- Так, значит, доказывать теорему пойдёт... - Владимир Степанович вяло выбирал, кого же послать к доске.
Ученики пригнули головы, только одна Ногина, как всегда поднимала свою аккуратную остренькую ручку. В её глазах была жажда показать другим, как хорошо она выучила урок, стать для всех примером. Хорошая девочка, но её, конечно, он сегодня не вызовет, у неё и так полно оценок. А вот...
- Пойдёт Баркова, - заключил он, слегка подняв брови, будто удивляясь чему-то.
Баркова, вяловатая, с мучнистым, покрытым прыщами лицом, побрела к доске с отсутствующим видом.
- Ты готова сегодня, Лена? - мягко спросил он, глядя на неё поверх очков в золотистой оправе. Хоть бы сказала, что готова. Ведь совсем нет оценок и не учится. Вроде бы и неглупая, семья, правда, бедная, двоих братьев воспитывает, мамке помогает.
- Думаю, да, - она бесцветно улыбнулась, теребя руками ткань выцветшей, застиранной блузки- Я учила-учила, правда.
Он облегчённо вздохнул:
- Вот и ладно, хорошо.
Она начала объяснять, сбивчиво, но всё-таки верно. Потом она писала что-то на коричневой старенькой доске, кроша мел и хмурясь. Всё-таки несколько раз она ошиблась и ему пришлось поправить, но это, конечно, была ерунда. Урок она выучила, и Владимир Степанович не без удовольствия поставил ей четвёрку.
- Лена, я думаю, тебе надо поднажать на учёбу, - резюмировал он, выводя четвёрку в журнале, - Скоро конец года, а у тебя нет оценок.
- Вы не спашивали, вот и нет, - усмехнулась она.
- Но ты же и сама должна думать, руку поднимать.
Она кивнула: "Учу я, учу" - плюхнулась за парту и сразу подпёрла щёку рукой.
Хорошо начался день. Владимир Степанович вызвал к доске Гарикова, но тот, видимо, совсем не учил сегодня, стал что-то мямлить, пришлось поставить ему двойку. Жаль. Ставить двойки Владимир Степанович не любил. Плохая оценка только приносит слёзы, разочаровывает и отбивает желание учиться. Так он всегда считал. Но не поставить не мог.
Урок тянулся и тянулся, а кончился как-то внезапно. Прозвенел звонок и ребята, похватав сумки побежали в столовку.
Владимир Степанович захлопнул журнал, пригладил суховатой старческой ладонью седины и побрёл в учительскую.
В учительской тоже было всё как всегда. За столом возле окна сидела строгая завуч и листала журналы, помечая что-то в отдельной тетрадке. Забежал физрук, на ходу, мельком поздоровавшись, зашла вечная парочка Маргарита и Светочка - химичка с биологичкой, вечные подружки, молоденькие, подтянутые, что-то и кого-то вечно обсуждающие.
"Почему-то у молодых такой холод в глазах, пустота какая-то," - вяло подумал Владимир Степанович, глядя на них. Маргарита почувствовала его взгляд, зыркнула в его сторону и во взгляде её был холодный ледяной металл, даже, пожалуй, отвращение. Владимир Степанович вздохнул: "Пойми-ка их, молодых. Кто там у нас следующий?" Он глянул в расписание и сразу сглотнул. Как он мог забыть? Ну, конечно, одиннадцатый "Б", чёрт бы его побрал... Он снял очки и медленно стал протирать их платочком. Рядом вдруг нарисовалась завуч.
- Владимир Степанович, вы всё подготовили, у нас конец года, а за вами должок.
- Я помню-помню, - промямлил он, - Времени маловато, но я всё сделаю. Я успею.
- Да уж, - с укором завела она старую надоевшую песню, - Вы так всегда говорите, а потом опаздываете, подводите меня, себя, всех.
Её жёсткие колючие глаза, густо подведённые чёрным, метали в него молнии, бордово-красные волосы, уложенные в кукулю, казалось трещали от скопившегося электричества. Даром, что физичка.
Она что-то ещё говорила - требовательно и быстро, а он только кивал, сконфуженно, чувствуя себя сейчас тем самым, схватившим сегодня пару, Гариковым. Вдруг она остановилась, резко, будто осадила коня. И совсем некстати покраснела. Или это ему показалось?
- Вы меня слушаете вообще? Владимир Степа-анови-и-ич!
Почему это она покраснела, хотел бы он знать?
- Разумеется, я всё слышу, - спокойно ответил он, переводя взгляд с её порозовевших под пудрой щёк на глаза, - занятия математикой способствуют, знаете ли, сосредоточенности...
Зачем он ей это говорит? Чушь какая-то... Владимир Степанович вдруг почувствовал, что дрожжит. И это было не от холода или страха перед завучихой. Ему стало стыдно. Неужели она знает? Может быть, они все давно уже знают?
Оглушительно заверещал звонок, он даже не заметил, кто его нажал, обрадовался, что есть повод вырваться и вырвался, промямлив напоследок что-то совершенно пустое.
Приближалась неотвратимая экзекуция, одиннадцатый "Б". Боже-боже, как же вынести это снова? Она будет смотреть на него, он почувствует запах её духов. Одуряюще сексуальный, убийственный, невыносимо сладкий... Не смотреть, не нюхать. Не реагировать ни на что. Он должен превратиться в лёд, чтобы она только ничего не заметила, не поняла... Потому что, если поймёт... Это ведь будет такая мерзость. Он учитель, старый козёл, и она - несовершеннолетняя ученица одиннадцатого класса. И ведь девочка не виновата. И он. Но такая грязь... Мерзость!
Владимир Степанович сразу собрался, выпрямился, потом немного ссутулился, придав своей позе некоторую долю вальяжности, глубоко вздохнул, выдохнул и вошёл в класс.
Он каждый раз надеялся, что она прогуляет, заболеет, не явится почему-то. Но она всегда приходила. Хоть и училась просто отвратительно. Математика - то, что несомненно было совершенно чуждо ей, её дикой природе, которая заявляла о себе уже сейчас, слишком рано, но очень настойчиво. Вот и сегодня он сразу увидел её, с порога. И сразу подумал: "Почему она совершенно не боится меня? Почему смотрит так в упор, откровенно усмехаясь? Сложила руки на груди и смотрит с улыбочкой, будто всё знает. Не знает она ничего, и не узнает. Вид один". И он напустил на себя полную непроницаемость, даже недовольно нахмурился, посмотрел на неё с пренебрежением, сдвинув брови. Поединок начался. Она опять не поднимала руки, а он знал, что она должна отвечать, но был рад, что она не стоит рядом. Он вызвал нескольких учеников, они справились успешно с довольно трудными уравнениями. Больше тянуть он не мог, это могло вызвать подозрения. Но что же её спросить? Боже! Она же не знает ничего! Графики, вот что. Графики квадратной функции, что может быть проще. Он сейчас должен сделать вид, что это просто повторение. И она ответит, не может уж совсем не запомнить ничего. Он опять наклонился над журналом, делая вид, что ищет, кого спросить. Класс дружно склонил головы, но только не она, конечно, буравит его своими чёрными глазищами-прожекторами. Он нахмурился, потянул паузу ещё несколько мгновений:
- Пожалуйста, Аврора...
Она, всё также ухмыляясь, встала из-за парты, одёргивая свою коротенькую тёмно-синюю юбочку. Имя-то какое. Аврора. Подходит на все сто.
Аврора выгнула спинку, позируя, скрестила свои восхитительные стройные ножки, обтянутые до колен белыми гольфами, повела плечами, отчего её маленькие упругие груди с выделяющимися сосками заиграли под кофточкой.
- Я сегодня не готова, - сказала она бесстрашно, с улыбкой. У неё были в этот момент удивительные глаза. Нет, они всегда были удивительными, но когда она смотрела вот так. Глаза её как будто предлагали ему перемирие. Они не заигрывали, не призывали, они были просто чистыми, распахнутыми, слегка удивлёнными и смеющимися одновременно глазами молоденькой красавицы, знающей о своей красоте. И хотя он почувствовал, что похолодел, что сердце стукнуло и остановилось, Владимир Степанович сумел справиться с эмоциями:
- Думаю, что ты всё-таки должна попробовать, Аврора, я настаиваю, - строго сказал он, - У тебя мало оценок, скоро конец года, конец школы. Я не знаю, что тебе ставить.
Она потупила взгляд, поверив его строгости, заломила руки, поигрывая плечами и переминаясь с ноги на ногу, будто застоявшаяся молодая лошадка:
- Я наверное, не смогу, - сказала она, наконец, поднимая на него разочарованные глаза, встряхнула головой отбрасывая на спину шёлковые блестящие волосы. Один тяжёлый чёрный локон упал на её грудь, и невольно подчеркнул округлую её форму. Грудь мерно вздымалась на каждом вдохе.
Он смягчился. Не мог иначе. Растроганно смотрел он в эти девственные для смыслов науки глаза, полные лишь животной страсти, развратной похоти, возможно даже пока что ею не осознаваемой. Ещё мгновение и он начнёт краснеть. Ситуация стала выходить из-под контроля.
- Попробуй, детка. Это всего лишь повторение, у тебя должно получиться, - он снял очки, отгоняя неловкость, начал протирать их, щурясь и хмуря брови, - Я не могу нарисовать тебе оценку просто так. Пожалуйста, выйди к доске и построй график функции, номер 217 в...
Владимир Степанович вдруг понял, что сказал какую-то двусмысленность. Она, конечно, не поняла этого. Но если бы на её месте была зрелая женщина... Боже! А вдруг она подумает, что он её провоцирует на... Нет! Боже, что же это с ним происходит? Он старался не смотреть на неё, пока Аврора послушно шла к доске, лишь ощутил сладкий аромат её духов. Но потом всё же пришлось посмотреть и он сразу почувствовал, что гибнет, тонет, задыхается. Потому что она стояла рядом и её было слишком много, слишком близко. Он таял от лучей этого жестокого солнца - трепетного, испепеляющего, жутко радиоактивного. Следующие пятнадцать минут он помнил очень плохо. Какими-то фрагментами. Она медленно водила мелом по доске, а он смотрел на её ноги. Потом смотрел на доску и видел, что там чушь ужасная. "Аврора, господи!" - думал он судорожно сглатывая, - "Ну зачем ты пошла в десятый класс?!" Потом её пламенные глаза смотрели на него вопросительно, со страхом и надеждой, а он не знал, что ответить, как испраить все её ошибки, исправить незаметно, так, чтобы только вытянуть её на тройку. Чтобы только это не вызвало никаких подозрений. Потом она опять писала, закусив прекрасную розовую губку, а он смотрел на её грудь, на её восхитительную попку. Он обладал ею в этот момент, жаждал её, невыносимо и невероятно, жаждал прямо здесь и сейчас. Боже! Он совершенно не чувствовал, что любит её. Как можно любить эту девочку? С ней не о чем поговорить, она не сможет никогда понять его, а он - её. Они существа с разных планет. Но отчего же его так тянет к ней? Аврора смотрела на него и что-то говорила, а он видел только её блестящие губки, округлившиеся, походящие на нежнейший розовый бутон, походящие на... И он, боролся с собой, как Дон Кихот с ветрянной мельницей, и всё равно думал и думал об этом самом. Чтобы прямо здесь и сейчас.
Аврора давно уже закончила с графиком, всё-таки начертила кое-как. Стояла и выжидательно смотрела на своего седовласого задумавшегося учителя. Она ничего не смогла прочитать по его заторможенному усталому лицу. Владимир Степанович будто завис, тяжело дышал, слегка приоткрыв рот. Может быть, ему плохо, возраст всё-таки. Аврора замялась:
- Это всё, наверное, - неуверенно сказала она, виновато улыбаясь, - Владимир Степанович, вы в порядке?
Он сразу вроде как проснулся, заморгал, даже головой помотал:
- Дд-да, конечно. В порядке. Садись, молодец.
Спасительный звонок. Как крик петуха, избавляющий от нечистой силы. Владимир Степанович почувствовал, что ужасно устал, покалывало сердце. Он провёл рукой по лицу, поправил очки. Кто-то спросил его о домашнем задании и он автоматически выхватывая глазами нужные номера в учебнике, что-то кому-то продиктовал. Быстрее отсюда! Сейчас у него окно, это очень кстати. Он выйдет на свежий воздух, посидит в парке на лавочке и всё пройдёт. Весна же вокруг, погода, солнце, птички поют. Ему нужен всего лишь глоток свежего воздуха. И всё пройдёт. Он уже захлопнул журнал, рывком хотел подняться, чтобы бежать. И обмер.
Аврора стояла прямо рядом с его столом, смотрела сверху вниз, насмешливо подняв одну чёрную бровь. Класс уже опустел, а она почему-то не уходила, стояла тут, покачиваясь, облокотившись о крышку стола. Владимир Степанович сглотнул:
- Что ты хочешь, Аврора?
Она помолчала, отбросила белоснежной рукой чёрные свои реки за спину, прищурилась лукаво:
- Я просто хотела узнать оценку. Вы мне не сказали. И в дневник тоже...
Он машинально нарисовал в дневнике тройку, расписался, весь внутренне дрожжа. Аврора надула губки:
- Тройка... - разочарованно потянула она, - А я думала...
Он уже задыхался:
- Что?..
- Ну, я думала, что... - она отвела взгляд, уставилась в пол, - Что я вам нравлюсь.
У него потемнело в глазах, сердце, казалось, готово разорвать грудную клетку. Она же закачалась сильнее, потом рванулась неожиданно, прижимая к груди дневник:
- Простите! - шёпотом закричала она, - Простите меня, Владимир Степанович, я не это хотела сказать. Я просто... Вы очень мне нравитесь... Отчего-то...
И убежала, он успел увидеть только её разметавшиеся волосы...
Владимир Степанович сидел в парке на аккуратной новенькой скамеечке и не мог прийти в себя. Сердце отчаянно кололо, несмотря на нитроглицерин. Он потирал грудь, морщась. Зазвонил сотовый и Владимир Степанович, расстегнув непослушными руками чехол на ремне, ответил. Звонила жена.
- Какой-то голос у тебя, Вова, солнышко. Что-то случилось?
Он осип и состарился на несколько лет, осунулся и согнулся, как старое сухое дерево, но смог взять себя в руки:
- Нет, милая, всё хорошо, родная. Сердце немножко. Но я уже нитроглицерин взял.
- Ой! - она испугалась за него, - Вова, может, позвонить в скорую?
- Ну что ты! - он старался говорить бодро, - Уже и прошло... А ты что звонишь? Что-то дома случилось?
- Нет, просто хотела спросить, тебе лучше котлетки или тефтели? Я готовлю как раз.
- Ну давай уж котлетки сегодня. Можно?
- Миленький, конечно. Я жду тебя, ты как всегда?
- Угу... Пока...
Владимир Степанович закончил разговор и откинулся на спинку. Весна уже заполнила собою улицы, поля и сердца людей. На соседней скамейке горячо и не стесняясь целовалась какая-то парочка. "Вот и правильно, и нечего стесняться, " - с какой-то неожиданной гордостью подумал Владимир Степанович и стал смотреть сквозь молодую тополиную листву прямо в небо. "Мы так не могли. Даже, если бы были другие устои, мы не смогли бы... А я ей нравлюсь. Нет, я никогда бы не смог полюбить такую девушку, даже тогда, в молодости. И никогда бы не женился на такой. Нельзя ведь просто так, когда просто кто-то нравится... Нравится - это ведь не любовь... Как хорошо, что я не испортил ни одной судьбы!" - неожиданно подумал он, и эта мысль как будто вдруг поставила точку на его размышлениях...
Люди шли по своим делам. И только бабушка, катившая коляску с внуком никуда не торопилась. На одной из новеньких скамеек она увидела застывшего седого мужчину в очках. Рот его был открыт, из уголка сбегала дорожка слюны, а широко раскрытые глаза не моргая с удивлением смотрели в небо. Бабушка сразу поняла, что с ним что-то совсем не в порядке и вызвала "скорую".