Кто-то хочет жить, но не может. Кто-то может жить, но не хочет. Иногда первые и вторые сталкиваются. И пусть все утешения - только слова, но даже слова когда-нибудь могут переиграть чью-то жизнь...
Один старый рассказик :)
Очень легко проверить, окончена ли твоя миссия на Земле:
если ты жив - она продолжается.
Ричард Бах
***
Дверь палаты отворилась пугающе бесшумно.
- Ну, Софья Андреевна, будем знакомы, - человек в белом халате остановился в трёх шагах от койки. - Я ваш лечащий врач, Александр Петрович.
Она молчала, глядя в потолок. Волосы пролитыми чернилами разметались по белой подушке.
- Операция прошла успешно, но для полного восстановления подвижности руки нужна ещё одна. С порезанными сухожилиями приходится возиться, да, - зачем-то оправдываясь, добавил врач. - Думаю, через неделю, посмотрим на динамику... А пока каждый день вас будет посещать психиатр.
- Когда меня выпустят? - голос её звучал безучастно.
- Хм, - врач в замешательстве поправил очки. - Учитывая вашу ситуацию... нескоро, думаю. Дома вам не смогут обеспечить надлежащий уход.
- Меня отправят в психушку, я знаю, - буднично сказала Соня. - В прошлый раз перевели, как только проснулась. Пришла эта сова психическая, выпытала, что могла, и упекла на два месяца.
- В прошлый?
- Ну да. Таблетками травилась, - Соня, наконец взглянув на него из-под косой чёлки, растянула губы в улыбке. - Хочешь сказать, ты - врач? Институт-то хоть кончил?
- Интерн, - пробормотал он, снова поправив очки, проведя пальцем снизу вверх по переносице. - Недавно...
- Та сова-психиатр тоже часто очки поправляла. Люди думают, они так умнее кажутся. Интересно, в этот раз тоже она придёт? - её взгляд блуждал по зелёным стенам, трём пустующим койкам и единственному окну. - Зачем вы меня спасли?
- Мама ваша "Скорую" вызвала...
- Я спрашиваю не "почему", а "зачем". Вот зачем? Один раз умереть не дали, второй захотела - опять... Первый я ещё боялась. Когда засыпала, думала, не зря ли. А во второй уже совсем не страшно. Больно только, когда режешь, а потом хорошо даже. И как вы понять не можете... я же в итоге всё равно умру, только ещё три месяца промучаюсь. В следующий раз с крыши спрыгну, чтоб наверняка. А ты записывай, записывай - это же моя история болезни. Ты бы всё равно стал мне вопросы задавать.
Послушно строча в тетрадку, парень как-то утробно кашлял.
- Два лезвия пришлось использовать. Первое в воду упало, когда из руки в руку перекладывала - пальцы уже не гнулись. Пришлось второе брать, я его на бортик ванной положила. Я же знала, что ослабею. Подумала: если лезвие из руки выпадет, его искать будет трудно, а если не порежу как следует, откачать смогут. И всё по плану прошло. Но когда Анька нужна, она вечно спит, а когда не нужна, тут как тут, просыпается... Вот и сейчас из комнаты выползла - и в ванную первым делом. Представляю, какой вой подняла... Хочешь что-то спросить?
- Я просто думаю... - он смотрел на ручку, которую вертел в пальцах. Мальчишка, презрительно подумала Соня. Неопытный мальчик, у которого спутались все планы и растерялись все слова. Вот теперь он сидит и думает, можно ли с ней говорить или всё психиатру оставить, чтоб не навредить. - Да нет, ничего, - мучительная точка чуть не продырявила бумагу. Ещё и трус к тому же. - В общем, лежите, отдыхайте... вам нужен покой, это сейчас самое главное... я зайду позже, как обход буду делать.
Небось сам пай-мальчиком был, думала Соня, глядя ему в спину. Ботаник очкастый. У родителей под крылышком наверняка рос, шаг вправо, шаг влево... Жизнь, где каждый шаг расписан с рождения.
Она знала, что он хотел спросить. Он хотел бы понять, какие чувства толкают на такое. Хотел бы представить, как можно пытаться убить себя. Хотел бы осознать, как в пятнадцать лет можно настолько ненавидеть жизнь, чтобы позаботиться о втором лезвии. Но он не мог ни того, ни другого, ни третьего. И всё, что ему оставалось - уйти.
Она для него теперь - раздражающий фактор. Самоубийцы всегда раздражают остальных. Их боятся. Они же... неправильные. Нельзя поступать так, как они.
Соня закрыла глаза: ничего, мальчик. Привыкнешь. Да и недолго я буду тебе досаждать.
***
- Как ты могла?! - Анька впихнула ей в рот ложку бульона. Удивительно, что ложка впихнулась - руки у неё тряслись. - Я же в прошлый раз... я же умоляла тебя! Почему?
- Не надо нервничать. Тебе вредно.
- Я думала, тебе в диспансере мозги на место поставили, а ты... ты что, всё время ждала момента, когда выйдешь... чтобы опять оказаться здесь?
- Я не хотела оказаться здесь.
Соня смотрела на свои забинтованные руки, лежавшие на одеяле. Чёрный маникюр был безжалостно загублен - ногти ей постригли, пока она спала.
Жаль всё-таки, что она не может есть сама. Или не есть вообще.
- Неужели тебе нечего терять? Сколького ты лишишься, ты думала хоть раз? - ложка доскребала по больничной тарелке. - И всё это из-за какого-то... Только из-за него!
"Не только", - глотая, подумала Соня.
- Тогда из-за того, что он тебя бросил, теперь потому, что даже не позвонил... А ты чего ждала? Что он примчится, только узнав об этом? Вы же расстались, ему на тебя плевать, ты это знала! Ну зачем он тебе нужен после всего, что он с тобой сделал?
- А если я без него жить не могу?
- Дура, - устало констатировала мать. - Мне без папы приходится жить, а это была не глупая первая влюблённость.
- Ага, - Соня сощурилась, - можешь кому угодно рассказывать, как ты без него живёшь, только не мне.
Мама стиснула ложку до белизны в пальцах. Смотри-ка, всё-таки сдерживается, а не бьёт сразу.
- Я стараюсь справляться, - ровно сказала она. - Но твои поступки никак этому не способствуют.
- Видно, как ты справляешься. Хотя в последний раз, кажется, правда было парой бутылок меньше...
- Софья, ты нарываешься на... а, так ты этого и добиваешься, да? Добиваешься, чтобы я тебя ударила, и меня отсюда выставили?
Она промолчала.
- Могла бы просто сказать, что не хочешь меня видеть. Я бы поняла, - мать очень тихо поставила тарелку на тумбочку. - Александр Петрович обещал, что завтра сюда положат ещё двоих. Тогда я не буду приходить, раз так... Но пока ты одна, я хочу быть рядом.
- У меня же ничего нет. Ты никаких вещей не принесла, даже мобильник дома оставила. Медсестра всегда за дверью. Да только если бы я захотела, я бы уже сделала то, чего ты боишься. Возможностей масса.
- Значит, ты не хочешь?
- Не сейчас.
- Кхм...
На смущённый кашель обе оглянулись.
- Простите, что без стука... забыл, - врач только что ножкой не шаркнул. - Анна Михайловна, вас к главврачу просят. Надо кое-какие документы подписать.
- А вы...
- А я пока как раз опрошу Софью.
Мать вышла. Парень традиционно поправил очки:
- Перевязка прошла успешно, заживление идёт хорошо. До второй операции, думаю, новая перевязка не понадобится. Визита психиатра ждите завтра, - снова прокашлялся, сунул тетрадку под мышку и, скрестив руки на груди, сурово воззрился на Соню. - Зачем вы так с матерью, Софья Андреевна?
Ага, ясно - поговорил с главврачом, и та дала добро на разговоры с опасной пациенткой.
- Да, вы можете ответить, что вам досталась не самая лучшая мать, но она вас любит! Вы... вы вот хоть раз думали, что с ней будет, если вас не станет?
- Как была, так и будет. Хотя да, бывает хуже, вон у Ленки мать вообще не просыхает. А от Аньки сегодня даже не пахло. Только ты под дверью в следующий раз не подслушивай, ладно? А теперь иди, я спать хочу.
Врач совсем несолидно прислонился плечом к стене:
- Софья... как вы не можете понять, что таких вот... их в каждой жизни бывает достаточно. И что же, если бы все вот так же, как вы... людей бы тогда вообще не осталось.
Она отвернулась к стенке.
- Ну вот подумайте - их много, а вы одна! - он говорил почти жалобно. - Своей смертью вы никому ничего не докажете, вы же уже убедились! А себя лишите жизни со всеми её радостями. Если вы хотите от горестей сбежать...
- Это не только из-за него, - Соне наконец надоело. - Если скажу, почему, дашь мне поспать?
- Эм...
- Я хочу уйти, потому что не вижу смысла жить.
Она повернула голову, в первый раз взглянув в глаза за очками. Серые, оказывается.
- Когда-то я думала, что за нами кто-то присматривает... каждому воздаётся по поступкам и бла-бла. Что справедливость есть. И Бог есть. А потом папа ушёл...
Она бесцельно оглядывала палату: на него смотреть не хотелось. Почему все больницы одинаковые? Стены зелёненькие, мебель белая, лампы обязательно гудящие, с противным белым светом, и всё такое стерильное, такое безжизненное, что свихнуться можно. Только в окно и можно поглядеть - там парк заснеженный, и даже вольеры с белками видно, если медсёстрам верить, а совсем рядом Москва-река, а за ней зимой выбеленный город, за окраину которого медленно закатывается солнце...
- Помню, я лежала в кровати, слушала рыдания мамы за стенкой и думала, в чём мы виноваты. За что это нам... За что это мне. За что папа меня бросил. И не могла понять. А потом Анька стала пить... Я от однокашников и друзей это скрывала. И когда он появился, ему тоже не сказала. Но кто-то узнал и кто-то донёс. Тогда он сказал, что "не стерпит мою ложь" и что "вычёркивает меня из своей жизни". У него мать учительница была, она ему привила всякие странные фразочки... Вот тогда я и траванулась. Просто хотела, чтобы его всю жизнь оставшуюся совесть мучила. Водкой таблетки запила - слышала, так действеннее. Но меня спасли. А потом, уже в больнице, я лежала и думала: времени-то было много... Вот я ничего плохого не делала, родителей слушалась, любила, как никто...Но мне почему-то такую жизнь отмерили. А есть в моём классе такие дебилы нахальные, которых родичи холят и лелеют, и есть такие стервы, которые с тремя одновременно крутят, и хоть бы кого из троих немножко любили. И все трое об этом знают, но всё терпят, как привязанные... Значит, выходит, нет никакой справедливости? Значит, и Бога нет... или он последняя сволочь, раз он такое допускает. Значит, ты можешь жить по правилам, но об тебя всегда будут ноги вытирать, а другие по твоей голове будут к хорошей жизни идти... Хватит, натерпелась, не хочу больше. Хочу умереть. А если там что-то есть... И если Бог всё-таки есть - хочу плюнуть ему в рожу и сказать всё, что я о нём думаю.
Врач перекрестился.
Она вновь отвернулась, спиной чувствуя его задумчивый взгляд.
- Значит, ты... вы думаете, что ваша жизнь не стоит проживания...
- Да.
- И вы совсем не видите в ней смысла? - ой, дурак... не понял ещё, что ль?
- Нет.
- И вас совсем-совсем ничего не держит? Ничего хорошего?
- Нет этого хорошего.
- Думаете? И вы даже не хотите пробовать поискать?
- Зачем?
Его пальцы тихо постучали по обложке тетради. Потом, не сказав ни слова, он вышел.
Наконец-то можно притвориться спящей, подумала Соня, зубами натягивая одеяло повыше. Хоть до ужина без нравоучений.
***
Возомнившая себя барахлящими часами дверь вновь разразилась неровным стуком. "Часовщик", однако, войти не спешил, а Соня молчала.
В дверь снова постучали. Соня потянулась было нервно потеребить языком колечко в нижней губе, но вспомнила, что пирсинг тоже сняли.
Дверь не утихала.
- Что надо? - наконец зло крикнула девушка.
Дверь отворилась, и в палату вплыла роза.
Она почти светилась оранжевым светом, будто передразнивая уличные фонари. Наверное, этот свет стёк вниз и сконцентрировался, а сверху присыпался звёздами и подставился под струйку жидкого солнца: в итоге получилась ажурная обёртка вокруг соцветия, рыжая в сияющую крапинку, и золотая ленточка. Стебель заботливо прикрывал шипы глянцевыми лепестками.
Покрасовавшись в дверях, роза наконец поплыла дальше, сопровождаемая рукой в белом халате.
- Добрый вечер, Софья Андреевна, - врач торжественно опустился на прикроватный табурет. - Простите, что не вручаю её вам, но вам нельзя руки напрягать. Я ещё шоколадку принёс - она пусть до утра подождёт, пока мама ваша не придёт.
- А не пойти ли тебе...
Парень, судя по всему, совсем не обиделся на адрес, по которому его послали. Положив шоколадку на тумбочку, он перехватил розу так, чтобы она легла на расправленные ладони.
- Это вторая роза, - словно не слыша, задумчиво сказал врач. - Второй раз в жизни, когда я дарю единственную розу. Второй раз, когда я дарю её девушке просто так, а не в качестве подкупа.
- Ага, следом я должна задать вопрос, какой же был первый. Конечно же, дарил своей бывшей. Ностальгия замучила? Пришёл душу изливать?
- Софья Андреевна, давайте договоримся так - я рассказываю вам историю первой розы и оставляю вас в покое. Клянусь, ни ночью, ни завтра, ни послезавтра и слова вне-делового больше не скажу... если сами поговорить не захотите.
- В чём лично я сильно сомневаюсь, - Соня скривилась. - Это хоть не слишком долго?
- Как посмотреть. Не совсем.
- А ты успеешь? Домой бежать не надо?
- У меня сегодня ночное дежурство. Обход я закончил. Ну же, Софья Андреевна... выгодная сделка, правда.
И впрямь послушать, что ль? Может, тогда отстанет?
Соня милостиво кивнула:
- Ладно, давай свою историю. Только не заснуть не обещаю.
- Я и не прошу, - он аккуратно положил розу на тумбочку. Поправил очки и сцепил руки на коленях в замок. - С чего бы начать... Наверное, с того, что тогда мне было пятнадцать, столько же, сколько вам сейчас, и тогда я как раз окончил девятый класс, чтобы не пойти в десятый.
- Почему не пойти?
- Потому что я бросил школу.
Соня даже глаза подняла от удивления:
- Ты не закончил школу?
- Нет.
- Да не ври! По тебе видно, что ты ботаник в десятой степени!
- Зрение я себе испортил уже в институте, если вы об этом.
- Значит, ты бросил школу по каким-то исключительным идейным соображениям!
- Я бросил школу, потому что не хотел учиться. Я не знал, зачем это надо. Никаких особых талантов ни в какой области я не проявлял, тяги ни к чему не испытывал. Так что я пошёл работать в Макдак... Макдональдс, простите. Потому что себе на жизнь я мог заработать только сам.
Нас у родителей было четверо: старшая, Лиза, училась в МГУ на филологическом, младший Гошка тогда пошёл в третий класс, я - уже рассказал, а Маня, которой было десять, лежала в больнице. Она всё время лежала в больнице. Сердце. Чтобы оплатить лечение, отец и мать вкалывали на двух работах, а в свободное время папа ещё и "бомбил". Но вот навещать Машку в итоге было просто некогда - никому, кроме меня. Так что раз-два в неделю я забегал в больницу после работы. Сам не знал, зачем. Из жалости, может? Странный я был человек... Мне было плевать на всех, потому что так жить было легче. Зарабатывать на еду, сигареты и выпивку, не жить, а выживать, навещать сестру и всё... Больше мне ничего не было нужно. Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие пить и курить, но так делали все. А что делать мне, я не знал. Я не знал, ради чего живу. Да, я работал, чтобы жить, но ради чего? Я не задумывался. Потому что если задумаешься, чего доброго, не захочется...
Он поправил было очки - а потом вдруг снял их, бросив рядом с розой, и устало сжал двумя пальцами переносицу.
- Моей зарплаты хватало на то, чтобы каждый раз по дороге с работы в больницу покупать сестре всякие безделушки. Заколки, игрушки, книжки... Особенно она любила читать про вампиров. Ну, знаете, тогда только вышли эти... с луной что-то связано... Они тогда были в моде, и Машка их жутко любила. Я любил смотреть, как она улыбается, когда я вынимал из сумки очередную финтифлю. Когда ей разрешали, мы гуляли по парку. Если не разрешали, то я сидел возле кровати и читал ей вслух... или просто говорил. Она числилась на экстернате, а в школе сколько раз была - по пальцам перечесть можно. Друзья у неё были только в больнице, но они приходили и уходили, а она оставалась. Поэтому она всё время выспрашивала меня обо всём, что я делал, о деталях, даже самых незначимых. О школе, об одноклассниках... Она хотела знать, каково это - жить нормальной жизнью.
Она хотела много-много друзей, научиться играть на скрипке, сходить на бал, съездить в Диснейленд, в Голливуд и в Париж, найти принца на белом коне, сходить на свидание, как в какой-нибудь из её любимых книжек, венчаться в Соборе Парижской Богоматери, получить букет из ста роз... Она обо всём рассказывала мне. И в конце таких разговоров всегда вздыхала - тяжело так. Она ещё была совсем маленькой, худющей... Глаза синие и огромные, волосы светлые, а кожа белая-белая всегда... В этот момент мне всегда становилось её жалко, и я говорил "а, совсем забыл", и лез в сумку за очередным подарком, и она хватала его, чуть не подпрыгивая от радости, и пищала своё "спасибо, Сашка!", и глаза у неё сияли...
Нам бы поменяться местами, думал я. Мне следовало быть на её месте. Она была не такой, как я. Она бы нашла себе цель в жизни. Да...
Парень помолчал, уставившись куда-то на стену. Потом облизнул пересохшие губы, прокашлялся и продолжил:
- Где-то раз в два-три месяца Маню выписывали, и тогда она пару месяцев была дома. Потом её стали отпускать недели на две, не больше. А потом как-то родители сказали, что Машка не будет встречать с нами Новый Год, потому что они решили сделать себе подарок и на праздники поехать вдвоём в Египет. Заодно и нам раздолье: одни в пустой квартире, зови кого хочешь! А Машку вполне может будет и после каникул забрать. Очень долго они об этой поездке мечтали и деньги копили. И ещё дольше потом себя за это казнили...
Когда вскоре после этого я пришёл к Мане, она рыдала.
"Я хочу отмечать с вами!!! Посмотреть салют, погулять по Красной Площади, как всегда..."
"Погуляешь, обещаю, - вдруг брякнул я. - Лично займусь!"
"Что, правда?"
"Правда! А что? Не вечно же этих родичей слушаться! Мы и без них отлично время проведём!"
"Сааашка, спасиииибо!!!"
Сам не пойму, что на меня нашло. Но тогда она благодарила меня так горячо, как никогда.
Я слышал иногда кое-какие разговоры родителей... Слышал, но никогда не понимал. Я не верил, что Машка может куда-то деться. Она же такой хороший человечек, ничего никому и никогда плохого не сделала... она же такая маленькая ещё. Разве её могут у нас забрать?
Не знаю, почему, но я понял, что любыми способами должен вытащить её из больницы на эту ночь. Я насел на родителей танком, умолял, угрожал, рыдал - и в конце концов добился того, чтобы с девяти вечера до девяти утра Машку отпустили со мной.
Я отвязался от всех друзей, набивавшихся ко мне в гости, и под вечер тридцать первого пришёл к сестре. Я принёс ей розу. Одну розу. Такую же, как та, которую я подарил вам. Она мечтала о ста, конечно, но обрадовалась и одной, потому что ей ни разу в жизни не дарили роз. Она думала, мы поедем домой... но я заказал столик в ресторанчике на Долгоруковской. "Серенада" назывался. Там играл струнный квартет, и я попросил дать Машке подержать скрипку. Ей даже разрешили взять пару нот, и сказали, что звук у неё хороший. А потом пришли девчонки, с которыми она когда-то в больнице лежала - они были моими ровесницами, и к Машке относились, как к живой кукле, но она считала их подругами. У меня были их телефоны, и я попросил их заглянуть на десять минут...
"А на свидания в книжках так и ходят! - заявила потом Машка. - Получают цветы и идут в ресторан, такой же красивый, как этот!"
"Мань, с братьями на свидания не ходят".
"Ну пожалуйста, пусть у нас будет хоть чуть-чуть свидание, ладно?"
Она была счастлива. В один вечер исполнилось почти всё, что она хотела.
Помню, как мы потом шли на Красную Площадь. Зима была мерзкой и слякотной, но в ту ночь шёл снег. Тверская сияла. Эта сеть гирлянд наверху... И чёрное небо за ней... И снег, пушистый-пушистый. Странно, обычно я никогда не обращал на такое внимания, но тогда почему-то подумал, что вот такая Тверская - самая красивая штука на свете.
"Смотри, Мань, какая красота! Правда? - Машка так устала, что почти засыпала, и я посадил её к себе на плечи. Она молчала, и я оглянулся: она тихо, умиротворённо улыбалась мне моей любимой улыбкой. - Сейчас посмотрим салют... А у нас ещё вся ночь впереди, ты только подумай! И мы ещё должны тебе подарок купить. Ты куда хочешь? В книжный? Можем накупить кучу книжек! Или зайти в магазин игрушек, купить тебе какого-нибудь медведя из этих, серых с голубыми носами. О, а ещё мы зайдём в продуктовый и купим огромный торт! С вишней и "мокрыми" бисквитами, как ты любишь. Возьмёшь его с собой в больницу и будешь есть ещё три дня на завтрак, обед и ужин, поняла? Как миленькая! А, может, ты хочешь какой-нибудь браслет или колечко? Зайдём в какой-нибудь магазин вроде "Леди"? Ты не думай, у меня деньги есть, нам премии выдали..."
Я шёл вперёд и всё говорил, говорил, а она улыбалась и молчала...
Он встал и подошёл к окну, глядя на неоновые светлячки парковых фонарей.
- Почти всю свою жизнь она провела в больничной палате, и всё, что у неё было - это я. Мои подарки, прогулки, разговоры... А я, кретин, слишком поздно понял, что она была для меня самым дорогим существом на свете...
- Она... прямо там?.. - вернувшийся голос, казалось, Соне не принадлежал.
- Нет, мы вернулись, и я уложил её спать, и я хотел зайти снова дня через три. Но больше её так и не увидел. Потом уже выяснилось, что её могла спасти только пересадка сердца, но почему-то врачи этого не поняли... - он вглядывался в городское море, плещущееся световыми волнами о чёрную полосу реки. - Она дарила мне, мне, который должен был только отдавать ей - радость, которой я не замечал. А теперь она исчезла... У меня ничего не осталось. Жизнь казалась конченной. Но вдруг я подумал: она ведь находила счастье даже в такой убогой жизни, какую ей отмерили. Находила счастье, смысл, желания... и она оставила мне последний, бесценный дар: она показала мне, что даже в той никчёмной жизни, которую я вёл, был смысл. И я понял, что всегда смогу найти цель, что новая цель всегда есть... И тогда я нашёл её.
Я сел за учебники, поступил в медицинское училище и погнался за мечтой, за своей первой мечтой: посвятить свою жизнь другим людям, чтобы не повторилось такого, как с ней, чтобы подарить жизнь тем, кто должен жить...
Он ещё долго смотрел в окно и молчал. Слышно было, как тихо, нервно, на одной ноте ноют лампы.
Тишина вокруг была хрустально-хрупкой.
А Соня впервые поняла, что боится её разбивать.
Наконец он повернулся, и лицо его было усталым.
- Прежде чем прыгать с крыши, подумайте как следует, Софья Андреевна, - он взял очки с тумбочки. - Съешьте шоколадку и подумайте. Шоколад стимулирует выделение эндорфинов, вы же знаете? Вот вам уже и станет чуть-чуть радостнее...
Он в последний раз коснулся розы кончиками пальцев и пошёл к двери.
- Ты сказал... - Соня запнулась, почему-то испугавшись собственного голоса. Но всё-таки заговорила. - Ты сказал, она показала тебе смысл той жизни. А какой был смысл? Разве он был?
- Был. Совсем рядом со мной. Был смысл, была цель... Но я их не замечал, - он взялся за дверную ручку. - А ведь всё, к чему я стремился - это видеть её улыбку.
Какое-то время она молча смотрела на фигуру в белом халате, замершую в дверном проёме.
- И смысл... может быть таким?
- Не худший смысл из возможных, как мне кажется, - дверь мягко скользнула на петлях. - Спокойной ночи, Софья Андреевна.
Соня смотрела в пустоту и видела там стопки книг, нежданный снег, гирлянды над головой, скрипку в детских руках, две фигурки, бредущие по слякотным дорожкам больничного парка, почему-то того самого, что был под её окном - а лампы всё так же гудели, и перевязанные руки мирно лежали поверх одеяла, и волосы пролитыми чернилами струились по белой подушке...
***
- Ну, здравствуй, Соня, - поправив лупоглазые очки, психиатр хмуро присела на табурет. Металлические ножки жалобно заскулили, продавив линолеум. - Не могу сказать, что давно не виделись. Кажется, в прошлый раз мы расстались на том, что ты осознала свои ошибки и больше так не будешь. Что же такое произошло, что ты так быстро об этом забыла?
Она молчала, глядя куда-то в сторону.
- Значит, ты всё ещё хочешь умереть?
Соня смотрела на розу, тихо светившуюся в банке на окне, бросая вызов окружающей стерильности.
За то, что самое ценное в жизни является банальным...
За то, что чёрт его знает, есть ли Бог...
За то, что все утешения - только слова...
За то, что даже слова когда-нибудь могут переиграть чью-то жизнь...
За то, что совсем не красотой, но чем-то другим жизнь в себя влюбляет...
Спасибо, Сашка.
- Знаете, Алла Сергеевна, - Соня перевела взгляд на её лицо, - вопрос, конечно, интересный...
Возможный P.S. для реалистов и оптимистов
- Молодёжь, - Алла Сергеевна с наслаждением затянулась изящной сигареткой. - До чего глупые нынче дети пошли, сил нет. Из-за каких-то... непонятно чего - сразу вены резать. Вот в сорок первый год их бы закинуть, чтоб посмотрели, как люди жили и хотели жить...
- Не надо им сорок первого года, - аккуратно прикрыв дверь на лестницу, Саша достал из кармана пачку "Парламента". - Войны никому не надо.
- Взвился кострами... Шучу, конечно, - женщина проводила взглядом тонкую дымную струйку, белёсыми змейками расползшуюся и медленно истаявшую. - Всё потому, что веры у них нет. Вера бы их держала. Но попробуй с ними о Боге поговорить - они же ненавидят проповеди, и ненавидят, когда их начинаешь учить. А между тем... вот таким дурочкам, как Сонечка, не хватает элементарного внимания. Отсюда все эти чёлки, пирсинги, чёрные лаки... А потом и лезвия. Она же не хотела умирать, но признаться в собственной глупости - как же. И она накручивала себя, накручивала, и вот до чего дошла... Таким бы поговорить с кем по душам, пока не поздно, но подростковая гордость не даёт - они же всё знают, всё могут, всё умеют. А как ещё и кто ещё объяснит им всю мизерность их проблем, если не взрослый человек со своими "нравоучениями"?
- Ну, кто-то объясняет, как видите.
Алла Сергеевна кинула на молодого человека насмешливый взгляд:
- И чего ты в писатели не подался, Сашка?
- Увы, я с шести лет знал, что пойду по родительским стопам. Другие профессии мной даже не рассматривались.
- А жаль. Мог бы даже в политику пойти: такой дар убеждения да зря пропадает. Какое влияние оказывали бы твои речи на умы обывателей... Я уж молчу про то, что из тебя вышел бы гениальный психиатр.
- Кажется, я вам уже говорил всё, что я думаю...
- Да, ты мне рассказывал, - она закатила глаза, - про взгляд в бездну и сражения с чудовищами. Но если бы ты всё-таки попробовал... У тебя же талант!
- C'est la vie, - Саша щёлкнул зажигалкой. Затянулся, выдохнул, посмотрел в окно - прямо напротив по металлической паутине стенок вольера носились зимне-серебристые белки. - А знаете, Алла Сергеевна, я теперь даже почти не жалею, что родители не хотели второго ребёнка. Мало ли...
