Когда мимо проходит человек, чувствуется движение воздуха. Но это не ветер. Чтобы стал ветер, должны двигаться горы - одинокие гордые великаны, а также хребты и цепи. Когда начинает двигаться гора, воздух несколько мгновений созерцает образовавшуюся пустоту, а затем с воем устремляется в прежде занятое пространство, увлекая за собой все большие воздушные массы. Так рождается ветер.
Видимо, где-то недалеко прошла гора, и сильный порыв ветра принес лиловые стрелы ее тоски. Я открыл глаза. Я пребывал в недоумении. Я не помнил ни своего имени, ни своего адреса. Я знал, что сижу в чужой комнате.
За окном ярились рвы и метались гепарды и волки. Невозможные стены дождя, прогибаясь под ветер, падали на землю. В бешено-рваные куски неба надрывались кликуши и выли псы. Деревья, раскинув накрест ветви, шагали за горами, стараясь не отстать.
Но в доме было тепло и спокойно. Старик с пергаментным лицом пил чай. Бережно держа пиалу кончиками своих длинных сухих пальцев, он подолгу вглядывался в танцующий пар и только потом делал глоток. В комнате все было желтых, шафранных и красных тонов. Цвета, собранные в пустынях и тибетских храмах, в скелетах песчаника, в глазах рептилий. Десятки свечей горели ровно, пламя подрагивало в унисон какому-то внутреннему ритму, неслышимой музыке, пронизывающей весь дом - и тогда по стенам, полу и потолку двигались нестрашные тени.
- Что может заставить горы сдвинуться с места, - произнес старик. - Тоска. Тоска и желание нового. А может, они тоже, как и ты, хотят вернуться? Назад, домой, в детство - туда, где они были маленькими. И вот, в какой-то момент они уходят...
Время утекло на улицу - бушевать со стихией, выворачиваться наизнанку, каждую секунду наполнять смыслом. В комнате времени не осталось ни капли - мы сидели неподвижно, немо, изредка переглядываясь без значения. Я думал ничего; он смотрел внутрь себя. Наконец он сказал:
- Тебе нужно к морю.
И я понял, что мне действительно нужно к морю. Нет, не желтого песка ради, пересыпающегося по пальцам. Не ради того, чтобы погрузиться в теплую волну, открыть чтобы глаза и смотреть причудливый рисунок дна. Не лечь на гибкую поверхность воды, щуриться на солнце, блаженно улыбаясь. Нет. Мне просто нужно к морю.
- А как я туда попаду? - спросил я.
- Все дороги ведут к морю, - перефразировал старик.
И я представил долгие ленты дорог. Сливаясь, пересекаясь, путаясь, они катились к одному месту. Как будто сворачивающиеся листья деревьев, как будто кино назад - они втекали обратно в то место, откуда произошли. Запыхавшись, прибегали они к берегу и падали, жадно глотая йодистый воздух, в песок.
Прищурившись, я разглядел на одной из дорог себя. Выдыхая клубы пара в зимний воздух, я бодро шагал к какому-то городу. Он начинался серыми карандашами типовых зданий, автомобильными пробками и гудками. Я шел, и город вырастал - врастал в меня, уже позвякивая ключами моей незаселенной квартиры. Квартиры без мебели и сантехники, без межкомнатных дверей. Где резонирующий гул города метался, отскакивая от плохо отштукатуренных стен, бился в оконные стекла, на которых какой-то рабочий, уходя, успел нацарапать гвоздем матерное ругательство.
Наконец я нашел автобусную остановку, и устало опустился на скамейку, бросив сумку рядом. Не прошло и пяти минут, как ко мне подошел какой-то парень в неинтересной одежде.
- Закурить есть?
Я отрицательно покачал головой.
- А деньги?
Я повторил ответ.
- Ну ты че? - удивился он. - Деньги давай.
И я, как будто это был не я, а кто-то другой - толстый и неинтересный, стекающий тремя складками жира в пах - втянул голову в плечи и был уже готов... И мне противно было наблюдать, а потому я нашел внутри себя стержень и, опираясь на него, как на палку, медленно выпрямился. Я смерил парня холодным взглядом и чуть улыбнулся - уголками губ.
Он еще не осознал, что проиграл. Проиграл потому, что я понял его, оставаясь непонятым им. И - если и вдруг - я жил в Японии с трех лет и с детства занимался всеми возможными видами единоборств (с оружием и без), то ему пришлось бы непредсказуемо плохо.
Тогда он тоже решил блефовать и ушел в глухую оборону. Но тут подкатил мой автобус, я взял сумку и вошел внутрь. Парень хотел меня задержать, но как-то неуверенно и вместо этого потащился за мной следом. Мы сели рядом, и всю дорогу он, побежденный, скромно молчал, боясь потревожить мое внутреннее уединение.
Мы вышли на остановке, которая - как показалось сквозь мутное запотевшее стекло автобуса - ждала именно нас. И почти сразу - исключая пять шагов перпендикулярно движению автобуса, но параллельно нарисованному в моей голове маршруту - оказались в парке. Он был странен. Классически черные на фоне снега стволы вились и гнулись, как будто какая-то гигантская рука мяла податливый пластилин деревьев.
-Все, счастливо, - бросил я вбок - туда, где глухо стучало сердце моего попутчика.
-Не уходи, - попросил он меня за рукав. В его темных глазах метались страх и подступающая боль. Лес выпивал из него жизнь.
- Я спешу!
Но он не прожил бы и пяти минут. Уже одежда болталась так, словно была ему на три размера больше. Тело должно было становиться все легче и легче. Приняв это вместо извинения, я перекинул его руку себе за шею и, как раненого, потащил.
Когда мы поднялись на платформу, парень был на грани обморока. Я посадил его на низкую железнодорожную скамейку и пошел к кассе за билетом. Попутно изучил расписание. Единственный подходивший мне поезд прибывал через две минуты. Мне казалось, что я даже вижу вдали горящий фонарь, растущий во лбу электровоза, наподобие глаза у циклопа.
Я встал в очередь.
Свистнули рельсы.
На платформе засуетились. Передо мной стояли еще несколько человек. Я, стараясь сохранять душевное спокойствие, считал.
"Четыре".
"Три", - я сжимаю в кармане случайную банкноту.
"Два", - мимо замедляются вагоны.
"Один", - состав уже лениво докатывается до какой-то черты, где ему предстоит застыть на целых сорок семь бесконечных секунд.
"Я"! - открылись двери и я, обменяв деньги на продолжение пути и - значит - возможность сохранять внутренний ритм и - значит - остаться собой, в три прыжка преодолел разницу между неподвижностью кассы и постоянной пластичностью тамбура.
Двери закрылись. Пейзаж снаружи медленно полз назад. Я успел заметить, как мой недавний попутчик дернулся к поезду. В этом движении обнаружилось желание пролезть в уже свершившееся и - я надеялся - неизменное в данной точке пространства прошлое, чтобы вместе со мной шагнуть в тамбур. Поняв, что это невозможно, он сел обратно на скамейку и заплакал. Это было жестоко, но еще более жестоко было бы взять его с собой, чтобы где-то потом он осознал, что едет не на том поезде, не туда и не с теми людьми. Пускай лучше остается ждать свой состав.
Через раздвижные двери я попал в вагон.
"... - calling at Peterborough, Cambridge and London King's-Cross," - оповещал далекого прошлого и дальнего "не-здесь" записанный голос.
"А как же море?" - запаниковал я. - "Мне нужно к морю!"
Но успокоился и прошел дальше и занял место у окна в пустом отсеке.
Мимо пролетали серые камни, наполовину заросшие цепким зеленым плющом. Двухэтажные домики, и вскоре вокруг начал прорастать своими индустриальными районами Лондон. Мы промчались сквозь него - мгновенно незаметные, набрали скорость на Пикадилли, затем справа мелькнуло белым Вестминстерское аббатство, мы перелетели через Темзу, оставив внизу и позади игрушечный парламент, и устремились дальше на юг.
Кто-то говорил мне, что в Южных странах время течет медленнее, чем в северных. Сейчас, проезжая целые страны, я мог в этом убедиться. Оказавшись после ветреного ранне-весеннего Лондона в слякотном зимнем Париже, я затем попал в позднюю осень какого-то неизвестного мне края. Если так пойдет дальше, то где-нибудь в Греции я окажусь в конце августа или начале сентября.
Мы остановились в Испании в то время, когда гроздья винограда налиты соком до такой степени, что умножают проходящее через них солнце и выжигают вокруг всю землю. Где сухая почва вокруг, и только впереди и зовет к себе море. И, стараясь не пускать в себя мысли, я - новая ипостась Мартина Идена - бегу, разбрызгивая волну, внутрь его. И со всей еще не погашенной скоростью состава пробегаю метров двести по воде для того, чтобы с силой нырнуть вглубь. Ведь если ты не случишься сразу, то потом останется только заманивать свои сны. Выпивать на ночь три чашки кофе и бродить потом по границе дремы, смещая видимое и слышимое так, что начинаешь слышать цвета.
Вот тогда можно представить себя зеленой звездой, лежащей на поверхности мирового океана. Представлять, чтобы потом неизбежно превратиться - пройдя через стадию рептилии, как врут все биологи и я в их числе - в птицу. Распахнуться пернато и заталкивать в грудную клетку как можно больше обжигающего солнечного ветра. Но тогда точно настанет момент, когда тело перевесит, и тебе доступно будет только, кувыркнувшись в воздухе, упасть и пробить волну, чтобы там, у дна ловить загадочных рыб своего бессознательного. До тех пор, пока не кончится украденный наверху воздух и тебе не станет одиноко и...
...душно...
Открываю глаза. С потолка капает люстра. Часы показывают что-то нестрашное. Сажусь в кровати. В комнате тихо; на улице тихо. На улице снег неслышно падает из фонаря.
Встаю, иду на кухню. Воды - может... Помогло. Умылся, открыл окно. За стеклом тоже я - смуглый и тени по всему телу. Странно - днём я совсем не такой.
Замёрз и пошёл обратно. Через слои слежавшегося воздуха нырнул в самую глубину дивана. Зарылся, чтобы провалиться поглубже, чтобы застыть там скрюченным иероглифом. Археологи через три тысячи лет откопают этот дом из-под гор мусора и будут вожделеть мою криптограмму.
Ночь звенит в ушах. У стены нащупал струйку воздуха. Живём!