За окном тихо и уютно накрапывает дождь, телевизор бормочет что-то сатирически-успокаивающее, негромко работает процессор компьютера, а белое окошко блокнота радует своей девственной чистотой. Разбуянившееся вдохновение упрямо требует выхода, но мысли, спутавшиеся клубком, словно змеи, просто физически не могут перейти в слова, единственно правильные и нужные. Наверное, стоило бы написать что-то легкое, смешное, но, увы, также быстро и легко испаряющееся из сознания, проходящее по самой его грани, но не зацепившее, не всколыхнувшее... Черт возьми, ну сколько же можно гипнотизировать экран монитора? Вряд ли от моего долгого, тяжелого взгляда там что-то появится. А хотелось бы...
...Дорога, дорога, дорога... Однажды начав бродить по этому хитросплетению чужих судеб и историй, нереально, просто невозможно, остановиться, и осесть где-нибудь в тихой уютной деревеньке. Странное чувство, наверное такое заставляет прелетных птиц пускаться в длительные опасные путешествия, уже через неделю гонит тебя прочь из душной и тяжелой темницы, которую остальные называют домом. Вперед, туда, где новые нехоженные тропы, новые люди, новые неспетые песни и легенды, новые дороги... Кто-то скажет, что это не жизнь, что жизнь должна быть теплой, сытой и размеренной, и это будет его правдой. Но те, в чьей крови огонь и ветер исполняют дикую джигу, те, кто рожден свободным странником, те, кого неистовое вдохновение заводит в неведомые дали, никогда не смогут запереть себя в клетку быта и глупых условностей. Он был как раз таким. Он был Сказителем. Вся земля для него была домом, а в любой корчме его ждали бесплатный ужин и кружка подогретого вина со специями, в-обмен, разумеется, на песни или истории. Уставший за день конь тяжело плелся, едва переставляя заплетающиеся копыта, дорожная пыль припорошила его, превратив из черного в буровато-серого. Да и сам Сказитель порядком притомился, но все же не терял надежды, что незнакомая тропинка, которой он, по своему обыкновению, доверился, все же выведет его к какому-нибудь населенному пункту. Но упрямая дорожка никак не желала кончаться, и Каину, а именно так и звали Сказителя, начало казаться, что она просто опоясывает весь земной шар. Однако, заметно приободрившийся конь так не считал, радостно фыркая и выражая полную готовность хоть сейчас броситься в галоп, лишь бы хозяин-изверг поставил его в конюшню, где свежий овес и симпатичные кобылки. Недовольно покачав головой, Каин натянул поводья, принуждая коня идти шагом. Взгляд, который бросило осорбленное в лучших чувствах животное на своего хозяина, выжал бы слезу у самого закоренелого садиста, но Сказитель давным-давно привыкший к пакостливому характеру свеого четвероного транспорта, не обратил на коня ни малейшего внимния. Запылившаяся и потрескавшаяся шильда гордо вещала, что Каин имеет честь въезжать в деревню со славным названием Распутье.
-Что ж, Распутье так Распутье, - философски пожал плечами Сказитель. - Лишь бы тут была приличная корчма. - конь согласно фыркнул и неспешно потрусил вперед. Вопреки самым мрачным прогнозам, деревенька оказалась скорее небольшим городком, удачно выросшем на перекрестке четырех торговых путей, откуда, собственно, и пошло её название. Постоялых дворов здесь оказалось аж целых два, но местный житель словоохотливо сообщил, что, если у господина есть деньги, то в корчму "Бык и овца" ему лучше не соваться, ибо хозяин - жуткий мошенник, разбавляет пиво водой. А вот в корчме "Золотое яйцо" всегда останавливаются богатые господа. После чего знаток местных достопримечательностей развернулся, и на не слишком твердых ногах по странной зигзагообразной траектории поплелся в, недавно им же обхаянное, заведение. Усмехнувшись, Каин последовал доброму совету, и направил своего коня в "Золотое яйцо". Так как вечер еще только начинался, то корчма не могла порадовать Сказителя большой аудиторией, да и не хотел он сейчас выступать. Попить, поесть, что еще нужно уставшему с дороги путнику? Два стола были заняты приезжими купцами, обмывающими успешную сделку, все остальные же были в распоряжении Каина, о чем ему радостно сообщил хозяин сего гостеприимного заведения, с которым Сказитель договорился по поводу своего вечернего выступления. Усевшись за угловой столик, лицом ко входу, он блаженно вытянул ноги и стал ждать, когда молодая дочка хозяина подойдет, чтобы принять его заказ. Красивая девушка, с длинными черными волосами, заплетенными в густую косу, как раз заканчивала расставлять на столике купцов заказанное ими пиво. Смутное чувство неясного узнавания кольнуло его где-то глубоко в груди.
- Чего вам угодно? - глубокий грудной голос выдернул Каина из пучины собственных мыслей. На него в упор взглянули, непривычно серьезные для такого юного возраста, черные глаза. "Нет, не она. Но, Дьявол и все демоны Преисподней, как похожа!" Пока мысли, вспугнутыми воробьями, носились в голове Сказителя, его губы привычно ответили:
- Бараньи ребрышки с чесноком, и кувшин вина. - кивнув, девушка направиласьв сторону кухни, а он все провожал её удивленным взглядом, чувствуя, как с глубины души понимается горькое, как полынь, давно забытое чувство... Вины...
Ночь неторопиво вступала в свои права, и корчма уверенно наполнялась посетителями, прослышавшими о том, что сегодня в "Золотом яйце" дает концерт известный Сказитель. А он уже знал, о чем рассказывать сегодня. Не песня, нет, хотя музыка тоже не будет лишней, история. И только он знает, кто виноват в том, что эта история происходила в реальности. Посетители будут слушать её, как сказку, пусть и с грустным концом, а он будет проживать все заново. И так каждый раз. Его маленький ад.
Наконец, когда помещение полностью наполнилось людьми, Каин уверенно, словно собираясь прыгать в воду с обрыва, встал, вытащил лютню и направился к стойке. Без стеснения оседлав её, Сказитель наиграв печальный мотив, начал рассказ:
"Тишина. Наглая, мерзко хихикающая, тянущая кривые уродливые лапы, зловещая тишина. Она, словно кокон, обволакивает, затягивает в свои объятия, пытаясь лишить рассудка, памяти, чувств. Амели многое отдала бы за это. Не знать, не помнить, не чувствовать. Не чувствовать боли в избитом и испоганенном теле, не чувствовать почти физической боли от рвущейся на части души, и забыть, что вчера бы один из самых счастливых дней в её жизни - свадьба. Но она помнила, помнила до мельчайших деталей. Память, словно издеваясь над ней, заставляла вспоминать и заново проживать все, что было "до". До, этой давящей могильной плитой, тишины. Наверное, перед смертью человек действительно вспоминает свою прошедшую жизнь. А что еще делать девушке, сжавшейся в комок от невыносимого холода, и забившейся в самый далекий угол сырого мрачного подвала, ожидающей, что вот-вот загремит тяжелая связка ключей, с въедливым скрипом, медленно, словно издеваясь, откроется массивная дверь, и..? И еще одной девушкой по имени Амели на свете станет меньше. Она не строила иллюзий и не надеялась на чудесное избавление в последний момент. Да, собственно, вчера она вообще разучилась надеяться. Она просто методично вспоминала. О веселом девичнике, где ей нагадали семерых красивых, здоровых детей. О своем любимом. О том, как хорошо быть обычными кметами, простыми труженниками полей, и иметь право выбирать себе мужа по сердцу. Ей было даже жаль знатных господ, вынужденных жениться и выходить замуж только за равных по положению, и не имеющих права на любовь. А она, Амели, счастлива, влюблена, и скоро выйдет замуж. Она вспоминала саму церемонию. Как старый падре спросил её: согласна ли она взять в мужья любимого человека. А она счастливо ответила: "да". А потом... Печальное совпадение, словно оскал Судьбы: мимо их деревни шла графская охота. Молодой граф, недавно унаследовавший имение своего упокоившегося отца, нетороплиой, слегка уставшей походкой вошел в церковь. Властно и самодовольно оглядел согнутые в поклоне спины, и подошел к невесте. К Амели. Девушка испуганно напряглась, а молодой аристократ уже поднял её лицо за подбородок, и внимательно посмотрел ей в глаза. И вязкую, липнущую к коже тишину, разорвал громкий уверенный голос, с младых ногтей привыкшего повелевать, человека:
- Я желаю использовать право первой брачной ночи. - и все. Амели показалось, что начали шататься стены, у неё на глазах рушился её мир и её счастье. Да, ни для кого не будет новостью, что сюзерены часто пользуются своим правом первой ночи, но девушка никогда не думала, что это может коснуться именно её. Она беспомощно оглянулась, в напрасной надежде, что, если хотя бы не отец и братья, то человек, названный перед Богом, её мужем, сделает что-то, заступиться, не позволит... Но все надежды были напрасными. Угодливо согнувшись, он лишь пробормотал:
- Как вам будет угодно, Ваше Сиятельство. - усмехнувшись, граф небрежно кивнул своей свите:
- Эй, вы! Приготовьте её. - несколько слуг тут же подхватили под руки, обессиленно оседающую на пол Амели..."
Сказитель чуть прикрыл глаза, пытаясь спрятать эмоции, всколыхнувшие его душу, словно неистовый ветер яростно треплющий одинокую колосинку в поле. Незачем этим простым наивным людям, жадно ловящим каждое его слово, знать какое отвращение у него, тогда еще десятилетнего мальчика, вызвал родной старший брат. Он видел, как была счастлива та девушка, и как исказилось от ужаса её лицо, после холодно-надменных слов:
-Я желаю использовать право первой брачной ночи... - Старший брат был ему ближе отца, и не выдержав боли от крушения идеалов, Каин навсегда покинул их родовой замок.
Сейчас же сидя на стойке, он неторопливо перебирал струны, и те жалобно-звонко откликались на движения его пальцев, словно сочувствуя Судьбе молодой девушки. Серьезный взгляд дочери корчмаря, словно пытался вскрыть душу Сказителя, выпотрошить, прочувствовать. Остальные же посетители подались вперед, желая услышать продолжение этой истории. Мягкий вкрадчивый баритон Сказителя действовал на них гипнотически, словно оживляя перед глазами людей чужие судьбы. Глубоко вздохнув, Каин продолжил.
" Оставшееся до вечера время слилось для Амели в непрерывную полосу движений, звуков, голосов. Её мыли, натирали пахучими травами и маслами, делали сложную затейливую прическу, а она словно бы не понимала, что все это происходит именно с ней. Тот кого она любила всей душой, тот, кому она клялась в вечной верности, тот, кто клялся ей делить и радость и горе - он предал её! Собственными руками он отдал её, как игрушку на ночь, другому человеку. Амели накормили, и также, будто во сне, она спрятала столовый нож в глубокий вырез платья. Зачем она сделала это, девушка не понимала, но словно какой-то голос шепнул ей тихо: "Возьми". На замок тихо опустилась ночь, в коридорах слуги зажигали факелы. Молоденькая служанка с большим тяжелым канделябром зашла за Амели и повела её в покои графа. И тут, доселе, казалось спящее, сознание, внезапно стало кристально ясным. Она поняла, зачем в её декольте лежит нож, и очень четко осознала, что дорого продаст свою честь. Да и жизнь тоже. Оставшись в одиночестве в покоях графа, она повернулась к окну, поставив лицо легкому дуновению ветерка. Прекрасно понимая, что живой отсюда она уже не выберется, Амели хотела насладиться последними минутами своей жизни. Привычный пейзаж: знакомые деревья, распаханные квадратики полей, беспечные птицы, перелетающие с ветки на ветку, медленно успокоил судорожно бьющееся сердце. И, как ни странно, окончательное умиротворение принес ей вид, лениво убегающей на север, дороги. С потрясающей ясностью девушка поняла, что вся её жизнь - одна сплошная дорога, и если сейчас прервется её земной путь, то, наверное, там, дальше, будет еще что-то... Что-то другое. Тишина комнаты мягко обнимала её за плечи, изредка прерываясь потрескиванием дров в камине. Чуть слышно заскрипела входная дверь, мягкие шаги прошелестели по, небрежно брошенной на пол, медвежьей шкуре. Чужие руки грубо обняли её за плечи, и нетрезвый граф развязно прошептал ей на ухо:
- А ты ничего так для селянки, красивая. - и словно распустилась сжатая пружина. Мгновенно повернувшись, Амели всадила спрятанный раньше нож точно в горло сюзерена. Удивленно расширились голубые глаза, кровь заклокотала в горле, и граф умер, даже не успев понять, что его убили. На звук тяжело упавшего тела в комнату ворвалась стража. Глаза девушки, стоящей над трупом, сверкали нескрываемым торжеством. Эта месть оказалась сладка...
Амели не помнила, что было с ней после, провалившись от нестерпимой боли в спасительное забытье. Теперь же сидя в подвале, сходя с ума от жуткой, противоестесственной тишины, она не жалела о том, что совершила. Мечом разрубив плотную стену безмолвия, заскрипели ржавые, плохо смазанные петли. В темницу зашел палач, и высокий темный силуэт почудился девушке за его плечом. Её приговорили к публичному сожжению. Тем утром еще одной девушкой по имени Амели стало меньше..."
Тихо выдохнув, Сказитель окончил рассказ. Последний аккорд, последний предсмертный крик струн, и все. Тишина. Одна минута, две, и тут зал взорвался апплодисментами. В поставленную для этой цели кружку, полетели серебряные монеты с редким вкраплением золотых. Посетители принялись громко обсуждать только что услышанную историю, а Каин, подхватив плащ, вышел из корчмы. Даже по прошествии стольких лет он чувствовал себя предателем. Сам не понимая почему, но предателем. Предавшим. Даже не признаваясь себе в этом, но рассказывал он только для одного человека. Для одной девушки. За спиной Каина послышались легкие торопливые шаги, и черноволосая дочка хозяина остановилась перед Сказителем, пристально вглядываясь в горьковатый прищур серых насмешливых глаз.
- Спасибо, - кивнула она, - Я поняла...
Я резко вскинула голову. На удвленном лице виднелись четкие отпечатки клавиш, а перед глазами стояли недавно увиденные картины. Успокаивающе шелестел процессор, а тишина мягкими бархатными лапками наигрывала на клавиатуре смутно знакомую, печаьную мелодию...