Пищевые пристрастия в иммиграции исчезают последними. Предпоследними - сексуальные предпочтения. Рядом с Машей физически невозможно было лежать. Я сплю на спине, она - на животе относительно меня будто летучая мышь, повиснув на потолке вниз головой и завернувшись в свои крылья. Теперь я уже знаю: жизнь как знакомая игра в шахматы Чем дольше игра, тем меньше остаётся фигур на доске. И однажды ты обнаруживаешь: нет смысла играть дальше. Невозможно поставить мат, если на доске остались только короли, либо, кроме двух королей, один конь или произвольное количество однопольных слонов. Это патовая ситуация. Пат.
Собственно, потому я с Машей расстался неохотно. Как, впрочем, и с Никой, и Ритой и шотландкой Элизабет. В жизни я так любил делать ничьи, что одна из моих женщин прозвала меня шахпатистом. И если с Машей было невозможно лежать, но я лежал пятнадцать лет, то с Никой и Ритой не было возможности трахаться во все дырки (хотя и разные), а Элизабет была пивной алкоголичкой. Я же, соответственно, трахался во все дырки на стороне десять лет и сажал собственную печень примерно столько же... Пока не исчезли сексуальные предпочтения. Пока я, не перестал любить сначала восточный тип женщин, а потом и вовсе. Осталась одна единственная любовь - к провансальским оливкам.