|
|
||
Дарвинизм принято рассматривать как образец научного взгляда на происхождение живого. При этом обычно не замечается, что теория Дарвина вполне антинаучна. | ||
Дарвинизм настолько монополизировал эволюционное учение, что сам термин воспринимается большинством как синоним эволюционизма; постоянно попадаются такие пассажи, как "происхождение живого - по Дарвину или по Библии?". Хотя при чём тут Дарвин? Дарвин поставил в центр эволюционного процесса естественный отбор, только и всего. Но дарвинизм уже давно считается мэйнстримом эволюционизма его брендом; так что в глазах не только неучёных, но и многих учёных между этими двумя понятиями можно ставить знак равенства.
В науке, пожалуй, было 3 эволюционных концепции:
О двух последних следует рассуждать отдельно. Что же касается дарвинизма, то, конечно, на сегодняшний день это откровенно нелепое и даже смехотворное учение. Тем удивительнее (и печальнее), что оно продолжает стоять во главе эволюционной науки.
Разоблачению дарвинизма именно как научного направления и посвящена данная работа. Ну а те, кто хотел бы найти здесь опровержение эволюционизма как такового, этого здесь не найдут; в данной работе самому вопросу эволюции почти не уделяется внимания.
Есть и ещё один живой контрпример к дарвинизму: ленивец. Забавное такое существо, которое перебирается по веткам деревьев в час по чайной ложке.
Пытаясь объяснить его появление, я должен признаться, что моя фантазия сильно уступает фантазии дарвинистов: ну не могу я представить себе такие природные факторы, которые делали бы нежизнеспособными тех протоленивцев, которые перебирали лапами чуть быстрее, чем надо!
Живые организмы существуют встроенными в цепочки связей, наиболее заметной из которых является пищевая: что-то данный организм потребляет, а что-то нет; что-то для него является даже губительным. Причём, заметим, то, что губительно для одного, может быть совершенно безвредным для другого.
(Кстати, наличие пищевого спектра, вдобавок, весьма узкого у некоторых видов, само по себе является возражением против дарвинизма. Ведь, если положить борьбу за выживание в основу существования видов, то все организмы стремились бы к всеядности!)
Скажем, какой-то шмель собирает пыльцу только определённых цветков. Что его заставляет тратить время на поиски этих цветков, когда полно других?
Что заставляет перелётных птиц с огромным риском лететь за тридевять земель в определённые края?
Морской ёж одет в прочный панцирь, утыканным длинными отравленными иглами. Казалось бы, врагов у него быть не должно. Однако находится хищник, который... преспокойно поедает таких ежей!
Зачем? Что, ему не хватает планктона или рыбёшек?
И ведь эти ежи - не какая-то пищевая добавка, валяющаяся на дороге. Чтобы поедать их, нужны мощные челюсти, лужёная глотка и специально приспособленный желудок. Но зачем этому хищнику уподобляться японским гурманам, любителям рыбы фугу? Какой смысл?
По этому поводу можно сказать словами героя популярного фильма: "Преступник (в данном случае - природа) идёт по пути наибольшего сопротивления".
Благодаря такому принципу, процессы в неживой природе предсказуемы - в зависимости либо от точности описания, либо от адекватности статистического описания процесса.
Классическая наука выросла на отрицании у животных свободы воли и выбора. Животное поведение ("инстинкт") редуцируется к неживым процессам, которые в достаточной степени детерминированы. Здесь существует как бы свой принцип потенциала: "дают - бери, а бьют - беги".
Поэтому избирательность поведения животных нарушает принцип всеобщего господства причинности. Почему подберёзовики норовят расти при берёзах, а подосиновики - при осинах, ещё можно объяснить с позиции причинности: наличием питательных веществ в почве близ данных деревьев, например. Но вот животное далеко не всегда обращается в бегство даже когда его явно бьют. А уж когда волку предлагают траву на сочном лугу, а овце - питательных полевых мышей, они почему-то категорически отказываются это брать.
Такое поведение требует своего объяснения.
Философская парадигма, называемая телеологией, предполагает наличие высшей (природной или сверхприродной) силы, руководящейся конечным результатом.
Однако наука не желает иметь дело с ЗАЧЕМ; она готова отвечать только на вопрос ПОЧЕМУ. Природные причинно-следственные связи, а не природное целеполагание, подрывающее сами научные устои!
И если, согласно традиционному мнению учёных, высокоорганизованные существа способны видеть только ближайшие, конкретные цели, то тем невозможнее, находясь на позиции науки, представить надъиндивидуальную, несознательную силу, ведущую обладающий лишь зачатками сознания индивид через тернии к звездам, к глобальной цели.
И Дарвин совершил свой прорыв.
Он вместо приспособленности вида стал рассматривать приспособленность популяции. А её объяснил естественными, т.е. лежащими в рамках причинности факторами отборов.
Природа у Дарвина стала чем-то вроде Микеланджело, высекающего из огромной бесформенной массы вполне структурированное изваяние путём непрерывного отсечения излишков. Только если скульпторы имеют дело с жёстким, невоспроизводящимся материалом, то в руках у скульптора-природы материал типа шагреневой кожи наоборот: он беспрерывно разрастается подобно тесту на дрожжах.
Впрочем, такое описание дарвинизма опять уводит нас в сторону некоего природного разума и годится лишь для лучшего понимания некоторых моментов. Природа, если и скульптор, то такой же, как ветер и волны, бессознательно вытёсывающие весьма сложные фигуры из столь же бессознательных прибрежных скал.
Главное достоинство дарвинизма - в "естествизации" органического. Природные условия стали некоей "гиперповерхностью", а энергетические затраты на борьбу за выживаемость - аналогом потенциала. И как вода при изменении рельефа скатывается в новые низины, так и живое с изменением "рельефа" среды выбирает области с наименьшим потенциалом и скапливается там, обозначая новую конфигурацию живого. Точнее, конечно, за него выбирают, поскольку в зонах выживаемости легче выжить, а вдали от них легче умереть. А ещё точнее - вода в мелких ямах испаряется, а в глубоких остаётся; поэтому глубокие ямы становятся водоёмами, переходя из явления случайного в разряд географического (топографического) объекта. Вот и в природе - кто не "испарился", то стал водоёмом видом.
Вот так всё просто и понятно.
Вот почему труд Дарвина взорвал научный мир, став символическим.
Наконец-то нашёлся учёный, красиво и убедительно(?) сведший не поддававшуюся научному методу мнимую загадочность живого к чисто научному, причинному.
Дарвиновская эволюция - это своего рода исчисление бесконечно малых в биологии. Эволюция идёт сверхмалыми, невидимыми шажками, зато сверхдлительное время. Микроизменения практически ненаблюдаемы, зато их сверхдлинная последовательность видится нам даже новыми видами.
Очень лаконично и точно (как обычно) охарактеризовал значение теории Дарвина для всей науки в своё время Троцкий ("Дарвинизм и марксизм"):
"Дарвин избавил меня от последних идеологических предрассудков... В одесской тюрьме я ощутил твёрдую научную почву под ногами. Факты начали укладываться в систему. Идея эволюции и предопределённости - то есть постепенного развития, обусловленного природой материального мира - полностью завладела мной.
Дарвин был для меня могущественным привратником у входа в храм вселенной. Я был опьянён его скрупулёзностью, точностью, доскональностью и в то же время силой его мысли".
И каждый учёный-материалист должен был бы подписаться под этими словами, поскольку наконец-то ощутил и у себя "твёрдую почву под ногами".
Видно, что дарвинизм упал с неба в руки научного мира в качестве некоей "дубины идеологической войны"; не будем забывать, что случилось это в эпоху, когда религиозность считалась синонимом благонамеренности. Неудивительно, что он стал знаменем передовой науки своего времени, поскольку, когда идёт ожесточённая схватка, придираться к удобству оружия нет времени.
Дарвинизм стал важнейшим оружием в войне без правил. Его применение можно уподобить одной литературной шутке. "Вот мы берём сосуд с зелёной жидкостью и наливаем туда синюю. Смотрим - содержимое задымилось и стало тёмно-синим. Это показывает, что бога нет".
Дарвинизм должен был так же показать, что "бога нет". И потому опять же не стоит сразу относиться к нему серьёзно как к сугубо научному явлению.
Дарвин был первопроходцем. И обозначил решение задачи о возможном целеполагании в природе. А следующие поколения учёных разберутся и с отдельными его недостатками. Изобретут неодарвинизм, который вберёт в себя все достоинства старого доброго дарвинизма, лишившись его изъянов.
Однако такое может получиться, если основная идея здравая и верная. Бывает и так, что ходишь под впечатлением высказанной кем-то мысли, а потом, по здравом размышлении, говоришь себе: "Какая чушь!" В общем, как в анекдоте из серии про армянское радио.
- Как не ошибиться, если случилась любовь с первого взгляда?
- Надо внимательно посмотреть во второй раз.
То, что учёный мир первое время находился под гипнозом учения Дарвина, ставшего для эволюционистов любовью с первого взгляда, достаточно естественно и не может быть поставлено ему, этому миру, в упрёк. Куда хуже, что и по здравом размышлении наука не сказала про дарвинизм: однако, редкостная чушь! Оставив его и по прошествии многих десятилетий в центре эволюционизма и тем самым превратив его из гипотезы в тормоз науки, сделав антинаучным и даже шарлатанским явлением.
Кстати, заметим по ходу, что дарвинизм со своими "миллионами лет эволюции" построен по принципу Ходжи Насреддина, вычислившего что за данный долгий срок кто-то из действующих лиц обязательно да умрёт.
С одной стороны, однозначно известны ископаемые виды, некоторые из которых похожи на какие-то промежуточные формы и наводят на мысль об эволюции; с другой стороны, никто не наблюдал возникновения диких видов в природе, Так есть ли вообще предмет для разговора? И где фактическое подтверждение дарвинизма?
Дарвинисты говорят на это: "Не всё сразу. Эволюция - долгая штука. Подождите пару миллионов лет, и сами во всём убедитесь".
Поставим вот ещё какой вопрос.
Ну ладно, эволюция, подобно мифической индийской птице, нежно прикасающаяся крылом к алмазной поверхности природы, зато регулярно и "миллионы лет", может быть рассмотрена для разных бактерий, червей, дрозофил и пр. видов, отличающихся сверхплодовитостью.
Но вот малоплодовитые виды; скажем, бегемоты, где самка приносит одного детёныша за два года. Достаточно такой воспроизводимости для эволюционной изменчивости - пусть даже с учётом "миллионов лет"?
Ответа на этот вопрос, конечно, быть не может. Я лишь просто хочу показать, что для некоторых высокоорганизованных видов применимость "дифференциально-интегрального исчисления" Дарвина вовсе не так очевидна.
Например, они часто говорят о "приспособленности" индивида, тогда как в классическом понимании приспосабливается только популяция. Правда, более приспособленная особь вроде бы становится основной ступенькой для следующего шажка эволюции, но и здесь есть одна важная подтасовка.
В своих построениях дарвинисты напирают на выработку у вида приспособленности к среде. Тогда как сама по себе приспособленность с выживаемостью ещё ничего не значит; эволюционно значима как раз невыживаемость; именно исчезновение оказавшихся неприспособленными особей и даёт предполагаемую картину эволюционного движения; без этого мы наблюдали бы лишь разброс по экстерьеру внутри вида.
К примеру в обзоре палеонтологии обычно говорится: "Рыбы вышли на сушу. Так получились пресмыкающиеся".
Возможно, это неплохой ламаркистский подход, но с "научной", т.е. дарвинистской, точки зрения, надо говорить не о том, что "рыбы вышли", а о том, чтоґ их выгнало на сушу? Водоёмы стали (периодически и постоянно) испаряться? Вода в них начала (периодически и постоянно) закипать?
Учёные показывают на каких-то сомиков, порой способных передвигаться во время засух из пересыхающих луж в полные. Вот реконструкция таких ситуаций с обязательным обоснованием неизбежности вымирания тех, кто не захотел передвигаться, в соответствующую геологическую эпоху только и способна дать твёрдое обоснование теории перехода жизни на сушу, а не то, что "рыбы вышли", без чего все разговоры об этом остаются "фактиками в мире галактики", как говорил один литературный персонаж.
Кстати, парадоксальным образом дарвинизм, родившийся как преодоление телеологичности фактически неявно вернулся к ней, будучи не в состоянии объяснить подлинные факторы эволюции.
Возьмём для примера жирафа. Он, очевидно, говорят дарвинисты, сэволюционировал в длинношеее существо, приспособившись питаться высоко растущими листьями. В общем, для чего ему такая шея, понятно.
Всё это было бы замечательно, если бы все обитатели саванны (где водятся жирафы) стали такими же длинношеими. Однако даже местные копытные - антилопы различные - преспокойно пасутся рядом, поедая траву. Что легче (и энергетически выгоднее) - отращивать миллионы лет шею или перейти на питание травой?
Какие природные факторы заставили именно предполагаемых предков жирафов вытягиваться в высоту?
Ответа нет.
Таким образом, дарвинистская наука сплошь и рядом даёт ответы на вопросы "зачем", но не даёт ответа на "почему".
Сделав круг почёта, дарвинизм по сути опять вернулся к скрытому телеологизму.
Без неё пресловутое "эволюционное преимущество" практически не играет особой роли. Ну распространится через миллионы лет этот признак на 40-50% особей и станет заметным и значимым - ну и что? Видообразование предполагает резкий разрыв с предыдущим состоянием; значит, лишённые полезного признака особи должны со временем поголовно исчезнуть да ещё не оставив потомства!
Получается, что в популяции существует какой-то механизм постоянной санации. Что-то типа ежегодного прохождения - только не диспансеризации, а какой-то комиссии по расовой полноценности, безжалостно отбраковывающей индивидов-неудачников.
Однако такой комиссии нет и быть не может хотя бы потому, что полезные признаки предполагаются на первых порах очень мало выраженными и не заметными. А раз так, то эволюционно продвинутые будут преспокойно сосуществовать с непродвинутыми многие поколения. И даже когда эволюционное преимущество начнёт проявляться - что тогда?
Если поверить Дарвину, то севшая отдохнуть стая перелётных птиц должна тут же затеять драку, после которой она вновь поднимется в воздух значительно поредевшей, оставив на земле, покрытой пухом и кровью трупы сородичей, не сумевших в жестокой борьбе отстоять своё право на дальнейший перелёт. В результате до цели долетят единицы. Ничего, как указывал классик, "лучше меньше, да лучше".
Но ничего подобного в популяциях животных не происходит. Наоборот, само существование стай и стад направлено на повышение возможности выживания каждого из её членов, а вовсе не "эволюционно приспособленных".
Про одиночных или парно живущих животных и говорить нечего: у них отбраковывать слабых просто некому. А ждать, пока они сами вымрут вместе с генофондом можно те же миллионы лет и без толку.
Для придания большей правдоподобности внутривидовому отбору Дарвин сделал акцент на половом отборе. Дескать, эволюционно продвинутый самец вступает в борьбу за эволюционно продвинутую самку (последнее, впрочем, часто игнорируется - пусть самец возьмёт своё не качеством, так количеством спариваний, чтобы из его потомства всё равно могла бы получиться чистая линия) и, разумеется, выигрывает её. В результате внутри популяции постепенно формируется раса с полезными признаками, которые усиленно размножаются, а затем, став большинством, окончательно избавляются от сородичей-неудачников. Затаптывают их, наверное (чего в природе, разумеется, не наблюдается).
В общем, дарвинистские эволюционисты хорошо расписали, как кто выбирает себе пару, как борется за право передать свой генофонд и т.д.
Однако вообще-то это всё ведь больше эротические фантазии самих дарвинистов, ибо животные не обязаны в выборе партнёра следовать их предписаниям и составлять образцово-эволюционные пары!
Миф о половом отборе может возникнуть только при наблюдении за некоторыми стадными видами, например, копытных. И то там, половое соперничество вовсе не носит характера исключения из процесса продолжения рода.
И уж совсем нелепой эта концепция становится при осознании того, что подавляющее большинство видов животных (даже рыбы) - парноразмножающиеся, т.е. составляющие временную парную семью на время заведения потомства. А образ "альфа-самца", озабоченного неукротимым желанием "оплодотворить как можно больше самок" - такая же спроецированная на природу эротическая фантазия исследователей, прикрывающих свои комплексы наукой. И если в результате брачных боёв парноразмножающихся животных какой-то малый процент самцов даже остаётся без пары, то этот факт настолько эволюционно незначителен, что о нём даже и говорить не стоит.
Ещё одна подтасовка дарвинистов - молчаливое предположение, будто вектор выживаемости должен совпадать с вектором полового преимущества над соперником.
Скажем, есть когтистый хищник, который гоняется за жертвами. Появляется индивид с когтями в половину короче; в силу этого он бегает быстрее и лучше ловит добычу. Получается, он эволюционно успешен, он имеет преимущество! И вот он решает закрепить свою успешность в потомстве, вступает в брачную борьбу, получает от первого же соперника когтищами и... отправляется к праотцам вместе со всем своим "эволюционным преимуществом". (Поскольку брачные бои смертью не заканчиваются, то в реальности соперники должны поочерёдно показать ему свои когти и поставить в конец эволюционной очереди.)
Или ещё. Главным залогом выживаемости зайца, видимо, следует умение быстро убегать от врага. Тогда, вступив в спор за зайчиху, соперники должны... тут же давать стрекача, демонстрируя своё преимущество! Или "альфа-самец" какой-либо птицы гордо обозначает своё первенство. А потом выясняется, что главное достоинство этой птахи - при появлении врага упасть на землю и затаиться!
Проанализировав "правдоподобность" дарвиновских представлений об отборе, мы теперь можем нарисовать схему идеальной эволюционной машины Дарвина (по типу идеальной тепловой машины). Итак, есть популяция. Внезапно резко меняется природный фактор; скажем, наступает лютый холод. Почти вся популяция вымирает; остаются лишь несколько особей, оказавшихся более приспособленных к такому повороту событий.
Похолодание заканчивается. Пока более чувствительные приходят в себя и восстанавливают силы, наиболее приспособленные быстренько покрывают самок.
Сменяется два-три поколения; популяция вновь разрастается. Вдруг опять наступает на короткое время лютый холод. И опять от популяции остаётся несколько особей. ..
В общем, всё повторяется. И так миллионы лет.
В результате когда-то короткошёрстые теплолюбивые животные становятся длинношёрстыми и морозоустойчивыми.
Такая вот "машина Дарвина". Вот для какой модели природных факторов подходит "естественный отбор".
Разумеется, опять же ничего подобного в природе не бывает. Зато нарисованная выше картина очень похожа на замаскированный под естественный искусственный отбор, по образу и подобию которого Дарвин строил свою теорию и который постоянно выглядывает изо всех щелей его детища.
А значит, вид должен представлять из себя довольно разношёрстное собрание. Скажем, если жирафы произошли от некоего короткошеего предка, то среди них должны быть и более длинношеие особи, и более близкие к исчезнувшим предкам.
Однако в реальности представители диких видов могут отличаться по размерам, но в смысле строения практически идентичны; никакого эволюционного разброса в видах не наблюдается. Они "подстрижены" настолько ровно, что простым эволюционным дрейфом это объяснить невозможно.
Ещё одна форма изложения дарвинизма: в природе постоянно возникает в зародыше что-то, но оказывается полезным что-то одно; оно и закрепляется, а остальные отсеиваются.
Отметим сразу, что, поскольку новые признаки незаметны, то и отсеяться они должны не сразу, а вырастя, чтобы проявиться.
В результате популяции должны быть наполнены разнообразным эволюционным балластом, постоянно отсеивающимся. Однако в действительности каких-то постоянно проявляющихся (и норовящих закрепиться) признаков у животных мы не наблюдаем; фактически виды представляют из себя статические образования однородных особей (насколько это можно судить по морфологии и анатомии).
Возьмём какого-нибудь зверя, не имеющего природных врагов - типа тигра или белого медведя - и в силу этого фактически исключённого из эволюции.
Произошёл он, как считается, от какого-то своего ископаемого предка. Предполагается некая эволюционная цепочка.
Возьмём в этой цепочке, условно говоря, предпоследнее звено - вымерший вид, очень незначительно отличающийся от современного.
В силу последнего правдоподобно будет предположить, что вёл он сходный образ жизни и тоже вряд ли имел врагов.
Что же заставило его сделать последний шаг, сэволюционировать в нынешний вид? Что могло побудить его к такой борьбе за выживание, что она даже несколько видоизменила его?
"О, как удачно (вариант - мудро) развился в процессе эволюции этот вид! - восклицают дарвинисты. - Самец мало того, что привлекает самку, он ещё и отвлекает на себя врагов. Тогда как самка, выращивающаяся птенцов, должна быть максимально незаметной для тех же врагов".
Что ж, поаплодируем мудрой эволюции и её боевому авангарду - естественному отбору. А потом, несколько поостыв, спросим: а как отбор этого достиг?.
Действительно, никакими ухищрениями нельзя получить из популяции обычных собак породу, где кобели были бы размером с догов, а суки - с болонок. Нет, бывают признаки, сцепленные с полом; такие признаки можно развить, вырастить породу, где они даже больше контрастировали бы. Но вот с нуля таких признаков создать нельзя: каждое новое поколение, получающееся в результате скрещивания самых перспективных пар тут же сведёт насмарку намечающуюся половую дифференциацию!
Каким же образом тупой отбор - что половой, что не половой - может породить значимую для выживания половую дифференциацию вида?!
Но не только половой отбор может быть направлен против выживаемости.
Характерный пример - волки. Стая атакует жертву (например, лося). Слаженно хищники загоняют его, заходя с обеих сторон. И вот решающий момент: самый смелый, самый отчаянный из них делает решительный прыжок. Прыжок ещё и рисковый - жертва может запросто убить его или покалечить; но зато она может задержаться, сбавить ход - и тогда охота сделана.
Стоп. Но зачем передовому волку так рисковать? Он получит приз в виде самого большого куска? Нисколько. Если жертва достанется волкам, все сожрут сколько каждый урвёт. Героя наградят? Лучшие волчихи бросятся ему на шею? Ничего подобного, никаких наград ему не полагается. Да и волки относятся к парноразмножающимся (и только в брачный период), поэтому предположения, что он после удачной охоты устроит оргию с самками стаи - опять же чистая фантазия.
С другой стороны, нет у волков ни госпиталей, ни пенсий по ранению. Более того, если жертва отобьётся, а нападавший пострадает, собратья могут его запросто сожрать в утешение себе.
Т.е. получается, что рискует хищник весьма и весьма, а вот какого-то преимущества от его безумства храбрых не видно. Точнее, полезность такого поведения для популяции очевидна, а вот индивиду (с его драгоценным геномом) она преимуществ не даёт.
Каким же образом, согласно дарвиновским постулатам, могла выработаться (и закрепиться) такая практика? Ведь, если бы действовал естественный отбор, свирепые хищники быстро выродились бы в стаю трусливых падальщиков, прячущихся друг за друга в надежде найти дурака, который согласится рискнуть!
Впрочем, не надо думать, будто этот вопрос дарвинистам не задавали. И они, кстати, оказались не лыком шиты.
В 1960-х гг. учёный Гамильтон (разумеется, британский) маленько поправил Дарвина. Он предложил вместо дарвиновского репродуктивного успеха особи считать механизмом эволюции "итоговую приспособленность", учитывавшую "сумму воздействий, произведённых ею на репродуктивный успех ближайших родственников, причём по мере ослабления родства значимость этой составляющей убывает".
"Из гамильтоновой теории вытекает, что, поскольку в среднем детёнышей роднит между собой только половина их генофонда, они станут вести себя альтруистически друг по отношению к другу не раньше, чем выгоды такого поведения вдвое превысят требуемые затраты и жертвы".
(Ф.Дж. Салоуэй. Теория эволюции и альтруизм.)
Оно, конечно, можно просто сказать: не знаю. Чушь какая-то с этим естественным отбором получается. Надо поискать какую-нибудь другую, более достойную теорию.
Но, поскольку сказать так язык не поворачивается, то лучше рассказать всем про "итоговую приспособленность". (Человек явно в школе решал задачки, заглядывая в ответ.)
Чушь, разумеется это всё. И прежде всего потому, что в случае волков в стаю сбивается не семья, а в полной мере всякий сброд.
Но как вам хищник со вшитым приборчиком, сообщающим ему противным голосом: "Совпадение ДНК 65%. Альтруизм энергетически невыгоден"?!
И эти люди ещё смеются над Ламарком!
Дарвин благополучно изложил свою теорию насчёт того, как некий индивид откуда-то получает полезное свойство, как его потомство это свойство наследует, как в дальнейшем оно укрепляется в поколениях, создавая для этого потомства "эволюционное преимущество"...
И вот среди грома оваций прорезался скептический голос некоего Дженкинса, который задал Дарвину каверзный вопрос. Ну хорошо, индивид родился с каким-то там полезным свойством. Но дальше он спаривается, и его хорошая наследственность передаётся детям в пропорции 1/2. Те спариваются дальше, и их наследственность растворяется в гомеопатической пропорции (которую замедляют лишь эпизодические спаривания потомков прародителя с хорошей наследственностью, чем, впрочем, увлекаться не стоит, поскольку близкородственное скрещивание может аннулировать любой полезный признак), пока не становится пренебрежимо малым и не исчезает фактически,
Дарвин был сконфужен и так и не нашёлся, что возразить. Бедняга, законов наследственности не знал, скажут историки науки: наследственность вовсе не растворяется, а каждый признак сохраняется в потомстве как целое - в сильном состоянии, проявляющемся сразу или в слабом, готовом внезапно проявиться в потомстве в любой момент. Так что всё в порядке, признаки могут исчезнуть только в том случае, если не успели унаследоваться. Так говорит Мендель. (И так нас десятилетиями учили генетики. По крайней мере, до того, как объявили, что вскорости "блондинки исчезнут как вид" (?!) - тут законы наследственности вдруг замолчали, как музы при громе пушек.)
В общем, не прошло и скольких-то десятилетий, как реноме Дарвина было спасено. Но есть здесь некий нюанс.
Вот на какое-то время концепция Дарвина была опровергнута Дженкинсом. И что?
Ну, наверное, забыли этого Дарвина с его нелепой теорией где-то на полвека. А потом, когда законы Менделя стали азбучной истиной, вновь вспомнили, очистили от пыли и подняли на щит. Так?
Нет, не так. Вы не поверите, но опровержение Дженкинса, казавшееся тогда вполне убедительным... совершенно не ослабило триумфальное шествие дарвинизма по миру!
То есть, какое-то время учёный мир рассуждал примерно так: да, концепция Дарвина, видимо, не верна, но она всё-таки является единственным научным объяснением эволюции!
Этот (несколько шизофренический) феномен заставляет задуматься. Есть что-то в дарвинизме такое, что позволяет ему оставаться на плаву, сколько бы его ни опровергали. Как говорится, "уж сколько раз твердили миру", что дарвинизм в настоящее время фактически стоит вне науки, "но всё не впрок": Дарвин отождествляется с эволюционизмом вообще не только обывателем, но и массой учёных.
Что-то есть в дарвинизме фантастически живучее, делающее его непотопляемым.
Помимо того, что в дарвинизма ждали, как дождя в засуху, для "материалистического" объяснения эволюции видов, видимо, есть ещё одна важная причина его непотопляемости.
Несмотря на большой вклад в науку Нового времени немцев и французов, всё-таки можно сказать, что в целом физиономия современной науки англо-саксонская.
А англо-саксонское мышление монадное. Оно инстинктивно бежит от идеи конструктивного взаимодействия индивидов со средой (в т.ч. с другими индивидами). Индивид для англичанина - это бильярдный шар, вещь в себе, абсолютно чёрное тело, наблюдать за которым препятствуют законы о неприкосновенности частной жизни. И популярный советский слоган "мы строим БАМ - БАМ строит нас" явно не для англичан: настоящего джентльмена никто "строить" не может.
Дарвинизм прекрасно отвечал требованиям такого "благородного" статического мышления. (Наверное, другим ярким примером такового можно считать цивилизационную теорию Хантингтона со сталкивающимися шариками-цивилизациями.)
Вот, видимо, почему мировая учёная элита так держится за практически истлевшее знамя дарвинизма. Он вписан в сами основания классической (по сути англосаксонской) науки.
А что касается его перспектив, то, к примеру, бывший главный редактор журнала "Economist" М.Ридли был решительным сторонником распространения дарвиновских идей на сферу общественных наук (см. Салоуэй).
Так что мы о естественном отборе ещё не раз услышим.
Требуется аккуратно объяснить, как естественный отбор произвёл такое явление природы, как кукушка.
Хитрость здесь в том, что в репродуктивном поведении данного вида содержатся два важных момента:
Вдобавок эволюционный смысл кукушкиных стараний был бы ещё понятен, если бы им удавалось откладывать по 150-200 яиц; тогда можно сказать, что они берут количеством. Но реальная кукушечья плодовитость 15-20 яиц, где-то лишь в 3-4 раза больше, чем у обычных птиц. Стоят ли такие труды и такие риски такого результата?
Всё. Время пошло.
|