Самотарж Петр Петрович : другие произведения.

Поцелуй негодяя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Почти любовный роман о людях, не знающих чувства вины.

  

1

  
   В четвертом часу утра 23 июня 2005 года жители домов по Вилюйской улице в Москве, страдай они тяжелой бессонницей, могли бы увидеть идущего по тротуару пешехода. Выглядел он вовсе не загадочно: сорока лет от роду, в старых джинсах и широкой клетчатой рубахе навыпуск, с физиономией человека, не видевшего за свою жизнь ничего поразительного. Холостой, беззаботный и счастливый, не имеющий денег на частника или такси, путешественник следовал по едва продирающей заспанные глаза столице и, казалось, не видел в своем приключении ничего обременительного или унизительного. Логично было бы предположить, что неуравновешенный образ жизни время от времени приводил путника к ситуации выживания посреди сурового мегаполиса. Более интимное знакомство с упомянутым человеком дало бы желающим дополнительные подробности: большинство близких ему женщин состояли замужем и относились к гуляке ласково, не ожидая излишнего постоянства, а только основательности, искусных ласк и готовности при необходимости улепетнуть самым невообразимым путем: в окно, через чердак, даже незаметно во входную дверь, только что захлопнувшуюся за объявившимся не вовремя мужем. Ловелас и теперь еще ощущал женское тепло на своих ладонях и на лице, слышал счастливый шепот и мечтал о судьбе тех редких кардиологических больных, коим довелось закончить жизнь в объятиях юной избранницы. Объяснить причину его успехов у женщин пытались лишь некоторые из его знакомых, и все быстро отказались от бессмысленных усилий. Можно только предположить: он эмпирическим путем нащупал идеальное соотношение материального, интимного и имиджевого параметров и оказался своего рода монополистом в области глубоко личных отношений финансового характера.
   Оставалось пройти еще километров десять, и как раз к открытию не нужного к тому моменту метро Воронцов (так называли ходока все его знакомые, мужчины и женщины) полагал добраться до собственной остылой постели, но тут он увидел впереди себя женщину с ребенком. Точнее, мамашу с подростком, который, разумеется, не желал ее слушаться и громко кричал, далеко слышный в утренней тишине, среди гомона городских птиц. Кто-то скажет, что птичий концерт сам по себе нарушал тишину, но Воронцов воспринимал его частью природного безмолвия, поскольку очень хорошо представлял себе подлинный шум, заполняющий московские улицы днем. Человеческие истеричные вопли к звукам природы не относились и привели невольного слушателя в раздражение. Он ускорил шаг, намереваясь поскорее обогнать нарушителей гармонии и вернуть себе ощущение мирового совершенства, но, приблизившись к ним, обнаружил, что женщина беззвучно плачет, вытирая глаза платком.
   - Зачем, ну зачем ты вылезла со своими дурацкими вопросами! - вопил на нее пацан с прыщавой физиономией и проступившими от напряжения венами на висках. - Что тебе не сиделось спокойно! Чего ты хотела добиться, чего! Ну куда ты идешь, куда! Ты ведь сама не знаешь, куда!
   Женщина по-прежнему промокала глаза платочком, а Воронцов, огибая парочку, успел подивиться совершенной омерзительности искаженного ненавистью подросткового лица. "Хоть аллегорическую скульптуру с него лепи", - подумал беспечный путник, в жизни не занимавшийся никаким из доступных человеку искусств. Он ускорил шаг, желая поскорее избавиться от неприятного соседства, но мать подростка, прикрывая лицо измятым платочком, бросила на Воронцова мимолетный растерянный взгляд. Она ничего не сказала, даже глаз не задержала на прохожем, а поспешно их опустила, словно испугалась свидетеля. Во всяком случае, помощи она точно не просила, и Воронцов лишний раз убедился в своей непричастности к происходящему, но вдруг остановился.
   - Может, вам помочь? - спросил он с некоторой натугой, опасаясь положительного ответа.
   - Не надо, - рявкнул подросток, блеснув белыми от ненависти глазами.
   - Что-нибудь случилось, гражданочка? - настаивал Воронцов, борясь с острым желанием схватить молокососа за ухо и хорошенько его выкрутить.
   - Нет, спасибо, - отозвалась в конце концов мамаша и снова бросила на упорного прохожего взгляд исподлобья.
   - Мужик, иди, куда шел! - проорал наглый пятнадцатилетний шкет, даже изогнувшись от яростного усилия, словно хотел уподобиться соловью-разбойнику и одной силой легких ниспровергнуть оппонента.
   - Что значит "нет, спасибо"? - неожиданно для самого себя спросил Воронцов. - Я же вижу - вы попали в какой-то переплет.
   - Нет-нет, ничего страшного.
   - Конечно, ничего страшного! - опять завопил костлявый голенастый горлопан. - На старости лет побомжевать захотелось, а так - ничего страшного!
   Воронцов ощутил неприятный холодок под ложечкой. Он возникал там редко, в тех сложных и неудобных ситуациях, в которых умелый человек оказывается лишь изредка. Воспитание не позволило своему несчастному обладателю притвориться неслышащим.
   - Вам негде жить?
   - Мужик, ну тебе-то какое дело! Иди, куда шел!
   Женщина подняла на сочувствующего блестящие карие глаза:
   - Спасибо, я сама разберусь.
   - Как ты разберешься, как! У тебя же ни хрена нет, ни хрена! Ни копья у тебя нет, понимаешь! Ты же дура, дура!
   - Это ваш сын? - на всякий случай поинтересовался Воронцов, хотя был абсолютно уверен в положительном ответе, потому что не представлял, на кого еще может орать в таких выражениях прыщавый пацан - еле-еле душа в теле.
   Разумеется, женщина утвердительно кивнула - видимо, растерялась от неожиданности.
   - Куда вы идете?
   - На вокзал, наверное.
   - На вокзал она идет! - вновь возопил пришелец из ада. - Что тебе делать на вокзале, дура! У тебя же денег нет на билеты! На вокзал она идет!
   - У вас действительно нет денег на билеты?
   - Нет-нет, спасибо, я придумаю что-нибудь, - поторопилась ответить женщина на предложение, которое Воронцов не успел сделать. Тот и сам не знал, как следует себя вести в создавшемся положении. Извиниться, попрощаться и отправиться дальше - после всего услышанного просто подло. Двадцать первый век, документальные фильмы о тайнах криминального мира и многочисленные детективы учили его не доверять людям, но он родился давно и никак не мог избавиться от вбитых в его голову азбучных истин.
   - Знаете, я не хочу силой влезать в вашу жизнь, - осторожно начал Воронцов.
   - Спасибо, спасибо, я сама, - оборвала его женщина.
   - Охотно верю, но на всякий случай возьмите, - он протянул собеседнице свою визитку.
   - Ну куда ты лезешь, мужик! Ты замуж ее хочешь взять? - с новой силой заистерил подросток.
   Воронцов изо всех сил старался и дальше игнорировать сопливого придурка, но с каждой минутой терпение иссякало, и всякое могло случиться.
   - Спасибо, не надо, - испуганно отворачивалась от протянутого ей кусочка картона странная женщина.
   - Она у тебя деньги возьмет до Челябинска, а там под забором сдохнет, и я вместе с ней! А могли бы здесь спокойно пожить!
   - Не могли бы, - чуть слышно шепнула несчастная.
   - Не могли бы! Из-за тебя и не можем!
   - Не из-за меня.
   - Ну конечно, из-за него! Он тебя гнал, что ли! Скажи, он тебя гнал?
   - Да, - совсем неслышно шевельнула губами мать и жена.
   - Врешь! Врешь! Не гнал! Ты сама взбрыкнула, сама!
   - Я не могла там остаться.
   - Ну и шла бы, куда хочешь! Почему я должен за тобой тащиться?
   Воронцов совершенно не понимал, зачем присоединился к семейной сцене чужих ему людей. Его характер вообще не предполагал конфликтов, он уклонялся от них всегда и везде, по любому поводу и без оного вовсе, когда ситуация, положа руку на сердце, требовала соучастия любого порядочного человека, и когда конфликт зрел исключительно в его собственном неискушенном сознании. Теперь он стоял с протянутой рукой и крутил в пальцах отвергнутую визитку, силясь осознать свою противоречивую роль в происходящем.
   - Гражданочка, - с ноткой нерешительности в голосе возобновил речь незадачливый джентльмен, - я ведь не могу просто так отсюда уйти.
   - Еще как можешь! - рыкнул сиплым подростковым тенорком несносный отрок.
   - О чем вы? - искренне удивилась мать негодяя. - Вы нам ничем не обязаны, идите себе с Богом.
   - Я не могу. Меня совесть будет мучить.
   - Почему? Я ведь ни о чем вас не прошу. Наоборот, я говорю: спасибо, нам не нужна помощь.
   - У меня ведь есть голова на плечах. Я предлагаю компромисс. Вы возьмете у меня визитку, а я оставлю вас в покое. Не захотите - не позвоните, но совесть меня не загрызет. Иначе я получаюсь совсем уж законченным подонком.
   Женщина задумалась, терзаемая с разных сторон инстинктом самосохранения и хорошим воспитанием, затем неловко взяла визитку, поспешно поблагодарила и отвернулась от искусителя, словно испугавшись. Несносный ее отпрыск скорчил презрительную гримаску и всем своим видом показал ненависть к миру взрослых, построенному на лжи и двоемыслии.
   Воронцов обогнал странную парочку и деловым шагом отправился дальше по пути порока. В намеченное время он добрался до своей трехкомнатной квартиры в сталинском доме и лег спать, когда город наконец проснулся. Жилье альфонса вовсе не напоминало своим видом такового. Наоборот, создавало ощущение стабильности, солидности и достатка. Только сведущий человек мог постичь скучную истину - облик квартиры создавался десятилетиями, но не Воронцовым, а его родителями. Сам он привнес в обстановку только пристойную бытовую электронику и компьютер, средоточие жизни. Этот последний стоял на письменном столе в кабинете, в том же помещении находился и неплохой музыкальный центр, поскольку хозяин любил во время работы мелодический звуковой фон, желательно без участия человеческого голоса. Голос - уже не фон, он отвлекает внимание. Между письменным столом и входной дверью стояло старое кресло-кровать, такой же след родителей, как и вся квартира. Его неизменно накрывал гобелен с изображением какого-то горного замка зимой. Из оставшихся комнат спальня не несла ни малейших следов личности Воронцова, а гостиная в качестве такового имела лишь японский телевизор. Спал одинокий волк неизменно в кабинете, стремясь к уюту.
   Вернувшись к бодрствованию уже после полудня, холостяк принял душ и занялся приготовлением любимого чахохбили. Ароматы наполнили кухню, но кудесник упорно отказывался от попутной скороспелой пищи из холодильника, сберегая аппетит для подлинного кулинарного роскошества. Он всегда организовывал обед как торжественное действо, требующее внимания и эмоционального отношения, близкого к восторгу. Воронцов не считал себя сколько-нибудь выдающимся кулинаром, но изредка ему случалось поддержать беседу по кухонным вопросам с женщинами, которые неизменно изумлялись познаниям собеседника и неизменно приводили его в изумление. Почему, собственно, мужчина не может заниматься приготовлением обедов? Холостяк просто не имеет иного выхода, если желает остаться в числе живых.
   Традиционное времяпрепровождение потребовало после обеда некоторого моциона, по завершении которого, ближе к концу рабочего дня, свободный человек занялся наконец своей удаленной работой. Достижение прогресса, возможность добывать себе хлеб насущный в своей собственной квартире, не вступая в противоречие с действующим законодательством и не пускаясь в опасное плавание по бурному морю частного предпринимательства, доставляло Воронцову неисчерпаемое удовольствие. Он сел за компьютер в кабинете, вышел в Интернет и окунулся в обыденность, совершенно забыв о чрезвычайном происшествии утром его обычного перевернутого дня. Через несколько часов оно напомнило о себе телефонным звонком.
   - Здравствуйте, Сергей Михайлович, - произнесла женщина в телефонной трубке. - Извините. Мы встретились сегодня утром, если помните.
   - Помню, - обиделся Воронцов, - из ума пока не выжил. Рад вас слышать.
   - Извините, - глухо повторила женщина. - Я подумала: раз уж вы сами оставили визитку...
   - Конечно, сам. Не отрицаю. Вы не смущайтесь, я готов помочь в меру сил.
   - Видите ли... Не знаю, с чего начать.
   - Да что тут начинать, и так все ясно. Вам нужно переночевать.
   - В общем, да, - после паузы сдавленным голосом произнесла женщина. Вы можете помочь?
   Воронцов мысленно осадил самого себя: что ты делаешь? Он словно не вполне осознавал собственные действия и их мотивы. Незнакомые люди в жизни не переступали порога его квартиры, тем более не оставались на ночь. Да и на одну ли ночь? Из увиденного и услышанного утром благодетель страждущих успел убедиться в отсутствии у женщины каких-либо источников финансирования не только в Москве, но и в Челябинске. Значит, к утру деньги у нее не появятся, ни на съем жилья здесь, ни на возвращение в Челябинск. Приятели у Воронцова имелись, но недостаточно близкие для обращения к ним с просьбой об уплотнении жилплощади. Да и с какой стати? Он незнакомку встретил, оставил ей свои координаты, а за последствия должны отвечать другие? Получается, незадачливая мать вместе со своим невыносимым потомком останется здесь жить на неопределенное время? Перспектива совсем не радовала блудливого кота, привыкшего иметь дело с женскими особями иного склада. Тем не менее, спустя считанные секунды после заданного телефонной трубкой вопроса, он услышал собственный голос:
   - Вы боитесь меня?
   - Что вы имеете в виду?
   - Я имею в виду две свободные комнаты в моей квартире. Если вы меня не боитесь, приезжайте. Запишите адрес.
   - В вашей квартире?
   - В моей квартире. Неужели я произвожу впечатление маньяка?
   - Не производите, конечно. Только...
   - Что только?
   - Честно говоря, маньяки никогда не производят впечатления маньяков.
   - Вы специалист в криминалистике и преступной психологии?
   - Нет, я их видела.
   - Видимо, вам сильно не повезло в жизни.
   - Я имею в виду, по телевизору видела.
   - Слушайте, наш разговор принимает странный оборот. Какой, собственно, помощи вы от меня ждете? У меня нет в запасе пустой бесплатной квартиры.
   - Я понимаю... но все равно... как-то странно.
   - Ничего странного. Во всяком случае, мое предложение кажется мне менее странным, чем предложение денег на оплату съемного жилья. Извините, я не располагаю лишними суммами.
   - Наверное, мы вас стесним...
   - Ерунда. Вы разговариваете с человеком, прожившим два года в казармах, меня невозможно напугать бытовыми неудобствами. К тому же, ваше общество я вовсе не представляю себе в таком свете.
   В трубке воцарилась тишина, и Воронцов решил, что напугал собеседницу своим последним изречением. В глубине сознания мелькнула робкая надежда на женскую скромность и робость перед лицом мужской силы, но она не оправдалась.
   - Диктуйте адрес, - сказала женщина так, словно отдала приказ о нападении на небольшую страну.
  

2

  
   В ожидании жильцов хозяин прошелся дозором по своим владениям, обдумывая планы их размещения. Гостиную отдавать не хотелось - там стоял телевизор, а в кабинете не было телевизионного кабеля. С другой стороны, привести незнакомую женщину прямиком в спальню значило сразу же растоптать ее морально. Наверное, ей придется надавать ему пощечин и гордо удалиться. А он останется при своей выгоде, но без изрядного куска человеческого достоинства. Если перетащить комп и музыкальный центр в гостиную, их придется водрузить на круглый обеденный стол за неимением другого места, и комната примет совершенно нежилой вид. К тому же, выделенка капитально подведена к законному местонахождению компьютера - нужно отодрать кабель с коробом от плинтуса и бросить на пол в гостиной? После нескольких минут подобных рассуждений Воронцов вдруг вывел умозаключение о нежелательности вторжения посторонних людей в его маленький мир, но поспешил развеять нелепую мысль. Отступать некуда - Рубикон перейден. Но подленькие мысли возникали одна за другой: в спальне стоит гардероб со всеми его вещами: брюки, рубашки, джинсы, костюмы, куртки на разные времена года и пальто. Нужно будет стучаться к чужим людям, чтобы до них добраться? В кабинете есть бельевица, по крайней мере здесь можно обойтись без совместного владения. Единственным плодом всех приложенных к решению проблемы умственных усилий стал отказ от любых перестановок. Осталось только усталое ощущение внезапного переселения в коммунальную квартиру. Даже хуже - там нужно делить только кухню и санузел.
   После часового ожидания звонок в дверь раздался неожиданно. Воронцов погремел замками и открыл дверь с чувством холодного разочарования в собственных благих намерениях. На лестничной площадке стояла загадочная женщина, рядом с ней возвышался на полголовы подросток. Последний всеми силами демонстрировал свою непричастность к происходящему: смотрел в сторону с безразличным видом.
   - Здравствуйте, - смущенно сказала женщина. - Наверное, нам пора представиться: Вера Ивановна Заманина. А это мой сын, Петя.
   - Очень приятно, - с некоторым усилием произнес скучный, но гостеприимный хозяин. - Вы уже знаете, что я - Сергей Михайлович Воронцов. Проходите, пожалуйста.
   Жильцы вошли, и только теперь благотворитель осознал факт отсутствия у них каких-либо вещей. Кажется, утром их тоже не было. Озадаченный и насторожившийся, Воронцов нашарил в калошнице гостевые тапки и выложил их перед новыми обитателями квартиры. Те молча переобувались, а владелец апартаментов с деланным безразличием поинтересовался:
   - Что же вы без вещей?
   - Да знаете, как-то так получилось, - невразумительно пояснила ситуацию Вера Ивановна. - Вещи остались в квартире у мужа. Немного странно, конечно, но все произошло спонтанно, я сразу не подумала. Так что, мы пока налегке. Куда нам пройти?
   - Пожалуйста, по коридору направо. А вот здесь у нас удобства, - кивнул Воронцов на двери ванной и туалета. Подросток Петя угрюмо прошаркал тапками в гостиную, мать двинулась за ним. "Стесняются сразу туалет занять", - подумал Воронцов и проследовал за квартирантами, обдумывая дальнейшие действия.
   Уже вечерело, солнце низко лежало на соседних домах, а их тени протянулись на весь двор, раньше времени создавая впечатление сумерек. Гостиная, как и вся квартира, выглядела патриархально: большая люстра с матерчатым абажуром, древняя мебель из резного дерева: книжный шкаф, сервант, комод, диван, большой круглый стол в центре, прямо под люстрой. Напротив дивана, у противоположной стены, стояло не менее древнее пианино, с двумя подсвечниками на медных кронштейнах. Возможно, не медных, а бронзовых - Воронцова никогда не занимала мысль об установлении истины в столь несущественном вопросе. Четырехметровые потолки могли бы придать карликовый облик стандартной советской мебели, но эта, историческая, высилась здесь испокон веку, созданная еще и для больших пространств, и зрительно уменьшала размеры огромного помещения, позволявшие гостям свободно и не толкаясь танцевать между диваном и столом. Нынешний хозяин квартиры лично знал людей, которых облик квартиры приводил в угнетенное состояние духа, но сам он жил здесь с детства и не представлял никаких изменений в обстановке. Наоборот, пугался любой робкой мысли о них. Время застыло здесь с дедовских времен, всечасно напоминало о них и создавало связь с прошлым, какая редко у кого сохраняется в эпоху перемен.
   Странная женщина, оставившая вещи в квартире мужа и пришедшая ночевать к незнакомому мужику, смирно села на диван, сложив руки на коленях. Ее сын без всякого интереса смотрел в окно. Воронцов впервые получил возможность как следует, без спешки и при достаточном освещении, рассмотреть даму, перевернувшую его жизнь с ног на голову. Он окинул ее взглядом и не впечатлился. Потертые джинсы, застиранная футболка, обыденная физиономия, темно-рыжие волнистые волосы, собранные на затылке в хвост. Возраст - за тридцать, но фигура вполне пристойная. Занимаясь оценкой внешности женщины, нельзя не учесть: она приехала из Челябинска, видимо, поездом, и, похоже, до сих пор даже душ не приняла. Надо полагать, собираясь в гости, она приобретает неизмеримо более привлекательный вид.
   - Думаю, пора прояснить детали, - решительно нарушил тишину Воронцов. - В смысле размещения. Я занимаю кабинет - это по коридору от входа первая дверь налево. Дверь напротив гостиной - спальня. А дверь в торце коридора - чулан. Видимо, он вам пока не понадобится. Наверное, Вера Ивановна, вы сами с сыном разберитесь, кто из вас где разместится.
   - Простите, - всполошилась жилица, - вы хотите отдать нам две комнаты?
   - Я бы не сказал "отдать", - с некоторым неудовольствием в голосе грубо отреагировал собственник.
   - Простите еще раз, - разорвала цепь его рассуждений гостья. - Вы хотите поместить нас в двух комнатах?
   - В общем, да. Вас что-то удивляет? - спросил Воронцов, искренне желая узнать причину несогласия его собеседницы с предложенными условиями. Все три, что ли, ей отдать?
   - Нет, спасибо, это чересчур. Мы и так вас слишком стесним. Лучше мы здесь ляжем. Я на диване, Петя - на полу.
   - Зачем на полу? - Воронцов не понимал происходящего. - Я всегда сплю в кабинете, давно привык. Зачем спать на полу, если имеется роскошная двуспальная кровать?
   - Нет, спасибо, это было бы слишком нагло с нашей стороны.
   - Да честное слово, комната стоит пустая! Я холостой, совсем ей не пользуюсь, но постельное белье имеется, и в полном комплекте.
   - Вам его потом стирать после нас! Не надо, спасибо.
   - Да что там стирать! У меня новая стиральная машина. Всех дел - сунуть в нее белье и забыть, пока не постирается. Тоже мне, проблема. Вера Ивановна, вы напрасно стремитесь меня не ущемить - я при всем желании не могу занимать три комнаты одновременно, одной мне вполне хватает.
   Позднее Воронцов сам не мог понять, зачем так упорно и долго уговаривал гостью занять две комнаты вместо одной. Логического основания собственного упорства он не нашел, остались только причины трансцендентального порядка, но в этих материях он совсем не разбирался. В итоге всех усилий прыщавый отпрыск водворился в спальне, а его неподражаемая мать укоренилась в гостиной.
   - Похоже, самое время поужинать, - произнес далее Воронцов фразу, требуемую этикетом, и только потом спохватился: кухонные запасы делали возможным ужин только для него самого. В холодильнике имелись остатки чахохбили и гарнира, а также простые вещи: сыр, масло, молоко, буженина. И все - для одного человека.
   - Спасибо, неудобно как-то, - взялась за свое Вера Ивановна.
   - Опять вы за старое, - буркнул кулинар-одиночка. - Сына-то нужно накормить. Предлагаете нам есть, а вы только посмотрите? Я недостаточно хам для подобных выходок.
   - Да не страшно, вы ешьте, я не хочу.
   - Вы ели сегодня?
   - Ерунда, у меня разгрузочный день.
   Женщина проявила недюжинное упорство, Воронцов сдался, включил ей телевизор и увел на кухню только выразительного подростка, который после появления в чужой квартире так и не произнес ни единого слова. Он съел разогретое чахохбили с макаронами, бутерброд с бужениной, выпил чай, сказал "спасибо" и покинул кухню, оставив хозяина в размышлениях о дальнейшем житье-бытье.
   Начало отношений с квартирантами оставляло желать лучшего - психологическое единение никак не возникало. С чего бы ему и возникнуть - только что познакомились, сказали друг другу несколько слов, исключительно на практические бытовые темы. Система Воронцова предполагала, напротив, полное отсутствие подобных мотивов в беседах с женщинами, назначенными на заклание. Разговоры о музыке, живописи и литературе лучше всего подходили для создания ауры нездешности вокруг его смутной личности, а также сразу доказывали полное отсутствие перспектив материальной пользы в отношениях с ним. Таким образом, точки над i расставлялись сами собой, не требуя в дальнейшем пояснений и комментариев. Но система альфонсирования вовсе не предполагала общения с женщиной, подселившейся в квартиру из-за отсутствия другого места для ночлега. Подобных особ соблазнитель вовсе никогда не встречал в своей жизни, по крайней мере, не общался с ними так плотно. Главный вопрос, волновавший теперь Воронцова, заключался в следующем: как долго квартиранты намерены у него жить?
   Вымыв посуду, он вернулся в гостиную и обнаружил там дежа вю: сын у окна, мать на диване. Оба молчаливые и неподвижные. Телевизор работал впустую, на экран никто не смотрел.
   - Вера Ивановна, я пойду к себе, надо еще поработать, - объявил Воронцов. - Не буду вам больше мешать, располагайтесь здесь поудобнее. Постельное белье - в нижнем ящике комода и в спальне, в гардеробе. В комоде - банные полотенца и халаты, вы хозяйничайте здесь, я не буду мешать.
   Он удалился в кабинет с чувством выполненного гуманитарного долга и ощущением неловкости. Казалось, события развивались странным, противоестественным путем. Словно родители опять насильно познакомили его с одной из их избранниц на роль невестки, а он снова оказался в нелепом положении жениха поневоле - боится обидеть родителей решительным протестом, но одновременно страшится проявить недостаточно отчуждения, чтобы раз и навсегда отвадить благовоспитанную дочь из хорошей семьи, наивно полагающую, будто он так же мечтает о брачных узах, как и она.
   Спустя короткое время из-за плотно прикрытой двери стали доноситься звуки шагов, недовольное бурчание подростка и командный голос его матери, шум воды в ванной и туалете - постояльцы осваивали предоставленное им пространство и тем самым привносили толику умиротворения в душу своего благотворителя. Ситуация принимала обыденный оборот, оставляя в прошлом отпечаток чрезвычайности и непонятности. Воронцов засел за компьютер и до поздней ночи шерстил Интернет - не ради удовольствия, а для денег.
  

3

  
   Проснулся он по обыкновению днем и, лежа в разложенном кресле-кровати, некоторое время напряженно прислушивался. То-то получится номер, если постояльцы уже исчезли, прихватив с собой часть хозяйского имущества. Издали донесся звон и дребезжание упавшей крышки от кастрюли - видимо, новое статус-кво все же сохраняется. Воронцов встал, потянулся, зевнул, крякнул и с заспанным лицом отправился проведать свою кухню. Там его с некоторым смущением встретила Вера Ивановна, в его фартуке, возле его плиты.
   - С добрым утром, Сергей Михайлович. Простите, я у вас тут расхозяйничалась.
   - Добрый день. Ничего страшного, не переходить же вам вместе со мной на ночной образ жизни. А какие возможности вы тут изыскали?
   - Гречку у вас нашла, кашу сварила. Будете?
   Разговор завязался сам собой: о том, где что лежит, где что купить, как что лучше хранить и о прочих вещах, которые интересуют только людей, занятых обеспечением физической возможности жить для тех, кто подобными приземленными темами не интересуется. Воронцов умылся, поел, и приспело время для разговора.
   - Сергей Михайлович, - с некоторым смущением начала Вера Ивановна, - я позвонила мужу насчет вещей, но он не желает со мной разговаривать.
   - То есть?
   - Трубку бросает.
   - Что значит "бросает трубку"? Это ведь ваши вещи?
   - Да, наши.
   - Ваши и мужа?
   - Да нет же, мои и сына. Мы с ними приехали.
   - И зачем же вашему мужу понадобились женские и детские вещи?
   - Да не нужны они ему. Так просто, в позу встал.
   - Он чего-то от вас требует?
   - Да нет, ничего. Просто общаться не желает.
   - Дикая ситуация. Извините, не хочу влезать в ваши дела, но ваш избранник ведет себя весьма странно. Милицию, что ли, нужно привлекать?
   - Да нет, - испугалась Вера Ивановна, - зачем милицию? Я думаю, он успокоится через какое-то время. Просто мне неудобно вас дальше стеснять. Потерпите еще денек-другой?
   - Пожалуйста, оставайтесь. Ничего страшного. И все равно - никогда не мог понять, каким образом люди умудряются соединять судьбы с неописуемыми подлецами.
   - Не надо, вы его совсем не знаете.
   - Зато достаточно знаю о нем. Хотите сказать, он правильно сделал, выгнав вас на улицу посреди ночи в чужом городе?
   - Нет. Но все равно, со стороны трудно судить. У нас с ним столько всего разного было.
   - Все-таки вы гнете к тому, что сами виноваты.
   Воронцов никогда и нигде не выступал с какими-либо заявлениями по женскому вопросу, феминизмом не интересовался и не делил женщин на категории. Бизнес-леди в собственном "лексусе" и уборщица в магазине представляли для него одно и то же: женщину с присущими только ей заморочками. Разумеется, хозяйка дорогого авто представляла больший интерес с материальной точки зрения, но одновременно давала и больше шансов на позорное поражение. Ходок имел определенные способности, но шансов на успех с птицами высокого полета никогда не имел. Воронцов не видел разных женских характеров, он видел во всех один и тот же характер с одними и теми же чертами, только в разных случаях разные особенности выпячивались или затирались, в зависимости от воспитания и прочих жизненных обстоятельств. Нынешняя нестандартная гостья вроде бы проявляла признаки врожденной жертвенности, но ночлег себе и отпрыску она все же обеспечила, без денег и в первую же ночь.
   - Я не говорю, что сама во всем виновата. Только знаете, когда семья рушится, совсем невиновных среди супругов не бывает.
   - Послушайте, Вера Ивановна, - начал было Воронцов.
   - Извините, Сергей Михайлович, называйте меня по имени, пожалуйста. А то можно подумать, будто вы с какой старушкой разговариваете.
   - Пожалуйста, мне не трудно. Давайте тогда просто на "ты", я пока тоже в старики не вышел.
   - Хорошо. И мне не трудно. Вы что-то говорили?
   - Так мы перешли или не перешли?
   - Ой! Так... ты что-то говорил?
   - Да, пытался. Вот о чем. Может, не стоит добиваться милостей у природы?
   - Ты о чем?
   - Сколько еще времени ты будешь звонить мужу, а он будет бросать трубку? Что за комедия положений? Я думаю, стоит к нему наведаться лично.
   - Стоять под дверью два часа?
   - Почему под дверью, не сидит же он в квартире круглые сутки. Чем он занимается?
   - Магазин где-то держит. Но я не знаю адреса.
   - Хорошо, а во сколько он вечером домой возвращается?
   - Не знаю. А зачем тебе?
   - Собственно, это не мне, а тебе. Под лежачий камень вода не течет. Надо ему жизнь испортить, чтобы изволил снизойти.
   - А как портят жизнь? Позвонить в милицию и сообщить о бомбе у него под прилавком?
   - Это незаконно. А вот закатить шумный скандал на улице перед домом, на глазах у соседей - вариант. Престижный у него домик?
   - Да нет, - пожала плечами Вера. - Обыкновенный блочный дом, советский еще.
   - Ладно, а квартира-то его собственная?
   - Говорит, купил.
   - В кредит?
   - Не знаю.
   - Давно купил?
   - Около года назад.
   - А магазин когда себе завел?
   - Года два.
   - Значит, квартиру купил в кредит. Если наркотиками не торгует. Не торгует ведь?
   - Откуда я знаю, чем он торгует? Какая мне разница?
   - Очень существенная - тебе ведь половина причитается.
   - Половина чего?
   - Всего. Если вы расписаны, то бизнес и квартира - совместно нажитое имущество. При отсутствии брачного договора делятся в случае развода пополам. Так вы расписаны? А то женщины любят называть мужьями кого ни попадя.
   - Расписаны, - обиделась Вера. - Но это ничего не значит. Не собираюсь я с ним за имущество тягаться.
   - А за сына?
   - Сын не его, даже не усыновленный.
   - А кто же его отец?
   - Как я тебе объясню? Ты его не знаешь.
   - А о ком мы сейчас говорим?
   - О моем нынешнем муже. Тебе очень интересно копаться в моей жизни?
   - Честно говоря, да. Она выглядит крайне хитросплетенной, а любые ухищрения меня привлекают. Врожденная тяга к непознанному. Можно вопрос?
   - Многовато вопросов.
   - Я не о прошлых жизнях, а о нынешней. Почему ты меня не боишься?
   - Хочешь сказать, другие женщины тебя избегают?
   - Нет. Скорее, наоборот. Но до сих пор ни одна из них не являлась ко мне домой после нескольких минут знакомства.
   В течение разговора Вера стояла у плиты и вертела в руках деревянную лопатку для тефлоновых сковородок. Услышав последнюю фразу Воронцова, она напряженно замерла и уставила на него застывший взгляд:
   - Считаешь меня проституткой?
   Негодяй отрицательно покачал головой:
   - Ни в малейшей степени. Я совсем о другом: исходя исключительно из моей внешности и нескольких слов, достойных любого маньяка, ты поверила в мою бесконечную порядочность. Мне теперь интересно, в каких чертах моей незаурядной личности столь явно просвечивает хорошее воспитание? По-моему, оно вовсе не просвечивает, но ты ведь усмотрела что-то.
   - Понятия не имею, - холодно заявила Вера, вновь принявшись за упражнения с лопаткой. - Словами объяснить не смогу.
   - Женская интуиция?
   - Если хочешь, да.
   - Или просто другого выхода не оставалось?
   - Может быть.
   - А если бы у меня дома обнаружилась компания полупьяных похотливых мужланов?
   - Компания похотливых мужланов вряд ли стала бы расставлять ловушку на тетку с вокзала. Я думаю, в Москве есть много более приятных возможностей сексуального удовлетворения.
   - Наверное, но все они платные.
   - Слушай, хватит корчить из себя уголовника. К чему все эти вопросы? Какой ответ тебе нужен, зачем? Что ты хочешь мне доказать? Что я безответственная дура? Рискую собственным сыном без всякой необходимости? Так я тебе не жена, и сын не твой, какая тебе разница?
   Вера перешла на крик, Воронцов ошалело замолчал. Потом неловко спросил:
   - Кстати, где он?
   - Телевизор смотрит, а что?
   - Да так, думаю, чем бы его развлечь. По-моему, он у тебя не домосед.
   - Не домосед. Но здесь у него компании нет. Тоже я виновата, скажешь?
   - Да ничего я не скажу, что ты заводишься! Только все равно нужно твои дальнейшие планы обдумать.
   - Я думаю, думаю! И ничего не придумывается. Я ведь дура непроходимая.
   - Слушай, давай без истерики. Я просто хочу прояснить ситуацию, без всякой задней мысли. В Челябинске у тебя есть жилье?
   - Нет.
   - А вообще где-нибудь на этом свете есть?
   - Нет.
   - Так не бывает. Регистрация у тебя в паспорте стоит?
   - Не стоит. Из моей квартиры муж сделал свой московский бизнес, доволен? Еще одно доказательство моей дурости.
   - Заложил под кредит и не вернул?
   - Вот именно.
   - Он хоть пытался этот кредит выплатить, или просто тебя использовал?
   - Откуда я знаю, он здесь был, а я в Челябинске.
   - Квартира была приватизированная?
   - Да.
   - На твое имя?
   - Да.
   - Еще до этого замечательного мужа?
   - Да.
   - Тогда он не мог ее заложить. Он записал тебя поручителем?
   - Какая разница?
   - Возможно, никакой. Я не юрист, но похоже, что магазин - вовсе не его, а твой. Нужно это только доказать.
   - Да, всего-навсего нанять адвоката. Когда жить не на что. Ты такой умный, просто слов нет.
   Воронцов замолчал, осмысливая полученную информацию.
   - Скажи, а ты вообще намерена воевать с мужем, или готова все простить, если он тебя примет? Вообще, что у вас там произошло?
   - Ничего особенного не произошло. Просто у него другая женщина, вот и все.
   - И он велел тебе убираться?
   - Можно и так сказать.
   - Так, снова возникает туман. А как еще можно сказать? Он вас выгнал или ты сама ушла?
   Вера тоскливо смотрела в окно на вершины деревьев во дворе.
   - Ну какая тебе разница? Зачем ты копаешься в моей жизни? Удовольствие, что ли, получаешь?
   - Я думал, женщины любят плакаться в жилетку.
   - В какой-нибудь книжке прочел?
   - Нет, жизненный опыт. Возможно, я пока не заслужил права занять должность твоего штатного слушателя, но и на роль постороннего уже не гожусь.
   - Намекаешь, что мы с Петькой от тебя зависим?
   - Странная у тебя тяга к огрублению простых вещей. Хорошо, сама скажи: я посторонний? Совсем никакого отношения к вам не имею?
   Вера по-прежнему молча смотрела в окно. Потом повернулась к Воронцову:
   - Странный вы народ - мужики. На все-то вы имеете право. Если перед вами женщина. А если перед вами другой мужик, на голову выше и на полметра шире в плечах - ваши права сразу съеживаются и вы рады их ему уступить по первому требованию.
   - Понятное дело - против лома нет приема, если нет другого лома. Ты от темы все же не уклоняйся: муж вас с сыном выгнал, или ты сама ушла?
   - Я увидела в квартире женское белье и возмутилась, а он велел мне заткнуться. Вот и скажи, сама я или не сама?
   - А ваши вещи он почему не отдает? Чего хочет-то? Чтобы ты пришла и осталась?
   - Мне все равно, чего он хочет. Я к нему не вернусь.
   - Понятно. И каков же план действий?
   - Не знаю. Нам уйти?
   - Вечно ты все наизнанку выворачиваешь. Согласись, ведь нужно придумать какой-то план? Ты сюда рванула сразу из своей квартиры, как только банк ее забрал? Кстати, при наличии несовершеннолетнего ребенка они не имели права.
   - Вечно ты о правах! Имели или не имели, а вот выгнали. Только я свою квартиру сдавала, а сама снимала комнату.
   - Работала?
   - Работала, в музыкальной школе.
   - В музыкальной школе? Не вдохновляет. Зарплаты даже на комнату не хватало?
   - Может, и хватило бы, только хозяин стал приставать.
   - И ты сорвалась к любимому мужу?
   - По-твоему, следовало снять другую комнату?
   - Видимо, все не так просто.
   - Очень даже сложно. Комнату нужно искать неизвестно сколько дней с неопределенным результатом, а деньги уже почти кончились. Вот и поехали.
   - А под каким предлогом он вообще один в Москву уехал, да еще с твоими деньгами?
   - Ясно, под каким. Мол, пока обоснуется да угнездится, лучше без семьи. Всякое ведь может случиться, руки лучше иметь свободными.
   - Это уж точно. Похоже, он себе не только руки освободил.
   - Слушай, ты хоть когда-нибудь был женат?
   - К счастью, нет.
   - Почему же "к счастью"?
   - Потому что не испытываю ни малейшего желания отвечать за чью-то жизнь. Видимо, муж из меня никакой.
   - А ты и рад!
   - В общем, да. Живу в мире с самим собой. Появись здесь жена, я бы, наверно, руки на себя наложил. Не представляю, как это люди семьями живут?
   - А ты сам из детдома?
   - Нет, почему. У меня родители живы-здоровы.
   - Куда же ты их дел?
   - Никуда я их не девал! Как бабушка умерла, они уехали к ней в однокомнатную, а эту поручили моим заботам. Житейского опыта набираться в преддверии женитьбы.
   - Набрался опыта?
   - Набираюсь потихоньку. Правда, перспектива свадьбы все равно не прорисовывается.
   - Почему?
   - Говорю же - страшно подумать. В сорок лет жизнь наново перекраивать - чур меня!
   - Значит, родители напрасно внуков ждут?
   - Напрасно. Если бы, скажем, можно было одну внучку им из воздуха сделать - я бы не отказался. Но с женщиной связываться - на фиг мне головная боль? Она ведь первым делом захочет мебель поменять и ремонт сделать.
   - И правильно сделает. У тебя квартира хорошая, а обстановка ужасная.
   - И ты туда же. Нормальная обстановка.
   - Ужасная. Словно пришла в гости к строгой бабушке, которая носит пенсне и бьет линейкой по спине, чтобы я не сутулилась.
   - Но к бабушке ведь пришла. Плохо разве?
   - Не плохо. Тоскливо как-то, уйти поскорей хочется. У тебя квартира не для людей, а для истории.
   - Тебя послушать - так здесь жить невозможно. А я здесь всю жизнь перекантовываюсь, и очень хорошо себя чувствую.
   - А на фортепьяно играешь?
   - Немного. Но учился не в музыкальной школе - бабушка учила, потом мама. Но я не получал удовольствия, а они не слишком напирали.
   - Можешь сейчас что-нибудь сыграть?
   - Зачем тебе? Ты что преподавала в своей музыкалке?
   - Фортепьяно.
   - И тебе не надоели ученические упражнения?
   - Я люблю учить музыке. Мне даже гаммы нравятся, хотя я слушала их много лет ежедневно. В них есть какая-то загадка. Сказка о гадком утенке, только сразу не поймешь, превратится он в лебедя или так и останется обыкновенным взрослым уродцем. Дети ведь такие разные, так непохоже друг на друга проходят гаммы, которые всем кажутся образцом одинаковости. Смысл искусства наиболее виден в ученическом исполнении. Если умения еще нет, а искусство уже существует, само собой приходит убеждение, что музыка переживет людей и останется на пустой планете памятником человеческой душе.
   - Нерукотворным.
   - Так ты сыграешь?
   - Прямо сейчас?
   - Какая-то проблема?
   - Странный у нас диалог - из одних вопросов.
   - Скажи "да" или "нет", и диалог станет обыденным.
   - Твой Петька там телевизор смотрит.
   - Ничего, переживет.
   - Я до сих пор не могу забыть его истерику тогда, утром. Ты не боишься снова его довести?
   - Нет, тогда у него просто случился нервный срыв. В общем он мальчик спокойный. Не пытайся сменить тему.
   - Зачем тебе понадобилось мое исполнительское искусство?
   - Терпеть не могу людей, которые держат дома фортепьяно для мебели.
   - Я на нем играю, когда стих находит. Правда, ничего нового давно не разучивал. Я ведь не гений, на лету мелодии не подхватываю.
   - Я не требую от тебя мирового уровня. Мне просто интересно: умеешь или не умеешь?
   - Если не умею - я сноб, жлоб, мещанин и вообще редиска?
   - Нет, просто человек, живущий по привычке.
   Воронцов с детства не играл на публике, а в те тяжкие времена его принуждали старшие, чем навсегда отбили охоту к музицированию на потребу гостям дома. Он не столько боялся проявить бездарность, сколько испытывал неприятный привкус насилия над собственной волей и стремился поскорее прекратить экзекуцию. Наилучшим способом добиться желаемого ему показалась капитуляция. Он решительно встал, резко отодвинув табуретку, отправился в гостиную, разминая по пути пальцы рук, и уселся за пианино. Петька с дивана лениво смотрел на Воронцова и вошедшую вслед за ним Веру, не постигая их замысла. Затем недоучка в меру скромного таланта сыграл несколько тактов из Шопена и повернулся к своей мучительнице:
   - Для мебели у меня пианино?
   - Нет.
   - Достоин я его иметь?
   - Разрешаю. Тебе важно мое мнение?
   - Сама же все начала. Я бы и не вспомнил об этой штуке.
   - Я-то начала, но почему тебе понадобилось довести до конца?
   Воронцов раздраженно встал:
   - Всегда так с вашей сестрой. Можно наизнанку вывернуться, исполняя вашу волю, и все равно выставите идиотом. Видимо, в целях демонстрации психологического превосходства.
   - А я думаю, дело не в нашей сестре, а в вашем брате. Вы все жутко закомплексованы в отношениях с женщинами. Вечно стремитесь доказать превосходство над соперниками, даже когда их вовсе не имеется.
   - Ладно, спасибо за внимание. - Воронцов собрался к себе в кабинет, но вдруг замер посреди комнаты. - Елки, в магазин ведь нужно. У нас там еще остались припасы?
   - Есть немного, но пополнить пора. Далеко у вас магазин?
   - Рукой подать. До рынка добираться надо, поэтому я там редко бываю.
   - Может, я схожу? И Петьку с собой в возьму для переноски тяжестей, а ты работай.
   Воронцов замялся в нерешительности:
   - А это удобно? Гостей вроде за продуктами не посылают.
   - Если они явились по приглашению на несколько часов. А мы тебе свалились, как снег на голову. Все равно, я лучше знаю, что мне понадобится для готовки.
   Ночевавшие у холостяка женщины и прежде, случалось, готовили завтрак, но они проводили ночь в его постели и воспринимались им как свои. Вера пребывала в квартире на необычных основаниях, своей все же не являлась, хотя чужой он ее действительно не считал. Никогда не имевший сестры, Воронцов переживал новый опыт - сожительство с молодой женщиной на правах товарищества. Незнакомая территория на каждом шагу ставила перед ним трудные вопросы, и он старательно морщил лоб, пытаясь их решать быстро и без излишнего варварства. Вчерашняя уличная незнакомка постепенно принимала на себя обязанности домработницы, а ее работодатель судорожно и непоследовательно пытался сформулировать для себя собственную роль в заданных обстоятельствах. Дальнейшие перспективы тонули в тумане, но заниматься покупками не хотелось, и Воронцов уступил без сопротивления. Дал Вере деньги, объяснил дорогу до любимого магазина, снабдил сумками и выпроводил постояльцев из квартиры со смутным чувством облегчения. Все-таки ситуация постепенно прояснялась.
   Воронцов засел за комп и принялся прочесывать Инет, совершенно забыв о своих бытовых обязанностях на несколько часов, пока в дверь не позвонили. Только теперь он осознал, что жильцы отсутствовали слишком долго для визита в угловой продмаг. Вера в сопровождении молчаливого Петьки ввалилась в прихожую, оба оказались до отказа нагружены пухлыми сумками, издающими разнообразные пищевые запахи.
   - Вы где были? - поинтересовался Воронцов, заранее ожидая новых неожиданностей.
   Оказалось, мама с сыном провели полномасштабную рекогносцировку местности, объехали несколько рынков и отоварились большим спектром продуктов, обладающих оптимальным соотношением цены и качества. Хозяин квартиры подумал, что прежде закупался разом на целую компанию только в преддверии холостяцких вечеринок, обеспечение же бесперебойным питанием женщины и подростка в его задачах никогда не значилось. В сумках обнаружились лук, капуста, редиска, помидоры, картофель и многое другое, прежде не занимавшее Воронцова в подобных количествах. Разгрузке он помогал неуверенно, временами задумываясь о превратностях своей жизни.
   Вечером позвонил Мишка с предложением оттянуться в каком-нибудь кабаке, и Воронцов радостно согласился, ощутив вдруг свою квартиру не самым удобным местом на свете.
  

4

  
   - Кто у тебя поселился? - не поверил своим ушам Мишка.
   - Женщина с сыном. Мерзкий такой подросток, правда, пока тихий. Орал он только на улице.
   - Откуда они взялись?
   - Встретил на улице. Муж ее выставил, без денег и без вещей. Она, к тому же, из Челябинска, но и там у нее угла нет.
   - Ну ты даешь! - восхитился приятель решимости Воронцова. - Холостой, холостой, и вдруг бац - сразу целая семья! Оставил их одних?
   - Нет, часового приставил. Идиотские вопросы задаешь. Их ведь здесь нет, значит оставил.
   - И уверен, что они у тебя мебель не вынесут?
   - Ты очень мрачно смотришь на жизнь, тебе говорили раньше?
   - Я смотрю на нее реалистично. До последнего времени ты сам поступал так же.
   Приятели сидели в ночном клубе и потягивали коньяк в ожидании стриптиза. Мишка с его лысиной, интеллигентскими очками и выпяченным пузом считал Воронцова счастливчиком, поскольку тот сумел не жениться. Много раз женатик пытал бывалого холостяка, пытаясь понять, в какой момент биографии сам допустил роковой промах, но до сих пор не добился успеха. Состояние перманентного брака заставляло его непрерывно размышлять о свободе и независимости кого бы то ни было от чего бы то ни было, поэтому терпели его только в своей компании. Третий ее участник жил под кличкой, как профессиональный революционер. Приятели величали его Концерном, поскольку, единственный из всех, он впал в частное предпринимательство - владел на паях автомойкой. Теперь Концерн слушал рассказ Воронцова о радикальном повороте в его личной жизни и не произносил ни слова, задумавшись о чем-то высоком.
   В помещении царила полутьма, стоял гул приглушенных голосов, официанты сновали по залу, и жизнь казалась такой же, как вчера и во все предыдущие дни.
   - Даже если они не вынесут твою мебель, как только вернешься, сразу же выгони их к чертовой матери, - из дружеских побуждений наставлял Мишка Воронцова. - Этим бабам дай палец - они руку оттяпают. Почему ты должен решать ее проблемы?
   - В общем, не должен. Но и мерзавцем не хочется выглядеть.
   - При чем здесь мерзавец? Она тебе родственница или хотя бы знакомая?
   - Теперь знакомая.
   - Ну разумеется, уже захомутала дурака. Она уже сама тебе призналась, что двух мужиков за цугундер взяла, а сколько их там было на самом деле? Хочешь стать следующим в очереди? Дождешься, что она в конце концов потребует себе долю в твоей квартире.
   - С какого удивления? И вообще, она меня не трогала, я сам к ней пристал со своими благими намерениями.
   - Ну конечно, сам! Они это умеют - не заметишь, как сам ей свою голову поднесешь на подносе.
   - Блин, Мишка, ты совсем с дубу упал. Какая еще голова на подносе? Ты недавно Библию прочел?
   - Да не читал я ее вовсе. Я тебя просто предупреждаю. Ты ведь с бабами общаешься время от времени, а я уже давно по уши погряз, круглые сутки упражняюсь в гендерной психологии. Точно тебе говорю: они ничего просто так не делают, у них всегда есть цель. И к тебе она затесалась с целью.
   - Разумеется, с целью. Переночевать. Если бы я прошел мимо них молча, ее сейчас в моей квартире не было бы.
   - Но ты не промолчал. А она прекрасно знает: если мужик не смог спокойно пройти мимо незнакомой ревущей бабы, из него можно веревки вить.
   - Ты ее в глаза никогда не видел, а судишь.
   - Да на фиг мне ее видеть, я всю их сучью породу наизусть знаю!
   - И как только твоя жена до сих пор о твою голову скалку не изломала.
   - Потому и не изломала. Я ведь ее насквозь вижу и все резкие движения предупреждаю.
   - А сам почему от нее не уходишь?
   - Не могу. Природа не позволяет.
   - Хочешь каждый день ее видеть и каждую ночь возлежать с ней в постели?
   - Хочу. Поэтому тебе и советую остерегаться. У них ведь так - самую славную милую лапочку пригреешь, а потом понимаешь, что пропал. Когда уже поздно спасаться.
   - Зачем же спасаться от милой лапочки?
   - Затем, что у них всегда в запасе имеются железные когти, и рано или поздно тебя возьмут за горло.
   - Видимо, ты имеешь в виду совсем другое место.
   - Пожалуй.
   Воронцов поднял рюмку с коньяком над головой:
   - Почти весь срок своей брачной жизни ты уговариваешь меня никогда не жениться, но сам так и не развелся. Может, прокомментируешь как-нибудь?
   - Что тут комментировать? Не могу уйти, и все. Можно подумать, сам не понимаешь.
   - Очень хорошо понимаю, поэтому и смеюсь над твоими поучениями. Бабы созданы для нас, а мы - для них. Сермяжная истина, доступная самому ограниченному уму.
   - Ну и женись, если ты создан для баб, - угрюмо бросил насупившийся Мишка.
   - Пока не готов. Нужно либо узреть в браке пользу, либо сойти с ума. Со мной ни того, ни другого еще не случилось. Если случится - женюсь, и тебя спрашивать не стану.
   - А если не случится?
   - Тогда не женюсь, разве не ясно?
   - Тебе сорок уже.
   - Ну и что?
   - С ума точно не сойдешь, а невестам, которые могли бы принести тебе пользу, ты на хрен не нужен.
   - Замечательно, не женюсь. Решено.
   - Вы оба - придурки, - неожиданно заявил Концерн и замолчал.
   - Может, продолжишь мысль? - поинтересовался Воронцов. - Хотя, ты тоже женатик, и о холостяках судить не способен.
   - Ерунда, - развил свою аргументацию Концерн. - В вопросах жизни каждый может судить о каждом.
   - Ну и?
   - Голова здесь вообще не при чем.
   - В вопросах жизни?
   - В вопросах женитьбы. Ни здравый смысл, ни инстинкты, ни сексуальная зависимость к браку не ведут.
   - И что же к нему ведет?
   - Судьба. Заранее ничего не узнаешь, не предусмотришь, не предпримешь никаких сознательных действий. Можешь бегать с высунутым языком в поисках выгодной партии и ничего добиться, можешь сгорать от страсти и остаться свободным, а можешь просто жить, ничего не чувствуя и ни о чем не думая, как вдруг обнаружишь себя в ЗАГСе.
   - С тобой так и случилось? - иронично поинтересовался Воронцов.
   - Примерно. Со всеми происходит примерно так.
   - А с холостяками?
   - А с холостяками не происходит, вот и все. Сложилось или не сложилось. Выпал джокер или нет. Выиграл в рулетку или проиграл. И не всегда понятно, в чем выигрыш - в том, что женился, или в том, что проиграл.
   - Как все запутанно, - скривился Воронцов, совершенно точно знавший, в чем состоит выигрыш.
   - А ты как хотел? Человек - высшее животное, а не какая-нибудь инфузория.
   - С твоими фаталистическими взглядами я бы не выжил, - категорически заявил Воронцов. - Я хочу контролировать собственную жизнь.
   - Чепуха. Это не удавалось даже великим монархам и диктаторам всех времен. По-моему, большая их часть имела большие проблемы в отношениях с противоположным полом.
   - Слушай, Концерн, зачем ты вообще живешь на белом свете?
   - Потому что родился.
   - А чего не повесишься?
   - Не хочется. У меня ведь все в порядке.
   Воронцов хотел развить наступление на моральные позиции приятеля, но обстоятельства решительно ему помешали. Откуда-то из темного угла зала раздался усиленный динамиком голос ди-джея, загремела электронная музыка и началось то, ради чего вся компания и собралась ночью в общественном месте.
   Первой раздевалась девица в советском школьном платье, в коротких белых чулочках и с большими белыми бантами в волосах. Воронцова всегда раздражали педофильские мотивы в стриптизе, но чувственность брала свое. Девица смотрелась соблазнительно, особенно, когда кроме чулок и бантиков на ней практически ничего и не осталось. Противоречия между разумом и чувствами возникают часто, и в большинстве случаев последние берут верх. Квази-школьница еще и двигалась плохо: механически, заученно, словно под принуждением. "Сексуальная рабыня, что ли?" - подумал Воронцов, разозлился на себя еще больше и хватил залпом рюмку коньяка.
   Следующей оказалась особа в стиле садо-мазо, в коже и металле, с демоническим макияжем и прямыми черными волосами. Когда она в достаточной степени разоблачилась, стали видны явные признаки целлюлита на ягодицах и выпуклых бедрах. Танцовщица извивалась вокруг шеста с видимым усилием, тот прогибался под ее весом, несчастный случай казался вполне реальным. Воронцов начал тихо закипать бешенством и бросил яростный взгляд на Концерна, главного организатора мероприятия. В сполохах светомузыки его лицо было трудно рассмотреть, но казалось оно бесстрастным.
   - Ты специально на самый отстой подгадал? - спросил приятеля Воронцов, вложив в вопрос все свое природное ехидство.
   - Тебе что, не нравится?
   - Скажи еще, будто тебе нравится.
   - Представь себе. Стрип как стрип. Можно подумать, ты каждый день видишь незнакомых полуголых баб.
   - На фиг мне каждый день такое счастье? Так можно и до монастыря себя довести.
   - Ладно, не кричи, а то выведут.
   - Да я и сам уйду!
   - Подожди, а то публика тебя за голубого примет.
   - Публика в глубине души со мной согласна.
   Пока Воронцов недовольно бурчал, на сцене появилась новенькая. Образ деловой женщины шел к ее овальному бледному лицу и серебристым теням у глаз. Собранные на затылке в пучок натуральные светло-русые волосы она через несколько минут одним движением распустила, и они вольно рассыпались по плечам. Воронцов замолчал и принялся внимательно следить за раздеванием, глупо надеясь, что стриптизерша нарушит правила заведения и снимет с себя совершенно все. Чаяния не оправдались, но страждущий зал пришел в неописуемый восторг. Загремели аплодисменты, слышались полупьяные выкрики поклонников, Концерн тоже сложил руки рупором и выкрикнул общее требование, но танцовщица убежала со сцены, мелко семеня и прикрывая обнаженные острые груди.
   - Ну как тебе? - подмигнул охальник Воронцову.
   - Неплохо, - согласился тот. - Ложка меда в бочке дегтя. Думаю, больше ничего подобного не увидим.
   Утверждение оказалось провидческим: ни один из оставшихся номеров программы не повторил успех блондинки с великолепным бюстом, зато по ее завершении официант подсадил за столик приятелей трех заинтересованных смешливых девиц, и все вместе они быстро забыли про злосчастный стриптиз.
   - Мальчики, что это вы до сих пор веселитесь? - спросила одна из подсаженных, с пухлыми накрашенными губками. - Вас ведь жены заругают.
   - Не заругают, - обнял ее за плечи нетрезвый Мишка и мотнул головой в сторону Воронцова, - особенно вот этого.
   - Почему особенно? - спросила недогадливая губастенькая.
   - Потому что только он холостой, - быстро среагировала прозорливая подружка губастенькой.
   - И самый бедный, - поспешил добавить Воронцов, страшно не любивший всерьез знакомиться в злачных местах.
   - Кто тебе сказал, что ты самый бедный? - встрепенулся Мишка.
   - Ладно, не трепыхайтесь, - насупился Концерн. - Голопузые мои товарищи.
   - Значит, ты самый богатый? - поинтересовалась прозорливая.
   - Он самый смелый, - высказала свое мнение третья девица.
   - Он самый сильный, - добавил Воронцов.
   - Нет, он самый беспринципный, - вмешался Мишка. - Девчонки, вы его бойтесь.
   Прозорливая просунула руку под локоть Воронцова и томно опустила голову на его плечо:
   - Я буду дружить с бедненьким, но свободным, а вы - как хотите.
   - Он ведь один, поскольку женщины его не терпят, - снисходительно пояснил Мишка.
   - Ничего подобного, он просто быстро ими насыщается и бросает, - возразил Концерн.
   - И скольких ты уже бросил? - сложила губки бантиком прозорливая.
   - Не считал, - беззаботно заявил Воронцов. В действительности он должен был бы сначала решить, кого можно считать его женщиной. Случайные связи на ночь-другую он полагал несущественными и не достойными учета, хотя их обилие сбивало с толку и в конечном счете не позволяло свести дебет с кредитом.
   - А какие тебе нравятся?
   - Сейчас ему понравилась та же, что и всем остальным, - встрял без спроса Мишка.
   - Эта худющая? - изумилась прозорливая. - И почему мужикам так мослы нравятся?
   - Почему худющая? Самое оно, - в свою очередь удивился Воронцов.
   - У нее же ребра со ста метров пересчитать можно!
   - Насчет ста метров не уверен, - вступился за танцовщицу Мишка. - Нет, она в норме. Не хуже вас, девчата.
   - Да если я к шесту выйду, этот кабак с лица земли сметут! - безапелляционно заявила губастенькая.
   - Конечно, кто же спорит, - согласился Мишка и чмокнул ее в щечку.
   - А вот если бы вы все трое разом туда вышли... - мечтательно протянул Концерн.
   - Не надейтесь, - отрезала прозорливая и оторвалась от плеча Воронцова. - Нам тогда придется заканчивать вечер в ментовке.
   - А мы вас и там не бросим, - заверил Мишка. - Штурмом возьмем.
   - А ты с ними пойдешь? - дернула прозорливая Воронцова за рукав.
   - Нет, - категорически заявил Воронцов. - Мне домой надо, у меня там чужой ребенок.
   - Почему чужой?
   - Он со своей матерью у меня поселился.
   - А кто его мать? Твоя женщина?
   - Нет, тоже чужая. Жизнь так сложилась.
   - У тебя поселилась чужая женщина с ребенком?
   - Угу.
   - Прямо с улицы зашла?
   - Нет, я сам их привел.
   - Зачем?
   - Жизнь так сложилась.
   - Ей негде жить, - пояснил Мишка.
   - Ты приютил прямо с улицы бездомную с ребенком? - вновь проявила свои способности прозорливая.
   - Если ты представляешь себе бомжиху, то очень ошибаешься. Просто женщина, которой сильно не повезло - она оказалась без жилья только несколько дней назад. В какой-то степени, по собственной инициативе: у мужа квартира в Москве, но она обнаружила в ней следы любовницы и ушла, хотя он ее не прогонял.
   - Вообще-то, я ее понимаю, - вставила губастенькая. - Ложиться в свою законную постель второй по счету - ни за что бы не согласилась.
   - И осталась бы ради принципа на улице, с ребенком и без денег? - уточнил Концерн.
   - Осталась бы!
   - А у тебя есть дети?
   - Нет, ну и что? Принципы-то у меня есть, а это главное. Мужики почти ничего не понимают в чувствах, вы живете на голых инстинктах.
   - И главный из них - инстинкт собственника, - заверил Воронцов.
   - Не уверена, что главный, но имеется и такой. Вы все словно участвуете в какой-то гонке.
   - Закон джунглей. Право на самку дается победителю, остальным остается только утирать кровавые сопли.
   - Послушай, ну и какие же у вас отношения? - спросила прозорливая.
   - Соседские. Парень у нее - мерзкий до невозможности. Только что матом ее не крыл, когда я на них напоролся. Правда, с тех пор, как у меня поселился, тихий. Наверно, боится всерьез на улице оказаться.
   - А сколько ему?
   - Кто его знает. Подросток, щуплый такой, но уже выше мамаши вымахал.
   - С подростками возни много. Ты не вздумай его ударить.
   - Зачем мне его бить? Он же мне не сын.
   - А сына ударил бы?
   - Да ладно, не знаю. Я отец теоретический - может, сын бы меня меньше злил, даже если бы и оказался таким же геморроем.
   Странный для ночного клуба разговор продолжался еще некоторое время, в течение которого Мишка и Концерн окончательно отошли на второй план, заслоненные в глазах трех подружек великим подвигом Воронцова. Встревоженные приятели благотворителя осторожно сменили тему и сдобрили ее новой порцией коньяка, обеспечив женскую часть общества французским вином. В результате вся компания оживилась и увлеклась намного более воздушными материями, не имеющими ни малейшего отношения к жизненным реалиям. По окончании собеседования все разъехались на такси в разные концы города, и, открывая дверь своей квартиры, Воронцов обнаружил рядом с собой прозорливую девицу, придерживающую его за локоть.
   - Ты со мной? - на всякий случай поинтересовался ловелас. На случай, если новая гостья утратила ориентацию и полагает себя возвращающейся домой.
   - Конечно. Ты против?
   - Я всеми фибрами души за.
   - Не боишься своей жилицы?
   - С какой стати? Я же говорил, у нас соседские отношения. Только...
   - Боишься все-таки?
   - Нет, только они две комнаты заняли. Нам остается только кресло-кровать.
   - Замечательно, никогда не пробовала в кресле-кровати.
   Двое вошли в темную прихожую, Воронцов включил свет. В квартире царили тишина, покой и порядок. Пара проследовала в кабинет, хозяин и там включил свет, прозорливая осмотрелась и поразилась обстановке.
   - Она и тебя угнетает? - обиделся продолжатель традиций и поспешил увести разговор в другую сторону. Впрочем разговор продолжался недолго: спустя короткое время оба перешли к делу на узком разложенном кресле, которое периодически натужно поскрипывало.
   Когда процесс закончился, и добыча хищника упала в объятия Морфея, Воронцов, которому рядом с ней не хватило места, сел за компьютер с затуманенной головой и умудрился еще часок поработать, затем притащил из чулана раскладушку и лег спать одетым.
   Утром он проснулся от женского смеха, доносящегося издалека. С трудом осознав реальность, ночной житель сел на скрипучей раскладушке и опустил босые ноги на пол. Солнечный свет лился в кабинет через окно, и было видно, как пылинки пляшут в его лучах на фоне мрачного книжного шкафа. Кресло оказалось пустым, откуда-то снова донесся смех, Воронцов собрался с силами, воткнул ноги в тапки и отправился на голоса.
   Кухня жила полной жизнью, наполненная ароматом горячего борща. Вера и приведенная Воронцовым из ночного клуба прозорливая девица весело болтали, причем последняя нарезала тонкими ломтиками огурец - видимо, предназначенный для добавления в блюдо с салатом, стоявшее перед ней на столе.
   - С добрым утром, - сказала Вера, как и в прошлый раз, хотя давно уже стоял день.
   - Привет, - беззаботно кивнула прозорливая.
   - Добрый день, - озадаченно произнес Воронцов, осмотрел кухню, задумался ни о чем, а затем мысленно махнул рукой и отправился принимать душ. Ему хотелось в первую очередь выйти из сомнамбулического состояния, и только потом заниматься прояснением своего текущего положения.
   Обедали они вчетвером, и за едой Воронцов узнал имя ночной знакомой - Лена. Сам он и Петька не произнесли ни слова, кроме нескольких междометий, а женщины разговаривали непрерывно на самые разные темы, словно встретились после долгой разлуки. Искатель ночных приключений упорно думал об одном: почему новая знакомая до сих пор не ушла домой? Может, и ей негде жить? Такого сильного перебора Воронцов бы не выдержал, но предположение не виделось ему оправданным. Казалось, Лена жутко заинтересована судьбой Веры и ее будущим, а вовсе не ее благодетелем.
   После обеда Воронцов проводил девицу до дверей и вернулся на кухню, где его квартирантка гремела посудой. Он хотел спросить ее об успехе переговоров с мужем, но передумал. Подумал: будет выглядеть так, будто он мечтает поскорее выставить незваных жильцов из дома.
  

5

  
   - Вера, тебе нужно подумать о будущем, - сказал Воронцов.
   - О каком еще будущем?
   - О твоем будущем. Или ты крест на себе поставила?
   - У тебя есть какие-то идеи? Интересно послушать.
   - А у тебя нет?
   - Нет.
   - Как это - нет?
   - Очень просто. Я не знаю, что делать дальше.
   - Ты обдумала разные возможности?
   - У меня нет никаких возможностей.
   - Ты ошибаешься.
   - Серьезно? Какие же возможности ты высмотрел для меня?
   - Решать тебе, мои фантазии не имеют никакого значения.
   - И все-таки, ты ведь нафантазировал что-нибудь? Расскажи, не стесняйся.
   Воронцов замялся и внимательно всмотрелся в лицо собеседницы. Она сидела напротив него, в своих единственных джинсах и в единственной футболке, сложив руки на коленях и внимательно их разглядывая.
   - Я скажу, а ты начнешь обзываться.
   - Не начну, ты не бойся.
   - Хорошо, почему ты не хочешь вернуться к мужу? Если он тебя не прогонял, то, я подозреваю, не отдает вещи только из расчета на твое возвращение.
   - Вот поэтому и не хочу. Я ему не марионетка.
   - Ты уже доказала. Уверен, он ждал твоего появления в первый же вечер, а теперь злится на самого себя.
   - Он злится на меня за ослушание. Приехала без спроса, да еще и посмела претензии предъявить. Какое нахальство!
   - Ты ведь взрослая женщина и понимаешь, что мужик не может два года обходиться без секса.
   - Плевать я хотела на ваши потребности. Тоже мне, рабы похоти. Надоело в тысячный раз слушать одно и то же. Я хочу всего-навсего мужика, которого заботит семья. Они ведь есть на свете, я знаю, я их видела! Правда, со стороны.
   - Определенно, есть, - осторожно вставил Воронцов. - Только на них не нужно охотиться методом загона, на них нужно устраивать засады.
   - Спасибо за совет, обязательно учту.
   - Ладно, ладно. Не возвращайся. Тогда тебе следует начать новую жизнь. Профессия у тебя есть, простор для деятельности в Москве налицо.
   Вера оторвала взгляд от своих рук и подняла голову:
   - У тебя есть планы? Я могу, конечно. С радостью. Хоть какая-то определенность.
   - Имеются некоторые соображения. Можно взять учеников частным порядком. У нас в подъезде есть соседки, прикосновенные к занятиям музыкой детей и внуков, они могут прозондировать почву в своих кругах.
   - Я с удовольствием. Только... шумно ведь будет.
   - Ерунда, после обеда будут приходить, когда я не сплю. А когда я не сплю, меня трудно побеспокоить. Здесь есть другая подробность.
   - Какая?
   - Думаю, тебя уже давно обсуждают все соседки, я скажу, что вы - дальние родственники.
   - Пожалуйста, говори, мне не жалко.
   - И еще - тебе нужно строгое платье. Учительское. Придут клиенты знакомиться, нужно произвести положительное впечатление.
   Вера задумалась.
   - Ты купишь мне платье?
   - Нет, деньги дам. Откуда я знаю, какое тебе нужно. И не только платье - вообще, прикупи там все, что нужно. Объедем мужа на хромой козе.
   Последовала долгая пауза.
   - Ладно. Я отдам, если начну зарабатывать. Когда начну.
   - Пожалуйста, если хочешь.
   - Хочу. Я и так в загадочном положении. Никак не пойму, за кого саму себя принять.
   - Считай себя свободной женщиной.
   - Звучит двусмысленно.
   - Тут уж точно - пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает.
   - А еще я не пойму, за кого принять тебя.
   - Меня? В каком смысле?
   - В самом прямом. Ты кто?
   - Здрасьте, приехали. Знакомились уже.
   - Нет, я в другом смысле - что ты такое?
   Воронцов долго, молча и пристально смотрел на Веру.
   - Никогда в жизни не отвечал на подобные вопросы. И понятия не имею, как на них отвечать.
   - Очень легкий вопрос.
   - Ну конечно! А сама можешь на него ответить?
   - Запросто. Я - неудачница. Мужчины выбрасывают меня за ненадобностью после использования, и я уныло бреду к следующему. Просвета пока не видно.
   - Но твой муж не хочет с тобой расставаться, ты сама ушла.
   - Он не только со мной не хочет расставаться, в этом и проблема. Состоять в гареме я не желаю, а ему приспичило завести гарем. По-твоему, что мне еще оставалось?
   - Тем не менее, он тебя не бросал.
   - Не обязательно сказать прямым текстом "пошла вон", можно так себя повести, чтобы женщина ушла - разницы, в сущности, никакой.
   - А Петькин отец, а этот хозяин квартиры, который тебе прохода не давал? Они тоже тебя бросили или сделали так, чтобы ты сама ушла?
   - Ты к чему клонишь?
   - Мне кажется, ты - роковая женщина. Но сама себе боишься признаться в этом. Наоборот, даже воображаешь себя жертвой.
   - Часто ты встречал бездомных роковых женщин? Вот если бы все мои бывшие один за другим оказывались бездомными, а я получала их квартиры, тогда бы я с тобой согласилась.
   Междугородний телефонный звонок прервал дискуссию, и Воронцов снял трубку с висящего рядом на стене аппарата. В динамике раздраженный мужской голос потребовал к телефону Веру, в ответ Воронцов попытался выяснить личность звонящего, а тот стал грязно ругаться.
   - Послушайте, хватит ругаться, - попробовал прервать агрессора самочинный переговорщик, но не добился успеха и после долгой паузы пообещал повесить трубку.
   - Я хозяин квартиры, она должна мне деньги, - сообщил голос с легкой хрипотцой.
   - А где вы взяли этот номер? - искренне поинтересовался Воронцов.
   - Какая вам разница? Ее муж сказал.
   - Муж? А у вас не возникло мысли слупить деньги с мужа?
   - Я ей квартиру сдавал, а не мужу!
   Переговорщик отвернулся от трубки, прикрыл ее рукой и сообщил Вере суть происходящего. Она пожала плечами, с прежним безразличным выражением лица отобрала у Воронцова трубку и произнесла очень спокойным, ровным голосом:
   - Я ничего вам не должна.
   Ответ она слушала долго и внимательно, не прерывая звонящего, затем продолжила:
   - Сообщайте, куда хотите и о чем хотите. Денег я вам не должна и ничего не воровала.
   Последовал новый отрезок времени, выглядевший со стороны паузой, но в действительности являвшийся внешним проявлением неслышного, но отчаянного психологического поединка. Затем Вера заговорила вновь:
   - Хорошо, приезжайте. Ничего нового от меня не услышите. На все ваши предложения я уже неоднократно ответила со всей определенностью.
   Диалог продолжался в такой односторонней форме довольно долгое время и успел утомить Воронцова. Он с позиции наполовину глухого человека понимал только очевидные вещи: Вера холодна, полна отвращения и презрения и горит желанием довести до собеседника все свои отталкивающие эмоции. Иногда казалось - она обсуждает с ветеринаром кастрацию ненавистного соседского кота. Вопрос какого-либо рода неплатежей не всплыл ни разу за все время разговора, зато раз за разом выскакивали из речи отдельные словечки, имеющие отношение вовсе не к финансам, а к великому делу продолжения рода человеческого. Вера постепенно приближалась к пределам допустимого приличия, затем легко и даже в некоторой степени воздушно преодолела их, чем озадачила Воронцова не меньше, чем в день знакомства. Теперь усердному слушателю мерещилось, будто он слышит из динамика доносящийся за тысячи километров мат. Когда мастерица убалтывания с издевательскими интонациями отозвалась, судя по всему, на угрозу физической расправы, домохозяин даже задумался, не пора ли вмешаться. Возможно, яростный владелец далекого челябинского жилища, вступивший в заочное противоборство со своим московским коллегой, изливал бы горячечные мысли и дальше, но Вера встала и сама повесила трубку.
   - Каким образом он смог сюда позвонить? - осторожно поинтересовался Воронцов.
   - Откуда я знаю? Может, ему муж номер дал.
   - Откуда у твоего мужа мой телефон?
   - Не знаю. Наверно, у него определитель номера стоит.
   - И что у тебя за отношения с этим типом?
   - Которого из двух ты имеешь сейчас в виду?
   - Разумеется, того, который звонил.
   - У меня нет с ним отношений.
   - И никогда не было?
   - Не было, хоть тебя это и не касается. Ты меня ревнуешь?
   - Пока нет, просто пытаюсь понять. Значит, он просто сдавал тебе жилье и вдруг возжелал тебя?
   - Примерно. Ты сомневаешься в моей соблазнительности?
   - Нет, воображаю живописную картинку. Он хотя бы от денег отказывался, или хотел и того, и другого?
   - Понятия не имею, чего он хотел. Меня это никогда не интересовало. Он просто привык грабастать все, что попадалось ему на глаза, и не сумел перестроиться.
   - И угрозы реальны?
   - Возможно. Он сидел.
   - Зачем же ты с ним связалась?
   - Я с ним не связывалась.
   - Я имею в виду - в жилищно-финансовом смысле.
   - Я его реноме не изучала. Зачем ты задаешь так много вопросов? Хочешь его найти и набить морду? Он сам кого хочешь изобьет.
   - Занятно. У меня появилось смутное чувство, будто я постепенно становлюсь одним из твоих мужчин. Двое из них уже знают мой телефон, с одним я даже разговаривал. А ты с сыном живешь у меня. Интересно, что же я такое?
   - Пока ты просто невероятно хороший человек.
   - Невероятно?
   - Конечно. Ни с того, ни с сего поселил у себя чужих людей.
   Воронцов подумал, что не поселил их, а предоставил пристанище на пару дней до разъяснения ситуации, но промолчал. Второй день уже заканчивался, а ситуация только сильнее запутывалась.
   - Чем там Петька занимается?
   - Телевизор смотрит.
   - Опять? Второй день подряд?
   - Подумаешь, второй день. Он и месяц может, если друзья на улице не ждут.
   - Нужно ему приятелей найти.
   - Как ты их найдешь? Можно подумать, заждались его во дворе. Нужно знакомиться, в чужую компанию встраиваться. Дома-то со своими ребятами вместе рос, с пеленок друг другу гугукали.
   - Да ладно, выйти на улицу, и все дела.
   - У тебя дети есть?
   - Нет, ну и что? Я сам пацаном был.
   - Вот именно - был. А приходилось радикально менять адрес?
   - Нет, я здесь всю жизнь просидел.
   - Оно и видно. Это ведь жуткий стресс для ребенка.
   - Честно говоря, твой Петя поначалу не произвел на меня впечатления тихого домашнего мальчика.
   - Опять ты за свое? Я тебе говорила, он просто очень расстроился. При его подростковых гормонах всякое может случиться.
   - И тем не менее, компания нужна, и завести знакомства он может только сам. Если ты выведешь его за ручку, то тем самым убьешь идею в зародыше. Нет, мне страшно представить впечатление, которое мог бы произвести на пацанов мальчишка, которого им представит мамочка.
   - Успокойся, я не собираюсь выводить его во двор за ручку.
   - Но его нужно выпустить одного. Иначе ничего не получится.
   - Я понимаю. Ты держишь меня за дурочку?
   - Ну так выгони его на улицу. Или он у тебя домосед?
   - Хочешь избавиться от его общества?
   - Какого общества? Я его не вижу и не слышу. Какое-то противоестественное положение дел - в доме старого холостяка появляется подросток, а холостяк его даже не замечает. Видимо, проблема в подростке.
   - Оставь моего сына в покое. Займись своими делами.
   И Воронцов пошел к себе работать. Он давно привык к компьютеру, как привыкают к своим орудиям производства люди, долго занятые одним и тем же делом. Погрузился в свои проблемы и совсем перестал думать о хозяйстве - теперь им занималась Вера.
  

6

  
   Прошло несколько дней. Петька стал время от времени выходить на улицу, Вера готовила еду, поддерживала порядок во всей квартире, кроме кабинета, а еще купила себе черную юбку с белой блузкой, в которых и принимала желающих доверить ее педагогическому искусству своих детей. Скоро появились и ученики, которые подолгу бренчали на усталом фортепьяно в гостиной, а Воронцову пришлось вновь заниматься едой, теперь уже в очередь с Верой. Он по-прежнему ходил только в свой любимый магазин и готовил только свои любимые блюда, но теперь из расчета на всех, а не на себя одного.
   В один из таких дней, когда из гостиной доносились гаммы, Петька ушел гулять, а на кухне в меру своих талантов колдовал Воронцов, в дверь позвонили. Хозяин открыл дверь и увидел высокого худого мужчину, очень решительно настроенного. Первым делом он, не поздоровавшись, потребовал впустить его в квартиру.
   - С какой стати? - искренне изумился Воронцов, машинально вытирая руки о фартук.
   - Слушай, ты, мерзавец, - угрожающе понизил голос незнакомец, - лучше не мешай мне. Тебя это не касается.
   - Ничего себе! - ухмыльнулся насторожившийся благодетель бесприютных. Он начал догадываться о том, кто к нему пришел и зачем. - Лезет в мою квартиру и еще говорит, что меня это не касается.
   Пришелец схватил оппонента правой рукой за грудки и попытался его приподнять над полом, но не смог. Воронцов обеими руками попытался оторвать от себя пятерню агрессора, но тоже не добился успеха и только болтался из стороны в сторону, быстро перебирая босыми ногами - тапки почти сразу слетели. Во взрослом возрасте Воронцов совсем не дрался, да и в детстве ему редко выпадал случай поупражняться в единоборстве, поэтому теперь он пытался привлечь на помощь смутные остатки познаний в физике. В его голове вдруг сами собой стали складываться расчеты наиболее выгодных векторов приложения силы, которые позволили бы вывести из состояния равновесия возвышающееся над ним более тяжелое тело. Фундаментальная мысль пришла не из давних школьных лет, из виденного уже в новейшее время американского фильма - чем ниже у единоборца центр тяжести, тем труднее его свалить. Он поджал ноги, шмякнулся головой о собственную открытую дверь, почувствовал, как враг наваливается на него всем весом сверху и резко оттолкнулся ногами от пола. Голова Воронцова ударилась обо что-то твердое, сознание его затуманилось, но хватка противника заметно ослабла, и вторым судорожным движением от нее удалось вовсе освободиться. Незнакомец стоял, чуть покачиваясь, словно успел за время драки изрядно подвыпить. Воронцов попробовал захлопнуть дверь, но та отскочила от упорного агрессора и едва на дала сдачи своему собственному хозяину. Попытка вытолкнуть неизвестного также не привела к успеху. Напротив, тот вновь схватил Воронцова, теперь уже за шиворот, и принялся раскачивать его из стороны в сторону. Пыхтение и сипение борющихся, а также их отдельные короткие выкрики могли привлечь внимание третьих лиц, чего тихий домохозяин вовсе не желал. Пытаясь прекратить идиотские раскачивания, он обнял врага за торс и прошипел:
   - Отстань, идиот!
   Тот прижал похитителя чужих женщин к дверному косяку и приблизил к нему искаженное ненавистью лицо:
   - Заткнись, козел! Где она?
   - Занимается, не слышишь, что ли? Отпусти!
   Воронцов рванулся из последних сил, от рубашки отскочила пуговица и покатилась по полу. Брошенный муж продолжал в упор разглядывать соперника.
   - Когда вы познакомились?
   - После того, как ты ее выгнал.
   - Не ври! Она бы не поселилась у первого встречного.
   - Почему бы и нет, если родной муж водит домой любовниц.
   - Не ври, сказал! Она ведь к тебе приехала?
   - Ты, мужик, больной на всю голову.
   Муж шагнул вперед, отбросил в сторону расслабившегося хозяина и углубился в его квартиру, следуя на звук приглушенных закрытой дверью гамм. Воронцов бросился за ним, оставив открытой входную дверь, но все равно не успел - догнал противника только в гостиной.
   За фортепьяно сидела аккуратная маленькая девочка в белой кофточке и клетчатой юбочке, рядом с ней Вера. Обе с удивлением смотрели на ворвавшегося к ним мужика.
   - Коля? - растерянно спросила непослушная жена, словно не была уверена в утвердительном ответе.
   - Да, это я, - с тихой угрозой произнес тот.
   - Ты что здесь делаешь?
   - Пришел за своей женой. А что, не стоило?
   Страсти накалялись стремительно, ученице стало страшно, она как-то съежилась и робко смотрела снизу вверх на расходившихся взрослых. Вера ободрительно погладила ее по головке, велела повторить гамму несколько раз, затем встала и быстро вышла из комнаты, по пути схватив за рукав и вытащив вслед за собой несуразного мужа.
   - Зачем ты пришел? - спросила она его на кухне.
   - А ты не догадываешься? Хочу вернуть тебя домой.
   - Я не вернусь домой.
   - Почему?
   - Потому что у меня нет дома!
   - Даже так? Глядя на тебя, не скажешь. Где ты сошлась с этим типом, когда? Почему прямо не объявляешь, что приехала к нему?
   Воронцов поспешил закрыть входную дверь, боясь привлечь внимание соседей к скандалу, и стоял в коридоре, не зная, следует ли ему вмешаться в семейный конфликт. Получалось, он не является посторонним, по крайней мере, с точки зрения одной из сторон. Крики из кухни становились все громче и громче, постепенно заглушая бренчание из гостиной, наконец послышался явный звук оплеухи. Затем воцарилась тишина. Воронцов замялся на короткое время, но потом все же вышел на сцену.
   Вера сидела за столом, закрыв лицо руками, муж стоял рядом на коленях и безуспешно пытался заглянуть ей в глаза. Драться с ним Воронцов определенно не мог, он успел в этом убедиться, поэтому теперь остановился в смятении чувств и в нерешительности.
   - Я, конечно, человек посторонний, - сказал он, глядя на затылки супругов, - но женщину бить не позволю.
   Его никто не услышал, он оставался стоять, чувствуя себя полным ничтожеством.
   - Вера, прости, - жалобно пробормотал муж. - Это от обиды. Я просто забылся. Это никогда не повторится, я ведь никогда тебя не бил.
   Несчастная молчала, Воронцов решил вмешаться:
   - Послушайте, вам лучше уйти. Вы все испортили, лучше отложить новую попытку на потом.
   Супруги не обращали на посредника ни малейшего внимания, поэтому он повелительно положил руку на плечо раздавленному обстоятельствами мужчине. Тот стряхнул ее резким движением, а когда Воронцов повторил попытку, отбросил его руку, вскочил на ноги и вперился во врага слепыми от ненависти глазами.
   - Убирайся отсюда!
   - Я из своей квартиры никуда не собираюсь, а вот тебе точно пора. Я ведь и милицию могу вызвать, имею полное право.
   Мужик коротко ударил Воронцова локтем в грудь и ринулся из кухни прочь, словно с места преступления. Незадачливый драчун, даже не охнув, скорчился и опустился на корточки. Он бессмысленно хватал ртом воздух, но никак не мог сделать вдох, словно ему на голову надели полиэтиленовый пакет. После короткой агонии, когда смерть уже присела рядом в ожидании своего торжества, страдалец все же задышал и утомленно привалился спиной к кухонному шкафу.
   - Ты как? - услышал он голос Веры.
   - Кажется, живой. А где твой?
   - Ушел. Ты куда мясо положил? - Вера копалась в холодильнике, вынимая из него по очереди всевозможные упаковки.
   - На верхней полке, у задней стенки. Молоко, наверное, загораживает.
   Словно бывалая жертва избиений, брошенная жена достала из холодильника свою добычу, отрезала кусочек и приложила к скуле.
   - Если глаз заплывет, точно учеников потеряю. Еще и Машутка родителям расскажет, что приходил какой-то дядя и громко кричал.
   - Ну и приключение. Мне теперь нельзя дверь открывать? Буду, как подозрительный пенсионер, с посетителями через дверь разговаривать.
   - Вообще-то, незнакомым и раньше открывать не стоило.
   - Никак не вникну в твои отношения с благоверным. Если уж он меня бить начал, хотелось бы хоть примерное представление получить.
   - Тоже мне, нашел тайну века.
   - Нет, серьезно. Если он живет с любовницей, почему он не хочет отпустить тебя восвояси?
   - Я уже говорила - гарем задумал.
   - Ладно, брось. Гаремы создают из доброволок. Или он у тебя совсем на голову больной?
   - Совсем.
   - Так и говорит открытым текстом: будем жить втроем?
   - Нет, он просто считает: если он меня не отпускает, я обязана оставаться с ним.
   - А Петьку почему не усыновляет?
   - Он хочет, но я боюсь. Привыкла, что сын - только мой.
   - То есть, муж готов его усыновить?
   - Если верить его словам - готов.
   - А ты не привыкла верить его словам?
   Вера замолчала, потом ушла с кухни, приоткрыла дверь гостиной, похвалила ученицу за исполнение задания, велела сыграть другую гамму и вернулась.
   - Какая разница, привыкла или нет? Я просто хочу спокойно жить, не стесняясь знакомых и соседей. Там ведь весь подъезд наперечет знает всех его шлюх. Я бы не смогла там жить.
   - Если вся проблема в соседях, можно переехать.
   - Как? Ему за квартиру еще платить и платить. Как представлю себе тамошних кумушек, обсуждающих меня и Петьку, тошно становится.
   - Я думал, женщины друг за друга горой стоят. Скорее, они загрызут его и его наложниц.
   - Если бы я была их подружкой - возможно. А так - чужая тетка, можно и посмеяться всласть.
   Воронцов подумал: а как же здешние соседки? Чуть не задал свой вопрос вслух, но осекся. Как ни поверни, получится, будто он ее укоряет двусмысленностью ее нынешнего положения и призывает не корчить из себя образчик невинности. Кто их разберет, этих женщин? Может, роль приживалки или предполагаемой любовницы устраивает ее больше, чем положение жены неверного мужа?
   Затрезвонил телефон, Воронцов снял трубку и услышал знакомый женский голос:
   - Привет.
   - Здрасьте.
   - Как поживаешь?
   - Спасибо, не жалуюсь.
   - Можно Веру к телефону?
   - Пожалуйста.
   Воронцов протянул трубку с озадаченным выражением лица:
   - Тебя.
   Вера взяла у него трубку и минут пятнадцать болтала на всякие женские темы, в которых Воронцов ничегошеньки не понимал, после чего сама повесила трубку.
   - Это Лена? - осторожно поинтересовался неудачливый прохиндей.
   - Да, - беззаботно подтвердила Вера.
   - Вы что, подружились?
   - Я бы не сказала. Пока просто познакомились.
   - Просто познакомились?
   - Да, просто познакомились. Почему тебя это заботит?
   - Почему? Ты серьезно?
   - Вполне. Ты не ответил на мой вопрос.
   - Почему меня это заботит?
   - Да, почему тебя это заботит?
   - Потому что я сам с ней толком не знаком! Я имя ее от тебя узнал.
   - Тем хуже для тебя. Все вы одинаковы.
   - Приехали! Хоть бы что-нибудь новенькое придумала.
   - Зачем же придумывать новенькое, если и старенькое идеально к вам подходит.
   - Мы ругаемся почти как супруги.
   - Спаси и помилуй.
   Рассерженный и избитый Воронцов вернулся к себе в кабинет и накинулся на работу так, словно ему месяц не позволяли заняться любимым делом.
  

7

  
   Спустя дня три после описанного выше приключения содержатель импровизированного общежития возвращался из рейда на магазин, навьюченный несколькими пакетами. Пока он возился со своим дверным замком, открылась дверь напротив, и в проеме появилась соседка, Матрена Ивановна. Вдова какого-то знатного передовика производства советских времен, она, едва ли не единственная из всех жильцов подъезда, не была испорчена высшим образованием и всегда вела себя простодушно.
   - Сережа, - произнесла она скрипучим старческим голосом, - ты не мог бы в следующий раз, когда соберешься в магазин, прикупить и мне кое-что?
   - Конечно, теть Моть, запросто, - залихватски ответил Воронцов и не забыл впоследствии о сказанных словах. Отправляясь в свое очередное дежурство за покупками, он позвонил в соседскую дверь и принял заказ на батон хлеба, пачку маргарина, пакет кефира и пакет молока. Вернувшись с продуктами, он занес их в старушечью квартиру и словно окунулся в собственное прошлое.
   С обстановкой и топографией комнат он ознакомился еще в детстве, когда ребенком посещал младшего из тамошних обитателей, своего ровесника Ромку. Пролетарская квартира была двухкомнатной, но изолированность жилых помещений позволяла забыть о малометражности. Пацаны устраивали в детской настоящие крепости из стульев и диванных подушек и долгими часами обороняли их от воображаемых врагов. Перейдя в более опасный подростковый возраст, они стали играть в более суровую версию солдатиков: делали человечков из пластилина, снабжали их самодельным игрушечным оружием, а затем вели настоящие бои посредством "стрелялок", изготовленных из шариковых ручек с отпиленным концом и стержней от шариковых ручек с прикрученными к наконечнику иголками. Следовало только приноровить к одному из концов "стрелялки" резинку, вставить в устройство боевой стержень, натянуть резинку, прицелиться и пригвоздить вражеского пластилинового солдатика к диванной подушке. В семидесятые годы не существовало другой игры, в которой можно было ранить врага в ногу или руку и даже точно узнать, сквозная у него рана или нет. Раненный в ногу солдатик мог бросить свою крошечную винтовку и сесть, обхватив обеими руками пораженную конечность. Особо жестокий игрок мог его добить, и всегда было ясно, попал он или не попал, а если попал - то куда именно.
   Воспоминания нахлынули на Воронцова, теплое чувство прилило к груди, и он водрузил сумку Матрены Ивановны на ее кухонный стол с щемящим чувством нежности.
   - Спасибо тебе большое, Сереженька, - поблагодарила его хозяйка.
   - Да не за что, теть Моть, пустяки.
   Он беззаботно махнул рукой и направился к выходу, но его остановили.
   - Сережа, подожди. Я хочу тебя спросить кое о чем.
   - Да, я слушаю.
   - Ты, наверное, сам понимаешь... Соседки все переполошились.
   - Из-за меня?
   - Нет... Из-за гостей твоих.
   - А что с ними?
   - Да так... Взялись неизвестно откуда.
   - Теть Моть, а зачем вы за меня переживаете?
   - Ну как же! Зачем-то врешь про какую-то родственницу. Сроду не слышала о таких ваших родственниках. Да и позвонили твоим уже давно - они ничего не знают.
   - Кто же это додумался моим-то звонить? - взбеленился Воронцов не на шутку.
   - Да я толком не знаю... говорят, кто-то позвонил.
   - Да зачем позвонили? Я что, школьник? У меня что, шумные компании собираются? Я спать кому-то мешаю?
   - Да нет... но мы же соседи.
   - Вот именно - соседи. Не опекуны, не родственники, не дружинники какие-нибудь, а просто соседи! Кстати, в милицию еще никто не позвонил?
   - В милицию не звонили, нет.
   - И на том спасибо!
   - Сережа, ты не расстраивайся так - за тебя ведь все переживают.
   - Со мной что - беда какая приключилась? Зачем за меня переживать?
   - Ну как же - женщину привел. Ребенок ведь не твой?
   - Да вам-то какая разница?
   - Ну как это - какая разница! Ты ведь не чужой. Тебя на наших глазах обманывают, мы переживаем.
   - С чего вы взяли, что меня обманывают?
   - Ну, если чужая женщина с чужим ребенком у тебя поселяется, ей ведь нужно что-нибудь. Вот ты знаешь, что она задумала?
   - Она задумала остаться в живых, вот и все. Я ведь к вам ее не подселяю, вот и не переживайте попусту.
   - Да что ты все - не переживайте, да не переживайте! А вот переживаем! Захватит она у тебя жилплощадь, тогда сам поймешь, почему мы переживаем, да поздно будет.
   - Теть Моть, а можете вы себе представить, что ей пока просто негде жить, вот она у меня и перекантовывается? Почему вы обязательно какие-то козни видите?
   - И сколько времени она еще будет у тебя перекантовываться?
   - Я откуда знаю? Пока все не утрясется.
   - А что может утрястись? Она купит себе квартиру? Она у тебя олигарх?
   - Почему обязательно купит? Снимет себе нормальную квартиру, а не угол. На худой конец - комнату в ближнем Подмосковье. Только капиталец какой-никакой подсоберет для начала.
   - А ты с ней об этом говорил? Это она тебе сказала, или ты сам сейчас сочинил?
   - Я сам сейчас сочинил. Но я по этому поводу не страдаю.
   - Ты думаешь, она сама вот так соберется и куда-то переедет?
   - Думаю.
   - Почему?
   - Потому что ей самой так будет удобней.
   - Почему же ей будет удобней? Ты с нее плату берешь?
   - Нет, конечно.
   - А как ты думаешь, ей удобней бесплатно жить здесь или за деньги в ближнем Подмосковье?
   - Думаю, за деньги в Подмосковье.
   - Почему?
   - Потому что независимость всегда удобней зависимости.
   - Независимость хороша, когда деньги есть, а вот сможет ли она зарабатывать хотя бы на комнату - никто не знает.
   Матрена Ивановна принялась настырно выяснять у Воронцова, видел ли он паспорт постоялицы, может ли кто-нибудь вообще в этом мире подтвердить ее историю, и сын ли вообще с ней живет, или юный сообщник замаскировался. Получив серию невразумительных ответов, она стала вспоминать разнообразные истории, случившиеся не так давно с людьми, которые тоже неосторожно впустили в собственный дом постояльцев, выглядевших невинно, как агнцы небесные.
   - Теть Моть, небесных агнцев не бывает, - твердо заявил Воронцов. - А все твои истории приключились, наверно, с одинокими пенсионерами, если вообще приключились.
   - Ну конечно, ты-то у нас мудрый и сильный, тебе никто не страшен!
   - Женщина с ребенком уж точно не страшна.
   - Ребенок! Тоже, нашел ребенка. Уже успел спутаться с какими-то бандитами.
   - С кем он спутался? - настороженно переспросил Воронцов.
   - Я их по именам не знаю. Сидят по подъездам, водку-пиво хлещут.
   - Вообще-то, водку-пиво я за ним не замечал.
   - А как ты заметишь? В гаишную трубочку дуть заставишь? Он с тобой здоровается хоть?
   - Здоровается. Да ладно, теть Моть! Он и домой не поздно возвращается, еще до полуночи.
   - Во-во! До полуночи! Разве дело - до ночи шляться, неизвестно где.
   Воронцов заверил соседку, что ни ей, ни ему никакая опасность от квартирантов не грозит, но в свою квартиру вернулся несколько озабоченным.
   Вечером, после ужина, он завел разговор с Верой о случившемся обмене мнениями, но она новость приняла спокойно. Мол, соседки - всегда и везде соседки, на всякий роток не накинешь платок. Главное - учеников у нее пока никто не забрал. А от Петьки никаким алкоголем здесь, в Москве, ни разу не пахло, хотя в Челябинске пару раз случалось.
   - А он там со своим отцом общался? - грубо поинтересовался Воронцов.
   - С отцом? - удивленно переспросила Вера. - И давно тебя заинтересовал его отец?
   - Он меня не интересует.
   - Зачем тогда спрашиваешь?
   - А ты почему не отвечаешь?
   - А ты почему отвечаешь вопросом?
   - Ты то же самое делаешь. У меня возникает некоторое подозрение насчет этого отца. Ты его помнишь и хочешь, а он тебя знать не желает. Угадал?
   - Плохой из тебя гадатель. Только половину угадываешь. Я не хотела от него уходить, он меня бросил, но не хотел меня отпускать и с тех пор ждет моего возвращения.
   - Звучит трагично и запутанно. Странные мужчины попадаются тебе на жизненном пути, но до крику похожие, словно отксеренные. И кто же вас развел по разным сторонам света?
   - Никто конкретно. Просто так получилось.
   - Вот так просто - получилось, и все тут? Никогда не замечала - ты иногда очень странно разговариваешь? Чем больше ты темнишь вокруг вашей истории, тем мне будет интересней и интересней. Ты уж лучше расскажи один раз, и оба успокоимся.
   - Еще немного, и ты мне ушко подставишь. Зачем тебе понадобились особенности моей интимной жизни?
   - Я ведь тебе уже рассказал в общих чертах. Здешние женщины версию о наличии между нами родственных уз не приняли. Теперь я несу ответственность за тебя, как за стороннего человека, введенного мной в клуб. И при этом сам ровнехонько ничего о тебе не знаю.
   - Нам пора уматывать?
   - Нет, тебе пора посвятить меня в историю твоей жизни. Я ведь вижу - она не такая уж и длинная.
   - Неужели ты выдал комплимент?
   - Я просто изложил свой ход мысли.
   - Хорошо, а ты посвятишь меня в свою историю?
   - У меня нет истории.
   - Очень мило. И ты еще ждешь от меня откровенности? Или нет, прости, как я могла забыться! Ты ведь хозяин. Ты решаешь, кто кому обязан исповедоваться в твоей квартире. Извини, я окончательно обнаглела на чужих хлебах.
   - Не нужно иронизировать. Могу рассказать тебе мою жизнь, много времени не займет. Всю ее я провел здесь, исключая два года патриотического долга под знаменами. Учился, работал, ни разу не женился. Здесь моей автобиографии конец. То ли дело ты! Без квартиры, без денег, с ребенком, в чужом городе, среди трех мужиков. Прямо роман можно сочинить о такой женщине.
   - Я свою жизнь тоже могу уложить в две строки - совсем не фокус.
   - Но тебе придется опустить важные вехи, а у меня их просто нет.
   Вера помолчала некоторое время.
   - Значит, тебе нужно отчитаться перед местными женщинами?
   - Я должен им доказать, что мы друг другу не чужие.
   - Неужели они не верят, что мы не спим вместе?
   - Представь себе, нет. Видимо, хорошо меня узнали за сорок лет.
   Вера снова замолчала, теперь уже на несколько минут, глядя прямо перед собой, а затем вдруг рассказала с самого начала до самого конца короткую историю мучительной связи с отцом своего единственного ребенка.
  

8

  
   В восемнадцать лет Вера училась в музыкальном училище, не помышляя о каких-либо высоких материях, в том числе о замужестве и деторождении. Студентка первого курса сталкивается с таким бесконечным множеством больших и малых проблем, что вынырнуть из них и заняться личной жизнью не может. Конечно, если учится всерьез. Вера училась самозабвенно, получая удовольствие от лекций, занятий музыкой и посещения библиотеки, где толклись в том числе и молодые люди, но на них она внимания не обращала. Только изредка, обнаружив поле зрения кого-нибудь высокого и стройного, с приятным интеллектуальным лицом, она бросала на него украдкой пару взглядов и задумывалась на романтические темы, но затем обнаруживала на столе перед собой полузабытый учебник по теории музыки, спохватывалась и продолжала готовиться к завтрашним занятиям.
   Тем не менее, временами студенческая жизнь приносила подарки: каникулы, праздники, дни рождения подруг, вечеринки в общаге по всяческим смехотворным поводам. Подружки уговорили ее провести трудовой семестр восемьдесят девятого года не в стройотряде, а в пионерлагере - вожатыми. Опасаясь самых младших и самых взрослых детей, она добилась обещания поставить ее на отряд десятилеток и согласилась, желая не очень скучно провести пару месяцев и чуть-чуть подзаработать. Ее напарником оказался студент по имени Коля - широкоплечий, не просто веселый, а еще и остроумный. Он носил настоящие джинсы Wrangler, настоящие итальянские солнцезащитные очки, часы Seiko и кроссовки Nike, все это сидело на нем ладно, красиво и удобно. Вере показалось приятным болтать с ним на людях или просто сидеть рядом. Девчонки бросали на нее завистливые взгляды - по крайней мере, ей казалось, будто она ощущает их.
   Перед началом первой смены всю студенческую банду вывезли в лагерь на инструктаж, и они жили в пустых корпусах одни, без обузы в виде чужих детей. Скучные занятия с ними проводили только до обеда, оставшееся время студенты отдавались свободе, находя себе невинные занятия в лагере или в его окрестностях. Вечерами собирались по корпусам за чаем и разговорами, с пением под гитару и всевозможными интеллектуальными играми. С тех пор минула целая жизнь, но те три дня так и остались одними из лучших в памяти Веры.
   Затем последовал нелегкий вожатский труд на протяжении двух смен, когда с утра до вечера приходилось крутиться белкой в колесе, не имея ни единого спокойного часа, даже если он официально значился в распорядке дня тихим. Организация оказалась богатой, в двухэтажных кирпичных корпусах размещались по два отряда, на первом этаже находилась женская вожатская, на втором - мужская. Даже собственные душевые имелись в каждом отряде, что вовсе не являлось в те времена правилом. По ночам вожатые собирались уже маленькими компаниями, только соседи по корпусу, иногда и в эти неурочные часы в дверях появлялись пионеры с их внезапными ночными проблемами, которые следовало незамедлительно решать, дабы восстановить беззаботное коллективное бдение.
   В конце первой смены состоялся КВН - вожатые против пионеров, в конце второй - вожатский концерт. Репетировали его чуть не всю смену напролет, несколько раз прогоняли с начала до конца, но в силу неких таинственных законов коллективной психологии во время самого концерта, при полном зале детей, только и ждущих повода поехидничать, все же случилась накладка. Вера умудрилась одна из всех пойти в ногу - выскочила на сцену для отработки положенного по порядку номера - сценки с днем непослушания вожатых, якобы сбежавших от несносных воспитанников в лес. Все остальные участники концерта почему-то взялись готовиться к другому номеру, предусматривающему выход олимпийских богов и богинь, закутанных в простыни. Пока вся команда судорожное переодевалась, Вера одна бродила по сцене, время от времени оглашая ее призывным кличем, как бы положенным по сценарию. Следующим после нее, первым среди всех опростоволосившихся, на сцене возник Коля и сразу принялся импровизировать, даже сумел пару раз вызвать смех в зале удачными шуточками. За ним подтянулись остальные, дети не заметили сбоя.
   Последствия того концерта оказались длительными по другой причине: олимпийские боги состояли, как известно, друг с другом в родственных связях. В результате шуточным образом породнились между собой все вожатые, причем Коля с Верой оказались главой семейства, мужем и женой, родителями детей и даже дедом и бабушкой внуков. Спустя месяцы после лагерной эпопеи, собираясь компанией, бывшие олимпийцы все еще озадачивали сторонних очевидцев, обращаясь друг к другу в соответствии с их игрушечными родственными связями.
   Вера с Колей ходили под ручку, в дождь - под одним зонтом, сидели в кафешках или пельменных - смотря по наличию денег. Иногда они ссорились по пустякам, Вера плакала и жаловалась маме на судьбу, но проходили дни, они снова целовались в знак примирения, и боль обиды растворялась бесследно в океане тихого счастья. Коля бывал у нее дома, общался с ее родителями, участвовал в семейных ужинах, сидел вместе с Верой в ее комнате, слушая музыкальные записи, отношения выглядели близкими и безоблачными, весь курс ждал объявления о свадьбе. Вера стала уже потихоньку наведываться к магазину новобрачных, разглядывать белые платья в витрине, она снилась сама себе с фатой, упавшей на лицо. Ей даже не пришлось уступать будущему жениху, первое соитие случилось почти буднично, по-супружески, после обеда, когда стопка немытой посуды еще высилась в раковине на кухне. Вере понравилась роль вожделенной мечты для близкого человека, минуло несколько месяцев почти семейной жизни, после чего случилось закономерное.
   Известие о беременности Веры не застало Колю врасплох - он давно вырос из пеленок и понимал возможные последствия их затянувшейся игры. На прямой вопрос он дал не менее прямой ответ и к концу учебного года женился на другой, вовсе не студентке, о существовании которой не подозревали даже его приятели. Старая история, случавшаяся слишком часто с сестрами Евы, чтобы не превратиться почти в анекдотическую для отстраненных наблюдателей. Вера взяла в училище академку, отстала от своего курса на год, но в итоге диплом все же получила, благодаря маминым заботам. Иногда даже встречалась в коридорах с Колей, поначалу он ей сдержанно кивал, но затем перестал, не встречая ответных жестов внимания.
   После училища она стала работать. И прежде несущественная, с наступлением новых времен зарплата учительницы музыки стала вовсе символической, Петька рос в основном заботами бабушки и дедушки, но они погибли вместе, мгновенно, под самосвалом, вылетевшим на тротуар. На похороны ушли деньги, игравшие роль семейных сбережений, Вера стала подрабатывать частными уроками, но нищета легла на ее плечи тяжким грузом, пока она не вышла замуж.
   Она мысленно называла его Николаем Вторым, не задумываясь о печальных аллюзиях. Муж играл с Петькой, но мог и через слезы заставить его самостоятельно решать дворовые проблемы. Однажды он категорически заявил Вере, что хочет непременно усыновить мальчишку, но она принялась многословно объяснять невозможность такого действия, сама не понимая, почему. Не старый еще вдовец, мастер на все руки, в самые суровые годы занимался отхожим ремеслом, уезжая иногда на месяцы, но неизменно присылая раз в месяц деньги. По прошествии нескольких лет он кинулся в более смелое предпринимательство, потерял на нем изрядную сумму, потом отправился в Москву с твердым намерением пустить там надежные корни, повелев жене квартиру сдать и снять для временного проживания комнату в коммуналке, поскольку некоторое время все деньги придется вкладывать в дело.
   Хозяин комнаты имел хмурый, несколько уголовный вид, разговаривал мало, в основном через губу. Появляясь время от времени без предупреждения, принимался исследовать обои в поисках пятен и повреждений, иногда находил их и затевал скандал, требуя денежной компенсации. По прошествии года, накопив подобных претензий на кругленькую сумму, он принялся намекать на возможность иных способов расчета с непомерными долгами, поскольку, мол, он хорошо понимает положение одинокой женщины с ребенком. Попытки доказать ему факт законного брака не давали результата - существующий за тридевять земель муж казался агрессору фантомом, которым можно только малых детей пугать.
   Именно в эти нудные и тусклые месяцы Вере снова стал сниться Николай Первый. Через третьи руки она узнала о его разводе и внутренне сломалась. Словно плотина рухнула - нахлынули воспоминания о ночных посиделках в пионерлагере и концерте вожатых, о романтичных прогулках под луной или дождем, сердце тоскливо сжималось, и рождалась где-то в бредовом подсознании новая надежда. Она даже призналась подругам, и те с некоторым удивлением бросились доказывать ей очевидные вещи - подонок в молодости останется таковым до самой смерти, даже если на старости лет и пожелает обрести готовенького сына, на воспитание которого не потратил ни копейки денег и ни малейшей частички души.
   - Мне все равно, зачем он вернется, - честно признавалась Вера. - Пускай ради Петьки. Я не могу себе приказать не думать - я его никогда не забывала.
   - Хватит дурить, - наседали подруги. - У тебя замечательный муж, лучше бери сына в охапку и отправляйся к нему, а то совсем здесь свихнешься.
   Но Вера только молча качала головой.
  

9

  
   - И все-таки приехала, - утвердительно констатировал Воронцов.
   - Приехала, - подтвердила Вера. - Слишком уж наседать стал этот боров.
   - При этом Николай Первый все не возникал на туманном горизонте, а Николай Второй никак не возвращался из дальних краев.
   - На твоем месте я бы не стала шутить на темы, в которых ничего не понимаю.
   - Ну конечно, грубый мужской ум не в состоянии постичь все извивы утонченной женской натуры.
   Телефонный звонок прервал оживленный обмен мнениями соседей по квартире. Мишкин голос в динамике звучал взволнованно, он даже запинался и слегка заикался периодически, словно говорил под дулом пистолета. Воронцов ответил утвердительно на предложение о встрече и вечером после работы отправился в оговоренный кабак.
   Мишку и Концерна он увидел издалека. Первый лихорадочно осушал стопку водки, а второй внимательно за ним следил.
   - Что за катастрофа? - залихватски поинтересовался Воронцов.
   - Этот молодчик жену бросил, - скучным тоном пояснил Концерн.
   Мишка, не успев проглотить очередную порцию огненной воды, отрицательно замотал головой, затем довел дело до конца и негодующе поправил товарища:
   - Она меня выгнала!
   - Отлично! - хмуро произнес Воронцов и побарабанил пальцами по столу. - Какие планы?
   - Вот, обдумываю, - потянулся Мишка за новой стопкой.
   - Хорош, - веско заявил Концерн, накрыв добычу спивающегося широкой ладонью.
   - Ты чего? - возмутился изгнанник.
   - Ничего. Тебя спрашивают: какие планы?
   - А я откуда знаю? Сейчас выйду на улицу, свистну, и все само собой разрешится.
   - Она тебя застукала с кем-то?
   Мишка энергично кивнул и попытался вытащить стопку из-под тяжелой руки друга.
   - Ну так к ней и иди, - продемонстрировал свою недюжинную мудрость Воронцов.
   - К кому?
   - К той, на которой погорел.
   - Не могу. Она замужем.
   - И мужа прогонять не собирается?
   - Она не может, у нее ничего нет.
   - Послушай, Мишка, - заинтересованно вмешался в дискуссию Воронцов. - Чем ты их берешь?
   - Баб?
   - Разумеется. Кого же еще? Ведь, положа руку на сердце, ты не Аполлон и не Крез. Волшебное слово знаешь?
   - Не слово, а слова, - гордо вскинулся Мишка и, отчаявшись добыть водку, закинул обе руки за голову. - Я с ними нежен и внимателен.
   - Хорош пургу нести.
   - Ничего я не несу! Я серьезно. Я их слушаю. Не делаю вид, будто слушаю, а действительно внимаю. Ни слова не пропускаю. И живо участвую в решении их проблем.
   - Ты умеешь решать женские проблемы?
   - Конечно, нет. Но я живо участвую, им этого достаточно.
   - Допустим, но до совместного решения проблем нужно еще дожить. С чего ты начинаешь? Как кадришь?
   - Нужно шутить много, но умело. А главное - вовремя прекратить.
   - Хватить темнить. Как шутить умело, и когда это - вовремя?
   - Умело - значит не шутить над вещами, над которыми она не готова шутить. А вовремя - это когда все становится серьезно. Сильное чувство и юмор несовместимы.
   - Ты бы к жене приложил свои умения.
   - К жене - незачем. Чего к ней прикладывать, ее я давным-давно добыл.
   - Может, и добыл, но теперь профукал.
   - Ну и профукал. Что мне теперь, вешаться?
   - Тебе совсем не жалко?
   - Чего не жалко?
   - Семья все же, дети.
   - Без жены как-нибудь проживу, а пацаны никуда от меня не денутся.
   Успевший изрядно поднабраться, Мишка демонстрировал помутнение рассудка ежеминутно и ежесекундно, едва ли не каждой своей фразой.
   - Вот походишь лет несколько по судам, добиваясь права на свидание с собственными сыновьями - узнаешь, почем фунт редьки. Может и победишь, только придешь, а пацаны тебя спросят: ты кто такой, дядя?
   - Ерунда, прорвемся. На меня где сядешь, там и слезешь.
   - Ты меньше языком болтай, а лучше попытайся немножко подумать, - веско произнес Концерн, наклоняясь поближе к приятелю и крепко сжав его руку в своей дюжей ладони. - Нет зверя страшней, чем баба в ярости. А мужик, который привел домой другую бабу - вообще не жилец. У нее от ненависти будет пена изо рта сочиться при одной только мысли о тебе. Если попробуешь заговорить - огребешь сковородой по лбу, или что там ей под руку попадется. Может и убить. Поэтому не дури, а трать все деньги на подарки и цветы, а потом ползи домой на коленях вымаливать прощение. Твоя эту свою сменщицу знает? Случайно, не подружка ее?
   - Нет, ничего общего. Она ее первый раз увидела, и сразу в неприглядном положении.
   - Уже хорошо, тогда меньше нервов уйдет на примирение. Слушай, так тебя дома застукали?
   - Дома.
   - Ты совсем одурел. Какого хрена ты эту прелюбодейку домой водил? Ты бы еще объявления по всей округе расклеил, с приглашением на премьеру.
   - А чего такого?
   - Чего такого! Там же соседки кругом, придурок! Какая в хороших отношениях с твоей благоверной - настучит ей из сочувствия, какая в плохих - из злорадства. Целый хор получается.
   - Воронцов вон вообще бабу с пацаном у себя поселил, а мне к себе даже привести нельзя?
   - При чем здесь Воронцов, дурик? Он ведь холостяк, ему все можно! Или ты уже забыл?
   Мишка пробубнил нечто нечленораздельное, а Воронцов обиделся:
   - Хоть я и холостяк, но соседки мне парламентершу подослали. И, похоже, родителей уже проинформировали. Вот, жду от них звонка, но пока безрезультатно. Наверное, сам поеду сдаваться.
   - Вот так, понял?
   - Что я должен понять? - нервно дернулся изгнанник.
   - То, что я тебе говорю, олух! Закупай машину цветов, платьев и шуб, и иди мириться. Ты один не выживешь.
   - Чего это я не выживу?
   - У тебя нервная организация тонкая. Пройдет неделя, и ты сам поймешь, что хочешь просыпаться на рассвете рядом с женой из-за того, что ваши с ней мальчишки с визгом запрыгнули к вам в постель.
   Воронцову доводы Концерна показались убедительными, но Мишка упирался:
   - Откуда ты знаешь, что я пойму и чего захочу? Прорицатель хренов.
   - Оттуда. Не помнишь - я ведь уже разводился. И теперь очень тщательно соблюдаю правила, которые вывел тогда из собственного опыта. Будь уверен, больше не разведусь. То есть, по собственной вине, конечно.
   - Я ведь не ты. И ты не знаешь, как мы с женой жили. И засунь свои правила себе в задницу.
   - Ваша прежняя жизнь теперь не имеет значения. Теперь важно только, что она была, и что вы общими усилиями нажили детей. Сейчас до тебя не доходит, но уже завтра утром задумаешься, если ты не полная скотина.
   Дискуссия росла и ширилась бессистемно, то затухая, то разгораясь, то отвлекаясь в сторону, то возвращаясь в прежнее русло. Спорили в основном беспутный Мишка и в прошлом разведенный женатик Концерн. Вечно свободный Воронцов в основном слушал, пытался примерять доводы сторон на себя и изредка вставлял несколько слов, не встречая понимания обоих спорщиков.
   Приятели просидели в кабаке до поздней ночи и в изрядном подпитии разошлись по домам, причем разгорелась новая дискуссия - куда девать почти бесчувственное Мишкино тело. Концерн твердо стоял на своей точке зрения относительно дальнейших действий распутника и категорически отказался уводить его с истинного пути.
   - Что же его, прямо сейчас, в таком виде везти домой?
   - Да.
   - Жена к черту пошлет.
   - Тогда оставим его у двери и уйдем.
   - Но он же без подарков, как ты предлагал, и прощения просить не собирается.
   - Все равно, так лучше. Если он сегодня не придет ночевать к себе, он не вернется никогда.
   - Он ведь и не собирался к ней возвращаться.
   - Тем хуже для него. В общем, я готов доставить его к ногам любимой жены и никуда больше.
   - Нет, ну он же сам не хотел, - пробормотал в сомнении Воронцов. Сам Мишка в прениях не участвовал, поскольку давно уже утратил ясность сознания и речи. Концерн не стал проявлять настойчивость и гордо удалился, а Воронцов привез Мишку к себе. Он не стал уступать гостю лучшее место и уложил его одетым на раскладушке, а сам лег в своем кресле-кровати.
   Воронцов снова проснулся позже всех и снова услышал с кухни голоса и смех. Восхитившись легкости, с которой Вера затевала новые знакомства, он со своим помятым лицом и взлохмаченными волосами отправился посмотреть на своих квартирантов.
   Вера опять готовила обед, а Мишка резал салат, словно мужское воплощение недавно сидевшей на его месте Лены.
   - С добрым утром, - произнесла свое неизменное приветствие Вера.
   - Привет, - беззаботно мотнул головой Мишка и продолжил оживленный разговор с Верой об особенностях приготовления раков и креветок.
   - Добрый день, - буркнул неизвестно кому Воронцов, потоптался в нерешительности и пошел в душ. Похоже, совсем недавно еще почти пустая квартира приближалась к пределу перенаселенности.
  

10

  
   - Здравствуй, мама, - торжественно объявил с порога пришедший в гости к родителям Воронцов.
   - Здравствуй, Сережа, - обрадовалась женщина, давшая человечеству еще одного из многочисленных созерцателей. - Проходи. По какому поводу ты удостоил нас визитом?
   Неблагодарный сын, с тортом в одной руке и туго набитым пакетом в другой, вошел в прихожую и, не нагибаясь и без помощи рук, скинул мокасины.
   - Одно могу сказать сразу: не рассчитывай, что я с объявлением о помолвке.
   Мать ждала именно указанного объявления, поэтому проследовала за великовозрастным отпрыском на кухню в несколько расстроенных чувствах.
   - Как же так, Серенький?
   - Очень просто. Не знаю, что тебе успели наговорить, но она официально остается замужем и живет у меня исключительно ввиду отсутствия другого жилья. Муж даже за ней приходил, но она к нему не захотела. Где отец?
   - Где ему быть - футбол смотрит.
   Воронцов водрузил на стол все принесенное и удовлетворенно потер руки:
   - Вот так! Посидим и все обговорим без недомолвок.
   - Ну что ты хочешь обговорить? Мы уже тысячу раз все обговаривали.
   - Мама, а я в тысячный раз тебя переспрашиваю: мне наизнанку вывернуться или выйти на улицу с плакатом "Женюсь на первой встречной"?
   - Зачем же на первой встречной? Тебя столько раз предлагали познакомить с порядочными женщинами, а ты всегда против. Не хочешь так, знакомься по-своему, но знакомься наконец! Найди нормальную работу, а то людей видишь только в своих ресторанах. Так можно совсем одичать.
   - Мама, не напоминай мне об этих порядочных женщинах. Мне о них вспомнить страшно.
   - Как ты можешь их вспомнить, если ты их никогда не видел?
   - Тех не видел, а тех, с которыми меня пытались свести без предупреждения, видел.
   - И чем они были так ужасны? Особенно, в сравнении с этой твоей квартиранткой.
   - Тебе и ее внешность расписали?
   - Обрисовали в общих чертах. Ничего примечательного.
   - Полностью согласен.
   - Так зачем же ты с ней живешь, да еще при ребенке?
   - Я с ней не живу, и ребенок здесь совершенно ни при чем. Я встретил их на улице и пригласил к себе, поскольку им негде жить.
   - Ты знаешь, так ведь никто не поступает.
   - А как я должен был поступить?
   - Так же, как все остальные.
   - Во-первых, там больше никого не было. Во-вторых, Матрена Ивановна уже пыталась меня запугать страшными последствиями моего проступка, но я не впечатлился.
   - А следовало бы впечатлиться! Такое время сейчас! Сколько она еще собирается у тебя жить?
   - Понятия не имею.
   - Ну разве так можно! А потом она захочет регистрации, долю в квартире, не знаю, чего еще. Сына ее тоже ты будешь в жизнь выводить? На правах хорошего соседа?
   - Почему все мне доказывают, что бездомным нельзя давать приют?
   - Ты же сам сказал, она замужем. Муж тоже бездомный?
   - Муж фактически живет в ее квартире на ее деньги. Он замутил бизнес на кредит под ее челябинскую квартиру.
   - Замечательно! Муж занимается бизнесом, а жену и ребенка скинул на твое попечение! Так коммерцией заниматься можно, почему бы и нет.
   - Ребенок не его. И я же сказал - он приходил и хотел их забрать, но Вера не захотела, потому что он ей изменил. Или изменял.
   - Хорошо, он ей изменял. Ты здесь при чем?
   - Я просто шел мимо, когда ей негде было жить.
   - Им есть где жить. С мужем она жить не хочет, потому что гордая! А с посторонним мужиком жить ей гордость не мешает!
   - Мама, ты с такой интонацией повторяешь это "жить", что я в очередной раз не могу тебе не возразить: мы не живем вместе. Мы ведем совместное хозяйство. Она даже подрабатывает немножко, я на них не трачусь.
   - Ты хоть сам понимаешь, какие нелепости городишь? Они просто ведут совместное хозяйство! Ты теперь и жениться-то не сможешь, любой твоей невесте еще до свадьбы наговорят про тебя такого, что отобьют всякую охоту к замужеству.
   - Вот и замечательно. Поскольку брак в мои жизненные планы не входит, дополнительная гарантия от него меня вполне устраивает.
   - Сережа, ну так же нельзя! Каждый человек обязан продлить свой род, это просто священный долг. И вообще, нет ничего страшнее одинокой старости. Такие вот любители хорошо покуролесить в молодости потом умирают на полу, не сумев вовремя доползти до телефона, и находят их через две недели, по запаху. Я ведь не хочу тебе такой судьбы!
   - На самом деле ты просто хочешь внуков понянчить.
   - Конечно, хочу! Это вполне естественное желание. Ты меня осуждаешь за желание стать бабушкой?
   - Нет, не осуждаю. Просто хочу жить по своим собственным законам. Так, как привык жить до сих пор. Хочу тратить время только на себя, заниматься только тем, чего сам хочу. Тоже вполне естественное желание.
   - Ошибаешься, это как раз противоестественное желание!
   - Для женщины, возможно, и противоестественное, но для мужика - в самый раз. Мама, я ведь не вчера родился. Я не из книжек беру примеры для собственных поступков, у меня уже достаточно жизненного опыта. Я не могу ни о ком заботиться, смирись с этим. Кстати, может быть, ты сама во всем и виновата?
   - В чем я виновата? Мы с отцом воспитали из тебя эгоиста? Ничего подобного!
   - Что значит "ничего подобного"? Вот он я, эгоист во плоти. А воспитали меня вы.
   - Мы не воспитывали из тебя эгоиста!
   - Возможно, но что выросло, то выросло. Поскольку, кроме вас, меня больше никто не воспитывал, то и вину более возложить не на кого. Кстати, это одна из причин моего нежелания заняться созданием новых людей. Мой случай ведь не первый и не последний - сплошь и рядом у приличных родителей получается кошмарное чудовище. В том числе и потому, что они в нем всю жизнь души не чаяли. Когда я несколько раз в своей жизни задумывался о своих потенциальных способностях как воспитателя, меня приводило в ужас именно соображение о том, что моральных уродов рождают теплые чувства их родителей.
   - Не мели ерунды! На ходу придумываешь дурацкие закономерности и сам же их пугаешься.
   - Я не говорил о железобетонных законах. Ладно, признаю некоторую смутность мысли. Теплые чувства родителей могут, хоть и не должны непременно, родить чудовище. Отсюда и прорастает отчаяние - стоит ли заниматься делом, в котором добро может породить зло? Я предпочитаю воздержаться.
   - Сколько отговорок ты успел насочинять за свою жизнь, чтобы не сделать главного! Целую философию развел. Я понимаю, ты пока не думаешь о смерти, но пройдет еще совсем немного лет, и станешь вспоминать о ней все чаще и чаще. В конце концов, каждое утро будет приносить известие, что ты пока жив, и тогда тишина в пустой квартире тебя напугает, захочешь услышать лопотание внуков. Но тебе, в отличие от меня, даже некого будет тормошить, у тебя не останется даже надежды дождаться их появления. Я, старый человек, говорю тебе: это страшно.
   - Мама, не стоит стимулировать меня страхом.
   - Но почему же тебе самому не страшно? Ты не боишься сгинуть безвестно в какой-то могиле, вырытой за счет собеса? Не оставить после себя следа на земле?
   - Нет, не боюсь. Мы ведь уже договорились - я думаю только о себе.
   Вошел хмурый отец со сложенной газетой в руке:
   - Здорово. О чем кричите?
   - Привет. Известно, о чем. Все о том же.
   - Понятно. С кем там ты спутался?
   - Я ни с кем не путался. Я не собираюсь жениться и не собираюсь заводить незаконных детей, сколько можно говорить!
   - Ну и дурак. Боишься жениться - хоть незаконных заведи.
   - Скажешь тоже! Помалкивай лучше. Иди свой футбол досматривай! - возмутилась мать.
   - Нечего там досматривать. И ты мне рот не затыкай, я тебе не пацан. Ты не видишь - он себя ценит дороже всего на свете. Воспитали принца на свою голову.
   - Слушай, отец, не надо столько экспрессии. Вы с такой агрессией на меня наседаете, будто я бык-производитель, который не исполняет своего единственного предназначения. Я все-таки живу, работаю, на шее у вас не сижу, преступлений не совершаю, могу вам даже периодически помогать.
   За время дискуссии мать успела уложить в холодильник принесенные сыном продукты, поставить на огонь чайник, приготовить чашки и разрезать торт. Воронцов пальцами снимал с ножа остатки крема и слизывал их.
   - Тоже мне, периодический помощник нашелся. Лучше бы работу себе нашел.
   - Я работаю.
   - Не смеши людей! Работает он. Куда тебе жениться с такой работой! Делом нужно заниматься, а не в компьютер свой смотреть.
   - Я всю жизнь мечтал работать дома, теперь мечта осуществилась, а вы мне прохода не даете. Я просто не хочу бездарно тратить время на регулярные перемещения по городу. И потом - я сова. Я не могу вскакивать чуть свет и бежать в контору, это для меня пытка.
   - Сколько раз ты повторил "я" за такое короткое время?
   - Хватит, отец, мы не в советском фильме снимаемся.
   - Чем же тебе советские фильмы не угодили? Ты ведь беспрестанно якаешь, не замечал? В твоем возрасте давно пора думать не только о себе. Честное слово, как с подростком с ним разговариваю! Болван великовозрастный.
   - Вы добьетесь, что я вообще перестану с вами общаться.
   - А дело и так давно к тому идет. Ты уже считаешь - если позвонил или зашел раз в месяц, значит подвиг совершил.
   - Так вы мне каждый раз настроение портите! Удовольствия мало.
   - Удовольствие ему подавай! Мы тебе просто говорим, что ты давно вырос из коротких штанишек, и пора смотреть на жизнь по-взрослому. Женщины существуют не для удовольствия и дешевых интрижек, а для семьи, чтобы детей вместе растить.
   - Реакционные вещи говоришь, отец. Теперь женщины делают карьеру, и мужчины у них - для удовольствия.
   - У потаскушек - может быть. Что с женщин спрашивать, если таких оболтусов, как ты - пруд пруди. Куда женщинам деваться, от кого детей рожать, если мужики предпочитают до старости лет в игрушки играть?
   - Если ты про меня, то я не играю в игрушки.
   - А что же ты делаешь?
   - Живу.
   - В свое удовольствие? Взрослый человек должен понимать, что жизнь не состоит из удовольствий, довольно часто приходится себя преодолевать.
   - В двадцать первом веке многое изменилось. В частности, теперь можно составить жизнь из одних радостей.
   - Правда? Значит, человечеству недолго осталось небо коптить. Или одной только России?
   - Ну вот, на философию повело! Мам, как там чай, закипел? Давайте вкушать удовольствие.
   - Удовольствие! Еще неизвестно, кто и что в этот торт понапихал! В прежние времена все знали - ничего вреднее сахара в сладостях не попадется. А теперь телевизор страшно включить, чего только не узнаешь.
   - Па, нельзя так мрачно смотреть на жизнь. По-моему, в твоем восприятии она состоит из одних несчастий, обманов и подлогов. Не пойму, как ты с таким мировоззрением умудрился на маме жениться.
   - Тогда он казался мне и моим родителям чересчур оптимистичным и жизнерадостным, - объяснила жена сурового мужа и погладила его по стриженой голове с сияющей лысиной.
   - Совсем как я сейчас?
   - Ничего подобного! Он тогда был чуть не вдвое младше тебя нынешнего и излучал веру в безоблачность нашего брака. А ты радуешься только своему холостячеству.
   - Я тогда верил во много всяческих глупостей, - вставил отец.
   - В том числе - в брак? - съехидничал Воронцов.
   - Нет. Я считал брак с твоей будущей матерью одним сплошным пространством счастья. Она была такой маленькой, стройной, миловидной, хозяйственной и скромной, будто ее специально создавали для меня.
   - То есть, ты такой и представлял свою жену?
   - Именно.
   - И не ошибся?
   - Сергей! - возмутилась мать.
   - Нет, не ошибся, - твердо заявил отец и взял жену за руку. - Я бы и сейчас на ней женился, если бы не сделал этого в прошлом веке.
   - И о какой же жене, по-вашему, должен сейчас мечтать я?
   - Разве не ясно? О такой же.
   - Таких же уже давно не делают.
   - Ерунда! Пустые отговорки! - заверила мать. - Мы только что говорили с тобой именно о таких женщинах. Но тебе, видимо, грезятся модели и звезды порнобизнеса.
   - Мама, я не настолько мал и глуп.
   - Хорошо, а какой ты представляешь идеальную жену?
   - Да не хочу я жениться! Вообще. Сколько можно возвращаться к старому?
   - Ты ведь не голубой? Кто там у тебя еще поселился?
   - Елки, ну вы даете! Агентура у вас надежная. Мишка у меня поселился, Мишка. Его жена из дома выгнала.
   - Почему?
   - Попался с поличным.
   - Дурак, - спокойно прокомментировал отец.
   - Действительно, дурак, - согласилась мать, хотя понимала определение не так, как ее благоверный. - У него же замечательная жена. И дети! У него же двое мальчиков?
   - Да, двое. Может, поэтому на сторону и потянуло.
   - До чего же вам, мужчинам, скучно жить на свете! Два маленьких сына - это же так замечательно. Тем более для отца. Мать за ними ухаживает, одевает и кормит, а ему остается только с ними возиться, играть, водить их в цирк и в зоопарк. Это же так весело, так забавно! Об этом можно бесконечно долго рассказывать. Помнится, я могла часами рассказывать о твоих проделках, а у него ведь два пацана, а не один. И почему вам вечно хочется всякой ерунды вместо настоящего и подлинного?
   - Природа у нас такая, мам.
   - Не нужно валить на природу лишнего! Это все из-за воспитания.
   - Поскольку воспитывают детей у нас женщины, и дома, и в садике, и в школе, то винить вам, кроме самих себя, некого.
   - Некого, кроме наших замечательных инфантильных мужчин, которые считают для себя возможным не заниматься собственными детьми, а шляться по проституткам.
   - Так я и говорю - всех мужчин в детстве воспитывали женщины. Жаловаться некому.
   - Ладно, умник, помолчи лучше. Что ты собираешься дальше делать?
   - Ничего особенного я делать не собираюсь. Буду продолжать то, что делал до сих пор.
   - И сколько еще лет ты собираешься ничего не делать?
   - Почему ничего? Я ведь сказал - то же, что делал до сих пор.
   - А я считаю, что до сих пор ты ничего не делал. Так сколько же еще лет ты намерен ничего не делать?
   - Мама, не надо драматизировать. У меня все в порядке.
  

11

  
   В дверь долго звонили, потом забарабанили кулаками. Воронцов не хотел отрываться от компьютера, но Мишка ушел на работу, а Вера не спешила открывать, поэтому с тяжелым вздохом раздражения он отправился в прихожую сам.
   На лестничной клетке обнаружился дюжий мужичина с маской ярости на лице. Огромной корявой пятерней он крепко держал за плечо насупленного Петьку. Последний был одет в черную футболку с какой-то надписью, черные широкие штаны до щиколоток и черные кроссовки. Ежик белобрысых волос хулигана потемнел от пота, он низко опустил голову и Воронцов не видел его лица.
   - Ваш? - хрипло спросил мужичина.
   - Наш, - хладнокровно ответил Воронцов. - А что случилось?
   - На привязи надо держать вашего психопата, тогда ничего бы не случилось.
   - А все-таки?
   - Случилось то, что вам придется оплатить ремонт моей машины.
   Воронцов замешкался на несколько секунд, затем решился:
   - Ладно, проходите.
   Он ощущал себя в странном положении без вины виноватого бездетного отца, поэтому зычно позвал Веру, которая появилась в прихожей быстро и сразу возмутилась:
   - Что происходит?
   - Петька что-то натворил, - умиротворяюще произнес Воронцов. Он полагал агрессию наихудшим способом реагирования на происходящее и попытался первым делом успокоить Веру, но успеха не добился.
   - Отпустите его! - приказала она мужичине, который возвышался над ней мрачной скалой.
   Тот принялся хриплым басом излагать свои претензии, но возмущенная мать его не слушала, требуя освободить своего отпрыска.
   - Мне что, с милицией придти? - зарычал наконец жалобщик, считавший избранный им способ реагирования на правонарушение наиболее щадящим по отношению к виновному.
   - Приходите, с кем хотите! Я вам сказала: отпустите мальчика. А то я вас самого в камеру упеку.
   - Меня - в камеру? - загудел возмущенный посетитель нехорошей квартиры. - Это меня-то - в камеру? Может, лучше твоего щенка на цепь посадить?
   - Послушайте, не нужно эмоций, - попытался вмешаться в разрастающийся конфликт Воронцов. - Давайте пройдем в гостиную, сядем и все подробно обсудим.
   Он произносил свои миролюбивые слова, пока Вера безуспешно пыталась вырвать тонкую ручку сына из могучей лапы пришельца, а тот другой рукой ее отталкивал. Миротворец бросился к выходу, запер дверь и возобновил свои усилия:
   - Послушайте, я закрыл дверь, никто никуда не убежит, не нужно никого удерживать силой. Тем более, что вы пришли выяснить отношения со взрослыми, а не с подростком.
   - Я тут вижу пока одних сообщников, - рычал мужичина, сражаясь с разъяренной Верой.
   - Тебе говорят, отпусти! - звонко кричала та, пока Петька всеми своими жалкими силами пытался выдернуть руку из железного захвата.
   Воронцов влез между борющимися и принялся расталкивать их в противоположные стороны:
   - Тихо! Спокойно! Вера, прекрати! Послушайте, как вас!
   Постепенно разрозненные выкрики превратились в общий гвалт, сопровождаемый толчками, тычками и пинками. Добрую долю их с обеих сторон получал Воронцов, которому спустя несколько минут удалось возобладать. Возможно, в действительности его роль свелась только к поводу для примирения, поскольку эскалация конфликта грозила приобрести опасный характер. Посредник сумел оттащить Веру от посягателя на свободу ее ребенка, а Петькину руку он же смог вырвать из цепких пальцев расходившегося не на шутку истца.
   - Все! Все! Хватит! Все идем, чинно и спокойно, в гостиную. Прошу.
   Предусмотрительно стараясь держаться между комбатантами, Воронцов проводил их в указанном направлении, где усадил Веру с сыном на диван, а незваного гостя - за круглый стол. Последнее обстоятельство придавало ситуации несколько комичную торжественность. Получалось - высокие договаривающиеся стороны приступали к новому раунду переговоров.
   - Во-первых, давайте друг другу представимся, - чинно продолжил посреднические усилия Воронцов. - Меня зовут Сергей Михайлович, это Вера Ивановна и Петр.
   - Степан Семенович, - буркнул мужичина и решительным жестом сложил руки на столе.
   - Теперь во-вторых. Что произошло, Степан Семенович?
   - Этот сучонок машину мне покорежил, вот что произошло!
   - От сучонка слышу, - выдал свою партию Петька.
   - Так, спокойно! Спокойно! Давайте обходиться без мускулинной лексики, - поспешил встрять Воронцов. - Петр, что произошло?
   - Этот козел по людям ездит, вот что!
   Мужичина вскочил, с грохотом отодвинув стул, и сделал движение в направлении маленького охальника, но самозванный посредник изловчился встать на его пути и за несколько минут в очередной раз погасил вспышку насилия.
   - Петр, мы договорились - без оскорблений. Что конкретно произошло?
   - Мы с пацанами на тротуаре стояли, а этот на нас наехал. Ну, я и саданул ему по двери.
   - Наехал? Я наехал? - взревел пострадавший автомобилист. - Я вам пять минут сигналил! А эта мелкота наглая - гонор решила показать! Думали, я их испугаюсь, шантрапа!
   - Слушайте, в очередной раз повторяю: давайте без оскорблений. Иначе мы будем только пререкаться, не решая самой проблемы.
   - И вы решили наехать на мальчишек, чтобы самому их напугать? - спросила Вера звенящим от напряжения голосом.
   - Пороть надо чаще этих мальчишек, чтобы старших уважали!
   - Вас, что ли, они должны уважать? Мало того, что хам, он еще требует, чтобы его за это уважали!
   - Вера, успокойся! - вновь подключился Воронцов.
   - Вы, дамочка, держите себя в рамочках! А то я ведь могу и забыться!
   - Никто не будет забываться! Все будут вежливы и корректны! - продолжал изображать беспристрастность Воронцов.
   - На тротуарах парковаться запрещено, никогда не слышали? - игнорировала медиатора возмущенная мать. - Почем права покупали?
   - Я паркуюсь там, где все паркуются. Иначе все проезды заставят машинами, и ездить будет негде.
   - А мальчишки здесь при чем? Они правил не нарушали, правила нарушили вы.
   - Это в каких же правилах разрешается машины пинать?
   - В тех же самых, в которых разрешается людей давить ради незаконного места для парковки. Я милицию вызываю - с такими, как вы, по-хорошему договариваться нельзя. Вы от этого еще больше наглеете.
   Вера трагически преобразилась. Обычно спокойная, ее скуластая круглая физиономия теперь раскраснелась и дышала экспрессией, замешанной на лютой ненависти к вторгшемуся в ее жизнь человеку. Воронцов робко пытался привести ее в прежнее расположение духа и старался разговаривать тихо и размеренно, вследствие чего конфликтующие стороны совсем перестали его замечать.
   - Ты милицию вызовешь? - на угрожающе пониженных тонах прохрипел мужичина. - Да вызывай! Хочешь, я сам вызову?
   - Подождите, подождите, не надо никого вызывать! - вяло вмешался Воронцов и не встретил понимания.
   Вера выхватила мобильник и стала набирать какой-то номер. Возможно, и в самом деле - милицию. Воронцов смутно припоминал, что при наборе с сотовых телефонов классические номера спасательных служб отличаются от традиционных двузначных, но не знал их достоверно. То ли Вера действительно набирала номер милиции, то ли какой-то другой - он понятия не имел. Но очень сильно не хотел именно сейчас встречаться с сотрудниками правоохранительных органов, поэтому попытался ей помешать физически, то есть выхватить телефон из руки.
   Вера отшатнулась и спрятала руку с мобильником за спину:
   - Ты с ума сошел?
   - Вера, не нужно вызывать милицию.
   - Почему не нужно? Ты разве не видишь - у тебя в квартире сидит мордатый вымогатель.
   - Это кто здесь вымогатель? - возмутился мужичина. - Кто здесь вымогатель? За шпаненком своим лучше смотри! Нашла мордатого! На себя посмотри, кикимора!
   - Нет никакого смысла ругаться, - бессильно проговорил Воронцов. - В таком тоне ни о чем не получится договориться. Надо во всем спокойно разобраться.
   - В чем ты еще не разобрался? - выпалила распаленная Вера.
   В течение бурной дискуссии среди взрослых Петька смирно сидел на диване рядом с матерью, имея вид примерного мальчика. Он переводил взгляд с одного спорщика на другого и внешне никак не выдавал своего волнения, хотя предметом спора был он сам.
   - Вера, успокойся, - мягко настаивал Воронцов. - Гражданин не имел права въезжать на тротуар, но и Петр не имел права повреждать его машину. В такой ситуации для всех будет лучше разобраться полюбовно.
   - Вообще-то, я бы на вашем месте не был так уверен, - самодовольно встрял автолюбитель. - Лично меня вариант с милицией вполне устраивает. Вот ей и будете доказывать, имел я право или не имел.
   - Послушайте, вы сами прекрасно знаете, что не имели! - Воронцов охранительным жестом выставил руку с растопыренной пятерней в направлении мужичины. - Давайте спокойно, без криков и оскорблений, договоримся об устраивающем всех решении.
   - Ты предлагаешь ему заплатить? - спокойно и размеренно спросила Вера и посмотрела на квартировладетеля странным взглядом, в котором он сразу прочел явный оттенок презрения.
   - Я этого не сказал.
   - Еще немного - и скажешь. Только есть одна заковыка - я ничего ему платить не собираюсь, а он пришел сюда за деньгами, и другой вариант его не устроит. Какой обоюдоустраивающий выход ты можешь предложить?
   - Тысяч десять меня вполне устроят, - высказался мужичина и поудобнее устроился на своем стуле.
   - Видишь, какой замечательный человек! - ехидно улыбнулась Вера. - Его устроят десять тысяч! Заплати ему, и все будут довольны. Кроме тебя.
   - Что значит "заплати"? - стушевался Воронцов.
   - А ты не понимаешь? Достань кошелек, вытащи из него несколько хрустящих бумажек и отдай этому хлыщу.
   - Дамочка, я бы попросил держаться в рамочках.
   - Видишь, он стихами разговаривает. Очень утонченная натура.
   Посетитель резко встал, с грохотом отодвинув стул:
   - Ладно, хватит. Надоело.
   Он извлек свой сотовый и стал набирать номер. Воронцов побоялся воспрепятствовать ему, потому что все равно не смог бы с ним справиться, а еще потому, что это выглядело бы как нападение, едва ли не с целью ограбления.
   Мужичина действительно позвонил в милицию, которая через несколько часов явилась и начала длительную запутанную юридическую процедуру разбирательства. Она длилась с перерывами несколько недель и свелась в конце концов к предложению дознавателя к участникам конфликта договориться полюбовно, в противном случае дело об умышленном вандализме направляется в суд. К тому моменту против мордатого автомобилиста уже составили акт об административном нарушении в связи с неправильной парковкой, он заплатил штраф и разозлился на отечественную систему правосудия, поэтому жаждал крови.
   Впервые в жизни Воронцов давал показания, общался с участковым, объяснял, каким образом в его квартире очутились жильцы без регистрации. В конце концов он морально приготовился даже к встрече с налоговой инспекцией и уже мысленно перебирал доводы, которыми можно было бы доказать отсутствие каких-либо финансовых отношений между ним и Верой. Насколько смог понять Воронцов за несколько недель разговоров, намеков и понимающих ухмылок, отсутствие таковых воспринималось и милиционерами, и соседями однозначно как доказательство существования отношений совсем иного рода. Заверениям благотворителя никто не верил, приводя его в совершенное отчаяние.
   Вера наблюдала за развитием ситуации со стороны, словно не имела к ней ни малейшего отношения. Только однажды она вдруг спросила Воронцова:
   - Почему ты так усердно доказываешь всем, что между нами ничего нет?
   - Что значит "почему"? - оторопел тот. - А ты не хочешь это доказать?
   - Речь не обо мне. Почему ты так суетишься из-за подобной ерунды?
   - Это вовсе не ерунда!
   - А по-моему - полная ерунда. Я бы могла переживать за свое доброе имя, но вот за что переживаешь ты?
   - Я не хочу тебя компрометировать.
   - С ума сойти! Какая чуткость. Напрасные старания - женщина, живущая в одной квартире с мужчиной, который не родственник, скомпрометирована по определению. Можешь либо полностью успокоиться на этот счет, либо предложить нам с Петькой удалиться. Других вариантов спасения моего доброго имени просто не существует.
   - Почему же? Совсем не обязательно. Неужели нельзя объяснить людям даже самых простых вещей?
   - Вещи, которые ты имеешь в виду, очень даже не простые. По крайней мере, для нашего патриархального общества. Возможно, в какой-нибудь Голландии на нас бы никто не обратил внимания. В богемных кварталах Парижа, Лондона и Нью-Йорка нас бы не заметили. Но в Москве нет богемных кварталов, и здесь нет невидимок. Нас видят и понимают наши отношения однозначно. Точка.
   - У нас нет отношений, - с ноткой усталого отчаяния выпалил Воронцов.
   - Ну, какие-то отношения у нас точно есть, - спокойно возразила Вера. - Пусть не близкие и не интимные, а соседские. В каком-то смысле я ведь твоя содержанка - ты оплачиваешь мое жилище.
   - Я оплачиваю свое жилище!
   - Да, но я ведь живу с тобой, значит, за меня и за Петьку ты тоже платишь. Раньше, возможно, не платил, но теперь ты нас официально зарегистрировал и стал платить. А я не возражаю. Выходит, я - содержанка.
   - Содержанки получают деньги в обмен на секс.
   - Значит, и ты имеешь полное право.
   - Прекрати молоть чушь.
   - Почему чушь? Тебе противно даже подумать обо мне? Ты никогда не представлял меня голой? Между прочим, у меня хорошая фигура.
   - Вера, тебя занесло далеко не в ту степь.
   - Почему? Ты относишься ко мне, как к сестре? С какой, собственно, стати?
   - Я не отношусь к тебе, как к сестре. Я понятия не имею, как к тебе отношусь. Я ни разу не подумал об этом и не собираюсь задумываться.
   - Я настолько омерзительна?
   - Нет. Просто... это совсем не просто.
   - Так просто или нет? Легкий вопрос.
   - Нет, трудный. Я не могу начинать в твою сторону какие-либо движения, потому что это было бы непорядочно.
   - Почему? Ты щадишь моего мужа? Так я давно отправила его в отставку. А что касается меня - ухаживания мужчин мне никогда не претили. Наоборот, льстили моему самолюбию и самооценке.
   - Странный какой-то разговор.
   - Самый обыкновенный. Хорошо, не ухаживай за мной, просто объясни, чем я тебе так активно не нравлюсь.
   - Речь совсем о другом. Ухаживание предполагает право женщины на выбор. Если ухажер ее не устроит, она должна иметь возможность послать его к чертям собачьим. Если женщине сложно отшить ухажера, ухаживание оказывается домогательством.
   - И что же, по-твоему, помешает мне тебя отшить?
   - Жилищный вопрос. Оставаться впредь в одной квартире станет невозможно, тебе придется искать новую, что практически неосуществимо.
   Вера молча смотрела в упор на Воронцова, словно пыталась заметить в его лице некие черты, прежде ей не замеченные.
   - Надо же, какой ты внимательный, - произнесла она после мучительно долгой паузы, в течение которой благодетель не знал, куда деть руки. - Сразу и не скажешь. Я все время думала, что ты такое, помнишь? Даже тебя спрашивала, но ты увильнул. Кажется, теперь начинаю догадываться.
   Воронцов не понимал, делают ему комплимент или насмехаются, поэтому настороженно молчал, готовый к подвоху. Вера свою мысль не развивала, и он с опаской поинтересовался:
   - И что же ты поняла? Хочешь какую-нибудь гадость сказать?
   - Почему ты такой закомплексованный? Даже странно, как еще не разучился с женщинами ладить. Или это я на тебя так разрушительно влияю? Извини, я не специально.
   - И все-таки, что ты там такое поняла?
   - Не все ли тебе равно? Я тебе не жена и не невеста, даже не любовница, какое тебе дело до моих мыслей? Я ведь действительно не могу никуда подеваться с твоей жилплощади, поэтому лучше помолчу.
   - Хочешь сказать, распознала во мне грязную подноготную?
   - Нет, ну это невозможно! Совсем больной мужик.
   - Именно это ты и поняла?
   - Да, именно это и поняла. Отстань ты со своими страданиями, ипохондрик!
   Вера решительно прервала разговор, тем более, что на кухню явился жизнерадостный Мишка и весело поинтересовался планами на ужин. Выяснение отношений само собой отложилось на потом.
  

12

  
   Воронцов счел за благо убрать Петьку с улиц и предложил Вере устроить его в секцию картинга.
   - У меня тут есть выходы на одну такую, - пояснил он насторожившейся мамаше. - Они летом тоже работают, без каникул.
   - Это же опасно!
   - Самый безопасный из технических видов спорта. Но адреналина все равно хватает. Можно, конечно, попробовать запихнуть его в какую-нибудь легкую атлетику или гимнастику с футболом, но, по-моему, картинг лучше. Им мало кто занимается - дорого стоит, и секций мало. И в смысле адреналина - лучше всего. Надо ведь как-то снимать ему гормональную интоксикацию.
   - Какую интоксикацию, что ты мелешь? - возмутилась Вера.
   - Я в том смысле, что в его возрасте тестостерон разве что из ушей не брызжет. Надо как-то снимать напряжение, а то снова может сорваться.
   - Сорваться? Ты считаешь, он сорвался?
   - А ты не считаешь?
   - Скажи, а если бы на тебя наехали машиной, ты бы не сорвался?
   - Я бы не стоял на месте, если бы мне сигналили.
   - Но он имел право стоять на тротуаре, а этот жлоб не имел права на тротуаре парковаться! Даже милиция это признала.
   - Ну и что? Все равно конфликт на пустом месте. Он ведь у тебя пока не инспектор дорожного движения. Зачем нарываться на конфликт, если можно просто перейти на другое место? Но тут у Петьки случился всплеск агрессии, потому что из-за гормонов у него крыша всегда набекрень.
   - Слушай, ты не имеешь права так говорить о моем сыне! - закричала Вера. Она смотрела на Воронцова, как на врага, вторгшегося в ее дом бесцеремонно и беспричинно.
   - Я не говорю о нем ничего страшного или возмутительного. Они все такие, я сам таким был.
   - Ты всерьез готов доказывать, что все подростки - ненормальные?
   - Почему ненормальные? Для их возраста их состояние нормально.
   - Я хотела сказать, ты считаешь всех подростков психованными?
   - В некотором смысле.
   - Ты никогда не видел тихих мальчиков в очках, читающих книжки в библиотеке? Ты ходишь по библиотекам?
   - По библиотекам не хожу, я пока у себя дома не все книги прочитал. А тихие мальчики мастурбируют в ванной и в туалете, представляя голыми своих одноклассниц, юных соседок и молодых учительниц - смирись с этим. С точки зрения общественного спокойствия такой выход из положения предпочтителен, поскольку наименее затратен. Я думаю, в видах радикального решения проблемы следовало бы легализовать проституцию и выдавать подросткам бесплатные абонементы в публичные дома, но на такие высоты не поднялось еще ни одно общество в мире. Есть только подростковая сексуальная распущенность, в которую втянуты девчонки, что совершенно излишне. Должно же в нашей жизни оставаться хоть что-то чистое и светлое.
   - Ты серьезно все это говоришь? - подозрительно нахмурилась Вера, несколько отстраняясь от собеседника.
   - Абсолютно. Имеешь мне что-нибудь возразить по существу? Когда я слышу истории о мальчиках, которых якобы развратили совершеннолетние девицы или женщины, мне делается смешно. Подростка невозможно развратить - он от природы образчик развращенности. С утра до ночи он думает об одном и возбуждается даже от рассказов про тычинки и пестики.
   - По-моему, это ты - образчик развращенности, - ответила Вера после недоуменного молчания. - У тебя ведь нет детей, почему ты счел себя специалистом в детской психологии?
   - Ерунда, я не говорю ничего нового или необычного. Так что насчет картинга?
   - Я спрошу у Петьки. Может, он и сам не захочет заниматься твоим картингом.
   Вера действительно поинтересовалась мнением сына, и тот отреагировал восторженно. Просто воспрянул духом. Стал ездить два раза в неделю на другой конец города, сначала возвращался несколько расстроенным, но затем начал ездить на картах и пришел в неописуемый восторг. По вечерам взахлеб рассказывал матери, про обгоны и оптимальные траектории поворотов, апексы и прочие непонятные вещи. Вера слушала его с некоторым недоумением и недоверием, но в конце концов смирилась. Ее сын - совсем мужчина, с мужскими тараканами в голове, думала она. Так должно было случиться, это естественно, нужно радоваться.
   Пока продолжалась суета и беготня вокруг Петькиных подвигов, Вера совсем забыла про Лену, но та вдруг снова позвонила. Они немного поговорили, пока не ведающий подвоха Воронцов занимался в своем кабинете работой, которую его собственный отец отказывался признавать таковой, а Мишка пропадал у себя в конторе. Потом квартирантка постучала в его дверь и вошла, услышав невнятное бурчание.
   - Возникли некоторые обстоятельства, - начала она издалека.
   - С Петькой? - насторожился Воронцов, привыкший к проблемам из одного источника.
   - Нет, не с Петькой, - обиделась за сына мать. - Не такой уж он источник несчастий. Как ты посмотришь, если у нас поселится еще одна женщина? Чтобы сократить разрыв в счете, а то вас уже трое против меня одной.
   Воронцов смотрел на Веру с недоверием, в ожидании развязки.
   - В некоторой степени ты сам виноват, - продолжала та. - Ты так впечатлил ее тем, что нас приютил.
   - О ком ты говоришь?
   - Я говорю о Лене.
   - Какой еще Лене?
   - Ты что, забыл? Ты приводил ее домой, не помнишь? Возможно, ты и раньше приводил домой незнакомых женщин, но эту - уже при нас. Других случаев лично я не припоминаю.
   - Ах, эту! А чем ей у нас так понравилось? У нее подружек нет?
   - Не знаю. У нее сложилась тяжелая ситуация.
   - Понимаю. Чтобы захотелось подселиться в нашу коммуналку, ситуация должна быть тяжеленной. Но почему я обязан нести ответственность за всех бездомных женщин Москвы?
   - Не надо за всех. Она сможет спать со мной в гостиной, для тебя почти ничего не изменится. Но все изменения - в лучшую сторону. Она тоже станет дежурить по кухне, Мишкину стряпню есть будем реже.
   - И очереди в туалет станут длиннее.
   - Очереди получаются только время от времени. Мишка ходит на работу, а мы с Леной будем ходить в туалет, пока ты спишь. Ничего катастрофического не случится.
   - Возможно, и не случится, но почему я за всех отвечаю?
   - Ладно тебе, не надо кукситься. Она ведь тебе понравилась, раз ты ее подцепил.
   - Я ее подцепил для развлечения на одну ночь, а не для уплотнения жилплощади.
   - Значит, чаще станешь развлекаться. Обузы ведь никакой, сплошные выгоды.
   - Да с какой стати?
   - Ей тоже некуда податься.
   - Из-за меня?
   - Нет, но ты - хороший человек.
   - И поэтому на мне можно воду возить?
   - Никакой воды! При чем здесь вода? Тебе просто реже придется дежурить по кухне, вот и все.
   - Красиво говоришь.
   - Как есть, так и говорю.
   - А тебе-то до нее какое дело? С одной встречи подружились?
   - А ты не веришь, что так бывает?
   - Порядочные женщины сложно относятся к женщинам легкого поведения.
   - То есть, ты задумался: я непорядочная или Лена - все же порядочная?
   - Очень трудно задуматься в таком бедламе.
   - Слушай, ты можешь простыми словами объяснить, почему ей нельзя пожить здесь?
   - Простыми - не могу. По-моему, и без слов все понятно.
   - Хочешь сказать: квартира твоя, и ты не обязан впускать в нее всех желающих?
   - Вот именно.
   - А если отвлечься от частнособственнических инстинктов и представить женщину, которая имеет право не ночевать на улице, но которой придется это сделать, если ты ее не впустишь? Или почитать тебе сказку про теремок?
   - Я давно вышел из детского возраста.
   - Тогда должен многое понимать.
   - Ну что у нее там стряслось?
   - Я не совсем поняла. Без мужчин не обошлось, конечно. Какая тебе разница? Придет - сама расскажет.
   Воронцов молча повернулся к своему гудящему компьютеру, а Вера пошла к себе в гостиную якобы звонить новой жилице, хотя в действительности санкционировала ее приезд еще до собеседования с собственником жилья. Несколько ошалевший хозяин все более населяемой квартиры думал о причинах своей слабохарактерности, потом пришел к выводу, что Лена не так уж и плоха. Правда, если ей тоже некуда идти, с ней тоже нельзя будет спать, как и с Верой.
   Новая квартирантка появилась вечером, когда уже вернулся с работы Мишка, и даже Петька забрел с улицы. Стало весело и многолюдно, но просторная кухня по-прежнему вмещала одновременно всю компанию. Получалось, после всех подселений здесь еще оставалось свободное место.
   Глухой ночью, когда все заснули, Лена, непонятным образом появившаяся в волшебном теремке одетой в домашний халатик Веры, на кухне рассказала Воронцову о печальных обстоятельствах своей жизни.
  

13

  
   Федька долго казался ей безопасным и удобным. Женатый на высокомерной богатой красотке, он обожал представлять себя властелином чужих судеб. Он купил квартиру специально для амурных целей и принялся усиленно искать в ночных клубах и ресторанах наиболее подходящую обитательницу этого эротического гнездышка. Но нашел случайно: Лена на своей "девятке" сама двинула его "мерин" в задний бампер на светофоре. Она обмерла от страха и долго отказывалась выйти на улицу, хотя Федька стучал ей в боковое стекло настырно и бесцеремонно. Он действительно собирался учинить шумную разборку, но когда хорошенько рассмотрел до смерти перепуганную водительницу, сменил гнев на милость и даже принялся ее утешать. Вместо полноценного наезда получился в конце концов ресторан, где галантный кавалер накрыл поляну по полной программе, желая произвести максимально возможное в сложившейся ситуации впечатление.
   Лена жила с родителями в двухкомнатной квартире и мечтала об отдельном жилье, как другие мечтают о сказочном счастье. Самостоятельная жизнь и казалась ей пределом мечтаний. Казалось - будет своя квартира, придет и все остальное. В жизни ей встречались парни, готовые много и эффектно рассказывать о пылком желании осыпать всеми мыслимыми благами, но на деле все они отделывались мелкими безделушками, не стоящими даже беглого упоминания. Федька показался ей самым перспективным из всей линейки ухажеров с самого начала. Едва убедившись в отсутствии у него желания стереть ее в порошок, Лена превратилась в само очарование, робкое и нежное на людях, но теряющее от волнения дар речи наедине с избранником.
   У нее действительно был легкий логоневроз, доставивший ей немало унизительных мгновений во времена учебы. В ситуациях, требующих нервного напряжения, она начинала как бы судорожно вдыхать воздух между словами и произносила некоторые из них лишь после двух-трех попыток. Потом Лена повзрослела и обнаружила, что мужчинам нравится ее едва заметное заикание - со свойственным своему племени самомнением они относили эту особенность ее речи исключительно на свой счет, принимая за проявление восторга по их адресу. Она никому не рассказывала о школьных страданиях у доски и о том, что острое желание поскорее избавиться от раздражающего собеседника также приводит к упомянутому эффекту. В итоге заикание придало ей шарма и индивидуальности, выделило из общей шеренги девиц на выданье и позволило даже такую роскошь, как возможность выбора лучшего из нескольких претендентов на ее внимание. Через несколько недель после знакомства Федька поселил Лену в своей явочной квартире, и она впервые в жизни, по простоте душевной, оставила работу и ощутила себя свободной.
   Месяца не прошло, как роковая ошибка была ей осознана. Она оказалась рабой чужой квартиры, как Аладдин в волшебной лампе. Каждый день, в любой момент, Федька мог позвонить или заявиться лично и объявить, что тогда-то и тогда-то им нужно быть там-то или там-то, либо наоборот - принять на квартире неких нужных людей. И Лена должна была вскакивать и исполнять волю хозяина волшебной лампы. Чаще всего он заскакивал на несколько часов днем, поскольку отпроситься у жены на ночь далеко не всегда получалось. Она оказалась богаче своего мужа и занималась импортом испанских вин в подаренной отцом фирме, никогда не обращаясь к благоверному с вопросами и просьбами о помощи, тем более финансовой. В свою очередь, Федька со своим бизнесом держался особняком и не посвящал супругу даже в самые общие вопросы, а она ими и сама не интересовалась.
   - Останься, - говорила иногда Лена, наблюдая, как он натягивает брюки, собираясь отправиться вечером домой.
   - Не могу, Тигрица, - виновато отвечал Федька. - Анаконда живьем сожрет.
   Он применял зоологические титулы без запинки, часто сочиняя новые, и считал такую способность положительным качеством.
   - Ну и брось ее. Зачем с Анакондой жить, тем более, если ты ее боишься.
   - Не могу, Ленусик. Меня ее отец в порошок сотрет. Он у нее знаешь, какой живоглот? В два счета меня из дела выбросит. Ему всего и делов-то - шепнуть пару слов нескольким нужным людям.
   - Зачем же ты с ним связался?
   - Затем, что, пока я женат на его дочери, он шепчет нужным людям совсем другие слова.
   - Тебе не противно?
   - Жизнь есть жизнь, чего уж тут трепыхаться. Лисичка моя, - он гладил ее по головке и целовал в лоб, - человек очень немногое может один, без других людей, более сильных и жестоких.
   - Так бросай этот дурацкий бизнес, займись тихим и спокойным делом.
   - Каким? Там у меня непременно будет начальник, более сильный и жестокий, чем я, только денежек мне будет перепадать во много раз меньше.
   Лена разозлилась на Федьку из-за его нежелания остаться с ней, и она принялась его расспрашивать о жене. Он отвечал сначала равнодушно, потом все более раздражаясь. Оказалось, жена пускала его в свою постель исключительно по ее настроению, и взбешенный муж оставался иногда ни с чем даже на собственный день рождения. Последнее обстоятельство оскорбило его до глубины души и заставило искать способы мести.
   - Наверное, ты ее не удовлетворяешь, - предположила Лена. Она поставила себе целью не отпустить Федьку к жене и избрала наиболее радикальный способ из всех возможных.
   - С чего ты взяла?
   - Иначе она не принимала бы тебя как горькое лекарство, только по мере необходимости. Женщине нужен мужчина, который при ней забывает о себе, а ты к таким не относишься.
   - Таких вообще не существует. Мужчина, забывающий о себе во время секса? Чушь собачья. Когда в дело вступают инстинкты, чувства и мысли вообще исчезают.
   - Видимо, ты судишь по себе.
   - У тебя ко мне претензии? - Федька даже перестал завязывать галстук, ошарашенный внезапным подозрением.
   - У меня к тебе много вопросов, - равнодушно заметила Лена, перелистывая женский журнал.
   - В каком смысле?
   - В самом прямом. Например: почему ты не снимаешь обручальное кольцо, когда приезжаешь ко мне?
   - Зачем мне его снимать? Ты ведь с самого начала знала - я женат. Я тебя не обманывал и не собираюсь.
   - Поэтому ты настырно мозолишь мне глаза своей правдой всякий раз, когда здесь появляешься? Типа - оставь надежду?
   - Какую надежду? Ты рассчитывала на мой развод?
   - Да, я недооценила тягу мужчин к многоженству. У тебя, случайно, нет других потайных квартирок, вроде этой?
   Положа руку на сердце, Лена никогда не планировала Федьку себе в мужья - слишком безалаберный и закомплексованный тип. Но она страстно желала стать номером первым. Она хотела видеть, что он возвращается от нее к жене исключительно ради сохранения бизнеса, как и говорит. Но она ни разу не заметила в его глазах ничего подобного. Он уходил с видом победителя, как мужчина, владеющий двумя женщинами одновременно. Правда, одна из них считала себя единственной, и именно ею он не вполне владел, но рядом с Леной Федька видел себя властелином чужих судеб и жутко собой гордился. Он ничего не ответил, только опустился на колени перед диваном, вытащил из ее рук журнал и взял ее за руки. Долго смотрел ей в лицо снизу вверх, потом произнес медленно и раздельно:
   - Я не могу без тебя. Я не получаю от тебя никакой пользы, никогда не получу и никогда не хотел получить. Я хочу только всегда стоять рядом с тобой, обнимать и видеть твои глаза. И я ничем не заслужил твоего недоверия. Разве нет?
   - Всегда стоять рядом?
   - Да, всегда.
   - Всегда, но не сейчас?
   Федька смешался. В тот день он встречался с родителями жены в ресторане и пропустить встречу никак не мог. Не имелось ни малейшей возможности отговориться никакими уважительными причинами - их просто не существовало. Тесть прекрасно знал - для зятя нет ничего важнее встречи с ним. Наоборот, именно эта договоренность должна послужить оправданием для отмены всех прочих мероприятий.
   - Ты не должна так говорить, - выдавил Федька в попытке уйти от ответа.
   - Никто за меня не решает, что мне говорить. А ты просто боишься правды и хочешь заткнуть мне рот.
   Лена сделала трагическое лицо и вновь принялась внимательно изучать свой журнал.
   - Я другое имел в виду, - нерешительно продолжил Федька. - Я тебя никогда не обманывал, а ты так говоришь, будто меня разоблачила.
   - Так и есть. Я вывела тебя на чистую воду. Ты хочешь получать от жены деньги, а от меня - удовольствие, но не даешь в ответ ровным счетом ничего. Ни ей, ни мне. Хорошо устроился!
   - Как - ничего? - искренне возмутился Федька.
   - Так - ничего. Чем ты недоволен? Хочешь сказать, я живу бесплатно в твоей квартире? - Федька замер, не сумев придумать достойного ответа на поставленный вопрос. - Так вот, плевала я на твою квартиру. Я и прежде не на улице жила, обойдусь. Мне не квартира нужна, а человек. Мужчина, для которого я буду его величайшим достижением. Чего ты вообще хочешь в жизни? Заработать побольше денег или потратить как можно больше на всяческие скромные радости? А хочешь ты, например, самой жизни - яркой, неповторимой, не такой, как у всех твоих приятелей? Вот есть у тебя то, чего нет больше ни у кого?
   - Ну, ты даешь! Горы мне для тебя своротить? Вечно вам, бабам, всякая муть в голову лезет! Такого, чего ни у кого больше нет, нет ни у кого на белом свете. Только у коллекционеров предметов искусства такое попадается. Кстати, и у меня кое-что найдется.
   - Коллекционируешь искусство?
   - Есть кое-какие картинки и статуэтки. И цацки найдутся.
   - И цацки?
   - Да, и цацки! Кого ты из себя строишь?
   - Я из себя строю живого человека. Если твоей ребенок на листочке бумаги изобразит свои каляки-маляки, у тебя будет то, чего ни у кого больше нет в целом свете. А ты говоришь - картинки, статуэтки, цацки! Ты понимаешь, что я есть только у тебя, и больше ни у кого на этой планете?
   Лена с подружками посещала ночные заведения, и не без приключений, чему свидетельство - ее первое появление в заговоренной квартире Воронцова. Но в минуту вдохновения ее понесло, к тому же она была полностью уверена, что не раскрыта своим содержателем. У него слишком развито чувство собственника, чтобы молча перенести подобные выходки содержанки.
   - Моя жена тоже есть только у меня, - хмуро буркнул Федька.
   - Ах, вот как? Думаешь, кроме тебя никто не женится на денежных мешках? Просто жалко тебя разочаровывать.
   - Какая разница? Все равно - жена.
   - Ничего подобного. Денежный мешок - он и есть денежный мешок. Они все - на одно лицо.
   - Дурацкий какой-то разговор, - Федька помотал головой, как жеребец, отгоняющий слепней. - Далась тебе эта философия. Чего ты хочешь?
   - Чтобы ты остался.
   - Я не могу.
   - Можешь, но не хочешь.
   - Нет, я хочу, но не могу. Ты хочешь из-за каприза разрушить мою жизнь, это нечестно.
   - Да что ты говоришь! Матерый многоженец вспомнил о честности! Не смеши меня, а то разозлюсь по-настоящему.
   Спор длился и длился, Лена только этого и хотела. В конце концов, Федька от бессилия и досады изо всех сил двинул кулаком по стене и взвыл от боли, а она принялась за ним ухаживать и под новым предлогом задержала его еще чуть не на час. Он остался на ночь, которая прервалась задолго до утра.
   Они проснулись, потому что в спальне зажегся свет. Над ними стояли несколько человек и хмуро смотрели на уютно устроившуюся под одеялом парочку. Потом один произнес:
   - Вставайте.
   - Что? - севшим от испуга голосом прошипел Федька.
   - Вставайте, - грубо повторил один из взломщиков.
   - Кто вы такие? Как вы вошли?
   - Не твое дело. Делай, что говорят.
   Лена натянула на себя одеяло до самых глаз и в ужасе сжалась в комочек. Вследствие страстного постельного примирения, она осталась совсем обнаженной под одеялом и больше всего на свете не хотела вставать и одеваться в присутствии толпы незнакомых мужчин. Все они были одеты по-разному, все без масок, но какие-то одинаковые внешне, Лена не смогла бы описать их по отдельности, только всех сразу.
   - Чего вы хотите? - фальцетом выкрикнул Федька, чем окончательно разозлил вожака. Тот повелительно мотнул головой приспешникам, двое из них обошли кровать и мигом выволокли из нее судорожно дергающего конечностями голого многоженца. Свои бесцеремонные действия налетчики сопровождали увесистыми ударами, Федька тяжко крякал.
   Лена завизжала и спряталась под одеялом, словно это был надежный бункер. Ее не били, только сбросили с кровати и велели убираться. Закутавшись в одеяло, она лихорадочно собрала свои вещи, стараясь не слушать крики из-за кровати. Федька лежал там на полу, над ним возвышались двое верзил и усиленно его мутузили, словно очень энергично месили тесто. Спрятав у себя под одеялом одежду и белье, Лена выбралась из спальни в коридор и оттуда увидела в открытую дверь других людей. "Сколько же их здесь!" - поразилась она и попыталась нырнуть в ванную, но ей не позволили и погнали пинками к выходу.
   - Постойте! - раздался властный женский выкрик. - Это она?
   - Она, - деловито ответил один из гонителей.
   - Ну-ка, ведите ее сюда.
   Лену втолкнули в гостиную, и здесь она увидела высокую платиновую блондинку с лицом королевы, только что казнившей непутевого мужа.
   - Так вот ты какая, сучка, - с оттенком удивления произнесла блондинка. - Ну, муженек мой, совсем с катушек скатился. Нашел же себе образину.
   Лена ничего не отвечала, только тихо хныкала. Больше всего она боялась, что Федькина супруга из злобных побуждений сорвет с нее одеяло, чтобы уничтожить раз и навсегда. Смысл оскорбительных слов, потоком изрыгаемых обманутой женой, до нее просто не доходил. Лена только туже стягивала концы одеяла на плечах и заранее делала робкие движения в сторону двери.
   - С чего ты взяла, что лучше меня? - спросила вдруг вдова живого мужа. - Что молчишь, тебя спрашиваю.
   - Я... не взяла...
   - Что ты там лопочешь? - обманутая красотка резким движением приподняла опущенную голову Лены и посмотрела ей в глаза. - Отвечай.
   - Я... не взяла, что лучше вас, - неожиданно для самой себя выговорила Лена целую фразу.
   - Да? А зачем же залезла в мою постель?
   - Я залезла в Федькину постель.
   - Он мой муж, и в любой постели место рядом с ним принадлежит мне. А уж лягу я в нее или не лягу - мое дело.
   Оскорбленная жена в упор смотрела на соперницу, словно пытаясь разглядеть в ее глазах разгадку вселенской тайны. Непутеха-муж, обязанный всем семье своей законной супруги, повелся на простушку без роду-племени, ни кожи, ни рожи. Она никак не могла постичь причину очередного виража на его запутанном жизненном пути и хотела одного - поскорее закончить сцену своего позора.
   За всю свою жизнь Лена не попадала в настолько унизительную и страшную ситуацию. Отрешенно и устало она смотрела на победительницу и думала: отдаст она меня своим телохранителям или не отдаст? В дальнем закоулке мозга пульсировала саднящая мысль: я бы на ее месте отдала. Вслух Лена зачем-то произнесла без малейшей запинки:
   - Видно, ты слишком часто не ложилась.
   Она и сама не могла объяснить, из каких глубин подсознания вдруг выплыла эта фраза. Услышав ее, Лена испугалась сильнее прежнего и попыталась приготовиться к худшему.
   - Ты еще и шутишь? - удивилась свирепая жена. - Я ведь могу разозлиться всерьез.
   - Можешь. Тебе ничего другого не остается. У тебя есть деньги, у тебя есть богатый папочка, наверное - машина, и не одна. Но муж ходил от тебя налево, а у меня ничего нет, но он пришел ко мне.
   Отчаяние толкало Лену в бездну, и она в экстазе принялась кричать всяческие слова, не всегда понимая их смысла и уж точно не думая о печальных последствиях истерики. Ее слушали долго и не перебили ни разу. Эмоциональный взрыв миновал, в комнате повисла тишина, даже Федькины крики вдалеке затихли, только бубнили приглушенно голоса налетчиков в соседних комнатах.
   - Ах ты, стерва, - тихо произнесла обманутая. - Хочешь, отправлю тебя голой на прогулку по Москве?
   - Ничего не изменится. Все равно, муж тебе изменил, ты осталась в дурах. Ты всегда думала, будто ты его используешь по мере надобности, на самом деле он с тобой спал по необходимости. А со мной - потому что хотел.
   Лена не проявляла ни наглости, ни смелости. Она уподобилась загнанной в угол крысе, которая бросается на кошку. Бросается, не рассчитывая на победу. Она вообще не думала, просто говорила - без цели, без надежды и даже не заикаясь, будто была умиротворена. Словно заговаривала судьбу.
   - Слушай меня, мерзавка, - очень тихо и очень спокойно ответила преданная жена. - Мели языком, сколько влезет, юли, выкручивайся - тебе уже крышка, слышишь? Я даже не стану выдергивать твои жидкие волосенки, зачем мужиков веселить. Просто ты уйдешь отсюда голая, какой и пришла, и никто о тебе никогда не вспомнит. Ты - обыкновенная потаскуха и воровка, пока прыгаешь по чужим постелям, но долго не попрыгаешь, годы не те. Я останусь с мужем, все другие бабы, с чьими мужиками ты переспала, останутся с мужьями, а ты так и сдохнешь в своей коммуналке, откуда выползла на охоту. Я тебя не пугаю, просто такие, как ты, всегда заканчивают одинаково, поняла? Убирайся отсюда. Только одеяло оставь - оно мое, как и все остальное, чем он тебя прельщал.
   Несчастная жена отвернулась, телохранители с плохо сдерживаемым нетерпением потянули на себя одеяло, укрывающее Лену от их нескромных взоров, с силой вырвали из судорожно скрюченных пальцев припасенные под одеялом вещи и грубо толкнули ее к выходу. Разоблаченная двигалась машинально, глядя на себя словно со стороны, не пугаясь и не стесняясь, а только сразу задумавшись, где бы добыть одежду среди ночи. Через несколько секунд она уже с удивлением обнаружила себя на пустой лестничной клетке. Здесь содержанка, опасливо изучив лестничные пролеты вверх и вниз, опрометью бросилась вниз по лестнице, поскольку сочла за благо сократить до предела время пребывания в голом виде в общественном месте. Никогда в жизни она не бегала по лестницам с такой скоростью, но ей самой считанные секунды показались нарочито растянутыми, словно само время решило тоже над ней поиздеваться. Дальнейшая судьба Федьки осталась тайной за семью печатями, а Лена выскочила на улицу, подобно Воронцову, ни свет, ни заря, и бросилась к своей "девятке". Машина оказалась вовсе не рядом с подъездом, а метрах в десяти-пятнадцати от него, и изгнанница жутко разозлилась на себя за то, что поставила ее так далеко. Здравый смысл подсказывал: злиться бессмысленно. Когда она парковалась, расстояние не имело никакого значения, только теперь жизнь заставила оценить каждый метр сполна. Начинало светать, непроглядная тьма уже рассеялась, и теперь Лена разозлилась на солнце, которое вздумало лезть из-за горизонта в самый неподходящий момент за всю ее жизнь. Возможно, какому-нибудь запойному курильщику, смолящему в полутьме на кухне срочную цигарку, или безмерно заботливому собачнику, не посмевшему испытывать до пристойного времени нетерпение своего любимца, повезло разглядеть молодую и совершенно обнаженную женщину, бегущую по лужам среди молчаливых машин. На бегу она подхватила с земли то ли камень, то ли удачно подвернувшийся обломок кирпича, и с излишней энергией разнесла им вдребезги боковое стекло "девятки", распахнула дверцу и забралась внутрь. Далее сторонний наблюдатель, даже крайне заинтересованный, не смог бы в полумраке разглядеть никаких дополнительных подробностей, а Лена поспешила стащить старый пыльный чехол с заднего сиденья и набросила его себе на плечи, чтобы не светились в окне, как на экране телевизора с включенным ночным каналом. Ситуация несколько разрядилась, но оставалась чрезвычайной - остаться сидеть в машине всю оставшуюся жизнь невозможно. Будучи достаточно опытным водителем не слишком надежной и не очень сложной машины, Лена могла ее завести без ключа, но зачем? Следовало придумать, куда можно явиться в ее теперешнем состоянии.
   Сначала ее посетила тоскливая мысль о возвращении в родительское гнездо, но, напуганная ею, неудачница быстро вспомнила гостеприимный дом, в котором принимали бесприютных женщин, с некоторыми трудностями завела двигатель и направилась по пустым улицам в соответствующем направлении.
   Явиться без предупреждения она все же постеснялась, поговорить непосредственно с владельцем приюта поостереглась. Просидев много часов в машине, попросила через окно мобильник у дворничихи-таджички, и рассказала Вере о своих злоключениях, зачем-то ничего не скрывая. Из первой встречи с обитательницей странной квартиры, Лена вынесла смешанное впечатление. Никак не могла понять - сильная женщина перед ней или рабыня, оставшаяся без хозяина. Сама оставшись на улице, странница увидела в Вере сестру по несчастью и доверилась ей, как родной. Хотела отвлечься и забыться. Начать заново то, чего никогда не было. Найти себя в отражении и не разбить зеркало от ненависти.
  

14

  
   Раскладушка перешла к Лене - она спала с Верой в гостиной, а Мишка мужественно обустроился на полу в кабинете. Все имеющиеся в наличии комплекты постельного белья разошлись по рукам, теперь приходилось стирать по утрам, а вечером стелить то же белье, уже высушенное, хоть и не всегда поглаженное. Воронцов простыни и пододеяльники и прежде не гладил, Мишка в прежней жизни вообще никогда не занимался сугубо женскими домашними делами, а женщины считали глажку необходимой, приводя в недоумение мужчин.
   Живописные слухи о богатой на события жизни в таинственной квартире расползлись по дому, и скоро Вера осталась без учеников и без приносимого ими скромного дохода. Лена вернулась в офис, на прежнее место работы в топографическом смысле, но не в административном. Теперь она оказалась всего лишь копировщицей - днями напролет вдыхала исходящий от ксерокса озон и отворачивалась в сторону, поднимая раньше времени крышку, чтобы сберечь глаза от мертвого белого света. Таким образом, ее доходы также снизились. Мишка и Воронцов занимались своими прежними делами, но первый из них в конце концов оказался главным кормильцем коммуны. Дежурства канули в Лету, теперь безработная Вера полностью взяла на себя ведение дома, все работающие за деньги по мере получения складывали их в шкатулку на кухонной стойке. Ужинали и завтракали все порознь - Мишка и Лена выходили на работу с интервалом в полчаса и берегли время утреннего сна, Воронцов дрыхнул до полудня, после чего питался также в своем сдвинутом по сравнению с нормальными людьми жизненном ритме. Однажды вечером Вера предложила хотя бы раз собраться всем вместе за столом и хорошенько посидеть.
   - А то живем, как чужие, - пояснила она свою мысль.
   - Насколько хорошо посидеть? - оторвался от телевизора Мишка.
   - Настолько, чтобы потом было что вспомнить. Мы ведь толком друг с другом не разговариваем, все больше по хозяйству.
   - Здесь главное - вопрос времени, - отреагировал Воронцов. - У нас графики не совпадают.
   - В семь часов вечера в воскресенье.
   - В какое воскресенье?
   - В любое. Можно в ближайшее. Я специально обращала внимание - по воскресным вечерам мы всегда в сборе. А ты можешь один вечер и не поработать - человек ты свободный, а мы от твоего прогула с голоду не умрем.
   Компания задумалась на некоторое время - каждый перебирал в памяти свои дела. Скоро выяснилось, что ближайший воскресный вечер у всех свободен, а Воронцов согласился на несколько часов забыть про свою удаленную работу.
   Три дня ушли на интенсивные приготовления, холодильник переполнился продуктами, некоторую часть запасов пришлось с разрешения Матрены Ивановны поместить в ее холодильник. В субботу Вера приступила к первым фазам приготовления праздничного ужина, оставив банальные очередные приемы пищи на попечении Лены. Вдвоем они заполонили просторную кухню, гремели и посудой и обсуждали разные способы приготовления мяса или крема для торта. Из кухни потянуло пьянящими гастрономическими ароматами, которые днем в воскресенье начали по-настоящему сводить с ума заждавшуюся торжества мужскую публику. Промазанный кремом слоеный "наполеон" выстаивался сутки, заставляя Петьку ходить вокруг него кругами.
   Назначенным для празднества воскресным вечером вся коммуна чинно расселась в гостиной за круглым столом и принялась шумно праздновать свое единение. Женщинам, разумеется, подолгу сидеть не приходилось - они по очереди сновали между кухней и залом заседания с подносами, кастрюлями и сковородками, но мужчины тосты без них не поднимали. Со стороны пригласили только Концерна с его женой - они с улыбкой оглядывали компанию и силились понять, каким образом столько не знакомых друг с другом людей собрались в одном месте и демонстрировали друг к другу бесконечное дружелюбие. Всех поразил Петька, приведя, без предупреждения, подружку. Чем-то похожая на своего кавалера, голенастая и тонконогая, только в коротких широких шортах и в легком бирюзовом топике, в резиновых шлепанцах на босу ногу, она часто смеялась, тряся великим множеством своих тонких разноцветных косичек, и с неизменным вниманием слушала всех говорящих, даже если говорили несколько человек одновременно.
   Жареное мясо, запеченный в духовке картофель, салаты быстро насытили Воронцова, как это всегда с ним случалось, и сидение за столом превратилось в нудное испытание. Подали чай с тортом и пирожками, зазвенели фамильные серебряные ложечки, которые не пожалел для гостей хозяин. После выпитого в заметном количестве вина голоса звучали громко и не всегда членораздельно, все обожали друг друга и хлопали по плечу.
   - Вечер еще не кончился, - сказал вдруг Воронцов, поднимаясь с места. - У меня есть предложение.
   - Какие сейчас могут быть предложения? - выкрикнул слегка ошалевший от всего случившегося Мишка. - Идти всем спать.
   - Нет, наоборот. Я предлагаю рассказывать истории. По принципу Декамерона. Только в нашем распоряжении всего один вечер, поэтому с каждого по одному рассказу на одну тему: жаркая роковая страсть, можно на фоне грандиозных исторических событий или потрясений личного порядка. Знаете, когда все летит в тартарары, а человек думает только о ней. Или о нем, разумеется.
   - А почему именно о роковой страсти? - удивилась Лена. - Лучше о тихом семейном счастье, с кучей детишек, а потом и внуков.
   - Скучища, - поморщился Воронцов. - О лучших способах стирать пеленки, что ли?
   - При чем здесь пеленки! - возмутилась Вера. - О людях, живших долго и счастливо и умерших в один день.
   - Звучит скучно, - поддержал приятеля Мишка. - Я за роковую страсть. А истории должны быть подлинными?
   - Любыми, - категорически отрезал Воронцов. - Подлинными, услышанными или прочитанными. Можно даже придуманными, если интересно получится.
   - А "Войну и мир" можно пересказать? - иронично заметил Концерн, разбирая на два слоя свой кусок "наполеона".
   - Нет, нельзя. Вряд ли у тебя получится интереснее, чем у самого Толстого. Каждый рассказчик должен создать произведение собственного устного творчества.
   - Ты же говорил - можно и прочитанное пересказать.
   - Я имел в виду - вычитанное в документах, неопубликованных письмах и дневниках и так далее. По-моему, вполне логично и понятно.
   - Я даже могу начать, - поднял руку, словно отличник примерного поведения, несуразный Мишка. - Я слышал эту историю от одного бывшего секретаря одного райкома партии.
   - Начало интригующее. Черт с тобой, начинай.
   И Мишка заговорил.
  

15

  
   Райцентр стоял в тайге на берегу реки, впадавшей где-то в далеком далеке в могучий Енисей. Сообщение с внешним миром в основном по реке и поддерживалось: в период навигации - речным флотом в виде двух старых буксиров и нескольких барж, зимой - на санях по льду.
   Первый секретарь райкома Семен Осипович Карагодов вел жизнь размеренную, хотя и не самую здоровую. Обстановка не позволяла ему отдохнуть душой хотя бы денек, хотя бы в выходной день, хотя бы в отпуске. Нервность партийной работы усугублялась особенностями исторического момента: на дворе стоял 1938 год. Давным-давно ревизионист Троцкий скрылся от народного гнева за границей, враги народа уже пристрелили любимца партии Кирова; Каменев, Зиновьев и Бухарин разоружились перед партией, пришла очередь бонапартистов-генералов, а в тихом таежном районе царило относительное спокойствие. Нарушалось оно только газетными передовицами и радиопередачами, доносившимися словно с иной планеты, а также периодически возникавшей угрозой срыва плана лесозаготовок.
   Семен Осипович разменял пятый десяток, имел добропорядочную жену и троих детей школьного возраста. Дети посещали бревенчатую школу, стоявшую на отшибе, и время от времени давали отцу поводы то для радости, то для гнева. Школьная директриса славилась суровостью и не стеснялась проявлять принципиальность, к месту и не к месту. Заврайоно ее побаивался и неизменно отказывался принимать к ней какие-либо меры, поскольку требования ее неизменно характеризовались справедливостью и бескомпромиссностью. Директриса обладала редкой способностью говорить начальству самую неприятную правду прямо в глаза, даже если предметом являлся недочет в ее собственной работе или в деятельности подведомственной ей школы. Каждый год родители учеников с ужасом ждали, что директрису наконец съедят и боялись такой перспективы, поскольку преподаватель она была выдающийся, и небольшой коллектив себе подобрала весьма достойный. Последним пополнением его стала юная учителька начальных классов, прямо из педучилища, появившаяся в поселке перед самым началом учебного года.
   Учителька сняла угол не где-нибудь, а в доме строгой директрисы и сразу насторожила своим поступком местное общественное мнение. Некоторые сочли поведение новенькой проявлением подобострастия и желания погреться в лучах чужой власти. Надо полагать, эти некоторые сами не отказались бы от возможности подселиться к владычице, дабы стать при ней чем-то вроде фаворита, обеспечивая доступ к телу или посреднические услуги для какого-нибудь неофициального ходатайства. Ни в чем подобном учительку никто не замечал, но говорили о ней всякое - для болтовни основания вовсе не требуются. Затем общественность обнаружила второе толстое обстоятельство: в классе юной учительки оказался младший сын секретаря райкома, розовощекий добродушный мальчик Дима. Поднялась новая волна обсуждений: каким образом новенькой доверили выполнение столь ответственной задачи. В действительности темы для обсуждения просто не существовало: первый класс в школе имелся всего один, его и доверили молодому специалисту. Тем не менее, две волны пересудов слились воедино и обрушились на ничего не подозревающую примерную комсомолку.
   Уже через пару недель заврайоно задержался после заседания райкома, улучил удобный момент и сообщил Семену Осиповичу неприятные новости. Поступил сигнал на учительницу маленького Димы - ведет неподобающий образ жизни.
   - Неподобающий - это какой? - простодушно поинтересовался Карагодов.
   - По вечерам поздно приходит домой, шляется неизвестно где и неизвестно с кем общается.
   - А сколько ей лет? Я слышал - молоденькая?
   - Двадцать.
   - Двадцать? Так что же вы хотите? Если хотите знать, в таком возрасте подозрительное поведение предполагает как раз ранние возвращения домой. А так - норма.
   - Да, но ее ни разу не видели в клубе. От общественных нагрузок всеми силами уклоняется, хоть и комсомолка со стажем.
   - Хорошо, у вас есть на ее счет какие-нибудь соображения?
   - По-моему, есть смысл не допускать ее к детям - она способна оказать разлагающее влияние.
   - К чему же предполагаете ее допустить?
   - Безработицы у нас нет - пристроим куда-нибудь.
   - А кто ее класс возьмет? У вас есть на примете безработная учительница?
   - Нет, конечно. Но, по-моему, лучше увеличить нагрузку остающимся учителям, чем оставить в школе эту темную личность.
   - Так уж и темную? Давайте договоримся - сначала уличите ее в конкретном проступке, потом подумаем о мерах воздействия. Нельзя же так - увольнять с работы молодого специалиста за то, что на танцы не ходит. Моему Димке у нее на уроках нравится - с вечера о завтрашнем дне мечтает.
   Карагодов решительно закончил разговор, но прошло немного времени, и пришлось его продолжить. К нему на прием пришла школьная директриса и сходу завела речь о юной учительке. Директриса славилась не только своими педагогическими достижениями: большевичка с девятнадцатого года, она начинала подпольный партстаж в колчаковские времена в партизанском отряде, отморозила ноги и ходила теперь в своей второй молодости с резной дубовой палкой, напоминающей посох древнего проповедника. В партизанские времена ей самой было двадцать, в своей юной жилице незамужняя бездетная женщина увидела объект для неустанных забот и теперь пришла добиваться для нее лучших бытовых условий с решимостью и напором бывалого партийца.
   - Послушайте, вы просите невозможного! - молитвенно складывал на груди руки Семен Осипович. - У нас многодетные стахановцы с семьями в бараках маются, а вы хотите отдельную комнату для какой-то девчонки.
   - Не какой-то, - веско возражала директриса. - Сирота, воспитанная Советской властью. Получила образование, сама попросилась из области в нашу тьмутаракань, тряпками не увлекается, по танцулькам не бегает, к урокам готовится тщательно, детей покоряет авторитетом знаний, а не угрозами пожаловаться директору или вызвать в школу родителей.
   - Думаю, с ее стороны было бы странно грозить первоклашкам директором. Все-таки, не хулиганье какое-нибудь, обыкновенные детишки.
   - С первоклашками - свои сложности. Дети впервые оказались вне дома, в незнакомой обстановке, в коллективе, а не в дворовой компании. Многие тяжело переносят такой жизненный перелом, но она прекрасно с ними управляется, поддерживает порядок в классе, отлично преподносит материал. Надо помочь девочке, нельзя с самого начала класть ее под пресс.
   - Ну хорошо, - задумчиво произнес Семен Осипович. - Зайду я к вам в школу, посмотрю на новенькую. Слышал о ней многое, пора собственное мнение составлять.
   Разумеется, в райцентре имелись люди, специально предназначенные для решения жилищных вопросов. Но, поскольку директриса, уважаемый человек, явилась лично к секретарю райкома, тот счел неудобным передоверять вопрос профильному заму председателя райисполкома и в самом деле через недельку лично явился в школу, как и обещал. Обошел чуть не все помещения в сопровождении директрисы и завуча, задавал вопросы о насущных хозяйственных и прочих потребностях, пока не добрался до первого класса.
   Помещение оказалось свободным от шумного детского населения - за своим столом сидела одна только учителька и что-то усердно читала. Она посмотрела на вторгшуюся в ее владения делегацию, и лицо ее сразу отразило растерянность, смущение и робость перед лицом носителей истины. Она встала, поздоровалась с Семеном Осиповичем, а узнав, кто он такой, почему-то улыбнулась и наивно спросила:
   - Вы хотели про Диму поговорить?
   - Да нет, - удивился Карагодов, - я так, вообще. Подумал, негоже райкому про детей забывать. У вас есть какие-нибудь вопросы, просьбы, предложения?
   - У меня? Нет, никаких. По-моему, очень хорошая школа. Правда, мне почти не с чем сравнивать, - учителька робко взглянула на свое непосредственное начальство - видимо, испугалась. Кто его знает, может, директриса доказывала секретарю райкома насущную необходимость каких-нибудь усовершенствований, а она ей как бы перечит.
   - Ну хорошо, - неловко потоптался на месте секретарь, словно пытаясь напоследок вспомнить нечто очень важное, - мы тогда проследуем дальше.
   В тот день он вернулся домой к ночи, когда дети уже спали, и жена, увидев его лицо при свете голой лампочки, испуганно спросила, что случилось.
   - Ничего, - удивился Карагодов, - все в порядке.
   Но в ту же минуту он и сам понял: спокойное размеренное течение жизни нарушено. Лицо скромной девчушки, словно по ошибке оказавшейся за учительским столом, стояло перед его мысленным взором. В попытке не удивить жену оскверненный желаниями муж похлебал на ночь щей и выпил стакан чая, но в постели быстро заснул. Ему приснилась широкая река, сияющая под ярким солнцем и отчаянно синим небом, по которой тихо скользила белая лодка под парусом. Казалось, он стоит босиком в воде у самого берега, песок просачивается между пальцами ног, штаны закатаны до колен, удочка в руках, а вдали кто-то кричит, зовет к себе ушедшую прочь мечту. Он проснулся, как от испуга, и лежал, тяжело дыша, а в ушах все еще звучал тоскливый клич одиночества.
   "Ересь какая-то, - подумал с удивлением Семен Осипович. - У меня жена, дети - я не одинок. Откуда такие видения?" Но уговоры самого себя не помогали - он так и не заснул до утра, пришел в райком усталый и сделал перед секретаршей вид, будто всеми мыслями погружен в важные государственные дела. В тот день ему не работалось: он постоянно задумывался, отвечал невпопад на вопросы сотрудников, по несколько раз переспрашивал одно и то же, забыл позвонить в обком, хотя секретарша ему напомнила. К вечеру созрело понимание - дело принимает серьезный оборот. Ночью опять снились странные сны: сначала он смотрел на солнце будто из-под воды, и с поверхности до него едва доносились глухие неприятные отзвуки, хотя он знал - это песня. Потом приснился светящийся в темноте гнилой пень, деревья обступали его со всех сторон, со всех сторон слышался непрерывный тонкий звон. Карагодов не был уверен, слышал ли он прежде звуки в снах. Казалось, сны - лишь явления безмолвных призраков. Точнее, не сами сны, а утренние воспоминания о них. Возможно, звуки посещали его в снах всегда, но он забывал их?
   Продолжение ночных пыток казалось Семену Осиповичу непереносимым, и он сразу определил для себя их причину. Разумеется, всему виной наивная девчушка за учительским столом в пустом классе. Все время бодрствования он думал о ней, и только во сне приходили непонятные бредовые видения. Следовало переступить через учительку и жить дальше, но сама мысль его пугала. Потом Дима пришел из школы расстроенный и сообщил о появлении у него другой учительницы. На все расспросы мальчик не смог ответить ничего вразумительного, поскольку сам не знал никаких дополнительных подробностей.
   На следующий день вечером Карагодов совершил очередную глупость - зашел домой к директрисе, раздраженный ее внезапными и необъяснимыми административными телодвижениями. Та сидела за столом в разгромленной комнате и смотрела на вошедшего пустыми глазами.
   - Что случилось? - спросил ошалевший секретарь.
   - Ее арестовали, - сухо ответила хозяйка.
   - За что?
   - Я не знаю. Думаю, вам сподручней навести справки. Мне никто ничего не пожелал объяснить, но уже пообещали оргвыводы на предмет потери бдительности.
   Неловко потоптавшись на месте, как и тогда, в пустом классе, Карагодов молча вышел, стараясь не наступать на разбросанные книги. Он вернулся в безлюдный райком и из собственного кабинета позвонил домой начальнику районного отделения НКВД.
   - Я собирался завтра вас проинформировать, товарищ Карагодов, - ответил тот. - Хотел только окончательно прояснить картину. К сожалению, получилась большая недоработка и с нашей стороны тоже. Как выяснилось, эта учительница направлена в наш район для поддержания связи с местным антисоветским подпольем.
   - Кем направлена?
   - Надо полагать, руководством разветвленной подрывной организации, но ничего конкретного на этот счет пока установить не удалось. Известно только о ее регулярных встречах с одним старым троцкистом, который живет у нас после отбытия ссылки. Затаился, мерзавец. Помните недавний пожар на складе? Не иначе, его работа.
   - Где сейчас находится учительница? - спросил Карагодов и тут же ужаснулся собственным словам. Какое ему дело, где она находится?
   - Она арестована, - с легкой ноткой удивления в голосе ответил начальник. - Вместе с троцкистом. Я счел нужным принять немедленные меры социальной защиты. И, разумеется, следовало срочно убрать эту дамочку из школы. Я думаю, она сознательно приблизилась к вашему сыну - наверняка, эта компания вынашивала на ваш счет какие-то планы.
   - Спасибо за информацию, - глухо произнес Карагодов, повесил трубку и тяжело вздохнул. Виски ломило, перед глазами возникали и исчезали прозрачные радужные круги, хотелось закрыть лицо руками и замереть навсегда. Посидев на одном месте без мысли и без движения около получаса, он вышел на улицу и вернулся домой к директрисе. Она выслушала его рассказ, не перебивая и не меняя позы.
   - Я думаю, вам следует подготовить на нее характеристику, - завершил повествование Семен Осипович.
   - Я не буду.
   - Почему?
   - Я не имею к ней, как к человеку и как к преподавателю, никаких претензий.
   - Замечательно, так и напишите.
   Директриса медленно подняла взгляд на позднего гостя:
   - Написать положительную характеристику?
   - Разумеется. Я уверен - девушка никоим образом не замешана в антисоветской деятельности.
   - И на чем же основана ваша уверенность?
   - Я же ее видел... А почему вы спрашиваете?
   - Вы можете с одного взгляда определять виновность человека? Вам следует стать судьей - в целях усовершенствования мира. А я вот не знаю...
   - Вы считаете ее вредительницей? Это же смешно.
   - По-вашему, вредители должны выглядеть похожими на вредителей? Тогда они не смогли бы вредить. Вот я сижу и не знаю, что думать. Я ведь ее почти не знаю. Я вообще никакой характеристики написать не могу!
   - В течение нескольких недель вы ее знали. Вот и напишите о произведенном ей на вас впечатлении. Когда вы приходили ко мне хлопотать за нее, вы не сомневались.
   - Да, не сомневалась... И об этом тоже теперь думаю.
   Ничего не добившись от директрисы, Карагодов пришел домой и сразу кинулся к письменному столу, оставив жену в недоумении. Несколько часов, до глубокой ночи, то и дело комкая и разрывая в клочки бумагу, он сочинял ему самому не понятный документ, смысл которого сводился к утверждению: учителька есть настоящий советский человек, достойна доверия и даже всяческого уважения.
   Утром он завез бумагу в отделение, произведя там своим появлением настоящий фурор. Семена Осиповича проводили в кабинет начальника, и он принялся устно излагать записанные ночью на бумагу тезисы. Лейтенант госбезопасности слушал его с несколько озадаченным видом, изредка проводя ладонью по лысеющей голове и бросая косые взгляды на часы.
   - Семен Осипович, - произнес он, дождавшись тишины, - вы не доверяете нам?
   - Почему вы так думаете? - искренне удивился Карагодов. - Я просто хочу довести до вашего сведения необходимую для следствия информацию.
   - Какую информацию? Вы не сообщили никаких объективных данных, только охи и ахи. Извините. Мы ведь здесь тоже не лаптем щи хлебаем, со вчерашнего дня продвинулись дальше. Этот троцкист, с которым встречалась ваша учительница, оказался ее отцом. Такая вот незадача - фамилия у нее другая, а мы прохлопали в свое время.
   - Отец? - растерянно переспросил секретарь.
   - Да, отец, - подтвердил энкавэдешник, - они оба подтверждают. Я уже направил запрос в область - думаю, все подтвердится. Видите, как бывает. А вы, не разобравшись, на одних чувствах, вмешиваетесь в работу органов. Я все понимаю, партия не может самоустраниться от вопросов госбезопасности, но вы должны нам помогать, а не работать за адвоката.
   Офицер говорил медленно и отчетливо, каждое его слово чугуном падало в душу оробевшего слушателя, который совсем потерялся на своем стуле и даже несколько раз оглянулся, словно в поисках выхода из кабинета.
   - И что же дальше? - поинтересовался наконец Карагодов.
   - Дальше? Ничего особенного. На днях отправим обоих в область, там уже заинтересовались нашими делами. А я - умываю руки. Сделал свое дело и могу уходить.
   - Ну зачем же сразу в область? - задал Семен Осипович совершенно лишний вопрос. - Разве нельзя все прояснить здесь, своими силами? Если она дочь врага, она вовсе не обязательно - сама враг. Встречалась с отцом, вполне естественное желание.
   - Встречалась тайно, скрывала родство. Разве не подозрительно?
   - Что значит "скрывала родство"? Ее кто-нибудь спрашивал, не является ли она дочерью старого троцкиста, и она ответила отрицательно? Думаю, ей просто не задавали вопросов.
   - Ваша правда, не задавали. Камешек в наш огород? Ладно, я всегда готов признать свою ошибку. Но теперь, когда все прояснилось, я варежку разевать не намерен. Они тут нам на пару с папашей каких-нибудь дел наворотят, а мне потом отвечать.
   Карагодов попрощался и в отчаянии отправился в райком, где его встретили с удивлением. Впервые в жизни он задержался без объяснения причин, и секретарша уже устала давать неопределенные ответы страждущим личной встречи или телефонного разговора с районным властителем. Прошло несколько часов, но сомнамбулическое поведение секретаря не переставало удивлять сотрудников райкома, начались разговоры.
   К обеду явилась жена, бледная от ярости, излучающая ненависть. Ворвалась в кабинет, захлопнула за собой дверь и остановилась, глядя на мужа остекленевшими глазами. Тот очнулся, посмотрел в ответ на супругу и механически попросил выйти нескольких посетителей. Те удовлетворили его просьбу, оглядываясь на ходу.
   - Что происходит, Сема? - хрипло спросила жена.
   - О чем ты?
   - Кто эта девчонка, за которую ты ходил хлопотать в НКВД?
   - Димкина учительница, - твердым, но тихим голосом заявил Карагодов. - Я уверен, ее арестовали по ошибке.
   - Какая тебе разница? Господи, какая тебе разница! Зачем ты ходил из-за нее в НКВД!
   - Не волнуйся так, родная. Можно подумать, я ради нее на страшное преступление пошел.
   - Сема, не притворяйся дурачком! Ты все прекрасно понимаешь! Ты не можешь не понимать, в какое время мы живем. Зачем попусту дразнить гусей? Может, тебе еще придется за родственников заступаться, а ты рискуешь из-за незнакомого человека. Нет, скажи, ты действительно не понимаешь, что совершил преступление перед собственной семьей?
   - Перед семьей? Какое преступление?
   Семен Осипович разговаривал с женой искренне. Он не видел в своем поступке ничего опасного или преступного, он думал только о девушке за учительским столом и о своих странных снах. Хотелось вернуться в тот недавний день, пережить заново знакомство и не знать последовавших событий. Учителька в его мыслях необъяснимым образом слилась со снами, хотя ни разу в них не являлась, и Карагодов думал о ней не как о реальном человеке, а как о неосуществимой мечте.
   Отчаявшаяся жена в слезах убежала домой, вечером за ней последовал муж, и почти одновременно с его появлением в семейном гнезде зазвонил телефон. Новость оказалась трагической - повесилась директриса школы.
   - Зачем? - загадочно спросил Семен Осипович.
   - Не знаю, - растерялся звонивший дежурный. - Говорят, она оставила записку.
   - Хорошо.
   Карагодов повесил трубку и сел ужинать, не чувствуя вкуса пищи. Хмурая жена ушла спать одна, а он сидел у открытого окна и курил, когда подкатила двуколка, с которой спрыгнули двое в фуражках и направились к дому. Оставшаяся без присмотра лошадь преступала ногами на одном месте и позвякивала упряжью. В дверь забарабанили, Семен Осипович неторопливо отправился открывать дверь и встретил начальника отделения с каким-то незнакомцем - видимо, оперуполномоченным. Они поздоровались, он проводил их на кухню и остановился в ожидании.
   - Гражданин Карагодов, - сухо начал начальник, показывая собеседнику какой-то листок бумаги, - что вы можете заявить по поводу данного документа?
   Семен Осипович прочел: "Я давно отказалась от попыток что-либо понять в нашей жизни. Я понимаю только одно: я виновна. Виновна в том, что приняла ее на работу. Секретарь райкома Карагодов виновен в том, что пытался за нее заступиться. Она сама виновна в том, что нашла своего отца, тот виновен в том, что нашелся, а все мы вместе виновны в том, что живем и думаем. Думаем, будто свободны и счастливы. Прощайте, товарищи, не могу вынести своей вины в случившемся". Далее следовала затейливая подпись и дата.
   Карагодов минут десять молча рассматривал записку, и белый листок бумаги дрожал в его пальцах. В памяти всплывала жена, лица детей. Ледяной холод постепенно наполнял его, вызывая омерзительную дрожь. Затем вспомнилась широкая река под голубым небом и белый парус на водной глади.
   - Хорошо, - севшим голосом глухо произнес Семен Осипович. - Не вижу смысла в дальнейших запирательствах.
   И он пустился в длинный запутанный рассказ о подпольной организации, созданной им при содействии покойной директрисы. Согласно его словам, организация занималась контрреволюционной пропагандой, диверсиями (в частности, поджогом склада), терактами (в частности, прошлогодним убийством передовика производства). И еще организация сознательно, с целью направить по ложному следу органы, подстроила переселение в райцентр перековавшегося троцкиста и его дочери.
   Лейтенант лихорадочно записывал признательные показания, не веря собственной удаче. Уполномоченный тем временем переходил из угла в угол, затем не разрешил войти на кухню проснувшейся жене выявленного врага, которая сквозь слезы долго говорила бессвязные невнятные слова.
   Прошли годы. Беззубый инвалид, бывший коммунист и заключенный Карагодов, от которого давно отреклась жена, и которого не знали собственные дети, получил письменное предложение явиться в райком, помещавшийся теперь совсем в другом здании, почти презентабельном. Там его поздравили и сообщили о случившихся в его жизни переменах: комиссия партийного контроля вынесла решение о неправомерности исключения его из партии, прокуратурой начат и юридический процесс реабилитации.
   - Спасибо, не стоит, - покачал головой Семен Осипович.
   - Простите? - не понял его ворочающий судьбами людей начальник.
   - Не нужно восстанавливать меня в партии и реабилитировать. Меня осудили справедливо, я не имею претензий ни к партии, ни к советскому правосудию.
   Изумленный начальник на всякий случай сделал пару шагов назад, подальше от живого подрывного элемента, увиденного им впервые в жизни, затем сделал непримиримое лицо и предложил посетителю удалиться.
   На скамеечке в городском парке Карагодов, разомлевший на весеннем солнышке, как-то разговорился с незнакомой женщиной - в выражении ее лица он разглядел смутную тень прошлого. Она охотно разговорилась и подтвердила догадку собеседника - опыт заключения в ее жизни имелся. Не вникая в лишние подробности, Семен Осипович упомянул фамилию учительки, которую не забывал ни на один день, и собеседница оживилась - она помнила ее! Хотя общалась лишь несколько месяцев, в следственном изоляторе.
   - Ее освободили в тридцать девятом, - заметила между прочим каторжница.
   - Освободили? - переспросил Карагодов, желая твердо убедиться, что не ослышался.
   - Освободили. А посадили того лейтенанта, который ее арестовал - попал в оборот как сообщник Ежова.
   - А про ее отца вы что-нибудь слышали?
   - Слышала, конечно - он погиб в лагере. Я ведь до сих пор поддерживаю с ней связь, о чем только не переговорили за это время. Иногда ночи напролет болтали. Хотите, дам вам ее адрес?
   Карагодов в испуге отрицательно замотал головой. Молча посидел некоторое время, затем попрощался и ушел, не обменявшись с женщиной адресами. С того дня река под ярким солнцем и белый парус на водной глади больше ни разу ему не приснились.

***

   Слушатели немного помолчали, потом Концерн поинтересовался, где и когда рассказчик умудрился встретить на своем жизненном пути секретаря райкома тридцатых годов.
   - Ты сказал, ему в тридцать восьмом шел пятый десяток? Какого же он года?
   - Восемьсот девяносто шестого, на десять лет старше Брежнева.
   - И когда же ты успел с ним пообщаться?
   - А что тебя удивляет? В семьдесят шестом ему было всего лишь восемьдесят, а мне - уже одиннадцать. Он с нами соседствовал, любил поболтать, а я уже многое понимал, особенно о девушках. Пубертатный период, все-таки. Люди часто не осознают, как сжато историческое время. Почти никто не знает, например, что дочь Пушкина Наталья Александровна Гартунг имела счастье, благодаря своему папеньке, получить персональную пенсию от Совнаркома в восемнадцатом году. Правда, долго при новой власти она не протянула.
   Приведенная Петькой девица спросила, почему Карагодов не пожелал возобновить знакомство с учительницей.
   - Как он сам объяснял - испугался, - ответил Мишка. - Подумал: мало ли, куда еще маятник качнется. Вдруг знакомство с нереабилитированным бывшим заключенным станет причиной новых неприятностей для нее, как встреча с отцом.
   - А она с отцом случайно встретилась?
   - Нет. Она осталась сиротой, когда ей исполнилось десять лет, перед смертью мать все ей рассказала про отца, назвала его фамилию и место жительства, но объяснила, что никому нельзя про него рассказывать.
   - Жалко ее, - заметила девица.
   - Вообще-то, она - самая везучая из всех персонажей этой истории, - возразил Мишка. - Хорошо быть привлекательной девчонкой, всегда найдется заступник.
   - Неправда, - обиделась девица. - Могу даже историю рассказать, если не верите.
  

16

  
   Наденьку Лисицкую боготворили многие, но сама она ни на кого в школе не обращала внимания. Она перешла в выпускной класс, оценками не блистала, но кого в юных девушках интересуют знания? Летом она ходила в свободном полосатом топике, под тельняшку, и в коротеньких шортиках в обтяжку, не скрывая, а всеми силами демонстрируя идеальную фигурку. Топик открывал всю спину - только шнуровка, завязанная бантиком у талии, символизировала скромность. Мужчины разных возрастов выворачивали шеи, провожая ее долгими взглядами и фривольными возгласами.
   Классный руководитель Наденьки, солидный, коротко стриженый физик среднего возраста, с ранней сединой на висках, часто раздражался по создаваемым ею поводам и проводил много времени в размышлениях о лучших способах укрощения непутевой ученицы. Иногда он даже беседовал с ней после уроков, в физическом кабинете, и убеждал ее взяться за ум, не транжирить драгоценное время на танцы и шмотки.
   - Почему драгоценное? - спрашивала она. - У меня времени много.
   - Тебе сейчас так кажется, - настаивал физик. - Но потом, когда оно утечет и станет слишком поздно, ты оглянешься назад и спросишь сама себя, как умудрилась впустую промотать так много лет.
   - Я не впустую, - резонно отвечала Наденька. - Я в школе учусь. А потом в институт пойду.
   - Замечательно, но здесь и там следует учиться. У тебя ведь отличная память, сообразительность, хорошо подвешен язык, ты можешь учиться намного лучше.
   - Зачем?
   - Чтобы получить более высокие оценки.
   - Зачем?
   - Чтобы поступить в хороший вуз.
   - Зачем?
   - Чтобы получить лучшую работу.
   - Зачем?
   - Чтобы стать самодостаточной личностью, жить самостоятельно, не полагаясь на чью-либо помощь.
   - Вы имеете в виду мужчин?
   - Не только. На шее у родителей тоже сидеть не обязательно.
   - А почему вы думаете, что я собираюсь жить за счет мужчин?
   - Потому что не замечаю в тебе желания заранее позаботиться о достойном будущем.
   - А в ком из нашего класса вы такое желание замечаете?
   - Мы сейчас говорим о тебе.
   - Я понимаю, но все-таки? Школьники никогда не думают о будущем. В лучшем случае они хотят поступить в такой институт, где было бы интересно учиться, чтобы не загнуться с тоски.
   - Надя, ты ошибаешься. Даже среди твоих одноклассников есть несколько человек, уже сейчас думающие о будущей карьере.
   - Да, я догадываюсь, о ком вы говорите. Их все ненавидят.
   - По-твоему, лучше жить цветочком на полянке? Немного покрасоваться, попахнуть, попривлекать пчел, а осенью тихо умереть?
   - Конечно. Все так думают.
   - Неправда, не все. Но я согласен, таких много. Только от них пользы нет ни им самим, ни другим людям.
   - Ну и что? Вы вот приносите пользу людям, а много благодарности видели?
   - О какой благодарности ты говоришь? Я вижу достаточно своих учеников, не потерявшихся в жизни, и горжусь ими, доволен своей работой. А ты считаешь, они должны мне роялти отчислять со своих доходов?
   - Не знаю, как там это называется, но хотя бы подарки на дни рождения - должны.
   - А ты после школы будешь делать мне подарки на дни рождения?
   - Конечно.
   Физик осекся и тяжелым взглядом долго поедал ученицу. Потом выдавил:
   - Спасибо, не стоит.
   - Почему? Я очень высоко ценю ваше участие в моей жизни.
   - Надя, давай сейчас шутки оставим и поговорим серьезно.
   - Я серьезно говорю! Вот честное слово, - нахалка положила правую руку себе на левую грудь, - торжественно обещаю до самой смерти на каждый ваш день рождения присылать подарок без открытки. Но вы сами будете догадываться, что он от меня, правда?
   - Надя, тебя совсем не в ту сторону повело.
   Учитель возвышался над своей огромной кафедрой в физическом кабинете, Наденька сидела на первой парте, закинув ногу на ногу и не сводя с него преданных глаз. Женатый физик с седыми висками никогда не привлекал внимания школьниц и привык к этому. Теперь неадекватное поведение ученицы привело его в легкое смущение, и он поспешил прекратить разговор, пока тот не принял опасный поворот. Но Лисицкая вовсе не собиралась ему уступать:
   - Вы меня испугались?
   - Испугался. По твоей милости я все ближе и ближе к уголовной ответственности. Давай закончим этот разговор, и возвращаться к нему я не намерен. Ты уже не маленькая, сама должна понимать очевидные вещи. Хочешь учиться шаляй-валяй - пожалуйста. Тебе жить.
   - Конечно, мне. Вы, когда затевали эту душеспасительную беседу, думали иначе?
   - Мне казалось, ты способна понимать слова.
   - Конечно, способна, а разве нет?
   - Я не заметил. Ты свободна, мне пора закрывать кабинет.
   Наденька грациозно спрыгнула с парты и с глухим стуком каблучков по линолеуму удалилась походкой Мэрилин Монро. Физик придвинул к себе стопку тетрадей и задумчиво погладил ее растопыренной пятерней. Девчонке совсем крышу снесло, грустно подумал он. Видимо, успела привыкнуть к успеху у взрослых мужчин. Ходит по краю пропасти. Вот забеременеет до аттестата - будет скандал до небес. Общение с родителями Лисицкой классному руководителю никогда не удавалось. Ее отец считал воспитание дочери, вкупе с школьными проблемами, прерогативой жены, а та вечно суетилась, задавала ненужные вопросы и так страстно стремилась помочь преподавателям, что запугивала их, а дочь - смешила. Та не воспринимала мать всерьез, с отцом вообще не разговаривала и жила одна в своей маленькой комнатке - если не уходила на улицу. Никто не знал, с кем она встречалась, какие места посещала - все вместе это называлось "гулять", и никакими силами никто не мог вытянуть из нее никаких подробностей ее гуляний.
   Некоторые подозревали Наденьку в неосторожном, если не предосудительном, поведении, но они ошибались. Она часто фланировала по одному и тому же бульвару примерно в одно и то же время, поджидая молодую женщину с коляской. Когда та появлялась, Лисицкая сопровождала ее, отставая шагов на пятнадцать-двадцать. Она упорно смотрела ей в спину, словно желала загипнотизировать, не зная, как это делается. Поглощенная своим ребенком, женщина никогда ее не замечала, а думала о чем-то своем, болтала с другими мамашами, сидела на скамейке и читала. Однажды, набравшись наглости и смелости, Наденька подошла к ней:
   - Здравствуйте!
   - Тише, девочка! - громко прошептала женщина, бросив на Лисицкую раздраженный взгляд, и поспешно наклонилась к коляске, проверяя, не потревожен ли сон младенца.
   - У меня к вам дело, - продолжила нахалка вполголоса.
   - Что еще за дело?
   - Вы, наверное, удивитесь.
   - Девочка, хватит тянуть кота за хвост.
   - Вы не позволите мне гулять иногда с вашим ребеночком?
   Женщина оторопела и посмотрела на собеседницу с некоторым испугом.
   - Зачем?
   - Просто так. Считайте, будто я к вам устроилась няней. Только бесплатно.
   - Девочка, ты здорова?
   - Конечно. Если хотите, могу все медицинские справки для вас собрать. Вы разве никогда не видели в американских фильмах, как родители нанимают соседских девчонок сидеть с маленькими детьми?
   - При чем здесь американские фильмы? Девочка, где твои родители?
   - На работе. У меня уже паспорт есть - хотите, запишите все данные. Можете проверить, где я живу. Мне все равно, пожалуйста.
   - Девочка, тебя как зовут?
   - Надя Лисицкая.
   - Ты учишься в школе?
   - В одиннадцатый класс перешла.
   - Твои родители знают, чем ты занимаешься?
   - А чем я занимаюсь? Вы так говорите, будто я ворую.
   - Надя, я не считаю тебя преступницей, но твое поведение выглядит очень странным. Ты до меня уже обращалась к кому-нибудь с такой просьбой?
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что захотела обратиться к вам.
   - Почему?
   - Не знаю, просто так. Надо было к кому-нибудь обратиться, вот к вам и обратилась.
   - Но почему ты поступаешь так по-детски?
   - Почему по-детски? По-детски - в куклы играть. А я хочу заботиться о ребенке - это по-взрослому.
   - Разве у вас нет родственников или знакомых с маленькими детьми? Попроси свою маму, она договорится с кем-нибудь.
   - А если она с вами договорится?
   - Разве на мне свет клином сошелся?
   - Почти. Не знаю, как сказать... Меня к вам потянуло.
   - Ко мне? В каком смысле?
   - Понимаете... Я ведь не подработку ищу. Я хочу по-настоящему заботиться о ребенке. Нянчить его, менять пеленки, купать. Если надо, кормить его детским питанием. У вас есть молоко?
   - У меня есть молоко. Надя, я все равно не понимаю, почему ты подошла именно ко мне и не хочешь передумать.
   - Я не смогу объяснить. Вы проходили мимо, я увидела вашего малыша и вдруг захотелось подержать его на руках. Вы же понимаете, вы не первая мама с ребенком, которых я встретила на улице, но вот так вдруг случилось... Ну почему вы отказываетесь? Вам ведь наверняка нужна помощь, и я ее предлагаю. Разве я похожа на преступницу или сумасшедшую?
   - Если честно, Надя, есть немного.
   - Что есть?
   - Положа руку на сердце, ты производишь впечатление не вполне здорового человека. Так не принято поступать. Люди не подходят на улице с подобными просьбами. Ребенок - не шутка и не развлечение.
   - Конечно, не шутка. Я прекрасно понимаю. Хотите, я сначала буду помогать вам по дому, а через некоторое время вы разрешите мне с ним гулять.
   - Не знаю, Надя, это очень необычно.
   - Разве необычно - это плохо? Зайдите сегодня вечером к нам домой и поговорите с моей мамой, хорошо? Ну, я прошу вас... пожалуйста. Скажете, странно в моем возрасте мечтать о ребенке? Что же мне делать, если я мечтаю? Не рожать же мне его сейчас на самом деле? А мне даже по ночам снится, будто я играю с ребеночком, а он пузыри пускает и смеется.
   - Надя, ухаживать за ребенком - значит не только играть с ним.
   - Я понимаю, честное слово! Но вот снится мне, как я играю, а не как попку ему вытираю. Я же не виновата - что снится, то и снится. А как вашего мальчика зовут?
   - Надя, не нужно так напирать. Ты просто удержу не знаешь.
   - Ой, извините. Ну, все равно - как его зовут?
   - Шуриком его зовут.
   - Шуриком? Правда?
   - Конечно, правда. А что тебя удивляет?
   - Смешное имя такое.
   - Обыкновенное имя. Александр - ничего смешного.
   - Александр - не смешно. А вот Шурик - очень. Сразу кинокомедии вспоминаются про Шурика.
   - Ну и пусть вспоминаются, хорошие фильмы. Надя, не напирай так.
   - Ой, ну можно я посмотрю? У него рожица тоже смешная.
   - Обыкновенная младенческая рожица.
   - Ой, а носик какой крошечный!
   - Он весь еще крошечный.
   Наденька низко нагнулась над коляской, почти засунув в нее голову, и изучала мирно спящего Шурика с истовостью лучших естествоиспытателей прошлого. Вдруг она выпрямилась с тихим сдавленным вскриком:
   - Он улыбнулся! Честное слово, улыбнулся!
   - Ну и что, он же не вчера родился. Он уже давно улыбается. И вообще, я видела какую-то программу по телевизору, в которой утверждалось, что дети улыбаются, еще не родившись на белый свет.
   Мама Шурика обижалась всякий раз, когда Наденька выказывала удивление по поводу его успехов в освоении мира взрослых.
   - Ему приснилось что-нибудь?
   - Наверно. Надя, не напирай так.
   - Извините.
   Маленький Шурик возлежал в своей коляске на кружевной подушечке, как падишах, и млел во сне. Его довольная мордашка часто вызывала умильные восклицания случайных знакомых и просто прохожих людей. Если он вдруг улыбался, взрослые в свою очередь расплывались в бессмысленных счастливых улыбках, словно повинуясь команде свыше. Младенческая магия казалась матери естественной и объяснимой, но воздействие ее на странную девочку вызывало вопросы. Казалось, она тянется к чужому ребенку, как к спасению от неведомой опасности, и тем самым Наденька пугала мать Шурика. Та решила от нее отделаться поскорей:
   - Ладно, Надя, ты напиши свой адрес, я зайду и посмотрим, что можно сделать.
   Оказалось, девчонке нечем и не на чем написать адрес, поэтому она раз двадцать повторила его устно, принуждая женщину запомнить информацию навсегда. Преподав свой урок, школьница никуда не ушла, а проболтала с женщиной до самого конца младенческого моциона и проводила ее до дома. Оттуда она бежала домой вприпрыжку и напевала глупые песенки, привлекая недоброжелательное внимание прохожих. Они предпочитали индустриальные шумы города живому человеческому голосу, хоть и не имеющему певческих навыков.
   Дома Наденька прямо от дверей напала на мать с требованием разрешить ей ухаживать за чужим ребенком.
   - Что тебе в голову взбрело? - удивилась мать. - У тети Люси есть маленький - хочешь, помогай ей.
   - Нет, мне этот понравился!
   - Чем же он тебе так понравился? Посмотри на Люсиного - он точно такой же.
   - Нет, не такой же, не такой же!
   - Да с чего ты взяла? Говорю тебе - посмотри сама и убедись. Оба - совершенно одинаковые засранцы.
   - Нет, этот не засранец!
   - Ну конечно! Ходит на унитаз и воду за собой спускает. Милая моя, ты хоть представляешь себе, каково за ребенком-то смотреть? Ответственность какая? Он ведь ничего не понимает и ни в чем не может быть виноват, а вот ты должна будешь все предусмотреть и не сможешь смотреть телик, пока он дрыхнет. Во сне он может неправильно повернуться. Если будет ворочаться и засунет голову под подушку - вообще может задохнуться.
   - Я не буду смотреть телик, я буду все время смотреть на него. Он такой смешной! У него такая маленькая рожица.
   - Небось, похож на старого китайца.
   - Нет, он уже подрос! Он теперь не морщинистый, прямо куколка!
   - Вот уж про куколку забудь! Не вздумай поиграть с ним на досуге... Послушай, что значит - уже подрос? Ты давно его высматривала?
   - Ну... Почему давно? Ему еще шести месяцев нет.
   - Шесть месяцев? Зачем он тебе понадобился? Почему ты хочешь нянчиться именно с ним? Что происходит?
   - Мать, ну ничего не происходит. Ты что подумала - я его тайно родила и отдала на воспитание?
   - Не мели ерунду! Отвечай: зачем тебе понадобился именно этот ребенок?
   - Ма, ну разве не естественно для девушки тянуться к хорошенькому младенчику? Может, во мне материнский инстинкт разбушевался.
   - Я тебе дам - инстинкт! Ишь, разболталась! Надежда, не темни. Рассказывай все по порядку.
   - Что все?
   - Тебе виднее, что. Я тебя спрашиваю: в чем дело?
   - Да ни в чем.
   - Надежда, я не вчера родилась. Можешь не верить, но мне тоже было пятнадцать, и не воображай, будто ты для меня неразгаданная загадка!
   Наденька довольно долгое время общалась с матерью в основном за кухонным столом, но теперь, принужденная вести тягостный разговор о сокровенном, непутевая дочь забылась.
   - Мам, ты можешь себе представить женщину без детей?
   - Я знаю очень много таких женщин, зачем мне их представлять.
   - Тебе их жалко?
   - Это их личное дело. Я не понимаю, к чему ты ведешь, Надежда.
   - Ну как же, разве ты не понимаешь?
   - Нет, я не понимаю. И не пудри мне мозги. Отвечай коротко и просто: зачем тебе понадобился именно этот ребенок с улицы.
   - Мам, ну с какой улицы. Можно подумать, мы о беспризорнике говорим. Я же тебе объясняю: он улыбается, понимаешь? Такой смешной. Спит себе, спит, и вдруг улыбается. Что ему там может присниться - он ведь то в кроватке, то в коляске. Кроме потолка и неба ничего в жизни не видел.
   - Он лицо своей мамы видел. Много раз.
   - А, ну да. Конечно. Видишь, как замечательно. Совсем крохотный человечек, не видел в своей жизни никого, кроме мамы. А теперь увидит еще и меня!
   - Надежда, ты долго еще собираешься юлить? Почему ты полгода выслеживаешь этого младенца?
   - Мам, я не выслеживаю. Я увидела его больше года назад.
   - Больше года? Ты увидела полугодовалого ребенка больше года назад?
   - Нет, конечно. Тогда еще не его.
   Больше года назад Наденька, в своих обычных коротеньких шортиках и нецеломудренном топике попала в историю. Оскорбленная в лучших чувствах безвестная администраторша закатила скандал, не желая впускать ее в кинотеатр. Основным ее аргументом служила констатация очевидного для всех факта - здесь не пляж. Наденька и не думала оспаривать бесспорный тезис оппонентки, она просто очень хотела посмотреть кино, о котором слышала много хорошего. С ней пришли две подружки, они пытались поругаться на ее стороне, но не добились успеха и стояли все трое на пороге своей мечты, не имея возможности дотянуться до нее. Сцену наблюдал молодой мужчина с беременной дамой. Его спутница улыбалась, а он сохранял серьезность. Когда девчонки устали кричать, он подошел к администраторше и показал на запретительные таблички, приклеенные к стеклянным витринам: запрещено курить, запрещен пронос оружия и алкоголя.
   - Если у вас есть требования к внешнему виду посетителей, сформулируйте их и предъявите заранее. Или честно объявите о наличии у вас фейс-контроля. Поскольку ничего подобного в вашем благородном заведении не наблюдается, прекратите издеваться над девчонками и пропустите их.
   - Не надо здесь распоряжаться, молодой человек! - окрысилась на заступника держиморда в юбке.
   Мужчина сменил доброжелательный тон на жесткий, от которого даже у Наденьки по спине побежали мурашки. Он не произнес ни единой угрозы, не пообещал обратиться в суд или в общество защиты прав потребителей, просто повторил свое прежнее предложение. Очень веско, очень тихо произнес почти те же самые слова, снабдив их тяжелым взглядом. Администраторша могла бы вызвать охрану, а то и милицию, могла бы раздуть скандал до небес, но внутренний голос, видимо, дал ей добрый совет не связываться со смутным типом, источающим неосязаемую угрозу.
   Посидев перед сеансом в кафе с вазочкой мороженого, девчонки прошли в зал, и здесь у Наденьки заколотилось сердечко: ей показалось, будто их места соседствуют с креслом вступившегося за них молодого человека. Она мелкой рысью обогнала подружек и первой двинулась по ряду вдоль пустых откинутых сидений с таким чувством, словно приближалась к алтарю. В конце длинного ряда сидел человек, которому она не безразлична, и ее место действительно оказалось рядом с ним. Он бросил короткий взгляд на объявившихся соседок и вновь обратился к своей спутнице, продолжая какой-то длинный смешной рассказ. В продолжение фильма Наденька совершенно не следила за действием, а только слушала, ощущала, изредка осязала соседа. Ее рука то и дело встречалась на подлокотнике кресла с рукой соседа, но тот свою руку сразу убирал, и в полутьме школьница смогла разглядеть, что молодой человек обнимает другой рукой свою спутницу. Наденька ревновала к ней так, словно у нее пытались увести законную добычу, на которую никто, кроме нее самой, в целом мире не имел права.
   После сеанса ревнивица вышла вслед за парой, поспешила распрощаться со своими девчонками и проследила за своей жертвой, следуя в нескольких шагах позади. Так она установила его дом и даже квартиру, продолжила слежку в последующие дни и даже недели. Видимо, в юной девице скрывались задатки прирожденного детектива, поскольку ее определенно не замечали. В конце концов, улучив удобный момент, в отсутствие соперницы, Наденька сознательно попалась на глаза объекту своих притязаний и даже очень удачно напомнила о себе, заговорив первой. Молодому человеку нечем было заняться, и он проболтал с новой знакомой едва ли не час - в основном о книгах и современной музыке. Наденька вновь проявила предусмотрительность. Она очень хорошо понимала: об интересных ей книгах и современной музыке жертва, скорее всего, ничего не знает, нужно притворяться в интересе к искусству старших поколений. Премудрая девица завела разговор о Данииле Гранине и Василии Аксенове, некоторых других - она читала иные из их книг, о других слышала рассказы, и теперь искусно вплетала в речь отдельные названия, имена, суждения, не слишком задумываясь над их смыслом. Не имело значения, согласится жертва или нет - пускай возражает на здоровье, так даже лучше. Почувствовав, что объект вот-вот засобирается прочь, юная провокаторша спросила:
   - А вы читали Алексея Вахрушина?
   - Кого?
   - Вахрушина. Тоже шестидесятник. Его еще Венедикт Ерофеев очень не любил за изощренный стиль.
   - Вахрушин... Впервые слышу. Что, действительно известный писатель?
   - Не знаю... Кто их там разберет. Для одних - известный, для других - нет. Может быть, я что-нибудь напутала.
   - Ну, ты сама его читала?
   - Нет, только слышала. Просто хотела у вас спросить.
   Наденька хотела поскорее свернуть тему, поскольку вопрос давно служил ей надежным способом проверки на вшивость - с его помощью она отделяла истинных ценителей искусства от прикидывающихся. Оружие шло в ход всякий раз, как перед ней распускал хвост очередной павлин, стремившийся произвести впечатление интеллектом. Не раз в ответ на упоминание фамилии несуществующего Вахрушина приходилось ей выслушивать невнятные монологи о его вкладе в отечественную литературу. По окончании спонтанных выступлений их авторы лишались доступа к Наденькиному свободному времени и мгновенно вываливались из ее личной жизни. Молодой человек из кинотеатра не был мальчишкой, и по определению не должен был попасться в расставленную ловушку, но на такие высоты психологического обобщения школьница еще не поднялась, а посему осталась довольна поведением своего избранника.
   Он совершенно выбил из колеи потерявшую самообладание девицу. Она подолгу задумывалась, изобретая разные варианты своего с ним общего будущего, и странно смотрела на окликающих ее учителей, словно они совершали жуткую бестактность.
   Однажды вечером она стала свидетельницей безобразной уличной сцены между своим предметом и его пассией, из который вытекла страшная истина - пассия замужем за другим, но ребенка ждет от Наденькиного предмета. Будущая мамаша надрывно кричала, будущий незаконный отец тихо и убедительно произносил в ответ серьезные слова внимательного человека. Он хотел утешить свою женщину, но у него ничего не получалось - та принялась хлестать его по щекам, привлекая живое внимание прохожих. Наденька спряталась за деревом и внимательно наблюдала за происшествием, едва скрывая радость. Она даже кулачки сжимала от восторга и боролась с сильным желанием выскочить из укрытия с индейским боевым кличем.
   Теперь она делала вид, будто объясняла матери причины своего интереса к чужому ребенку, но никак не могла ее убедить. Договорились только о визите молодой мамаши, который вроде бы должен был внести ясность. Проходил день за днем, визит так и не состоялся, на обычном месте в парке Наденька не находила ни ребеночка, ни его родительницу и пришла на грань нервного срыва. Тогда она сменила тактику и установила слежку за домом маленькой семьи, где в конце концов и подловила женщину внезапным криком:
   - Ну что же вы к нам не заходите! Я ведь ждала!
   Женщина испуганно вздрогнула, оглянулась и досадливо ответила:
   - Девочка, как найду время, так и зайду. Нельзя действовать так настырно! Я тебе ничем не обязана. Захочу - и вовсе не зайду.
   - Зайдешь! Зайдешь! Так нельзя!
   - Девочка, не груби старшим.
   - Не грубить тебе! Не грубить!
   Наденька зашлась в истерике от ярости, лицо ее раскраснелось и исказилось животной ненавистью:
   - Ты не имеешь права! Не имеешь права! У тебя нужно отнять ребенка! Ты не имеешь права! Он был лучше всех, а ты его обманула! Ты подучила мужа убить его, ты! Не ври!
   Шурик проснулся в своей коляске и заплакал, а Наденька подбежала поближе и попыталась выхватить ребенка из его передвижного ложа. Тот жалобно заверещал, мамаша испуганно завизжала, подбежали несколько прохожих женщин и попытались оттащить обезумевшую девчонку от коляски, а она длинно и протяжно, по-деревенски, кричала:
   - Ты убила его! Ты убила! А он был лучше всех!

***

   - Ну и ну, - только и сказала Вера. - Откуда только ты такие истории знаешь, девонька моя? Прочитала где-нибудь?
   - Нет, я слышала. Девчонки рассказывали.
   - Нечем заняться твоим девчонкам. В вашем возрасте следует рассказывать истории о счастливых принцессах, за которыми приехал рыцарь в сияющих доспехах на белом коне.
   - С какой стати? Это ведь сказки.
   - Почему сказки? Ты действительно думаешь, что никогда не встретишь своего единственного и не проживешь с ним в радости всю жизнь без остатка?
   - Хотелось бы, но так получается далеко не у всех.
   - И ты уверена, что тебе не повезет?
   - Нет, я уверена, что нужно поменьше мечтать.
   - Да уж, с моим оболтусом особо не замечтаешься.
   - Мам, я тебя чем-то не устраиваю? - ехидно поинтересовался Петька.
   - Меня ты всем устраиваешь. Давай, рассказывай свою историю и отправляйтесь. Проводи девочку до дома, уже поздно.
   - Вот так просто - взять и рассказать историю?
   - Да, вот так просто. У тебя было достаточно времени для сосредоточения.
   - А я все равно ничего путного не придумал. Муть всякая в голову лезет.
   - Вот и расскажи свою муть, не тяни.
   - Вы смеяться будете.
   - Ну и посмеемся, ничего с тобой не случится. Представь, будто твоя история - очень смешная.
   - Ладно. Расскажу, но вы все равно не смейтесь - я совершенно серьезно.
  

17

  
   Вечер наступил внезапно, как всегда на юге. Молодой человек с редкой фамилией Скуластый и обыкновенным именем Борька чувствовал себя именинником. На пляже днем он встретил классную девчонку, из отдыхающих, москвичку, которая после нескольких часов знакомства дала клятвенное обещание погулять с ним. Прежде с Борькой такого не случалось, в ответ на свои грубые знаки внимания он получал только насмешки, отповеди и оплеухи. Он прогуливался под фонарями на бульваре и нетерпеливо вглядывался в прохожих, стараясь издалека разглядеть свою избранницу.
   В свежих воспоминаниях кавалера девчонка выглядела бесподобно. В цветастом раздельном купальнике, обе половинки которого держались только на соблазнительных завязочках, она напоминала неискушенному созерцателю о всех земных радостях разом, заставляла забыть о рае и не страшиться ада. Собственно, Борька и не мыслил подобными категориями, но он испытывал ощущения, которые не смог бы описать иными словами, если бы знал их. Скуластому доводилось целоваться с девчонками и даже пощупать некоторых, и натура его с тех пор не давала покоя исковерканной юношеской психике, заставляя несчастного все свое время, и свободное и прочее, тратить на поиски уступчивой девицы. Казалось, он впал в духовное рабство и утратил последние остатки свободы воли.
   Пришла решающая минута - Борька увидел в перспективе бульвара намеченную добычу и воспрянул духом. Через короткое время восторг полупобеды сменился удивлением - девица пришла с компанией. Ее сопровождали двое: высокий парень спортивного телосложения и вызвавшая у Скуластого смутное чувство тревоги особа с простецкой круглой физиономией и пышной фигурой, лишенной определенных форм. Пышечка зачем-то пришла в неком подобии сарафана, выставив напоказ жирные веснушчатые плечи и руки. Роковая обманщица, с ног до головы во всем белом, словно прогрессивная невеста в джинсах, весело поприветствовала обманутого, представила ему спортсмена и непривлекательную подружку, а затем без затей предложила отправиться на танцы.
   Оторопевший от неожиданности Скуластый постеснялся нахамить, словно не утратив еще надежды на успех в первоначально задуманном предприятии, и побрел в указанном направлении, безразлично засунув руки в карманы.
   - Наверное, хорошо у моря жить, - как бы в пространство сказала назначенная ему в спутницы.
   Борька угрюмо молчал. Он ждал и боялся - не попытается ли груша схватить его под руку. Придется совершить в ответ грубость и нанести тяжкий удар эфемерным мечтам о сближении с обманщицей.
   - Я не у моря живу, - хмуро буркнул он. - Из нашего дома его даже не видно, ни из одного окна.
   - Все равно, - низко хохотнула пышка. - Вам в любой день до моря пешком можно дойти, а кому-то - на поезде ехать или на самолете лететь. Есть разница?
   - Да какая разница? Подумаешь, море. Век бы его не видеть.
   Обманщица со спортсменом шли впереди, бедра ее соблазнительно покачивались и лишали возбужденного приморского жителя способности рассуждать здраво. То и дело произносимые им слова кардинально расходились с его же собственными мыслями.
   - Вы не любите моря? - изумилась толстушка. - Разве существуют люди, не желающие сидеть на берегу и смотреть на волны?
   - Существуют. И все они живут на побережье.
   Пышка расхохоталась, хотя даже сам автор сентенции не считал ее смешной. Ему не понравилось стремление спутницы подлизаться, и он еще сильнее рассердился на обманщицу.
   Скоро вся делегация прибыла на танцплощадку, и здесь Борька пришел в еще большее замешательство. Ему теперь нужно танцевать с этим жиртрестом? С какой стати? Зачем ему нужно такое сомнительное удовольствие? В конце концов, на танцах могут встретиться знакомые пацаны - они ведь смеяться будут.
   - Ты ее не обижай, - шепнула вдруг оказавшаяся совсем рядом обманщица, - я тебе никогда не прощу.
   Можно подумать, она сочеталась с Борькой законным браком и теперь предъявляет ему законные требования!
   - А мне-то что с того, что ты меня не простишь? - слишком громко ответил Скуластый. - Ты будешь в своей Москве, я - здесь. И какая мне разница, простишь ты меня или нет?
   - Дурачок! Они через три дня уезжают.
   - Они?
   - Да, оба. Они ведь брат и сестра.
   - Брат и сестра? Значит, в случае чего, я от него еще и по морде получу?
   - В каком еще случае? Ты на ее счет задумался по-настоящему?
   - Да нет, в смысле - если она из-за меня плакать станет.
   - А, в этом смысле! Да, наверное, накостыляет. Он заранее никого не предупреждает, но потом никого и не щадит. По-моему, просто драться любит.
   Музыка загремела, толчея страждущей сближения молодежи закружила всех проникших на танцплощадку, разноцветные вспышки света нарушали уют полутьмы, превращая уголок городского парка в сказочные чертоги и царство необузданной юной страсти, хлещущей через край и лишающей здравого смысла.
   Где-то в самом затылке у Борьки еще билась робкая мысль: нельзя верить обманщице. Но надежда утопила ее своим безбрежным разливом и в очередной раз заставила неудачника сделать глупость. Он пошел танцевать с пышкой.
   В быстром танце та вся колыхалась, подобно студню, груди тяжело переваливались на выпирающем животе, но двигалась обладательница богатого тела очень живо и энергично, без всяких комплексов. Наступило время медляка. Борька обхватил партнершу за бока, нащупал под сарафаном резинку трусов и складки жира, но из-за выступающего живота она оставалась от него как бы на расстоянии вытянутой руки, хотя на деле они соприкасались. Пышка была потной и горячей после недавних интенсивных упражнений во влажной атмосфере теплого приморского вечера. Скуластый совсем не возбудился от ее близости и даже радовался ее объемам - они не позволят ей положить голову ему на плечо, как поступила со своим спортсменом обманщица.
   - Ты как относишься к танцам? - спросила вдруг толстушка.
   - Одобрительно, - иронично процедил Борька и ужаснулся собственному положению.
   - Я тоже, - простодушно согласилась непонятливая. - Я всю ночь могу танцевать без отдыха.
   - Я на такое не способен, - поспешил заранее оправдаться незадачливый.
   - Серьезно? А слабаком не выглядишь.
   - Я не только не выгляжу, я еще и в самом деле - не слабак. Но хорошенького - помаленьку. Ночью и другие занятия можно подыскать, поинтереснее.
   Неосторожная фраза выскочила самопроизвольно, Скуластый не имел в виду глубокого интереса к толстушке, не хотел ни вселить в нее надежду, ни, тем более, напугать и спровоцировать жалобу спортивному брату. Но та, как ему показалось, совершенно искренне ничего не поняла в роковом изречении.
   - А какие еще занятия? По ночам можно только танцевать и сидеть в ресторанах. Неужели есть и пить - лучше, чем танцевать?
   - Смотря как.
   - Что как?
   - Смотря, как есть и как танцевать. Иногда одно лучше, иногда - другое.
   - А сейчас?
   - Что сейчас?
   - Танцевать лучше или есть?
   - Не знаю, сравнить надо.
   Борька опять сорвался в откровенное хамство, но в этот раз уж точно не преднамеренно. Он не хотел усложнять обстановку, просто неловко попытался смягчить беспокойные мысли. В действительности он вовсе не нуждался в сравнении - определенно, с большим удовольствием он бы съел чего-нибудь остренького или кисленького. Но толстушка, возможно, снова не заметила грубости. Она только крикнула обманщице о желании ее кавалера перекусить, и вся компания выбралась с танцплощадки под сень темных в лунном свете деревьев. Спортсмен явно не одобрял гастрономических устремлений остальных - ему нравилось прикасаться к обманщице.
   Они быстро нашли ресторан с летней верандой, заказали холодные закуски, вино и холодный же десерт. Разговор занялся сам собой, подобно пожару в сухой степи, только долго не разгорался и не представлял угрозы очевидцам и участникам событий. Каждый в меру способностей рассказал о своем жилье (постоянном, а не временном курортном). Обманщица похвасталась, Борька приукрасил, спортсмен не продемонстрировал многословия, пышка попыталась увести беседу в сторону и добилась успеха. Заговорили о море, пляже и погоде. Согласились друг с другом почти во всем. Борька счел погоду нормальной, остальные - чересчур жаркой.
   - Хоть целый день в холодной ванне сиди, - пожаловалась обманщица. - С моря пока до комнаты доберешься - уже и не помнишь про купание. Жарко и потно.
   - Нужно весь день сидеть на пляже под тентом. Вам можно, вы отдыхающие. Это местным нужно суетиться, на кусок хлеба зарабатывать.
   - С маслом, - вставил спортсмен.
   - Что?
   - Кусок хлеба, говорю, с маслом.
   - Ну конечно! С маслом. Небось, все складываете да умножаете? А вычесть забываете: как туристы уедут, на эти деньги-то нужно будет до весны прожить.
   - Ну, по сторонам оглядеться - не так уж вы тут исстрадались.
   - Дурацкий какой-то разговор, - вмешалась обманщица.
   - Почему дурацкий? О самом настоящем деле, о деньгах, - настаивал спортсмен.
   - О чужих деньгах, - поправил Скуластый.
   - Конечно, о чужих. Кто же о своих рассказывает? Вот ты, например, расскажешь, сколько твои предки за койку берут?
   - Мы койки не сдаем.
   - А как же - комнатами орудуете?
   - Ничего мы не сдаем, ни комнат, ни коек. И не лезь ко мне.
   - Да кто к тебе лезет-то, сморчок? Звездануть бы тебе промеж глаз, да окочуришься еще.
   - Что, крутой?
   - Мальчишки, хватит, - строго заявила обманщица.
   - Хватит? А я говорил что-нибудь? Это вот он звездануть мне хочет.
   - А ты не обращай внимания. Странный народ, честное слово! Вечно друг к другу цепляетесь!
   - Мы сегодня только встретились.
   - Я вообще говорю, про мужской пол.
   Спортсмен беспокойно заерзал на своем стуле, борясь с искушением, и в итоге не сдержался:
   - Говоришь, мы друг к другу цепляемся? А какого хрена ты с этим перцем связалась? И я же еще виноват!
   - Вы оба виноваты.
   - Я-то уж точно ни при чем, - осторожно вставил Борька.
   - Мальчики, не ссорьтесь, - внесла посильную лепту толстушка.
   - А ты вообще молчи, - окрысился на сестру спортсмен. - Из-за тебя все. Выросло неизвестно что, а я должен из-за тебя терпеть тут всяких...
   - Чего ты? - растерянно пробормотала пышка. На глазах у нее закипали слезы.
   - Ничего! Все о тебе заботятся, переживают. Ты хоть раз познакомилась с кем-нибудь сама, без помощи подружек?
   - Прекрати, - повелела обманщица и взяла кавалера за руку.
   - Прекрати, прекрати! Всегда я должен прекращать! А она прекратит когда-нибудь?
   - Она ничего не начинала.
   - Ну конечно! Она начала все со дня рождения! Я все детство провел в драках, потому что мне объяснили: сестру нужно защищать. Ее все дразнили, а я со всеми дрался. Вечно ходил избитый. В конце концов, и меня из-за нее дразнить стали. Веселились, когда я из-за нее бесился.
   - Значит, ты хороший брат, - наставительным успокоительным тоном увещевала оратора обманщица.
   - Надоело быть хорошим братом. Парами на свидания ходить.
   Толстушка сидела, низко опустив голову и комкая под столом салфетку.
   - Ты все сказал? - вмешался Скуластый.
   - Тебе какое дело?
   - Обыкновенное. Козлов учить нужно.
   - Каких козлов? Ты меня козлом назвал?
   - Назвал. Не стоит обижаться на правду.
   Брат неудачной сестры вскочил, его стол с грохотом упал на спинку, посуда на столике задребезжала. Сорвавшийся с привязи родственник потянулся к Борьке, но тот остался сидеть, только отбросил в сторону руку врага. Обманщица завизжала, пышка подняла мокрое от слез лицо.
   На столиках стояли небольшие ночники, вокруг них искорками роилась мошкара, за пределами ресторанной веранды царила непроглядная южная тьма. Немногочисленные посетители оторвались от своих тарелок и от разговоров, обратив внимание на зарождение драки. Два встревоженных официанта принялись шептаться друг с другом.
   Спортсмен, матерясь, обежал столик и попытался с разгона заехать Скуластому ногой в живот, но действовал слишком медленно и предсказуемо. Борька локтем отбил в сторону удар ногой и, сгруппировавшись, резко привстал, встретив головой подбородок спортсмена. От столкновения у него перед глазами расцвели призрачные круги, и мир завертелся вокруг его головы. Зато соперник обмяк и потерял равновесие, а затем быстро осел на пол. Девушки тоже вскочили и заверещали уже хором. Оба официанта мужественно бросились к месту событий улаживать конфликт.
   - Спокойно! Спокойно! - беспрестанно повторял один из них, предупредительно упершись вытянутой рукой в грудь Скуластого. Тот действительно производил впечатление Давида, повергшего Голиафа. Дрался победитель редко, в основном пьяным, а теперь, видимо, выпил меньше своего противника. С официантом Борька драться не рассчитывал, но с пола уже поднимался спортсмен, и глаза его помутнели от явного дефицита рассудка.
   - Вы вон того держите, - буднично произнес Борька, мотнув головой в сторону восстающего из грязи.
   Второй официант проявил излишнюю нерешительность, робко прихватив спортсмена за рукав и тут же выпустив его из пальцев. Возможно, спортсмен имел отношение к единоборствам и умел держать удар. Посидев несколько секунд на корточках с низко опущенной головой, он вдруг пружинисто вскочил на ноги, одним прыжком добрался до официанта, удерживающего Скуластого, и оттолкнул его. Борька семенящими шажками попытался увеличить дистанцию до рассвирепевшего врага, но в целях безопасности он не сводил глаз с надвигающегося молоха и очень быстро налетел на соседний столик, где еще один кавалер проводил время со своей дамой. До того момента парочка только настороженно следила за боевыми действиями, но теперь, когда их столик опрокинулся, а недоеденная еда и недопитое вино оказались на полу, женщина присоединила свой высокий дискант к визгам обманщицы и толстушки, составив незаурядный хор. Мужчина схватил Борьку за шиворот и сделал ему подсечку, отправив на пол вслед за своей едой и вином. Плюхнувшись со всего размаха на битое стекло и фаянс, скользя руками в соусах и в подсолнечном масле, Скуластый не четвереньках шустро отбежал в сторону, но обнаружил отсутствие погони. Оглянувшись, он увидел сцепившихся между собой спортсмена и кавалера с соседнего столика. Видимо, местный житель невольно сыграл посредника в общении между двумя курортниками, и теперь, лишенные его участия, они взялись за выяснение отношений между собой. Официанты суетились вокруг без заметной пользы, а дикие выкрики и мат дерущихся стал перемежаться ударами разной степени звонкости. Оплеухи звучали особенно громко, удары в корпус - глухо, зато сопровождались характерным еканьем пострадавшего. Оставшаяся публика давно повскакала на ноги и отбежала к ограждениям веранды, а столики и стулья один за другим с грохотом опрокидывались, приборы с дребезгом летели на пол, и Скуластый, сидя под столом, стал машинально подсчитывать примерный ущерб от битвы. Занятие быстро ему разонравилось, зато заставило быстро подумать о незаметном отходе.
   Борька, желая не привлечь к себе внимание правоохранителей любого рода, наугад продолжил на четвереньках путь к выходу, но очень быстро уткнулся в ноги каких-то людей, которые на него навалились и грубо прижали к полу. Кажется, ногой ему наступили на голову, а на спину сел кто-то очень тяжелый и мешал дышать. Крики, визги, призывы о помощи и грохот перемещаемой мебели продолжались еще недолго, а затем Скуластому завели руки за спину, надели наручники и поставили на ноги. Из-за большого количества побитых ночников на веранде теперь оказалось намного темнее, чем прежде, и преступник видел только силуэты перемещающихся в разные стороны людей. Его толкнули в спину и предложили шевелить ногами, он послушался. В "воронке" тоже стояла полутьма, арестант только слушал звук двигателя. В конце концов, он оказался в обезьяннике.
   На лавках у обшарпанной стены уже спали два обитателя, Скуластый и спортсмен смиренно поместились с краю, рядом друг с другом, глядя в разные стороны и стараясь не касаться друг друга плечами. Прошел час.
   - Доволен? - горько поинтересовался спортсмен.
   - А ты?
   - А чего ты на меня стрелки переводишь?
   - Ты ведь первым ручками замахал.
   - Я? Совсем страх потерял?
   - Я ничего не потерял. А ты дурочку не валяй.
   - А за козла ответишь?
   - Ты сейчас вместе со своим козлом под суд пойдешь. Тут еще и пятнадцати суток может не хватить. Сколько добра там переколотили. Вполне на уголовщину потянет.
   - На какую уголовщину? Совсем съехал?
   - Я-то нет. А вот тебя, похоже, ждет горькое разочарование. Когда придется за десяток обедов забашлять, вместе с битой посудой.
   - А ты? Хочешь в сторонке постоять?
   - Конечно. Я пустой. И одалживаться ни у кого не собираюсь.
   - Ничего, папа-мама помогут. Или они у тебя способны любимого сыночка на зону упечь ради бабок?
   - Не начинай тут все заново. Если еще и здесь подеремся, совсем людей насмешим.
   Растрепанный и рассерженный спортсмен утер окровавленными пальцами разбитый нос и помолчал несколько минут.
   - Вот какого хрена ты за ней увязался?
   - За твоей сестрой?
   - Да хватит дурочку валять! За моей сестрой. Зачем за моей телкой увиваться стал?
   - На ней не написано, чья она.
   - А ты подумал, что такая вкусная мокрощелочка может сидеть бесхозной и дожидаться тебя? Совсем с рельсов сошел?
   - Ничего я не думал. Увидел девку, ну и подбил клинья. Никому не запрещается.
   - Так ведь думать надо, куда лезешь.
   - Я в таких делах никогда не думаю. Куда приспичит, туда и лезу. А чего ты на нее обзываешься? Она же тебе нравится?
   - Нравится. Но не жениться же. Так, отпуск проваландаться.
   - А она знает?
   - Не маленькая.
   - Ну, откуда ты знаешь? Вдруг она серьезно?
   - Значит, дура круглая. Туда ей и дорога.
   - И не жалко?
   - Я ее не граблю.
   - Все равно. Обманываешь.
   - Никого я не обманываю!
   - Ты же ее не спрашивал.
   - Чего я не спрашивал?
   - Всерьез она или нет.
   - Не спрашивал.
   - Так вдруг она на тебя всерьез запала?
   - А ты чего исстрадался?
   - Так... Жалко. Она красивая.
   - Само собой. Стану я на корягу время переводить.
   - Ну вот, выйдем отсюда - спросишь?
   - На фига?
   - Чтобы все по честному.
   - Ты вообще, бабу снимал когда-нибудь, комик?
   Борька растерянно промолчал.
   - Какая еще честность, дурик? Так никогда и не было. К ее отцу идти за разрешением поухаживать?
   - Зачем к отцу? Но врать - западло.
   - Чего врать? Откуда я знаю, серьезно я с ней или нет? Я тебе не экстрасенс и не ясновидящий. Как выйдет, так и выйдет.
   - Ну, ты ее просто поиметь хочешь?
   - Хочу, ну и что? На хрен мне жена, которую я бы не хотел отодрать как следует, по два раза в сутки? Смотреть на нее и обеды есть? Я и сам с голоду не пропаду, и смотреть лучше буду на всех видных, какие понравятся. А при жене ведь чуть что - сразу в лоб. Кобель, подлец и так далее. На хрена мне такая жизнь?
   - Ну, как... Женятся ведь люди.
   - Женятся... А потом за рюмкой чая уговаривают холостых друганов не повторять их ошибки.
   Беседа продолжалась в том же ключе еще пару часов, пока узников не выпустили на свободу: девицы договорились с рестораном о финансовом возмещении, а подравшиеся заверили власти в отсутствии у них друг к другу каких-либо претензий.
   Глубокой ночью компания двинулась по улице в некоем направлении, не представляя, куда именно. Молодые люди размахивали руками и оживленно рассказывали о своих приключениях в застенках, почти все придумывая, а девушки видели обман и смеялись над мужским фанфаронством. Братские и сестринские чувства возобладали, обиды забылись и безоблачное будущее забрезжило в недалекой перспективе.
   Из-за поворота на большой скорости выскочила машина и полетела вперед по осевой линии, словно состояла в президентском кортеже. Курортники прыснули на тротуар, а Борьку расперло чувство гостеприимного хозяина, поэтому он решил машину тормознуть и развезти гостей по их временным адресам. Возможно, водитель той ночью не проявил трезвого отношения к жизни, а может быть, при всем желании не мог ничего поделать. Он резко затормозил, "семерку" занесло, и она с глухим стуком ударила Скуластого, который стоял на месте со вскинутыми вверх руками, показывая непонятливому водителю сотенную бумажку. Его мягкое тело подскочило в воздух, несколько раз перевернулось в полете и упало на асфальт метрах в десяти от рокового места. Сорвавшиеся с ног неудачника ботинки отлетели в сторону, а один упал на тротуар под ноги замершей обманщице, все еще не осознающей происшествия. Водитель "семерки", остановившейся поперек проезжей части, ударил по газам, и машина с чудовищным рыком исчезла в темноте, оставив после себя тошнотворный запах паленой резины.
   Обманщица и толстушка в ужасе закрыли руками лица, спортсмен тяжело дышал - не привык к виду смерти. Затем они переглянулись и, не сговариваясь, побежали прочь, подобно школьникам, разбившим стекло. Скуластый неподвижно лежал посреди улицы в позе сломанной куклы, из-под его головы быстро растекалась черная лужа.

***

   - Очень смешно, - недовольно сказала Вера. - Сейчас все со смеху перемрем.
   - А разве не смешно? - искренне удивился Петька.
   - Нет, - жестко сказала приведенная им девица.
   - Это еще ничего, - вмешался Концерн. - Я вам сейчас такие шекспировские ужасы распишу на почве роковой страсти!
   - Петька, проводи девушку, - строго заметила Вера.
   Молодежь безропотно и с удовольствием удалилась из взрослой компании.
  

18

  
   Молодому сельскому учителю Сергею Петровичу Старгородцеву деревня показалась идеальной. Газ есть, машина чуть не в каждом дворе, автобусы ходят не реже одного раза в час, и на любом из них до метро в Москве можно добраться за двадцать минут. В пединститут он поступал, заранее уверенный в собственной профнепригодности, теперь приходилось расхлебывать грехи юности. Распределение педагог воспринял почти с удовольствием. Добираться из подмосковного райцентра до нового места работы приходилось около часа, но Старгородцева устраивало именно большое расстояние. Он боялся, что соседи по подъезду окажутся в курсе его профессионального краха, и хотел удалить от них свою карьеру на максимально возможное расстояние.
   Школа помещалась в одноэтажном неоштукатуренном кирпичном здании, по соседству с правлением совхоза, и даже делила с ним номер телефона. Правда, в силу неких мистических причин, связь большую часть времени попросту не функционировала. Учительский коллектив оказался небольшим и сплоченным. Во-первых, школа была девятилеткой, во-вторых, параллельные классы в ней полностью отсутствовали - каждый имелся в единственном числе. Набрать ставку по одному предмету не всегда получалось, на учителях приходилось экономить.
   Директор казался добродушным и интеллигентным, но учеников и педколлектив держал в ежовых рукавицах, не позволяя расслабиться ни на день. Среди учителей Сергей выделил Людочку, молоденькую учительницу математики и классную руководительницу пятого класса, и добродушную пышнотелую сталинистку Серафиму Сергеевну, преподававшую русский язык и литературу. Людочка ему жутко понравилась, а Серафима Сергеевна занимала бесконечными разговорами на переменах и после уроков. Однажды она пустилась в долгое повествование о том, как в юные годы пыталась добиться сноса церкви в соседнем селе.
   - До райкома дошла, - возмущенно повествовала бывшая комсомолка. - И всем доказывала: какое безобразие, Москва под боком, а тут церковь до сих пор торчит!
   Разговор происходил осенью девяностого года, и Старгородцев никак не мог осознать связи между расстоянием до Москвы и сносом сельской церкви.
   - Я тогда только институт закончила, - продолжала повествование пламенная атеистка. - Молодая совсем была. Так возмущалась, так возмущалась!
   - Чем возмущались? - переспросила Людочка.
   - Ну как же! Двадцатый век на дворе, научно-технический прогресс, и вдруг - церковь! Чего я сейчас не понимаю, так этого религиозного мракобесия. Ведь не дикари какие-нибудь, образованные люди, а туда же!
   - А при чем здесь прогресс? - в корыстных видах поддержал Людочку Старгородцев.
   - Как это - при чем? Научные открытия просто потоком льются, а люди тратят жизнь на всякую бесовщину.
   - Так вы о бесовщине и мракобесии или о религии?
   - Для меня это все - одно и то же.
   - Но это же разные вещи!
   - Ну конечно! Колдовать над своими болячками вместо лечения - плохо, а верить, будто Земля сотворена семь с лишним тысяч лет назад - хорошо. Лично я никакой разницы не вижу.
   - Смысл христианства заключается не в оценке возраста Земли.
   - Да не все ли равно! Как можно почитать святыней и истиной в последней инстанции книгу, в которой говорится о такой ахинее?
   - Если вы о Библии, то в ней нет ни слова о возрасте Земли. Эти расчеты были сделаны позднее, в средние века.
   - Мне все равно, кто и когда сделал эти дурацкие расчеты. Еще меня просто бесит, когда церковники обзывают верующих стадом. А те еще и довольны! Их в глаза называют стадом, а они счастливо улыбаются!
   - И вы предлагаете применить к верующим силу? Вы думаете, они перестанут верить в Бога, если разрушить здание церкви?
   Старгородцев изо всех сил пыжился, изображая философически настроенного интеллектуала. Людочке определенно не нравились взгляды Серафимы Сергеевны, и коварный педагог стремился заработать побольше очков прежде, чем идти на сближение с очаровательной соратницей на ниве просвещения.
   - И вообще, что за манера - валить всю ответственность на какого-то придуманного бога! - не унималась сталинистка. - Очень удобная позиция: я ни в чем не виноват, все претензии - к высшему существу! Никто ни в чем не виноват! Все в нашем мире творится по воле божьей! Волос с головы человека не упадет без соизволения господа нашего всеведущего и всемогущего! То есть, маньяки детей режут тоже по воле божьей?
   - Серафима Сергеевна, но как вы предполагаете действовать вопреки религии?
   - По-моему, ничего нового здесь придумывать не надо. Образование и просвещение - выход давным-давно найден.
   - Каким же образом образование поможет противостоянию с религией?
   - Элементарно! Если человек узнает, как устроен наш мир, изучит физические и химические законы, познакомится с последними достижениями человечества, с произведениями рук и разума человеческих, разве сможет он и дальше обращать внимание на поповские сказки?
   - Почему же не сможет? По-моему, запросто. Сколько ни узнает верующий об устройстве мира, он только в большей степени восхитится мудрости, с которой Господь этот мир обустроил. Кажется, еще Эйнштейн высказывался на эту тему.
   Религиозный диспут продолжался в том же ключе, и краем глаза Сергей замечал - Людочке его ход нравится. На радостях он наращивал аргументацию, которую в основном изобретал сам, исходя из собственных представлений об обсуждаемых материях, но Серафима Сергеевна тоже научный атеизм изучала давно, и формулировала его постулаты в собственной голове заново. Разговор со временем плавно смещался на политические и исторические темы.
   - Вы согласны, что мы с грехом пополам пытаемся сейчас решать проблемы, доставшиеся нам от Сталина? - спрашивал Старгородцев.
   - Какие такие проблемы? - возмущалась Серафима Сергеевна. - Низкую преступность, низкие цены, высокий уровень образования, научно-технические достижения?
   - Нет, - убедительным тихим голосом возражал Сергей. - Отсутствие гражданского общества, неспособность генерировать ответы на вызовы времени из-за отсутствия у власти обратной связи с обществом и невозможности связно и конструктивно, без демагогии и кликушества, обсуждать встающие перед страной проблемы.
   - При Сталине мы генерировали ответы на вызовы времени. Да так, что некоторые до сих пор нам этого простить не могут. Грандиозный рост промышленного и сельскохозяйственного производства, победа в войне и выход из капиталистического окружения - какие еще ответы вам нужны? А вот вы все эти достижения пустили прахом.
   - Почему мы? Наше поколение к власти пока не пришло.
   - Я не о поколении. Вся эта демократическая поросль. Все, все сдали. И еще гордятся!
   - Что сдала демократическая поросль?
   - Да все достижения, о которых я говорила. Весь соцлагерь продали, скоро и за нас возьмутся.
   - Соцлагерь не горел желанием оставаться лагерем. Вы считаете, следовало опять танки на улицы вывести?
   - А вы думаете, пусть лучше туда американские танки войдут?
   - А почему вы думаете, что они туда войдут?
   - А как же иначе! По-другому не бывает в нашей жизни. Раз уж мы подняли лапки вверх, нас размажут по полу. Политика - это вам не пансион благородных девиц. Здесь слабых жрут и косточки не выплевывают. Сталин им был не по зубам, а этот меченый продался с потрохами.
   - Может, все не так плохо?
   - Наоборот, все не так хорошо, как вам кажется, молодой человек.
   Серафима Сергеевна всегда демонстрировала в своих суждениях категорическую убежденность в собственной правоте. Старгородцев за годы обучения в институте привык к мысли о множественности правд и проявлял готовность признать право собеседника на любую истину, если она не состояла в утверждении монополии на мысль. Он чуть улыбался со снисходительностью вышестоящего существа, ловил на себе восторженные взгляды Людочки и морально готовился к новым словесным баталиям.
   В классе у Людочки среди прочих учеников выделялся некий Андросов. Примечательный своеволием и безалаберностью, он несколько раз доводил свою неопытную руководительницу до слез в учительской, где ее хором утешали и всячески обосновывали беспредметность переживаний. Она в ответ только жалобно шмыгала носом и осторожно промокала платочком глаза, сберегая тушь.
   Однажды в классе у Сергея случилось уголовное происшествие: пропала электронная игра белорусского производства. На жидкокристаллическом экранчике волк из "Ну, погоди!" ловил скатывающиеся по четырем перилам яйца, если игрок успевал давать ему соответствующие команды четырьмя кнопочками. Хозяйка игрушки переживала, поскольку принесла игру в школу без спроса, и справедливо ожидала домашней расправы за непослушание и вытекший из него финансовый ущерб. На следующий день очевидцы доверительно сообщили Сергею, что Андросов чем-то занимался, прикрывшись книжкой, из-за которой доносилось характерное электронное попискивание волчьей игрушки. Старгородцев пришел к Людочке и сообщил о неприятном обстоятельстве.
   - Я ничего не знаю и знать не хочу! - в ужасе запричитала Людочка. С Андросовым незадолго до последнего происшествия уже случались корыстные проступки - в том числе связанные с кражей денег и с вовлечением инспектора по делам несовершеннолетних. Теперь несчастная классная дама готовилась убить малолетнего уголовника и избавиться наконец от необходимости тратить на него жизнь.
   - Кажется, я придумал подход, - солидно ответил Сергей. - Можно не наезжать на него сходу, а попробовать пробудить комплекс вины.
   - У Андросова - комплекс вины? Не надейся.
   - Может, попробуем все же?
   - Пробуй, если хочешь. Я и пальцем не шевельну.
   Они нашли подозреваемого в раздевалке. Старгородцев присел перед ним на корточки и принялся проникновенным голосом объяснять, что за допущенные однажды ошибки людям иногда приходится подолгу расплачиваться. Когда-то ты украл деньги, теперь пошли разговоры о твоей причастности к исчезновению электронной игрушки. Обижаться не на кого, нужно теперь пойти и предъявить обвинителям содержимое портфеля. Сергей искусно выстроил предварительно обдуманную речь и от своего собственного лица мальчишку ни в чем не обвинял, даже обиняками намекал на уверенность в его невиновности. Только несколько раз подчеркнул необходимость оправдаться перед другими школьниками: мол, расплата за уличение в прошлой краже тебя настигла, но еще не поздно положить конец всяческим подозрениям со стороны товарищей.
   Андросов слушал Старгородцева молча и набычившись, пару раз бросив исподлобья быстрый взгляд на стоящую рядом Людочку. Во все время проникновенной речи своего мучителя преступник не издал ни звука, а когда Сергей поднялся на ноги и предложил ему следовать за собой на растерзание к школьникам, безмолвно поплелся вслед. На середине пути подсудимый вдруг стремительно шмыгнул в попавшийся по дороге туалет. Старгородцев и Людочка переглянулись.
   - Зайди за ним, посмотри, - обеспокоенно сказала учительница.
   Сергей зашел вовремя. Андросов стоял с пресловутой игрушкой в руках и растерянно смотрел на своего победителя. Наверное, финт казался пацану удачной идеей, и надежда избавиться от улики реально им овладела. Наивная натура! Он искренне рассчитывал обмануть взрослых, пусть не слишком старых и опытных преследователей.
   - Ты, все-таки? - укоризненно покачал головой Старгородцев.
   Андросов протянул ему похищенную игрушку и жалобно посмотрел снизу вверх прямо в глаза, впервые за все время разбирательства. Учитель жизни взял предложенный ему предмет и спрятал в свернутую общую тетрадь, которую зачем-то все время держал в руках. Момент оказался удачным - целая ватага старшеклассников вошла в уборную по естественным надобностям, но ничего не успела рассмотреть. Старгородцев вышел в коридор и с торжествующим выражением лица направился к ожидавшей его Людочке. Украдкой развернув тетрадь, он продемонстрировал ей добычу и снова спрятал, словно волк, не желающий делиться ни с кем, кроме собственных волчат.
   Вручая похищенное владелице, Сергей внушительно произнес:
   - Только в школу больше не приноси. Я все-таки не Шерлок Холмс, в следующий раз могу и не найти.
   - А у кого она была?
   - Могу только сказать, что не у Андросова.
   - А у кого?
   - Какая разница? Главное - теперь она снова у тебя.
   Несколько дней Старгородцев чувствовал себя благородным победителем и ходил с утра до вечера в благодушном настроении. Он еще помнил мать Андросова - тихую совхозницу в джинсах и синей болоньевой куртке, приходившей в школу общаться с детским психологом в связи с прошлыми подвигами ее отпрыска. Она сидела в учительской с несчастным видом и покорно слушала советы о необходимости время от времени доверять ребенку деньги для покупки хлеба и других повседневных мелочей, поскольку у того есть возрастная потребность к самостоятельности и возможности распоряжаться хоть чем-нибудь в его детской жизни. Очередной подвиг мог просто похоронить пацана со всеми его формирующимися комплексами, и Старгородцев внутренне гордился своей непричастностью к крушению чужой судьбы.
   Наступил новый, девяносто первый год. Пришла весна, в учительской по распоряжению директора создавались списки в связи с обменом крупных купюр. Те, кому требовалось обменять больше дозволенной суммы, записывали лишние деньги за теми, кто обменивал своих денег меньше допустимого максимума. Деньги коллективно сдавались для обмена, а по совершении оного по означенным спискам возвращались реальным собственникам. Граждане в очередной раз самозабвенно играли с государством, вновь проявившим неуместное рвение таинственного свойства.
   В ту весну по деревне прошел слух: отец Андросова исчез. Миновала пара недель, и арестовали хахаля матери малолетнего преступника. Говорили, он лично показал следователю место, где утопил тело. Деревня вынесла свой приговор разом и бесповоротно: без неверной жены дело не обошлось.
   Кроме Андросова, в школе училась еще его младшая сестра, первоклассница. Прежде Старгородцев ничего о ней не слышал и только теперь из разговоров в учительской проник в дополнительные подробности чужой семейной жизни. Тему чьей-либо виновности в убийстве педагогический коллектив не обсуждал, благо других забот хватало. Просто периодически заходил разговор о детях, стоявших теперь особняком, поскольку остальные школьники слушали дома разговоры родителей и делали из них собственные выводы. И никто в целой деревне, включая и школу, не знал о случившемся всей правды.
   Андросов-старший работал в совхозе трактористом, жену и детей не обижал, пил не больше других, в передовики производства выбиться не пробовал, но халтурку не упускал и в черном теле, по деревенским меркам, семью не держал. Соперник у него завелся неожиданно. Никто не ждал от молчаливой покорной супруги обыкновенного советского тракториста неуравновешенных поисков счастья на стороне. Тем более, соперник у законного мужа подобрался странный: ни кожи, ни рожи, неразговорчивый скотник, больше привыкший к общению со свиноматками, чем с женщинами, мимо которых обычно спешил пройти с опущенной головой, словно боясь сглаза.
   Знакомые всю жизнь, с самого детства, похитители чувств вдруг начали встречаться ночами на берегу водохранилища, в прибрежном кустарнике. Они сидели рядом друг с другом, невидимые, и часами разговаривали о самых обыкновенных вещах. Вспоминали собственную жизнь, детские общие переживания и приключения, обсуждали, где можно достать крупу сверх положенной по карточкам нормы или стиральный порошок. Охальница жаловалась кавалеру на беспутного Андросова-младшего, а порой могла и похвалить мужа за внезапный прибыток в доме. Когда разволновавшийся соучастник за разговором наваливался на тихую собеседницу ради удовлетворения похоти в близлежащем полусгнившем сарае, она принимала его с пониманием и смотрела в дощатый потолок с отрешением женщины, многое повидавшей и мало чувствовавшей в своей жизни. В такие минуты ей казалось, будто мужа у нее нет и никогда не было, а есть какой-то неопределенный, эфемерный мужчина, требующий ее время от времени, то дома, то на берегу водохранилища, но одинаково сластолюбивый и бесцеремонный в любой ситуации, уверенный в своих правах и в ее слабости. Она и детей своих стала считать произведением этого туманного самца, приходящего к ней в разных обличьях, требующего ее внимания и забот, не всегда отвечающего на ее вопросы. А она все ждала и ждала, повинуясь неслышному зову, когда случится чудо, и жизнь повернется к ней лицом.
   Пришла зима, нарушители божеских законов стали встречаться реже, потом пропал муж. Жена поначалу не подумала ничего плохого о случившемся: куда-то заехал, где-то остался ночевать, хотя никто из его приятелей ничего подобного о его планах не слыхивал. День проходил за днем, женщина стала холодеть внутри, словно заранее начала умирать. Во все время с момента исчезновения благоверного она своего сопричастника не встречала, с ним не разговаривала и даже о нем не думала. Затем в дверь постучала милиция, начались расспросы и допросы, соседки смотрели на нее только затем, чтобы выразить взглядом, словами и плевками неподдельное возмущение, а она все не осознавала происходящего.
   Окоченевший труп из свежей проруби доставали в отсутствие вдовы, на снегу тот быстро оледенел и черное его лицо с открытым ртом не выражало ни мыслей, ни чувств. Позднее ей показали труп, она с трудом узнала его, но в глубине души еще не верила, что жизнь бросила ее в пропасть.
   Старгородцев жил по-прежнему, страдая от неумения справиться с детьми во время уроков, мечтая поскорее вырваться из школьных застенков и в отчаянии пытаясь приблизиться к неприступной Людочке. Та, в свою очередь, проходила мимо него и тихо улыбалась, пробуждая пустые надежды. Директор руководил, учителя учили, дети учились, брат и сестра Андросовы ходили по школе прокаженными. Их мать то и дело уезжала по многочисленным возникающим вдруг делам, то в Москву, то в район, то к родне, иногда с ночевкой, но детей никто из соседок у нее под опеку не принимал. После уроков они уходили домой к Серафиме Сергеевне и живали там пару раз все выходные напролет, а почти каждый день - до позднего вечера. Молчаливая мать заходила за ними, коротко благодарила учительницу и уводила за собой выводок, словно ставшая вдруг осторожной и послушной жена Лота, не оглядываясь в поисках обратного пути.
   Когда школьники окончательно убедились в беспомощности Старгородцева, они стали устраивать свистопляску не только на его уроках, но и при случайных встречах на улице, в неурочное время. Кричали ему вдогонку залихватские и бесцеремонные словечки, а Андросов-младший трусил где-нибудь сзади и сбоку от всей ватаги, бросал на нее ищущие взгляды и писклявым голоском вторил хулиганским выкрикам, ни разу не придумав своего собственного оскорбления.

***

   - Ты вроде не учительствовал никогда? - удивился Воронцов.
   - Не учительствовал, - подтвердил Концерн. - И не говорил, что расскажу историю о себе. Я обещал только шекспировские страсти и, по-моему, сдержал слово.
   - Ты нарушил правила нашей вечеринки, - веско заявила Вера. - Я долго ждала роковых взаимоотношений между Старгородцевым и Людочкой, но так и не дождалась.
   - А чем хуже родители Андросова и третий лишний? Даже труп есть, все, как положено.
   - Так жена действительно состояла в сговоре с убийцей? - поинтересовалась жена Концерна.
   - А ты вынашиваешь какие-то планы на мой счет? - бесцеремонно ответил ей муж.
   - Если ты меня боишься, зачем рассказываешь такие соблазнительные истории?
   - Наоборот, он на всякий случай попытался тебя напугать, - высказал Воронцов свое мнение, по обыкновению неразумное. - Видишь, какая несчастная осталась вдова и дети.
   - Иронизируйте, сколько угодно, но факт остается фактом: убив мужа, жена остается одна. Даже если при ней оказывается хахаль, и она не стесняется его демонстрировать соседкам. - Концерн всегда отличался категоричностью суждений и с большим удовольствием проявлял свою харизматическую бесцеремонность при каждом удобном и неудобном случае. - Супружество - дело безвозвратное, как омут. Как бы ты мужа ни ненавидела, он все равно не такой же мужик, как все остальные, а особенный. У него клеймо на лбу: "Мой". А приходящий и уходящий сексуальный партнер, при самых пылающих взаимных чувствах, всего лишь случайность. Зачастую - нелепая.
   - Другими словами, ты считаешь себя незаменимым? - уточнила жена Концерна.
   - Разумеется. Где ты найдешь другого отца своих детей? Даже если я умру, я навсегда останусь им.
   - Типун тебе на язык! - Жена нежно чмокнула Концерна в щеку. - Поживи еще.
   - Хорошо, - вмешалась Вера. - Я внесу оживление в ваш реалистический мир и расскажу легенду. Хотите?
  

19

  
   Монахиня Евпраксия жила в лесу всю свою жизнь. По крайней мере, так полагали немногочисленные обитатели этих глухих мест, самые старые из которых не помнили времен, когда бы она не обреталась тихо и незаметно в своей ветхой хижине. Она никогда не посещала церковных служб в окрестных селах - да и мудрено было бы посетить. До ближайшего храма от неприметного лесного скита даже молодой и здоровый путник добирался бы с раннего утра до позднего вечера, а престарелой отшельнице такого пути и вовсе не одолеть. Летними днями она собирала в лесу ягоды и коренья, известные только ей целебные травы и прочие дары, не принадлежащие никому, но несущие радость исцеления страждущим при условии их правильного приготовления и сохранения.
   Никто не считал Евпраксию колдуньей, никто ее не боялся, никто не ждал от нее сглаза или порчи. Редкие счастливчики удостоились счастья совместной с ней молитвы, на рассвете или на закате, у могучего кедра по соседству с избушкой. Из-за этих лесных молений Евпраксию когда-то заподозрили в язычестве, тем паче, что у нее никто не видел ни икон, ни распятия. Нашлись даже доброхоты, обратившиеся за содействием в епархиальное управление, но получили там нежданный ответ: никакой монахини Евпраксии-отшельницы не знаем, а иконы и распятия для верующих не обязательны. Если по бедности кто не может себе позволить ни того, ни другого, дозволяется творить молитвы и так, хотя бы и в чистом поле. Другое дело - святые таинства. Исповедоваться и причащаться следует непрестанно, и никакая самодеятельность здесь непозволительна - помимо церкви общение с Всевышним невозможно.
   Памятуя свой долг, настоятель Свято-Даниловской церкви решился однажды приобщить к своему приходу Евпраксию, дабы не смущать умы неискушенной своей паствы примером внецерковной святости. Однажды летом, в начале очередной недели, помолившись и заручившись помощью проводника, священник отправился в чащобу на спасение души неведомой отшельницы. Путник он оказался недюжинный, молодой, привыкший обходить немощных и страждущих в окрестных деревнях, и к ночи добрался-таки до конечной цели своего многотрудного путешествия. Евпраксия по поводу визита новых гостей никаких чувств не выказала, как и всегда поступала прежде, только без многих слов угостила их похлебкой из котелка, вытащенного из печи, и устроила пришельцев на полу в своей келье.
   Уставший проводник, простой крестьянский паренек, сразу завалился спать, а священник заговорил о чем-то с хозяйкой вполголоса. Со светом проводник продрал глаза, а в избе - никого. Потянулся он, зевнул сладко, перепоясался и вышел наружу. Неподалеку, на поваленном замшелом дереве, сидели священник с отшельницей и будто бы продолжали начатый с ночи разговор. Парень удивился, вернулся в избу поразнюхать, не тянет ли из какого угла пленительным запахом утреннего угощения, но так ничего и не учуял. Снова вышел, посмотрел на беседующих и совсем загрустил. Прислуги у Евпраксии, само собой, не водилось, и, пока поп отвлекает ее разговорами, пожрать не получится. Отругав мысленно своего спутника, парнишка с тоски снова завалился подремать. Не смотреть же, в самом деле, на деревья да на пни, пока другие развлекаются болтовней. Так он прождал весь день и всю ночь, а там испугался побеспокоить завороженных и утром, голодный и уставший, пустился в обратный путь.
   Пораженным односельчанам он рассказал о бесконечной беседе на поваленном дереве, которая, пожалуй, и до сих пор еще продолжается - неизвестно о чем, неизвестно зачем, неизвестно почему.
   - Ты бы хоть вполуха подслушал, - укоряли парня.
   - Да куда там, - отмахивался тот. - Такая жуть взяла! Ровно зачарованные, сидят на одном месте, друг на друга смотрят и говорят, говорят.
   - Может, мать Евпраксия нашему попу великую истину открывает? Глядишь, вернется и нас, грешных, посвятит.
   Пересуды продолжались еще несколько дней, потом из леса вернулся священник. Страшно усталый, голодный, оборванный, словно с медведем дрался, ни слова ни говоря, завалился на кровать и проспал трое суток. Попадья то и дело к нему подходила, прислушивалась, зеркальце ко рту подносила - проверяла, жив ли. Очень испугалась попадья, но напрасно. Настоятель проснулся, баню принял, во все чистое переоделся, сел к столу, а его уже все семейство заждалось, дыхание затаили и жена и дети в предвкушении рассказа о тайне, поведанной отшельницей. Поп ни слова не говорит, только помолился и давай есть, как никогда прежде не едал. Евпраксия сама ничего не ела, кроме ягод, трав да древесной коры, и гостей своих тем же угощала. Да и кормила ли она священника хотя бы своими схимническими яствами?
   Попадья начала было осторожно выведывать у мужа, о чем тот чуть не целую неделю напролет разговаривал монахиней, а тот снова молчит, ушел в церковь, старосту выставил, один там заперся и просидел под замком еще сутки, отперся только в воскресенье, к службе. Народ заранее у ворот собрался, вошли все, одетые в праздничное, веселые, думают - сейчас им откроется тайна, о которой вся округа судачила несколько дней кряду.
   Священник вышел, встал перед народом и долго молчал. Люди уже шушукаться начали, а он все смотрел на них и ни слова не произносил. В задних рядах притаилась и попадья, втайне от мужа, стала в ужасе креститься, ожидая небывалого скандала.
   И вот вернувшийся из леса служитель православной веры, вместо воскресной службы, сразу начал проповедь. Говорил он странно, не так, как всегда. Ни разу не сославшись на Священное Писание, он повел речь о самых простых, известных всем вещах. Самые захудалые и пропойные из прихожан слышали каждое его слово и каждое слово понимали, поскольку слова также были самые обыкновенные, даже обыденные, много раз за день произносимые каждым из слушателей. Многих из присутствовавших на той необыкновенной проповеди не раз потом спрашивали, о чем же была она, и они только разводили руками. Обо всем сразу и ни о чем. О том, что цветок растет и радует глаз, пока не наступят на него ногой, о том, что после самой свирепой зимы приходит весна и растапливает сугробы, в которых человек тонул по самую шею. День сменяет ночь, старость приходит на смену юности - кто же всего этого не знает? Но волшебная речь священника заворожила его слушателей, многие плакали, включая мужиков, не пускавших слезу даже в детстве, когда отцы пороли их вожжами за провинности. Не открыв ни одной истины, проповедник заставил людей прислушаться к самим к себе и к ближнему, а равно и к дальнему, к каждому прохожему и проезжему, погруженному в самые насущные коммерческие дела.
   Любой может спасти любого, просто заметив его существование на нашей общей земле. Не бывает сирот, вдов и одиноких стариков там, где люди не смотрят друг на друга волками, а если видите рядом сирот, вдов и одиноких старцев, оглянитесь на себя - вы в том виновны. Много раз слышали люди подобные проповеди, вот услышали в очередной раз, но теперь действительно обратили взгляд на себя, задумались и помрачнели. Никого из них не обвинял проповедник, но все ощутили на себе тяжесть вины и устыдились. И никто не понимал, почему вдруг слова обрели силу и покорили слушателей, из которых некоторые до тех пор в церкви перемигивались с хорошенькими односельчанками и высматривали, кто справил себе новые сапоги или кафтан, чтобы позавидовать. Тихо плакала позади всех попадья и никак не могла успокоиться, даже выйдя на улицу, на яркое солнышко. Вечером, за ужином, выпроводив из-за стола насытившихся детей, она напрямую спросила мужа о разговоре с Евпраксией.
   - Что ты хочешь знать? - спросил он в ответ.
   - Все. Она открыла тебе великую тайну, дала власть над людьми. Ты никогда больше не будешь жить сам по себе, а будешь вершить высшую миссию.
   - Греховное говоришь, - сурово остановил жену священник. - Я в грехах погряз, и ничто уже меня не спасет. Но я готов окунуться в геенну огненную, как в талую воду по весне, и сердце мое захолонет от очищающего пламени, словно от ледяного холода.
   - Почему? Какие смертные грехи за тобой? Я ведь знаю тебя, как саму себя, и нет за тобой никаких преступлений, ни перед Богом, ни перед людьми!
   - Одна только мысль о том, что я девственно чист перед лицом Господа - уже непростительна. А она беспрестанно вступает мне в голову, аки тать нощной забирается в чужую избу. И я ведь гоню ее от себя в священном трепете, а она приходит снова и снова, по дьявольскому наваждению. Нет безгрешного человека, и нет большего греха, нежели полагать себя безгрешным. Сколько раз руки мои тянулись к золоту в надежде вырвать его из слабых рук страждущего! А подавал я только медные деньги.
   - Ты никогда не грабил бедных и гонимых, о чем ты говоришь?
   - Зато я принимал золото у сильных мира сего, решивших выкупить свои смертные грехи перед лицом напугавшей их смерти.
   - Ты брал их не себе, а на церковь, для прославления имени Господнего и распространения его слова среди народных толп.
   - Да, так я оправдывал самого себя. Но не угоднее ли Всевышнему, чтобы на то золото одели голых и накормили голодных, пусть даже храм останется в небрежении?
   - Одни хотят пожертвовать деньги бедным, другие - церкви. Твое дело - принять их и честно употребить на установленные цели.
   Долго попадья утешала мужа, но не добилась своего. Он остался по-прежнему уверен в своей низменности и подлости. Обвинив мысленно монахиню Евпраксию в напавшей на мужа ипохондрии, попадья принялась выспрашивать его о содержании его беспримерно долгого разговора с лесной жительницей. Священник долго отказывался отвечать под разными предлогами, отговаривался даже плохой памятью, но жена укорила его во лжи и умолила перестать таиться.
   - Неужели такие страшные тайны она открыла? Почему она скрывается так долго в наших лесах? Грехи замаливает и спасает нас, грешных, своими молитвами?
   - Нет безгрешных людей, - повторил свое поп.
   - Она тебя научила такому?
   - Я - не дитя малое и не пустой сосуд. Меня не может наполнить кто угодно чем угодно. Я свое разумение имею и использую его по предназначению, а не для всяких пустячных затей.
   - Ведь всего неделю назад ты удалился к ней, намереваясь только, по немощи ее, исполнить свои пастырские обязанности по месту ее обретания. И вот, вернулся сам не свой, треб не исполнил, не исповедовал ее, не причастил. Или было, только проводник твой не дождался?
   - Нет. Не исповедовал, не причастил. А думать теперь буду по гроб моей жизни, и не придумаю пути к спасению. Она ведь великая грешница, не святая, и не быть ей святой никогда! Но послушал ее, оглянулся на свою жизнь и вижу - недостоин пыль с ее ног отряхнуть. Великую жертву она несет по жизни, и не ради грядущего спасения, а ради человека, которого должно утопить в ближайшем омуте или повесить на ближайшей осине как самое подлое и ничтожное существо на белом свете.
   - Зачем же?
   - Затем, что не в силах причинить ему зло, хотя самое малое. Сердце человеческое иногда оказывается жестоко, обрекая на страшные муки без всякой вины.
   И священник поведал жене историю жизни монахини Евпраксии, поведанную ему самой страдалицей.
   В миру звали ее Александрой, и принадлежала она к относительно старому, по нашим русским меркам, роду. За полтораста лет до ее рождения уже звучала фамилия по городам и весям, и при дворе, еще московском, не питерском, передавали порой из уст в уста завистники сплетни о новых свидетельствах возвышения древнего семейства, с которым в местнических спорах мало кто мог потягаться. Алексей Михайлович предков ее жаловал, Петр Алексеевич прадедов юной Александры лишил милости за какие-то провинности, и род ее с тех пор захирел, лишенный многих земель и крестьянских душ. Но в дальних губерниях, в стороне от столиц, старое имя звучало еще весомо, и привлекало благосклонное внимание властей и света.
   Едва родившись и не дожив еще первого своего года, без всякого своего участия, Александра прямо в колыбели оказалась обещана отпрыску одного семейства богатых помещиков. Будущие родственники соседствовали своими землями и летом, проживая в имениях, частенько обменивались визитами. Посещала и подросшая Сашенька своего будущего супруга, двумя годами старше ее, частенько лохматого и чумазого за всякими мальчишескими проказами. Соседи принимали друг друга без церемоний и лишнего пафоса, дети частенько пропадали в саду, изучая всяческие тамошние тайны, вроде птичьих гнезд и следов прочей живности.
   Будущий муж все играл да развлекался, бегал порой в порванной сучками и колючками рубашке, а его будущая супруга ходила за ним чинная и строгая, в белом платьице с голубыми лентами, осторожно подбирая юбочку из опасения замочить ее росой или испачкать.
   - Не шали так, - порой говорила она. - Ты можешь сильно пораниться. Даже глаз можно выколоть какой-нибудь веткой.
   - Пустяки! - бездумно отмахивался предмет Сашенькиных забот. - Ничего со мной не случится, я ведь не девчонка какая-нибудь.
   Частенько он затевал игры с дворовыми мальчишками, отданными в его распоряжение, и тогда проказник вовсе забывал о своей суженой. Впрочем, он вообще не задумывался о ней как о будущей жене. Он никогда не думал о браке, только о развлечениях. А Сашенька, зная о своем предназначении послужить соединению ветвей двух дворянских родов, старалась в соседском имении вести себя солидно и частенько подсаживалась к дамам, слушая их непонятные разговоры.
   Когда соседи наезжали в гости к родителям Сашеньки, она брала расфранченного скучающего мальчишку за руку и вела в детскую, усаживала его на стульчик и начинала обстоятельно знакомить со своими куклами, среди которых имелась даже парочка очень дорогих, с фарфоровыми головками, в настоящих красивых платьицах. Маленькая хозяйка расправляла замявшиеся кукольные юбочки и подробно рассказывала о характере каждой куклы и ее привычках, буквально клещами вытягивая из гостя мнение о них и даже советы о наилучших способах воспитания. В большинстве случаев мальчик советовал пороть их почаще, чем приводил Сашеньку в ужас. Она уже знала, сколько детей у нее будет, сколько среди них будет мальчиков, а сколько - девочек. Придумала им имена, а девочкам - наряды и прически. Сыновьям она собиралась собственноручно шить костюмы пиратов и благородных разбойников, и заранее брала уроки у няньки.
   Дети выросли. Александра - в красивую статную барышню, ее жених - в такого же шалопая, как и прежде, только проказы его временами становились по-настоящему опасными. То устроит шуточную дуэль с заряженными пистолетами, с дымом и выстрелами, со всеобщим переполохом и криками непонимания; то пустится верхом вскачь по запруженным улицам губернского города, распугивая простой пешеходный люд и вызывая неудовольствие уважаемых седоков встречных экипажей. Только барышни бросали ему вслед томные мечтательные взгляды, без всякой надежды на взаимность. Среди достойных родителей города молодой человек заработал репутацию богатого лоботряса, чем и вызывал двойственные ощущения. Выдать за него дочку казалось хорошей идеей, но быстро возникали сомнения: вдруг спустит все наследство в карты или найдет другой способ избавить себя и жену от тягот губернской светской жизни? Все знали о существовании у неоднозначного жениха потенциальной невесты и частенько на губернаторских балах разгорались настоящие дискуссии шепотком: расстроится старое соглашение или нет?
   Родители Сашеньки и в самом деле не решались сделать последний шаг. Подолгу они обсуждали между собой возможность изменить судьбу дочери, пока, наконец, не призвали на семейный совет и ее самое.
   - Я выйду за него замуж, - твердо, без тени сомнения объявила Александра.
   - Доченька, как бы несчастья с ним не нажить, - робко возразила мать.
   - Ничего, женится - обломается, остепенится, - бодро поддерживал дочь отец. - В молодости с кем не случалось покутить. Когда же еще веселиться, как не в его годы? Вот, если бы просидел все время под родительским крылом, да после свадьбы вдруг вообразил бы себя свободным - тогда жди беды. А так - перебесился, и ладно. Завтра же объявим о браке.
   Невеста чуть не захлопала в ладоши, но удержалась и с деланно жеманным видом удалилась к себе. В своей спальне она заплакала, вытащила из дальнего закутка свои старые куклы, и стала прихорашивать их, перебирая в уме имена будущих детей.
   Свадьбу сыграли в городе, губернатор почтил новобрачных личным присутствием, весь свет собрался в особняке жениха, и мамаши не выданных замуж дочерей вдруг разом осознали: отличная партия упущена из-за глупых сомнений.
   Сашенька жила своим счастьем, с ее губ не сходила улыбка, глаза сияли. В церкви она откинула вуаль для поцелуя с молодым мужем одновременно царственным и женственным жестом, заставив сжаться все мужские сердца, даже старческие и много испытавшие в жизни.
   Молодые зажили в маленьком дальнем имении, выделенном мужу его отцом, и Александра впервые в жизни надолго рассталась с родителями. Мечты ее осуществлялись одна за другой: она стала по-настоящему взрослой, называлась надежным и теплым словом "жена", с удовольствием занималась хозяйством. Частенько появлялась на кухне отдать никому там не нужные дополнительные распоряжения и обидеть кухарку, сняв пробу супа или соуса к жареной утке. Она сама понимала эмоции старой владетельницы печей, сковород и кастрюль, но всякий день уступала искушению проявить заботу о благоверном. Тот сохранял свое почти детское отношение к семейным затеям Сашеньки и частенько отшучивался от ее серьезных вопросов. Он тоскливо смотрел в окно, иногда охотился, иногда наносил визиты соседям, в том числе и без жены, с управляющим разговаривал каждое утро по несколько минут. Скорее, не разговаривал, а выслушивал и кивал головой. Иногда с ноткой недоумения в голосе интересовался причиной низких доходов, выслушивал обстоятельный ответ управляющего и снова кивал, почти ничего в нем не поняв.
   Пришел день, когда Александра дождалась исполнения самой жгучей своей мечты. Она долго шепталась со старой нянькой, которую привезла с собой во взрослую жизнь, потом они вдвоем долго шептались с местной повивальной бабкой, и, полностью утвердившись в правоте своего предположения, жена сообщила мужу радостную новость. Тот изобразил на аристократическом белом лице неопределенную гримаску, которую благополучно выдал за признак радости. Сашенька и не думала к нему присматриваться и гадать о его отношении к случившемуся. В общем, ее и не интересовало мнение мужа.
   Она родила прекрасного, пухленького и крикливого мальчика. Доктор жил в имении последний месяц перед родами, наблюдал за течением беременности, постоянно давал научно обоснованные советы в поведении и питании, а Сашенька всем им безукоризненно следовала. Только муж, объяснившись неспособностью выдержать нервное напряжение в накаленной ожиданием атмосфере собственного дома, уехал в город. Там он и находился в день родов, и новоиспеченная мать не забыла отправить к нему нарочного с известием. Она спешила поделиться новостью со всем миром и даже обрадовалась отсутствию супруга. Ей мнилось, будто гонец станет каждому встречному рассказывать об исполнении ее мечты и превращении ее жизни для себя в жизнь для ребенка.
   Вскоре Сашеньку навестили родители. Мать все время плакала и постоянно находилась рядом с колыбелькой маленького внучка, а отец досадливо хмурился и слишком часто закуривал свою старую трубку. Доктора отпустили с благодарностью и хорошим гонораром - видимо, во избежание лишнего свидетеля семейной сцены. Однажды утром отец подсел на низенькую банкетку у ног дочери, удобно устроившейся в кресле и вяжущей чепчик для ребенка, и завел речь о ее недостойном муже.
   Губернский город бурлил новостями о новоявленном отце - дни и ночи он проводил с актрисами и цыганами, в ресторанах, театрах и на неких тайных квартирах. Общественное мнение назначило ему в содержанки молодую актрису, недурно певшую куплеты и игравшую главные роли в водевилях. Никто не проверял достоверность слухов, но образ жизни человека, бросившего молодую жену и ребенка, сам по себе выглядел в высшей степени предосудительно и ни в каких дополнительных доказательствах не нуждался. Вся история быстро обрастала цветистыми подробностями и вымышленными живописными деталями, которые доставляли аудитории особенное удовольствие, но так и остались неизвестными для Александры.
   Неделю она провела у себя в спальне вместе с новорожденным сыном и никого туда не впускала. Мать посылала ей пищу, которая частенько возвращалась нетронутой. Наконец, на правах бабушки, мать вошла к дочери и потребовала от нее не мстить ребенку за его подлого отца.
   - Ты должна есть, чтобы кормить сына. За ним нужно ухаживать, его нужно купать, менять пеленки, ты не можешь постоянно за ним приглядывать, хотя бы из-за потребности сна. Ты теперь живешь для ребенка, а не для себя, не смей забывать об этом.
   - Я помню, - тихо ответила Сашенька.
   На нее страшно было смотреть. Казалось, всю неделю она не сомкнула глаз. Вокруг них налились темные круги, щеки ввалились, нос заострился. Молодая женщина выглядела неопрятной старухой, и ее мать не могла вынести зрелища. Она принялась ее утешать и доказывать необходимость жить дальше, как прежде.
   - Зачем?
   - Ради ребенка, ты разве меня не слушала?
   - Ребенок проживет и без меня.
   - Опомнись, Сашенька, о чем ты?
   - Не бойся, маменька. Я не наложу на себя руки.
   - Тогда встряхнись, приведи себя в порядок. Нельзя сдаваться. Ты ни в чем не виновата. Ты доставишь удовольствие всем завистникам, если сдашься, не выдержишь испытания. Муж по возвращении должен увидеть твое презрение, а не горе. Его нужно унизить, а не порадовать твоим унижением.
   - Возвращении? Каком возвращении? - встревожилась Сашенька. - Он вернется?
   - Конечно. Куда же он денется? Не отправится же вместе с своей актриской на гастроли. Здесь его родовое имение, он единственный наследник своих родителей и вряд ли откажется от своего положения.
   - Но я не хочу его возвращения!
   - Сашенька! Умоляю, не мучайся так. Женщинам многое приходится вынести в своей жизни, но, в отличие от мужчин, они обязаны думать о семье. Ты сможешь обуздать мужа, если захочешь. Он будет ползать у твоих ног, вымаливая прощения.
   - Я не собираюсь его прощать. И не собираюсь смотреть, как он ползает.
   - Что же делать? Ты обязана исполнить свой священный долг, думай не о себе, а о ребенке, заклинаю! Господь Бог велит прощать, ты ведь христианка.
   - Я не могу, не могу! Я не хочу его видеть, не желаю думать о нем или вспоминать. Его больше нет для меня на белом свете. Матушка, забери меня к нам домой. Батюшка ведь не станет возражать, я ему дорога.
   - Сашенька, прошу тебя, опомнись. Не нужно разжигать скандал, нужно его гасить. Нельзя просто так разъехаться с мужем и увезти от него ребенка. Он обратится к властям и вернет тебя как бесчестную жену. Зачем добавлять себе унижений?
   - К властям? Как к властям? Он изменил, а я не могу его наказать?
   - Не можешь, душенька, не можешь. И ладно, смирись. Ничего не поделаешь. Не писать же прошение в Святейший Синод о разводе.
   - Почему? Я напишу.
   - Душенька, ты же не докажешь неверность мужа. Или хочешь разбирательства, сбора свидетельств, снятия показаний, скандала на всю губернию, если не на всю Россию? Такого позора я не перенесу.
   - Что же мне делать?
   - Смирись, заставь мужа раскаяться в его преступлении, заставь его молиться на тебя до конца жизни и благодарить Господа за твое великодушие. Спаси себя, ребенка, семью, всех нас. Не нужно усугублять тяжесть нынешнего положения, нужно искать выход из него. Умоляю тебя, не ошибись в выборе!
   - Хорошо, матушка. Я подумаю, - тихо сказала Сашенька и отвернулась к стене.
   Так и запомнила ее мать, выходя из спальни: лежит в постели, волосы рассыпались по подушкам, и качает колыбельку, в которой хнычет сын. На следующее утро, когда горничная принесла в спальню завтрак, там оказался только заливающийся слезами ребенок, словно понявший свое сиротское положение.
   По всем дорогам разослали верховых с наказом найти беглую, и все вернулись к вечеру ни с чем, запыленные и усталые. В каретном сарае осталась коляска, в конюшне - все лошади, в гардеробной - все платья, а сама хозяйка имения бесследно исчезла. Родители известили уездного исправника, тот явился в сопровождении станового пристава, произвел следствие, допросил всю дворню, обошел с понятыми чуть не все дворы в деревне, заявил об отсутствии признаков совершенного насилия, и стало быть, об отсутствии преступного события, с чем и удалился.
   Спустя неделю вернулся из города неверный муж с потерянным лицом и долго качал на руках безутешно плачущего сына. На родителей жены он боялся взглянуть, но они через месяц уехали, так и не дождавшись обнаружения ни единого следа дочери. Остаток жизни муж Сашеньки провел безвылазно в своем имении, полностью погрузившись в хозяйственные дела. Выписал из Петербурга целую библиотеку по сельскому хозяйству, получал журналы и газеты, выгнал нескольких управляющих и в конце концов сам занялся всеми делами имения с рвением, достойным борца с ересью.
   С сыном он был строг и общался редко, вечно занятый делами. Тот вырос спокойным и задумчивым молодым человеком, поступил в университет, а однажды, явившись летом на каникулы, задал вопрос о матери.
   - Она сделала для меня больше, чем кто бы то ни было другой, - ответил помещик после долгой паузы. - Заставила ненавидеть себя.

***

   - Это не легенда, - безапелляционно заявил Воронцов.
   - Откуда ты знаешь? - обиделась Вера.
   - Где же лесные духи, феи, русалки и всякие там кикиморы?
   - Я обещала не сказку, а легенду. Мне ее бабушка рассказывала.
   - Легенда и бытовые подробности - вещи несовместные.
   - Ты очень легковесно рассуждаешь о вещах, в которых ничегошеньки не понимаешь.
   - Что уж тут понимать - в легендах-то. И вообще, для матери твоя история выглядит странно. Эта Сашенька ведь бросила грудного ребенка, а ты ее оправдываешь?
   - Я не оправдываю. Она - грешница.
   - А зачем ты нам про нее рассказала?
   - Так, вспомнилось. Хочешь рассказать историю получше?
   - Лучше или хуже, но точно не легенду. Это - не подтвержденный документами миф.
  

20

  
   Светлейший князь Михаил Илларионович Кутузов в молодые годы ничем не напоминал будущего спасителя России. По окончании Инженерного корпуса, где в возрасте пятнадцати лет он некоторое время подвизался в качестве помощника преподавателя, Кутузов попал в Астраханский пехотный полк А.В.Суворова и несколько месяцев командовал там ротой. Получая новое назначение от императора Петра III, по ходатайству императрицы Екатерины, помнившей его славного отца, Кутузов и не надеялся на великую будущность. Должность флигель-адъютанта Ревельского губернатора принца Гольштейн-Бекского не сулила славных военных подвигов, хотя общеизвестно, что подобного рода исходные позиции могут скорее принести молодому человеку ордена и влияние, чем честная служба в какой-нибудь глухомани, в грязи и забвении. В 1762 году шестнадцатилетний прапорщик Кутузов прибыл к месту службы, смущенный странным своим положением офицера, ничем не заслужившего высокой протекции, но несущего тяжесть общественного мнения по ее поводу. С самого начала он постарался наладить отношения с товарищами, но встретил с их стороны некоторую настороженность.
   Заведование губернаторской канцелярией - занятие, вряд ли способное увлечь юношу. Ворохи бумаг, подписи, печати, просители с законными и незаконными просьбами, поручения, которые не хочется выполнять, и необходимые дела, которые некогда исполнить. Неопытную душу легко развратить в таком вертепе низких человеческих страстей, и юный Кутузов тяготился службой, то и дело задумываясь о необходимости исправить свою судьбу в более достойном направлении.
   Весной 1763 года на прием к губернатору явилась обедневшая вдовая баронесса, ухоженная немка средних лет, со своей шестнадцатилетней дочкой. Девушка привлекла внимание Кутузова, шестью месяцами ранее произведенного в капитаны. Ему нравился новый мундир, он старался не замечать косых взглядов сослуживцев и мечтал вырваться наконец из замкнутого круга канцелярской службы на простор настоящей офицерской карьеры. Юная Анхен надолго отвлекла его от честолюбивых мечтаний. Ее мать пришла к губернатору искать защиты от кредиторов, грозивших лишить ее с дочерью единственного дома на окраине Ревеля, и капитан Кутузов применил все возможности, доставленные ему должностью, для представления принцу дела в наиболее выгодном для просительницы свете, в чем и добился успеха.
   Соображения будущей карьеры противоречили намерению вступить в брак с бесприданницей, пусть благородных кровей, но подобного рода условности никогда не могли остановить движений истинно чистой души. Спустя короткое время Михаил Илларионович посетил спасенный им дом, под видом инспекции, дабы убедиться в надлежащем исполнении резолюции губернатора. Его хорошо приняли, угостили кофеем, и он до вечера вел не по годам степенную беседу на немецком языке о всяческих трудностях в ведении хозяйства и коммерции, применив все свои теоретические познания в инженерном деле и практические навыки, обретенные в канцелярских занятиях. Анхен молчала, скромно потупив взгляд и беспокойно теребя оборку на скатерти. Желая оживить беседу, юноша прибег к демонстрации своего таланта, которым славился еще в Инженерном корпусе, а именно к искусству подражателя. Голосом и даже выражением лица он так успешно изобразил благожелательного губернатора, что хозяйка дома совсем забыла приличия и громко хохотала, прикрывая лицо ладонями, и даже Анхен тихо хихикала, низко опустив голову над столом.
   Визиты продолжались все лето до осени, возникла потребность в деньгах, которые Кутузов занимал у новых знакомцев, среди которых оказался и молодой польский шляхтич, бретер и отчаянный картежник. Он успешно проигрывал состояние, оставленное ему родителями, но еще далеко не успел вычерпать его дочиста и раздавал пригоршнями всем желающим. Он возвышался белокурой головой над Кутузовым, плечистым крепышом, подобно Аполлону рядом с Гефестом, и общие приятели отпускали по их адресу ироничные замечания. Оба холостяки, оба завидные женихи - один благодаря нерастраченному наследству, другой - ввиду заметной в провинции должности, они частенько появлялись вместе в клубе и на балах, пока однажды не встретились у дверей заветного домика. Они повздорили, наговорили друг другу дерзостей и разошлись в разные стороны.
   Спустя короткое время, за ломберным столом, под утро, в насквозь прокуренной полутемной комнате, поляк несправедливо обвинил Кутузова в шулерстве. Про купеческую дочку знали почти все присутствующие, и истинная причина конфликта не составила тайны. Онемевший от гнева, побледневший до синевы, Михаил Илларионович вскочил с места, но не мог произнести ни слова. Сказать он мог только одно - назначить время для встречи секундантов. Но проклятый долг не позволял произнести таких слов, ибо попытка убить кредитора сама по себе превращает дуэль в разбой на большой дороге. В конце концов, не найдясь и покраснев от бессильного гнева, он выскочил на улицу и бегом пустился к себе домой.
   Несколько месяцев после происшествия, всю сырую и холодную зиму, Кутузов провел между канцелярией губернатора и своей квартирой, в которой бесконечно читал все, что попадалось ему под руку, и почти все жалованье тратил на отдачу долгов. Только одного, самого важного долга, он вернуть не смог - поляк бесследно исчез едва ли не на следующий день после сцены за картами. Немногочисленные оставшиеся у несчастного флигель-адъютанта знакомые полушепотом поведали ему об исчезновении и его милой Анхен, повергшей тем самым свою несчастную мать в пропасть отчаяния.
   В 1764 году императрица Екатерина направила в Польшу войска для поддержки нового короля Станислава Августа Понятовского в его борьбе против конфедератов, восставших против русского ставленника, и Кутузов при первой возможности сорвался из опостылевшего Ревеля на поле брани. 23 июня того же года он принял участие в бою против отряда князя Радзивилла, в котором поляки были полностью разбиты. Восемнадцатилетний офицер шел по полю, обходя неподвижные тела убитых, и ноги его скользили в лужах крови. К тому времени он уже преодолел шок первых боев, когда один только вид страшных ран, оставленных ядрами и картечью, приводил его в ужас. Теперь он испытывал только саднящее чувство досады при виде трупов русских солдат и такое же больное чувство удовлетворения - проходя мимо убитых поляков. Вдали, у небольшого лесочка, Кутузов увидел ряд крытых возов и толпу людей возле них. Он отправился туда с целью выяснить причину неразберихи и обнаружил сидящих и лежащих пленных поляков. Возы представляли собой обоз польского отряда, самому Радзивиллу удалось бежать.
   Стояла солнечная погода, пот заливал глаза, испачканный чужой кровью мундир казался молодому офицеру чугунным, но он старался не выказать усталости перед солдатами, сторожившими пленных, да и перед поляками тоже. Те хмуро смотрели в землю или тихо переговаривались между собой.
   - Что там случилось? - поинтересовался Кутузов у ближайшего унтера, кивнув в сторону толпы вокруг одного из возов.
   Унтер почтительно объяснил: один из поляков наотрез отказался сдаваться, теперь решается вопрос о его дальнейшей судьбе. Михаил Илларионович подошел поближе к месту событий, прошел между расступившимися солдатами и узнал своего старого знакомого по Ревелю, коварного кредитора. Тот сидел внутри одного из крытых возов, среди каких-то мешков, над которыми виднелась только его голова, перевязанная грязной тряпицей. Из под нее сочилась кровь и засыхала на щеке черными струйками.
   - Что здесь происходит? - строго спросил Кутузов.
   Солдаты объяснили ему, что польский офицер отказывается слезть с воза и сдать оружие - похоже, намерен защищаться до конца. Тогда Михаил Илларионович обратился к бывшему приятелю по-французски и предложил ему не превращать войну в балаган.
   - Вы же понимаете, сопротивление бессмысленно, - как можно убедительнее сказал Кутузов.
   - Понимаю, - равнодушно ответил поляк. - Моя жизнь ничего для меня не значит, но я хочу взять вас слово позаботиться об известной вам особе, которой я уже ничем не смогу помочь.
   Сердце юного капитана бешено заколотилось о ребра, в горле застрял сухой комок.
   - Даю вам слово русского офицера, - хрипло выдавил он, - взять ее под свое покровительство и обеспечить ей безопасное убежище.
   - Вы обещаете не навязывать ей себя вопреки ее свободной воле?
   - Обещаю. Я не стану предъявлять вам претензию за выраженное только что сомнение в моей порядочности, памятуя о вашем тяжелом положении и ставя превыше всего благополучие и безопасность дамы.
   Поляк помолчал, внимательно глядя в глаза противнику, затем молча встал на ноги, перелез через мешки и спрыгнул на землю и встал в независимой позе напротив Кутузова. Тот невольно поднял глаза, ожидая появления из глубины воза его робкой обитательницы. И она появилась, оглядела испуганно ухмыляющиеся, довольные приятным происшествием физиономии солдат, увидела своего поляка и буквально кинулась ему на руки в поисках защиты. Поляк осторожно поддержал Анхен, бережно поставил ее на землю и посмотрел на своего соперника, лицом к которому повернулась теперь изменчивая судьба. Он ждал дальнейшего развития событий.
   Девушка (или уже жена своего похитителя?) держала поляка за руку и как бы пряталась за его плечом от русских, в том числе и от своего бывшего ухажера. Она смотрела на Кутузова недоверчиво, с опаской и с каким-то странным выражением в глазах, словно знала за ним страшный грех. Михаил Илларионович усилием воли оторвал от нее взгляд и протянул руку, ожидая от пленного его шпаги. Тот нехотя, преодолевая себя и быстро теряя внешние проявления шляхетского гонора, снял перевязь и молча отдал оружие победителю, глядя куда-то в сторону и вниз.
   Оставив пленного рядом с его товарищами и пригласив с собой Анхен, Кутузов отправился на поиски командира. Когда поиски увенчались успехом, юный офицер представил ему свою спутницу, а затем в немногих словах, без лишних романтических подробностей, рассказал о прежнем знакомстве с пленным, а также о наличии между ними неразрешенного спора и своем намерении завершить наконец это дело таким образом, чтобы честь полка не пострадала.
   - Извольте, - равнодушно ответил командир. - Только без сантиментов, знаете. Если сбежит, не обессудьте - карьера ваша закончится без промедления.
   Михаил Илларионович, козырнув, отошел в сторону и посмотрел в упор на состоящую теперь при нем особу, все существо которой трепетало перед лицом неизвестности. Она видела себя во враждебном окружении и каждую минуту боялась посягательства на свою скромность с любой стороны, даже от бывшего обожателя.
   - Не бойтесь, Анхен, - сказал он ей голосом тихим и уверенным, совсем не похожим на тот бодрый и громогласный, который гремел не так давно в маленьком домике на окраине Ревеля. - Вы находитесь здесь под моей защитой, вам не угрожают никакие несчастья, сопровождающие военное поражение. Считайте себя хозяйкой лагеря победителей.
   Кутузов вернулся к своему врагу и объяснил ему положение дел. Тот долго смотрел на старого врага сверху вниз со смешанным чувством ненависти и презрения.
   - Я бы не хотел вас связывать, - добавил Михаил Илларионович. - Мне будет достаточно вашего честного слова. Нам все равно пора выяснить отношения, с вашей стороны непорядочно с таким упорством уклоняться от исполнения долга дворянина.
   - Не смейте меня оскорблять, - тихо произнес поляк, глядя в землю.
   - Вы сами вынуждаете меня. Я предлагаю вам решить наши противоречия так, как приличествует людям нашего круга, и хочу быть уверенным, что долг военного, повелевающий пленному изыскать средства для бегства и продолжения борьбы, не перевесит обязанности шляхтича защищать свою честь. Вы даете честное слово дворянина, что не сбежите?
   Поляк молча кивнул, устало поднялся на ноги и пошел вслед за Кутузовым в русский лагерь. Они расположились в палатке, снаружи денщик готовил ужин, и запах походного варева уже распространился вокруг. Для Анхен солдаты поставили отдельную палатку поблизости, и Кутузов учредил возле нее караул, со строжайшим запретом впускать палатку кого-либо без разрешения ее обитательницы и ни в коем случае никаким образом не препятствовать ей в намерении палатку покинуть. Смертельно уставшая от всего пережитого за время похода, особенно же за клонящийся к закату день, Анхен скрылась в палатке, запахнула за собой полость и до утра не подавала голоса и не появлялась сама.
   - Я вам должен, - сказал Михаил Илларионович, извлекая из походного сундука давно заготовленный кошелек. Он уже несколько месяцев всюду носил и возил его с собой, питая странную надежду на встречу с обидчиком. Впрочем, надежда оказалась не такой уж и нелепой. Поляк молча взял протянутый ему кошелек и небрежно бросил его на землю рядом с собой. Деньги его не интересовали.
   Некоторое время враги молчали, не глядя друг на друга. Наконец, Кутузов спросил:
   - Зачем вы сделали это?
   - Что именно?
   - Вы все прекрасно понимаете.
   - Я думаю, вы все понимаете не хуже меня. - Поляк лег на спину и закинул руки за голову. - Неужели вы рассчитывали добиваться ее руки? Куда вам, с вашей должностью, с вашей карьерой. Каким образом вы надеялись ввести ее в ваше общество?
   - А вы?
   - Я ни на что не надеялся. Я просто не мог без нее, не мог оставить ее вам. Ни в Ревеле, ни здесь.
   - Мы могли бы уже давно решить наш спор, положившись на волю Всевышнего.
   - Бросьте! А если бы он отвернулся от меня?
   - Вы бы проиграли, но честно. Как и надлежит дворянину. Я ведь тоже мог проиграть.
   - Я не хотел оставить вам ни единого шанса.
   - Но почему вы просто не сбежали? Зачем вам понадобилось напоследок оскорбить меня, не предоставив возможности для достойного ответа?
   - Очень просто. Я хотел уничтожить вас без всякого риска для себя. Вы назовете мой поступок низким? Я отвечу вам одним словом: Анхен. Это имя значит для меня больше, чем бесполезная дворянская честь и все золото мира. Вы искали развлечений, а я сгорал на медленном огне и ходил под ее окнами в надежде увидеть милое лицо, хотя бы мельком. Вы мучились когда-нибудь под гнетом страсти?
   - Вы считаете себя Адамом? История не с вас началась, она длится уже довольно долгое время. Не вы первым на всей земле узнали женщину.
   - Но и не вы. Если вы способны рассуждать и приводить доводы в свою защиту, значит вам не дано меня понять. Я уже сказал, мой единственный довод - Анхен. Этим все сказано, все объяснено на сотни лет вперед. Вы ничего мне не докажете, ни в чем не убедите. Я готов умереть, жизнь отныне не имеет для меня смысла.
   - А если я отпущу вас? - неожиданно для себя спросил Кутузов.
   - Отпустите? И пойдете за меня на виселицу?
   - Пустое. Никто меня не повесит, просто похороню свою карьеру. Перейду на статскую службу, благо набрался для нее достаточно опыта в губернаторской канцелярии.
   - Понятно. Желаете для меня нового унижения? Вы забыли о главном: Анхен. Она навсегда потеряна для меня. Золото мне теперь тоже не нужно, тем более, что жизнь без Анхен лишена всякого смысла. Осталась только так высоко ценимая вами шляхетская честь. И я не намерен уступать ее вам.
   - Отлично. Думаю, завтра найдется время для разрешения всех наших споров разом.
   - Вы полагаете? Я не против.
   - Думаю, вы найдете секундантов среди ваших товарищей?
   - Я не знаю, кто из них остался жив. Тем не менее, уверен - задача разрешимая.
   - Замечательно, так и постановим. Перед поединком следует хорошенько отдохнуть, не будем искушать судьбу - завтра нам обоим потребуется твердая рука.
   - Бесспорно, - скучно согласился поляк.
   - Но сначала прошу вас ответить на один только вопрос: вы женились на Анхен?
   - Вы полагаете ее непристойной женщиной, живущей в грехе?
   - Я просто подумал - она ведь лютеранка.
   - Вы не ошибаетесь. Мы обвенчались по католическому обряду в Вильне, мать моей жены прокляла дочь и не желает ее более знать.
   - Вы считаете себя правым?
   - Я уже сказал вам: я не развлекался и не проводил время, я отдал своей жене всю свою жизнь и никогда не сожалел о содеянном. Надеюсь, и она тоже.
   Дуэлянты замолчали, растратив все темы для разговоров, затем, все также молча, поужинали из общего котла под удивленными взглядами денщика и легли спать.
   Ранним утром Кутузов зашел в штабную палатку и объяснил свое положение командиру. Михаил Илларионович не удовлетворился одним только разрешением на дуэль, но добился также и справедливости для поляка: в случае победы в поединке тот получал свободу.
   - Знаете, милейший, такого со мной никогда прежде не случалось, - сердито порицал командир своего подчиненного. - И чего только не выдумает современная молодежь! Дуэль с пленным! Неужели не настрелялись еще?
   - Я желаю с честью носить имя русского дворянина. Думаю, наши желания в этом, главном, отношении совпадают. Я понял бы ваше возмущение, если бы затеял драться с кем-нибудь из своих товарищей, офицеров. Но с противником я ведь мог сойтись и во время боя. Прошу в случае смерти числить меня павшим в сражении.
   Поединок состоялся еще до обеда. Два польских секунданта обговорили детали с секундантами Кутузова, и вскоре противники сошлись на лесной опушке, недалеко от поля вчерашнего боя.
   Поляк получил назад свою шпагу, служившую ему годы, Кутузов выбрал из трех своих любимую, непарадную, сделанную без художественных красот, золотой инкрустации рукояти и прочих излишеств, с первого взгляда выдающих оружие, которое служит для украшения, а не для своего кровавого дела. Дуэлянты со звоном скрестили клинки и сразу, без долгой раскачки, увлеклись горячкой боя. Так и не потратив друг на друга всех слов, которые могли бы сказать, они теперь стремились друг друга убить, дабы никогда больше не услышать этих не сказанных слов. В этой настырной сече Кутузов никак не мог разглядеть глаза поляка, да в этом и не имелось необходимости: Михаил Илларионович отлично представлял их выражение. Поляк мечтал избавить себя от застарелого наваждения в лице юного офицерика, который не раз переходил ему дорогу и нес ответственность за утрату незабвенной Анхен. Если бы не ухаживания этого русского мальчишки, они могли бы до сих пор спокойно жить в Ревеле, вдали от полей сражений, наслаждаясь неизбывно обществом друг друга. Он мог бы жениться, Анхен наливала бы ему половником суп и ласково улыбалась. Кутузов в тот момент думал о другом. Прокуренная комната, свечи, полумрак, все смотрят на него, а он не имеет права ответить на оскорбление единственно возможным в таком положении образом. Бессильный гнев, ярость, сжигающее изнутри чувство несправедливости, все вместе вновь сошлись в его душе и заставили забыть обо всем на свете. Только ощутив вдруг свою шпагу попавшей во что-то вязкое и ставшее вдруг неподвижным, Кутузов увидел перед собой призрачный контур Анхен и ужаснулся забвению, которому предал ее.
   Поляк, сумевший отравить жизнь будущему великому фельдмаршалу и похитивший у него первую робкую привязанность, лежал на траве бездыханным. К нему подбежал врач, попытался нащупать пульс, взглянул на столпившихся рядом секундантов и отрицательно покачал головой. Все перекрестились и разошлись, санитары унесли тело. Кутузов сел на траву, не сходя с того места, на котором сделал победный выпад, и положил рядом смоченную в крови шпагу. Ему показалось, что на него бросают косые взгляды немногочисленные свидетели случившегося, но это его не волновало. Его мучило одно - он убил не ради Анхен, а ради удовлетворения снедавшего его чувства мести. Ненависть больше не бурлила в нем, осталась лишь пустота, которую отныне нечем было заполнить.
   Спустя пару недель виновница кровопролития, заплаканная и молчаливая, так и не взглянув на сопровождавшего ее Кутузова, поселилась в каком-то польском городке в доме сестры покойного поляка, в маленькой мансарде. При Анхен находился сундук со всеми ее пожитками и оставшейся от мужа в наследство горстью золота. В руках она неизменно держала маленький узелок из батистового носового платочка, в которой хранился перстень покойника с фамильным гербом и маленькая камея, подаренная им избраннице еще во времена ухаживания. Анхен никогда не развязывала узелок, только держала его в руках, перебирала пальцами, словно слепая, пытаясь представить его содержимое, и думала о своем прошлом, таком коротком для окружающих и длительном - для нее самой.

***

   - Где ты все это вычитал? - заинтересовалась Вера.
   - Не помню уже, - беззаботно ответствовал Воронцов. - Может, не читал, а слышал где-то.
   - И это правда?
   - Я же сказал - не подтвержденный документами миф. Насколько я понимаю, Кутузов долго не женился, нужно ведь как-то объяснить это обстоятельство его биографии.
   - Он не был женат?
   - Через четырнадцать лет после описанных мной событий женился на Бибиковой. Но даже на старости лет, во время очередной войны с Турцией, имел при себе гарем из юных наложниц.
   - Ну конечно, такие вещи мужчинам нравятся. Все вы любите помечтать. И пофантазировать.
   - Особенно они любят такие вещи пробовать на деле, - вставила Лена.
   - Ну, прямо все так уж и любят! - поспешил заступиться за свой пол Концерн. Он не хотел оказаться чохом зачисленным в общество многоженцев - из всех присутствующих только рядом с ним сидела жена.
   - Конечно, все, - настаивала Лена. - Любому из вас предложи гарем - вы только оближетесь и потребуете права самостоятельно его укомплектовать на собственное усмотрение.
   - Намекаешь на новую историю?
   - Не намекаю, а торжественно провозглашаю.
  

21

  
   Разного рода общежития за всю историю их существования на белом свете никому в голову не приходило считать вместилищем благонравия и добропорядочности. Сашка Юрковский потому и мечтал о нем как о притоне разврата. Женское общежитие - казалось, в этих словах скрывалась вся сладость свободной, взрослой жизни. Он стремился попасть в него, как любители живописи рвутся в Эрмитаж и Лувр. Зачем полотна картин, зачем мрамор скульптур, если существуют реальные девушки и молодые женщины, наполняющие целые здания, специально отведенные для них? Они там моются, спят, переодеваются, хвастаются друг перед другом новым бельем и вообще развлекаются, как только может в мечтах представить страждущий мужчина. Какой там мужчина - мальчишка, пацан, вчера только из школы.
   Сашку привел в женское общежитие приятель. Он обещал его привести, для компании - девчонки желали иметь на дне рождения своей подружки побольше особей мужского пола, хотя оных все равно явилось недостаточно. Юрковский оказался за тесным столом между Людой и Варей. Обе отличались богатой пышностью фигур и фривольными манерами, наперебой его подначивали, угощали и посмеивались над его неопытностью. Сашка сопротивлялся и развязным тоном пытался доказать соседкам свою недюжинную опытность в интимных проделках. Те в ответ только заливисто смеялись и перемигивались, не в силах скрыть ироничного отношения к россказням малолетки. Юрковский начал горячиться и сбивчиво перечислять свои победы, но соседки принялись ехидно его расспрашивать о тайнах женской анатомии, чем заставили окончательно смешаться.
   - Что я вам, гинеколог, что ли? - обиженно буркнул он.
   - При чем здесь гинекология? Ходок обязан знать такие вещи, хотя бы на ощупь.
   - Почему обязан?
   - Потому что невозможно переспать с женщиной и не разобраться в самых элементарных вещах.
   - А может, я не думал ни о чем?
   - То есть, это не ты их, а они тебя?
   - Ну почему?
   - Потому что иначе - никак.
   - Почему никак? Я просто ничего не соображал. Тем более - не знал названий.
   - Названия-то вы все выучиваете чуть ли не в детском саду. А во время секса ты должен был пройти полный практический курс, иначе соития не получилось бы.
   - Ну почему, почему? У меня башку совсем сносило, я ничего не соображал.
   - Первый раз - может быть. Первый раз редко что-нибудь путное выходит. Но если у тебя и дальше башку сносило, то ты - просто общественно опасный маньяк.
   - А вот я такой!
   - Маньяк?
   - Нет, чувственный.
   - Чувственными бывают только девственники.
   Сашке не раз доводилось представлять себя в постели одновременно с несколькими одноклассницами, с особенной беспардонностью будившими его либидо, но это всегда приводило лишь к бессмысленному излиянию семени, поскольку практического опыта он действительно не имел. Теперь он всеми силами стремился доказать свою мужественность, чем еще больше смешил своих соседок и нисколько их не убеждал.
   - Ты с ним поосторожней, - подмигнула одна из мучительниц другой, - а то он нас обидит!
   - Как, обеих разом? - с веселым ужасом воскликнула та.
   - Конечно! А ты как думала? Ему это - как два пальца об асфальт. От него девки врассыпную разбегаются, а то попадешься ему на глаза - и прощай доброе имя!
   - Никто устоять не может?
   - А то! Это ж такой мачо - от одного взгляда бабы тяжелеют.
   - Я такой ерунды не говорил, - обиделся Сашка.
   - Зато ты наболтал столько всякой другой ерунды, что у нас уши давно в трубочку свернулись.
   - Я вообще никакой ерунды не болтал.
   - Ну конечно! Мы так сразу и поверили про твоих женщин.
   - Я не утверждал, будто поимел целый батальон, - упорствовал Юрковский, - но они у меня были.
   - Сколько?
   - Откуда я знаю? Я зарубок не делал.
   - Что ж ты так неосмотрительно? Нужно вести интимный дневник, записывать все имена и даты, а потом показывать тем, кто не поверит твоим сочинениям.
   - Какая разница, написал я или рассказал? Все равно вы мне не верите.
   - Вообще-то да, дневник тоже не убеждает. Нужно трофеи собирать - лифчики там, трусики.
   - Как же их собирать? Отнимать силой или воровать?
   - Это уж как получится. У меня некоторые пытались кое-что умыкнуть, так я им такой форс-мажор учиняла - мигом укорачивались.
   - А если бы они попросили, ты бы дала?
   - Смотря что попросить и что дать.
   - Ну... вещи.
   - Смотря кому. Только вот тем, кому дала бы все, что угодно, обычно ничего такого особого не требуется.
   - А какие они?
   - Кто?
   - Ну, эти... Которым ты бы все дала.
   - Долго рассказывать. Такого вообще словами не опишешь. Посмотрела на него - и сразу душа в пятки, а почему - кто ее знает. Сказать - красавчик, так есть среди них такие, что с души воротит. А как отличить словами одного от другого - понятия не имею. Настоящий мужик должен быть, а выглядеть он может по-всякому. Мне попадались такие и ниже меня ростом, и небогатые, а душа рядом с ними таяла.
   - Почему?
   - Ишь, как оживился. Думаешь, раз маленький и бедный - то имеешь шансы? Дело ведь не в том, что они маленькие и бедные, а в том, что мужики. Замуж за такого не пойдешь, а поматросить месяц-другой - с большим удовольствием. Ходишь с ним, как у ангела под крылышком, только перышки чистишь и придумываешь, чего бы еще ночью отчебучить, чтобы ему понравилось.
   - Действительно, только о нем и думаешь? - восхитился Сашка.
   - Закатай губу обратно, мальчик, не о тебе речь.
   - Почему? Ведь ты меня совсем не знаешь? Вот познакомимся поближе, узнаешь обо мне много такого, чего сразу не заметно...
   - И забуду обо всем на свете?
   - А кто знает? Или ты признаешь только чувство с первого взгляда?
   - Конечно, с первого. Все различают свою половинку сразу, даже если лицо только мелькнет в толпе. И мужики, и бабы - здесь мы ничем друг от друга не отличаемся.
   - Ерунду болтаешь, подруга. Получается, мне половинка ни разу в жизни не встречалась.
   - Прими соболезнования.
   - Какие еще соболезнования?
   - Как же - жизнь не удалась. Дожила, не буду уточнять, до скольких лет, и своего мужика ни разу в глаза не видела.
   - А к тебе они прямо в очередь выстраиваются!
   - Выстраиваться - не выстраиваются, но иногда по несколько раз в год замечаю.
   - Где ты их замечаешь? На нашей фабрике?
   - Нет. На улице, в транспорте. В гостях - никогда. А так - мало ли куда занесет. Однажды в магазине видела, у кассы.
   - Кого?
   - Половину свою.
   - Кто тебе сказал?
   - Никто. Такие вещи никто сказать не может - просто понимаешь вдруг: он.
   - А потом?
   - Ничего. Мимо прохожу.
   - Почему?
   - А что тут сделаешь? Это мужикам легко - сразу знакомиться начинают. А нам куда деваться? Подумает - шлюха, ну и все.
   - Почему сразу шлюха? - обиделся за женщин Сашка.
   - Потому что будущие жены будущих мужей в транспорте не кадрят. Эти балбесы ведь как думают: если меня закадрила, значит, до меня других снимала, и после не перестанет. Выходит - шлюха.
   - Но это же несправедливо! - искренне возмутился Юрковский.
   - Конечно. Жизнь так устроена. Нравится, не нравится - у нас никто не спрашивает.
   - А если изобразить случайность? - не унимался Сашка. - Случайно толкнуть, рассыпать что-нибудь? А там и разговор завяжется.
   - Вот как разговор завяжется, так он сразу и поймет, что к чему.
   - А если его просто раззадорить, чтобы он сам телефончик попросил?
   - Не знаю, у меня ни разу не получилось.
   - Ты ведь всегда мимо проходишь?
   - Ну, пару раз попыталась зацепиться - не вышло. Надо ведь, чтобы и он во мне половинку разглядел. А если не видит, просто пугается моей рожи да бюста и торопится отбежать подальше.
   - По-моему, у тебя с лицом и грудью все в порядке.
   - Спасибо, мальчик, утешил. Только я ведь не о тебе говорила - тебе для первого раза любая коза сойдет.
   - Для какого еще первого раза? Доказать тебе, доказать?
   - Ну, докажи.
   Сашка резким движением схватил говорливую соседку за грудь и попытался поцеловать ее в губы. Она лениво отвернула лицо и отбросила нетерпеливую ладонь.
   - Вот и доказал, щенок паршивый.
   - И доказал, разве нет?
   - Я и говорю: доказал, молокосос. Кандидат в малолетние насильники. Ты меня поразил, удивил, ты мне понравился, вообще внимание на себя обратил? Зачем же без толку ручонками размахивать?
   - Разве я не обратил на себя твоего внимания?
   - Обратил. Только внимание - совсем не то, которое нужно. Битый час тебе объясняла: я должна обомлеть от мужика, тогда у него со мной все получится.
   - А от каких мужиков ты млеешь?
   - От таких, каким тебе никогда не стать.
   - Откуда ты знаешь? Может, я на многое способен.
   - Глазки у тебя сальные, а ручки - загребущие. За километр видно, чего хочешь, но сразу понятно, что тебе не обломится.
   - Ну вот, опять! Чем я хуже других? Можно подумать, одни мачо вокруг маячат.
   - Здесь ты прав, мальчонка - контингент у нас жидковат. Бабам приходится выбирать просто не самых мерзких. Половинки-то все больше мимо проходят и не оглядываются.
   - Значит, и мне достанется? - не унимался Юрковский. Он очень хотел добиться от соседок скидки на возраст и неопытность, но одновременно боялся заслужить их презрение по тем же самым причинам, поэтому сильно волновался и часто говорил чушь.
   - Достанется, достанется. Если мужик хочет бабу, он ее получит. Какую-нибудь, пусть не королеву красоты, но с гарантией. Даже если у него изо рта кривые зубы торчат, из носа всегда льются сопли, и воняет от него, как от навозной кучи, какая-нибудь подходящая баба найдется. Которая не получит лучшего предложения.
   - Почему ты вечно представляешь меня каким-то ублюдком?
   - Никем я тебя не представляю. Наоборот, доказываю твои большие возможности. У тебя ведь зубы изо рта не торчат, и ничем таким отталкивающим от тебя не несет.
   - Ну, спасибо!
   - Да пожалуйста. Ты только слишком суетишься. Солиднее нужно выглядеть, безразличней. Если мужика трясет от нетерпения, на него смотреть противно.
   - Тебе противно на меня смотреть?
   - Нет, с тобой совсем другое. Ты вообще - не мужик.
   - А кто же я?
   - Я тебе уже сто раз сказала: пацан. Ты спокойным и уверенным в себе не станешь, пока не подрастешь. То есть, тогда появятся шансы, но не обязательно получится.
   - Я уверен в себе!
   - Возможно, но уверенный в себе мальчишка со стороны смотрится очень мило и смешно. А на спокойного ты совсем не тянешь. Сейчас задницей дырку в диване прокрутишь.
   - Не могу же я памятником сидеть!
   - Памятником не надо, но и юлой вертеться не стоит. Подрастешь - найдешь золотую середину. Если повезет.
   - Какие-то вы мрачные! Все вокруг плохо, все уроды, счастья никому в жизни не видать, половинку найти невозможно, остается только лечь да помереть.
   - Ну почему, лечь можно и по другому поводу.
   - О чем ты?
   - Я о постели. Вот ты, например, хочешь нас? Обеих, сразу?
   Сашка смешался и по очереди оглядел своих безудержных соседок с тайной мыслью. Задавшая вопрос подмигнула ему, а вторая шаловливо погрозила пальчиком.
   - Конечно, хочу. Только вы ведь все равно мне не дадите.
   - Почему?
   - Столько всего про меня наговорили. Скорее, прогоните отсюда поганой метлой.
   - Зачем же сразу о метле? Сексапильности в тебе маловато, но проблему ведь можно решить и другим путем.
   - Каким?
   - Обыкновенным. Рыночная экономика на дворе - плати и отправляйся в незабываемое путешествие. Со своей стороны гарантируем гигиену и волшебные ощущения. А в тебе нерастраченной энергии много, будет занятно в койке.
   В момент произнесения соседкой последней фразы Сашка совсем не обратил на нее внимания и продолжал свой дурацкий односторонний спор, пока вечеринка не закончилась, и гости частью разошлись, частью расползлись, частью остались спать на тех местах, где сидели. Юрковского его соседки увели к себе в комнату и быстро, без затей и прелюдий лишили невинности, благо других развлечений ночь уже не обещала. Утром девицы проснулись на своих сдвинутых диванах вдвоем, без обесчещенного Сашки посередине.
   Одна осталась нежиться в постели, другая пошла в ванную и вдруг истошно завопила оттуда, словно увидела царя скорпионов. Подружка побежала ей на помощь и увидела повесившегося на кронштейне душа искателя приключений. Он так и не оделся, висел на своем ремне - голый, худенький и беспомощный. Нашедший то, что искал.

***

   - Причем здесь гарем? Полигамия во многих культурах - почтенная форма семейной жизни, а свальный грех - он и есть грех. Даже животные разбираются по парам или гаремам, а так - одна безалаберность и безрассудность, - категорически заключил Воронцов.
   - Дело в том, что этот молодой, да ранний, не отказался от трио, - объяснила жена Концерна.
   - А чего такого ужасного в трио? - неуместно вмешался Концерн. - От амур-де-труа никто не откажется. Кстати, эти девки ведь тоже не отказались.
   - Девкам-то все ни по чем, - объяснил Воронцов. - Они всякое повидали.
   - В том-то и дело - он ничего не видал, хотя пора давно настала, - настаивал Концерн.
   - Он искал секса, а не отношений, - высказалась Лена.
   - Разумеется. Кто же в возрасте до двадцати лет ищет отношений?
   - Все, не сравнявшиеся в своем духовном развитии с животными.
   - В названной мной возрастной категории таковых нет.
   - Это ты так считаешь.
   - Нет, конечно, есть такие, которые завязывают себя в тугой узел. Только над такими сами же девчонки и смеются.
   - А еще есть такие, которые думают не только о том, как бы потрахаться.
   - Я и говорю: завязавшие себя узлом.
   - Да при чем здесь узел?
   - Как это при чем? Отказаться от секса в период гиперсексуальности значит противопоставить себя природе. Такие фокусы даром не проходят, можно и болезни какие-нибудь нажить.
   - Какие, например?
   - Да мало ли. Крыша точно может набекрень съехать.
   - Чепуха.
   - Чепуха - не чепуха, а дело серьезное.
   - Я могу вас помирить, - вмешалась жена Концерна. - У меня есть история про молодого человека, который не думал о сексе, потому что не знал, откуда берутся дети.
  

22

  
   Интернат стоял недалеко от большой реки - в окна верхнего этажа ее было видно за деревьями. Летом она просвечивала серебристыми отблесками среди зелени, осенью водная поверхность отливала вдали холодной сталью, а зимой, заснеженная и покрытая льдом, река совсем исчезала среди занесенных снегом елей. Весной лед лопался под лучами теплого солнца, и воспитанники, в сопровождении обеспокоенных воспитателей, спешили на берег смотреть ледоход. Грязные льдины толкались и громоздились друг на друга, с плеском плюхаясь назад в черную воду.
   Юрик Фокин жил здесь подолгу, домой его забирали только на каникулы. Родители приезжали на машине, его извещали, и он в свои семнадцать с хвостиком вприпрыжку бежал к воротам, крича неуверенным ломким басом поочередно: "Мама! Папа!" Бросался к родителям на шею, долго обнимался и целовался, мать счастливо смеялась и спешила наделить сыночка чем-нибудь вкусненьким, а отец сдержанно улыбался и укорял жену за излишнюю заботливость:
   - Нельзя с ним так нянчиться, пойми. Он уже давно не грудной ребенок.
   - Все равно, он еще маленький.
   - Если будешь так себя вести, он вообще не повзрослеет.
   - Ну и ладно.
   - Можешь ты понять - он должен будет как-то жить после нас.
   - Не хочу о таком думать.
   Родители часто спорили друг с другом подобным образом и часто обращались как к третейскому судье к Валерии Петровне. Она работала в интернате воспитателем всего несколько лет, носила легкомысленные косички и выглядела несмышленой девчонкой, но пользовалась непререкаемым авторитетом у всех родителей, кроме своих собственных. Каким-то непостижимым образом она умудрялась убедить Фокиных в правоте и неправоте обоих, а также в необходимости как можно больше времени уделять общению с их большим ребенком, а не педагогическим дискуссиям.
   - Вот видишь, - говорил отец.
   - А ты видишь? Вечно затеваешь дурацкие споры при ребенке.
   Юрик тянул мать за руку, обещая показать нечто примечательное в его комнате, а та, не имя сил ни задержать его, ни остановить, влеклась за ним, едва успевая перебирать ногами, и продолжала смеяться, довольная от долгожданной встречи с сыном. Из своей тумбочки он доставал какие-то рисунки и поделки из еловых шишек, принимался показывать их матери, и гордо тыкая пальцем в наиболее удачные, неразборчиво мычал свои тщетные похвальбы, а она шумно ими восхищалась.
   Потом они все вместе ехали домой, он проводил там все каникулы, снова рисовал и мастерил что-то из найденных на улице веточек. Он плохо говорил, но понимал все основные бытовые понятия, конкретные прикладные определения, без которых не может жить современный человек. Он умел переходить улицу в соответствии с правилами, и делал это тщательней любого своего сверстника, норовящего проскочить через улицу на красный свет в отсутствие машин. Юрик стойко стоял на месте и внимательно следил за светофором в ожидании разрешающего сигнала, даже если мимо него шмыгали в обе стороны нарушители. Он не стеснялся своей законопослушности и не считал потерянным время, потраченное у светофора.
   О смерти он не задумывался и не слишком отчетливо представлял себе исход человеческой жизни. В известных ему сказках герои редко умирали до конца, там была мертвая и живая вода - даже разрубленного на куски можно было вернуть к жизни, но сказки частенько заканчивались свадьбой, и Юрик долго не мог понять ее смысла.
   Медленно, надрывая душу матери своими лингвистическими трудностями, он выдавливал из себя туманные вопросы, на которые она не умела ответить.
   - Что такое свадьба?
   - Это такой праздник, которым отмечают решение мужчины и женщины жить вместе.
   - Зачем им жить вместе?
   - Чтобы получилась семья, как у нас.
   - Почему начало семьи - это праздник?
   - Потому что это очень важное событие в жизни человека. У некоторых оно случается только раз в жизни, у других - вообще никогда. Третьи вступают в брак часто, но чем чаще они это делают, тем меньше радуются каждый раз.
   - Почему люди радуются, создавая семью в первый раз?
   - Я ведь только что тебе рассказала.
   - Ты рассказала, почему это праздник.
   - Праздник ведь и есть радость.
   - Бывают праздники, когда никто не радуется. И можно радоваться без всякого праздника. Значит, радость и праздник - не одно и то же.
   - Ладно, я скажу точнее. Свадьба - радостное событие для женщины и грустное - для мужчины.
   - Почему?
   - Потому что мужчины не всегда хотят заботиться о ком-то еще, кроме самих себя.
   - Я о тебе забочусь.
   - Конечно, я про тебя и не говорю. И папа обо мне заботится, а я - о вас. Мы ведь все - одна семья. А во время свадьбы я заранее представляла, что у меня появишься ты, и радовалась.
   - А папа?
   - Папа, наверное, обдумывал расходы на свадьбу и начало нашей совместной жизни, ему тогда было не до нас с тобой. Но, когда все благополучно устроилось, он сам заговорил со мной о том, что пора завести тебя.
   - Я был заводной?
   - Нет, я сказала в другом смысле: пора привезти тебя домой.
   - А где я тогда был?
   - Тебя тогда еще не было, но детей завести трудно, нужно заранее постараться, тогда через девять месяцев появится ребеночек.
   Здесь мама любознательного Юрика подумала: куда меня занесло? Но продолжила говорить, стараясь всем видом выражать уверенность в истинности произносимых максим.
   - А что нужно сделать, чтобы появился ребенок?
   - Это большой секрет. Его знают только взрослые.
   - Я разве маленький?
   - Конечно. Взрослые не задают таких вопросов, как ты.
   - Почему?
   - Они сами все знают.
   - Как же я узнаю, если ты не скажешь?
   - Придет время, и узнаешь. Все узнают, рано или поздно.
   - И скрывают правду от остальных?
   - Скрывают.
   - Почему?
   - Так принято. Нельзя узнавать раньше времени.
   - Почему?
   - Нельзя, и все.
   - Почему?
   - Так всегда делали.
   - Почему?
   - Потому что кончается на "у". Не приставай, лучше книгу почитай.
   Юрик ничего не понял, кроме того, что мать отказывается открыть ему тайну. К отцу он с подобными вопросами давно не обращался, поскольку никогда не понимал его ответов. Поэтому, оставшись неучем, он отправился в свою комнату и послушно раскрыл книжку с картинками на том месте, на котором остановился в конце прошлых каникул. Сказка читалась трудно: мешали посторонние мысли о свадьбах и детях, связанных с ними тайнах и прочих радостях взросления.
   Описания сказочных принцесс и царевен всегда доставляли Юрику удовольствие. Они оживали в его воображении и странно волновали, вызывали необъяснимое томление в душе, словно являлись на страницах специально для него, а не для любого, открывшего книгу. Они неизменно производили изменение к лучшему, едва появлялись. Сказка становилась интересней, наполнялась новым смыслом, становилось понятно, почему принц, царевич или Иванушка-дурачок лезут из кожи вон, добиваясь успеха в своем, как правило смутном, деле. Ведь за победу давалась награда - она. Обладающая непонятной скрытой силой, исполненная тайного предназначения, носительница секретного знания.
   Юрик перелистывал страницу за страницей, заканчивал одну сказку и нетерпеливо приступал к следующей, дожидаясь появления принцессы, предвкушая описание ее внешности, которое одно только стоило времени, потраченного на сказку.
   Каникулы закончились, родители привезли сына назад в интернат и, едва завидев в дальнем конце коридора Валерию Петровну с ее забавно торчащими косичками, Юрик побежал ей навстречу с приветственным воплем, а свидетели душераздирающей сцены в какой-то момент испугались, что он попробует повиснуть у нее на шее. Счастливый человек, он рвался домой на каникулы и обратно - по их окончании. Прикоснувшись к воспитательнице, ощутив в своих руках ее теплое и отзывчивое тело, Юрик вдруг пережил ощущения, возникавшие у него прежде при чтении. Вот она, его царевна! Улыбается, треплет ладошкой по щеке и говорит приветливые слова. Захотелось поскорее добраться до своей комнаты и устроиться там поуютней, даже книга теперь не нужна. Пусть лучше рядом постоит Валерия Петровна, похвалит его за чистую одежду, за новый рисунок, поощрительно погладит по голове, а он в благодарность поцелует ее. От внезапной коварной мысли жар ударил в голову, вспыхнули щеки. Можно ли поцеловать воспитательницу, не обидится ли она? Почему она должна обидеться? Кто знает... Юрик не раз обсуждал с ней прочитанное, и знал - воспитательница умеет поступать строго. Она никогда не мешкала прекратить его смех в неподходящем месте, объясняла ошибки в ударениях и непонятные слова, каждый раз находя в себе уйму терпения, но и не позволяя ученику отвлекаться на мелочи или вовсе на посторонние предметы, возвращала его к теме властно и решительно. Приятели Юрика всегда говорили о поцелуях со смехом, как о несерьезном, зряшном деле. Правда, никто из них не мог объяснить причину такого отношения. Просто всякий раз начинали смеяться, как по команде, стоило только кому-нибудь упомянуть заколдованное слово, прочесть его вслух или написать, в тетради или на школьной доске. Медленно и трудно развивалась беседа Юрика с соседями по комнате, чинно сидящими на своих кроватях.
   - Ты много гулял?
   - Нет, я много читал.
   - Гулять ведь интересней.
   - Ничего подобного - лучше читать.
   - Неправда, когда гуляешь, можно увидеть много нового. Я видел, как муравьи напали на гусеницу. А ты видел?
   - Нет, я читал сказки.
   - Зачем?
   - Интересно.
   - Сказки - скучные. Там все неправда.
   - Нет, там все придумано.
   - Я и говорю - неправда.
   - Нет, придумано.
   - Придумано - значит, неправда.
   - Нет. Про сказки никто не говорит, что это правда. Значит, это не обман. Просто для интереса так делается.
   - Все интересное - только в настоящей жизни. Нельзя придумать ничего интересного.
   - Можно. Придуманное всегда лучше настоящего. В жизни может быть только то, что может, а сочинить можно все, что угодно. Даже такое, чего быть не может.
   - Разве может быть интересным то, чего не может быть?
   - Конечно, только это и интересно. Вот ты просто видел муравьев и гусеницу, а в сказках муравьи и гусеницы разговаривают и смеются. И на картинках их лучше видно, чем в жизни.
   - По-настоящему они не умеют разговаривать и смеяться.
   - Ну и что? Интересно ведь послушать, о чем бы они разговаривали, если бы умели.
   - Но они не умеют разговаривать, и все их разговоры в сказках придуманы.
   - Ну и хорошо! Так интересней. Говорящие муравьи интересней настоящих.
   - Нет, настоящие - интересней.
   - Нет, говорящие.
   - Настоящие!
   - Говорящие!
   Валерия Петровна услышала диспут из коридора и, обеспокоенная, вошла в комнату. От нее пахло речной водой - наверное, она недавно купалась.
   - Мальчики! - предостерегающие сказала она. - О чем это вы заспорили?
   - Валерия Петровна! А правда - говорящие муравьи интересней настоящих?
   - Говорящие муравьи?
   - Ну, в сказках они же разговаривают.
   - Но на самом деле они ведь не умеют разговаривать! Я тоже могу сказать, что попало, а потом объяснить, что то же самое сказали бы муравьи, если бы умели. Но ведь все поймут: я просто соврал. И ничего интересного во вранье быть не может.
   - Так, понятно, - задумалась Валерия Петровна, - я думаю, мальчики, вы оба в чем-то правы, а в чем-то - ошибаетесь.
   - Как это так?
   - И кто из нас прав?
   - Я же говорю: оба. Но оба - не во всем.
   - Разве так бывает?
   - Как правило, так и бывает. Один человек не может быть всегда и во всем прав. Конечно, кроме учителя и родителей!
   - А почему родители и учителя всегда правы?
   - Они обязаны. Родители заботятся о своих детях, больше знают о жизни и хотят защитить детей от опасностей, глупо их не слушаться. А учителя специально учились в институте работать с детьми и просто все знают.
   Валерия Петровна не собиралась тратить весь день на разъяснение воспитанникам прописных истин, но постаралась представить им проблему в наиболее выигрышном для себя свете, а затем удалилась по срочным преподавательским делам.
   После обеда начался тихий час, все лежали в кроватях и тихо разговаривали, чтобы не услышал дежурный преподаватель в коридоре. Юрик, полежав недолго, осознал свою ближайшую задачу: следовало найти Валерию Петровну. Он знал: в свободное время она ходит на реку, нужно добраться туда. Но как? Он оделся под удивленными взглядами товарищей, открыл окно и высунулся из него наружу. Стоял поздний август, но день выдался теплый и солнечный. Юрик, не задумываясь, сел верхом на подоконник, дотянулся до карниза снаружи правой ногой, затем перекинул наружу и левую, оказавшись всей своей молодой жизнью между небом и землей, на узком карнизе второго этажа. Неподалеку он увидел козырек над служебным входом и, осторожно перебирая ногами по карнизу, прижавшись к стене всем телом, но не задумываясь о последствиях возможного падения, за несколько минут добрался до цели, то есть оказался прямо над козырьком. Козырек был покатым, но он, спрыгнув на него, удержался. Затем подошел к краю, опустился на корточки, уцепился руками за край кровли, свесил ноги, затем и все туловище, повис на козырьке и разжал пальцы.
   Очутившись на земле, Юрик изучил свою одежду и немного расстроился - она стала грязной, а в некоторых местах курточка даже порвалась. Но теперь важным было совсем другое. Через сад, уподобившись разведчику или индейцу, мальчишка добрался до ограды интерната, перебрался через нее и пустился через лес к реке. Самые отчаянные воспитанники время от времени проделывали такие штуки, и попавшиеся подвергались наказаниям, но Юрик знал одно - где-то на берегу реки сейчас его сказочная принцесса, Валерия Петровна. Он не смог бы ответить на прямой вопрос: чего ты ждешь от своего похода. Он не обдумывал фразы, с которой начнет разговор, потому что вообще не рассчитывал заранее свои действия. Просто повиновался зову души, которая вела его быстро и без остановок в одном направлении. На берегу пахло рекой, водорослями и сохнущими на пляже ракушками. Пройдя немного в избранном наугад направлении, Юрик нашел расстеленное покрывало и аккуратно сложенную на нем знакомую одежду. Он посмотрел на воду и увидел вдалеке голову в знакомой голубой купальной шапочке. Валерия Петровна хорошо плавала и направлялась, надо полагать, на противоположный берег.
   Юрик быстро и беспорядочно разделся, оставшись в одних трусах, и решительно вошел в воду, которая оказалась холодной. Замешкавшись на секунду, пловец шагнул еще несколько раз, постепенно погружаясь в реку, как в могилу. Наконец, оттолкнувшись ногами от дна, он поплыл по-собачьи, поскольку по-другому не умел. Его понесло течением вдоль берега, еще несколько раз он увидел впереди голубую голову и пытался делать мощные гребки в ее сторону, но сильными эти движения казались только самому пловцу. Он отдалился от своего берега, толком не приблизившись к противоположному, быстро потерял из виду Валерию Петровну, но упорно продолжал плыть в направлении, которое полагал направлением в ее сторону. Он уставал, голова все чаще уходила под воду, он захлебывался и, вынырнув, долго отплевывался, сбивая дыхание. Потом свело ногу, а он не понимал, что происходит. Нога сама собой согнулась и заболела, потянула на дно, а не помогала выплыть. Всеми силами Юрик пытался поднять лицо над водой, но все чаще и чаще перед его глазами возникал желтый и мутный подводный мир, который не позволял сделать ни единого вдоха. Лицо его запрокинулось, вода его захлестнула, и Юрик из-под воды увидел солнце. Оно показалось ему холодным, инопланетным, враждебным и жестоким. Он попытался позвать на помощь Валерию Петровну, но желтая вода, словно жидкий свет, хлынула в его мальчишеские легкие, утопив в них последний крик, только круги разошлись на поверхности реки. Валерия Петровна благополучно выбралась на другой берег и отжимала там волосы, подставляя лицо последнему летнему солнцу и весело смеясь.

***

   - Ну почему все решили рассказать какие-то жуткие истории? - воскликнула Вера.
   - Можно подумать, ты поведала нам легкую и веселую, - заметил Воронцов.
   - По крайней мере, у меня никто не умер!
   - Тоже мне, заслуга. Если хочешь знать, твоя монахиня Евпраксия - самый жуткий персонаж из всех, возникших в наших побасенках.
   - С чего ты взял?
   - Сама знаешь.
   - Знала бы - не спрашивала.
   - Хорошо. Она бросила собственного младенца из-за неудачных отношений с мужиком.
   - Она его не на улице бросила.
   - Еще не хватало! Любая нормальная мать тебе скажет: жертвовать детьми из-за мужиков нельзя.
   - Она не пожертвовала ребенком. Она пожертвовала собой.
   - Ну конечно! Вместо того, чтобы воспитать родного сына, удалилась в пустыню тешить свое раненое самолюбие.
   - По-твоему, она должна была остаться?
   - Разумеется.
   - И жить дальше со своим так называемым мужем?
   - Само собой. Если ребенок дороже мужика, выбирают ребенка.
   - Опять ты за свое! Можно подумать, она убила грудничка, потому что он раздражал ее хахаля. Она не выбрала между ребенком и мужиком второго, она просто похоронила себя заживо.
   - И сама понимала греховность принятого решения.
   - Кто тебе сказал?
   - Весь образ ее жизни, все ее морализаторство. И священнику плешь проела. А сама ведь никому не принесла счастья. Ее единственное доброе дело - рождение сына. И она его бросила!
   Жена Концерна нерешительно вмешалась:
   - По-моему, вы слишком бурно ссоритесь для такой отвлеченной темы, как литературные упражнения. Со стороны посмотреть - ваши близкие глупостей натворили.
   - Литературные споры - самые жизненные. В творчестве эмоции сконцентрированы, а в жизни - размазаны тонким слоем, без микроскопа не заметишь, - философски заметил в ответ Воронцов.
   - От жизни зависит, - ехидно вставила Вера. - Не все живут по-рыбьи, у некоторых эмоции ключом бьют.
   - Это ты о бытовых уголовниках?
   - При чем здесь уголовники?
   - Вот уж у кого эмоции в жизни бурлят! От избытка чувств топорами башки друг другу крушат, кровищей умываются. Адреналин бурлит без всякого удержу.
   - А других эмоций ты представить не способен? Сразу видно опытного холостяка. Ты ведь не представляешь, каково впервые в жизни увидеть своего новорожденного ребенка. Зачем приплетать топоры и кровищу? Можешь представить своего несуществующего ребенка, который впервые пошел в первый класс, с огромным букетом цветов и с торчащими ушами, которые просвечивают на солнце? Нет, конечно. Зачем тебе обуза, ответственность, долг и долги? Лучше с приятелями собраться, за пивом баб обсудить и осудить.
   - Ну, поехали, поехали! И приехали. Опять туда же.
   - Разумеется, туда же. Так и будет продолжаться, пока за ум не возьмешься.
   - Взяться за ум - значит осчастливить какую-нибудь особу женского пола брачным предложением?
   - Хочешь выдать тираду о свободе и нежелании оделять вниманием всех женщин ради одной избранницы?
   - Нет, наоборот. Ты сама невольно проговорилась, по Фрейду. Сначала-то все про эмоции, про чувства, а в итоге - взяться за ум. Другими словами, брак есть следствие трезвых и взвешенных размышлений, а не апогей чувственных переживаний, и та сама призналась.
   - Я и не скрывала, почему "призналась"? Чувства хороши при ухаживании, а семья - дело серьезное. С романтическими ожиданиями в него лучше не соваться, мигом бытовые миазмы дыхание отравят. Много я повидала дурочек, которые плачут по утрам - лень вставать раньше всех и завтрак готовить. Замуж нужно выходить, когда готовить завтрак мужчине станет насущной потребностью, когда жизнь станет казаться несовершенной без ранних подъемов ради чужого завтрака.
   - По-моему, ты снова себе перечишь - опять говоришь о чувствах.
   - Нет, о здравом смысле. Рядом с женщиной должен стоять мужчина - так положено. Иначе жизнь не обретет полноценности. Мужчину всегда тянет уйти, на любой новый аромат, приятное новое лицо, роскошное тело - его нужно удерживать. Не сажать на цепь, а ежедневно, ежечасно и ежеминутно делом доказывать ему, что в любом другом месте ему будет хуже, чем с тобой.
   - Какая ты старомодная. Феминистка сейчас бы тебе в волосы вцепилась.
   - Не знаю, кто бы вцепился мне в волосы, но я говорю совершенно банальные вещи.
   - Феминистка сказала бы, что брак есть соглашение двустороннее, в сохранении которого женщина заинтересована не больше мужчины, если она представляет из себя полноценную личность, а не самку.
   - Чепуха полная. Из-за подобных взглядов семья сейчас и гибнет. Большинство мужчин ни при какой погоде не станут бороться за сохранение семьи, если случился раскол в отношениях с женой. Если и женщина не борется - семья рушится в мгновение ока. Чем больше феминисток, тем меньше полноценных семей и меньше детей. Главное, они ведь не просто пропагандируют свои взгляды, они проявляют просто свирепую ненависть к женщинам, которые смеют жить семейными ценностями. Придумали этот мерзкий образ: на кухне, в халате, вечно беременная. Хочешь детей, а не карьеры - вот твой портрет. И молоденьких девчонок с пути сбивают. Сколько их, этих великих балерин, певиц, научных деятельниц на старости лет нянчатся с котятами и понимают, что жизнь прошла впустую!
   - Ты прямо как древнеримский оратор! - одобрил Воронцов. - Но меня никакая женщина не изловит, хоть с котенком, хоть без него.
   - Да кому ты нужен, ловить еще тебя.
   - Не надо ля-ля! Очень даже нужен, проверено на практике.
   - Ладно, ладно, помечтай, неприкаянный, - со снисходительной усталостью ответила Вера и подошла к окну.
   Она всмотрелась в зеркальную тьму по другую сторону стекла и вдруг быстрыми, даже поспешными движениями, открыла окно и высунулась в него.
   - Смотрите, туман! - крикнула она оттуда, словно увидела невероятное чудо природы. - Мы просто как на корабле в океане!
   Воронцов подошел поближе и тоже выглянул на улицу. Стоял предрассветный час, ночь только начинала светлеть, и утренний туман чуть серебрился волшебным маревом, скрывая очертания соседних домов. Некоторые совсем скрылись в дымке, другие просвечивали сквозь нее молчаливыми темными силуэтами, словно дредноуты эскадры, пережидающей непогоду в бухте.
   - Кажется, будто медленно плывем на восход, - зачарованно шепнула Вера.
   Воронцов посмотрел на нее - она искренне верила в произнесенные ею слова.
   - Просто туман, - сухо прокомментировал он.
   - Ты ничего не понимаешь. Туман всегда - непростой. Обожаю туманы. Особенно утренние. Тихо, сонно, призрачно...
   - Не видно ни зги.
   - Да, и замечательно! Очертания мира скрадываются, он сразу оказывается неведомым и неизученным, а я - одна на целой планете.
   - Тебе так хочется остаться одной?
   - Не хочется, просто минутная фантазия.
   Жена Концерна, обиженная на отсутствие внимания к рассказанной ей истории, неслышно подошла к беседующим:
   - Время от времени фантазии оказываются опасными.
   - Ерунда, - грубо возразила Вера, - ничего опасного. Я сейчас пойду гулять.
   - Сейчас? - удивился Воронцов.
   - Сейчас, пока темно и туман.
   - А собственный сын тебя не интересует?
   - Сын? Почему не интересует?
   - Где он?
   - У девочки своей остался ночевать.
   - Хорошо живет!
   - Ничего особенного, я с ее матерью по мобильному разговаривала. У них там есть для него отдельное местечко.
   - Славные времена настали для молодого племени. Чтоб в мое время остаться на ночь у девчонки в присутствии ее родителей? Мечта развратника.
   - При чем здесь развратник? Странный ты человек. Все мужчины сдвинуты на сексе, но ты - просто на уровне подростка. Стань взрослым хоть на короткое время! Переспит там не диванчике в отдельной комнате, и все дела. А ты уже весь расфантазировался! Больной просто.
   - Я не больной, я здоровый реалист, - настаивал на своей циничной точке зрения Воронцов, привыкший в течение жизни видеть исполненными именно скабрезные предположения и обещания.
   - Ладно, мечтай о своем неизменном, а я пошла, - решительно двинулась прочь от окна Вера.
   - Ты серьезно? - крикнул ей вдогонку Воронцов.
   - Абсолютно. Ты так спрашиваешь, будто я собралась в Африку или в латиноамериканские джунгли.
   - Каменные джунгли опасней экваториальных, ты разве не знаешь?
   - Ничего, преступники уже всех ограбили и спать пошли. Или напились и не скоро проснутся.
   Вера пошла в прихожую, Воронцов кинулся за ней, и через несколько минут оба оказались на улице, рядом со своим молчаливым домом, уходящим верхними этажами в туманное небытие.
   - Ты что, гостей бросил? - удивилась Вера.
   - Ничего с ними не случится, - безответственно махнул рукой Воронцов. - Какие еще гости? Концерн, что ли?
   - Хотя бы. Где им с женой там у тебя спать ложиться?
   - Разберутся, не впервой. Думаю, с женой у него сегодня ничего не выйдет.
   - Ты опять о своем?
   - Я всегда говорю о вечном.
   - Ты всегда говоришь о клубничке.
   - Я и говорю - о вечном.
   Со стороны могло показаться, будто два призрака в пустом городе спорят о причинах внезапной смерти своих телесных оболочек. Ночь не выпускала город из прохладных объятий, и туман покрывал землю пеленой безразличия. В ней тонули улицы, дворы и редкие бездомные собаки, чьи глаза светились в темноте маленькими фонариками.
  

23

  
   - И куда же ты направляешь свои стопы? - ехидно поинтересовался Воронцов, привыкший оказываться на улице в неурочный час исключительно в силу несчастных обстоятельств интимной жизни.
   - Никуда, - удивилась Вера. - Ты никак не поймешь или просто не можешь поверить? Я вышла погулять!
   - Не могу поверить, - искренне признался Воронцов. - Впервые в жизни встречаю человека, желающего гулять среди ночи.
   - Уже утро.
   - В теории, если посмотреть на часы. Если же осмотреться вокруг, сразу станет понятно - еще ночь.
   - Ты обо мне заботишься?
   Вера пошла по тротуару куда-то вперед, в незримое, и Воронцов поспешил за ней в попытке избежать необходимости разыскивать друг друга по голосу.
   - Мы ведь не совсем чужие друг другу - конечно, забочусь.
   - Не совсем чужие? - Вера даже остановилась и обернулась, встретив бестрепетный взгляд спутника. - О чем ты говоришь?
   - Мы ведь знакомы. Неужели станешь отрицать? Помнится, в первый день я уже пытался обрисовать тебе нашу неоднозначную ситуацию, но ты до сих пор отказываешься признать мою очевиднейшую правоту.
   - Разумеется, знакомы. Но в твоем "не совсем чужие" мне почудилась странная нотка.
   - Странно. Я не имел в виду ничего предосудительного.
   - Я сказала "странная", а не "предосудительная". Куда тебя клонит, никак не пойму.
   - Не придирайся к словам.
   - Я не придираюсь, я пытаюсь понять. Ты финтишь и делаешь положение совсем запутанным.
   - Хорошо, спрашивай.
   - Что спрашивать?
   - Почему вдруг взбеленилась на самые безобидные слова в мире. Совсем чужие люди проходят один мимо другого на улице, не знают друг друга по именам, ничего не слышали о семейном положении друг друга и вообще не осведомлены о существовании друг друга. И ты полагаешь, мы совсем чужие друг другу?
   - Нет, конечно.
   - Тогда почему ты клещами в меня вцепилась, совершенно без повода?
   - Я уже сказала - мне почудилась в твоих словах странная нотка.
   - Опять нотка! Хорошо, расскажи про нотку.
   - Я не могу ничего о ней рассказать.
   - Не хочешь?
   - Не могу.
   - Почему?
   - Наверное, мне нечего сказать.
   - Отлично. Приехали. Выходит, можно забыть о ней и спокойно жить дальше, никогда не вспоминая?
   - Вряд ли. Я ведь ее расслышала, просто не могу объяснить словами.
   - В общем, женские штучки. Сделай то, не знаю что, сходи туда, не знаю, куда. Расскажи что-нибудь, вывернись из любой матовой ситуации - ты ведь мужчина. Не вывернулся, не умеешь ползать по вертикальным стенам и перепрыгивать с места трехметровые стены - какой же ты мужчина?
   - Чувствуется, сильно у тебя наболело. Мне казалось, ты с женщинами обходишься без особых проблем. Вот и Лену в дом привел, просто так, с бухты-барахты.
   - Положим, так уж и в дом я ее не приводил. Я ее привел на одну ночь, а жить она пришла уже к тебе, а не ко мне.
   - Ты на себя наговариваешь. Моя история подселения в твою квартиру поразила ее до восхищения.
   - До восхищения тобой или мной?
   - Разумеется, тобой. Странные вопросы ты задаешь. Хочешь сказать, я хорошая прохиндейка и достойна восторгов со стороны другой прохиндейки?
   - Я не хотел сказать ничего, кроме того, что сказал. И никого не считаю прохиндейкой, ни тебя, ни ее. Обязательно нужно заставить меня испытать чувство вины.
   Они медленно шли по тротуару мимо припаркованных рядами молчаливых машин, чьи цвета украли темнота и туман. Возле горящих фонарей совсем ничего не было видно, кроме разлитого в воздухе молока.
   - Можно задать бестактный вопрос? - хамски поинтересовался Воронцов.
   - Нельзя, - коротко отрезала Вера.
   - Почему?
   - Не люблю бесцеремонности. Сам не мог догадаться?
   - Ну, он не очень бестактный. Пусть мы не лучшие в мире подруги, и пусть ты отвергаешь понятие "не совсем чужие", но уж точно мы друг другу не посторонние. Согласна?
   - Положим. Но бестактные вопросы меня все равно не устраивают. Я люблю все тихое и мирное.
   - Странное заявление.
   - Чем же оно странное?
   - Вокруг тебя вьются одновременно несколько мужиков, пытаясь вырвать тебя из рук соперников.
   - Я никому не принадлежу, и меня не нужно ни у кого вырывать.
   - Разумеется. Именно так ты и действуешь. Точнее, так ты живешь.
   - О чем ты?
   - Посмотреть на тебя со стороны - одинокая, несчастная, можно сказать брошенная. Поживешь с тобой под одной крышей месяц-другой, и вдруг понимаешь: вольнолюбивая, сильная, ничья по собственному хотению.
   - Ничья по собственному хотению?
   - Именно. Ты можешь выбрать из нескольких вариантов, но предпочитаешь не выбирать.
   - Что я могу выбрать?
   - С кем жить. Не в смысле - у кого в квартире, в смысле - с кем вместе.
   - Ерунду мелешь и сам не понимаешь.
   - Я мелю зерно чистой правды, и ты знаешь это.
   - Хватит дурью маяться.
   - Адресуй свое предложение себе.
   Вера остановилась и резко схватила Воронцова за локоть. Пальцы ее сжались с неожиданной силой, словно на руку гостеприимного хозяина наложили жгут.
   - Ты навоображал обо мне много чепухи, - тихо и внушительно произнесла она. - Я не собираюсь с тобой спорить и искать доводы, которых нет. Сделай милость - не упражняй на мне своего остроумия.
   - Желаешь сохранить вид слабой и зависимой жертвы обстоятельств?
   - Я не жертва.
   - Конечно. Ты охотница. Только охотишься из засады. Одного не могу понять - на кого теперь?
   - Неужели не на тебя?
   - Нет, я уж точно в стороне. Оболтусами ты не интересуешься, даже имеющими отдельные квартиры в центре Москвы.
   - Не в таком уж ты и центре.
   - Центральнее многих. Но я о другом. Ты ведь ищешь в мужчинах не материального благополучия?
   - Естественно, я ведь не проститутка. Надеюсь, ты это и без моих слов заметил?
   - Не проститутка. Ты ищешь искреннего отношения, без прикрас и устрашающих выпадов. Ждешь от мужчин проявлений влечения к тебе, а потом начинаешь ставить на них эксперименты без обезболивания.
   - Просто поражаюсь твоей прозорливости. За всю мою прежнюю жизнь никто не вываливал мне разом всей правды.
   - Охотно верю. Теперь твоя жизнь поделится надвое - до сегодняшней ночи и после.
   - Размечтался. Лучше давай остановимся на моих экспериментах. Можешь рассказать о них подробней?
   - С удовольствием. С кого начнем?
   - Видимо, с самого начала.
   - А кто у нас в самом начале?
   - Петькин папаша, конечно. Или ты разузнал обо мне не известные мне подробности?
   - Ладно, нехай будет Петькин папаша.
   - Нехай. Так в чем же я перед ним провинилась?
   - Возможно, я смогу выудить на свет божий печальную истину, если ты честно ответишь на все мои вопросы.
   - Я тебе врала когда-нибудь?
   - Мы с тобой до сих пор никогда не рядились по гамбургскому счету.
   - В каком смысле?
   - В смысле - не разговаривали о сокровенном.
   - Я же поведала тебе всю свою жизнь!
   - Да, твою собственную версию.
   - А чью версию хочешь узнать ты?
   - Я хочу составить объективное представление.
   - Вот здесь, ночью, посреди улицы?
   - Нет, в апогее наших с тобой взаимных отношений.
   - В каком еще апогее? Где ты его узрел?
   - Мы раньше гуляли вместе хоть раз?
   - Мы и сейчас не гуляем вместе. Ты за мной силой увязался, я тебя не звала.
   - Еще бы ты позвала. Так не бывает!
   - Постой, ты увидел свое достижение и новую ступень в том, что я от тебя не отвязалась?
   - А не надо отвязываться. Хватило бы простого и категорического "нет".
   - Хорошо: нет.
   - Что "нет"?
   - Иди домой, погуляю без тебя.
   - Я не могу бросить тебя здесь одну.
   - По-моему, мое "нет" прозвучало достаточно категорично и совсем просто. Мне для выразительности добавить какой-нибудь жест?
   - Ничего не выйдет.
   - То есть, ты одержал надо мной новую победу? Я не хочу от тебя избавиться, только делаю вид для проформы?
   - Именно.
   - Значит, чем мужик тупоумней, нахальней и грубей, тем больше побед он одерживает над женщинами?
   - Примерно так. Разумеется, перечисленных тобой качеств недостаточно, но они необходимы.
   - Кажется, я понимаю причину твоего холостого состояния.
   - Ничего ты не поняла.
   - Ты ведь не знаешь моих мыслей, но уверен в моей непонятливости. Почему так?
   - Жизненный опыт. Пусть скромный, но крайне интенсивный.
   - И дающий тебе возможность увильнуть от представления доказательств моих экспериментов над своими мужчинами?
   - Какие еще нужны доказательства? Три мужика вокруг тебя вьются, а ты от них носик воротишь. Небось, еще и при случае натравливаешь друг на друга.
   - Кого я натравливаю? - вполне искренне вскинулась Вера, и в темноте, сквозь туман, ее бледное лицо показалось Воронцову чужим, медленно утопающим во мгле. - Кого на кого я натравливаю? Нет, ты не отмалчивайся!
   - Я и не отмалчиваюсь. Муж о твоем местонахождении давно осведомлен, поделился информацией с квартирным хозяином, оба тебя домогаются в меру способностей. Вот только пока не знаю, как поживает Петькин папа.
   - И какие же претензии ко мне?
   - Если ты хотела всех их бросить, почему они так много о тебе знают? Не удивлюсь, если они даже соединят усилия.
   - Соединят? Думаешь, я планирую себе мужской гарем? По-моему, после какой-нибудь Клеопатры и Екатерины Второй еще ни одну женщину не обвиняли в подобном.
   - Хочешь сказать, тех двух обвиняли без причин?
   - Понятия не имею, я историей их правления никогда не занималась. Ты историю не приплетай, ты расскажи о моей виновности. Я не должна была сообщить мужу, куда он может привезти мои вещи, если у него проснется совесть?
   - Не должна.
   - Почему же?
   - Ты ведь живешь здесь со мной.
   - Я не живу с тобой, мы с Петькой живем у тебя в квартире.
   - Не имеет значения. Для всего нашего дома, твоего мужа и квартирного хозяина ты живешь со мной.
   - И как же мне оправдаться?
   - Оправдание невозможно. Так устроено человеческое сознание. Женщина никогда не живет с мужчиной в одной квартире - она неизбежно живет с ним.
   - Почему?
   - Так - более естественно.
   - Почему?
   - Потому что женщина, честно говоря, не может жить в одной квартире с мужчиной и не принадлежать ему.
   - Почему?
   - Так повелось от века.
   - Двадцать первый век на дворе. Это мужчины теперь не могут просто жить в одной квартире, все считают их живущими друг с другом.
   - Совершенно верно, но и женщин от условностей не освободили - по крайней мере, в нашем отечестве.
   За разговором они медленно двигались между темными прямоугольными силуэтами сухопутных жилых дредноутов, постепенно прорастающими из непроглядности на фоне светлеющего неба. По мере убывания темноты все явственней становилась бледная пелена тумана, залившая дома выше крыш. Редкие светящиеся окна виднелись сквозь полупрозрачную кисею размытыми мутными пятнами, зрячие глаза среди великого множества слепых глазниц утреннего города.
   - Не пытайся призывать меня к нравственному образу жизни - никогда не прощу тебе пошлости, - категорично заявила Вера, не глядя на своего сопровождающего.
   - Твой образ жизни меня вполне устраивает, - заверил ее Воронцов, приклеившись взглядом к щеке отвернувшейся от него матери беспутного подростка и жены долговязого сатира.
   - Еще бы он тебя не устраивал. Я бы тебя избила прямо здесь, если бы ты только попробовал высказать мне претензии.
   - Ты только по отношению ко мне испытываешь такую агрессию, к мужчинам или к человечеству в целом?
   - Я не испытываю агрессии.
   - Ну как же? Только что обещала меня избить.
   - За дело.
   - Бьющие всегда считают себя правыми. По принципу: ты виноват уж тем, что хочется мне кушать.
   - Ладно, договорились: я уличная хулиганка, избиваю всех, кто косо на меня посмотрит.
   - Я не заходил в своих суждениях настолько далеко. Но если ты сама так считаешь...
   - Прекрати дурака валять!
   Воронцов за время совместного проживания привык разговаривать с Верой как с равной - не невестой, не женой, даже не просто привлекательной женщиной, на которую он положил глаз, а как с человеком, делящим с ним кров. Теперь голос человека незнакомо дрогнул, одинокий в тишине, и опытный холостяк изумленно вздел брови до самой челки, очень короткой и растрепанной.
   - Ушам не верю! Ты на меня обиделась? - радостно воскликнул он.
   Вера ответила не моментально и хлестко, а после паузы и тихо:
   - Кажется, ты собой доволен?
   - Ты о чем?
   - Ну как же! Сумел-таки обидеть женщину, столько усилий потратил.
   - Хватит придуриваться. Болтаем и болтаем, слово за слово, как всегда. Если ты вдруг решила надавить на слезу, я констатирую наличие с твоей стороны далеко идущего замысла.
   - Ну конечно! Я ведь ни слова в простоте не скажу.
   - Ни слова. Так поступают все женщины. Возможно, друг с другом вы всерьез болтаете беспредметно, но с нами высказываетесь только с умыслом. И не только в смысле содержания, но и в отношении чувств. Иногда - имитации чувств, иногда - подлинных переживаний, но в обоих случаях стараетесь ударить в нужное время в нужном месте. У вас просто вся психика выстроена вокруг стержневой идеи: прижать мужика к ногтю.
   - Иногда мне кажется, ты просто больной.
   - Ну вот, оскорбления в ход пошли.
   - Сам же говорил: мы просто болтаем, слово за слово и так далее. Вот я и говорю: ты двинулся на воображаемом женском коварстве.
   - Ну конечно, на воображаемом!
   - Конечно, на воображаемом. Ты предполагаешь слишком большое место для отношений с мужчинами в личности среднестатистической женщины. Поверь мне, вы для нас - не единственный свет в окошке.
   - Не поверю.
   - И чем же обоснуешь свою недоверчивость?
   - Говорил уже - личным опытом. Вот посмотри на меня: ведь не эталон самца и человека, верно?
   - Не знаю, плохо видно.
   - Ты меня и раньше видела, не увиливай.
   - От чего не увиливать?
   - От высказывания точки зрения.
   - Я не увиливаю. Я честно говорю: раньше я не оценивала тебя как самца.
   - Врешь.
   - Не вру.
   - Врешь. Мужик производительного возраста первым делом оценивает встречных женщин как самок, женщина мужчин - соответственно.
   - И откуда же такая уверенность? То есть, про мужчин тебе, конечно, виднее, но кто тебе рассказал такие глупости про женщин?
   - Никто не рассказывал. И ты не признаешься - вы все скопом храните свои половые тайны из последних сил.
   - И кто же наши женские тайны тебе выдал?
   - Никто, сам догадался. Просто подумал: не может быть, чтобы из двух полов только один хотел спаривания, иначе не существовало бы никаких сексуальных отношений, кроме бесконечной цепи изнасилований.
   - Женщины хотят именно отношений. Длительных, стабильных, с семьей и детьми.
   - Если самец подходящий, верно?
   - Почему сразу самец?
   - Потому что стабильная семья с детьми без самца никак не получится. Если какая-нибудь дура и наделает детей от зачуханного рохли, они либо всем скопом оденутся в лохмотья и станут бродить чумазыми с утра до вечера по обшарпанной лачуге, либо сама счастливая супруга должна будет взвалить на себя не только свои, но и мужнины обязанности. И деньги заработать, и розетку починить, и каши-супы наварить на весь кагал. Вот и скажи, такова ли стабильная семья.
   - Я только не поняла, к чему ты вставил самца.
   - По-моему, я доступно объяснил.
   - А я вот не поняла. Мне в жизни доводилось видеть самцов, не способных слив в унитазе наладить.
   - Не понял. Здесь налицо противоречие в определении. Самцов, не способных к элементарным сантехническим работам, не бывает - они бы иначе назывались.
   - Почему? Они назывались бы иначе, если бы по ночам беспробудно спали с раннего вечера до позднего утра.
   - Ты все путаешь.
   - Это ты не понимаешь элементарных вещей.
   - По-твоему, самец - это просто производитель?
   - А по-твоему он всегда - слесарь по призванию?
   - Вера, не ожидал от тебя подобной извращенности. Нельзя же подходить к мужикам так утилитарно.
   - К ним никак иначе не подойдешь.
   - Откуда у тебя такой грандиозный комплекс превосходства?
   - Жизнь научила. Не знаю ни одной счастливой женщины среди своих родных и знакомых. Вот только некоторые уехали - может, у них все получилось. Не знаю.
   - И в чем же состоит несчастье всех твоих знакомых женщин?
   - В том самом. На верблюдиц похожи или на сексуальных рабынь. Либо дом на себе несут, либо сидят в золотой клетке и беспрекословно исполняют супружеские обязанности, исключительно по заявкам населения и без всякой обратной связи.
   - Печально слышать.
   - Ничего тебе не печально. Вам, мужикам, всегда весело. Пускай семья голая и босая, на сто грамм себя никогда не обделите.
   - Хочешь сказать, вся твоя мужская свора закладывает?
   - Я ничего не хочу, я просто гуляю.
   Исполненная противоречий пара за размеренной беседой незаметно добралась до набережной. Серый парапет едва проступал смутным контуром в белесой полутьме, а за ним висела одна непрозрачная, бездонная муть. Гуляющие, не глядя по сторонам, пересекли пустынную проезжую часть и подошли к самой бездне. Внизу неслышно колыхалась холодная на вид вода, раскачивая несколько прибитых к берегу полиэтиленовых пакетов и арбузных корок. Обоим одновременно показалось - они вышли к последнему морю, исполнили мечту Чингис-хана. Край света встретил их предутренней мертвой тишиной, безлюдьем и чувствительным обликом вечности. Потому у них за спинами прогромыхал железом первый грузовик, туман через некоторое время раздернулся на отдельные пряди и показал путникам противоположный берег Москвы-реки, навечно уничтожив сказку и обратив мечту в пошлость.
   В попытке спасти первое впечатление Воронцов обнял Веру за плечи, силой повернул ее лицом к себе и поцеловал в теплые губы, словно исполняя языческий обряд посвящения. Мать несуразного подростка зажмурилась, словно школьница, и голова у нее чуть закружилась от нового ощущения. Ее впервые обнимал человек, от которого она ждала чего угодно, только не желания прибрать ее к рукам. Его утренняя щетина больно кололась и терла ей подбородок наждачной бумагой, но она не отталкивала Воронцова, потому что хотела вновь, как в далекой юности, ощутить свое невесомое тело парящим над землей в порыве смешного безумия. Ей показалось - тротуар ушел из-под ног, а начинающее синеть небо неслышно устремилось навстречу.
  

24

  
   Жизнь в коммуне изгнанных отовсюду не изменилась из-за перемен в отношениях Воронцова и Веры. Никто из коммунаров даже не заметил новых обстоятельств окружающего бытия - оба фигуранта и прежде друг с другом не лаялись, и после туманного утра на берегу Москвы-реки не стали поедать друг друга преданными глазами. Они беспредметно разговаривали, соприкасались рукавами, не краснея, и всячески сохраняли прежнюю обыденность, будто женатые издавна и безысходно.
   Воронцов несколько недель покупал продукты для тети Моти, когда шел за ними в интересах общего котла, и не видел в своих действиях потенциальной угрозы мирному существованию, пока однажды в соседских дверях его не встретил насупленный Роман, сын бывшей ответственной квартиросъемщицы, ныне полноправной владелицы населяемой ею квартиры. Сын собственницы открыл дверь позвонившему Воронцову, не ответил на его приветствие и только долго, с молчаливым упорством озирал его лик, будто искал возрастные изменения, случившиеся после их прежней встречи.
   - Ты чего? - удивленно спросил Воронцов, держа на вытянутой руке пакет с хлебом, молоком и творогом.
   - Я-то ничего, - тихо и нехорошо ответил импровизированный швейцар, никак не проявляя намерения принять у посетителя сделанные покупки, - а вот какого хрена ты тут потерял?
   - Я? - глупо переспросил Воронцов, беспомощно лелея в памяти общие детские впечатления и медленно понимая их неуместность в сложившихся жизненных обстоятельствах.
   - Да, ты. Чего ты тут вынюхиваешь?
   - Я? - не проявил творческого подхода заготовитель продуктов.
   - Хорош придуриваться. Паинька нашелся. Ты на фига сюда шляешься?
   Владелец загадочной квартиры и в самом деле ощутил себя дураком. Казалось, долго болтавшийся сзади жизненный хвост разом отпал за ненадобностью, и осталось одно только настоящее - чистое, откровенное, незамутненное, понятное и неприятное.
   - А на фига ты здесь так редко появляешься? - звякнувшим от психического напряжения голосом спросил Воронцов. - Должен ведь кто-нибудь твоей матери изредка помогать, раз сыну некогда.
   - Чего-чего? Ты меня учить будешь, паскуда?
   Ромка схватил бывшего соседа за грудки, потряс его и попытался повалить, но не смог. Тот бросил принесенные пакеты на пол, взялся за руки агрессора и попытался оторвать их от своей рубашки, опасаясь за целостность последней, но успеха также не достиг. Так они и стояли друг перед другом, упираясь ногами в пол и пытаясь сдвинуть противника с места таким образом, чтобы получилось, будто тот отступает.
   - Рома, что у вас там? - крикнула из глубин жилища квартирохозяйка.
   - Ничего! - резко выдохнул неверный сын своей матери, боясь выдать голосом сбитое от напряжения дыхание.
   - Это Сережа пришел? - вновь крикнула тетя Мотя, опрометчиво упомянув в своей речи запретное имя.
   - Нет! - сдавленно, с оттенком хрипотцы выкрикнул Ромка, пытаясь сжечь взглядом ненавистного врага.
   - Он уже давно должен придти, - продолжала упорно не проникающая в ситуацию мать, - ты его впусти.
   - Ла-дно! - надрывно выдал Роман, голос которого екнул в середине слова из-за очередного рывка от рук Воронцова.
   - Я пришел, теть Моть! - заревел тот чересчур громко, вложив в крик все оставшиеся в наличии силы.
   - Рома, возьми и Сережи пакеты, - инструктировала несведущая Матрена Ивановна своего жадного сына, пребывая в блаженном неведении относительно разыгрывающейся на пороге ее жилища драмы.
   Между тем отпрыск наивной женщины стал побеждать и вытолкал Воронцова на середину лестничной площадки. Желто-красный плиточный пол под ногами драчунов смотрелся фантасмагорической шахматной доской, на которой два тупоумных игрока всеми силами изображали признаки нравственного и интеллектуального превосходства над противником.
   - На квартиру запал, сученыш? - хрипел Роман, рывком отрывая очередную пуговицу с рубашки заботливого соседа. - Забудь, понял? Или чердак тебе разнесу.
   Ярость будущего владельца недвижимости из скрытой и сдерживаемой страсти переросла в буйную стихию, и даже не всякий представитель службы правопорядка смог бы теперь ее обуздать. В подобных случаях принято взывать к ОМОНу или СОБРу, уповая на их привычку решать проблемы всяческими нелицеприятными способами с не всегда предсказуемыми результатами.
   - Что здесь происходит? - спросила откуда-то сзади Лена, и Воронцов испытал необъяснимое чувство облегчения, будто она могла пособить ему в усмирении дикого вепря.
   - Исчезни, п... рваная! - смешно взвизгнул Ромка, и тут Воронцов совершенно случайно саданул хама головой об стену. Никогда в жизни он не отрабатывал каких-либо приемов, после армии совершенно не дрался, и в неуклюжей потасовке с бывшим приятелем выступал экспромтом, стараясь только не слишком низко уронить мужское достоинство в глазах свидетельницы. Череп противника оказался чугунным, и в результате его ответных мер мысли в потрясенной голове попечителя страждущих пенсионеров несколько смешались на короткое время.
   - Как ты? - снова услышал он голос Лены откуда-то сверху, и поднял взгляд. Голова закружилась, он увидел только призрачный женственный абрис над собой, снова уронил голову и подумал о бренности всего сущего.
   - Ты живой? - настаивала Лена.
   - Кажется.
   Воронцов действительно не испытывал уверенности в справедливости собственного немногословного утверждения. Он вполне допускал возможность перемещения своей особы в некую эфирную субстанцию, лежащую на пути в лучший мир, поскольку чувствовал себя не вполне уверенно. Через промежуток времени, определить длительность которого Воронцов не мог даже в самом отдаленном приближении, он наконец сфокусировал зрение и увидел врага, на четвереньках уползающего в раскрытую дверь соседской квартиры. Одной рукой он будто случайно зацепил пакет с продуктами для тети Моти и волок его за собой по полу, не желая оказаться совсем уж плохим сыном.
   - Что у вас тут случилось? - все еще пыталась разобраться в ситуации встревоженная Лена.
   - Случай взаимного непонимания, - пояснил заботливый человек, ощупывая свою опустевшую было, но вновь наполняющуюся смыслом голову. - Ты очень вовремя появилась.
   - Иначе он бы тебя убил?
   - Почему непременно - он меня? Может, наоборот.
   - Ну конечно.
   - Неуместная ирония. Ты думаешь, я уж прямо весь такой - боксерская груша, и только?
   - Не только. Но в том числе. И незачем строить из себя громилу, все равно никто не поверит.
   - На громилу не претендую, но этот придурок никогда в жизни морду мне не бил.
   - Потому что ты успевал удрать?
   - Нет, потому что не мог! Откуда такой скепсис, я не понимаю?
   - Вера мне рассказала о вашем диспуте с ее мужем.
   - Ну и что? Можно подумать, он здесь устроил Варфоломеевскую ночь.
   - Он - нет, и ты тоже бойцовских качеств не проявил. Она очень смеялась.
   - Даже так?
   Разозлившийся Воронцов встал на ноги и, на всякий случай придерживая затылок ладонью, неверным шагами вернулся в свою квартиру. Лена скользнула за ним, неслышно и неназойливо, привычно и без лишней суеты.
   - Может, тебе примочку сделать? - заботливо поинтересовалась она.
   - Нет, спасибо, - сухо уклонился пострадавший от проявления противоестественной заботы.
   - У тебя гематома может быть, нужно к врачу сходить.
   - Ничего, перебьюсь. Не впервой.
   - Тем более! Если ты раньше уже получал по башке, новый удар может оказаться опасней, чем кажется со стороны.
   - Подумаешь, коньки откину. Какая мне разница?
   - Ну вот, до суицида договорился. Ты хорошо себя чувствуешь?
   Двое разговаривали в прихожей, у открытой двери, из кухни выглянула на голоса Вера и поинтересовалась:
   - Случилось что-нибудь?
   - Нет, - вяло махнул рукой Воронцов.
   - С соседом подрался, - озабоченно произнесла Лена и как бы придержала жертву за локоть, опасаясь за его равновесие.
   - С каким соседом?
   - Из квартиры напротив.
   - Напротив Матрена Ивановна живет.
   - Не знаю, с мужиком каким-то сцепился.
   Воронцов принялся с безразличным лицом переобуваться, а женщины обсуждали его приключение между собой и даже не беспокоили его вопросами, а довольствовались собственными догадками и вопиющими домыслами о сущности происшествия.
   - Даже интересно стать свидетелем полета фантазии, - сказал субъект осмысления и с величественным видом направился в кабинет, поскольку страшно хотел лечь и закрыть глаза.
   - А у меня для вас новость есть, - бросила ему вдогонку Лена с будничной интонацией. - Я замуж выхожу.
   - Как?! - взвизгнула Вера, сложив узкие ладошки перед собой, словно собралась помолиться на радостях Гименею.
   - Очень просто. Позвали, вот и выхожу.
   Воронцов замер, не дойдя до своего лежбища, и медленно повернулся к провозвестнице будущего. Он чувствовал себя странно: будто кто-то незнакомый и бесцеремонный ввалился к нему в дом и распоряжается здесь по собственному усмотрению, не обращая ни малейшего внимания не хозяина.
  

25

  
   Лена проводила дни в офисе, пытаясь заново сочинить себе жизнь. После скандального происшествия на конспиративной квартире у нее надолго испортилось настроение, и она смотрела на людей обоего пола с выражением безразличия в красивых глазах. Задетые именно этими взглядами, офисные мужчины стали собираться рядом с ней группками и наперебой острить в желании привлечь к себе благосклонное внимание снежной королевы.
   Сотрудницы принялись перешептываться, бросая на нее потайные взгляды и делая друг другу многозначительные мины, когда Лена оказывалась поблизости. История с ревнивой женой в газеты не попала и не была известна никому, кроме непосредственных участников, только заглавная героиня приключения, в силу неизученных законов психологии, полагала свидетелем своего унижения весь окружающий мир и относилась к нему соответственно.
   - Знаете, а вы мне нравитесь, - внезапно сказал ей по окончании работы мальчишка-курьер. Разумеется, в отсутствие свидетелей.
   Лена посмотрела на него в прямом смысле слова сверху вниз и нечеловеческим усилием воли подавила вспышку раздражения. Пацанчик пришел в контору после школы, не проявлял никаких талантов и совершенно не переживал из-за своего положения никчемного человека. Видимо, кардинальное изменение образа жизни при переходе от детства к осмысленности само по себе казалось ему приключением, достойным всяческого переживания. Он мотался с поручениями и всевозможными бумажками по разным конторам в противоположных концах Москвы иногда по несколько часов кряду, и всякий раз, освободившись, увлеченно повествовал на офисной кухоньке об очередном приключении, пережитом им в метро, в трамвае или просто на улице. Рассказывал он с жаром и неподдельным восторгом в ясных голубых глазках, заставляя слушательниц улыбаться глупостям и банальностям, слетавшими с его уст постоянно и непременно. Все называли его ласковыми уменьшительными именами, снисходительно похлопывали по плечу, а женщины иногда трепали по щечке, что доставляло курьеру особенное удовольствие. Начав проявлять знаки внимания к Лене, дурачок ее скомпрометировал и даже не подозревал о своей провинности.
   Руководству фирмы приспичило заняться укреплением спаянности коллектива, в связи с чем сотрудники оказались однажды утром на полигоне для занятий пэйнт-болом - все, без различия пола и возраста. Лена спряталась за металлической бочкой в надежде просидеть там необнаруженной до конца идиотского сражения и даже, с чисто женской непосредственностью, сняла защитные очки и уронила разряженный маркер себе на колени. Разумеется, как раз в неуместную минуту релаксации из-за ржавого автобусного остова выскочил игрок противной команды - наверняка мужчина. Половая принадлежность его не вызывала у беспечной сиделицы ни малейшего сомнения, поскольку тот поднял свое игрушечное оружие, прицелился ей прямо в лоб, и указательный палец подлеца уже пришел в движение, надавливая на спуск. Мальчик-курьер свалился откуда-то сверху, принял на себя несколько попаданий, но не вышел из игры, а принялся мутузить атакующего своими жалкими кулачками. Тот, без малого на голову выше, вяло оборонялся и отступал, а затем начал громко взывать к арбитру и игровой совести не на шутку разъярившегося врага.
   Курьера оттаскивали от его жертвы несколько человек, игроков обеих команд. Некоторые из них хохотали и подначивали впавшего в истерику пацана, а тот, утратив чувство реальности, пытался драться со всеми одновременно, не умея причинить никому ни малейшего вреда. Когда с него стянули шлем, обнаружилось красное лицо с вытаращенными глазами и прилипшими ко лбу мокрыми волосиками. Лучший берсерк современности кричал странные слова, плохо складывавшиеся во фразы, но бесспорно призванных защитить хрупкое женское естество от посягательств окаянной мужской бесцеремонности. Лена попыталась поймать взгляд своего защитника, но не смогла - мальчишка не смотрел ни на кого и ни на что конкретно, он будто пытался охватить взором вселенную разом, взывая к ней, а не к окружающим его представителям рода человеческого.
   Лена надолго задумалась и больше недели буквально ни с кем не обменялась ни единым словом. Она машинально готовила пищу, не глядя в кастрюлю или на сковородку, смотрела на телевизор, не видя демонстрируемых им программ, и не отвечала на обращенные к ней вопросы, даже на работе, чем одновременно раздражала и веселила сотрудниц, которые в своих перешептываниях по углам немедленно связали новые странности поведения копировальщицы с выходкой психически неуравновешенного курьера в учебном бою.
   Лене показалось, будто ее размышления не привели ее к какому-либо выводу, но, в очередной раз буднично заявившись в офис, она вдруг первой заговорила с юным поклонником, ошарашенным и польщенным ее бесценным вниманием. Он вился вокруг нее целый день, вызывая нарекания сотрудников, которые безуспешно пытались отправить его с поручениями по привычным адресам, и постоянно говорил какие-то пустые и неинтересные слова. Лена их слушала и понимала главное: собеседник всеми силами жалкой душонки желает быть услышанным. Один из всего круга ее постоянного общения. Через недельку обстоятельства сложились благожелательным образом, и вечером неравная пара оказалась в пустом офисе, без лишних свидетелей. Охранник сидел снаружи, в подъезде, и смотрел боевик по переносному телевизору, не подозревая о событиях, бурно расцветших во вверенному ему помещении.
   Лена овладела своим поклонником прямо на общественном диване, бесцеремонно, но не грубо, настойчиво, но без принуждения, применив свою опытность, но позволяя ему принять вид хозяина положения. Ошалевший, разомлевший, несколько осоловевший и потерянный, он смотрел на нее снизу вверх с оттенком подобострастия во взгляде, на раскрасневшемся лице его застыла нарисованная улыбка в виде судорожной гримасы, и очумелые глаза его все время сами собой закрывались, утомленные проявлением чужой страсти и собственной долго сдерживаемой похоти. Одеваясь, мальчишка стеснялся лишний раз посмотреть на Лену, и долго не попадал ногой в штанину, потому что нейтрально смотрел куда-то в пол.
   - Женишься на мне? - строго спросила совратительница, словно укоряя жертву за якобы совершенное насилие.
   - А ты хочешь? - глупо спросил совращенный, пряча глаза и едва ли не массируя указательным пальцем собственную коленку, подобно смущенному вниманием взрослых воспитаннику детского сада.
   - Конечно, - просто и искренне ответила Лена, чувствуя в себе способность еще и не к таким подвигам.
   Она поведала о своем романтическом приключении Воронцову и Вере без всякой задней мысли, в порядке информации. Ее инфантильный жених существовал в отдельной квартире, предоставленной ему родителями именно при условии женитьбы. Родителей не интересовала персона невестки ни в одном из доступных разуму соображений, кроме единственного - способности к деторождению. С оттенком изумления Вера выслушала продолжение рассказа с интимными подробностями о пройденной подругой процедуре получения и предъявления строгим контролерам справки от гинеколога.
   - Ты так сильно хочешь замуж? - восхищенно спросила обученная жизнью мать-одиночка.
   - Я многого хочу, - скупо обронила в ответ Лена. - Жизнь такая большая и светлая, зачем прятаться от нее по темным углам?
   - Большая и светлая? - иронично переспросил Воронцов.
   - Конечно. Тебе и твоим собратьям-бабникам никогда ее не увидеть. Для вас огромный мир ограничен размерами женских гениталий, и вы еще удивляетесь желанию других выйти на простор.
   - На простор чего? - упорствовал в проявлениях цинизма надрывный холостяк.
   - Пространства и времени, дорогой мой, пространства и времени, - снисходительно похлопала его по плечу будущая жена прыщавого мужа.
   - Думаешь, твой курьер тебя туда выведет?
   - Нет, конечно. Достаточно просто не жмуриться и не отворачиваться от света.
   Воронцов неприлично долго молчал, глядя собеседнице прямо в широко распахнувшиеся черные зрачки, потом медленно и тихо произнес:
   - Лена, ты хорошо себя чувствуешь?
   - Даже отлично, - бодро воскликнула та.
   - Отстань от нее, - устало бросила Вера. - Ты, как и всякий самец, не можешь вынести зрелища твоей самки, уходящей к другому самцу.
   - Да был бы самец, я бы слова не сказал.
   - Не тебе судить, не тебе решать, и не стоит беспокоиться.
   Но Воронцов все равно не мог молча вынести зрелища торжественной гибели империи чувств и продолжал выдавать нудным голосом одну банальность за другой, словно человечество до него не существовало и не узнало много интересного в деле сближения разболтанных душ.
   - О чем ты сейчас думаешь? - перебила вдруг его поток сознания Лена, существовавшая рядом, но отдельно.
   - Я? Причем здесь я? Речь о тебе.
   - Да нет, вовсе даже о тебе. Всю жизнь доказываешь неизвестно кому аксиомы, но воображаешь себя носителем высшей истины. Прекрати болтать и соверши какой-нибудь поступок. О тебе ведь в конце концов все забудут.
   - Обо мне уже сейчас почти никто не помнит, но меня это не бередит.
   - Хорохоришься.
   - Нет, опять объясняю прописные истины.
   - Твоя дремучесть вовсе не является общечеловеческим достоянием, не следует думать о себе так хорошо.
   Воронцов окончательно потерял тонкую и запутанную нить своей мысли, которую так и не успел размотать до конца перед бывшей партнершей по сексу и соседкой. Он просто замолчал, с растерянным лицом стоял на одном месте и время от времени неуверенно моргал, словно боялся именно в момент мигания навсегда потерять из поля зрения женщину, ставшую привычной. Он ни на минуту и в мыслях не держал планов женитьбы на ней, не искал и иных путей сближения. Одной страстной ночи ему вполне хватило. Могло бы получиться по-другому, но только в том случае, если бы Лена не поселилась у него в квартире. Женское белье в ванной его не раздражало, только делало жизнь более скучной и предсказуемой. Он не знал, кто из его женщин носит тот или иной сушащийся после стирки предмет, и не пытался выяснить. Воронцов привык довольствоваться топографической близостью одновременно двух женщин, не доводящихся ему родственницами, как данным свыше образцом как бы семейной жизни, со всеми ее мало возбуждающими бытовыми подробностями.
   Женщины Воронцова в квартире никогда не задерживались долее одной или двух ночей. Последнее случалось всего пару раз и кончилось плохо, поскольку он с перепугу буквально силой выпроводил на улицу несчастных, решивших было исподволь перевоспитать завзятого холостяка в семьянина. Теперь из дома уходила женщина, прожившая в нем несколько недель, и хозяин утратил дар речи.
   За Леной зашел использованный ей избранник, и обитатели квартиры всех возрастов и полов смотрели на него во все глаза, как на невиданное чудо. Курьер немного смущался и неловко пытался оглянуться, чтобы встретить лицом к лицу чужие взгляды, но пугался собственной решимости и вновь опускал глазки долу.
   - Вам помочь, молодой человек? - спросила Вера с участием, выглядевшим иронией, и немного улыбнулась. Хотела ободрить, но на деле совершенно смешала бедолагу, волочившего по полу полосатую мешочническую сумку, битком набитую вещами когда-то совсем голой Лены.
   - Нет, спасибо, - торопливо и слишком высоким голоском отозвался тот, стараясь как можно скорее покинуть насмешливую квартиру.
   Воронцов молча провожал взглядом уходящих и не ответил на прощальное махание ручкой, изящно и непринужденно, с некоторым вызовом исполненное Леной. Он молчал еще несколько часов после ее ухода, потом сказал "ладно" и занялся своими будничными делами.
  

26

  
   Мишка редко задумывался над обстоятельствами своей сложной и непредсказуемой жизни. Можно сказать, вовсе не задумывался. В своих поступках он руководительствовался исключительно порывами, если не сказать позывами. То есть, сам он считал - порывами, но некоторые из очевидцев его жизненных кульбитов, включая жену и некую расплывчатую в сознании окружающих сильфиду, послужившую тараном семейных устоев, искренне полагали причиной Мишкиных извивов на жизненном пути именно случайные, но многообразные позывы. Сильфида, с которой он связался мимоходом и в общем случайно, так и относилась к нему - как к случайности. Хотя - приятной. Он не отличался богатством и свойствами Казановы, наоборот, порой напоминал своей молчаливой и величественной отрешенностью Квазимодо, ложащегося рядом с Эсмеральдой на груду скелетов под виселицей Монфокон, дабы никогда уже не встать. Некоторые женщины пугались его в такие минуты, но жена и сильфида - никогда. Обе не видели в нем смертной тоски, но только вечную неизбывную страсть, которой Мишка не мог никого привлечь, поскольку проявлял ее так, как ученые гориллы разговаривают с человеком на языке жестов - безразлично и глядя в основном в сторону, словно желая поскорее закончить непонятное занятие.
   - Ты на медведя в берлоге похож, - говорила ему счастливая после ночи жена.
   - Ты прямо слон в саванне, - не сговариваясь с полноправной соперницей вторила ей сильфида. - Хочется от тебя убежать, но страшно упустить тебя из виду. Я ведь не слониха, все-таки.
   - Хватит ерунду молоть, - обиженно отвечал обеим Мишка и отворачивался к стене, глядел на обои и думал о своей природе еще долго после того, как начинало доноситься из-за спины тихое и удовлетворенное женское дыхание.
   Старший из его сыновей гордился своей взрослостью и солидно готовился к поступлению в школу, старательно вызубривая буквы алфавита и снисходительно осаживая младшего, когда тот по наивности пытался соблазнить его игрой.
   - Не видишь, я занят, - говорил он, вдохновленный родительским примером.
   - Ну пойде-е-ем, - тянул его за рукав младший, а потом, отчаявшись, уходил к себе в угол молча играть в машинки, маленький и несерьезный в суровом взрослом мире.
   Мишка смотрел на них, вспоминал себя и восхищался мудрости создателя, сумевшего сделать жизнь замкнутым кругом неутолимых радостей. Лишенный потомков, он жил в квартире Воронцова подобно своему младшему отпрыску: молча сидел в углу и думал о превратностях судьбы, ставящей человека лицом к лицу с самим собой.
   - Никогда не мог понять, - обратился к нему однажды Воронцов в отсутствие женщин, - как люди женятся?
   - Очень просто, - недоуменно ответил Мишка и даже чуть отстранился от спрашивающего простака. - Ты же не вчера родился.
   - Формальности я понимаю, - успокоил его бывалый холостяк. - Ты мне объясни внутренний механизм.
   - Какой еще механизм? С каких пор тебя на глупые вопросы потянуло?
   - Почему же глупые? Ты не ругайся, а объясни. Я вот давно с женщинами якшаюсь, и ни на одной ни разу не захотел жениться. Какая кнопка у тебя сработала, когда ты сунул шею в ярмо?
   - Какое еще ярмо? Причем здесь шея и ярмо? Нельзя же всю жизнь бабочкой порхать. Надо и взрослеть когда-нибудь - лучше рано, чем поздно.
   - То есть, просто женился ради женитьбы, чтобы холостым не остаться? И что значит - лучше рано? Ты завидуешь бедолаге, которого Лена захомутала?
   - Завидовать - плохое слово. Я их обоих понимаю.
   - А я отлично понимаю его, а вот ее - никак. Может, ты сможешь объяснить, зачем он ей понадобился?
   - Ты бы предпочел всю оставшуюся жизнь встречаться с ней по утрам и вечерам на кухне, никак не продвигаясь вперед?
   - Куда вперед?
   - Навстречу друг другу.
   - Куда навстречу? По-твоему, она имела ко мне интерес?
   - Разумеется. Странно с твоей стороны задавать вопросы старшеклассника.
   - Почему старшеклассника? Зачем она от меня пряталась?
   - Видимо, рассчитывала дождаться от тебя проявления чувств.
   - Каких еще чувств? Мы с ней переспали через несколько часов после знакомства.
   - Вот именно. Мог бы обратить на нее больше внимания.
   - Почему вдруг я?
   - Кто же еще? Я женат.
   - Какое там женат! Тебе уже недолго осталось.
   - Не каркай. В любом случае, женщины не воспринимают меня свободным. А тебя за пять километров видно.
   - И зачем же я, по-твоему, понадобился Лене?
   - Ты что, маленький?
   - Нет, я о другом. Чего такого привлекательного она во мне разглядела?
   - Откуда я знаю? Думаю, она и сама не имеет ни малейшего представления.
   - Хочешь сказать, выбор делается по указке свыше?
   - Это называется велением чувств.
   Мишка поправил очки с видом оскорбленного достоинства и демонстративно не смотрел на Воронцова, будто бы разглядев где-то выше и левее головы собеседника нечто интересное и требующее немедленного пристального внимания. В глубине души он действительно завидовал беззаботному приятелю вообще и его безответственной личной жизни в частности.
   С некоторых пор необходимость непременно хранить верность жене стала угнетать сознание начинающего семьянина и отравлять восприятие мира во всех его живописных красках. Тем не менее, расставание с супругой в его планы не входило, он только глупо надеялся как-нибудь наладить отношения с ней, не отказываясь от приятных экспериментов на стороне. Задумываясь время от времени над своими неосуществимыми планами, Мишка волей-неволей перед самим собой признавал очевидное, но острое желание сохранить статус-кво навечно заставляло его производить редкие вялые телодвижения в защиту себя перед лицом обозленного женского эго. Однажды, пытаясь в очередной раз спасти безвозвратно потерянное, Мишка встретился с женой в скромном ресторанчике и за бокалом вина принялся втолковывать ей прописные истины о безусловной ценности детей для семьи и необходимости для детей иметь обоих родителей.
   - Родителей? - холодно переспросила обманутая жена, нервно постукивая вилкой по скатерти. - Это ты-то родитель?
   - Разумеется, - осторожно подтвердил очевидное Мишка и замер, ожидая от своей визави неприятных открытий из их общего семейного прошлого.
   - Ты не родитель. Ты бы предпочел обойтись без наших пацанов - они ведь тебя сковывают. Смотришь все время на своего Воронцова, который всю жизнь болтается, как цветок в проруби, и завидуешь. Для тебя забота о них - в тягость.
   - Нет, с чего ты взяла?
   - Видела много раз. Если когда и сидел с больным ребенком, то мысленно проклиная несчастную судьбу и мечтая поскорее дорваться до футбола по телевизору.
   - Как ты можешь знать?
   - Я ведь все видела. Думаешь, твои страдания нельзя заметить со стороны? И не мечтай. Ты у меня весь, как на ладони. Но я думала - ладно, мужик есть мужик, много с него не возьмешь. Деньги приносит, не пьет, в постели не отлынивает, иногда даже может пожертвовать телевизором ради детей, пусть и скрепя сердце. Вроде старается не превратиться в полного подонка, понимает разницу между достойным и неприличным. И потом ты вдруг устраиваешь свое эротическое шоу, да еще и ждешь от меня понимания! Ты совсем больной?
   Мишка ожидал от жены некоторого охлаждения эмоций после своего разоблачения и теперь чуть смутился, попав в вихрь прежнего буйства.
   - Впал в свальный грех и думает, будто искупает им прошлые подвиги! Нет, вы посмотрите на него! - кричала жена, смутив бедолагу почти до слез.
   - Какой еще свальный грех, что ты несешь? - попробовал он возразить, быстро теряя надежду на улаживание жизненных неурядиц посредством легковесного с ними обращения.
   - Смотрите на него, дурачком прикидывается! Ты за кого меня держишь, скажи?
   - За кого, за кого! За жену, за кого же еще!
   - За жену? Ну давай, расскажи теперь, как думаешь обо мне, когда спишь со своими потаскушками!
   - Я сейчас сплю с подушкой, - робко объяснил Мишка, не всегда в разговорах с супругой бывший столь же честен.
   - Ну конечно, с подушкой! Попеременно с Воронцовым. Или как вы там устраиваетесь - вчетвером одновременно?
   - Ты с ума сошла?
   - Разумеется, с ума сошла я. А ты просто на старости лет решил попробовать шведскую семью. Может, вы и мальчишку там в компанию приглашаете?
   В ресторанной полутьме фигуры людей зашевелились активнее прежнего, в тусклом свете возникали обращенные к спорящим заинтересованные и раздраженные физиономии. Официант подбежал мелкими шажками, лавируя среди столиков и выговорил вполголоса с отточенно корректной интонацией:
   - Господа, вы беспокоите наших гостей.
   Мишка поднял на него взгляд - бессмысленный, поскольку думал об очень отвлеченных проблемах и совершенно забыл об окружающих его жизненных реалиях.
   - Видишь, ты даже посторонним людям надоел! - надрывно крикнула обездоленная жена, на которую официант как раз и смотрел с особой пристальностью. Человек, призванный обслуживать, обязан хранить душевное спокойствие в самых отчаянных публичных положениях, но в данном случае он, заморозив на лице фальшиво доброжелательную полуулыбку, принялся в мыслях формулировать текст обращения за помощью к охраннику. Тот не любил вмешиваться в сложную ткань общественных отношений и не раз сурово карал официантов, посмевших обеспокоить его без достаточных оснований. Молча сидел часами в тесной каморке вблизи парадного входа и читал бесконечные газеты с объемными спортивными разделами, либо полностью спорту посвященные.
   - Пожалуйста, потише, - настойчиво и без улыбки сказал официант, чуть наклонившись над столиком скандальных посетителей.
   - Послушайте, что вы к нам пристали? - сорвался на невиновном Мишка, желавший поскорее перевернуть новую скучную страницу своей незадавшейся жизни. - Найдите какого-нибудь алкоголика и призывайте его к порядку. В конце концов, мы просто разговариваем!
   - Простите, но вы разговариваете слишком громко, - повысил голос официант, игнорируя собственное участие в зреющем нарушении порядка и спокойствия.
   - Вы тоже, - отрезал Мишка и спрятал лицо в ладонях, стараясь восстановить в памяти тихое и комфортное статус-кво всего лишь нескольких недель давности. Он тогда наслаждался мужским счастьем, пил его огромными глотками, утром, вечером и ночью. Жена смешно гладила его по голове и часто говорила о детях, как рассказывают о путешествиях в амазонской сельве - захлебываясь от ужаса и восторга разом. Сильфида смеялась и шлепала его по заднице, добиваясь внимания и желая знать наперед все его больные похотью измышления - она искренне считала Мишку сексуальным животным. Жене подобное сравнение в голову никогда не приходило, поскольку она почти всегда видела рядом с мужем детей - не плод чресл, но дарованное свыше чудо. Не канонизировать же его за отцовство!
   - Простите, но я буду вынужден принять решительные меры, - сухо отрезал официант и удалился, внутренне кипятясь и матерясь, внешне бледный и решительный.
   - Твои бредовые измышления сейчас совершенно не к месту, - продолжил Мишка свистящим шепотом. - Ты сама насочиняла мне новых преступлений и теперь хочешь за них наказать, так нельзя.
   - Что я насочиняла, что? Станешь мне рассказывать, как вы там все вместе живете, в мире, благородстве и согласии?
   - Неужели так трудно поверить? Ты ведь знаешь Воронцова и меня, откуда вдруг такие фантазии?
   - Вот именно, я вас обоих очень хорошо знаю! Очень хорошо! Один всю жизнь прыгает из постели в постель, другой о том же всю жизнь мечтал. Добился наконец своего?
   - Прекрати, я ни в чем не виноват.
   - Ни в чем?
   - То есть, в шведской семье я не виноват. И не только я. Вообще, нет никакой шведской семьи.
   - Твое бессмысленное бормотание меня совершенно не интересует. Не вздумай являться домой и предъявлять права на детей - я тебя в суде похороню, косточек не соберешь. Мерзавец. Извращенец. Тебя вообще родительских прав лишат.
   - Послушай, зачем ты так готова поверить в самое худшее? Не только для меня, но и для тебя, кстати.
   - Для меня? Не вижу для себя ничего страшного в твоей нимфомании. Наоборот, все очень легко и просто объясняется - с такой болезнью тебя бы не только я, ни одна другая отдельно взятая женщина не удовлетворила бы.
   - Ты все ненужно огрубляешь.
   - Очень даже нужно. Я понимаю, тебе хочется заботы и терпимости - от меня. Я от тебя ничего подобного никогда не видела, хоть ты и числился мне родным мужем. Теперь проваливай на все четыре стороны и никогда больше не напоминай о своем существовании - ни мне, ни детям.
   Жена стремительно вскочила, словно при виде змеи, с грохотом отодвинув стул и покачнув стол. Вино выплеснулось из наполненных до краев рюмок на скатерть и расплылось темными пятнами.
   К супругам из сумерек приближался метрдотель, несущий на сосредоточенном лице застывшее выражение решимости. Он остановился, заметив изменение композиции и понадеявшись на разрешение конфликтной ситуации без дополнительного участия сотрудников ресторана.
   - Знаешь, чем ты разозлил меня больше всего? - спросила вдруг жена.
   - Не знаю, - буркнул Мишка, нехотя ковыряя вилкой в своей тарелке.
   - Ну так знай: безразличием. Тебе плевать на меня, на сыновей, ты не стоял перед нашим подъездом сутки напролет, не просил прощения, не звонил по телефону - просто переехал к приятелю и увлекся там повальным сексом.
   - У меня вообще секса не было, с того самого дня.
   - Ах, бедненький! Может, забежать с тобой коротенько в какой-нибудь здешний чулан? Хватит прибедняться!
   - Я не занимался сексом, а думал. Днем и ночью.
   - О том, с кем бы еще переспать?
   - Нет, о том как объяснить. Тебе и себе самому. Главным образом, себе.
   - Что объяснить?
   - Ты сама прекрасно понимаешь.
   - А вот не понимаю, я ведь глупая!
   - Зачем я увлекся...
   - Ах, ты увлекся! Как интересно!
   - Послушай, не кричи. Нас выставят отсюда раньше, чем я успею сказать.
   - Тогда говори быстрее. Что ты тянешь кота за хвост?
   - В общем... кажется, я додумался наконец...
   - Давай-давай, что замолчал?
   - Наверное, все дело в платье.
   - В каком платье?
   - Помнишь, год назад ты купила платье, которое мне сразу не понравилось, еще в магазине?
   - Ты ненормальный? Из-за этого дурацкого платья ты мне изменил?
   - Не из-за платья. Как раз из-за безразличия, которое ты мне здесь шила.
   - Из-за безразличия? Потому что я купила платье, которое мне понравилось?
   - Ты все упрощаешь. Вот она, например, никогда не покупала себе вещей, если я высказывался против.
   - Ах, она? Какая умничка! Возможно, она - твоя рабыня, но меня уволь, пожалуйста. Уж платье я себе как-нибудь сама выберу.
   - Даже если твоим подружкам оно не понравится?
   - Оставь моих подружек в покое! Я ухожу. Никогда не прощу тебе этого разговора.
   Бросившая мужа жена стремительно развернулась, и направилась к выходу из зала, громко цокая каблучками по полу. Метрдотель и два официанта проводили ее умиротворенными взглядами, а Мишка неподвижно сидел на своем месте, угрюмо глядя в тарелку. Он думал о себе и о сыновьях, но жена и ее многочисленные родственники в его мыслях отсутствовали, словно вовсе никогда не существовали.
  

27

  
   Мишка ушел из коммуны на следующий день, ничего не объяснив компаньонам. Пока он собирал свои немногочисленные вещи, Воронцов бубнил вопросы, остававшиеся без ответа. Уже у дверей, с рюкзаком на плече, Мишка повернулся к приятелю:
   - Я к родителям перееду. Помнишь, где они живут?
   - Помню. А зачем ты переезжаешь?
   - Так получилось. Может, не все еще потеряно.
   - А если останешься здесь, все потеряется окончательно?
   - Похоже на то. Ты не хочешь, чтобы я уезжал?
   - Не хочу.
   - Почему? И вообще, зачем мне жить именно у тебя? Сколько можно спать на полу?
   - Почему на полу? Лена ушла, раскладушка снова твоя.
   - Раскладушка меня тоже не устраивает. Постоянства в ней нет.
   - Ищешь в мебели постоянства?
   - В том-то и дело, раскладушка - не мебель. Пока, Воронцов. Увидимся еще.
   Мишка окинул свое временное жилище прощальным взором и вышел в дверь, словно исчез навсегда из жизни приятеля, хоть и пообещал обратное. Воронцов долго ходил по комнатам в разные стороны без всякой видимой цели, погружая себя в новую реальность, пока не остановился перед Верой посреди прихожей.
   - Как странно все получается, - сказала она, не глядя ему в глаза.
   - Что странно?
   - Как будто все для нас кем-то подстроено. Тебе так не кажется?
   - Не знаю, - раздраженно буркнул Воронцов, которому нравилось уходящее теперь многолюдье. - Мне кажется, на кухне что-то горит.
   - Котлеты, - равнодушно констатировала домохозяйка, и поспешила к месту зреющей катастрофы.
   Воронцов осмысливал случившееся едва ли не целую неделю. Почти не садился за компьютер, только почту изредка проверял. В основном сидел в своем универсальном кресле с закинутой назад головой, смотрел в потолок и думал. В остальное время читал все, что попадалось под руку и слушал музыку. В основном - Шопена.
   В его голове сами собой сооружались некие логические конструкции, о которых он никому не рассказывал, поскольку боялся испортить свой образ. Почему именно этим летом в его полупустой квартире собрались отовсюду изгнанные люди, и почему они не задержались здесь надолго? Почему Вера с Петькой пришли первыми, но до сих пор не ушли? Зависит в этой истории хоть что-нибудь от него, или события текут по заранее условленному руслу, повинуясь чьей-то незримой и неосязаемой воле? Почему он встретил Веру на улице и почему не прошел мимо, хотя до сих пор не мог объяснить сам себе причину внезапно сделанного им предложения? Мысли толкались в голове, мешали друг другу и лишали Воронцова покоя, заставляя не спать порой ночи напролет. Иногда на него словно обрушивалась холодная волна, он трясся от мерзкого озноба и объяснял случившееся злым роком. Простых совпадений не могло случиться так много, в одном месте, с одним человеком. В конце концов, к нему в кабинет тихо вошла Вера и встала в смиренной позе прямо перед его креслом.
   - Не работаешь? - просто спросила она.
   - Нет, думаю, - буркнул Воронцов.
   - О чем?
   - О всяком.
   - Надеюсь, не о нас с тобой?
   - Почему надеешься?
   - Потому что невооруженным взглядом видно: мысли тебя угнетают.
   - Почему угнетают? - встревоженно шевельнулся Воронцов и впервые перевел взгляд с потолка на собеседницу. - Так... Серьезные просто мысли, взрослые.
   - Даже так? Поди ж ты! Взрослые... Поздравляю тебя.
   - С чем поздравляешь?
   - Ну как же! Взрослые мысли в голову пришли и никак уходить не ходят.
   - Ты надо мной смеешься?
   - Почему? Подшучиваю просто. Нельзя иметь настолько болезненное самолюбие.
   - Обыкновенное у меня самолюбие, вовсе не болезненное. Все не любят становиться объектом насмешек.
   - Хорошо, хорошо, обыкновенное. У меня к тебе есть вопрос, взрослый человек. Ответишь?
   - Конечно, отвечу.
   - Точно?
   - Точно. Насколько смогу. Я ведь не знаю, о чем ты хочешь спросишь. Может, я не смогу ответить точно.
   - Может, и не сможешь. А может, ты об этом и думаешь все последние дни. Глядишь, что-нибудь и надумал .
   - Ладно, спрашивай уже.
   - Спрашиваю: почему ты тогда остановился, на улице? Почему мимо не прошел? Почему впустил к себе незнакомых людей?
   - По-моему, твои вопросы припоздали.
   - А по-моему, в самый раз. Ты не увиливай, обещал ответить.
   - Обещал, но сам не знаю ответов.
   - Как это - не знаешь?
   - Вот так, не знаю, и все тут. Ткнуло что-то под ложечку, и остановился. На улице ведь никого больше не было. Если бы кругом стояла толпа, я бы на вас и не посмотрел - чего только не случается на улице. На все оглядываться - голова отвинтится.
   - Значит, во всем утро виновато?
   - Почему виновато? Я - не пострадавший, ты - не преступница. Утро можно только поблагодарить.
   - Ты хочешь остаться с нами? - быстро спросила Вера, и в конце фразы ее голос чуть дрогнул.
   - Хочу, - выдавил Воронцов после коротенькой, но многозначительной паузы.
   - Чтобы все осталось так же, как сейчас, только мы с тобой переедем в спальню, а Петьку выселим в гостиную?
   - Нет, зачем, - протянул Воронцов после гораздо более длинной и значительной паузы. - Лучше по-взрослому.
   Вера уселась на подлокотник кресла и низко склонилась над его обитателем, заглянув в растерянные глаза:
   - Хочешь лишить невинности свой паспорт?
   - Д-да, - неубедительно мотнул головой Воронцов.
   - Язык твоего тела сейчас тебе же и противоречит.
   - С чего ты взяла?
   - Вижу. Я ведь не слепая. Ты не тяготись тем поцелуем - он для меня ничего не значит.
   - Ничего? - потерянно проговорил Воронцов.
   - Абсолютно. По-взрослому, так по-взрослому. Подумаешь, поцелуй! Вот с Леной у тебя все получилось по-взрослому.
   - Опять смеешься?
   - Да нет, говорю очевидные вещи. Не станешь же ты утверждать, что у вас с ней случилась только детская шалость?
   - Почему не стану?
   - Потому что я жду от тебя солидности. Ты ведь не считаешь близость пустяковым приключением?
   Воронцов пристально вглядывался в невозмутимое лицо Веры и никак не мог обнаружить в нем признаки шутливого настроя.
   - По-всякому случается, - нерешительно ответил он, смущенно отводя взгляд. - И она здесь со мной согласна, раз приехала ко мне домой в первый же вечер.
   - И ты, конечно, обрадовался?
   - Конечно. А кто бы на моем месте расстроился? Лена - особа занятная.
   - Занятная, говоришь?
   - Занятная. И вообще, привлекательная.
   - Почему же ты ее бросил?
   - Я ее не бросал.
   - Как это? Ты не забыл, я ведь тоже здесь живу и все вижу.
   - Говорю же, не бросал. Бросить можно только то, что подобрал.
   - А ты никогда не обращал на нее ни малейшего внимания, - ехидно сложила губки бантиком Вера.
   - Я ее не подбирал. И никаких предложений не делал, кроме одного - перепихнуться без обязательств.
   - То есть, шлюхе - соответствующая смерть?
   - Зачем же приплетать смерть туда, где ей и не пахнет.
   - Как же не пахнет? В душе она уже умерла.
   - И виноват в этом я?
   - Ну не я же. Обвел девку вокруг пальца, и еще строишь из себя оскорбленную невинность.
   - Когда я ее обвел?
   - Когда принял к себе жить.
   - Я ее не принимал, ты с ней разговаривала.
   - А ты был всей душой против, но оставил свои несоответствующие мысли при себе.
   - Не так уж и против, просто неудобно показалось. Бесприютный человек пришел, у меня уже поселилась целая бригада, а ей я вдруг откажу. Выглядит очень целенаправленно, будто у меня именно к ней некая неприязнь.
   - Вот здесь ты и совершил преступление. Сказал бы твердое "нет", она вернулась бы к родителям, и никто из нас о ней бы не вспомнил. Нельзя играть в кошки-мышки с человеком, за которым гонится свора борзых собак - у него есть более неотложные дела, чем общение с твоей священной особой.
   - Зачем приплетать священную особу? Я никогда не строил из себя цацу.
   - Конечно! Ты просто прикидываешься нормальным мужиком, а когда женщина пытается к тебе прильнуть, ты отталкиваешь ее двумя руками и бормочешь всякие глупости о своей непригодности для семейной жизни.
   - Что значит "прикидываюсь"? Почему прикидываюсь? Я никогда никого не обманывал, и ты это знаешь.
   - Никогда никого? Так уверенно говорят о своей честности только лжецы.
   Вера продолжала сидеть на мягком подлокотнике кресла, удобно закинув на него ногу и облокотившись на высокую спинку. Пальцами левой руки она касалась головы Воронцова, правой упиралась в собственное бедро и в целом выглядела юной фрейлиной у трона короля, избравшего ее на должность новой фаворитки.
   - Ты смешной, - сказала она. - Как и все вы.
   - Кто "вы"?
   - Ну вы, холостяки. Правильно, никогда не женись, тебе нельзя. А мы с Петькой больше не будем тебе надоедать.
   - Ты о чем?
   - Да ни о чем особенном. Я замуж собираюсь.
   - Замуж?
   - Замуж. Удивлен? Думал, я до смерти буду при тебе жить?
   - Нет... подожди... я не думал...
   - Охотно верю - не думал. А вот он сразу подумал и почти сразу позвал. Ты уж не обижайся.
   - Подожди, я не понимаю... Ты уже развелась?
   - Пока нет. Но Коля взял на себя хлопоты. По крайней мере, вещи мои уже вызволил, иск по поводу денег за мою квартиру уже в суде, и муженька моего просто лихоманка бьет - у него там совсем ничего не схвачено.
   - Кто такой Коля?
   - Жених мой.
   - Жених? Где ты его нашла?
   - Какая тебе разница? В магазине нашла, в овощном отделе. Он мне хороший совет дал.
   - В овощном отделе?
   - В овощном. Тебя чем-то смущает овощной отдел?
   - Нет, послушай... Я не понимаю. Как это все произошло?
   - Как тебе сказать? Так, как это всегда происходит. Тысячи лет женщины встречают мужчин, поэтому и человечество не вымерло. Что тебе здесь не понятно?
   - Вообще... Почему тайком?
   - Что значит "тайком"? Ты мне не лучшая подружка, я ничего не обязана тебе рассказывать о своей личной жизни. Разве нет?
   - Но кто он такой?
   - Человек. Мужчина. Сам не догадываешься?
   Вера легко соскочила с подлокотника и прошлась по кабинету строгой походкой балерины, по ниточке проследовала к двери.
   На следующий день появился и сам Николай Третий, одним только своим видом приведший хозяина квартиры в крайнюю степень недоумения. Крепкий высокий мужик, с небрежно вылепленным суровым лицом, коротким ежиком седых волос и выдающимся пузом, почти не разговаривал, только действовал. Как и все постояльцы Воронцова, Вера не обладала большим багажом, и сборы не потребовали много времени. В течение всех этих минут квартирохозяин не сводил глаз со своего внезапного соперника, силясь постичь причины его успеха. Тот на ходу кивнул под видом прощания с человеком, которого не знал, и вышел в подъезд с чемоданом в руке, за ним равнодушно брел Петька. Подросток вежливо сказал "до свидания", глядя Воронцову в грудь, и шагнул наружу вслед за новым попечителем, оставив за собой обжитую пещерку с вечно зашторенными окнами - первую в его подростковой жизни отдельную комнату. Вера просто помахала ручкой, зато глянула в глаза своему неполноценному спасителю. Он смотрел на нее в упор, молчал и ждал то ли проявления чувств, то ли признания в затянувшемся розыгрыше. Ни того, ни другого не последовало, Вера лишь оглянулась у двери и сказала немного сухим тоном, отведя взгляд:
   - Счастливо, Воронцов. Ни пуха тебе, ни пера.
   Затем, склонив голову, словно боялась споткнуться, она шагнула за порог и захлопнула за собой дверь. Оставшийся в одиночестве холостяк почесал затылок и переместился на кухню. Из окна он стал наблюдать за происходящим на улице перед подъездом и первым делом заметил приснопамятного Степана Семеновича, который так и не нашел финансового удовлетворения в тяжбе из-за попорченного Петькой автомобиля. Вид отъезжающих путников, видимо, привел его в ярость, и он бросился к ним, что-то крича и жестикулируя с энтузиазмом эквилибриста. Бедолага не сразу осознал изменение ситуации - оказавшийся на месте Воронцова солидный жених Веры как бы невзначай плечом отодвинул пострадавшего автовладельца в сторону, расчищая дорогу своей будущей семье. Вся компания неторопливо загрузилась в припаркованную у бордюра "Нексию" и убыла в неизвестном направлении. Оставшийся не у дел Степан Семенович проводил обидчиков долгим взглядом, а затем бегом бросился к подъезду. Воронцов сразу догадался, куда именно он стремился.
   Буквально через несколько секунд раздался бесцеремонный непрерывный звонок в его квартиру, сменившийся через некоторое время увесистым размеренным стуком в мягкую обивку. Воронцов, вернувшийся из кухни к двери, стоял теперь перед ней в задумчивой нерешительности. Он не видел ни малейшего смысла в том, чтобы пойти навстречу событиям, поэтому ничего не делал, а просто дожидался изменения ситуации к лучшему без его вмешательства, поскольку так было бы лучше для всех.
  

28

  
   Жизнь Воронцова вернулась в прежнее русло, но теперь он не знал успокоения. Прежде привычный образ бытия казался ему естественным, неизбежным и потому оптимальным, теперь восприятие изменилось. В глаза то и дело бросались мелкие подробности минувшего, напоминавшие об ушедших из квартиры людях, и ее хозяин подолгу крутил в руках какую-нибудь женскую заколку или замызганный пацанскими пальцами номер Penthouse, не зная, куда пристроить находку. Вот только мысль немедленно выбросить найденное в голову ему не приходила.
   Обнаружив однажды в почтовом ящике письмо, одинокий жилец сильно удивился - ничего подобного за все время самостоятельной жизни с ним еще не случалось. На конверте значился адрес Воронцова и имя Веры. Прямо на лестничной клетке, не растрачиваясь на возвращение под родной кров, нарушитель чужих прав вскрыл послание и принялся торопливо, по-воровски, читать.
   - Здравствуй, Вера. Вот, занимаюсь из-за тебя странным для нашего времени занятием, пишу письмо на бумаге. Не удивляйся, просто все, что я знаю о тебе теперешней - твой почтовый адрес. Ты уехала, увезла сына и с каждым днем заставляешь мне все больше и больше ненавидеть себя, тебя и остальное человечество заодно. Ты имеешь полное право обвинить меня во многом, почти во всем черном, что случалось в твоей женской жизни, и я сознаю свою ответственность. Я даже готов искупить свою вину перед тобой, но не могу, потому что ты предпочла спрятаться от меня на краю света. Петька, наверное, скоро окончательно забудет мое лицо, которого он толком никогда не видел, но которое ему никогда не заменит никакая другая физиономия, принадлежи она хоть Мистеру Совершенство. Как обычно, ты все решила сама и поступила так, как лучше для тебя. Ты всегда вела себя так, даже когда стоило лишь проявить чуточку женственности, чтобы получить в обмен в тысячу раз больше, чем принесли тебе твои твердость и решимость вместе взятые. Годы не прошли для меня бесследно, как и для тебя, надеюсь. Жизнь идет своим чередом, поворачивается к людям разными своими сторонами, не всегда чистыми и светлыми, но каждый имеет право дождаться своего счастливого, лучшего в жизни мгновения. Секунды, одной коротенькой секунды, когда покажешься себе божеством, стоящим на вершине мира в лучах восходящего солнца. В этот миг люди и совершают самое главное дело своей жизни, сами не всегда это понимая. Иногда мне кажется, что мое высшее мгновение торжества осталось далеко позади, когда ты вверила мне себя, отдала всю без остатка, а я в своем юношеском бреду ничего не понял и не оценил. Реку времени никому не дано повернуть вспять, но женщина, имеющая ребенка, никогда не найдет себя ни с кем, кроме его отца. Так устроена жизнь. Если давший женщине счастье материнства пьяным валяется под забором, женщина навечно останется бесприютной, но если он наконец продрал свои дурацкие глаза и хочет вернуть ее, она должна придти к нему. Потому что ребенок для нее важнее всего остального, а счастлив он будет только, если обретет отца, пускай даже такого беспутного, как я. Вера, возвращайтесь из этой чертовой Москвы, пожирающей людей на завтрак и выплевывающей их на ужин. Я буду ждать вас обоих, свободный и готовый положить жизнь ради вашего благополучия. Твой Николай.
   Воронцов подивился дикой наивности Николая Первого, давно не общавшегося со своей необъезженной избранницей и пребывающего в плену людоедских иллюзий, после чего с величайшим безразличием разорвал крик оставленной души и тут же выбросил ошметки в мусоропровод.
   Через несколько дней Воронцов отправился проведать родителей, в действительности же - доложить матери о миновании очередного этапа его биографии. Ему казалось, ей будет приятно, поскольку она регулярно ему звонила с требованиями восстановить порядок. Дома никого не оказалось, сын своих родителей вышел на улицу, прошелся по ней с неясными намерениями и оказался возле пруда с утками. Птиц, как водится в бетонированных мегаполисах, довольные горожане кормили крошеным хлебом, а маленькие дети, узрев нырнувшую и вынырнувшую через несколько секунд в другом месте утку, радостно вопили и показывали на шалунью пальцем - видели родственную душу. Среди толпы кормильцев в глаза Воронцову бросилась дородная дама во всем черном, в роговых очках и с жидкими каштановыми седоватыми волосами, которая громко объясняла свою политику спутнице, ниже нее на голову:
   - Видишь вот этих, с фиолетовыми головами? Это селезни, они бандиты, а я уточкам помогаю.
   Она бросала свои крохи в кишащую у берега толпу водоплавающих и страшно чертыхалась, если подачку хватал селезень. Казалось, каждое преступление зарвавшихся самцов она вносила в некий невидимый кондуит и хранила память о нем до скончания века. Воронцов долго следил не за птицами, а за их благодетельницей, пытаясь узреть в ее внешности признаки благодушия, но терпения не хватило.
   Зритель отправился дальше по пути домой, но почти сразу увидел родителей. Они шли ему навстречу, едва видимые на расстоянии в толпе пешеходов. Мать чинно держала отца под руку, и оба медленно шли в ногу, разговаривая друг с другом и не обращая внимания на окружающее их мельтешение. Воронцов смотрел на них с признаком мысли во взоре и отошел в сторону, когда они приблизились. Родители прошли мимо своего ребенка, не заметив его, поскольку увлеклись общением. Со спины они показались ему даже занятными, похожими на пару комиков. "Пат и Паташон", подумал Воронцов, хотя из всех немых комедий видел только чаплинские и не любил их. Но где-то в подкорке его головного мозга хранилась неизвестно откуда взятая картинка: один повыше и потоньше, другая пониже и пополнее. Разговора не слышно, музыки тоже, просто идут по аллее, и со спины их походки кажутся одинаковыми из-за многолетних совместных упражнений. До безумия привычная картина, примелькавшаяся отпрыску парочки уже давно, теперь приобрела новый оттенок: он вдруг ясно увидел неразделимость многолетней пары, прошедшей почти до конца отмеренный ей путь через майдан, и шедшей дальше с прежней уверенностью в своем бессмертии.
   Не окликнув родителей и не бросившись вдогонку, потомок медленно пошел дальше, прочь от их дома, но очень скоро был стреножен крохотным кареглазым созданием. Создание на удивление крепко обхватило Воронцова за ногу, и обратило к нему снизу вверх круглое личико, обрамленное пышными кудряшками. В глазенках светилось необыкновенное доверие и потаенная надежда.
   - Дяденька, а ты мой папа? - поинтересовалось существо звонким голоском, разнесшимся, казалось, на несколько соседних кварталов.
   Дяденька несколько секунд оторопело смотрел на незваную юную родственницу, которая терпеливо дожидалось его ответа, нисколько не ослабляя хватку.
   - К сожалению, нет, - с машинальным реверансом высказался бездетный обормот, так и не распознав окончательно собственного отношения к происходящему.
   - А к сожалению - это как? - звонко напирала дотошная девчонка.
   Откуда-то издалека донесся тревожный женский крик:
   - Наташа! Наташа! Не мешай дяде!
   Воронцов обратил взор в направлении материнского клича и увидел бегущую к ним женщину. Как и все представительницы своего странного племени, она на бегу стремилась сохранить изящность и привлекательность, поэтому ее движения с мужской точки зрения выглядели смешными и беспомощными. Длинная легкая юбка облепила ее ноги, грозя в любой момент окончательно их спеленать, зато демонстрируя всем очевидцам пышные округлости женского тела. С первого взгляда бегунья не показалась красоткой, к тому же лицо ее исказилось проявлением беспокойства за дочурку, словно та схватила неведомое чудище, а не обыкновенного миролюбивого прохожего.
   - Отойдите от нее! - резко выкрикнула подбежавшая к месту событий мамаша, с ненавистью глядя в лицо Воронцова.
   - Не могу, она меня не отпускает, - ответил тот таким тоном, будто разговаривал с душевнобольной.
   - Отпусти его, Наташа!
   - Мама, это мой папа?
   - Нет, это не твой папа. Отпусти дядю, пускай он идет себе дальше.
   - Мам, а почему он сказал "к сожалению"?
   - Что к сожалению?
   - Я сказал девочке, что, к сожалению, я не ее папа, - пояснил Воронцов, постепенно терявший желание поскорее прекратить разговор.
   Мамаша раскраснелась от бега, морщинки четко прорисовались на ее лице, и выглядела она теперь почтенной матроной, простоявшей полдня у плиты ради достойного приема роты гостей.
   - Почему "к сожалению"? - невольно повторила мать провокационный вопрос дочки.
   - Почему "к сожалению"? - требовательно обратила вопрос к вечному холостяку Наташа.
   Воронцов глянул на нее сверху вниз и снисходительно пояснил:
   - Потому что я не против быть твоим папой, но для этого твоя мама должна выйти за меня замуж.
   Великолепная девчонка бросила ногу Воронцова и схватилась за юбку матери:
   - Мам, выйди за него замуж!
   - Наташа, прекрати, - неуместно смутилась женщина.
   - Мам, ну пожалуйста! Мам, я буду хорошо себя вести, честное слово!
   - Наташа, я тебя накажу сегодня, ты меня доведешь!
   Мамаша рассердилась на дочку всерьез и уже готовилась покарать ее прямо на улице, не дожидаясь возвращения домой.
   - За что же вы хотите ее наказать? - возмутился Воронцов.
   - Мужчина, помолчите! Вас здесь ничего не касается.
   - Извините, но вы ошибаетесь.
   - В чем это я ошибаюсь?
   - Меня здесь многое касается.
   - С какой стати?
   - По желанию вашей очаровательной дочки.
   - Оставьте в покое мою дочь!
   - Да я ее и не трогаю.
   - Вот и не трогайте!
   - Не трогаю. Только я уже не просто прохожий.
   - А кто же вы такой, интересно узнать?
   - Человек, которого ваша Наташа хочет видеть своим папой.
   - Не льстите себе, пожалуйста! Она по три раза на дню к мужикам цепляется.
   - Так может, вы наконец подберете ей подходящую кандидатуру?
   - Какую еще кандидатуру?
   - В папы. Звучит так, словно мы участвуем в конклаве кардиналов.
   - Так, мужчина! - голос мамаши сорвался на пронзительной высокой ноте. - Мы сейчас отправимся восвояси, а вы даже не думайте тронуться с места, пока мы не скроемся из виду. Понятно?
   - Не совсем.
   - Хорошо, тогда я милицию вызову, чтобы вам объяснили подробности. Так вас больше устроит?
   - Нет, так меня вовсе не устраивает.
   - Я все сказала!
   - Замечательно. Но вы и в самом деле мне нравитесь - я готов стать Наташе отцом. Разве вы не желаете ей добра?
   Ничего не ответив, женщина решительно шагнула прочь, но настырная дочка отказалась двинуться с места и колодкой повисла на ноге у матери, истошным воплем добиваясь внимания к своей мечте. Прохожие и давнишние завсегдатаи аллеи стали оглядываться на бурную сцену, надеясь высмотреть хотя бы маленький скандальчик. Наташа, задрав голову и глядя на мать, как не всемогущее божество, громко кричала непонятные слова, в которых не слышалось никакого смысла, но отчетливо звучала страсть. Воронцову стало хорошо существовать на белом свете, и он сделал шаг вперед - ближе к живой душе, не желавшей с ним расставаться.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"