15 декабря 1971 года восемнадцатилетний Стю Ангер сел на рейс Eastern Airlines из аэропорта Ла-Гуардия, Нью-Йорк - в Майами. Ему наскучила нью-йорская рутина, задолбала холодная погода. Хотелось перемен.

Игры в джин в Нью-Йорке по большому счёту сошли на нет. Чтобы заполнить пробел, Стю играл в семикарточный стад, а иногда в червы и пинокль, один на один. Но эта ежедневная текучка - просыпаешься, идёшь на ипподром, потом всю ночь играешь и спишь до полудня - уже начинала надоедать.

Романо настаивал на поездке по Флориду. Там тепло и солнечно, много игр с высокими лимитами и, вроде как, неплохая игра в джин против хороших соперников. "Это как раз то, что тебе нужно. Тебе будет полезно," - говорил Виктор.

"Поеду, - отвечал Стю, - но только если там есть скачки."

Богатые пенсионеры Майами, многие из которых евреи, казались идеальной целью для Стю. С помощью одного из контактов в игорном подполье Романо снял однокомнатную квартиру на Коллинз-авеню, в самом сердце Саут-Бич. Хоть, с виду, всё хорошо складывалось, Стю трудно было иметь дело с Флоридой в больших дозах. В течение первых нескольких месяцев он летал туда и обратно, между Нью-Йорком и Майами, восемь раз.

- Я прожил там, налётами, шесть месяцев, - сказал Стю. - Флорида была хороша поначалу, но после того, как я порвал там всех суперзвёзд, всё вернулось на свои места. Мне это приелось.

Неторопливый образ жизни Майами раздражал коренного жителя Нью-Йорка, привыкшего бегать со скоростью миля в минуту. Да и вообще, приличной китайской еды в два часа ночи не закажешь, такси не поймаешь, массажный салон вроде Plato's Retreat, открытый 24/7, не найдёшь. Однажды у Стю появилась возможность заняться глубоководной рыбалкой с несколькими ребятами из банды Дженовезе, но сама суть занятия показалась ему бессмысленной.

- Зачем куда-то переться, целый день там торчать, рискуя получить солнечный удар, чтобы пытаться поймать рыбу, когда я могу купить её на рынке или заказать в ресторане? Смысла ноль.

Как и в Нью-Йорке, большую часть дня Стю проводил с Daily Racing Form в руках - в Hialeah или в Gulfstream Park. Если вечером не удавалось замутить игру в карты, Стю отправлялся на собачьи бега.

- Мне было скучно до чёртиков, - сказал он. - Мне стало так плохо, что я съехал с пляжа на Коллинз и снял жильё прямо через дорогу от ипподрома.

Спустя шесть месяцев он больше не мог этого выносить. Он прыгнул в такси и сказал: "В аэропорт". Бросил шкаф, полный одежды и других личных вещей. Не хотел задерживаться лишней минуты даже для того, чтобы просто собрать вещи.

Виктор был разочарован. Стю не только не сумел в полной мере воспользоваться экономическими возможностями на Юге - он вёл себя непрофессионально. Недовольство Романо усугублялось его беспокойством о собственном состоянии здоровья и о том, что это может означать для его юного подопечного в будущем. В то время Романо страдал от диабета, затвердевания артерий и ухудшения зрения. Однажды поздно ночью, когда они со Стю выходили из Jovialite, Романо замер посреди тротуара и посмотрел на Стю со странным выражением.

- Мне как-то нехорошо, - сказал он.

Стю помнил сердечный приступ своего отца и распознал тревожные признаки. Лицо Романо пугающе исказилось. Стю усадил его на пассажирское сиденье его громадного "Кадиллака" и сел за руль. Помчались по переполненным улицам к ближайшей больнице, заставляя пешеходов отпрыгивать с дороги. В больнице Романо срочно отправили в операционную, где ему успешно сделали коронарное шунтирование.

Неделю спустя Романо выписали. Несмотря на быстрое исцеление, он ещё сильнее убедился в том, что пребывает в шатком положении и что Стю нужен более сильный ментор. Он познакомил Стю со своим тридцативосьмилетним племенником, Филом Тартальей, более известным как Филли Браш - прозвище, которое он заслужил за резкую манеру поведения и за то, что он мог начистить любому¹. Тарталья был крепким уличным бойцом ростом пять футов одиннадцать, весом в 200 фунтов, и он на всех смотрел с подозрением. Его блестящую лысую голову обрамляли пышные, густые бакенбарды, что делало его мгновенно узнаваемым, даже на расстоянии. Он был из тех, кто излучал ауру "не заёбывай меня", настолько ощутимую, что это заставляло оторопеть даже некоторых братков.

Виктор считал, что Стю более позитивно воспримет кого-то более близкого к себе по возрасту. Порешили, что Фил назначается защитником Стю на те случаи, когда Романо не будет рядом. Кроме того, Филли объединяется с Виктором в деле бекинга Стю на любую сумму, когда кто-нибудь захочет с ним сыграть. Их доля составляла 50 процентов от прибыли Стю. Если Стю играл на собственные деньги, а игру организовавали Виктор или Филли, процент Стю был выше. Но, поскольку у Стю собственные деньги никогда долго не держались, ему постоянно приходилось полагаться на Виктора и Филли в плане финансовой поддержки.

По возвращении из Флориды Стю понадобился новый гардероб, чтобы возместить одежду, которую он оставил. Новые шмотки он приобрёл себе через скупщика.

- Большую часть покупок я делал так, - рассказывал Стю. - Пальто Ultrasuede я купил за 60 долларов. А в Macy"s такое стоило 450. В клубе был парень, который промышлял одеждой. Другой промышлял драгоценностями, третий - телевизорами. Всё, что я приобретал, было тёпленьким. У меня была не квартира, а какая-то микроволновка.

Как и многие игроки, 100-долларовыми купюрами, полученными из окошка игорного заведения, Стю расшвыривался так, будто сам их печатал. Но когда дело доходило до более обыденных вещей, он любил выгадать. Это ментанталитет игрока - "иметь перевес над линией".

Занимаясь обновлением гардероба, Стю также присматривал себе новую машину. Ford Galaxie, который он купил на своё восемнадцатилетие, остался в прошлом. Стю въехал на нём в канаву возле ипподрома "Акведук" в Квинсе, и, вместо того, чтобы иметь дело с полицей или эвакуаторами, и нервничать из-за своих купленных водительских прав, он просто кинул ключи на переднее сиденье машины и бросил её. "Бэдбит", - пробормотал он себе под нос, уходя в поисках ближайшего такси.

Он услышал об интересном способе заполучить новую машину. Братки проворачивали вот какое дельце - по поддельным правам и украденной кредитной карте арендовали машину в Hertz или Avis и не возвращали её. Из-за бюрократической волокиты в компании по прокату и некомпетентности полиции Нью-Йорка проходили недели, а иногда и месяцы, прежде чем автомобиль начинал числиться угнанным.

В этой области специализировались определённые люди. Они знали своё дело. Ты говорил, чего хочешь, и они просто подгоняли тебе тачку. Даже делать ничего не надо было. Триста долларов, и у тебя новый автомобиль. За несколько лет я таким манером сменил, наверно, не меньше десятка машин. Но чем дольше ты ездил на одной и той же, тем становилось рискованней, потому что полиция тебя останавливала и приходилось многое объяснять. В смысле, почему ты на угнанной машине? Нельзя было припарковаться на одной из главных авеню. Приходилось становиться где-нибудь за углом, на стрит. В центре города специальные люди ходили и разыскивали угнанные машины. Когда проходило несколько месяцев, и машина становилась слишком тёпленькой, я просто бросал её где-нибудь на парковке, платил триста баксов и брал другую. Или если мне надоедал Mustang, я через неделю брал Bonneville. Всё запросто.

Украденную из проката тачку, я держал, самое долгое, восемь месяцев. Прихожу однажды туда, где я обычно её ставил, а её нет. Увели, наверное. Представляешь, кто-то угнал машину, которая уже была в угоне. Мэн, этот тип, наверное, сам потом был в ахуе.

Новый, постфлоридский гарбероб. Считай, новая, хоть и угнанная, тачка. Не хватало только одного - кого-то, кого можно всем этим впечатлить.

Мэдлин Уиллер работала официанткой в карточном клубе на 72-й стрит, и ей было двадцать лет, когда она встретилась с Мелким, о котором все говорили.

- Он пришёл в клуб со своим другом, парнем, с которым я встречалась несколько месяцев. Мой ухажёр познакомил меня с ним. По правде говоря, впечатления он на меня не произвёл. Нервный, тощий парень, лохматый и в плохой одежде - какая-то синтетическая хрень. И все эти его манеры. Он казался каким-то наглым и высокомерным.

Стю, со своей стороны, тотчас увлёкся Мэдлин.

- Она была настоящей красоткой, - впоминал Ларри Романо. - Большая жопа, сиськи, брюки-клёш в обтяжку, волосы до самой сраки.

После той первой встречи Стю зачастил на 72-ю стрит. Однажды вечером он заказал у Мэдлин чай, свой обычный напиток во время игры, и его взгляд задержался в её глазах немного дольше обычного. Пробежала "искра", как это описывал Стю. Он бросил ей фишку в пять долларов. Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

Тем не менее, ничего прямо сразу не произошло.

- Через некоторое время я рассталась с парнем, который нас познакомил, - сказала Мэдлин. - А Стю продолжал приходить. Я знала, что нравлюсь ему, а насчёт него я не могла такого сказать. То есть, особой репы в моих глазах он не имел. Не очаровывал меня, ничего такого. Но продолжал захаживать.

Прошёл целый год, прежде чем Мэдлин согласилась на свидание со Стю. Они пошли поужинать в заведение под названием Skyline.

- Это было забавное свидание, - вспоминала Мадлен. - Мы оба очень нервничали. Я почти не ела. Когда с ним бывала, я почти никогда не ела.

В Нью-Йорке девушек из баров пруд пруди. Но Мэдлин отличалась от других. Она была не только потрясающе привлекательна, но и хваткой, независимой, и у неё было что-то общее со Стю. Её отец, почтовый служащий, подрабатывал бекмекерством, водил на баскетбол, бейстбол, боксёрские поединки, точно так же, как Идо водил Стю. Но это не всё - она, как и Стю потеряла отца в тринадцатилетнем возрасте.

- У нас появилась такая связь, которая позволяла нам понимать друг друга, - сказала Мэдлин. - Чем больше я узнавала о нём, тем сильнее это чувствовала. Спорт, азартные игры - я выросла среди этого. Так что он стал просто частью моей жизни.

В восемнадцать лет Мадлен вышла замуж за молодого конюха из "Акведука". У них родился сын, его назвали Ричард, но почти сразу Мэдлин почувствовала себя связанной, задушенной - не ребёнком, а своим "замужним существованием". Поэтому она ушла.

- Я всё спланировала. Сняла половину денег с нашего счёта в банке, нашла жильё в Ховард-Бич и сбежала.

Стю всякий раз с интересом слушал, как Мэдлин рассказывает о своём сыне Ричи.

- Со многими мужчинами, - сказала Мэдлин, - было как-то так: "О, у неё ребёнок. Побегу дальше." Стю таким не был. Вот это меня в нём и привлекало. Он принимал мою ситуацию, проявлял чуткость. Кроме того, когда он наконец встретился с Ричи, которому тогда было четыре года, у них, вроде как, мгновенно появилась связь. Он будто бы нашёл нового друга. Так что то, что могло стать минусом для некоторых парней, для него было плюсом. Он мог поставить себя на уровень четырёхлетнего ребёнка, почти так, как будто он сам в таком возрасте. Он чувствовал себя с ним очень по-свойски.

До Мэдлин я никогда не чувствовал себя с женщинами раскованно - по крайней мере, с теми, кто не работал в массажном салоне или в эскорт-сервисе. В кругах, в которых я вращался, не так много женщин, с которыми бы я мог познакомиться. Я никогда не целовался с девушкой в подростковом возрасте, как это было у других. Моя сестра ходила в кино и обсасывалась со своим бойфрендом, рассказывала мне об этом потом, а у меня никогда не было случая самому чем-то таким заняться. До Мэдлин я никогда даже по-настоящему не целовался.

Больше всего мне в ней нравилось то, что она при общении вела себя со мной на равных. Какую бы я там трёхъэтажную речь не завернул, она отвечала мне в том же духе, как типичный житель Нью-Йорка. Она видела, с кем имеет дело. Я мог пропадать всю ночь. Мог пойти на ипподром. Она не возражала против всего этого. С ней я мог быть просто самим собой.

Однако факт остаётся фактом - для того, чтобы встречаться Стю, требовался большой уровень толерантности. Одевался он как старый дед. За собой следил когда никогда. А к еде относился, мягко говоря, эксцентрично. Он ненавидел тратить время в ресторанах, а для свиданий это, скорее, отрицательная черта.

- Он звонил в ресторан заранее, - рассказывала Мэдлин, - чтобы к нашему приходу еда уже была готова. И потом он её сгребал, как лопатой, и изничтожал.

Как выразился Ларри Романо: "Стю не ел свою еду. Он её засасывал."

Несмотря на эти недостатки, Мэдлин находила в Стю качества, которыми можно было восхищаться, но ни одно из них не привлекало столь же, как его мгновенно образовавшаяся привязанность к её сыну. Рядом с Ричи неусидчивость Стю исчезала. Он брал мальчика с собой повсюду, даже в карточные залы. Ричи стал его маленьким приятелем. Всё это казалось странным. Стю не имел опыта в общении с маленькими детьми. Всю свою жизнь он провёл с людьми старше себя, и его чувства к Ричи возникли неожиданно. Он не мог понять, почему бывший муж Мэдлин, как бы он ни был обижен, не платил алименты.

- Он не уважал моего бывшего мужа, - говорила Мэдлин. - Помощь семье для него было святым. Просто железным правилом.

Жилищная ситуация в то время оставалась непростой, Стю жил где придётся. Если он не оставался у Мэдлин дома, он или жил в квартире у своей матери, или ночевал на диване в карточном зале. Как бы там ни было, Фэй не пришла в восторг от новой девушки своего сына - по крайней мере, на первых порах.

- В начале я не понравилась Фэй, - сказала Мэдлин. - Она подумала, наверное, что я буду отнимать у него тот остаток времени, который он выделял для неё. Но она это преодолела, и мы потом просто сблизились. Мне кажется, она была довольно милой.

Когда Стю перебрался в квартиру Мадлен на Восточной 89-й стрит (она переехала туда из Говард-Бич), Фей искренне обрадовалась.

- Думаю, ей стало легче на душе от того, что у сына появилось место, где можно осесть, - сказала Мэдлин.

В то время, как связь Стю с Мэдлин и Ричи укреплялась, здоровье матери всё ухудшалось. Фей то и дело попадала в больницу, становилась всё более раздражительной, кричала, требуя посреди ночи лекарства, устраивала сцены. Медсестра, работавшая на полставки, уволилась, не силах этого больше выносить. Однажды ночью, пока гостил у матери, Стю отказался давать ей её наркотики. Фей закатила истерику, кричала так громко, что все соседи повыбегали из дверей.

Стю впустил их, чтобы все видели, он тут никого не убивает. Но когда она пожаловалась им, что родной сын не даёт ей принимать таблетки, Стю почувствовал себя обязанным уступить. После того, как соседи ушли, он так разозлился на мать, что убежал, пообещав себе, что никогда не позволит себе сторчаться, как она.

Прошло больше месяца, прежде чем они снова увиделись. Однажды ночью, во время игры в карты, ему позвонили из больницы Рузвельта и сообщили, что мать перенесла инсульт и находится в реанимации.

Стю выскочил из клуба, бросив фишки на столе, и поехал на такси в больницу. Второй инсульт Фэй оказался намного серьёзнее первого. Её парализовало с одной стороны и она не могла ходить. Хоть её и выписали через неделю, теперь ей, чтобы передвигаться, нужна была инвалидная коляска, а также постоянный уход. Настала пора кардинальных перемен. Стю явно не мог за ней присматривать, но без денег на оплату услуг сиделки вариантов оставалось немного. Социальный работник рекомендовал поместить её в дом престарелых.

Хоть и нехотя, Стю на это согласился, и Фэй отправили в дом престарелых на углу Авеню D и 5-й стрит. Вскоре после этого, по различным экономическим и логистическим причинам её пришлось перевезти в другой дом, в Квинсе. Стю, очевидно, болезненно воспринимал ситуацию - даже больше, визиты к матери он считал для себя почти невыносимыми. "Маменькин сынок", как он себя называл, похоже ничем не мог ей помочь, и эта беспомощность отталкивала его от желания находиться рядом с ней или разбираться с чем-нибудь, касающимся её ситуации, включая финансовые обязательства.

Халатность Стю в оплате квартиры Фэй и его неспособность реагировать на уведомления домовладельца привели к тому, что город выдал приказ о выселении, и его прикрепили к двери. Если жилплощадь не будет освобождена в течение семи дней, гласил приказ, всё в квартире будет конфисковано и вывезено.

Сестра узнала про приказ о лишении права собственности и разыскала Стю по телефону в одном из карточных клубов.

- Нам нужно заплатить квартиру или к пятнице отдать все мамины вещи куда-нибудь на хранение. Иначе она всё потеряет, Стю, - умоляла Джуди. - Я бы всё это сделала, но у меня лично нет денег.

Джуди жила в Верхнем Манхэттене², со своим мужем, Ники Суаресом, и едва сводила концы с концами.

- Я разберусь с этим, - сказал Стю, недовольный тем, что его оторвали от игры. Однако к следующему утру разговор забылся - стёрся из памяти из-за одного из самых крупных проигрышей в году, просаженных 2500 долларов в ночном марафоне по семикарточному стаду.

Через шесть дней четверо грузчиков из транспортной компании, нанятой городом - четверо, которые никогда не видели и не слышали никого из Ангеров - взломали дверь по адресу Магистраль ФДР 421 и вошли в квартиру. Свернули персидские ковры, по котором ходил ещё Исидор, когда был жив, и по которым дети ползали ещё когда не умели ходить. Сложили мебель, деталь за деталью, на обеденный стол вишнёвого дерева, за которым Ангеры обедали тысячи раз. Побросали в пакеты содержимое шкафа, полного одежды и обуви, вещей, которые Фэй носила при смене десятков сезонов и модных веяний. В течение часа грузчики собрали остатки двух десятилетий жизни семьи, упаковали их, увезли на тачке и погрузили в кузов грузовика, оставив после себя пустую квартиру.

Большую часть содержимого квартиры - меха норки и шиншиллы, броши, ожерелья, серьги, а также прекрасную мебель и ковры - впоследствии распродали на аукционе по продаже имущества. Остальное - памятные вещи и безделушки, сотни семейных фотографий, детские фотографии Джуди и Стю, снимки отпусков в Катскиллах и всех Ангеров в более счастливые времена - всё это выбросили и сожгли в горе мусора на городской свалке. Печальный и беccлавный конец семьи, которой больше не было.