9. O tempora, o more* (* О времена, о нравы (лат.)
10. Покурим?
11. Пидаравики производства
12. Она мне дала
13. Больничная плясовая
14. Бремя страстей человеческих
15. Поцелуй в узду
16. Вагинострадатель
17. Критические дни
18. Навозница
19. Некролог
20. Охота на цыпочек
21. Сон дембеля
22. С Новым годом
23. Уроки ненависти
24. Ужин
25. Вступление (отовсюду обо всём)
26. Незабываемые встречи с властью
27. Коротко о себе
САФРОНИЗМЫ
СТИШКИ
ПЬЕСЫ
1. МУЗА И ВЕДЬМА САЛЬВАДОРА ДАЛИ
2. ХЛЯБИ НЕБЕСНЫЕ
РАССКАЗЫ
Опыты граф о"Мана
ЯБЛОКИ
Наконец-то, кажись, пришли тяжелые времена.
Пытаюсь соответствовать историческому моменту.
Основательно подтянут. Строг донельзя. Самодостаточен. Смотрю дерзко - с вызовом. На выделенном шестке - сижу твердо.
Рот закрыт. Зубы сжаты до судорог. Хочется сказать что-нибудь поперек генеральной линии, но опасаюсь - заметут.
Призывным набатом пробил час приобщиться к прекрасному.
Застилаю стол в три слоя газетами. Осваиваю созданный оазис чистоты.
Вываливаю из мешка румяные и сочные яблочки. Вздыхая и мурлыча от удовольствия, начинаю их кушать.
Тщательно вгрызаясь в податливую яблочную мякоть, рассматриваю газетные портреты.
Глядя на них - пытаюсь бороться с иллюзиями. Ик... Не катит...
Продолжаю кушать очередное.
Смачно сплевываю яблочные перегородки и косточки в мусорницу. Но больше стараюсь попасть в портрет Самого. При точном попадании (не в бровь, а в глаз) радуюсь и горжусь общественно-политическим строем, воспитавшим такого меткого бунтаря и задиру.
Кушаю, не отвлекаюсь. Ик...
Поза - независимая. Счет в банке стабильный - отрицательный. Интонации работающего желудка - бодрящие.
Разговоры из радиоприемника - о волнениях и кризисах, считаю пустячной забавой разгулявшихся кухарок - доуправлялись.
Сосредоточен на одном - тщательно пережевать и, не заботясь о последствиях, проглотить.
Откусив от розового бочка три раза подряд, пробую читать вслух забавную статейку "Что делать, когда уже поздно?" Получается весомо и с брызгами. Заодно приходит понимание об "укусить еще три раза и прекратить упражнения в декламации".
С горечью глядя на уменьшающиеся явления природы, осознаю - провинциальное шоу не может длиться вечно.
Пытаюсь затолкать минуты блаженства в "кольцо Мебиуса" - не идут. Прерываю это занятие. Выбрасываю технические отходы данного процесса. Опять пытаюсь - не получается.
А рядом ни друга, ни подруги. Не с кем разделить бенефис подгулявшей плоти. Совсем плохо от того, что не с кем вступить в связь - почтовую либо интернетовскую.
Продолжаю потреблять, сочно откусывая.
Пластические этюды на засаленных газетных мордах разыгрываю накопившимися огрызками. Получается свежо и чисто - без политической трескотни, референдумов и противостояния ветвей власти.
С грустью констатирую - яблочек осталось два штуки. Отсюда и нежелание думать о судьбе народа. Все ли у него нормально с галлюцинациями? Хватает ли? Не тяготит ли уготованная ему роль - спасителя цивилизованной Европы от ига капитализма?
А яблочки, как-то очень даже незаметно закончились.
Вываливаю огрызки на изрядно промокшие газеты. Сильно давя ногой, сворачиваю рулон, и втыкаю сей фаллический символ в мусорницу.
Очень даже на злобу дня.
Им - от меня.
Все когда-то заканчивается. Поэтому, прополоскав рот, продолжаю заниматься любимым делом - биться головой о стену, чтобы оставить потомкам свой барельеф.
И хоть поначалу-то я не тешил себя иллюзиями, но организм оказался сильнее окружающих обстоятельств. Иллюзии, недовольно урча и тревожно вспучиваясь, не заставили себя ждать.
Приятного всем аппетита в поедании другом друга.
Автора!
Тяжелая голова победителя-героя вчерашнего гастрономического сражения лежала как солома в борозде после битвы за урожай. Лежала, страдала, иссыхала от жажды и внутренней борьбы с хорошим.
Какие-то волны издали накатывались и исчезали... Накатывались и исчезали... Накатывались и исче...
В голове на четыре четверти бухал барабан, большой и красный. Точно такое же лицо, как цвета, так и объема, с трудом отодвинулось от пепельницы с селедочными хвостами.
Мутило.
Мое, передвигающееся по столу на жирной щетине лицо, попало в подозрительную лужу, по запаху напоминавшую прокисшее пиво. Буйной голове, лежать в подозрительной субстанции, также самочувствия не улучшало.
Я еще раз попытался набросить на нос чеховское пенсне, куда ж без пенсне-то? К вящей радости эта попытка удалась.
Сквозь криво наброшенные стекла, взгляд робко обследовал окна -- решеток на них не было. Отсутствовали также и хуторяне-сержанты в халатах мышиного покроя. Значит, дома, на своей, так сказать, литературной базе. Отчасти это успокаивало.
Накатывающиеся звуковые волны превращались в более-менее организованный шум. Сквозь мутное утро начинали пробиваться ростки возвращающегося разума. Стоящий в углу фикус, он же -- новогодняя елка, прекратил свои шараханья из стороны в сторону. Хаос начинал приобретать стройность.
Удерживая голову руками, я влил в нее что-то из стоящей селедочницы с окурками, присовокупив к этому отчаянный глоток из подвернувшейся там же емкости. Успокоения это не принесло, хотя от нахлынувшего отвращения я смог приподняться и разогнуться.
На стене висело лукавое зеркало. Я в него посмотрел. Это было опрометчиво. Поступок скорее нес в себе элементы авантюры, нежели осмысленного любопытства...
-- Так, что мы сегодня имеем? -- Я стал пробовать себя на ощупь. - Покосившееся брови, сузившийся в нитку лоб. А глаза, ну что это за глаза? Дрянь одна и несчастье, а не глаза...
Я оттянул веки и с невысказанной скорбью посмотрел еще раз в зеркало.
Отражение с беспощадной правдивостью показало отвратительную рожу с хамской улыбкой. Полусонное свинное рыло с пробором над ухом, глядя мне в пенсне, своими внешними данными глумилось над человеческим родом.
-- Нет, с таким лицом в приличном обществе нельзя находиться, еще в шею дадут, -- продолжал я обреченно исследовать себя.
- Был бы второй том "Мертвых душ", ей-же-ей сжег бы его и над огнем погрелся... Может, удавиться? -- обреченно подумал Персонаж в моем лице, продолжая разглядывать себя в зеркале. -- Хотя, как же народ без меня? Кто поведет его по пути процветания и сытости, к победе общенациональной идеи?
Тоска усиливалась.
-- Зачем эти вопросы с утра? Зачем? -- я обессилено рухнул на то же место, где до этого находился мой зад.
-- Боже! Отрыжка, по вкусу напоминающая понос от несварения и плохого усвоения (где только я его пробовал - вот в чем вопрос?).
Рука под столом нащупала чье-то горло и со всей силы сдавила его. Горло оказалось булькающей бутылкой. Там что-то было.
-- Хлебнуть, что ли? Нюхай, -- дал я себе команду. -- Не уксус? Нет? Хлебнул найденной суспензии. Бой барабана в голове постепенно стал утихать.
За окном шум нарастал. Разобрать мне его было тяжело, но отчетливо выделялось:
-- Автора! Автора! Орали! - кричали незнакомые мне люди. А по моим агентурным сведениям, полученным в пивной, авторов, кроме меня в этом центре мироздания -- районе строительных общежитий, других не было.
От возникших подозрений и нахлынувших чувств у меня чуть не остановилось сердце и перестали трястись руки.
-- Мать честная! Царица небесная! Свят! Свят! Свят! Это ж они про меня. Не зря! Нет, не зря все же старался. Работал! На приходящих, непричесанных Муз тратился. Пришло оно... Пришло долгожданное признание...
Я от счастья не знал куда деваться. Ронял стулья. Разбил пепельницу. Поддался порыву и хотел было даже выйти на балкон в чем есть, по-домашнему. Пусть видят своего кумира, так сказать, в натуральном виде, в первозданной красе. Скрывать-то нечего.
-- Хотя нет, так нельзя. Трико это, с пузырями на коленях, после покупки еще не стираное. Майка опять же... ага... с текстом, что тут?.. матерное слово... Ленка-зараза вчера изгалялась, воспользовалась моим беспомощным состоянием. Побежал к зеркалу. Морда опять же зверская -- до глаз не бритая. Таким выходить нельзя. Не поймут люди, что это я -- подумают, что это мой сын.
Так. Сейчас по быстрому в ванную, побреюсь. И главное, срезать эти вонючие кусты под мышками... теперь под правой. Уже лучше. На майку эту, с пожеланиями правящему режиму, с нехорошими выражениями в честь этого.., как его.., забыл. Рубашку одеть... и галстук. Где он? Ах да, я его со вчерашнего не снимал.
Носочки можно не менять, снизу не видно. И прочь, прочь яичную скорлупу с этих красивых фотогеничных щечек... Они совсем скоро заблистают под вспышками заграничных корреспондентов... Да, да, когда мне, всему во фраке и вкусно пахнущему одеколоном "Сирень" будут вручать очередного Букера с Нобелем.
Пусть я официально пока не признан, пусть. Но люди признали, вон их сколько, значит скоро придет и официальное признание. Нет, не придет... приползет. А я его, так и быть. чуть для приличия поломавшись, великодушно приму, мол, вот я какой спустился с Олимпа, демократичный и доступный. Вот тогда "эти" все, они у меня попрыгают. Но пока по комнатной шелухе прыгал я сам.
Стекла дрожали от многотысячного крика: Автора! Автора! Орали! "Да не орите, -- восхищенно думал я о себе, не попадая ногой в брюки. - Сейчас выйду, предстану светлым ликом, только Колюне позвоню, пусть услышит. Один он верил в меня, делился в тяжелые времена последним, что у него всегда при себе был... и вином, и пивом...
Звоню:
-- Але! Алло! Борисевича из тридцать шестой.., нет позовите... Жду.
Колюня был на месте. Уверенная, шаркающая о стенки походка и голос, такой родной и до ощутимой физической боли знакомый:
-- Ну?
Узнал меня и с места в карьер заявил:
-- Денег не дам, сначала верни, что брал.
-- Да нет же, -- заорал я, как бы не замечая обиду. -- Слышишь, слышишь, как они кричат за окном "Автора!". Ты слышишь, как они меня любят? - вопил я в раскаленную от перевозбуждения телефонную трубку.
-- Тебя что, кредиторы бьют? -- лениво поинтересовался он.
-- Да нет! Чудак ты, без "м", это -- толпа почитателей моего могучего таланта собралась и бесчинствует у меня под балконом. Меня требуют, желают лицезреть кумира, -- хвастливо, соловьем заливался я. - Ведь еще полгода назад в литературном альманахе "Наша крыша" была напечатана моя подборка. Ты че, забыл, сколько тогда выпили?
Колюня недоверчиво икнул и наверное окончательно проснулся.
-- Да ты че? -- подозрительно поинтересовался он. - Бесчинствует говоришь? Ну-ка, трубку выставь в окно...
-- Точно тебе говорю, - я вытянул руку по направлению к балкону. - Давай... Бери там... что-нибудь... И дуй ко мне... Отметим, так сказать, нахлынувшее...
Колюня засуетился:
-- Все, жди. Скоро буду. Беру у Соньки денег. Хотя нет, не даст. На твой триумф не даст. Ну да ладно, скажу, что ты помер. Тогда даст. На венок для тебя -- точно даст. Беру вина и к тебе. Но, если, гад, опять разыграл... Если развел лучшего друга... Не обижайся, дам в морду.
Грубый он. Я бросил трубку и приник к мутному стеклу.
В толпе выделялись трогательные отраслевые молодые люди, смело раскрашенные акварелью и мелом, с кольцами в носу и бровях.
-- Даже таких моими нетленками проняло, -- с увлажненными от нахлынувших чувств глазами подумалось мне. - Вот ведь какая жизнь... Гонорары сразу тратить не буду, отдам долги и после выпью... Нет, сперва выпью, а потом уже долги отдам.
-- Автора! Орали! Автора! Ли!
-- Странно, фамилия моя другая. Причем здесь Ли? Я же не китаец, хотя по утрам и бываю похож, но, известное дело, не он.
Вообще-то, вспомнилось мне, "Мой китайчонок Ли" относится к более раннему периоду творчества? Точно... Однако, по-моему не моего!
Хотя, все это суета, все это не стоит и булавки в голове вон того ребенка, ух ты, здоровая какая! Поэтому прочь сомнения. Вперед! К ним, к ребенкам. Заждались небось, родные мои.
Быстро причесав то, что осталось над ушами, вскинув в триумфальном порыве руки над головой, я выбежал на узкий балкон. Толпа продолжала неистовствовать. "Автора! Орали! Автора! Ли!" Однако все головы были повернуты в противоположную от меня сторону. Стоя на балконе с поднятыми руками и снисходительной улыбкой, я увидел над импровизированной площадкой разгадку или, скорее, финал коротких минут моей славы, моего торжества.
Я опустил руки, горько выдохнул, застеснялся и ушел на базу.
Над сценой славянской вязью было выведено: "Рок-группа "Авторалли" - мне стало понятно, что это за "Орали" и "Ли".
Заныла левая скула. Предчувствие не обмануло. В дверь позвонили. Пришел оперативный Колюня. Держись, Автор. Сейчас начнется самое интересное.
Дядька
С самого утра к нам пришел дородный дядька. Поздоровкался. И первым делом снял перед нами шапку... Мы не растерялись и пустили ее по кругу... До вешалки.
На треугольной голове непрошеного гостя мы увидели, сбившиеся на висках в колтун волосы, сизый нос и небольшую лысину, занимающую примерно семьдесят процентов площади сморщенной головы.
Чтобы не портить эстетический вкус коллектива, попросили одеть шапку обратно.
- Чего надо? - прожекторами светился вопрос в наших глазах.
Дядька назвался проверяющим. Мы ему дружно хором посочувствовали. Он показал нам, не выпуская из рук, какие-то мятые бумажки со своей тускло-смазанной фотографией. Назвал и орган, который его послал подальше то есть, как бы, к нам.
Мы, что вполне естественно для нашего времени, бумажкам его не поверили (а мы не обязаны всему верить), попросили паспорт с пропиской и регистрацией. Затем, учитывая важность переходящего периода, потребовали справку о составе семьи.
Опаньки...
Отсутствие справки нас насторожило, но из состояния бдительного любопытства не вывело.
Быстренько привинтили к полу табуретку, предложили сесть.
После этого мы долго звонили в тот орган, который его, якобы послал. Выясняли, меняя голоса, есть ли там такой, соответствует ли он указанной в бумажке фамилии, имени, и, что немаловажно, - отчеству. Упорно выясняли его морально-психологическое состояние. Когда он последний раз проходил флюрограф? Был ли в вытрезвителе? Не забыли поинтересоваться наличием сексуальной ориентации.
Пока мы звонили, дядька сидел потный и красный, все ерзал на этом табурете и ерзал, не зная, куда деть враз ставшие ненужными руки.
Очень он смутился. Когда мы стали звонить в кожно-венерологический диспансер, с просьбой ответить, состоит ли он у них на учете.
- Нет?
- Не состоит?
- Но лучше подстраховаться письменным запросом?
- Хорошо!
Когда наши дамы веселой гурьбой, галдя и каркая, снялись с насиженных мест и пошли курить, дядьке, по его просьбе разрешили снять шапку.
Он ее сорвал с большим и видимым облегчением. Но мы решили перехватить инициативу. Попросили его не расслабляться, а взять бумажку с его фоткой и приставить к правому уху, т. к. нам необходимо было сличить, соответствует ли фото объекту исследования. На всякий случай, для подстраховки, позвонили в органы безопасности и милицию, уточнили, как проводится опознание.
Они поинтересовались - трупа?
- Нет! - с гордостью ответили мы. - Пока еще живого.
Они объяснили.
Мы, как нам и советовали, пригласили независимых экспертов и понятых.
Вечерело. Камнем преткновения при сличении дядьки с его (ну, это он так говорит, что с его) фотографией, стало количество волос на голове, так как на фото их было значительно больше.
Направив свет всех имеющихся настольных ламп ему в лицо, стали пересчитывать волосы. С фото не совпадало. Сомнения крепли.
За окном стало совсем темно.
С какими-то тюками и свертками вернулись выходившие курить дамы. Принесли пакеты с едой. Поели мы, продолжая перекрестно сличать дядьку. Запили чаем. Стало жарко.
Сняли пиджаки, закатали рукава у рубашек, ослабили галстуки. Придвинулись к нему еще ближе, создав плотный круг, чтобы чего доброго еще не вырвался. Посовещавшись в узком кругу, согласились с тем, что дядька снимет свое потертое пальто, в котором он сидел с самого утра.
Часы пробили полночь. Он робко поинтересовался туалетом, попросили потерпеть - недолго осталось.