции сейчас слабее, чем когда бы то ни было. Или ты считаешь иначе?
   - Мои позиции станут наиболее уязвимыми в тот самый момент, когда я приму решение прикрывать Светку незаконными мерами. Если же я окажусь не заботливым папашей, а президентом страны, ничего не изменится.
   - Её арестуют, пойми! Ты не должен рассуждать о светкиной судьбе как о политическом факторе! Ты даже не сможешь гарантировать беспристрастное следствие и процесс.
   - Почему не смогу?
   - Потому что в момент оглашения всей истории ты потеряешь возможность хоть в какой-либо форме общаться с замешанными в юридических процедурах лицами по поводу их действий.
   - А зачем мне вмешиваться? Есть адвокаты. Найму какую-нибудь известную фирму.
   - Правильно, и в ту же самую минуту утратишь ту единственную политическую выгоду, на которую рассчитываешь: девяносто девять процентов населения не может себе позволить известных адвокатов. Если даже сумеешь кого-то убедить в правомерности всех юридических процедур, всё равно победит общее мнение: простой человек не смог бы обеспечить для себя правосудие, оно предоставляется только за деньги.
   - Послушать тебя - единственно возможная форма взаимодействия с Покровским - безоговорочное подчинение.
   - Разумеется! Тоже мне, открытие. А ты до сих пор полагал, будто его окружение гуляет само по себе? Спешу тебя разочаровать. Генерал подбирает людей вовсе не для того, чтобы они вступали с ним в противоборство, и в людях он ошибается крайне редко. Похоже, ты - первый.
   - Мне плевать, зачем он меня выбрал. Я не обязан следовать его указаниям всю свою жизнь. К тому же, о каком бунте мы вообще говорим? Я просто хочу сам разобраться со своими проблемами, без жульнических махинаций и злоупотреблений властными полномочиями. Почему это вообще должно его трогать?
   - Сначала ты мне объясни, зачем тебе понадобилось это самопожертвование? Ситуация ведь предельно простая. Либо ты остаёшься в команде и живёшь по общим правилам, либо идёшь собственным путём, но тогда поблажек не жди.
   - Я уже четвёртый год не в команде.
   Антонов замолк и с необычным вниманием стал присматриваться к собеседнику. После многолетнего знакомства человек вдруг оказался не совсем таким, каким казался всё время. Точнее, вовсе не таким. Сергей Иванович всегда считал его своим единомышленником, зверем одной породы, способным и многообещающим, за которым можно удобно пристроиться и продержаться без лишних хлопот год за годом. Теперь Саранцев выглядел чужим и холодным, антропоморфным инопланетянином.
   - Ты четвёртый год не в команде?
   - Да, четвёртый год. Не понимаю твоего изумления.
   - Ты серьёзно?
   Пришла очередь Саранцева внимательней присмотреться к другу. Он считал его своим человеком, готовым в случае печальной необходимости говорить грубую правду в глаза и хранить верность непроизнесённым товарищеским обетам в любых обстоятельствах. Казалось, он и сейчас вёл себя соответственным образом, но до сих пор Игорь Петрович наивно полагал, будто Антонов считает его человеком.
   - Я серьёзно. И твоё юмористическое отношение мне не понятно. Кажется, у нас было достаточно времени для знакомства, а мы смотрим друг на друга, как прохожие. Ты все эти годы полагал меня мелкой прислугой?
   - Все эти годы я считал тебя умным и активным. Ты стал президентом благодаря Покровскому - он выбрал для себя именно такой план действий. Неужели ты станешь оспаривать саму очевидность?
   - Считаешь, он мог подобрать на улице первого встречного и сделать президентом его, а не меня?
   - Нет, конечно. Тебя он выращивал заранее, ещё без настолько конкретной цели.
   - В качестве полезного идиота?
   - В качестве нужного человека. Нужный человек Покровского - высокая должность, и далеко не служивая. Я упорно пытаюсь постичь природу твоего расстройства, но ничего не выходит. Раздвоение личности какое-то. Шизофрения. Чего ты взбеленился на ровном месте? Планировал для себя второй президентский срок? Зачем он тебе понадобился? У тебя нашлось несколько лишних литров крови? Я предлагаю тебе не унижение, не самоуничижение, не самоотречение и не политическое самоубийство. Я предлагаю тебе всего-навсего следовать инстинкту самосохранения ради безоблачного беззаботного будущего.
   - Ты предлагаешь мне уголовное преступление и самый обыкновенный грех перед Богом и людьми.
   - Давно ты стал верующим?
   - Я всегда им был и не вижу причин стесняться.
   - С самого рождения, что ли?
   - Нет, с тех пор, как повзрослел. Мне кажется, любой человек в течение жизни получает достаточно подтверждений существования в мире непостижимой неумолимой силы. Нужна изрядная безрассудность, чтобы убедить себя в обратном.
   Спорщики замолчали, осмысливая сказанное и пытаясь осознать себя мало знакомыми людьми. Саранцев вспоминал несколько своих посещений храмов и пытался возродить тайное внутреннее впечатление о них, Антонов не поверил его словам и только искал обоснование странному поведению президента. Репетирует, что ли? Иначе, зачем ему понадобилось говорить, как с трибуны?
   Больше всего Саранцева злили частые упоминания дочери. Опять вспомнились минувшая ночь и шумное утро, слёзы Светланы и укоры жены. Неужели он ставит их на кон в азартной игре? С точки зрения чистой юриспруденции он не вовлечён в азартную игру - ведь здесь результат не зависит от случая, напротив, является следствием анализа обстановки и умения делать выводы, соответствующие реальности, а не вымыслу и желаниям. Светка сидит сейчас в Горках у себя в комнате и ждёт от него помощи. У неё есть право рассчитывать на защиту со стороны отца. Она ещё совсем девчонка, какой бы взрослой себя ни считала. Ведь не к адвокату она помчалась в тяжёлой ситуации, а к родителям. Человек остаётся совсем один после смерти отца и матери - только их предательство всем кажется невероятным, хотя и случается время от времени.
   - Покровский не сбрасывает тебя со счетов, просто счёл момент удобным для объявления своих условий. Я думаю, сегодняшняя бумажка лежала у Корчёного наготове несколько последних месяцев или, самое меньшее, недель. В таких делах время нанесения удара - едва ли не важнее его содержания. Мы можем потолкаться локтями с людьми генерала, но не с ним самим. Нужно продемонстрировать силу Муравьёву и Дмитриеву, тем более - ФСБ, но прижать к ногтю самого - невозможно. Не нужно и пробовать. Можно только обеспечить себе более представительную роль в его расчётах. Ты добился здесь феноменального успеха, но обыграть казино можно, только если вовремя оттуда уйдёшь.
   - Я не играю в азартные игры.
   - Ну конечно, ты играешь в шахматы! Только вот Покровский свою игру изобрёл сам, и сам устанавливает её правила. Ещё и меняет их по мере необходимости - в собственных интересах, разумеется. Либо ты играешь с ним на его условиях, либо о твоём существовании скоро все забудут.
   - Сергей, ты восхищаешься им? - удивился спонтанному открытию Саранцев.
   - Я отдаю ему должное. И тебе советую поступать так же. Лучше ты объясни, с какого перепугу решил не обращать на него внимания? Где он дал слабину, в чём подставился? Всё наоборот - именно ты и подставился. Но почему-то при этом изо всех сил пыжишься и притворяешься всемогущим.
   - Я пока не подставился.
   - Врёшь, уже подставился. Светкина машина стоит у тебя в гараже с ночи, но ты до сих пор не сообщил о происшествии.
   - Я отец, и имею право не свидетельствовать против дочери.
   - Право имеешь, но не обязан. Что ты маленьким мальчиком прикидываешься! Чтобы тебе не подставиться, Светка должна явиться в полицию с повинной. Только не говори, что без меня не понимал этой очевидности. И зачем всё, зачем? Ради чего? Тебя же возненавидят и дочь, и Ирина! На какие такие бонусы ты хочешь их обменять?
   - Ты очень красноречив.
   - Обстоятельства вынуждают. Пытаюсь уговорить друга не делать величайшей в его жизни глупости.
   - А сохранить своё тёплое место под солнцем не хочешь?
   - Хочу. В отличие от тебя, воздушных замков не строю.
   Саранцев представил Светлану открывающей дверь какого-нибудь РОВД и усмехнулся. Немыслимо. Но ещё вчера так же немыслимо было сегодняшнее ночное несчастье, и одно непредставимое затмевало другое. Вспомнилась метафора турецкого коменданта Измаила в ответ на суворовский ультиматум и последующие события.
   - Получается, мне нужно выбрать между потерей себя и потерей семьи.
   - Чушь! Ты полтора десятка лет состоишь в генеральской обойме, и если это потеря себя, то она давным-давно состоялась. Откуда на тебя свалилась эта блажь, объясни? Почему ты заговорил с Юлей, не обсосав предварительно свою гениальную идею со всех сторон?
   - Надоело прятаться. И вообще - обыкновенная мера предосторожности. Может, он и не собирается давить на Муравьёва.
   - Конечно, не собирается. Зачем? Муравьёв и сам всё понимает.
   - Что скажешь о нашем рандеву с господами силовиками?
   - Результаты средней паршивости. Могло быть хуже, но всё равно - не катастрофа. Ты держался уверенно, не лебезил и не хамил. Но время от времени переигрывал. Само собой, они поняли истинную цель вызова.
   - Они бы поняли её, даже если бы я играл на уровне МХАТа. Всё определяет сцена, а не исполнение.
   - Разумеется. Но разведка боем была взаимной, и теперь они доложат Покровскому о некоторой нервозности в твоём поведении.
   - Нервозность в моём положении естественна. Если бы я и сумел её скрыть, они всё равно увидели бы в этом только хорошую актёрскую игру. А так вся полученная ими информация заключается в известии об отсутствии у меня театральных навыков. Но в целом я ведь хорошо держался.
   - Неплохо. Теперь важен следующий шаг, а тебя повело не в ту степь.
   - Сергей, почему ты его так боишься? У него на тебя вагон компромата, и ты с самого начала приставлен ко мне следить за порядком?
   Антонов помолчал, взвешивая обвинение и подбирая громоздкие слова в ответ.
   - Надеюсь, ты сейчас пошутил?
   - Я тоже надеюсь. На твой отрицательный ответ.
   - А если я скажу "да", ты поверишь?
   - Наши встречные предположения окончательно перепутались. Просто ответь, и увидим перспективу.
   - Ты не прокурор. Что такое "ответь"? Ты у нас с ног до головы в белом, и теперь вдруг решил проверить на кристальность чистоты свой ближний круг? Ты думаешь, у Покровского на тебя нет вполне серьёзных бумаг? Конечно, у тебя удобная должность - ты лично не отвечаешь, например, за организацию публичных торгов для размещения государственных подрядов. На документах стоят подписи других людей, но ты уверен, что, будучи спрошенным, никто из них не назовёт тебя инициатором того или другого нарушения? Авдонин ведь получал бюджетные заказы в твою бытность премьер-министром, не так ли? Ты проверял соответствующие документы лично, убедился в отсутствии ошибок и злоупотреблений? Думаю, счёл за благо не вникать в детали - всё равно ведь ничего изменить не мог. А ведь в числе бенефициариев всевозможных конкурсов есть твои знакомые и даже приятели - скажешь, нет?
   - Если ты и сейчас считаешь Покровского главным, почему не считаешь его таковым в президентские времена? И если я должен нести ответственность за тогдашние преступления, почему он не должен отвечать за нынешние?
   - Плевать, что я считаю. Главное - не считай себя чистеньким. Ты не лучше всех остальных, и меня в том числе. Невиновных нет - запомни это, прежде чем лезть в драку. За всех ответит проигравший, но почему ты рассчитываешь на победу? Кому до сих пор проигрывал Покровский, можешь сказать?
   - Прошлые победы не составляют гарантии будущих.
   - Считаешь себя Кутузовым? Идёшь войной против Наполеона? Откуда столько самомнения?
   - Из очень простого предположения, которое тебя, видимо, удивит. Ты ведь чтишь генерала, как античного царя.
   - А ты считаешь его безопасным и бесхребетным дедушкой?
   - Я считаю его человеком. Место в раю ему не забронировано, как и всем нам. Если невиновных нет, то и он в одном положении со всеми остальными. Почему я должен всегда идти по его следам?
   - Потому что идти за танком правильно, а пытаться его остановить голыми руками - глупо.
   - Ты упорно молчишь в ответ на мои вопросы. Почему ты считаешь Покровского танком? Повторяю в десятый раз - он просто человек. Он не раз ошибался, отмалчивался в тяжёлых ситуациях. Он подставляется даже в мелочах: когда какая-нибудь из многочисленных российских сборных побеждает, он является в раздевалку и под телекамеры её поздравляет, когда проигрывает - не говорит ни слова поддержки и вообще не возникает в поле зрения общественности. Ты не хуже меня знаешь все его проколы, откуда такое восхищение?
   - Большая часть населения считает его спасителем Отечества. Он прекратил распад государства, прижал к ногтю олигархов, поднял международный авторитет на высочайший уровень с девяносто первого года. А ты - просто человек из его команды. Если попрёшь напролом - станешь предателем, и не только в глазах Покровского, но по мнению большинства избирателей. И, разумеется, в конечном итоге он - просто человек, кто же спорит. Все политики в основе своей люди, но только некоторые из них делают историю.
   - Даже так? Покровский - великий государственный деятель?
   - Крупнее тебя, во всяком случае.
   - И моя роль, по-твоему, вечно состоять при нём в должности порученца?
   - Я понимаю, ты предпочёл бы вписать новую страницу в отечественную историю, но я не советую. Самоубийства - не мой жанр. Надеюсь, и не твой тоже.
   Антонов встал и нервно отмеривал по несколько шагов то в одну сторону, то в другую. Руки его непрерывно находились в движении, словно жестами он пытался добавить убедительности словам.
   - Сергей, так ты со мной или нет? - впервые в жизни спросил его президент.
   - С тобой, - сухо отрезал тот. - Но прыгнуть в пропасть я тебе не позволю.
   Они замолчали, глядя друг на друга и пытаясь узнать в своих визави прежних хороших знакомцев.
   - Ты не должен был заговаривать с Кореанно, предварительно не обсудив вопрос со мной. Мы в одной лодке, и отвечаем друг за друга. Ты можешь утопить не только себя, но и меня. Это нечестно, я так думаю. Я сейчас уйду, а ты пока думай.
   Антонов бесцельно задержался ещё на несколько секунд, бросил на президента короткий взгляд и вышел из кабинета, чеканя шаг не хуже любого служаки. Саранцев молчал и пытался выдумать саднящие слова в ответ. В голове сгрудились только разбитые воспоминания, старые споры и недавние потрясения.
  
   Глава 19
  
   - Знакомьтесь, Игорь Петрович, - моя жена. - Елена Фёдоровна.
   Рядом с Покровским стояла неприметная женщина и смущённо улыбалась.
   - Очень приятно. Саранцев.
   Внешность генеральши резко контрастировала со стереотипными представлениями. Молодой сотрудник свежесозданной администрации новосибирского губернатора предполагал встречу с высокомерной дамой, но увидел приятную особу, способную увлечённо поддержать разговор о литературе, музыке и театре. На том же самом приёме Ирина поспорила с ней об особенностях композиции второго концерта Рахманинова для фортепьяно с оркестром, чем привела мужа в некоторое недоумение.
   - Зачем ты с ней сцепилась? - шёпотом терзал Саранцев непокорную супругу.
   - Но она ошибается! - возмущалась та.
   - Тебе какая разница? Здесь не клуб меломанов. Я хочу спокойно работать, а не дёргаться завтра от воспоминаний о твоих выходках.
   - Она рассуждает по-дилетантски, но с большим апломбом! - не унималась Ирина, возмущённая искренне и беспредельно. Она жаждала нести просвещение в мир и очень волновалась при встречах с неискушённостью.
   - Оставь её в покое, пусть говорит, что хочет. Каждый человек имеет право на собственное мнение, тем более в отношении музыки. Она же не ругает Чайковского или Бетховена?
   - Ругать - понятие растяжимое. Критиковать можно кого угодно, вопрос только в аргументации и формулировках.
   Дни после первых выборов Покровского бежали быстро, но путаным, рваным темпом. Незапланированные события случались постоянно, всякий раз вызывая страшный переполох. Генерал сохранял спокойствие, вызывал к себе в кабинет опростоволосившихся и делал им строгое внушение в отсутствие свидетелей. Саранцев также прошёл пару раз через эту процедуру, но сохранил о ней странное впечатление благодарности. Покровский почти рычал, сухо и холодно, не глядя ему в глаза, но не орал и не истерил, хотя Игорь Петрович здорово его подвёл глупой ошибкой в материалах для публичного выступления. Тогда, в губернаторском кабинете, он осознал незнакомое прежде желание больше никогда не подводить руководителя. Разумеется, он и прежде не хотел попадать впросак, но по соображениям самоощущения и профессиональной гордости; он и раньше не хотел разочаровывать дорогих ему людей. Теперь он именно не хотел причинять вред руководителю. Хотел от него уважения и высокой оценки, хотел приносить пользу и стать незаменимым. При этом Покровский лично с ним почти никогда не разговаривал, а если случалось, то произносил слова ровным тоном умного человека без нервов и сердца.
   Елена Фёдоровна состояла при муже молчаливым советчиком и нештатным имиджмейкером. Первые годы Саранцев не входил в ближайший круг губернатора и видел его супругу только на официальных приёмах, но и там она умела многих озадачить. Тосты за столом не поднимала, с речами ко всей массе приглашённых не обращалась, но в отдельных частных разговорах время от времени заводила речь о своём благоверном, и всякий раз он вдруг оказывался непохожим на себя, как его знали люди.
   В губернаторском штабе не было бывших сослуживцев генерала, и даже бывшие офицеры имелись, как водится, только в кадровой службе. Высоколобые выпускники всевозможных университетов тайно, а некоторые почти явно, воспринимали управленческие методы и административные способности матёрого солдафона с иронией. Мол, человек привык мановением пальца бросать людей за решётку по причине одной расстёгнутой пуговицы, а в штатской жизни требуются совсем иные подходы. Но истории Елены Фёдоровны во многом посягали на прочные мифы и создавали образ другого человека: спокойного, рассудительного, высоко ценящего подчинённых и готового ради них на жертвы. Университетские втихомолку пересмеивались и вышучивали верную половину губернатора.
   - Елена Фёдоровна, зачем вы делитесь со всеми своими воспоминаниями? - спросил её однажды Саранцев. - Знаете, вам не верят.
   - Кто не верит? - совсем искренне удивилась та.
   - Многие из тех, кому вы рассказываете о Сергее Александровиче. Понимаете, все знают его несколько с иной стороны, - Саранцев испугался собственной наглости. - И не могут принять вашу откровенность за чистую монету.
   - Господи, а я-то подумала! - рассмеялась губернаторша. - Знаете, мне всё равно.
   - Зачем же вы тратите на них время?
   - Да я и не трачу. Так, болтаю о пустяках. Надо же чем-нибудь время занять. А вы верите?
   - Я? - Саранцев рассердился на себя за несвоевременно затеянный разговор. - Я не задумывался, честно говоря.
   - То есть, тоже не верите? Вы не бойтесь, я не пожалуюсь мужу. Мне просто любопытно.
   - Я думаю, рассказы жены о муже - всегда не о том человеке, которого знают все остальные.
   - Это как же понимать?
   - Жёны не лгут о мужьях, они просто знают их, как облупленных, и видят не замечаемое другими.
   - Изящно вывернулись, Игорь Петрович, поздравляю. Значит, стоит поговорить с вашей Ириной о вас?
   - Ни в коем случае! Хочу сохранить тайну. Как ужасна была бы жизнь без женщин!
   - Без женщин жизни не было бы вовсе, Игорь Петрович. Впрочем, без мужчин - тоже. Знаете, почему я вышла за Сергея?
   - Не представляю. Наверное, он был бравым курсантом?
   - Он тогда ещё не поступил в училище. Это я его заставила.
   - Вы?
   - Я. Удивлены?
   - Удивлён. Это вы с дальним прицелом, хотели стать генеральшей?
   - Думаете, я знаю, чего хотела в шестнадцать лет? Кто вообще знает о себе такое? Вы вот, например, знаете?
   Саранцев попытался вспомнить себя в старших классах школы и безоговорочно принял точку зрения собеседницы. Каша в голове из глупых фантазий и ошибочных представлений об окружающем мире, а самое яркое чувство - стремление к нарушению правил, сдерживаемое страхом. Вот его самоощущение тех далёких времён.
   Елена Фёдоровна поведала неожиданную историю о школьнице и недавнем выпускнике - они встретились в гостях у общих знакомых и в результате последовавшей цепи событий не расстались даже спустя десятилетия. Юный Серёжа собирался в армию, а ещё более юная Лена во время танца в шутку посоветовала ему стать офицером. Мол, раз уж службы не миновать, лучше стоять не на самой низкой ступеньке карьерной лестницы. Она хотела просто заполнить время разговором, пошутить или подбодрить своего неизящного партнёра, но спустя три месяца получила письмо от курсанта военного училища и поразилась силе собственных слов.
   - Он изменил свою жизнь ради вас?
   - Здорово, правда?
   - Да уж! Неожиданно.
   Про себя Саранцев подумал - а если Покровский и сам собирался в училище? И просто решил использовать занятное совпадение в личных интересах. Захотелось взглянуть на фотографии юной Леночки - могла ли она повелевать людьми так, как рассказывает? Он самоуверенно считал себя женским физиономистом - ничего не понимая в мужских лицах, уверил себя в способности читать прошлое и будущее женщин по их внешности. Елена Фёдоровна владычицей мужских сердец не выглядела, но кто знает, кем она была в молодости?
   - Он словно продолжал шутку, - вновь заговорила жена о своём муже. - Ничего не писал о чувствах, только острил. Пересказывал распорядок дня курсанта с собственными комментариями.
   Саранцев не мог представить Покровского в роли ухажёра, даже в молодости. Он бы несказанно удивился, расскажи Елена Фёдоровна историю о пылком поклоннике. Но она строила образ сдержанного молодого человека. Тот молча сломал себя через колено, хотя мог просто объясниться, пригласить в кино, завалить девушку цветами - мало ли ходульных приёмов использует человечество для продления рода. Голуби топорщат перья и танцуют вокруг голубок, львы дерутся друг с другом за право обладания гаремами - самцы добиваются благосклонности самок разными способами, но все они одинаковы, мужчины не выдумали ровным счётом ничего нового.
   - Хотите знать продолжение? - спросила Елена Фёдоровна.
   - Продолжение? - смутился Саранцев. - Я его и так знаю... Вы поженились, у вас двое сыновей.
   Меньше всего он хотел расспрашивать жену Покровского о подробностях их личной жизни. И не мог понять, зачем та решила поведать ему о них. Может, она действует по совместному с генералом плану? Проверяет его на верность? В таком случае, способ избран странный. Слишком прямолинейный, легко читаемый, провокационный. До той поры супруги не оказывали его скромной особе столько внимания, но теперь он испугался их неуместной заинтересованности. С одной стороны, эфемерные ежедневные занятия в губернаторской администрации иногда приводили его в бешенство, поскольку их результатом никогда не станет ни один конкретный дом, построенный под его личным руководством. С другой - здесь он мог способствовать строительству большего количества домов, чем мог построить сам. Кажется. Мог ли на самом деле? Всё чаще его одолевало убеждение, что на уровне области сделать ничего нельзя, на каждом шагу упираешься в федеральное законодательство, постановления правительства, строительные нормативы, кредитные правила и прочие непреодолимые препоны. Так почему же его испугал интерес губернаторской четы? Да и есть ли он, этот совместный интерес? Может, жена просто хвастается своим мужем?
   - Да, двое сыновей... - сказала она задумчиво. - Никогда не знаешь, чего от них ждать. Детство в военных гарнизонах и постоянная перемена школ, а как результат - отсутствие старых школьных друзей, ведь они ни с кем не учились в одном классе дольше трёх лет. Нет города, в котором прошло детство, нет школы, куда можно вернуться с победой, встретить одноклассников и учителей. Казалось бы - повод задуматься и не желать такой же судьбы своим детям, так нет - он всё равно поступает в военное училище. Можете вы мне объяснить эту мужскую логику?
   - Наверное, желание заниматься настоящим, сложным и опасным делом.
   Елена Фёдоровна пустилась в рассуждения о несовершенствах мужской природы, а потом заговорила о детях. Молодой Покровский оказался заботливым отцом, но внимательность его к сыновьям была однобокой. Никого из них он ни разу пальцем не тронул, и даже не пригрозил телесным наказанием. Для подавляющего влияния на сыновей отцу хватало осуждения или одобрения их поступков, а также собственного примера. Не курил, после лесных пикников не оставлял мусор и объедки, а сжигал сгораемое и уносил до ближайшей свалки прочее. В присутствии пацанов никогда не говорил плохо о людях, с которыми по-доброму общался при встречах, и никогда не принимал дома тех, о ком отзывался плохо. К ним заходили друзья и знакомые, семья тоже ходила в гости, мальчишки прислушивались к разговорам взрослых, к рассказам о прошлом и будущем, проникались духом армейских будней, высоких интересов страны. Иногда заходила речь о тайном - участии советских офицеров в Корейской и Вьетнамской войнах, в боях на Ближнем Востоке. Сам Покровский успел только в Афганистан, и не тайно, а явно. В письмах никаких чудес не расписывал, несколько раз появлялся сам - загорелый и весёлый, с уставшими глазами, посреди мирной пока страны. Рассказывал скупо, никаких подвигов тоже не расписывал, только делился простыми историями о простых людях, которым пришла очередь сделать выбор между вечным и суетным. Сыновья смотрели на него с восхищением, а жена пугалась их дальнейшей судьбы.
   - Неужели воспитывать детей так легко? - искренне удивился ещё вполне молодой тогда Саранцев.
   - Легко? - улыбнулась Елена Фёдоровна.
   - Нет, я в другом смысле, - вновь смутился незадачливый её собеседник. - Я понимаю - жизнь без двуличия требует жертв. Но, мне кажется, никто из родителей личным примером не может вдохновить своих детей подросткового возраста. Закон возрастной психологии - они ищут авторитеты на стороне.
   - Боюсь, как раз в подростковом возрасте они и не воспринимали его как родителя. Пока я боролась с их пубертатными фортелями, заставляла учиться, мыться и чистить зубы, он воевал в Афганистане, а дома появлялся изредка ненадолго, привозил сувениры, полулегальные трофеи и снова исчезал.
   - В таком случае, как ни странно это прозвучит, вам повезло. То есть, я понимаю, вы пережили сложное время, но пережили благополучно. В том числе, благодаря вашему мужу. Он вам помог своим отсутствием, если можно так выразиться.
   - Как доблестно вы защищаете шефа! - рассмеялась Елена Фёдоровна.
   "Она искренна" - подумал тогда Саранцев. Слишком много открытости для тайной интриги - женщины не настолько простодушны. Жена действительно восхищена собственным мужем и не может скрыть своего отношения даже на публике. Встать, привлечь к себе общее внимание и выступить с панегириком не может, поэтому заговаривает с разными людьми на одну и ту же тему, делится избытком тёплых чувств. Прожить с Покровским жизнь - испытание, а не награда. Порядочной и скромной женщине проще создать семью с рядовым непьющим негулящим инженером, пусть и небогатым - лишь бы в его словах и поступках ежедневно читалось чувство к жене и неравнодушие к детям. Остальное - несущественно. Покровского же приходится делить - первую половину жизни с безликим монолитом армии, вторую - с рассыпанным множеством людей.
   - Вы ведь перескажете мужу все мои изречения, - заметил Саранцев тоном в равной мере шуточным и серьёзным, - вот и держу себя в рамках.
   - Разумеется, перескажу. А вы как хотели? Муж и жена - одна сатана. Но я, кажется, временами была способна его убить.
   Игорь Петрович замешкался в поисках наиболее подходящей реакции на услышанное и нелепо прикинулся туговатым на ухо, потупив очи долу и крутя в пальцах шпажку от канапе.
   - Вы смущены? - ядовито поинтересовалась Елена Фёдоровна.
   - Простите, не расслышал. Вы что-то сказали?
   - Сказала. Я хотела убить своего мужа.
   - За что?
   А как ещё можно отреагировать на подобное заявление? Наверное, многие жёны в какой-то момент хотели смерти своего благоверного, но рассказывать о своих желаниях малознакомым людям не следует. Это же все знают! Мало ли, какие преступные мысли посещают человека в течение жизни. Если каждый примется о них рассказывать, человечество навечно погрязнет в выяснении отношении и самоистребится из желания отдельных людей обрести защиту.
   - Он отправил Петьку в Чечню, а ведь вполне мог за него похлопотать.
   - Что значит "отправил"? Он ведь не президент, и даже военный.
   - Зато у него куча знакомых генералов, даже в Министерстве обороны. Я стерпела, когда он отправил в армию по призыву Кольку, хотя тоже боялась. Но Петьку он отправил прямо на войну! Сам же замутил ему голову своим славным боевым прошлым и отправил под пули!
   - У меня дочь, - глупо заметил Саранцев.
   - Да, вам повезло. Дочери не оставляют матерей, даже выйдя замуж, а сыновья бросают их, даже не женившись.
   - Женщины не всегда понимают мужчин.
   - Это мужчины в принципе не способны понять женщин.
   - Я имею в виду - для женщин семья важнее всего, а мужчины мыслят высокими абстрактными категориями.
   - Да, конечно. Честь, доблесть, присяга, страна, долг. И приносят в жертву абстракциям собственных детей.
   Саранцев в армии не служил, и доказывать матери необходимость рисковать жизнью её сыновей не собирался из опасения оказаться в глупом положении. Какое ей дело даже до таких земных материй, как политическая целесообразность! Армейская служба, разумеется, способствовала авторитету Покровского, хотя, думается, генерал, соглашаясь на военную экспедицию сына, думал об ином.
   - В разговаривали с ними об этом? - спросил Саранцев, движимый простым любопытством, а не иезуитскими особенностями психики.
   - Можно и так сказать, - призналась Елена Фёдоровна, отводя взгляд.
   Саранцев приблизительно представил себе сцену разговора, опираясь на прочитанные книги и виденные фильмы, поскольку отсутствие личного опыта лишало его другого материала для подпитки фантазии.
   - Они мне, как дважды два, доказали преимущество офицерского долга перед всеми мелочными соображениями.
   - Доказали или доказывали?
   - Кто их знает, я плохо помню эту безобразную сцену.
   - Ну, хотя бы приблизительно. Основные аргументы не припомните?
   - Зачем вы спрашиваете, Игорь Петрович? Мне тяжело об этом говорить.
   Саранцев не мог открыть своё желание лучше узнать шефа и пустился в излишне подробные рассуждения об интересе к психологии войны и гражданских обязанностей, совсем уже собрался наврать о своей якобы книге на близкие темы государственного строительства, но всё же не решился. Проблема же гражданского долга его действительно занимала, не только в военном разрезе, но и в более широком смысле. Равнодушие и легкомыслие, с которым средний гражданин относится, например, к тем же выборам разного уровня, и всеобщее неверие в возможность перемен через институты представительной демократии содержат в себе некий фундаментальный изъян государственного устройства, способный в определённой ситуации способствовать гибели самого государства. В этом контексте военная служба стоит особняком, ибо требует известного самоотречения и смертельного риска, но не даёт взамен вознаграждения, ни морального, ни материального.
   - Хотите сказать, на моих безумных родственниках зиждется страна, и я должна ими гордиться?
   - Если хотите, да. Офицер не должен бояться войны, разве нет?
   - Наверное, не должен. Но почему мой сын должен идти на войну, если можно тихо служить в дальнем гарнизоне? Он-то сам мальчишка, ему простительно, но почему отец его поддерживает? Ему-то родной сын должен быть дороже любых идей, разве нет?
   - В такой постановке вопроса ответить на него сложно, - смутился Саранцев. - Я бы сказал, невозможно. То есть, ответить легко - конечно, да. Только затем встаёт лес других вопросов, и самым первым следующий: выстоит ли в такой парадигме государство? Если вы правы, следует распустить армию и не сопротивляться никаким захватчикам, никаким сепаратистам, желающим страну уничтожить, разорвать на части или оторвать от неё кусок. Я бы предложил вам другую парадигму: армию следует иметь настолько сильную, чтобы в целом свете не нашлось желающих воевать с ней.
   - Я ведь совсем не о том. Армия у нас такая, какая есть, война идёт. Почему же отец отправляет сына под пули?
   - Вы же говорили с ним, почему спрашиваете меня?
   - Потому что не поняла его ответов.
   - Не поняли или не приняли?
   - Не поняла и поэтому не приняла. А потом восхитилась.
   - Восхитились? Когда?
   - Когда поняла: он тоже за него боится. Видела, как он читает его письма, разглядывает присланные фотографии, задумывается над ними. Я, конечно, ревела навзрыд, когда Петя уезжал, а он - нет. Но я заметила его взгляд в спину Петьке, когда тот уходил. Словами не опишешь и не объяснишь, но я многое поняла. Всё так сложно и запутанно. Я-то своего отношения не изменила - моему сыну там делать нечего. Но муж... Я раньше не слишком обращала внимание на его службу. Она казалось мне на втором плане, а всё главное - здесь, у меня на глазах. И только теперь, когда он и не служит, задним числом стала смутно распознавать её смысл.
   Саранцев насторожённо молчал. Он уже давно не радовался откровенности первой дамы области и обдумывал более или менее смехотворные планы выхода из провокационной беседы. Куда только её повело? На вид - совершенно трезвая. А вот поди ж ты - стоит и спокойно разглагольствует о душевных тайнах генерала, да ещё таким тоном, будто рассказывает ребёнку сказку на ночь.
   - Смысл военной службы? - решил он покоробить исповедницу своей тупостью. - Стоять на защите Отечества.
   - Да-да, конечно. Это видно любому штатскому. Как по-вашему, что заставляет человека идти в огонь, причём добровольно? Офицеры ведь идут в армию не на два года и не на полтора. Они осознают возможность войны, но добровольно выбирают свою профессию. Почему, как вы думаете?
   "Потому что ненормальные", - подумал Саранцев. Он не мог представить жизнь в форме, с обязанностью козырять, отдавать и исполнять глупые строевые команды. Со студенческих и даже школьных времён хождение строем виделось ему верхом идиотизма. Он терпеть не мог в пионерском детстве смотров строя и песни и радовался окончанию их эпохи.
   - Мне трудно судить, - промямлил он наяву. - Я ведь не офицер.
   - Я знаю, вы даже срочную не отслужили, - равнодушно заметила Елена Фёдоровна. - И всё-таки, можете вы предложить свою версию?
   - Думаю, здесь требуется особый склад психики, - ляпнул Саранцев, ошарашенный мыслью, что собеседница получила сведения о его армейском уклонизме от генерала.
   По большому счёту, бояться нечего - он ведь никогда не утверждал, что служил в армии. Просто обходил молчанием не слишком удобный в глазах бравого служаки момент биографии.
   - Если вы имеете в виду систему мировоззрения, отличную от картины мира, создаваемой большинством штатских, то вы правы. Но всё же - о каких именно особенностях вы говорите?
   Саранцева в "Войне и мире" всегда раздражал Петя Ростов, который не удовольствовался простым разрешением пойти в бой, но выпросил себе в подчинение солдат. Пятнадцатилетний мальчишка, не имевший ни военного опыта, ни образования, движимый глупыми пацанскими представлениями о жизни, смерти и подвиге, выпрашивает себе живых оловянных солдатиков из острого желания непременно покомандовать, а партизанский командир великодушно уступает его просьбам. Сколько здесь презрения к людям, безразличия и высокомерия! Примерно так Саранцев и представлял себе особенности мировоззрения кадровых офицеров, с одним существенным дополнением - ради права владеть другими людьми они готовы и себя отдать во владение вышестоящим командирам. Сказать нечто подобное генеральше он не мог и принялся выстраивать неубедительные логические цепочки на тему готовности убивать и умирать за идею.
   - Думаю, вы не откровенны со мной и на самом деле думаете совсем иначе, - резюмировала его рассуждения Елена Фёдоровна. - В действительности всё намного проще и вместе с тем сложнее: они идут в военные училища по романтическим убеждениям, а на войну - ради семьи. Не помню ни одного холостого офицера в звании от старшего лейтенанта и выше. Неженатые лейтенанты ещё попадаются - видимо, недостаточно расторопные. Сергей отправил Петьку на войну, поскольку хотел защитить меня. Разрушение государства не несёт никаких благ его жителям, и военные стремятся его сохранить, каким бы оно ни было, каких бы ошибок не наворотили политики за годы или десятилетия неразумных экспериментов - лучше его сохранить, чем смотреть, как гибнут под его руинами женщины и дети.
   Саранцев никогда прежде не разговаривал с офицерскими жёнами, тем более об их благоверных, и не мог сравнить полученное впечатление с прошлыми случаями. Честно говоря, он вообще никогда не разговаривал с малознакомыми женщинами об их мужьях, тем более не мог представить подобного обмена мнениями с супругой шефа. Теперь он слушал её и пытался понять, каким образом невинное светское словоблудие привело их на столь болотистую почву. Мысли Елены Фёдоровны об офицерском долге мало его занимали, а её рассуждения вызывали стойкое желание завершить разговор как можно скорее или, по крайней мере, вновь сделать его безобидным.
   - Наверное, вы правы, - заметил он холодным тоном. - Не берусь судить.
   - А почему вы не пошли служить? - спросила вдруг Елена Фёдоровна, и ни во внешности её, ни в голосе, Саранцев не заметил осуждения или насмешки, только любознательность.
   Он протянул с ответом неудобно долго время, чувствуя себя под моральным расстрелом, но всё же придумал способ вывернуться:
   - Решил спасти армию от своего присутствия. Я, видите ли, совершенно для неё не создан.
   Он говорил совершенно искренне, хотя в те времена Сидни Шелдон ещё не написал своих мемуаров, и Саранцев не мог повторить вслед за американцем высказывание относительно его неудачной попытки добиться во время войны зачисления в авиацию: мол, если бы мне это удалось, война закончилась бы раньше, но мы бы проиграли. Теперь, вспоминая давние события, Игорь Петрович думал о своей несостоявшейся армейской службы именно в таких категориях. Зачем заставлять служить в армии людей, которые органически не способны ни приказывать, ни выполнять приказы? Всё равно они не приносят никакой пользы, а наоборот, подрывают боеспособность вооруженных сил.
   - Что вы имеете в виду?
   - Я не смогу выстрелить в человека, даже если он перелез через забор охраняемого объекта.
   - За все годы службы с мужем в Союзе я не припоминаю ни одного случая стрельбы часового по нарушителям. В конце восьмидесятых вроде случалось, где-нибудь на Кавказе и в Средней Азии, но мы там не служили.
   - Я фигурально выразился, - начал изворачиваться Игорь Петрович. - В принципе, регламентированная жизнь мне претит.
   Он боялся проболтаться в главном: его отталкивала не регламентация жизни как таковая, а бесконечная зависимость от вышестоящего комсостава, дедовщина, плохая кормёжка и нежелание тратить впустую два года жизни. Рассказы отслуживших приятелей и знакомцев о приобретённом опыте порой веселили, но, при тщательном размышлении наедине с собой, приводили к выводу о правильности сделанного не столько им, сколько родителями, выбора.
   - Беспорядочный образ жизни не ведёт к успеху, - улыбнулась привычной уже, ласковой и вместе с тем покровительственной улыбкой Елена Фёдоровна.
   - Тем не менее, всему есть предел. Мой обычный рабочий день выстроен вполне размеренно, как и у всех людей на свете, кроме свободных художников. Но ложиться спать и вставать по команде в спальном помещении на сто человек я не готов. Да и сейчас обсуждать эту тему бессмысленно, поскольку из призывного возраста я всё равно вышел, зато живу полноценной жизнью и, смею надеяться, приношу обществу больше пользы, чем принёс бы мытьём полов в казарме или посуды на полковой кухне.
   - Полы в казармах, как правило, натирают мастикой, посуду моют в посудомойке полковой столовой, а кухня называется варочным цехом, - разъяснила Елена Фёдоровна уклонисту фундаментальные понятия армейской жизни.
   - Спасибо за комментарий, - пожал плечами Саранцев. - Но вы не добавили оптимизма картине армейского быта в моём представлении.
   Губернаторша вежливо улыбнулась и заговорила на менее гнетущие темы - о выращивании цветов и наиболее полезных овощей. Подобный разговор Игорь Петрович при всём желании не мог поддержать в силу полнейшего невежества и стал изнывать в поисках выхода из трудного политического положения.
   - Хотите, выдам вам самую страшную тайну моего благоверного?
   Вопрос застал Саранцева врасплох - долго не мог понять, каким образом совершился переход от огорода к внутреннему миру Покровского.
   - Тайну? Ни в коем случае! Зачем она мне? - постарался он поддержать шутливый тон. - Без тайн жить гораздо проще и полезнее для здоровья.
   - Неправда, хотите.
   - Я умею обуздывать свои желания, и выбивать из жены шефа его секреты не собираюсь. Никогда не действую столь щекотливым образом. Предпочитаю более тонкие приёмы, в том числе последние достижения шпионской техники.
   - Нет средства более изощрённого, чем женщина. Во всём - от шпионажа до убийства. Уверена, вы прекрасно это понимаете и сейчас просто ломаетесь из страха.
   - Почему именно из страха? Просто неудобно. Как вы себе представляете: делаете мне такое двусмысленное предложение, а я радостно на него соглашаюсь? Это же верх неприличия.
   - Значит, вы ещё верите в политическую мораль?
   - Я мало в чём уверен, но в том, что не стоит откровенничать с женой губернатора, убеждён абсолютно. Давайте поговорим о кино или о книгах.
   - Чем же так провинились перед вами жёны губернаторов?
   - Ни в чём. Просто я не могу отделять их от мужей. Они ведь с ними - один сатана.
   - По-моему, вы и так зашли до неприличия далеко, - засмеялась Елена Фёдоровна. - Терять вам уже нечего.
   Супруга Покровского до того знаменательного вечера не вызывала у Саранцева ни малейшего интереса. Она не отличалась ни броской внешностью, ни сколько-нибудь экстравагантными поступками, он слышал о ней и её образе жизни изредка только мелкие подробности, и не умел сложить их в цельный портрет. Образованная женщина, достойно держится на публике. Ирина время от времени пускала критические стрелы в манеру губернаторши одеваться, но стиль одежды всегда казался Саранцеву материей запредельно туманной и не поддающейся здравой оценке. Ему ни разу не понравилось ни одно ультрамодное платье на показах всемирно известных кутюрье (виденных по телевизору, разумеется), но в большинстве случаев одеяния живых женщин, а не худосочных вешалок-моделей, не вызывали у него отторжения. Критические замечания жены он пропускал мимо ушей, а сам смотрел на Елену Фёдоровну со стороны и не обращал особого внимания. Она существовала как бы в параллельном мире и ни словом, ни делом никогда не вторгалась в сферу сознания Игоря Петровича сколько-нибудь значимым событием. Теперь Покровский их познакомил, и она сходу пошла в атаку, завела речь о материях тёмных и интимных, словно общалась со старым приятелем, другом детства. Зачем она говорила об офицерской чести и сыновьях? Выполняет поручение мужа или просто демонстрирует прямодушие? Обе версии казались фантастическими. Странно подсылать жену к подчинённому с целью вывести его на чистую воду, и совсем уж глупо ждать непосредственности от зрелой женщины, которая живёт не в сумасшедшем доме, имеет двоих взрослых сыновей и больше двадцати лет состоит замужем. Причём, не за романтиком с детской улыбкой и радостными голубыми глазами, а за Покровским. Отмести ошибочные версии оказалось легко, найти правдоподобную - невозможно.
   - Елена Фёдоровна, вы ведёте провокационные речи, - честно выразил свои сумбурные ощущения Саранцев. - Не ждёте же вы на самом деле от меня прямого согласия?
   - Согласия на что?
   - На ваше предложение. Объявляю вам прямо и честно, глядя в глаза: я не хочу знать о Сергее Александровиче больше, чем он сам сочтёт нужным о себе рассказать.
   - Успокойтесь, Игорь Петрович! Я же не о тайных пороках говорю. Которых нет, если вы сейчас задумались, какими бы они могли быть. Всего лишь маленькая тайна, которую сам он никому никогда не расскажет: он любит людей. Искренне. Сами понимаете, в армии невозможно нести службу в одиночку, это всегда коллектив. Он привык работать с людьми и верить им, даже не всегда имея возможность выбирать сослуживцев. Я просто видела его восторг в начале губернаторской кампании, когда вдруг оказалось возможным полностью отбирать в команду только людей, которых он сам хотел. Буквально светился от счастья! Возглавить единомышленников ради общей осознанной цели он смог только на гражданке, и только тогда примирился со своей отставкой.
   "Обрадовался, что и в мирной жизни можно командовать людьми", - подумал Саранцев. И мстительно добавил длинную цепочку размышлений об офицерском складе характера и невозможности тихого замирания в запасе после того, как двигал полки в атаку. Политика Игорю Петровичу нравилась, только иногда портили настроение печальные выводы об отложенной оплате за допущенные ошибки. Можно сколько угодно интриговать втихомолку под ковром, но видная всем деятельность тоже должна иметь место, в противном случае неизбежно станешь сначала посмешищем, а потом и жертвой. Ему также понравилось место за спиной у Покровского. Шеф обрёл всероссийскую известность, ещё не добравшись даже до новосибирских политических вершин, фантазии же о его вероятном будущем будоражили сознание слишком многих волонтёров на зарплате, и ни в коем случае нельзя давать маху в глупой беседе на дурацком балу, пропуская вперёд конкурентов без сколько-нибудь серьёзных причин. Саранцев набрался решимости стоять за себя до конца и не отступать ни на шаг с занятых позиций.
   - Любит людей - вы ведь не хотите меня уверить, будто Сергей Александрович непрерывно улыбается и гладит всех по головке, что бы они ни вытворяли?
   - Не хочу. Он просто не расплачивается подчинёнными за ошибки всей команды или свои собственные. Исходит из презумпции своей ответственности за всё. Отдать на заклание наименее ценного члена коллектива - легко, но это создаёт нервозность, заставляет людей постоянно осматриваться в поисках следующей жертвы и думать грустно о своей будущности. Ошибки в работе ведь неизбежны.
   "Ещё как неизбежны", - мысленно согласился Саранцев. Правда, в политике видны они всегда только задним числом. Когда нет денег, но требуется изображать бурную деятельность для введения в заблуждение общественного мнения, в основу жизни ложится словоблудие и умение уходить от вопросов. Сначала отсутствие математических критериев правоты Игорю Петровичу нравилось, но затем быстро надоело. Если десять человек доказывают свою правоту, не подлежащую доказательству, девять из них нужно признать непригодными к делу, либо вообще никак не реагировать на возникшую проблему. В отсутствие твёрдых истин корректно выбрать одного правого из десяти - задача почти невыполнимая. Остаётся только действовать наугад, либо руководствоваться личным обаянием одного из претендентов на обладание истиной.
   - Ошибки в политике никогда не принадлежат одному человеку, - с умным видом изрёк Саранцев. - Показательные жертвоприношения здесь всегда - игра на публику в погоне за рейтингом.
   - С вами приятно разговаривать, Игорь Петрович, вы очень убедительно формулируете мысли. Но я всё же говорю о другом: Сергей Александрович действительно ценит людей, которых отобрал в команду. Он не выстраивает политические конструкции и не делает рассчитанных выводов о целесообразности хранить верность, просто считает предательство низостью.
   Саранцев молча ждал продолжения, но тем временем суетливо пытался и сам подыскать подходящие слова. Любое из возможных высказываний в сложившейся ситуации казалось ему глупым или грубым. Поблагодарить - странно, неуравновешенная женщина говорила как бы не о нём, а скорее о собственном муже. Возражать - ещё ужасней, отрицание положительных качеств шефа при живом и слишком разговорчивом свидетеле. Скромно согласиться - но Елена Фёдоровна ведь обещала открыть ему тайну, а значит, не ждёт от него осведомлённости. В противном случае она попадает в неловкую ситуацию.
   В те времена Игорь Петрович ещё не имел возможности лично убедиться в справедливости слов прекрасной половины шефа, и он ей не поверил. Покровский не производил впечатления человека сентиментального, наоборот - с первого взгляда виделся неприступной скалой. В последующие годы длительное общение с генералом обнажило новые подробности его характера, среди них - нежелание вслух признавать ошибки любого рода, в том числе в оценке людей.
   - Вы мне не верите, - с утвердительной интонацией продолжила Елена Фёдоровна. - Понимаю, доказать мои слова трудно. Единственный аргумент - я знаю его давно.
   - Я, собственно, и не спорю. Приму ваше сообщение к сведению. Правда, не очень понимаю, зачем вы всё это сказали. Вы уверены, что Сергей Александрович одобрил бы вашу откровенность?
   - Ни в коем случае! Не выдайте ему меня ненароком. Я в тайне от мужа срываю с него командирскую маску - хочу, чтобы сотрудники могли на него положиться, ведь он заслуживает доверия.
   Странная женщина - предаёт мужа и искренне считает себя его благожелателем. Да и не столько предаёт, сколько выставляет в смешном свете - наверное, как и Саранцев, никто ей не верил. Как можно принять за чистую монету комплименты жены мужу? Особо извращённый ум может заподозрить несчастную в измене и отсюда - в желании искупить вину. Семья Покровских со стороны выглядела благополучной, и странно ждать иного, если всегда и во всём они добивались успеха. С другой стороны, счастье не измеряется карьерными достижениями и даже выживанием на войне. Человек - существо сложное, и эмоции его научными формулами не описываются.
   - Елена Фёдоровна, у вас есть основания подозревать меня в недобросовестности?
   - Боже упаси! Я просто боюсь, вы не до конца понимаете мотивы поведения Сергея Александровича. Его генеральские замашки многих вводят в заблуждение, и не удивительно. Ему доводилось посылать людей на смертельно опасные задания, иногда они погибали при исполнении его приказов, и теперь многие боятся взглянуть дальше внешнего образа человека, видевшего смерть. В действительности он именно в силу своего жизненного опыта терпеть не может рисковать людьми без крайней на то необходимости.
   - Извините, Елена Фёдоровна, я вас не понимаю. Мы с Сергеем Александровичем не друзья, с вами мы сейчас находимся на официальном мероприятии, а не в гостях, вы хотите оставить наш разговор в тайне от мужа, и всё это вместе взятое меня крайне не устраивает. Я нахожусь в двусмысленном положении. Не собираюсь вас выдавать, но тем самым я оказываюсь участником некоего заговора против шефа.
   - Да Бог с вами, какой заговор! В чём заговор? Мой муж - обыкновенный человек, а не вершитель судеб, вот и весь выданный мной секрет.
   - По-вашему, он не хочет выглядеть обыкновенным человеком?
   - Не хочет. Он не желает выказывать слабость. Хочет вселять страх во врагов и тем самым - уверенность в своих сторонников. Если хотите, нестись с шашкой наголо, в чёрной бурке, впереди кавалерийской лавы, на манер Чапаева.
   - Чапаев командовал стрелковой дивизией и в кавалерийские атаки ходил только на киноэкране, - меланхолически заметил Саранцев. - Он прекрасно понимал условность приведённого собеседницей образа, но машинально продемонстрировал ненужную осведомлённость, поскольку потерял терпение.
   В конце концов, он состоит на службе в администрации губернатора, а не в услужении у его жены, и не обязан выслушивать до конца её лекции. Он сделал достаточно прозрачных намёков, к прямой грубости не прибегал, но каким-то образом остановить опасный разговор должен.
   Наверное, Елена Фёдоровна поняла Игоря Петровича и оставила попытки раскрыть ему внутренний мир Покровского. Сначала она перевела разговор не безобидные темы, затем извинилась и отошла к другому собеседнику.
   Впоследствии Саранцев часто вспоминал неординарный обмен мнениями, поскольку имел к тому много оснований. Супруга Покровского больше никогда не заводила с ним подобных речей и даже более того, оставалась с ним подчёркнуто холодна. То ли скрывала ото всех, в том числе от себя самой, попытку излишней доверительности в неподобающей обстановке, то ли просто стеснялась её как проявления слабости и не могла простить бывшему собеседнику его свидетельства.
   Прошли годы, Саранцев приглядывался и постепенно прирабатывался к генералу, переехал вслед за ним в Москву, наблюдал вблизи фантастический взлёт нового и время от времени сам пугался собственной сопричастности - ему казалось, в любой момент Покровский может в той или иной форме от него избавиться, исходя из принципа "слишком много знает". Он в самом деле многое мог рассказать о делах шефа и о его частной жизни, но молчал и собирался молчать дальше, поскольку не считал возможным развязать язык - ему же поверили и доверились. Генерал изредка с ним шутил, неизменно оставался корректен, обращался на "вы" и по имени-отчеству, а Саранцев вспоминал слова Елены Фёдоровны и по-прежнему не мог поверить, что шеф его любит. Ценит - возможно. Наверное, считает нужным и полезным - иначе не держал бы так долго рядом с собой. Подумал и сразу опомнился: он держит меня рядом с собой или я стою рядом с ним?
   Игорь Петрович не переламывал себя через колено, не испытывал к Покровскому ненависти или отторжения в какой-либо иной форме. Он не поступился своими убеждениями, верил в собственные публичные заявления, хотя и видел в них лукавые недомолвки - не всё можно сказать сразу и полностью. Значит, он сам остаётся с генералом? Нет ответа.
  
   Глава 20
  
   Худокормов, не отпуская руки вошедшего человека, повернулся к остальным активистам в комнате:
   - Знакомьтесь, ребята - Пётр Сергеевич Ладнов. Думаю, вы много о нём слышали и читали.
   Гость сделал общий лёгкий поклон и с интересом осмотрелся, словно собрался провести в подсобке много времени и хотел убедиться в её пригодности для проживания. Итог быстротечной ревизии оказался, судя по всему, положительным - Пётр Сергеевич одобрительно улыбнулся и даже потёр руки:
   - Ну что ж, вы неплохо устроились. В какой-то мере, можно даже позавидовать. Как говорится, бывает хуже.
   - Мы здесь достигли наиболее удачного соотношения цены и качества, - объяснил Худокормов, также обводя хозяйским взглядом скромное помещение. - Проходите, Пётр Сергеевич, присаживайтесь. Что вас привело в наши палестины?
   Наташа действительно слышала и читала о Ладнове, неполными обрывками, без начала и конца - бывалый диссидент, сидел ещё при коммунистах, но до сих пор не нашёл покоя. Временами на него ссылался Худокормов, иногда его фамилия попадалась ей в Интернете или в книгах, она невольно воспринимала его как одного из деятелей отечественной истории, и внезапная личная встреча застала её врасплох.
   Ладнов тяжело опустился на предложенный ему стул, вновь оглядел присутствующих и улыбнулся:
   - Испугались? Думаете, призрак явился из небытия? Живой, я живой. Вот, решил познакомиться с новым поколением борцов. Не возражаете?
   - Что вы, Пётр Сергеевич, мы рады вас видеть. Хотите чайку или кофе? Ребята, давайте прервёмся на время - гостя нужно принять по-человечески. Сообразите там что-нибудь, прикупите печенюшек у наших хозяев.
   Ладнов громко засмеялся:
   - Ну вот, в одну минуту дезорганизовал всю деятельность оппозиции. Я на такой убойный эффект не рассчитывал.
   - Ничего страшного, Пётр Сергеевич, можно и прерваться на часок. Посидим, поболтаем, переймём опыт. Вы ведь поделитесь, я надеюсь?
   Ребята пришли в себя и засуетились, украдкой бросая любопытные взгляды на необычного гостя. Тот продолжал балагурить, адресуя шутки не одному только Худокормову, но и всем присутствующим. С неослабевающим интересом он разглядывал активистов, обстановку неуютного помещения и оборудование, подмечал всё новые и новые подробности, делал мысленные заметки и сопоставлял со своим советским опытом диссидентства.
   - Занятный тип, - шепнул Лёшка Наташе. - Тиль Уленшпигель в старости. Ты его читала?
   - Нет, - честно ответила та. - А что он написал?
   - Много чего. Мемуары, гора публицистики. Неуёмный темперамент, бескомпромиссная натура. Когда в КГБ ему предложили выбрать между эмиграцией и тюремным сроком, выбрал второе. Ты бы так смогла?
   - Откуда я знаю? Разве можно заранее судить о себе?
   - Наверное, нельзя. Но многие из тех, кому предлагали такую же альтернативу, предпочли уехать.
   - Ты ведь не собираешься их осуждать за желание выжить?
   - Нет, не собираюсь. Но вот Ладнов сел, вместо прогулок по Парижу или Нью-Йорку. Сел за слова, а не за преступление. Ведь к тебе тоже могут однажды придти и сказать: либо назови чёрное белым, либо увидишь небо в клеточку. Ты когда-нибудь думала об этом?
   - Не думала. Зачем пугаться раньше времени?
   - Почему раньше времени? Люди уже сейчас сидят, всего лишь за участие в демонстрациях. Даже Авдонин сидит, а у него ведь возможностей для защиты больше, чем у любого из нас. Ни у тебя, ни у меня бригады адвокатов не будет. Для Покровского всё просто: главное организовать метателей булыжников пролетариата в полицию, а кого вместо них посадить - вопрос отдельный. Думаю, мы с тобой в проскрипционных списках пока не значимся, но кто знает! На карандаш нас наверняка уже взяли.
   - Ты думаешь? - насторожилась Наташа. - По-твоему, у ФСБ нет более важных занятий?
   - Это и есть их главное занятие. Антитеррористическая деятельность - лишь повод для бессудных репрессий. Периодически объявляют об уничтожении якобы организаторов того или другого взрыва, но кто знает, кого там ликвидировали на самом деле, если суд не состоялся? Нам предлагают верить на слово, а на каком, собственно, основании? После всех беззаконий мы почему-то всё ещё должны полагаться на безгрешность спецслужб! За кого они нас держат?
   - Ладно, успокойся. Я тебе не ФСБ. В тебе столько нерастраченного пыла! Ты не пробовал заняться актёрством?
   - Не пробовал, - обиженно буркнул Лёшка и опустил голову.
   Наташа осадила себя и подумала собственных несовершенствах. Участвуя в акциях "Свободной России" и ночуя время от времени в изоляторах, она не задумывалась об опасности настоящего тюремного заключения. Литературные впечатления она получила в основном из "Графа Монте-Кристо" и "Архипелага ГУЛАГ", и теперь пыталась основать на них собственные фантазии. Каково это - утратить свободу? Сможет ли она идти к цели, зная о неизбежности тюрьмы? Перед мысленным взором встали глухие металлические ворота, виденные по телевизору, ряды колючей проволоки, мрачные камеры с зарешеченными окошками под потолком. Люди и там живут, но добровольно согласиться на такую жизнь ради принципа?
   - Лёня, ты каким образом это помещеньице выбил? - неожиданно спросил Пётр Сергеевич.
   На стол перед ним уже поставили чашку кофе, вазочку с печеньем и конфетами, вокруг потихоньку собирались все, оставляя свои дела ради перекуса и хорошего разговора. Передавали друг другу через головы соседей чашки и стаканы, тарелки и блюдца, выясняли предпочтения, комната наполнилась негромкими голосами.
   - По знакомству, - объяснил Худокормов. - Приятель арендует магазин, и на нас оформил субаренду для проформы.
   - Уютно у вас здесь. Главное - несколько выходов. Всю жизнь в любом новом месте первым делом обращаю внимание на пути возможного отхода.
   - И часто случалось ими воспользоваться?
   - Пару раз приходилось. Тут ведь какая особенность - мы нисколько не сомневались, что находимся под колпаком, и соответственно себя вели. Понимаете, с определённого момента самая обычная повседневная жизнь, с походами в продмаг и к стоматологу, превращается в род подпольной деятельности. Можно ведь не просто сходить за хлебом, а навести "хвост" на ложный след, создать впечатление, будто идёшь на конспиративную встречу, заодно впечатлить гэбистов размахом нашей несуществующей сети.
   - А зачем впечатлять гэбистов?
   - В видах психологического давления. Представляете, люди трудятся с утра до вечера, а то и по ночам, стремятся изо всех сил не оставить в стране ни малейших признаков живой мысли, а на деле ситуация для них только ухудшается и ухудшается. К сожалению, дела обстояли несколько иначе, вот и приходилось прибегать к обманным манёврам. Толку, конечно, мало выходило, но всё же некоторое время им приходилось тратить на проверку ложных сведений, и то хорошо.
   - Пётр Сергеевич, а как вы пришли в диссидентство?
   - Думаю, так же, как и вы все. Не мог вынести официальной наглой лжи. Телевидение ведь и тогда не отличалось большой изобретательностью - просто несли с экрана всякую чушь и даже не задумывались: ведь стоит человеку выглянуть в окно, и он всё поймёт. Понимаете, когда во время войны американцы организовывали пропаганду среди немецкого населения и армии, они отрабатывали её приёмы на военнопленных, проверяли эффективность. Например, выдавали тезис: продолжение германского сопротивления не имеет смысла, потому что США производят на своих верфях новые суда за две недели. Это была чистая правда, потому что они впервые начали использовать для строительства судов типа "либерти" технологию крупносекционной сборки, но пленные смеялись, поскольку это утверждение противоречило их жизненному опыту, и американцы отказывались от его применения в пропаганде во имя большей убедительности, как ни странно. Советская пропаганда такими пустяками никогда не озабочивалась: лепили казенным текстом всякую муть - лишь бы отчитаться о проделанной работе. Большинство людей пропускали эти перлы мимо ушей, поскольку здравомыслящий человек в принципе не способен вникнуть в словоблудие сумасшедшего. Слова то ли не имеют смысла, то ли имеют смысл, доступный только сознанию их автора. Знаете, лозунги типа "партия и народ - едины", "выполним решения такого-то съезда КПСС" - ведь никто, включая самых далёких от диссидентства людей, не воспринимал их всерьёз. Но, к сожалению, подавляющее большинство ощущало их как звуковой фон и не делало логических выводов.
   Ладнов рассказывал о своей нелегальной деятельности легко и свободно, редко запинаясь для лучшего припоминания. Прошлое давно вошло его современную жизнь, стало её неотъемлемой частью. Он начинал с подрывных разговоров с однокурсниками по университету, примерно тогда же его впервые арестовали за распространение рукописных листовок с требованием свободы слова, собраний и многопартийных конкурентных выборов. Наивный студент сочинял их в искреннем удивлении от нерасторопности властей. Почему непременно одна партия на всю страну, почему непременно один кандидат на каждое депутатское место? Каждый сколько-нибудь читающий человек осведомлён о существовании разных взглядов на реальный социализм - даже в советском блоке можно наблюдать разные его версии. Частные магазинчики в Чехословакии, сельскохозяйственные кооперативы на рыночных основах в Венгрии, вовсе не коллективизированное сельское хозяйство в Польше. Так почему бы не разрешить в Советском Союзе несколько партий, отстаивающих разные подходы к осуществлению общих фундаментальных принципов? Пусть в свободной дискуссии на свободных выборах избиратели оказывают поддержку разным подходам, выбирают лучшего из нескольких кандидатов, каждый из которых верен марксистско-ленинским идеям. Публиковались же в двадцатые годы стенограммы дискуссий на заседаниях Политбюро, пока Сталин не перебил конкурентов, и не настала великая тишь. Но Сталин давно осуждён на двадцатом съезде, так почему же до сих пор не восстановлены прежние образцы ранней советской демократии?
   Милиция пришла за Ладновым домой, оперативники провели обыск, изъяли несколько листовок и тетрадку, испещрённую неположенными мыслями. Затем его доставили в отделение, где он просидел несколько часов в пустой комнате и думал, пока не вошёл человек в штатском. Незнакомец вежливо поздоровался, уселся за стол напротив задержанного, положил перед собой папку и раскрыл её. Внутри обнаружились компрометирующие материалы, изъятые при обыске - несколько безобидных на вид листков бумаги. Начинающий вольнодумец не мог вообразить свою писанину причиной своих неприятностей и всё ждал разъяснений. Штатский некоторое время перебирал компромат, изредка хмыкая и издавая другие нечленораздельные звуки, потом начал задавать вопросы. Смысл их сводился к одному: кто тебя подучил? Ладнов удивился и начал даже не доказывать свою невиновность, а просто говорить. Он ведь сам способен читать, размышлять и делать выводы, почему его непременно кто-то должен подучить? И что такое "подучить"? Он разве совершил правонарушение? Свобода слова гарантирована Конституцией, антисоветской пропагандой он не занимался, поскольку и сейчас уверен в превосходстве социалистической системы над капиталистической, и тем более не клеветал на советский строй, поскольку клевета есть по определению ложное обвинение, а он не написал ни слова лжи. Он даже начал настырно предлагать человеку в штатском показать хоть одно место в изъятых опусах, которое не соответствовало бы действительности.
   В этом месте своего рассказа Ладнов заметил на полях, что описываемое им событие имело место в пору действия сталинской Конституции, а не брежневской. В ней не было статьи о руководящей и направляющей силе советского общества, Коммунистическая партия там называлась "руководящим ядром" всех общественных и государственных организаций, что давало больше места для свободной дискуссии о многопартийности. Человек в штатском довольно долго слушал излияния задержанного, потом строгим тоном напомнил ему о необходимости быть начеку перед лицом происков западных спецслужб, которые всеми силами стремятся ослабить монолитную сплочённость советского общества вокруг компартии и предложил ему ответить на вопрос: смогли бы мы выстоять в Великой Отечественной войне, если бы не имели единого руководящего центра, обладающего непреклонной волей к победе?
   - Война закончилась, - ответил Ладнов. - Нельзя вечно жить в режиме военной мобилизации.
   - Война продолжается, только сменился противник и формы её ведения. Контрреволюционный мятеж в Чехословакии в своё время тоже начался с как бы невинных дискуссий об усовершенствовании социалистического строя, - строго заметил человек напротив.
   Таким образом они проговорили пару часов, а затем студент вернулся домой с напутствием впредь не совершать политических ошибок и с пожеланием в будущем стать достойным членом советского общества.
   Вольноотпущенник надолго задумался о содеянном и о случившемся с ним, но всё же не смог найти за собой никакой вины. Человек в штатском его не переубедил, но через несколько дней Ладнова вызвали на заседание райкома комсомола и там снова задавали вопросы, требовали объяснить мотивы не подобающего комсомольцу поведения.
   - А какое поведение подобает комсомольцу? - искренне спрашивал в ответ сторонник плюрализма. - Не думать и говорить только по приказу? Вы вообще Ленина читали когда-нибудь? Где вы у него нашли хоть полслова о запрете комсомольцам и даже коммунистам честно говорить о несовершенствах компартии и советского строя? Почему никто мне не объясняет мои якобы ошибки, но все требуют в них раскаяться? Вот вы, лично вы, - обратился он непосредственно к растерявшемуся секретарю райкома. - Возьмите мою листовку и покажите мне пальцем конкретную фразу, которая противоречит советским законам или хотя бы нормам социалистического общежития.
   Секретарь смял роковую бумажку в кулаке и принялся размахивать им перед лицом Ладнова, требуя прекратить хулиганство и признать вину, поскольку терпение комсомола не беспредельно, и в конце концов он будет вынужден принять решительные меры.
   - Вы не говорите от лица комсомола. Может быть, через несколько лет с самых высоких трибун станут говорить то же, что я здесь написал. И тогда меры примут как раз к вам, а не ко мне.
   Разумеется, беседа завершилась в некоторой степени печально: институтская организация поспешила исключить Ладнова из рядов, райком её поспешно поддержал, и бывший комсомолец прославился на весь институт. Большинство приятелей перестали с ним разговаривать, оставшиеся изредка обсуждали только проблемы учёбы и досуга, старательно оставляя в стороне проблемы философского масштаба, но издали на него посматривали - с интересом, со страхом, некоторые особо впечатлительные девицы - с восхищением. Им нравился молодой человек, гордо идущий против течения, хотя содержание его знаменитых листовок было известно очень немногим, и судить о сущности его квазипрограммы практически никто не мог. Зато все знали без всяких разъяснений: их однокурсник попёр против системы, а ведь никто не считал её идеальной. Более того, многие полагали её несовершенной и менее эффективной по сравнению с капиталистической - ведь именно в капстранах производится лучшее промышленное оборудование, автомашины и бытовая электроника. Только присоединяться к пропагандистским усилиям Ладнова никто не посчитал нужным, предпочитая спокойно доучиться и защитить диплом. Он оказался едва ли не самым пламенным сторонником социалистических идей на факультете, но только он и пострадал за излишнюю политическую наивность.
   Первое время Ладнов воспринимал себя единственным вольнодумцем в стране, хотя знал, разумеется, о диссидентах из разговоров, радиопередач "Свободы" и Би-Би-Си, даже из официальных советских газет и контрпропагандистской литературы, которые в своей суровой критике всё же раскрывали имена непокорных людей. Однако, знание оставалось теоретическим, предположительным - никакими сведениями для личной встречи хоть с кем-нибудь из них опороченный студент не располагал. Оставалось только пойти за справкой в КГБ.
   Однажды к Ладнову домой просто пришёл незнакомый человек и предложил ему не размениваться по пустякам. Они долго разговаривали с глазу на глаз, оставив несведущих родителей юного борца за дверью, и в течение всего собеседования прощупывали друг друга с осторожностью, присущей загнанным зверям. Гость говорил размеренно, тихо, уверенно, и каждое его слово одновременно возмущало и пугало. Демократический централизм означает запрет раз и навсегда обсуждать однажды принятые решения, социализм проспал научно-техническую революцию, американцы высадились на Луне, вывели на орбиту стотонную орбитальную станцию и в космической гонке оставили далеко позади Советский Союз. Они знать не знают о своём участии в напряжённой гонке за мировое первенство, если пересчитать ВВП по реальному курсу рубля, он составит лишь пятую часть американского, и это после почти шестидесяти лет напряжённейшего труда, а по сути бесчеловечной эксплуатации, какой никогда не знал даже дикий капитализм, не говоря уже о капитализме современном.
   Ладнов возмущался и возражал, доказывал некорректность сопоставления доходов в СССР и США по курсу доллара, тем более фарцовочному, потому что у нас в принципе иная система цен, американцы не платят за проезд на метро и за коммунальные услуги такие смешные деньги, какие платим мы, и ещё многое другое, но сомнение разъедало душу. Человек пригласил Ладнова встретиться с группой его единомышленников, людей отчаянных и суровых, готовых к борьбе за успех безнадёжного дела до конца.
   - Только имейте в виду, до сих пор КГБ считал вас заблудшей овечкой, а если сойдётесь с нами, станете врагом народа, со всеми вытекающими последствиями.
   - Откуда вы знаете мысли КГБ?
   - Вы правильно реагируете, - засмеялся пришелец. - Нельзя верить первому встречному. Договоримся так: я не могу вам доказать свою непричастность к чекистскому цеху, поскольку отрицательный факт доказать невозможно. Вот вы, например, можете доказать, что не являетесь агентом пяти иностранных разведок?
   - Не могу, - ответил после минутного размышления Ладнов.
   - Разумеется. Так что же нам делать?
   - Вы у меня спрашиваете?
   - Конечно, у вас. Здесь никого больше нет.
   - Я не знаю, что вам дальше делать. Может, просто уйдёте?
   - Я могу уйти, но вы навсегда останетесь один. Как в одиночной камере. Правда, советские заключенные, набитые в камеры, как сельди в бочке, мечтают об одиночках, но они ошибаются. Узники Петропавловской крепости сходили с ума именно от безлюдья.
   - Я не в камере.
   - Вы в камере, молодой человек, не обманывайте себя. Решётки на окнах - лишь условность. Достаточно обнести всю страну колючей проволокой вдоль границ, и вся она станет одним большим концлагерем. Вы можете поверить мне на слово и сделать первый шаг к свободе, или навсегда остаться заключённым. Выбор за вами.
   Ладнов тогда не испытывал особой неприязни к КГБ, зато антисоветские изречения посетителя его возмущали. Ему нравилось быть гражданином великой страны, одной из двух сверхдержав, и рассуждения гостя о большом колхозе вызывали у него резкое отторжение. Тем не менее, он взял у незнакомца адрес и попрощался с ним, ещё не уверенный, примет ли приглашение.
   Несколько недель он думал - на лекциях, в перерывах между парами, в библиотеке, дома. Пытался понять смысл происходящего. Оно пугало - одиночество действительно обступало его со всех сторон. Родители настырно зудели, требуя прекратить дурошлёпство, спокойно доучиться и пойти на работу, как все нормальные люди. Оставь свои глупые мысли при себе, не считай себя самым умным, каждый здравомыслящий человек понимает, что можно говорить, и что нельзя. Ты и сам понимаешь, не прикидывайся глупее, чем ты есть на самом деле.
   Подобные разговоры выматывали юного Ладнова, он уходил гулять в одиночестве, отправлялся в кино или в театр, до вечера сидел на мокрых скамейках в аллеях и парках, и продолжал обдумывать предложение неизвестного. Иногда вынимал из кармана замызганную измятую бумажку и внимательно разглядывал её со всех сторон, словно в надежде вычитать помимо банального московского адреса некую высшую истину. Где правда? Официальным советским газетам он и сам не верил, но означала ли их ложь правоту тайных противников Советской власти? Человек в штатском из отделения милиции говорил и об этом: отдельные подрывные элементы пытаются использовать наши временные трудности и недоработки для подрыва социалистической системы изнутри, они предпочитают не замечать наши беспрецедентные социальные завоевания и уныло подсчитывают количество машин в частной собственности, хотя качество жизни следует измерять в иных параметрах - например, бесплатным медицинским обслуживанием и образованием.
   Поскольку обсудить свой выбор Ладнов ни с кем не мог, однажды он явился по указанному в бумажке адресу и, когда ему открыла дверь приятная на вид, улыбчивая женщина и пригласила войти, не задав ни единого вопроса, он удивился. Ему казалось - он пришёл на явку, у него должны были потребовать пароль и сообщить отзыв, но обошлось без детективных вычурностей. Он разулся, прошёл в квартиру, уселся на диван перед круглым столом. С потолка свисала большая тяжёлая люстра, в серванте сверкал хрусталь, комната выглядела уютной и старомодной, совсем не производила впечатления контрреволюционного штаба.
   Женщина разговаривала с ним о пустяках, периодически уходила на кухню - заварить чай, приготовить угощение, но и оттуда громко задавала всякие безобидные вопросы: любит он собак или кошек, кто его любимые писатели и композиторы. Ладнов сначала отвечал с некоторым напряжением, потом успокоился и совсем уже почувствовал себя гостем, когда стали по одному подходить новые люди, среди которых вскоре объявился и прежний незнакомец. Новенький со всеми знакомился, жал руки, улыбался, а потом, за чаем с тортом, почувствовал себя в своей компании. Одиночество ушло навсегда.
   Компания оказалась пёстрой: инженеры, научные сотрудники, переводчики, и тут же истопники и дворники - только отличить одних от других оказалось сложно. Ладнов появлялся среди них всё чаще и чаще, место сбора менялось, состав - тоже
   Возможность разговаривать обо всём на свете, не выбирать осторожные слова и не держать в уме несвоевременные мысли его обрадовала, потом озадачила. Ему давали странные книги - изданные на русском языке где-нибудь в Париже, переписанные от руки или перепечатанные на машинке, иногда на один день или ночь. Он читал их запоем, не мог оторваться из чувства причастности к тайному и запретному. Никто из знакомцев и приятелей его прежней жизни не читал ни Бердяева, ни Струве, ни Замятина, ни Набокова, ни Флоренского, никого из Булгаковых. А он читал, и с каждой неделей, с каждым месяцем испытывал всё большее презрение и ненависть к компартии, засекретившей от него и от всего народа целый пласт русской культуры, чуждых ей мыслителей и приверженцев вольного слова. Мир становился всё шире и просторней, марксизм-ленинизм показался лишь высохшим на корню деревом в цветущем саду.
   Через несколько месяцев Ладнов спросил, почему они не боятся слежки.
   - А что её бояться? За нами следят, они всё знают. Время теперь другое - они сами нас и боятся. Ходим друг к другу на обыски, иногда даже получается нелегальщину затырить.
   - На обыски ходите?
   - На обыски. Тот, к кому приходят, успевает позвонить, все к нему и собираются. По их правилам ведь всех приходящих положено впускать, но никого не выпускать. Вот они и впускают, хоть целый взвод, сами между нами протолкнуться не могут.
   - И что потом?
   - Как выйдет. Кого-то в зону, кого-то в психушку. В общем, играем в салочки. Они ведь жутко боятся западных журналистов.
   - А вы кого боитесь?
   - Чего нам бояться? Сокровищ не накопили, синекур себе не подыскали, отнимать у нас нечего.
   - А свободу?
   - Её нельзя отобрать - свободный человек и в лагере останется свободным. А несвободный остаётся рабом и на университетской кафедре, и в союзе писателей, которые тоже, в общем говоря, лагеря. Ведь советский профессор, даже если прекрасно всё понимает, несёт студентам ахинею ради близости к кормушке. Его награждают за верность пайкой, но от тюремной она отличается только размером и качеством, а не сущностью. Причём, о тюремной пайке этот профессор никогда не забывает, поэтому изо всех сил демонстрирует на людях верность генеральной линии, а дома, на кухне, шипит от злости - демонстрирует родным и близким своё вольнодумство. Чем так жить десятилетиями, лучше уж один раз выйти на площадь - по крайней мере, совесть не грызёт по ночам, а к старости это очень важно.
   Жизнь Ладнова изменилась раз и навсегда. Закончив университет, он пошёл работать ночным сторожем, освободив себе время для чтения и лишив власти малейшей возможности ущемить его карьерные и материальные интересы. После пары обысков у него на квартире, случился крупный скандал с родителями, и он ушёл из дома. Ночевал на стройке, у приятелей-диссидентов, иногда получалось прожить на одном месте несколько недель, и оседлая жизнь постепенно забывалась, как сон.
   - И вы остались совсем один? - с ужасом и недоумением в голосе перебил рассказчика кто-то из девушек.
   - Почему один? Со своими единомышленниками. В каком-то смысле они к тому времени стали мне ближе родственников, потому что не требовали отречься от самого себя.
   - Но родители просто хотели вам счастья. Борьба с государством несёт личные беды и несчастья, а они просто хотели вам спокойной счастливой жизни, их можно понять.
   - Спокойной жизни - да, но счастливой? Что такое счастливая жизнь?
   - Семья, дети, карьера. Все родители хотят своим отпрыскам такой судьбы. Мир так устроен.
   - Вы правы, девушка, мир устроен именно так, - ласково согласился Ладнов. - Но я-то уже не мог его принять. Пассивное подчинение мне претило, да и сейчас претит. Счастье я видел в возможности ходить по земле, развернув, так сказать, плечи, а не ползать на карачках. Даже вы не можете меня понять, представьте отношение ко мне родителей тогда, в семидесятых.
   - Но вы были молоды, неужели не хотели жениться и успокоиться?
   - Хотел или не хотел - сказать трудно. Я вообще свою жизнь не планировал, именно по молодости. Просто жил, как живётся. Не знаю насчёт вашей сестры, но наш брат не всегда спешит под венец, только вы нас подбиваете. Я тогда больше готовился к тюрьме, чем к свадьбе. Едва ли не к смерти. Плохо понимал смерть, но политзаключённые в лагерях умирали. Мы получали об этом известия, я сам писал о них в самиздатовской "Хронике", пересказывал с чужих слов подробности смертей в лагерных больничках и похорон на лагерных кладбищах под жестяной табличкой с номером. Какая уж тут свадьба? Но случилось, тем не менее, случилось. Не скрою.
   Пробил роковой час: среди диссидентов нашлась его будущая жена, словно посланная в награду за принятую на себя аскезу. Она оказалась строгой и принципиальной, считала лирические отступления от борьбы проявлением слабости и даже предательством общего дела. Ладнов подсел к ней на диван после долгого примеривания издали. Несколько недель боялся подойти, настолько сурово она отвечала на его заинтересованные взгляды.
   - Она девчонка, - безапелляционно объяснили ему мужчины за кулисами событий. - Не вздумай перейти барьер - получишь по морде.
   - От неё?
   - Сначала от неё, потом от нас.
   - Почему от неё, могу понять, но почему от вас? Я ведь не собираюсь просто использовать её для секса. Или в вашей среде не принято жениться?
   - В нашей среде принято понимать ответственность за каждый свой шаг. Она сама должна пойти за тобой. Подонки опасны - способный предать женщину предаст кого угодно.
   Ладнов не собирался предавать, для начала он хотел просто поговорить, поэтому и подсел к предмету своей страсти с глуповатой улыбкой на лице и с жарким желанием произвести яркое впечатление. Она оттолкнула его взглядом и отвернулась, а он смотрел ей в затылок и рассуждал о пользе разумного поведения по сравнению с чувственным реагированием.
   - Влечение приводит в пропасть, поскольку страсть сжигает душу и превращает обыденную в жизнь в преступление. Ромео и Джульетта не могут заниматься регулярным мытьём унитаза, они способны только умереть от избытка чувств, - громко заявил он.
   - Жизнь не исчерпывается работой по дому, - ответила она, не оборачиваясь.
   - Не должна исчерпываться, но очень часто именно так и выходит. Если не готовить обеды и не мыть полы, дома не будет. Если заниматься только хозяйством, выйдет не семья, а производственная единица.
   - Вы почему говорите со мной о семье? Я давала вам основания? Что за бесцеремонность?
   Ладнов в прежнем шутливом тоне бросился рассуждать об институте брака исключительно как о философской проблеме соотношения личного и общественного в историческом аспекте вопроса, чем окончательно испугал несчастную.
   - Вы сумасшедший?
   - Неужели я настолько путано изъясняюсь? - искренне огорчился Ладнов. - Честное слово, просто хотел вас успокоить. Вы, кажется, разглядели во мне матримониальные намерения. Но я теоретик чистой воды.
   - Теоретик чего?
   - Семейной жизни, разумеется. Изучаю её в назидание современникам и потомкам как пример атавистического инстинкта, наиболее глубоко проросший в цивилизацию. Правда, и несколько покалеченный ей. Антропологи, отталкиваясь от исследований бытования человекообразных обезьян и примитивных племён склонны предположить полигамное устройство быта первобытных племён. Оно более рационально в смысле выживания вида - потомство дают только наиболее сильные самцы, а не все подряд. Торжество же христианства на значительной части Земного шара привело к моногамии и ухудшению конкурентоспособности человечества.
   - Какой конкурентоспособности? Что вы плетёте? С кем конкурирует человечество?
   - Ладно, не так выразился. Не конкурентоспособности, а соревновательности. Если любой безвольный дурак может найти жену, завести детей и воспитать из них таких же мямлей, как и он сам, качества человечества как вида неизбежно снижаются, дураков ведь больше, чем умных.
   - Нет, вы всё-таки ненормальный. Кто вас сюда пустил?
   - Да так как-то, само собой получилось. Пришёл вот, и всё тут.
   - Вы предлагаете вернуться к многожёнству?
   Ладнову не оставалось ничего другого, кроме как оставаться дураком, и он продолжил свои витиеватые бессмысленные речи. Девушка скоро махнула на него рукой и отвернулась, а потом и пересела подальше, где рядом с ней не оказалось свободных мест.
   Ладнов отчаялся, но в следующий раз они встретились на очной ставке по подозрению в причастности к изданию "Хроники". Заполняя протокол, следователь невольно представил их друг другу - имя девушки звучало волшебно. Марина! Потянуло морским бризом, повеяло югом и пляжем, вкус молодого вина коснулся губ. В самый неудачный момент Ладнов предался мечтам, а ведь следовало сосредоточиться на деле. Правда, особых поводов к задумчивости тоже не возникло: они никогда не виделись в связи с "Хроникой", и могли честно дать соответствующие показания.
   - Знакомы ли вы с этой женщиной? - скучным голосом спросил следователь.
   - Кажется, виделись мельком на каких-то посиделках, - проводил политику честности Ладнов. - Она меня отшила.
   Правила поведения на допросах требовали не отвечать отрицательно на все вопросы, но признавать безобидные обстоятельства.
   - Сколько раз виделись?
   - Насколько я помню, однажды.
   - Где именно?
   - Извините, не вспомню. Я часто по гостям хожу - натура у меня общительная.
   - И всё-таки? Назовите несколько наиболее вероятных адресов.
   - Нет, не назову. Нет ни одного адреса, вероятного более других.
   - А вы знаете этого человека? - обратился следователь к Марине.
   - Припоминаю, - ответила та. - Он худший семьянин из всех, кого я встречала в своей жизни.
   Марина состояла под следствием, и, видимо, Ладнова просто решили напугать осведомлённостью о деталях его подпольной деятельности. Пару раз его уже вызывали на Лубянку и проводили беседы, советовали не идти против народа и взяться за ум. Теперь ему показали арестованную Марину, но зачем? Не могут же они знать о его сердечных тайнах. Или кто-то видел его бессмысленный и беспощадный заход на знакомство и сообщил в карательные органы? Выходит, в сообществе есть предатель? Или предатели?
   Марину определили в психбольницу, с ней нельзя было видеться, но Ладнов решил написать ей письмо. Сочинение текста сильно осложнялось мыслями о гэбистах, которые непременно его прочтут. После долгих сомнений он вымучил из себя послание незнакомке, без чувств и мыслей - только о желании продолжить знакомство за стенами кабинета следователя и больничной палаты, без объяснения мотивов. Он и сам не понимал своего желания. Как можно понять причины влечения? Он просто хотел быть с ней до самой смерти, и совсем не пугался такой перспективы.
   Конкретных планов он не вынашивал. Если невеста сидит в психушке и не догадывается о твоём желании на ней жениться, трудно рассчитывать на взаимность. Две встречи, такие разные, казались Ладнову схожими в главном: они сделали Марину ближе. Она уже не казалась ему чужой, хотя не случилось ни единого свидания, даже поцелуя, даже невинного похода в кино. Только один смутный разговор ни о чём и дача показаний под протокол об отсутствии между ними каких-либо связей, личных или деловых.
   Через год он встречал Марину с цветами в холле психбольницы. Она спустилась по лестнице похудевшая, непричёсанная, с отсутствующим взглядом. Вместе с её родителями они погрузились в одно такси и приехали к ним домой. Родители сочли его ухажёром и почти обрадовались - вроде бы, вторая хорошая новость за день, но с тёмным оттенком. Они предпочли бы жениха солидного и надёжного, способного утихомирить их Мариночку и защитить её от жизненных невзгод, готового пожертвовать всем ради неё. То есть, со всей отцовской и материнской яростью, не хотели зятя из диссидентской среды, чьи перспективы исчерпываются лагерем или психушкой, хотя и не желали навязывать дочери выбор.
   Домой приехали молча, а там Ладнов прошёл вслед за Мариной в её комнату и закрыл за собой дверь.
   - Зачем ты здесь? - вдруг спросила она его, словно только сейчас заметила.
   - Захотел тебя встретить.
   - Почему?
   - Хотел ещё раз увидеть.
   - Зачем? Кажется, мы уже достаточно повидались. Все возможные ситуации уже использованы, осталось только кладбище.
   - Кладбище подождёт. Ты в плохом настроении сейчас. Но ведь всё не так плохо! Ты вышла, я до сих пор не сел. Можно дышать, смеяться, дурачиться, верить.
   - Во что верить? Лучше скажи, кто нас выдал.
   - Я не знаю. Не хочу об этом думать. У нас нет своего Дзержинского, мы не можем выжигать крамолу калёным железом.
   - А что мы можем?
   - Верить. Что нам ещё остаётся? Я уверен, ты не встретила до сих пор ни одного из наших, кто бы верил в победу. Но нельзя постоянно ждать ареста и ограничивать всё своё существование одним этим ожиданием. Просто верь: всё будет хорошо.
   - Всё будет хорошо? Что будет хорошо?
   - Всё. Но ничего определённого. Бывает же счастье само по себе, без дополнительных определений.
   - Ты опять несёшь ахинею. Почему ты вечно мелешь чушь?
   - Потому что хочу произвести на тебя впечатление.
   - Какое впечатление? Зачем ты хочешь его произвести?
   - Чтобы ты не захотела со мной расставаться.
   Они долго разговаривали, а потом вместе ушли, под причитания её матери и угрюмое молчание отца. Марина ничего им не сказала, только оставила адрес, написанный Ладновым на клочке бумаги. Временный, поскольку постоянного адреса у него не было, но роскошный - отдельная комната в коммуналке. Там они и провели свой медовый месяц, ни разу не прикоснувшись друг к другу - занятые только разговорами. Никогда и ни с кем больше в своей жизни Ладнов столько не разговаривал. Слова рождались сами, без усилий, почти без пауз, но не приедались. Говорили обо всём на свете: о чае, кофе, настурциях, тропиках, пустынях, моде, экзистенциализме, теории "большого взрыва" и причинах нелюбви Толстого к Шекспиру. Никто не знал их так хорошо, как они знали друг друга. Они рассказали о себе всё, не оставив за душой ничего тайного, а потом объявили общий родительский сбор на квартире невесты и объявили собравшимся о намерении пожениться.
   Детям было уже далеко за двадцать, родителям они причиняли в основном страдания, и те давно не ждали от них ничего хорошего. Новость всех озадачила. Означает ли она конец эпохи бодания телёнка с дубом и начало человеческой жизни? Родители невесты пристально разглядывали жениха, его родители - невесту, и все страстно хотели высмотреть в их глазах смирение.
   - И что потом? - осторожно сформулировал кто-то из старших общий вопрос.
   - Потом? Поженимся.
   - А после свадьбы?
   - Что после свадьбы? Что бывает после свадьбы? Люди начинают жить одной семьёй.
   - Люди-то начинают, а вы?
   - И мы начнём, зачем же тогда жениться, - искренне удивлялись наивности предков жених и невеста.
   - И за ум возьмётесь?
   - Мы, кажется, давно уже взялись.
   Все родители дружно взялись уговаривать пару ненормальных прекратить попытки пробить лбом каменную стену и начать человеческую жизнь - с работой, детьми, Сочи и Ялтой во время отпуска, совсем хорошо - с дачей и машиной. Жизнь дана человеку для счастья и продолжения рода, а не для войны всех со всеми ради невозможного торжества идей, чуждых большинству.
   Ладнов и Марина встали и ушли, свадьбу отпраздновали на очередной явке, с шампанским, "горько" и подарками, по всем правилам. Первое лето они провели вдвоём на чужой даче, просыпались каждое утро от пения птиц за окном и буйного солнечного света, умывались колодезной водой, целыми днями бродили в лесу, обедали у костра на берегу ручья или на поляне и совсем перестали думать о несбыточном.
   Осенью вернулись в город, он в очередной раз устроился сторожем, она - переводчицей технической литературы. Опять подвернулась комната, они совсем уже зажили, но под Новый год началась Афганская война, и они снова увлеклись "Хроникой" и полулегальными пресс-конференциями для иностранных журналистов на частных квартирах. Распространяли сведения о потерях армии и военных преступлениях, репортажи о прибытии запаянных цинковых гробов, которые родственникам запрещали открывать.
   Олимпийские игры они пережили на сеновале у дальних родственников Марины, устав от упорства кураторов из КГБ, и попали под обвинения в двурушничестве со стороны своих. Периодически случавшиеся аресты и безусловная осведомлённость гэбистов о многих "мероприятиях" подпольщиков неизменно вызывали сомнения и пересуды по поводу явного предательства. Измождение заставило Ладнова изменить свою жизненную позицию: он больше не верил. Он был уверен в измене нескольких участников движения, публично назвал их имена, но встретил яростный отпор. У него нашлись единомышленники, но говорить о чьей-либо победе не приходилось.
   - Ты не имел права их обвинять, - говорила на сей раз Марина, когда-то отчаявшаяся и разуверившаяся, - раз не можешь уличить с бесспорной достоверностью.
   - Я не могу их уличить. Я не могу пробраться на Лубянку и найти в каком-нибудь сейфе их согласие на сотрудничество и расписки в получении денег. Чтобы суметь такое, самому нужно состоять там на службе. Я не могу ничего доказать с печатями и подписями, но я предлагаю исходить из простой логики, и никто до сих пор не указал на ошибку в моих расчётах. Мы не можем продолжать так дальше, нас в конечном итоге всех арестуют.
   - Если арестуют всех, твоя логика рассыпется в прах.
   - С какой стати?
   - Потому что станет ясно, что предателя не было.
   - Ты прекрасно меня поняла, не надо уловок.
   - Твоя ненависть тебя сгложет.
   - Наоборот, она заставляет меня жить дальше. Я никогда не сдамся, и они никогда меня не обманут.
   Появление Горбачёва Ладнов воспринял как попытку масштабного политического мошенничества, в своих статьях требовал от нового генсека реальных действий по преодолению коррупции, беззакония и развала государственной экономики, выходил на демонстрации с карикатурами на коварного властителя дум, его несколько раз арестовывали, в конечном итоге предложили выбрать между отъездом и реальной отсидкой.
   - Вы меня лагерем пугаете? - искренне возмутился Ладнов в кабинете куратора. - С чего вы взяли, что я вас боюсь?
   - О жене подумайте, - назидательно ответил тот.
   - Ваши советы относительно семейной жизни мне совершенно не нужны. Мы с женой отлично понимаем друг друга, она знает меня и верит. Можете что угодно наврать ей про меня, она не воспримет вас всерьёз.
   - Зачем же врать? Мы просто честно ей сообщим: выбирая между принципом и семьёй, вы не сочли её достаточно важной.
   - Формулируйте, как хотите. Уверен, опыт у вас большой. Правда от ваших ухищрений не пострадает.
   Ладнова арестовали в восемьдесят пятом, за шесть месяцев до рождения первенца. Нагрянули к ним с обыском поздно вечером, изъяли литературу и увели с собой главу семьи. Беременная Марина стояла с передачами в тюремных очередях, повторяла про себя "Реквием" Ахматовой и ждала возвращения мужа домой. Ей разрешили свидание, она говорила о бытовых пустяках, умолчала про будущего ребёнка и только часто повторяла, чтобы он за неё не волновался.
   - Тебе тяжело, - сказал Ладнов. - Но ты не тушуйся. Я им не дамся - зубы себе обломают. Не те времена.
   - Я тебя дождусь. Они нас не разлучат, ты не переживай.
   Он сидел в пермской политической зоне, о суде над ним сообщали западные радиостанции и диссидентская пресса, Марина выступила на пресс-конференции в британском посольстве с ребёнком на руках, долго отвечала на вопросы о Ладнове, её отношениях с ним и об их будущем.
   - Я жду его всегда. Каждый день оставляю ключ у соседей и записываю на магнитофон лепет сына, чтобы отец мог его послушать потом, когда вернётся.
   - Вы намерены отправить Горбачёву прошение о помиловании?
   - Нет. Помиловать можно только виновного. Незаконно осуждённого следует освободить и реабилитировать.
   Ладнов читал её письма, разглядывал фотографии маленького сына и думал, какой выбор он бы сделал, зная о грядущем пополнении семейства. Прежние представления о главном и второстепенном стремительно перемешались, и теперь страшненький глазастый карапуз в распашонке казался более важным, чем борьба за свободу.
   - Слишком долго фотографиями любуешься, строго заметил ему сосед с койки нижнего яруса. Так можно язву заработать раньше срока. Тебе сколько отмерили?
   - Пять, - привычно ответил Ладнов.
   - Значит, когда вернёшься, он уже будет вовсю бегать и болтать. Вот ты и представляй возвращение. Входишь в квартиру, а он бежит навстречу с криком "Папа!"
   - А побежит? Он же меня никогда не видел и не увидит, пока не освобожусь. Жена собиралась сюда его привезти, но я запретил. Не хватало, ещё малого к зоне приучать.
   - Это правильно, согласен. А побежит или нет - от твоей благоверной зависит. Она должна ему о тебе каждый день рассказывать, чтобы он тоже тебя ждал. К пяти годам-то отец пацану уже нужен. Все приятели по играм будут ему в глаза тыкать - мой папа то, мой папа сё. Он будет мать тормошить: где мой папа? И вот тут её дело - создать твой сказочный образ.
   Ладнов ещё до суда спросил у Марины, почему она не сказала ему о ребёнке.
   - И ты тогда изменил бы решение? - спросила она в ответ.
   - Не знаю, - честно сказал он.
   - Я не хотела тебе мешать. То есть, не хотела усложнять выбор.
   - Но ты бы хотела со мной уехать? Со мной и с ребёнком?
   - Хотела бы. Но не по принуждению. Ты бы счёл меня подельницей гэбистов. Ты знал всё, что нужно: я есть, и мне тяжело без тебя. Но я тебя понимаю и не смею осуждать.
   - Какой подельницей, о чём ты?
   - Я бы давила на тебя вместе с ними.
   - Что значит "давила"? Неужели отец не должен знать о будущем рождении сына?
   - Должен. Если каждый день ходит к девяти на работу в самую обычную контору. Но если ты занят изменением мира, то у тебя не остаётся времени на свою собственную жизнь.
   - Почему ты решила за меня?
   - Если бы я тебе сказала, ты бы потребовал аборт?
   - Нет, но почему ты решила молчать?
   - Если ты оставил бы ребёнка, то какая разница, сказала я тебе или нет? Почему я вообще обязана кому-то говорить, советоваться, обсуждать? Я решила рожать, и никто не в праве меня судить.
   - Марина, я не сужу тебя. Но ты промолчала, и я принял решение, основанное на ошибочных посылах.
   - Хочешь сказать - если бы знал, решил бы по-другому?
   - Не знаю, не знаю! Как теперь понять, решил бы я так или иначе?
   - Вот я и облегчила твоё решение.
   Ладнов прежде не знал свою жену. Он понял её слишком поздно, когда она сама заявила о себе, громко и бесцеремонно. С первой встречи он увидел в ней суровую девушку с остужающим романтический пыл взглядом. Бескомпромиссная, требовательная к себе и окружающим, бесцеремонная ради правды - он всё видел, но, по смешной прихоти мужской природы, не относил к себе. Думал, Марина строга в политической борьбе, а она не разделяла борьбу и жизнь. Она не выбирала между тем и другим, просто воспринимала бытие полностью, без забавных привесков и романтических финтифлюшек. Муж за решёткой, ему тяжело, так зачем же усложнять ему жизнь? Это нечестно.
   В восемьдесят восьмом зону закрыли, Ладнов вернулся домой и окунулся в мир "Московских новостей", "Аргументов и фактов", толстых журналов с запретной ещё недавно литературой и квазисвободных выборов. Сыну шёл четвёртый год, он торопливо ковылял от мамы к папе и обратно, заранее радуясь их тёплым рукам, и лопотал смешные слова, понятные только ему самому.
   - Что для вас сейчас то время? - спросил Ладнова Лёшка, отхлебнув чай из своей чашки и почему-то бросив короткий взгляд в сторону Наташи.
   - Последняя попытка спасти реальный социализм. Такая же провальная и преступная, как и все предыдущие его стадии.
   - Но свободы стало больше?
   - Свобода либо есть, либо нет, молодой человек. И тогда её тоже не было, как и сейчас. Никакие "Московские новости" не могли обсуждать или критиковать действия Политбюро, разрешили только ругать лично Сталина. Всё телевидение оставалось под контролем КПСС. Конечно, по сравнению с брежневским временем, не говоря о сталинском, прогресс казался поразительным, но уже тогда самые трезвомыслящие напоминали, что понятие "гласность" впервые введено в оборот ещё при Александре II, и что означает оно не свободу слова, а расширение рамок дозволенного. Не изменение сущности системы, а красивая декорация. Чего стоит только бред о так называемом "социалистическом плюрализме"! Сколько о нём слов сказано, сколько типографской краски пролито! Оксюморон в чистом виде, но ведь Горбачёв так до упора и продолжал о нём талдычить, пока из Кремля не вылетел. А экономика? Если бы он просто ничего не делал, но он ведь катастрофически ухудшил стартовые условия для начала рыночных преобразований! Если бы гайдаровские реформы начались, скажем, в январе восемьдесят шестого, цены после отмены госрегулирования взлетели бы не в сто раз, а раза в два, от силы в три. Но в тот период решительные рыночные преобразования оставались абсолютно невозможными по политическим причинам - их не хотело партийное руководство, народ тоже. Их никто так и не захотел, но в девяносто втором уже деваться стало некуда - закрома родины опустели, а деньги исчезли как всеобщий эквивалент.
   - Значит, вы не согласны с Шантарским? Он хорошо отзывается о Горбачёве.
   - Естественно - чего же вы ждали от стукача со стажем?
   - Кто стукач?
   - Шантарский, конечно.
   - Он ведь один из основателей "Хроники", и вообще - один из столпов диссидентского движения, - демонстрировал искреннее удивление Лёшка.
   - Алексей, у Петра Сергеевича больше права иметь собственное суждение в подобных вопросах, чем у всех вместе взятых авторов книжек о диссидентах, которые ты прочитал.
   - Так думаю не только я и не просто несколько авторов, это очень широко распространённое мнение!
   - Да, молодой человек... простите - Алексей? Да, Алексей, к сожалению, это мнение очень широко распространено, но популярность ещё не означает справедливости. Большинство очень часто ошибается. Я бы даже сказал, оно чаще заблуждается, чем меньшинство. В том числе в вопросе о роли Шантарского в учреждении "Хроники". Эта легенда родилась после того, как реальные основатели сели или уехали, а Шантарский стал рассказывать новеньким сказки о своих подвигах. Сами понимаете, законы конспирации с авторскими правами плохо совмещаются. Не так много людей были осведомлены о реальном положении дел, и если один мерзавец назвался отцом русской демократии, им оставалось только с ним спорить и при этом выглядеть со стороны святотатцами.
   - И вы совершенно точно уверены в их правоте?
   - Уверен. Я и сам один из них. Могу назвать день и час, когда Стремоухов предложил регулярно публиковать информацию о нарушении советскими властями своих обязательств по соблюдению заключительного акта Хельсинкского совещания. Хотите?
   - Хочу, - сохранял настойчивость Лёшка, хотя Наташа уже осторожно дёргала его за рукав.
   - 30 октября 1975 года, в шесть пятнадцать вечера. Нас было несколько человек, у него на квартире, и Шантарский, кстати, вообще отсутствовал. Не стану утверждать, что уже тогда его подозревал, но не нравился он мне с самого начала. Смутный такой тип, всё сидит, слушает, изредка выскажется этак обтекаемо, а то вдруг предложит устроить митинг на Красной площади - как будто не знал, чем такие митинги заканчиваются.
   - Но почему вы считаете его стукачом?
   - Просто сопоставил ряд фактов. Многие странности его поведения можно объяснить исключительно сотрудничеством с органами. Несколько раз он не являлся на арестованные сходки, хотя его участие ожидалось. Ему сходили с рук выходки, которые стоили другим свободы или психушки.
   - Какие, например?
   - Например, визит в приёмную председателя Верховного Совета. Развернул там плакат, причём не с требованием к партии работать ещё лучше, а не больше, не меньше, как с призывом покончить с неограниченной властью КПСС. И это в семидесятые годы, при свидетелях! Приковал себя к батарее отопления, его из этой приёмной выковыривали часа два. И за всё это всего лишь переночевал в милиции! Самое главное - акцию ни с кем не согласовал, действовал самостоятельно.
   - Ну, это всё неоднозначно, - решительно ответил Лёшка.
   - Алексей, хватит тебе время впустую отбирать, - корректно осаживал его Худокормов. - Есть более интересные темы.
   - Неоднозначно? - взвился Ладнов. - Вот, молодой человек, если бы я вам здесь представил бесспорные улики, это означало бы, что я стукач, а гэбисты целенаправленно стремятся опорочить Шантарского. Как вы себе представляете однозначные свидетельства?
   - Не знаю. Убедительные. Он давал против кого-нибудь показания?
   - Под протокол - разумеется, нет. На то он и стукач. Нужно всего лишь взять штурмом Лубянку, открыть архивы и почитать его доносы. Согласны принять участие?
   - Подожду пока, - невежливо огрызнулся Лёшка, и взгляд его стал смущённо-неопределённым.
   - От меня часто требуют доказательств, - напористо продолжал Ладнов, - но я не суд. Шантарский не сядет из-за моих обвинений, прав я или не прав. Более того, он не сядет, даже если в самом деле станут доступны документы КГБ, потому что не нарушал ни советские законы, ни даже российские. Он по-прежнему прав, он всё ещё герой, пламенный чекист с горячим сердцем и чистыми руками. Я уже вряд ли доживу, но ваше дело, молодёжь - сдвинуть наконец страну с мёртвой точки, превратить её из большой зоны в демократическое государство.
   - Пытаемся по мере сил, - заметил Худокормов, - хотя и тяжело.
   - Тяжело? Наверное. Но наши общие усилия не пропадают даром. Сейчас борцов в сотни раз больше, чем в советские времена. Кто знает - может, и в тысячи раз больше. Движение есть, как бы Покровский не стремился повернуть время вспять.
   - Пётр Сергеевич, а как вы относитесь к Саранцеву? - спросил Худокормов.
   Ладнов задумался на минутку и ответил медленно:
   - Странный тип. Одно могу сказать: такого в истории России не бывало. Можно только провести с оговорками параллель с правлением Фёдора Иоанновича, за спиной которого стоял Борис Годунов. Очень условное сравнение, я не спорю, и неточное. Годунов ведь сел на трон после смерти царя Фёдора, а не усадил вместо себя. Впрочем, кажется, нашёл пример получше: Симеон Бекбулатович при Иване Грозном. Да, вот совершенно точная аналогия! Всесильный царь якобы отходит на скромную роль князя Московского, а самодержцем всея Руси якобы становится крещёный татарин. Товарищ генерал даже поленился придумать собственный ход конём, обошёлся примером почти пятивековой давности.
   - Думаете, Саранцев - совершенно зависимая фигура?
   - Разумеется. Как вы полагаете, зачем Покровскому унижаться перед бывшим подчинённым, если он не планирует вернуть себе престол? Мог бы постепенно отходить от власти, дирижировать парламентом с должности генсека "Единой России", но он почему-то предпочёл перед телекамерами рапортовать своему мальчику на побегушках о выполнении его поручений.
   - Но зачем Саранцев согласился на смехотворную роль?
   - Откуда мне знать? Возможно, прельстил внешний антураж. С ним ведь обращаются, как с настоящим президентом. Послы, визиты, договоры, переговоры. Здоровается за руку с сильными мира сего, да и, похоже, наслаждается ролью властелина человеческих судеб в России. А может быть, всё гораздо смешнее - принял игру всерьёз.
   - Он ведь не со школьной скамьи в Кремль попал. Определённый опыт всё же накопил - причём, именно с Покровским.
   - Да, под его, так сказать, десницей. Привык выполнять команды. Знаете анекдот о Веллингтоне? Он якобы после первого заседания своего правительства пришёл в недоумение: мол, я отдал министрам приказы, а они стали их обсуждать. Военный, тем более дослужившийся до генерала, не способен перекроить склад своей личности на демократический манер.
   - Но Веллингтон, кажется, не считается ужасным премьером.
   - Но и выдающихся достижений на политическом поприще у него нет. Тем более, мы говорим не о британском военачальнике начала позапрошлого века, а о советском генерале. У нас ведь в армии карьерный рост обеспечивается отрицательным отбором: чем больше полководческого таланта, тем меньше шансов на успех. В цене только готовность и способность угодить вышестоящему командованию. И не надо приводить в пример Эйзенхауэра. Тоже не великий президент США - сдал Корею, сдал Пауэрса. Политик не может позволить себе слабости, если не желает выйти в тираж.
   - Но твёрдость обеих сторон конфликта может привести к глобальной катастрофе.
   - Поскольку все это понимают, стоит только дилемма лобовой атаки в авиации - погибает первый, у кого сдадут нервы.
   Грустные мысли овладели многими, но затем вошли несколько студентов, и Худокормов позвал их общему столу - подкрепиться перед отъездом.
   - Как-то мне грустно стало, - призналась Наташа Лёшке, когда они отошли подальше от общей массы. - Чувство безысходности одолевает.
   - Не журись, - беззаботно махнул тот рукой. - Ладнов вообще тяжёлый человек. Собственно, среди подпольщиков лёгкого человека найти трудно. Жизнь учит осторожности, осторожность требует подозрительности, и так далее, по нарастающей.
   - А Шантарский обвиняет Ладнова в стукачестве?
   - Насколько мне известно, он только пожимает плечами и улыбается со значением. Ладнова ведь трудно обвинить - он сидел, а Шантарский уехал. Каждый выбирает по себе. Если честно - в ситуации Ладнова я бы уехал. Мне кажется. В лагерь по доброй воле - выше моего понимания. Его нельзя не уважать, но и слушать долго - тоже невозможно. Хочется чем-нибудь развеселиться, порадоваться жизни, хоть какому-нибудь пустяку.
   Они вновь занялись раскладкой немногих оставшихся книг - каждую разглядывали, перелистывали, Лёшка пускался в объяснения и комментарии, а Наташа критиковала его за безапелляционность и снобизм.
   - Я просто предлагаю тебе своё видение, - отпирался он. - Почему я обязан со всеми соглашаться?
   - Со всеми не соглашаться - тоже глупо. Сильно попахивает оппортунизмом.
   - Ты очень легко разбрасываешься "измами". Ты можешь назвать человека, с которым ты согласна во всём, от и до?
   Наташа едва не испугалась подвоха - не хочет ли Лёшка вывести её на разговор о Худокормове? Помолчала и хмуро подтвердила:
   - Не могу. Нет ничего всеобщего, полностью правильного или ошибочного, обо всём можно спорить и подвергать сомнению любое слово любого человека.
   - Ну что? Зато жить так гораздо интереснее. Представляешь, если бы всё было наоборот? Кто бы что бы ни сказал - сплошная железобетонная истина. Скучища!
   Так они разговаривали ещё некоторое время, потом Худокормов бросил клич ко всем отъезжающим, в числе которых поименовал Наташу и Лёшку. С библиотекой они покончили, вымыли руки и пошли к выходу, едва не под ручку.
  
   Глава 21
  
   Оставшись в своём кабинете один, Саранцев посвятил некоторое время исполнению должностных обязанностей, потом пошёл в личные президентские апартаменты Сенатского дворца, принял душ и переоделся. Не оставляли мысли о предстоящей встрече с Аней - более, чем с Еленой Николаевной. После школы он не видел, не переписывался, не перезванивался, даже ничего о ней не слышал. А если бы знал о её переезде в Москву - разрушил бы ради неё свою жизнь или нет? Он давно женился на Ирине, у них давно есть дочь, Аня замужем, все они живут счастливо - неужели он взорвал бы Вселенную ради памяти о детских фантазиях?
   Ответ не приходил. Авантюризма он за собой прежде не замечал. Наоборот, имел полезную привычку рассчитывать шаги и думать о последствиях. Правда, богатого опыта в романтических отношениях он не имел - Ирина оказалась его первым и единственным серьёзным увлечением. Даже вспомнить странно. Он никогда не думал о себе как о примерном мальчике, но вот один раз задумался, и самому грустно стало. Или смешно? Где его молодость, как он её растратил? И должна ли юность непременно наполняться любовными авантюрами? Зачем он несколько десятилетий помнит Корсунскую, если просто учился с ней в одном классе и даже руки её ни разу не коснулся? Вопросы множились, становились всё грустнее и принуждали задуматься ещё тягостней. Не стоило и начинать бесполезные размышления о безвозвратном.
   Стоя перед зеркалом в холле, президент долго и тщательно поправлял узел галстука, специалиста из службы протокола не вызывал. Может он сам собраться на встречу с одноклассниками, или нет? Не велико искусство. Виндзорский узел получался то уродливо большим, то несимметричным, а чаще - тем и тем одновременно. Галстук должен едва прикрывать пряжку ремня, а он то заканчивается выше, то свисает до уровня фигового листка; раз за разом завязывая и развязывая упрямый узел, Игорь Петрович в конце концов усомнился в правильном выборе самого галстука и взял другой - чёрный, с серебряным рисунком. Завязал его всё тем же несовершенным узлом, но трогать больше не стал - длина получилась идеальной.
   Зашёл референт, напомнил - пора ехать. Саранцев прошёл по длинным дворцовым коридорам, спустился по Шохинской лестнице вниз, у выхода его встретил начальник охраны, офицеры ФСО в штатском, а также милая и домашняя на их фоне Юля Кореанно.
   - Игорь Петрович, всё готово, - уверенно заявила она.
   - Ничего подобного, - с той же долей уверенности ответил Саранцев. - Какая-нибудь заковыка непременно обнаружится - так всегда бывает. Или вы сомневаетесь?
   - Ничего катастрофического точно не случится. Конопляник давно на месте, преподавательский коллектив сейчас чествует Елену Николаевну, через двадцать минут вы войдёте в учительскую.
   - Юлия Николаевна, а почему мы с вами ни слова не сказали по поводу моего общения с педагогами?
   - Таков замысел, Игорь Петрович.
   - В самом деле? Ваш замысел состоит в том, чтобы вам ничего не делать?
   - Да. Ведь ваше общение с одноклассниками и Еленой Николаевной мы тоже не обсудили. Не нужны никакие заготовки - разговор случится сам собой. Вы ведь не виделись много лет, накопилось много впечатлений. Никаких речей, просто беседа с друзьями и старой учительницей. И в школе никаких публичных выступлений: здороваетесь, извиняетесь и объясняете, что вынуждены похитить Елену Николаевну. Любые заготовки только испортят эффект.
   - А если я без вашей помощи и двух слов связать не способен?
   - Способны, я же знаю. Если вдруг оговоритесь - даже лучше, ещё одна чёрточка к портрету живого человека.
   - Полагаюсь на ваш опыт. Сядьте, пожалуйста, в мою машину, перекинемся по дороге парой слов.
   Они вышли во внутренний дворик Сенатского дворца, у самого крыльца стоял "мерседес-пуллман". Охранник открыл заднюю дверцу, Юля обошла машину и села с другой стороны, а Саранцев, на положении дамы, воспользовался оказанной ему услугой и глубоко провалился в мягкий ковш VIP-сиденья; дверца захлопнулась также без его участия.
   - Юля, вы случайно не знаете, почему президенту запрещено самостоятельно открывать для себя двери?
   - Знаю. Это не солидно. Разрушает образ могущественного главы государства.
   - А зачем мне образ главы? Если бы я им прикидывался, то понял бы необходимость напускать важности, но если я действительно президент, зачем этот внешний антураж? К тому же, вы не думали, что глупый ритуал создаёт образ не власти, а слабости и даже беспомощности? Взрослый мужик, а дверь открыть не может. Здесь хоть один человек в костюме на меня поработал, а во время официальных церемоний во дворцах приходится привлекать аж двух солдат президентского полка. Люди смотрят и думают: напыщенный тип.
   - Официальные церемонии всегда на девяносто процентов посвящены традициям, а не реальному действию. Иначе торжественность не обеспечить. Солдаты ведь открывают вам двери не в спальню, а в Екатерининский или Георгиевский зал, где собрались, скажем, награждённые. Вы не можете шустренько выбежать из боковой двери и по-быстрому развесить ордена - оскорбите людей, унизите государство.
   Лимузин тронулся с места, развернулся в тесном дворике, мощённом брусчаткой, проехал под аркой, свернул налево и двинулся в сторону Боровицких ворот. Слева высился Сенатский дворец, справа - Арсенал, который уже давно занят комендатурой Кремля, хоть и обложен со всех сторон трофейными пушками девятнадцатого века. Саранцев бросил взгляд на крашеные стены с обеих сторон и неожиданно спросил:
   - Почему Достоевский не любил жёлтый цвет, а весь неофициальный Питер и старая Москва выкрашены именно жёлтым?
   - Достоевский не любил жёлтый?
   - Я читал где-то. Когда-то. Видимо, в другой жизни.
   - Люди по-разному воспринимают цвета. Зачастую - эмоционально. Никто не покрасит свой дом в черный цвет.
   - Зеркальные небоскрёбы бывают чёрными, а они ведь тоже кому-то принадлежат.
   - Здесь уже корпоративная политика - подавить зрителя внешним обликом здания, и потом прижать партнёра на переговорах в его недрах. Зеркальная поверхность уже не угнетает, она создаёт образ великолепия.
   - Откуда вы всё это знаете Юля?
   - Если честно, Игорь Петрович, сейчас придумала. Просто высказала своё мнение, имею право?
   - Имеете.
   Вокруг "мерседеса" стремительно собрался кортеж, и вся колонна двинулась дальше. Со всех сторон её снимали туристы - мобильными телефонами, фотоаппаратами и видеокамерами, но зашторенные окна задних дверей скрывали от них пассажиров машины с президентским штандартом на передних крыльях. Вереница джипов и лимузинов вырвалась из Кремля, впереди возникла полицейская машина с включенной "крякалкой" и проблесковым маячком. Скорость стремительно выросла но "мерс" по-прежнему едва не упирался радиатором в задний бампер джипа охраны, а сзади его точно так же "подпирал" второй джип.
   - Не перестаю удивляться, как это у них получается.
   - Простите, Игорь Петрович, вы о чём?
   - О наших водителях. Дистанции практически равны нулю, а скорость за сотню. И никаких касаний.
   - Они прошли спецподготовку.
   - Я знаю, Юля, знаю. Почему же я не прошёл спецподготовку перед вступлением в свою должность?
   - Вы прошли.
   - Вы думаете?
   - Конечно. Больше десяти лет политического опыта в разных должностях, не считая высшего образования и профессиональных навыков.
   - Вашими бы устами, да мёд пить. Если водителю нужно усовершенствовать водительское мастерство, он тренируется посредством вождения автомобиля. Побыть же президентом в тренировочном режиме нельзя - извольте сразу под каток.
   - Профессия называется "политика", президент - лишь должность.
   - Формально вы, наверное, правы. Но по моим личностным ощущениям - нисколько. Очень тяжело не иметь над собой персонифицированную фигуру начальника. Я всё понимаю: я не царь, мне не всё позволено. Есть парламент, Верховный и Конституционный суд, я обязан соблюдать законы, и меня могут привлечь к ответственности в случае их нарушения, но, когда не от кого получать распоряжения, жизнь категорически меняется. Вы не думали об этом?
   - Честно говоря, нет. Я ведь не собираюсь в президенты.
   - А почему бы и нет? Вы ещё молоды. Вот прославитесь под моим крылом, а потом и сами двинете к вершинам власти.
   - Предпочитаю остаться журналистом, - засмеялась Кореанно. - Буду донимать вас на пенсии просьбами об интервью.
   Саранцев внимательней присмотрелся к проплывающим за окном видам Москвы и встревожился.
   - Каким-то странным маршрутом мы следуем, - произнёс он чуть неуверенным голосом, едва ли не жалобным.
   - Необычное место назначения, и маршрут соответствующий, - беззаботно ответила Юля. - По проспекту Мира поедем.
   "Палаческое чувство юмора у Дмитриева", - подумал Игорь Петрович. Он не собирался впадать в истерику из-за необходимости проехать мимо места роковых ночных событий, но одновременно и усомнился в собственноручном машинальном обвинении директора ФСО. Они ведь действительно едут в Мытищи, куда никогда прежде не ездили, а туда можно добраться в том числе и по проспекту Мира.
   Кавалькада стремительно пролетела мимо спорткомплекса "Олимпийский", Рижского вокзала и ВДНХ, но перед Северянинским путепроводом, снизила скорость и свернула налево.
   - Странно, - сказал Саранцев. - И с проспекта тоже свернули.
   - Так решила ФСО, - объяснила Юля. - По проспекту Мира мы бы выехали на Ярославское шоссе, и уже оттуда свернули бы в Мытищи, но тогда поехали бы через центр города, а вы просили не производить там фурора. Поэтому заедем с Осташковского шоссе - школа там близко, не придётся слишком глубоко забираться в город.
   - Кажется, я в этих краях вообще никогда не бывал.
   - Вы же учились в Мытищах?
   - Учился. Но в Москву оттуда тогда ездили исключительно на электричках - на Ярославский вокзал. А кстати, какие вам известны упоминания Мытищ в литературе?
   - В литературе? - удивилась Юля, задумалась и пожала плечами.
   - Никто не обращает внимания, а между тем Наташа Ростова после бегства из Москвы встретила князя Андрея именно на ночлеге в Мытищах. Практически на окраине современных новых Мытищ есть село Тайнинское - что имеете сказать о нём?
   - Ничего, - засмеялась Юля.
   - Там находился деревянный царский путевой дворец, место первой ночёвки после выхода из Москвы - например, на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, или в Александровскую слободу. И там же Мария Нагая признала Лжедмитрия своим сыном.
   - Выходит, это весьма примечательный город?
   - Во всяком случае, не безликий. Согласно легенде, улица Лётная там получила название от аэродрома дальней авиации времён Великой Отечественной.
   - Лётная? А мы ведь туда и едем, - объявила Кореанно и вскрикнула от неожиданности. - Смотрите, акведук!
   Вдали белел стройный силуэт настоящего древнеримского акведука, который пересекал заросшую травой пойму среди городской застройки.
   - Знак приближения к цели нашего путешествия, - поучительным тоном заметил Саранцев. - Мытищи ведь с восемнадцатого века поставляли в Москву ключевую воду, вот по этому водоводу. Правда, теперь они даже себя не могут обеспечить артезианской водой - водоносный слой загрязнён промышленными стоками.
   - Знак приближения конца света? - улыбнулась Юля.
   - Символ бесхозяйственности, разгильдяйства, коррупции и прочих наших проблем, - серьёзно, как с трибуны, парировал Саранцев. - Нам вечно кажется, у нас всего вдоволь, можно не экономить и не ломать голову над способами сохранения наследия прошлого.
   Кортеж проскочил развязку на пересечении с кольцевой автодорогой, минуту мчался по Осташковскому шоссе, затем свернул направо, миновал ТЭЦ, кладбище и загадочное сооружение - из железобетонного постамента торчали три высоких, несимметрично искривлённых трубы разного цвета с огромными вентилями сверху.
   - Чего только не выдумает современный художник, - изрёк Саранцев, - я уже давно удивляться перестал.
   - Похоже как раз на мемориал Мытищинского водопровода, - предположила Юля. - Ничего другого предположить не могу.
   - Любые предположения не имеют смысла без фактической базы. Иначе это обыкновенные фантазии. Между прочим, как раз отсюда до села Тайнинское - рукой подать. И никаких предположений - голые факты.
   - Можем посетить путевой дворец?
   - Нет там никакого дворца, не сохранился. Даже точное место его расположения неизвестно. Только стоит посреди села, на берегу Яузы, памятник Николаю II - другого места не нашлось из-за противников монархии.
   Президентский конвой обогнул змеёй неожиданный монумент самолёту По-2, на котором он был исполнен в натуральную величину, но, в отличие от оригинала, из металла, свернул с улицы во дворы и медленно двинулся по узкому проезду между тротуарами и припаркованными машинами, привлекая внимание прохожих. Вокруг высились советские девятиэтажные дома - кирпичные башни и длинные, панельные, почему-то полосатые. Величественные чёрные машины неуклюже поворачивали, задевая бордюры и распугивая гуляющих собак.
   - Что ещё за манёвры? - снова удивился Саранцев.
   - Вы же не хотели блокировать движение на улицах, - вновь пояснила Кореанно. - Подъедем к школе со стороны дворов, с улицы никто нас и не увидит.
   Колонна остановилась, Игорь Петрович открыл свою дверцу сам, опередив резво выскочившего из лимузина охранника - соблюдение церемоний показалось ему особенно странным в окружении простого быта.
   - Где же школа? - спросил он, оглядываясь по сторонам.
   Ему показали типовое школьное здание позднего советского времени невдалеке, приземистое по сравнению с соседними домами. Саранцев ни разу не посещал ни одной школы с тех пор, как окончил свою. Он только сейчас вдруг осознал свою неопытность - даже родительские собрания в школе дочери не посетил ни разу. В своём солидном возрасте Игорь Петрович всё ещё не испытывал ностальгии по ученическим годам, запомнил только нудность и принуждение.
   Он сделал несколько шагов и увидел Конопляника - тот стоял посреди тротуара в окружении нескольких офицеров ФСО и неуверенно улыбался. После тридцатилетней разлуки узнать его было сложно, но помогло знание - они ведь должны встретиться именно здесь. Полысел, раздобрел, лицо одрябло.
   - Привет, - сказал бывший одноклассник встречающему.
   - Добрый день, - осторожно выразился Мишка и сделал вид, будто встаёт по стойке "смирно".
   Саранцев пожал ему руку и испытал неприятное ощущение от взгляда приятеля: кажется, тот получал удовольствие от близкого общения с президентом. Ну вот, начинается. Теперь терпеть до вечера подобострастные разговоры и выслушивать неуклюжие комплименты своему правлению.
   Подошла Кореанно и протянула Игорю Петровичу подготовленный пресс-службой огромный букет - художественно выполненную дизайнером композицию из нескольких видов цветов, названий которых он не знал. Президент принял подношение, поблагодарил, осмотрел и взвесил в руках, одобрительно хмыкнул.
   - Пошли. Зачем время терять? - решительно объявил он и двинулся к школе.
   - Пошли, - согласился Мишка и пошёл с отставанием на полшага.
   - Ты давно в Москве? - спросил для проформы Саранцев во избежание неловкого молчания.
   - Порядочно. В конце прошлого тысячелетия перебрался. Жизнь заставила.
   - Поближе к деньгам?
   - Вслед за всеми остальными.
   - И как устроился?
   - Терпимо. Не хуже других.
   - Чем занимаешься?
   - Бытовой электроникой приторговываю.
   Мишка отвечал осторожно, казалось - давно обдумал возможные вопросы Саранцева и свои ответы. Он по-прежнему сохранял некоторую дистанцию, плечом президента старался не задевать и явно испытывал дискомфорт в присутствии телохранителей. Четыре офицера ФСО в штатском, и не в костюмах, а в джинсах и лёгких куртках изображали посторонних, но не могли никого обмануть. Несколько встречных прохожих задержали шаг, присмотрелись к неординарной группе мужчин и провожали их недоумёнными взглядами.
   - Кажется, мы шокируем людей, - заметил Саранцев и повернулся к сопровождающим. - Ребята, вы какие распоряжения получили?
   - Провожаем вас до школьного двора.
   - До ограждения школьного двора.
   - До ограждения, - недовольно подтвердил старший группы.
   Ему определённо не нравилась идея совместить невозможность исполнения своих обязанностей должным образом и ответственность за возможные последствия.
   - Обещаю остаться в живых, - успокоил его президент и вошёл в открытую калитку на территорию малолетних башибузуков. В Горках и в Кремле он не видел постоянно рядом с собой офицеров ФСО, но теперь впервые остался без их сопровождения в незнакомом месте и вдруг почувствовал себя неуютно.
   - Ты, кстати, знаешь, где учительская? - спросил он Мишку.
   - Знаю, - ответил тот. - На втором этаже, вот в этой перемычке между корпусами.
   Мимо пробежали несколько школьников и даже не бросили на них взгляд. "Занятно получится, если на нас никто так и не обратит внимания", - подумал Саранцев.
   Они вошли в здание и упёрлись в реалии нового времени - охранника. Одетый в чёрную униформу, он сидел за столиком у самой двери, напротив ученической раздевалки. Он поднял на них взгляд и машинально спросил:
   - Здравствуйте. Вы к кому?
   - К Елене Николаевне Сыромятниковой, - беззаботно ответил Игорь Петрович и осмотрелся. Несколько младших школьников проскользнули мимо, вдали кто-то истошно вопил. Ему следовало кивнуть и проследовать дальше, а не останавливаться за получением разрешения пройти. Но остановила мысль о возможном скандале, следствием которого может стать совсем не тот эффект от посещения президентом мытищинской школы, на который они с Кореанно рассчитывали. Кто знает этого молодчика, может он новости вообще не смотрит последние десять - пятнадцать лет. Или смотрит, но не способен распознать в живом человеке перед собой телевизионного персонажа.
   - По какому вопросу? - спросил охранник уже гораздо менее уверенным тоном. Саранцев по-прежнему на него не смотрел для пущего эффекта, а Конопляник рассеянно улыбался.
   - По поводу юбилея. Ресторан ждёт, водка стынет.
   - Вы же меня знаете, - вмешался Мишка. - Я заходил недавно.
   Ситуация складывалась странная - получалось, будто Конопляник проводит вместе с собой президента. Страж промычал нечто неопределённое - видимо, пытался убедить себя в невозможности происходящего, но глаза его не подчинялись велению здравого смысла и продолжали видеть перед собой то же, что увидели с самого начала.
   - Так мы пройдём? - спросил Конопляник.
   Растерянный цербер кивнул, и одноклассники двинулись по коридору в сторону лестницы на второй этаж.
   - Кажется, без твоей помощи я бы через их охрану не прорвался, - заметил Саранцев.
   - Похоже на то. Как видишь, блат - великая сила.
   Они поднялись на второй этаж, мимо прошмыгнули или прошли несколько школьников разных возрастов. Некоторые их проигнорировали, другие остановились и смотрели в спину неожиданным посетителям. Мишка показал дверь учительской, Саранцев коротко постучался и вошёл.
   Его встретил громкий смех и многоголосый говор, которые не сразу, но довольно быстро стихли. В наполненной женщинами комнате воцарилась тишина. Все замерли и смотрели на него, сначала с раздражением, затем с недоумением и удивлением, на некоторых лицах Игорь Петрович заметил признаки испуга. Разумеется, на ум неизбежно пришла немая сцена из "Ревизора", с той разницей, что проезжий живчик обществу не являлся, и даже настоящий ревизор с секретным предписанием не объявился вдруг, вопреки ожиданиям, а на пороге комнаты просто возник сам вершитель человеческих судеб. Гоголь не мог ввести в пьесу императора, а теперь жизнь дала нетерпеливым зрителям новый сюжет.
   - Здравствуйте. Простите за вторжение, - сказал он, глядя на публику поверх букета. - Вынужден похитить у вас Елену Николаевну.
   Неловкость положения усиливала полная неспособность бывшего ученика разглядеть среди присутствующих свою бывшую классную руководительницу. Он никогда не задумывался, узнает ли её при встрече. В редкие минуты размышлений о прошлом лицо Елены Николаевны вставало перед его мысленным взором, но он видел её такой, какой помнил со школьных лет. В учительской несколько столов были сдвинуты для лёгкого праздничного перекуса, стоял электрический чайник, разрезанный и недоеденный торт. Игорь Петрович осознал свою ответственность за вторжение в чужой частный мир и несколько смутился.
   - Извините за испорченное торжество, - продолжил он свою глубокую мысль.
   - Здравствуйте, - с лёгкой запинкой сказала одна из женщин и сделала несколько шагов в сторону непрошеного гостя, но остановилась на почтительном расстоянии. - Вы к Елене Николаевне?
   - К Елене Николаевне. От имени группы бывших мучителей уполномочен пригласить её на празднование юбилея в узком кругу.
   Учителя по привычке сохраняли сплочённость коллектива и никоим образом не выделяли из своей среды виновницу торжеств. Казалось, они готовились защищать коллегу от опасного злоумышленника до последней возможности. Мысль о том, что лично президент явился к ним в школу с твёрдым намерением увезти с собой в неизвестном направлении Елену Николаевну, трудно вселялась в головы преподавателей. Они пристально изучали вошедшего человека и пытались осознать происходящее, но без особого успеха.
   - Со своей стороны обещаю Елене Николаевне полную безопасность и максимальный комфорт, - уточнил на всякий случай свои намерения Саранцев, сочтя чересчур двусмысленным и недостаточно продуманным своё первое заявление. - Можете за неё не беспокоиться.
   Пауза не прерывалась. Саранцев почувствовал себя очень неуютно и едва ли не беспомощно оглядывал лица противостоящих ему женщин. Нужно как-то убедить их в своей подлинности, но возможности для этого отсутствовали начисто. Может, наоборот, прикинуться очень похожим и разыграть юмористическую сценку?
   - А мы не беспокоимся! - выкрикнула молодая и бесцеремонная особа в неприлично короткой для среднего учебного заведения юбке. - Мы и Елену Николаевну вам не отдадим, и вас не отпустим!
   - Ещё раз извините, но, к сожалению, ресторан ждёт, - слабо упирался президент.
   - Ресторан подождёт! Они вас простят за опоздание.
   - Галина Степановна, уймись, - сурово заметила вышедшая из строя женщина.
   Дородная и даже величественная, она производила впечатление начальницы - видимо, директриса. Лицо её хранило печать неопределённости - поверить во внезапное появление одинокого президента сложно, но факт оставался фактом - он действительно стоял на пороге учительской и создавал ощутимый дискомфорт для всех присутствующих. Директриса лихорадочно подыскивала модель поведения, годную и на случай глупого розыгрыша с двойником, и на реальную катастрофу. Думать о второй возможности директриса явно не хотела, но действовать по первому варианту физически не могла - а вдруг он всё же настоящий?
   Саранцев пожалел бедную женщину, но никак не мог ей помочь. Удостоверение он с собой никогда не носил за ненадобностью, а представиться сейчас без доказательств достоверности - значит действовать именно в рамках поведения подставного лица. Да и вообще, глупо ему представляться, да ещё и доказывать свою принадлежность к высшим сферам власти.
   - Ну как же! - не желала утихомириться юная Галина Степановна. - Когда ещё нас президент посетит!
   Судя по всему, она совершенно не имела печального опыта общения с высокопоставленным руководством. Впрочем, вряд ли она вообще имела хоть какой-нибудь опыт.
   Директриса не знала, куда деть руки, и раз за разом оглядывала учительскую в поисках возможных недочётов. Внезапная ревизия её владений на столь высоком уровне доставляла массу беспокойства и вызывала к жизни смешанные желания свернуть мероприятие как можно скорее, но по возможности обрести какую-нибудь выгоду, желательно значительную. Силой задержать президента невозможно, а на ходу спешно сообщить ему насущные просьбы школы - бесплодно. Да и опасно, поскольку косвенно означает бросание камня в огород РОНО, наедине с которым директриса останется после отбытия из её владений главы государства.
   - Ладно, девочки, я пойду, - раздался среди тяжёлой паузы туманно знакомый голос.
   От педагогического коллектива отделилась и неторопливо подошла к Саранцеву маленькая стройная и женщина с проседью волосах, в строгом старомодном платье. Он и помнил, и не помнил её, но узнал сразу. Вовсе не старая, и даже не моложавая, просто бодрая деловая женщина, привыкшая держать жизнь за грудки. С учениками Елена Николаевна держалась строго, домой на чай не приглашала и в тяжёлых ситуациях не сюсюкала, а говорила скупыми словами суровой правды, заставляя плакать девчонок, а мальчишек - угрюмо молчать с опущенной головой. Они были первым её выпуском как классного руководителя, и она частенько предъявляла им гамбургский счёт, не требуя в ответ преданности. Но на выпускном вечере Саранцев неожиданно испугался одиночества при мысли, что видит Елену Николаевну последний раз. С родителями он тогда поругался, не разговаривал с ними, и, судя по всему, заподозрил последнюю опору жизни в бескорыстном преподавателе.
   - Здравствуй, Игорь, - с театральной беззаботностью сказала теперь Елена Николаевна своему воспитаннику. - Пойдём.
   - До свидания, Елена Николаевна! - выкрикнула неуёмная Галина Степановна.
   Масса пришла в движение, помещение вновь наполнилось голосами, появился большой пакет с подарком, который галантно принял Саранцев - он не сразу разобрался со своими руками, но быстро догадался вручить букет виновнице торжества и освободил руки для поклажи.
   Учительница стояла рядом, принимала последние поздравления и постепенно продвигалась к двери. Эффект неожиданности прошёл, педагоги проявляли всё меньше смущения или страха, но всё больше - любопытства.
   - Неудобно вас так быстро отпустить, - не выдержала испытания директриса.
   - Не отпустить, а прогнать, - продолжала бестактности Галина Степановна. - Вы бы хоть представили нас, Елена Николаевна.
   Саранцев недоумевал - откуда взялась эта безумная девчонка? У неё сдерживающих центров совсем нет? Не росла же она до своих двадцати с лишним лет на необитаемом острове. А потом подумал: почему, собственно, его все должны бояться? Не такой уж он и страшный. Величие власти исчезает, если ты - не изображение на экране телевизора, а обыкновенный человек в учительской, без охраны, вертолётов и лимузинов. И если он молча уйдёт сейчас, то посещение рядовой школы превратится в хамскую выходку и демонстрацию безразличия к рядовым гражданам. С другой стороны, слишком стремительный налёт может помешать появлению в Сети самых настоящих случайных съёмок президента в самой обыкновенной школе. Ведь ещё должен распространиться слух, должны собраться школьники и приготовить свои мобильники. Они потом будут показывать снятые ролики друг другу и хвастаться лучшим ракурсом. Если же в школе не найдётся ни одного человека, способного продемонстрировать в телефоне отснятый сюжет, а он появится в Интернете и на телевидении, возникнут вопросы о его происхождении.
   - Я не против, ресторан действительно не закроется. Просто ситуация не совсем удобная. Я не рассчитывал нанести вам официальный визит и поставить всю школу с ног на голову. Просто заскочил на минутку.
   - Так не бывает, - упорно солировала Галина Степановна. - Президенты никогда и никуда не заскакивают на минутку, исключительно наносят визиты.
   - Как видите, бывает, Галина Степановна. Ради вашей школы сделал исключение из правил.
   - Елена Николаевна, а почему вы никогда нам не рассказывали о своих учениках?
   - Чтобы не ставить себя в ложное положение, Галина Степановна. Ходила бы у вас в роли городской дурочки. Пойдём, Игорь, а то она за руки тебя хватать начнёт.
   Галина Степановна действительно проявляла готовность ко многому - она шустро прошмыгнула к двери и встала в проёме, сложив руки за спиной на манер скромной девочки.
   - Рад с вами познакомиться, Галина Степановна, - сказал Саранцев и взял подарочный пакет левой рукой. - Вы мне надолго запомнитесь.
   - Правда? - искренне обрадовалась простодушная.
   Директриса поспешила лёгкой трусцой к двери, схватила хулиганку за локоть и почти прошептала с угрозой:
   - Прекрати!
   - Нет, зачем же, - поспешил Саранцев разрядить ситуацию во избежание крупного скандала. - Думаю, мы обойдёмся без насилия. Только, честное слово, времени на экскурсию по школе у меня нет - скоро сюда весь город сбежится.
   - Ничего, ваши телохранители их удержат!
   - К сожалению, сегодня у них нет таких инструкций, - объяснил Игорь Петрович и спохватился: зачем он сказал "к сожалению"? Слово вылетело, его слышала целая толпа народа с профессионально развитой памятью, и никакими силами их воспоминания теперь не очистишь.
   - Маргарита Григорьевна, в самом деле, мы пойдём, пока не поздно, - вмешалась Елена Николаевна.
   - Конечно, конечно, только нам нужно избавиться от Галины Степановны. Вроде бы и не пьяная, а совсем смысл потеряла. Ты прекратишь хулиганить или нет? Чего ты добиваешься?
   Дебоширка замешкалась на несколько секунд, придумывая своё желание, а потом радостно выпалила:
   - Пусть Игорь Петрович с нами сфотографируется!
   - Это запросто! - обрадовался лёгкому решению Саранцев и огляделся в поисках фотографа и в ожидании его инструкций.
   Мастером отражения объёмов на плоскости оказался мужчина - видимо, физрук или трудовик, прежде молчавший, да и теперь не пришедший в восторг от идеи Галины Степановны. По случаю торжества при нём оказался настоящий фотоаппарат, никакой не телефон, указания он давал тихим голосом и, кажется, не слишком заботился о художественном воплощении события. В центре композиции оказалась Елена Николаевна, по правую руку от неё - Саранцев, по левую - директриса. Пришлось потратить некоторое время на выстраивание в линию расставленных по всей комнате стульев, драгоценные минуты потребовались женщинам на приведение себя в порядок, а также на разбирательства по поводу места в ряду позирующих.
   Игорь Петрович чувствовал себя полным идиотом и успел несколько раз проклясть всю глубокомысленную затею с выходом в народ. Теоретические рассуждения Юли Кореанно оборачивались на практике неприятными сторонами общения с простыми смертными, ещё и в отсутствие ФСО. Хотелось немедленно встать, отбросить пакет и уйти, вернуться в Кремль и посвятить остаток дня хоть какому-нибудь полезному делу. Любое из мыслимых занятий лучше оправдает рабочее время президента, чем нелепое мероприятие по опрощению.
   Отрывистыми фразами фотограф сплотил ряды преподавателей и несколько раз щёлкнул звуковым имитатором затвора. Женщины ожили, вновь пришли в движение и заговорили, а Саранцев подумал о будущей фотографии и обрушении всех планов неофициальности. Снимок определённо не станет символом спонтанности и непринуждённости.
   - Всё, как говорится - спасибо за внимание, - заторопился Игорь Петрович. - Ресторан, может, и не закроют, но, тем не менее, нас люди ждут. До свидания, всего хорошего, желаю успехов в работе.
   - Елена Николаевна, вы нам новые компьютеры выбейте! - продолжила свои эскапады освобождённая от позирования Галина Степановна.
   - И не подумаю, - равнодушно парировала виновница шурум-бурума. - Я намерена просто хорошо провести время.
   - Игорь Петрович, тогда вы сами! А то вас будут ругать - бывший ученик не может оказать своей учительнице такой пустяковой услуги!
   Галина Степановна определённо права. Если на школу после всех сегодняшних событий не прольётся дождь благодеяний, в городе о нём определённо заговорят плохо, а оппозиция всё равно за сдержанность не похвалит. Если же завалить школу деньгами, плохо откликнутся все - и город, и политические противники. Опять волюнтаризм, распоряжение бюджетными средствами, как своими собственными, а на улицах скажут: отличный блат.
   - Я всесторонне обдумаю ваше предложение, - решил отшутиться Игорь Петрович, увлекая Елену Николаевну к двери. - Ещё раз до свидания. Надеюсь, я не слишком сильно вам досадил.
   Нестройным хором учителя попрощались с президентом и его классной руководительницей и проводили их до выхода из учительской. В коридоре обнаружился Конопляник в окружении нескольких любопытных школьников. При виде президента самые младшие прыснули в разные стороны, а несколько старших с глупыми радостными ухмылками крикнули "Здрасьте", обращаясь как бы к Сыромятниковой, хотя, теоретически рассуждая, её они этим днём уже видели.
   - Здравствуйте, ребята, - невозмутимо ответила им она и взяла Саранцева под руку.
   - Добрый день, - бросил в пространство тот, не глядя ни на кого конкретно, и повёл свою учительницу к лестнице на первый этаж.
   - Миша, здравствуй, - заметила вдруг Елена Николаевна президентского сообщника. - Осуществляешь поддержку?
   - Прикрываю тыл.
   Дальнейшее вполне отвечало коварным ожиданиям Юли Кореанно. Внизу коридор оказался наполнен менее смелыми представителями школьной общественности, которые встретили необычную компанию приветственными криками и поднятыми над головами разноцветными мобильными телефонами.
   - Ребята, дайте пройти, что вы, как маленькие, - увещевала массы Елена Николаевна, но не добилась ни малейшего успеха.
   Она подтолкнула Игоря Петровича к какой-то боковой двери, открыла её, сунула букет Саранцеву и вошла в помещение. Президент последовал за ней и оказался в маленькой учительской раздевалке.
   - Подожди минутку, я плащ накину.
   - Пожалуйста, Елена Николаевна. Как только вам удаётся всю жизнь проводить среди этих малолетних погромщиков.
   - Да точно так же, как я её проводила среди вас.
   - Мне кажется, мы вели себя тише.
   - Ошибаешься. Как один из источников шума, ты не можешь адекватно оценить его громкость.
   Елена Николаевна, надела плащ, застегнула его перед зеркалом и пристально осмотрела себя в поисках возможных недочётов.
   - Вы отлично выглядите, - заверил её Саранцев.
   - Хочешь сказать - для моих лет?
   - Нет, почему. Просто - отлично выглядите. Я всё пытаюсь подсчитать - вы ведь нас приняли сразу после института, значит не настолько уж старше нас. Лет на двенадцать, наверное.
   - Хватит высчитывать мой возраст.
   - Я только хочу сказать - как ни странно, мы даже толком к разным поколениям не принадлежим.
   - А я хочу сказать - как странно, что ты напрочь забыл своего единственного в жизни классного руководителя. Ведь как звучит: классный руководитель! Среди твоих начальников попадались ещё классные?
   - Вынужден назвать известную вам фамилию.
   - Покровский? Неужели ты посмеешь меня с ним сравнивать? Я сделала для тебя гораздо больше. А ты ни разу не позвонил и письма не прислал.
   - Да ладно, Елена Николаевна. Часто ученики вам письма присылают? Я, кстати, никогда не знал ни номера вашего телефона, ни домашнего адреса.
   - Есть такие. Аня Корсунская и в гости заходила, и письма присылала. Она и здесь меня нашла, и тоже навещала.
   - Она нас ждёт, между прочим.
   - Я так и думала. Она меня предупредила о ресторане, но ничего не сказала о тебе.
   - Она вас предупредила?
   - Разумеется. А вы с Конопляником строили планы в полной уверенности, что я в любом случае буду рада нарушить свои собственные? Может, меня дома семья ждёт, а я с вами должна в ресторан мчаться?
   - Семья?
   - Успокойся, всё улажено лучшим образом. Благодаря Ане. А то бы сейчас помахала вашей милой компании ручкой и отправилась восвояси.
   Нельзя чувствовать себя в безопасности, когда имеешь дело с женщинами. Несколько месяцев работал государственный аппарат, готовил планы, подвергал ситуацию анализу, сочинял доклады, а одновременно малоизвестный адвокат и рядовая учительница в подмосковном городе перекинулись парой слов и без всяких согласований, утрясок и проработок вмешались по своему собственному усмотрению в работу могущественных структур и внесли самочинные коррективы в принятые планы. Никто к ним не обращался, ни о чём не просил, не ждал от них никаких действий и с ними не совещался. Но в результате победили они, а не государство!
   Саранцев вернул одевшейся Елене Николаевне её законные цветы, она взяла его под руку и они снова вышли в коридор, уже наполненный до отказа восторжённой публикой. Нечленораздельные выкрики (Игорь Петрович болезненно прислушивался - не ругательства ли?), вновь лес мобильников над головами, и бывший ученик растерялся перед неуправляемой массой. Откуда они берутся, такие горлопаны? Постояли бы в сторонке, помахали бы руками, задали бы вежливые вопросы. Нет, прыгают, кричат, снимают без спроса. Положим, бесконтрольная съёмка задумана с самого начала, но надо же хоть в малой степени контролировать свои подростковые рефлексы!
   - Ребята, пропустите, - негромко приговаривала Елена Николаевна, первой пробиваясь через плотные ряды школяров и увлекая за собой Игоря Петровича.
   Хрупкая женщина тянула за собой растерянного президента, а последним благоразумно следовал Конопляник. Возможно, с ним провели подготовительную работу, но он старательно изображал отсутствующий вид и определённо не производил впечатления телохранителя или хотя бы сопровождающего лица. Саранцеву никогда прежде не проходилось пробиваться через любопытную толпу без помощи крепких мужчин, и теперь он лихорадочно пытался сообразить, стоит помогать Елене Николаевне, или нет. В зависимости от сделанного выбора в Интернете появятся пиратские видеокадры либо с президентом, расталкивающим школьников, либо с президентом, которого тащит за собой не известная широкой публике женщина. На беду, учительница действительно не выглядела такой уж старой, а наоборот, можно сказать - привлекательной. Если в связи с Покровским ходят слухи о пристрастии к юным спортсменкам, то об Игоре Петровиче заговорят как о любителе зрелых женщин. Размышления не привели к внятному итогу, но машинально президент оставался ведомым.
   Во дворе народу собралось меньше, чем в школе, но толпа валила за ними на простор, и прежняя вакханалия продолжалась.
   - Вы раньше попадали в такие переделки? - крикнул Саранцев на ухо Елене Николаевне.
   Она отрицательно помотала головой:
   - Никогда. Я ведь не кинозвезда и не эстрадная дива. Зато тебе не впервой?
   Саранцев смущённо промолчал. Не захотел рассказывать о стандартных мерах обеспечения безопасности первых лиц государства. Не самый удачный момент для рассуждений о народных симпатиях и антипатиях. Он ведь тоже не звезда, и ежедневные появления в выпусках телевизионных новостей ничего не меняют. Одни люди отрабатывают свой хлеб, всеми мерами создавая его добропорядочный образ, другие - профессиональными рассказами об успехах усилий первых, но в конечном итоге публика к нему равнодушна. Даже молодёжь не испытывает к нему симпатии, если верить сведениям Юли Кореанно. Она бесконечно ссылается на некие опросы общественного мнения, несколько раз он и сам изучал листы бумаги с неблагоприятными цифрами, но кто и как проводил эти опросы, насколько поддаются проверке их результаты? Порой разные социологические исследования на одну тему дают схожие результаты, порой - нет, но как решить, какой из них корректен, и не ошибочны ли все? И кто проверит проверяющих?
   Возле ограждения школьной территории появились офицеры ФСО - в соответствии с нестандартной инструкцией сегодняшнего дня, они смирно дожидались приближения охраняемого субъекта. Теперь они всё же попадут в объективы, и, возможно, пойдут разговоры о фальсификации всего события. Мол, были там телохранители, были - вот, посмотрите. И нечего будет возразить, телохранители ведь действительно налицо. И все объяснения о том, где именно они стояли, не имеют смысла. Соль всей затеи - в неофициальности, и пресс-служба в идеале не должна комментировать события личной жизни президента.
   Крепкие ребята пропустили в калитку положенных троих человек, затем закрыли её и задержали основной поток, но школьники массой полезли через невысокий забор, другие продолжали снимать поверх него и продолжали невнятно кричать. Конопляник исчез, Саранцев бросил Елену Николаевну и, пока ей открывали дверцу, пустился в обход лимузина. Согласно инструкции, он должен садиться в правую заднюю дверь, но он и здесь сломал порядок - если он сядет в лимузин, пока женщина, в обнимку со своим букетом, будет её обходить, картинка выйдет уж нестерпимо анекдотической.
   С разных сторон к нежданному кортежу сходились горожане и стояли на почтительном удалении, сдерживаемые охраной. План хождения в народ проваливался с громким треском, но Игорь Петрович совсем не злился на Юлю. Она изложила ему свой прожект, и он согласился. Он отвечает за всё. Валить вину на подчинённых - подло и просто глупо. Если ты не умеешь организовывать людей и подбирать кадры - ты плохой руководитель.
   - Бардак неописуемый, - произнёс Саранцев вслух, когда и он, и Елена Николаевна сидели на своих местах, а обе дверцы захлопнулись.
   Стало тихо, тонированные стёкла приглушили дневной свет, тело глубоко провалилось в сиденье и отдыхало после напряжённой вылазки.
   - Весело получилось, - ответила Елена Николаевна. - Ты давно не бывал в школе?
   - Давно. И не тянет.
   - Мне следует обидеться? Не каждый день приходится слышать от своего бывшего ученика такие речи. Неужели ностальгия не мучит?
   - Извините, нет. Но вы ни в чём не виноваты. Против литературы я до сих пор ничего не имею, хоть и окончил строительный.
   Лимузин двинулся с места и пополз вместе со всем кортежем вперёд, прочь от несчастливой для президентского имиджа школы.
   - А где же Конопляник?
   - Он поехал вперёд. У меня на сегодняшний день соглашение с ФСО - они впустили меня одного к вам в школу, а я не стал настаивать на включении в кортеж Мишкиной машины. Они не доверяют его водительскому мастерству.
   - И долго ты вёл переговоры с ФСО?
   - Сегодня утром потратил некоторое время. Дмитриев - сложный человек. Он ещё Брежнева помнит.
   - Прости, я тебя перебила - ты заговорил о литературе?
   - Не совсем. Только об отсутствии у меня ненависти к ней. А я ведь не гуманитарный человек. Получается комплимент вашему мастерству.
   - Так уж и комплимент! Достоевский почти твой коллега - окончил Военно-инженерное училище и даже успел послужить несколько месяцев по фортификационной части.
   - Елена Николаевна, вот уж чего не ожидал от вас, так это подобных сравнений. Спасибо, конечно, но Достоевский, я думаю, на роль главы государства не годился.
   - Почему ты так думаешь? Считаешь, он слишком хорошо разбирался в человеческой природе?
   - Нет. Чересчур много внимания уделял божественному в человеке. Так нельзя. Если ты не готов пожертвовать слезинкой одного ребёнка ради построения всеобщей гармонии, ты вообще никем и ничем не можешь руководить. Насколько я понимаю, он и в издании журналов не слишком преуспел.
   - Во-первых, о слезинке ребёнка говорил не Достоевский, а Иван Карамазов, и лично я не считаю правомерным полностью идентифицировать этот персонаж с автором.
   Всё-таки, невероятная женщина. Ей ведь уже слегка за шестьдесят, не меньше. Несколько лет она никому не говорила, что учила премьер-министра, последние три с лишним года скрывала от коллег, что среди её выпускников - президент России. Теперь она с ним встретилась, впервые после тридцати с лишним лет, впервые в жизни села в правительственный лимузин и разговаривает с президентом о Достоевском. Наверное, стоило начать с воспоминаний, с обсуждения минувших лет, выяснения судеб других одноклассников, можно поболтать о семейных делах, о радостях и печалях.
   - Что мы сразу о Достоевском, давайте сначала о вас. Как вы поживаете, Елена Николаевна?
   - Я поживаю хорошо, Игорь. Спасибо. Занимаюсь любимым делом, вырастила детей, воспитываю внуков. Всё просто, обыкновенно, как у всех. Можно было бы поговорить о тебе, но я уже многое о тебе читала.
   - А слухов много собрали?
   - Много. И читала, и слышала. Но долго не могла поверить, что речь именно о тебе. Даже фотографии разглядывала с пристрастием: неужели действительно ты?
   - Откуда же такое недоверие?
   - Знаешь, трудно сопоставить новосибирского мальчика с новым президентом. Я ведь даже двойки тебе ставила!
   - Положим, не так уж часто. Всего несколько раз, я думаю.
   - Но ставила ведь. Я тебя помню в четвёртом классе, такого же смешного, как и все остальные. Ты часто свои детские фотографии разглядываешь?
   - Нет. Видимо, я недостаточно сентиментален.
   - Я помню, как ты плакал.
   - Плакал? Хотите сказать, я был плаксой?
   - Плаксой не был, но один раз точно ревел. Мне пришлось целое следствие провести. Ты на спор стукнулся головами с Грепетулой.
   - Да, Грепетула... Грепетулу помню. Наградила же человека семья фамилией. И кличку придумывать не надо. Кажется, припоминаю и спор, но мне казалось, он случился ещё до вас.
   - Тогда бы я его не помнила, правильно? Вы на спор стукнулись головами, и он только улыбался, а ты разревелся.
   - Больно было. У него башка - словно каменная.
   - Ну вот, по-твоему, я должна сходу поверить, что новый премьер-министр - тот самый мальчишка, который расплакался, на спор стукнувшись головами с известным хулиганом? Очень трудно провести параллель.
   - Вы опасный человек, Елена Николаевна. Знаете обо мне столько грязных секретов! У вас же эксклюзивная информация, а вы теряетесь.
   - Предлагаешь мне заняться шантажом?
   - Зачем шантажом - обыкновенной торговлей информацией.
   - Думаешь, я смогла бы нажиться?
   - Уверен. Президент на спор стукнулся головой, ещё и заплакал!
   - К сожалению, ты сделал это в одиннадцать лет, а не сейчас. И был тогда не президентом, а простым школьником.
   - Одиннадцать? Да, не меньше. Я прилюдно ревел в одиннадцать лет?
   - Увы. Я не слишком травмировала твоё эго?
   - Ничего, переживу.
   - Может, мне стоит на людях обращаться к тебе на "вы"?
   - Нет, ну что вы. Ни в коем случае - выставите меня мелочным властолюбцем.
   - Вслух ведь ничего не скажут?
   - Юля Кореанно не постесняется и вслух высказать все свои неудобные мысли.
   - Кореанно? Извини, я не совсем уверена - она твой пресс-секретарь?
   - Именно. И по долгу службы неустанно рубит мне правду-матку.
   Елена Николаевна замолчала, а Саранцев задумался о странностях жизни. Вот он жалуется бывшей классной руководительнице на Юлю, словно нет для него сейчас более важных проблем. Где-то вдалеке маячат Муравьёв, Дмитриев, даже сам Покровский. Светка отодвинулась на задний план, ссора с Антоновым - все проблемы сегодняшнего дня рассеялись в пространстве, и он вспоминает о дурацком детском споре и своём унижении едва ли не сорокалетней давности. Как ни смешно, воспоминание о слезах в возрасте одиннадцати лет его расстроило. Возможно, даже рассердило. Он был таким слабаком? Разумеется, он был примерным мальчиком, тем более по сравнению с Грепетулой, который к седьмому классу начал периодически уходить из дому на недели, в восьмом заявился на школьный "Огонёк" в пьяном виде и пытался танцевать. В детстве Саранцев плакал, разумеется, но в одиннадцать лет? Он совершенно не мог вспомнить логическую цепочку событий, которая привела его к тому спору, но она его не очень интересовала. Его заботили не причины спора и даже не поражение, а сам факт его унизительности. Школу, конечно, трудно назвать рассадником радостей и местом душевного отдохновения, но старая психологическая травма вдруг оказалась совсем не ко времени.
   - Наверное, сегодня мы напомним друг другу не об одной глупой истории, - высказал тайную надежду Игорь Петрович. - Боюсь, в старших классах глупости были менее невинными.
   - Хочешь сказать, более безобразными?
   - Честное слово, вы меня пугаете, Елена Николаевна! Неужели числите за мной какую-нибудь крупную гадость?
   - Успокойся, ничего крупного.
   - Крупного? Ничего крупного, но гадости всё же запомнили?
   - Ты так переживаешь, будто сам знаешь за собой смертные грехи.
   - Ничего я не знаю! В школе вообще не бывает ничего серьёзного. И подвиги, и подлости - в масштабе переходного возраста. А я даже не ябедничал. Я ведь не ябедничал?
   - Не ябедничал. Ты был тихий-тихий. Поэтому я всегда лоббировала твою кандидатуру на пионерских выборах.
   - Видели во мне надежду и опору в педагогической работе?
   - Приличного ребёнка я видела. В первую очередь.
   - Знаете, мне никогда не нравилась ответственность без власти.
   - Разумеется, знаю. Ты ведь сам и организовал голосование против себя, иначе так и оставался бы председателем совета отряда до истечения пионерского возраста.
   - Заметили?
   - Трудно было не заметить все ваши перемигивания и многозначительные улыбочки. Я только до сих пор не могу понять, зачем тебе понадобилось устраивать эту провокацию. Если я так упорно поддерживала каждый год твоё избрание, почему ты решил не идти мне навстречу? Я на тебя тогда даже обиделась.
   - Разве можно обижаться на ребёнка? - искренне удивился Саранцев.
   - Конечно. Я ожидала от тебя большей лояльности. Ты же потом по комсомольской линии всё равно продвинулся, и не возражал.
   - Почему же не возражал? Я пытался, но меня просто никто не спрашивал. Видимо, в комсомоле демократии было меньше, чем в пионерской организации. Меня же выбрали замом секретаря школьного комитета по идеологической работе в моё отсутствие. Потом просто девчонки подошли и сказали: мы тебя выбрали. Я залепетал о самоотводе, а они - мол, какой самоотвод, заседание комитета давно закончилось. Теперь у тебя есть комсомольское поручение - будь добёр исполнять.
   - Пошёл бы в комитет, разобрался.
   - Неудобно показалось. Можно было бы десятым классом оправдаться - выпуск всё же, какая вам ещё общественная работа, но постеснялся. Можно сказать, побоялся. Стоит ли так рьяно отказываться от комсомольской работы - выглядит чуть ли не как политическая акция.
   - Ты же не был антикоммунистом? В семьдесят девятом-то году?
   - Конечно, не был. Просто не хотел глупостями заниматься. Да и что такое "антикоммунист"? Если в основе определения лежит отрицание, оно в принципе негодно. Против коммунизма, а за что? Спектр слишком широк - вся совокупность убеждений, от фашизма до либерализма. На всякое мировоззрение ярлык не повесишь, либерализм понимают по-разному.
   - Но ты, говорят, тяготеешь именно к нему?
   - Возможно, но более в американском понимании термина, чем в российском. Наши либералы отстаивают принципы минимизации участия государства в экономической сфере, но для американцев это взгляды правых консерваторов. С политическими определениями ситуация вообще запутанная. В нашем историческом контексте консерваторами должны, видимо, называться коммунисты, но во всём внешнем мире те и другие представляют противоположные лагеря. Левые в Европе выступают за официальное признание однополых браков и расширение прав иммигрантов, а наши левые в данном отношении солидаризируются с европейскими правыми, которые их знать не хотят. И вообще, почему германских нацистов, например, принято называть ультраправыми? Они ведь назывались национал-социалистами, поставили крупный капитал под жёсткий государственный контроль и растоптали фундаментальный принцип неприкосновенности частной собственности, отбирая её в массовом порядке у евреев.
   - Почему ты никогда не участвуешь в ток-шоу?
   - Что? Извините, я не уловил ход вашей мысли.
   - Чего же тут непонятного? Ты бы мог участвовать в телевизионных диспутах, а вместо этого только изредка интервью раздаёшь. Интервью никто не смотрит, а твой спор с Зарубиным, я думаю, людей бы заинтересовал.
   И эта туда же. Нет рядом Юли, так Елена Николаевна с успехом её заменяет. Говорить теперь о традициях и прошлом опыте? Главе государства, даже бывшему, в лицо никто не должен возражать. А он не бывший, он - действующий. Нужно взвешивать и обсуждать каждый шаг, а о какой подготовке можно говорить в случае диспута? Даже если пустить в эфир запись, Зарубин потом при молчаливой поддержке Покровского начнёт говорить о фокусах монтажа и изменении смысла сказанных им слов за счёт предвзятого редактирования. Обговорить заранее темы или даже конкретные вопросы - снова подставиться под критику.
   - Всё не так просто, Елена Николаевна. Даже сегодняшнее посещение школы пришлось обсуждать битый час с ФСО и МВД, а вы говорите - диспут.
   - Они боялись тебя отпустить?
   - Представьте себе - боялись. Положа руку на сердце, действительно несуразица какая-то вышла. Как вам показалось, я не слишком глупо выглядел?
   - Как угодно, только не глупо. Неожиданно ты выглядел с цветами на пороге учительской. И Аня тоже хороша, могла бы меня предупредить.
   - Насколько я понимаю, с ней провели профилактическую беседу. Подозреваю, она вообще не должна была вам ничего рассказывать.
   - Ну конечно, сейчас! Так она и позволит мужикам строить за моей спиной коварные планы. Лучше признайся: кому пришла в голову вся затея?
   - Мне звонил Конопляник, а кто придумал - понятия не имею. Что у вас за проблемы с администрацией?
   - Обыкновенные проблемы, вокруг методов и подходов. Не буду тебя загружать, они не имеют никакого значения. Тем более теперь - ты насмерть перепугал весь наш школьный коллектив на всю оставшуюся жизнь.
   - Я хотел напугать только директрису. Кстати, Галина Степановна определённо не растерялась.
   - Это у неё нервная реакция. В целом она девушка спокойная, но иногда излишне волнуется и переходит границы. Совершенно не умеет спорить - быстро теряет над собой контроль и напрочь забывает все аргументы в защиту своей позиции.
   - С кем же ей спорить? Ни с начальством, ни с учениками - нельзя.
   - Почему же нельзя? С начальством, конечно, лучше не связываться, но запрета такого нет. А с учениками учитель просто обязан спорить, если он - хороший учитель.
   - По-моему, с нами вы не спорили.
   - Наверное. Молодая была, неуверенная, чересчур пеклась об авторитете и неправильно понимала его сущность.
   - В мой огород камешек?
   - Нет, просто возражение.
   - Похоже, мы уже начинаем спорить.
   - Подожди, вот с Аней встретишься, она с тобой поспорит на славу.
   - Она мой политический противник?
   - В президенты она не собирается. Но спорщица славная.
   - Вы с ней общаетесь?
   - Да, постоянно. Всё время после вашего выпуска.
   - И много у вас таких верных учеников?
   - Несколько. Единицы.
   - Надоедают они вам?
   - Нет. Мне нравится быть в курсе их дел. Все их успехи приписываю себе. Куда мы едем?
   - Понятия не имею. Забыл спросить. - Саранцев выглянул в окно, не узнал окрестности и вновь откинулся на спинку сиденья. - Привезут, куда надо.
   - Звучит устрашающе. Скажи ещё - куда следует.
   - Вы же со мной - ничего плохого не последует.
   Саранцев не хотел впустую хвастаться или выставлять напоказ свои властные возможности, просто высказался без всякой задней мысли - у него ведь действительно полномочий побольше, чем у Елены Николаевны. Правда, едва ли не всю первую половину дня он посвятил размышлениям о способах ублажения Муравьёва с Дмитриевым, но всё равно - никаких неприятностей с Еленой Николаевной не случится, пока она рядом с ним.
   - А ты с Аней поддерживал связь после школы?
   - Нет, - удивился Игорь Петрович. - Даже с Конопляником не поддерживал.
   - Почему? Они же твои одноклассники.
   - Вот именно - одноклассники. Связь поддерживают с друзьями, а не со всеми одноклассниками подряд.
   - И с кем же ты её поддерживаешь?
   - Из класса - ни с кем.
   - Как же так получилось?
   - Я не задумывался. Видимо, не завёл друзей.
   - За десять лет в школе не завёл ни одного друга? Значит, у тебя нет старых друзей?
   - Почему же нет?
   - Потому что со старыми друзьями мы знакомимся в детстве.
   - Да ладно вам. Редко кто имеет закадычных друзей с детства. Разве что раз в несколько лет с ними перезваниваются или переписываются. Почему-то друзья детства всегда живут в разных городах.
   - Ты так думаешь?
   - У меня такое впечатление. Просто сейчас вся наша троица уехала из своего города в один и тот же другой. Совпадение. А Москва ведь такая - на улице случайно не встретишься. Соседи по лестничной клетке не всегда друг с другом знакомы.
   - И приехал ты в Москву не как-нибудь, а вместе с Покровским. Тебе с одноклассниками и вовсе встретиться негде было.
   - Вот именно. Разве не так?
   Саранцев разозлился и расстроился одновременно. Попытки Елены Николаевны выставить его бесчувственным и высокомерным, как и сделанное сейчас открытие об отсутствии у него друзей детства, вывели Игоря Петровича из душевного равновесия. Называется, поехал отдохнуть душой! Сплошные неприятности.
   - Не переживай, Игорь. Жизнь складывается по-разному. Ты прав, далеко не все до старости дружат со спутниками детства. Но, честно говоря, они счастливее прочих. Я на себе испытала - сама похвастаться не могу, но знаю тех, кому удалось. Они, разумеется, сами не понимают своего счастья, а я со стороны завидую. Для них детство не осталось в далёком прошлом. И они вовсе не инфантильны, просто видят мир по-иному. Больше света, меньше тьмы.
   - Если они видят жизнь в радужном свете, то они именно инфантильны.
   - Нет, не так. Не в радужном свете, просто их взгляд не замутнён ненавистью и завистью. Очень важно для каждого человека смотреть на жизнь с открытым сердцем ребёнка. В детстве почти все счастливы. Каждый день залит солнцем, пышет здоровьем, и самая страшная драма - невозможность попробовать мороженое из-за больного горла.
   - Это инфантильный взгляд на жизнь.
   - Это детский взгляд.
   - Детское отношение взрослого человека к окружающему миру - и есть инфантилизм. Принципы мешают карьере, романтизм - семейному счастью.
   - Хочешь сказать, дети - принципиальные люди и романтики?
   - Не дети, инфантилы.
   - Выходит, карьеру делают только беспринципные, а в личной жизни счастливы только мещане?
   - Конечно. Реальная жизнь состоит из бесконечной цепи компромиссов, а принципы им не способствуют.
   - Невольно вспоминаю "Доживём до понедельника".
   - И я, разумеется, в роли циничного бывшего ученика Бориса Рудницкого.
   - Судя по всему...
   - По-вашему, ему следовало радоваться, раз положительная героиня бросила его в ЗАГСе, так сказать, у алтаря?
   - Нет, конечно. Он ведь практичный человек.
   - Есть ведь и другой фильм - "Директор школы". Там герой Борисова доказывает, что отсутствие великих учёных среди выпускников вовсе не характеризует его плохо. И навещает его бывший ученик - работник советской торговли.
   - Разумеется, ты прав. Очень редко бывшие ученики попадают в газеты и телевизионные новости. У меня вот ты один такой.
   - Мне говорили, Корсунская тоже попадала.
   - Ты следишь за ней?
   - Нет, сегодня только сказали, в связи с подготовкой к встрече.
   - Не знаю, лично я ничего такого не заметила, и она никогда не хвасталась. Значит, твои сотрудники проверяли наши реноме?
   - В некотором смысле.
   - В насколько некотором?
   - В том самом, Елена Николаевна, в том самом. Вы же не маленькая. По полной проверяли, и ФСБ, и ФСО, и пресс-служба. За тридцать лет много воды утекло, президент не может встречаться со всеми желающими.
   - Ты думал, кто-то из нас представляет опасность для твоего доброго имени?
   - Я вообще не думал. Просто спецслужбы в плановом порядке делали свою работу.
   - Интересно, так на меня в ФСБ и ФСО есть личные дела?
   - Возможно. Я не знаю, как там у них полагается оформлять текущие мероприятия.
   Елена Николаевна замолчала, Саранцев тоже не прерывал паузу, затянувшуюся на нестерпимо долгое время. Ситуация стала напоминать ссору, и Игорь Петрович мучительно искал решение в области взаимно приемлемых тем.
   - А что с нашей школой, в Новосибирске? - спросил он.
   - Стоит, насколько мне известно. Я там давно не была.
   - В городе или в школе?
   - В городе. Накладно ездить через половину страны, да и тяжело возвращаться. Уехала, так уехала.
   - Почему же вы уехали?
   - Муж нашёл хорошую работу, по знакомству. Бывший одноклассник помог, кстати.
   - Значит, вы по нему судите о людях, сохранивших детскую дружбу?
   - По нему. Он у меня счастливчик. И меня счастливой сделал, хотя свои старые привязанности я давно разменяла на пустяки.
   - Зато с каждым классом обзаводитесь новыми.
   - Да, есть такое. Но ученики - совсем другое. Они за уши тащат меня вперёд, заставляют разбираться, помимо современной литературы, в нынешней эстраде и новомодных фильмах. Надо же разговоры начинать с известных им понятий и сравнений.
   - И как вам эстрада?
   - Никак. Старики никогда не любят новое искусство, тем более подделку под него.
   - Елена Николаевна, поверьте, я не льщу: вы совершенно не соответствуете понятию "старушка" или "бабушка".
   - Спасибо, спасибо, Игорь. Аня тоже мне всегда повторяет: вы колдунья.
   - Колдунья? Это комплимент?
   - Конечно. Вечно молодая и чарующая. Утверждение не моё, я просто повторяю. Хоть и не без удовольствия.
   - И я готов повторить. Я ведь и начал с этого, помните? Учителей, наверное, все спрашивают, не школьники ли помогают им дать пинка старости.
   - Спрашивают. Но я сама не знаю, дала ли ей пинок. Если долго разглядывать свои молодые фотографии, возникает острое желание их все сжечь.
   - Вы их не разглядывайте. Я ведь не говорю, что вас можно принять за тридцатилетнюю девочку. Вы - элегантная интересная женщина.
   - Да ладно тебе.
   - С какой стати? Вижу - вот и говорю. Согласен замолчать, но вы имейте в виду - я с вами честен, как всегда.
   - Как всегда? Ты мне никогда не врал в школе?
   - По-крупному - точно нет. А в целом - сами понимаете, выдавать учителям головой соратников по школьной скамье запрещено кодексом чести. Надеюсь, он по сей день не изменился?
   - Да ладно тебе! Только о пацанских делах и врал?
   - Возможно, ещё о каких-нибудь поручениях и заданиях, особенно домашних. Я их к концу школы вообще почти делать перестал. На каждом уроке голову в плечи вжимал и прикидывался невидимкой.
   - Никогда не могла понять: разве не проще сделать эту несчастную домашнюю работу и не портить себе нервную систему?
   - Нервы в подобных испытаниях не портятся, а закаляются.
   - Думаешь? Мне так не кажется. Всё лень, лень - никуда от неё не уйдёшь. Столько соблазнов вокруг, какие там занятия! В ваше время только игровые автоматы были, и то в считанных местах, нужно было куда-то ехать, клянчить у родителей деньги, двухминутные сеансы, если правильно помню, стоили пятнадцать копеек. А теперь у каждого дома компьютер с безлимитным Интернетом - игры в тысячу раз лучше, и платить ничего не надо. Нынешние дети весной кораблики в ручьях не пускают, ты заметил? Вы хоть по улицам бегали вместо учёбы, какая-никакая польза. Кажется, я впала в старческое брюзжание. Ты почему меня не останавливаешь?
   - Зачем? Я согласен в основном. У меня, правда, девчонка, и сейчас уже взрослая. На компьютере сверх меры не играла, а кораблики пускать ей в любом случае не положено.
   Воспоминание о Светке вернуло Саранцева к печальным реалиям тяжёлого дня, и он осёкся. Несчастье, несчастье. Не вернешь прошлое, не исправишь содеянного, пришла пора платить по счетам.
   - О твоей дочке я тоже читала. К сожалению, кажется, имени её в прессе не называют.
   - Светланой её зовут. Пьёт мою кровь по мере сил.
   - Ей положено. А ты собирался воспитать дочь и не заработать ни единого седого волоса? Так не бывает. Ради детей живут родители, не ради себя. Понял теперь, почём фунт лиха? Наверное, не раз вспомнил свои детские обиды и задним числом оправдал папу-маму.
   - Случалось. Почему дети хотят непременно совершить все ошибки?
   - Не хотят они ошибаться, они просто уверены в себе, по глупости. Не по глупости даже, а просто по неопытности в сочетании с жаждой самостоятельности. Поколение детей отрицает поколение родителей, и здесь заложен основной принцип общественного прогресса. Если ученики не захотят или испугаются перешагнуть через учителей, развитие остановится.
   - Хотите сказать, я должен радоваться её непослушанию?
   - Конечно. Она живёт свою жизнь, как ни банально это звучит. Идёт своим путем и делает свои ошибки.
   - В том-то и дело - ошибки частенько старые и хорошо известные. Всем, кроме нового поколения.
   - К сожалению. Пока она не совершит их, они не станут частью её личного опыта. Так устроен человек, протест не имеет смысла. Ты можешь советовать, и она тебя услышит, если доверяет. Если нет - ты разделяешь с ней ответственность.
   - Спасибо вам большое, Елена Николаевна, умеете успокоить.
   - Пожалуйста. Обращайся ещё, мне не жалко. Знаешь, Игорь, я давно хочу тебя спросить, но не решаюсь. Даже побаиваюсь.
   - Обещаю не злиться и не сажать вас в тюрьму.
   - Нет, серьёзно - очень личный вопрос. Не в смысле интимный, но требующий откровенности.
   - Хорошо, согласен на личный вопрос. Только один!
   - Пускай один, мне больше и не надо. Вопрос такой: тебе не страшно?
   Саранцев опешил и посмотрел на Елену Николаевну с удивлением и смутным испугом. Она знает? Чушь собачья, невозможно!
   - Вы о чём?
   - Обо всём. Об ответственности. О чёрном чемоданчике, например. Он и сейчас здесь?
   - Здесь, его везут в одной из машин кортежа. Но меня он совсем не пугает - вряд ли придётся им воспользоваться. А всё остальное - трудно сказать. Страхом это ощущение не назову. Тяжёлая тишина и темнота. Нет светлого внешнего мира, где тебя примут, обогреют, накормят. Выживание зависит от тебя одного, никто не придёт на помощь.
   - Почему же никто? Есть же помощники, министры, вообще аппарат.
   - Есть, но за всё отвечает президент. Аппарат вообще от него неотделим - он создан исключительно для содействия президенту в исполнении его конституционных полномочий. Президент не может сказать: "Мне помощники неправильно посоветовали", поскольку решение принял он, а не помощники. Что бы ни выкинул министр, все смотрят на президента - как он отреагирует. Почему не снимает с должности, почему не высказывает своего отношения, почему не поддерживает, если считает его правым.
   - И ты добровольно согласился на эту работу? Мне интересно, как люди приходят к власти, а главное - зачем. Тебе нравится твоё положение?
   - Елена Николаевна, я таких слов не понимаю. Нравится, не нравится... Я не маленькая девочка, в конце концов. В политике не существует таких понятий. Есть только нужно или не нужно, полезно или бесполезно.
   - Хочешь сказать, тебе нужно было стать президентом, чтобы принести пользу отечеству?
   - Опять вы огрубляете, Елена Николаевна. Только романтически настроенные мальчики-революционеры идут на самопожертвование ради общественной пользы.
   - Так почему же ты пошёл во власть?
   - Потому что это был логичный поступок. Потому что уклоняться от ответственности - недостойно.
   - Но как всё происходило? В один прекрасный день ты пришёл к мысли о необходимости бороться за кресло президента и объявил о своём решении?
   - Н-нет. Всё сложнее. В некотором смысле решение носило коллективный характер.
   - Не ты сам решил, а тебе предложили?
   - Предложили. А я подумал, взвесил доводы "за" и "против", а потом согласился.
   - Ты говоришь общими понятиями, а конкретно - почему согласился? Что хотел сделать, чего добиться? Ради чего вошёл в свою тяжёлую тишину? Страшно, наверное.
   - Не настолько страшно, чтобы утратить рассудок. Чего хотел добиться? Ничего конкретного я вам не назову. Я понимаю сейчас, и понимал тогда, что не совершу чудес и не избавлю Россию от всех её проблем.
   Саранцев никогда прежде не пытался словами обосновать своё согласие с роковым предложением Покровского, и теперь он лихорадочно искал нужные определения, но они разбегались от него и упрямо не давались в руки.
   - Просто хотел принести пользу?
   - Откуда я знаю! Счёл правильным поступком.
   - Правильным почему? Не из властолюбия, надеюсь?
   - Елена Николаевна, вы подозреваете меня в тёмных намерениях?
   - Нет, мне интересно понять, как люди становятся президентами. Когда ещё такая возможность подвернётся!
   - Вы же понимаете, простые ответы, как правило, ошибочны. Я не могу разложить по полочкам и пронумеровать все свои мысли и умозаключения в тот момент. А в общем - решил сделать закономерный следующий шаг. Куда может дальше двинуться премьер-министр?
   - Премьер-министру обязательно двигаться дальше и выше?
   - Нет. Но если можно и нужно, почему бы не шагнуть вперёд?
   - Ты всё время говоришь о правильном, необходимом и логичном выборе, а я никак не могу понять, почему ты счёл его именно таковым.
   - Считаете моё премьерство провальным?
   - Нет. Я уже давно бросила попытки оценивать деятельность правительств. Мне ученических тетрадок вполне хватает. Если мне завтра предложат начать президентскую предвыборную кампанию, я откажусь через мгновение, не успев подумать.
   - А если вам предложат стать директором школы или заведующей РОНО?
   - Насчёт директора, возможно, подумала бы, а в РОНО - ни ногой. Педагогу следует работать с детьми, а не с бумажками. К сожалению, наша Маргарита Григорьевна, кажется, именно моих претензий на директорство и боится.
   - И на этой почве вы с ней воюете?
   - Она со мной.
   - Страсти бурлят?
   - Школа никогда не была тихим местом и никогда не будет. Иначе я не смогла бы проработать в ней всю жизнь.
   - Вам можно позавидовать. Я нигде не работал всю жизнь и уже никогда не проработаю.
   - Каждый выбирает по себе. Ты бы хотел по сей день заниматься своим строительством?
   - Зависит от ситуации и настроения. Когда всё идёт прахом, невольно думаю: какого чёрта я в это ввязался? А когда получается дело - едва ли не танцую от удовольствия.
   - И думаешь: хорошо, что ушёл со стройплощадки?
   - Нет, просто радуюсь.
   - Как самый обыкновенный человек?
   - Как самый обыкновенный.
   - Напишешь потом мемуары?
   - Мемуары? - рассмеялся Саранцев. - Думаете, уже пора?
   - Я же говорю - потом. Жутко интересно почитать. Только не начинай с детства - про себя я читать не смогу. Ни если похвалишь, ни если поругаешь. А если умолчишь - я тебя просто убью.
   - Да вы опасный человек, Елена Николаевна.
   - Есть немного. Могут у меня быть свои слабости?
   - Почему же убьёте за умолчание, а не за критику?
   - Ясно, почему. Если за семь лет я не оставила по себе ни единого воспоминания или оставила такие, что о них нельзя упомянуть, то кто же я?
   - А если обругаю?
   - Значит, я не достигла с тобой взаимопонимания. Но, если ты честно опишешь причины своего неудовольствия мной, многие, возможно - большинство, женщин, учителей или даже читателей твоих мемуаров вообще встанут на мою сторону. Ты спросил из пустого любопытства или действительно вспоминаешь обо мне плохо?
   - Помилуйте, Елена Николаевна! С какой стати?
   - Я понимаю, в глаза, да ещё в день юбилея, ты мне правду не скажешь. Подожду мемуаров. И можешь не сомневаться - дождусь. Умирать раньше времени не собираюсь.
   - Не собираюсь я сочинять мемуары. Писатель из меня никакой.
   - Ты перемешиваешь понятия. Мемуары не сочиняют, это же воспоминания. И писать их не обязательно. Наговоришь на диктофон кучу интервью какому-нибудь литературному негру, он и напишет. А ты потом проверишь факты и поставишь подпись.
   - Спасибо за инструктаж. А вы напишете мемуары?
   - Я? Опять ты путаешь. Учителя не оставляют мемуаров.
   - Почему?
   - Не имеет смысла. После них остаются ученики, и по ним можно составить представление об учителе. Слова оказываются лишними. К тому же, издать такие воспоминания можно только за свой счёт и распространить среди собственных воспитанников в ожидании комплиментов. Ты представляешь себе издательство, которое возьмётся опубликовать писания учителя средней школы из подмосковного райцентра?
   - Представляю. Жизненный опыт любого преподавателя уникален, на нём можно построить психологический роман в духе Пруста. Сотни детских душ, сотни судеб, проблем, ошибок, побед. И сотни взрослых людей помнят вас всю жизнь, как часть своего детства.
   - И некоторые из этих взрослых даже приглашают меня в ресторан отпраздновать юбилей и шокируют школьную общественность личностью президента страны.
   - Ну да. Разве плохо получилось?
   - Замечательно. Впечатления останутся неизгладимые, особенно у Маргариты Григорьевны.
   - Я же не сделал ей внушение за ущемление ваших интересов.
   - Да, я только удалилась из школы под ручку с тобой. Зрелище незабываемое, ещё и заснятое на сотню телефонов.
   - Слух о вас пройдёт по всей Руси великой, родители со всей округи станут добиваться, чтобы именно вы приняли класс их отпрысков, а администрация, вплоть до министра народного образования, будет перед вами трепетать.
   - Думаешь, я должна радоваться таким перспективам?
   - Конечно. Мне кажется, перспективы вполне радужные.
   - А я боюсь.
   - Чего?
   - Сама не знаю. Решат люди, будто я приближённое лицо, пойдут с просьбами. А я же остаюсь обыкновенной учительницей.
   - Может, скоро директрисой станете и будете дверь в кабинет заведующего РОНО ногой открывать. Разве плохо?
   - Чего же хорошего? Предпочитаю преподавать литературу и русский язык оболтусам, пользы больше принесу.
   - Силой же вас не повысят. Хотите - продолжите нести свет в массы. Но то же РОНО ради вашей школы расстарается.
   - За счёт других школ? И по всем углам станут шептаться, что я - серый кардинал и не заслуживаю свалившихся на меня почестей.
   - Вы так плохо думаете о своих коллегах?
   - Обыкновенно думаю, как о людях, не святых. Если тебе дают меньше, а другому - больше, поскольку у него связи на самом верху, положительные эмоции у тебя не возникнут, только самые низкие.
   - Куда ни кинь, всюду клин? Надеюсь, я не отравил вам жизнь?
   - Да нет, ну что ты. Жутко хочу с вами встретиться, поболтать, повспоминать.
   - Но лучше было мне не светить физиономией?
   - Да ну их, пусть подавятся. Я и до сих пор в благостной тишине не жила, и теперь никакой катастрофы не случится. Пускай говорят, и раньше всякое говорили. У меня есть друзья, они никогда ничего плохого не подумают, если только я гадость не сделаю. А не собираюсь. И плевать мне на прочих, всяких там шептунов.
   - Узнаю ваш характер. По сей день храню о нём яркие воспоминания.
   - В самом деле? Сможешь высказать мне всё наболевшее.
   - Не премину. Надо же и посмеяться когда-нибудь, не всё сражаться за правду.
   - Устал вершить судьбы?
   - Ничего я не вершу, Елена Николаевна. Просто делаю свою работу.
   Машину несколько раз качнуло, она замедлила ход и остановилась. Саранцев на сей раз не спешил открывать дверь и дождался, когда их распахнут телохранители, смущённые неправильным размещением пассажиров. Они выбрались на прохладный воздух сентябрьский воздух и обнаружили вокруг сосновый бор, в отдалении - дорогу, а прямо перед ними - некое подобие бревенчатого теремка. Он вовсе не сохранился с давних пор, его явно соорудили по картинкам из детских книжек.
   - Занятное строеньице, - сказал Саранцев. - Нужно какое-нибудь заклинание, чтобы сюда попасть?
   - Нет, - откликнулся Конопляник, встречавший вновь прибывших на пороге с видом благожелательного хозяина. - Достаточно заплатить деньги.
  
   Глава 22
  
   Студенты утолили голод и напились чаю, их обуяла жажда деятельности и желание оставить след в истории. Худокормов встал в центре комнаты и обратился к активистам:
   - Ребята, сегодня наш план действий заключается в следующем. Сейчас едем на встречу с Координационным советом. Состоится общее собрание московских отделений с целью оглашения новых задач партии, сможете задать свои вопросы. Убедительная просьба - не мелочиться и решать проблемы теоретического порядка, а не бытового. Организационные вопросы мы должны решать сами, золотой дождь на нас не прольётся.
   - До самой ночи собрание? - спросил кто-то недовольным тоном.
   - Нет, часа на два-три, как получится. Повестка дня прежняя, шаги, необходимые для обеспечения основных прав человека: свобода слова и собраний, освобождение политзаключённых. Так сказать, обсудим требования к партии, предъявляемые на современном историческом этапе.
   - Я бы сказал, требования с вековой историей, - ехидно заметил Ладнов. - Даже двухвековой и более. Со времён Радищева и Новикова. А до них и слов таких никто не знал, хотя в Британии habeas corpus act действует с семнадцатого века.
   - Тем не менее, ослаблять давление нельзя, - продолжил Худокормов. - Вода камень точит, терпение и труд всё перетрут и так далее.
   Молодёжь постепенно выбралась на улицу из подсобки продовольственного магазина и загрузилась в белый микроавтобус. Вместе с Худокормовым вышел Ладнов и последовал за остальными. Царило радостное возбуждение, будто в преддверии больших благоприятных изменений в жизни.
   Салон наполнился многоголосым хором, смешками и озорными выкриками. Молодёжь получала удовольствие от осознания своей причастности к делу Радищева и Герцена. Микроавтобус тронулся с места, и Наташа принялась смотреть в окно на скучные дома и суетливых людей. Рядом с ней сидел Лёшка и смотрел соседке в ухо.
   - Безвозмездная деятельность - наиболее человеческое проявление из всех возможных, - сказал он.
   - Ты о чём? - с удивлением повернулась к нему Наташа.
   - Об определении человека. Его ищут с античных времён, и всё никак не придут к консенсусу. Человеческое мышление отличается от животного количественно, а не качественно, членораздельная речь мерилом служить не может, поскольку отсутствует у глухонемых. Общение языком жестов с гориллой выявило у неё своеобразное чувство юмора, остаётся только бессмысленный труд. Только люди могут посвятить жизнь бесполезным усилиям и не получить лично для себя никакой пользы.
   - Почему ты постоянно несёшь чепуху? - разозлилась Наташа.
   - Почему чепуху? - всерьёз обиделся Лёшка. - Человеческую природу исследуют все писатели испокон веков. По-твоему, все они занимались ерундой?
   - Они - нет. Ты изо всех сил стараешься показать свою начитанность и самостоятельность мышления, но такое стремление часто выдаёт в человеке нечто противоположное. Умные люди никогда не называют себя умными, поскольку понимают, что многого не знают.
   - Я не называю себя умным.
   - Да, только беспрестанно изрекаешь великие истины. Доживи до старости, тогда и поговоришь о природе человека.
   - По-твоему, книги пишутся напрасно? Каждый должен опираться исключительно на личный опыт?
   - Нет, только мальчишка в роли философа выглядит неубедительно.
   - Почему же неубедительно? Ты просто не умеешь спорить. Не согласна - приведи свои доводы, а не оскорбляй.
   - Я и не думала тебя оскорблять. Ты ведь действительно мальчишка.
   - Для тебя "мальчишка" - синоним придурка? А девчонку как определишь?
   - Девчонки не лучше мальчишек, успокойся. Те и другие выросли на книжках, чужих рассказах и безусловных рефлексах.
   - Нет, ты можешь мне конкретно возразить?
   - Возразить? - задумалась Наташа. - Скажи, ты видел когда-нибудь водопад?
   - Какой ещё водопад?
   - Великий. Знаменитый. Викторию и Ниагару.
   - Конечно, не видел. Странный вопрос.
   - А на лошади верхом ездил?
   - Не ездил. Хочешь сказать, ты занималась верховой ездой?
   - Нет. Но на лошади каталась. Не на арабском скакуне, конечно, а на колхозном мерине.
   - Издевалась над животным?
   - За кого ты меня принимаешь? По-твоему, меня даже лошадь не поднимет? Издевались над ним в колхозе, когда заставляли телеги возить. А я тогда ещё и маленькая была - он, наверное, вообще меня не чувствовал.
   - А где ты нашла колхоз, да ещё с настоящими лошадьми?
   - Ну, бывший колхоз. У бабушки в деревне. Сейчас его уже нет, а в девяностых хозяйство ещё сохранялось. Они последних лошадей просто выпустили, и они бродили табуном по округе. Летом паслись на лугах, а зимой обрастали настоящей медвежьей шерстью и питались сеном из стогов. Наверное, потом погибли все.
   Наташа и сама толком не могла объяснить, почему в связи с разговором о человеческой природе вспомнила про водопады и лошадей. С детства любила то и другое, хотя водопадов, как и Лёшка, никогда не видела. Видела их на картинках, фотографиях, в кино и по телевизору и почему-то очень хотела когда-нибудь придти к одному из них наяву. Особенно её привлекал именно водопад Виктория - с почти суеверным ужасом она представляла обрушение бурных потоков воды с высоты более ста метров, непредставимо эффектное и оглушительное. Примеривала его высоту на Останкинской башне или высотных зданиях и сокрушалась невозможностью воспринять его величие опосредованно, через изображение на плоскости и электронный звук. Наибольшее впечатление производили на неё описания, а не зрительные образы - подобие триллера, когда за сотни метров уже приходится перекрикивать постепенно нараставший по мере приближения рёв воды.
   - Все эти околоживотные дельцы, которые фотографируют желающих с обезьянками или катают на пони, за туристический сезон замучивают их до смерти, а на следующий сезон заводят новых, - безапелляционно объяснял Лёшка.
   - Не обязательно все, - возразила Наташа. - Некоторым клубам просто нужно подрабатывать на стороне для содержания конюшен, и лошадей они не губят.
   - Сними розовые очки.
   - Лучше ты сними чёрные. Я вообще не собиралась с тобой обсуждать коммерческое использование животных в большом городе. Я совсем о другом говорила. Хочешь побывать у водопада, раз никогда не бывал?
   - Дались тебе эти водопады. Вода и вода, падает сверху вниз в соответствии с законами физики, ничего удивительного.
   - Но ведь красиво, величественно, впечатляюще.
   - Я бы сказал - шумно и сыро.
   - Ты же не видел никогда, откуда же знаешь?
   - Могу представить, дело нехитрое.
   - Хорошо, а ступить на поверхность другой планеты или Луны хочешь?
   - Я уже давно не маленький, и космонавтом быть не собираюсь. Дети смотрят по телевизору, как люди парят в воздухе, и им кажется - как здорово! А в действительности невесомость создаёт ощущение, знакомое многим землянам - воздушная яма или полёт на качелях вниз. Только длится она не секунды или мгновения, а постоянно. Некоторых поташнивает непрерывно в течение всех месяцев работы на орбитальной станции.
   - Я же не о полёте в космос, умник!
   - Как же ты планируешь добраться до других планет или хотя бы Луны без космического полёта, интересно узнать?
   - Да не о космосе я, сколько раз тебе повторять! Я о желаниях. Хочешь прогуляться по Марсу или спутникам Юпитера?
   Лёшка помолчал слишком долго для безразличного выражения его лица, а потом сказал чуть отчуждённым голосом:
   - Ты стала задавать ошибочные вопросы.
   - Неправильными бывают только ответы, а любой вопрос всегда оправдан.
   - Чепуха.
   Лёшка отвернулся и стал смотреть в окно. Он не видел там ничего нового или интересного, просто не мог избавиться от наваждения. Его жизнь не доставляла ему оснований для жестоких разочарований или тяжёлой ненависти. Родители холили и лелеяли своего драгоценного сыночка и желали ему всяческого добра. Желали тоже всячески и никогда не скрывали от него своих чувств. Даже отец время от времени заговаривал об опасных увлечениях и угрозах неопытности. Стоило знакомой девушке зайти, даже не в гости, а на минутку - посмотреть его книги и выбрать нужную, и после её ухода родители учиняли библиофилу форменный допрос с пристрастием. Кто она, кто её родители, где она учится, каковы её планы? Чаще всего Лёшка просто не знал ответов и злился ещё больше. Его подозревают в страстности и роковом увлечении, а он думает лишь о философских проблемах.
   Разумеется, желания юношу обуревали, и не только эротические. Рассказывать о них он не собирался, поскольку считал необходимым хранить сокровенную тайну. Он хотел, например, набить морду уличным хулиганам, которых всегда боялся, хотя с детства их нападениям не подвергался. В школьные годы у него периодически отбирали карманные деньги, и он отдавал их без сопротивления, обмирая от ужаса и стыда. Теперь на него просто не обращали внимания, но несколько раз он становился свидетелем хамства в метро и наблюдал за ним со стороны, застывая от старой мечты - одним ударом сбить с ног мерзавца.
   Однажды летом он оказался в душном тамбуре электрички вместе с подозрительной компанией из троих полупьяных типов, но в переполненном поезде найти столь же удобное место не представлялось возможным, и он предпочёл сохранить опасное соседство - народу ведь было много. Как и следовало ожидать, компания в конце концов решила закурить, лениво матюкаясь в ответ на посыпавшиеся на них со всех сторон увещевания. Какой-то интеллигентный с виду мужчина принялся на них грозно орать, но на него они не обратили особого внимания и продолжали смолить свои цигарки. Лёшка уткнулся носом в книжку и изображал увлечение чтением, хотя в действительности внутри у него бурлило возмущение. Интеллигента никто не поддержал, он тоже замолчал, а победители перешучивались между собой по поводу скандала. В тот момент Лёшка хотел стать высоким и мускулистым, немногословным и угрожающе молчаливым. В мечтах он наносил короткие выверенные удары в подбородок и сбивал с ног хулиганьё, а последнему, испуганно зажавшемуся в угол, тихим голосом предлагал погасить окурок. Благодаря телевидению и книгам Лёшка теоретически представлял свой сокрушительный удар: перенести вес на правую ногу, шагнуть вперёд левой и правым кулаком, со всей силы, увеличив его мощь весом всего тела, нанести удар в нижнюю точку подбородка. Он представлял свой подвиг мысленно, бесполезно глядя на одну и ту же страницу книги и тайно кипя ненавистью, пока не вышел на своей остановке, надышавшись вместе со всеми сигаретным дымом.
   Он ненавидел подобного рода шпану и считал совершенно бессмысленными все попытки переговоров и перевоспитания. Таких людей следует нещадно карать. Беседовать с ними следовало в детстве, теперь остаётся только делать зарубки на подкорке, выжигать клеймо в их памяти, воспитать рефлекс опасности. Даже они, даже втроём, могут схлопотать по морде в самом обыкновенном тамбуре, от пассажиров, а не от членов бойцового клуба.
   Самочинные занятия психологией принесли Лёшке некоторые знания. В частности - каждый из ста не знакомых друг с другом людей, столкнувшись на улице со сплочённой компанией из троих подонков, воспринимает ситуацию как конфликт его одного против троих и предпочитает остаться в стороне. Поведение оправданно: он ведь не знает других людей на улице, а значит - не может рассчитывать на их помощь.
   - Твои желания так неприличны? - засмеялась Наташа. - Ты даже стесняешься сказать о них вслух?
   - Мои личные дела тебя совершенно не касаются.
   - Если не касаются, почему бы тебе не рассказать о них? Вот, если бы они меня касались, тогда, разумеется, ты вынужден был бы о них помалкивать.
   - Мир вокруг тебя не вертится. Мечты в большинстве случаев кажутся другим людям смешными - на то они и мечты. Желать осуществимого - глупо. Все хотят несбыточного и смешат окружающих своей откровенностью. И я не собираюсь тебе подставляться.
   - Зачем же тогда завёл разговор о человеческой природе?
   - Я его не заводил.
   - Здрасьте, пожалуйста! А безвозмездная деятельность? Скажешь, не говорил? Может, я о ней разглагольствовала?
   - Сказал и сказал. А ты начала о желаниях.
   - Вот именно. Животные уж точно не мечтают и не желают фантастического.
   - Откуда ты знаешь? Побывала у кого-то из них в голове? Собаки обладают разными характерами, у каждой из них меняется настроение. Может, они хотят несбыточного?
   - Они просто любят своих людей и заботятся о них, даже самые маленькие и смешные тяфкалки.
   - Они видят в людях источник пропитания и защищают их в целях самосохранения.
   - Ты сумел побывать в голове большого количества собак?
   - Нет, я просто здраво рассуждаю. Ты ведь завзятая собачница и не способна к трезвой оценке.
   - Если хочешь знать, ненависть к собакам в сто раз хуже, потому что означает неспособность к добру.
   - Ну конечно, все собачники относятся к людям хуже, чем к собакам.
   - Ты вот обижаешься, но твои мечты настолько постыдны, что ты не можешь о них сказать.
   Лёшка не считал свои мечты позорными - совсем наоборот, скромными. Он, например, хотел дождаться федеральных выборов, победителя которых все не знали бы заранее. Мечтал сидеть ночью перед телевизором, следить за специальными выпусками новостей с последними данными подсчёта голосов и слушать комментарии политических аналитиков о причинах побед и поражений различных партий, заслугах и просчётах их лидеров. Технически он мог заниматься этим уже сейчас, но не собирался, поскольку победа "Единой России" или Покровского всегда считалась предрешённой, а комментарии прокремлёвских аналитиков на федеральных телеканалах не вызывали у него ни малейшего интереса.
   Желание простое и даже незамысловатое, для большинства людей - странное. Лёшка же видел в нём проявление обыкновенной гражданской добродетели - стремления к свободе. Растущий список официально запрещённых книг самим своим существованием его возмущал. Зачем запрещать "Mein kampf"? Русские не поверят в собственную недочеловечность, если прочтут одну или даже десять книг, воспевающих нацизм. Зато смогут легко распознать современных деятелей, ищущих популярности пением гимнов национальному превосходству. Ситуация осложнялась позицией партии - она считала запреты нацистской литературы недостаточно эффективными. Ну и что с того - на всех не угодишь. Никто не может приказать человеку думать так, а не иначе. Можно заставить молчать и держать собственное мнение при себе, но думать исключительно положенное не сможет никто, даже при наличии истового желания. Люди копят свои убеждения постепенно, по крупинке, в течение всей своей жизни - начинают со сказки о курочке-рябе, а заканчивают либо комиксами о суперменах, либо философскими и социально-политологическими томами. Стой над читателем с кнутом и раскалёнными щипцами, приказывай делать нужные тебе выводы из прочитанного, но добьёшься только обратного. Ему неизбежно вступит в голову: если этот палач думает так, я просто обязан думать иначе, если я порядочный человек. Мысль пробуждается суммой полученных знаний и перенятого опыта человечества. Преобладание зоологического рефлекса охраны собственной территории и стада от проникновения "чужих" означает принадлежность обладателя такого рода убеждений именно к стаду и территории, а не к человечеству. Носитель разума отличается от животного в первую очередь своей способностью подняться над биологическими инстинктами и увидеть мир целиком, во всей его сложности и неоднозначности, во всём величии и мелочности - то есть, способностью не брести понуро за красивой или аппетитной приманкой, а принимать решения, основанные на личных убеждениях. Любые формы и разновидности эгоизма и замкнутости в ограниченном предрассудками мирке приближают человека к животному.
   Насилие - аргумент "против", а не "за", признание идейного поражения и бессилия переубедить словом. Так что же теперь - признавать торжество нацистской идеологии и затыкать рот её апологетам? Бояться - вдруг русских вдохновят требования их истребления и порабощения, и они выступят в поддержку нацистов на выборах? Не просто странно, а даже как-то противоестественно. Если же нацистскую идеологию школьники будут изучать по первоисточникам, любой из них сможет ткнуть в морду нашим доморощенным антисемитам и расистам страницу-другую из Розенберга и вежливо поинтересоваться причиной их схожести с лозунгами современных борцов за чистоту славянской крови.
   - Опять задумался о смысле жизни? - ехидно толкнула Наташа философа локтем в бок. - Дай человечеству пожить спокойно хоть пять минут.
   - Просто думаю, о чём думается. Ты вот, например, знаешь, зачем Земле мировой Океан?
   Наташа рассмеялась и шутливо пихнула собеседника в плечо. Она искренне сочла вопрос шуткой, хотя Лёшка задал его всерьёз. Проблема глобального потепления трогала лишь его разум, но не волновала. Холодок в груди вызывало зрелище бесконечности. Небо бесцеремонно и назойливо выставляло себя напоказ ежедневно, с утра до вечера, а вот океан царил вдалеке, способный упрятать глубоко под своей безбрежностью даже Джомолунгму, если бы мир вдруг перевернулся вверх тормашками. Космос с его безжизненностью, немыслимыми расстояниями и скоростями пугал и отталкивал, а вот наполненный фантастическими формами жизни океан привлекал. Даже непроглядная и холодная его глубина, озаряемая изредка неземным светом никогда не виденных человеком причудливых существ. Зачем упражнять фантазию измышлениями об инопланетянах, если наша родная планета таит от своих неразумных обитателей столько неведомого!
   - Я серьёзно спрашиваю, чего ты толкаешься.
   - Про океан серьёзно спрашиваешь?
   - Про океан. Он тебя чем-то не устраивает?
   - Ничего не имею против океана. Без него не было бы жизни. И морскую воду можно переливать людям вместо лимфы.
   - Расскажи ещё об уровне солёности воды в разных океанах и проблемах загрязнения.
   - Зачем я буду рассказывать, если ты и без меня всё прекрасно знаешь. Только я не поняла: тебя не волнует проблема загрязнения?
   - Волнует, волнует. Я не о ней сейчас. И не о жизни. Я вообще. Можешь ты себе представить необъятное и бездонное?
   - Всё познаётся в сравнении. В космосе вся наша планета - микроскопическая пылинка.
   - Ты ведь не космос. Для тебя океан безбрежен. Я даже на Чёрном море всматривался в горизонт - хотел разглядеть турецкий берег. Хотя прекрасно понимал - ничего не увижу. Просто не мог поверить в расстояние. Вот куда я хочу - не к водопаду, а на Курильские острова или Камчатку. Лучше на острова - от Камчатки до противоположного берега сравнительно недалеко. Представляешь - безлюдье, пляж, ревут морские котики. И Океан!
   - Подумаешь, вода и вода. Сам же сказал - и на Чёрном море другой берег не увидишь, так какая разница? Не всё ли тебе равно, как далеко находится то, чего ты не видишь?
   - Далеко или близко - не так важно. Океан ведь не только величественный, он ещё и красивый. На Таити есть несколько дней в году, когда какие-то там водоросли поднимаются на поверхность и ночью светятся. Можно сидеть в темноте на пляже, потягивать коктейль через соломинку и любоваться мерцанием бескрайней водной равнины под звёздным небом.
   - Откуда ты знаешь?
   - Читал где-то или слышал. Не вспомню уже.
   - Может, это вообще неправда?
   - Ты очень хочешь, чтобы это была неправда?
   - Нет, я только жду, когда ты прекратишь рассказывать сказки. Или ты не перестанешь?
   - Конечно, нет! Ты ведь человек. Тебя тоже должно завораживать величие всемирного замысла.
   - Меня настораживает величие твоего восторга. Можно подумать, ты всю жизнь провёл в подвале. Куда ни поверни голову - везде бесконечность, дался тебе этот океан.
   Наташа спорила по привычке - она не могла вести себя иначе с Лёшкой. Любая его фраза вызывала в ней потребность возразить. То ли его безобидная внешность так на неё действовала, то ли она невольно считала себя взрослее и опытнее, а может - просто хотела держать его поблизости и не отпускать далеко. Куда же он уйдёт, не убедив её в своей неизбывной правоте. Он за ней не ухаживал - зачем ухаживать за дурнушкой? Просто в её присутствии чувствовал себя сильным, опытным и знающим человеком, стремился вовлечь её в свой собственный мир, где правили жажда открытий и честность. Разумеется, он не скажет ей всего, что думает, в том числе о ней (он ведь хорошо воспитан), но красноречиво промолчит. Стесняется выдать свои чувства, боится показаться смешным, не хочет проявить слабость. Они ведь все считают движения души знаком бессилия.
   - Горный хребет на дне Атлантического океана - величайший на Земле, - продолжал Лёшка развивать идеи безграничья. Но люди его никогда не увидят - они вымрут задолго до того, как тот обнажится хотя бы цепью островов. Должна случиться глобальная катастрофа космических масштабов, другого пути нет.
   - А тебе жизни без него нет?
   - Нет, почему ты так упорно не соглашаешься? Из принципа? Крайне уязвимая позиция, хочу тебе сказать. Никогда не следует спорить ради спора - так люди постепенно теряют сами себя. Отрицая последовательно всё, что тебе говорят, ты в конечном счёте отречёшься от самой себя, потому что убеждения не могут состоять из отрицаний - надо хоть что-нибудь утверждать.
   - Я многое утверждаю. Даже если не считать водопады, я, например, без малейших сомнений утверждаю: ты болтун, каких свет не видел. Сам себя послушай когда-нибудь. Можно подумать, ты мне открываешь вечные истины мироздания, а я отмахиваюсь. Я сказала, что люблю водопады, ты - океаны. Но меня твоё мнение не взволновало, а ты от моих слов пришёл в крайнее возбуждение и теперь взялся доказывать, что, не полюбив океан, я отрекусь от самой себя.
   - Ты меня перевираешь.
   - Да-да, не из-за океана. Если не стану впредь с тобой соглашаться, то потеряю себя.
   - Да не со мной! Зачем ты выдумываешь? Если не научишься принимать чужое мнение, никогда не найдёшь своего.
   - Вот ты и научись. Я тебе сколько раз говорила: никогда не воображай себя афинским оракулом, а ты всё никак остановиться не можешь. Тебе поговорить больше не о чем, кроме океана? Мир ведь на нём не заканчивается.
   - Зато он с него начался. И, кстати, им же когда-нибудь закончится.
   - Ладно, договорились. Когда океан начнёт высыхать, я тебя позову, и ты мне расскажешь, каким он был прежде. Тогда это будет действительно интересно. Историю я тоже люблю, только не научную, а беллетристическую, как у Карамзина.
   - Карамзина можно читать только как яркого представителя антинаучного подхода к истории. Он внедрил в общественное сознание много недостоверных истин - об убийстве Иваном Грозным сына в том числе.
   - А он его не убивал? Ты возбудил уголовное дело и произвёл все необходимые экспертизы?
   - Ничего я не возбуждал, но уже во времена Карамзина источники говорили об убийстве царевича Ивана как о слухах, которые записали и позднее опубликовали иностранцы. По официальным данным он лишь заболел и через три дня умер.
   - Неужели ты веришь официальной версии двора Ивана Грозного? Не ожидала от тебя такой наивности.
   - Я только говорю, что нет объективных данных, подтверждающих версию убийства. Даже могилу вскрывали и обследовали кости - никакой смертельной черепно-мозговой травмы. Кстати, с Еленой Глинской, на мой взгляд, похожий случай: в её останках обнаружили избыточное содержание свинца, но, насколько я понимаю, женщины тогда вовсю использовали свинцовые белила и сами себя усиленно травили. Да и симптомы отравления, насколько мне известно, в источниках не описаны. Первые консервные банки в девятнадцатом веке запаивали свинцом, и питавшаяся такими концентратами одна американская полярная экспедиция пропала без вести. Когда уже в наше время обнаружили место гибели некоторых из её участников, оказалось, что они, покинув судно, тащили по льдам к берегу тяжёлый письменный стол капитана.
   - Расскажи ещё что-нибудь.
   - Я тебе не чтец-декламатор. Хочешь спросить - спрашивай. Если знаю ответ, скрывать его не стану. Что у вас за манера такая - "расскажи что-нибудь интересное". А не придумаешь ничего - выходишь неудачником.
   - Хватит тебе кукситься, - укоризненно заметила Наташа. - Сам кокетничаешь, как девочка в тринадцать лет. Можно подумать, девчонки к тебе в очередь стоят, а ты эдак лениво выбираешь из них, какая больше нравится.
   Лёшка обиделся, отвернулся к окну и принялся старательно разглядывать проплывающие мимо индустриальные и городские виды. Бесцеремонное замечание соседки не только больно его укололо, но и напомнило о многих печальных событиях. Точнее, о печальном отсутствии жизненных перемен. Он одновременно и ждал их, и боялся, но они просто не случались. Порой на улице Лёшка замечал парочки и начинал гадать, чем он хуже того или другого невзрачного кавалера. Тот и ростом не вышел, и не богатырь вовсе, и явно не богач, а вот нашёл девушку, она теперь идёт рядом с ним и показывает всем встречным-поперечным его успешность на поприще личной жизни. Поза сурового таинственного одиночки Лёшку уже давно не привлекала, к ней он едва ли не стремился в старших классах школы, но не теперь. Пришло время взрослеть, эпоха баловства закончилась безвозвратно, а игра в бирюка никак не иссякала, продолжалась и развивалась сама собой. Оказалось, он вовсе не изобретатель её, а просто одна из фишек, и двигается теперь по нарисованному картонному полю по воле чужой руки. Неведомый всемогущий великан бросает где-то игральные кости, и каждый раз - неудачно. Фишка топчется на месте, возвращается назад, и нет пути вперёд.
   Океан бытия простирался вокруг, наполненный неземной жизнью, а Лёшка всё сидел на своём личном острове и наблюдал за другими, более удачливыми. Или более решительными и настойчивыми? Мальчишка не строил планов семейного счастья и не обдумывал заранее желанное количество будущих детей, хотел только оказаться рядом со своей девушкой, а не с девушкой вообще, самой по себе. Она должна увидеть в нём мужчину, поверить в его силу, довериться ему и остаться рядом навсегда. Зачем искать другого, если уже нашёлся тот, кто нужен? Проблема таилась в самой сути - он сам себя не находил привлекательным.
   Спросишь сейчас Наташу, хочет ли она замуж, хочет ли детей, и сразу окажешься безумным маньяком. Неумело придуманы отношения между людьми - выскажешь вслух искренние мысли, и выставишь себя из общего ряда. Будешь стоять на голом пустыре и оглядываться в надежде встретить взгляд сообщника, но не найдешь его. Любители откровенности прячутся друг от друга, стесняются своей глупости и просто мечтают выжить. Они ходят по улицам переполненных городов и молчат, остаются незаметными и сами радуются своей удаче.
   - Ты всегда откровенна? - поинтересовался Лёшка и повернул к Наташе бесстрастное лицо естествоиспытателя.
   - Что? Хочешь сказать, раскрываю ли я душу каждому встречному каждый день с утра до вечера? Конечно, нет.
   - Не совсем. Есть же вокруг тебя близкие люди. Они знают о тебе всё?
   - Никто ни о ком не знает всего, перестань болтать чепуху. Как вообще можно узнать о человеке всё? Ты хотя бы сам о себе знаешь всё? Что такое это всё? Мой ИНН и СНИЛС?
   - Не ломай дурочку, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Ты каждый день общаешься с людьми - ты с ними откровенна?
   - А ты? Тоже мне, исповедник. В конце концов, далеко не всё и не всем следует говорить, ради блага их самих.
   - И как ты решаешь, в чём благо того или другого человека, и что следует от него утаить?
   - Ничего я не решаю. Просто язык сам не поворачивается.
   - И, по-твоему, кому он тогда подчиняется?
   - Кто?
   - Язык. Когда не хочет подчиниться тебе.
   - Ты намекаешь на что-нибудь сверхъестественное? - покровительственно улыбнулась Наташа.
   Мать крестила её в шестимесячном возрасте, но с той поры подросшая девица не посетила ни одной службы, ни разу не причастилась и не исповедовалась. Религиозность матери исчерпывалась постановкой свечек по случаям жизненных невзгод, освящением пасхи и куличей, а время от времени - подачей поминальных записок. Дочь же ещё в одиннадцать лет твёрдо отказалась содействовать родительнице в её апостольской деятельности, поскольку наотрез отказалась увидеть в них хотя бы тень смысла. Вера в колдовство Наташа считала детской прихотью человечества, и в своём бунтарском возрасте хотела торжества света и свободы над унылым непонятным бубнением в полутьме и унижением жаждущих спасения. Кто дал церкви право обзываться паствой, а себе приписывать полномочия пастырей? Раз священник окончил семинарию, а не какой-нибудь технологический институт, он уже провидец и обладатель сверхъестественного дара? Странные средневековые люди из числа маминых знакомых временами пытались убедить непослушную девочку в силе святого крещения и приводили примеры явления благодати, но в ответ слышали лишь смех. Можно подумать, крещёные не болеют и не умирают! Миллионы крещёных солдат в окопах Первой мировой войны, по обе стороны линии фронта, причащались и просили защиты у одного и того же бога, а потом истребляли друг друга и возводили апофеоз смерти из собственных мёртвых тел. Как можно после такого испытания веры сохранять преданность церкви?
   - Я не намекаю, просто спрашиваю, - настаивал Лёшка. - Ты задумывалась когда-нибудь, откуда берётся первое движение души, если ты ещё ничего не решил и даже не начал взвешивать аргументы?
   - Инстинкт, наверное. Рефлекс самосохранения или размножения - зависит от ситуации. Размножения. Я тебя смутила? Фрейд уже давно ответил на все твои вопросы: человеком правят страх смерти и желание секса.
   Фрейда Наташа не читала, но встречала в литературе суждения об извращённом австрийце, и многие из них ей нравились ошеломляющим цинизмом. В полную противоположность церкви, старик видел в человеке живое существо из плоти и крови, со всеми его несовершенствами, и не требовал себе поклонения. Правда, практика психоанализа представляет собой род исповеди, но здесь человек честно разговаривает с человеком, и никто из собеседников не ставит себя выше другого. Приходишь к человеку с высшим образованием и рассказываешь ему о себе - как же иначе он сможет тебе помочь? При этом врач опирается на знание законов природы, проверенных экспериментально, и не обещает спасения после смерти. Его дело - помочь пациенту жить в мире с самим собой, только и всего. Без всякой фантастики, вымыслов и домыслов.
   - Можно подумать, в основе каждого разговора лежит либо смерть, либо секс.
   - Как правило, да. Все спешат жить, а значит - бегут от одного или от другого. Или и от того, и от другого, или к тому и другому. Любое значимое действие человека оставляет о нём память и помогает заявить о себе, пока он не умер. Ты вот часто думаешь о смерти?
   - Редко, - хмуро солгал Лёшка.
   - Врёшь, - уверенно опровергла его Наташа. - Нельзя читать книги и не думать о будущем мире, без себя. Особенно, если читаешь книгу покойного автора. Особенно, недавно умершего, да если ещё и книга издана при жизни её сочинителя. Расскажешь кому-нибудь близкому об этих мыслях, и он за тебя испугается, хотя сам переживает то же самое.
   - Как ты только живешь на белом свете с такими убеждениями? Тебе ведь жизнь не мила.
   - Ничего подобного. Наоборот. И ты сам прекрасно это понимаешь. Тратить жизнь попусту может только тот, кто не собирается умирать.
   - Грустно ты смотришь на мировое устройство.
   Лёшкой и в самом деле овладела печаль. Наташа показалась ему чужой и далёкой, едва ли не страшной. Разве можно сделать смерть частью повседневной жизни? Он читал любимые книги с чувством непреходящего восторга и задумывался порою только о бессмертии. Люди не в силах молчать, пишут книги и ждут от читателей живого отклика. Нет, многие ждут ещё и денег от издателя, но даже они мечтают пленить побольше читателей, и вовсе не ради прибыли. Ну, может, не только ради прибыли. Одни хотят власти над умами, другие жаждут поделиться сокровенным. Наверное, большинство - того и другого в разных соотношениях - в зависимости от количества выпитого, спетого, прочитанного, а главное - усвоенного. Лёшка не знал ни одного живого писателя или философа и судил о них по книгам, газетным интервью и телевизионным выступлениям. Некоторые из них в своих некнижных проявлениях его разочаровывали и даже злили. Достаточно заметить ищущий взгляд человека в телеобъектив, и теряет значение вся созданная им красота или проявленная мудрость. Казалось бы, ничего страшного. Подумаешь, хочет известности - эка невидаль! Кто её не хочет? Нет, есть такие - мол, мы лучше посидим тихонько в уголке, вы нас не трогайте. Но и они, наверняка, довольны своей славой скромников. Отказавшихся от Нобелевской премии ещё меньше, чем получивших её. В конечном итоге личность Пастернака завораживает скорее, чем фигура Шолохова, даже если помнить, как уроженец Вёшенской жил в гостинце "Москва" и якобы ждал ареста. Не дождался ведь, а потом выступал с трибун с призывами покарать изменников и рыл себе могилу в общественном мнении. А Пастернак в тишине нравственно пережил его и остался в истории мировой литературы.
   - Я и тебе советую смотреть на мировое устройство трезво, - отчеканила Наташа. - Тебя романтика совсем заела. Откуда же, по-твоему, берутся движения души?
   Лёшка долго молчал в ответ. Боялся ещё больше рассмешить собеседницу своей наивностью и слабостью. Он не верил в бога, но нисколько не сомневался в существовании незримой и неумолимой высшей силы, способной влиять на ход земных событий. Парень понятия не имел, какое имя ей дать, есть ли оно у неё вообще, верят ли в её существование другие люди, помимо его самого. Одно он знал твёрдо: человек свободен в своих мечтах и надеждах. Он не кукла, не марионетка, он сам определяет свою судьбу. Самая страшная диктатура оставляет человеку выбор - жить на коленях или умереть, сражаясь. Можно не осознавать своего рабства, если родился рабом, но нельзя победить восставшего невольника - его можно только убить.
   Свободному человеку вызов бросает Вселенная - он борется с привходящими обстоятельствами космического масштаба, установленными не одним отдельно взятым супостатом, а роком. История не ведает пощады, но и сама жизнь безжалостна. Неведомая сила заставляет людей сближаться, видеть друг в друге спасение от одиночества, давать жизнь, но потом последовательно и бесцеремонно всех их убивает - одного за другим, одного за другим. Всех до единого. Все ныне живущие тоже умрут, как их предки. Так кто же распорядился судьбами мира, создал смеющихся людей из одной молекулы ДНК и с тех пор миллиардами их истребляет? Зачем нужна Земля без людей? Кому нужна была Земля до людей? Лёшка с детства привык озадачивать себя вопросами и неизменно разочаровывался любыми ответами. Ответ делал вопрос бессмысленным и требовал нового вопроса. Законы жизни и смерти не установлены людьми, но никто не смеет подняться над ними, оставаясь в здравом уме. Человек способен сопротивляться велению простого земного счастья, с женой и детишками, но с кем он борется, когда противостоит собственному желанию? Рефлексам, химической реакции в мозгу, эндорфинам, или чему там ещё? Кто же наделил человека столь мощным аппаратом подавления его свободной воли?
   - Ты думаешь так тяжело, словно в одиночку толкаешь вагон угля. Или бульдозер.
   Голос Наташи прозвучал неожиданно, словно прогремел с неба над планетой.
   - Не умею думать по-другому, - разозлился Лёшка. - Можешь легко и празднично быстренько обдумать ответ на вопрос: зачем люди появляются на свет, если им суждено умереть?
   - Чтобы потомство произвести, разве не ясно.
   - Цинизм тебе не идёт. Я ведь знаю тебя - ты другая.
   - В каком смысле "другая"? - удивилась Наташа. - Я хочу мужа и детей. Ну, может быть, одного ребёнка.
   Она не столько испугалась, сколько удивилась собственному внезапному стриптизу. С другой стороны, не за Лёшку же ей выходить. Да и не сказала она ничего ужасного - кто же не знает, что девчонки хотят замуж? Правда, они не говорят об этом вслух парням, ну и что с того. Во-первых, Лёшка не станет рассказывать об этом приятелям, во-вторых, у него нет приятелей, в-третьих, его не поймут здесь, если он всё же примется за популяризацию её слабости.
   - Вот именно. А строишь из себя озабоченную.
   - Какую ещё озабоченную? Ты совсем больной? Мальчик впервые узнал, откуда берутся дети - полный восторг!
   - Хватит тебе придуриваться. Ты прекрасно поняла мой вопрос.
   - Что тут понимать? Снова ты о своём смысле жизни? Только школьники им интересуются, взрослые просто живут. Рожают детей, обзаводятся в меру своих способностей жильём и прочим имуществом, потом умирают и оставляют его в наследство детям. Вот тебе вся жизнь со всеми её смыслами.
   - И кто же всё это выдумал?
   - Что выдумал? Я сама выдумала.
   - Да нет, ну кто решил, что люди должны рождаться и умирать, оставляя потомство и не имея никакого другого смысла?
   - Опять на бога выводишь?
   - Если у тебя нет другого ответа, то, видимо, на него.
   - У меня есть другой ответ - инопланетяне. И вся наша цивилизация - чей-то высоконаучный эксперимент. Они за нами наблюдают и делают забавные выводы о значимости для прогресса человечества таких факторов, как кока-кола и автомобили российского производства.
   - Зачем же им это нужно?
   - А богу твоему зачем?
   - О боге ты заговорила, а не я. Я тебя просто спрашиваю, а ты всё время приплетаешь высшие силы.
   Наташа порывалась многое высказать нахалу, но она сдержалась. Она ведь не верит в бога, но нечаянно подозревает в этом Лёшку, хотя он и не давал поводов. Да и что значит - верить в бога? Когда-то ей попадалось изречение религиозного человека: не так страшно, что люди не верят в бога, как то, что они не верят в дьявола. Кто такие нынешние верующие? Есть ли среди них такие, кто верит в дедушку на облаках и в Илью Пророка, чья колесница громыхает в небесах во время грозы? Наверное, нет. Даже самые дремучие деревенские бабушки знают про самолёты и космические ракеты. Скорее, они ставят себе на службу науку и верят в другое измерение. А доказано ли научно существование других измерений? Может, и нет. В них тоже надо только верить. В мире много неосязаемого и невидимого, но не во всё нужно верить, поскольку иногда наука справляется с ответом. Бог нужен для объяснения невероятного, но невероятное, видимо, будет всегда. И в бога будут верить всегда. И для оправдания несправедливости на Земле бог тоже нужен. Достаточно сказать, что справедливость существует только на небесах, и верующий готов смириться с её отсутствием в земной жизни.
   - Зачем ты вообще задаешь свои глупые вопросы? - спросила Наташа и посмотрела на Лёшку с профессиональным интересом последнего парапсихолога на планете. - Действительно хочешь дождаться членораздельного ответа?
   - Почему бы мне и не ждать?
   - Потому что нет на твои детские вопросы ответов, и никогда не было. Сиди себе тихо и про себя думай вопросы - сойдёшь за психически здорового. Разве можно ходить по улицам и спрашивать прохожих, во что они верят? Ты ведь не сектант какой-нибудь.
   - Я не по улицам хожу. Просто поболтать решил, пока едем.
   Лёшка и сам понимал своё несовершенство. И он действительно не ходил по улицам - Наташа первой среди живущих на Земле услышала вопросы сторожа об истоках человеческого в естестве всего сущего и не ответила на них. Теперь он твёрдо решил всю оставшуюся жизнь притворяться знающим ответы.
  
   Глава 23
  
   Саранцев огляделся, и место ему понравилось. Тихо, лёгкий ветерок обдувает, пахнет сырой листвой.
   - Здравствуйте, Игорь Петрович. Милости просим, - встретил его довольный жизнью крепкий плечистый парень - видимо, владелец заведения. Он чётко и отрывисто представился, словно отдал приказ о расстреле предателя, старался делать поменьше движений и не смотреть на офицеров ФСО в штатском.
   - Хорошо вы тут устроились, - добродушно заметил президент и протянул руку для пожатия. Ладонь ресторатора оказалась твёрдой и сухой, словно отполированный и нагретый солнцем мрамор.
   - Не жалуемся, - подтвердил мнение гостя хозяин. - Сам место подбирал, сам строил. - Проходите, пожалуйста, мы вас ждём.
   - Ждёте, всё-таки? А я надеялся, работаете.
   - Собственно, ждать посетителей - часть нашей работы.
   Саранцев оглянулся и увидел Елену Николаевну. В сопровождении Юли Кореанно она подходила мелкими неторопливыми шажками и чуть насторожённо улыбалась:
   - Что вы тут заготовили такое, мальчики?
   - Ничего особенного, Елена Николаевна, - отрапортовал Мишка Конопляник. - Посидим, поболтаем, немного перекусим. И домой вас доставим в лучшем виде.
   - Мои лучшие виды остались в далёком прошлом, - отмахнулась учительница.
   - Не кокетничайте, Елена Николаевна, мы с вами почти ровесники.
   - Честное слово, невозможно поверить, что вы - их учительница, - добавила Юля.
   - Вы ведь не намекаете на их преждевременное старение?
   - Нет, конечно. Просто вы и в самом деле не так уж намного их старше.
   - В нашем с вами возрасте при такой разнице мы вообще можем считаться ровесниками. Это в четвёртом классе мы были вдвое моложе вас, а сейчас уже почти догнали.
   - Ладно, ребята, хватит. Сколько можно. Хорошо, уговорили - скоро вы меня и вовсе обгоните.
   Обмен любезностями продолжался на пороге ресторана и сопровождался почтительным молчанием остальных присутствующих. Игорь Петрович подумал о приличиях и широким жестом пригласил главную жертву государственного мероприятия войти первой. Люди всегда делают свою работу, если они не сдались. Работа у всех разная, кто-то должен стоять и ждать, пока другие закончат обмен любезностями или официальный ритуал. Подобное занятие - не повод для жалости и тем более презрения. Так думал Саранцев во время церемоний, когда ему самому приходилось чинно стоять и время от времени изрекать положенные фразы. Особенно его изматывала нудная процедура принятия верительных грамот послов. Так долго по стойке "смирно" он не стоял со времён пионерских смотров строя и песни и торжественных линеек, но там он находился в строю, и даже не в первом ряду, а здесь - один, в центре огромного светлого зала, на виду у сотен людей и нескольких телекамер. Почешешь нос - подведёшь государство. Кашлянуть или чихнуть - вовсе не думай. И ведь от одной только мысли о категорической невозможности того и другого именно и засвербит в носу. Хорошо хоть, теперь обстановка вполне непринуждённая - даже высморкаться можно, и Юля только довольна останется его человечностью.
   Процессия во главе с хозяином ресторана вошла в теремок, утонула в полумраке и проследовала через пару светёлок в небольшой обеденный зал. Дневной свет лился внутрь и слепил всех входящих, будто готовил их к встрече с будущим или прошлым. Елена Николаевна вошла первой, Саранцев проник в помещение за ней и с удивлением ощутил противный холодок под ложечкой. Ненавистное с детства ощущение страха овладело им в окружении телохранителей, хотя террориста он перед собой не обнаружил. Несколько секунд он вообще толком ничего не видел, только смутно различил две слитые воедино фигуры - Елена Николаевна с кем-то обнималась.
   - Ну что, заговорщики - наконец, все собрались, или ещё кого-нибудь ждём? - весело поинтересовалась виновница торжества.
   - Что вы, Елена Николаевна, кого же ещё можно ждать после президента. В генсеки ООН никто из наших пока не вышел.
   Женский голос прозвучал неожиданно и незнакомо, будто никогда прежде не слышанный. Саранцев растерялся от неожиданности и тупо продолжал молчать.
   - Большая недоработка с моей стороны.
   - Обязательно исправьтесь в ближайшее время, - продолжил шутку чужой голос.
   - Ничего не выйдет, - выдавил Игорь Петрович. - Представители стран - постоянных членов Совета Безопасности по уставу не могут быть избраны генеральным секретарём.
   Никому не нужная юридическая справка сразу заставила его смутиться, а через мгновение он с ужасом осознал сказанное: теперь все удостоверились в его больном чувстве самолюбия. Зря Юля на него полагалась - следовало хоть основные тезисы набросать.
   - Ну и замечательно, - быстро среагировала незнакомая женщина. - Елена Николаевна, вас теперь можно догнать, но не перегнать. Давайте рассаживаться, зачем же стоять.
   Игорь Петрович привык к освещению и осмотрелся. Он обнаружил себя в восьмиугольной комнате с бревенчатыми стенами и дощатым потолком. В центре стоял небольшой круглый стол, накрытый белой скатертью и полностью сервированный в ожидании гостей. Приборы тускло поблёскивали металлом, деревянные стулья вокруг стола даже на вид смущали своей тяжестью. В комнате находились только свои - Елена Николаевна, Мишка Конопляник и страшная женщина. Она вовсе не выглядела уродом, но с первого взгляда обдала Саранцева неким подобием священного ужаса. Поскольку способность к здравым суждениям не оставила его, логика требовала считать незнакомку Аней Корсунской. Тем не менее, смутное беспокойство мешало признать очевидное - она жутко постарела. Игорь Петрович принялся мысленно подсчитывать длительность их разлуки, вновь ужаснулся и не стал доводить вычисления до конца. Ему до сих пор как-то в голову не приходило, что люди стареют со временем, и он не представляет исключения из неумолимого правила. Собственные юношеские фотографии не коробили - он к ним привыкал постепенно, в течение всей жизни.
   - Елена Николаевна, вы уж извините, я за вас давно всё заказала - вот меню, - вновь заговорила незнакомым голосом чужая Аня. - Может, хотите чего-нибудь? Тогда быстренько организуемся.
   - Не надо, не надо, Анечка, - отчаянно замахала руками Елена Николаевна. - Пусть вон ребята посмотрят.
   - С ребятами всё давно согласовано. То есть, уважаемого Игоря Петровича лично я не видела, конечно, но с его административным аппаратом все вопросы улажены прочно.
   Саранцев некоторое время пребывал в оцепенении, словно не понял сказанного. В действительности он понял каждое слово в отдельности, но не отнёс их к себе и даже удивился - о каком это Игоре Петровиче говорит незнакомка.
   - Как ты официально, Анечка, - укорила её Елена Николаевна. - Мы ведь все здесь свои собрались. То есть, на "вы" следует обращаться только ко мне, разве нет? Я среди нас самая опытная и многоуважаемая.
   - Конечно, Елена Николаевна, но я всё же побаиваюсь этикет нарушить. Президент, как-никак.
   - Игорь, хоть ты её успокой, - обратилась учительница к главе государства за поддержкой.
   Саранцев молча слушал диалог женщин, словно посторонний, и постепенно приходил в состояние полного недоумения. Можно подумать, он хоть как-то продемонстрировал высокомерие!
   - Службы протокола здесь нет, а без неё я и сам в этикете ничего не понимаю.
   Он не обращался лично к Корсунской, а куда-то в пространство, мимо всех присутствующих. Дурацкие слова придумались сами и сразу, как только Игорь Петрович осознал неотложную необходимость хоть что-нибудь сказать.
   - Как же нам теперь быть? - продолжала гнуть свою линию Аня. - Никто не знает, как следует себя вести, что можно говорить, что нельзя.
   - Хочешь сказать, молча посидим здесь и разойдёмся по домам?
   - Что же делать, ситуация безвыходная! - капризная женщина выглядела совершенно серьёзной, и только содержание её речи свидетельствовало о противном.
   - Хватит тебе придуриваться, Корсунская, - отрезал Саранцев. - Честное слово, и так ситуация не рядовая, а ты подливаешь масла в огонь. Столько лет не виделись, встретились, а ты тратишь время на детские приколы.
   - Я уже давно Кораблёва, - ответила Аня. - И ты бы меня не узнал, если бы случайно встретил на улице.
   - А ты - меня.
   - Не ссорьтесь, дети, - поспешно вмешалась Елена Николаевна. - Надеюсь, вы все узнали бы меня.
   Саранцев мысленно страдал в болезненном желании понять поведение Корсунской. Она настроена агрессивно, никаких сомнений. Неужели завидует? Но разве женщины завидуют карьере мужчин? Возможно, она одна такая. Мало ему дома загадок женского поведения!
   Официант принёс первую смену блюд и вино, новорождённую дружно поздравили, разговор плавно сместился в гастрономическую область и в дальние поля памяти. Конопляник больше всех старался вести речь о нейтральном и безопасном, Елена Николаевна - о детских шалостях, победах и неудачах своих учеников. А также заговорила о личном.
   - Я Игоря сразу в вашем классе приметила - он выделялся. Очень сосредоточенный был мальчик, к тому же упорный.
   - Упрямый, - поправил Саранцев.
   - Упорный и настойчивый. Я бы сказала - въедливый.
   - И никакой личной жизни, - съязвила Аня.
   - В школе, - поправил Игорь Петрович. - Никакой личной жизни в школе. Там я учился и занимался прочими общественно-полезными делами.
   - Да, я помню, - вскинулась Корсунская-Кораблёва. - Ты ведь и председателем совета пионерского отряда был, а потом - кем-то комсомольским.
   - Почему мы вообще говорим обо мне, а не о Елене Николаевне? Я ведь о вас ничего не знаю, Елена Николаевна. Как вы поживаете? - поспешил Саранцев сменить тему. Он не смущался пионерско-комсомольским прошлым и не делал из него тайны, но вовсе не собирался вставать в центр текущих событий. С одной стороны, он может испортить мнение о себе только у троих человек, с другой - он и в их глазах желал выглядеть пристойно. Подумал и спохватился: почему "испортить"? Какого мнения о нём придерживаются собравшиеся здесь люди? Скажут ли они ему в лицо правду? Если кто и скажет, то Корсунская. Елена Николаевна излучает благожелательность, Мишка просто молчит. И что же означает его молчание? Скрывает свои настоящие мысли и строит корыстные планы или просто стесняется? Обстановка становилась гнетущей.
   - Да нормально я поживаю. Так же, как и десять лет назад, и двадцать. Вот институт закончила, замуж вышла и с тех пор ничего не меняется - сначала вас выучила, потом других. - Елена Николаевна говорила своим модулированным учительским голосом, машинально расставляла логические ударения и чётко выговаривала каждое слово, словно стояла у доски и давала урок несмышлёнышам. - Это вы мне поведайте, чем занимались всё это время. Про Игоря я, разумеется, много читала, но хотела бы послушать лично и неформально.
   - Государственные тайны хотите выведать? - вновь проявила несуразность Корсунская. - Так он, Елена Николаевна, даже против вас выстоит.
   - Даже личные тайны знать не хочу, не только государственные. Но всё же друзьям можно рассказать больше, чем газетам - разве не так?
   Саранцев испытал тягостное ощущение неловкости. Что говорить, куда смотреть, можно ли шутить, стоит ли выдерживать дистанцию? Никакая служба протокола не смогла бы ему помочь, как и в отношениях с женой, и с незадачливой дочерью.
   - Про Мишку-то с Аней вы ничего не читали - может, лучше с них начать?
   - Да мне всё равно, с кого начать. Но про Аню я и так всё знаю - мы с ней постоянно видимся. В отличие от вас, мальчики.
   - Это несерьёзно, - подал голос и Мишка. - Что значит: как мы живём? Работаем и отдыхаем, детей воспитываем. Нобелевка не светит, миллиардером не стану, но, надеюсь, и в тюрьму не сяду.
   - Значит, все надежды на Игоря? - многозначительно заметила Елена Николаевна. - Ты уж точно не сможешь уверять, будто просто работаешь и отдыхаешь.
   - Почему не смогу? Именно - работаю и отдыхаю. Будни, будни, будни, иногда - выходные и праздники. И мировых проблем, по штуке ежедневно, я не решаю.
   Знали бы они его нынешние проблемы! Счастливые люди - просто зашли в ресторан отметить юбилей своей учительницы, и вечером вернутся домой. Впереди выходные, в понедельник - снова на работу. А здесь - дочь, Покровский, Корчёный, Антонов. Самое смешное - он ведь сейчас не своей работой занимается, а какими-то махинациями и подлыми интригами. Целый день потрачен на ерунду, если рассуждать в масштабах страны.
   - Ну, можешь ты рассказать, в чём состоит твоя работа? - настаивала Елена Николаевна. - Нам ведь и вообразить трудно - можем только догадываться.
   - Читаю документы, выслушиваю людей, отдаю распоряжения, - ваша школьная директриса тем же самым занимается.
   Аня не смотрела на него и, казалось, даже не слушала - рассеянно крутила в пальцах бокал и думала о нездешнем. Он начал понимать изменение её внешности - словно цветное изображение изменили на чёрно-белое. Вряд ли он обращался к ней в школе с мало-мальски содержательной речью, и тогда у неё просто не было возможности его слушать, а теперь она отвернулась и не слушает уже нарочно.
   - А вообще, ну как всё устроено? Ты ведь не в Кремле живёшь? В Ново-Огарёве, кажется? - не унималась Елена Николаевна.
   - Нет, в Горках-9.
   - В Ново-Огарёве живёт Покровский, - вставила Аня, глядя в свой пустой бокал. - Он его туда не пустил.
   Выходит - слушает. Думает свои собственные мысли, но не считает нужным слишком уж тщательно их скрывать. Тон такой, словно он однажды случайно голым заскочил в набитую людьми комнату, и она его видела.
   - Кто кого куда не пустил? - не поняла Елена Николаевна.
   - Покровский не пустил его в президентскую резиденцию и продолжает там спокойно жить.
   - Ново-Огарёво - не президентская резиденция, - пустился в терпеливые разъяснения Саранцев, - просто одна из государственных резиденций в ведении управления делами президента, как и Горки-9. И нигде не сказано, что президент должен жить здесь, а премьер - там. Честно говоря, я не понимаю, к чему ты ведёшь.
   - Я ни к чему не веду. Просто уточнила.
   - Ты не просто уточнила. По твоему уточнению я даже могу примерно определить круг твоего общественно-политического чтения. Думаю также, что на выборы ты не ходишь, поскольку не видишь в них смысла.
   - Да ты просто прозорливец! - рассмеялась Корсунская. - ФСБ и ФСО хорошо потрудились, пока готовили нашу встречу.
   - ФСБ и ФСО не тратят рабочее время на такую ерунду, как твои визиты в избирательный участок. Мы бы могли поговорить о твоих убеждениях более подробно, но повестка дня у нас другая.
   - Вы ссоритесь, что ли? - вмешалась в напряжённый диалог Елена Николаевна.
   - Да нет, просто обмениваемся любезностями, - спокойно отреагировала негодяйка из детства. - Игорь Петрович ведь по простоте слова не скажет.
   - Какая ещё простота? У тебя и к моей речи претензии есть?
   - Не волнуйся ты так. Я ведь ничего ужасного не сказала.
   - Да, ничего. Просто ехидничаешь по мелочам.
   - Нет, Анечка, ты действительно настроена как-то недружелюбно, - помогла президенту его учительница. - Ведь твой одноклассник, наш земляк, возглавил страну, можно только радоваться и гордиться, а ты предъявляешь ему непонятные претензии.
   - Почему непонятные? Очень даже конкретные, - продолжала атаку Корсунская.
   Она упорно не смотрела на Саранцева, как делала и давным-давно, в новосибирской школе. Только тогда она с ним не разговаривала и, кажется, не была уверена в его существовании. Теперь последнее обстоятельство изжито, но взглянуть на него она всё равно не желает. По-прежнему высокомерная, в лучшем случае - безразлично равнодушная. Как она только замуж вышла! С её характером можно разве только преступным сообществом руководить.
   - Нет, Анечка, ты ошибаешься. Можно подумать, Игорь тебя чем-то обидел. Я не помню, какие у вас были отношения в школе, но вы уж точно друг с другом не воевали - иначе я бы запомнила.
   - У нас не было отношений в школе, - сухо произнёс Саранцев, - потому что мадемуазель Корсунская уже тогда считала себя выше таких, как я.
   - Такие, как ты - это кто? - вскинулась бывшая школьная королева и едва ли не впервые посмотрела на одноклассника.
   - Это те, чьи родители были не университетскими профессорами, а простыми инженерами, и те, кто в детстве ходил детский сад, и кого даже носили в ясли, а не те, кто сидел дома с нянечкой.
   - Слушайте, вас уже совсем не в ту степь понесло, - предложил своё посредничество Мишка. - Что вы завелись-то? До яслей уже добрались.
   - Видишь, как наш Игорь Петрович настрадался в детстве - даже в ясли его носили, - не унималась агрессивная адвокатша.
   - Нет, ребята, так дальше не пойдёт, - решительно пресекла развитие конфликта Елена Николаевна и даже привстала, опершись руками о стол. - Немедленно прекращайте ваше цапанье и давайте просто поболтаем, неужели я многого прошу?
   - Извините, Елена Николаевна, - буркнул Саранцев и замолчал.
   Он действительно не хотел её обижать и вовсе не собирался на кого-либо нападать, но молча терпеть издёвки тоже не мог. Совершенно не ожидавший подобного развития событий, Игорь Петрович смутился своим участием в перепалке с женщиной и теперь отчаянно хотел поскорее свернуть провалившееся мероприятие и заняться более умиротворяющими делами. Полдня он занимался проблемой дочери и втайне желал отдохнуть на вечере воспоминаний, а приходится вновь искать выход из некрасивой ситуации.
   - Я смотрю, вы совсем от рук отбились, дети мои, - продолжила нотацию Елена Николаевна. - Вы двое вообще встречались после школы?
   - Ни разу, - поспешила отречься Аня.
   - И после тридцати лет разлуки начинаете с драки?
   - Разлучаются друзья, а мы просто разошлись в разные стороны, - уточнил Саранцев. - Мы бы друг о друге и не вспомнили больше никогда, если бы не вы, Елена Николаевна, и не ваш трудовой конфликт. Вы вот не захотели о себе поговорить, и вот что получилось. Какие у вас там проблемы?
   - Ничего особо ужасного, - отмахнулась Елена Николаевна. - Зря Анечка всех вас переполошила.
   - Просто Елена Николаевна в одиночку противостоит политике действующего правительства в сфере школьного образования, - с ноткой своей обычной язвительности заметила Корсунская.
   - Нет-нет, Анечка, прекращай. Опять ты за старое. Мы не на переговоры здесь собрались и не на конференцию по проблемам школьной реформы. С государством я не борюсь, просто считаю отдельные меры конкретно нашей школьной администрации порочными.
   Казалось, общение окончательно сбивается в нежелательную тональность, и Саранцев тайно подавлял в себе раздражение. Что ему теперь, прошения здесь принимать? Можно просто поболтать, повспоминать детство и отрочество. Он ведь совершенно искренне хотел именно отдохнуть душой, все рассуждения Юли Кореанно просто удачно легли в строку. Почему бы не совместить приятное с полезным? И вот весь гениально невесомый замысел выливается в банальное общение с народом.
   - Если я вмешаюсь, то ты, Анна Батьковна, сама потом станешь приводить всю эту историю как доказательство отсутствия у нас демократии и эффективного государственного аппарата. Мол, президент влез в компетенцию аж школьного директора - куда такое годится. Поэтому предпочту воздержаться. Знаешь, когда во времена перестройки газеты обличали коррупцию советского периода, я вычитал где-то, как помощник Брежнева позвонил первому секретарю какого-то обкома, обсудил с ним текущие вопросы, а потом между делом поинтересовался ходом некого местного судебного процесса. Просто поинтересовался - никаких распоряжений не отдавал. Но секретарь обкома, естественно, всё понял правильно и принял соответствующие меры к облегчению участи подсудимого. Ты вот юрист, насколько я понимаю, так скажи: с юридической точки зрения, является данный случай со стороны помощника Брежнева вмешательством в компетенцию суда или обкома?
   - Как же ты глубоко копнул. Думаю, беспристрастный суд в демократической стране помощника не осудил бы, но мы же понимаем нашу систему взаимоотношений, и кто такой помощник Брежнева для секретаря обкома. В бытовом понимании давление имело место.
   - Хорошо. Вот я продемонстрировал всей школьной администрации разом свою физиономию - вмешался я в её компетенцию или нет?
   - Формально - нет.
   - Задумается теперь директриса о своих дальнейших действиях, или нет?
   - Наверное, задумается.
   - Разве это не было с самого начала частью замысла всего сегодняшнего мероприятия?
   - Так-так, - подала голос Елена Николаевна, - отсюда подробнее. То есть, вы все собрались меня спасать?
   - По плану предполагалось вслух об этом не говорить, но Игоря Петровича ведь не остановишь.
   Само собой, госпожа Корсунская-Кораблёва опять выступила в своей характерной манере. Саранцев начал медленно закипать и испытывать к ней чувство, весьма напоминающее ненависть.
   - Просто мне уже стало казаться, что наше собрание служит совсем иной цели, - пояснил он свою несдержанность и разозлился ещё больше - теперь он перед ней оправдывается! Хотя, положа руку на сердце, язык стоило придержать.
   - Шут с тобой, у меня возник другой вопрос: откуда тебе известен род моих занятий? Вы с Мишкой обо мне говорили?
   - Нет, почему, - встрепенулся Конопляник, но сразу осёкся - видимо, решил предоставить право ответа Саранцеву, дабы не причинить вреда государственным интересам России.
   - Да, ФСБ проверила ваше реноме, - отчеканил Игорь Петрович, глядя прямо в ухо Анне. - Я им никаких распоряжений не отдавал, они действовали по инструкции.
   - А ты бы мог распорядиться не проводить в данном случае такую проверку?
   - Нет, не мог. Это часть их работы, их ответственность. В случае чего спрос был бы с них. Здесь нет ничего унизительного ни для вас, ни для меня.
   - В случае чего с них был бы спрос?
   - В случае, если бы встреча с кем-нибудь из вас меня бы скомпрометировала.
   - Ты каждый день компрометируешь себя всяческими встречами, мог бы и нас как-нибудь перетерпеть.
   - Какими ещё встречами я себя компрометирую?
   - Ребята, ребята, да что с вами такое! - всерьёз возмутилась Елена Николаевна. - Анечка, зачем ты нападаешь на Игоря? Ты же не можешь судить о таких вопросах. Там свои порядки, не он их устанавливал, всё решают специалисты.
   - Простите, Елена Николаевна, честное слово - больше не буду.
   На свою бывшую учительницу она посмотрела. Его одного она игнорирует - откуда такая рьяная ненависть? Она держала на него обиду все минувшие десятилетия? Не может быть - в школе между ними не случилось ни единого конфликта. Не может ссора возникнуть на пустом месте, а их отношения в школе - зияющая пустота.
   - Сейчас самое время всех вас рассмешить, - заметил Конопляник. - Мы не сможем отсюда выйти - похоже, в зале появились клиенты.
   Видимо, Кореанно делала свою работу. Следовало ожидать появления журналистов, но пока Саранцев не мог сосредоточиться на связях с общественностью.
   - Елена Николаевна, - вдруг тихо и размеренно произнёс Игорь Петрович, - мы ведь выросли уже, правда?
   - Несомненно, - рассмеялась учительница.
   - Значит, не стоит волноваться о нашем воспитании. Поздно уже.
   - Видимо, да.
   - Помните, я однажды вступился за Евгения Онегина?
   - Ещё бы не помнить! Ты тогда выступил с блеском, хотя до сих пор я не встретила ни одной особы женского пола, которая бы с тобой согласилась.
   - Нисколько не сомневаюсь. Знаете, я ведь до сих пор своего мнения не изменил. Онегин в отношениях с Татьяной в их деревенский период - честный и порядочный человек. Но все женщины на него обижены за неё, поскольку уверены - уж если девушка делает первый шаг, мужчина обязан ответить ей взаимностью, в противном случае он наносит ей смертельную обиду.
   - Порядочный человек не обошёлся бы так с Ольгой и Ленским, - тихо возразила Анна.
   - Но Татьяна не возненавидела его за них. Она читает его книги и изучает его пометки на полях - значит, уж точно не считает подонком.
   - С какой стати нам вообще сейчас обсуждать Евгения Онегина? - угрожающе низким, чуть дрогнувшим на последнем слоге голосом сказала негодяйка.
   - Надо же нам поболтать о чём-нибудь неполитическом. Помнится, тогда, в школе, ты тоже на меня напала, чуть не с кулаками.
   - Не преувеличивай, пожалуйста. Бить тебя я уж точно не собиралась.
   - Но кричала громко, - с улыбкой вставила своё веское слово Елена Николаевна. - Надеюсь, за минувшие годы вы поостыли, и не устроите новый скандал. В прошлый раз мне даже с завучем пришлось объясняться по поводу дисциплины на занятиях моего факультатива. Честно говоря, не хотелось вас разнимать - вы так красиво ругались. С цитатами, ссылками на пушкинский текст. Я даже удивилась, когда вы не занялись литературой профессионально.
   - Право относится к гуманитарной области знания, - примирительно отозвалась Корсунская.
   - Тот, кто его туда приписал, не имел о юриспруденции ни малейшего понятия, - не пропустил своей очереди съязвить Саранцев. - Гуманитарная наука не может решать человеческие судьбы.
   - Только гуманитарная и может - за пунктами и параграфами следует видеть живого человека в его реальных жизненных обстоятельствах.
   - И как же быть с повязкой на глазах Фемиды? Предполагается, что для вынесения справедливого решения ей достаточно весов. А это - математически точная мера.
   - Лично я не согласна с таким образом правосудия.
   - Впервые вижу юриста, согласного с критикой его профессии.
   - Не заметила никакой критики профессии. А по поводу Фемиды могу разъяснить: образ предполагает беспристрастное решение. Суд взвешивает доводы сторон и выносит приговор, основанный исключительно на обстоятельствах дела, а не на привходящих факторах вроде взятки или давления сверху. Вот только словосочетание "слепое правосудие" звучит отталкивающе и создаёт образ именно беззакония.
   - Вы вроде с Евгения Онегина начинали, - припомнил спорщикам Конопляник, - а забрели в какие-то тёмные дебри.
   - Это они из-за меня, - разъяснила Елена Николаевна. - Влезла со своим замечанием и сбила их с пути. Мне всё же интересно: вы и сейчас стоите на прежних позициях?
   - Само собой, - недоумённо пожал плечами Игорь Петрович. - Даже ещё более в своём мнении утвердился. Могу даже бездоказательно предположить, что Пушкин и сам получал подобные письмеца от восхищённых его творчеством барышень. И, видимо, не терялся.
   - Ну конечно, сейчас донжуанские списки в дело пойдут! - коротко хохотнула Корсунская.
   - Победами Пушкина на интимном фронте никогда особо не интересовался, - начал отбиваться Саранцев. - Но ты ведь и сама не станешь называть его тихим скромником.
   - Не стану, и что с того?
   - Ситуация проста до невероятности. Деревенская дворяночка навязывается столичному щёголю, а тот не пользуется ситуацией, как на его месте поступил бы мерзавец, а очень взвешенно и осторожно объясняет потенциальной жертве её ошибку. Критики любят сопоставлять письмо Татьяны с отповедью Онегина и обличают последнюю: мол, Евгений говорит преимущественно о себе, а Татьяна писала не о себе, а о нём. Вот только весь пафос речи негодяя строится на одной предпосылке: я вас недостоин.
   - Но стоило Татьяне выйти замуж и стать столичной светской дамой, он сразу стал её достоин.
   - Сердцу не прикажешь! Онегин ведь не из грязи в князи прыгнул, светских дам он на своём веку немало повидал.
   - Порядочные люди не пытаются соблазнить замужних женщин.
   - Не вижу связи. Она ведь не за его друга или брата замуж выскочила. Только я, собственно, о другом хотел спросить: почему тебе тогда резьбу сорвало?
   - Какую резьбу? О чём ты вообще?
   - О литературе так не спорят. С тобой ведь буквально истерика случилась. Уж столько лет прошло, какие теперь тайны?
   - Нет, Игорь, подожди, - вмешалась Елена Николаевна, - так нельзя. Сколько бы лет ни прошло, человек сам решает, какие тайны ему хранить.
   - Да какие тайны, Елена Николаевна? И вы туда же? Какая истерика? Не помню я никакой истерики. Может, разгорячилась больше обычного, и всё. И вообще, не помню я ничего особенного.
   - Ладно, проехали, - примирила учеников педагог. - Миша, а ты чем занимаешься?
   - Вы у Саранцева спросите, он от ФСБ всё лучше знает, - не унималась негодяйка.
   - Проверка ФСБ дала положительный результат, - заверил собравшихся Игорь Петрович. - Мишка, можешь жить спокойно и заниматься дальше своим бизнесом.
   - Спасибо, учту. А можно сейчас фоткнуться и повесить твою личность в офисе?
   - Сколько угодно, пользуйся.
   - Вы все разговариваете, как в доме повешенного, - вновь напомнила о себе Корсунская.
   - А как разговаривают в доме повешенного?
   - Не как, а о чём - о чём угодно, кроме верёвки.
   - Ты имеешь к нам какие-то претензии? Хочешь изменить тему беседы?
   - Хочу. Ты меня обвинил, непонятно в чём, теперь делаешь вид, будто ничего не случилось, а я так и сижу оплёванной.
   - Мы решили не беспокоить тебя воспоминаниями, раз уж ты так болезненно отреагировала на несколько случайных слов.
   - Ты опять? Я не реагировала болезненно на твои дурацкие и вовсе не случайные слова. Ты вылез со странными намёками на мою неадекватность, все теперь гадают о тайнах моей личной жизни, и ты ждёшь от меня тишины?
   - Мы говорили о событиях тридцатилетней давности, а ты волнуешься сейчас. - Саранцев говорил медленно и раздельно, как с душевнобольной. - По-моему, лучше всего сейчас именно сменить тему.
   - Нет, сначала объясни, о чём ты здесь болтал.
   - Я просто спросил, чем объяснялось твоё давнее волнение в связи с письмом Татьяны Лариной, ты вместо ответа снова разволновалась и теперь требуешь объяснений от меня. Я ничего не могу объяснить, поскольку просто задал вопрос.
   - Почему ты его задал? Можешь ответить по-человечески?
   - Потому что ты тогда разволновалась, и я по глупости решил, что теперь сможешь своё волнение объяснить. Думал, посмеёмся, пошутим, я поведаю о своих школьных тайнах, и все останутся довольны.
   - Кто тебе сказал, что я тогда разволновалась?
   - Никто не рассказал, я сам там был и всё видел.
   - Анечка, успокойся, - обеспокоенно вмешалась Елена Николаевна. - Мы тебя очень любим и ни в чём не обвиняем. Давайте согласимся на этом и двинемся дальше.
   - Елена Николаевна, ну что он себе позволяет?
   - Анечка, давай Игорь сейчас извинится, и поговорим о чём-нибудь весёлом? Игорь, ты ведь извинишься?
   Саранцев хорошо помнил историю с письмом Татьяны Лариной, хотя случилась она даже не тридцать, а чуть больше лет тому назад. Порядки на своём факультативе Елена Николаевна поддерживала вольные - старалась уйти как можно дальше от атмосферы урока и создать атмосферу литературного кружка. Высказывать собственное мнение разрешалось, даже сидя на парте, а лечь никто и не пробовал, ибо народ собирался начитанный и хорошо воспитанный. Юный Саранцев на одном из собраний, посвящённых "Евгению Онегину", и выступил со своим заявлением о личности главного героя, как выяснилось позднее - опрометчивым. Корсунская буквально взметнулась со своего места и сразу стала кричать на него со страстью и очевидным желанием оскорбить. Он до сих пор помнил её лицо и свой испуг. Он искренне верил в свои слова, не хотел никого оскорбить и не прикидывался циником, даже не хотел выпендриться. Просто высказал свою настоящую мысль. Он нигде её не вычитал, ни от кого не услышал - просто едва ли не впервые в жизни родил собственное суждение о литературных материях, страшно обрадовался и спешил поделиться с другими своим открытием. Ожидал споров и несогласия, смеха и советов не мерить литературных персонажей по себе, но не вспышки ненависти.
   На Корсунскую Саранцев тогда смотрел по преимуществу в затылок или в профиль (последнее - гораздо реже), она неизменно беспокоила его эротическую фантазию своими очертаниями, походкой и любым движением, хотя все её движения были абсолютно непредосудительны. Само собой, воображал, как она выглядит в нижнем белье или стоит под душем, и ужасно томился своими представлениями, но никогда не заговаривал - боялся пренебрежения. И вот, на достопамятном заседании литкружка, она смотрела на него, обращалась к нему и не видела в нём пустого места, потому что хотела втоптать его в грязь, если не уничтожить физически. Саранцев сначала недоумённо, затем испуганно смотрел ей прямо в глаза и долго не мог понять её речи, словно она кричала на незнакомом языке. Затем стал разбирать отдельные слова как цепочку определений без всякой логической связи между ними. Елена Николаевна и в тот раз бросилась успокаивать неуравновешенную воспитанницу, но и тогда никакого толка из её усилий не вышло.
   Подростковый возраст не приносит человеку спокойствия и размеренности, но выходка одноклассницы выбила тогда Саранцева из колеи на несколько месяцев. На свою инфернальницу он вовсе бросил смотреть, осмеливался только думать. Совершенный пацан, он впервые увидел среди своих знакомых врага. Он питает к ней самые тёплые чувства, а она буквально желает его смерти! Где, когда, каким словом или поступком он столкнул её в омут? То ли в шутку, то ли всерьёз, пытался объяснить нежданное проявление чувств Корсунской страстью лично к нему, но, видимо, как и все остальные очевидцы, быстро задвинул подобные подозрения в пыльный угол. И остался ни с чем, поскольку никакой подлости за собой не обнаружил. Но месяцы блужданий в закоулках сознания запомнил надолго.
   - Я смотрю, вы до сих пор живёте школьными делами, - решил пошутить Конопляник, но услышал в ответ молчание и не стал развивать свою мысль.
   - Нет, ребята, я вас всё же прошу пока не выяснять отношения. Вот отвезёте меня домой - и хоть драку здесь устройте, - сделала свою попытку Елена Николаевна и тоже не встретила понимания.
   - Так иногда странно бывает... - начала вдруг нарушительница спокойствия, но тоже осеклась.
   Все понимали её вину и боялись неосторожным замечанием вызвать новый приступ негодования. Ведь никто не понимал причины предыдущей вспышки, и каждый представлял дальнейший диалог как минное поле.
   - Нет, так продолжаться не может, - решительно провозгласил Саранцев. - Надо, наконец, разобраться и покончить с этим скандалом. И тогда, и сейчас все понимают - у тебя ко мне претензии, но никто не понимает их сущности. Прекращай делать фигуры умолчания и просто скажи, в чём дело.
   Корсунская помолчала под взглядами всего сообщества, потом тихо сказала:
   - Ты своими вопросами только доказываешь мою правоту. Действительно, хочешь послушать?
   - Действительно, хочу. Уже много лет. Ты думаешь, почему я до сих пор помню эту историю?
   - Помнишь историю?
   - Помню, поэтому и спрашиваю.
   - А Веру помнишь?
   - Какую Веру?
   - Веру Круглову. Я так и думала - даже не помнишь.
   Саранцев помнил, но смутно - кажется, знакомые имя и фамилия. Вспомнить внешность и хоть что-нибудь ещё не получалось.
   - Помню или не помню - какая разница? Я уж точно ничего ужасного ей не сделал.
   - Вот именно - не сделал. Елена Николаевна, помните её?
   - Да-да, припоминаю. Тихая девочка, внимательная, сидела всегда на передней парте, руку не поднимала, но на вопросы учителя и у доски всегда отвечала. Мать у неё была разговорчивая, после родительских собраний любила кулинарными рецептами делиться.
   - Хорошо, вспомнили Веру Круглову, - нетерпеливо отозвался Саранцев. - Зачем ты о ней заговорила?
   - Потому что ты сам захотел - в ней всё дело. Ты разрушил её жизнь.
   - Я?
   - Да, ты.
   - Ещё в школе разрушил чью-то жизнь и даже не заметил?
   - В школе ты только начал, закончил потом.
   - Начал что? По-моему, я ни слова ей не сказал.
   - Вот именно.
   - Что вот именно?
   - Ни слова не сказал. Между прочим, она несколько тетрадей исписала стихами.
   - Какими ещё стихами?
   - Обыкновенными - плохими. Но о тебе.
   - Обо мне? Надеюсь, не матом? Раз уж я разрушил её жизнь.
   - Это я сказала - разрушил. Она-то думает иначе. Всё вырезки о тебе собирает.
   - Зачем?
   - Потому что дура. Уже давно не надеется, просто гордится тобой. После школы скучала, пока ты в прессе и в телевизоре не возник, а потом обрадовалась и стала создавать о тебе энциклопедию - половину зарплаты тратит на журналы и газеты, в Интернете тоже сидит исключительно ради тебя.
   - И чего ты хочешь от меня?
   - Ничего. Уже давно нельзя ничего поделать. Замуж она не вышла, по-моему - вообще ни с одним мужчиной не была, и детей у неё уже никогда не будет.
   - Если ничего нельзя поделать, какие претензии ко мне?
   - Никаких.
   Саранцев замолчал, с недоумением разглядывая обращённое к нему ухо Корсунской. Она очень хочет его уязвить, но добивается поставленной цели с изяществом бегемота. С какой стати ему переживать за какую-то сумасшедшую? Может, она ещё и не одна такая.
   - Если претензий нет, зачем весь этот концерт?
   - Я просто жду, вот и всё.
   - Чего ждешь?
   - Проснётся в тебе когда-нибудь человек или нет.
   - Причём здесь человек? Я её изнасиловал, соблазнил, бросил беременной или с ребёнком?
   - Нет. Только прошёл мимо.
   - Мимо? Всё мое преступление состоит в том, что в школе я не заметил какую-то безумную девицу?
   - Почему безумную?
   - Потому что всё, что я о ней знаю с твоих слов, говорит о психическом заболевании. Все нормальные люди очень скоро забывают школьные страсти и начинают жить по-настоящему.
   - Я думаю, она как раз и живёт по-настоящему.
   - Если бы все так жили, человечество давно бы вымерло.
   - Если бы все так жили, наступил бы земной рай. Ей от тебя ничего не нужно, даже сейчас. Она никогда не порывалась написать тебе ни строчки - достаточно видеть тебя в новостях. И она счастлива.
   - Если она счастлива, то и меня не в чем обвинить.
   - Ты можешь остановиться хоть на минуту и понять простую вещь: человек посвятил тебе жизнь и ничего не взял взамен!
   - Думаю, если ФСО узнаёт о её существовании, то возьмёт на учёт как одержимую. Почему я должен переживать по поводу чьего-то психического сдвига? Это проблема семьи.
   - Я ведь не о юридической ответственности говорю, успокойся. И не о политическом осложнении - её невозможно использовать против тебя. Я говорю об отношениях между людьми, а ты влез на баррикаду, как революционер накануне героической гибели, и машешь оттуда флагом. Я ведь и знать её не знала, пока не заметила её взгляд. Я тогда ещё страшно удивилась - нашла же, о ком млеть.
   - Ну, спасибо тебе.
   - Да пожалуйста. Где ты видел девчонок старших классов, восхищённых своими одноклассниками? Им выпускников подавай, студентов и так далее.
   - Знаете, я тоже что-то припоминаю, - сказала вдруг Елена Николаевна. - Честно говоря, за Верой я ничего не заметила, но вот её мать как-то принялась шутить по поводу сонетов своей дочери, посвящённых некому романтическому предмету. Но я тогда не попыталась ничего выяснить - девочка спокойная, характер совершенно не истеричный. Я подумала - с собой она точно ничего не сделает, так пусть помечтает о принце, пока молоденькая. Потом-то такие мечты дороже обходятся, если раннего опыта нет. Анечка, а вы с ней разве дружили? Я тоже ничего не замечала. Вот так на старости лет и обнаружишь собственную профнепригодость.
   - Мы не дружили. Просто однажды я спросила, зачем она себя выдаёт пламенными взглядами, а она испугалась. Потом я ей пообещала никому не рассказывать до самой смерти, а она вдруг обрадовалась и стала говорить. По-моему, не меньше получаса расписывала твои привлекательные стороны, Игорь Петрович, а я слушала и поражалась.
   - А лечиться ты ей тогда не посоветовала? Глядишь, и жизнь бы ей спасла.
   - Нет, не посоветовала. Я заслушалась.
   - Ты же меня в упор не замечала, и вдруг заслушалась рассказом помешанной обо мне?
   - Представь себе. Все твои подвиги чуть не с первого класса вспомнила - я под конец даже ей позавидовала. Счастливая, думаю, прямо в роман Жорж Санд поселилась. Я бы тогда и сама не отказалась.
   - И какие же подвиги она мне приписала?
   - Откуда я помню? Ты от меня слишком много хочешь. Я ведь тебе жизнь не посвятила. Ерунду всякую приплела - то ты честно признался в разбитом окне, хотя очевидных улик не имелось, то в критический момент на каком-то уроке отдал ей лишний карандаш, когда у неё свой сломался.
   - И ты ей позавидовала.
   - Представь себе, позавидовала. Её жизнь стоила больше моей. Я оставалась ребёнком, она повзрослела. Тогда, разумеется, я не могла понять своих ощущений, осознание пришло позже.
   - Тебе повезло, - царапнул Саранцев Корсунскую. - В таком телячьем возрасте могла бы заразиться от неё и в итоге тоже пустить свою жизнь под откос.
   - Я не смогла. Я пыталась, очень хотела сравняться с Верой, но ничего не вышло. Стала присматриваться к парням из своего круга общения - то есть, вела себя как последняя дура. Довольно быстро догадалась, что самостоятельно назначить себе предмет не смогу, нужно ждать случайности.
   - Долго ждала?
   - Долго. Вышла замуж, родила детей, живу счастливо, хотя всякое случалось, но так и не дождалась.
   - А твой муж об этом знает?
   - Он хороший человек. Я хочу с ним состариться. О чём он должен знать?
   - О Вере Кругловой и о твоём несбывшемся желании с ней сравняться.
   - Мои желания не имеют ни малейшего отношения к моей семье. Я уже давно не хочу счастья себе одной - только нам всем. Детский эгоизм давно рассеялся в воздухе. Почему я вообще оказалась в центре нашего разговора?
   - Так случилось. Спешу тебя порадовать - тебе повезло в жизни.
   - Повезло. А вот ты себя обокрал.
   - Я себя спас. Твоя Вера Круглова не могла стать ничьей женой, в том числе моей. Живые люди никогда не выдерживают соревнования с идеалом.
   - Но ты же её не заметил, просто не заметил! И даже сейчас остался равнодушным.
   - Конечно, остался. А чего ты хотела - чтобы я сейчас сорвался с места и помчался куда-то вдаль исправлять ошибки молодости? Это даже не ошибка молодости - так называют совсем другое. Это - вообще ничего.
   - Нет, Анечка, я думаю, ты всё же зря набросилась на Игоря с обвинениями. Нельзя требовать от мальчишки, школьника, умения прозреть человеческую душу. Веру лично мне жалко, но винить за неё некого.
   - Нет, Елена Николаевна, виноватые есть всегда. Я ведь не требую никаких подвигов - пусть он просто испытает сожаление.
   - Разве можно требовать сожаления? Если его нет, оно уж точно не возникнет по требованию со стороны, - усмехнулся Саранцев.
   - Так почему же его нет? У тебя совсем нет души?
   - У меня есть душа. Возможно, я даже пожалею Веру Круглову, но только вечером, когда ты со своей прокурорской позицией отойдёшь на второй план. Вернусь домой, выпью чайку, посмотрю в окно, задумаюсь и сокрушусь душой. А сейчас я вижу только тебя и твою нетерпимость, поэтому встаю в боевую стойку и отражаю нападение.
   Опустилась тишина, собравшиеся за столом люди смотрели в свои тарелки и думали о невозможности счастья на Земле. Кораблёва-Корсунская злилась на Саранцева за бесчувственность, на Елену Николаевну - за желание спасти бывшего ученика от правды, на Конопляника - за отстранённость. Игорь Петрович возмущался неизбывным желанием Корсунской изобразить его виновником человеческой трагедии, жалел Елену Николаевну за испорченный юбилей и совсем забыл о Мишке. Елена Николаевна переживала за разволновавшуюся Аню, беспокоилась об авторитете Саранцева и думала о необходимости вовлечь в дальнейший разговор Конопляника, дабы тот своим несокрушимым спокойствием поспособствовал охлаждению накалившейся атмосферы. Вера Круглова незримо присутствовала и добивалась воспоминаний о себе, но по преимуществу безуспешно.
   - Я с ней в пионерлагере был, - первым не выдержал молчания Конопляник.
   - С кем? - сформулировала общий вопрос Елена Николаевна.
   - С Кругловой. После седьмого или восьмого класса - значит, году этак в семьдесят седьмом - семьдесят восьмом. Нет, после восьмого вряд ли - тогда ведь были экзамены. Может, после девятого - в семьдесят девятом. Она там стала настоящей звездой.
   - Вера Круглова?
   - Она самая. В конце смены замутили КВН - команда пионеров против вожатых, так она всех наповал сразила. Пела, острила, выкручивалась из самых сложных положений. Выдала несколько перлов - весь лагерь потом ещё две смены повторял.
   - Вера Круглова пела и острила? - не верила учительница. - У нас в школе ведь тоже проводился КВН, и она вообще в нём не участвовала.
   - Пошутить она может, - подтвердила Корсунская. - В КВН я её не видела, но припечатать она способна кого угодно.
   - Поразительно, - не могла поверить Елена Николаевна. - Может, мы о разных девочках говорим?
   - Об одной и той же, - настаивал Конопляник. - В школьном КВН она не участвовала и вообще не светилась. Только однажды чуть не выступила в самодеятельности. Только сорвалось - не знаю уж, почему.
   - Да заколодило её тогда, - объяснила Корсунская. - На публике совсем смешалась, ещё на репетиции. Замолчала на полуслове.
   - Почему же её в лагере не колодило?
   - Наверное, потому что там не школа. Могу ещё одно предположение сделать, но воздержусь.
   - Воздержанной стала? - сорвался Саранцев. - Ты не сдерживайся, скажи.
   - Что мне сказать?
   - Да вот, что думаешь. Прямо так и скажи: в лагере она раскрепостилась, потому что там не было Саранцева. Я ещё и талант её подавил одним своим присутствием.
   - Почему ты её так ненавидишь?
   - Я её знать не знаю. Почти не помню и никаких эмоций в её отношении не испытываю - ни положительных, ни отрицательных. Но трудно сохранить спокойствие, когда тебя обвиняют в человекогубстве.
   - Я уже говорила - никто тебя ни в чём не обвиняет, но реагировать ты должен иначе. Если уж сам не помнишь, расспросил бы нас о ней, подумал, испытал обыкновенное сочувствие. Хоть какой-нибудь душевный отклик - а если его нет, тем хуже для тебя. Наверное, Вера - не единственный человек, мимо которого ты прошёл за свою жизнь.
   - Конечно, не единственный, - пожал плечами Саранцев. - А как же иначе? Можно подумать, ты обращаешь свою неустанную заботу на каждого, с кем работаешь, например. От тебя на третий день люди начали бы шарахаться, как от ненормальной прилипалы.
   - Она же не просто вместе с тобой училась. Она на тебя смотрела, как на светоч истины и воплощение человека с большой буквы. Никакой житейский опыт не нужен, чтобы прочитать такой взгляд. Любой пацан мечтает о таком взгляде любой девчонки!
   - Вынужден тебя разочаровать - пацаны не о взглядах мечтают. Может быть некоторые, особо чувствительные и начитанные - на них девицы вовсе никаких взглядов не бросают, им о них только мечтать и остаётся.
   Саранцев беззастенчиво врал. Разумеется, в подростковом возрасте желание секса снедало значительную часть его времени бодрствования, а временами - и во сне, но пойманные взгляды незнакомых девчонок волновали и пробуждали неясное платоническое желание. Мысленно раздевал он нескольких приглянувшихся одноклассниц и молоденьких учительниц, а незнакомок воспринимал как небесные видения, ниспосланные ему в подарок за примерное поведение.
   - Анечка, а ты сейчас поддерживаешь с ней связь? - поинтересовалась Елена Николаевна.
   - Нерегулярно. Иногда по мылу переписываемся, изредка в Скайпе болтаем. Когда приезжаю в Новосибирск, заглядываю к ней на часок. Живёт одна, работает бухгалтером, здоровущий рыжий кот у неё есть - ленивый и высокомерный.
   - Ты ей расскажешь о нашей встрече?
   - Ни в коем случае.
   - Почему?
   - Не хочу её бередить. Какая ей разница, с кем я виделась и зачем? У нас странные отношения - мы не подруги в общепринятом смысле слова. Она кроме меня никому не рассказала о... об этом. Мы теперь вроде как две посвящённые в тайный орден.
   - В орден Саранцева? - рассмеялась Елена Николаевна под натужное молчание мужской половины. - Знаешь, Анечка, мне кажется, ты должна изменить отношение ко всей этой истории. Ты ведь уже давно не маленькая, от девичьих страстей следует отдаляться вовремя. Если Игорь в чём-то и виноват - исключительно с абстрактно гуманистической точки зрения - он уже не может и не должен ничего менять. Ни написать ей, ни позвонить, ни встретиться - так не бывает. Он ничем ей не обязан, не предал её, не совершил подлости - тебе не надо больше мучиться.
   - Я с любой точки зрения ни в чём не виноват, - буркнул обиженный президент.
   - Подожди, Игорь, - перебила его Елена Николаевна. - Анечка, ты сама сказала - невиноватых среди нас нет. Нельзя прожить жизнь среди людей и никому не сделать больно. Пусть по мелочам, но за годы набирается тяжёлый груз. Меня долго раздражали церковные суждения о греховности человеческой природы, но вот состарилась и стала с ними соглашаться. Иногда одно слово скажешь без всякого злого умысла, просто не подумав как следует, и потом вдруг выясняется, что человек из-за меня ночь не спал. Мы ведь созданы такими. Несовершенными.
   - Я не могу изменить своего отношения. Я его не создавала - оно само сложилось.
   - Хорошо, я постараюсь выразиться яснее. Ты обвиняешь Игоря за невнимательность к чувствам другого в подростковом возрасте. Твои слова несправедливы. Мы все кого-нибудь обижали ненароком и не всегда замечали, тем более в юном возрасте.
   - Он оскорбил её сознательно и преднамеренно - прямо в лицо.
   Саранцев не помнил за собой ничего подобного, но угрюмо молчал - кто знает, куда заведёт прокурорская речь его обвинительницу. Возможно, он сможет поймать её на неточности. Хорошо хоть - они одни здесь сидят, не хватало ещё свидетелей среди офицеров ФСО.
   - Каким образом, когда? - продолжила Елена Николаевна, не дождавшись отклика от бывшего ученика.
   - Она написала ему записку, пригласила на свидание.
   - Она подписалась?
   - Нет, конечно. Всему есть предел. Вы бы ещё спросили, не раскрыла ли она ему чувства на классном часе.
   - Если Вера не подписала записку, как Игорь мог в ответ оскорбить именно её?
   - Он ведь мог промолчать, просто не придти, но ему понадобилось устроить ей выволочку на людях.
   - Какую ещё выволочку?
   - Вера была на том заседании литкружка.
   - На каком заседании?
   - Когда он выступил со своей идиотской речью об Онегине и письме Татьяны.
  
   Глава 24
  
   Микроавтобус медленно причалил к тротуару возле какого-то обшарпанного здания - по всей видимости, бывшего кинотеатра советских времён. Перед кинотеатром лежал маленький скверик с лавочками, а вокруг стояли советские пятиэтажные блочные дома, утыканные редкими спутниковыми антеннами. К стенам домов лепились разноцветные балконы, которые жильцы годами и десятилетиями переделывали с использованием разнокалиберных подручных средств в остеклённые лоджии.
   Молодёжь с гиканьем высыпала из салона на волю и принялась осваивать новую территорию. Наташа и Лёшка чинно вышли одними из последних и деловито направились к остановившимся неподалёку Худокормову и Ладнову. Те спорили о чём-то, явно в продолжение начатого ещё в пути диалога. Наташа неосторожно посмотрела на Леонида и не сочла нужным отвести взгляд, хотя заметила краем глаза беспокойство своего нескладного спутника. Рядом Лёшка и Худокормов смотрелись, как персонаж комедии положений и герой боевика, и Наташа помимо желания чуть улыбнулась. Лёшка правильно прозрел её мысли и смешался. Сделал вид, будто ищет в карманах потерянную вещь, и отстал от Наташи.
   - Ребята, посерьёзней, пожалуйста, - укорил буйную ватагу Худокормов и жестом подозвал всех поближе. - Начало через полчаса, места в зале размечены. Можете пока размяться, буфет работает, есть книжный лоток. В общем, осматривайтесь и осваивайтесь, но постарайтесь всё же ничего не разбить и не сломать. Студенческая ватага быстро растворилась в пространстве, одна Наташа осталась на месте.
   - Наташа, у тебя какой-то вопрос? - обратился к ней Худокормов.
   - Нет, просто стою. Не хочу ни в буфет, ни к книжному лотку, а в зал ещё рано.
   - Я смотрю, вы девушка целеустремлённая, - с одобрительной улыбкой прокомментировал Ладнов. - Я вот тоже с удовольствием сейчас приступил бы к работе. Терпеть не могу такие зазоры - расхолаживают и демобилизуют.
   - Извините, Пётр Сергеевич, Наташа - я отойду. Надо перекинуться кое с кем парой слов, - добавил Худокормов и направился по своим делам.
   Ладнов и дочь своих родителей остались вдвоём, незнакомцы среди незнакомцев.
   - Вот нас и бросили, как на необитаемом острове, - заметил Ладнов. - Чем планируете заняться, Наташа?
   - Не знаю. Никаких идей. Буду ждать.
   - Тоскливые у вас намерения, не находите?
   - Нахожу, но что тут поделаешь.
   - Если вас не отпугивает моя лысина, могу предложить вам свою компанию. Квалификацией ухажёра я и в молодости не обладал, но, по крайней мере, вам эти полчаса не придётся слушать тишину и чужие разговоры.
   - Давайте, я не против.
   - Хотите по скверику пока прогуляться? Ноги разомнём, языки потренируем перед дискуссией. Вы любите азарт?
   - Азарт? - удивилась Наташа, направляясь вслед за Ладновым вдоль по дорожке, стараясь не наступать в глубокие щели с проросшей травой между плитками. - Могу иногда загореться, но это мне мешает. Я люблю сосредоточенность.
   - Похвально. Но без азарта в драку лучше и не влезать. Море должно быть по колено, о возможных последствиях думать нельзя. Подлеца следует бить наотмашь и не думать о приспешниках у него за спиной. Другого способа победить человечество пока не выработало. Разве только напасть втроём на одного, но это - уже капитуляция, потому что трое честных людей не нападают на одного подонка. Наоборот - сколько угодно.
   - Я вообще-то драку не имела в виду, - озадаченно заметила Наташа.
   - Разумеется, не имели. Нисколько не сомневаюсь. Но в моей жизни случались диспуты столетия. Иногда казалось - живым не уйду, иногда реально светила решётка. А пару раз доходило до рукоприкладства. И тут уж без азарта - никуда.
   - Разве можно в состоянии азарта здраво рассуждать?
   - Зависит от человека. Я, например, по-настоящему мобилизуюсь только когда вхожу в раж. Не вижу и не слышу посторонних звуков и картинок, память становится компьютерной, язык сам собой выдаёт хлёсткие словесные связки - потом вспоминаю и сам удивляюсь.
   - А я наоборот. Начинаю волноваться и даже забываю слова, которые специально заучивала наизусть. Просто хочется оппоненту глаза выцарапать от бессилия.
   - Вы, Наташа, по природе своей не нападающий, а защитник. Вам не следует бросаться вперёд, вы наблюдайте за спором со стороны, мысленно формулируйте собственную точку зрения и в удобный момент выдвигайте свой аргумент. Мы с вами можем составить тандем. Я иду в атаку, вы прикрываете фланги.
   - Вы говорите о дискуссии как о бое, а я вообще не могу представить, о чём речь. Как выглядит атака и где у спора фланги?
   - Чепуха, не запугивайте себя. Любое дело следует начать, и только позже придёт опыт.
   - Я и со стороны не умею наблюдать. Если не согласна с выступающим, просто в глазах темнеет.
   - Значит, начинайте с аутотренинга. Как потемнеет в глазах - вспомните наш разговор, глубоко вдохните, потом выдохните, закройте глаза и уговорите себя успокоиться.
   - Уговорить себя?
   - Уговорить себя. Очень просто: следует только повторять "я спокойна, я спокойна", пока в самом деле не успокоитесь. А там можно снова начать слушать и делать выводы. Начнёте волноваться - опять аутотренингом по нервам, и ещё раз. Нужно уметь спорить - никогда не помешает в жизни.
   - А если у меня не возникнет собственная точка зрения? Она же не возьмётся откуда-нибудь из космоса - нужно разбираться в проблеме.
   - Именно из космоса и возьмётся, если научитесь сдерживать темперамент. Идеи всегда приходят ниоткуда, когда наступает их время.
   Гуляющие немного помолчали. Наташа смотрела на мокрые от недавнего дождя деревянные скамейки и думала о своём немолодом собеседнике. Он не молод, многое в своей жизни видел, и сейчас ему стоило бы присесть, а не расхаживать здесь вместе с ней.
   - Пётр Сергеевич, а вы испугались, когда вас арестовывали? Я иногда пытаюсь представить жизнь в тюремной камере, и просто оторопь берёт. Со мной, наверное, случилась бы истерика. Кто-то запирает у тебя за спиной дверь, и ты не можешь её открыть по собственному желанию - настоящий ночной кошмар.
   - Вы, Наташенька, снова впадаете в эмоции, а они в тюрьме уж точно ни к чему. Когда органы стали ломиться к нам в дверь, я первым делом подумал - не вовремя. Звучит странно - можно подумать, существует удобное время для ареста. Но жена была глубоко беременна - больше за них испугался. Всегда удивлялся, зачем гэбисты сами себя подставили. Одно дело - сообщение в западной прессе об аресте очередного диссидента, совсем другое - об аресте мужа беременной женщины. Подождали бы хоть, пока Колька родится - и то эффект получился бы меньшим.
   - Она плакала?
   - Ещё чего! Такого подарка Маринка им ни за что бы не сделала. Не знаю, может потом и прослезилась - я бы ничего не имел против, но никогда у неё не интересовался. Захочет - сама расскажет. Она мне понравилась тогда, во время обыска. Мы нелегальную литературу и не думали прятать - она у нас в книжном шкафу стояла. Думали - всё равно в нашей квартирке деть её некуда, кроме как под диван засунуть. Зачем же сыщиков смешить своей дуростью и доставлять им удовольствие своей трусостью. Вот и устроили демонстрацию - мол, плевать мы на вас хотели с вашим беззаконием. С другой стороны - такое поведение можно расценить и как весьма эффективный способ маскировки. Ведь в чём состоит одна из особенностей советской борьбы с инакомыслием? Запрещённая литература была, а её официальных списков никогда не было. Вполне логично было бы со стороны государства с чисто юридической точки зрения - кодифицировать идеологические запреты и снять проблему разночтений. Каждый советский гражданин сам должен был догадываться, какие книги запрещены, а какие нет. Поскольку за некоторые опусы, в том числе литературные, полагалась тюрьма, политика вполне идиотская. Выходит, власть хотела посадить побольше людей, в том числе тех, кто не полез бы на рожон, если бы ему внятно объяснили, что можно и что нельзя.
   - А ваша жена... зачем вы вообще начали?
   - Что начали?
   - Понимаете, - растерялась Наташа и обратила взор к небу в поисках нужных слов. - Мне всегда казалось - бороться с государством можно, только отказавшись от личной жизни. Семья ведь дороже самых высоких идеалов.
   - Вы так думаете?
   - Уверена.
   - Некоторые разделяли вашу точку зрения, и я их лично знал. Они о еде забывали в горячие времена, не только о романтических связях. Воинствующие монахи свободы. И действительно неуязвимые - я с вами согласен. Они жертвовали только собой, и напугать их было нечем. Мы с Мариной ведь не революцию готовили - просто не хотели своим молчанием участвовать в официальной лжи.
   - Но вы думали о ней? Вы же видели - людей арестовывают примерно за то же самое, чем занимаетесь и вы. Вам никогда не хотелось остановиться и заняться собой? Особенно, когда жена забеременела. Вы хотели счастья ей и будущему ребёнку?
   - Хотел, разумеется. И она хотела. И оба мы не думали о капитуляции. Можно ли стать счастливым, предав самого себя? Думаю, нет. Мы не смогли бы в глаза друг другу смотреть.
   - А ребёнок? Он ведь даже ещё не родился, и вы за него отвечали.
   Ладнов всё понимал и всё помнил. Смешная девчонка добивалась от него искренности, но раскрывать душу на улице первому встречному люди обычно не спешат. Нужно сильно напиться, или тяжко согрешить, или отвергнуть всю прожитую жизнь как сущую бессмыслицу. Он же был абсолютно трезв, смертных грехов за собой не числил и жизнь свою напрасной не считал. Но слишком хорошо понимал заданный вопрос - он его самого мучил долгие годы. Библия не помогала - она не предлагала историй о блудном отце, нашедшем занятие более важное, чем его сын. Иисус предлагал идущим за ним оставить отца и мать, но не детей.
   В лагере Ладнов получал письма от жены с фотографиями своего первенца и разглядывал их с жадным недоумением. У него есть сын? Он сотворил новую жизнь? Ладно, не он один - они с женой уподобились Богу и вновь сотворили первого человека на Земле? Ведь до него были только другие, со своими родителями и прочими предками, а их Колька стал первым и единственным - не похожий на других, произведение лишь своих озадаченных родителей, и ничьё больше. Смешной, но несбыточный, как мечта, смотрел он с фотокарточек на папашу и спрашивал: где ты?
   Марина вместе с мужем ждала ареста и никогда не предлагала ему опомниться. Он помнил каждый её взгляд, каждую улыбку, свою глупую ревность, её невинный флирт назло ему и свою грубость временами в ответ на её вызов. Она никогда не считала себя его собственностью и не уступала ему, если считала неправым. В лагерь на свидания она приезжала одна, без сына - не хотела с младенчества приучать его к тюремному воздуху. Подолгу рассказывала мужу о забавных проделках его ещё бессмысленного отпрыска, а потом касалась ладонью щеки молчаливого узника, и тот без единого слова чувствовал в её ласке боль и заботу.
   Временами накатывало отчаяние, и Ладнов по ночам грыз подушку в бессильной злобе. Он завидовал всем, кто жил снаружи ограды из колючей проволоки, в том числе жене, и ничего не мог поделать с предательскими мыслями. Наверное, из самых глубин души поднимались тогда худшие чувства, и он стыдился их перед самим собой, даже когда уступал им. Когда жена приезжала на свидания, он невольно принимался искать в её глазах признаки холодности и отчуждения и принимал за них любой её взгляд, не обращённый прямо к нему. Потом она уезжала, и он мысленно проклинал себя за слабость и измену, а Марина вставала в памяти образом живого ангела.
   Они никогда не говорили друг другу нежных слов. Даже он ей - никогда. Оба боялись оскорбить осмысленным звуком немое ощущение счастья, великое в его неопределимости. Как описать дуновение ветра в степи и напоённый сиренью весенний сквозняк в пустой квартире? КГБ и Политбюро казались далёкими, нереальными, придуманными. Настоящей была лишь Марина с книгой на коленях в кресле под торшером. Она медленно переворачивает страницы и жадно вдыхает текст очередного потрясателя устоев, гордеца и пасквилянта. Или спасается от быта в стихах женщины, готовой к самопожертвованию и забвению. Она не состояла при нём, они стояли рядом. Он никуда её не вёл, они шли вместе. И сын, ещё не родившись, плыл со своими родителями в своё неопределённое будущее.
   Впервые Ладнов увидел Кольку, когда тот уже ковылял на неверных ножках и постоянно лопотал на собственном языке таинственные откровения. Человек менее трёх лет от роду ещё не знает о существовании лжи и прочего зла - он видит вокруг себя бесконечный мир и хочет познать его. Мальчик смотрел на вошедшего в комнату мужчину и не понимал смеха матери. Она подталкивала его сзади и уговаривала подойти к папе, а мальчик считал папой фотографию в альбоме и не видел никакой связи между ней и незнакомым человеком.
   Ладнов тогда подхватил ребёнка на руки, поразился его невесомости и уязвимости, а потом подумал о возможном кошмаре нового расставания. Он тогда испугался и целую минуту сомневался в своём выборе, а потом разозлился на самого себя. На глазах у сына он тем более не имеет права называть чёрное белым и прикидываться немым и глухим, когда его позовут на помощь. Это не выбор между ребёнком и общественной обязанностью, это единственно возможное поведение родителя, если он хочет воспитать сына порядочным человеком. Сейчас у него пухлые щёчки и ангельский взгляд, но он очень быстро вырастет, задумается о немыслимом и станет сравнивать своих родителей с идеалом.
   Ладнов вспоминал собственное отрочество и восторг одержимостью героев хороших книг. Мальчишки не ценят заботу родителей о себе, они поклоняются отваге и решимости идти наперекор стихии. Они не думают о дальнейшем образовании и лучшем способе зарабатывания денег - им подавай реализм невозможного. И он не хотел разочаровать в будущем своего мальчика.
   - Ваш вопрос не имеет ответа, Наташа, - произнёс Ладнов вслух. - Государство не имеет права ставить законопослушных граждан перед необходимостью подобного выбора. Но, если оно всё же заставляет их выбирать лучшее из двух предательств, то долго оно не протянет. Сын давно вырос, ровесник перестройки. И мы отлично понимаем друг друга. Думаю, окажись я мирным бухгалтером, наши отношения оказались бы сложней.
   - А внуки у вас есть?
   - Внучки. Две. И я сейчас совсем другой. Обеих встречал в роддоме и твёрдо намерен побывать на их свадьбах.
   - И выбор перед вами больше не стоит?
   - Не стоит. Но и времена сейчас всё же намного более вегетарианские, чем при коммунистах. Бизнесом я не занимаюсь, за налоги меня притянуть невозможно, и тщательно взвешиваю формулировки - на клевете меня тоже не поймаешь. Не обязательно называть чиновника вором и коррупционером, достаточно сказать юридически чистую правду: его сын или жена, или оба, стали успешно заниматься бизнесом именно после его назначения на высокую должность, у них или у него есть вилла на Лазурном берегу, на Женевском озере, во Флориде или в Лондоне, и так далее. Читатель сам додумает необходимые подробности, а я остаюсь вне зоны досягаемости.
   Наташа шла рядом с бывалым борцом и думала о жгучих словах. Разница между правдой и ложью определяется доверием. Можно принять за правду клевету и не признать истину - всё зависит от человека. Поверив кому-нибудь, отдаёшься в его власть, оттолкнув иного, получаешь вместо свободы рабство. Слова зажигают людей, когда кажутся им правдой, но доверчивые могут ошибиться. Угнетённые отталкивают спасителей и верят поработителям, если борцы за свободу не могут опрокинуть словами вековые установления. Выходит, миром правит не истина, а вера? Или доверие? Слово само по себе ничего не значит, вера не нуждается в убеждении.
   - Пётр Сергеевич, почему так трудно объяснить людям очевидные вещи? Ведь все всё видят, но мирятся.
   - Потому что нам не верят, Наташенька. Мы зовём в неизведанные дали и не обещаем молочные реки в кисельных берегах. От нас ждут имени человека, который решит все вековые проблемы, а мы отвечаем: нет такого человека. Надо работать день за днём, кропотливо и настырно, непрестанно тыкать власти в нос её ошибки и преступления, и тогда, может быть, через десятилетия, после смены нескольких поколений политического класса, власть обнаружит людей. И, принимая решение, будет думать не о мнении царя-батюшки, а о справедливых требованиях граждан.
   - А почему от нас ждут имени человека, решающего все проблемы?
   - Потому что так было всегда. Макиавелли в "Государе" посвятил отдельную главу обоснованию утверждения: народ, который никогда не был свободным, никогда не обретёт свободу в будущем. Правда, он не ответил при этом на вопрос, откуда взялись народы, которые в прошлом были свободны, а потом свободу утратили. Древний Рим не сразу стал республикой.
   Наташа никогда не могла понять и принять необходимость доказательства общественно-политических в её представлении аксиом. Она часто начинала спорить с матерью в ответ на утверждения последней о необходимости сильного государства для поддержания в стране порядка и успехах Покровского на этом поприще. Каждый раз начинала волноваться и кричать, а мать негромко и бесстрастно повторяла своё. Что есть сильное государство? Режим, в котором правительство устанавливает границы дозволенной речи и запрещает обсуждать проблемы развития ради стабильности, что время от времени приводит к катастрофам, или система, в которой свободное слово приводит не к беспорядку, а к общественно-экономическому прогрессу, поскольку ответственные граждане имеют возможность зарабатывать в рамках закона деньги и отдавать некоторую их часть правительству в качестве налогов, требуя затем у последнего отчёта в их расходовании? Мать упорно считала парламентское обсуждение проблем пустой тратой времени, поскольку продавшиеся разным олигархам депутаты никогда не примут во внимание интересы простых людей, а Наташа спрашивала у неё, откуда возьмётся взвешенное оптимальное решение вопроса, если граждане с их частными интересами никаким образом не представлены в некой тайной дискуссии где-то в длинных коридорах администрации президента и правительственных кабинетах? Мать возражала количественным доводом - одного человека контролировать проще, чем несколько сотен. О нём есть уйма книг, он каждый день в телевизоре и в газетах - смотри, читай, сравнивай, делай выводы. А чем занимаются депутаты, даже избранные по мажоритарному округу, никто никогда не знает и не узнает в будущем - к каждому из них журналиста не приставишь. Наташа говорила о рептильности официальной прессы и бессмысленности всей её информации о Покровском, а мать отвечала: ты ведь читаешь и смотришь не официальную прессу, и любой желающий тоже может. Но большинство людей полагается на официальную, поскольку видит упорное нежелание оппозиции признать за Покровским хотя бы одно благое дело, а это уже очевидная ложь. На вопрос Наташи, увидел ли хоть раз Покровский хоть одного благое дело оппозиции, мать спокойно отвечала, что у оппозиции по определению никаких дел быть не может, поскольку нет власти. "Но ты же хочешь изменений к лучшему?" - спрашивала Наташа. "Хочу, - отвечала мать, - но от твоих правых ничего хорошего не жду. Они уже были у власти, всё разворовали и разрушили, предали страну и сбежали за границу". Да мы остались живы лишь благодаря реформам девяностых, продолжала Наташа, страна с трудом, но сдвинулась с места, заложен новый фундамент дальнейшего развития, и даже Покровский не развернул в обратную сторону большинство экономических мер, принятых до него, и сохраняет у руля экономики в общем либеральную команду. Только почему-то решил, что сможет заменить законы своими ценными указаниями, а равноправную конкуренцию - регулированием цен. Вся страна свирепеет от высоких цен на бензин и спрашивает, почему они растут, если нефть у нас своя, но никто не говорит, что три четверти розничной цены на бензин приходится на акцизы и налоги. Выходит, чиновники жаднее мироедов-капиталистов. Надо не нефтяные корпорации национализировать, а создавать технологические и законодательные условия для конкуренции на внутреннем нефтяном рынке, где цены устанавливает неизвестно кто, но только не рынок. В ответ мать спрашивала: энергетику раздербанили, хотите теперь и нефтепром угробить?
   Каждый такой разговор стоил Наташе уймы душевных сил и хорошего настроения, она не разговаривала потом с матерью по несколько дней - не потому, что объявляла бойкот, а потому, что просто не хотелось. Мать голосовала за Покровского и Единую Россию, не скрывала этого и дразнила дочь отсутствием её фаворитов среди победителей. Говорила: голосовать надо за партию власти, она может хоть что-нибудь изменить, а вы умеете только болтать. Наташа на выборы пока не ходила в силу возраста, но не собиралась этого делать и позже - зачем дарить свой голос манипуляторам? Она читала книжки, рекомендованные Худокормовым, не всё в них понимала, но наслаждалась принадлежностью к ордену отверженных и гонимых.
   - Пётр Сергеевич, мне уже смертельно надоело в спорах повторять одно и тоже одним и тем же людям и слышать от них один и тот же ответ: вы там все воры и иностранные агенты. Это же не аргумент! Привели бы свои доводы, я - свои, а они просто ругаются.
   - Ну, Наташенька, вы многого захотели. Спорят друг с другом только свободные люди. У них собственные мысли, идеи, они пришли к ним, читая разные книги и слушая разных людей, зачастую противоположных убеждений. Примеряют прочитанное и услышанное на свою жизнь, думают и выбирают политиков, близких им по духу. Они знают, почему сделали свой выбор, и могу его объяснить. На худой конец скажут: мои родители так голосовали, и их родители тоже - в старых демократиях бывают такие поколенческие приверженцы политических партий. А несвободный человек ничего не выбирает, он поддерживает начальство, потому что ему видней, какую политику проводить. Он снимает с себя ответственность и перекладывает её на правительство - мол, сделайте мне хорошо, я на вас надеюсь. Его единственная мотивация исчерпывается максимой: начальство так решило, значит, так и надо. Тех, кто с правительством не согласен, он считает своими врагами, потому что они заставляют его выбирать, а он не умеет этого и не понимает, зачем ему вообще выбирать. Он ведь маленький человек, от него ничего не зависит. Проголосует он так или иначе - какая разница? Что значит один голос из миллионов? Если победителем объявят не того, за кого он голосовал, с какой стати он должен признавать его правомочность? Он ждёт от государства социальной защиты и помощи в сложных ситуациях, поэтому редко страхует недвижимость от пожаров и стихийных бедствий, он хочет непременно бесплатную квартиру и возмущается, когда ему предлагают жильё купить или арендовать. Он уверен, что за его квартиру и за её содержание полностью или хотя бы частично непременно должен заплатить кто-то другой. Если вы ему скажете, что молодой и здоровый человек должен сам обеспечивать себя и свою семью жильём, а государство должно только создать такой политический режим и экономические условия, когда он заработает достаточно, а бизнес построит достаточно коммерческого жилья для сдачи в аренду обыкновенным работягам, и что нет другого способа обеспечить всех жильём, он станет на вас кричать. Мол, при Советской власти жильё давали бесплатно, пускай и ждать приходилось долго. Вы ему ответите: за все годы Советской власти жилищная проблема так и не была решена, а в странах, где государство не обещает всем подарить бесплатную квартиру, практически все работающие имеют отдельное жильё, но он начнёт вам рассказывать про войну. Вы скажете: Германия и Япония пережили во время войны схожий с Советским Союзом масштаб разрушений, он напомнит вам про холодную войну. Если вы спросите, стоило Советской власти заниматься улучшением жизни людей или бороться за сферу влияния, он объявит о невозможности первого без второго, и вы окажетесь в тупике. Я ведь много раз стоял на вашем месте, Наташенька, и давно зазубрил наизусть все извивы мысли наших с вами оппонентов.
   - И продолжаете с ними спорить?
   - Конечно, продолжаю. Я никогда не сдамся. Я тоже упрямый. Компартия когда-то казалась неуязвимым и вечным монстром, и вдруг за несколько месяцев мир перевернулся с головы на ноги. Теперь она всего лишь одна из нескольких партий, и даже не самая сильная - уже прогресс.
   - Зато появилась Единая Россия.
   - Появилась. Но она не единственная, пусть пока и всесильная. Лично я считаю общественный прогресс по сравнению с советскими временами просто разительным. Пока, по крайней мере. Можете вы себе представить, чтобы Единая Россия упоминалась в Конституции как руководящая и направляющая сила российского общества? Я не могу даже представить, чтобы Покровский попытался такую поправку в Конституцию внести - он наоборот старается от них подальше держаться. А вот КПСС по советской конституции являлась единственной и неповторимой партией власти. Теперь даже мне вспомнить странно, хотя в восьмидесятые сам боролся за отмену пресловутой шестой статьи.
   - Но демократии у нас нет?
   - Нет, Наташа, вы уж чересчур категоричны. В мире найдутся государства, где с демократией дела обстоят печальней нашего, хотя такие страны и составляют уже меньшинство. Но остаётся, как обычно, проблема определения. Что есть демократия? Часто слышу от сторонников Покровского: это система власти, отвечающая интересам большинства населения. Или представлениям большинства населения о справедливой системе государственного устройства, я бы добавил от их лица. А от своего лица скажу другое: это система распределения ответственности за состояние государства на всё общество. Смена диктатуры свободными выборами не означает наступления царства всеобщего благосостояния, происходит всего лишь более равномерное распределение ответственности. Самой собой, избранные должностные лица имеют больше полномочий, чем рядовой избиратель, но они тоже зависят от него, не только он от них. Самое грустное - избиратели могут заблуждаться, причём в массовом порядке, и своим голосованием приводят страну к катастрофе. Виновата ли в таком случае демократия? В определённом смысле - да, но основной ответчик - общество. Ещё конкретней - политические лидеры, и заморочившие людям голову, и не сумевшие людей переубедить. Здесь вам и Россия в семнадцатом, и Германия в тридцать третьем. Возможно, примеры не совсем адекватные, ведь большевики на выборах в Учредительное собрание получили только 24 процента голосов, а нацисты на выборах в рейхстаг - что-то около тридцати - меньше, чем на предыдущих выборах. Но те и другие взяли власть, поскольку их противники раскололись и передрались друг с другом. А они, красные и коричневые, не боящиеся крови, ловко и споро сделали свою работу. Общество дорого платит за свою слабость, и с политиков спроса мало: многие из них попали в жернова террора и стали вроде как жертвами, а не виновниками трагедии. Я бы сказал, Россия сейчас на пороге демократии. Вопрос в том, сумеем ли мы через него переступить.
   - Но ведь людей сажают и даже убивают.
   - Наташа, при поздних коммунистах - о ранних я вообще молчу, при Ленине-Сталине под нож пошли миллионы - но при поздних коммунистах им противостояла в прямом смысле слова кучка диссидентов, половина которых сидела. Сейчас реальная оппозиция Единой России насчитывает минимум десятки тысяч активистов, сидят из них сотни. Убитых - единицы, и это двойственный сигнал. Их убили, поскольку не смогли посадить - при поздних коммунистах у власти подобных проблем не возникало. Среди избирателей даже не сотни тысяч, а миллионы готовы поддержать либеральные партии, но, как обычно, политики тянут одеяло каждый на себя, дробят голоса и не могут пробиться через процентный барьер. Можно сколько угодно обвинять власть в тайных кознях, но факт остаётся фактом - оппозиция не столько малочисленна, сколько разрозненна. Даже при нынешнем законодательстве и беззаконии мы можем прорваться в Думу, но предпочитаем выяснять отношения друг с другом и искать в своих рядах агентов Кремля.
   - И что нам остаётся?
   - Вы молодец, Наташа, семантически обошли растерянный вопрос: что делать? Отвечаю: нам остаётся искать пути взаимопонимания. Кстати, сегодня нам предстоит именно этому занятию посвятить некоторое количество времени. Лично я полон решимости сорвать голос.
   - Верите в победу?
   - Конечно. Я в неё верил, даже когда все остальные, свои и чужие, за мою веру считали меня ненормальным. Никогда не считал нужным взвешивать шансы и оценивать расстановку сил. Побеждают одержимые, а не уравновешенные.
   - И что потом?
   - Когда потом?
   - После победы.
   - То есть, после прохождения объединённой правой партии в парламент? Начнётся долгая и кропотливая работа. Повседневная, в основном будничная, а не героическая. Нам предстоит перевернуть сознание целой страны - дело на поколения вперёд. Но процесс может ускориться: нефтедолларовая модель экономики со всей очевидностью себя исчерпала, даже люди Покровского говорят о модернизации и инновациях, но с нынешней политической системой у них ничего не выйдет - бюрократия скорее предпочтёт уничтожить страну, чем поступится своими шкурными интересами. Наш долг - предложить свою альтернативу нынешнему статус-кво. Люди боятся перемен - им кажется, в последние десятилетия все изменения только ухудшали их положение, и теперь они шарахаются от слова "реформа" с суеверным ужасом. Но, когда экономика окажется на грани обрушения, станут возможными чудеса - даже революция перестанет пугать, сохранится только желание сбросить со своей шеи виновников катастрофы. Любви к чиновникам ведь и сейчас нет, даже бывали моменты, когда результаты изучения общественного мнения давали шокирующий результат - бюрократы вызывали у опрошенных больше раздражения, чем олигархи.
   - А как вы объясняете неприятие либеральных идей обществом?
   - Я с вами категорически не согласен, Наташа. Тотального отторжения либерализма у нас нет. Люди не против частной собственности в принципе, они возмущены её неравномерным распределением, и Россия здесь не является исключением. В глазах Западной Европы наши показатели социального расслоения представляются абсолютно неприемлемыми, хотя американцев они не слишком поразили бы. Но мы, во-первых, по менталитету ближе к Европе, и, во-вторых, низкие доходы у нас обеспечивают только уровень потребления, который и в Америке тоже считается недопустимым. Официальная пропаганда валит на правых ответственность за возникновение этих диспропорций в девяностые, но старательно замалчивает нежелание властей заниматься демонополизацией. Тем более, если не все, то подавляющее большинство, поддерживают гражданские и политические свободы и требуют гарантий своей частной собственности, которая после девяностых появилась тоже у большинства - такого у нас давненько не наблюдалось.
   - Но Покровского ведь действительно поддерживает это самое большинство?
   - Действительно, но не в той степени, как это пытается представить власть. Миллионам известны имена хороших знакомых Покровского, которые чудесным образом получили доступ ко всем лакомым кускам нашей экономики, и Авдонин в лагере для них вовсе не демонстрирует отделения власти от капитала. Есть ещё одна важная особенность политической ситуации: то же самое пресловутое большинство хочет безвозмездной национализации всех сырьевых монополий и осуждает Покровского за половинчатость сделанных им шагов. Рано или поздно он должен выбрать: возвращает он советскую социально-экономическую систему, или нет. Могу предположить, сейчас он этого не хочет, как и бюрократия в целом. В советской системе власти у неё будет, может, и больше, но материальной выгоды, по сравнению с нынешней - практически никакой. Собственно, в советской системе и страна долго не протянет, но их это вряд ли волнует. Вы ведь не станете утверждать, что люди испытывают непреходящее чувство восторга от своего материального положения?
   - Не стану.
   - Естественно, и будете правы. Покровский старательно дистанцируется от собственных министров - даже сейчас, будучи вроде как премьером. Создаёт образ отца родного, который в непрестанной заботе о народе шерстит чиновников и заставляет их работать. На внешней политике тоже выезжает - как бы бросает вызов империалистическому Западу, как бы восстанавливает попранный в девяностые международный авторитет России. В общем, эксплуатирует в своих интересах фантомные боли имперского сознания.
   - Откуда же они берутся, эти фантомные боли?
   - Самое обычное дело, все сгинувшие империи прошли через этап психологической ломки. Веками людям прививали порочное представление об авторитете государства, прежде всего, как о неотъемлемом свойстве военной силы, а столь древние стереотипы вы одним махом не разрушите.
   - А Саранцев может изменить ситуацию?
   - Ничего он не может. Он своих министров провести не может без согласия Покровского. Обменная фигура, пешка, фантом, чучело - выбирайте навскидку, все определения окажутся верными. Получит в очередной раз команду и вёрнет Покровскому президентское кресло, даже рот побоится открыть - для того и поставлен. Между прочим, Наташа, хотите - верьте, хотите - нет, но я с ним разговаривал.
   - С кем?
   - С Саранцевым. В прошлом году он решил продемонстрировать народу свой невероятный демократизм и пригласил к себе в Кремль представителей несистемной оппозиции. Много и красиво говорил, даже снизошёл до ответов на вопросы, и я ему свой тоже задал.
   - Какой?
   - Да всё о своём, наболевшем - о телевидении.
   Ладнов хорошо запомнил тот день и свой обмен репликами с президентом. Ему тогда сообщили о приглашении за пару недель, но принимать какие-либо меры к своему костюму он категорически отказался, и явился в Сенатский дворец в джинсах, футболке, куртке в стиле "милитари" и с твёрдым намерением проверить степень готовности главы государства к диалогу, а не к вещанию с трибуны. Отношение к Саранцеву у него в ту пору было сложное - с одной стороны, тот определённо вышел из кадровой обоймы генерала, с другой - он являлся счастливым обладателем интеллигентного лица и, насколько можно было судить по официальной информации, уклонистом от службы в армии. То есть, напрямую таких сведений о Саранцеве не сообщалось, но он был физически здоров, а в армии не служил, хотя в его время выпускники вузов должны были служить два года офицерами после военной кафедры, а без военной кафедры - отслужить полтора года на общих основаниях по призыву и в последние шесть месяцев пройти офицерские сборы. Говорилось что-то об аспирантуре, о работе на стратегических объектах с бронью, но всё равно, Ладнов видел здесь почву и для разговора об отказе от всеобщего призыва, и в принципе о существовании несправедливых законов.
   Между вступлением Ладнова в Кремль через нетуристическую, хотя и не Спасскую, а Никольскую башню и появлением в его поле зрения Саранцева прошло не меньше часа, скорее - полтора. За это время его встретили у ворот и проводили через служебный вход во дворец, но в неформальную его часть - в президентскую библиотеку. Он пришёл одним из последних, уселся на первый попавшийся стул, поздоровался и перекинулся парой слов со знакомыми, которые в помещении преобладали. День выдался солнечным, деревянные стеллажи с книгами вдоль стен тепло светились и создавали атмосферу дачи, а не казённого учреждения.
   Ладнов тогда дотошно и самоедски прислушивался к своим чувствам и всеми силами стремился задавить идиотское чувство гордости. Власть его выделила, признала авторитет, избрала переговорщиком. Он приглашён в самое, так сказать, логово зверя, пресловутое чудище обло, озорно и огромно буквально пало перед ним ниц и ждёт его одобрения! На самом деле, разумеется, дело обстояло иначе, и он прекрасно понимал: Саранцев самоотверженно играет назначенную ему роль покровителя интеллигенции и либерализма, оттеняя чересчур одиозный в интеллигентских кругах образ Покровского. Сейчас он их здесь помаринует ещё некоторое время, потом заявится и начнёт рассуждать о своей любви к демократии, стремлении к построению либеральной конкурентной экономики и желании превратить Россию в передовое государство двадцать первого века. Президент выдавал сентенции из приведённого ряда регулярно, в разных пропорциях, едва ли не при каждом своём появлении на телеэкранах.
   Разумеется, в библиотеке находилась съёмочная группа телевидения, призванная донести народу человечный образ главы государства, и Ладнов мысленно прорабатывал задуманные вопросы в стремлении сделать их совершенно неприемлемыми для показа широкой публике. Власть можно и нужно переигрывать на её поле, она слишком самоуверенна и нагла, и тем самым подставляется. Она не терпит возражений и делает вид, будто обижается ими, но её надо ставить на место при каждой возможности, и Ладнов не собирался упускать момент. Он только не рассчитывал увидеть себя в случае победы на телеэкране и наоборот, счёл бы такое появление свидетельством поражения.
   Саранцев вошёл неожиданно и буднично, без торжественных объявлений и даже обыкновенного предупреждения, оппозиционеры даже не сразу обратили на него внимание. Оно спохватились, только услышав негромкое приветствие в наполненном гулом голосов помещении - видимо, президент умел акцентировать речь без особых внешних эффектов. Вместе с ним вошла небольшая тихая свита, всего из нескольких человек, среди которых выделялась единственная женщина - Кореанно. Телевизионная группа оживилась и приготовилась к работе, а Кореанно и сопровождающие лица скромно выстроились позади оператора - очевидно, не хотели попасть в кадр.
   Как и ожидал Ладнов, Саранцев начал с заверений в приверженности идеалам демократии, затем довольно долго расписывал свои успехи на поприще народного правления и в итоге предложил сформулировать конкретные претензии к существующему политическому режиму. В аудитории раздались смешки, но затем уполномоченные представители всё же высказались конкретно: требование свободы слова и собраний, движения к независимому суду, демократизации политической системы, в первую очередь ликвидация или сведение к минимуму беззаконий при организации и проведении выборов всех уровней.
   Саранцев выслушал, впечатывая неизвестное в свой айпад и задавая время от времени уточняющие вопросы. Затем выдал обычные возражения: свобода слова и собраний в стране есть, движение к торжеству закона, в том числе на выборах, также налицо. Здесь Ладнов и задал свой вопрос о телевидении: когда государственные каналы будут выведены из-под непосредственного контроля исполнительной власти, и намерена ли власть допустить учреждение и функционирование национальных частных телевизионных сетей.
   Ответ Саранцева легко предугадывался: государственные каналы не контролируются ни правительством, ни администрацией президента, и действующее законодательство не препятствует созданию национальных частных телесетей. В своей жизни Ладнов много разговаривал с самыми разными людьми - от президента Рейгана и американских журналистов до сотрудников КГБ и уголовников. Он многое узнал о человеческих лицах, умел различать ложь, полуправду, неуверенность, истовое поклонение идеалам и безграничный цинизм. Физиономия Саранцева показалась ему непроницаемой. Лёгкая улыбка, уверенный взгляд - ни малейших признаков смущения. Лица начальников всегда возбуждали у Ладнова особое любопытство - верят ли они искренне в свою ложь? Саранцев не выглядел простаком - повадки матёрого политика он освоил давно и владел ими почти безупречно. Как строить с ним разговор, как утверждать общеизвестное и понятное вопреки его упорному отрицанию? Сказать: нет, вы не правы? Или - вы лжёте? Или - вас ввели в заблуждение? Наверное, последний вариант самый унизительный - он предполагает умственную и административную ущербность главы государства. Обвинение во лжи - агрессивное и оскорбительное, констатация неправоты - покровительственно-снисходительный жест. Мол, вы, конечно, не знаете, так я вас сейчас просвещу. По личному впечатлению Ладнова, Саранцев, разумеется, понимал реальное положение дел, но не считал свои слова ложью, а воспринимал их как законный инструмент политической борьбы. Признание президентом массового беззакония со стороны властей предполагает в качестве единственно возможного следующего шага отставку его самого, либо премьер-министра Покровского, поскольку при сохранении генерала в политике никакие реальные перемены политического режима не представляются возможными. Потому Саранцев, как показалось Ладнову, вовсе не мыслил категориями правды и лжи, а исключительно мотивами целесообразности.
   Дискуссия президента с оппозиционерами разом обострилась и перешла в повышенные тона возмущения и неприятия, но тот нисколько не смутился и не растерялся, а с прежней улыбкой продолжал повторять сказанное им с самого начала: всё хорошо, вы ничего не понимаете, или, скорее - вы занимаетесь провокациями. Ни того, ни другого президент не говорил открыто, но не оставлял возможностей для других вариантов комментирования его позиции. Тогда Ладнов поинтересовался, зачем они вообще здесь собрались.
   - Вы прекрасно знаете, - ответил Саранцев. - Ищем пути взаимопонимания и совместных действий во благо России.
   - Мы ничего не ищем, - холодно заявил Ладнов. - Вы прекрасно знаете все наши претензии к российской политической системе - мы же не делаем из них тайны. И мы очень хорошо осведомлены о вашей позиции, в наше время личная встреча не обязательна для прояснения убеждений друг друга. Единственно возможный смысл сегодняшнего мероприятия - в прямом диалоге признать неоспоримые факты и оттолкнуться от этого признания в дальнейшем движении к демократизации. Вы же позвали сюда ваше телевидение, чтобы показать Западу вашу открытость и готовность к диалогу, которых на самом деле и в помине нет.
   - Я думаю, прокурорские речи нам здесь не нужны, - сбросил улыбку Саранцев. - В диалоге не может быть априори правых и виноватых - каждая точка зрения подлежит обсуждению, а не осуждению.
   - Могут отличаться разные точки зрения в оценке одних и тех же событий, но не в констатации фактов. Спорить можно, только если все участники дискуссии признают чёрное чёрным, а белое - белым. В противном случае, разговор ограничится рассуждениями о смыслах: что считать чёрным, а что - белым.
   - То есть, вы выдвигаете в качестве предварительного условия для вступления в диалог капитуляцию оппонента? - вновь слегка улыбнулся Саранцев. Он явно опомнился от минутного возмущения и вновь шёл в бой с поднятым забралом.
   - Если ваша принципиальная позиция в том и состоит, что Россия должна остаться авторитарным государством, где не соблюдаются законы и люди не имеют прав, гарантированных Конституцией и хартией ООН, то нам и не о чем разговаривать, - сухо заметил Ладнов. - Если же вы желаете двигаться к демократии, то, очевидно, для начала следует признать её отсутствие на данный момент.
   - Если бы у нас не было демократии, сегодняшняя встреча не состоялась бы.
   - По-вашему, мы должны сказать вам спасибо за то, что не сидим в тюрьме? Это - не ваше благодеяние от широты души и благородства чувств, обеспечение правопорядка в стране относится к сфере ваших должностных обязанностей. Вы должны бы у нас спросить, насколько хорошо вы справляетесь со своей работой, а не ждать аплодисментов за сам факт своего существования.
   Улыбка снова растворилась на лице Саранцева, лицо чуть побледнело. Кажется, он боролся с желанием встать и уйти, а может, придумывал наименее проигрышный способ вызова вооружённых людей в библиотеку для наведения в ней общественного порядка и спокойствия. Вольно расположившаяся на стульях свободолюбивая публика подняла одобрительный шум в поддержку высказываний Ладнова, но президент в очередной раз возобладал над своим лицом, сумел вернуть лёгкую улыбку и призвал не бить его ногами. Когда беспорядки улеглись, он продолжил:
   - Вы говорите о нарушениях свобод и беззакониях как о фактах, хотя в правовой области истину окончательно устанавливает только суд. Если вы считаете, что на государственном телевидении существует цензура, подавайте иск в Конституционный суд, и потом обсудим его решение.
   - Конституционный суд принимает к рассмотрению только официальные документы, принятые органами власти, а не телефонные звонки и молчаливое понимание редакторами границ дозволенного.
   - То есть, вы признаёте отсутствие у вас доказательств утверждения о существовании цензуры?
   - Да любой выпуск новостей с первой до последней минуты доказывает утверждение о существовании цензуры, - продолжал давить вошедший в раж Ладнов.
   - Вы выдвигаете бездоказательные обвинения и считаете ваше мнение единственно верным, - возражал Саранцев, - но тем самым поступаетесь фундаментальными принципами демократии.
   - Я прочитал целую библиотеку литературы о демократии к тому времени, как вы только научились читать, Игорь Петрович, и могу заявить без всяких экивоков: если год за годом каждый выпуск новостей на телевидении представляет собой благостное описание добра, сделанного народу президентом и премьером, это телевидение не свободно. И стране в конечном итоге грозит катастрофа, как и Советскому Союзу, который вместо решения социально-экономических проблем предпочитал сажать в тюрьму тех, кто не боялся говорить об этих проблемах вслух.
   - В России не сажают за критику властей.
   - У нас сотни политзаключённых! Оппозиционных политиков и журналистов даже убивают, но вы предпочитаете делать благородное лицо.
   - В Уголовном кодексе нет политических статей. Все сидят по уголовным обвинениям, но своих сторонников среди них вы объявляете политическими узниками. Таким образом, вы сами же размениваете свой авторитет в общественном мнении на желание порадеть родному человечку!
   - Ваши уголовные обвинения высосаны из пальца вашей прокуратурой и проштампованы вашими послушными судами.
   - Это ваше личное мнение.
   - Во-первых, далеко не только моё - по результатам социологических исследований судебной системе не доверяет большинство граждан России. Во-вторых, не просто мнение, но во многих случаях - и решение Европейского суда по правам человека.
   - Далеко не во всех случаях. Во всех демократиях гражданское общество не доверяет полиции и судам - это один из признаков свободы. Люди не готовы видеть в государстве непогрешимую всемогущую силу, поскольку хорошо осведомлены о его несовершенствах. Вы ведь не станете отрицать, эти самые социально-экономические и политические проблемы, о которых вы говорили, широко обсуждаются в обществе? Если бы всех критиков правительства сажали, то сидело бы полстраны.
   - Сажают тех, кто представляет реальную опасность для правящей элиты. Зачем трогать удобных идиотов, толкущих воду в ступе или предлагающих сталинские методы решения проблем? Они даже выгодны - правительство на их фоне выглядит необыкновенно привлекательным. Вы сажаете тех, кто называет имена реальных высокопоставленных коррупционеров и располагает документально подтверждёнными обвинениями против них, и тех, кто предлагает рецепты реального выхода из создавшегося тупика, а не имитирует оппозиционную деятельность.
   - Например, Авдонина? - иронично заметил Саранцев.
   - В том числе Авдонина.
   Ладнов словно заледенел в своей решимости высказаться прямо в лицо противнику. У него всё получалось: он успешно подавил волнение, не повышал голос и смотрел прямо в глаза Саранцеву.
   - Далеко не только Авдонина. Наши списки политзаключённых не засекречены - ваши спецслужбы имеют к ним свободный доступ, как и любой желающий.
   - Авдонин сидит за налоговые нарушения, и в магазинах, насколько мне известно, уже продаются книги о схеме оптимизации налоговых платежей, которую он применял - надеюсь, впредь никто больше ей не воспользуется.
   Саранцев взял тон школьного учителя, разъясняющего малолеткам теорему Пифагора, и Ладнов без всякого предварительного замысла принял роль хулигана.
   - Действующая система государственного администрирования бизнеса вообще и налоговая система в частности предназначены не для стимулирования экономического развития и наукоёмких отраслей промышленности, а для выкачивания из экономики всех соков ради химерических военных и прочих программ. Правоохранительные и прочие властные органы не обеспечивают правопорядок, а выбивают из бизнеса взятки за исполнение своих же прямых обязанностей. Если предприниматель отказывается платить, у него отнимают бизнес, а его самого сажают. Не получится посадить - не важно, бизнес всё равно у него отобран. Люди вместе со своими деньгами бегут из страны, поскольку любая свободная деятельность, и экономическая, и политическая, и общественная требует просто героических усилий в противостоянии с коррумпированными бюрократами.
   - Вас послушать, так может создаться впечатление, что у нас уже нет никакой экономики. Но в действительности она ведь есть и функционирует.
   - Да, на смазке из личных и коррупционных связей. Экономика неэффективна, затратна, не способна к саморазвитию, к инновациям - держится только на нефтегазовых доходах. Не получив свободу во всех её проявлениях, Россия просто погибнет, и вина ляжет в том числе и на вас. Будет поздно объясняться и оправдываться, вы должны уже сейчас начать самые решительные действия.
   - Какие ещё действия?
   - Думаю, вам следует начать с очищения верхних эшелонов власти. Никто не должен стоять выше закона.
   - А кто стоит выше закона? Вам известно о каких-то правонарушениях, допущенных членами правительства? Тогда ваш долг - заявить о них в прокуратуру, но быть готовыми ответить за ложный донос, если обвинение не подтвердится.
   - Конечно, не подтвердится - кто же по собственной воле согласится сесть в тюрьму? Не для того власть брали. А раз уж взяли, теперь прокуратура к ним без команды и близко не подойдёт.
   - Ваша риторика противоречит вашим же собственным идеям. Я уже получал ваши требования освободить так называемых политзаключённых. Но как вы себе представляете мои ответные действия? Я не могу просто позвонить в Министерство юстиции и отдать распоряжение освободить того или иного заключённого - я могу только помиловать. По общепринятой практике, помилование возможно в случае, если заключённый признал свою вину, не имеет серьёзных дисциплинарных взысканий за период заключения, раскаивается в содеянном и так далее. Самое главное - если он сам обратится ко мне с соответствующим прошением. Насколько мне известно, ваши подзащитные не отвечают ни одному из приведённых мной критериев.
   - С какой стати они должны признавать вину, если они невиновны?
   - Но суд признал их виновными. Если они не согласны с приговорами, то должны подавать апелляции, пока Верховный или Европейский суд не скажут последнего слова. Такова законная процедура, и ваши требования ко мне не имеют, таким образом, никакого практического значения.
   - Для начала следует прекратить новые политические процессы. Я могу вам прямо сейчас назвать несколько имён людей, которых сажают прямо сейчас.
   - Я не имею права вмешиваться в компетенцию суда. Я не могу потребовать от прокуратуры прекратить то или иное возбуждённое ей дело, как не могу потребовать открыть новое уголовное дело. Я только имею право, как и любой гражданин, сообщить о правонарушении или преступлении, а уже дело прокуратуры проверить моё заявление и в случае подтверждения имеющихся в нём сведений возбудить уголовное дело.
   - Не надо читать нам азбуку, Игорь Петрович, мы не вчера родились.
   - Хотите сказать - я нарушаю закон, и можете это доказать? Когда конкретно и каким именно образом я совершил противозаконное действие?
   - Глава государства заведомо проигрывает в общественном мнении, если нападает на представителей общественности. Мы не уголовники, не иностранные агенты и не заговорщики.
   - Но вы требуете от меня нарушить закон - я только пытаюсь преодолеть недоумение.
   - Мы требуем от вас нарушить закон?
   - Конечно. Вы обращаете ко мне требование освободить тех, кого вы считаете политическими заключёнными, а я не имею права просто так кого-либо освободить из заключения - мы только что говорили об этом.
   - Хотите сказать, все, кто в течение истории освобождал узников совести, совершали беззаконие?
   - Хочу сказать - политзаключённых всегда освобождают после революционных или контрреволюционных преобразований, когда закон отступает перед убеждением общества в его несправедливости.
   - Вы хотите дождаться революции?
   - Думаю, в обозримом будущем подобная угроза в России не существует.
   - Зачем тогда подавляете политические формы протеста?
   - Никто не подавляет политические формы протеста.
   - Мы буквально годами добиваемся права на шествие, гарантированное Конституцией, но московские власти стоят стеной. По-вашему, они не подавляют политический протест?
   - Конечно, нет. Вы добиваетесь права заблокировать движение на главных улицах города и ущемить интересы сотен тысяч, если не миллионов, горожан ради пары сотен инакомыслящих. Москва просто спасает вас от волны недовольства и предлагает другие варианты организации вашего протеста, когда вы никому не помешаете, но вам непременно нужен конфликт. Какова ваша цель: выразить своё несогласие с действиями российских властей или поскандалить?
   - Но для официальных правительственных демонстраций вы перекрываете движение во всём центре!
   - По праздничным дням, и тогда не только Единая Россия организовывает свои мероприятия, но и все другие партии, и вам тоже никто не запрещает.
   - Конституционное право распространяется только на праздничные дни?
   - Нет, просто ваши права заканчиваются там, где начинаются права других людей.
   - Мы не ущемляем ничьи права и не собираемся делать это впредь. Всё, чего мы хотим - пользоваться гарантированными Конституцией правами не по разрешению чиновников, а по собственной воле.
   - У нас заявительный порядок организации законных массовых шествий. Вам никто ничего не запрещает, город просто предлагает более удобный вариант проведения. Какая вам разница, где пройдёт ваша демонстрация?
   - Во-первых, мы хотим сами решать, где и когда проводить свои шествия, во-вторых, город порой просто никак не реагирует на нашу очередную заявку, но полиция действует так, будто шествие запрещено. Между тем, запрета не было, что равносильно разрешению, раз уж у нас заявительный порядок организации шествий.
   - Оспаривайте действия полиции в суде. Вы обращаетесь ко мне, словно я царь, но я не имею права вмешиваться ни в компетенцию суда, ни в компетенцию местных властей.
   - Вы вмешиваетесь в них всякий раз ради очередного рекламного сюжета в новостях.
   - Ради какого рекламного сюжета и когда я давал какие-либо указания какому-либо суду?
   - Местным властям вы даёте указания постоянно.
   - Существуют сферы совместной компетенции федеральных, региональных и местных властей, но проблемы организации массовых мероприятий к ним уж точно не относятся.
   - Проблемы функционирования канализации в каком-нибудь заштатном городке тоже не относятся к компетенции президента, но ради красивого сюжета для новостей вы вмешиваетесь.
   - Послушайте, мы изрядно отклонились от темы, - устало склонил голову Саранцев. - И никогда не договоримся ни о чём определённом, если продолжим в том же ключе. Есть у вас предложения, бесспорно относящиеся к моей компетенции?
   - У нас много предложений, по которым вы могли бы самостоятельно принять решения. Разумеется, при наличии желания.
   - Прекрасно, я вас слушаю.
   - Освободить политзаключённых, прекратить новые политические судебные процессы, прекратить преследования оппозиционных журналистов и обеспечить свободу слова на телевидении.
   Ладнов рассказывал Наташе подробности своего давнего диалога с президентом как детали сюжета авантюрного романа. Они самого его захватили с прежней силой, словно он только несколько минут назад вышел из Кремля и пока не остыл после схватки.
   - Как вам показалось, он искренне так думает? - спросила заинтересованная девушка. Она надеялась узнать о жизни несколько новых мелочей.
   - Мне показалось, он заранее знал все свои ответы на наши вопросы, и не только мои. Вопросы-то не новые - легко было их предугадать. Мы с самого начала понимали - он собирается использовать встречу для пропаганды, и всеми силами постарались спутать ему карты. По телевидению показали скомканный сюжетик, преимущественно с закадровым текстом, а уж мы на своём сайте и в прессе изложили своё видение событий во всей их неприглядности.
   - Но всё равно, они ведь использовали вас для пропаганды? Может, стоило отказаться от участия - какой смысл?
   - Нет уж, ни за что. Зомбированная аудитория всегда получит свою порцию инфонаркотика: для неё обыграли бы до упора и наш отказ. Мы делали ставку именно на демонстрацию силы: пусть своими глазами увидит живую оппозицию. У них ведь методы не меняются десятилетиями: того купят, другого запугают, третьего из страны выгонят, кого-то посадят, самому неуправляемому пулю всадят. И вот пришли люди прямо в Кремль - денег не хотят, от оказанной чести не обомлели, уезжать никуда не планируют. Не перестрелять же их всех!
   - Уже стреляли.
   - Стреляли, - согласился Ладнов. - Не хочу верить, что снова начнут.
   Он замолчал и медленно оглядел сквер, дома, бывший кинотеатр, словно изучал местность на случай срочной эвакуации. Несколько чёрных лимузинов свернули с улицы, медленной вереницей приблизились к зданию кинотеатра и выстроились поблизости. Из них стали выходить люди - некоторые в строгих костюмах, другие - в джинсах и белых рубашках под расстёгнутыми куртками. Свободные и готовые к борьбе за будущее.
  
   Глава 25
  
   Саранцев смотрел на свою тайную школьную симпатию с недоверием и даже подозрительно:
   - Вера Круглова была на том самом литкружке?
   - Представь себе, была.
   - Честно говоря, я вообще не помню её на наших посиделках. Елена Николаевна, а вы?
   - Ну, я уж конечно не помню таких подробностей... - чуть растерялась виновница торжества. - Не берусь ни утверждать, ни опровергать Анечкины сведения. У меня кружок ведь и после вас работал.
   - Она с самого начала ходила на ваш кружок, ведь её предмет там подвизался - она не могла такую возможность упустить. Слушала и смотрела ему в затылок. По-моему, ни разу ничего не сказала.
   - Хорошо, - продолжал упорно искать спасения Саранцев. - Пусть она там была. Я-то в чём виноват? Я о ней знать не знал - просто высказался об Онегине, без всяких дальних умыслов.
   - Она же написала тебе записку!
   - Ты же сама сказала - анонимную! Я очень хорошо её помню - кажется, даже сохранил где-то. Если память мне не изменяет, засунул в томик "Героев пустынных горизонтов" Олдриджа, потому что читал его тогда. Единственная записка от незнакомки во всей моей неромантичной жизни, но она мне показалась глупой, в том числе из-за языка.
   - А что не так с её языком?
   - Он был какой-то нарочито-романный, причём явно построенный на образцах девятнадцатого века. У меня и мысли не возникло пойти на это свидание - стопроцентный розыгрыш.
   - Неужели ни на секунду не задумался, кто бы это мог быть? - настаивала Аня.
   - Бескрайнее море предположений - я даже не исключал причастности кого-нибудь из пацанов, ради прикола.
   - Какое ещё бескрайнее море - как можно было не заметить её отношения?
   - Ты сама говоришь, она мне затылок глазами сверлила. Как я мог её заметить?
   Корсунская замолчала и принялась тщательно изучать пейзаж за окном. Она не хотела участвовать в словесном избиении её любимой жертвы.
   - Анечка, говорю тебе, ты не права, - продолжала гнуть прежнюю линию Елена Николаевна. - Обвинять можно за ложь, унижение, предательство, жестокость, но не за отсутствие чувств.
   - Да, за отсутствие чувств нужно просто изгонять из сообщества людей.
   - Нет, Анечка, ты ступаешь на вовсе опасную стезю. Ты сама проявляла всю свою жизнь внимание ко всем людям в твоём окружении и рядом с ним? Среди нас святых нет.
   Саранцев давно боролся с желанием сообщить миру о собственных давних чувствах к его обличительнице, но страх показаться жалким и неудачливым постоянно его останавливал. Веру Круглову, конечно, жалко, но он перед ней действительно ничем не провинился - Елена Николаевна полностью права. А если бы и знал, кто написал ту дурацкую записку, и сознательно устроил спектакль на литкружке, то уж точно это не повод для его травли сегодня, спустя столько лет. Если бы он Веру ненавидел и желал ей зла, то его оправдала бы сама страсть, но если он не питал твёрдой уверенности в её существовании и ни словом, ни делом не стремился её обидеть или оскорбить, то исчезает состав этического преступления как таковой. О чём вообще можно говорить на фоне изнасилований, соблазнений, детоубийств и ограблений! Всё человечество в преступники не запишешь. Даже догадайся он о чувствах Кругловой, как ему следовало поступить, если она его не интересовала ни на йоту? Затеять с ней отношения из опасения сделать больно и, в конечном счёте, причинить неизмеримо большую боль? Вот это как раз и называется обманом, морочением головы несчастной девчонке и так далее - тогда он перед ней бы и провинился.
   - Лучше я вам другую задачку задам, - возглавила стол Елена Николаевна. - Расскажите-ка мне прямо сейчас и здесь, каким образом и в какой степени преподанная мной вам литература сказалась на вашей жизни?
   - Ну, Елена Николаевна, - воскликнул Конопляник. - Вопросики вы задаёте! Как вообще литература может сказаться на жизни? Она ведь - сплошная эфемерность, а жизнь - материальна, воняет и тычет носом в практические открытия.
   - Прекрасно, Миша, так и запишем: твою реальную жизнь художественное слово обошло стороной.
   - Да нет, не стороной. Мы с ней двигались параллельными курсами.
   - Елена Николаевна, я ведь в строительство пошёл, - добавил свою нотку возмущения Саранцев. - Какая там литература? Одни справочники, регламенты и СНиПы.
   - Хочешь сказать, что работа - это вся твоя жизнь? Не поверю. Хотя ты меня и забыл, но, как легко догадаться, я о тебе в последние годы кое-что прочла. У тебя жена, дочь, твои и её родители - одним словом, личной жизни хватает.
   - Да, захлебнуться можно.
   - Ладно, не драматизируй. Все вы, мужики, изображаете семью страшным бременем, а не благом! Неужели книжки ничем не помогли?
   - Он не умеет пренебрегать презренной пользой, - в очередной раз съязвила бывшая Корсунская и нынешнее лицо мировой нравственности.
   - А вот с тебя, кстати, как раз и можно начать, - парировал Игорь Петрович. - С твоей юридической практикой человеческие души только и препарировать. Ты где специализируешься - по уголовному, жилищному, семейному? Надеюсь, не по корпоративному?
   - Нет, не по корпоративному. Что же твоё ФСБ такие простые вещи установить не может?
   - Не льсти себе, я и не думал выяснять у ФСБ твой род занятий во всех подробностях. Могу тебя с твоими взглядами вообразить на фоне какого-нибудь роскошного развода, с улетающими в окно тарелками и спрятанными от суда машинами и домами на Лазурном берегу - ты бы за неделю без клиентов осталась. Судя по твоей хватке, думаю, ты всё же по уголовной части идёшь.
   Саранцев хотел сквитаться с Корсунской за её неоправданные нападки и впервые за весь день ощутил душевный подъём. Сейчас он отыграется и за дочь, и за полдня, потраченные на угадывание дальнейших шагов Покровского и его людей. Вот уже многие часы подряд он только гадает, предугадывает, предполагает, планирует, но ничего не может сделать или хотя бы сказать тем самым людям, с которыми борется. Теперь внезапно возникла возможность поднять голову.
   - Я теперь редко веду дела сама, - холодно заметила Аня. - Но специализируюсь по уголовным делам, чутьё тебя не обмануло. Или всё же ФСБ?
   - Чутьё, чутьё - можешь не сомневаться.
   - Вас опять в сторону повело, ребята, - напомнила о себе Елена Николаевна. - Давайте вернёмся к литературе. Мальчики стесняются - Анечка, не подашь им пример?
   - Вы имеете в виду литературу вообще или только школьную программу? - с неприятным налётом иронии в голосе уточнила Корсунская.
   - Зачем же себя ограничивать? Нет уж, выпустим на свободу всех птиц.
   Аня задумалась, глядя прямо перед собой и словно забыв обо всех присутствующих. Кажется, она и в самом деле хотела выдумать ответ на невозможный вопрос. Каким образом литература может повлиять на жизнь человека? По крайней мере, человека, не занятого ей профессионально? Человек живёт по законам, которые узнаёт в жизни, а не в книжках.
   - Если говорить о любимых книгах, то я могу назвать несколько, - сказала Корсунская с лицом Клеопатры.
   - Пока не надо названий, - возразила учительница. - Сначала о влиянии. Они изменили твою жизнь?
   - Кажется, они на неё повлияли.
   - Каким образом?
   - Я стала циничной.
   - Что? Аня, ты меня убиваешь! Что у тебя за любимые книги такие?
   - "Мельница на Флоссе" Джордж Элиот, а из наших - "Капитанская дочка" Пушкина и "Епифанские шлюзы" Платонова.
   - И ты умудрилась научиться у них цинизму?
   - Не совсем научиться. Скорее - оправдать. Швабрин ведь тоже любит Машу, и он по-своему спас её от пугачёвцев. Принуждал её к браку, но не изнасиловал и даже не назвал её имени следователям. И всё же - отрицательный персонаж. Или не отрицательный, а просто живой? Может, он изменил присяге только ради возможности остаться рядом с Машей? Между прочим, как и Петруша Гринёв - ведь его самоволка из Оренбургской крепости тоже была самой настоящей изменой, он оставил свою часть в военное время.
   - Секрет прелести высокой литературы - возможность бесконечного разнообразия трактовок.
   - Не просто в разнообразии трактовок, а в отсутствии чётких критериев качества и невозможности предугадать воздействие на потомков, - Корсунская заговорила бюрократическим языком законника, словно оказалась в привычной стихии.
   - Кажется, я понимаю смысл "Мельницы" в твоих глазах - Мэгги совершает аморальный поступок, но по прежнему вызывает симпатию.
   - Аморальный поступок, но не преступление.
   - Ладно, но к "Епифанским шлюзам" я уж никак не могу твой подход приложить, - всплеснула руками Елена Николаевна.
   - Бертран приносит себя в жертву своей невесте, а она выходит замуж за другого, не совершавшего никаких подвигов.
   - Ну конечно, всё очень просто. Хорошо, ты стала циничной. И твоя жизнь изменилась?
   - Конечно. Нельзя работать адвокатом по уголовным делам и не воспитать в себе цинизм. Нужно разглядеть в подзащитном убийце хоть проблеск человека, иначе очень быстро рехнёшься или станешь пособником.
   - Зачем вообще работать адвокатом убийц? - ехидно вставил Саранцев. - Платят хорошо?
   - Во имя правосудия, Игорь Петрович. Слышали такое слово? Вы ведь у нас гарант Конституции.
   - Ребята, хватит вам цапаться, сколько можно, - поспешила вмешаться Елена Николаевна. - Анечка, я всё же не понимаю - ты прочла эти книги и решила стать адвокатом по уголовным делам?
   - Нет, скорее, наоборот. Стала адвокатом, потом задумалась - почему, и свалила всю вину на эти книги.
   - А "Преступление и наказание" и "Воскресение" на тебя не повлияли?
   - Трудно сказать, но, кажется, нет. У Достоевского и Раскольников, и Соня Мармеладова ненастоящие, а у Толстого Нехлюдов и Катюша стоят слишком далеко от юриспруденции. Эти вещи скорее подвинут уйти в монастырь, подальше от рода человеческого.
   - Ты очень лихо расправилась с классиками.
   - Ничего не могу с собой поделать. Я на работе постоянно говорю то, что положено, поэтому в свободное время на меня просто удержу нет. Начинаю выбалтывать подряд все свои мысли.
   - Но ты ведь любишь свою работу?
   - Я считаю её нужной.
   - Нужной? Ты хочешь по утрам идти на работу или нет?
   - Хочу. Я вообще не понимаю, как можно ненавидеть своё занятие. Меня бы никакие деньги не заставили идти в суд, если бы не было желания.
   - Но почему именно эти три книги, как ты считаешь, способствовали твоему выбору профессии? Ведь можно долго перечислять все произведения мировой литературы о грешниках, вызывающих сочувствие. В конце концов, Гамлет тоже убивал людей.
   - Почему - объяснить не смогу. Мне так показалось. К душе ведь шкалу или весы не приставишь. Читала, читала - и вычитала в итоге туманное ощущение. С вашей литературой, Елена Николаевна, всегда так.
   - Думаю, ты права. Великие книги на вопросы не отвечают, а помогают искать ответы.
   - Книги, Елена Николаевна, сбивают людей с толку, - добавил давно выстраданную мысль Саранцев, - и мешают им находиться в мире с самим собой. Читал я во времена перестройки вещь одного древнего русского полуфашиста. Он развивал в ней точку зрения на русскую литературу как на причину нескольких внешних агрессий - мол, немцы поверили Толстому, будто Каратаев действительно является обобщённым образом русского народа, и сочли победу над таким народом вполне достижимым делом.
   - Мы говорили о великих книгах, Игорь, а не о полуфашистах.
   - Попробуй, разберись, где великая книга, а где - нет. Ведь на наших с вами глазах с конца восьмидесятых копья ломаются. Сначала великие советские книги объявили конъюнктурными поделками, а бывший самиздат и нелегальный тамиздат - шедеврами, теперь старые советские романы опять на щит поднимают. А человек без высшего образования стоит посередине и думает: кто же прав?
   - Основную часть советской школьной программы составляли великие тексты, - безапелляционно заявила Елена Николаевна. - Даже если взять "Прозаседавшихся", всё равно - Маяковский талантлив. Другое дело, что школьникам лучше бы знать другие его стихи, которые способны их разбередить. А их у Владимира Владимировича много - вся его ранняя поэзия - крик одинокого подростка на безлюдной тёмной площади.
   - А с "Поднятой целиной" как быть?
   - Шолохова тоже нужно уметь читать, - настаивала на своём Елена Николаевна. - У него ведь и "Судьба человека" есть - вещь совершенно поразительная, даже для оттепели. Едва ли не единственный персонаж русской литературы, добровольно сдавшийся в плен. Даже до Советской власти, у Толстого Андрей Болконский попал в плен в бессознательном состоянии, и Синцов у Симонова тоже, не говоря уже о советских оттепельных фильмах, в том числе "Чистом небе". А здесь главный герой повествования, вместо совершения подвига, при виде немцев выходит из машины и сдаётся. Они пальцем показывают ему, в какой стороне сборный пункт пленных, и он сам приходит туда, без конвоя, как и миллионы реальных советских солдат. Потом его мобилизуют в немецкую армию, и он несёт службу в немецкой форме, семья его погибла не от рук карателей, а от советской бомбы - ни в какой лейтенантской военной прозе вы такого героя не найдёте, он есть только у якобы бы насквозь официозного Шолохова. Я уже не говорю о "Тихом Доне" - "Доктор Живаго" по сравнению с ним просто панегирик революции.
   - Елена Николаевна, но ведь школьная программа по литературе, в моём понимании, должна способствовать формированию у школьников вкуса, - продолжал Саранцев. - Она по определению призвана строить канон восприятия.
   - Положим, должна. А ты имеешь возражения против действующей программы?
   - Нет, я всё ещё о прошлом. Почему же советская школа провалила свою фундаментальную задачу? Вырастила поколения граждан, не питающих уважения к своей стране вообще и к её культуре в частности?
   - Во-первых, у школы нет монополии на воспитание. Семья и окружающая жизнь к старшим классам оказывают уже гораздо больше влияния на формирование мировоззрения подростка, чем учителя. Во-вторых, я категорически не согласна с твоей сентенцией о поколениях. Я не слышала о таких поколениях, откуда ты о них узнал?
   - Ему доклад подсунули, он его и прочитал, - вставила как бы ненароком Корсунская.
   - Почему же в девяносто первом ни один человек не вышел на защиту Советского Союза?
   - Мне кажется, потому что защищать Советский Союз тогда означало защищать Горбачёва, а у него защитников было мало.
   - А я думаю иначе, - настаивал Саранцев. - Горбачёв так и не ушёл от прежней идеологии, хотя желающих строить коммунизм в стране уже почти не оставалось - по крайней мере, среди активного населения. И школа невольно сыграла свою роль, как и до революции. Тогда посредством насильственного преподавания закона Божьего успешно воспитали воинствующих атеистов, а к концу восьмидесятых с помощью научного коммунизма вырастили поколения антисоветчиков, которые не просто считали качество жизни на Западе более высоким, чем в СССР, а ещё и приукрашивали его, и высмеивали пропагандистские передачи советского телевидения.
   - Ладно, Игорь, хватит заговаривать мне зубы - твоя очередь высказываться о литературе.
   Саранцев замолчал и внутренне всё больше раздражался. Он не хотел говорить правду и собирался соврать половчее, но фантазия ему не вовремя отказала. Ему нравился Грэм Грин, особенно "Наш человек в Гаване" и "Тихий американец", он любил "производственные" романы Артура Хейли, особенно "На высотах твоих", и рассказы О'Генри, особенно повесть "Короли и капуста", а из отечественных авторов предпочитал Аксёнова. "Затоваренную бочкотару" он запомнил с подростковых лет, когда прочёл её в "Юности", хотя не имел тогда ни малейшего представления об авторе и даже фамилию его по детской привычке не запомнил. И уже намного позже, во время перестройки, после возвращения опального эмигранта в литературный контекст, с изумлением случайно узнал о его авторстве. Книги всплывали в сознании Игоря Петровича одна за другой, но не доставляли ему своим появлением радости - он хотел себе более солидного чтения. Грин вообще зачастую мешал ему работать - президент при каждом упоминании внешней разведки в своём служебном кабинете невольно вспоминал "Нашего человека" и на некоторое время терял серьёзность восприятия.
   - Назвать книги, которые определили мою жизнь, я не могу.
   - Не определили, а оказали влияние, - строго подняла указательный палец Елена Николаевна. - Я не настолько радикальный филолог, как ты меня представляешь. Можем начать с самого начала, как поступила и Аня: какие книги ты ценишь больше других?
   - Достоевского, - неожиданно для самого себя сказал Саранцев. - "Братья Карамазовы".
   Игорь Петрович прочёл роман давно, но запомнил его лучше прочих. Вспомнил снова во время разговора с Еленой Николаевной в машине, и теперь название само пришло на язык. Всё карамазовское семейство представилось ему психологическим портретом автора, раздираемого страстями Алёши и Дмитрия. Подобно Ивану, рассуждает писатель о невообразимом и, кто знает, водрузил ли он своего колобродного отца, то ли убитого мужиками, то ли мирно скончавшегося, на вершину этой пирамиды несовершенства, или сам себя видел таким же, ничуть не лучше его? Самое поразительное - вот так взял и со всей откровенностью вывернул себя на обозрение читательской публике. Странный всё же народ - писатели.
   - Достоевский? - искренне удивилась учительница. - Ты уверен?
   Наверное, тоже держала в памяти недавний разговор.
   - Уверен, - обиделся президент. - Почему вы удивляетесь?
   - Мне казалось, политику трудно с Достоевским.
   - Почему?
   - Ты же сам, кажется, мне сказал.
   - Ничего подобного. Я сказал только, что Достоевский не мог руководить. А политикам он очень даже полезен - способствует смирению.
   - Он говорит не только о смирении. И даже не столько. Скорее, о бесценности каждой отдельной человеческой жизни.
   - Вы о том, что политика - грязное дело?
   - Не так прямо, но, в общем, примерно да.
   Игорь Петрович обиделся не столько за себя, сколько за Достоевского. Классик его не перепахал и не перевернул душу, но действительно заставил думать. Он не перечитал ни одной вещи сурового транжиры, игрока и ходока Фёдора Михайловича, однажды им прочитанной - останавливался, как перед глухой кирпичной стеной и боялся лезть через неё, словно ожидал встретить злобных цепных псов по ту сторону. Другое дело Толстой, смешной в его наивном морализаторстве. Отрёкся от авторских прав и призывал к аскезе, завещание писал на пеньке посреди леса, но с помощью двоих человек, один из которых держал перед ним текст черновика, а другой принёс фанерку для применения её в качестве конторки. Сколько манерности и фальшивой картинности, достойных мелкого графомана.
   - Очевидно, порядочные люди не могут заниматься грязным делом, разве нет?
   - Думаю, существуют определённые границы приемлемого, - не уступала Елена Николаевна. - Ты, например, их не переходишь. По моему мнению.
   - То есть, я всё же поступал недостойно, но для моего грязного занятия допустимо?
   - Игорь, не волнуйся так. Я не знаю ничего о каких-либо твоих недостойных поступках.
   - Но думаете, что они всё же были?
   - Я не считаю тебя бесчестным человеком, но в моём представлении политика предполагает систему компромиссов и неофициальных договорённостей, скрываемых официозной риторикой. Категоричные моралисты всегда остаются на обочине исторического процесса, но я и в жизни таких людей с трудом переношу. Всякий раз подозреваю причиной подобного рвения собственное бурное прошлое блюстителя. Кстати, меня и "Собор Парижской Богоматери" в своё время несколько озадачил: всё читала и ждала сведений о грехах молодости Фролло. Даже до самого конца подозревала в нём отца Квазимодо.
   Елена Николаевна упорно клонила разговор к своей любимой литературе, а Саранцев всё более раздражался и терялся. Он никогда не считал себя книгочеем, хотя положенные мальчишке и подростку книги читал в изобилии, и не только фантастику.
   - Я всё же повторю, вопреки вашей реакции: на меня произвёл впечатление роман "Братья Карамазовы". Не стану утверждать, будто он подвигнул меня на строительную или политическую стезю, но след определённо остался. Вот Достоевский в качестве моего автора вас удивил, а кто бы не удивил?
   - Хемингуэй, - без паузы заявила Елена Николаевна. - Я бы каждому новоизбранному политику выдавала за государственный счёт экземпляр "Старика и моря". Человек отдаёт все силы борьбе, а после победы вдруг обнаруживает себя побеждённым. Очень полезное чтение для всех желающих славы и торжества.
   - Я не ради славы и торжества пошёл в политику, - продолжал настаивать на своей невинности Саранцев. Он уже перестал раздражаться и начал впадать в уныние - атмосферы неприятия он совершенно не ожидал.
   - Неужели ради народного блага? - поинтересовалась со своим обычным ехидством Корсунская.
   - Нет, ради карьеры, - огрызнулся Игорь Петрович.
   Сказал и подумал: а ведь действительно, в те незапамятные времена он откликнулся на приглашение Покровского, оставшись без работы. И пошёл в штаб будущего губернатора свободным человеком - его не удерживали обязательства ни перед работодателем, ни перед семьёй. Первый сам его прогнал, вторая нуждалась в кормильце, а не в искателе прописных истин. Он тогда только в шутку подумал о себе как о будущем президенте, и никогда никому в своей глупости не признавался. И теперь сказал чистую правду, хотя сам её не знал ещё несколько минут назад.
   - Тогда я бы порекомендовала каждому политику "Обыкновенную историю" Гончарова, - быстро отреагировала Аня. - Ну и, само собой, "Войну и мир" Толстого для осознания своей малозначимости перед силами рока и рассказы Бунина навалом для памяти об уязвимости человеческой жизни.
   - Миша, а ты почему молчишь? - не отставала от своих учеников Елена Николаевна. - Отсидеться не выйдет, мы требуем ответа.
   - Понятия не имею, - равнодушно пожал плечами Конопляник. - Я, если помните, ваш литкружок не посещал и сейчас не самый великий читатель на белом свете.
   - Всё равно не отстанем. Тогда выбирай хоть из школьной программы, но непременно дай нам хотя бы одно название.
   - Не знаю я, Елена Николаевна! Мне и думать не о чем.
   - Ответ не принимается. Подумай хорошенько. Ты ведь меня не забыл ещё, надеюсь? Тогда должен знать - я своего добьюсь. Даже из самого мнущегося у доски двоечника хотя бы пару осмысленных слов выдавливаю - человек всегда имеет точку зрения, но может и сам об этом не знать. В твоём распоряжении одна минута.
   - Одна минута?! Да вы что, Елена Николаевна? Я теперь точно ничего не выдумаю.
   - А если он в минуту не уложится? - осторожно поинтересовалась Корсунская.
   - Тогда выйдет вон и вернётся назад только с названием наперевес.
   Конопляник явно поверил в угрозу и не испытал уверенности в поддержке со стороны соучеников, поэтому покорился и поспешил выкрикнуть:
   - Пушкин! И Некрасов.
   - Почему именно они?
   - Мы ведь только что договорились - ответа на такой вопрос не существует.
   - Мы ни о чём не договаривались, все только высказывают свои точки зрения.
   - Хорошо, вот моя точка зрения: нельзя объяснить, почему нравится книга или автор.
   - Почему нельзя?
   - Потому что они нравятся не в результате рассуждений или размышлений, а сразу. И оторопь вызывают тоже сразу, или никакого впечатления не производят.
   - Значит, ты всё же испытывал на себе воздействие книг, зачем же прикидывался неучем?
   - Я не прикидывался. В основном они не производят на меня никакого впечатления.
   - В основном? А в остальном?
   - Бывает интересно.
   - Что показалось тебе интересным?
   - Детективы братьев Вайнер мне казались интересными. И читались очень воздушно и быстро.
   - Зачем же ты приплёл Пушкина и Некрасова?
   - Ради приличия.
   - Разве братья Вайнеры неприличны?
   - Не знаю. Тут вот другие называют такое, что я сроду не читал и даже слыхом не слыхивал, а я скажу - Вайнеры.
   - Ты, Мишка, старомоден, - успокоил одноклассника Саранцев. - Круг чтения уже давно не считается показателем качества души. Личное дело каждого - читать кого угодно в соответствии со своим вкусом, никто не лучше и не хуже.
   - Всё равно, дураком выглядеть не хочу.
   - Лично я Вайнеров не читала, только их детективы по телевизору смотрю, - отозвалась Корсунская. - По-моему, психологизма у них хватает - они не боевики писали, о поединок человека с человеком.
   - Я как-то "Визит к Минотавру" проскочил чуть не за пару вечеров, испугался и решил Вайнеров больше не читать, - добавил Игорь Петрович. - Тоже застеснялся, на манер Мишки.
   - Так застеснялся или испугался? - потребовала конкретности Елена Николаевна.
   - Сначала испугался ограниченности своего художественного вкуса, а потом её застеснялся. Юлиан Семёнов ведь любил доказывать серьёзность лёгкого жанра. Мол, и в гитлеровской Германии, и в сталинском Советском Союзе, литературный детектив не приветствовался. В конечном счёте, ведь в его основе лежит обличение социальных пороков и морализаторство. Существование зла в обществе признаётся, но преступление всегда наказывается. В противном случае, это уже не детектив, а какая-нибудь психологическая драма или мистический триллер - зависит от характера зла.
   - Игорь, а ты в принципе любишь детективы?
   - Елена Николаевна, вы прямо душу вынуть хотите.
   - Господи, причём здесь душа? Мы говорим о литературных вкусах. Вот ты назвал своей важной книгой "Братьев Карамазовых" - можно назвать её детективом?
   - Не получится. Это как раз пример психологической драмы - автор подводит читателя к мысли о безнаказанности зла, хотя не формулирует её напрямую. Все почему-то решили, что убил Смердяков, а Дмитрий невиновен, но Достоевский ведь не утверждает ничего подобного. Мы можем судить только со слов Смердякова - "может, я убил, а может, не я". Собственно, с какой стати эти слова принято считать его признанием? А вдруг он просто издевается над своими незаконными братьями. Кстати, отцовство Карамазова-старшего в отношении Смердякова тоже не утверждается автором. Просто город так решил, поскольку тот приютил беременную неизвестно от кого дурочку. Разве слухи - это критерий истины? А вдруг он раз в жизни проявил человечность и поплатился за свою слабость дискредитацией?
   - Ты с такой страстью бросаешься на защиту всех литературных обвиняемых, - многозначительно заметила Корсунская. - Никогда не думал об адвокатской карьере?
   - Не беспокойся, с моей стороны конкуренция тебе не угрожает.
   - Можно подумать, я сделала тебе непристойное предложение - ты почти испугался.
   - Не испугался, но ужаснулся. Предложи ты мне стать врачом, я отреагировал бы так же. Не представляю себе другой жизни.
   - Зачем же ужасаться? Не самая плохая работа - бороться за справедливость.
   - И делать хорошие бабки на жажде справедливости. Если бы вы работали бесплатно, моральных дилемм было бы меньше.
   - Странно слышать подобные суждения от гаранта Конституции.
   - Ничего странного. Это в европейских языках "юстиция" и "справедливость" называются одинаково, у нас они разведены. Любой прохожий на улице скажет тебе то же самое: качество юридической помощи не должно зависеть от достатка нуждающегося в ней. В равных условиях богач и бедняк с большой степенью вероятности наткнутся на противоположные приговоры суда. Правосудие есть, а справедливости нет. И дело даже не в коррупции, просто хорошие и опытные адвокаты дорого стоят, независимые экспертизы и тому подобные изыски тоже недёшевы. Выходит, полное избавление от продажности, непотизма и подверженности административному давлению не решает проблему обеспечения законности.
   - Ты готовишься к новой избирательной кампании?
   - Просто высказываю вслух сокровенные мысли.
   - В советское время тарифы на услуги адвоката устанавливались государством, но оставались выплаты из-под полы. Даже если избавиться от последнего обстоятельства, останутся рыночные законы спроса и предложения - к хорошим адвокатам выстроятся очереди, первыми в которых окажутся не те, кто более нуждается в помощи, а те, кто пришёл первым. И равного доступа к правосудию всё равно не будет.
   - Анечка, ты согласна с Игорем? - озадаченно поинтересовалась Елена Николаевна.
   - В мире вообще нет ничего идеального, - парировала Корсунская. - Давайте попробуем обсудить справедливость политической системы - волосы дыбом встанут.
   - В политике справедливость хотя бы в теории достижима, - напирал Саранцев. - Если избавить её от тех же язв, что и систему правосудия.
   - Ничего подобного. В самых равноправных условиях демагог может победить великого государственного деятеля.
   - Может. И его победа станет торжеством справедливости - избиратели получат именно то, что выбрали.
   - Как же ты понимаешь справедливость?
   - Как правомерное воздаяние за содеянное.
   - Это и есть правосудие.
   - Да, поэтому то и другое и называется одним словом в европейских языках, как я уже говорил. Причём, по-польски, кажется, это общее слово - как раз "справедливость". Произносится с польским прононсом, разумеется, но корень тот же, что у нас. Не только в польском, кстати - и в чешском, и в болгарском, и в словацком, кажется. Можешь себе представить на русском языке "министра справедливости"? Или хотя бы "министра правосудия"? Насколько я помню, по-сербски "правосудие" - как раз "правда".
   - Ты стал полиглотом?
   - Нет, просто умею пользоваться Википедией. И тебе советую - очень удобный способ сопоставлять восприятие одних и тех же понятий в массовом сознании разных народов. Особенно интересно сравнивать статьи на разных языках о литературе и литераторах или об исторических событиях. Последнее - занятно в высшей степени. Даже особо долго вчитываться не надо - я обычно ограничиваюсь сравнением преамбул.
   - Думаю, "министра справедливости" русский язык не вынесет, - вмешалась Елена Николаевна. - Люди смеяться станут.
   - Потому что в их сознании справедливость и государственный аппарат несовместимы, - вставила Корсунская.
   - Нужно смотреть глубже, - не согласился Саранцев. - Справедливость вообще не воспринимается как понятие из официального языка. Государство отвечает за юстицию, за справедливость - Бог или люди, в зависимости от убеждений.
   - Ты даже о Боге говоришь? - удивилась негодяйка Аня. - Не припоминаю за тобой такого в телевизоре.
   - Возможно, в официальных выступлениях я его и не упоминал. Мне не советовали вторгаться без необходимости в трудную тему.
   - Но на патриарших праздничных службах я тебя видела, хоть ты и молчал.
   - Раньше видела, а потом перестала, так ведь?
   - Кажется.
   - Ну вот. Неверующие раздражались моим присутствием на службе, верующие - превращением священнодейства в пиар-акцию. К тому же, без крайней необходимости выпячивать отличие моих религиозных убеждений от мусульманских и буддистских тоже показалось нецелесообразным.
   - Но ты ходишь в церковь без телекамер?
   - Нет, - после тяжёлой паузы ответил Саранцев. - А ты?
   - Меня-то телекамеры в храме на прицеле никогда не держали.
   - И всё же - ты ходишь в церковь?
   - Хожу. И далеко не только по праздникам.
   За столом настала тишина - все смотрели на Корсунскую, а она тем временем невозмутимо подхватывала вилкой кусочки овощей из своего салата и не обращала не остальных ни малейшего внимания.
   - Причащаешься и исповедуешься? - осторожно поинтересовался Саранцев.
   - Да, а ты против?
   Тишина возобновилась и почему-то заставила смутиться всех безбожников.
   - Ничего, но выглядит странно.
   - Почему? У нас в стране свобода вероисповедания. Терпеть не могу конструкции "свобода совести" - кто-то когда-то коряво перевёл conscience, а мы теперь почему-то обязаны с этим жить. Согласитесь, по-русски выражение "свободная совесть" звучит жутковато.
   - Конечно, - спешно подтвердила Елена Николаевна. - В первую очередь ассоциируется с внутренним миром преступника. Очередной пример трудностей перевода.
   - Очередной пример необходимости создания нового государственного языка, основанного на собственной морфологии и понятного каждому грамотному человеку, - уточнила своенравная ученица.
   - С каждым словом ты кажешься мне всё более странным юристом, - вставил своё правдивое слово Саранцев. Он страшно хотел развить религиозную тему, но боялся ступить на путь в неизвестное.
   - Я хороший юрист.
   - Не сомневаюсь. Но мне кажется, ты - единственный юрист, подходящий к исповеди. По крайней мере, до тебя мне такие не встречались.
   - Откуда ты знаешь? Ты с ними сидел за столом и болтал по душам?
   - За обеденным столом не сидел - больше за своим, в кабинете, но беседовать доводилось.
   - И ты решил, что верующий должен через слово поминать имя Божье? Этот как раз грех.
   - Нет, но суждения верующего, как я думаю, не должны звучать враждебно по отношению к другим людям.
   - Зависит от людей, но верующие сейчас в большинстве своём не являют достойных образцов исповедания веры. Много нетерпимости, суеверия, суетности, стремления к внешней обрядности. Родители крестят грудных младенцев, чтобы те не болели, и даже не имеют ни малейшего понятия о том, что крещение - не магический обряд, не колдовство и не заговор, само по себе оно не спасает и тем более не лечит от телесных болезней. Принимающий святое крещение просто даёт Господу обещание стремиться в дальнейшем к христианскому образу жизни, и, если он своё обещание не сдержит, то лучше бы ему не креститься, он себе только хуже сделал. Если же родители крестят маленького ребёнка, то, разумеется, не младенец, а они принимают на себя обязательство воспитать из него искреннего христианина. И если в сознательном возрасте их отпрыск не придёт в церковь, то грех ляжет и на них.
   - Анечка, честно говоря, для меня твоё крещение - тоже новость. У меня до сих пор даже мысли не возникало, - высказалась Елена Николаевна. - Ты и платок не носишь.
   - Не ношу. Впрочем, брюки и короткие юбки тоже, как вы могли заметить. В наше время женщина летом в платке многими воспринимается именно как верующая, и ношение его можно воспринять как демонстрацию. Я, собственно, нисколько не стесняюсь, но и выпячивать свои убеждения не намерена - суть ведь не в платке, а в образе жизни. Я и на каждую встречную церковь крестным знамением себя не осеняю, и перед едой в ресторане не молюсь, и офис у меня иконами не увешан.
   - А дома перед едой молишься?
   - Молюсь.
   - Живёшь теперь без греха? И не скучно? - поинтересовался Конопляник.
   - Не скучно. И я не живу без греха. Даже монахини грешат, такова человеческая природа. Только я хочу уточнить важную подробность. При слове "грех" в голову нерелигиозного человека первыми приходят прелюбодеяние, воровство или убийство, но понятие греха на самом деле шире. Если меня толкнул какой-то невежа, а я на него рассердилась, хотя и не выказала своих эмоций внешне, я согрешила. Самое главное и самое трудное - как раз замечать за собой подобные проступки, понимать их нехристианскую сущность и искренне раскаиваться. Не перед священником на исповеди, а перед самим собой, когда никто из людей тебя не видит и не понимает твоих переживаний.
   - Я, конечно, человек сугубо советский, - пошла в атаку Елена Николаевна, - но, думаю, причина моего неприятия церкви всё же в другом. Очень часто заявления церковнослужителей разного ранга по телевизору меня удивляют и даже раздражают. Я ведь не одержима бесами и вовсе не сгораю от желания смертного греха, чем же объяснить мою реакцию?
   - Видимо, отличием вашего мировосприятия от убеждений священнослужителей. Они ведь и не обязаны совпадать. Более того, я сама иногда внутренне не соглашаюсь с публичными заявлениями даже иерархов. Православное учение не требует бессловесной покорности пастырям - вопросы можно задавать, постулат непогрешимости не признаётся ни за кем, в том числе за патриархом. А вы можете привести примеры?
   - Легко. Меня всегда удивляла практика пожертвования на строительство церквей, например. Как её понимать - если старый греховодник на старости лет построит на свои ворованные деньги храм, перед ним открываются ворота рая?
   - Нет, конечно. Бог взяток не берёт. Для прощения грехов человек должен их увидеть, осознать и искренне раскаяться. Не заявить о своём раскаянии вслух, а испытать его в действительности.
   - И как же священник поймёт, кается грешник искренне или нет?
   - Никак. Прощает не священник, а Господь. Один построит десять церквей, но всё равно не спасётся, другой не пожертвует церкви ни копейки, но войдёт в рай, если не спал ночами, страдал, наказывал себя и стремился загладить свои вины перед обиженными им людьми.
   - Тогда ещё вопрос: много раз приходилось слышать, в том числе от священнослужителей, истории о родителях, которых Бог наказал через их детей. Каждый раз меня оторопь берёт: дети-то причём? Даже Сталин говорил, пускай для проформы: дети за отцов не отвечают. Выходит, православные видят проблему иначе?
   - Я тоже слышала такое, и не согласна с такой позицией. Особенно чудовищны рассказы, например, о дочери, ставшей проституткой, потому что её родители согрешили, и Господь их таким образом покарал. Разумеется, каждый человек свободен, он не марионетка и не орудие наказания. Тем более, Бог никого не ввергает своей волей в грех - как только в голову такое может придти.
   - Хорошо, а откуда у православных такое неприятие деятельного добра?
   - Что вы имеете в виду?
   - Католические святые делали реальные добрые дела для самых простых людей - спасали их от голода, холода и болезней, а православные - в основном подвергали себя аскезе и молились.
   - Запрета на добрые дела в православии нет, если вы об этом.
   - Хорошо, запрета нет, так в чём же дело?
   - Одних только добрых дел недостаточно, если за ними стоит, например, гордыня.
   - Какая гордыня, что ты имеешь в виду?
   - Если спасаешь человека от голода или болезни и потому сам себя считаешь святым, то тем самым впадаешь в грех. Оптинские и афонские старцы, канонизированные после смерти, при жизни сокрушались по поводу своей греховности и даже отказывались принимать духовных чад, поскольку не считали себя чем-нибудь лучше их.
   - Считать себя безгрешным - греховно?
   - Конечно. Я ведь уже говорила - если кто-то не воровал, не грабил, не убивал, он ещё не святой. Принять такую истину трудно, но необходимо.
   - Необходимо для чего?
   - Для примирения с самим собой. Есть даже притча о двух сёстрах-близнецах. Их разлучили в детстве, одна попала в монастырь, другая - в публичный дом. Но в раю оказалась проститутка, а не монахиня, поскольку осознала свои грехи и стыдилась их.
   - Очень удобная позиция для церкви: если все грешны, всем нужно покаяние.
   - Церковь не является беспременным условием спасения, она только предлагает помощь страждущим.
   - Можно спастись без церкви?
   - Можно.
   - Такого уж точно никакой священнослужитель не скажет!
   - Наверное, не скажет.
   - А ты почему говоришь? Если не от священников, от кого ты набралась такой ереси?
   - Это не ересь. Читаю разные книжки, ничего удивительного. Сами понимаете, за столько лет комментариев к Писанию накопилось много, мне ещё долго читать.
   - И кого же ты читаешь? Противников священноначалия?
   - Святых отцов, профессоров богословия, мало ли кого.
   - И все они пишут нечто отличное от того, что говорят священники?
   - Разное пишут. Например, нет канонического правила о непременном крещении младенцев, у нас просто обычай такой сложился. И неправильно утверждение, будто некрещёные дети в случае смерти не будут спасены - все дети невинны. Церковь не отказывается крестить несмышлёнышей, но не заставляет родителей поступать таким образом, даже если где-нибудь какой-нибудь священник считает иначе. И ветхозаветные праведники, умершие задолго до вознесения Христа, тоже в раю.
   - Хорошо, я рада за ветхозаветных праведников, - отмахнулась Елена Николаевна. - А вот я, например, могу надеяться на рай?
   - Надеяться могут все.
   - Ладно, ты меня поняла. Есть у меня шансы, так сказать?
   - Шансы тоже у всех есть - ими только нужно правильно распорядиться.
   - Анечка, не юли. Могу я рассчитывать на откровенный ответ?
   - Елена Николаевна, вы задаёте невозможный вопрос. Никто не может забронировать рай заранее. Вы думаете, я сама знаю, спасена я или нет? Не знаю.
   - Ну кто же, в конце концов, туда попадает?
   - Неизвестно. Оттуда ведь никто не возвращался и результаты переписи обитателей горних высей на землю не приносил.
   - Как же тогда жить?
   - Уж точно не стоит руководствоваться в своих делах расчётами на вознаграждение за них после смерти. Таким путём можно придти только в совсем другое место. Поменьше думать о себе, побольше - об окружающих. И опять же - не из страха будущего наказания, а ради любви. Меня всегда раздражала "Рождественская песнь" Диккенса - какая-то языческая свистопляска. Повесть о Рождестве, где нет Христа. Какие-то духи Рождества - видения белой горячки. И самое главное - Скрудж меняется из страха перед наказанием, и свои добрые дела, получается, совершает тоже из страха. Решил, что заключил сделку с Богом из серии "ты - мне, я - тебе". Вот я сейчас срочно начну делать добрые дела, а ты уж меня после смерти не забудь, пристрой получше. От Рождества осталось одно название, без смысла. Так же, как Санта Клаус - кажется, никто уже и не помнит о святом Николае Угоднике, остался только бородач в красном колпаке из рекламы "Кока-Колы".
   - Нет, Анечка, почему же - Скрудж узнаёт о страданиях больного малютки Тима, о существовании которого, видимо, прежде вообще не знал, и в нём пробуждается совесть.
   - Думаю, он и прежде видел страдающих людей, взрослых и детей, и даже сам заставлял их страдать, но совесть его благополучно спала. Здесь есть ещё одна ловушка - Тим выздоравливает, Скрудж мирится с племянником и в несколько дней перерождается, после чего начинается всеобщее счастье. Любой человек с мало-мальским жизненным опытом расскажет вам не одну историю о хороших людях, которых преследовали несчастья. Сама по себе идея прижизненного вознаграждения за богобоязненность порочна и провоцирует подобного рода контраргументы. Люди воспринимают тяготы в своей жизни как наказание, а их отсутствие - как свидетельство божественного расположения. И то, и другое - страшное заблуждение. Вся наша земная жизнь - испытание. Господь никого не наказывает, он всех любит, а делает больно, чтобы помочь человеку исцелить свою душу. Воинствующие атеисты любят задавать вопрос: может ли Бог создать камень, который не сможет поднять. Я им отвечаю: Бог не может даже спасти человека без самого человека - каждый сам делает жизненный выбор.
   - Значит, несчастья, хоть и не наказание, но всё же свидетельство греховности?
   - Елена Николаевна, мы ведь уже договорились - все не без греха. Если человек на гребне успехов и довольства забывает о христианском долге, за гробом его ждёт жестокое разочарование. Успех - ещё одно испытание, а не сертификат на спасение души.
   - Но ты ведь не можешь знать всего этого наверное?
   - Конечно, нет. Я могу только верить. И каждый волен выбирать себе веру.
   - Послушай, но откуда в тебе всё это взялось? Ты ведь училась в советское время, в школе физику и химию изучала, а в институте - научный атеизм. Неужели в один момент просто щёлкнуло в голове - и готово?
   - Нет. Положим, физика и химия к вере вообще никакого отношения не имеют. Креационизм я обсуждать не намерена, он меня мало интересует. Научный атеизм прошла и прошла - он моё мировоззрение никак не изменил. Потом стала просто жить, крестилась вместе со всеми в конце восьмидесятых и потом ещё лет десять в церковь не заходила.
   - Так, Анечка, если не хочешь рассказывать - мы тебя не заставляем. Правда, ребята?
   Конопляник и Саранцев механически кивнули, но Игорь Петрович мысленно взметнулся: нет, пусть рассказывает. Он смотрел на свою бывшую симпатию с некоторым страхом, словно её у него на глазах похитили инопланетяне, и теперь она вернулась от них с грузом знаний и неведомым опытом. Симпатичная девчонка из его памяти вдруг проступила в его жизни потусторонней женщиной. Он смотрел на неё, но не видел. Мысли заметались в голове, обрывали друг друга, перепутывались и создавали новую картину мира, похожую на полотно безвестного абстракциониста.
   - Я вот тебя совсем не толкал, а ты на меня разозлилась, - уязвил христианку Саранцев. - И где же твои убеждения?
   - Я себя святой не называла, - сухо ответствовала та. - Извини, если тебя задело.
   Игорь Петрович отчётливо, как на горячем листке компьютерной распечатки, прочитал в глазах собеседницы все её страсти: негодование из-за него и из-за себя, разочарование от неспособности усмирить тягу к осуждению и безбрежное желание закончить разговор. Ему захотелось встать и уйти, лишь бы не смотреть далее в опостылевшее незнакомое лицо.
   - Я всё отлично понимаю, - продолжила Корсунская. - Явилась из многолетнего небытия и сразу бросилась обличать, хотя сама с собой не разобралась и вряд ли когда-нибудь разберусь. Смешна, нелепа, претенциозна, невыносима и так далее.
   - Ладно тебе! Преступлений ты не совершала, я надеюсь? - протянул руку друга Игорь Петрович в ожидании ответного жеста.
   - Представления о преступности разнятся в разных культурах и в глазах разных людей.
   - Я имею в виду преступления в глазах закона.
   - Подлогом документов не занималась, но, возможно, в интересах доверителя кое-что замалчивала, кое-что преувеличивала или приуменьшала, но и не лжесвидетельствовала.
   - Ладно, я от тебя отчёт в проделанных грехах не требовал.
   - А ты никогда не пробовал сам для себя такой отчёт составить?
   - Слишком много времени пришлось бы потратить, а мне всю жизнь некогда - всегда спешу и не оглядываюсь.
   - Очень рекомендую - отрезвляет и заставляет думать о будущем. Хорошо, оставляю тебя наедине с самим собой. Вы, наверное, воображаете сейчас моё пробуждение к вере через страшный грех, но всё случилось немного иначе.
   Рассказ Кораблёвой-Корсунской оказался странным, как и всё её поведение. После школы и юридического факультета она осталась в Москве со своим молодым мужем. Обаянию своего избранника она поддалась ещё на пятом курсе, последовательно отвергнув нескольких его предшественников. Он был старше, уже работал юрисконсультом в каком-то кооперативе и представлял свою будущую жизнь в мельчайших подробностях. Жена являлась существенной деталью мозаики, поскольку её отсутствие вызывало вопросы приятелей и недоверие клиентов. Неженатый мужчина с определённого возраста и вовсе становится подозрительным типом, и Корсунский, хотя столь критичного возраста ещё не достиг, не собирался тратить время попусту. Аня проходила у него практику, он её заметил, выделил и решил не упускать возможность.
   Тогдашняя Кораблёва при появлении в её жизни молодого и внимательного к ней юриста сначала оторопела, потом стала к нему приглядываться. Ухажёр действовал шаблонно - приглашал её в рестораны, театры, в гости к приятелям, катал по Москве на своём "мерсе" и осыпал подарками. Она понимала его желание непременно жениться и удивлялась его выбору: чем она хуже других? Аню занимал иной вопрос: стоит ли остаться с ним? Она понятия не имела, за кого следует выходить замуж. Мама осталась далеко, в Новосибирске, мнения подруг разделились, и студентка покорно следовала за Корсунским, оставаясь в нерешительности и не желая от него отказываться.
   В её жизни прежде случались увлечения, но большое и чистое чувство она к тому времени сочла атрибутом романов девятнадцатого века. Она вроде бы и видела его вокруг себя: знакомые девчонки порой начинали светиться и мечтать, но потом сочетались законным браком, принимались вести хозяйство и стирать грязные пелёнки. Они восхищались своими карапузами и обсуждали общие проблемы мамаш конца восьмидесятых с их бесконечными очередями и карточками на продукты, Аня их слушала и терзалась сомнениями. Она хотела ребёнка, но в своём доме с садиком, а не в съёмной квартире или под крылом у мужниных родителей с туманными перспективами на получение собственного жилья. В те времена женихов, способных предложить такого рода условия было ещё меньше, чем сейчас, и упускать прекрасного кандидата Аня категорически не хотела. Он ведь не только с домом и машиной, он также не толстый и не лысый! Она рассуждала здраво и солидно, совсем как взрослая, проявляла заботу о будущем ребёнке, а не только о собственном благополучии, и в конце концов сочла выбор верным.
   Они поженились осенью, когда Аня стала уже заправским адвокатом с дипломом, и слепые дожди время от времени кропили с небес Москву, утопавшую в золотой осени. По желанию невесты фотограф сделал серию снимков молодожёнов в увядающем парке, при этом долго выстраивал мизансцены, предлагал положить одну руку туда, другую - сюда, голову наклонить чуть вперёд и влево, или ещё как-нибудь, чем довёл жениха до белого каления, но он упорно терпел - невеста устраивала его во всех отношениях. Медовый месяц провели в Болонье - гуляли по узким улочкам с бесконечными портиками над тротуарами и непрерывно болтали. Поселились в центре, в средневековой башне, одни на несколько десятков метров её высоты. С макушки обозревали город, покрытый сплошной корой черепичных крыш, и спускались вниз по узким винтовым лестницам, минуя по пути к спальне ярусы бывшей тюрьмы и порохового склада.
   Аня действительно была счастлива тогда. Она не хотела ничего иного - разве бывает лучше? Жизнь текла в единственно желанном направлении, отклонения не предвиделись и не ожидались, карьера развивалась успешно, но через год обнаружилась первая беременность. Она никому ничего не сказала, сосредоточилась на себе, несколько дней ни с кем не разговаривала и вынудила мужа задавать наводящие вопросы. При мысли о морщинистом крикливом комочке жизни на душе становилось тепло, но потом на память приходили грандиозные планы будущего, которым пополнение семейства ничем не помогало и даже наоборот, препятствовало их осуществлению. Если она сейчас выпадет из процесса, самостоятельные дела и собственное имя в адвокатской среде отойдут в неясное будущее, а она их тоже хотела. Ей нравилась работа - не защищать преступников от возмездия, а состязаться с государством. Приходили живые люди со своими судьбами, чаще несчастливыми, она смотрела им в лица, выслушивала их жалобы, а они ждали от неё помощи. Не агнцы небесные, самые настоящие воры и хулиганы - она навещала их в СИЗО, передавала посылки от родных и снова слушала жалобы на милиционеров, следователей и прокуроров, которые незаконно шили им дела. Аня задавала вопросы и понимала из ответов, что её подзащитный опять виновен - да они и редко отрицали её подозрения, просто тщательно вели учёт допущенных следствием нарушений и требовали справедливости - мол, раз нас привлекают к ответственности за нарушение закона, почему же другие нарушают его без всяких для себя последствий?
   Родители со своей высоконаучной колокольни её не понимали и уговаривали по телефону заняться более приличным делом, но Аня раз за разом терпеливо объясняла им открытую ей простую истину: никто не имеет право на всё. Если вдруг попадётся насильник или маньяк, съевший двадцать человек, я буду и его защищать, как запутавшегося в постпубертатных проблемах и натворившего дел мальчишку. Я не хочу избавить его от наказания, я стремлюсь обеспечить торжество закона. Иначе общество превратится в стадо, где сильные будут карать слабых за их бессилие. Другого пути нет. Либо один закон для всех, либо беззаконие - без всякого промежутка. Её в ответ спрашивали: ты хочешь мир перевернуть? А она не понимала: я хочу поставить его на ноги. Ты одна? Нет, нас много. Ничего подобного, нас больше. Она могла обойтись без собственных денег, но очень не хотела остаться без главного занятия своего жизни.
   Тем не менее, она поведала мужу о беременности, он немедленно прекратил все её порывы к работе, перевёз к ним домой свою мать, и они зажили в ожидании все втроём. Свекровь говорила мало, готовила завтраки, обеды и ужины, исподволь выясняла очередной каприз беременной и неторопливо его исполняла, но часто делала замечания или давала советы опытной женщины - скорее, хотела дождаться здорового внука, чем переживала за невестку.
   Сын родился крепенький и голосистый, Аня никак не могла на него наглядеться, зато муж ей изменил. Стал смотреть мимо и говорить невпопад, погружался в свои далёкие от неё и семьи мысли. Она стала высчитывать время его отсутствия дома и предполагать худшее, он под воздействием её усилий ещё более отдалялся и время от времени даже не приходил ночевать под благовидными предлогами. Сын подрос, начал ходить, а потом и задавать вопросы, Аня снова работала и смотрела в шальные глаза уголовников, пока те с упоением рассказывали ей о своих преступлениях, а по вечерам - в глаза своего Корсунского. Он тоже говорил, но ему она не верила. Для уголовников она была почти свой человек, для мужа - чужой, и он от неё таился. В ответ на прямые вопросы возмущался и устраивал скандалы, а она не хотела пугать сына и злилась ещё сильнее, уже не за предполагаемые его похождения, а за реальную бесцеремонность.
   Жизнь превратилась в пытку. Ненавистный мужчина с запахом чужих женских духов упрямо оставался рядом, и Аня не умела от него избавиться. Она хотела на свободу, и могла её купить - зарабатывала достаточно и от мужа не зависела, но свобода не хотела её. Временами она представляла себя в пустой квартире и пугалась, но вообразить рядом с собой другого мужчину всё же не могла. То ли боялась повторения пройденного, то ли не верила в свою привлекательность как матери-одиночки, но со временем всё более и более ощущала себя внутри мышеловки. Нелепый сын бежал от неё к пришедшему с работы отцу и верещал в его руках, суча ножками и заливаясь смехом. Казалось, он тоже её предаёт, ещё не успев вырасти и узнать простые истины.
   Аня не хотела следить за Корсунским, никогда не звонила ему в офис с целью выяснить у секретарши его распорядок дня, планы на будущее или вчерашнюю программу. Вовлекать посторонних людей в свои переживания она не планировала, и от свекрови тоже таилась, а та и не навязывалась. Бессилие, ревность и неспособность отомстить наполнили жизнь преданной жены холодной ненавистью, и в ходе очередного скандала она взялась оскорблять мужа словарём своих доверителей, а тот тоже двинулся по их стопам и ударил её. Она оторопела, потом рассвирепела, забыла себя, схватила оказавшуюся под рукой вазу и разбила её о голову неверного. Тот попал в больницу и через некоторое время вернулся домой с множеством швов на обритой и перевязанной голове, на жену не смотрел и всё время молчал.
   Аня первые часы злобно торжествовала, потом из глубины души поднялось новое чувство. Оно мешало спать ощущением страшной неправоты и заставляло неукротимую супругу думать. В памяти неизменно всплывало зрелище первой минуты после побоища: Корсунский сидит на полу и закрывает рукой лоб, между пальцами льются чёрные струйки крови, а на полу отдельные капли постепенно собираются в лужицу. Он оставался тем же мерзавцем, но Ане стало его жалко, и она сокрушилась своей несдержанностью - ведь он не ударил её так же сильно. Она стала вспоминать многое виденное, читанное и слышанное в своей жизни, и рассказы своих тюремных подопечных тоже. Они и за решёткой сохраняли уверенность в собственной правоте. По их мнению, тот, кого они били, сам виноват в своих неприятностях. Корсунский определённо заслужил свои швы, но почему тогда воспоминание о чёрных струйках саднило и лишало покоя? Вспомнилась жена писателя - она пошла доброволкой за ним во фронтовой госпиталь, с фронта вместе с ним на место земского врача, где он подсел на морфий и гонялся за ней с топором, если ей не удавалось вовремя достать дозу, но она его спасла и от морфия, и от тифа, кормила его, одевала и отапливала квартиру в непритязательные двадцатые, пока он писал свой первый роман, а потом он этот роман опубликовал, развёлся с ней и подарил экземпляр с посвящением не ей, а новой жене. Писатель просто заслуживал смерти, но его все любят, а некоторые - боготворят, и о ней читатели и ценители вспоминают лишь с благосклонным примечанием: она помогла писателю в тяжёлое время. Она-то ему помогла, но почему непременно следовало её покарать за жертвы и милостиво разрешить ей постоять где-то рядом в памяти благодарного человечества?
   Приходили на память самоотверженные жёны знаменитых физиков, способные застелить семейное ложе для любовницы своего благоверного и тихо удалиться, а в конечном счёте сама собой родилась простая мысль: она не самая несчастная женщина и жена на белом свете. Ей некому мстить - чувства мужа к ней не изменятся в лучшую сторону, если она начнёт с ним войну и примется делить имущество и сына. Второй раз в ту же реку не войдёшь, он никогда уже не станет прежним - либо им сейчас разойтись навсегда, либо вычеркнуть прошлое и всё начать сначала.
   После возвращения мужа из больницы они никогда не вспоминали об уголовном происшествии в их доме. Он не извинился перед ней, она - перед ним. Несколько месяцев они молчали и не смотрели друг на друга, Аня болезненно читала разные книги в бесплодных попытках найти несуществующие ответы на незаданные вопросы. Потом оказалась в тихом сообществе чужих людей - они собирались по очереди на квартирах друг у друга и читали вслух тексты, считая их религиозными и вдохновляющими к новой жизни. Тексты в основном учили идти за учителем, никогда не оглядываться и не задумываться - Аня быстро испугалась и отстала. Зашла в ближайшую православную церковь - на неё накричала женщина с тряпкой и помойным ведром. Через год или больше поисков и метаний она встретила весёлую женщину, готовую к смерти. Так и сказала при первой встрече - я не боюсь умереть, и Аня оторопела от неожиданности, поскольку никогда прежде не видела героев. Женщина раскрыла ей простую истину: бессмысленно бояться неизбежного. Всех ждёт одна судьба. Легко верить в чёрное посмертное небытие при жизни, но если ошибёшься, то лёгкость обернётся тяжёлым похмельем. Люди придумали разные гадалки о потустороннем мире, и каждый волен выбрать свою. Кому поверить: тем, кто утверждает свою исключительную непогрешимость и признаёт за прочими только греховное заблуждение и путь к вечным мукам, или тем, кто говорит: можешь нам не верить, дело твоё. Можешь не соблюдать наши обряды и не ходить в наши церкви, но, если будешь относиться к другим людям так, как ты бы хотел, чтобы другие относились к тебе, и не мечтать при этом о награде ни в этой жизни, ни в последующей, для тебя не всё потеряно - можешь спастись и без нас.
   - И почему же вы не боитесь умереть? - спросила Аня весёлую женщину.
   - Потому что я узнаю ответ, - сказала та.
   - А вдруг он окажется неутешительным?
   - Любой ответ лучше безвестности.
   Аня с ней не согласилась и продолжила свои безутешные поиски, пока не встретила новое откровение: ответа нет. Никто никогда не пообещает будущего с твёрдой гарантией - так стоит ли тратить время на доказательства? Если бешеная горная река несёт тебя к водопаду с непреодолимой силой, не пытайся выговорить себе благоприятные условия - собеседника всё равно нет. Падение неизбежно - так смотри вперёд без страха, ибо он не имеет смысла, когда нет надежды на обращение потока вспять. Она вспомнила сына - он хотел знать всё обо всём и задавал вопросы ей, а не Богу. Она вспомнила мужа - он сидел на полу, чёрные струйки просачивались между его пальцами, и других женщин не было рядом, чтобы помочь. Она вспомнила весёлую женщину и тоже обрадовалась. Спасение лежало в отсутствии ответа. Несовершенство бытия ведёт к осознанию вечности. Вселенная колыхалась у неё над головой волшебным занавесом вечного света и делала бессмысленным вопрос об основах мироздания.
   Туманные прежде книги вдруг сразу стали понятными и удивили неземной простотой. Аня пошла в одну церковь, потом в другую, слушала проповеди, отстаивала службы, искала созвучия и нашла их в сельской церквушке под Москвой. Полсотни лет она пробыла колхозным клубом и зерноскладом, и её не успели восстановить полностью - крыша протекала, стенные росписи было сложно рассмотреть, но иконостас был новый, а молодой попик говорил без надрыва и риторических красот о неизбежности грядущего торжества истины через признание человеком своего несовершенства.
   - То есть, проломив череп неверному мужу, ты пришла к Богу? - уточнил Саранцев в своей манере общения со странной женщиной.
   - Твоё ехидство здесь совсем неуместно, - спокойно ответила та. - Цинизм тебя не спасёт.
   "Только он меня и спасёт, - подумал Игорь Петрович. - А совесть меня неизбежно погубит".
   - Анечка, - вмешалась Елена Николаевна. - Но как же твой муж? Вы по-прежнему вместе?
   - У нас теперь два сына.
   - Но когда вы всё же помирились?
   - Что значит "помирились"? Мы не выясняли отношений и не искали виноватых. Я не знаю, куда пришёл он, но я его больше не ревную. Даже когда на вечеринках его начинают клеить декольтированные дуры с искусственным бюстом.
   - А если однажды он уйдёт с одной из этих дур? - вновь продемонстрировал пристрастие к точным формулировкам Игорь Петрович.
   - Не уйдёт.
   - Ты уверена?
   - Абсолютно. Он имел много возможностей. Он знает многое обо мне, но уверен, что не всё. И хочет узнать больше.
  
   Глава 26
  
   - Руководство прибыло, - констатировал Ладнов. - Пора и нам, Наташенька, выдвигаться.
   Худокормов махал им издали рукой, и Наташа подумала - какой счастливый. Его жизнь наполнена большим делом, а она всё мечется со своими мелочными проблемками между занятыми людьми и пытается привлечь к себе внимание. Смешная и непосредственная, как ребёнок. До сих пор задаёт вопросы о смысле жизни, выслушивает чужие ответы на них и сама себе не признаётся в слабости. Юный Лёшка и престарелый Ладнов видят недостижимые цели и хотят свершений, а она стоит между ними, растерянная и неуверенная, ждёт разрешения сказать собственное слово и боится его произнести - вдруг на смех поднимут.
   - Давайте в зал, скоро начнём, - оповестил их Худокормов, хотя слова не требовались.
   Наташа потихоньку продвигалась со всеми, вскоре попала в зал и села на одно из откидных кресел, выделенных их компании. Леонид оказался рядом, смиренный Лёшка и буйный Ладнов - где-то сзади, и началось.
   Центральной темой выступлений оказались предстоящие через три месяца выборы в Думу, а после них - и президентские. Предлагаемые действия - компенсирование засилья Единой России и Покровского на телевидении креативными и потому более эффективными способами наглядной агитации, но самое главное - противодействие массовой фальсификации результатов при подсчёте голосов.
   - Нельзя оставить не одного избирательного участка без наших представителей среди наблюдателей! - настаивал очередной оратор. - Вас будут запугивать, подкупать, давить другими способами, и только от вас зависит, насколько эффективны окажутся эти методы политической, так сказать, борьбы. Поддаваясь и уступая, мы сведём на нет возможность выхода страны из политического и социально-экономического тупика, в который её завёл Покровский за двенадцать лет своего правления.
   - Драться, что ли? - выкрикнул кто-то с места.
   - Начнёте драться, и вас выведут с полицией, а потом ещё поведают в телевизионных новостях о вашей попытке сорвать подведение итогов выборов и даже объяснят её невозможностью политической победы над нашим лучшим, так сказать, премьером всех времён и народов. Существуют законные методы противодействия, к ним и следует прибегать. Апеллируйте к другим наблюдателям, фиксируйте происходящее в протоколе и так далее.
   К трибуне вышел, почти выбежал, Ладнов, прочно опёрся на неё обеими руками и заговорил о насущных проблемах.
   - Думаю, если не все, то подавляющее большинство присутствующих в этом зале согласятся, что главный вопрос, требующий решения, - угроза ротации Саранцева и Покровского. Готовиться нужно уже сейчас - потом будет поздно. Денно и нощно государственное телевидение заливает страну потоком пропаганды в стремлении доказать богоизбранность Покровского и его исключительность как единственного спасителя России от либеральной заразы, то есть от нас с вами. Мы объявлены предателями, поскольку хотим России внешнеполитического спокойствия, а народу - свободы и материального благополучия. Стремление к добрососедству объявлено капитуляцией в борьбе с мировое господство, а стремление к человеческому счастью - подрывом обороноспособности, поскольку требует затрат во благо каждому отдельному человеку, а не на увеличение производства танков и ракет. Казалось бы, подобную пропаганду очень легко разоблачить, так почему же мы не можем добиться успеха в своей политической работе?
   - Потому что нас никто не видит и не слышит! - крикнули из зала.
   - Ельцина в девяносто первом тоже, казалось бы, никто не видел и не слышал. Если кто забыл, а молодёжь, возможно, и не знает, я напомню: в девяносто первом году всё - я повторяю - всё телевидение находилось под тотальным контролем Коммунистической партии. Не администрации президента или правительства, а именно компартии. Из общественно-политической печатной прессы на весь Советский Союз можно было читать только "Аргументы и факты", "Московские новости" и "Огонёк", и они расходились миллионными тиражами. Воспоминания Ельцина тогда опубликовала "Комсомолка" - тоже миллионным тиражом. До сих пор горбачёвские выборы называют свободными, но о какой свободе выборов можно говорить, если в них по-прежнему участвовала только одна партия, пусть даже уже лишённая конституционного титула руководящей и направляющей силы общества. И в этой атмосфере Ельцин победил на всех своих выборах, стал президентом, как бы к нему теперь ни относиться - я говорю не о его программе и деятельности, а о причинах его феноменальной победы. Так в чём же они?
   - Время другое было! - вновь ответил голос из зала.
   - Время было другим в одном - тогда было труднее. Но невозможное стало возможным, когда власть в целом и компартия в частности полностью утратили авторитет. Возник запрос на перемены, который начисто отсутствует сейчас. За Ельцина на депутатских выборах проголосовали девяносто процентов москвичей, но чего они ждали? Сейчас уже сложно провести социологический анализ, но я уверен: среди них изрядная доля приходилась на людей, недовольных поведением партийной элиты, а именно её привычкой нарушать принципы равномерного распределения материальных и духовных благ в свою пользу. Уж точно большинство не хотело резкого снижения покупательной способности своих зарплат, а в свободных выборах люди видели в основном лёгкий и быстрый способ чудесного преображения страны, не требующий лично от них существенных лишений. Пройденный с тех пор путь привёл нас в совершенно иное состояние: люди боятся перемен и смены власти - не из любви к нынешнему начальству, а из опасения, что новое будет ещё хуже. На этом убеждении строит свою политику Единая Россия, поставившая во главу угла тезис о поддержании стабильности. Так как же в создавшихся обстоятельствах следует действовать нам?
   В зале поднялся шум и смех, ироничные выкрики и предложения перегнать в Москву-реку крейсер "Аврора". Ладнов молча оглядывал аудиторию исподлобья, пока не дождался восстановления тишины.
   - Главное - не бояться. Если вы спросите аудиторию, почему половина экспорта нефти идёт через компании, контролируемые близкими знакомцами Покровского, вам ответят: ну и что? Где написано, что друзья Покровского не имеют права заниматься экспортом нефти? Разве семейство Бушей не имело тесных связей в кругах американских нефтепромышленников? Вы докажите наличие у Покровского незаконных доходов! И, разумеется, поднимется крик о девяностых годах, когда либералы ограбили весь народ. Мы можем противопоставить государственному агитпропу только кропотливую, тщательную и неторопливую разъяснительную работу, без всякого расчёта на скорый успех. Когда ситуация в стране в очередной раз дойдёт до кипения, мы должны быть готовы предложить альтернативу.
   Основные моменты во внутренней политике, которые используют против нас: так называемая "грабительская" приватизация и кризис девяносто восьмого года, которые произошли якобы в период, когда у власти находились либералы. Думаю, ответ следует строить на следующих контраргументах. Ни сам Ельцин, ни парламентское большинство к либералам никогда не относились, сфера их ответственности ограничивалась экономическим блоком правительства, и то вовсе не безраздельно. В частности, политику Черномырдина ни в коем случае нельзя назвать либеральной, с чем никто и не спорит. Страна входила в рынок, оставаясь на советской правовой базе - старый Гражданский кодекс сохранялся в латаном-перелатаном виде все девяностые годы, не было ни частной собственности на землю, ни закона о банкротстве, без которых вообще непонятно, каким образом могла функционировать конкурентная экономика, пускай даже квазирыночная.
   Что касается приватизации. Основное обвинение против нас, как известно, состоит в том, что предприятия раздавались своим людям почти задаром. При этом обычно приводят цифры советских затрат на их строительство и оборудование, на объёмы затраченного железобетона и металлоконструкций. Во-первых, советские капитальные затраты в несколько раз превышали аналогичные вложения в современной им рыночной экономике, во-вторых, для сохранения предприятий на плаву требовалось обновить оборудование и всю инфраструктуру, в-третьих, из стоимости следует также вычесть долги этих предприятий, ложившиеся на покупателя. Спросите аудиторию: если вы, несмотря ни на что, всё же считаете, что предприятия продавались дёшево, кто, по-вашему, в начале девяностых мог их скупить за те миллиарды, которые вы хотели бы за них получить? Иностранные корпорации. Лично я, как и вы все, я полагаю, не вижу в этом обстоятельстве ничего ужасающего, но в обществе идея продажи наших активов иностранным корпорациям весьма непопулярна. В Восточной Европе, кстати, именно такая приватизация и произошла - вся банковская система Венгрии, скажем, попала в руки нерезидентов. Опекунский совет ФРГ, осуществлявший приватизацию ГДР, завершил свою деятельность с убытком, то есть не окупил даже своей собственной деятельности, поскольку предприятия зачастую продавались за символические суммы в несколько марок, но под инвестиционные программы. Отказ же от приватизации означал дополнительные статьи расходов в государственном бюджете, который в те времена и так не отличался, мягко говоря, щедростью. Вот и встаёт ребром вопрос: какой из перечисленных вариантов хуже? Наверное, вслух вам ответят: крупную промышленность следовало оставить у государства. Тогда спросите: из каких источников тогда поступило бы финансирование, если коммерческие кредиты уже прекратились ввиду проблемы платёжеспособности, а государственные предоставлялись под политические условия?
   В случае с кризисом девяносто восьмого года главный контраргумент должен быть следующим: это был кризис государственного долга. Учитывая, что основу экономической программы Гайдара составляли положения о бюджетной и финансовой экономии, в том числе стремление к бездефицитному бюджету и низкой инфляции, раздутый государственный долг никоим образом невозможно возложить на либералов - он был достижением парламентских популистов, которым небольшая либеральная фракция была бессильна противостоять. Кстати, правительство Примакова, которое теперь почему-то ставят нам в пример, как раз и принимало первые профицитные бюджеты и сдерживало эмиссию, то есть осуществляло именно гайдаровскую программу, сорванную парламентом ещё в девяносто втором году.
   Не менее важные аспекты нашей контрагитации должны быть следующими: за годы правления Покровского страна насадилась на пресловутую нефтегазовую иглу намного глубже по сравнению с девяностыми, а уровень коррупции по сравнению с этим же периодом вырос в несколько раз. Одно из типичных восклицаний на встречах с избирателями таково: у нас столько природных богатств, а мы живём бедно, в отличие от Саудовской Аравии и эмиратов Персидского залива. Ответ очень простой: арабы экспортируют десятки тонн нефти в год на душу населения, Россия - от силы пару тонн. И сколько бы эти несчастные тонны не стоили, за их счёт мы не придём к процветанию никогда. Здесь вам следует соблюдать особую осторожность и строить фразы в высшей степени скрупулёзно, иначе в очередной раз попадёте под обвинение в желании сократить население России в десять раз.
   Необходимо развитие новых, наукоёмких отраслей экономики, открытие страны миру, свободный обмен знаниями и технологиями, свободный доступ к мировым финансовым рынкам и современному образованию.
   В зале снова поднялся шум, некоторые повскакивали с мест и требовали прекратить тратить время на общеизвестные истины.
   - Общеизвестные? - спросил с трибуны Ладнов. - Общеизвестная истина состоит в том, что во всём виноваты либералы. А то, что сейчас говорил я, любая аудитория встречает в штыки. Кроме, разве, последних слов - даже Покровский при каждом удобном и неудобном случае говорит о необходимости строительства новой экономики, а Саранцев - так и вовсе сделал эту идею основным содержанием своих заявлений. Я умолчал о главном: вы не успеете добраться в своём выступлении до современной экономики. Вас начнут бить гораздо раньше. Общество в подавляющем своём большинстве уверено - либералы в девяностые погубили страну, хотя мы спасли её от полной и бесповоротной гибели. Помнится, году в девяностом-девяносто первом вычитал перл в какой-то газете: перестроить советскую экономику в рыночную - задача сопоставимая с таким нелёгким фокусом, как замена колёс паровоза на полном ходу. Я не берусь провозглашать здесь и сейчас победоносное завершение рыночных преобразований, мы всё ещё в начале пути, большая часть экономики по-прежнему контролируется государством. Но сейчас никто уже не вспоминает про колёса паровоза - не нужна уже ни революция, ни чрезвычайные меры, достаточно обычных цивилизованных реформ, проводимых под парламентским контролем. Дело за малым: сформировать парламент, способный на эффективное продолжение преобразований, начатых в девяностые. Сказочная часть работы сделана, осталось впредь руководиться здравым смыслом, а не фантазиями умов, ни в чём не твердых. На выборах этого года ничего подобного не случится, на президентских в следующем году - тоже. Но уже сейчас мы должны сделать нашу позицию известной максимально большому количеству избирателей - у них должен быть реальный выбор, когда камарилья Саранцева-Покровского окончательно себя дискредитирует. Советский опыт учит: власть может долго обманывать народ, но затем в некий неуловимый момент происходит слом, когда обнажается вся годами копившаяся официальная ложь, и огромные массы людей вдруг начисто перестают верить власти, даже если она говорит чистую правду. И такая власть уже никакими силами не сохранится на вершине своей пирамиды, как бы тщательно и долго её не строила, поскольку ей перестанут подчиняться даже её собственные репрессивные органы. Именно в момент такого перелома общество и должно увидеть альтернативу в нас, а не в фашистах, которые, разумеется, полезут на первый план со своими простыми и понятными решениями.
   Маленький человечек в очках пробился к сцене, взгромоздился на неё и захватил микрофон Ладнова:
   - Россия не готова к принятию либеральных ценностей сейчас, никогда не была к ним готова и никогда не будет! Ваши бесплодные мечты о победе на выборах никуда нас не приведут. Народ не боролся за свободу при Советской власти и не борется сейчас, с чего вы взяли, что в обозримом будущем начнёт? В обществе существует огромный запрос на ликвидацию крупной частной собственности и репрессирование крупных собственников, хотя львиную долю тех же нефтегазовых доходов получает государство, а не владельцы нефтяных компаний. Сам факт существования богатых людей раздражает и даже подрывает основы государственности, поскольку многие в своём сознании видят миллиардеров и правительство как некую взаимосвязанную целостность. При этом практически никого не волнует, идёт ли речь о приятеле Покровского, оседлавшем экспортную трубу, или о человеке, создавшем новый бизнес с нуля!
   - Вы закончили? - сухо поинтересовался Ладнов.
   - Закончил! - отрезал непрошеный оратор.
   - Тогда позвольте мне дать вам ответ. Как вы думаете, пылает ли народ ненавистью к своим приватизированным дачным участкам и к своим приватизированным или купленным домам и квартирам? В период после девяносто первого года Россия впервые в своей истории стала страной частных собственников, какой никогда не была. Десятки миллионов хотят защитить свою собственность от посягательств бюрократов и обыкновенных бандитов - значит, у нас есть десятки миллионов потенциальных избирателей. Коммунисты, стеной стоявшие против легализации частной собственности на землю, никогда не посмеют рта открыть против владельцев упомянутых мной дачных участков - они их боятся. Способны вы оценить этот грандиозный перелом в общественном сознании, или нет? В России коммунисты боятся хоть словом обидеть десятки миллионов мелких частных собственников! Несколько десятилетий лет назад такое никто и вообразить бы не смог. Миллиардеры в основной своей массе нигде не являются народными героями, даже в Америке. Они всеми силами борются за улучшение своего имиджа, ходят в джинсах, ездят на массовых моделях автомобилей, финансируют многочисленные благотворительные и научные фонды - это отдельная проблема современности. Но система частного предпринимательства во всём мире зиждется не на миллиардерах, а именно на миллионах владельцев земли, лавок, мастерских, парикмахерских, а в наше время на передний план выходит ещё и интеллектуальная собственность, для воспроизводства которой во многих случаях требуется только умственное усилие. Они составляют основу электората либеральных партий и становой хребет общества, и этот фундамент либеральной России уже давно находится в стадии формирования. Пока они в основной своей массе ищут гарантии обеспечения своих прав именно в режиме Покровского и, кстати, имеют на то веские основания. В нашем нынешнем парламенте самой либеральной партией, как ни смешно, является Единая Россия. Вся парламентская оппозиция занимает левую часть политического спектра, и её приход к власти будет означать для России ещё более быструю катастрофу, чем в случае сохранения у власти Покровского.
   В зале снова поднялся шум, но Ладнов взирал на аудиторию сверху вниз и молча дожидался тишины. Казалось, он мог простоять без движения хоть час, хоть два, но не сорваться ни в крик, ни в истерику любого другого рода. Искусство диспута он осваивал в кабинетах КГБ, сидя напротив следователей, и буйные единомышленники в любом количестве смутить или сбить его с мысли не могли.
   - Я не считаю Единую Россию либеральной партией, - прежним ровным голосом произнёс Ладнов после восстановления в зале некоторого порядка. - Но в сегодняшней Думе, не говоря уже о Совете Федерации, она де-факто занимает правый фланг. Да, Покровский является диктатором левого толка, для решения любой проблемы он в первую очередь создаёт комиссию, или комитет, лучше федеральное агентство или министерство, или уж по крайней мере - государственную корпорацию. Ни у него, ни, судя по всему, у Саранцева, нет ни малейшего представления о современном состоянии человечества. Они отдают приказы о создании российской "кремниевой долины" и искренне не понимают - американский оригинал этой самой долины создан не по указу и даже не по специальному закону. Свободное творчество свободных людей для нашей власти - непознанный край, они считают их вымыслом вражеской пропаганды и питают безграничную уверенность в необходимости хорошего кнута для руководства государством и экономикой. Но, если вы присмотритесь повнимательней к составу парламента и силовых ведомств правительства, то поймёте, что наш славный дуумвират - едва ли не главная реальная сила внутри страны, хотя бы формально стоящая на страже слабых ростков либерализма. Главная политическая проблема России сейчас, на мой взгляд, состоит в неспособности миллионов собственников консолидироваться и отстаивать свои общие интересы на политическом уровне, обеспечивая проведение необходимого законодательства через парламент. Партия должна положить в основу своей программы именно требование одинаковых правил игры для всех. Суды должны основывать свои решения исключительно на законе, а закон должен быть справедлив. Но на практике большинство из этих миллионов собственников поддерживают партию своих главных врагов - бюрократов и казнокрадов, то есть Единую Россию, потому что не видят для себя лучшей защиты. Если мы не сумеем изменить ситуацию, то подпишем себе смертный приговор.
   Вновь речь Ладнова прервали крики возмущения, а не аплодисменты. Кто-то вскочил на сцену и принялся доказывать диссиденту его неправоту, но никто обличителя не слышал, поскольку тот оставался вдали от микрофона.
   - Задал жару Пётр Сергеевич, - сказал вдруг Худокормов с едва заметной улыбкой на губах и бросил короткий взгляд на Наташу.
   Она обомлела и немного испугалась: едва ли не впервые он обратился к ней не с поручением и не с техническим вопросом, а просто с желанием обменяться мнениями. И она, разумеется, ничего путного сейчас не сможет ему ответить, а он никогда больше не попытается с ней заговорить.
   - Ему не впервой, - ответила Наташа быстро, словно её толкнули в бок.
   - Не впервой, - согласился Леонид, и за криками публики его голос прозвучал еле слышно. - Иногда сказать правду своим труднее, чем чужакам. Сколько мы с ним разговаривали о Покровском и Саранцеве, как я его уговаривал не делать подобных заявлений с трибуны - всё бесполезно. Бульдозер.
   - А зачем ты его уговаривал? Если он считает нужным сказать, пусть говорит.
   - Теперь на него спустят всех собак, и мы не сможем отстоять нашу позицию. Я с ним, собственно, согласен - нельзя априори набрасываться с топором на каждое решение власти, в чём бы оно ни состояло.
   - И какие решения ты хочешь поддержать?
   - Не только решения, но и отсутствие решений. Они отказались, например, от тотального пересмотра итогов приватизации девяностых годов и даже провели через парламент законодательство, сделавшее невозможным отмену факта состоявшейся тогда приватизации. Суды присяжных почти по всей стране, пускай пока только по очень короткому перечню статей уголовного кодекса, судебные санкции на арест - всё сделано при Покровском и проведено через парламент с помощью Единой России. Нельзя отрицать очевидные факты - мы же выставляем себя на посмешище.
   - Но ведь нельзя говорить и о торжестве правосудия.
   - Нельзя. Но нельзя и отрицать сделанных шагов. Никакого общественного запроса на демократизацию судебной системы нет. Общество считает подсудимых или даже подследственных виновными и воспринимает по-прежнему редкие оправдательные приговоры или хотя бы избрание меры пресечения, не связанной с лишением свободы, как проявление коррупции. В такой обстановке легко развернуть полномасштабный террор, не ограниченный территориями Северного Кавказа, но репрессии пока носят крайне ограниченный характер. Видимо, Покровский всё же побаивается реакции Запада. Согласись, если завтра национализируют все крупные сырьевые корпорации, а их владельцев посадят, возмущённые толпы на улицы не выйдут. Наоборот, запросто могут высыпать радостные народные массы. Генерал не делает ничего подобного, поскольку осознаёт последующие экономические трудности. Национализация ведь не принесёт в бюджет никаких доходов, в отличие от приватизации. Наоборот, сворованные у собственников компании потеряют доступ к мировым финансовым рынкам, и их придётся кредитовать из бюджета. И Покровский, судя по всему, не изменит своей позиции в обозримом будущем, поскольку в старческий маразм пока не впал, а к убеждённым коммунистам-ленинистам-сталинистам вроде бы не относится, как бы хорошо ни отзывался о Советском Союзе. Я вообще не берусь описать его убеждения. По-моему, дикая смесь социал-демократии и национализма. Звучит, правда, жутковато - невероятное соединение подобных идей в одном флаконе можно ведь и национал-социализмом назвать.
   Наташа с трудом разбирала слова Худокормова из-за бунта в зале: отдельные выкрики давно переросли в общую катавасию. Ладнов спокойно наблюдал за происходящим с трибуны - своей отрешённостью он напоминал скульптуру великого короля.
   - Он ещё долго может так простоять? - спросила Наташа у соседа.
   - Сколько угодно, хоть до следующего утра. И стащить его оттуда никто не сможет. Он ведь не в пансионе благородных девиц воспитывался, на многое способен.
   Волна возмущения в зале улеглась, многие уселись на свои места, и стало слышно голос отдельного человека.
   - Оппортунизм разрушителен по своей природе, - продолжил Ладнов, словно его и не прерывали. - Я готов повторять снова и снова: политика должна быть конструктивной. Нельзя идти на поводу тёмных инстинктов и массовых заблуждений, но точно так же нельзя вставать в позу ниспровержителя кумиров и крушить их одного за другим, поскольку они не разделяли наших идеалов. Мы так останемся в пустыне, потому что среди российских и советских государственных и военных деятелей найти либерала почти невозможно. Можно вспомнить разве царского адмирала Ушакова, учредившего после штурма Корфу греческую Республику семи островов - так он ведь ещё и церковью канонизирован. Даже Александр Второй до самой гибели оставался самодержцем всероссийским и, вопреки пересудам перестроечных времён, никаких планов конституционного ограничения абсолютизма не вынашивал - по крайней мере, историки свидетельствами подобных намерений не располагают. Вроде бы, готовил только выборный законосовещательный орган. Я уже не говорю о Временном правительстве семнадцатого года, сумевшем продемонстрировать во всех своих составах только беспомощность - собственно, из князя Львова и Керенского героев никто даже не пытается делать, ввиду их полной бесперспективности в таковом качестве. Нельзя объявлять советский генералитет Великой Отечественной войны бандой бездарных преступников, поскольку война начиналась тяжело, и в течение всей войны советские потери превышали немецкие. Надо вести спокойный научный диалог вне какого бы то ни было политического контекста.
   Ладнов продолжал своё выступление в том же духе, настырно и безразлично к сопротивлению аудитории, пока не высказал все свои мысли и неторопливо вернулся на своё место в зале. На трибуну взобрался маленький человек в очках, который ранее первым бросился на бой с Ладновым, и принялся доказывать необходимость бескомпромиссной борьбы с советскими идеологическими мифами - ведь неспроста они лежат и в основе современной официальной идеологии, которой, по идее, вовсе не должно быть. Современные апологеты Покровского с ностальгической тоской повторяют свою извечную мантру: раньше нас боялись и уважали. Они даже не считают нужным скрывать неправдоподобные и антинародные планы: сделать врагами всё геополитическое окружение России, чтобы нас снова, как в советские времена, боялись. Об уважении говорить трудно - во всяком случае, в Восточной Европе Советский Союз уж точно не пользовался уважением. Вызвать страх проще, чем уважение, хоть и контрпродуктивно для национальных интересов, поскольку испуганные соседи будут искать защиты у третьих стран и военно-политических блоков. Мы сможем интегрироваться в окружающий нас мир, только осознав и признав порочность советской политики, от пакта Риббентропа-Молотова до брежневской доктрины ограниченного суверенитета. Прогресс и движение к процветанию возможны только в единстве с Западом, а не в противостоянии с ним, как доказал своим примером Советский Союз, запускавший ракеты, но так и не решивший проблему бесперебойного снабжения своих граждан туалетной бумагой.
   Ладнов спокойно слушал оратора на своём месте и сохранял безмолвие всё время, пока слово брали другие выступающие, настроенные не менее решительно. Наташа косилась на него в ожидании разглядеть в чертах его лица признаки расстроенных непониманием чувств, но по-прежнему видела лишь отстранённость. Принимает он поражение в споре или просто не осознаёт его? Да и как понимать поражение? Если ты не смог переубедить множество несогласных, но и они не заставили тебя изменить точку зрения - проиграл ли кто-нибудь? Оставшийся в меньшинстве, разумеется, проиграл. Но почему Ладнов думает иначе? А он ведь определённо думает иначе. Не волновался и не принимался кричать на трибуне, но и сейчас сидит, словно у себя дома перед телевизором. Сколько споров пережил он в своей жизни и сколько раз оставался в меньшинстве? Наверное, чаще, чем в большинстве. Во всяком случае, так показалось Наташе - её багаж знакомства с Ладновым отличался завидной скудностью, но мнение нарисовалось само собой, изящно и незаметно, прямо из воздуха. Он спорит не ради победы, а ради заявления своей позиции. Несколько десятилетий смотрят сквозь него люди, наделённые властью карать и миловать, он смотрит мимо них и продолжает твердить постулаты своей веры. Как теперь выясняется, единомышленники тоже его не жалуют, но и они тоже не могут его поколебать. Человек готов остаться совсем один на ледяном ветру и не боится смерти во всех её многочисленных и разнообразных личинах.
   Спустя некоторое время объявили перерыв, народ потянулся в буфет, Наташа проявила настырность и искусство перевоплощения в нечаянность, но смогла оказаться за столиком вместе с Ладновым и Худокормовым. Они скупо обменивались впечатлениями об итогах первой части заседания, и Пётр Сергеевич обсуждал его, как шахматную партию - называл удачные и неудачные ходы, свои собственные и его соперников.
   - Вы так спокойны, - позавидовала Наташа. - Я так никогда не научусь.
   - Всему научитесь, если будете достаточно часто тренироваться, - успокоил её Ладнов. - Мы с вами ведь уже обсуждали искусство диспута.
   - Так ведь перед зеркалом дома не потренируешься - надо на публику выходить.
   - Бесспорно. Здесь главное - не пытаться представить себя со стороны. Всегда сам себе кажешься жалким и неубедительным.
   Ему легко рассуждать, он жизнь посвятил борьбе. Спорил с корифеями, философами, гэбистами, философами, соратниками и противниками. Стоял на импровизированных трибунах перед стотысячными толпами и добивался от них отклика. А Наташа в своей жизни спорила по преимуществу с матерью на предмет какой-нибудь покупки. Правда, ругалась отчаянно и время от времени добивалась своего, но разве можно сравнить такие ссоры с настоящими диспутами?
   - Пётр Сергеевич, а зачем вы сейчас выступали?
   - Зачем? Ясно зачем - иначе меня бы никто не услышал. Все люди выступают, чтобы их выслушали.
   - Но вы же предвидели реакцию зала?
   - Разумеется. Реакция одна и та же, сколько бы раз я свои идеи ни выдвигал. Видите ли, Наташа, характер у меня несносный. Меня хлебом не корми - только дай горшков наколотить вволю. Просто душой отдыхаю.
   - И как же вас таким воспитали? Всё детство в драках провели? - наседала Наташа.
   Она не собиралась смущать старого диссидента, а искренне желала понять историю его жизни. Сама себя она, ей казалось, знала неплохо и не испытывала уверенности в собственной решимости идти до конца.
   - Я был самим тихим ребёнком на свете, - последовал решительный ответ Ладнова. - В основном книжки читал. Всё более и более разные. Хорошие книги ставят вопросы, но не дают ответов, и заставляют читать дальше в бесплодных поисках. По истечении определённого судьбой срока начинаешь читать книги вовсе неожиданные для себя самого в начале процесса.
   - Что за срок?
   - Время, необходимое для формирования критического взгляда на мир. Одним хватает нескольких лет детства и юности, другие доживают до глубокой старости в состоянии невинности и наивности. Лично меня стали удивлять ещё детские сказки.
   - Сказки-то вам чем помешали?
   - Неправильной картиной мира. Например, Карлсон, который живёт на крыше, казался мне жутко противным типом, а Малыш - его жалким рабом.
   - Вы застали в детстве Малыша и Карлсона?
   - Застал. А вы думали, я совсем старая развалина? Я их ровесник в оригинальном исполнении и всего на пару лет старше первого русского перевода. Это мультик вышел намного позже.
   - Хорошо, так почему же они противный тип и его раб?
   - Ну как же - это ведь история провокатора и влюблённой в него жертвы.
   - Мне просто слушать вас страшно! - искренне воскликнула Наташа.
   - Что поделать, таков я есть. Сами подумайте: этот тип с пропеллером, причём взрослый тип, в действительности представляет собой род мелкого инфантильного жулика или вора на доверие. Ребёнок впускает его в дом, он там хулиганит, жрёт чужое варенье и благополучно упархивает в окно, а Малыш один за них обоих отдувается. Но почему-то любит летучего мерзавца и продолжает с ним добродушно общаться.
   - Предательство прощать нельзя - такое поведение равно соучастию, - согласился с Ладновым Леонид.
   - Бедная Астрид Линдгрен - знала бы она, какие ужасы о ней думают дети в России, - сокрушалась Наташа и совсем не шутила.
   - Не пугайтесь, таких детей, как я, на свете было мало раньше, а сейчас и того меньше, - тоже вполне серьёзно сказал Ладнов. - Возможно, наиболее очевидный русский антипод Карлсону появился задолго до рождения вашей несчастной Линдгрен - разумеется, "Чёрная курица и подземные жители" Погорельского-Перовского.
   - Сказка о подпольщиках? - заметил Худокормов.
   - О подпольщиках и предательстве.
   Наташа не смогла удержаться смеха.
   - Вы не смейтесь, Наташенька, - заметил ей Ладнов. - Можете вы перевести с английского "Black Pullet" или с французского "La poule noire"?
   - Не могу, конечно.
   - Вот видите, поэтому вам и смешно. По-русски выходит "Чёрная курочка". Оккультная книга неизвестного автора конца восемнадцатого века, предположительно офицера наполеоновской армии в Египте, рассказывает историю его участия в походе и ранения. Он попал в руки некого турка, тот привёл его в библиотеку Птолемея и показал хранящиеся там рукописи, в числе прочего талисманы и амулеты, необходимые для выведения чёрной курицы, несущей золотые яйца. Желающие находят у Погорельского ещё и много масонщины, но, в сущности, все доводы уступают перед главным, а именно моим: маленькие человечки тайно живут под землёй, то есть находятся в подполье. И уходят прочь, как только Алёша, испугавшись розог (читай - пыток) выдаёт их взрослым.
   - Сказка о взрослении, - сформулировал свою позицию Леонид.
   - Не просто о взрослении. Здесь взросление представлено предательством себя маленького. Волшебство есть, но оно исчезает, когда в него перестают верить.
   Наташа всегда чувствовала себя глупее, чем окружающие, если те видели в прочитанных ей книгах неочевидный смысл. В "Чёрной курице" она видела только нравоучение о необходимости хорошо учиться, а не искать лёгких путей в виде подсказок и списываний. Смысл простой и понятный детям - откуда им знать о старых книгах французских офицеров и масонах? Да и зачем им знать о них, тем более сейчас? Они читают в разных возрастах Эдуарда Успенского, Джоан Роулинг и, может быть, Астрид Линдгрен.
   - Алёша ведь не перестал верить, - из упрямства вставила своё слово Наташа.
   - Он назвал волшебство вслух, и оно исчезло, - быстро и твёрдо ответил Ладнов. - Верить нужно тихо, про себя, не разбрасываясь откровениями.
   Наташа подумала о себе. Она не помнила, когда перестала верить в чудеса. То есть, она помнила себя только неверующей - как странно! Сама удивилась сделанному открытию и попыталась найти ему объяснение. Потом опомнилась - был день рождения, когда побежала открывать дверь на звонок, нашла на пороге подарок и поверила в его волшебное происхождение. Привязанная к подарку поздравительная записка от Мальвины показалась ей тогда вполне правдоподобной, но вот подарки под ёлкой от Деда Мороза в её воспоминаниях начисто отсутствовали. А вдруг их и не было вовсе? Наташа задумалась о родителях и не поверила самой себе. Конечно, были. На Новый Год всегда было весело, хотя её отправляли спать ещё до полуночи и не будили к главным событиям. Подарки наутро определённо случались, но под ёлкой или нет - кто знает. Да и какая разница? Она помнила тепло и радость, первый день каждого нового года казался солнечным, а родители навсегда оставались в нём молодыми.
   Смутным призраком всплыл в памяти отец. Он читает ей "Незнайку", и она слушает, смотрит на его рот, на движущиеся губы, и не видит, но строит в голове то ли Цветочный, то ли Солнечный город, или переносится во внутренний мир Луны. Откуда брались картины никогда не виденного? Наверное, сама придумала. И советские мультфильмы о Незнайке и других коротышках ей не понравились - она всех их представляла иначе.
   - А я и сейчас сказки люблю, - торжественно объявила Наташа с явным желанием самоуничижения перед лицом превосходящих её собеседников.
   - Кто же их не любит? - удивился Худокормов. - Я всех "Гарри Поттеров" видел.
   - А я их все читала.
   - Молодец. Мне периодически вступает в голову мысль, но стесняюсь.
   - А я не читал и не видел, - признался Ладнов. - Совсем старый стал.
   - Но слышали ведь?
   - Безусловно. Главное, что я обо всём этом слышал - Джоан Роулинг стала самым богатым писателем всех времён и народов. Вот, стою я перед вами - простой русский дед, скучный и не любопытный, зато очень практичный.
   - Практичные люди никогда не пытаются проломить лбом стену, - возразил Худокормов.
   - Спасибо за комплимент. Стараюсь.
   - А вы читали книжки вашему сыну? - строго спросила Наташа, вспомнив себя.
   - Сыну не читал. Занимался более важными, как мне казалось, делами - сначала вообще сидел. Внучкам читаю изо всех сил.
   - Родители должны читать книжки детям, - согласился Леонид. - У нас дома вообще публичные чтения устраивались - все садились за большой стол в гостиной и тратили полчаса в день на чтение вслух.
   - У вас великие родители, Леонид, - восхитился Ладнов. - Во времена вашего детства они, наверное, были такие одни на всю Москву. Мои предки отличались суровостью и непреклонностью.
   - Они ведь хотели вам добра? - уточнила Наташа, напуганная личным опытом общения с родителями. Её угнетало желание матери пресекать все устремления дочери, но безразличие отца тоже отталкивало.
   - Родители всегда хотят добра своим детям. Проблема в другом - их представление о благе иногда кардинально расходится с убеждениями детей, особенно подростков. Взрослые практичны, а их юные потомки мыслят великими идеями или мелочными заблуждениями - зависит от круга чтения. Вам следует понять простую истину, Наташа - они в вас души не чают.
   - Мой отец спился, а мать с ним нянчится. Я бы давно его прогнала.
   - Да, проблема, - Ладнов посмотрел на девушку пристально и придирчиво, словно пытался разглядеть другие скрытые свойства души. - Вы ждали от него заботы, а он предпочёл избавиться от любой ответственности, в том числе за себя самого. Но он не предал вас, просто сдался.
   - Кому он сдался? Кому он нужен?
   - Наверное, вы помните его другим.
   - Конечно, помню.
   - Да, так ещё больней.
   Ладнов замолчал и задумался, ни на кого не глядя. Казалось, хотел вспомнить нечто давно забытое или сомневался, стоит ли продолжать разговор в том же ключе.
   - Детские суждения категоричны и безжалостны, а ваша матушка, надо думать, надеется на будущее. Или не забывает прошлое. Она ведь вышла замуж за лучшего человека на свете.
   - Какого ещё лучшего человека?
   - Конечно, за лучшего. Женщины всегда за них выходят, но потом могут и раскаяться. Наш брат частенько не выдерживает испытания временем.
   - А женщины?
   - И женщины тоже. Человек - существо хрупкое.
   - Мужчины должны отвечать за свою семью.
   - Должны, - в голосе Ладнова зазвучали вкрадчивые и в то же время убедительные нотки ветерана психологической войны. - Но, уверяю вас, Наташа, пройдёт немного лет, и вы увидите ваши нынешние отношения с отцом совсем в другом свете. Я всё понимаю: он вас забросил ещё раньше, чем себя самого, оказался слабаком, когда вы ждали от него защиты и поддержки. Но я вам советую: отвлекитесь от всего плохого и вспомните хорошее. У вас же есть детские воспоминания о нём?
   Наташа не стала рассказывать о чтении "Незнайки". Само слово "отец" в любом контексте её сейчас раздражало и заставляло искать другие воспоминания. Но они вдруг возникли сами, вопреки ожиданиям и совсем иные, тихие и светлые. Опять день рождения, у них дома полно соседской ребятни, и вдруг появляется с грозным рыком неизвестное четвероногое существо в шубе. Мальчики и девочки с весёлым визгом запрыгивают на диван, а самые смелые усаживаются верхом на зверя. Она кричит: "Это папа, это папа!", и довольна своей сообразительностью и изрядным бесстрашием, но всё равно побаивается - а вдруг она ошибается? Зверь казался совсем настоящим. Наташа вспомнила и сама удивилась детскому восприятию. Казалось бы, как можно принять за животное человека на четвереньках в шубе, но она отчётливо ощущала свои тогдашние впечатления: существо действительно показалось настоящим, и потребовалось время для осознания отцовской проделки. Она даже не могла сказать, снял ли он в конце концов свою временную шкуру и обнаружил ли под ней своё человеческое лицо - годы занесли песком очертания сцены. Ярким пятном оставалось появление зверя, но не его разоблачение. Законы психологии жестоки - человечность для ребёнка равна обыденности и не вызывает отклика.
   - Лучше бы я не помнила его другим, - сказала Наташа и не пожалела о своей демонстративной строгости.
   Она сама не понимала причин откровенности с Ладновым, но присутствие Худокормова её тоже не смущало. Отца она давно не воспринимала как близкого человека - он стал её врагом, когда занялся только своей неизвестной болью и погрузился в мутную глубину безразличия к дочери.
   - Вы ошибаетесь, - мягко настаивал Ладнов. - Он гораздо лучше, чем вы о нём думаете.
   - Обыкновенный слабак и предатель. Мы не заставляли его упиваться всякой дрянью до полусмерти.
   - Возможно, он был в отчаянии или депрессии. Если бы он пил со школы, следовало изучать его семью и его родителей, но если он опустился уже взрослым, то рассуждать следует уже о вас и вашей матери - вы находились рядом и тоже несли за него ответственность.
   - Я была маленькой. А мать вкалывает, пока он пьёт, ей некогда с ним няньчиться.
   - Я уверен, вы не хотите его смерти.
   - Иногда хочу.
   - Вы говорите, как ребёнок.
   - Я уже взрослая.
   - А говорите, как ребёнок. Для взрослого ваше суждение, уж простите старика - неприлично.
   - Почему неприлично? Вы же сами говорили - предательство нельзя прощать.
   - Мы с вами почти незнакомы, Наташа, но уж позвольте мне откровенность.
   - Пожалуйста, я разве против.
   - Вы тоже его предаёте.
   - Я?!
   - Конечно. Ваш отец гибнет, а вы своим отношением подталкиваете его в могилу. Он видит ваше настроение, не сомневайтесь. И уходит из дома, где ему холодно.
   - Можно подумать, мне там тепло!
   - Если в семье холодно, страдают все. Я видел в своей жизни людей, способных подпитывать свои жизненные силы издевательствами над близкими, но, мне кажется, ваш отец не из их числа. Такого рода вампирами люди не становятся в середине жизни, их видно с детства. По крайней мере, мне так кажется. Или мне привиделось, будто мне так кажется - знаете, судить о людях вообще почти невозможно. Нужно попасть в серьёзный переплёт, поставить жизнь на кон, и только тогда из человека вырывается наружу его природа. Самая настоящая, нутряная, так сказать. И окажется он чудовищем. А проживи рядом с ним в тишине и спокойствии десятки лет - и не заметишь ничего, приличный человек. Скромняга, рубаха-парень и кто угодно ещё.
   - Я бы предпочёл не узнавать характер людей столь варварским способом, - усмехнулся Худокормов.
   - Вас никто и не спросит, Леонид, - очень спокойно и серьёзно ответил Ладнов. - Думаете, я когда-нибудь хоть кого-нибудь проверил? Ничего подобного. Приходило время, и они раскрывались.
   - Но ведь не ваш отец? - никак не могла успокоиться Наташа.
   - Нет, не отец. Я слышал разговоры, будто он меня предал, но я так не считаю.
   - А кто ведёт эти разговоры? - удивилась Наташа. - Разве можно не знать наверняка, предали вас или нет?
   - Можно. То есть, я уверен - отец мой чист передо мной и перед людьми. Он не обязан разделять мои убеждения и никогда не скрывал от меня своих суждений. Говорил прямо в лицо: терпеть не могу антисоветчиков. Но никаких его показаний против меня я в кэгэбэшном деле не видел.
   - Вы видели своё дело? - насторожился Худокормов.
   - Конечно. Оно ведь давно прекращено и рассекречено, а я реабилитирован.
   - Но знаете других, кто давал против вас показания?
   - Знаю. Собственно, они тоже моими друзьями никогда не прикидывались. Предают ведь только свои. Наверное, это я предал отца - объявил всю его жизнь прожитой напрасно. Так и сказал ему однажды. Он взялся расписывать прелести жизни пенсионеров при Советской власти, а я ему в ответ заявил: вы построили такую страну, которую построили. Она рухнула под собственной тяжестью и похоронила под своими руинами вас вместе с вашими пенсиями. Мол, какую ты хочешь пенсию, если страна не может экспортировать ничего, кроме энергоресурсов и сырья? Он меня тогда сильно разозлил.
   - Но, в сущности, ваша позиция имеет право на существование, - заметил Худокормов с утвердительной интонацией.
   - Имеет. Но высказывать её не стоило. У отца тоже было право верить в коммунизм, в Сталина и прочую ерунду.
   - Разве могут родители верить государству, если оно преследует их детей за убеждения и слова, а не за преступления?
   - Мать думала примерно так же, а отец не смог спустить свою жизнь в унитаз.
   - Почему в унитаз? Он как раз бы придал ей смысл, если бы вступился за вас.
   - Он вступался. Ходил по судам, адвокатам, прокурорам и прочим инстанциям, но не к правозащитникам. Наоборот, всеми силами доказывал мою непричастность диссидентам и даже меня самого пытался убедить в том же.
   - И как же он обосновывал своё мнение?
   - Очень просто. Мол, он ведь не против власти, он просто борется с отдельными нарушениями социалистической законности и несправедливостью со стороны отдельных должностных лиц. У него же есть право: вот Конституция, вот статья о свободе слова. Бедняга сам не понимал, что произносит антисоветские речи. А мне постоянно говорил: замолчи ты, наконец. Подпиши все их бумаги, откажись от дальнейших выступлений и возвращайся домой. Они действительно предлагали простой способ прекращения уголовного дела: выступить по телевидению с покаянной речью, отказаться от прежних заявлений и сослаться на моё скудоумие. Мол, враги заморочили мне голову, а я вовремя не разобрался, поддался на их провокацию и теперь горячо раскаиваюсь.
   Наташа не понимала слов Ладнова. Точнее, не понимала связи между ними. Отец с ним спорил и не соглашался, но переживал и заступался за него перед лицом государства, а противостоять державной машине сложно и опасно. Почему же он говорит о нём холодно и отстранённо?
   - Значит, отец хотел вам добра? - неуверенно поинтересовалась она.
   - Конечно, - легко согласился Ладнов.
   - Но вы пошли против него?
   - Пошёл.
   - И обижены на него?
   - Почему обижен? - удивился диссидент и посмотрел на девушку как на особу странную, непредсказуемую и способную на спонтанные поступки. - Просто мы не были близки, так случается между людьми.
   - Между вашей борьбой и отцом вы выбрали борьбу, разве нет?
   - Вы слишком красиво выражаетесь, Наташа. Я не боролся и не делал жестокого выбора - просто жил и действовал в соответствии со своими мыслями, а не вопреки им.
   - И ваш отец жил так же.
   - Разумеется. И мысли наши, мягко говоря, не всегда совпадали. Проходили в школе "Отцы и дети"?
   - Проходила. Но там основной конфликт происходит не между Аркадием и его отцом, а между Базаровым и Кирсановым-старшим. Аркадий же к своему отцу питает самые тёплые чувства.
   - Но к Базарову они относятся совсем по-разному.
   - Ну и что?
   - Здесь кроется опасность. Люди по-разному понимают предательство. Закон предоставляет родственникам подозреваемого и подсудимого привилегию не давать против него показаний. Государство не заставляет их выбирать между законопослушностью и честностью. Знаете, мне всегда нравились рассказы и пьесы Сартра о войне. Герои у него негероические и в камере гестапо рассуждают вовсе не о любви к родине, а о самых приземлённых материях. Об опасности игры с предательством он тоже высказывался. Есть у него рассказ о подпольщиках. Арестованного спрашивают, где лидер их ячейки, и тот называет не тот адрес, где их лидер собирался ночевать. Хотел избежать пыток в случае молчания и надеялся обмануть судьбу. Но вышло всё наоборот: лидера арестовали именно в том доме, который назвал арестованный. Так совершил ли он предательство? Его даже заподозрить нельзя - он ведь не знал планов лидера, тот изменил их в последний момент.
   - Формально - нет.
   - Вот именно - формально. А если честно - предал. Но осудить его может только тот, кто выдержал пытку. Мальчики и девочки часто видят себя героями и уверены, что знают правильные ответы на трудные вопросы. Я вот уже состарился, но по-прежнему верен идеалам своей прыщавой юности - к чему бы это?
   - Вы так говорите, будто назвали на допросе чьё-то имя, - бесцеремонно высказала Наташа своё интуитивное девчачье подозрение.
   - Я не называл имён на допросах, - сухо возразил Ладнов. - Просто уже давно думаю о подвиге и предательстве. По необходимости, а не от безделья.
   Наташа уже сделала выводы из услышанного - молодость не давала ей времени на размышления. Ладнов не имел ни малейшего представления об отцовском предательстве. Предательство означает безразличие или ненависть. Её отец уже много лет не задавал ей никаких вопросов, ввиду полного отсутствия интереса. С пьяного спросу мало, но и трезвым он на неё даже не смотрел. Где там интересоваться школьными событиями! Он и её дни рождения игнорировал. Она очень хотела поспорить с ним о чём-нибудь. Пусть он не согласился бы с её участием в оппозиции и пытался её отговорить, но проявил бы к ней небезразличие! Речь ведь не о политике, а о его дочери - ему следовало выдавить из себя хоть слово, но он молчал и смотрел по телевизору хоккей или футбол.
   - Вы ничего не знаете о предательстве, - выпалила Наташа и несколько озадачила старого диссидента.
   - Хотите сказать, вы знаете больше меня?
   - Конечно. Отец может предать только одним способом - забыть. Ваш о вас не забывал, судя по вашим же словам. А вот мой опять провалялся под каким-нибудь забором всю ночь, а утром явился и стал ломиться в дверь, словно ему здесь бомжатник какой-нибудь.
   - И вы ему не открыли?
   - Ещё чего! Перебьётся.
   - А ваша мама?
   - Она уже на работу ушла.
   - И часто с вами такое случается?
   - Не открыла я ему первый раз. А ночует неизвестно где - часто.
   - Он ведь снова напьётся.
   - Напьётся, если собутыльников найдёт.
   - Знаете, Наташа, вы говорите, как уставшая жена о непутёвом муже.
   - Мне всё равно. Он меня предал, и я его никогда не прощу.
   - Может, он просто болен?
   - Болен. И болезнь называется - подлость.
   - Нет, Наташа, вы заблуждаетесь. Возможно, он просто не выдержал давления и сдался. У каждого человека есть свой предел.
   - Почему же мама выдержала?
   - Я же говорю: у каждого человека есть своей предел.
   - Он же мужчина! Его предел должен быть выше.
   - Ничего подобного. Мужчины как раз чаще ломаются под гнётом жизненных обстоятельств - их не удерживает на плаву ответственность за детей. Здесь вступают в силу законы биологии, ничего не попишешь.
   - Меня не волнуют законы биологии.
   - Насколько я вижу, как раз наоборот: волнуют, и очень сильно. Вы приговорили своего отца к отлучению, а могли бы ему помочь.
   - Я ему?
   - Да, вы ему. Вы же его дочь.
   - Вот именно, дочь! А он - отец. Он должен обо мне заботиться, а не водку жрать.
   - Наташенька, вы уже взрослая дочь. Теперь вы должны о нём заботиться.
   - Он меня бросил, когда я ещё была маленькой.
   - Но теперь-то вы взрослая, - Ладнов смотрел на неверную дочь исподлобья, но совсем не так, как на аудиторию с трибуны, а так, словно всё и давно о ней знал. - Ваше желание отомстить отцу доказывает только вашу инфантильность, а не его преступление. Теперь он - жертва, а вы - плохая дочь. Извините уж за откровенность.
   - Плохая дочь?
   - Увы.
   - Я его предаю и я - плохая дочь?
   - Я понимаю, вам неприятно меня слушать. И, тем не менее, возьму на себя смелость посоветовать: в следующий раз обязательно откройте дверь. А когда он протрезвеет, проявите о нём заботу.
   - Чтобы он издевался уже не только над матерью, но и надо мной тоже?
   - Даже если он будет над вами издеваться ещё десятилетия. У вас нет и никогда не будет другого отца.
   - Я у него тоже одна.
   - Несомненно.
   - Вот пусть он это поймёт, наконец.
   Ладнов промолчал - не хотел доказывать обиженному подростку его неправоту и навлекать на себя гнев времени.
   - Какая у вас напряжённая и насыщенная жизнь, - невозмутимо отметил Худокормов. - У меня всё иначе.
   - Неужели ваши родители, Леонид, участвуют в вашей политической активности? - иронично приподнял брови Ладнов.
   - Нет, конечно. И даже боятся, моего будущего ареста, как я ни пытаюсь их разубедить. На все доводы они отвечают: мало ли, как дело повернётся.
   - Вполне естественный ход мысли. В стране, где никогда не существовала институциональная демократия, логично ждать массовых репрессий против оппозиции. Правда, единственный способ предотвратить их - делать хоть что-нибудь для предотвращения подобного оборота.
   - Почему наш разговор постоянно прыгает с родителей на репрессии, а потом обратно? - удивился Худокормов.
   - Потому что родителям предстоит вынести на себе больше, чем вам. Переживать за ребёнка гораздо страшнее, чем за себя. О себе иногда вообще можно забыть, но представьте себе угрозу следователя причинить зло вашему ребёнку. И всё кончено, останется только поднять лапки.
   - Неужели всё может обернуться настолько плохо?
   - Вы так спрашиваете, словно мы находимся в Швейцарии.
   Все замолчали, а Наташа по-прежнему думала об отце. Наверное, не стоит посвящать ему так много времени.
  
   Глава 27
  
   - История твоих запутанных отношений с мужем весьма поучительна, но довольно скучна, - заметил Игорь Петрович и сопроводил ехидные слова длительным взглядом. Видимо, хотел усилить эффект, но не преуспел.
   - Мои отношения с мужем весьма просты, - отразила нападение Корсунская. - Мы вырастили двоих сыновей.
   - Если мужчина не боится детей, он уже заслуживает уважения, - заметила Елена Николаевна. - Поверьте, я многое повидала в жизни. Столько семей перед глазами прошло - не сосчитать.
   - Разве мужчины боятся детей? - возмутился Конопляник. - Возможно, они не всегда хотят ими обзавестись, особенно в молодости, но "боятся" - это уже преувеличение.
   - Поверь, Миша, я имею достаточно оснований, раз говорю, - с суровой непреклонностью подтвердила свою позицию Елена Николаевна.
   Суждения перепутались и превратились в противоположность самим себе. Воспитать двоих сыновей - дело сложное. Почему же Аня назвала свои отношения с мужем простыми? Саранцев пытался проникнуть в её мысли, а точнее - вообразить их. Судьба не наделила его сверхъестественными способностями, и Игорь Петрович изо всех сил пытался представить себя на месте женщины, ушедшей от мужа к Богу и вернувшейся к благоверному за вторым ребёнком. Годы супружеской жизни принесли Саранцеву множество испытаний, и искушения посещали его много раз. Женщин на свете много, они привлекательны и созданы для соблазнения мужчин, и он для них - тоже объект охоты.
   Сразу после свадьбы им овладел страх не узнать больше в жизни ни одной женщины, кроме жены. Сначала он сам себе пытался представить его себе шуткой, но ничего не выходило. Мерзкое ощущение таило в себе некую двойственность: он действительно обожал свою Ирину. Она опьяняла его и днём, и ночью, но каждая привлекательная девушка на улице заново рождала в нём страх и желание измены. Некоторых он помнил до сих пор. Одна из них на ветру боролась со своими волосами - отбрасывала их назад, но раз за разом они, словно божественным повелением, вновь скрывали её лицо вуалью или даже паранджой, поскольку разглядеть под ними её глаза не получалось. И верный молодой муж Игорь очень захотел всё же увидеть её, познакомиться, поговорить. И, наверное, овладеть - коварный ветер, пряча её лицо, своими порывами одновременно взметал лёгкую юбку и открывал стройные ножки, словно в насмешку, на доли секунды, а потом вновь их прятал. Явление казалось совершенно фантастическим. Сама природа прямо перед ним, как на сцене варьете, разыгрывала спектакль и хотела его совратить. Но он устоял тогда - даже не познакомился с обольстительной девицей. И уж точно не думал в тот момент о детях - ни от Ирины, ни от чарующей незнакомки.
   - Я своей дочери не боюсь, - объявил Саранцев, словно впервые узнав о событиях минувшей ночи и бесконечного дня. Сказал и подумал: может, всё же боюсь? Вспомнилась Светка сегодня ночью и утром - испуганная, несчастная и потерянная.
   Она родилась неожиданно. Саранцев, разумеется, знал о беременности жены, но появление в его жизни маленькой куколки с красным морщинистым личиком Игоря Петровича всё же удивило. Вот это живое существо - его плоть и кровь? Как такое возможно? Он просто провёл ещё одну ночь с женой, как и много других ночей, но именно та, одна и неповторимая, вылилась в сказочные последствия. Девочка шевелила ручками и ножками, крутила головкой, угукала, хныкала и даже задерживала взгляд на умильных лицах взрослых. Наверное, ещё помнила бытие в материнской утробе и пыталась осознать невероятные перемены в своей жизни. Новоиспечённый папаша осторожно взял её на руки и ощутил на ладонях крохотное, почти невесомое, страшно беззащитное тельце. Захотелось воздвигнуть вокруг дочки непроницаемую стену и защитить её ото всех мыслимых и немыслимых угроз, коими наполнена каждая человеческая жизнь.
   - Честь тебе и хвала, - поощрила учительница бывшего ученика. - Значит, ты боишься за неё.
   Саранцев очень хотел сделать решительное объявление об отсутствии каких-либо опасностей для его дочери, но в последний момент политический инстинкт заставил его придержать язык. Ход последующих событий мог вылиться в крупный публичный скандал, и тогда его собеседники узнают из газет и выпусков телевизионных новостей о его теперешней лжи. Зачем же подставляться без крайней необходимости?
   - Стараюсь о ней заботиться по мере сил, - выдавил он из себя дежурную фразу, словно выдал заранее подготовленный ответ на ожидавшийся провокационный вопрос журналиста.
   - Она ведь у тебя уже взрослая? - поинтересовалась Корсунская.
   - Взрослая.
   - Есть ухажёр?
   - Есть.
   - Отчаянный парень или проходимец?
   - В каком смысле?
   - Ты ведь проверил и его реноме?
   - Не я, а спецслужбы. Разумеется, проверили. В вопросах обеспечения государственной безопасности действуют определённые правила, и обходить их - не просто безответственно, а противозаконно. Дочь при любых обстоятельствах не должна стать инструментом давления на президента.
   - Значит, отчаянный парень?
   - О чём ты?
   - Ну как же - ухаживать за дочерью президента. Нужно иметь железные нервы и считать себя рыцарем без страха и упрёка. Ты с ним лично знаком?
   - Пару раз виделись. Ты всё время кого-нибудь осуждаешь, разве христианин может так себя вести?
   - Наверное, я плохая христианка. Так у тебя есть личное мнение о женихе дочери?
   - Я бы не торопился считать его женихом. И я очень хорошо понимаю твои вопросы: по-твоему, за моей дочерью можно ухаживать только в корыстных целях.
   - Я ничего подобного не говорила.
   - Тогда к чему твои вопросы?
   - Просто интересно. У меня-то сыновья, и я - не президент. Мне намного проще. Ты так и не ответишь?
   - Есть у меня о нём мнение, есть. Никто не идеален. Категорически против него не возражаю, но, возможно, со свадьбой не стоит спешить. У Светланы ещё много времени.
   - А она тоже так считает?
   - Я не спрашивал, хочет ли она за него замуж. Ирина тоже не уверена. Вообще, разве можно знать наверняка, удастся брак или нет? Наверное, только счастливые невесты всегда уверены, а вот все остальные, включая женихов, колеблются.
   - То есть, человеческий род продолжается, благодаря женщинам?
   - Разумеется. Вот когда прогресс восторжествует, и все женщины займутся карьерой, а не семьёй, человечество и закончится. Никакой ядерный апокалипсис не понадобится.
   - Ты против эмансипации?
   - А ты за вымирание человечества? Всё очень просто: женщины должны в среднем рожать больше двоих детей, в противном случае наступит конец цивилизации. Конечно, можно доверить воспитание потомства государству, но это будет уже новая Спарта, а не мир светлого будущего. Есть, конечно, другой выход: дать матерям экономическую независимость. Но в финансовом смысле такое решение представляет проблемы.
   - Разве можно экономить на спасении человечества?
   - В общем, нельзя. Но в реальной жизни вопросы не всегда решаются просто.
   - Ты же президент!
   - Вот именно, только президент. Я не принимаю законы, в том числе о бюджетах.
   - А кто их принимает?
   - Правительство готовит проект, а парламент его обсуждает и принимает.
   - И ты не оказываешь никакого влияния?
   - Могу, но только неофициально.
   - Но администрация президента сотрудничает с правительством, хотя бы для определения основных направлений очередного бюджета?
   - Я обсуждаю с Покровским примерные очертания.
   - Но ты же выступаешь с посланиями о положении страны, отмечаешь проблемы и намечаешь пути решения! Куда же тебе без правительства?
   - Никуда. Но подменить его администрацией президента тоже невозможно. Я могу думать, что мне угодно, но, как ты понимаешь, при подготовке бюджета никогда не возникает вопрос, куда деть лишние деньги, которые не получилось впихнуть ни в одну статью. Наоборот, всегда стоит вопрос, откуда взять деньги на удовлетворение самых необходимых нужд.
   - И спасение человечества к ним не относится?
   - Моё мнение не находит поддержки.
   - Но ты же президент!
   - Опять ты о том же. О чём я тебе сейчас говорил?
   - О чём ты мне говорил?
   - Президент - не царь и бог. Или ты за монархию?
   - Я не за монархию, просто хочу понять: ты никак не можешь повлиять на политику государства?
   - Почему сразу "никак"? Зачем бросаться в крайности. Ты ведь юрист, Конституцию должна знать.
   - Я её знаю, и что?
   - Закон о президенте тоже знаешь?
   - Тоже. Имею некоторое представление.
   - Президент где-нибудь назван всемогущим? Я имею в виду не в газетах, а в законодательстве?
   - Не назван, но причём здесь название. Ты ведь назначаешь премьер-министра, разве нет?
   - Назначаю.
   - Назначение силовых министров тоже в твоём ведении, так?
   - Так.
   - Значит, ты имеешь законное право назначить на ключевые должности правительства своих людей, правильно?
   - Премьер-министра должна утвердить Дума, а генерального прокурора - Совет Федерации. Ты рассуждаешь не как юрист, а как бабушка у подъезда, даже слышать странно.
   - Ничего странного. С каких пор необходимость парламентского утверждения кандидатуры премьера стала представлять проблему для президента?
   - С девяносто первого года. А ты не заметила? Ельцин своих премьеров продавливал в основном через придуманный им институт исполняющих обязанности, но стоит только какому-нибудь одному человеку опротестовать очередной подобный шаг президента в Конституционном суде, и порочная практика прекратится. На худой конец, от парламента потребуются только пара правок в тексте законов о правительстве и, может быть, о президенте, после чего глава государства окончательно упрётся в правительство парламентского большинства.
   - Но ведь не упёрся пока?
   - Почему не упёрся? Я не могу ничего приказать фракции Единой России в Думе.
   - Но можешь назначить исполняющего обязанности премьер-министра.
   - Вместо Покровского?
   - Вместо Покровского.
   - Как ты себе это представляешь?
   - Очень просто, тебе нужно только подписать соответствующий указ.
   - А если на следующий день против меня будет начата процедура импичмента?
   - С какой стати?
   - С такой, что закон требует утверждения кандидатуры премьер-министра нижней палатой парламента.
   - То есть, тебе не только Единая Россия не подчиняется, но и генеральный прокурор и Верховный суд, раз ты боишься импичмента?
   - А ты думаешь, они мне подчиняются?
   - Де-юре - нет.
   - Де-факто - тоже.
   - Хочешь сказать, у нас в стране воцарилась демократия?
   - А ты думаешь иначе?
   - Разумеется. Думаю, прогресс по сравнению с советскими временами есть, но полное торжество народовластия пока не наступило.
   - А ты можешь сказать, какие изменения существующих реалий убедят тебя в обратном?
   - Если говорить о моей профессии, меня вполне устроил бы независимый некоррумпированный суд и вменяемая законодательная база. Но вряд ли можно реформировать страну по частям, поэтому от политического режима никуда не уйдёшь. Тем более, именно политические институты могут повлиять на систему правосудия.
   - И что же с политическим режимом?
   - Главным итогом успешного реформирования я бы сочла систему государственного устройства, в которой политики боятся избирателей, а не вышестоящего начальства.
   - И эти политики кратно поднимут пенсии и пособия, во столько же раз снизят цены и скрутят в бараний рог крупные корпорации?
   - Почему?
   - Потому что большинство избирателей хочет именно этого.
   - Но ведь большинство избирателей уже давно поддерживает Единую Россию, хотя та ничего подобного не делает.
   - Они её поддерживают, поскольку считают все остальные партии ещё хуже. Кстати, не такое уж и большинство - чуть больше половины в среднем по стране, в отдельных областях - намного меньше. Якобы ужасную правящую партию, которая якобы подавляет оппозицию и угнетает народ, поддерживает около половины избирателей, а остальные голосуют за другие партии. Ты согласна?
   - Согласна, ну и что?
   - Какие же ещё доказательства тебе нужны? Я не собираюсь доказывать, будто Россия стала мировым оплотом демократии, но называть её автократическим режимом просто некорректно!
   - Тогда у меня к тебе прямой вопрос. Только отвечай тоже прямо, не виляй. Договорились?
   - Договорились.
   - Каков, по-твоему, был бы уровень электоральной поддержки Единой России и особенно лично Покровского, если бы федеральные телевизионные каналы не контролировались его же собственной администрацией?
   Саранцев замолчал и некоторое время смотрел на Корсунскую, пытаясь увидеть на её лице признаки улыбки или другие появления несерьёзности. Солидная образованная женщина, а рассуждает, как восторжённые молокососы на демонстрациях.
   - Тогда у меня встречный вопрос: где сейчас была бы вся нынешняя самоотверженная оппозиция, если бы не Покровский? Ты думаешь, во власти?
   - Сомневаюсь.
   - Молодец, а то бы я усомнился в твоём психическом здоровье. Они живы, на свободе, не в подполье и не в эмиграции благодаря генералу, но не считают нужным даже "спасибо" из себя выдавить. Кто победит на свободных выборах со свободной прессой, когда все мало-мальски заметные деятели окажутся облиты помоями с ног до головы? Леваки и националисты всех сортов, а процентов семьдесят избирателей нашлют чуму на оба дома и просто не пойдут голосовать - ввиду отсутствия достойных кандидатов. Экономика рухнет, страна расползётся по швам, либералов станут вешать на фонарях. Неужели опыта семнадцатого года вам не достаточно для осознания проблемы? Покровский сейчас - едва ли не единственный барьер между обозлённым народом и крупным бизнесом.
   - Положим, коммунальные и транспортные тарифы растут старанием государства, а не крупного бизнеса.
   - Их официально объясняют ростом цен на энергоносители и сырьё. И вообще, кому какое дело до реальных причин, главное - найти козла отпущения. В любом случае, Покровский вполне успешно сдерживает социальное недовольство. До некоторых пор, кстати, и таким эффективным способом, как реальное повышение уровня жизни в стране. Когда либералы спрашивают, куда делось море нефтедолларов, пришедших в страну за годы правления Покровского, они только доказывают, что, либо не имеют ни малейшего представления о положении страны, либо сознательно занимаются диффамацией. Средний уровень реальных доходов при Покровском вырос раз в десять.
   - Пока кризис не разразился.
   - Да, пока кризис не разразился. Но и сейчас реальные доходы населения многократно превышают уровень девяностых годов.
   - Так и нефть с девяностых годов на мировых рынках изрядно подорожала.
   - Разве кто-нибудь отрицает зависимость России от нефтегазовых доходов? Ты скажи, где и когда я или Покровский делали публичные заявления обратного содержания?
   - Может, и не делали, но как теперь вылезать из создавшегося тупика?
   - Трудно, но можно. И политический разлад в обществе именно сейчас совершенно не нужен. В Швеции социал-демократы, а в Японии либерал-демократы в кризисные периоды истории бессменно находились у власти по несколько десятилетий.
   - Видимо, сумели консолидировать вокруг себя общество.
   - Вот и Единая Россия консолидирует.
   - С чего ты взял? Мне кажется, у тебя в принципе превратное представление о народе.
   - В чём же оно проявляется?
   - Ты же сам сказал: свободные выборы приведут к катастрофе. Если ты так боишься собственных избирателей, зачем вообще занимаешь своё нынешнее место?
   - А как ты вообще представляешь свободные выборы? До сих пор вся оппозиция вместе взятая так и не удосужилась предъявить достаточные доказательства массовых фальсификаций при подсчёте голосов, ведущих к кардинальному изменению результатов в масштабе страны. Злоупотребления, конечно, есть, но, как они ни тужились, смогли выявить только считанные проценты избирательных участков, где махинации удались. Случались несколько раз крупные истории в регионах, через суд результаты отменялись, но всё равно - их размер не давал возможности повлиять на общий расклад сил в целом по стране. Покровский и я не участвовали в теледебатах, но это не является ужасным свидетельством диктатуры. В США республиканцы и демократы дебатируют исключительно друг с другом, только в девяносто втором году Росс Перо стал третьим, но он к тому времени имел значимую поддержку избирателей. В американских избирательных бюллетенях обычно указываются больше десятка кандидатов от разных партий, но какая-нибудь социалистическая рабочая или либертарианская партия в ходе предвыборной кампании упоминается на телевидении не чаще, чем в наших кампаниях - представители пресловутой внесистемной оппозиции. Они не хотят или действительно не могут понять простую истину: в России либералы - такие же маргиналы, как в США - социалисты или нацисты. А возможно - понимают, но не хотят принять.
   - Но в Италии ведь в своё время провели операцию "Чистые руки" и спокойно живут по сей день, гибнуть не собираются.
   - Насколько спокойно - ещё вопрос. У них рухнула традиционная партийная система, и до сих пор они не создали мало-мальски стабильную новую. Партии без конца самораспускаются, объединяются, разделяются - едва ли не к каждым парламентским выборам кардинально меняется перечень политических сил. Как, по-твоему, усилится у нас законодательная ветвь власти в таких обстоятельствах или ослабнет?
   - Сначала следует дать определение ослаблению или усилению. Свободно избранный, но раздробленный парламент, полагаю, может обрести больший авторитет, чем нынешний.
   - Сильно сомневаюсь. Левые и националисты способны Россию уничтожить, но не спасти.
   - Ты уже заранее решил, кто победит на свободных выборах?
   - А ты до сих пор не выросла из прекрасных надежд девяносто первого года? Люди боятся реформ, как чёрт ладана, а реформы жизненно необходимы. Нужно менять модель экономики с сырьевой на наукоёмкую. Такая перемена предполагает необходимость смены прежнего образа жизни миллионами семей, поскольку технический прогресс оставит без работы миллионы сталеваров и шахтёров, а они, в свою очередь, должны получить возможность обеспечивать свои семьи иным способом.
   - Потребуются инвестиции, а они спасаются от вас с Покровским бегством на все стороны света.
   - Можно подумать, политический хаос в стране их привлечёт.
   - Как же ты боишься свободы, даже странно слышать.
   - А ты рассуждаешь по-детски. Свобода не может свалиться с неба, она требует для себя определённых условий. Законность должна ей предшествовать, а не следовать - в противном случае выйдет лишь разгул вседозволенности.
   - Хорошо, вернёмся к земным проблемам. Я всё же не поняла из твоих слов: Покровский тебе подчиняется или нет?
   - Что ты называешь подчинением?
   - То же, что и все остальные люди.
   - А именно?
   - Он выполняет твои указания и распоряжения?
   - Я не издаю нормативных актов такого рода.
   - Хорошо, указы и поручения.
   - Разумеется.
   - А ты издаешь указы и поручения, с которым он не согласен?
   - Случается.
   - А можешь привести конкретные примеры?
   - Ты мне не веришь?
   - Нет, просто любопытно. Вся страна усиленно пытается проникнуть в природу ваших взаимоотношений, а чем же я хуже?
   - Какие ещё взаимоотношения? Он премьер, я президент - этим всё сказано.
   - Но раньше он был президентом, а ты - премьером.
   - А ещё раньше ни он, ни я не были ни президентом, ни премьером.
   - И всё же - меня интересует момент перехода. Вчера он был твоим начальником, а сегодня уже наоборот. Как вы там между собой утрясали психологический перелом?
   - Какой ещё перелом? И причём здесь начальник?
   - Ну, как же - у нас всё же президент воспринимается главным начальником всей страны.
   - Здесь как раз и кроется одна из проблем. Президент - ничем не главнее парламента или суда.
   - Де-факто всё же главнее. По крайней мере, главнее парламента и уж точно - премьера.
   - Откуда ты знаешь? Прочитала в оппозиционной прессе?
   - Возможно, ты - действительно не главнее премьера и парламента, но Покровский в качестве президента уж точно не имел в твоём лице и в лице парламента препятствия в проведении его политики. Уж извини.
   - Скажи ещё, что он и сейчас не имеет в моём лице препятствия.
   - Честно говоря, многие именно так и думают. Я понимаю, тебе неприятно меня слушать, но я только выражаю широко распространённое мнение.
   - И каким же образом ты общественное мнение изучала?
   - Я имею в виду круг своего общения. Надеюсь, ты не будешь его устанавливать и мстить людям?
   - Думаешь, я на такое способен?
   - Честно говоря, я не думала увидеть тебя и в роли президента. Даже когда ты дорос до премьера.
   - Спасибо за откровенность. За что же такая немилость?
   - Казалось, Покровский выберет преемником другого.
   - Кого же именно?
   - Не знаю... Разных людей называли, ты ведь и сам знаешь. В том числе Корчёного, кажется. Правда, ты тоже тогда фигурировал в кандидатах, но я сомневалась. Ты совсем не выглядел человеком Покровского - по крайней мере, в сравнении с Корчёным.
   - Ты считаешь меня человеком Покровского?
   - Наверное. Разве нет? В противном случае, он не выбрал бы тебя.
   - Не выбрал бы меня кем?
   - Преемником.
   - Ты так говоришь, будто он назначил меня новым президентом.
   - Я только сказала - он выбрал тебя преемником. По-моему, это очевидно. Ты сам задумывался, чем объяснить его решение? Ты не удивился тогда?
   - Удивился. Немного испугался, но потом решился. Конечно, не сразу.
   - А потом поддался искушению?
   - Потом подумал, что справлюсь не хуже других. Были планы, идеи, надежды, а при любом новом президенте, скорее всего, и премьером бы остаться не смог, со всеми своими незавершёнными делами.
   - И был уверен в своей правоте?
   - Был уверен в своей адекватности. Покровский чересчур увлёкся реставрацией, хотелось придать политике новые акценты.
   - О какой реставрации ты говоришь?
   - Советской модели, разумеется. Я никогда не испытывал восторга по поводу гибели Советского Союза, но нельзя идти дальше, не отказавшись от нескольких значимых вех, и не только символических.
   - А как ты отнёсся к гибели Советского Союза?
   - Думаю, как большинство.
   - А как большинство?
   - В состоянии апатии. Двадцать первого августа испытал восторг, а потом постепенно пришёл к тупому безразличию. В девяносто первом спасать Советский Союз было уже поздно - следовало начинать хотя бы в шестидесятых. Ещё лучше - в двадцатых. Совсем хорошо - в семнадцатом. В семнадцатом году, мне кажется, существовала реальная возможность демократическими мерами сохранить федерацию России, Украины и Белоруссии, но большевики со своей жаждой крови всё испортили. А потом наступил советский период со всем его бредом и кошмаром, и после него сохранить добровольный союз стало невозможно. Полёты в космос не оправдывают горы трупов. И всё же государство не может официально объявить жизни трёх поколений соотечественников потраченными впустую или того хуже - на преступления против собственного народа. Очереди везде и всюду, пресловутый дефицит, облупленная штукатурка, обшарпанные тесные конторы, где следовало получать всевозможные бумажки - все эти признаки советской жизни меня совершенно не радуют, и отдаю себе отчёт в их реальном существовании. Но я не могу видеть прошлое только в тёмных красках. Рассказать нынешней молодёжи, что в наземном общественном транспорте когда-то не было кондукторов, и пассажиры сами покупали билеты в автоматических кассах, хотя их конструкция позволяла оторвать билетик и бесплатно - ведь не поверят. Я перестал воспринимать "Радио Свобода" как источник информации после сюжета конца восьмидесятых о советских подводных лодках, якобы замеченных в попытках бурения льда для запуска ракет, хотя прежде плавание в водах Северного Ледовитого океана вроде бы использовалось для отдыха. Ахинея неописуемая, с первого до последнего слова, так с какой стати я должен верить всему остальному в их исполнении? В начале девяностых имел возможность смотреть телевидение BBC и своими глазами видел сюжет об угоне самолёта в Ростове-на-Дону, а на карте за спинами ведущих местом происшествия значился Ростов Великий. И не только по горячим следам, но и в итоговом обзоре за неделю они всё ещё не разобрались в нашей географии - так почему я должен полагаться на их осведомлённость в вопросах, которые не так просто проверить? Ёрничанье Аксёнова на "Голосе Америки" по поводу "большого колхоза", который изо всех сил тужится в попытках догнать и перегнать Америку, а та, мол, и знать не знает, что с ней кто-то соревнуется, меня тоже раздражали. Я просто хотел гордиться своей страной, где родился и где наверняка умру, а мне говорили: не смей. Теперь жизнь предоставила возможность сделать для осуществления мечты так много, сколько только может сделать один человек. Зачем же отказываться?
   - Для осуществления какой мечты? - уточнила Корсунская. Она смотрела на Саранцева с нескрываемым интересом.
   - Хочу увидеть мир, наполненный конкурентоспособными российскими компьютерами и автомашинами.
   - По-твоему, это возможно?
   - Почему нет? Я не настолько стар. Лет двадцать-тридцать прожить вполне способен.
   - Через двадцать лет мир наполнится произведениями отечественного хайтека?
   - Возможно. Никто для нас тёплое местечко не приготовил, нужно работать и работать. Тем более, исчерпание сырьевой модели экономики очевидно уже для всех.
   - И ты уже работаешь?
   Саранцев разозлился на ехидную собеседницу и не сразу ответил на коварный вопрос. Что теперь, отчёт ей давать, если она телевизору не верит? Страна меняется, Покровский вывел её из девяностых, но вряд ли может повести её в двадцать первый век. Всплыло много всякого. Нельзя перечёркивать всю страну и её историю, но нельзя и нести со всех телеэкранов ахинею о России, которая никогда ни на кого не нападала. Не в том смысле нельзя, что следует запрещать, а в том, что необходим взвешенный противовес, и не только в лице чокнутых либертарианцев, которым право на однополые браки дороже всех ценностей мира. Все европейские страны в меру своих возможностей расширяли территорию - некоторые преуспели, другие наоборот. Тихая и мирная Голландия имела заморские колонии, Франция - вообще лоскутное одеяло, расширение её европейских владений остановили только германские короли и императоры разных эпох. Британским островитянам, которых регулярно завоёвывали десанты с материка, наслаиваясь один на другого, в стародавние времена тоже стало тесно, но закрепиться на европейском континенте они не смогли. На Апеннинском сапоге кто только не пасся, но за пару тысяч лет итальянцы ото всех отбились, после чего сразу полезли за новыми владениями в Африку и к соседям. Польша не успела возродиться в девятнадцатом году, как сразу попёрла к границам средневековой Речи Посполитой от моря и до моря, и теперь искренне считает себя невинной жертвой последовавшего ответа. Так с какой стати я должен смущаться выходом России на побережье Тихого океана? Наибольшую угрозу целостности России сейчас представляют сторонники русского этнического национализма, во многом погубившие в своё время и Советский Союз своими рассказами о том, что "мы всех кормим". Спасение, видимо, лежит в российском гражданском национализме. Это даже Покровский начал понимать, прекратив бредовую политику братских цен на энергоносители в отношениях с другими странами. При этом мы наивно подсчитывали объём безвозмездной экономической помощи, якобы оказанной таким извращённым способом, а страны-благоприобретатели вообще не считали братские цены помощью. Наоборот, видели в них некий сорт дани. Мол, мы им так нужны, что они готовы платить нам миллиарды за счастье иметь нас в друзьях. Безвозмездную помощь иногда оказывать нужно, но именно как таковую - официально переведённую со счёта на счёт, подсчитанную по отдельной ведомости и снабжённую всеми подписями. Имею я право надеяться на торжество здравомыслия? Теперь России нужен не генерал, а инженер и финансист.
   - А ты ведь у нас инженер? Кажется, к тому же ещё и строитель?
   - Строитель. И извиняться не собираюсь. Я не считаю себя лучшим из лучших или единственным и неповторимым. Но, раз уж полез в гору, нужно воткнуть флаг не её вершине, а не спускаться с середины склона.
   - А Покровский с тобой согласен?
   - В чём?
   - Насчёт эпохи инженеров, а не генералов.
   - Не знаю. Я с ним философских бесед не вёл.
   - Так кто же из вас будет избираться весной?
   - Не знаю. Следи за новостями.
   Саранцев почувствовал себя в глупом положении. У него нет ответов на вопросы Корсунской. Сейчас он скажет: я буду избираться, а в понедельник она увидит по телевизору совсем другие новости и рассмеётся. Не идти же ему на выборы против Покровского, в самом деле! Как ещё дело повернётся, никто не знает. Может, и Светка в новостях всплывёт, а он тут зачем-то распинается о своих мечтах. С другой стороны, он ведь действительно хочет увидеть Россию преуспевающей страной, а народ - зажиточным. Значит, не покривил душой, когда сказал об этом, что бы ни натворила Светка минувшей ночью.
   - Хорошо, но ты сам хочешь баллотироваться на второй срок? - наседала Корсунская, словно заправская журналистка.
   - Ты чересчур легко рассуждаешь о сложных проблемах, - осторожно сформулировал Игорь Петрович. - Мои желания - моё личное дело, пока я их не озвучил. Я не могу руководствоваться в своих решениях одним только своим хотением - существуют ещё политические реалии.
   - Например, такая реалия, как генерал Покровский с его собственными планами?
   - Да, в том числе. По-твоему, я не должен обращать на него внимания? Он, мягко говоря, не последний человек в стране. Одно дело идти на выборы вместе с ним, совсем другое - против.
   - Но ты пойдёшь на выборы, если генерал решит вернуться в Кремль?
   - Ты снова требуешь сведений, за которые любая разведка мира душу продаст. Придёт время, решение будет принято, и все о нём узнают. А сейчас на твой вопрос просто нет ответа.
   - Но я имею в виду только тебя, а не твои политические планы. Ты сам готов бросить ему вызов?
   - Нет просто меня. Я не могу рассказывать о своих настроениях и планах.
   - Всяким там посторонним?
   - Извини, конечно, но мы находимся не в моём кабинете. Я не подозреваю вас в шпионаже, но некоторая информация в принципе не должна разглашаться вне установленного круга. Чего ты от меня добиваешься? Хочешь узнать, люблю я Покровского или нет?
   - Примерно. Я не любовь имею в виду, а характер ваших отношений. В чём они состоят? Он - учитель, ты - ученик?
   - Почему именно ученик?
   - Потому что в политику тебя привёл именно он, и ты долго оставался в его тени, пока он же не выдвинул тебя на передний план.
   - Он пришёл в политику немногим раньше меня - мы вместе учились.
   - Да, но он всё же начал сразу с губернатора.
   - Значит, за одинаковое с ним время я прошёл больший путь.
   - Благодаря его помощи.
   - А вдруг он вырос до президента благодаря мне? Ты участвовала в его первой избирательной кампании, знаешь её подробности, знаешь, каков был расклад?
   - Обыкновенный был расклад. Покровского тоже выдвинули, как потом он выдвинул тебя.
   - По-твоему, президентом должен становиться только тот, кто не имеет поддержки действующего президента?
   - Нет, но такая поддержка не должна быть волшебной палочкой, решающей все проблемы и сметающей все преграды.
   - Какая ещё палочка? Избиратели живут в России и судят о качестве своей жизни без помощи прессы и политологов. Они проголосовали за меня, потому что в основной своей массе при Покровском стали жить лучше. Или ты считаешь, что они не узнают, как они живут, пока не почитают оппозиционную прессу?
   - Согласно социологическим исследованиям, большинство опрошенных недовольны состоянием жилищно-коммунального хозяйства, здравоохранения, своими доходами, ценами, коррупцией и многим другим.
   - Естественно, недовольны. Не радоваться же им! Только то же самое большинство полагает, что при Покровском перечисленные тобой проблемы потихоньку решались, хотя и до полного успеха пока далеко.
   - Значит, Покровскому лучше остаться и довести свою политику до логического завершения?
   - Среди политиков у него один из самых высоких уровней доверия. Согласно твоим же социологическим исследованиям.
   - Значит, он должен остаться?
   - Значит, он может остаться, если сочтёт нужным.
   - А он сочтёт?
   - Следи за новостями.
   - Опять ты за государственную тайну хватаешься!
   - Тайна в данном случае ни при чём. Он не давал мне слова ни остаться, ни уйти.
   - И до каких же пор вы будете держать страну в напряжении?
   - Мы не держим страну в напряжении.
   - Очень даже держите. Одна из основных тем всей прессы: кто из вас пойдёт на президентские выборы. Ты ведь не хуже меня знаешь. Или вы намерены схлестнуться в небывалой схватке? Если он тебя победит, в России начнётся новая эра: впервые в истории действующий глава государства потеряет свою должность в результате демократических выборов, проведённых на основе действующей Конституции. Ты войдёшь в историю!
   - А если на выборы пойдёт только кто-нибудь один из нас?
   - Тогда не случится ничего нового.
   - А если пойдём оба, но победа останется за мной?
   - Формально - ничего нового. Действующий президент переизбрался на второй срок - такое мы уже видели. Ты поразишь общественное мнение только в том случае, если отправишь в отставку Покровского и начнёшь проводить собственную политику.
   - Я четвёртый год провожу собственную политику.
   - Возможно, но никто не верит.
   - Не надо верить, достаточно просто посмотреть и сравнить. Скажи, пожалуйста, разве экономический курс не сменился в сторону большей свободы предпринимательства? Разве не ослаблено давление государственных структур на бизнес?
   - Наверное, в чём-то ослаблено. Но, честно говоря, у всех в голове одна мысль: Покровский ставит твоими руками эксперимент. Если некоторая либерализация законодательства даст положительный результат, он вернётся и просто воспользуется плодами твоих трудов. Если нет - он, опять же, вернётся и всё исправит. На него не ляжет ответственность за допущенные ошибки, а тебя ему не жалко.
   - Это не эксперимент, это моя политика. Моя! Каким образом, по-вашему, в России премьер-министр может диктовать свои условия президенту? Всё, что известно о нашей Конституции в мире, её гиперпрезидентский характер. Хотя, между прочим, в своё время её проект был одобрен Венецианской комиссией, то есть Конституция на международном уровне официально признана демократической.
   - Конституция, может быть, и президентская, но корректировать законодательную базу ты всё равно мог только при поддержке парламента.
   - Разумеется, как же иначе? У меня нет законодательных полномочий.
   - А в парламенте безраздельно царствует Единая Россия.
   - В каком смысле "безраздельно царствует"? У неё абсолютное большинство, но несогласные могут направить в Конституционный суд любой закон, как и указ президента. Абсолютное большинство в парламенте у одной партии - вовсе не российское изобретение, и никакого противоречия принципам демократии и законности оно собой не представляет.
   - Кто же спорит? Я просто хочу сказать, что все твои либерализаторские инициативы получили поддержку единороссов.
   - Получили. Значит, они ущербны или ошибочны?
   - Значит, Покровский тоже не возражал.
   - Почему?
   - Потому что во всей России никто, кроме тебя, никогда не поверит, будто единороссы могут проводить политику поперёк планов Покровского.
   - И каковы же доказательства?
   - Какие доказательства?
   - Кто-нибудь доказал, что Единая Россия работает исключительно на Покровского и самостоятельной политической силой не является?
   - Разве кто-нибудь из её лидеров хотя бы раз осудил хоть одно действие или слово генерала?
   - А разве генерал когда-нибудь осудил публично хоть один политический шаг Единой России как партии?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я имею в виду, что они в равной степени не считают нужным демонстрировать публике процесс совместной выработки решений, но наше абсолютистское общество трактует их отношения как подчинение партии Покровскому, а не наоборот. Тебе не приходило в голову, что генерал действует по указке единороссов?
   - Не приходило.
   - Почему же?
   - Потому что мы живём в России.
   - То есть, в дикой диктаторской стране с угнетённым народом и развращённой бездарной элитой?
   - Всё не так одномерно.
   - Всё совсем не одномерно. Как, по-твоему, нужно стране для решения многих финансовых проблем, в числе прочего, и увеличение пенсионного возраста?
   - Думаю, нужно.
   - Почему же его не поднимают?
   - Боятся социальных волнений.
   - То есть, кровожадная коррумпированная власть, избалованная вседозволенностью, боится своего раболепного народа?
   - Отечественная история очень доходчиво учит: всякому терпению приходит конец. Собственно, единороссы прямым текстом говорят о своём страхе цветной революции в России.
   - И какие же ужасные меры подавления протестов у нас вступили в силу?
   - Закон о борьбе с экстремизмом, например. Или ты не видишь в нём ничего предосудительного?
   - Я бы хотел в ближайшем будущем увидеть его отмену.
   - Не боишься революции?
   - Считаю лучшим способом борьбы с экстремизмом сокращение злоупотреблений со стороны государства, улучшение качества законодательной базы и повышение эффективности экономической политики, которые все вместе способствуют повышению качества жизни подавляющего большинства населения.
   - Это самый трудный способ. Гораздо проще выхватывать из толпы наиболее активных и способных повести за собой других, - чуть улыбнулась Корсунская, и Саранцеву почудилась в её глазах издёвка.
   - Ты, всё же, должна признать - мирных протестующих, как правило, никто не хватает.
   - Как правило. А сколько исключений из правил?
   - Я не могу заменить собой разом суды всех инстанций по всей стране.
   - С учётом особенностей нашей правоприменительной практики, ты давно должен был бы внятно и вслух подвергнуть этот закон критике.
   - Что значит "подвергнуть критике"? Я президент и обязан соблюдать все законы - нравятся они мне или нет.
   - Подвергнуть критике - не значит отказаться его выполнять. Понятие экстремизма до предела расплывчато, по желанию под него можно подтянуть любое проявление гражданского протеста. Если какой-то местный суд уже признал экстремистским лозунг "Долой самодержавие", куда же дальше?
   - Я не имею право отменить закон, установленный парламентом. Конституционный суд тоже не поможет: в тексте речь идёт о санкциях за незаконные действия. Призывы к насилию и разжигание ненависти у нас действительно запрещены.
   - Тогда зачем понадобился ещё один закон?
   - У Покровского спроси.
   - Ты и спроси! Я с ним за ужином не встречаюсь.
   - Как ты себе представляешь наши взаимоотношения? Думаешь, мы лучшие друзья?
   - Сомневаюсь. Но работаете, тем не менее, вместе. И уже давно. А ты до сих пор не можешь ему странные вопросы задавать?
   - У нас официальные отношения.
   - Вот ты официально у него и поинтересуйся. Вопрос ведь не бытовой, а очень даже политический. Я просто понять хочу: чего он так боится?
   - Девяносто первого года он боится, чего же ещё.
   - Но он же не бабушка с авоськой! Государственный деятель не должен руководствоваться страхами - так вся страна действительно в трубу вылетит. Испуг ведёт к насилию. Знаешь, дикие животные - кроме крокодила, кажется, - нападают на людей исключительно ради самозащиты.
   - А крокодилы?
   - А крокодилы на людей охотятся. Они слишком давно живут на земле, мы для них - голые и беззащитные новички, добыча. Медленно бегаем, ни клыков, ни когтей, ни дублёной шкуры. Они помнят времена, когда на наших предков охотились все хищники, но теперь все вымерли. Остались только мы и они, но они продолжают нами питаться.
   - Ну, и к чему все твои аналогии между государственными деятелями и дикими хищниками?
   - Да я всё о страхе. Страны начинают войны, когда боятся внешней угрозы. А внутри страны пугливые политики развязывают террор. Людей ведь так много - как узнать, кто из них чинит тебе козни?
   - Ты думаешь, Покровский боится?
   - Конечно. Все так думают. Если нет, зачем столько возни?
   - Какой возни?
   - Вокруг непарламентской оппозиции. Забыл бы о ней и не вспоминал вообще, а он не может.
   - Конечно, не может - ему на каждой пресс-конференции напоминают. Ты идёшь на поводу у интеллигентского общественного мнения. Если премьер или президент - значит, всенепремнно, не спит ночами в поисках новых методов удушения свободы. И ещё - всеми возможными и невозможными способами выкачивает из народа жизненные соки и облегчает жизнь олигархам.
   - Не так примитивно, но примерно. Если более точно, вы в любой ситуации ищете наиболее простые и дешёвые выходы, а правильный выход иногда дорог и сложен. Как во всей этой катавасии с экстремизмом, например. Ты ведь сам сказал: лучше сокращать злоупотребления и повышать эффективность власти, но как раз здесь ничего и не делается.
   - Так уж и ничего.
   - Именно. Ничего! Вы можете сколь угодно долго транслировать по всем телевизионным каналам репортажи о встречах вождей с народом, но проблемы ведь решаются иначе. Должна работать система, в которой каждый отдельный человек все свои бытовые вопросы может решить сам или в своём населённом пункте. Президент и премьер, даже вместе взятые и очень старательные, проблемы коммунального хозяйства по всей стране не решат.
   - Нет, Анечка, я с тобой не могу согласиться, - вмешалась Сыромятникова. - С одной стороны, ты всё правильно говоришь, но с другой - получается картина полного хаоса и развала при абсолютном беззаконии и бесчинствах чиновников. Они не ангелы, конечно, но страна всё же не гибнет, а живёт и развивается. Часть бюджета, безусловно, разворовывается, и мы могли бы жить гораздо лучше, но бюджет всё же есть, пенсионеры, учителя, библиотекари и прочие бюджетники живут далеко не так ужасно, как в девяносто втором. К тому же, Россия с самого семнадцатого года никогда не была так свободна, как сейчас. И в искусстве, и в публицистике, и в политике, и в экономике - куда ни глянь, везде самостоятельности и ответственности больше, чем когда бы то ни было за последние сто лет.
   - Елена Николаевна, вы же не хотите назвать нынешнюю ситуацию замечательной?
   - Не хочу, но я в своей литературе сейчас просто счастлива. В пресловутые девяностые Валентин Распутин, Леонид Леонов и Василий Белов находились под административным давлением, а сейчас и они возвращены читателям, и Фазиля Искандера с Василием Аксёновым можно по-прежнему читать, не боясь себя скомпрометировать. Я уже давно на своём факультативе сама выбираю, о каком писателе или поэте говорить с ребятами, и совершенно не задумываюсь о политической своевременности. Сужу исключительно с литературной точки зрения, и даже Маргарите Григорьевне, не говоря о более высоких инстанциях, в голову не приходит удостоверять мою благонадёжность. И в разговорах с коллегами то же самое: разные люди предпочитают разных авторов, но сейчас никто не стесняется вслух признать свои симпатии, а в девяностые неправильный выбор мог буквально испортить человеку репутацию в приличном обществе.
   - Вы же не Покровского и Саранцева благодарите за возможность самостоятельно определять круг чтения?
   - Нет, но они точно не пытаются установить такой круг сверху.
   - Вы уверены насчёт Покровского?
   - Уверена. Он может сколь угодно часто высказываться в пользу патриотического чтения, но его изречения ведут не к запретам, а к поддержке государством желательных ему творческих деятелей, равно как и историков. Не вижу здесь катастрофы - зрители и читатели всё равно имеют свободный выбор.
   - Елена Николаевна, да вы просто апологет режима! - решила перевести разговор в шутку Корсунская.
   - Анечка, вот видишь - ты сама на меня давишь.
   Саранцев молчал, устало оглаживая ладонями лицо. В тысячный или стотысячный раз говорить о трудностях оказалось подлее, чем он думал. Интересно, как она себе представляет выстраивание работающей системы государственного управления в масштабах огромной страны? Со времён перестройки и в девяностые годы положились на выборы, но проблемы только усугублялись. Кажется, ни один действующий губернатор ни разу не проиграл перевыборы, вне всякой зависимости от самых неописуемых своих подвигов. Даже если вся пресса во всех её видах хором трубила о злоупотреблениях областного сатрапа. Покровский начал возводить свою пирамиду твёрдой власти, но чуда тоже не случилось. Люди в равной степени в большинстве своём не доверяют и избранным, и назначенным начальникам. И ведь не только генерал хочет непременно назначать губернаторов сверху! Разные голоса раздаются, всех не наслушаешься.
   Один повторяет: избирателям виднее, как справляются с работой местные власти - им и решать. Другой в ответ рисует картину дезорганизованного общества, лишённого развитой партийной системы и сети независимых средств массовой информации - следовательно, способного к поддержке вполне деструктивных решений. Но самое главное - общество не только дезорганизовано, оно ещё и апатично. И сам собой всплывает просто убийственный аргумент: если общество не готово выбирать областные, районные, городские и прочие местные власти, каким образом оно допускается к выборам власти федеральной? И влияет ли оно в действительности на формирование властных институтов?
   Человек входит в кабинку для голосования с бюллетенем в руке, читает в нём фамилии кандидатов или перечисление партийных списков и делает выбор. Своё решение он, в лучшем случае, основывает на прочитанном, увиденном и услышанном в ходе предвыборной программы. В худшем - на внешности, партийности и биографических данных в официальной информации о кандидате. Со списками дело обстоит лучше: сведения о них люди всё же черпают по преимуществу из агитационных материалов или сообщений средств массовой информации. За исключением случаев, когда пенсионер решает голосовать за партию пенсионеров ввиду её названия - но таких немного. Так, в конечном счёте, кто формирует мнение людей о кандидатах и партиях? Пресса, политики и аналитики? И какими же соображениями руководствуется избиратель в своих предпочтениях? На чём они основаны? На объективной и взвешенной информации? Где же её взять? Сведения проистекают в основном от сторонников или противников, следовательно - апологетичны или критичны. Проверить то и другое человек не может, ему остаётся только верить на слово. В результате он выбирает того, кому доверяет. Почему же он доверяет тому, кого не может проверить? Потому что его устраивают слова, произносимые кандидатом или представителями партии. Или, потому что считает других кандидатов и другие партии хуже тех, на ком остановил свой выбор.
   Казалось бы, о правящей партии можно судить по делам, но как? Нельзя решить все проблемы в одночасье, путь к спасению может оказаться трудным и сопряжённым с новыми лишениями. Но, всё же, правильным. Гражданин видит окружающие его несовершенства жизни, слушает заверения оппозиции о её готовности и способности их решить и хочет понять, избрала ли власть неверный путь, или просто нужно ещё потерпеть и продолжить движение в прежнем направлении. Если избиратель не является специалистом в проблемных областях (каковых большинство) он вновь принимает все аргументы на веру и судит о правящей партии по словам, как и об оппозиции.
   Каковы же слова? Кто их произносит и зачем? Власть доказывает: стакан наполовину полон, оппозиция твердит о стакане полупустом. Те и другие вряд ли терпят лишения в их частной жизни, возможно - занимаются предпринимательством, имеют собственные интересы, далеко не всегда совпадающие с интересами конкретного человека у избирательной урны. А тот в словесной круговерти пытается высмотреть правду и в конечном итоге либо плюёт и уходит домой смотреть развлекательное шоу по телевизору, либо принимает за правду некоторые из услышанных им слов. Не умея проверить их истинность, он полагается на добросовестность людей, эти слова произносящих. Однако убедиться в порядочности этих людей, произносящих слова, он тоже не может. Так слова нагромождаются на слова, пока большинство избирателей не перестаёт верить всем без исключения - тогда случается катастрофа.
   Саранцев видел в Покровском способного человека, который придерживается слишком высокого мнения о себе самом. Верить в свои способности необходимо, иначе в политике делать нечего. Но считать себя божеством, сошедшим на грешную землю для спасения человечества или хотя бы одной, отдельно взятой страны - перебор. Игорь Петрович не слишком часто общался с генералом в нерабочей обстановке, но едва ли не каждая такая встреча оставалась в памяти. Покровский не выглядел статуей, он действительно выслушивал ответы на свои вопросы, но не ждал от Игоря Петровича вопросов к себе. Казалось, он готовился к беседам об истории и литературе заранее, хотя Саранцев их не планировал и темы не обдумывал. И, тем не менее, именно Саранцев и заводил всякий раз речь о высоких материях, спровоцированный серией рассеянных замечаний собеседника. Тот мог, например, упомянуть о своей собаке, дождаться встречной реакции, сказать ещё несколько слов, и через пару минут Игорь Петрович с удивлением обнаруживал себя рассуждающим о советской литературе семидесятых годов, хотя он смыслил в ней не больше любого среднестатистического обывателя.
   Покровский обожал использовать навыки военного стратега в отношениях с другими людьми: заставлял соперников раскрывать планы прежде, чем они получали возможность оценить его возможности и цели. Он отдавал указания немногословно и без лишних комментариев - предполагал в своих сотрудниках способность понимать его с полуслова. С уважением относился к подчинённым и не требовал пресмыкаться перед ним, но наказывал холодным отношением и даже увольнением за попытки выполнить порученное задание, если в процессе осуществления оно оказывалось ошибочным или неоптимальным. Не желал разбирать конфликты между ведомствами, но, если они становились предметом общественного осуждения, подвергал административной каре всех перессорившихся руководителей. Во время поездок по стране вышучивал местные власти за косметический ремонт домов и улиц, по которым проезжал его кортеж, но ни разу никто не попробовал обойтись без украшательства, и оставалась неизвестной его возможная реакция на отсутствие такой демонстрации усердия. Никогда не кричал, не раздражался и не выходил из себя, но временами начинал говорить тихо и с тайной угрозой в голосе, и тогда у министров холодело под ложечкой, хотя расстрел или хотя бы арест никому из них не грозил.
   В начале первого президентского срока Покровского затонула подводная лодка со всем экипажем, через несколько лет её подняли, но он не пришёл на похороны моряков. Потом погибли сотни людей при освобождении заложников в захваченном террористами концертном зале, и генерал снова не пошёл на их похороны. Саранцев счёл его решение ошибкой и едва ли не впервые попытался уговорить его сделать то, чего тот делать не желал. Игорь Петрович долго говорил о людях, отдавших жизнь своей стране, и необходимости утешить семьи, потом замолчал.
   - Я был на войне, - сказал Покровский. - Мои подчинённые погибали. По мнению гражданских - по моей вине, раз я ими командовал. Как вы думаете, я винил себя в их смерти?
   - Наверное, - нерешительно выговорил после тяжёлой паузы Саранцев.
   - Я не плакал над сводками потерь, - продолжил Покровский. - Я анализировал ход операции, выявлял недочёты и недосмотры, а в следующий раз стремился использовать до отказа весь новый опыт и снизить новые потери. Мои слёзы никому не нужны, а мои способности как командира нужны матерям, чьи сыновья живы и выполняют мои приказы. Никогда нельзя предусмотреть всего, но можно строить планы с учётом возможных неожиданностей. Ни одна военная операция никогда не развивается так, как её задумали, и искусство полководца состоит в способности учитывать реальность и вносить оптимальные изменения. Борьба с террористами, в конечном счёте - война с врагом на своей собственной территории. Вы представляете себе последствия такой войны?
   - В общих чертах, - не слишком уверенно ответил генералу Саранцев. - Много потерь и разрушений.
   - Речь не просто о потерях и разрушениях. Если воюешь на своей территории, то бомбишь и подвергаешь артиллерийским обстрелам свои города и деревни, а значит - сам убиваешь своих мирных сограждан. Нормы женевских конвенций запрещают занимать позиции рядом с гражданскими лицами и открывать огонь по позициям противника, если рядом с ними находятся штатские. Если кто-то когда-то и пытался соблюдать эти требования, он проиграл свои войны. Выбор всегда прост: либо сдаёшься без боя, либо воюешь и неизбежно убиваешь своих. В том числе женщин и детей. В Сталинградском котле вместе с немцами голодали и гибли под советскими бомбёжками и артобстрелами советские люди, у которых, в отличие от немцев, вообще не было никакого снабжения. Значит ли это, что следовало не окружать Паулюса, а вести с ним переговоры об отводе немецких войск из городских кварталов и окрестных населённых пунктов?
   - Если я скажу "нет", то получится, что я не против гибели своих от своего огня, - рассердился Саранцев.
   - Вот именно, - согласился Покровский. - Логика войны жестока. Либо сдаёшься, либо неизбежно приносишь в жертву своих. Мирное население можно спасти, если начинать воевать на сопредельной территории, до нападения на твою страну, но солдаты будут гибнуть в любом случае, и командный состав в любом случае принимает на себя всю тяжесть принимаемых решений. Как врач, когда взвешивает все "за" и "против" в случае с опасной, но необходимой для спасения жизни операцией. Пациенты и их родственники соглашаются не иметь гарантий выживания ради шанса на успех, и народ должен согласиться на жертвы, если не хочет заполучить внешнее управление. Для армии и флота боевая работа сохраняется даже в мирное время, поскольку без неё они не обретут готовности к войне. Итог - потери в мирное время. Солдат давит техникой на погрузках в эшелоны и разгрузках, происходят несчастные случаи с оружием и боеприпасами, а подводников Николай II вообще считал смертниками и чуть ли не разрешал офицерам новорождённого подводного флота самим себе назначать желаемое денежное довольствие. В мирное время такие потери - сами по себе поражение, потому что всегда являются следствием нарушения техники безопасности или технических неполадок, за своевременное устранение которых всегда кто-то отвечает. Другими словами - вина ложится на вооружённые силы, которые в принципе не могут быть безупречными, как не может ничто на этом свете.
   - Увы, - согласился Саранцев - он так и не понял, почему же президент отсутствовал на траурной церемонии. - Разве верховный главнокомандующий не должен воздать почести военнослужащим, которые заплатили собственными жизнями за несовершенство мироздания? У них ведь есть родные. Они должны видеть: государство чтит погибших как своих достойных сыновей, а не считает их неизбежными издержками.
   - Вы можете представить себя лётчиком? - неожиданно спросил генерал.
   - С трудом.
   - И всё же. Представьте: вы лётчик, и вам приказали бомбить Ржев или Воронеж. Вы выполните приказ?
   - Сергей Александрович, вы задаёте на ваш вопрос нет ответа.
   - Почему же нет? Тысячи лётчиков во время войны получали такие приказы и исполняли их. Думаете, после освобождения они шли в семьи погибших и отдавали почести неизбежным жертвам?
   - Понятия не имею. По крайней мере, никогда ничего подобного не читал и ни от кого не слышал.
   - Я тоже. Знаете, почему?
   - Не знаю.
   - Если кому-то из них и довелось пережить такую встречу, они никогда никому о ней не рассказали.
   Саранцев полностью согласился с мнением генерала и ничего не сказал. В отличие от собеседника, сам он тогда ничего подобного не пережил, войн не вёл, даже маленьких, и не хотел выглядеть без причины высокопарным.
   - Вот и выходит: все жители оккупированных врагом территорий оказываются его заложниками. Либо сдавайся, либо убей некоторую их часть, освобождая большинство от захватчиков. Привлекательная дилемма? - напирал Покровский.
   - Вовсе нет.
   - Вот именно. Между тем, каждый, кто берётся возглавлять государство, заранее принимает на себя ответственность за гибель сограждан в подобных обстоятельствах. Честь и хвала тому, кто сумеет их избежать, а если нет? Страна огромная, все беды руками не разведёшь. Тем более, сразу. В общем, либо уходи в отставку, то есть передавай другому человеку оказанное тебе доверие, либо отвечай за всё. Люди погибли, но сама по себе трагедия - ещё не приговор. Вопрос в другом: сделал ли ты всё, от тебя зависящее, для спасения жизней, а лучше - для предотвращения катастрофы? Если сделал, твоя совесть чиста.
   - Чиста? - не поверил Игорь Петрович.
   - Чиста. Так же, как у лётчиков, бомбивших Ржев и Воронеж, занятые гитлеровскими войсками. Так же, как у генерала, одержавшего победу с минимальными потерями. Но всё же с потерями.
   - Но чувство вины всё равно остаётся? Даже Твардовский писал о вине перед павшими, хотя он-то уж точно не отвечал за смерти других людей.
   - Твардовский писал о скомканном чувстве по отношению к погибшим именно в отсутствие собственной вины. Почему я вернулся с войны, а кто-то другой - нет? Вот вопрос, который может лишить сна выживших. Если судьба меня пощадила, я должен кому-то вернуть долг? Должен оправдать своё дальнейшее существование? Если Бог есть, и он решил оставить меня на земле, я должен ответить на поставленный им вопрос? Или на много вопросов? Мне следует принять его решение как должное и жить спокойно? А вдруг он ждёт от меня именно беспокойства и неуёмности в попытках достичь совершенства в чём бы то ни было?
   - Но я всё равно не понимаю, почему вы не хотите появиться на похоронах. Вы бы могли просто продемонстрировать своё сочувствие, оказать поддержку.
   - Потому что не хочу смотреть на разбомбленные мной дома во Ржеве и высказывать сожаление разбомбленным. Я исполнил свой долг до конца. Как и они, погибшие. Но я остался жив, в отличие от них. Если приду на их похороны, я буду выглядеть виновным, а я - командир, оставшийся на этом свете и готовый оправдать свою дальнейшую жизнь. Мои сокрушения ничего не стоят, значение имеет только отсутствие новых катастроф. Я отдам почести павшим, только если боевики не будут больше захватывать больницы, школы и театры, а подводные лодки перестанут тонуть. И я уверен - я могу это сделать. Ржев в сорок первом сдали быстро, а назад отбивали полтора года. Как вы думаете, кто его больше бомбил - наши или немцы?
   - Понятия не имею, - вновь расписался в своём бессилии Саранцев. Моральные загадки Покровского вымотали из него душу.
   - Войска входили в города, которые перед тем обстреливали и бомбили, но в итоге они их освободили. И любые попытки доказывать спустя десятилетия, что всё можно было сделать лучше, быстрее и с меньшими потерями - смехотворны. История уже состоялась, все роли сыграны, занавес опустился. Переиграть ничего нельзя, остаётся только одно утверждение - мы победили, вопреки стратегически безупречным выкладкам и расчётам врага. Никто не может понять, каким образом мы сделали невозможное, сейчас уже и мы сами не понимаем. Лично я думаю - через веру в высшую справедливость.
   - Справедливость - понятие субъективное. Представление о ней у разных людей и представителей разных культур в некоторых отношениях может очень сильно различаться.
   - Пусть различается. Я - не президент мира и не обязан подстраиваться под чужие взгляды. А в России фундаментальные идеалы православных, мусульман и буддистов, равно как советских атеистов, близки друг к другу и уж точно не могут послужить основанием для развала общества не враждебные лагеря. У нас и до коммунистов, не только при них, деньги считались злом, а сейчас - и подавно. Я не говорю, что все хотят жить в нищете, но подавляющее большинство не хочет впасть в рабство к деньгам и не считает для себя возможным добывать их любыми средствами.
   - Думаю, в мире нет стран, где бы большинство граждан придерживалось иных принципов.
   - Вот и замечательно. Значит, у нас нет повода вступать в конфронтацию с кем бы то ни было. Если нас не заставят.
   Теперь Игорь Петрович вспоминал тот давний разговор с тогда ещё президентом Покровским, смотрел на Корсунскую и думал: ведь она ничего не знает о генерале. Может, пригласить её как-нибудь на приём? Он может устроить для бывшей одноклассницы небольшое, даже пустяковое, приключение. Всё-таки, президент. Пока. До понедельника осталось бесконечно мало времени, а он продолжает беспечно его транжирить на воспоминания о несбыточном. Зачем он разговаривает с Анькой, как там её по отчеству, на темы государственной важности? Правда, ничего существенного он не сказал. Кажется. Всё же, прошлое может утопить кого угодно, даже трижды святого.
   - Знаешь, Аня, я ведь не считаю себя провидцем и сверхчеловеком, хоть по-американски, хоть по Ницше. Просто задавленный чувством ответственности мстительный тип.
   - И очень одинокий.
   - Почему одинокий?
   - Читала где-то. Или слышала. Кажется, со слов Кеннеди - приехал он с инаугурации в Белый дом, зашёл в свой Овальный кабинет, и царило в нём одно чувство: бесконечного одиночества. Так ты ощущаешь одиночество?
   "Одиночество зверя в зимнем ночном лесу", - подумал Саранцев, но вслух произнёс только несуразную словесную шелуху.
  
   Глава 28
  
   Конференция окончилась, к неудовольствию Наташи, слишком скоро. Она с искренним интересом слушала доклады и прения, смеялась шуткам, а местами улыбалась, когда все присутствующие, кажется, не видели в сказанных словах ничего смешного. Главным желанием юной активистки со временем стало постижение собственной роли во всех грядущих событиях. Каким образом именно она может давить на власть с целью установления для оной границ дозволенного и донести до широчайших общественных слоёв сведения об основных целях и задачах демократической оппозиции? Работа в Интернете проходила без Наташи, а ей, видимо, снова достанутся брошюры и листовки, митинги и пикеты. Она и не возражала: любая работа требует самостоятельности, самоотверженности и упорства. Дежурство на улице в дождь и снег, или на солнцепёке - задача не для слабых духом. Редко какая погода окажется благоприятной, если ей нужно отдаться на целый день.
   И всё же, нужно расти. Нельзя же провести всю жизнь на побегушках! Много читать, хорошо бы - на разных языках. Мысль о высшем образовании мучила её давно. С одой стороны, страшно хотелось в университет, с другой - пугало духовное рабство. Рассказы о студентах, которые, подобно солдатам, послушно голосовали в соответствии с требованием своей администрации, буквально вызывали содрогание. Выходит, поступи она куда-нибудь, и перед ней тоже встанет выбор: спокойно доучиться до диплома или вступить в конфронтацию с академическими властями и остаться ни с чем? Самое страшное - уже сейчас, в отвлечённых раздумьях, а не в настоящей жизни, она сомневалась в выборе. Даже смешно. И в мечтах жалко труда, потраченного на обучение. Так можно ведь учиться без посещения лекций и экзаменов! Вон, Лёшка и не думает о профессорах со всеми их закидонами. Как вообще можно учиться у кого-то одного? Вот один человек, он специалист в определённых вопросах, даже авторитет, публикует монографии, выступает с докладами на симпозиумах, его уважают. Но есть другие специалисты по тем же вопросам, и они не обязаны во всём соглашаться между собой - иначе, зачем они все нужны? Если же тебе ставит оценки на экзаменах только один из разных специалистов, ты попадаешь в прямую зависимость от его мнения. Многие академики создали школы своих последователей, но почему те шли за ними? Наверное, кто-то - по осознанному выбору, а большинство - ради удобства и от неспособности к сомнению. Может, проще просто читать разные книги об одном и том же и сопоставлять аргументы, оставаясь на почтительном расстоянии ото всех авторов?
   С другой стороны, работают же с ними студенты, и ничего не боятся. В конце концов, каждый для себя решает, свободен он или нет. Каким образом самый въедливый враг тайного голосования может проконтролировать сделанный в кабинке выбор? Заставит сфотографировать заполненный бюллетень? Но ведь уже давно легенды ходят о нитках в форме "галочки" и других несложных и трусливых приёмах саботажа подобного насилия. Можно ведь и не спорить, а просто проголосовать против партии воров и взяточников и отказаться предъявлять свидетельства своего волеизъявления, пригрозив в случае давления судом. Разумеется, затем начнётся сложная жизнь и плохие отношения с администрацией, но ведь не смогут же ей прямо предъявить причину преследования? И поставить двойку на экзамене, если она хорошенько к нему подготовится, тоже не смогут. Положим, станут ставить тройки вместо пятёрок - ну и пусть. Смысл имеют знания, а не оценки. А если ещё за неё заступятся свои, и она станет живым примером незаконного преследования студента за политические убеждения и отказ от подчинения преступным требованиям руководства!
   - Наташенька, желаю вам всего хорошего, - раздался рядом голос Ладнова. - Надеюсь на новые встречи. Вы ведь не забросите чувство долга на дальнюю полку?
   - Не заброшу, - честно ответила Наташа. Она твёрдо знала, зачем родилась на свет - чтобы сделать его лучше. Хотя бы рядом с собой, куда достанут руки, и сколько охватит взгляд.
   - Она ещё и других заставит его не забыть, - уточнил Худокормов.
   - Вряд ли я когда-нибудь кого-нибудь смогу заставить сделать хоть что-нибудь. Мне проще самой сделать.
   - Ты просто сама не знаешь своих возможностей. Именно делая всё сама, ты и заставишь других помогать себе. Или ты решила, будто я вижу тебя с кнутом в руках на плантации?
   Ничего она не решила. Ничегошеньки. Опять Леонид разговаривает с ней, как с маленькой, разве что конфетки не дарит. Настраивает её на примерный ударный труд. Разве она ещё не заслужила права на равенство? Она ведь, можно сказать, соратник или сподвижник, а он по-прежнему её в подручных держит. Бригадиром подсобников хочет поставить. Почему он никогда не болтал с ней о политике, живописи, музыке или литературе? Ладно, о музыке она ничего путного сказать не может, но книжки-то читала! А он ни разу не поинтересовался и не посоветовал какой-нибудь новый роман или писателя. Не ждёт от неё ничего интересного, считает дурочкой малолетней. Надо его при случае спросить о любимой вещи Сорокина или Пелевина. Может, он их и не любит вовсе, но наверняка читал, а значит - ответит. Вот и получится изящное начало разговора. Правда, её суждения могут показаться глупыми или детскими, но спор - даже лучше простой светской беседы.
   - Мыслить надо масштабно, - снова вмешался Ладнов. - Желать несбыточного. Пусть соратники размажут меня по асфальту, но западные леваки шестидесятых были чертовски правы, когда говорили: "Будьте реалистами - требуйте невозможного". Они потрясали основы там, не задумываясь о шансах, финансировании и поддержке прессы, а мы должны так же безбашенно действовать здесь и теперь. Причём, наша задача несравненно проще. Парижские студенты городили баррикады под лозунгами замены представительной демократии неизвестно на что, якобы лучшее, но, по мнению большинства французов - худшее. Мы же, напротив, добиваемся замены де-факто неофеодальной системы, когда собственность выдаётся вассалам за верную службу и изымается в наказание за неповиновение, на систему реальной демократии, с подлинным парламентом, а не декорацией, и подотчётное ему, а не администрации президента, правительство. На нашей стороне Конституция и общественное мнение - даже коммунисты, помимо своих особых и неотъемлемых прибабахов, тоже требуют сильный парламент и подотчётное правительство - не знаю только, каким образом они планируют от всего этого отказаться в случае своего прихода к власти. Почему же не происходит то, чего все хотят? Потому что власть сумела внедрить в головы большинства избирателей убеждение в порочности любых резких движений. Мол, вы только нам не мешайте, и мы всё сделаем, как надо. А вам останется только ходить на выборы и голосовать за нас. И ни в коем случае не обращайте внимания на голоса с Запада, поскольку он хочет вас поработить. И власть своего добилась: поддержка из-за границы воспринимается большинством как "чёрная метка". И на этом фоне мы со своими призывами не набивать шишек на собственном пути, а использовать богатейший чужой опыт на пути, многажды испытанном, смотримся не только идиотами, но и предателями. Потому что жалуемся и скулим: нельзя нас лишать контактов с Западом.
   - Думаете, леваки шестьдесят восьмого не имели внешней поддержки?
   - Уличные активисты точно не имели. Просто шли на баррикады ради своих идей. Наша главная проблема - не валить надо из страны, а бороться за неё. В девяностых ведь коммунисты упорно продолжали дудеть в свою дуду, практически не имея доступа на федеральное телевидение и располагая только парой газеток. И вот - успехи налицо. Сталин теперь - величайший государственный деятель, диссиденты - западные агенты, Брежнева вспоминают благостно. И откуда что взялось?
   - Как откуда? Просто Покровский с ними согласен, - удивился Худокормов.
   - Вот и я о том же. Откуда взялся согласный с коммунистами Покровский? Он пообещал победы, а не продолжение череды поражений, вот в чём дело. И получил широчайшую общественную поддержку. Нам тоже давно пора перестать нюнить и начать движение к победе. А начать его можно при одном условии: каждый должен молча и упорно делать своё дело, без оглядки на вознаграждение и даже на воздаяние при жизни. Вот вы, Наташа, например, какие цели перед собой ставите?
   Последняя фраза Ладнова застала активистку врасплох и даже немного испугала своей внезапностью и категоричностью. Чего он хочет, чтобы она взялась за отстранение Покровского от власти?
   - Хочу стать юристом, - неожиданно услышала она собственные слова и чуть не засмеялась от раздвоения личности.
   - Правильно, - кратко и решительно прокомментировал Ладнов. - Но трудно. Хотите взяться за адвокатскую карьеру?
   - Наверное.
   - Желаете защищать от произвола невинных?
   - Вы так говорите, что мне даже неудобно согласиться.
   - Ничего страшного. А не приходила в вашу молодую голову, дорогая Наташа, мысль, что в органах следствия вы могли бы вести конкретные дела конкретных людей, пусть даже виновных, изначально не допуская этого самого произвола?
   - Пётр Сергеевич, вы её в органы вербуете? - в крайней степени изумился Худокормов.
   - Вербую. А вы Леонид, не хотите видеть в следовательском корпусе честных молодых людей, готовых противостоять давлению денег и вышестоящей власти? Думаю, им стократ труднее, чем адвокатам - можно ведь и самому загреметь по статье, там с внутренними диссидентами не церемонятся. Положим, от взятки вы откажетесь, просто как честный человек. Но если на вас станет давить вышестоящий начальник, одной только порядочности для противостояния ему мало, требуется гражданское и просто человеческое мужество. И такие люди есть, я знаю. Борются всеми силами, игнорируют незаконные команды своего ангажированного руководства, но вот привлечь его к юридической ответственности даже они не могут. Необходима команда откуда-то с ещё более высокого верха, а она поступает только в случае политической необходимости. Как результат - не работает механизм самоочищения.
   Ладнов замолчал и некоторое время думал о неизвестном, рассеянно глядя в мировое пространство.
   - Хорошо, я попробую, - робко заметила Наташа и испугалась: вдруг её старательные слова прозвучали глупо.
   - Попробуйте, Наташа, попробуйте. Вам ещё долго жить, не мне чета. Знаете самую смешную сторону нынешней политической жизни?
   - У неё есть смешная сторона? - удивился Худокормов.
   - Ещё какая смешная! - уверенно подтвердил Ладнов. - На нашей стороне закон, в том числе Конституция, постоянно и привычно попираемая властью, но она остаётся властью, а в оппозиции - мы. Здесь требуется работа юристов, а не революционеров. Осознаёте ли вы, например, что у нас уже давно существует правительство парламентского большинства?
   - Вы серьёзно? - продолжал удивляться внезапному приступу наивности бывалого политборца Худокормов.
   - Совершенно. Разве Единая Россия не поддерживает правительство Покровского, как раньше поддерживала правительство Саранцева?
   - Поддерживает и поддерживала, но ведь природа отношений Единой России с правительством и президентом носит не политический, а административно-режимный характер.
   - С правовой точки зрения - никакой разницы. Конституция устанавливает в России правительство парламентского большинства (ведь кандидатура премьера утверждается Думой), и данное положение основного закона безукоснительно соблюдается. Нет предмета для запроса в Конституционный суд. Я знаю множество людей, готовых положить жизнь на переход от президентской республики к парламентской, и я не устаю их спрашивать: вы понимаете, что в парламентской системе власти самодержцем станет премьер, и в конечном счёте ничего не изменится? Даже изменится в худшую сторону, поскольку президент перестанет уравновешивать премьера. Между тем, в президентско-парламентских системах, вроде французской, избиратели, наделив кого-нибудь президентской властью, через пару лет в большинстве случаев отдают парламент его политическим противникам. И во Франции, и в США в общей сложности только пятую часть всего периода их демократической истории, с перерывами, разумеется, одна и та же партия контролировала одновременно и президентство, и парламент. Мы сейчас всеми силами высмеиваем Думу, которая с сервильной и даже рептильной готовностью штампует законопроекты, если они являются из правительства или администрации президента. Но в парламентской республике большинство парламента по определению политически поддерживает правительство - думаете, такой законодательный орган не будет штамповать правительственные законопроекты?
   - По всей Европе парламентские республики, даже если юридически они вроде бы монархии - и описанных вами проблем там нет, - заметил Худокормов.
   - Вот именно - в Европе, - не унимался Худокормов, - где гражданское общество существует веками и местами чуть ли не тысячу лет. И даже там случались незадачи. Приходило вам когда-нибудь в голову, что, будь Веймарская республика президентской, Гитлер никогда бы не стал диктатором Германии, со всеми вытекающими из этого последствиями? На свободных выборах нацисты никогда не получали больше трети голосов избирателей, но в парламентской республике относительного большинства оказалось достаточно, чтобы Гинденбург поручил будущему фюреру сформировать правительство. Тот самый законный приход к власти нацистов, о котором у нас любят вспоминать всякий раз, рассуждая об опасностях демократии. Так вот, в президентской республике премьер-нацист не смог бы законными средствами ничего поделать с главой государства. Для того же, чтобы занять его кресло, Гитлеру потребовалось бы получить на прямых выборах более половины голосов, к чему он никогда в своей биографии не приближался.
   - Вы считаете президентскую республику лучшей гарантией от произвола? - съехидничал Худокормов.
   - Леонид, я стараюсь без крайней необходимости ничего никогда не обобщать, - возразил Ладнов. - Лучшая гарантия от произвола - зрелое гражданское общество. Я говорю только, что парламентская республика сама по себе вовсе не гарантирует прекращение произвола. Как и президентская, впрочем. Возьмите другой ходовой пример: Сальвадор Альенде в Чили. Тоже без конца повторяется: мол, демократически избранный президент был свергнут кровавым антинародным диктатором. Пиночет, конечно, кровавый диктатор, но и Альенде ведь получил на выборах только чуть больше трети голосов избирателей, а развернул масштабные социалистические преобразования, для которых, по идее, требовался мандат доверия минимум от двух третей избирателей, если не от трёх четвертей. Национализация меднорудной промышленности повлекла не улучшение финансового положения государства, а ухудшение, аграрная реформа упёрлась в бюрократические и коррупционные злоупотребления на местах, когда одним землевладельцам оставляли участки, превышавшие по площади установленный реформой максимум, а у других отбирали больше, чем следовало. Там ведь и леваки орудовали, создавали в сельской местности пресловутые "освобождённые районы", чуть ли не по маоистской схеме, и власти с ними тоже чичкались - свои ведь, не правые, а братья по крови. Устроил чехарду правительств, сменяя их чуть не каждую неделю. Одним словом, полностью дезорганизовал жизнь государства и проложил дорожку диктатуре, пусть даже и не своей собственной. Единственный военный переворот в истории Чили. Закономерный результат: Пиночета давно уже нет, но и опытов Альенде свободно избранные власти Чили больше не возобновляют. И, кстати, ввели на президентских выборах второй тур голосования, если в первом никто не набрал больше пятидесяти процентов.
   - Вы разрушаете классический стереотип восприятия, - заметил Худокормов с лёгкой улыбкой. - Альенде - герой. Он погиб с автоматом в руках, сражаясь с фашистами.
   - Да, разумеется, - с охотой согласился Ладнов. Как и Гастелло, Талалихин, Зоя Космодемьянская и Александр Матросов. Люди погибли, а государство устроило на их костях свистопляску, всеми силами стараясь замазать лозунгами свою вину. Лётчики шли на таран в отчаянии бессилия, и не только наши, кстати говоря. Немцы тоже таранили американские и английские бомбардировщики во время ковровых бомбардировок германских городов, поскольку не могли остановить противника другим способом. Боюсь, ни один американец за всю войну не закрыл своим телом амбразуру дота, поскольку наши доблестные союзники не бросали пехоту в лобовые атаки на неподавленные огневые точки, а обходили их или сравнивали с землёй посредством авиации, артиллерии и танков. С Космодемьянской вообще дикий случай. Что за приказ такой - жечь дома, где остановились немецкие военнослужащие? Они ведь солдаты, а не беременные женщины - попрыгали в окошки и пошли в другую избу досыпать, а вот простые русские крестьяне посреди военной зимы остались погорельцами. К тому же, насколько я понимаю, бойцы комсомольского отряда, в котором состояла Космодемьянская, были облачены в некие зимние одеяния без знаков различия. Советскому командованию ведь всё равно - подумаешь, мелочь. А мелочей-то на войне как раз и нет. Согласно женевским конвенциям, статус военнопленного получает лишь тот, кто одет в единую униформу своей армии именно со знаками различия. В противном случае он не солдат, а уголовник, и с ним можно поступать как с преступником по законам военного времени, тем более в прифронтовой полосе.
   - Контрреволюционные вещи говорите, Филипп Филиппыч, - съёрничал Худокормов.
   - Знаю, - беззаботно отмахнулся Ладнов. - Всю жизнь умолкнуть не могу. На моём счету столько идеологических преступлений, словно я - родоначальник великой теории. А в действительности просто не говорю трюизмами.
   - Мой папаша на вас бы с кулаками сейчас бросился, - заметила Наташа. - Хорошо, что его здесь нет.
   - Нисколько не сомневаюсь, - согласился с ней Ладнов. - На меня и бросались. Вы не поверите, если я вам начну рассказывать подряд все истории из своей жизни об идеологических боях. Мифы советской эпохи никуда не делись, они до сих пор живы и возведены в ранг национального достояния, а любые посягновения на них воспринимаются как измена родине. Предания о подвигах советских людей - неотъемлемая часть фундаментального общесоветского мифа, а между тем - что такое подвиг? Все солдаты в окопах рискуют жизнью, но ордена всё же дают не всем. Должна сложиться из ряда вон выходящая ситуация, когда угроза смерти возрастает намного более обычного для фронта уровня. Что же означает возникновение такой ситуации? Что кто-то рядом или выше чего-то не смог или не предусмотрел. Другими словами, если один совершает подвиг - значит, кто-то другой ошибся, струсил или предал. Таким образом, массовый героизм в Великую Отечественную, которым так гордился советский агитпроп, означал тотальную профнепригодность военно-политического руководства страны на всех уровнях. И рядовые солдаты заливали своей кровью все многочисленные несовершенства своего Отечества, получив от него взамен после войны много пустых слов и мало помощи. Боевой устав израильской армии разрешает солдатам сдаваться противнику в случае окружения и прочих видов безнадёжных ситуаций, но когда кому-нибудь удавалось окружить хотя бы один израильский взвод, не говоря уже о дивизиях? При этом войны Израиль выигрывает с лёгкостью необыкновенной. В Советской же армии главными виновниками многочисленных окружений были сделаны рядовые, которых доблестные генералы по указаниям Ставки и её Верховного главнокомандующего заводили в "котлы" целыми армиями и фронтами, а порой и бросали там, как в Севастополе, откуда старших офицеров вывезли самолётами.
   - Вы пробовали говорить то же самое простым советским людям? - поинтересовался Худокормов.
   - Старался не упустить ни одной возможности, - заверил его Ладнов. - И до девяносто первого года, и позже. Если вас интересует реакция - она не меняется десятилетиями, и сейчас остаётся ровным счётом такой же, как и в семидесятые. Только раньше аудитория возмущалась и немного пугалась - как бы не возбудить подозрения органов в причастности к антисоветской пропаганде. Сейчас только возмущаются и иногда действительно пытаются пустить в ход кулаки.
   - И чем вы объясняете такую реакцию?
   - Инерцией. "Титаник" погиб, поскольку пытался уклониться от столкновения с айсбергом. Если бы он продолжил движение прежним курсом, то получил бы сильный удар, многие пассажиры насажали бы себе синяков и ссадин, но благополучно добрались бы до дома, так и не узнав, какова была альтернатива. Вот я своими слабыми силами и пытаюсь спасти Россию, шмякнув её физиономией прямо в неприглядную реальность. Жить дальше старыми мифами - самоубийство для страны. Ведь прежний курс однажды уже привёл тогдашний режим к краху, и я почти уверен, что падение Покровского с тех же рельсов приведёт к возникновению моря крови и лишений, следствием которых станет новая дезинтеграция государства, и в чьих руках тогда окажется ядерное оружие, предсказать невозможно.
   - Вы ведь сейчас буквально агитировали за Покровского, - удивился Худокормов.
   - Видимо, вы меня не поняли, Леонид. Видимо, как и многие. Возможно, я высказывался недостаточно ясно. Генерал сейчас - меньшее зло, поскольку любая реальная альтернатива ему означает только ускорение деградации. Надеюсь, вы не рассчитываете на нашу победу по итогам выборов?
   - А кто мог в восемьдесят девятом предсказать запрет компартии Ельциным всего через пару лет? - парировал Худокормов. - Скорее, ждали его ареста и показательного процесса.
   - Конечно, в России пророкам трудно живётся. Правильный прогноз сделать проще, чем дожить до его осуществления. Возвращаясь к вашему батюшке, Наташа, и к его кулакам. Почему он не потерпел бы моих крамольных суждений?
   - Потому что счёл бы их клеветой.
   - Клеветой на кого?
   - На героев. И на Советский Союз.
   - Разумеется, он и сам подумал бы именно так. Но в действительности он постарался бы отомстить мне за себя. Ведь мои слова - посягательство на его детство, юность, всю его жизнь, построенную на убеждении в величии советского замысла. Он прекрасно знает обо всех его несовершенствах, ведь он жил при коммунистах, стоял в очередях и мечтал как о недостижимом о повседневных благах любого гражданина любой развитой страны. Но одновременно он уверен, что следовало только улучшить советскую систему, а не разрушать её. Сказать ему, что система была порочна в своей основе и не подлежала реформированию, как убедился на собственном опыте и убедил всех нас первый и последний президент Горбачёв, невозможно.
   - Почему невозможно?
   - Потому что он воспримет такое утверждение как ещё один клеветнический выпад. Можно сколь угодно долго сыпать аргументами, и все они будут неизменно отскакивать, не оставляя ни малейшего следа на его убеждениях, основанных на вере, а не знании, и впитанных с молоком матери.
   - Но аргументов всё-таки много?
   - Море разливанное. Вся мировая философия, история и экономическая наука на нашей стороне. Марксисты есть везде, даже в Америке, но нигде нет знаменитых марксистов, прославившихся своими достижениями в перечисленных мной областях общественного сознания.
   - И вы можете привести новые аргументы, разоблачающие советские стереотипы?
   - У меня ещё много убойных аргументов. Начиная с Гагарина. Какова вся история с советским первенством в космосе? Американцы открыто развивали свою программу, вслух назначали предполагаемые даты первого полёта, а Советский Союз в то же самое время втихомолку лез из кожи вон, чтобы непременно капиталистов обогнать. И обогнали дней на двадцать, только корабль "Восток" трудно назвать настоящим космическим кораблём, поскольку его посадка ни в каком виде вообще не предусматривалась. Как известно, Гагарин и его ближайшие последователи на высоте нескольких километров катапультировались. С точки зрения Всемирной федерации авиации и космонавтики такой полёт нельзя считать завершённым, поэтому она считает первым полётом человека в космос полёт Алана Шепарда на Freedom-7. Кстати, изначально его полёт предполагался на год раньше, аж 26 апреля 1960 года, но затем много раз переносился в стремлении повысить надёжность всех систем до максимально возможных значений. Между прочим, из семи беспилотных запусков, предшествующих полёту Гагарина, четыре закончились авариями, и он полетел наполовину смертником - мысли о сохранении жизни космонавта советское руководство, видимо, совсем не заботили. И даже здесь моё злопыхательство всё ещё не исчерпано. Взять, например, Корейскую и Вьетнамскую войны. Посмотрите любое так называемое политическое ток-шоу на наших федеральных телеканалах, и вы услышите о них как о классических примерах американской агрессии. Но в действительности в Корее американцы действовали во исполнение резолюции Совета безопасности ООН о коллективной обороне Южной Кореи от агрессии Ким Ир Сена, и просто-напросто возглавляли международный миротворческий контингент. А во Вьетнам их пригласили официальные власти Южного Вьетнама, который также подвергался агрессии с Севера. Даже советская пропаганда не скрывала факт существования пресловутой "тропы Хо Ши Мина", то есть канала снабжения оружием, боеприпасами и живой силой коммунистических террористов, действующих против международно признанного правительства в Сайгоне.
   - Получается, нужно полностью изменить взгляд целого народ на мир? - удивилась Наташа.
   - Получается, ничего не попишешь, - согласился Ладнов. - Вы ведь не станете отрицать благотворное влияние правды на человеческую природу. Нельзя постоянно жить во лжи и ждать всеобщего счастья. Для начала следует осознать себя в реальности, а не в фантазиях властей предержащих, только потом можно браться за совершенствование бытия.
   - Но мой отец ответил бы, что именно вы и лжёте, а прав он.
   - Разумеется, мне всегда именно так и отвечали. Мы об этом и говорим. Говорить правду всегда трудно, особенно в России. Но обратите внимание, Наташенька, официальная ложь регулярно рушится, и слишком поздно для спасения её блюстителей. Как вы понимаете, я весьма далёк от коммунистических убеждений, но говорю не о своих симпатиях, а о превратностях истории. До семнадцатого года власть преследовала социалистов, да и либералов не жаловала, и так продолжалось до тех пор, пока всё здание монархии не рухнуло. И вчерашние изгои стали властителями жизни. Став же ими, они немедленно стали гнобить монархистов и всё тех же либералов, а также собратьев-социалистов, но уже совсем другими методами, какие царским жандармам и не снились. Вчерашняя официальная правда обернулась кошмарной ложью. Потом рассыпалось так и не достроенное здание коммунизма, и вчерашняя кошмарная ложь вдруг оказалась правдой. Причём, если в девяностые превозносились идеи либерального лета семнадцатого года, сейчас на гребне волны вновь оказались идеалы монархического триединства самодержавия, православия и народности. Есть ли у нас основания рассчитывать на вечность сложившихся ныне принципов официальной лжи?
   - Наверное, нет.
   - Полностью согласен. Конечно, нет. Только, боюсь, правда вновь сама собой прорастёт через кровь, как и прежде. Между тем, для спасения народа от вечной карусели насилия над инакомыслящими власть должна просто признать за оппозицией право на легальное существование. А самое главное - признать, что оппозиция желает блага своей стране, а не стремится её разрушить на деньги иностранных посольств. Пока я у Покровского подобных идей не замечал. В смысле - в его публичных выступлениях. Понимаете, его реальные убеждения не имеют никакого значения, если он держит их при себе.
   - Вы думаете, в действительности он не считает нас врагами народа?
   - Размах репрессий меньше, чем в самые вегетарианские периоды советской истории. Хотя, разумеется, хотелось бы избежать их вовсе. Он явно не считает нас смертельной угрозой, но почему? У меня нет агентов в ближайшем окружении генерала, и я не могу тайком пробраться в его сокровенные мысли. Возможно, просто считает нас интеллигентными слабаками-очкариками, которые не знают народа. Лично я подозреваю, что это он с ним не знаком - всю свою жизнь офицер, генерал, губернатор, президент. Да он с детства не разговаривал с людьми на равных. А я помню девяносто первый год и простенькую истину, что народ нельзя вечно держать в подчинении страшными историями о враждебном окружении.
   - А вы видели Покровского живьём?
   - Почему вы спрашиваете, Наташенька? Неужели тоже подпали под очарование власти? У вас ведь не перехватывает дух от мысли о личной встрече с самим носителем президентских полномочий? Ну да, пока премьерских, но, я думаю, он четыре года терпел унижения в качестве подчинённого своего бывшего подчинённого только ради одной-единственной цели - возвращения.
   - У меня не перехватывает дух. Просто интересно. Если вы с Саранцевым спорили, почему бы вам и с Покровским не переговорить?
   - Нет, я с ним не переговаривался. Даже по телефону. И письмами мы тоже не обменивались. У них ведь роли чётко распределены.
   - У кого "у них"?
   - У Покровского с Саранцевым. Генерал - отец народа, а его младший собрат представляет человеческое лицо власти для благополучного общения с Западом и беспокойной общественностью внутри России.
   - Я это часто слышу и читаю, но кто может знать такие вещи наверняка?
   - Наверняка - никто. Но пройдёт совсем немного времени, и вы убедитесь в моей правоте: Саранцев тихо и смирно отойдёт в сторону, то есть вернётся в премьерское кресло, а Покровский пойдёт на президентские выборы и, разумеется, победит на них, поскольку все остальные кандидаты будут выглядеть смешными чудаками с улицы, посягнувшими на святое.
   - Но ведь тогда Саранцев потеряет лицо!
   - Конечно. А зачем оно ему? Только лишние проблемы создаёт. Мысли всякие, сомнения, неудовлетворённость собой.
   - Почему же вы сейчас, на конференции, совсем другое говорили?
   - Вы глубоко заблуждаетесь, Наташенька. Я не говорил ничего другого. Я и сейчас могу повторить: среди всех мало-мальски реальных кандидатов на победу в выборах любого уровня для нас сейчас предпочтительны единороссы и лично господин Покровский.
   - Почему?
   - Так я же говорил: потому что победить могут только либо они, либо некто, занимающий ещё менее либеральные политические позиции. При возвращении к мажоритарной избирательной системе мы могли бы победить в нескольких округах где-нибудь в глубинке, где люди всегда рады проголосовать за кандидата с общенациональной известностью. Во-первых, престижно иметь такого депутата в парламенте, во-вторых, у него больше возможностей помочь в случае необходимости своим избирателям. Но по партийным спискам наша сверхзадача по-прежнему - только прорваться через процентный барьер и, на втором этапе, попытаться сформировать фракцию.
   - Получается, мы должны помогать единороссам?
   - Ещё чего! Не дождутся. - Ладнов даже улыбнулся наивности юной собеседницы. - Я желаю вам, Наташенька, встретить рассвет новой свободы, где Единая Россия окажется просто одной из нескольких партий, берущих время от времени власть друг у друга. Но даже тогда я буду против политического союза с ней. Поскольку никогда не пойму и не прощу курса на построение очередного культа ещё одной личности, будто нам предыдущей не хватило.
   - Но я совсем запуталась! Нам выгоднее их победа, чем любой другой из парламентских партий, но мы никогда не будем им помогать?
   - Именно так. Из противоречий такого рода и соткана политика. Агитировать мы должны за себя, а не за кого-нибудь другого, и следует нещадно изобличать беззакония и коррумпированность чиновников, но следует не меньше внимания уделять критике социалистических и, тем более, националистических подходов к решению насущных проблем. Наша парламентская оппозиция способна добить страну с гораздо большей эффективностью, чем кто-либо иной. В её арсенале богатый набор простых и обманных приёмов, вроде национализации всего, что ещё не успели национализировать, и борьбы с инородцами и иноверцами.
   - Но ведь на выборах они получают больше голосов, чем мы?
   - Бесспорно. Хотите сказать, народ - с ними, а не с нами?
   - Так получается.
   - Вовсе нет. Общеизвестная истина - государственный деятель отличается от политикана тем, что ведёт за собой общество, а не потакает всем его рефлексиям. Я имею в виду - убеждает и объясняет, а не спекулирует на человеческих слабостях. В некоторые исторические периоды нации должны пройти период испытаний, чтобы выжить. И здесь им следует преодолеть некоторые опасности. Вы знаете, что слова "демагог" и "педагог" похожи не случайно? Первое в переводе с греческого - тот, кто ведёт народ. Второе, соответственно, - тот, кто ведёт ребёнка. Педагогами называли рабов, которые водили детей в школу, а демагогами изначально обзывали властителей народных дум. Не правда ли, занятная аналогия? Народ как бы уподобляется ребёнку, беспомощному и нуждающемуся в покровительстве опытных и заботливых взрослых. Взрослые - сиречь политики. Античные греки тысячи лет назад уже всё знали о демократии, а мы всё равно теперь стучимся лбом о всё те же притолоки. Вы никогда не пробовали сопоставить речь Черчилля после первого назначения премьером и Сталина по поводу начала войны? Сталинская речь всем запомнилась обращением "братья и сестры", а черчиллевская - пассажем о том, что в данный момент он может пообещать народу только реки пота, крови и слёз. Сталин, расстреляв и пересажав почти всех православных епископов и тем или иным способом сведя в могилу самого патриарха, вдруг ошарашил страну церковным обращением, буквально перечеркнув антирелигиозную политику советской власти и отодвинув на задний план проблему партийного мышления. Нынешние эпигоны наших великих идеалов говорят о Сталине только как о тиране и маньяке-убийце, отрицая в нём наличие любой способности хоть к чему-либо, но я подхожу к нему шире. Политический инстинкт у него, вне всякого сомнения, имелся. И в изобилии. Я бы сказал, звериный инстинкт. Да и не я это говорю, до меня много раз сказано. Выжить в кровавом террариуме единомышленников сумел, да ещё и возглавил его - способность к выживанию налицо. И вот, в сложнейшей ситуации, делает резкий финт и двумя словами в ключевой речи смещает, так сказать, основной идейный дискурс двух предыдущих десятилетий в направлении, которого никто не ожидал. Теперь фашистские орды угрожают не коммунистам, а всему народу, со всей его историей и убеждениями. Черчилль же выступил годом ранее, и ему не требовалось поражать сограждан резким изворотом своих убеждений: он к тому времени уже два года громко критиковал примиренческий курс лидера консерваторов Чемберлена, и в своей речи, наоборот, хотел доказать верность своим прежним убеждениям. В переломный момент, период страшного выбора между плохим и худшим, он не заливает свою речь елеем, не ублажает слух аудитории мечтами о лёгкой победе, а гарантирует народу страшные испытания. Почему?
   - Почему?
   - Потому что каждый англичанин и без пожеланий Черчилля хотел победы, но каждый англичанин был гражданином и обладал здравым смыслом. Его не следовало обманывать, ободрять и утешать. Наоборот, сама власть должна была доказать ему свою стойкость, отсутствие иллюзий и приверженность идее свободы.
   - То есть, и политиканы, и государственные деятели ведут за собой народ?
   - Категорически не люблю фразу "вести за собой народ". А фраза "накормить народ" и вовсе выводит меня из себя. Никто не может накормить народ - это народ кормит сам себя и кучу нахлебников и захребетников, которые в некоторых странах в определённые периоды отбирают у него почти всё заработанное и заставляют голодать. Долг здравомыслящего государства - отбирать у работающих только минимум, необходимый для эффективного функционирования государства, тогда им и жить станет легче. Что же касается "вести за собой народ" - я, конечно, и сам это сказал, но слова бывают многозначны. Всё зависит от того, как вести. Можно навесить на человека ручные и ножные кандалы, заморить голодом и жаждой, всучить ему тачку, набитую камнями, и гнать вперёд плёткой и страхом смертной казни. А можно по-другому. Подойти к нему, как равный к равному, и объяснить необходимость для страны тех или других перемен, может быть, даже тяжёлых. И потом взяться вместе с ним за тачку и покатить её вместе с ним, честно разделяя ношу.
   - И где же здесь демагог?
   - Здесь его и нет. Это я противопоставил диктатуру устойчивой демократии с развитым гражданским обществом. Демагог бы наврал человеку с три короба, пообещав ему земной рай впереди, а потом сам бы уселся на тачку и заставил везти себя вместе с камнями. А в конце пути отобрал бы у труженика большую часть заработанного, но облёк бы свой грабёж в красивую словесную оболочку, и обманутый, возможно, ему бы даже похлопал и остался доволен оказанными "услугами". Но долго, разумеется, такое безобразие длиться не может, и тогда главная задача демагога - вовремя смыться, пока его не забили камнями.
   - Я понимаю. Для политикана смысл его деятельности - заработать себе на безбедное существование, а для государственного деятеля - обеспечить успешное развитие государства.
   - В общем, да, но снова нужны уточнения. Что значит "успешное развитие государства"?
   - Это когда всем живётся хорошо.
   - Вы можете назвать страну, где всем живётся хорошо? Да и что такое "хорошо"? Представления о жизненном успехе жителей Нью-Йорка и туземцев где-нибудь в бразильской сельве весьма несхожи. Вы согласны?
   - Да, наверно.
   - Так что же за зверь такой - успешное развитие?
   - Вы меня прямо как на экзамене гоняете.
   - Да, гоняю. Вы же хотите стать настоящим политическим бойцом? То есть, в перспективе - государственным деятелем, а не политиканом?
   - Так уж и государственным деятелем!
   - Да, государственным деятелем. И я от вас не отстану. Что есть успех государства?
   - Не знаю.
   - Знаете, просто боитесь произнести.
   - Нет, не знаю.
   - Хорошо, тогда я вам скажу. Успех государства тоже ведь можно понимать по-разному. Здесь мы опять возвращаемся к предыдущей части нашего разговора. Диктаторы и политиканы-демагоги представляют успех государства, прежде всего, как их собственное достижение, и ради подобного рода достижений они готовы пожертвовать чем угодно, забалтывая людей всякой пропагандистской ерундой. Люди могут жить всё хуже и хуже, но диктатор и квазидемократический политикан будут настырно рассказывать о своих победах как о великих достижениях, которые искупают любые жертвы. Вот, например, наш славный дуумвират. Посмотрите на них, послушайте их речи. Победа в войне, победа в спорте - им всякое лыко в строку. Им говорят: у вас экономика гибнет под гнётом коррупции и беззакония, а они отвечают: зато у нас были Толстой и Достоевский. Ну, и так далее - Галич давно ответил за всех, про ракеты и балет. И вообще, Россия, мол, великая страна, а вы к нам всякими пустяками лезете. А пустяки - это нищие пенсионеры и учёные, которые не могут внедрить в экономику новые технологии. Кому они нужны, если нефть во-он сколько стоит! В глазах же государственного деятеля успех государства предполагает создание политической системы, в которой каждый ответственный гражданин, желающий добиться личного успеха, при наличии достаточного упорства может его добиться вне зависимости от стартовых условий - в любом сочетании карьеры, зарабатывания денег, творческих достижений или иной формы самовыражения. При этом система не должна ставить человека перед необходимостью на пути к своему личному успеху нарушать закон или идти по головам живых людей, не должна ограничивать его по этническому, религиозному, половому и любому другому личностному признаку - даже, страшно сказать, сексуальной ориентации. В таком обществе совокупность жизненных успехов его граждан приводит к успехам государства в экономике и внешней политике.
   - Почему же в Россия до сих пор не видела такого успеха?
   - Потому что он не даётся даром, и народы приходят к нему разными путями, более или менее трудными и извилистыми. Система, которую я вам тут так долго описывал, в основе своей требует свободы, а с ней в России всегда проблема.
   - Свободы? Выходит, государственные деятели бывают только в демократических странах?
   - С моей точки зрения, да. По крайней мере, в новейшей истории. В античности же и в средневековье все великие непременно делали хотя бы маленький шажок в том направлении, о котором я говорил. Древний Рим в этом отношении даёт прекрасные иллюстрации: все его выдающиеся лидеры отличились в демократический республиканский период. Императоры же оставили глубокий след в истории, но знамениты по большей части зверствами и извращениями. И в конечном итоге погубили государство.
   - А Юлий Цезарь? Он ведь великий государственный деятель?
   - Лично для меня он - выдающийся исторический персонаж, но не государственный деятель. Галлию он завоевал для Республики, но наиболее шумное его свершение - уничтожение демократии, которое не принесло ни стране, ни народу счастья.
   - Наверное, с вами не все согласятся.
   - Несомненно. Наоборот, я бы сказал - совершенно точно, со мной не все согласятся. Особенно в России генерала Покровского, где в качестве главной функции государства видится подавление и принуждение кого-нибудь к чему-нибудь.
   - Значит, вы просто изложили свою точку зрения?
   - Разумеется. А вы бы хотели, чтобы я изложил чужую точку зрения? Всё, что говорится и пишется в этом мире, Наташенька, есть чья-нибудь точка зрения. Далеко не всегда - это точка зрения того, кто говорит или пишет. Иногда её разделяют миллионы и десятки миллионов, иногда - единицы. Но количество приверженцев никогда не определяло истинность суждения. Миллионы могут заблуждаться, а единицы - знать сермяжную правду. В моём же случае, могу вас заверить со всей своей стариковской искренностью: я действительно излагаю вам свою личную точку зрения.
   - Но ведь у разных людей могут быть разные точки зрения по одному и тому же вопросу?
   - Несомненно.
   - И как же понять, какая из них верна?
   - Это невозможно понять. Вы можете только сами решить, где правда, а где ложь.
   - Но я ведь должна своё решение обосновать?
   - Бесспорно.
   - И на чём же мне его обосновать?
   - На ваших убеждениях, разумеется. На ваших знаниях, на вашей вере. Возьмите, например, наших нынешних сталинистов. Могут они не знать о массовом терроре, голоде, пытках, доносах и прочих достижениях этого величайшего маньяка всех времён и народов?
   - Вряд ли. Но, я думаю, они не верят - по крайней мере, в конкретные цифры.
   - Вот именно. А вы знаете о массовом строительстве заводов, электростанций, городов, а также о великой победе в великой войне?
   - Конечно.
   - То есть, вы и какой-нибудь отборный сталинист знаете одно и тоже, но основываете на своих познаниях диаметрально противоположные выводы. Вы ведь не сталинистка, раз вы здесь, с нами?
   - Нет, Пётр Сергеевич, я не сталинистка, - улыбнулась Наташа.
   - И почему же?
   - Потому что я считаю Сталина убийцей миллионов людей.
   - Вот именно. А для сталинистов он - отец народов, великий модернизатор, победитель в войне, строитель грандиозной промышленности и воссоздатель великой империи. Если их спросить про миллионы жертв, они ответят, что это ложь, что погибли не миллионы, а сотни тысяч, и что большая часть погибших заслуживала смерти, поскольку мешала прогрессу, а остальным просто не повезло стать плодородным гумусом истории. Так кто же из вас прав?
   - Мы, конечно.
   - А сталинисты с вами согласятся?
   - Нет.
   - А вы с ними когда-нибудь, при каких-нибудь дополнительных условиях и компромиссах согласитесь?
   - В смысле - соглашусь ли я назвать Сталина героем, если коммунисты сумеют объяснить мне его политику?
   - Примерно. Я бы сказал, если они сумеют вам доказать, что смерть миллионов оправдана строительством заводов и победой в войне.
   - Нет, не соглашусь.
   - А коммунисты согласятся считать его маньяком-убийцей, если вы сумеете доказать им, что миллионы трупов нельзя искупить никакими благими делами?
   - Наверное, только если перестанут быть коммунистами.
   - Полностью с вами согласен. К чему же мы пришли?
   - К тому, что мы никогда не согласимся с коммунистами в оценке роли Сталина в истории.
   - Да, но в более широком смысле мы пришли к логическому выводу относительно различий между правильным и ошибочным. При условии, что обладатели взаимоисключающих точек зрения на какую-либо общественно-политическую проблему имеют в своём распоряжении одну и ту же информацию, их различия определяются морально-этическим подходом к теме. Если же кто-то имеет суждение, основанное на незнании фактов, а при получении доступа к ним меняет своё мнение, то он банально ошибался. Но в нашем отечестве этот самый доступ часто представлял в прошлом и представляет до сих пор большущий отдельный вопрос. Люди платили свободой и даже жизнью только зато, что говорили вслух правду. И теперь пришло самое время поговорить о свободе личности.
   - Коммунисты ведь тоже за свободу.
   - Не спорю. Более того, Покровский и Саранцев - тоже горой за свободу. Иногда послушаешь хоть одного, хоть другого, и сомнение одолевает: может, я с ума схожу? Вот же человек на экране телевизора, он говорит, руками двигает - совсем как живой. И говорит он не о бессмысленных пустяках, а о свободе. Я ведь знаю его дела, а не слова, и я убеждён - он диктатор. Но вот он шевелит губами и распространяет вокруг себя вибрации воздуха со словами любви к свободомыслию. Почему же он это делает?
   - Хочет понравиться, - уверенно ответила Наташа на обращённый к ней вопрос Ладнова.
   - Полностью согласен. Но почему он использует для пропаганды, в числе прочих, и миф о своей любви к свободе?
   - Потому что считает его выигрышным.
   - Почему же он считает его выигрышным?
   - Потому что людей привлекают лозунги свободы, равенства и братства.
   - Что и требовалось доказать! - торжественно воскликнул Ладнов, словно решил задачу, над которой математики всего мира бились последние двести лет. - То есть, господину Покровскому известна истина, которую категорически отвергают некоторые наши с вами единомышленники. Знаете, впадают люди в некоторый философический настрой чаадаевского пошиба и начинают строить теории об исторической приверженности русских авторитаризму и даже тоталитаризму. Никогда не соглашусь. Повторяю - я помню девяносто первый год. Я помню народ девяносто первого и девяносто третьего года. Признаться, "девяносто третий год" в контексте Великой французской революции звучит жутковато, но мы же в другом бульоне варимся - нашем, неповторимом и непредсказуемом. Девяносто третий и у нас был жутким и кровавым, но не в привычном ключе. Рассуждая иносказательно и воздвигая параллели с нашей же революцией, 4 октября 1993 года взяли не Зимний, а Смольный. На наших глазах свершился трагический фарс альтернативной истории - Корнилов со своими войсками дошёл до революционного Петрограда, взял штурмом Смольный и арестовал Ленина с Троцким и всей их камарильей. Не повесил без суда, не расстрелял, не поотрубал им головы, и чинно и законно водворил за решётку для суда. Иначе говоря, впервые с девятнадцатого года левые потерпели поражение в попытке отобрать власть у пусть не у совсем правых, но у стоящих правее коммунистов. Для России - ситуация просто неправдоподобная. Ещё в девяносто втором меня бы спросили, и я бы твёрдо, без малейших колебаний ответил: такое у нас невозможно. А референдум весной девяносто третьего? В самый ужасающий период корявых и не доведённых до конца, но всё же рыночных реформ, направленных к построению свободного политически и экономически общества, когда рушилась советская экономика, людей миллионами выбрасывали на улицу, а уже оседлавшие страну бюрократы душили коррупцией их стремление обеспечить себя собственным трудом и энергией, людей спросили: вы поддерживаете политику президента или Верховного Совета? Напоминаю тем, у кого короткая память: Верховный Совет изображал из себя радетеля за народное благо и требовал остановить приватизацию и прочие решительные меры, не объясняя при этом, из каких доходов он собирается всю эту неэффективную промышленность субсидировать. Казалось бы, исход голосования предрешён - ведь все цепляются за старое, особенно во времена суровых переломов. И здесь происходит невероятное: большинство активных избирателей высказываются в поддержку Ельцина. К сожалению, радетели народного блага из Верховного Совета оказались предусмотрительны и заложили в условия проведения референдума неисполнимые положения о подведении его итогов: мол, принятым считается ответ на вопрос, поддержанный конституционным большинством зарегистрированных избирателей. Ещё до голосования все знали - при таком условии референдум не имеет реального политического смысла, поскольку ни одно решение не получит достаточного количества голосов, но, тем не менее, волеизъявление народа состоялось, и вожди Верховного Совета потерпели поражение. Какова же их реакция? Они объявили себя победителями! Только лишь на том основании, что в поддержку Ельцина и за досрочные выборы народных депутатов высказалось большинство пришедших на участки избирателей, а не квалифицированное большинство зарегистрированных избирателей! Боюсь, мировая история не видела такого хамства. Эти проходимцы хотели открытого столкновения и добивались его с наглым нахрапом в расчёте на народную любовь в обмен на их неусыпные радения. Самое страшное в этой истории - обманутые погибшие люди, имевшие простодушную неосторожность поверить политическим махинаторам.
   - И все боролись за правду? - удивилась Наташа.
   - За свою правду, - уточнил Ладнов. - Это была гражданская война, и я был на Тверской, а не у Белого дома. Но я даже лично знаю людей, стоявших у Белого дома и в девяносто первом, и в девяносто третьем. Только теперь они сожалеют о первом из этих решений, а я не сокрушаюсь ни об одном из своих. Я был бы несказанно счастлив, если бы президентом России стал академик Сахаров - думаю, его правление вполне имело шансы осуществиться и дать стране шанс на совсем иную историю. К сожалению, не сложилось. Сейчас я уже думаю - доживи Андрей Дмитриевич до президентских выборов, команда Ельцина его бы затоптала. У тихого интеллигента нет ни единой возможности одолеть в аппаратной борьбе секретаря ЦК КПСС.
   - И правда всегда требует крови?
   - Конечно, нет. Правда требует свободы. Евангелие от Иоанна, глава 8, стих 32: "И узнаете вы истину, и истина сделает вас свободными". Это изречение даже в вестибюле штаб-квартиры ЦРУ золотом на мраморе запечатлено. Не может считаться свободным общество, если кто-то не может во всеуслышание заявить о своих убеждениях, даже если они приводят в бешенство большую часть аудитории. Другими словами, если людям, даже меньшинству, запрещено отстаивать правду, как они её понимают. Если же запрещать достаточно долго и жестоко, проливается кровь. И, разумеется, нельзя стать свободным, не постигнув правды. Россия вот самозабвенно боролась за свободу в начале двадцатого века и воде бы даже добилась её. А потом вдруг какой-то кровавый пузырь вспух, и вместо царства победившего вольнодумства наступил средневековый кошмар. Нет, не стану оскорблять Средневековье - уподобить нашу кровавую вакханалию какому-нибудь периоду прошлого невозможно. Самый близкий аналог, разумеется - германский нацизм. Именно нацизм, потому что даже фашистская Италия рядом со сталинским Советским Союзом - земля свободы. Специально созданный там после очередного покушения на Муссолини карательный орган - Верховный трибунал безопасности получил за семнадцать лет существования политические обвинения аж против двадцати с лишним тысяч человек, да при этом ещё и три четверти из них оправдал! А осуждённых отправил в "страшный" лагерь на островке Понца в Тирренском море, где они, вместо того, чтобы бесплатно с утра до ночи пилить тайгу, строить канал, добывать уголь или дробить камни, напротив, только били баклуши и получали от государства пособие - сначала даже в размере средней зарплаты рабочего, а потом, правда, вдвое меньше. В течение дня имели право перемещаться по всему острову, и только вечером были обязаны явиться в барак. К некоторым приехали жёны, и им разрешали снимать комнаты и домики у местных жителей. Самое смешное - в сорок третьем году, ещё до освобождения несчастных узников, в этот самый лагерь привезли последнего заключённого - арестованного по приказу короля Муссолини. Можете представить Сталина, прибывшего с очередным этапом на Колыму? Наверное, Ягода с Ежовым и Берией в придачу со смеху покатывались, когда получали такого рода новости о фашистском режиме. Участь итальянских коммунистов, которые сдуру решили спрятаться от репрессий в оплоте мирового пролетариата, оказалась намного печальней. Кого не расстреляли, сидели по-настоящему, на каторге, какая последним либеральным царям и в страшных снах не снилась. Как же такое могло случиться в стране, где ещё летом 1917 года были сильные профсоюзы, которая тогда была битком набита неуёмными идейными борцами за всё хорошее против всего плохого, где свободная пресса буйствовала даже в разгар мировой войны, бездоказательно обвиняя в шпионаже то министров обороны, то императрицу, но не несла за свою опасную клевету никакой ответственности? Российская империя, конечно, считалась самым реакционным государством Европы, но по сравнению с Советским Союзом она была просто оплотом мировой демократии. Так в чём же дело?
   - В меня спрашиваете? - удивилась Наташа.
   - Да, вас. У вас нет по этому поводу собственной точки зрения?
   - Я много думала, - честно ответила активистка. - Но я не знаю. Просто большевики не боялись убивать.
   - Почему же люди, не боявшиеся убивать, победили? На выборах в Учредительное собрание их поддержала только четверть избирателей, но в ходе Гражданской войны они одолели-таки остальные три четверти. Почему?
   - Потому что у них осталась российская военная промышленность.
   - Оружие не стреляет само собой. Нужны люди, готовые его применить. И большевики набрали в свои армии больше рекрутов, чем все белые, вместе взятые. По-моему, в несколько раз больше. Почему же?
   - Я не знаю. Наверное, этого никто не знает - можно только предлагать разные версии.
   - Совершенно с вами согласен. И готов предложить вам свою версию: отсутствие образования. Четыре пятых населения банально не умели читать и просто хотели хорошо жить. Только крестьяне не видели другого пути к счастью, кроме как через равномерное распределение между ними чужой земли, а рабочие - через увеличение их зарплаты. Вы бы почитали большевистские листовки начала века: закачаешься! Сплошной панегирик развитым странам Запада - Германии, Франции, Британии, Америке. Вплоть до конкретных цифр средней зарплаты рабочих разных отраслей в этих странах, но без уточнения, что там не только зарплата в десять раз выше российской, но и производительность труда тоже. Вот вам и готов ещё один путь, устланный благими намерениями и ведущий известно куда.
   Наташа слушала корифея молча, расстроенная и растерянная. Она в искреннем порыве хотела узнать правду, а не услышала ничего внятного и объяснимого. Борьба за свободу может привести в царство крови и страха? Почему и зачем жизнь устроена несправедливо? Я только борюсь за право говорить и читать что угодно без вмешательства чиновников, в погонах и без них, а в конце пути, уже после победы, меня убьют? Меня или кого-то из моих близких? Пусть даже не близких, а просто какого-то человека, пусть даже одного-единственного, убьют в наступившую после террора эпоху свободы и именно вследствие её прихода?
   - Кажется, я вас напугал, Наташенька? - поинтересовался прозорливый Ладнов.
   - Немного. А сейчас?
   - Что "сейчас"?
   - Вот мы боремся за свободу, а к чему она приведёт?
   - Вы правы, размышляя о судьбах Родины и её будущем. Но я напугаю вас ещё больше: свобода таит в себе опасность, особенно в стране, где её никогда не было. В мире нет ни одного народа, который был бы свободен изначально: и греки, и римляне, и англосаксы начинали с монархий. Правда, теперь в их распоряжении богатейший опыт демократии, но начинали-то они всё же с тирании, и потом вернулись к ней на тысячи лет. А с Россией как раз всё почти наоборот: сведения о её древнейшей истории говорят о большей свободе по сравнению с тогдашней Западной Европой - когда на Британских островах царило крепостное право и абсолютная монархия, Русь населяли свободные общинники, а жадная до богатств дружина заставила князя Игоря вернуться на свою голову к древлянам за повторной данью. Так он был царь или не царь? Даже после ордынского владычества, в шестнадцатом и семнадцатом веках, основополагающие своды законов именовались соборными уложениями, поскольку принимались на земских соборах. Есть основания полагать, что не только первый Романов - Михаил Фёдорович - был избран собором, но и его сын Алексей Михайлович тоже был в той или иной форме утверждён на престоле соборным решением. Институты сословно-представительной монархии, судя по всему, кое-как развивались, но потом всё пошло прахом. Про Новгородскую феодальную республику я уж молчу, раз два Ивана утопили её в крови до наступления соборной эпохи, но политический ген, полагаю, и здесь сохранился.
   - Но, если Покровский и Саранцев будут отстранены от власти, ведь ничего ужасного не случится?
   - Я не знаю, Наташенька. Ничего нельзя гарантировать в нашей жизни - теперь даже страховой полис гарантий не даёт.
   - Так что же делать?
   - Бороться, конечно.
   - А если наша победа приведёт к катастрофе?
   - Существует такая возможность. Но сохранение Покровского у власти приведёт страну к краху всенепременно. По тем же причинам, вследствие которых государство рушилось в семнадцатом и девяносто первом. Если вся структура власти основана на одном человеке или одной партии, крушение неизбежно. Ведь люди смертны, и партии тоже не вечны. В системе абсолютной монархии замена происходит автоматически - вся страна заранее знает имя наследника, и власть переходит к нему в самый момент отхода в лучший мир его предшественника. Ну, если дело происходит не в России, где Романовы при Александре Благословенном додумались держать в тайне от всей страны и даже Сената имя реального наследника. Они просто своими руками спланировали политическую дестабилизацию! Николай должен был бы самого себя и своего любезного старшего братца Константина отдать под суд как главных соучастников заговора. Ведь декабристы просто воспользовались юридической неразберихой с переприсягой - не случись её, не произошла бы и попытка переворота. Представьте себе - монархическая империя почти четверть века считает законным наследником Константина, после смерти Александра тихо и мирно ему присягает и вдруг, через месяц, из Петербурга разносится весть: нет, мы скрывали от вас правду - наследник не Константин, а Николай, давайте-ка присягайте снова. По законам Российской империи весь этот месяц законным императором являлся именно Константин, и он с чисто юридической точки зрения не имел права отречься, и вдруг вроде бы законный новый самодержец оказывается чуть ли не узурпатором, а присягнувшая ему страна обнаруживает себя если не в дерьме, то уж точно - в дураках. Кем же надо быть, чтобы учинить такую чехарду?
   - Вы хотите сказать, после смерти или отставки Покровского государство рухнет? Но почему?
   - Потому что правоохранительные органы и суды приучены исполнять волю верховного самодержца, а не обеспечивать правосудие. Исчезнет самодержец - и вся пирамида власти лишится фундамента. В отличие от монархии у него даже наследника нет. Саранцев, как я уже говорил, - только великий князь Симеон Бекбулатович при Иване Грозном, потешный подставной царь, о котором после ухода Покровского ни один чиновник и не вспомнит. А раз нет верховной власти - гуляй, рванина!
   - И совсем ничего нельзя сделать?
   - Почему? Нужно продолжать делать наше дело. Ещё раз повторю: я помню народ в девяносто первом и в девяносто третьем. ГКЧП решило - раз оно выступило в телевизоре и объявило о взятии власти, дальше могут быть только письма трудящихся в поддержку, а вышло совсем иначе. В ночь на четвёртое октября девяносто третьего никто никому ничего не мог обещать, но тысячи пришли на Тверскую, хотя грузовики с вооружёнными боевиками могли направиться от Белого дома туда и учинить бойню. Но Руцкой послал их в Останкино - видимо, счёл Тверскую несущественным пустяком.
   - Но тогда погибли люди.
   - Увы. К сожалению, в подобных ситуациях остаётся только вздохнуть с облегчением, поскольку не погибли миллионы. А ведь и такая возможность существовала - опять же, и в девяносто первом, и в девяносто третьем.
   - А нельзя как-нибудь договориться и избежать стрельбы?
   - Теоретически - можно, конечно. И я бы очень хотел увидеть такое соглашение вживе. Но для танго нужны двое, а Покровский нас в упор не видит. Он не раз демонстрировал готовность подкрасить фасад своей монструозной власти, чтобы она не слишком отпугивала людей, но неизменным условием всегда оставалась неприкосновенность его всемогущества. Есть только одна заковыка чисто юридического свойства - по действующей российской Конституции ни президент, ни, тем более, премьер вовсе не цари и не диктаторы, хотя многие с моим утверждением поспорят. Тем не менее, я твёрдо его придерживаюсь: мы можем принести в страну закон и основанный на нём порядок, когда ни один хрен, сколько бы ни было у него бабла, и как бы высоко он ни сидел, не чувствовал бы себя в полной безопасности при совершении преступления. И нет никакой необходимости менять Конституцию - в нынешней содержатся все необходимые нормы.
   - Но при этом никто не может гарантировать всеобщего развала?
   - Никто. О каких вообще гарантиях вы говорите, Наташенька дорогая? Как гарантий вы ходите в политике, да ещё в российской? Я не стану ссылаться на расположение звёзд, но всё зависит от самоорганизации общества. У нас в семнадцатом году большевики победили, а годом позже в Германии немецкие красные провалились. Хотя страна тоже проиграла войну, и люди тоже несли тяготы военного времени. Но у нас солдаты и матросы офицеров расстреливали и бросали за борт, поскольку между ними была социальная пропасть и ненависть, а в Германии часть офицеров смогла повести за собой часть солдат, и в отсутствие рухнувшего государственного аппарата они смогли установить в стране правовой порядок. Наверное, кто-то скажет: в России самоорганизация масс невозможна, а я снова не соглашусь и отошлю всё к тем же своим примерам. И не только девяносто первый и девяносто третий, не только Минин и Пожарский, которые не были либералами и не пользовались либеральными средствами, но воссоздали государство уже почти на пустом в административном отношении месте. Деникин в "Очерках русской смуты" упоминает терских казаков, которые в восемнадцатом году самостоятельно отбили несколько атак горцев на Грозный, хотя армия уже не существовала. Просто у казаков дома лежала винтовки, и они оказались готовы применить их в совместных действиях ради спасения себя и своих семей без всяких приказов сверху. Казаки, конечно, далеко не прославились либерализмом, хотя, несомненно, стояли за частную собственность и демократию, но я сейчас говорю только о способности русских к самоорганизации.
   - Пётр Сергеевич, вы сейчас Наташу до слёз доведёте, - вмешался Худокормов.
   - Нет, почему, - смешалась несмышлёная девушка. - Я ничего.
   - Ничего, - подтвердил Ладнов. - Выдержит. Голова на плечах есть, раз к нам пришла, а не в нью-комсомол Покровского. Там, небось, одни коврижки и перспектива карьеры, а у нас что? Одна только большая головная боль. И сердечная тоже. Почему же вы к нам пришли, Наташенька?
   - Не знаю. Мне так показалось правильно.
   - Раз показалось - значит, судьба ваша такая. Ангел вас привёл.
   - Вы верующий, Пётр Сергеевич? - удивился Худокормов.
   - Конечно, - уверенно кивнул головой диссидент. - Удивляетесь? Это у вас, у молодых, антиклерикальные замашки. А я в советские времена пришёл к церкви и уходить не собираюсь. Кто бы ни был патриархом, чтобы ни вытворяли священники - меня не касается. В православии постулата непогрешимости нет, грехи служителей не ложатся на Бога. А без него мне бы совсем худо пришлось. Уж и не знаю, остался бы в живых или нет.
   Худокормов посмотрел на Ладнова, как на незнакомца, и отвёл глаза. Кажется, нежданное открытие расстроило его, но он сдержался. Разве может взрослый человек и непримиримый борец подчинить душу хорошо зарабатывающим профессиональным борцам за духовность простого народа?
   - Нет ничего труднее, чем найти духовного отца, - продолжил зачем-то диссидент. - Лично я потратил на поиски лет тридцать, зато теперь спокоен и решителен.
   Худокормов в ответ молчал, а Наташа переводила взгляд с одного собеседника на другого и пыталась понять, кто из них шутит, а кто говорит всерьёз. Группа отошла уже довольно далеко от импровизированного конференц-зала и теперь топталась на тротуаре, отделённом газоном от проезжей части. Одна из машин вдруг, сбавив ход, выпала из общего транспортного потока, наполнявшего округу равномерным механическим шумом и просигналила, нарушив правила дорожного движения. Затем медленно пробралась вдоль бордюра следующие метров сто и заняла последнее свободное место на парковке.
   - Мне пора, - объяснил Худокормов и обвёл собеседников прощальным взглядом. - За мной приехали. Автобус ждёт, вы здесь тоже не задерживайтесь.
   Энергично взмахнув рукой - почти отдав остающимся честь - он развернулся и пошёл к остановившейся ради него машине. Наташа зачем-то провожала его взглядом, хотя сама боялась продолжения новой сюжетной линии. Дверца незваной машины распахнулась, и на свет божий, словно бабочка из кокона, появилась девушка в джинсах, в белой блузке и с водопадом каштановых волос, ниспадающих на плечи. Её лицо почти невозможно было рассмотреть в подробностях из-за большого расстояния, но фигура показалась Наташе безупречной. Наверное, каждый вечер проводит в дорогущем фитнес-центре. Картинно облокотившись на крышу своего авто, соперница смотрела на приближающегося к ней Худокормова и, кажется, улыбалась ему.
   - Незаурядная пассия у нашего Леонида, даже завидно, - равнодушно заметил Ладнов и повернулся к Наташе. - Вы сейчас назад, со всеми?
   - Да, я со всеми, - ответила она и отвернулась от ужасающего зрелища.
   Пожалуй, Худокормов эту стерву ещё и поцелует - зачем же на них смотреть?
   - Ты идёшь? - раздался рядом смутно знакомый голос.
   Лёшка стоял невдалеке и чего-то ждал. Может быть, кого-то.
   - Куда?
   - На автобус. Или ты своим ходом хочешь вернуться?
   - Нет, не хочу своим ходом.
   Наташа зашагала вперёд решительно и не оглядываясь, словно разрубила Гордиев узел или решила одну из непреодолимых проблем человечества. Потом остановилась, словно вспомнив нечто важное, достала из кармана мобильный телефон и включила его.
  
   Глава 29
  
   - Думаю, дети, мы засиделись, - решительно произнесла Елена Николаевна тоном, не терпящим возражений.
   - Мне показалось, мы ещё о многом не поговорили, - возразил Саранцев.
   - Конечно. Но ты же не хочешь в один присест наговорить за все пропущенные тридцать лет? Так и до больничного недалеко.
   - Видимо, Игорь Петрович не уверен, сможет ли ещё раз выкроить для нас время, - съязвила бывшая Корсунская. - Я вас подвезу, Елена Николаевна.
   - Нет, почему? - встрепенулся президент. - Я думал, мы ещё проедемся перед расставанием.
   - Нет-нет, Игорь, я с Анечкой. Спасибо за шурум-бурум в школе, но как ты себе представляешь мою дальнейшую жизнь в тихом квартале девятиэтажных панельных домов после того, как я появлюсь там с президентским кортежем?
   - Всё равно вас губернатор скоро переселит в отдельный коттедж - на всякий случай, - продолжала обличать общественные язвы бывшая одноклассница.
   - Анна Батьковна, ты забываешь о своём Боге буквально каждую минуту, - разозлился Саранцев. - Теперь, если губернатор действительно подарит Елене Николаевне дом, ты скажешь "Я же говорила", а если не подарит, то "Саранцев решил доказать мою неправоту". Правильно я размышляю?
   - Ты прямо мои мысли читаешь.
   - Анечка, ты действительно слишком уж нападаешь на Игоря. Он всё же перед тобой ни в чём не виноват.
   - Я и не думала на него нападать.
   Бывшая Корсунская водрузила на лицо маску безразличия и невинности, а президент всё пытался и не мог разглядеть под ней намерения соперницы.
   - Ребята, я не собираюсь оставить вас поссорившимися. Тем более, из-за меня.
   - Почему из-за вас? - вскинулась Аня.
   - Как же - если бы не я, вы бы не встретились и не поссорились.
   - Ну что вы говорите, Елена Николаевна? И вообще, мы вовсе не поссорились.
   - Тогда поцелуйтесь на прощание.
   - Что?
   - Я говорю - поцелуйтесь на прощание.
   Учительница произносила странные слова профессионально, самим тембром звучания понуждая слушателя подчиниться.
   - Нет, Елена Николаевна, я не согласна.
   - Игорь, а ты?
   - Елена Николаевна, так нечестно! Вы нас шантажируете.
   - Хочешь сказать, я тебя шантажирую?
   - И меня тоже.
   - Вовсе нет. Он так смотрел тебе в спину на уроках - я никогда в жизни больше не видела ни у одного парня такого взгляда.
   - Как он на меня смотрел? - снова вспрянула Корсунская и посмотрела теперь уже на Саранцева.
   Тот смешался и продолжал глупо молчать - ни одна шутка в голову не лезла. Разумеется, следовало отбояриться от неловкой ситуации залихватской беззаботной фразочкой, но как её найти в испуганной пустой голове? Будь сейчас рядом Юля Кореанно - даже она бы не спасла.
   - Елена Николаевна, вы меня пугаете, - всё не могла замолчать Аня.
   - Вовсе я тебя не пугаю, просто рассказываю запоздалую правду.
   - Какую ещё правду?
   - Обыкновенную. Миша, подтверди.
   Конопляник неопределённо хмыкнул и скользнул быстрым взглядом по всей аудитории.
   - Конопляник, не отмалчивайся. Ты уже забыл свои школьные годы? Я ведь всё равно заставлю тебя выдать все тайны.
   - Елена Николаевна, они подумают, что я вам на них стучал, - взмолился под напором классного руководителя Мишка.
   - Вряд ли они обо мне такого низкого мнения, - Елена Николаевна осмотрела собравшихся и остановилась на поссорившихся. - Вы способны предположить, будто я слушала доносчиков?
   Мальчики и девочка поспешили дать шумный отрицательный ответ на грубо поставленный непедагогичный вопрос.
   - Ну так что, Конопляник, будем молчать?
   - Елена Николаевна, вы меня ставите в неловкое положение.
   - Какое ещё положение? Они оба давным-давно в своих отдельных друг от друга браках, и даже дети у них взрослые. Подумаешь, юношеская симпатия - эка невидаль! И ничего постыдного, даже наоборот - свидетельство молодости души.
   - Елена Николаевна, вы хотите сказать, он был в меня влюблён? - возмутилась Аня.
   - Хочу. А ты не прикидывайся, будто не знала.
   - Я не прикидываюсь!
   - Как же, не прикидываешься.
   - Честное слово, не прикидываюсь! Мишка, подтверди.
   - Да почему именно я должен подтверждать? - искренне изумился Конопляник. Он не хотел вмешиваться в путаную ситуацию с непредсказуемой развязкой.
   - Потому что ты в нашем тесном кругу остался последним нейтральным наблюдателем, - объяснила Елена Николаевна.
   - Я вовсе не нейтральный наблюдатель.
   - Разве ты тоже был в неё влюблён? Анечка, ты, оказывается, весь мой класс перебаламутила, а я и не догадывалась.
   - Да не был я в неё влюблён!
   - Тогда почему ты - не нейтральный наблюдатель?
   Мишка постеснялся рассказать о своём нежелании вмешиваться в личные дела президента Российской Федерации и неуклюже оборвал себя на полуслове.
   - Ты, Аннушка, так возмутилась, словно я жаба какая-нибудь, - печально выговорил Саранцев малую толику нахлынувших на него сумбурной толпой посторонних мыслей.
   - Причём здесь жаба? Я просто не понимаю, к чему всё это.
   - Что "это"?
   - Ну, всё это. Зачем целоваться и ворошить прошлое.
   - Анечка, а почему для тебя принять товарищеский поцелуй в щёчку - такая тяжкая проблема? Тебе ведь не одиннадцать лет, и на тебя не смотрит весь класс.
   - На меня и тогда весь класс не смотрел.
   - Может, и не весь, но половина - точно.
   - Вы о чём сейчас? - заинтересовался Конопляник.
   - Вот видите, он не смотрел, - обрадовалась Корсунская.
   - Она поцеловала меня при всём честном народе, - объяснил Игорь Петрович.
   - Подумаешь, просто вошла в раж.
   - В какой раж? - ещё больше сосредоточился на происходящем Конопляник. Возможно, в его голове даже возникли фантастические картины эротического свойства.
   - Была школьная спортивная эстафета - кажется, нужно было пройти какую-то дистанцию, ведя по-баскетбольному мяч. Я хорошо отработал, и когда вернулся к классу, она с визгом восторга меня обняла и поцеловала.
   - Да там вокруг, наверное, сотни человек визжали и вопили! - воскликнула Корсунская.
   - Но поцеловала меня только ты.
   - Просто очень хотела, чтобы наш класс победил, и вошла в раж.
   - Да-да, я понял. Но всё же поцеловала.
   - Игорь, а ты до сих пор помнишь? - уточнила Елена Николаевна.
   - Конечно, помню. Впервые в жизни меня девчонка поцеловала - разве забудешь такое?
   - Да в щёку чмокнула, и всё!
   - Аня, значит, ты тоже помнишь?
   - Помню, ну и что?
   - Ты тогда впервые поцеловала мальчика?
   - Возможно. Откуда я знаю?
   - Возможно? Ты к одиннадцати годам уже вовсю целовалась, но запомнила только один из этих поцелуев? Каким же образом? Ты ведь не знала тогда, что он станет президентом.
   - Разумеется, не знала.
   - Так почему же из всех своих многочисленных ранних поцелуев запомнила именно этот?
   - Ладно, хорошо. Первый раз поцеловала. Но просто от счастья - потому что наш класс побеждал, и он ничего не испортил. Был бы на его месте кто-нибудь другой, и его бы тоже поцеловала.
   - Игорь ведь не один участвовал в той эстафете. Все мальчишки по очереди пробегали одну и ту же дистанцию и возвращались назад, но ты именно ему уделила особое внимание. И, кстати, до сих помнишь всю эту историю, как и он.
   - Наверное, она ожидала от моего выступления неудовлетворительного результата, - решил помочь своей бывшей пассии Саранцев.
   В конце концов, зачем её так настойчиво беспокоить. Ну, не хочет она признать свой первый поцелуй подаренным ему. Игорь Петрович не мог постичь мотивы бывшей Корсунской, но боялся довести ситуацию до безобразной ссоры и мысленно осуждал упорство классного руководителя. Сам он ту секунду помнил очень хорошо, хотя не мог назвать ни даты, ни даже года. Шум, гам, кавардак, школьный спортзал переполнен и гудит от криков. Их класс выстроен вереницей, рядом вытянули свои вереницы параллельные классы, метрах в десяти перед каждой из верениц стоит по одному стулу. Саранцев оказывается впереди, получает мяч, проводит его вокруг стула, возвращается назад к классу и передаёт мяч следующему, оказавшемуся первым в веренице. И вдруг на него налетает невесомое существо с прыгающими по плечам косичками, обхватывает его руками за шею и касается прохладными губами его щеки. Кажется, никто ничего не заметил или просто не обратил внимания, эстафета продолжилась, юный Саранцев после секундного приключения направился, как положено по условиям соревнования, в конец вереницы и занял своё место. Не упал в обморок, и душа его не вырвалась наружу, но едва ли не каждую секунду той минуты он помнит до сих пор. Помнит лёгкие руки у себя на плечах и почти неосязаемое прикосновение девчачьих губ - словно ветерок погладил в жаркий день.
   - Я не собираюсь утверждать ничего определённого, - упорствовала Корсунская. - Мне кажется, просто, в силу подросткового возраста, поддалась азарту толпы и почему-то очень хотела победы своего класса.
   - Почему-то? - обиделась в свою очередь Елена Николаевна. - Неужели ты была настолько равнодушна к коллективу?
   - Елена Николаевна, вы прямо как на классном часе. Я выросла уже, ни за какой спорт никогда не болела и теперь не могу понять, зачем болела за ту эстафету.
   - Затем, что была ещё чистым наивным ребёнком, не думала о семье, детях, муже и хозяйственных закупках, а душа рвалась к счастью, - авторитетно разъяснила классный руководитель чувства бывшей ученицы. - Так и не разрешишь Игорю вернуть тебе поцелуй?
   - Мы не маленькие уже.
   - Елена Николаевна, мне неудобно, - взмолился о пощаде Саранцев. - Ситуация уже напоминает изнасилование. Не надо её заставлять.
   - Никто никого не насилует и не принуждает к аморальным действиям. Анечка, тебя нужно спасать, или всё в порядке?
   - Спасибо, всё в порядке.
   - Давайте, я её поцелую, - предложил Конопляник. Чувство юмора никогда его не оставляло.
   - Ты, Миша, не юли. Я прекрасно помню, что ты уклонился от ответа на мой вопрос.
   - Какой ещё вопрос?
   - Только что я предлагала тебе подтвердить, что Игорь был без ума от Анечки, а ты отмолчался.
   - А почему вы требуете подтверждения от Конопляника? - заинтересовалась Корсунская.
   - Потому что я очень хорошо помню, как он подначивал Игоря как раз по этому поводу.
   - Просто кошмар какой-то! Все обо мне всё знают, а я сама про себя ничего не знаю.
   - Всё ты прекрасно знаешь, Анечка, просто не хочешь признать. И Конопляник вот молчит. Наверное, Игоря боится.
   - Елена Николаевна, я нисколько не сомневаюсь, что дразнил его много раз и по разным поводам, - взмолился Мишка. - Но, раз Аннет в отказе, я на неё наезжать не намерен.
   - За юбкой прячешься? - съязвила учительница.
   - Я предлагаю закрыть эту тему, - вмешался Саранцев.
   - А я предлагаю расставить точки над i, - взбунтовалась обличённая в невинном поцелуе. - Пускай он сам скажет.
   Она не уточнила, кто "он", и что не названный по имени должен сказать, но все поняли и посмотрели на президента.
   - Да, - сказал тот просто.
   - Что "да"? - ошарашенно спросила Корсунская.
   - Я неровно к тебе дышал, - постарался разрядить напряжённость Игорь Петрович.
   - Что ты делал?
   - Неровно к тебе дышал.
   Одноклассница молчала и явно не верила. Теперь она сама захотела подтверждения от Конопляника и потребовала его. Тот утвердительно кивнул.
   - Анечка, можно подумать, тебе неприятно внимание Игоря, пусть даже в прошлом. Он ведь был симпатичным мальчиком, разве нет?
   - Елена Николаевна, умоляю, - поспешил вмешаться испуганный Саранцев. - Вы, пожалуй, сейчас начнёте обсуждать мои стати.
   - Нет, ты действительно был очень приятным мальчиком. И очень скромным, иначе стал бы главным сердцеедом школы.
   - Он не мог стать сердцеедом, - вставила Корсунская. - Боялся выговора по комсомольской линии.
   - Можно подумать, ты не боялась выговора по комсомольской линии.
   - Я не боялась.
   - Ну конечно. Скажи ещё, что была диссиденткой и борцом с режимом.
   - Не скажу. Но выговора не боялась.
   - Да, потому что не пропускала без уважительных причин комсомольских собраний и субботников.
   - Кто бы говорил! Идеолог задрипанный.
   - Зам по идеологической работы школы - не секретарь райкома и даже не инструктор. Не функционер. Выдвинули на общественную работу - так куда же денешься. Вот и Елена Николаевна, кажется, руку приложила.
   - Я сначала в председатели совета пионерской дружины пыталась тебя продвинуть, но не сдюжила, - призналась учительница. - Теперь всем остаётся только восхититься моей прозорливостью - когда ещё разглядела в обыкновенном пацане политический талант!
   - Мы восхищаемся, - заметила Аня, но на президента по-прежнему старательно не смотрела.
   - Наша Анечка хочет назвать меня приспособленцем, но хорошие манеры ей не позволяют, - пошёл на обострение Игорь Петрович.
   - Дети, не ссорьтесь, - всполошилась Елена Николаевна. - Вот ведь только хотела покончить дело миром, а вы сейчас в волосы друг другу вцепитесь.
   - Не собираюсь я её за волосы цеплять. Тем более, кос давно уже нет.
   - Попробуй только вцепиться - я приёмы самообороны знаю, а твои охранники за дверью.
   - Они не охранники, а сотрудники ФСО.
   - Какая разница?
   - Такая, что меня не сторожат, а сопровождают в целях обеспечения безопасности.
   - И какая же опасность тебе грозит в этом кабачке?
   - Заранее таких вещей никто знать не может.
   - Ну конечно! Враги прямо головы себе вывихнули в раздумьях, как бы от тебя избавиться.
   - Анечка, остановись, - утратила шутливый тон учительница. - Я, в конце концов, требую. У меня ведь ещё есть такое право, или вы уже взрослые и никому не подчиняетесь, кроме закона?
   - Извините, Елена Николаевна, я не хотела. Просто не сдержалась.
   - Нет-нет, ты продолжай, - тихо проговорил Саранцев.
   Ему и в самом деле стало интересно, до каких глубин обличения режима дойдёт одноклассница. Отправляясь на ностальгическое рандеву, Игорь Петрович ждал от Корсунской многого, но вовсе не политической критики.
   - Анечка, ты просто несправедлива. Игорь, с моей точки зрения, очень хороший глава государства. Даже самые заядлые оппозиционеры ни в чём страшном его не обвиняют, разве нет?
   - Спасибо, Елена Николаевна.
   - Ты меня не благодари, это просто моя последняя оценка тебе.
   Корсунская молчала.
   - Анечка, ты согласна? - напирала учительница.
   - Он не страшный, он смешной.
   - Смешной? О чём ты?
   - О разном. Я вот как-то в Подмосковье видела автобус, у которого сбоку было написано "Дети", а ниже: "от президента Российской Федерации".
   Секундное замешательство понадобилось аудитории для соединения слов в одну фразу, а потом Конопляник коротко хохотнул, как ни старался себя сдержать.
   - А я-то здесь причём? - разозлился Саранцев.
   Ему самому стало сначала смешно, но раздражение быстро затопило грудную клетку и заставило сердце колотиться у самого горла.
   - Не причём, конечно, - лениво отмахнулась Корсунская. - Если бы в телевизионных заседаниях правительства не изображал из себя так старательно сурового государственного деятеля. Я бы сказала, слишком старательно. Я думаю, при желании твоя администрация могла бы отслеживать происшествия такого рода, о котором я рассказала, и категорически их пресечь. Или тебе всё равно, смеются над тобой люди или нет?
   - Разумеется, мне не всё равно. Но администрации президента хватает нормальной работы, помимо отслеживания всяческих глупостей.
   - Это не глупости. Я даже думаю, кто-то из твоей же администрации эту промоакцию и учинил. Неужели кто-нибудь из районных или городских чиновников посмел бы всуе упомянуть твою должность?
   - Когда ты видела этот чёртов автобус?
   - Пару лет назад, кажется.
   - Может, он вообще от времён Покровского остался? Почему ты именно ко мне его пристегнула?
   - Не имеет значения.
   - Почему же не имеет значения?
   - Потому что ты с большим удовольствием вошёл в систему и очень удачно в неё вписался. Настолько хорошо, что даже сам Покровский, видимо, безгранично тебе доверяет.
   - Пользоваться доверием Покровского - преступление?
   - Конечно.
   - Почему же?
   - Потому что он доверяет только тем, кто ему безгранично предан. Ты ведь не станешь нас уверять, будто сознательно внедрился в команду генерала с целью развалить её изнутри?
   - Я никуда не пробирался с целью развалить. Я просто занялся политикой.
   - Очень успешно занялся.
   - Да, успешно. И начал, когда генерал не стал ещё даже губернатором. И когда ты со своими друзьями, надо думать, смеялись над ним как над бессмысленным солдафоном и прочили ему скорый закат политической карьеры.
   - Честно говоря, я вообще не помню, как я со своими друзьями относилась тогда к твоему Покровскому. Боюсь, мы о нём вообще не думали.
   - Нисколько не сомневаюсь. А меня как раз турнули из строительной компании, следовало найти новую сферу приложения сил. Кстати, я семью должен был кормить.
   - И тут генерал, из-за которого ты потерял работу, предложил тебе новую. И ты побежал к нему на зов.
   - Работу я потерял из-за владельцев компании - они баловались всякими милыми шалостями, но козлом отпущения сделали меня. Кстати, так ты всё же интересовалась истоками карьеры Покровского? Или ты меня изучала?
   - Просто читала всякое то здесь, то там. Трудно не узнать о тебе некоторых деталей биографии - на них ведь миф базируется. Прямо-таки "мы пойдём другим путём" в новом издании.
   Саранцев ощутил под ложечкой прилив глупой ребячливой радости. Взрослому человеку и юристу действительно не зазорно читать о премьер-министре и президенте, но никакой сколько-нибудь заметной кампании в прессе по поводу его знакомства с генералом Игорь Петрович не припоминал. Значит, Корсунская приложила специальные усилия, разузнав почти интимные подробности.
   - О чём вы говорите? - заинтересовалась Елена Николаевна. - Анечка, какой миф? Лично я ничего не слышала о строительной компании. То есть, я читала, что Игорь занимался строительством в Новосибирске, но никогда не слышала об увольнении из-за Покровского.
   - Видимо, мифы обо мне распространяются исключительно в адвокатской среде, - решил в свою очередь съязвить президент.
   - Дело не в мифах, - устало оправдалась Корсунская, - а в принципе. Он с самого начала занял позицию хозяина, а ты - его подчинённого-подопечного.
   - Тоже мне - анархистка. У всех людей есть начальники.
   - Кроме президента, - уточнила учительница.
   - Президент тоже не всевластен.
   - Но ему ведь никто не отдаёт распоряжений? - настаивала Елена Николаевна.
   - Нет, но он ведь не может делать всё, что ему заблагорассудится. Свобода его воли ограничена законом. Спросите вот у юриста.
   - Ограничена, только законы пишутся в угоду президенту, а не обществу, - политически заострила вопрос Анечка.
   - Ты прямо с предвыборной речью выступаешь, - не удержался Саранцев.
   - Да, выступаю. А ты можешь мне возразить?
   - Конечно, могу. Конституция принята до Покровского. Много ты знаешь законов и указов, нарушающих её?
   - Насколько мне известно, Конституционный суд без работы не сидит.
   - Вот именно. И сотнями принимает решения в пользу граждан против государства. С одной стороны, это плохо характеризует качество отечественного нормотворчества, с другой - свидетельствует о торжестве закона.
   - Не забывай - я всё же адвокат и не рискнула бы говорить о торжестве закона в Российской Федерации. И вообще - речь не о законности или беззакониях, хотя миллионы людей действительно не имеют возможности легально противостоять бесчинствам маленьких и больших начальников - в том числе и потому, что эти начальники ходят с прокурорами и судьями на охоту, а делать гадости приятелям в России не принято. Думаю, ты и без меня прекрасно всё понимаешь. Вся система в целом перевёрнута с ног на голову - каждый человек на своём месте зависит от вышестоящего, а тот, в свою очередь, от ещё более вышестоящего. Вы на пару с генералом усердно воздвигаете властную вертикаль, исходя из убеждения, что люди не способны обеспечить свои интересы самостоятельно и нуждаются якобы в защите доброго царя. С моей точки зрения эта ваша идеология - полная чепуха, не способная привести к иному результату, кроме очередной катастрофы, которыми заканчивались все предыдущие властные вертикали. И не только в России, но и во всём мире.
   - Ты ведь сама рассказала о совместных охотах начальников разного уровня с судьями и прокурорами. Как ты предлагаешь простым людям решать с ними свои дела? Найти тайные ходы и тоже принять участие в охотах? Такими возможностями располагают единицы.
   - Конечно, нет. Разумеется, в одну минуту и даже в один год такие проблемы не решаются, но вы не только не решаете их, а уверенно движетесь строго в обратном направлении. Ты ведь не маленький мальчик, и прекрасно знаешь: ткни любой регион и выяснится, например, что туда летают только две авиакомпании, и обе контролируются либо самим губернатором, либо его родственниками и друзьями, которые устанавливают фантастические тарифы и в ус не дуют, разрушая транспортную сеть государства. А Москва благосклонно взирает на них, всё видит и понимает, но ничего не делает. Во-первых, потому что действует средневековая система кормления, во-вторых - нужно копить компромат на губернатора, чтобы быстро и без хлопот его свалить, если он перестанет Москву устраивать. И так в каждом углу, в каждом городе, в каждом селе, на каждом уровне кто-то что-то контролирует и держит всех нижестоящих за горло, а его самого подвешивают за шею сверху.
   - Боюсь, ты не обладаешь приоритетом на открытие коррупции в России.
   - Конечно, не обладаю. Но почему вы ничего не делаете для её преодоления?
   - Мы?
   - Да, вы!
   - Ты всерьёз считаешь партию власти единственным интересантом сохранения коррупции?
   - А ты всерьёз считаешь её виновником весь народ?
   - Хорошо, давай представим фантастическую картину, - снизил тон Саранцев. - Скажем, с завтрашнего дня коррупция полностью уходит в прошлое. Нарушители правил автомобильного движения теперь должны платить за допущенные нарушения вдвое больше и терять время на оформление протоколов. По-твоему, все они придут в восторг от новых перспектив? Сомневаюсь.
   - Они уж точно не поднимут бунт протеста. И, кстати, давно не мешает упростить бланк - пяти минут на оформление вполне достаточно.
   - То есть, с завтрашнего дня коррупцию отменять всё же не стоит?
   - Не надо перетолковывать мои слова.
   - Ладно, поднимемся по лестнице приоритетов в том же направлении. Тебе доводилось встречать оценки коррупции в жилищном строительстве? Чуть не до тридцати процентов конечной стоимости доходят.
   - Приходилось. Предлагаешь и здесь взятки не отменять?
   - Нет, пока предлагаю только задуматься: если произошло чудесное избавление от мздоимства в один день, да ещё и монополизм разом побеждён по всей стране, то жильё дешевеет процентов на тридцать.
   - А ты против?
   - Я - нет. Как и те, кто намерен жильё приобрести. А вот владельцам собственных квартир и домов радоваться не придётся - они на треть беднеют. И в обозримом будущем не смогут реализовать своё имущество с прибылью. По-твоему, они обрадуются?
   - Нет.
   - Вот именно.
   - Ты доказываешь мне необходимость сбережения коррупции ради общественного спокойствия?
   - Я описываю тебе положение дел. Повальное земное счастье не наступит в любом случае - всегда останутся миллионы недовольных.
   - То есть, ты не хочешь стать победителем векового общественного зла?
   - Хочу. Но действовать следует взвешенно и осторожно. И уж точно - без лишней спешки.
   - И поэтому вы двое, дружно взявшись за руки и бодро улыбаясь, твёрдой поступью ведёте страну в пропасть?
   - И в какую же, по-твоему, сторону нам следует двигаться вместо той, в которую мы сейчас движемся?
   - Ты всё прекрасно понимаешь.
   - Мы ходим по кругу. Я не могу развести руками все проблемы всех граждан России. Но я могу навести порядок в вопросах, которыми занимаюсь лично, начиная сверху.
   - И где же ты навёл порядок за четыре года?
   - Ты тоже всё прекрасно понимаешь, как и я.
   - Нет, не понимаю. Расскажи мне.
   - Понимаешь, понимаешь. Не притворяйся. Государственные службы работают эффективней, коррупция медленно, но снижается, экономика переживает трудные времена, но не катастрофу, и имеет очевидные шансы на оздоровление.
   - Ты все свои успехи вычитал в официальных статистических сводках на своём столе?
   - А ты не видишь никаких изменений к лучшему и талдычишь только о непрестанных ужасах. Мол, весь бюджет до копейки разворовывается, все чиновники - уголовные преступники, вся полиция работает на них. При этом подавляющее большинство людей просто живут и работают, а не борются с какими-нибудь начальниками или другими преступниками. И возможностей людям заработать деньги становится больше, а не меньше.
   - Стране нужно изменение в главном - в смене пирамиды сатрапов на демократию, а именно здесь ничего и не меняется. Парламент без реальной оппозиции - только смешная ширма, и никто уже давно в него не верит. Посмотри настоящие социологические исследования.
   - Я много разного читаю и могу тебя спросить: реальная оппозиция - только та, которая собирается после прихода к власти крушить направо и налево, посадить в тюрьму президента вместе с премьером и стратегически переориентировать внешнюю политику? Назови мне хоть одну демократическую страну, где такая оппозиция есть в парламенте.
   - Таких демократических стран, разумеется, нет. А вот диктатур - сколько угодно.
   - При диктатуре вы сидели бы в тюрьмах. Во всяком случае, уж точно не ходили бы по митингам.
   - Во-первых, люди уже давно сидят, во-вторых - у вас с Покровским, надо думать, ещё имеются планы на будущее.
   - Ребята, я прошу, успокойтесь, - попыталась прервать дуэль учительница. - Аня, честное слово, ты слишком увлекаешься. И ты несправедлива к Игорю.
   - Елена Николаевна, не надо бросаться на его защиту, - быстро отозвалась Корсунская. - Он не попал в беду, а сам выбрал себе жизнь и сам несёт за неё ответственность. Если власть нельзя сменить посредством выборов, она в конце концов сменится через большую кровь и нам всем расплачиваться.
   - Анечка, ты слишком горячишься. Я же говорила тебе - ничего ужасного не происходит.
   - Елена Николаевна, вам просто кажется. Страна ведь не заканчивается за МКАДом. Даже по привокзальным станциям метро заметно - из области на работу в Москву народа приезжает едва ли не в несколько больше, чем в советские времена. А тем кто далеко от Москвы живёт, куда приезжать? Про свободу я вообще молчу: выборы утратили всякий практический смысл и вернулись к стадии коммунистического спектакля, только теперь даже за явку власть уже не борется. Проголосуют десять процентов избирателей, пять или один - выборы всё равно состоялись.
   - Да, как и в любой демократической стране, - хмуро парировал Саранцев.
   - В демократических странах есть оппозиция, за которую недовольные властью могут проголосовать, а в России последней возможностью продемонстрировать власти протест оставалась низкая явка с последующим срывом выборов.
   - И что дальше?
   - Что дальше?
   - Дальше ведь всё равно новые выборы, и в них тоже примут участие не идеальные во всех отношениях кандидаты, а обыкновенные живые люди со всеми их человеческими недостатками. И если они тоже не состоятся - то за ними опять будут выборы, и всё это время у власти будут оставаться те же самые люди, против которых избиратели вроде бы высказывают протест посредством неявки на выборы и срыва голосования. Может, лучше всё же сменить нежеланных, дав шанс новым?
   - Новые ничем не отличаются от старых, - упорствовала Корсунская.
   - Но при срыве выборов у руля просто-напросто останутся те самые старые, разве нет? Если раз за разом сменять людей у кормила, со временем очередной новоизбранный озаботится своим собственным переизбранием или сохранением своего кресла за своей партией и постарается оставить о себе благоприятное впечатление у избирателей. Ты ведь сама только что рассуждала о неизбежности катастрофы при отказе от сменяемости власти, а теперь доказываешь бессмысленность смены. Или все адвокаты руководствуются логикой именно такого рода?
   - Для составления благоприятного образа в глазах избирателей у вас есть телевидение.
   - У Горбачёва в девяносто первом тоже было телевидение, но почему-то оно ему не помогло, как и всей компартии. Может, причина в другом?
   - Ну конечно, причина в том, что всё население страны пожинает обильные плоды экономического процветания!
   Елена Николаевна обеспокоилась уже не на шутку и неотрывно смотрела на Корсунскую, молитвенно сложив руки на груди. Наверное, она уже прокляла себя за предложение прощального поцелуя, но теперь сожаления уже не могли помочь - следовало действовать с крайней решительностью.
   - Во всей огромной стране нигде вздохнуть нельзя без разрешения какого-нибудь мордатого урода, - продолжала разглагольствовать Корсунская. - Вот и Мишка весь день мнётся и ждёт удобного случая что-то там у тебя выклянчить. А ведь ты в принципе не должен обладать юридической возможностью принять хоть какую-нибудь меру к одной отдельно взятой маленькой компании!
   - Я ничего не жду, - поспешно вставил Конопляник. - Анька, куда тебя повело? Ты меня не приплетай.
   - Боишься, что господин президент откажется тебе помочь?
   - Нет, просто не распространяй здесь дезинформацию. Я ничего не выжидаю и не собираюсь ничего просить, закрывай эту тему.
   - Ну конечно, ничего.
   - Конечно, ничего. Ты так уверенно говоришь - люди могут подумать, будто у тебя подтверждающий документ в кармане, а у тебя ведь ничегошеньки нет, только пургу несёшь.
   - Ты тридцать лет о Елене Николаевне не вспоминал, а тут вдруг засуетился и озаботился её судьбой. Почему вдруг?
   - Услышал где-то. С кем-то общался из наших, и проскользнули новости. Я не помню точно, не записывал. Не ожидал проверки, тем более с твоей стороны.
   - Вы, конечно, очень милые ребята, - заговорила вновь учительница, - но у меня в жизни никаких особо ужасных событий не произошло. Не первый раз не у первой школьной администрации на меня вырос зуб. Спасибо вам за проявленную заботу, но давайте лучше не обо мне.
   - Елена Николаевна, ну зачем он выкручивается? - Корсунская обратилась к классному руководителю, как к высшему судии. - Я ведь с первого телефонного разговора поняла - он ищет повод для встречи с президентом, а не вам хочет помочь.
   - Анечка, в конце концов, всё это несущественно, - мягко разъяснила учительница очевидную вещь. - Мы встретились, поболтали, хорошо посидели - ничего плохого здесь нет.
   - И школа теперь будет обращаться с Еленой Николаевной поосторожней, - добавил Конопляник.
   - Благодаря тебе, - съязвила неугомонная.
   - Ну, не без моего участия. И отвяжись от меня, я тебя не трогал.
   - Не отвяжусь, пока правду не скажешь.
   Саранцеву показалось, что у истерички дрогнул голос, и она вот-вот заплачет. Причину столь бурной вспышки чувств он понять не мог. Положим, Мишке действительно нужно уладить некие проблемы - с кем не случалось. Почему она делает на пустом месте вселенский скандал? Наверное, охрана в коридоре слышит.
   - Ты, Анна Батьковна, нарушаешь основополагающий принцип христианской морали: "Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой". Оставь уже Мишку в покое, и меня заодно.
   - Я никого не трогаю.
   - Как же, не трогаешь. Аж люстра позвякивает.
   - Дети, прекратите ссориться! Сейчас же! - повысила голос Елена Николаевна. Она не хотела закончить встречу плохо.
   Одноклассники замолчали, но не смотрели друг на друга, а Конопляник переводил внимательный взгляд с одного на другую, а затем обратил взор к классному руководителю, словно ждал одобрения или команды.
   - Хорошо, не надо целоваться. Я, наверное, всю оставшуюся жизнь буду жалеть, что вылезла с этой дурацкой идеей. Ладно, мальчики, всего вам хорошего. Аня, пойдём.
   Женщины дружно встали, мужчины тоже, потом с грохотом отодвинули свои стулья и вышли из-за стола. Теперь все стояли, смотрели друг на друга и выдумывали прощальные слова.
   - Я всё же, вопреки всему, надеюсь на новую встречу, - твёрдым голосом произнесла Елена Николаевна. - Рано или поздно все остынем, задумаемся, вспомним былое, осмыслим своё место в нашем подлунном мире и снова встретимся. Ведь даже класс почти не вспоминали сегодня - форменное безобразие.
   - Из-за меня всё, - пояснил Саранцев. - Выдавил своим присутствием все воспоминания.
   - Да нет, Игорь, ты не сокрушайся, - воспротивилась Елена Николаевна. - Не обижайтесь, но слишком официально всё вышло. Просто соберитесь как-нибудь, да завалитесь ко мне домой. Чайку с тортиком попьём и только и будем делать, что вспоминать.
   - Обязательно, - заверил её не уверенный в себе президент и подумал о дочери, которая ждёт его в Горках с ответами на все её вопросы. Захотелось вдруг, прямо сейчас, не сходя с места, вывалить их все на классного руководителя и дождаться от неё правильного решения.
   Правильное для кого - для Светки и её матери, для него, для Покровского, для закона? Множество правильных ответов сбивало с толку и заставляло насторожиться: а если одного, большого и безоговорочного, всеобъемлющего правильного ответа вовсе нет?
   - Вряд ли у него получится просто так завалиться к вам домой, - не удержалась Корсунская.
   - Вообще-то, да, - улыбнулась учительница.
   - Ничего, я не буду вечно президентом, - утешил их Игорь Петрович. - И даже премьер-министром. Время придёт.
   - Конечно, придёт, - согласилась с ним Елена Николаевна и придержала за локоть, проходя мимо - словно незаметно пожала руку втайне от всех остальных.
   В дверях она остановилась и обернулась:
   - Ладно, мальчики, попрощаемся с вами здесь.
   - Нет, почему? Мы вас проводим до машины, - удивился Саранцев.
   - Не надо, Игорь. Там уйма народу, охрана, может, ещё и журналисты пришли по следу от школы. Лучше здесь, где все свои. Спасибо вам за сегодняшний день и проявленную заботу, и до встречи.
   - До свидания, Елена Николаевна, - почти беспомощно сказал Игорь Петрович и даже оглянулся, словно ждал удара из-за спины.
   - До свидания, - повторил за ним Конопляник и уверенно посмотрел вперёд, где за прикрытой дверью пряталось будущее.
   - Анечка, не молчи, - строго молвила Елена Николаевна. - Возьми себя в руки, наконец.
   - Счастливо, - выдавила та после неприятной паузы и ни на кого не глядя.
   - Пока, - буркнул президент, а Мишка только взмахнул рукой и картинно улыбнулся - наверное, хотел разрядить напряжённость.
   Корсунская открыла дверь, и женщины канули в полутёмный коридор, где мелькнула чья-то призрачная тень. Некоторое время брошенные одноклассники стояли посреди кабинета и собирались распрощаться друг с другом, но в дверном проёме возник новый женский силуэт: Юля Кореанно вошла с неясным оттенком противоречивых чувств на лице и остановилась, бросив насторожённый взгляд на Конопляника.
   Тот сделал шаг в сторону от президента и огляделся, потом молча посмотрел в ухо Саранцеву и перевёл взгляд на Юлю.
   - Вы ещё не закончили? - спросила та у шефа.
   - Да вроде бы, - сухо ответил Игорь Петрович и посмотрел на Мишку.
   Одноклассник молчал под обращёнными к нему взглядами, потом решился:
   - Ну ладно, счастливо.
   - Пока.
   - Всего хорошего, - добавила от себя Кореанно.
   Конопляник посмотрел на неё, согласно кивнул и вышел из кабинета, глядя себе под ноги.
   - Я думала, вы проводите Елену Николаевну, - напряжённо проговорила Юля - она не хотела делать замечание президенту, но хотела указать ему на ошибку.
   - Я тоже думал. Но она решила иначе - не захотела учинять фурор среди своих соседей.
   - Жаль, - продолжила укоризненную речь специалист по связям с общественностью.
   - Не уверен. Мне самому очень хотелось поскорее закруглить всё представление.
   Не дождавшись реплики от собеседницы, Саранцев продолжил:
   - Встречи с прошлым не всегда радуют, Юлия Николаевна. Иногда даже расстраивают.
   - Тогда есть ещё одно предложение, Игорь Петрович.
   - Какие ещё предложения? Домой пора. И башка трещит.
   - Завершающий штрих, так сказать.
   - Много времени займёт?
   - Как вы решите. Ребята задержали журналиста - притворялся официантом.
   - Давно задержали?
   - Очень удачно - минут пятнадцать назад.
   - Почему же удачно?
   - Его уже успели проверить - он действительно журналист. Не из пула. И оружия при нём, разумеется нет. В общем, вы можете сейчас подойти туда и сказать ему пару слов.
   - Наручники ему не надевали, надеюсь?
   - Нет, зачем же. Но человек всё же проявил старание и фантазию - заслуживает награду. Вишенка на торте ради эффектного завершения операции.
   - Операции?
   - Да, операции. Игорь Петрович, я просто исполняю свои служебные обязанности. Возможно, увлекаюсь иногда. Наверное, влезла в личные дела...
   - Ничего страшного, Юля. Какие у меня могут быть личные дела? Они все остались в детстве и юности. Идёмте спасать вашего журналиста.
   Президент и пресс-секретарь вышли из кабинета в коридор, прошли по нему метров десять и вошли в небольшую служебную каморку, заваленную всяким хламом. С потолка свисала на проводе голая слабосильная лампочка, под ней на стуле, закинув ногу на ногу, сидел лысоватый человек не первой молодости и далеко не спортивной комплекции в белой рубашке и чёрных брюках, а рядом стояли двое офицеров ФСО, помоложе и постройнее своего подопечного, но тоже в белых рубашках - только с галстуками. При виде новоприбывших злоумышленник, не изменившись в лице и даже, как показалось Саранцеву, чуть улыбнувшись, неторопливо встал. Ноги он чуть расставил, словно приготовился к морской качке, руки опустил по швам и смотрел на главу государства чуть набычившись, едва ли не исподлобья.
   - Здравствуйте, - раздумчиво сказал Игорь Петрович.
   - Здравствуйте, - ответил журналист и продлил своё безбрежное молчание.
   - Хотите взять у меня интервью?
   - Есть такой план.
   - Всё ещё есть? Вы от него не отказались?
   - С какой стати? Я всё ближе к цели.
   - Почему вы так думаете?
   - Мы ведь уже разговариваем.
   Саранцев замолчал, внимательно разглядывая нахала. Давать ему интервью не хотелось, но Юля права - раз уж затеял всю эту мешанину, можно и вишенкой её увенчать. Пусть задаст свои вопросы, получит ответы, произведёт сенсацию - эксклюзивное интервью президента в местной прессе никогда раньше не появлялось.
   - Какое издание вы представляете?
   Журналист произнёс неизвестное название.
   - Как вас зовут?
   - Самсонов Николай Игоревич.
   - Очень приятно. Саранцев Игорь Петрович.
   - Да, конечно. Я в курсе.
   - Так что же, Николай Игоревич, хотите опубликовать это интервью в своей газете?
   - Редакция мне такого задания не давала, так что я ещё подумаю.
   - Хотите прославиться?
   - Не без этого. Но главное в другом.
   - Горите желанием рассказать человечеству всю правду обо мне?
   - Хочу потрясти общественное сознание.
   - Серьёзно?
   - Вне всяких сомнений.
   - Подобного рода желания обычно терзают, извините, романтично настроенных мальчиков. Вы не производите подобного впечатления.
   - Я знаю. И тем не менее. Я, видите ли, не так давно начал новую жизнь, и мне в действительности ещё совсем немного лет.
   Саранцев, помолчал, потом развёл руками:
   - Ладно, так и быть. Пойдёмте в кабинет, что ли. Не здесь же нам работать.
   Они прошли в кабинет, где президент провёл уже слишком много времени, и где персонал ресторана успел навести порядок. В коридоре по-прежнему никого не встретили. Сели на соседние стулья за столом с белоснежной скатертью, журналист извлёк из кармана мобильный телефон, включил режим диктофона и вопросительно посмотрел на собеседника:
   - Вы позволите, Игорь Петрович?
   - Разумеется. Возможно, я прямо сейчас, на ваших глазах, тоже начинаю новую жизнь. Вот и поговорим как двое несовершеннолетних, откровенно и наивно. Если хотите, я даже дам указание пресс-службе не редактировать окончательный текст. Но запись нам всё же скопируйте.
   - Самой собой, - заметно оживился Самсонов и уселся поудобнее, словно готовился провести на занятом им стуле долгие часы. - Итак, Игорь Петрович, приступим?
   - Да, пожалуйста, я готов. Только, хоть мы и договорились считать себя подростками, вы же понимаете - я не смогу ответить без подготовки на любой из ваших вопросов. Иногда требуется знание конкретных цифр и фактов, а я не собираюсь делать вид, будто все их знаю наизусть.
   - Да-да, конечно, я понимаю. Я и не планировал вопросов такого рода - у нас всё же не отчётно-выборное собрание. Подозреваю, вы и сами знаете, с чего я намерен начать.
   - Думаю, да. Намерен ли я идти на переизбрание?
   - Именно. Я понимаю, вы уже много раз давали свой ответ - в том ключе, что решение ещё не принято. Я не собираюсь выяснять, когда оно будет принято, и каким оно будет. Я хочу понять, какие аргументы за и против вы взвешиваете.
   - Только и всего?
   - Да, для начала.
   - У вас завидный информационный аппетит.
   - Да, не жалуюсь. Раз уж мы оба начинаем новую жизнь, почему бы не поговорить по душам? Кстати, я ещё спрошу об обстоятельствах вашего судьбоносного решения начать сначала. Они, случайно, не имеют какого-либо отношения к вопросу выборов?
   - Не всё сразу. Вы интересовались моими мотивами, так я готов их обсудить.
   - Замечательно. Я только "за".
   - Сразу хочу провести чёткую границу: решение ещё не принято. Мы говорим исключительно о ходе моих размышлений.
   - Безусловно.
   - Хорошо. Мой основной ориентир в политическом планировании, как вы понимаете, Сергей Александрович Покровский. Пойдёт он на президентские выборы или нет - главный вопрос. Я располагаю некоторой информацией по данной тематике из первоисточника, но не могу поделиться ею с вами - это не моя тайна. Вы меня понимаете?
   - Конечно, - насторожился Самсонов. - Вы хотите сказать, он уже принял решение?
   - Без комментариев. Мы же договорились.
   - Хорошо, договорились, - заспешил интервьюер. - Возвращаемся к сути. Вы заговорили о Покровском.
   - Да, заговорил. Итак, главный вопрос - действующий премьер-министр. Если он решает идти на третий президентский срок, мне придётся вступить с ним в открытое противостояние. Единая Россия, вне всякого сомнения, поддержит его, и мне придётся искать другую политическую базу. А я, уверяю вас, пока даже не приступал к обдумыванию возможных вариантов. Тем не менее, полагаю, до президентских выборов времени ещё достаточно.
   - Но думские выборы всего через три месяца, - осторожно уточнил Самсонов.
   - Да, бесспорно. Интересуетесь моими планами?
   - Интересуюсь.
   - Я ещё не принял окончательного решения. Как вы понимаете, избрание депутатом моей целью уж точно не является. Поддержка какой-либо из существующих партий на парламентских выборах мне просто запрещена по закону. Однако, моей задачей как гаранта Конституции остаётся обеспечение правомерности всего избирательного процесса вне связи с моими собственными политическими пристрастиями. Смею вас уверить, со своей стороны я приложу все усилия для успешного исполнения всех моих полномочий без изъятия и без расчётов на будущие ответные услуги.
   - Хорошо, давайте вернёмся к президентским выборам. Я правильно понимаю - вы не исключаете в принципе возможности вашего участия в них одновременно с Покровским?
   - Да, правильно. Собственно, мы оба не раз говорили об этом.
   - Замечательно. В случае вашего противостояния на президентских выборах, как вы расцениваете ваши шансы на успех? В чём, по-вашему, ваши сильные стороны, а в чём - Покровского?
   - Подсчитывать шансы сейчас не имеет смысла.
   - Тем не менее. Вам же известны социологические исследования о степени влияния политических фигур - Покровский получает в них очень хорошие результаты.
   - Мне известны всевозможные оценки, и я не могу пожаловаться на пренебрежение общества к моей скромной особе. Сергей Александрович, безусловно, очень сильный политический соперник. На его стороне итоги двух первых президентских сроков - большинство избирателей оценивает их положительно. Мне пришлось тяжелее - если помните, нефтяные цены рухнули всего через несколько месяцев после выборов, и все последующие финансово-экономические трудности люди связывают со мной.
   - Да, хотя не вы построили экономику, привязанную к цене на углеводороды.
   - Уж точно не я один её построил, хотя полностью снять с себя ответственность я не могу, поскольку в должности премьер-министра не сделал всего возможного для ослабления упомянутой вами зависимости. Если уж начинать с самого начала, то корни российской зависимости от нефтегазового валютного экспорта уходят ещё в советские времена, а именно - в правление Брежнева. После нефтяного эмбарго ОПЕК в 1973 году Советский Союз буквально вышел на мировую арену в качестве штрейкбрехера, выливая на международный рынок столько нефти, сколько мог физически обеспечить. Затем ещё протянули газовую трубу в Европу и окончательно забыли о развитии собственного наукоёмкого промышленного производства. Но мои рассуждения не имеют никакого смысла, поскольку не освобождают меня от ответственности за изменение ситуации. Однако, экономические реформы - вопрос сложный и долгий, я не стану прямо здесь и сейчас перечислять все возможные меры. Скажу одно - новая экономика должна строиться в основном на частной инициативе отдельных людей и преимущественно частных деньгах. Мои слова не означают полного отказа государства от участия в экономике, но оно должно сосредоточиться на инфраструктуре, а не на строительстве и модернизации промышленных предприятий. Инвесторы по определению не могут не нести финансовой ответственности за отдачу от поддержанных ими проектов, и основная задача государственной власти - создать правовую, а главное - правоприменительную атмосферу, способствующую повышению экономической эффективности, а не затрудняющую её.
   - Хорошо, вернёмся к будущим выборам. Как вы полагаете, возникнут ли трудности при поиске политической партии, согласной поддержать вас?
   - Мы же помним - ни я, ни Покровский, ещё не объявили о намерении идти на выборы?
   - Да, помним. Хорошо, если вы решите идти на выборы, ожидаете ли вы трудности при строительстве собственного политического союза?
   - Думаю, нет.
   - Вы уверены?
   - Разумеется. Какие трудности вы имеете в виду?
   - Препятствия организационного характера со стороны людей Покровского.
   - Кто такие люди Покровского?
   - Должностные лица на разных уровнях, поддерживающие политику Покровского и желающие его возвращения в Кремль. Они ведь существуют?
   - Бесспорно.
   - Вы бы не стали ждать от них ударов в спину?
   - Я бы не стал ждать от них активной поддержки моей кандидатуры, и они имели бы полное право мне не содействовать. Но они обязаны соблюдать законы Российской Федерации, и в первую очередь - Конституцию. Препятствование же одному из кандидатов вести предвыборную кампанию есть уголовное преступление. Вы думаете, действующий президент России не способен обеспечить соблюдение своих гражданских прав?
   - Подозреваю, способен. На сам факт ведения такой борьбы мог бы ослабить ваши позиции.
   - Я бы не стал забегать вперёд. Наши взаимные предположения слишком удалились в неопределённое будущее. Могу заявить вам прямо сейчас и совершенно официально: в воскресенье вечером я официально объявлю о принятом решении. Сейчас его нет, и не стоит гадать на кофейной гуще. Мыслей, планов и гипотез слишком много, основывать на них выводы - преждевременно. В Горках-9 состоится рабочее совещание, по итогам которого я и выступлю с заявлением. Повторяю, каким оно будет - сейчас я даже не способен предположить, слишком много привнесённых обстоятельств.
   - Упомянутое вами рабочее совещание будет закрытым?
   - А вы желаете поприсутствовать?
   - Я бы не отказался.
   - Охотно верю. Но речь идёт не о спектакле, билеты в свободную продажу не поступят, частные приглашения и контрамарки также в наши планы не входят. Как я сказал, совещание будет носить рабочий характер, продлится несколько часов. Нам предстоит обсудить множество технических вопросов, набросать планы возможных действий при разных сценариях развития событий. Работа предстоит большая, трудная и ответственная, но жаловаться на тяготы судьбы я не намерен. Тем не менее, мы ведь не обсудили и другие варианты, помимо политической дуэли между мной и Сергеем Александровичем.
   - Они существуют?
   - Само собой. Их набор очевиден: либо на выборы не пойдёт никто из нас, либо кто-то один.
   - Никто? Вы допускаете и такой вариант развития событий?
   - Считаю его наименее вероятным. Я бы сказал, почти невероятным. Отказ от продолжения борьбы всегда выглядит поражением. Да, по сути, таковым и является. Мол, я не знаю, куда идти дальше, освободите меня от груза ответственности.
   - Получается, действующий политик никогда не должен оставлять занимаемый им пост.
   - Почему? В случае поражения у него просто не будет выбора. Лично я не считаю себя разгромленным и готов продолжить своё служение. В каком качестве - другой вопрос.
   - Как бы вы определили признаки политического поражения?
   - В первую очередь - ухудшение экономической и социальной ситуации в стране при обратных тенденциях во внешнем мире. Полагаю, в настоящее время мы начинаем поступательное движение вперёд, отрабатывая ущёрб, причинённый кризисом. Полностью отойти от власти именно сейчас - означало бы признание ошибочности политики, проводившейся все последние годы, а я считаю её правильной.
   - Игорь Петрович, в среде политических аналитиков наиболее вероятным вариантом развития событий считается так называемая рокировка - то есть, предполагается повторный обмен креслами между вами и Покровским. Вы можете прокомментировать такую оценку?
   - Подобный вариант я отношу к числу вероятных, но, как я сказал, окончательное решение пока не принято. Консультации уже начались, но предугадать их исход прямо здесь и сейчас я не берусь.
   - То есть, вы не считаете его единственно возможным?
   - Николай Игоревич, вы снова вымогаете у меня твёрдый ответ. Если я сейчас утвердительно отвечу на ваш вопрос, то упомянутое вами сообщество политических аналитиков скажет: "Саранцев взбунтовался против Покровского". Ошибка кроется в самой посылке, ведь никто ничего не решает разом за всех. Я вполне допускаю вероятность обратной рокировки, хотя меня не устраивает метафора. Есть в ней какой-то намёк на мошенничество или нечестную игру. Давайте сразу договоримся: в таком решении нет ничего незаконного.
   - Да, разумеется, - поспешно кивнул Самсонов и зачем-то поправил лежащий на столе телефон.
   - Я никому никогда, ни публично, ни тайно, не давал торжественного обещания непременно пойти на второй президентский срок. Если кто-то непременно ждёт от меня именно такого шага, он имеет на то полное право, но решать мне. Кстати, противоположной клятвы я тоже никогда не давал. Повторяю, в воскресенье вечером я объявлю о своих ближайших политических планах. Сейчас их не знает никто, включая меня. Если прочтёте или услышите где-нибудь обратное утверждение, плюньте лжецу в глаза. Даже если я действительно поменяюсь креслами с Сергеем Александровичем, как все напряжённо ждут, то в данный момент мы такой договорённости ещё не достигли.
   - Игорь Петрович, вы назвали возможным также и сохранение нынешнего "статус кво". То есть, вы идёте на президентские выборы, а Покровский остаётся в должности премьер-министра. В таком случае, кто станет вашим основным соперником на выборах?
   - Можно подумать, вы сами не знаете.
   - Не знаю.
   - Да бросьте, Николай Игоревич. Конечно, знаете.
   - Вы имеете в виду Зарубина?
   - Разумеется.
   - А в случае, если на выборы пойдёте вы, а не Покровский?
   - Тоже Зарубин.
   - А если вы сойдётесь все трое?
   - Надеюсь, в таком случае Зарубин станет третьим. Если мы выйдем на дистанцию вместе с Покровским, ситуация слишком запутается, и предугадывать исход я не берусь. Думаю, часть избирателей Единой России мне привлечь всё же удастся, а насколько большую - зависит от хода предвыборной кампании. Которая ещё не началась, и которую обсуждать не имеет смысла.
   Самсонов немного помедлил, словно не решаясь произнести следующее слово. Но произнёс его, робко отведя глаза:
   - Игорь Петрович, вы боитесь Покровского?
   Саранцев ошарашенно помолчал, потом пожал плечами:
   - В каком смысле - боюсь? Полагаете, он способен подкараулить меня в тёмном углу и побить?
   - Нет, в политическом смысле. Вы зависите от него?
   - Знаете, Николай Игоревич, в некоторой степени все люди зависят друг от друга. Например, сейчас вы публикацией этого интервью можете оказать влияние на меня.
   - Но я не претендую на степень влияния, сколько-нибудь сопоставимую с возможностями Сергея Александровича. Если он будет категорически против вашего участия в предстоящих выборах, вы пойдёте на них?
   - Я ведь уже говорил - в данное время развивается процесс согласования наших дальнейших политических шагов. Мы получили предложения команды Покровского и обдумываем их.
   - Каковы же полученные вами предложения?
   - Не гоните коней, Николай Игоревич. Вы пытаетесь забраться в самую гущу политического варева. Всему есть своё время.
   - Тем не менее. Хорошо, отвлечёмся от ваших последних контактов, но мне интересно в принципе ваше отношение к фигуре Покровского.
   - Я отношусь к нему с уважением. Устраивает вас такой ответ?
   - Боюсь, он слишком общий.
   - Разумеется, общий. Мы ведь не родственники и даже не друзья. Я бы сказал - мы коллеги.
   - Тем не менее, большую часть времени вы состояли у него в подчинении.
   - В некотором смысле. Работа в президентском аппарате, и тем более - деятельность главы правительства не предполагает простого исполнения указаний сверху. Все сотрудники администрации - политически активные инициативные люди, к которым президент обращается за советом и основывает свои решения на их предложениях. Речь идёт не о механическом переписывании бумажек или переносе их в компьютер, здесь необходимы знания, творческое мышление и аналитические способности. Он действительно властен уволить тех, кто не справляется с возложенными на них заданиями, но те, кто остаётся - специалисты высочайшего класса. Любая корпорация с руками их оторвёт в свой менеджмент.
   - Но, всё же, Покровский дирижирует оркестром, пусть даже состоящим из выдающихся музыкантов мирового уровня.
   - Но являются ли гениальные исполнители подчинёнными дирижёра, хотя именно он делает из них оркестр?
   - Ну, в каком-то отношении - да.
   - Вот именно - в каком-то. Я расплодил здесь метафоры только ради иллюстрации своей мысли. Президент окружён соратниками и сподвижниками, а не подчинёнными. Неловко получилось - я вроде бы причислил себя к гениям, но речь шла о воображаемых музыкантах, а не обо мне.
   - Одним словом, вы с Покровским не находитесь в отношениях типа "начальник-подчинённый".
   - Совершенно верно.
   - Тем не менее, его мнение значит для вас больше, чем мнение кого бы то ни было ещё среди ваших соратников?
   - Само собой. За ним гигантский опыт, неформальное влияние. Даже не обладая достаточными властными полномочиями, Сергей Александрович может добиться своих целей через, так сказать, убеждение.
   - Так сказать?
   - Я имел в виду его способность подчинять людей своей воле, даже в отсутствие начальственного статуса.
   - Игорь Петрович, я бы хотел уточнить характер ваших политических отношений. Когда Покровский был президентом, в кабинетах чиновников висели только его портреты, когда же президентом стали вы, то чиновники не сменили один портрет на другой, а добавили к прежнему ваш. Как вы думаете, в случае рокировки, в кабинетах останутся два портрета или вновь только один, и вовсе не ваш?
   - Мы ведь договорились - никакое решение ещё не принято.
   - Да-да, я помню. Но возможно же и такое?
   - Возможно.
   - Так что же вы думаете на сей счёт?
   - Думаю, мои портреты исчезнут.
   - Вы так спокойно об этом говорите?
   - А вы ждёте от меня вспышки ревности, слёз и истерик? Я ведь мужик, и на стройках работал, хоть и не слишком долго. Тем не менее, жёсткий стиль отношений мне не в новинку. Кстати, после стройки, в политике, имел ещё больше возможностей для ознакомления с ним во всех мыслимых подробностях. Полагаю, в глазах чиновников я не вписываюсь в понятие "хозяин".
   - В отличие от Покровского?
   - В отличие от Покровского. Не вижу причин рвать на себе волосы по данному поводу. Видите ли, Николай Игоревич, я прекрасно осознаю скрытые опасности подобного отношения ко мне. Бюрократия в масштабах всей страны способна разжевать и выплюнуть любого президента, сведя на нет все его усилия. Власть главы государства менее конкретна по сравнению с полномочиями, скажем, премьер-министра, но зато она более требовательна к своему обладателю. Президент не может объяснить свои неудачи чужими ошибками. За всё отвечает он, как бы к нему ни относились должностные лица во всевозможных кабинетах между Балтикой и Тихим океаном, подавляющее большинство из которых он даже не назначает. Поэтому президент должен делать своё дело, а не приставать к окружающим с вопросом: "Ты меня уважаешь?"
   - Но для успешной работы уважение всё же требуется? И не только со стороны чиновников, но и со стороны всех избирателей.
   - Конечно. Кто же спорит? Вопрос в стратегии: либо я требую от всех неустанного уважения, либо просто работаю. И уважение со стороны миллионов людей перевесит неприязнь любого количества чиновников.
   - Игорь Петрович, - чуть насторожился Самсонов, - я ведь смогу опубликовать это интервью прежде, чем вы объявите о принятом вами решении относительно участия в выборах?
   - Да, безусловно. Я не развожу здесь заговоры, не выбиваю из-под кого бы то ни было стулья и не подбиваю ни под кого клинья. Просто даю интервью.
   - Извините, но прежде вы никогда не разговаривали с прессой подобным образом.
   - Каким подобным образом? Вы находите меня грубым?
   - Нет, что вы. Откровенным.
   - Обвиняете меня в постоянной лжи?
   - Нет, извините за туманность выражения. Я хотел сказать: вы никогда не говорили так о Покровском.
   - Так меня никогда не спрашивали, боюсь ли я его.
   - То есть, вы и раньше ответили бы так же?
   - Честно говоря, не ручаюсь. А вы прежде стали бы нелегально пробираться на интервью с президентом?
   - Вряд ли.
   - Американских боевиков насмотрелись?
   - В какой-то степени - да. Но в основном, думаю, мне уже некуда откладывать жизнь. Подумал вот - пора начинать. Ну и приступил к исполнению.
   Интервьюер Самсонов начал отвечать на вопросы Саранцева, но даже сам не заметил перемены ролей. Ресторанный кабинет не создавал атмосферы официозности, и журналист запутался в обстоятельствах - работа показалась ему простой беседой новых знакомых.
   - У вас есть семья, Николай Игоревич? - продолжал напирать глава государства.
   - Жена и дочь. Но они не здесь, я отдельно живу.
   - Давно?
   - Седьмой год.
   - Дочь как зовут?
   - Серафима.
   - Сколько ей лет?
   - Двенадцать.
   - Счастливчик. Вам ещё только предстоит...
   - Что предстоит?
   - Узнать о жизни намного больше того, что вы знали до рождения своей милой проказницы. Почему вы живёте отдельно? Сейчас скажете - так получилось.
   - Да, скажу. Не могу же я вам сейчас рассказывать в подробностях всю печальную историю своей жизни.
   - Почему же печальную? Дочка есть, с женой можно помириться. Или развелись юридически, окончательно и бесповоротно?
   - Нет, не развелись.
   - Ну, раз уж за семь лет не узаконили расставание, остаётся только воссоединиться. Как раз Серафима ваша в переходный возраст входит - вам следует находиться рядом, а не на переднем крае информационного фронта.
   Саранцев рассуждал, словно патриарх, хотя журналист явно не сильно различался с ним по возрасту. Правда, дочь у него намного младше, и машину пока не водит.
   - Ладно, Николай Игоревич, - немного хриплым голосом завершил своё интервью президент. - Пора нам по домам возвращаться.
   - Да-да, конечно, - засуетился Самсонов, схватил телефон и выключил в нём диктофон. - Спасибо за интервью, Игорь Петрович.
   - Хотите сделать на нём имя?
   - Есть такой расчёт, не отрицаю.
   - Желаю успеха.
   Саранцев первым встал, пожал руку журналисту, попрощался и вышел из кабинета в коридор. Там к нему подскочила Кореанно, он распорядился скопировать запись интервью и отправился к выходу из ресторана. Широкие спины телохранителей мешали как следует оглядеться, но в одном из дверных проёмов мелькнул наполненный посетителями общий зал, а с обеих сторон вдоль стен коридора стояли и рассеянно улыбались сотрудники и посетители, застигнутые проходом президента и оттеснённые охраной. Игорь Петрович несколько раз кивнул налево и направо, даже прощения попросил за доставленные неудобства - слова вдруг сами собой вырвались, словно птицы вылетели из клетки на свободу.
   На улице смеркалось, шёл дождь. Вокруг стояли люди, в плащах и под разнокалиберными зонтами, местами виднелись укутанные полиэтиленом телекамеры. Журналисты не обманули ожиданий Юли Кореанно и съехались к месту событий.
   - Игорь Петрович, вы пойдёте на перевыборы? - раздался пронзительный женский крик.
   Саранцев на ходу развёл руки в стороны неопределённым жестом удивлённого человека и ничего не ответил. Но первый выкрик стал только сигналом к началу всеобщей вакханалии. В какофонии высоких и низких голосов проскакивали отдельные слова о планах, друзьях, семье, Покровском и Думе, но президент не произнёс в ответ ни слова. Он медленно пробирался к машинам под защитой офицеров ФСО в штатском, и Юля догнала его прежде, чем он забрался внутрь лимузина.
   - Как вы оцениваете результаты операции? - поинтересовался Саранцев у ангела-хранителя своего образа.
   - Беспрецедентный успех, - быстро и уверенно ответила та. - Сегодня вечером вся страна загудит. Первые видеоролики из школы уже появились в Интернете и в теленовостях - школьники не подвели.
   - Только школьники постарались, или ваши подстраховщики тоже пригодились?
   - Сейчас уже трудно сказать - я никого из своих не ограничивала и не контролировала. Если бы школьники подвели, то у особо внимательных зрителей могли возникнуть подозрения, но детишки мои расчёты оправдали. Там несомненно подростковое авторство, всё бесспорно, поскольку подлинно.
   - Я выступил удачно?
   - Безупречно. А как ваши личные впечатления?
   - Неоднозначные.
   Кортеж тронулся с места и двинулся вперёд, постепенно набирая скорость. Смотреть по сторонам мешали шторки на боковых окнах, и президент смотрел вперёд. С простодушным детским упорством он старался разглядеть за широкими плечами сидящего на переднем сиденье офицера и идущей вплотную к переднему бамперу президентского "мерса" машиной охраны летящую навстречу дорогу. Водитель включил фары, небесная вода засеребрилась в их свете, а Игорю Петровичу вдруг померещилась впереди бесформенная тёмная груда - неподвижная, пугающая и противоестественная, словно лежит на асфальте распятый мёртвый человек.
  

2011- 2016

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"