Михаил Светлов - фигура вроде бы легендарная и всем известная, хотя в общем-то он известен большинству лишь как автор "Гренады". Ну ещё парой вещей - типа "Каховки" и "Рабфаковке".

Начнём с "Гренады".

Украинский хлопец поразил воображение лирического героя тем, что (с дальним революционным прицелом) мурлыкает под нос "Гренада... Гренада...".

Затем происходит трагедия: его убивают.

Пробитое тело наземь сползло,
Товарищ впервые оставил седло.
Я видел, над трупом склонилась луна,
И мёртвые губы шепнули: "Грена..."

Оставим в стороне некое поэтическое преувеличение "товарищ впервые оставил седло" (можно подумать, он в седле жил). А дальше:

Отряд не заметил потери бойца
И "яблочко-песню" допел до конца.

Итак, прозвучал выстрел, боец убит, а "отряд не заметил". Когда такое может случиться? В лихой атаке или наоборот, когда отряд улепётывает во всю прыть. Но в таких случаях "яблочко-песню" не поют: не до неё.

Поют на походе. А если отряд походным строем ехал по дороге с песней, прозвучал выстрел, а отряд даже не почесался поинтересоваться, что это было, даже песню не прекратил, то это как называется? Правильно, это бред.

Теперь этапом нашего небольшого пути будет "Каховка".

Гремела атака, и пули звенели,
И звонко строчил пулемёт.
И девушка наша в походной шинели
Горящей Каховкой идёт.

Не будем задаваться пошлым вопросом, в каком смысле "наша девушка" - будем считать, что в самом возвышенном: боевая подруга. Которая почему-то идёт среди горящего города под ободряющий свист пуль. (Так же как не будем придираться к рассогласованию времён: пулемёт СТРОЧИЛ, а девушка ИДЁТ.)

И припев:

Так выпьем за юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела!
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила!

Вот те раз! Оказывается, эта "боевая подруга"... жила в Каховке (не упустив возможность, между прочим, покрасоваться на фоне пожара родного городка), а вовсе не была бойцом революционной армии! Вот это на! Вот это действительно "наша девушка"!

Ну а про "Рабфаковке":

Барабана тугой удар
Судит утренние туманы,-
Это скачет Жанна д'Арк
К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон
Тушит музыка менуэта,-
Это празднует Трианон
День Марии-Антуанетты.

В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка,-
Ты склонилась, сестры родней,
Над исписанною тетрадкой...

Громкий колокол с гулом труб
Начинают "святое" дело:
Жанна д'Арк отдает костру
Молодое тугое тело.

Палача не охватит дрожь
(Кровь людей не меняет цвета),-
Гильотины веселый нож
Ищет шею Антуанетты.

Ночь за звезды ушла, а ты
Не устала,- под переплетом
Так покорно легли листы
Завоеванного зачета.

Ляг, укройся, и сон придет,
Не томися минуты лишней.
Видишь: звезды, сойдя с высот,
По домам разошлись неслышно.

Ветер форточку отворил,
Не задев остального зданья,
Он хотел разглядеть твои
Подошедшие воспоминанья.

Наши девушки, ремешком
Подпоясывая шинели,
С песней падали под ножом,
На высоких кострах горели.

Так же колокол ровно бил,
Затихая у барабана...
В каждом братстве больших могил
Похоронена наша Жанна.

Мягким голосом сон зовет.
Ты откликнулась, ты уснула.
Платье серенькое твое
Неподвижно на спинке стула.

я вообще помолчу: построить стихотворение на параллельном сопоставлении советской рабфаковки, самоотверженно осваивающей премудрость науки, с... Марией-Антуанеттой, прославившейся тем, что посоветовала народу есть пирожные, раз у него нет хлеба, - это уже что-то запредельное. И пусть третьей в эту компанию засунута более уместная здесь Жанна д'Арк, едущая освобождать Орлеан, всё равно это ярчайший пример революционно-поэтической халтуры.

Припечатав так Светлова, я тем не менее не хочу сказать, что он был совершенно бездарен. Нет. И лучшее тому доказательство - ряд крылатых фраз, оставшихся от его маразматических в общем-то стихов: "мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути", "этапы большого пути", да и сама по себе "Гренада" стала знаком того интернационалистского порыва всеобщего освобождения, захватившего советских людей где-то в первые два десятилетия после революции. И даже его рабфаковка, пусть и кощунственно сопоставленная с версальской любительницей сладостей, обрисована очень проникновенно и жизненно - недаром это стихотворение, несмотря на его претенциозную искусственность, стало популярным и любимым.

В этом Светлова, наверное, можно сравнить с Евтушенко, тоже достаточно лажовым, но... всё же поэтом. Даже прославившимся одной по-настоящему крылатой фразой (имею в виду, конечно, "поэт в России больше чем поэт").

Вообще-то Светлова можно понять через одно явление, трудно понимаемое современной публикой, на которое обратил внимание, кажется М.Синельников в "МН" (или Золотоносов - я их путаю): в 20-е годы среди лидеров советского искусства преобладало левое крыло Серебряного века. Сказано это было про Маяковского (который по этой причине никогда не станет народным советским поэтом), но к нему можно сразу добавить, например, Рейснер, которая вовсе не была только комиссаром и публицистской, но ещё до революции считалась крупной поэтессой, соперничавшей с Ахматовой (а поскольку Ахматова в моих глазах - типичный буржуазный отстой, то, полагаю, правильно соперничала).

Тщательно скрывавшая суть Великого Перелома как второй советской революции, уже национальной, советская пропаганда всячески препятствовала осознать раннесоветское искусство как принципиально космополитическое ("мир без россий, без латвий", © Маяковский); в общем, ленинское по сути. И хотя национальную составляющую тех лет тоже не след сбрасывать со счетов (проявившуюся, как ни парадоксально, в троцкистском крыле - прежде всего, конечно, Есенин), всё равно доминантой было встраивание русской революции в контекст мировой истории. Ну а "социалистической" культуры - соответственно в культуру мировую. (Вспомним, как Ильич первым делом приказал установить в Александровском саду монумент в честь всех известных мировых борцов за свободу. Кажется, он и посейчас там.)

В топорных попытках Светлова приплести Марию-Антуанетту к будням культурной революции в Советской России мы как раз можем очень наглядно прочувствовать это явление. И наоборот, оно хорошо помогает объяснить светловские "закидоны". Большинство революционных поэтов были помешаны на классических образах, которые они кстати и некстати пытались присобачить к социалистическому строительству. Пока выбор пути русской революции был неясен, по поводу таких попыток шли ожесточённые споры, выдвигались аргументы "за" и "против". И лишь с началом Великого Перелома народность и классика были разведены по местам: народность была объявлена основой советского искусства, а мировая классика заняла ниши в сталинском ампире (в широком смысле: архитектура, балет и даже модные одно время костюмированные балы).

И то, что Светлов выжил в эту эпоху, - удивительно. А то, что он после 30-х ничего стоящего не написал, - абсолютно закономерно.