![[]](/img/s/samojlowich_a_m/db/db.jpg)
|
|||||
|
Джезу Бамбино
| "Она скончалась, как тень, в пригороде Рима, считая себя девственницей..." - поёт Далида в кинозале Cinespace Film Studios. Народ перешептывается в ожидании премьеры... Что говорят - легко догадаться: какой, мол, сюрреалистичный режисёр - решился снимать Иисуса Христа на улице современного города... Я же перед премьерой вспоминал, как перед началом съёмок подумал: "Если у Него есть насчет моих фильмов замысел, пусть Он тогда спустится сюда и объяснит в чем он... Думаю, Он и сейчас - в зрительном зале". "Она скончалась, как тень, в пригороде Рима, считая себя девственницей, которую небо простит. От библии не осталось ничего, только случайный ребенок и имя, которое он носит, как огромный крест, как тяжкое бремя, которое мир взвалил на него. Это странное имя, данное при крещении: Младенец Иисус. Как тяжкое бремя, которое мир взвалил на него. Это странное имя, данное при крещении: Младенец Иисус" - допела Долида и представление началось: ...Звучит перебор колоколов от большого к малому - от первого до седьмого. Заканчивается ударом во все колокола. Данный звон подчеркивает значимые эпизоды нового фильма, т.е. означает "ВНИМАНИЕ". -- Дамы и господа... - на сцене появился ведущий. - Внимание!.. Давайте позовём Джезу Бамбино. Неожиданно звучит частый звон в один колокол... -- Эй, Джезу Бамбино, выходи, Тебя заждались мы. И песню Твою заказывать достало. Покажись нам, не нервируй детей. Мы крикнем: " Джезу Бамбино, эй!". Хором... Ещё раз! Джезу Бамбино!.. Рождение отделяет каждого из нас от Него. А Его от нас - рождение Младенца Джезу Бамбино. Именно так и называется новый фильм - "Джезу Бамбино". АППЛОДИМЕНТЫ... -- Дже-зу Бам-би-но!.. Дже-зу Бам-би-но!..- скандируют зрители... - Вы-хо-ди!.. Дже-зу Бам-би-но!.. Зазвучали средние колокола... большие.. перебор оканчивается ударом во все колокола(символ смерти). Теперь по сценарию шоу - моё выступление: -- Все видели картину - волхвы со своими верблюдами и дарами, ангелы, возглашающие радостную весть рождения младенца Христа; тут же рядом над люлькой склонились Пресвятая Богородица и Святой Иосиф... Так вот, мой профессор по кинематографии говорил, что когда пробуешь людей снять добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходишь к желанию перебить их всех. Об этом "Джезу Бамбино". АППЛОДИМЕНТЫ... -- Дже-зу Бам-би-но!.. Дже-зу Бам-би-но!..- скандируют зрители... - Вы-хо-ди!.. Дже-зу Бам-би-но!.. Стоит ли говорить об актере в роли младенца - когда актер не понимает, кого он играет. Он поневоле, как Бог, играет самого себя. Если составить коллаж всех эпизодов, то я уверен, что даже реальный Иисус Христос призадумался бы над его содержанием. Пожалуй, самое сильное ощущение - не само убийство Младенца, а его предчувствие. Его всё равно убьют. Потом, конечно, окажется, что горизонт отодвинулся и снова недосягаем, но тишина мига приближения к смерти неомрачима ничем. Он (миг) только растянут в фильме во времени - как люлька со спящим младенцем в реке Ниагара - её медленно несёт к водопаду. Медленно-медленно... Поверьте, мне хотелось сделать кино так, чтобы выли от ожидания развязки убийцы. Чтобы им хотелось стать на четвереньки и ползти тихо-тихо, и потом разом вскочить и завыть. Поднять голову и тихо-тихо, долго-долго, протяжно-протяжно, жалко-жалко... - от бессилия и невозможности приложить свои руки к этой смерти. Начало фильма: Следует однократный удар в малый колокол... Торонто. Латинский квартал. Католический собор. В фокусе - Падре беседует с Прихожанином, который много лет носит в своей душе груз непрощения супруги. Они давно закрыли тему измены для обсуждения, но Прихожанин всё равно не может простить. Обида пустила глубокие корни в сердце, и это отразилось на всей его жизни. И теперь всегда когда он молится, небеса кажутся ему как будто из меди, которые отражают тусклый плоский звук. -- Оператор!.. Звук! Звучит тревожный погребальный медленный перебор колоколов от самого маленького до самого большого, по одному удару... Затем следует общий удар во все колокола одновременно и, наконец, слышно как Падре говорит Прихожанину: -- Мы никогда не сможем заслужить Божие прощение. Далее - не слышно. Супруга Прихожанина (женщина с выпирающим животом, влажными глазами и, наверное, голубыми венами в набухших грудях) стоит у заднего ряда скамеек... Глядя на неё Падре рассказывает Прихожанину о том, как один человек был настолько сильно терзаем чувством обиды, которую он никак не желал отпустить от себя, что однажы упал и умер, сжав кулаки в очередном припадке негодования. Он настолько напрягся, что его нервы и сердце не выдержали, и он безжизненно опустился на стол. Вот, и Супруга Прихожанина, похоже, почувствовала в себе какое-то беспокойство, притягиваемое из постоянно открывающихся и закрывающихся дверей - входа в католический собор... За дверями - уличный карнавал. Сегодня по всему району Латинского квартала - Маленькой Италии - между улицами Эвклида и Клинтона проходят яркие, шумные, красочные мероприятия. За порядком следит Конная Полиция. Праздник начинается перед Днем покаяния. Широкий план. Камера охватывает большую часть улицы. В фокусе - театрализованная платформа на колесах, на ней - волхвы со своими верблюдами и дарами, ангелы, возглашающие радостную весть рождения младенца Христа; тут же рядом над люлькой склонились Пресвятая Богородица и Святой Иосиф - для спектакля выбрали, наверно, достойных. Прихожанин - муж главной героини, учившийся когда-то в католической школе, хоть и умеет изящно становиться на одно колено, крестясь в церкви, заходит в нее только из соображений эстетических или, может быть, Падре - это единственный, кто продолжает выслушивать его обиды. Однажды решив, что учителя школы все врали про ад и чистилище, он заодно исключил еще и всякую возможность рая. И все это из-за Джезу Бамбино, который, по уверениям учителей, плакал, смотря на непослушных детей. Послушных же учителя подвергали самой страшной для итальянцев пытке - продолжительной молитве перед обедом, в то время как мамина паста, которую, как известно, есть можно только горячей, остывала... - об этом Прихожанин тоже говорит с Падре. Смена кадра. В соборе кроме Падре и супугов оказалось три калеки или, как говорят итальянцы, quattro gatti - четыре кошки, бездна свечей и нежный свет сквозь голубоватые витражи. А главное - все необыкновенно скромно и трогательно до слез, которые проглатывает музыка, свойственная относительно медленному способу измерений очень быстрых процессов, во время которой прочитали Евангелие, Падре спел что-то нежным голосом на латыни, и под занавес все присутствующие прочитали "Отче наш". Поддавшись корпоративному духу, героиня тоже читала, но неохотно - соседи-калеки на скамеечке даже глазом не моргнули, встали себе и посеменили к причастию, а супруги - к выходу на улицу. А там - едут разряженные платформы с открытым верхом, на которых выставлены разнообразные декорации. Общий план - кадр улицы с очень широким ракурсом, который показывает место действия сцены. За процессией бегут, танцуют подростки и маленькие дети в костюмах и масках. Время от времени вся процессия останавливается и все желающие могут сфотографироваться на фоне неповторимых, ярких платформ и феерического спектакля похищения Джезу Бамбино на них: воруют люльку с младенцем, а потом отмечают её возвращение. Периодически младенец кричит... Призывный плач - кричит пять-шесть секунд, затем делает паузу на двадцать-тридцать. Меняется содержание звуков, их физический характер начинает определяться свойствами шума. Приближая или удаляя звук, съёмка создаёт впечатление, что шумы меняются, повторяются, стихают и вызывают усиление напряжённости. Похоже, от длительности зависит художественное содержание того, что слышат зрители, или, другими словами, их "настроение". Оно - меняется. -- О чем плачет Джезу Бамбино? - спрашивает Прихожанин Супругу. Ответа не слышно. Или не было. На экране - веселится толпа... Двери собора открываются и закрываются... Младенец плачет... Как заметил Фрейд, мы так устроены, что способны интенсивно наслаждаться только контрастом. В этом коротком промежутке времени, во время которого незаметно для участников карнавала крадут люльку с Джезу Бамбино, для кинозрителя происходит подмена младенца на подростка. Кстати, вы никогда не пробовали смотреть на окружающее, словно бы идет съемка фильма? То же самое происходит в фильме - вы вместе с толпой идете по улице, а на обочинах приткнулись серо-стальные будки машин из киностудии. Помошники оператора ставят треноги для камер, светоотражающие экраны, скользит по воздуху стрела с оператором, прильнувшим к камере. Прохожие словно бы давно привыкли к такому, лишь чуть-чуть косят глазом, сохраняя невозмутимость на лице. Звучит средний колокол.... И плачет ребёнок... Не младенец. Плачет ребёнок... Ему лет семь. Стоит прямо посреди пешеходной дорожки, между большой лужой, в которую небо сбрасывает снег, и открытым люком. Камера берет его крупным планом. По пухлым щекам скатываются слезы, лицо скривилось. Он всхлипывает и вздрагивает сразу всем телом - мы понимаем, что еще какое-то короткое время назад он не плакал, а рыдал. Мой оператор на стреле взмывает верх, вспугнув стаю птиц с козырька отеля, повернулся и начал приближать небольшую тележку хотдогов рядом с остановкой. Возле тележки наши супруги. Лица напряженные, периодически они бросают взгляд на ребенка. Ребёнок плачет. Уже без всхлипываний. Так плачут, когда на душе горько, невыразимо горько, но ты уже понимаешь, что изменить ничего нельзя. Слезы безнадежности - самые тяжелые, самые солёные на вкус. Артисты на платформе тоже наблюдают всё это, ожидая зеленого сигнала светофора - подростка, супругов, оператора, что летает между ними зримым ангелом синематографа. Он тоже думает - "Что произошло?", "Будет ли взята крупным планом вывеска с графиком автобусов, возле которого всё происходит?". Зрители тоже думают (судя по лицам в зале): "Будут ли сказаны супругами слова недоумения: "Почему плачет ребёнок?". "Черт! - думаю и я, и обидно до слёз - при озвучке их голоса из зала не будут выглядеть подходящими для улицы..." В это время происходит кража люльки с Младенцем. РЕАЛЬНО. Второй оператор показывает средним планом платформу, на которой с ужасом обнаруживают пропажу. Начинается хаос. Плачет ребёнок... В камере третьего оператора текут слезы. В глазах - задумчивость. Я пробегаю мимо, прямо сквозь первого оператора, который вдруг взял слишком низко к земле, стараясь взять в план и подростка, и открытый люк. Из люка высовывается индус в оранжевой кепке и оранжевой робе. Улыбается, сделав свое лицо вдруг красивым. Зрители, смотрящие на экран, способны ощутить, что они сопротивляются хаосу; они напрягаются в кресле, пытаясь упорядочить хаос, и тогда им кажется, что жизнь приобретает смысл напряжения, в этом случае мир имеет смысл, Вселенная имеет смысл. Но пытаясь справиться с хаосом и упорядочить причудливую игру случая, зрители тем самым создают жесткие изолированные маленькие субъективные вселенные их собственных убеждений, предназначенные для объяснения необъяснимого. К несчастью, создание их лишь усиливает и поддерживает хаос Карнавала вместо того, чтобы спасти зрителей от него. Слышатся первые крики родителей украденного Джезу Бомбино. На них со ступенек собора смотрит Падре, как будто у него к ним есть единственный вопрос: "Вы верите, что ваши грехи прошлых лет и месяцев прощены?" Звучит большой колокол... Первые зрители не выдержавшие напряжения, покидают зал. В согласовании их действий нет ошибки. Бог бескомпромиссен в отношении тех, кто таит в себе непрощение. Оставшиеся - думают: "Каков же контекст этой игры?", "Чему нам требуется сопротивляться?". Подобные вопросы постоянно возникают у них головах, поскольку трагическое кажется всем хаотичным. -- Я не могу слышать, как дети плачут, - это голос Прихожанина за кадром. Смена кадра. Оператор показывает, как муж обращается к супруге. Но Супруги уже нет рядом. Камера оператора ищет её. Вот она - следит с недоумением и непониманием за парой - мужчиной и женщиной, убегающих с люлькой. Героиня следует за ними. Они торопливо скрываются за углом. В это время индус в оранжевой кепке и оранжевой робе полностью вылезает из люка и протягивает плачащему подростку яркую китайскую собачонку, заливающуюся в когнитивном диссонансе лаем. -- Держи, малыш. Нашёл я её. Наверное, упала в люк. Ребенок не плачет. Тишина... Я тоже обнаруживаю её в своей голове - она смешивается с ощущением, как будто я год не принимал ванну и не менял одежду, и даже не снимал ее. Я так же никогда не убирался на улице и не вытирал там пыль. Если бы я умер в этот момент у себя на глазах от неприятия тишины, то продолжал бы сидеть на улице, ожидая случая когда кто-нибудь обшарит мои карманы. А вы разве не стали бы ждать? Погоня начинается со сцены захвата беременной супруги Прихожанина в заложники, со звуком и тремя проекторами. На протяжении двух часов на экраны выводятся видеорепортажи, карты местоположения террористов. Их лица выводятся на экран крупным планом, они угрожают убить женщину, раздевают её до нага, приставляют нож к животу, предъявляют требования свободного проезда в Ниагара-Фолс - город в южной части провинции Онтарио, в непосредственной близости от Ниагарского водопада, и полиция начинает их выполнение. Все съёмки проходят на шоссе Королевы Елизаветы и заканчиваются у моста Рейнбоу Бридж, соединяющего канадский Ниагара-Фолс со штатом Нью-Йорк. Здесь сила и мощь огромных потоков воды впечатляет, шум стоит невообразимый. И туман... В нём кто-то зовёт младенца по имени (мать?), но он не отзывается. Так продолжается минут пять (посмотрите на часы), но лично мне показалось - целая вечность. Затем люлька появляется по направлению движения камеры, но немного дальше, как если бы мы двигались с ним с той же скоростью. Далее видеоряд представляет собой нарезку кадров и сцен, объединённых в тревожную сцену неизвестности, "серой зоны" между реальностью и ирреальностью - провал во времени. На границе между городским миром и водами потустороннего мира следуют кадры, заполненные смертельным мраком и холодом реки Ниагара, по которой обнаженная женщина, одними движениями рук молящая о спасении, и люлька с младенцем плывут между между двумя Великими озерами - Эри и Онтарио навстречу водопаду... Подряд три удара в несколько колоколов отдаются эхом на задних рядах - "эффект присутствия" (при воспроизведении фонограмм звуков, записанных на два микрофона, разнесённых в пространстве и направленных в разные стороны, аналогично слуховому аппарату человека). У зрителей возникает ощущение протяжённости пространства и рельефности, возникающие при наблюдении реальных объектов. Феномен этот я бы метко назвал играми с реальностью, когда сами их участники далеко не всегда осознают то, что были вовлечены в фантастические события не во сне или в кино, а наяву. Как и в начале шоу, слышится перебор колоколов карильона, но в обратном порядке (от большого к малому) от одного до семи ударов. Заканчивается все ударом во все колокола. Вид перспективы, применяемый оператором, неожиданно меняется - младенец на фоне пытающейся спасти его женщины представляется увеличивающимся по мере удаления от зрителя. Словно центр схода линий находится не на горизонте, а внутри самого зрителя! При этом картина приобретает несколько горизонтов и точек зрения, пока не образует целостное символическое пространство. По бокам гиперреалистичного тела Джезу Бамбино видны скалы, протянувшиеся вдоль берега реки... Применяется обзор "подсматривания", чтобы зрители видели все, что происходит, но ощущали себя на безопасном расстоянии от места событий, как будто они находятся там, но невидимы. Смена кадра. Туристам на берегу приходилось прыгать, чтобы разглядеть, что там в люльке. А там - голый младенец в масштабе 1:7. Количество деталей поражает: кровавые сгустки на плечах, слипшиеся, закрученные волосы. Пугает игра природы с масштабами и пропорциями. Младенец спокоен. Какая-то (не видно из-за дальнего плана) женщина пытается цепляться за него как неуправляемые мысли. Её движения настолько перепутаны между собой, что они вовсе не разрывают спокойствия младенца. Именно благодаря ему последняя сцена кажется бесконечностью. Эпизод длится пять минут. Перед зрителями в зале стоит та же самая задача - спасение от собственных мыслей. Если бы они могли произвольно отключать свои мысли от мозга, то, наверное, он был бы более благополучен, так как страдал бы только от реальных неприятностей, а не от мнимых, которых сейчас нет, но которые порождаются мыслью. Наконец, бесконечность нарушается, когда "Большой младенец" обрушивается в водопад. Звучит частый звон в один колокол... Струи переламывают младенцу шею. Cледуют семь ударов враз - как будто небо треснуло - грань между жизнью земной и небесной. Джезу Бамбино извергает последнее крик, который никто не может услышать в шуме водопада... Появившийся в зрительном зале свет подсказывает, что "конец фильма", и порождает радугу сам собой, это вполне естественно - ведь в воздухе над водопадом полным-полно мелких капель воды. Зрители закрывают лицо от брызг и ощупывают руками подергивающиеся части тела, передние сиденья, виснут у них на спинках, будто вампиры... На сцену выходят на поклон занятые в сьёмках: волхвы с верблюдами и дарами, ангелы, Пресвятая Богородица, Святой Иосиф, католический Падре и счастливый Прихожанин. На задних рядах прикладывают к глазам оперные бинокли... На сцене нет только Джезу Бамбино и главной героини. Их отсутствие конструирует некий "трансцендентальный" план, где сомнение о реальности пережитого делается ненужным.
| ||||