Саенко Игорь Петрович : другие произведения.

Пробная попытка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

ПРОБНАЯ ПОПЫТКА

(фантастическая повесть)

  
  
  
  
  
   Глава I, в которой чрезвычайная ситуация вынуждает командира планетолёта "Витязь" Виталия Аверинцева применить противометеоритные бластеры, а второй бортинженер Александр Спирин зарабатывает шишку.
  
   Грузовой космолёт "Витязь" возвращался на Землю из пояса астероидов. Кроме команды, на борту находилось десятка полтора пассажиров -- сменная бригада техников-строителей, отпахавшая свои положенные полгода на Церере. Теперь у них впереди были положенные полгода отпуска, а значит -- синее море, сосны, Кавказ, Гавайи, бронзовокожие от природы туземки, пальмы -- словом, всё, чего только может пожелать молодая здоровая душа, стосковавшаяся по лучшей во вселенной планете.
   Каких-то два часа назад корабль пересёк невидимую линию, по которой вокруг Солнца движется Марс. И хотя пространство здесь было такое же чёрное и пустынное, как и в поясе астероидов, настроение у команды заметно улучшилось. Голубая звёздочка прямо по курсу корабля с каждым часом становилась всё ярче и ярче...
   -- Ах, если бы вы знали, -- сказал Николай Шпагин, -- какие на Украине вечера. Особенно на Полтавщине. -- Он мечтательно улыбнулся и зажмурил глаза. -- А какие там леса, реки...
   Кроме него, первого штурмана космолёта, в рубке было ещё трое: Виталий Аверинцев, командир и первый пилот, второй штурман Александр Ермаков, радист и бортовой инженер Дмитрий Якушев.
   -- Вы только представьте, -- продолжал Шпагин, -- кругом камыши, кувшинки, вода чистая-чистая, прозрачная-прозрачная, а на самом дне -- линьки, ворочаются эдак лениво. Кажется, протяни только руку, но нет. -- Шпагин хохотнул. -- Глубина там метра три будет. Представляете?
   -- Представляем, -- сказал с самым серьёзным видом Якушев. -- После полёта -- обязательно туда, всем составом. Как, ты говоришь, твоя страна называется? Полтавщина?
   -- Вам бы только шутить, -- насупился Шпагин.
   -- А я бы предпочёл что-нибудь другое, -- сказал Ермаков. -- Природа -- это, конечно, да, но... Я больше скорость люблю. Не ту, конечно, скорость, с какой движемся мы сейчас. Её-то и оценить по-настоящему нельзя. Так, абстракция какая-то. Если бы не приборы, непонятно было бы даже -- движемся мы или стоим. Ничего вокруг не меняется. А вот ту скорость, когда несёшься, к примеру, со снежного склона, когда в лицо -- снег, ветер, а сердце прямо-таки готово выскочить из груди, так оно сильно колотится...
   Он замолчал, словно бы вспоминая что-то. Лицо у него при этом было не менее мечтательное, чем недавно у Шпагина.
   -- А вы, оказывается, романтик, Александр, -- заметил Аверинцев, смеясь.
   -- Или, скажем, глайдер, -- продолжал Ермаков. -- Спортивный, с открытым верхом. Обязательно с открытым верхом. Иначе никакого эффекта, будешь как в консервной банке. Когда мне исполнилось пятнадцать, отец подарил мне такой, самую лучшую на то время модель. Вы себе не представляете. Я гонял на нём, пока не разбил вдрызг.
   -- Отчего же, -- сказал Якушев вежливо. -- Очень даже представляем. Сколько, ты говоришь, тебе было лет? Пятнадцать?
   -- Ну, может, больше, -- смутился Ермаков. -- Какая, в сущности, разница?
   -- Итак, -- сказал Шпагин. -- Двое высказались, ещё двое остались. Кто там у нас на очереди?
   -- Дмитрий, -- подсказал Ермаков.
   -- Ну вот, теперь и на нашей улице праздник, -- сказал Шпагин с удовлетворением. -- Я уже и острот целую охапку заготовил.
   -- Я тоже, -- сказал Ермаков. -- Как, ты говоришь, твоя фамилия? Якушев?
   Якушев скромно потупил глаза.
   -- А что я? -- сказал он. -- Я человек маленький, незаметный. И желания у меня под стать -- тоже маленькие, незаметные.
   -- Давай-давай. Не уклоняйся.
   -- Откровенность за откровенность.
   -- Стыдно признаться, откровенные вы мои, но мне и впрямь нечего вам рассказать. Я такой микроскопический, ни одно нереализованное земное желание во мне просто не помещается. Я этот... как его... Гомо примитивус. И этим всё сказано.
   -- Значит, отказываешься? -- спросил Ермаков зловеще.
   -- Ну, не то чтобы...
   -- А давайте его тогда из корабля не выпустим, -- предложил тут Шпагин. -- Раз у него нет никаких желаний... Сами разъедемся -- кто на Кавказ, кто на Полтавщину, кто ещё куда, а его тут оставим -- пусть что-нибудь чинит. Наверняка что-нибудь найдётся. Магнитореактор, например.
   -- Нет-нет, -- испугался Якушев. -- Я не могу. У меня там Нинка. Она и так уже чуть ли не на стенку от тоски лезет.
   -- Вот оно! -- воскликнул Ермаков.
   -- Да и на даче работы невпроворот. Малину, смородину собрать, то-сё...
   -- Нинка на стенку лезет, -- подсказал Шпагин.
   -- Нинка ладно, главное чтобы он у нас на стенку не лез, -- заметил Аверинцев. -- Магнитореактор ведь и впрямь второй день починить не можешь.
   -- Простите великодушно, Виталий Леонидович, -- сказал Якушев с обидой, -- но я, кажется, уже говорил: починить магнитореактор можно только на Земле. У нас комплектующие закончились.
   -- Ладно-ладно, -- отмахнулся Аверинцев. -- Знаю. -- Он встал, потянулся, щёлкая суставами. -- Чаю, что ли, выпить? Нет, пойду, пожалуй, к себе в каюту, вздремну пару часиков... Эй, Николай, что это с вами?!
   Николай Шпагин не ответил. Он смотрел на капитана какими-то неестественно вытаращенными глазами. Лицо у него при этом было бледное, как у фарфоровой статуэтки.
   Так продолжалось несколько мгновений. Потом Шпагин судорожно сглотнул, хотел было что-то сказать, но только молча ткнул пальцем в сторону центрального монитора. Все четверо уставились на монитор.
   -- Однако, -- пробормотал Ермаков.
   -- Однако, -- пробормотал Якушев.
   -- Я так полагаю, -- заметил Аверинцев после некоторого молчания, -- что все мы видим одно и то же.
   -- Если психоз, то общий, -- подтвердил Якушев.
   -- А что мы видим? -- спросил Ермаков осторожно.
   Шпагин нервно хихикнул.
   -- Я это к тому, -- пояснил Ермаков, -- что если речь зашла о психозе, то для начала неплохо бы убедиться, действительно ли он общий.
   И тут лицо Аверинцева неприятно исказилось.
   -- Да это же Спиря! -- воскликнул он и с силой ударил себя по колену. -- Вот же паршивец, а! Уже и сюда добрался! Ну, я ему покажу! Тоже мне -- массовик-затейник выискался! Ну никакой на него управы!
   -- Да не похоже, Виталий Леонидович, -- сказал Якушев, покачав головой. -- Этот монитор с операторской не соединяется. У него собственная камера на носу.
   -- Точно... Хм. Тогда что же получается -- у нас действительно психоз?
   -- А это легко выяснить. Разрешите, я его пощупаю?
   -- Что ж, щупай.
   Пальцы Якушева, гибкие и подвижные, как у пианиста, стремительно запорхали по клавиатуре. На экране дисплея появились данные радиолокации.
   -- Так, -- проговорил бортинженер. -- Объект материален.
   -- Слава Богу, -- сказал Ермаков. -- С психикой у нас, значит, полный порядок.
   Якушев продолжал:
   -- Параметры объекта таковы. Высота -- четыре километра, ширина в размахе крыльев -- шестнадцать километров, ширина пасти -- одна целая восемь десятых километра. Расстояние между объектом и нами -- триста тридцать два километра. -- Якушев замолчал и через несколько секунд добавил: -- И вот ещё что. Объект движется в одной с нами плоскости и под углом семнадцать градусов к нашему курсу. Мы сближаемся, сближаемся со скоростью одна целая и девятьсот девяносто две тысячных километра в секунду, и это говорит о том, что если кто-то из нас не затормозит или не свернёт, мы обязательно столкнёмся через, примерно... две с половиной минуты.
   -- Не очень-то много времени для манёвра, -- заметил Аверинцев. -- Уклоняться, судя по всему, придётся нам. Что ж... -- Он щёлкнул тумблером внутреннего оповещения. -- Внимание! Говорит командир планетолёта Аверинцев. Общая тревога! Через минуту корабль совершит экстренное торможение. Тревога -- не учебная! Свободной смене и пассажирам немедленно занять места в амортизаторах.
   Было слышно, как где-то в глубинах корабля завыла сирена.
   -- Внимание!.. -- Аверинцев повторил сообщение ещё раз и отключил связь. -- Якушев, доложите о состоянии противометеоритных бластеров.
   -- Зарядность -- семьдесят процентов, -- тотчас отозвался бортинженер. -- Вполне достаточно, чтобы справиться с десятком таких объектов... Вы думаете, за минуту они успеют?
   -- Должны, -- вставил Ермаков. -- Норматив -- сорок одна секунда.
   -- Норматив, -- проворчал Аверинцев. -- Знаю я эти нормативы... Так, Александр, это чудо-юдо надо обязательно зафиксировать на плёнке. Займитесь, пожалуйста... Дмитрий, обеспечьте связь с Землёй, а вы, Николай, готовьтесь рассчитать новый курс... М-да. -- Он замолчал, глядя на экран, и побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. -- Это же надо, -- пробормотал он, -- ширина пасти, и откуда ты такой взялся?!
   На экране, занимая, примерно, шестую его часть, взмахивал перепончатыми крыльями дракон. Гигантский такой дракон. Выглядел он именно так, как его частенько изображали на средневековых гравюрах -- с полной огромных зубов пастью, острыми когтями на длинных пальцах, хищными жёлтыми глазками на вытянутой бугристой морде. В общем-то, ничего особенного, если не считать, конечно, того, что это не средневековая гравюра, не голливудский боевик, не сон, не Земля, а самый что ни на есть глубокий космос, иначе -- мёртвое безвоздушное пространство, в котором какая бы то ни было жизнь, пусть даже и сказочная, просто невозможна.
   -- Что ж, -- пробормотал Аверинцев. -- Будем тормозить.
   Он отщёлкнул блокирующую пломбу и положил ладонь на рукоять ручного управления планетолётом.
   Якушев между тем начал вызывать Землю.
   -- "МИФ"! Это "Витязь"! Приём!.. -- Он замолчал и поглядел на Аверинцева. -- Не отвечают, Виталий Леонидович.
   -- Переведите в автоматический режим, -- посоветовал тот. -- Итак, начинаю торможение.
   Тотчас изображение дракона на мониторе исчезло, скрывшись за огненно-жёлтыми клубами извергаемой носовыми дюзами плазмы. Сила тяжести на несколько секунд пропала, но тут же возникла вновь, поменяв, правда, направление действия на противоположное. Возникло ощущение, будто все повисли вниз головой. Автоматические ремни безопасности, впрочем, не позволили экипажу вывалиться из кресел.
   -- Торможение завершено, -- объявил Аверинцев через несколько секунд. -- Начинаю поворот.
   Клубы жёлтой плазмы на мониторе исчезли, и теперь там снова стал виден дракон. За время работы носовых дюз он успел изрядно подрасти -- раза в полтора, наверное, если не больше. Стали видны ярко-лиловые полосы на выпуклом брюхе, отливающая зелёным чешуя на плечах и хвост, длинный и тонкий, с острым стреловидным наконечником, мечущийся из стороны в сторону, показываясь то из-за крыльев, то из-за головы, то из-за брюха.
   В какой-то момент изображение дракона, располагавшееся почти в центре экрана, поползло в сторону и, наконец, замерло в правом нижнем углу.
   -- Поворот завершён, -- объявил Аверинцев. -- Перевожу корабль в прежний режим полёта. Новый курс рассчитан?
   -- Так точно, -- сказал Шпагин.
   -- Внесите изменения в лоцию.
   -- Есть!
   Сила тяжести между тем снова вернулась к прежнему направлению, неприятные физиологические ощущения исчезли, и команда вздохнула с облегчением.
   -- Фух! -- пробормотал Ермаков и поглядел на экран. -- Что, дурашка, не ожидал? Добыча-то попроворнее тебя оказалась. Фамилию Эйнштейн когда-нибудь слышать приходилось?
   -- Судя по всему, нет, -- сказал Шпагин.
   -- Да, это не овечек на поле воровать, -- добавил непонятно зачем Якушев. -- Думаю, что фамилию Ермаков он тоже вряд ли когда слышал.
   -- А знаете, что я сейчас подумал? -- сказал Шпагин. -- Ведь это же уникальнейшее событие. Вы только представьте, чего мы на самом деле с вами сподобились.
   -- Да уж, сподобились, -- проворчал Якушев. -- Едва в завтрак не превратились... Ну и курица. А интересно, к какому классу животных он-она-оно-оне относится? К ящерицам или птицам?
   -- К птицеящерицам, -- хохотнул Ермаков, -- Подкласс -- перепончатокрылых, подвид -- чешуйчатозадых.
   -- Подсемейство -- планетолётоядных, -- добавил Якушев.
   -- Да ну вас, -- сказал Шпагин. -- Я же серьёзно. Представьте, какой научный интерес это должно представлять.
   -- Да я в последнее время только и делаю, что представляю -- то Кавказ, то Полтавщину...
   -- Но я же серьёзно. К тому же, хочешь не хочешь, а происшествие придётся зафиксировать в бортовом журнале.
   -- Это точно, -- подтвердил Аверинцев. -- Александр, вы записываете?
   -- Конечно, Виталий Леонидович. В полном объёме.
   -- И потом, -- не унимался Шпагин. -- Почему сразу животное? А вдруг он разумный?
   Якушев и Ермаков засмеялись.
   -- М-да, -- пробормотал Аверинцев. -- Так мы можем до чего угодно договориться... Как связь с Землёй?
   -- Не отвечают пока, -- отозвался Якушев. -- Странно, однако.
   Аверинцев ничего не сказал и снова поглядел на экран. Ему показалось, будто изображение дракона снова сместилось к центру экрана и снова слегка увеличилось.
   -- Дмитрий, доложите последние данные радиолокации.
   Якушев поколдовал над клавиатурой и через несколько секунд сообщил:
   -- Вы правы, Виталий Леонидович, объект изменил курс и значительно увеличил скорость. Кажется, он идёт на перехват.
   -- Вот настырный, -- проговорил Ермаков.
   -- Скорее, голодный, -- поправил Якушев. -- Что будем делать, командир? Опять маневрировать?
   -- Не уверен. На подобные манёвры горючее у нас не запланировано... Жаль, однако, если придётся его уничтожить.
   -- Не надо его уничтожать, -- возразил тут Шпагин. -- Может, он единственный такой.
   -- Боюсь, у нас нет другого выхода. Слишком уж он велик, Николай.
   -- А может, попытаться ещё раз уклониться и ускоренным маршем вернуться к Марсу? Там дозаправимся и рассчитаем новый маршрут. Жалко ведь, Виталий Леонидович.
   Аверинцев покачал головой.
   -- Николай, -- сказал он со вздохом. -- Вы же прекрасно знаете, что в случае незапланированных манёвров ни к Земле, ни, тем более, к Марсу долететь мы не сможем. Просто не хватит горючего.
   -- Мы могли бы что-нибудь придумать. Например -- лечь в дрейф. Ну, поскучали бы недельку-другую, что с того? А потом за нами прислали бы спасательный корабль. Или дозаправщик.
   -- Вот ещё, нам только не хватало, чтобы за нами спасательный корабль посылали.
   -- Но ведь жалко же, Виталий Леонидович. И вообще, что это у нас, у людей, за манера такая противная, как увидим что-нибудь необычное, так сразу же и уничтожаем?
   -- Ладно, -- проворчал Аверинцев. -- Я его для начала попугаю только... Но если он не вразумится, -- добавил он, помолчав, -- тогда уж -- извините... Дмитрий, какое между нами расстояние?
   -- Сто сорок девять километров, -- сказал Якушев. -- Скорость сближения -- две целых и одна десятая километра в секунду.
   -- Вот настырный, -- повторил Ермаков.
   -- Что ж, -- сказал Аверинцев. -- Надеюсь, под этой мезозойской черепушкой достаточно мозгов, чтобы не ввязываться в драку после нашего предупреждения.
   Он сцепил пальцы, картинно ими похрустел и положил руки на пульт. На экране, поверх изображения дракона, появилось несколько концентрически расположенных колец с крохотным крестиком посередине. Когда, после недолгих манипуляций, крестик расположился точно на бугристой морде, Аверинцев замер. Томительно потекли секунды.
   Какое-то время стояла тишина. Потом Якушев принялся монотонным голосом отсчитывать оставшееся до объекта расстояние.
   -- Восемьдесят четыре километра... Семьдесят два километра... Шестьдесят четыре километра... Тридцать семь... Тридцать три... До столкновения пятнадцать секунд, Виталий Леонидович.
   Дракон был уже так близко, что целиком на экране не помещался. Помещалась там только его угрожающе разинутая пасть, в мерцающей глубине которой алчно подрагивал узкий раздвоенный язычок. Фамилию Эйнштейн, судя по всему, он вряд ли когда слышал.
   -- Десять секунд до столкновения, -- сказал Якушев.
   И в этот момент Аверинцев утопил в пульт кнопку противометеоритной защиты. То, что произошло потом, мало чем отличалось от заурядной компьютерной игрушки. Где-то в глубинах планетолёта коротко взвыли энергогенераторы, на экране монитора бесшумно полыхнула ослепительная вспышка, корабль вздрогнул, так, самую малость, и сразу же стало видно, что на экране никакого дракона больше нет. А было там теперь обычное космическое пространство, чёрное, как китайская тушь, и совершенно пустое. Если, конечно, не считать далёких мерцающих звёзд.
   -- Исчез! -- выдохнул Ермаков.
   -- Ура, -- констатировал Якушев.
   -- Но как же так! -- воскликнул Шпагин. -- Ведь вы же обещали его только попугать!
   -- Я и пугал, -- сказал Аверинцев, тупо вглядываясь в пустой экран.
   -- Да нет, Виталий Леонидович. Вы его уничтожили.
   -- Ну и хорошо, -- сказал Якушев. -- Всё равно на таком расстоянии мы бы не разминулись.
   -- Ничего не понимаю, -- сказал Аверинцев растерянно. -- Я же хотел взорвать заряды перед самой его мордой. Специально подгадывал для этого удобный момент. Вторым залпом, конечно, я поразил бы саму цель, но в том-то и дело, что второго залпа не было. Вы же сами всё видели... Нет, ничего не понимаю.
   -- Что ж тут понимать, -- сказал Шпагин горько. -- Ваши расчёты оказались ошибочными.
   -- Полегче, полегче, Николай, -- сказал Ермаков укоризненно.
   -- Да нет, не мог я ошибиться, -- сказал Аверинцев. -- Впрочем, это же можно проверить по бортовым записям.
   -- Да ладно вам, -- сказал Якушев миролюбиво. -- Радуйтесь, что всё так благополучно завершилось.
   -- Да уж, -- сказал Шпагин. -- От радости я просто на стенку готов лезть. Так мне, видите ли, радостно.
   На несколько мгновений в рубке повисло неловкое молчание.
   -- Да нет же! -- сказал Аверинцев. -- Тут явно что-то не то. Если я всё-таки ошибся и взорвал сам объект, то должно же от него хоть что-то остаться. Ну там части какие-нибудь, обломки. Всё-таки такая громадина.
   -- А ведь и верно, -- подхватил Якушев. -- Данные радиолокации говорят, что на тысячи миль вокруг нас ни одного материального объекта. -- Он замолчал и после короткой паузы с пафосом произнёс: -- Они долго-долго молчали, долго-долго думали, но к какому-либо конкретному выводу так и не пришли. Исчезновение дракона оказалось столь же таинственным, как и его появление.
   В рубке снова повисла тишина.
   -- А может, он из антивещества был, -- брякнул тут Ермаков.
   Все трое с жалостливым удивлением посмотрели на него.
   -- А что, -- продолжал Ермаков, нимало не смущённый. -- Может, он к нам из какой-нибудь альтернативной вселенной залетел. Там всё, понимаете, из антивещества, а тут он столкнулся с нашим обычным веществом и -- аннигилировал. Не повезло, так сказать. Потому-то и никаких обломков от него не осталось.
   -- Сашенька, -- сказал Якушев ласково. -- Уважаемый ты наш Александр Анатольевич. Ты, конечно, первоклассный межпланетчик. И отец, и дед у тебя тоже были прекрасными межпланетчиками, а прадед даже в первые межзвёздные ходил, ещё до того как была налажена гипертранспортная система, но вот что касается ядерной физики...
   Тут он замолчал, красноречиво задрав кверху брови.
   -- Если бы дракон действительно был из антивещества, -- пояснил Шпагин, -- то при взрыве от него действительно бы ничего не осталось...
   -- И не только от него, -- подхватил Якушев. -- Но и от нас тоже. Впрочем, нет. Кое-что, наверное, всё-таки осталось бы -- этакая очаровательная ослепительная вспышка, которая на всех планетах солнечной системы была бы зарегистрирована как неопознанное природное явление.
   -- Тогда куда же он всё-таки делся?
   -- Сие науке неизвестно, -- сказал Якушев.
   -- А может, его вообще не было? -- предположил Ермаков.
   -- Этот вариант уже рассматривался, -- напомнил Шпагин. -- В самом начале.
   -- Да, помню. Честно говоря, не знаю теперь, что было бы лучше -- дракон из антивещества, летающий рядом с нашей Землёй, или всеобщий психоз.
   -- А чего гадать, -- сказал Якушев, почесав затылок. -- У нас же плёнка есть.
   -- Точно, -- сказал Аверинцев. -- Правда, я не уверен, что мы там что-нибудь обнаружим, и в связи с этим, -- Аверинцев сделал паузу, -- нам нужно сейчас же решить -- стоит ли об этом происшествии рассказывать направо и налево. Мне, например, летать ещё не расхотелось... Кстати, Дмитрий, как там у нас связь с Землёй?
   -- Не отвечают, Виталий Леонидович.
   -- Странно, очень странно.
   -- На игрушку, наверное, какую-нибудь отвлеклись. Ничего, через минуту-другую откликнутся.
   Тут в коридоре послышались шаги, и в рубку ввалился Александр Спирин -- оператор и второй бортинженер. Вид у него был прямо-таки неважный. Комбинезон покрывали какие-то неопределённого цвета пятна, растрёпанные волосы торчали во все стороны, на лбу лиловела здоровенная, как булыжник, шишка. Кроме того, от него сильно несло каким-то едким неприятным запахом.
   В руках оператор держал бортового кота по кличке Сустав. Кот этот, отличавшийся тихим, хотя и хитрым, нравом, сейчас отчаянно вырывался и орал, будто ему сделали вивисекцию.
   -- Что у вас тут случилось? -- крикнул Спирин прямо с порога.
   -- Что с тобой случилось? -- вопросом на вопрос ответил Якушев. -- Ты что, по мусоропроводу путешествовал?
   -- Я в оранжерее был, -- объяснил Спирин, прилагая титанические усилия, чтобы удержать рвущегося из рук кота.
   -- Никогда не думал, что тихая оранжерея такое опасное для жизни место, -- заметил Ермаков.
   -- Я там удобрения растениям подкладывал, -- сказал Спирин. -- А потом вдруг эти фокусы с силой тяжести, и все удобрения оказались на мне... Да тихо же ты!.. Никак не пойму, что это с нашим Суставом?! Взбесился он, что ли.
   -- Да брось ты, наконец, мучить несчастное животное, -- не выдержал Шпагин. -- Он же задыхается в твоих удобрениях, неужели не видно? Отпусти его сейчас же!
   Спирин тотчас бросил кота на пол, и тот, задрав хвост, удрал в коридор.
   -- А почему во время объявления тревоги вы были в оранжерее, а не в амортизаторе? -- спросил Аверинцев строго.
   Спирин помолчал и сказал:
   -- Я думал, тревога учебная. Простите меня, Виталий Леонидович.
   -- Учебная, -- передразнил Аверинцев сердито. -- Я же специально предупредил, что нет.
   Спирин опустил голову. Аверинцев вздохнул.
   -- Ну что мне с вами делать, Спирин? -- сказал он. -- У вас же совсем никакой ответственности. А если бы случилось что-нибудь посерьёзнее?
   -- А что всё-таки случилось?
   -- Если мы тебе расскажем, -- сказал Якушев, -- ты ни за что не поверишь.
  
  
  
   Глава II, в которой начальник Координационного Центра Артём Шуйский задаёт очень странные вопросы, чем повергает Аверинцева в полное недоумение.
  
   Вопреки утверждению Якушева, связь с Землёй установить не удалось. Ни через час, ни через два, ни через восемь, ни через десять часов. Это было тем более странно, что причин для этого вроде бы не было никаких. Земля находилась в пределах прямой видимости, каких-либо масс между нею и кораблём не наблюдалось. Не было и каких-либо признаков Солнечной активности -- прохождению сигналов, следовательно, ничто вроде бы не мешало. И, тем не менее, факт оставался фактом -- связи не было, на все запросы Земля отвечала молчанием.
   Мрачный и сосредоточенный, Аверинцев сидел в кают-компании перед демонстрационным экраном и в тринадцатый уже раз просматривал запись поединка с драконом.
   Может, всё не так уж и необычно, думал он уныло. Космос всё-таки не Пятая авеню. Иногда такое, бывает, преподнесет. Ну вот, например, этот... Ортега, планетолог с сатурнианской орбитальной станции "Дельта-3", взял да и обнаружил на Титане гигантских улиток, ставших впоследствии знаменитыми. И это после того, как сам Токагава, профессор Токийского университета, доказал, что ни на одном из спутников Сатурна жизнь просто невозможна. Или, к примеру, Артемьев Борис, второй пилот с "Армавира". Сходил себе в очередной рейс к Трансплутону (к Кваоару, иными словами), вернулся и уже дома на каком-то семейном торжестве обнаружил в себе странные необъяснимые способности притягивать к груди разнообразные металлические предметы: ложки, вилки, гвозди, ножи. Причём сам же, как ни старался, о природе этого феномена так и остался в полном недоумении. Или, чтобы далеко не ходить, возьмём, к примеру, моего соседа Эрнста Винтергоффа. Жил он целых восемьдесят восемь лет, причем все это время был безупречным убежденным холостяком, а потом вдруг взял да и женился, всем нам на удивление. М-да... Впрочем, последний случай, строго говоря, вряд ли можно отнести к явлениям чисто космическим, хотя... Как ни крути, а Земля и человечество, следует признать, тоже часть космоса... В общем, как бы там ни было, а в том, что мы, простые космические извозчики, повстречали в пространстве дракона, нет, наверное, ничего удивительного. По крайней мере, понятно теперь, почему эти твари не попадаются на Земле. Они, оказывается, всем составом в космос переселились...
   Тут дверь отворилась, и в кают-компанию с подносом в руках вошёл Шпагин.
   -- Я, Виталий Леонидович, вам завтрак принёс, -- сообщил он.
   -- Как? Уже? -- удивился Аверинцев. -- Однако же время летит.
   Шпагин поставил поднос на стол и принялся перечислять блюда:
   -- Грибной суп, гуляш, сдобные булочки с маком, чай, лимон...
   -- Надеюсь, дежурный по кухне у нас сегодня не Спирин?
   -- Нет, Измайлов.
   -- Пожалуй, можно позавтракать. -- Аверинцев взял ложку и принялся помешивать в супе. -- Как там связь с Землёй?
   Шпагин покачал головой.
   -- Странно, -- сказал Аверинцев. -- Через полчаса выходим на большой радиус... Вы-то сами завтракали, Николай?
   -- Да, конечно.
   -- А скажите, -- спросил Аверинцев, помолчав, -- когда человек женится в восемьдесят восемь лет, причём впервые, вам не кажется это странным?
   -- Это вы к чему?
   -- Да так, мысли всякие. Но вы, кажется, даже не удивились.
   -- Не удивился, -- сказал Шпагин. -- Мне как-то всё равно.
   -- А сами-то вы женились бы в восемьдесят восемь лет?
   -- Нет.
   -- Интересно, почему?
   -- А потому, Виталий Леонидович, что я вообще жениться не буду. Ни в тридцать, ни в сорок, ни, тем более, в восемьдесят восемь лет. Если доживу, конечно.
   -- Круто, -- сказал Аверинцев.
   На некоторое время наступила тишина.
   -- Ну, так я пойду? -- спросил Шпагин.
   Аверинцев поглядел на него и сказал:
   -- Мне кажется, что вы всё ещё дуетесь на меня, Николай.
   -- Уже нет, -- сказал Шпагин со вздохом. -- Записи бортового компьютера подтвердили правильность ваших действий. Приношу вам свои извинения.
   -- Куды ж деваться, извиняю, -- сказал Аверинцев. -- Однако, в свою очередь, извини меня, старика, и ты. Я, бывает, покрикиваю на вас во время дежурства. Так ты уж не обижайся на меня, хорошо?
   -- Хорошо, -- сказал Шпагин, улыбнувшись. Он несколько секунд помолчал и сказал снова:
   -- Ну, так я пойду? У меня смена через сорок минут.
   -- Что ж, идите.
   И в этот момент коротко тренькнул звонок видеосвязи. Изображение дракона на экране исчезло, и вместо него возникло улыбающееся лицо Якушева.
   -- Виталий Леонидович, -- сказал он весело. -- Я к вам с добрыми вестями.
   -- Погоди, -- сказал Аверинцев. -- Не говори пока что ничего. Я попробую сам догадаться. Итак, в окрестностях появился очередной гигантский дракон?
   Якушев отрицательно покачал головой.
   -- Тогда -- неопознанная летающая тарелка.
   Якушев покачал головой снова.
   -- Опять -- нет? Хм, неужто связь с Землёй удалось установить?
   -- Так точно, Виталий Леонидович!
   -- Подумать только, не прошло и полгода. Поразительная, что и говорить, оперативность.
   -- Рады стараться, вашбродь!.. Вы подойдёте сами или переключить на кают-компанию?
   -- Пожалуй, лучше переключить.
   Якушев исчез. Вместо него появился дежурный диспетчер орбитальной станции "МИФ-XXIII" Самсон Эпштейн. Вид у него, прямо скажем, был неважнецкий, хотя и не такой, как десять часов назад у Александра Спирина. Шишки на лбу у него вроде бы не было, да и комбинезон был более-менее опрятен, но вот что касается волос, то топорщились они у него во все стороны не меньше, чем давеча у оператора, под глазами были синие круги, да ещё взгляд был какой-то усталый и как бы затравленный. Что же касается того, исходил ли от него какой-либо неприятный запах, то по причине разделявшего их расстояния (порядка 750-800 мегаединиц), определить это было крайне затруднительно.
   -- Самсон, вы ли это?! -- воскликнул Аверинцев, с удивлением разглядывая диспетчера. -- Что с вами? Уж не больны ли вы?
   Самсон несколько секунд на него глядел, молча и как бы настороженно, и вдруг отбарабанил, как на плацу:
   -- Дежурный диспетчер орбитальной станции "МИФ" Координационного Центра Управления Полётами в Солнечной Системе Самсон Эпштейн.
   И замолчал, глядя на Аверинцева.
   Тот, в свою очередь, уставился на диспетчера с непередаваемым удивлением. Так прошло несколько секунд.
   -- Самсон, -- пробормотал, наконец, Аверинцев.-- С каких это пор вы стали таким... официальным, что ли?
   Он попробовал улыбнуться, но Эпштейн дружеского тона не принял.
   -- Прошу вас докладывать по уставу межпланетной космической службы, -- сказал он сухо. -- Назовите свою фамилию, а также -- имя, отчество, должность, наименование планетолёта, код, местонахождение, маршрут, цель полёта, количество членов команды и пассажиров, если таковые имеются, на борту.
   -- Аверинцев Виталий Леонидович, -- сказал Аверинцев, помолчав. -- Командир и первый пилот фотонного космолёта "Витязь-4С16/9". Местонахождение -- восемьсот мегаединиц от центра Земли. Маршрут: Церера-6 -- Земля. На борту одиннадцать человек команды и шестнадцать пассажиров -- техники-операторы из пояса астероидов... Что-нибудь ещё?
   Эпштейн не ответил. Настороженность на его лице не только не исчезла, но, кажется, даже увеличилась.
   Аверинцев почувствовал раздражение.
   -- Может, вы мне всё-таки объясните, что там у вас происходит? -- сказал он слух.
   И тут Эпштейн спросил:
   -- Виталий Леонидович, а вы знаете таблицу неправильных логарифмов?
   -- Что-о?!
   -- Я говорю, вы знаете таблицу неправильных логарифмов? -- спросил Эпштейн снова.
   Аверинцев секунду-другую молча на него смотрел, потом сказал тихо:
   -- Самсонушка. Пожалуйста, позови кого-нибудь из начальства.
   -- Значит, вы отказываетесь отвечать на мой вопрос? -- сказал Эпштейн. На лице у него отразилось удовлетворение, словно иного поведения он от Аверинцева и не ожидал. -- А ведь таблицу неправильных логарифмов на первом курсе преподают. Знать её наизусть -- обязанность каждого межпланетчика.
   -- Я хотел бы поговорить с кем-нибудь из начальства, -- сказал Аверинцев.
   -- Конечно, можно и с начальством. Только это вам не поможет.
   На мгновение Аверинцеву показалось, будто он стал жертвой какого-то странного идиотского розыгрыша. Он с выражением полнейшего недоумения на лице посмотрел на Шпагина. Тот с выражением не меньшего недоумения на лице посмотрел на него в ответ.
   -- Уважаемый диспетчер Координационного Центра, -- сказал тут Аверинцев. -- Хочу вас поставить в известность, что в моём распоряжении тяжёлый планетолёт с почти семидесятипроцентной зарядности противометеоритными бластерами. Если вы сейчас же не позовёте кого-нибудь из начальства, я влеплю по вашей станции из всех бортовых орудий, так что останется от вас один только дым. -- И замолчал, сообразив вдруг, что шутка явно не получилась удачной. Можно было сказать даже, что она совсем не была удачной. Впрочем, цели своей она, похоже, достигла.
   На лице Эпштейна отразился испуг, но зато рядом с ним на экране появился ещё один человек -- начальник Координационного Центра Управления Полётами Артём Савельевич Шуйский собственной персоной. Он покашливал и как-то натянуто улыбался.
   -- Э-э... Здравствуй, Виталий Леонидович, -- сказал он.
   -- Здравствуй, Артём Савельевич, очень рад тебя видеть, -- сказал Аверинцев совершенно искренне.
   -- Ты э-э... пожалуйста, ничему не удивляйся, -- сказал Шуйский, -- и на моего диспетчера, пожалуйста, не серчай. Он действовал по моему указанию. И вообще, у меня к тебе просьба: если тебе покажется что-то странным, ты не спеши делать выводы, хорошо?
   -- Мне и так уже многое кажется странным, -- сказал Аверинцев и замолчал, справедливо полагая, что пора бы уже Шуйскому дать хоть какие-то объяснения.
   -- Да, да, конечно. Я тебе сейчас всё э-э... объясню. Только для начала ответь, пожалуйста, на несколько вопросов.
   -- Да что у вас там -- эпидемия? -- рассердился уже не на шутку Аверинцев.
   -- Эпидемия или нет... -- начал было Шуйский и вдруг замолчал, глядя куда-то в сторону.
   В эфире между тем появился ещё один голос -- панический и как бы с визгливыми нотками.
   -- Руки! Руки! -- кричал кто-то за кадром. -- Здесь везде руки!
   -- Что за руки?! -- хотел было крикнуть Аверинцев, но Шуйский его опередил.
   -- Прекратить панику! -- рявкнул он во всё горло.
   -- Руки! Здесь везде руки! -- продолжал разрываться голос за кадром.
   Лицо у Шуйского побагровело, на лбу вздулись жилы.
   -- Селезнёв, Макаров, выведите его сейчас же! -- сказал он. -- Остапенко, встаньте у дверей и никого не впускайте.
   -- Есть! -- раздался чей-то спокойный голос.
   Послышалась какая-то возня, звон бьющегося стекла, чей-то словно бы придушенный стон, потом всё стихло. Начальник Координационного Центра снова посмотрел на Аверинцева и уже спокойным голосом продолжил:
   -- Итак, на чём мы остановились?
   -- К-кажется, на вопросах, -- пробормотал Аверинцев.
   -- Точно. Я тебе сейчас задам несколько вопросов, а ты, как бы ни показались они тебе странными, постарайся на них наиболее точно ответить, хорошо?
   Аверинцев кивнул.
   -- Итак, скажи, пожалуйста, кто из людей первым совершил э-э... скажем, космический полёт?
   -- Ну, знаешь ли...
   -- Да не сердись ты! Мы же договорились. Сначала вопросы и ответы, а все объяснения потом. Итак?
   -- Гагарин, -- сказал Аверинцев.
   -- Гагарин Григорий Григорьевич?
   -- Гагарин Юрий Алексеевич.
   -- Так, очень хорошо. Теперь...
   -- Пусть прочитает таблицу неправильных логарифмов, -- снова подал голос Эпштейн.
   -- Да подожди ты со своими логарифмами, -- рассердился Шуйский. -- Какой нормальный человек может их знать?!
   -- Это обязанность каждого межпланетчика, -- сказал Эпштейн. -- Я, например, знаю.
   -- А я нет! -- отрезал Шуйский.
   -- Тогда пусть скажет, в каком году произошла Грюндвальская битва?
   -- Ах, оставь, пожалуйста. Тут нужно что-то э-э... не стандартное. Что-то принципиально иное. -- Он замолчал, задумчиво двигая мохнатыми бровями.
   -- Отчего же, -- сказал Аверинцев. -- Могу и ответить. В тысяча четыреста десятом году.
   -- Ага, -- сказал Шуйский. -- Кажется, нашёл. Ты помнишь, Виталий, как в тридцать шестом мы отдыхали на Патмосе?
   -- Конечно, -- улыбнулся Аверинцев. -- Только не в тридцать шестом, а в тридцать четвёртом. Ты тогда ещё потерял свою любимую головоломку "змея, кусающая свой хвост". Помнишь? Все, впрочем, были этому только рады, так как этой головоломкой ты надоел нам сверх всякой меры.
   -- Да, верно. -- На лице Шуйского тоже появилась улыбка, впрочем, ещё не достаточно уверенная. -- Ну а как к этому отнеслась э-э... Светлана?
   -- Шутишь? Со Светланой ты познакомился только через полгода. На Венере, где проходил стажировку у Акимова. Может, хватит, Артём?
   -- Хорошая у тебя память, Виталий, -- сказал Шуйский. -- Пожалуй, хватит.
   Он как-то разом расслабился, заулыбался, причём уже без прежней настороженности. Эпштейн, поглядев на него, тоже расслабился и тоже заулыбался. Было, однако, видно, что его-то настороженность так до конца и не оставила, притаившись где-то в глубине души. Должно быть, незнание таблицы неправильных логарифмов было, на его взгляд, непростительным правонарушением.
   -- Послушай, Виталий, -- сказал Шуйский. -- Мы сейчас вышлем к тебе дозаправщик и аварийный бот с тремя десантниками на борту. Дозаправщик тебя э-э... дозаправит, аварийный же бот заберёт пассажиров, а десантников оставит. Все инструкции получишь от них. Ты, твоя команда и твой корабль поступаете в их полное распоряжение.
   -- Так, -- пробормотал Аверинцев. -- Час от часу не легче. Может, ты мне всё-таки объяснишь, что там у вас происходит?
   -- Думаю, для этого сейчас самое время. Только переключи, пожалуйста, канал связи в секретный режим работы.
   Аверинцев послушно кивнул и произвёл необходимые манипуляции на пульте монитора.
   -- Я, пожалуй, пойду, -- сказал тут Шпагин и встал. -- У меня же смена, Виталий Леонидович. Извините, пожалуйста.
   Он нерешительно посмотрел на Аверинцева.
   -- Вообще-то нам лучше побеседовать с глазу на глаз, -- сказал Шуйский.
   Аверинцев вздохнул.
   -- Что ж, идите, Николай, -- сказал он, не глядя на штурмана.
   Тот кивнул и вышел.
   -- Итак? -- спросил Аверинцев.
   Шуйский как-то очень уж озабоченно вздохнул и начал. Говорил он минут пятнадцать и рассказал приблизительно следующее. Оказывается, за то время, что "Витязь" находился в полёте, со старушкой Землёй (как, впрочем, и со всей Солнечной Системой -- это выяснилось позже) стали происходить странные удивительные вещи. Настолько странные и настолько удивительные, что обычное человеческое сознание, взращённое в традициях эллинистического мировосприятия, то есть рациональное и логически наукообразное, просто отказывалось воспринимать происходящее. Но факты оставались фактами. Итак, всё началось с того, что ровно четырнадцать часов назад мимо Земли (на расстоянии всего около пятидесяти мегаединиц) с умопомрачительной скоростью (что-то около ста сорока тысяч километров в секунду) пролетели два объекта явно искусственного и явно внеземного происхождения. Никакой беды, впрочем, ни Земле, ни её многочисленным искусственным спутникам они не принесли. Но даже и представить было страшно, какие разрушения произошли бы, если бы эти объекты на такой скорости столкнулись с планетой. К счастью, никак не реагируя на многочисленные запросы, они пролетели мимо, в сторону Солнца, где вскорости и закончили своё существование. Что они такое, откуда появились, так и осталось невыясненным. Потом, минут через сорок, на Землю со стороны Марса обрушился очень плотный метеоритный рой, не значившийся ни в одном из астрономических каталогов. Большая часть обломков, не долетев до атмосферы, вдруг совершенно неожиданно исчезла (!), остальные же были уничтожены средствами противометеоритной защиты, и только несколько из них достигли поверхности планеты. Все они, к счастью, упали в малонаселённой местности и океан, не причинив никому вреда. Далее начало происходить что-то уж совсем из ряда вон выходящее. Если первые два случая можно было, хотя и с натяжкой, отнести к явлениям худо-бедно объяснимым, то событие, последовавшее за ними, никакими логическими причинами объяснить было нельзя. Рядом с Землёй, в околопланетном пространстве, появились вдруг четыре гигантских дракона. И самый маленький из них имел размер от кончика носа до кончика хвоста восемнадцать с половиной километров. Представляешь, Виталий, какая изумлённая э-э... паника поднялась в ближнем приземелье? -- спросил Шуйский. Тем более, что драконы, как и подобает драконам, вели себя крайне агрессивно: гонялись за увивавшимися вокруг них истребителями и исследовательскими зондами, жрали пролетавшие мимо метеориты и как-то очень уж плотоядно поглядывали в сторону располагавшейся невдалеке Земли. Но потом они, как метеоритные обломки часом раньше, тоже вдруг разом исчезли, испарились как будто, не оставив после себя даже следа. И если бы не многочисленные видеозаписи, сделанные пилотами истребителей и орбитальными обсерваториями, можно было бы вполне справедливо усомниться, а были ли они вообще? Через два часа, однако, когда жаркие дискуссии по поводу происшедшего были ещё в полном разгаре, выяснилось, что происшедшее-то, оказывается, ещё не есть самое невероятное. Самое же невероятное заключалось в следующем. В причальный сектор космопорта один за другим вошли три транспорта -- "Кентавр", "Зигфрид" и "Джеймс Кук", доставившие с Титана для земных АЭС урановую руду, а для зоопарков -- знаменитых титановских улиток. Их благополучно пришвартовали к докам, и портовые автоматы начали уже было разгрузку -- процедура, собственно говоря, обычная и ничем из себя не примечательная, за день околоземный порт принимает до тысячи таких судов, но вот то, что произошло потом... В общем, как драконы три с половиной часа назад, так космолёты, а также всё, что эти космолёты привезли, самым неожиданным образом тоже исчезли. Исчезли огромные миллионотонные транспорты, исчез груз, частично уже переправленный в доки, только в пространстве, судорожно дёргая манипуляторами, кувыркались совершенно дезориентированные роботы-грузчики. Роботов-грузчиков, впрочем, тут же выловили, а когда прошёл первый шок, кинулись искать членов команд, приведших злополучные транспорты в порт. И сразу же выяснилось, что все три команды в полных составах (общим числом в двадцать семь человек) сразу же после прибытия погрузились в рейсовый "Шаттл" и отбыли на Землю, точнее -- на космодром "Плиссецк", где через полчаса их и встретили счастливые родственники, после чего и те и другие разъехались по домам. Шок, поразивший всех тех, кто был мало-мальски посвящён в происходящее, трудно было и представить. Однако, что делать? Стали отлавливать космолётчиков по домам. И что же? Оказалось, что все они также каким-то таинственным и непонятным образом исчезли, будто и не было их никогда. Причём все родственники об их недавней встрече на космодроме ни слухом, ни духом, заявив с недоумением, что никуда они на самом деле не ездили, что не было в этом просто никакой необходимости, так как вышеуказанные транспорты прибывают, согласно расписанию, только через три дня. Что это, мол, ребята, у вас за шутки такие?.. И вот после этого последнего случая странные необъяснимые события стали происходить с лавинообразной быстротой. И, что самое неприятное, уже не только в космическом пространстве, но и на орбитальных станциях, кораблях, лунных поселениях, словом, по всему ближнему приземелью, а может, как сразу же предположил Шуйский, и по всему дальнему, что, кстати, и подтвердилось в последующие часы. Просто обеспечить связь с более удалёнными объектами было сложнее, потому и информация с них поступила не сразу, а в соответствии с разделявшими их расстояниями. Пересказать все новые события, имевшие, как и все предыдущие, такой же загадочный мистический характер, возможным не представлялось (для этого потребовались бы многие и многие часы, может быть, даже дни, а времени уже и так не хватает), поэтому Шуйский ограничился только одним случаем, именно тем, с которого странная мистическая чехарда началась на станции "МИФ". Дело было так. Старший диспетчер Элиас Кунц, закончив дежурство, направлялся по коридору к себе в каюту, как вдруг заметил впереди себя некое движение. Приглядевшись, он с тихим ужасом обнаружил, что прямо по курсу, примерно метрах в пяти-шести, вышагивает, ни много ни мало, нижняя часть человеческого тела, точнее говоря, длинные волосатые ноги, увенчанные пышными розовыми ягодицами, поверх которых, чуть выше пояса, совершенно отчётливо просматривался аккуратный кроваво-красный срез. Крови там, правда, не было никакой, но зато отчётливо были видны аккуратно упакованные внутренности и белый иероглиф поясничного позвонка. Единственное, что можно ещё добавить к вышеизложенному, это свидетельство о половой принадлежности этой анатомической части, так как она в какой-то момент остановилась, повернулась и, продемонстрировав ярко выраженные мужские признаки, зашагала себе дальше. Где находилась остальная часть и была ли она вообще, Кунц выяснять не стал. Он просто дико заорал и грохнулся со всего маху в обморок. Выбежавшая из дверей на его крик Стелла Филиппова -- программистка и, по совместительству, смотрительница оранжереи -- особой фантазии тоже не проявила, грохнувшись в обморок рядом с Кунцем. Вот такая история, сказал Шуйский. Когда же на крики сбежались остальные, все, кто находился поблизости, автономно функционирующий объект уже исчез, не оставив после себя никаких свидетельств своего существования, кроме, разве что, путаных объяснений пришедших в себя Стеллы и Кунца, которые, впрочем, в самом скором времени полностью подтвердились. Прочие сотрудники станции также стали натыкаться в самых разнообразных местах на те или иные части человеческих тел: руки, ноги, уши, головы, носы и, что самое ужасное... Впрочем, это неважно. Все они -- части тел, разумеется -- демонстрировали исключительные здоровье и резвость, иначе говоря, бегали, прыгали, ползали по стенам, полу и потолку, после чего, отсуществовав определённое количество времени, благополучно исчезали. К ним даже с какого-то момента начали как-то привыкать, хотя, конечно, несколько человек, так и не оправившихся от шока, пришлось отправить на Землю. Что же касается других внеземных искусственных объектов, то там происходило примерно то же самое -- не аналогичное, правда, по форме, но зато по существу загадочное и непонятное в не меньшей степени. В общем, было от чего прийти в ужас, и потому к концу десятого часа обрушившейся на человечество проблемой занимались уже десятки комиссий, десятки кораблей бороздили едва ли не всё пространство Солнечной Системы, многочисленные визуальные, радио- и "Г"-телескопы обшаривали это пространство до последнего клочка. Вся же информация стекалась на станцию "МИФ", где и решено было разместить Штаб по борьбе с неожиданной напастью.
   К концу двенадцатого часа удалось установить следующее.
   Первое. Все непонятные и загадочные события происходили почти во всех частях Солнечной Системы, кроме Земли.
   Второе. Хотя эти события зачастую носили резкий шокирующий характер, ни одного смертельного случая среди людей зафиксировано пока что не было, хотя ущерб иного -- меньшего -- порядка: психические травмы, срывы и прочее -- место имел.
   Третье. По поводу происходящего было высказано неисчислимое количество самых разнообразных гипотез, но только три из них были признаны заслуживающими внимания.
   а). Всё происходящее -- есть некое стихийное бедствие, вроде землетрясения или наводнения, только более сложное, природа которого -- бедствия то есть -- пока что непонятна, но, возможно, со временем будет разрешена.
   б). Всё происходящее -- есть некое видимое выражение стремления какого-то внеземного разума к контакту с земной цивилизацией, разума, настолько отличного от человеческого, что это и выразилось в форме контакта -- такой загадочной и такой непонятной.
   в). Всё происходящее -- есть некая агрессия со стороны какого-то, опять же, внеземного разума, разума, опять же, настолько отличного от человеческого, что это и выразилось в форме агрессии -- такой сумбурной и неопределённой.
   А может, (чего тоже никак нельзя было исключать) сумбурной и загадочной только лишь с человеческой точки зрения, с инопланетной же всё как раз обстояло очень даже логично и целенаправленно. Чёткого ответа на этот вопрос пока что не существовало.
   В общем, как бы там ни было, а эти три пункта и было, собственно, всё, на что оказались способны на данный момент лучшие умы человечества, бившиеся над этой проблемой. Правда, было также непонятно, почему (в любом из трёх случаев: бедствия, контакта и агрессии) не была затронута сама Земля, колыбель, так сказать, человечества. Вполне возможно, что внеземной разум, осуществлявший агрессию (если это всё-таки была агрессия), не лишён был некоего налёта гуманизма, так как операцию проводил без жертв, не затрагивая Землю, ограничиваясь лишь космическим пространством, что наводило на мысль о тактике мягкого выдавливания человечества из космоса в прежние планетарные пределы.
   Как бы там ни было, корабли продолжали бороздить пространство, телескопы продолжали это пространство обшаривать, и вот к концу тринадцатого часа удалось установить, что наибольшая плотность загадочных явлений приходится, условно говоря, на некую область между орбитой Юпитера и поясом астероидов. Кроме того, благодаря перекрёстным телескопическим наблюдениям, удалось также установить, что векторы направлений движения большинства объектов сразу же после их возникновения также пересекаются в точке, принадлежащей этой области. Стало ясно, что эту область нужно исследовать более детально. К счастью, неподалёку от неё случился военный космокрейсер, который, проследовав в вышеуказанную область ускоренным маршем, и обнаружил там странный оранжевый шар диаметром около километра. В том, что именно этот шар и есть виновник свалившихся на человечество бед и что происхождения он явно искусственного, почти никто не сомневался. Было решено выслать к нему экспедицию с компетентными лицами, чтобы разобраться с ним на месте. Иначе говоря, исследовать, установить, по возможности, контакт, а если понадобится, то и уничтожить, если, конечно, он проявит откровенную агрессию и станет опасен, чего, впрочем, пока что не случилось, даже не взирая на всю странность и загадочность происходящего. Для этой цели -- экспедиции то есть -- и был избран новейший фотонный космолёт "Витязь", самая скоростная на сегодняшнее время модель.
   Шуйский, наконец, замолчал.
   -- Всё? -- спросил Аверинцев.
   -- Всё, -- сказал Шуйский.
   -- М-да-а, -- сказал Аверинцев.
   На том разговор и закончился.
  
  
  
   Глава III, в которой Энтони Диксон, специальный агент Службы Безопасности, успешно противостоит натиску всевозможных сказочных существ, но против современного бластера оказывается совершенно бессилен.
  
   Дул резкий порывистый ветер. У тёмной щербатой стены крохотными ершистыми смерчиками кружились сухие листья и прочий мусор. Откуда-то издалека тянуло сладким дымом и запахом жарящегося мяса. Должно быть, где-то в глубинах сумрачных переулков располагалась харчевня. Жадно втянув носом воздух, Диксон вспомнил, что он здесь уже девятый час и что во рту у него за это время не было ни крошки.
   Он постоял минуты две, прижимаясь щекой к тёплой после жаркого дня стене, и лёгким пружинистым шагом двинулся дальше. Ничего особо опасного вокруг пока что не происходило -- переулки были пустынными, какого-либо движения на них заметно не было. Тем не менее, обольщаться этим особо не стоило. Наверняка тут ещё сюрпризов полная охапка.
   Вскоре он выбрался на широкую улицу и остановился, настороженно озираясь по сторонам. На первый взгляд, всё здесь казалось тоже спокойно. Вокруг вроде не было ни души. Плотно стоящие по обе стороны улицы дома не оставляли никаких просветов, в которых могла бы укрыться засада. И вот только окна -- тёмные, слепые -- вселяли некоторое беспокойство. Бог его знает, кто мог там за ними скрываться. Надо как-нибудь поосторожнее...
   Потом он увидел жёлтый мерцающий свет, а, подойдя, обнаружил два слабо освещённых окна, из-за которых доносились неразборчивые приглушенные звуки -- не то шум драки, не то бренчание музыкальных инструментов. Судя по всему, это и была та самая харчевня, существование которой Диксон предположил несколько минут назад. Запахи дыма и жарящегося мяса здесь были особенно сильными.
   Когда Диксон приблизился, дверь харчевни вдруг с треском отворилась и оттуда, шатаясь, вывалился какой-то человек. Какой-то нелепый увалень, разодетый, как обезьяна, в пух и прах: широкополая, наподобие ковбойской, шляпа, полосатые оранжево-синие панталоны, камзол, сверкающий многочисленными медными пуговицами и пряжками, длинная увесистая шпага, то и дело бившая по голенищам высоких сапог.
   Скатившись по крутым ступенькам, человек грохнулся прямо на мостовую, но тут же вскочил опять, глухо бормоча проклятия и угрожающе озираясь по сторонам.
   -- Убирайся! -- крикнул кто-то из тёмного дверного провала. Говорившего видно не было, только неясный бесформенный силуэт, занимавший едва ли не весь проход.
   Увалень схватился было за шпагу, но обнажать её не стал.
   -- "Красотка Лиззи -- белые ножки..." -- запел он вдруг низким скрипучим голосом.
   Похоже, связываться с невидимым противником у него не было ни малейшего желания. Тут он наконец заметил подходящего Диксона, замер, молча его разглядывая, и вдруг рявкнул во всё горло:
   -- А ты ш-што?
   Не обращая на него внимания, Диксон молча прошагал мимо. Чего-чего, а пьяной драки ему хотелось сейчас меньше всего. Человек между тем шумно позади него завозился, роняя, подымая и снова роняя свою идиотскую шляпу, потом, бессвязно бормоча, поплёлся прочь.
   -- "Красотка Лиззи..." -- запел он опять через какое-то время.
   Диксон же протиснулся мимо какого-то страшно сопящего существа, от которого ещё более страшно шибало смесью пота и лука, и вошёл в помещение. Помещение это не было слишком большим. У дальней стены на крохотной сцене дребезжал оркестрик -- скрипка, балалайка, флейта, ударник. За длинным низким столом слева сидели четверо -- какие-то сумрачные, как тени, фигуры в длинных плащах с надвинутыми на головы капюшонами -- не то паломники какого-нибудь ордена, не то наёмники из гильдии убийц. Бог его знает, кто они там такие. На всякий случай, нужно сесть так, чтобы держаться от них подальше и, в то же время, не упускать из виду. Справа в дымном мареве угадывалась стойка. За ней неподвижной серой глыбой неопределённых очертаний дремал какой-то человек -- судя по всему, трактирщик.
   Когда Диксон подошёл, человек этот не шевельнулся и на появление посетителя не отреагировал вообще никак. Либо он действительно крепко спал, либо, наблюдая за гостем исподтишка, прикидывал про себя, какую прибыль можно с него содрать.
   Остановившись напротив, Диксон невольно залюбовался непередаваемым своеобразием его внешности. Во-первых, этот трактирщик был невероятно толст, даже для представителя своей профессии. Самый внушительный из борцов сумо показался бы рядом с ним жалким карликом. Во-вторых, жирное лицо у него, лоснящееся от крохотных капелек пота, покрывали многочисленные багровые шрамы самых разнообразных форм. Создавалось впечатление, будто в неопределённом, но очень бурном прошлом кто-то со знанием дела поорудовал над ним горлышком от разбитой бутылки. В довершение ко всему, толстый мясистый нос у него венчала мощная зеленоватая бородавка, похожая на изготовившегося к полёту жука. Ещё целая россыпь бородавок помельче покрывала жирные мясистые складки под подбородком, вернее, под тем местом, где он -- подбородок -- должен был быть.
   "Ну и фантазия у наших магистров", -- подумал Диксон невольно.
   Он уже вознамерился было пощекотать жирную шею кончиком меча, но тут трактирщик пробудился сам, разлепил разбухшие от дремоты веки, набрал в могучую грудь побольше воздуха и прогудел низким, как из бочки, вибрирующим голосом:
   -- Пить? Жрать? Спать?
   Диксон усмехнулся. Вот уж нравы так нравы. Впрочем, чтобы не вызывать излишних подозрений, нужно ни в коем случае не показывать виду, будто что-то здесь может его удивить. Общепринятые поведенческие стандарты -- лучший для этого способ.
   -- И то, и другое, и третье! -- рявкнул он как можно громче, бросая на стойку золотой империал. -- Да поживее! Я так проголодался, что готов сожрать целого быка... Ну! -- добавил он грозно.
   -- Сию минуту, господин, -- засуетился трактирщик. С места, впрочем, он так и не сдвинулся, но зато откуда-то из полутьмы за его спиной выдвинулась пожилая приземистая тётка в кружевном чепчике и белом неопрятном переднике. -- Чего желает благородный господин? Могу предложить горячую телятину, вымоченные в уксусе кишки полугодовалого янугвара, эль, лучший во всей округе...
   -- Давай всё, -- сказал Диксон грубо. -- Только учти, если мне не понравится, я вырву тебе глотку.
   -- Обижаете, -- надул и без того огромные щёки трактирщик. -- Старину Джока знают во всей округе. У меня без обмана.
   Не считая нужным продолжать этот малоблагородный разговор, Диксон направился в угол, по пути отшвырнув попавшийся под ноги низкий табурет. Там, в углу, он уселся так, чтобы иметь в поле зрения как можно большее пространство трактира -- и окна, и дверь, и запасной выход рядом со сценой, и самого трактирщика, и, что, наверное, главнее всего, эти подозрительные фигуры в капюшонах у стены. Никто, впрочем, из присутствующих на него внимания вроде бы не обратил. Фигуры в капюшонах, задумавшись над кружками с элем, были по-прежнему неподвижны, только оркестрик, воодушевлённый, должно быть, появлением посетителя, заиграл несколько громче.
   Подумав, Диксон закинул на стол ногу в высоком ботфорте и принялся с независимым видом ковырять в зубах. Кажется, именно так должен себя вести молодой повеса из благородной семьи, путешествующий скуки ради по этим захолустным местам в полном одиночестве и в своё удовольствие.
   Интересно, подумал он чуть погодя, глядя на приближающуюся с полным подносом тётку. Поесть-то я хоть успею? Дадут ли?
   Какая-то вертлявая девка, размалёванная как балаганная дива и совершенно голая, плюхнулась рядом с ним на скамейку и проворковала низким грудным голосом:
   -- А не скажет ли благородный дон, как его зовут?
   Не отвечая, Диксон набил рот мясом и принялся запивать терпким холодным элем, глотая прямо из кувшина. Девица не отставала.
   -- А хочешь, я сама угадаю, как тебя зовут?
   Диксон набрал в рот побольше эля и выплюнул девице прямо в лицо. Та отпрянула, глухо ахнув и закрываясь руками. Трактирщик за стойкой жирно захохотал. Оркестрик, было приумолкший, грянул короткий победный марш. Только люди в капюшонах остались по-прежнему безучастны.
   Отбежав на безопасное расстояние, девица завизжала, размазывая по лицу поплывшую косметику:
   -- Чтоб ты провалился, кастрат недоделанный!.. Чтоб тебя холера взяла!.. Тебя и всех твоих родственников до седьмого колена!.. Импотент!.. Выродок-мутант бактериологической войны второй эпохи садомазохизма!..
   Не обращая на неё внимания, Диксон продолжал уплетать за обе щеки. Неизвестно, когда ещё ему удастся поесть, тем более что сейчас ему никто особо не мешает. Девица с её истерическими воплями, конечно, не в счёт. Впрочем, последняя её реплика зацепилась-таки за краешек его сознания, вызвав смутное удивление. Что за ругательство такое неслыханное?
   Додумать, однако, эту мысль до конца он не успел. Окно справа вдруг с треском разлетелось, и в помещение, наполнив и без того душные воздухи невыносимым зловонием, вдвинулась огромная костистая морда с тупыми жёлтыми глазками под низкими надбровными дугами.
   Ну, наконец-то, подумал Диксон с каким-то даже облегчением. Наконец-то мне подсуетили дракона. И поесть, кажется, успел...
   Из огромной пасти между тем выскользнул раздвоенный на конце язык -- чёрный, длинный и гибкий, как змея, -- и принялся шустро обшаривать пространство трактира. Оркестрантов в мгновение ока смело со сцены, трактирщик и девица тоже куда-то убрались. Только неподвижные фигуры у стены остались на месте. Сидели, как ни в чём не бывало, и даже не шелохнулись. Может, это украшения какие-нибудь, подумалось Диксону мельком. Статуи там или куклы какие-нибудь для оживления интерьера. Впрочем, раздумывать над этим обстоятельно времени у него уже не было. Он вскочил, опрокинув стул, в руке у него тусклой молнией сверкнул меч, и Диксон коротким колющим движением вонзил стальной клинок в огромный, как чайное блюдце, глаз. Дракон задёргался, заревел, и, пока он дёргался и ревел, Диксон устремился к провалу чёрного хода за сценой и нырнул в полутёмный грязный коридор. Дом уже трещал по всем швам, сверху сыпалась штукатурка, пыль, какая-то толстая харя в белом поварском колпаке сунулась было из бокового прохода, но Диксон, не останавливаясь и не глядя, врезал по ней наотмашь рукоятью меча, и харя исчезла.
   Впереди, наконец, показался выход, серый прямоугольный проём, в котором что-то двигалось, шелестя и поблёскивая, что-то гибкое и шипастое, как терновый куст, только поменьше. Это был хвост, вернее, его конец с острым ядовитым жалом и пятнадцатисантиметровыми иглами вокруг, тоже, наверное, ядовитыми. Змеясь, хвост струился куда-то за угол, куда-то за пределы видимости, к своему, должно быть, хозяину, который всё ещё ревел по ту сторону дома.
   Не долго думая, Диксон рубанул по хвосту мечом, шипастый клубок тут же отлетел в сторону, и яростный рёв его хозяина резко усилился, достигнув, казалось, немыслимой высоты. Дом зашатался пуще прежнего, готовый рухнуть в любое мгновение.
   Диксон, быстро окинув близлежащие окрестности одним взглядом и не заметив ничего опасного, приготовился уже было бежать, но тут откуда-то из сгущавшихся сумерек выпорхнули две короткие арбалетные стрелы и -- "Штумм! Штумм!" -- вонзились в дверной косяк возле самой его головы.
   Он инстинктивно пригнулся, нырнул не медля ни секунды головой вперёд, прокатился метров пять-шесть кубарем, вскочил и, петляя противоприцельными зигзагами, побежал через двор в сторону, где, предположительно, был выход на улицу. Ещё несколько стрел, свистнув, вылетели из неизвестности, но тоже, к счастью, не попали, поразив пустую землю и стены вокруг.
   Пока всё было не так уж и скверно. От дракона, нанеся ему максимум возможного ущерба, удалось ускользнуть, голод также его больше не терзал. Правда, где-то впотьмах -- не понять точно где -- притаился невидимый арбалетчик, но, возможно, он уже потерял Диксона из виду и потому тоже вряд ли мог представлять опасность.
   Миновав несколько дворов, Диксон выбрался, наконец, на улицу. Примерно, в пятидесяти метрах по левую руку всё ещё возился дракон. Головы его, скрытой рухнувшими стенами трактира, не было видно -- должно быть, роясь в обломках, он пытался найти что-нибудь съестное -- но зато отчётливо просматривалось всё остальное: тяжёлая массивная туша, занимавшая едва ли не всю ширину улицы, гребенчатая костистая спина, достигавшая крыш окружающих зданий, тусклая зеленоватая чешуя на боках, лапы -- короткие и толстые, с острыми саблевидными когтями на пальцах. Монстр тихонько урчал и то и дело бил обрубком хвоста по стенам близлежащих домов. Некоторые окна в них были уже выбиты.
   Диксон огляделся. Выбора с направлением движения у него особо не было. Либо снова вступать в неравную схватку с драконом, либо, наоборот, постараться убраться от него как можно дальше. Ясно, что второй вариант был более предпочтительным. Диксон повернул направо, но не успел сделать и двух шагов, как мутная волна тошноты стремительно накатила на него, согнула чуть ли не пополам, и он, конвульсивно дёрнувшись, вывалил содержимое желудка прямо на мостовую. Спина и руки у него мгновенно покрылись липким холодным потом, перед глазами поплыли круги.
   -- Проклятье! -- прохрипел он, вытирая одной рукой рот, а другой придерживаясь за стену. -- Пищу отравили! Вот же гады!
   Его вывернуло снова, после чего он почувствовал себя значительно лучше.
   -- Вот гады! -- повторил он опять, выпрямляясь и мутным взглядом окидывая окрестности, не успел ли кто воспользоваться его минутной слабостью, чтобы приблизиться на достаточное для нападения расстояние. Ничего опасного, впрочем, вокруг вроде бы не происходило. Дракон был по-прежнему занят обломками дома, а в остальном -- тишина и покой. Вот только арбалетчик... Не кладёт ли он в эту секунду свой палец на спусковой крючок? Как бы там ни было, лучше отсюда убраться как можно скорее.
   Собрав все имевшиеся у него силы, Диксон побежал посередине улицы, зорко поглядывая по сторонам, готовый в любой момент огрызнуться даже на малейшую агрессию. Метров через триста, услышав позади себя какое-то слабое потрескивание, он оглянулся и увидел, что его преследуют -- давешняя молчаливая четвёрка в капюшонах, построившись правильным полукругом, настигала его, пытаясь взять в кольцо. Они двигались, объятые какой-то общей для всех зеленоватой аурой, под капюшонами у них просматривалась не привычная, как раньше, тьма, а некое зловещее красноватое свечение, и между ними то и дело с треском проскакивали ветвистые жёлто-оранжевые молнии, отражавшиеся в окнах окружающих домов. Убежать от них вряд ли представлялось возможным. Было видно, что бежали они значительно быстрее Диксона. Скорее, они даже не бежали, а плавно и стремительно скользили над самой мостовой. К счастью, Диксон за время бега успел порядком погонять кровь, и тошнота его теперь больше не беспокоила.
   Он остановился, ожидая, когда восстановится дыхание, потом извлёк из-за спины оба меча и не торопясь зашагал навстречу преследователям. Те замедлили движение, плавно охватывая его с обеих сторон. Должно быть, это были опытные бойцы. Ожидать от них можно было чего угодно. К тому же оружия, которым они могли бы действовать, пока что не было видно. Наверняка это выяснится лишь в процессе боя.
   Не дожидаясь, когда они займут выгодные для себя позиции, Диксон напал. Легко орудуя тяжёлыми мечами, как будто это были обыкновенные столовые ножи, он за несколько секунд изрубил своих противников в клочья. Это был очень странный, в чём-то даже нелепый, бой. Клинки, не встречая абсолютно никакого сопротивления, рассекали тела противников, словно те состояли не из живой плоти и крови, а из сгустков призрачного тумана, непонятно для чего сконденсировавшегося в эти человекоподобные формы. По крайней мере, какой-либо отдачи при ударах Диксон не почувствовал. Единственная потеря, которую он ощутил, -- довольно-таки чувствительный укол в область затылка, от которого он на мгновение потерял сознание, но тут же, впрочем, пришёл в себя опять. Должно быть, его достала одна из молний.
   Остатки поверженных противников также вели себя не подобающим материальным предметам образом. Вместо того чтобы валяться на мостовой, они плавали вокруг Диксона в воздухе. В какой-то момент между ними снова стали простреливать молнии, после чего клочья, слипаясь, сконденсировались в прежние человекоподобные фигуры.
   Диксон с досадой покачал головой.
   -- Только колдовства мне тут не хватает, -- пробормотал он, наблюдая за процессом воскрешения.
   Не дожидаясь, когда противники восстановятся окончательно, он снова изрубил их на мелкие кусочки и, поглядев по сторонам, бросился прочь. Минуты три-четыре не происходило ничего. Тёмная улица была пустынна, выплывшая из-за нависшей над городом высокой горы луна заливала призрачным светом окрестности -- от домов, столбов и прочих предметов на ровную брусчатку ложились плотные непроницаемые тени. Ещё час-другой -- и на небо взойдёт вторая луна, размерами она, правда, помельче, но всё равно станет значительно светлее.
   Потом впереди обозначилось какое-то движение. Какие-то тени -- одна, другая, третья (всего, кажется, десять) -- стали с равномерной последовательностью отделяться от стены, перекрывая дорогу. Приблизившись, Диксон разглядел приземистые коренастые фигуры, покрытые густым коротким волосом. Мощные мускулистые руки, достигавшие чуть ли не до колен, сжимали огромные сучковатые дубины, лица были тёмные и бугроватые, как у ископаемых неандертальцев. Более всего они походили на гоблинов. Собственно, это и были гоблины, вышедшие на ночную охоту. Их было около десятка, а, оглянувшись, Диксон увидел, что и сзади, перекрывая путь к отступлению, тоже теперь были гоблины -- в таком же, примерно, количестве. Всего, в общей сложности, около двадцати особей. Тьфу ты напасть! Впрочем, Диксон уже знал, что бойцы из этих простодушных существ не ахти какие -- неуклюжие в движениях, неповоротливые, приёмами высшей культуры боя не владеющие, хотя, следует признать, физически невероятно сильные. Собственно, во время боя они, в основном, и рассчитывали больше на эту самую физическую силу, да ещё на устрашающие гортанные вопли и свою многочисленность, наваливаясь на несчастную жертву всем скопом. Драться с ними -- тем более тому, кто уже имел подобный опыт, -- не было никакого удовольствия. Более всего это напоминало разминку в мясном цеху, чем настоящее сражение. Минуты за три, максимум -- четыре, Диксон справился бы с ними со всеми, но ему не хотелось терять времени. Оставшиеся где-то в недрах затаившегося города непонятные туманные фигуры в капюшонах вселяли в него смутное беспокойство. Поэтому, когда гоблины гортанно лопоча и угрожающе размахивая дубинами, стали к нему приближаться, он просто скользнул в первую попавшуюся подворотню, рассчитывая, что проходными дворами удастся выбраться на соседнюю улицу.
   Он со всей возможной для себя скоростью миновал тесный квадратный дворик, потом перелез через рассыпающийся от ветхости забор, потом через кучу гниющих пищевых отбросов, где из зловонной норы высунулась на мгновение скалящаяся физиономия какой-то старухи, пометался по ещё одному дворику туда-сюда и, наконец, остановился, тяжело дыша и искательно озираясь по сторонам. Прохода, к несчастью, дальше не было. Впереди был тупик -- глухие, десятиметровой высоты кирпичные стены со всех трёх сторон, и по одной из них откуда-то с крыши сплошным лавовым потоком стекали какие-то непонятные клубы непроглядной тьмы с крохотными голубоватыми огоньками в глубине. Невольно залюбовавшись на секунду-другую этим невиданным зрелищем, Диксон бросился было назад, чтобы успеть вырваться из ловушки до того, как гоблины отрежут ему путь к отступлению, но галдящая орава уже лезла через гниющие отбросы навстречу. Краем глаза Диксон увидел, что с другой стороны спускаются во дворик давешние фигуры в капюшонах, а где-то уже в непосредственной близости взревел вдруг разъярённый дракон и под его тяжёлой поступью задрожала земля.
   Диксон, впрочем, был совершенно спокоен.
   Что ж, подумал он, холодным взглядом окидывая силы объединяющихся противников. Кажется, нам предстоит генеральное сражение.
   Жаль только, что так рано. Он рассчитывал на значительно более поздний срок. По крайней мере, на то время, когда отыщется, наконец, главный талисман, талисман, ради которого, собственно, он и околачивается здесь уже добрую половину суток, а именно -- вожделенный Золотой Ключ, открывающий дверцу на следующий уровень. Дверцу, впрочем, тоже ещё надо было найти. Но, видно, не судьба... По крайней мере, в ближайшее время.
   Снова не дожидаясь, когда противники сгруппируют свои силы, Диксон ринулся в атаку. Перво-наперво он швырнул в клубящуюся тьму пригоршню волшебного порошка, который отыскал ещё днём под корнями старого дуба в Гукающем Лесу, и тьма, пыхнув вдруг коротким холодным светом, тут же исчезла. Ещё одну пригоршню Диксон швырнул в фигуры с капюшонами, приблизившиеся уже достаточно близко. Те, впрочем, не исчезли, отшатнулись только, но Диксону этого оказалось достаточно. Воспользовавшись возникшей заминкой, он вклинился в самую гущу гоблинов и заработал, как заправская сенокосилка на полном ходу, рассчитывая покончить с гоблинами прежде, чем появится дракон. И он уже было в этом почти преуспел. Через минуту только три низкорослые фигуры преграждали ему путь, как вдруг над самой его головой оглушительно взревело, полыхнуло нестерпимым жаром, и Диксон, не раздумывая ни секунды, нырнул в тёмную зловонную нору, из которой давеча выглядывала скалящаяся физиономия старухи. Ничего не видя, задыхаясь от нестерпимой вони, он со всей возможной скоростью прополз несколько метров, потом впереди что-то шумно завозилось, и он принялся с перепугу тыкать перед собой мечом, всё время попадая во что-то мягкое. Впереди отчаянно завизжали, но Диксон своего занятия не оставил, у него просто не было иного выхода -- из зоны огневого поражения нужно было убираться как можно скорее, так как повторным заходом дракон мог изжарить его в любое мгновение. Так они проползли ещё с десяток метров и, наконец, вывалились из дыры в кирпичной стене на твёрдую сухую землю. Старуха -- это была она -- тут же кинулась прочь, а Диксон, узрев вдруг прямо перед собой слабо мерцающий Ключ, радостно схватил его и только после этого тоже кинулся прочь.
   Перед тем, как скрыться за углом, он оглянулся. Дракон, ворочаясь неопределённой массой в полутьме, расправлялся с кучей отбросов. Точнее, жрал её, чавкая и хрюкая, как свинья, разбрасывая во все стороны вместо слюны многочисленные яркие искры. Клубы смрадного белого дыма столбом поднимались к небу. Ничто иное дракона в данный момент не интересовало.
   Призрачных фигур в капюшонах нигде не было видно.
   На улице Диксона поджидала очередная засада. И, что самое скверное, он почти не был к ней готов. Должно быть, радость от неожиданной находки -- Ключа, сыграла с ним злую шутку. Три арбалетные стрелы, вынырнув из темноты, просвистели совсем рядом, одна даже настолько близко, что пропорола полу куртки. Потом невдалеке снова замелькали какие-то неопределенные тени, засверкали какие-то непонятные вспышки. От первых двух Диксон уклонился, но две последующие кольнули ему прямо в грудь, очень, надо сказать, болезненно, и он, защищая себя стальной вуалью из быстро движущихся мечей, бросился было бежать, но тут вспышки пошли со всех сторон, а очередная арбалетная стрела, увесисто влепив по одному из мечей, выбила его из руки. И тогда Диксон, не обращая больше внимания ни на продолжавшиеся вокруг вспышки, ни на сопровождающие их болезненные уколы, остановился, задрал кверху раздосадованное лицо и с обидой в голосе произнёс:
   -- Анатолий Васильевич, ну это уже ни в какие ворота! Ну откуда в фэнтезийной реальности техногенные бластеры?
   -- А ваше дело, голубчик, не рассуждать, а находить выходы из создавшейся ситуации, -- раздался откуда-то с небес громовой голос.
   -- Ну, Анатолий Васильевич! Должны же быть какие-то рамки.
   Он устало опустился на холодные камни мостовой. Золотой Ключ, столь счастливо им обретённый, выскользнул из ослабевших пальцев, звякнув о камни. Его недавние противники между тем снова окружили его кольцом. Никто из них, впрочем, прежней агрессивности к нему больше не проявлял. Даже наоборот -- все присутствующие всячески выражали ему максимум почтения: волосатые гоблины, стукаясь крепкими лбами о брусчатку, творили земные поклоны, фигуры в капюшонах распростёрлись ниц, а давешний дракон, превратившись из разъярённого зверя в кроткую зверушку, льстиво подмигивал подбитым глазом и трепетно вылизывал Диксону ботинки. Был здесь и давешний нелепый увалень в жёлто-оранжевых панталонах и широкополой ковбойской шляпе. Униженно согнувшись, он вынырнул откуда-то из подворотни, держа в каждой руке по разряженному арбалету. Лицо его выражало крайнюю степень раскаяния.
   -- Ваше дело, повторяю, не рассуждать! Когда я, наконец, этому вас научу?! -- снова раздался громовой голос. -- Впрочем, ладно, на сегодня достаточно. Жду вас у себя, в операторской.
  
  
  
   Глава IV, в которой Энтони Диксон сравнивает себя с безмозглым ослом, а его друг Андрей Литвинов знакомится с очень хорошенькой девушкой, посвящая её в тонкости работы ТВИРа.
  
   Пейзаж вокруг Диксона размазался, расплываясь, потускнел и через минуту-другую исчез совсем. Не стало больше ни города, ни луны, ни неба, ни гоблинов, ни дракона. Ничего. Вокруг теперь были только унылые серые стены овального помещения, всё ещё, впрочем, подрагивающие и слегка мерцающие. Словно бы заключённый в некое гигантское яйцо, поставленное вертикально, Диксон сидел точно посередине этого помещения, а во все стороны до стен было примерно одинаковое расстояние -- что-то около двух с половиной метров, может, чуть больше.
   Потом прямо перед ним в стене образовался широкий проём, и Диксон, поднявшись, шагнул наружу. Пройдя по длинному с рядами схожих дверей коридору, он попал в небольшую комнату, сплошь уставленную всевозможной аппаратурой. Поверх внушительных размеров пульта у противоположной стены тянулись три ряда экранов, только два из которых были в рабочем режиме. Две человеческие фигурки, напрягаясь изо всех своих сил, бегали, прыгали, кувыркались в совершенной пустоте, не сдвигаясь из центра экрана ни на миллиметр. Как всегда, Палмер и Барханов заканчивали свои задания последними. Перед пультом, положив на него руки ладонями вниз, сидел во вращающемся кресле невысокий лысоватый человек в белом халате. На экраны этот человек не смотрел. Он смотрел на появившегося из дверей Диксона.
   -- Очень слабенько вы сегодня, голубчик, -- заявил он, меряя вошедшего цепким внимательным взглядом. -- Едва-едва на троечку натянули.
   Голос у него здесь звучал уже не так громогласно, как давеча в коконе. Можно было сказать даже, что совсем не громогласно, а, скорее, сварливо, как, скажем, у престарелого родителя, отчитывающего своего непутёвого отпрыска.
   -- Тройка -- госоценка, -- констатировал Диксон хмуро. -- И потом, откуда в фэнтезийной реальности техногенные бластеры?
   -- А сверхцивилизация поставила, -- сейчас же отозвался человек в халате. -- Торговцы с Альфы Центавра.
   -- Да какая на фиг Альфа Центавра, -- сказал Диксон, поморщившись. -- Там же мирные фарголиды живут. Они и мухи не обидят.
   -- А вы не придирайтесь к словам, Диксон. Альфа Центавра -- это фигура речи такая.
   -- "Фигура речи". Тоже мне -- сверхцивилизация. Да они же ещё из средневековья не выбрались.
   -- Повторяю, не придирайтесь к словам. И потом, вы должны быть готовы к любым ситуациям. Это гарантия успеха в настоящем деле.
   -- Настоящее дело, -- проворчал Диксон. -- Где его взять-то? Впрочем, пусть будет по-вашему.
   Он замолчал, так как продолжать спор у него не было ни сил, ни желания. Он едва не валился с ног от усталости, да ещё настроение было пресквернейшее, и всё из-за того, что наконец-то отыскал Ключ, а выйти на следующий уровень так и не смог. Теперь через неделю опять придётся волындаться со схожей задачей. Одно успокаивает, атрибутика будет другая, не будет идентичного повтора, как, скажем, у компьютерных "ходилок" прежнего поколения. Пожалуй, пойду прямиком в номер и завалюсь спать, подумал Диксон. Даже ванну приминать не буду. На хрен мне сейчас ванна? Чего доброго захлебнусь в ней ещё спросонья.
   Однако никуда он не пошёл. Наоборот, уселся рядом с Анатолием Васильевичем и принялся анализировать допущенные по ходу выполнения задания ошибки.
   -- Всего две тысячи сорок восемь очков, -- говорил оператор, вычитывая на дисплее данные приобретений и потерь Диксона. -- И это из четырёх тысяч возможных... Ну, посудите сами, голубчик, как можно было не заметить ловушек в Гукающем Лесу?
   -- А там были ловушки?
   -- Четыре штуки. Причём не такие уж и сложные. Потеряли же вы на них почти четыреста баллов... Потом битва с Медным Стражем. Пока вы его наконец уложили, он успел уложить вас трижды. Что, не подозревали об этом даже?
   Диксон промолчал.
   -- Далее, отравленная пища в трактире. Химера...
   -- Какая ещё Химера?
   -- А та самая, что со стенки ползла. Думали, швырнули в неё порошочком, и все дела? Нет, голубчик, этот объект -- крепкого магического порядка, восстанавливается в течение одной минуты. Когда вы так героически сражались с гоблинами, не обращая больше ни на что внимания, она вас и подцепила. Сзади.
   -- Что же мне было делать? -- спросил Диксон угрюмо. -- Я же не многорукий Шива, чтобы повсюду поспевать.
   -- А надо было сразу в дыру нырять, ту самую, откуда старуха выглядывала.
   -- Я и нырнул.
   -- Нырнули-то вы потом, когда уже деваться некуда было. Когда вас туда чуть ли не силком загнали. А вот почему вы сразу этого не сделали? Как вы думаете, а? Неужели в самый разгар битвы вам ни за что ни про что должны попадаться старухи? Что -- делать им больше нечего?
   Диксон не ответил.
   -- Эх, -- вздохнул Анатолий Васильевич, -- Надо вам, голубчик, ещё учиться и учиться знаки читать... А может, вы просто побрезговали? Знали, конечно, что реальность не настоящая, но всё равно -- соваться в кучу отбросов. Выглядела-то она очень даже натурально... Тут-то сами себя и подловили. Это стоило вам, ни много ни мало, шестисот баллов... Что там у нас дальше? Ну вот, пожалуйста. Арбалетчик -- четыре попадания и все четыре смертельные... Бластеры...
   -- Ну причём здесь бластеры? -- снова не выдержал Диксон.
   -- Ладно-ладно, и без бластеров хватает.
   Они на некоторое время замолчали.
   -- А у этих что? -- прервал затянувшуюся паузу Диксон.
   Анатолий Васильевич пощёлкал клавишами. На экранах, осмыслив беспорядочное дёрганье фигурок, возникли окружающие их пейзажи. Палмер, прикрываясь силовым полем и огрызаясь во все стороны выстрелами из бластеров, прорывался сквозь строй атакующих его роботов. Барханова же в окружении мельтешащих гадов различного калибра несло куда-то вниз по горной реке.
   -- Усмирение взбунтовавшихся киборгов и враждебный животный мир, -- коротко пояснил оператор.
   -- Ну вот, -- сказал Диксон, ткнув пальцем в изображение Палмера. -- Здесь бластеры не вызывают у меня ни малейшего протеста.
   -- Ладно-ладно, и без бластеров хватает, -- повторил Анатолий Васильевич. -- В общем, жду вас через неделю. Будем совершенствоваться.
   -- До свидания, -- пробормотал Диксон.
   Он встал и направился к выходу.
   -- Всего хорошего, голубчик, -- сказал ему вслед Анатолий Васильевич. -- Кстати, посмотрите, пожалуйста, нет ли ещё кого в приёмной.
   В приёмной был только один человек -- Хуан Пабло Эрнандес, сидевший, развалясь, в кресле. Перед ним на низком журнальном столике стоял крохотный кристаллофон, поверх которого мерцало облако стереоскопического изображения. Кажется, это был древний мультик про очаровательного людоеда и его болтливого друга осла. Про меня то есть, подумал Диксон уныло. Только я, в отличие от осла, не болтливый, а, скорее, безмозглый.
   Эрнандес поднял на него чуть раскосые чёрные глаза.
   -- Скучаешь? -- спросил его Диксон.
   -- Мультик смотрю, -- объяснил Эрнандес. -- Очень смешной. И как я его раньше не видел!
   -- Будет тебе сейчас мультик. Что такое демиург -- знаешь?
   -- Это тот, который в белом халате?
   -- Угу.
   -- Который ещё лысый такой?
   -- Ага.
   -- Он ещё слово "голубчик" любит?
   -- Точно. Бластеры, кстати, он тоже любит.
   -- А что там у него на сегодня?
   Диксон пожал плечами,
   -- У кого что. У меня, например, фэнтези.
   -- Фэнтези -- это хорошо, -- вздохнул Эрнандес. -- Феи, волшебники, заклинания...
   -- Хорошо, когда не восемь раз подряд.
   -- Всё лучше, чем какая-нибудь метано-аммиачная дыра с летающими медузами. Как загонят в такую, и бегаешь там всё время в скафандре.
   -- Это точно.
   -- А у других что?
   -- По-разному, -- сказал Диксон. -- У Палмера, например, усмирение взбунтовавшихся киборгов.
   -- Ужас, -- пробормотал Эрнандес. -- И откуда только придумывают такое?
   Диксон пожал плечами снова.
   -- Ладно, Хуан, -- сказал он. -- Я, пожалуй, пойду. Успеха тебе.
   Эрнандес с видимым сожалением выключил кристаллофон и поднялся.
   -- Спасибо, -- проговорил он и, подумав, добавил: -- Там тебя Литвинов Андрей зачем-то искал.
   Диксон, остановившись подле дверей, оглянулся.
   -- А что он хотел, не знаешь?
   -- Не имею ни малейшего понятия, однако могу предположить, что вознамерился устроить матч-реванш.
   -- Мне только шахмат сейчас не хватает, -- пробормотал Диксон. -- Ладно, Хуан, мне и впрямь надо идти, ибо... Ибо если я не уйду сию минуту, то, наверное, не уйду уже никогда, засну вот прямо сейчас у тебя на груди... Фу, ну что за бред я несу?! Совсем голова уже не соображает. В общем, до свидания.
   -- Семь футов под килем, -- крикнул ему вслед Эрнандес.
   Диксон бросил но него удивлённый взгляд.
   -- Семь э-э... футов? Впрочем, спасибо.
   Он, наконец, толкнул дверь, миновал коридор и вышел на зелёную лужайку под тёплые лучи настоящего живого солнца. Было ещё утро. В воздухе стоял свежий аромат цветочных насаждений. Тянуло лёгким ветром. Невдалеке на спортивной площадке звонко ухал волейбольный мяч. Две девичьи команды в окружении немногочисленных болельщиков сошлись в нешуточном противоборстве. Слышались азартные выкрики, смех, дружные рукоплескания после удачных результативных комбинаций. Впереди, поверх верхушек парковых деревьев, возвышались фигурные корпуса Академии, на плоские крыши которых садились редкие глайдеры. Один из них, обдав зашелестевшие деревья и Диксона волной горячего воздуха, пролетел совсем близко. Потом из-за угла выбежала стайка одетых в спортивные костюмы юношей и девушек -- судя по всему, традиционный утренний забег любителей здорового образа жизни.
   -- Привет, Диксон! Как настроение?! -- прокричали они, пробегая мимо.
   -- Привет, привет! -- проворчал Диксон. -- Нормальное настроение.
   Один из легкоатлетов оказался более многословным.
   -- Там тебя Литвинов всё утро искал, -- сообщил не останавливаясь высокий светловолосый парень.
   -- Да слышал я уже. А где он -- не знаешь?
   -- Кажется, в "читалке".
   Чтобы не терять темпа и не отстать от товарищей, но, в то же время, не поворачиваться к Диксону спиной, парень побежал задом наперёд, смешно подбрасывая длинные голенастые ноги.
   -- Ладно, свободен, -- милостиво разрешил Диксон.
   -- Гип-гип-ура!
   -- Тише, вечность разбудишь.
   Помахав на прощание рукой, парень скрылся между деревьями. Диксон проводил его взглядом и не спеша зашагал в ту же сторону. Вскоре он вышел к круглому шатрообразной формы зданию, все стены которого были сплошь из стекла, что позволяло не входя видеть всё, что находилось внутри. Сейчас там было не особенно людно. На одном из двадцати столов, выстроенных ровными рядами, сидела, беспечно болтая ногами, очень хорошенькая девушка с густыми пепельными волосами и глазами, как сказал бы Литвинов, цвета морской волны. Перед ней, азартно жестикулируя, стоял, собственно, сам Литвинов и что-то очень напористо ей втолковывал, что-то, должно быть, очень весёлое, так как оба время от времени разражались взрывами бурного смеха.
   Он что, не знает, что у меня сегодня тест-программа? -- подумал Диксон с неудовольствием, какое-то время разглядывая веселящуюся парочку. А девушка, однако, очень даже ничего.
   Словно бы почувствовав на себе его взгляд, Литвинов повернулся и помахал Диксону рукой. Тот толкнул дверь и вошёл в помещение.
   -- Тошка, дорогой, ну где же ты пропадаешь? Я тебя всё утро ищу.
   -- Будто не знаешь, что у меня сегодня тест-программа.
   -- Ай, точно.
   -- Устал, как не знаю кто.
   -- Очень тебя понимаю... Кстати, познакомься, это... м-м...
   -- Людмила, -- подсказала девушка, протягивая Диксону узкую ладонь.
   -- Абитуриентка, -- объяснил Литвинов. -- Собирается поступать в нашу Академию. Уже успела и документы сдать... А это -- Антон Диксон, краса и гордость всей службы галактической безопасности.
   -- Энтони, -- представился Диксон, осторожно пожимая протянутую ладонь. -- Кстати, неженатый. Если не секрет, откуда берутся такие хорошенькие девушки?
   -- С Дейдры.
   -- Ого! Это, если я не ошибаюсь, где-то в системе Ригеля?
   -- Совершенно верно.
   -- Далековато. Надеюсь, вам здесь у нас понравится. -- Диксон поглядел на Литвинова. -- Так зачем ты меня всё-таки искал, Эндрю?
   -- Как это -- зачем?! -- оскорбился Литвинов. -- А реванш?
   -- Понятно.
   -- Я уже целые сутки покрытый позором хожу. Вот, -- он указал на стоящую на столе шахматную доску, -- я уже всё приготовил. Осталось только фигурки расставить.
   -- Извини, настойчивый ты мой, придётся тебе ещё один день потерпеть. Я ведь только что из ТВИРа. Двенадцать без малого часов в нём проволындался. Ничего уже не соображаю. Как говорится, ни рук, ни ног. Андестент?
   -- Андестент.
   -- Из ТВИРа? -- переспросила тут девушка, с интересом поглядев на Диксона. -- Я много уже слышала о ТВИРе. Говорят, это очень интересно. Не могли бы вы мне рассказать что-нибудь?
   -- Конечно, конечно, -- засуетился Литвинов, ревниво оттесняя Диксона в сторону. -- Сейчас мы вам всё детально расскажем. Между прочим, я тоже неженатый. Итак, что бы вы хотели услышать?
   Диксон усмехнулся и, придвинув стул, основательно на него уселся, решив задержаться здесь ещё на какое-то время. Спать ему уже не хотелось. Девушка была действительно хороша, и с какой это, собственно, стати он должен был уступать её кому бы то ни было, пусть даже это и самый близкий его друг? Тем более что, судя по всему, Литвинов сам познакомился с ней только что.
   Андрей между тем уже заливался соловьем.
   -- ТВИР, Людочка, -- это, сокращённо, Творец Виртуальной Реальности, иначе говоря, суперсовременный нейрокомпьютер, обладающий не только возможностью создавать сложные правдоподобные реальности, но и материализовывать их, что не было доступно компьютерам прежних поколений. Принцип его действия чрезвычайно прост и основан на использовании так называемой органопластики, которой только недавно удалось научиться придавать длительные устойчивые состояния...
   -- Слушай, -- перебил тут Литвинова Диксон. -- Может, ты лучше анекдот какой-нибудь расскажешь?
   -- Вот так всегда, -- сказал Андрей со вздохом. -- Перебивают на самом интересном месте. Людочка, не обращайте на него внимания. Итак...
   Девушка вдруг покачала головой.
   -- Честно говоря, технические характеристики меня не особенно интересуют. Хотелось бы узнать, как там внутри? Действительно ли там всё так реально, как говорят? Ведь говорят, что в ТВИРе можно находиться очень долго -- хоть целую неделю.
   -- Да хоть год, -- выпалил Литвинов. -- Или всю жизнь.
   -- Вот уж -- хватил! -- усмехнулся Диксон. -- "Всю жизнь".
   -- Да, всю жизнь, -- сказал Литвинов упрямо. -- Ведь всё дело в том, что стены камеры ТВИРа покрыты толстым слоем органопластики, объём которой постоянно восполняется по мере её расхода. Той самой органопластики, из которой, собственно, и синтезируется всё, что необходимо по каждой конкретной программе: пища, вода, металлы, всевозможные предметы, панорама... Нет предела запросам находящегося внутри. Главное, чтобы это не противоречило заложенной изначально программе. В противном случае, всё там обратится в хаос. Впрочем, всё это гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Программы ведь тоже бывают разные, не только замкнутые, но и саморазвивающиеся.
   -- Но как там возможно ходить, бегать? Ведь камера небольшая и рано или поздно упрёшься в стену.
   Литвинов рассмеялся.
   -- Да очень просто, -- сказал он. -- При каждом шаге почва, пол или то, на чём стоит находящийся там человек (а также весь окружающий пейзаж), тут же сдвигается в обратном направлении, причём прямо пропорционально приложенному усилию. Тренажёры с беговой дорожкой видели? Так вот, это делается настолько филигранно и точно, что создаётся абсолютно полная иллюзия, будто действительно куда-то бежишь или идёшь...
   -- А можно оттуда что-нибудь вынести?
   -- Наверное, нет, -- сказал Литвинов, подумав. -- Ведь, в сущности, это всё-таки в своей основе органопластика, возвращающаяся в своё первоначальное состояние, как только оказывается вне биополя компьютера.
   -- Да, но пища...
   -- Пищевые характеристики заложены в органопластику изначально. При желании, её можно есть даже в натуральном виде. Не думаю, правда, что это большое удовольствие. В натуральном виде она совершенно безвкусна... Кстати, Людмила, а вы, случайно, в шахматы не играете?
   -- Иногда... Но поиграть в ТВИР мне понравилось бы больше. Я очень Древнюю Грецию люблю, Рим.
   -- Если поступите в нашу Академию, -- заметил Диксон, -- будете играть в Древнюю Грецию хоть каждую неделю. Ещё надоесть успеет.
   -- Не слушайте вы этого пессимиста. Он вам такого наговорит. ТВИР -- это прекрасно, -- замахал руками Литвинов и снова пустился в длинные путаные объяснения. -- Органопластика, -- говорил он, -- синтезирует там целиком только сравнительно небольшие предметы, вроде меча или одежды. Что же касается макрообъектов, к примеру дракона, то синтезируется только ближайшая к человеку часть, именно та, с которой он может вступить в непосредственный контакт. Остальная часть макрообъекта остаётся визуальным изображением на стенах камеры, достаточно, впрочем, правдоподобным. Контакты там, кстати, тоже самые что ни на есть настоящие, без обмана. Осязание, обоняние, звук. Всё очень даже реалистично. Даже боль есть.
   -- Боль?!
   -- А как же. Ведь наши ТВИРы -- это не какая-нибудь там пустая развлекуха, а своеобразные тренажёры, в которых совершенствуется боевое мастерство наших агентов. Расслабляться там не приходится. Смертельные случаи, правда, исключены, но чувствительные уколы, пинки, удары и прочее в допустимой форме присутствуют. Это для того, чтобы у агентов, помимо чувства долга, были и другие хорошие стимулы... Эх! -- вздохнул вдруг Литвинов. -- В массовое промышленное производство бы его. Я этому самый горячий сторонник.
   -- Только этого ещё не хватало, -- проворчал Диксон. -- Если раньше находились такие, что из прежних компьютеров не вылезали сутками, то сейчас наверняка найдутся такие, что с радостью погрузятся туда на целые годы, если и впрямь не на всю жизнь.
   -- Людмила, не слушайте вы его. Он всегда так брюзжит, когда выходит из ТВИРа. Ну, сами посудите, как можно сравнивать прежние компьютеры с нынешними? Ведь это же земля и небо. Ведь раньше чрезмерное увлечение всевозможными игровыми программами приводило к неизбежному физическому упадку. ТВИР же и физическое, и интеллектуальное -- что самое главное -- развивает абсолютно в равной степени. В равной! -- повторил он, со значением подымая кверху палец. -- Нет, ТВИР -- это прекрасно... Кстати, у меня появилась весьма заманчивая идея, а не пойти ли нам в кино?
   -- В кино?
   -- Да, в кино. Давненько что-то я не хаживал на какую-нибудь фильму.
   -- Я, право, не знаю, -- начала было девушка. -- Мне через полчаса...
   -- А давай лучше в шахматы поиграем, -- предложил тут Диксон.
   -- Ага, Антошка-картошка, созрел-таки, -- обрадовался Литвинов. -- Что ж, я готов. Только чур я белыми!
   Диксон улыбнулся.
   -- Заметьте, Люда, кто из нас это предложил.
   -- Я это предложил, я. Людмила, не согласитесь ли стать нашим секундантом?
   -- С удовольствием.
   Литвинов азартно потёр ладони одна о другую.
   -- Ох, что сейчас будет, -- проговорил он, сладко закатывая под брови глаза. -- Просто море крови, просто гора мяса...
   -- Ладно-ладно, -- проворчал Диксон. -- Ты лучше фигурки расставляй.
   Литвинов принялся стремительно расставлять фигурки.
   -- Ох, что будет! Ох, что будет! -- бормотал он.
   -- Вы, наверное, местные чемпионы, -- предположила девушка.
   -- Ага, -- засмеялся Диксон. -- Особенно он, Эндрю непобедимый. Ну так что -- ты будешь ходить или нет?
   -- Куда же я денусь. М-м... С чего бы начать?
   -- Да как всегда. С королевской пешки.
   -- Вы думаете?
   -- А что тут думать. Ты всегда с неё начинаешь.
   Диксон снова засмеялся. Литвинов холодно на него посмотрел.
   -- Не вижу, что в этом смешного, -- произнёс он высокомерно. -- Вот возьму сейчас и пойду как-нибудь иначе. Итак. -- Его рука на мгновение-другое замерла над шахматной доской, потом уверенно взяла королевскую пешку и передвинула её на две клетки вперёд. -- Твой ход.
   Но сделать ответный ход Диксон не успел. Дверь отворилась, и в "читалку" вошёл давешний светловолосый парень-спортсмен.
   -- Так и знал, что вы ещё здесь, -- закричал он обрадованно.
   -- Виктор, -- сказал Литвинов укоризненно. -- Вас разве не учили, что прежде, чем войти, нужно стучать? Или, может, вы горите желанием поучаствовать в сеансе одновременной игры на двух досках?
   -- Как-нибудь в другой раз. Вас шеф вызывает. Срочно.
   -- Вот жалость какая, -- пробормотал Литвинов, глядя на доску. -- Такой, понимаете ли, мат сорвался.
   -- Ничего, мы потом доиграем, -- пообещал Диксон.
   -- И то верно, -- согласился Литвинов, без особого, впрочем, энтузиазма. -- Людочка, у меня к вам настоятельнейшая просьба: последите, пожалуйста, за фигурками, чтобы никто их не двигал в наше отсутствие. А то потом расстановку трудно будет восстановить. Хорошо?
   -- Может, лучше её сфотографировать?
   -- Пожалуй, не стоит. Мы целиком на вас полагаемся.
   -- Хорошо, -- сказала девушка, смеясь. -- Только через полчаса мне нужно быть в приёмной комиссии.
   -- Ну, за полчаса мы успеем к Трансплутону слетать. До скорой встречи!
   -- До свидания! -- сказал Диксон.
   Они двинулись было к выходу, но тут же остановились, глядя на Виктора.
   -- Эй, а ты что же -- не идёшь разве? -- спросил его Андрей.
   Тот помотал головой.
   -- А мне к шефу не надо, -- нахально заявил он и, не долго думая, уселся рядом с Людой на стол.
   Литвинов и Диксон переглянулись и молча вышли за дверь.
   -- Ты не находишь, -- спросил Андрей через какое-то время, -- что этот Виктор очень уж откровенно разглядывал нашу Люду?
   -- Нахожу, -- сказал Диксон мрачно. -- Только она ещё не совсем наша. Впрочем, если что -- можно набить ему морду, когда вернёмся.
   Они поглядели сквозь стекло внутрь "читалки", где Виктор и Людмила уже о чём-то оживлённо беседовали.
   -- Такому дашь, -- вздохнул Андрей. -- Такой сам кому хочешь даст. Ишь, здоровяк какой... Кстати, я не слишком с Людой перебарщивал? А то подумает ещё, будто у нас тут одни дауны.
  
  
  
   Глава V, в которой космолётчики обсуждают особенности сардарианской фауны, Аверинцев подслушивает, а Шпагин, озабоченный психическим состоянием Сустава, предлагает завести для него мышей.
  
   После разговора с Шуйским Аверинцев направился к себе в каюту. До прихода аварийного бота оставалось ещё немногим более двух часов, и он рассчитывал с толком ими распорядиться. Один час он потратил на сон, ещё четверть часа на то, чтобы привести себя в порядок: умыться, побриться, причесаться, -- после чего, связавшись с дежурным оператором Ариэлем Штейницем, узнал, что бот уже где-то на подходе.
   Убедившись, что вид у него самый что ни на есть безукоризненный, Аверинцев вышел в коридор. Он направился к выходному отсеку, чтобы лично проверить готовность шлюзовой камеры к приёму гостей. Ещё за поворотом он услышал чьи-то голоса. Судя по интонациям, азартным и как бы напористым, где-то прямо по курсу -- скорее всего, в кают-компании -- разгоралась дискуссия.
   И действительно. Подойдя, Аверинцев обнаружил, что дверь в кают-компанию приоткрыта и голоса доносятся именно оттуда.
   Громче всех выделялся голос Николая Шпагина.
   -- Ну не надо, не надо примитивизировать, -- кричал он, горячась. -- Вы же всё прекрасно понимаете! Зачем это юродство?!
   -- Ладно-ладно, -- сказал голос Якушева, -- Извини. Однако мы хотя и перегнули несколько палку, но ты, между прочим, и сам в этом виноват. Твоя своеобразная манера изъясняться, туманная и неопределённая, кого угодно может запутать. Можешь ты, наконец, изложить свои мысли чётко и ясно?
   -- Не могу, -- сказал Шпагин. -- Не могу, потому что это невозможно в принципе. Потому, что тут нужно не только мыслить, но и чувствовать. Весь биоэнергетический комплекс человека должен быть задействован, понимаете?
   На несколько секунд воцарилась тишина.
   -- Ну вот, к примеру, сардарианская фауна, -- снова заговорил Шпагин. -- Явление, в своём роде, уникальнейшее, не имеющее аналогов ни в одной из известных человечеству форм инопланетной жизни. А мы всё-таки исследовали уже -- ни много, ни мало -- более сотни миров.
   Подумав, Аверинцев осторожно заглянул в приоткрытую дверь. С одной стороны он не хотел, чтобы его заметили и втянули в разговор (через двадцать минут ему нужно быть в шлюзовом отсеке -- встречать гостей), с другой -- он не прочь был узнать, в чём, собственно, этот разговор заключается.
   Кроме Шпагина и Якушева, в кают-компании было ещё четверо: уже знакомые читателю Ермаков и Спирин, а также два энерготехника, в обязанности которых входило обслуживание главного фотореактора и всей вспомогательной аппаратуры, -- Виктор Шепелев и Андрей Дацюк. Все шестеро сидели на узких пластиковых диванчиках вдоль стен, а между ними на широком низком столике стояли высокие стаканы с янтарного цвета напитками и несколько тарелок с дольками консервированных ананасов. Рядом с Ермаковым, свернувшись клубком, спал на диване Сустав. Коту, должно быть, снился кошмар, так как он время от времени вздрагивал и тоненько подмяукивал. На него, впрочем, никто не обращал внимания.
   -- В первую очередь, -- продолжал Шпагин, -- я имею в виду способ, при помощи которого эта фауна борется за своё существование. На Сардаре животный мир представлен одним только видом...
   -- Где-где? -- переспросил Ермаков.
   -- На Сардаре, -- подсказал Якушев. -- Это такая планета в системе Альдебарана. Удручающе тоскливое место, надо сказать. Сплошные пески и ни одного океана.
   -- И не только океана, -- уточнил Шпагин. -- Но и озера, и реки, и вообще какого-либо водоёма. Там на поверхности вообще никакой воды.
   -- Там что же -- жизнь на основе кремниевой органики?
   -- Отнюдь. Обычная -- углеродная, -- сказал Шпагин. -- Вода там, разумеется, есть, только очень глубоко.
   -- Типично угасающий мир, -- сказал Якушев. -- Ещё пара-другая тысяч лет, и там не останется ничего.
   Шпагин поморщился.
   -- Вообще-то, я сейчас не об этом.
   -- Сардар, -- пробормотал тут Шепелев, думая о чём-то своём. -- Это напоминает что-то персидское.
   -- Титул средневекового иранского вельможи, -- сказал Дацюк. -- Впрочем, у этого слова есть и другие значения. Например, так называли английских офицеров в Египте во времена колониального владычества.
   Шпагин сердито на него посмотрел.
   -- История наименования планеты к теме нашего разговора отношения не имеет, -- сказал он. -- Я вас очень прошу, не перебивайте меня, пожалуйста... Так вот, -- проговорил он через несколько секунд, -- как я уже сказал, вода на Сардаре находится очень глубоко. Чтобы до неё добраться, местные животные -- что-то вроде грибов или полипов, только пошустрее -- отращивают этакие своеобразные конечности, достигающие в длину до нескольких сот метров...
   -- Корни? -- поинтересовался Дацюк.
   -- Скорее, ложноножки. Или щупальца. Ведь это же не растения, а животные, пусть даже и очень своеобразные. Главное же здесь не в этом. Главное здесь в том, как эти существа размножаются.
   -- И как же они размножаются?
   -- А размножаются они не обычным половым путём, как это делают большинство прочих животных, и не почкованием, как вы могли бы по своей испорченности подумать, а посредством этаких генетических спор, несущих информацию о своём виде. Эти споры забрасываются в организм другого существа, и, к какой бы фауне оно не принадлежало, пусть это даже и человек...
   -- Интересное замечание, -- фыркнул тут Спирин. -- Человек -- представитель фауны.
   -- Да, -- сказал Шпагин с нажимом. -- В определённом смысле, а именно -- биологически, человека можно отнести к фауне. Что в этом, собственно, такого? Дайте же мне, наконец, закончить... Итак, когда эти споры попадают в организм другого существа, пусть даже и человека, то организм этот постепенно перестраивается в такой вот гриб. Причём процесс трансформации довольно-таки быстрый -- что-то около десяти часов всего... Так, кстати, едва не погиб Евгений Платонов, открывший этот мир, -- добавил Шпагин после некоторой паузы.
   -- Позволь, это же какого Платонова ты имеешь в виду? -- встрепенулся Ермаков. -- Уж не планетолога ли, что на "Канопусе" летал?
   -- Его самого. А ты что, был с ним знаком?
   -- Немного. Так вот, значит, почему его комиссовали.
   -- Не, -- сказал Шпагин. -- Сардар он исследовал двенадцать лет назад, а комиссовали его только в прошлом году. Возраст, наверное.
   -- А может, это другой какой-нибудь Платонов, -- предположил Спирин. -- Фамилия-то довольно распространённая.
   -- Двух планетологов с фамилией Платонов я не знаю, -- пробормотал Ермаков.
   На некоторое время снова наступило молчание.
   -- Он действительно чуть не погиб, -- сказал Шпагин. -- И всё потому, что никак не могли синтезировать препарат, убивающий споры. А время поджимало. Уже началась трансформация, и чтобы она не стала необратимой, решено было накачать Платонова препаратами, консервирующими биоклетки, и засунуть в криогенную установку. Как выяснилось позже, лучшего решения трудно было и придумать. Едва температура тела понизилась до семи градусов, как все споры тут же погибли. Оказывается, они не выдерживали низких температур. Ведь на Сардаре температура никогда не опускается ниже тридцати градусов по Цельсию. Плюс семь для них просто трескучий мороз.
   -- А мне вот что интересно, -- сказал Шепелев. -- Ты, кажется, упомянул, что на Сардаре, кроме этих грибов, других животных нет. К чему же им тогда такие способности?
   -- Наверняка там когда-то были и другие животные...
   -- Но в процессе борьбы за существование перешли на сторону противника, -- закончил за Шпагина Якушев. -- Я же говорю, типично угасающий мир.
   -- Ну, хорошо, -- сказал Спирин. -- Сардар, грибы, английские офицеры, корни по несколько сот метров -- всё это, может быть, кому-то и интересно, но я только одного никак не могу понять, какое отношение это имеет к нашему разговору?
   Шпагин утомлённо на него посмотрел.
   -- А такое, -- сказал он с досадой, -- что не нужно нам находиться в плену традиционных представлений. Нужно учиться видеть предмет с как можно большего количества позиций. Это поможет лучше понять происходящее. Ведь как часто бывает, что изнанка предмета на поверку оказывалась его истинным обличьем, а то, что считалось раньше истинным обличьем, -- всего лишь ложным представлением возгордившегося интеллекта.
   -- И что ты предлагаешь?
   -- Я предлагаю поиск причин происходящего не ограничивать сугубо научной сферой, а подключить сюда и все прочие: исторические, духовные, социальные, культурные, метафизические, если хотите. Я глубоко убежден: все, что происходило, происходит и будет происходить с человечеством, имеет причины в нем же самом.
   -- Даже стихийные бедствия?
   -- Даже стихийные бедствия.
   -- Одна из гипотез, но не более, -- сказал Спирин. -- Ни опровергнуть, ни доказать подобное утверждение нет никакой возможности.
   -- Можно, по крайней мере, попытаться, -- сказал Шпагин. -- Знаете что, я предлагаю реконструкцию.
   -- Реконструкцию? -- переспросил Якушев. -- И на какой же срок?
   -- На последние восемьсот лет.
   На некоторое время снова наступило молчание. Реконструкция -- это была такая интеллектуального толка игра, придуманная скуки ради космолётчиками прежних поколений ещё в незапамятные времена. Суть её заключалась в следующем. Брался какой-нибудь исторический период, и, чтобы иметь о нём максимально полное представление, вспоминалось как можно большее количество мало-мальски значительных событий, имевших в этот период место. Цели подобной реконструкции были разные: расширить представление об историческом прошлом человечества, глубже понять его настоящее, спрогнозировать будущее и прочее, прочее, прочее. Игра почти всегда получалась увлекательной, особенно если в ней участвовало много людей, но в данный момент, судя по некоторым признакам, предложение первого штурмана отклика у присутствующих не нашло. Всё-таки подобное действо требовало, как правило, определённого умственного напряжения, чему явно не способствовало игривое настроение у большинства находящихся в кают-компании.
   -- Да ну её, реконструкцию, -- сказал Якушев, потягиваясь. -- Мозги ещё ломать. Я, между прочим, и так знаю, что ты хочешь сказать.
   Все выжидательно на него посмотрели.
   -- Ну! -- не вытерпел Спирин.
   -- Итак! -- возгласил Якушев после короткой, но очень эффектной паузы. -- Первое, на что нам нужно обратить внимание, -- это корни. Да, дорогие мои, корни. Те самые корни происходящего, которые уходят в прошлое человечества. Второй не менее важный момент -- это споры или, точнее, фантомы, заполонившие нашу Солнечную Систему в настоящем, которые -- споры то есть -- в неопределённом будущем должны привести человечество к третьему моменту, а именно: непонятной пока ещё нам трансформации. -- Якушев хохотнул. -- Ну, как я тебя?
   -- Мне больше нравится слово "преображение", -- сказал Шпагин кисло.
   -- Не вижу разницы.
   -- И всё-таки она есть. Трансформация больше соответствует явлениям физического порядка, преображение же затрагивает сферу духовную, за которой физическое следует как послушный ведомый.
   -- Хорошо, пусть будет преображение.
   -- И всё равно, -- сказал Спирин. -- Это всего лишь гипотеза, и она по-прежнему не доказуема.
   -- А её и не обязательно доказывать, -- сейчас же возразил Якушев. -- Господа, разве вы не знаете, что подавляющее количество гипотез существует совсем не для того, чтобы их доказывали?
   -- А для чего же они тогда существуют?
   -- Для того, чтобы стимулировать интеллектуальное альбедо по отношению к превечной истине, скажем так.
   -- Ну, загнул.
   -- Или чтобы стимулировать интеллектуальное либидо по отношению ко всё той же превечной истине.
   -- Расшифруй, -- попросил Шепелев.
   -- Чем больше в мире тайн, тем интереснее, -- сказал Якушев туманно, и было непонятно -- то ли он имел в виду все недоказуемые гипотезы вообще, то ли своё утверждение в частности.
   -- Болтун, -- пробормотал всё же Спирин на всякий случай.
   Все, кроме Шпагина, весело рассмеялись. Было видно, что первого штурмана всё ещё съедала жажда серьёзного разговора. Впрочем, поглядев на веселящихся товарищей, он тоже улыбнулся.
   Тут Аверинцев, по-прежнему наблюдавший за космолётчиками сквозь приоткрытую дверь, заметил вдруг, что Сустав больше не спит и даже более того, явно вознамерившись стибрить что-нибудь со стола, приступил к осуществлению этого коварного замысла. Совершая плавные, не привлекающие внимания движения, он закинул на край столика сначала одну лапу, постоял так секунду-другую, поглядывая по сторонам -- как, мол, реагируют на его действия сильные мира сего (сильные мира сего вроде бы ничего не замечали), потом закинул на столик вторую лапу и вдруг точным выверенным движением стремительно подцепил на коготь ближайший ломтик ананаса и с быстротой молнии скрылся под столом. Последняя стадия операции заняла у него не более одной десятой секунды, тем не менее этот грабительский наскок не остался, конечно же, незамеченным.
   -- Вот же обнаглел, -- пробормотал Дацюк. -- Ни стыда, ни совести.
   -- Зато какая превосходная демонстрация борьбы за существование, -- заметил Якушев.
   -- Да какая там борьба, -- возразил Спирин. -- У него же тут абсолютно никаких врагов.
   -- Это точно, -- сказал Шепелев. -- На борту у нашего Сустава и впрямь ни одного врага. А вот что касается других территорий, то их, врагов, даже целых два.
   -- Интересно, что же это за враги?
   -- Очень, надо сказать, свирепые. Первого зовут Бармаглот.
   -- Бармаглот?
   -- Угу.
   -- Что за чудище такое?
   -- Да есть одно, с "Терминуса".
   -- А, наверное, это тоже какой-нибудь бортовой кот, -- догадался Ермаков.
   -- Кот -- это очень даже мягко сказано. Скорее, котяра, здоровущий такой, мордастый. Сущий, надо сказать, бандит.
   -- И что же, этот Бармаглот обижает нашего Сустава?
   -- Борьба идёт с переменным успехом, -- сказал Шепелев.
   -- Ясно.
   -- Ну а второй враг? -- спросил Спирин.
   -- Второй не менее страшен. Общество борцов за права животных.
   -- Им-то что за дело до нашего Сустава?
   -- Требуют отпустить на свободу.
   -- А зачем?
   Шепелев пожал плечами.
   -- Пути борцов неисповедимы, -- заметил Якушев.
   -- А я вот, Виктор, с тобой не согласен, -- заявил тут Шпагин. -- Есть у нашего Сустава враги и на борту.
   -- Да не может быть! -- воскликнул Якушев, патетически разводя руками. -- Кто же этот несчастный? А ну подать нам его сейчас же!
   Дацюк усмехнулся.
   -- Судя по всему, это я, -- сказал он.
   -- Вы?!
   -- Ага. Терпеть не могу, когда со стола хватают без спросу, пусть даже это и всенародно любимые коты.
   -- Ничего, -- сказал Шпагин. -- Пусть питается, несчастное животное. Это он, наверное, потому, что ему просто не хватает витаминов.
   -- Хорошей трёпки ему не хватает, -- проворчал Дацюк. -- Эти, с позволения сказать, витамины в трансформированном полужидком виде я где только не обнаруживаю. И чего он так невзлюбил мой участок? Может, он мне за что-то мстит?
   -- Наоборот, -- хохотнул Спирин. -- Никакой вы ему не враг. Сустав это, конечно же, чувствует и на тайную нежную любовь, которую вы наверняка питаете к нему в своём сердце, отвечает таким вот простодушным незатейливым образом. Ведь подобные знаки внимания он не оказывает вроде бы больше никому.
   -- Сапогом бы его, -- вздохнул Дацюк.
   -- Ваше счастье, что вас не слышат представители этого общества борцов за права животных, -- буркнул Шпагин. -- Простым порицанием вы бы не отделались... Суставчик! Ты где? -- Шпагин заглянул под стол. -- Иди сюда, мой хороший. Кис-кис-кис!
   На мгновение усатая морда несчастного животного появилась из-под стола, но тут же исчезла опять.
   -- Вы его напугали, -- объявил Шпагин с упрёком. -- Он теперь будет прятаться целый день... Суставчик, ну иди же!
   -- Может, ему пряников дать, -- предложил Ермаков, тоже заглядывая под стол. -- Для крепости стула.
   -- Да сапогом его.
   -- Или отдать ему все ананасы. Ведь никто же не ест.
   -- Убирать будете сами.
   -- И чего он на песок не ходит, ума не приложу. Я ему специально морского привёз, крупного.
   -- Прошу вас, не налегайте так на бедное животное. У него очень тонкая психика, такая ранимая, совсем как у человека. В сущности, он ведь тоже в чём-то человек.
   -- Да, человек, только форма другая -- когтистая, клыкастая и волосатая...
   -- Скорее, шерстяная.
   -- А интересно, какая бы из него получилась шапка?
   -- Нет, сейчас его трогать нельзя, у него линька.
   -- Да у него всегда линька. Все фильтры шерстью мне забил.
   -- Да прекратите же наконец! Он же всё понимает!
   -- Конечно, понимает, только сказать не может.
   -- А глаза такие умные-умные.
   -- Сапогом бы его.
   -- Суставчик! Суставчик! Кис-кис-кис! Ну иди ко мне, мой хороший!
   Суставчик, однако, не появлялся. Продолжал сидеть под столом, сгорая, должно быть, от стыда за совершённый недавно проступок. Все присутствующие стали озабоченно заглядывать под стол.
   Эх, космолётчики, подумал Аверинцев с невольной улыбкой. Покорители пространства, космопроходцы. Трепачи!
   Он уже собрался было идти, но тут вдруг, сам не зная почему, решительно толкнул дверь и вошёл в кают-компанию.
   -- Виталий Леонидович, -- закричал Шепелев. -- И вы к нашему пирогу. Очень рады. Присаживайтесь, пожалуйста.
   -- Да я, в общем-то, спешу, -- сказал Аверинцев. -- Разве что на минутку.
   -- На минутку, на минутку, -- сказал Якушев. -- Есть какие-нибудь новости?
   Аверинцев молча обвёл взглядом всех присутствующих. Ну конечно же, они всё уже давно знали -- и про драконов, и про десантный бот, и про оранжевый шар за поясом астероидов. Про предстоящее путешествие (а, следовательно, отложенные на неопределённый срок Кавказ, Полтавщину и дачу с виноградом) они тоже, наверное, знали. В таком крошечном мирке, как космолёт "Витязь", вряд ли возможно что-либо утаить, даже если при переговорах с начальником Координационного Центра используется секретный канал связи. Что ж, тем лучше...
   -- Новости есть, -- сказал Аверинцев после некоторой паузы. -- Но о них после. Сейчас же властью, данной мне как командиру корабля, объявляю строгий выговор некоей виртуальной единице, устроившей подслушивание секретных... -- Тут он запнулся, не договорив фразу до конца, вспомнив вдруг то, чем всего несколькими минутами раньше занимался сам.
   Якушев сейчас же сунулся с комментарием.
   -- И никакая это не виртуальная единица, -- сказал он. -- А очень даже конкретное лицо. Не будем называть фамилии, но это... -- Тут он замолчал и очень красноречиво посмотрел на Спирина.
   Тот, ничуть не смущённый подобным поворотом, уставился в потолок и забарабанил пальцами по крышке стола.
   -- Ладно, оставим это пока, -- сказал Аверинцев смущённо. -- В общем, так. Ситуация у нас такая. В самое ближайшее время у всех у нас появится возможность проявить себя с самой лучшей стороны. К примеру, Дмитрий сможет наконец-то реабилитировать себя в затянувшемся противостоянии с магнитореактором. С минуты на минуту подойдёт транспорт с необходимыми запчастями. Что касается вас, Шпагин, и вас, Ермаков, будьте готовы рассчитать новый маршрут. Кстати, Николай, у вас же сейчас, кажется, смена. Почему же вы здесь?
   -- Так мы же в дрейфе, Виталий Леонидович, -- сказал Шпагин как бы с удивлением. -- И к тому же я с Абрамовым поменялся. Извините, что не поставил вас в известность сразу.
   -- Бардак! -- пробормотал Аверинцев.
   -- Бардак, -- согласился Якушев. -- Никакой дисциплины.
   Шпагин виновато молчал.
   -- Ладно, -- сказал Аверинцев. -- У нас, как вы уже знаете, незапланированный рейс. Очень ответственный. Поэтому предупреждаю заранее: никакой расхлябанности в этом рейсе я не потерплю. Сейчас подойдёт бот, и, если кто пожелает, может с пассажирами покинуть корабль.
   Он снова обвёл всех взглядом.
   Все шестеро молча смотрели на него. Ни в одних глазах не прочитывалось ни малейшего намёка на досаду или хотя бы сожаление по поводу нарушенных планов. Одно только жадное нетерпеливое ожидание. Видимо, загадочный оранжевый шар заинтриговал всех до глубины души.
   -- В общем, так, -- сказал Аверинцев. -- Подробностей предстоящего полёта я пока что не знаю. О них расскажут некие ответственные лица, которые вот-вот должны появиться. -- Он бросил взгляд на часы. -- Кстати, сейчас они должны уже причаливать, если ещё не причалили. В общем, я иду в шлюзовой отсек.
   И ни слова больше не говоря, Аверинцев повернулся и вышел за дверь.
   -- Ура! -- крикнул кто-то у него за спиной.
   -- Виталий Леонидович, мы с вами. Не возражаете?
   Не оглядываясь, Аверинцев благосклонно кивнул.
   -- Только десантников не напугайте.
   Тотчас вся компания, стронувшись с места, дружно затопала за капитаном. Впереди всех бежал выскочивший из-под стола Сустав. Он то и дело оглядывался на шагавших позади людей. У развилок он останавливался, ожидая, когда выяснится, в какую сторону надо поворачивать, и снова бежал дальше. Когда он, наконец, уразумел, что конечная цель прогулки -- шлюзовой отсек, то припустил уже без остановок.
   -- Думает, на улицу гулять ведём, -- заметил Спирин.
   -- Скучно ему тут, -- сказал Шпагин со вздохом. -- Стосковался он в этой металлической коробке, психику расшатал. Ему бы развлечение какое-нибудь... А давайте мышей для него заведём, -- предложил он вдруг. -- А что? Они будут от него прятаться, а он на них будет охотиться, и, таким образом, жизнь его обретёт полноту и смысл. Ну что это за кот без мышей?
   -- Но-но, -- сказал Якушев. -- Только не мышей. Они же у нас всю органопластику погрызут. С проводами вместе.
   -- И то верно, -- снова вздохнул Шпагин. -- К тому же он вряд ли бы на них стал охотиться. Он ведь такой добрый, что даже и мухи не обидит.
   -- Да уж, добрый, -- пробормотал Дацюк.
   Когда они прибыли, наконец, в шлюзовой отсек, добрый кот Сустав находился, естественно, уже там. Он ходил взад-вперёд под закрытой дверью выходного тамбура и нетерпеливо орал. Хвост у него при этом торчал вертикально и изредка вздрагивал. Техники-операторы с Цереры, заблаговременно оповещённые, тоже были уже здесь. Сидели на чемоданах у стены тесной группкой.
   Ждать долго не пришлось. Красная лампочка над дверью погасла, и вместо неё зажглась зелёная. Потом загудели автоматические дверные приводы, чмокнули резинопластиковые герметики, в кессоне зашипел прорывающийся сквозь образовавшиеся щели воздух, и клубы непроглядного пара на несколько мгновений скрыли за собой дверь. Когда же они рассеялись, глазам встречавших предстали три долгожданных гостя, а перед ними -- плавучая багажная тележка, уставленная разнокалиберными картонными ящиками.
   -- Эффектное появление! -- не удержался от замечания Якушев. -- Ну прямо три старик-Хоттабыча.
   -- Принимай хозяйство, -- сказал ему Ермаков, указывая на тележку.
   И тут один из только что прибывших -- невысокий светловолосый крепыш с безмятежными голубыми глазами и простоватой улыбкой на лице -- крикнул:
   -- Здравствуйте, товарищи! А скажите, пожалуйста, есть ли среди вас такие, что играют в шахматы?
   -- Конечно, -- сейчас же отозвался Якушев. -- Наш бортовой компьютер "Добрыня". Восьмикратный, к вашему сведению, чемпион среди компьютеров такого же класса во всём ближнем приземелье и всего лишь двукратный абсолютный чемпион среди компьютеров всех классов.
  
  
  
   Глава VI, в которой астрофизик Григорий Панкратов высказывает по поводу строения вселенной самые невероятные гипотезы, Литвинов отправляется к шару, а Генеральный Инспектор Владимир Янковский очень за него переживает.
  
   За неполные трое суток, что "Витязь" находился в полёте, по всей Солнечной Системе продолжались материализации самого различного толка. Сведения об этом поступали на космолёт непрерывно. Что же до самого космолёта, то ничего особо интересного на борту не произошло. Всего три материализации, да и те, честно говоря, не очень-то впечатляющие. Какого-либо переполоха они не вызвали. Готовый ко всяким неожиданностям экипаж отнёсся к ним не то чтобы с любопытством, а с этаким даже сдержанным недоумением.
   И было отчего.
   Во-первых, корабль наводнили мухи, самые обыкновенные мухи-цокотухи, в невероятно огромном, правда, количестве.
   Во-вторых, появились мыши. И тоже в невероятно огромном количестве.
   Первым не обрадовался никто, вторым только двое: корабельный кот Сустав, устроивший за мышами не знающую усталости охоту, и Николай Шпагин, от души за Сустава порадовавшийся.
   Кто же не обрадовался совсем, так это, наверное, Якушев. "Намедитировали", -- ворчал он и проверял то там, то здесь исправность коммуникационных линий. Как вскоре выяснилось, особых поводов для беспокойства у него тоже не было. Ни органопластику, ни провода грызуны не тронули. Вдоволь потешив Сустава, они через несколько часов исчезли, не оставив после себя даже следа.
   Самой же интересной оказалась третья материализация. Случилась она в конце второго дня, в тот именно момент, когда космолётчики выходили из кают-компании, где состоялся устроенный неутомимым Литвиновым шахматный турнир. Чуть не сбив их с ног, по коридору в страшном сосредоточенном молчании пробежали какие-то невероятно жуткого вида люди -- грязные, бородатые, с дико вытаращенными глазами, в звериных шкурах и с сучковатыми дубинками в руках. Остолбеневшие космолётчики только ошарашенно поглядели им вслед. Незнакомцы же во всё том же страшном сосредоточенном молчании добежали до поворота и исчезли. Ещё какое-то время был слышен гулкий удаляющийся топот, потом и он стих. Больше этих людей не видел никто.
   Затем наступил период относительного затишья. Только однажды оно было отчасти нарушено -- опять же очередной материализацией, только случилась она уже не на борту, а вне космолёта, что, впрочем, тоже особого переполоха не вызвало, так как на более впечатляющего дракона -- кто наяву, кто в записи -- успели уже насмотреться все.
   За бортом в совершенно безвоздушном пространстве возникла вдруг журавлиная стая, в течение целого получаса упорно следовавшая параллельным курсом. "Полтавщина", -- не удержался от замечания Якушев и здесь. И никто с ним спорить не стал.
   К этому моменту всем уже было абсолютно ясно, что материализующиеся фантомы появляются не сами по себе, а явно как плод чьего-то воображения. То и дело космолётчики -- то один, то другой -- ловили на себе вопросительно-насмешливые взгляды товарищей. Чаще же всего центром всеобщего внимания оказывался Шпагин. "Мыши, Полтавщина", -- ворчал в его адрес Якушев.
   Из других событий, достойных маломальского упоминания в судовом журнале, было, пожалуй, только одно -- устроенный, как уже было сказано выше, неутомимым Литвиновым шахматный турнир. Собственно, это был даже не столько сам турнир, сколько сеанс одновременной игры на восьми досках. Именно столько членов экипажа после длительных настойчивых уговоров Литвинову удалось привлечь к участию в нём. Роль же гроссмейстера, естественно, он взял на себя. Турнир не получился особенно длительным. Начавшись ровно в 16.00 по среднегалактическому, он закончился через семнадцать минут. Именно столько времени понадобилось Литвинову, чтобы с треском проиграть все партии. Он проиграл даже Ермакову, который и играть-то толком не умел (не знал даже, как, к примеру, ходят некоторые фигуры -- ладья, пешка), причём, что самое интересное, мат в этой партии был поставлен совершенно случайно, что выяснилось к восторгу присутствующих далеко не сразу, а лишь через несколько ходов, когда к столику подошёл Абрамов, закончивший свою партию раньше. Не обескураженный ничуть, Литвинов тут же предложил матч-реванш, и космолётчики, смеясь, согласились. В этот раз результат был почти полностью противоположным. Литвинов блестяще одержал верх в семи партиях и проиграл только одну -- Диксону. Вид же у него в этот раз был гораздо более обескураженный. Было видно, что он с радостью отдал бы за эту невыигранную партию все остальные. Войдя в азарт, он немедленно объявил, что неплохо бы для ровного счёта устроить ещё один тур, третий, но в этот раз его предложение вежливо отклонили. Космолёт уже приближался к месту назначения, так что было просто не до этого. Загадочный оранжевый шар, оказавшийся в пределах визуальной досягаемости, вызывал у всех интерес неизмеримо больший.
   И вот, наконец, наступил третий день.
   Настроение у команды было бесшабашно-весёлое. Все были уверены, что главные чудеса впереди...
   -- Ну, я ещё выиграю у тебя, -- пообещал Литвинов перед тем, как ему на голову опустили шлем.
   -- Конечно, -- усмехнулся Диксон.
   Он помог Якушеву укрепить зажимы, скрепляющие скафандр со шлемом на голове Литвинова. Литвинов же при этом неловко топтался, поворачиваясь то в одну, то в другую стороны, чтобы друзьям было удобнее с ними, зажимами, возиться.
   Наконец работа была закончена. Литвинов, громоздкий, неуклюжий, помахав на прощание рукой, вошёл в тамбур, и двери за ним задвинулись.
   -- Ну, теперь всё, -- сказал Якушев.
   -- Теперь мы можем только наблюдать, -- сказал Диксон.
   Якушев как-то хитро на него посмотрел.
   -- Самое лучшее для этого место -- носовая рубка. Ну! Кто быстрее?!
   И не успел Диксон и глазом моргнуть, как Якушев, сорвавшись с места, припустил со всех ног по коридору. Секунду-другую Диксон ошарашенно на него глядел, потом устремился следом. Догнал он его только уже у самой рубки. Красные и распаренные, они ввалились одновременно в дверь и сразу же присмирели, так как в рубке было не протолкнуться, большей частью из-за начальства.
   Во-первых, там находился Аверинцев.
   Во-вторых, Генеральный Инспектор по Ближнему Приземелью Владимир Сергеевич Янковский, совершенно случайно оказавшийся поблизости в поясе астероидов и прибывший к шару днём раньше с какой-то транспортной оказией.
   В-третьих, командир прибывшего ещё раньше военного космокрейсера Всеволод Аркадьевич Грызлов.
   И, в-четвёртых, официальный глава проводимой операции, шеф Литвинова и Диксона, генерал-лейтенант Службы Безопасности Эрнст Гиричек.
   Кроме начальства, в рубке были и другие лица. Дежурная смена в составе Ермакова и Спирина. Свободные от дежурства Шпагин, Абрамов, Шепелев и Дацюк, тихонько сидевшие в уголке. А также ещё какие-то неизвестные Диксону люди в количестве пяти человек, прибывшие не то с Янковским, не то с Грызловым, облепившие экраны мониторов и шумно переговаривавшиеся.
   Генеральный Инспектор стоял посередине рубки. Вид у него был не то величественный, не то обиженный. Брови сурово сдвинуты, нижняя губа брюзгливо оттопырена. То, что начальником операции был назначен не он, было ему явно не по душе. Роль стороннего наблюдателя, похоже, его совсем не устраивала. Рядом с ним, изредка с сочувствием на него поглядывая, стоял Грызлов.
   Ни тому, ни другому места за пультом не нашлось. За пультом было всего четыре кресла, и, кроме дежурной смены, там находились Аверинцев и Гиричек.
   Время от времени в воздухе возникало какое-то непонятное радужное мерцание удивительно чистых спектральных цветов -- очередная, должно быть, проделка оранжевого пришельца. Никто, впрочем, на это внимания не обращал. Все были поглощены тем, что показывали экраны. На экранах же было примерно одно и то же: снимаемый с разных позиций оранжевый шар, вокруг которого густо мельтешили военные истребители и зонды. Всё это походило не то на гигантский улей с роящимися вокруг пчёлами, не то на планету с массой искусственных спутников. Чуть правее застыла ломаная громада космокрейсера, командир которого находился сейчас на "Витязе".
   Удивительное впечатление производил этот шар. Казалось бы, висит он один-одинёшенек в безвоздушном пространстве, на фоне далёких мерцающих звёзд, но впечатления чуждости этому окружению не только не производит, но даже как бы гармонически в него вписывается. Даже умудряется выглядеть при этом как-то по-домашнему. Быть может, потому, что поверхность его, созданная из непонятно какого материала, слегка фосфоресцировала, отчего казалось, будто шар не искусственный, а живой. Проверить, впрочем, последнее пока что никак не получалось. Все попытки автоматических зондов приблизиться шар вежливо, но решительно отклонял. Некое невидимое силовое поле, охватывавшее пришельца со всех сторон, мягко выталкивало зонды обратно. На попытки же установить с ним связь в радио- или "Г"-режиме шар вообще никак не реагировал. В конце концов, было высказано предположение, что, может быть, пришелец пропустит сквозь поле живую органику. И действительно. Пластиковая капсула с лабораторными мышами благополучно достигла поверхности шара, правда потом исчезла неизвестно куда. После непродолжительных, но жарких споров решено было послать туда человека. Выбора особого не было, это мог быть только подготовленный во всех отношениях десантник -- либо Литвинов, либо Диксон, однако именно здесь-то и возникла небольшая заминка. Каждому хотелось отправиться к шару первым, и никто поэтому не хотел уступать. В конце концов, пришлось прибегнуть к испытанному средству -- жребию. Судьба улыбнулась Литвинову. Диксон же должен был включиться в операцию позже, если по каким-либо причинам его товарищ задержится с возвращением.
   Когда Якушев и Диксон появились в рубке, там вовсю шло обсуждение природы возникновения шара. В том, что он искусственного происхождения, никто, похоже, и впрямь не сомневался.
   Впрочем...
   -- По-моему, это обычный космический корабль, -- сказал Грызлов. -- Ну, не совсем обычный, конечно, инопланетный, но то, что корабль, это точно.
   -- Понятно, что корабль, -- проворчал Янковский. -- Чем же ещё он может быть?
   -- А я вот не совсем в этом уверен, -- заявил тут один из незнакомых Диксону людей, высокий сутуловатый шатен с канадской бородкой. -- Гравитонное зондирование показало, что масса у объекта либо отсутствует вообще, либо настолько велика, что наши приборы просто не в состоянии её зафиксировать.
   -- Это может быть из-за силового поля, затрудняющего прохождение данных, -- возразил Янковский. -- Его природа нам тоже пока что неизвестна.
   -- Может, и из-за поля, -- сказал шатен. -- Но... Есть и другие данные. К примеру, плавающая кривизна пространства в непосредственной близости от объекта, изменение скорости течения времени, изменение физических свойств материи, хотя и незначительное, и прочее, прочее, прочее. Всё это говорит за то, что объект обладает колоссальной массой... как у "чёрной дыры", например...
   -- Честно говоря, -- заметил Аверинцев, -- "чёрную дыру" я представлял себе как-то иначе.
   Сидевшие в углу космолётчики засмеялись.
   -- Или, на худой конец, как у нейтронной звезды, -- невозмутимо закончил шатен.
   -- Ни тем, ни другим это быть не может, -- возразил Янковский, сердясь. -- Если бы этот шар действительно обладал массой, как у той же "чёрной дыры", например, то что бы сейчас с нами было? Да и не только с нами, со всей Солнечной Системой тоже. Всё это сразу же сказалось бы на движении планет, в первую очередь...
   -- Много ли мы знаем о "чёрных дырах", -- хмыкнул шатен.
   -- Э-э, друзья-товарищи, давайте-ка посерьёзнее, -- сказал Гиричек. -- Неужели среди нас и впрямь есть такие, что верят, будто перед нами действительно "чёрная дыра"?
   Никто ему не ответил.
   -- Очень хорошо, -- продолжал Гиричек. -- Надеюсь, что верящих в нейтронную звезду среди нас тоже нет. Так что давайте мыслить конструктивно.
   -- Вот и я за то же самое, -- подхватил шатен горячо. -- Я лишь хотел сказать, что не всегда то, что выглядит привычным образом, таковым является.
   -- Значит ли это, что ты, Григорий, тоже не веришь в то, будто перед нами "чёрная дыра"?
   -- Ну, конечно, -- засмеялся шатен. -- Просто свойства этого объекта волей-неволей наталкивают на такое предположение. А разговор этот я затеял лишь для того, чтобы сразу покончить с гипотезами, противоречащими здравому смыслу.
   На несколько секунд повисло молчание.
   -- И что же тебе говорит твой здравый смысл? -- спросил Янковский.
   -- Ну, во-первых, что никакого силового поля вокруг объекта нет.
   Григорий замолчал и с загадочным видом обвёл взглядом всех присутствующих. Все с молчаливым ожиданием смотрели на него в ответ.
   -- Ну, ладно, не тяни, -- скривился Янковский.
   -- Дело в том, -- сказал Григорий, -- что перед нами не просто пришелец из другого мира, перед нами пришелец вообще из другой вселенной, вселенной, в которой свойства материи совершенно иные.
   -- Ничем не обоснованное предположение, -- заметил Янковский.
   -- И потому, -- продолжал Григорий, не обратив на замечание Генерального Инспектора ни малейшего внимания, -- то, что мы принимаем за силовое поле, всего лишь граница между нашими мирами. Этот объект либо некий вход в иную вселенную -- и даже, может быть, не одну -- либо... Вы, кстати, обратили внимание на то, что объект к себе не пропускает неодушевлённую материю? Обратили, да? А почему?
   -- Интересно, почему?
   -- Да потому, что она ему попросту чужда.
   -- Да, но он пропустил мышей.
   -- Именно, -- засмеялся Григорий. -- Именно пропустил мышей. Думаю, что крыс, голубей, собак и всякую прочую живность он бы пропустил тоже. Иначе говоря, всё, что состоит из органической материи, он пропускает к себе беспрепятственно. Любопытный факт, не правда ли?
   -- Что же в нём любопытного? -- крикнул со своего места Шпагин. -- Может, он из гуманистических соображений так. Может, он ко всему живому так относится?
   -- Из гуманистических соображений, говорите? Ко всему живому так относится? А вот скажите, кого-нибудь из вас не постигало ощущение, будто этот шар сам живой? Меня, например, постигало. Поначалу я думал, что это из-за фосфоресцирования, но потом... В общем, мне кажется, что этот шар действительно живой, точнее говоря, всё, что находится по другую сторону границы, состоит из органической материи неизвестного нам толка. Перед нами -- ни много, ни мало -- висящий в вакууме пузырь, как бы этакая единичная органическая взвесь, непонятно как к нам попавшая.
   -- Ох уж эти мне теоретики, -- вздохнул Янковский.
   -- Погоди, погоди, -- заволновался тут Грызлов. -- Ты только скажи, объект этот искусственного происхождения или нет?
   Григорий улыбнулся.
   -- Какая разница?! Для нас это не имеет ровным счётом никакого значения. Даже если и искусственного, то это всё равно настолько далеко от нас и настолько чуждо нам и непонятно, что может считаться естественного.
   -- Так мы можем до чего угодно договориться, -- проворчал Гиричек. -- Это уже, по-моему, не наука, а мистика какая-то. По-моему, из всего сказанного гипотеза о космическом корабле сейчас наиболее приемлема. Её мы и будем придерживаться, пока новые данные не заставят нас думать иначе... Кстати, вот наконец и он, появился. -- Шеф Службы Безопасности ткнул пальцем в один из мониторов.
   Там в пространстве возникла устремившаяся к оранжевому шару белая неуклюжая фигурка. Были видны крохотные яркие вспышки на её спине -- свидетельства работы ранцевого реактивного двигателя.
   -- Переключите на него ещё два монитора, -- распорядился Гиричек. -- Вот этот и этот, а центральный -- на его личную камеру. Побыстрее, пожалуйста... Эй, Андрей, как ты меня слышишь, приём?
   -- Слышу превосходно, -- сейчас же раздался из динамиков весёлый голос Литвинова. -- Докладываю: все системы работают нормально, самочувствие тоже нормальное, настроение тоже нормальное. Жду дальнейших распоряжений.
   -- Ну, ну, -- проворчал Гиричек, слегка улыбаясь уголками губ. -- Поговори мне ещё.
   -- Э-э, Литвинов, дружок, -- вмешался Янковский. -- Ты знаешь что? Ты нам постоянно докладывай о своих наблюдениях.
   -- И об ощущениях тоже, -- добавил Григорий. -- Это может быть даже важнее.
   -- Хорошо, хорошо, но пока что всё вроде в порядке... в норме то есть, я хотел сказать.
   Янковский поглядел на Гиричека.
   -- Надо чтобы он всё время что-нибудь говорил. Это поможет ему остаться в сфере нашей реальности.
   Гиричек кивнул. Спирин между тем колдовал кнопками на пульте. Ещё на двух мониторах возникло изображение белой фигурки, снимаемой с разных позиций. На центральном же экране, появилось прыгающее изображение оранжевого шара.
   -- Это что, он всё время будет так... скакать? -- спросил Грызлов недовольно.
   -- Чего ж вы хотите? Он же двигается.
   -- Тихо! Кажется, он приближается к границе силового поля.
   Движение фигурки на экране замедлилось.
   -- Похоже, он что-то заметил.
   -- Вот сейчас-то и начнётся самое интересное, -- возгласил Григорий.
   Диксон, наклонившись к Якушеву, шёпотом спросил:
   -- Ты, случайно, не знаешь, кто такой этот Григорий? Я уверен, что никогда с ним не встречался, тем не менее он мне кажется знакомым. Сам не знаю почему.
   -- Да это же Панкратов, -- так же шёпотом ответил Якушев. -- Космолог и астрофизик с обсерватории на астероиде Стругацких.
   -- А-а, -- протянул Диксон и замолчал.
   Про себя же подумал, он мне так ответил, будто я всех космологов обязан знать поименно. Хотя, честно говоря, я и вправду этого Панкратова где-то уже видел. А может быть, слышал о нём что-нибудь... Диксон наморщил лоб. В голове мелькнули обрывки каких-то воспоминаний -- не то из газет, не то из телевизионных передач. Кажется, кого-то чествовали, кому-то что-то вручали, а может, встречали кого-то. Масса людей, шум, вспышки фотоаппаратов. Нет, не вспомнить, пожалуй...
   Перед мониторами обстановка между тем накалялась. И Янковский, и Грызлов посередине рубки уже не стояли. Они стояли теперь позади кресел Аверинцева и Гиричека соответственно, опираясь на спинки руками.
   -- Литвинов, голубчик, -- говорил Генеральный Инспектор. -- Ты только не молчи, ты вот скажи, зачем ты замедлил движение? Ты что-то увидел?
   -- Да вроде пока нет.
   -- Тогда, значит, почувствовал, -- сказал Панкратов.
   -- И не почувствовал.
   -- Но ведь ты замедлил движение перёд зоной, где начиналось силовое поле, зачем?
   -- Да с чего вы взяли, что я замедлил движение? Лечу, как и прежде, с той же скоростью.
   Все присутствующие озадаченно уставились друг на друга.
   -- Я же говорил, -- пробормотал Панкратов. -- Искривление пространства, времени, то-се...
   -- Не нравится мне всё это, -- сказал Янковский, помедлив. -- Может быть, вернём его, пока не поздно?
   -- Теперь уже поздно, -- сказал Литвинов. -- Я уже тут.
   -- Поговори мне, -- проворчал Гиричек. -- Будешь делать то, что мы тебе скажем.
   -- Слушаюсь!
   -- Как показания приборов, в норме?
   -- В норме. А разве у вас на экранах не то же самое?
   -- Нет, не нравится мне всё это, -- повторил тут Янковский опять. -- Я предлагаю немедленно вернуть десантника на борт и провести ещё одни предварительные исследования.
   Гиричек досадливо поморщился.
   -- Так мы можем тут до скончания века сидеть.
   -- Ну так что? Лучше уж сидеть, чем бессмысленно рисковать.
   -- Знаете что, Владимир Сергеевич, -- сказал Гиричек недовольно. -- Позвольте вам напомнить, что руководителем данной операции являюсь я, следовательно, и решения -- продолжать её или нет -- тоже буду принимать я. Единолично.
   Все одобрительно загудели. Никому не хотелось такого скорого и безрезультатного финала. Один только Янковский, похоже, не разделял всеобщего настроения. Лицо у него покрылось красными пятнами, на лбу и шее вздулись вены.
   -- Но я член Совета, -- сказал он резко, повышая голос. -- Я могу наложить вето.
   -- И совершенно напрасно, -- сказал Гиричек мягко. -- К тому же у меня особые полномочия, такие, что позволяют мне отклонить любое вето.
   -- Вот как?! -- просипел Генеральный Инспектор, глядя на шефа Службы Безопасности налитыми кровью глазами.
   -- Да, так, -- ответил тот спокойно.
   В рубке повисло неловкое молчание. Ни на кого не глядя, Янковский отошёл к стене и плюхнулся в свободное кресло.
   -- Владимир Сергеевич, -- заговорил Гиричек снова через несколько секунд. -- Поверьте, я очень, очень ценю ваше мнение, как высокого профессионала, и очень надеюсь, что вы и дальше будете принимать в операции посильное участие, помогая советами, анализом тех или иных ситуаций, но... окончательное решение я всё-таки буду принимать сам. Всё-таки операция сейчас носит более... боевой, что ли, характер, а это уже скорее моя специфика, чем ваша.
   Прошла, наверное, целая минута, прежде чем Янковский наконец отозвался.
   -- Хорошо, -- проворчал он. -- Извините меня, пожалуйста, все извините... Вечно этот мой темперамент... Хм. В общем, простите.
   Обстановка в рубке как-то разом разрядилась. Все заговорили чуть ли не одновременно. Ответные извинения Гиричека утонули в поднявшемся гомоне.
   -- Смотрите! Похоже, Литвинов преодолевает границу.
   -- Точно, там свечение какое-то.
   -- Скорее, не свечение, а рябь.
   -- Ну уж, рябь, откуда в космическом пространстве рябь? От вакуума, что ли?
   -- Андрей, Андрей, ты как меня слышишь?
   -- Слышу превосходно. Как будто мы в соседних комнатах находимся.
   -- А мы и так почти как в соседних комнатах. Что такое двести километров в космическом пространстве?!
   -- И всё равно, что же это за рябь такая?
   Действительно, от слабо двигавшейся в центре монитора фигурки во все стороны распространялись разноцветные не то круги, не то сферы. Казалось, будто десантник погружается в некую прозрачную среду, реагирующую на это таким вот красочным образом.
   -- С мышами такого не было, -- заметил кто-то.
   -- Точно.
   -- Похоже на обычную интерференцию.
   -- Можёт, это приветствие такое, -- предположил Шпагин.
   И он, и все остальные, кто мог считаться здесь лишним, уже давно оставили свои места у стены и, смешавшись с официальными лицами, сгрудились перед мониторами.
   -- А что, вполне возможно, -- сказал Панкратов. -- Своеобразное приветствие мыслящей материи... Эй, Литвинов, вы что-нибудь чувствуете? Что-нибудь особенное?
   -- Разумеется.
   -- Очень интересно. И что же именно?
   -- Очень бы хотелось выпить чашечку чая.
   -- Ну, это... А ещё что-нибудь? Что-нибудь необычное?
   -- Не знаю. Просто радостно как-то.
   Панкратов с победным видом посмотрел по сторонам.
   -- Я же говорил, -- сказал он. -- Наш разведчик испытывает радость. Что же ещё он может испытывать в момент контакта с иномирным разумом?! Я вообще полагаю, что истинное состояние нашей вселенной совсем не такое, как мы привыкли считать. Что в основе её лежит не мёртвая материя, а живая, органическая, что мёртвая материя -- лишь нонсенс, исключение, следствие какого-то вселенского масштаба катаклизма. И что где-то наверняка имеются целые миры, состоящие из одной органической материи только, той самой материи, о существовании которой, между прочим, догадывались уже очень давно и которую как только не называли -- то черной, то темной, то какой-нибудь теневой, той самой материей, которая связана с нами лишь силами гравитации, так как обладает совершенно другими физическими свойствами. Миры, которые она образует, наверняка превосходят размерами нашу вселенную в такое количество раз, как, скажем, Юпитер превосходит обыкновенный футбольный мяч. И это не органическая материя является редчайшим исключением в неживом мире, это неживой мир является исключением в безбрежном океане органической материи, этакой болезненной уродливой взвесью...
   Увлёкшись, Панкратов разошёлся не на шутку. Он даже стал походить на проповедника. Его, впрочем, никто не слушал. Всех интересовало то, что происходило на мониторах. На трёх, где была крохотная белая фигурка, яркие цветные круги вокруг фигурки исчезли, теперь она выглядела так, как и прежде, ясно и чётко, словно бы снова находилась в обычном космическом пространстве. Центральный же монитор по-прежнему передавал изображение оранжевого шара, настолько приблизившегося, что весь экран был им теперь занят.
   -- Ну, радость, -- пробормотал Гиричек с сомнением. -- Что касается моих архаровцев, особенно вот этого, -- он ткнул пальцем в монитор, -- то я ещё ни разу не видел их нерадостными.
   Все дружно рассмеялись.
   -- Так что подождём, что будет дальше...
   -- Андрей, -- сказал Янковский. -- Ты знаешь что? Ты, пожалуйста, докладывай нам каждую минуту, какое расстояние будет оставаться до объекта.
   -- Хорошо. Сейчас... Сейчас около двенадцати километров.
   -- И ещё, если почувствуешь, будто что-то не так, ты лучше не торопись -- остановись, оглядись хорошенько, подумай...
   -- Хорошо, хорошо, Владимир Сергеевич. Но пока вроде... Хотя... Да нет, всё вроде нормально.
   -- Литвинов, -- сказал Гиричек. -- Ты, главное, докладывай, докладывай нам всё, что вызывает у тебя хотя бы малейшую нестандартную реакцию, а мы здесь уже сами будем думать, заслуживает это внимания или нет.
   -- Ну, это трудно даже передать... Я уверен, что в этом нет ничего такого... Вроде бы лечу в обычном безвоздушном пространстве... Лечу, значит, ничего вроде внешне не меняется... Совершенно то есть не меняется... и в то же время всё вокруг... как бы другое, что ли... Девять с половиной километров до объекта, Эрнст.
   -- М-да, -- пробормотал Гиричек. -- Как только почувствуешь ухудшение самочувствия, сразу докладывай.
   -- Есть, шеф! Как там, кстати, Диксон? Он с вами?
   -- Здесь я, -- отозвался Диксон.
   -- Ты там, дружище, время зря не теряй, фигурки расставляй пока что. Вернусь, такой тебе мат закатаю.
   -- Это мы ещё посмотрим, кто кому закатает.
   -- Да что там смотреть, живого места от твоих позиций не оставлю... Семь километров до объекта... Ох и громадина же!
   Оранжевая масса, целиком уже заполнившая центральный монитор, казалась однородной, какой-либо фактуры, даже самой мелкой, на ней не усматривалось.
   -- Пять километров, -- доложил Литвинов. -- Четыре с половиной... Три... Два километра... Начинаю торможение... Не хочется в него врезаться, честно говоря.
   -- Как зондирование? -- спросил Панкратов.
   -- Пока никаких результатов. Похоже, объект действительно всё поглощает.
   -- Но ведь он же видимый. Как он может всё поглощать? Что-то же он излучает... Ладно, подождём... Кстати, если объект всё поглощает, как же ты фиксируешь расстояние до него?
   -- А я пользуюсь не радаром, а геометрией. Расстояние до объекта обратно пропорционально его угловому размеру. Компьютер мне помогает...
   -- Находчивый, -- проворчал Янковский.
   -- Сейчас уже осталось не более семисот метров, -- сказал Литвинов. -- Теперь четыреста... Двести... Скорость у меня сейчас самая минимальная... Сто метров... Пятьдесят... Что такое?! Не может быть! -- пробормотал вдруг он с недоумением. -- Газообразный он, что ли?.. А это что за...
   Тут голос Литвинова совершенно неожиданно оборвался. В ту же секунду изображение его фигурки на оранжевом фоне тоже исчезло, словно бы без следа растворившись.
   В рубке воцарилась мгновенная тишина.
   -- Андрей! -- крикнул Гиричек встревоженно. -- Ты слышишь меня? Что случилось? Отвечай!
   В ответ из динамиков не раздалось ни звука.
   -- Андрей! Ну хватит дурить, отвечай нам сейчас же!
   И снова ответом была одна только тишина.
   Гиричек секунду-другую сосредоточенно глядел на экран, потом, стараясь не встретиться взглядом с Янковским, повернулся и поискал глазами Диксона.
   -- Ты знаешь, что делать, -- сказал он сухо. -- Если через три часа он не вернётся, пойдёшь ты.
   Диксон кивнул. Янковский за его спиной недовольно засопел, но вслух не сказал ничего.
  
  
  
   Глава VII, в которой Энтони Диксон принимается за исследования шара и попадает в самые невероятные ситуации.
  
   С расстояния в тридцать пять метров шар совсем не выглядел выпуклым. Простираясь во все стороны, он подавлял своими размерами. Скорее, он выглядел диском, гигантским таким диском, над центром которого нависал сейчас Диксон. Над центром или подле центра. Шар то и дело казался то расположенной вертикально стеной, то расположенными горизонтально полом или потолком. Всё это были своеобразные психологические выверты, вызванные пустотой и невесомостью вокруг.
   Диксон окинул шар пристальным взглядом и негромко пропел:
   -- "Не космонавты мы, не лётчики!"
   -- Диксон! -- раздался тут голос Гиричека.
   -- Здесь я, -- отозвался Диксон сейчас же.
   -- Как у тебя со зрением?
   -- Со зрением? -- не сразу понял Диксон, -- Хм. Нормально.
   -- Мы тут, понимаешь, фактуры шара никак не усмотрим. Поднастрой, пожалуйста, видеокамеру.
   -- Честно говоря, я тоже не усматриваю никакой фактуры.
   -- Поднастрой, поднастрой.
   Диксон молча пожал плечами и принялся настраивать видеокамеру. Это, однако, и впрямь ничего не дало. Работавшая автоматически, камера в зависимости от обстоятельств настраивала себя сама. Было совершенно очевидно -- либо поверхность шара вообще не имела какой-либо фактуры, либо визуального разрешения камеры было просто недостаточно.
   -- Попробую к нему подобраться ещё ближе, -- объявил Диксон и, включив ранцевые двигатели, плавно стронулся с места.
   На экране миниатюрного компьютера, расположенного на тыльной стороне предплечья левой руки, стремительно замелькали сменявшие друг друга циферки. Несколько секунд спустя Диксон остановился. Теперь между ними было не более полуметра. Внешне же, казалось, не изменилось ничего. Сплошная оранжевая стена по-прежнему висела перед самыми его глазами, которые напрочь отказывались фиксировать хоть какие-то изменения. Что же до радио- и "Г"-зондирования, то тут тоже было без изменений. Шар по-прежнему всё поглощал. Кроме того, что он оранжевый, о нём по-прежнему нельзя было сказать ничего определённого. Ощущения, которые Диксон сейчас испытывал, глядя на шар, были очень похожи на те, которые он однажды испытал в детстве, когда, спеша по каким-то делам, увидел вдруг прямо перед собой натянутую бельевую верёвку. В течение нескольких коротких мгновений ему показалось тогда, будто верёвка эта находится то ещё достаточно далеко, то совсем уже близко, а потом она резко ударила его по глазам, и он грохнулся со всего маху на землю. Вот и сейчас происходило нечто подобное. Состояние визуально-психологического бессилия овладело вдруг Диксоном. Его глаза, которые верно служили ему всю предыдущую жизнь, сейчас ему служить категорически отказались. Или, быть может, просто не могли ему служить в таких нестандартных условиях. Это было вне их возможностей. Он моргнул ими несколько раз, потом зажмурился и протянул вперёд правую руку. И совсем, честно говоря, не удивился, когда не ощутил никакого контакта. Чего-то похожего он в глубине души уже давно ожидал. Открыв глаза, он увидел, что его вытянутая вперёд рука словно бы застыла в нескольких сантиметрах (а, может, и не сантиметрах, а километрах) от поверхности шара. Где-то на самом краю сознания бубнили сидевшие в рубке люди, тоже, должно быть, озадаченные. Может быть, компьютер тут что-то не это-самое? -- подумалось неуверенно Диксону. Не трогаясь с места, он стал медленно выдвигать из правого рукава снабжённый чувствительным сенсором металлический щуп. Если среда перед ним материальная, пусть даже и не особо плотная, то сенсор сработает и тогда. Секунды бежали, как годы. Вот щуп выдвинулся на метр, потом на два. Физического контакта, однако (равно как и срабатывания сенсора), так и не произошло. Ещё несколько томительных секунд, и щуп выдвинулся на полную свою длину -- четыре без малого метра.
   Контакта всё не было.
   -- Совсем я ничего не понимаю, -- пробормотал Диксон в смятении. -- Полый он, что ли? Попробую-ка я приблизиться к нему ещё.
   В рубке ответили молчаливым согласием.
   Запустив двигатель на малую тягу, Диксон тихонько стронулся с места. Один, два, три, четыре, -- стал он размеренно считать про себя. Контакта всё не было. Преодолев, как зафиксировал компьютер, сто двадцать шесть метров, Диксон в полном недоумении остановился. Это был уже точно какой-то абсурд. Быть может, шар этот какая-нибудь галлюцинация?
   Секунды две-три он тупо смотрел в это оранжевое марево, которое, казалось, липло к самым его глазам, потом произнёс:
   -- И что вы обо всём этом думаете?
   В ответ не раздалось ни звука.
   -- Эрнст! Эрнст! -- позвал Диксон громче. -- Ты где?
   И снова в ответ не раздалось ни звука. Тут Диксон обнаружил, что ни звука не раздаётся уже энное количество времени. Несколько последних минут -- это точно. Тишина, которая стояла сейчас в эфире, показалась ему абсолютной. И это было очень и очень странно. Ведь даже если в эфире и не раздавались какие-нибудь голоса, то другие звуки: шелесты, скрипы, в конце концов привычный гравитационный фон, который пронизывает всё мировое пространство, -- должны были звучать. Но они не звучали. И как Диксон не заметил этого сразу, было просто непостижимо. Должно быть, он сконцентрировался на исследованиях слишком уж глубоко.
   Ему стало не по себе.
   Странная и, одновременно, страшная мысль пришла вдруг ему в голову. А что если всё, что его сейчас окружает: космолёты, истребители, зонды, -- не настоящее? Что если всё это самым неожиданным образом в какой-то момент исчезнет, и останется он тут совершенно один, как, например, те роботы-грузчики в космопорту, в темноте и пустоте, на фоне далёких мерцающих звёзд, в жутком тоскливом ожидании, когда закончится запас кислорода или энергопитание. А что если и сам он... Нет, нет, об этом лучше не думать. А то ведь и крыша так может поехать. Скорее всего, причина тут более прозаическая. Рация, к примеру, сломалась или ещё что-нибудь.
   Он заставил себя усмехнуться и тихонько пропел:
   -- "А мы отважные десантники -- да!"
   Первым делом он втянул щуп обратно в рукав. Потом повернулся и, поглядев на то, что было за его спиной, вздохнул с преогромным облегчением. Ничего особенного, впрочем, он не увидел. Позади было обычное космическое пространство, чёрное, как плотная безлунная ночь, наполненная многочисленными звёздами. Звёзды, крохотные крупинки различных цветовых оттенков и яркости, висели, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Так и казалось, что, подобно гоголевской ведьме, их можно собирать в рукав. Вдалеке мерцало белёсое пятнышко -- фотонный космолёт "Витязь", на котором терялись уже, наверное, в догадках обеспокоенные молчанием Диксона люди. Ещё одно, расцвеченное разноцветными огнями пятнышко виднелось правее -- это был космокрейсер. Левее же и ниже огней было и того больше. Словно праздничная новогодняя игрушка, там светилась исследовательская экспресс-лаборатория, прибывшая всего час назад с Амальтеи, но уже успевшая полностью развернуться. Огромные, с футбольное поле каждый, сегменты солнечных батарей, веретенообразные тела отдельных отсеков, чаши нацеленных на шар видео- и радиоантенн. То там, то здесь мелькали искорки истребителей и зондов.
   От одного только вида этой картины все страхи от Диксона тут же отлетели. Он вспомнил, как около получаса назад, когда только-только начинал от корабля своё движение, в эфире стоял такой разноголосый гвалт, что разобрать нужного респондента было так же затруднительно, как, например, услышать собеседника на стадионе, где одновременно вопят и улюлюкают десятки тысяч людей. Гиричек, впрочем, порядок навёл быстро. Пользуясь данными ему Мировым Советом полномочиями, загнал всех посторонних в более глубокие слои, чем вызвал со стороны Диксона молчаливое одобрение. Сейчас, наверное, в эфире тоже галдёж. И, как пить дать, обеспокоенный.
   Не желая больше томить товарищей, Диксон плавно стронулся с места. Высвечиваемые экраном компьютера циферки, сменяя друг друга, стремительно замелькали в обратную сторону. Когда там появился ноль, Диксон ощутил какое-то странное сопротивление, движение его немного замедлилось, раздался хлопок, лёгкий, словно бы прорвалась некая невидимая плёнка, и эфир снова наполнился звуками.
   -- Диксон! Диксон! Отвечай! -- раздался встревоженный голос Гиричека.
   -- Да вот он! Поглядите на мониторы! -- крикнул тут кто-то.
   -- Здесь я, -- сказал Диксон, чувствуя, как страхи покидают его окончательно.
   -- Ага! -- вскричал Гиричек. -- Наконец-то!
   -- Что же это, голубчик, вы так пугаете нас? -- это уже Янковский. -- Мы тут места себе не находим.
   -- Простите, -- пробормотал Диксон. -- А я... исчезал?
   -- И ещё как! -- сказал Панкратов. -- В какой-то момент был, а потом -- р-раз! -- и нет тебя. Ни в эфире, ни на мониторах.
   -- Как отрезало, -- добавил кто-то.
   -- Виноват. Прошу покорнейше меня извинить. Надеюсь, больше этого не повторится. Эрнст?
   -- Слушаю тебя.
   -- Похоже, наши предположения оправдываются. Здесь ещё одно силовое поле.
   -- То есть ты хочешь сказать...
   -- Что оно тоже пропускает органику, но блокирует всяческие контакты.
   -- Понятно. Что ты намерен делать теперь?
   -- Ну, как и намечали. Буду ставить стационарные ретрансляторы и двигаться дальше.
   -- Э-э, Диксон, -- вмешался Янковский. -- Как вы себя чувствуете? Не устали? Может, вам лучше всё-таки вернуться?
   -- Не вижу в этом необходимости. Чувствую я себя хорошо. Да и намеченная программа ещё не завершена, так что...
   Диксон замолчал.
   -- Действительно, с чего бы это он уставал, -- сказал Гиричек. -- Сорок минут всего прошло. Ладно, Энтони, ты знаешь, что делать. Действуй.
   -- Есть, шеф.
   Перво-наперво Диксон снова повернулся к объекту лицом -- до границы второго силового поля, судя по данным компьютера, было сейчас около двадцати пяти метров. Затем он отстегнул от пояса один из двух ретрансляторов -- чёрный, диаметром в десять сантиметров шар -- утопил в его поверхность едва заметную кнопку и тихонько его отпустил. Шар было поплыл в сторону, но, активированный, тут же остановился, фиксируясь на месте. Со всех сторон из него выдвинулись головки микроскопических локаторов, которые принялись вращаться, отыскивая ориентиры для дополнительной фиксации. Как только эта работа была завершена, из шара выстрелил метра на полтора тонкий коммуникационный шнур с разъёмом на конце. Диксон сейчас же его подхватил и воткнул в гнездо у себя на поясе. Потом он осторожно подёргал за шнур, убедился, что стравливается тот хорошо, без натуги, и что зафиксировался шар прочно, основательно, даже военный истребитель на максимальной тяге не смог бы столкнуть его с места. Заключённый в шаре гравитонный генератор, внедряясь в ткань мирового пространства, работал уже на полную свою мощь.
   -- Первый ретранслятор установлен, -- доложил Диксон. -- Переключаю связь на него. -- Он помолчал секунды три-четыре, трогая клавиши компьютера, и спросил: -- Как слышите меня, приём?
   -- Отлично тебя слышим, -- сказал Гиричек.
   -- Даже лучше, чем раньше, -- добавил Панкратов,
   -- Возобновляю движение к объекту.
   -- С Богом, -- сказал Гиричек.
   -- Спасибо.
   В этот раз, когда была преодолена граница силового поля, голоса из эфира не исчезли. И Диксон, и все, кто находился в рубке, вздохнули с облегчением.
   Около минуты он двигался в глубины оранжевого марева, озираясь по сторонам, но ничего особенного вокруг не происходило. Потом он сделал сразу два интересных наблюдения. Во-первых, впереди, прямо по курсу, появилась какая-то непонятная тёмная точка. Он было подумал, что это ему кажется, что это возникший на почве визуального однообразия обман зрения, но все его тут же заверили, что никакой это не обман, что и в рубке на мониторах видна эта же самая точка. Во-вторых, края шара по всему внешнему радиусу (или горизонту) стали со всех сторон надвигаться, в то время как поверхность прямо по курсу выгибалась в обратную сторону. Вскоре шар стал походить даже не на диск, а на некую гигантскую чашу, к дну которой устремлялся сейчас Диксон. Первым о причинах происходящего догадался Панкратов.
   -- Кажется, это не шар, -- объявил он. -- Кажется, это вообще не материальный объект.
   -- Что же это? -- спросил кто-то.
   -- Это... Это тоннель.
   -- Тоннель?
   -- Да-да, обычный межпространственный тоннель в какой-то иной мир. Что-то вроде нашей гипер-телепортации, только посложнее.
   -- Ничего себе, обычный...
   -- Ну, не совсем обычный, конечно. В него можно войти из трёхмерного пространства по любому направлению.
   -- Как такое может быть?
   -- Риманова геометрия! -- воскликнул Штейниц. -- Что удивительно, в очень малом объёме. Этакий лоскут многомерного пространства, непонятно откуда и как к нам попавший.
   -- Совершенно верно.
   -- А может, и не Риманова, а Лобачевского-Гаусса, положительная то есть, -- вставил Ермаков.
   -- Это сейчас не принципиально, -- сказал Панкратов. -- Главное, что мы это уразумели. Перед нами -- многомерный пространственный континуум. Может быть, даже -- пространственно-временной континуум.
   -- Ох уж эти мне теоретики! -- проворчал Янковский.
   -- Интересно, что будет дальше?
   -- Надо чуть-чуть подождать. Я не удивлюсь, если там обнаружатся ещё какие-нибудь точки.
   -- Энтони, -- спросил Гиричек, -- что ты можешь сказать о природе этой точки?
   -- Пока ничего. Надо подобраться поближе.
   -- А может, не стоит, -- засомневался Янковский. -- Может, переложить дальнейшую разведку на автоматику, а десантнику вернуться пока что на корабль?
   -- Вы забыли, -- напомнил Шпагин. -- Силовое поле автоматику не пропускает.
   -- Ах, да!
   Пока суть да дело, Диксон продолжал движение. Вскоре тёмная точка впереди посветлела и превратилась в крохотный диск голубоватого цвета. По мере продвижения он постепенно вырастал в размерах, пространство же за спиной Диксона, на которое он время от времени оглядывался, как бы схлопывалось в обратной пропорции, сжималось как бы и вскоре превратилось в усыпанный звёздами шар, словно бы подвешенный в безбрежном оранжевом мареве. Связь, впрочем, от этого ничуть не пострадала, оставаясь по-прежнему превосходной. Потом на поверхности голубого диска стали проступать какие-то неопределённые разноцветные пятна, извилистые линии, полосы. Диксон пригляделся повнимательнее, но тут ощутил резкий толчок, от которого остановился, обнаружив, что шнур из ретранслятора больше не стравливается.
   -- Стоп, машина! -- пробормотал он.
   -- Что такое? -- сейчас же отреагировал Гиричек.
   -- Да так, ничего особенного. Катушка целиком размоталась.
   -- Три тысячи метров?
   -- Три тысячи метров.
   -- Хм... Что ж, у тебя имеется ещё один ретранслятор. Устанавливай его и продолжай движение... Или, может, какие-то сомнения?
   -- Да нет, всё в порядке. Сейчас я всё сделаю.
   Он отстегнул от пояса второй (и последний) чёрный шар, установил его, как и предыдущий, соединив один с другим посредством шнура, и возобновил движение. Постепенно голубой диск впереди вырастал в размерах, пятна и полосы на нём проступали всё более отчетливо, и вскоре стало, наконец, ясно, что прямо по курсу действительно выход в какое-то пространство. Пространство, к Солнечной Системе абсолютно никакого отношения не имеющее.
   Что же до усеянного звездами шара родного пространства, то тот к этому моменту исчез за спиной совсем, превратившись сначала в неопределённую точку, а потом и без следа растворившись в оранжевом мареве.
   Тут Диксон ощутил второй резкий толчок, засвидетельствовавший, что и вторая катушка целиком размоталась. Тогда он вынул из разъёма на поясе шнур (отпущенный, тот сразу же стал втягиваться обратно в ретранслятор) и, перейдя на обычный режим "Г"-связи, доложил следующий план действий. Чтобы не терять контакта с "Витязем", он переустановит второй ретранслятор ближе к выходу из тоннеля, с таким расчётом, чтобы коммуникационный шнур смог пересечь третье силовое поле, которое наверняка впереди имеется. Оба ретранслятора будут в это время работать в режиме беспроводниковой "Г"-связи. Но это потом. А сейчас он продвинется ещё на какое-то расстояние, чтобы составить более полное представление о театре предстоящих действий. Гиричек, поразмыслив несколько секунд, дал на это согласие.
   Когда оранжевое марево позади и открывшийся пейзаж впереди сравнялись в размерах, превратившись как бы в две половинки одного целого, Диксон замедлил движение. Большую часть пространства прямо по курсу занимало голубое небо, на фоне которого выделялся туманный край располагавшейся внизу планеты. Были видны жёлто-зелёные материковые пятна, облака, белой ватой покрывавшие то там, то здесь поверхность планеты, изумрудная океаническая гладь. Ещё несколько планет поменьше (а может, не поменьше, а просто располагались они подальше) было там. Одна, самая из них большая, сизым горбом вставала из-за горизонта. Другие, числом пять, располагались значительно выше, проплывая по небосклону, словно бы своеобразная космическая флотилия. Поверх всего этого сверкал иссиня-белый диск местного солнца, обрамлённый в гигантскую корону.
   Засмотревшись, Диксон прозевал момент перехода через силовое поле. Вернее, он его зафиксировал, но как-то отстранённо, как бы краем сознания и не сразу, а потом, когда через несколько секунд спохватился, было уже поздно -- он падал на планету, которая постепенно к нему приближалась. Связь с кораблём, естественно, была утрачена опять. Он хотел было, включив ранцевые двигатели, вернуться, но вдруг передумал. Открывшаяся ему картина словно бы заворожила его. Планета приближалась медленно, и падение совсем не казалось опасным. Во всяком случае, он в любой момент мог включить ранцевые двигатели, чтобы замедлить его. Какая-то необъятная ширь и словно бы наипрозрачнейшая чистота ощущались вокруг. Краски этого мира казались глубокими и богатыми на множество разнообразных оттенков, неизвестных земному глазу. В какой-то момент он словно бы выключился из реальности, провалившись в небытие, а когда очнулся опять, обнаружил вдруг, что уже не летит, а лежит, лежит на спине, широко раскинув руки, лежит в высокой траве, стебли которой склоняются к нему, а высоко-высоко над ним -- одно только безбрежное голубое небо с проплывающими по нему планетами, с оранжевым шаром, который тоже был там и почти ничем, кроме цвета, не отличался сейчас от этих самых планет. Как именно осуществился переход -- от полёта к этому безмятежному лежанию на траве -- было совершенно непонятно. Мало того, раздумывать над этим не хотелось совсем. Точнее, было просто не до этого. Какая-то длинная и явно любопытная морда с тёмными, навыкате, глазами и мерно двигающейся челюстью придвинулась вдруг к нему откуда-то со стороны. Фыркнув, она обнюхала шлем Диксона и исчезла, убравшись куда-то за пределы видимости. Помедлив секунду-другую, Диксон сел. Лошадь (это действительно была лошадь -- высокая, стройная, изумительно белоснежной масти, с длинной гривой серебристых волос) паслась неподалёку, метрах в десяти, пощипывая траву. Справа был какой-то полускрытый травой предмет, угловатыми формами явно не вписывавшийся в окружающий пейзаж, предмет, в котором Диксон с удивлением распознал вдруг давешнюю пластиковую капсулу, запущенную в оранжевый шар с лабораторными мышами. Сейчас эта капсула была пуста, и в ней зияла дыра неправильной формы. Должно быть, мыши прогрызли её и разбежались кто куда. А может, её прогрыз кто-то другой, даровав, тем самым, заключённым в капсуле мышам свободу. Раздумывать над этим тоже совсем не хотелось. Диксон встал, озираясь по сторонам. Пейзаж вокруг был самый что ни на есть первобытный. Справа, шагах в пятистах, темнела роща, поверх которой в небо упирался безлесный косогор. Слева же земля подымалась ещё круче, склон был покрыт редким кустарником, похожим не то на шиповник, не то на боярышник. Кусты были усыпаны яркими пурпурными цветами. Только на самом верху косогора имелся предмет явно искусственного происхождения, какой-то каменный то ли обелиск, то ли ещё что, похожий на поставленную вертикально дверь. Каких-либо других признаков цивилизации Диксон, как ни старался, не обнаружил. Потом его внимание переключилось на другое. Из-за кромки косогора появилась вдруг голова, голова несомненно человеческая, хотя и необычная на вид. Под копной торчавших в разные стороны соломенных волос было размалёванное всевозможными красками лицо -- синий лоб, чёрные широкие брови, оранжевый, картошкой, нос, яркие пунцовые губы. Пока Диксон разглядывал это лицо, человек вдруг одним резким порывистым движением как бы вырастился из-за косогора сразу по пояс, показав, что одет он в тёмно-бордовый пиджак и клетчатую рубашку. Потом он следующим движением -- таким же резким и порывистым -- вырастился по колени. Ещё несколько движений понадобилось на то, чтобы вырастить из-за косогора ноги, точнее, те их части, что были ниже колен. Поистине, они были так длинны, что всё остальное тело превышали, как минимум, в четыре, а то и в пять раз. Пока Диксон изумлялся, человек перевалил через кромку косогора и, преодолевая за раз по шесть-семь метров, зашагал вниз. И тут Диксон догадался, что этот странный длинноногий человек -- клоун, самый обыкновенный клоун, какие выступают в цирках, потешая пришедшую на представление публику. Наверняка у него под сине-жёлтыми полосатыми штанами скрываются обыкновенные ходули. На Диксона этот клоун, занятый, видимо, своими делами, не обратил ни малейшего внимания. Он прошёл от него метрах в сорока, пересёк долину и стал взбираться на новый косогор. Вскоре он исчез совсем. Тут только Диксон сообразил, что, оказывается, не смотря на приличное расстояние, разделявшее их, он успел разглядеть этого клоуна во всех мельчайших подробностях. Удивлённый этим, он принялся снова озираться и сразу же сделал несколько очень интересных открытий.
   Во-первых, этот мир словно бы функционировал в каком-то ином, нежели на Земле, скоростном режиме. Как бы время здесь текло по-другому, что ли. Чтобы сохранять с ним, миром, мало-мальски устойчивый контакт, необходимо было постоянно совершать какое-то внутреннее усилие. И это не всегда получалось. То и дело Диксон чувствовал, будто вываливается на короткие мгновения из этой реальности в небытие, возвращаясь, впрочем, тут же обратно. Каких-либо сверхнеудобств, правда, это не доставляло. Видимо, потому (и это во-вторых), что, покрывая всякие негативные эмоции, как бы изгоняя их, сердце было переполнено какой-то неизъяснимой сверхъестественной радостью. Каждый миг бытия в этом мире был переполнен радостью. Причём радость эта не только не исключала какого-либо конкретного действия (физического, чувственного, интеллектуального), утверждая пассивность, -- а наоборот, наполняла каждое действие собой, открывала какие-то неведомые ранее сердечные глубины, придавала смысл бессмысленному механистическому существованию. Словно бы совершенно новый смысл жизни открылся Диксону вдруг. В-третьих, здесь происходили просто-таки невероятные вещи со зрением (а может, и не только со зрением, а и со всеми остальными чувствами). Если он ни на чём не фиксировал специально взгляд, как бы скользя бесцельно с предмета на предмет, то ничего особенного не происходило -- окружающий мир воспринимался привычно, по законам эвклидовой геометрии, с уходящей вдаль перспективой, но стоило ему на чём-нибудь задержать своё внимание подольше, как тут-то всё и начиналось. Уходящая вдаль перспектива менялась с точностью до наоборот, причём не касательно всего мира, а только того предмета, на котором останавливался взгляд. Предмет, словно бы заснятый на слайды камерой со всё более увеличивающейся степенью визуального разрешения, приближался скачкообразно, будто кто-то последовательно менял эти слайды, представляя предмет во всей его красе, причём вне зависимости от того, на каком от Диксона расстоянии он находился. Экспериментируя, Диксон какое-то время разглядывал окружающую местность: белый обелиск, покрытый, как оказалось, рельефными письменами непонятного содержания, располагавшуюся невдалеке рощу, паривших высоко в небе птичек, более всего походивших на земных ласточек, кусты, деревья, траву, лошадь. Потом он перевёл взгляд на поднимавшуюся из-за горизонта планету. Через секунду планета надвинулась, разом увеличившись чуть ли не втрое, потом надвинулась ещё, после чего восприниматься целиком перестала, превысив размерами поле зрения. Теперь только отдельные детали её поверхности фиксировал взгляд: тёмно-зелёный материк, покрытая лесом равнина, извилистая нитка реки, квадраты полей, город, крыши зданий, улица, идущие по тротуару прохожие, много прохожих, один из них -- какая-то пышноволосая девушка -- поднимает вдруг голову, внимательно смотрит на Диксона, между ними возникает какая-то связь; какая-то невидимая и устойчивая, словно натянутая струна, нить образуется вдруг между ними. От неожиданности Диксон отшатнулся, и в то же мгновение струна оборвалась, девушка исчезла, пейзаж смазался. В сердце у Диксона болезненно кольнуло, он попытался отыскать девушку снова, но это ему не удалось, всё время попадалось что-то не то: другие лица, решётчатые ограды, брусчатка мостовой, увитая плющом статуя мальчика посреди круглого бассейна, потрескавшаяся от ветхости тёмно-красная кирпичная стена, беседка в глубине парка, бордовая черепичная крыша, скамейки, фонарные столбы, конные экипажи. Тут Диксон заметил, что, оказывается, может наблюдать предмет не только с обращённой к нему стороны, но и со всех возможных ракурсов, было бы только желание. По какому закону это происходило, было совершенно не понятно, однако требовало всё это постоянных внутренних усилий, так что, в конце концов, он ощутил усталость, даже какую-то тошноту. Он прекратил поиск и стал прислушиваться к себе. Сердце у него бешено колотилось, в висках стучало. Возникло такое ощущение, будто он снова выпадает из окружающей реальности, будто всё вокруг он видит, как в каком-то диковинном призрачном сне. Должно быть, масса впечатлений, обрушившихся на него, оказалась слишком серьёзным испытанием для его неподготовленной психики. Ему стало не по себе. Он снова сел, чтобы не упасть, если вдруг потеряет сознание на более длительный срок. И тут словно бы могучий порыв ветра пронёсся над долиной. Окружающий мир заколебался, будто был не настоящий, а отражённый в заволновавшейся ни с того, ни с сего водной глади. Диксон же совершенно неожиданно обнаружил, что может, оказывается, видеть и ветер. Приходя откуда-то с небес, сильные прозрачные волны -- не то сферические, не то кольцеобразные, трудно подобрать адекватные сравнения в образах привычного евклидового пространства -- поколебали, казалось бы, сами основы этого мира. Причём, что удивительно, Диксон их, волны, не только разглядел, но даже, кажется, услышал. "Диксон! Диксон! Отвечай!" -- почудилось ему вдруг, и это было совсем уже непонятно. Он испугался. Страх стремительно накатил на него всепоглощающей волной. В принципе, если быть до конца объективным, он мог бы и не испугаться. Каким-то крохотным уголком сознания он уже понимал, что всё с ним в этом мире происходящее целиком и полностью зависит только от его доброй воли, но... Слишком уж одновременно привычным и странным выглядел этот мир, и в этом была его главная странность. То Диксон чувствовал себя в нём в высшей степени превосходно, как, например, несколько минут назад, то в высшей степени неуютно, как, например, сейчас. Страх же казался намного, намного понятнее. Он был вроде удобной для бегства норки, в которую можно при случае юркнуть, даже если и осознаёшь вместе с тем всю нелепость подобного поступка. Знать бы только, к чему это приведёт. Как и все прочие испытываемые здесь чувства, на которых стоит хотя бы немного зафиксироваться, страх наполнил его целиком. И в ту же секунду окружающий мир исчез. Вместо него на короткие мгновения, сменяя друг друга, замелькали совершенно другие картины, из которых Диксон успевал разбирать только отдельные детали: выгоревшая под солнцем равнина, несомая ветром сухая трава; пустыня, по которой бредёт какое-то животное наподобие носорога; горячее белое солнце, остановившееся в зените; мокрый глинистый берег реки, грязь; тёмная непроглядная ночь, какое-то неопределённое протяжное уханье во тьме, плеск; и, наконец, подземелье, низкий сумрачный свод, закопчённые стены, факел, чадящий в стене, грязная лужа, в которую Диксон со всего маху шлёпнулся, звучащие не то в мозгу, не то откуда-то сверху слова: "Ах, несчастная, несчастная жена Лота! Зачем, зачем же она оглянулась?!"
   Диксон вскочил, озираясь, отыскивая источник раздавшихся в подземелье слов, но, судя по всему, сделал при этом накую-то ошибку, так как голос умолк и больше не возобновлялся. Вместе с тем реальность, возникшая вокруг, хоть и не особенно приглядная на вид, казалась более привычной, чем та, из которой он только что вывалился. Здесь не нужно было прилагать усилий, чтобы поспевать за ней. Течение времени тут, похоже, соответствовало привычному человеческому стандарту. Потом Диксона постигло странное предположение, ему вдруг пришла на ум безумная мысль, будто всё происходящее с ним -- следствие попадания в какой-то гигантский космический ТВИР и что некие чрезвычайно могущественные инопланетные существа наблюдают сейчас за его поведением, преследуя какую-то только им понятную цель, делая какие-то только им понятные выводы. Потом он подумал, что, возможно, это никакой не космический ТВИР, а ТВИР самый обыкновенный, что он из него просто ещё не выходил, что никакой экспедиции к оранжевому шару (как и самого оранжевого шара) никогда не было и что всё вокруг происходящее -- есть лишь грандиозная виртуальная мистификация, неизвестно для чего устроенная гораздым на выдумки Анатолием Васильевичем. И он даже крикнул, задрав кверху лицо: "Анатолий Васильевич, ну что за шутки такие!" -- но ответом ему было молчание.
   Тогда он включил фонарь и принялся озираться. В подземелье было относительно светло. Торчавший из стены факел, хотя и скудно, освещал это мрачноватое помещение. Диксон увидел, что своды с одной стороны понижаются, переходя в широкий тоннель. Там тоже имелись факелы. Поразмыслив, Диксон подошёл и заглянул внутрь тоннеля. В тоннеле было значительно суше, чем в зале, по обе стороны тянулись располагавшиеся друг над другом полки, на которых чего только не лежало: старые книги, свитки, пузатые склянки с торчащими этикетками, какие-то непонятного предназначения предметы (как предположил Диксон, магического), жёлтые черепа, связки высохших птичьих лапок, гирляндами свисавшими то там, то здесь, пушистые, обросшие паутиной и пылью метёлки. Время от времени попадались различного размера картины, большей частью изображавшие, судя по всему, какие-то концептуальные схемы мировоззренческого порядка, похожие не то на тибетские, не то на китайские мандалы. Только одна из них оказалась портретом, на ней был изображён плотно сбитый мужик в чёрном камзоле с огромным белым жабо, подпиравшем дряблые щёки. На голове у мужика был дурацкий, усыпанный жёлтыми звёздами синий колпак, под которым таращились на Диксона глупые, навыкате, глаза, а внизу имелась полустёртая временем надпись -- "Сен-Жермен", латинскими буквами. Должно быть, это был сам хозяин подземелья, а также валявшегося на полках барахла. Всё было покрыто паутиной, пылью и грязью, неся на себе печать многолетнего запустения.
   Посвечивая во все стороны фонарём, Диксон двигался по этому тоннелю. То и дело из-под его ног шарахались с писком крысы. Минут двадцать он шагал, и ничего особо интересного вокруг не происходило, потом впереди появился прямоугольник выхода. У самого порога поперёк тоннеля лежал запутавшийся в тряпье и поросший фиолетовыми грибами скелет человека. Диксон осторожно перешагнул через него и вышел на открытое пространство.
   Насколько хватало глаз во все стороны расстилалась ровная, как стол, бурая равнина. Над самым же горизонтом висело огромное краснокирпичное солнце, очень похожее на то, что мастерски описал в своей "машине времени" Герберт Уэллс. Он оглянулся. Позади была дверь, из которой он только что вышел. Была она, как две капли воды, похожа на ту, что он видел около получаса назад на гребне косогора, с той лишь разницей, что эта была открытой. Тут он обнаружил, что почва под его ногами весьма недвусмысленно колышется (должно быть, это было болото), и он счёл благоразумным вернуться обратно в тоннель. Там он перевёл рацию в самый широкий диапазон приёма-передачи и стал вызывать Гиричека, мало, честно говоря, рассчитывая на успех. К его удивлению, в наушниках вдруг что-то щёлкнуло и незнакомый мужской голос произнёс:
   -- Кто говорит?
   -- Кто-кто, -- проворчал Диксон. -- Я!
   -- Кто -- "я"?
   -- Гном из табакерки! -- Диксон вдруг почувствовал раздражение.
   На некоторое время воцарилась пауза.
   -- Валерий, ты, что ли? -- спросил голос неуверенно.
   -- Нет, это не Валерий.
   Снова на секунду-другую возникла пауза.
   -- Валерий, да ладно тебе. Эфир засоряешь.
   -- Повторяю, я не Валерий, Меня зовут Энтони Диксон. У вас Гиричек есть?
   Диксон замолчал. Глупее диалога трудно было и представить. Ведь было совершенно ясно, что никакого Гиричека тут нет и в помине, что этот мир не Солнечная Система вообще, что кричать тут, следовательно, не имело абсолютно никакого смысла, и всё равно ничего он с собой поделать не мог. Раздражение всё больше и больше овладевало им. Оранжевый шар, незнакомая планета, странные фокусы с органами чувств, подземелье и теперь это идиотское бурое болото с наводящим тоску краснокирпичным солнцем -- не слишком ли много для одного дня?
   Он упрямо спросил:
   -- Мне нужен Эрнст Гиричек. Вы можете его позвать?
   И снова в эфире воцарилась пауза.
   -- Это же какого Гиричека вы имеете в виду? -- спросили там наконец.
   -- Да который Эрнст.
   -- Члена Мирового Совета?
   -- Не знал, что он член Мирового Совета. Мне того, который управляет Службой Безопасности.
   -- Насколько мне известно, он уже много лет как не управляет Службой Безопасности. Может, вы кого другого имеете в виду?
   Я сейчас или закричу или не знаю что сделаю, подумал Диксон остервенело. Вслух же он сказал:
   -- Ладно, мужики. Пошутили, и хватит. Давайте, зовите скорее Гиричека. Мне нужно срочно с ним переговорить.
   -- Да нет тут никакого Гиричека, -- отозвался голос. -- Это я могу вам со всей ответственностью заявить... Александр Витальевич! Кажется, нас опять кто-то опередил... Александр Витальевич!.. Настенька, позови, пожалуйста, Александра Витальевича. Здесь что-то странное.
   Диксон же вдруг успокоился. Конечно, это была явно не Солнечная Система, но, по крайней мере, родная вселенная; что отрадно -- та её часть, которую уже осваивало человечество, так что вернуться домой большого труда не составит.
   В наушниках между тем послышалась какая-то возня, потом раздался ещё один голос:
   -- Приём! С кем я говорю?
   -- Я -- Энтони Диксон, -- повторил Диксон ещё раз. -- Космодесантник. В настоящее время нахожусь на спецзадании.
   -- Вот же незадача, -- пробормотал неизвестный, явно обращаясь к кому-то там у себя. -- Действительно, опередили. Ладно. Э-э... Моё имя Каракозов Александр Витальевич. Я командир поисково-разведывательного корабля "Айова". Два часа назад мы прибыли на эту планету и думали, что мы здесь первые. Оказывается, нас опередили. В который уже раз. Ладно. Сколько вас там?
   Диксон невольно поглядел по сторонам.
   -- Кажется, один, -- сказал он.
   -- Один?!
   -- Да.
   -- Хм. А почему вы так неуверенно отвечаете? Вы что, не уверены в этом?
   -- Да нет. Я здесь точно один.
   -- А на чём вы прибыли? Где ваш корабль? Где вы вообще находитесь?
   Диксон снова поглядел по сторонам.
   -- Где я нахожусь, -- пробормотал он. -- Трудно сказать. Здесь болото какое-то. И солнце... красное, огромное.
   -- Так вы на планете? Сели уже?
   -- Вроде да, -- проговорил Диксон, продолжая озираться по сторонам. -- Положительно, я на планете.
   -- Ничего не понимаю. Когда же вы успели-то?
   -- Да вот, успел.
   -- Вот же незадача! Я был уверен, что мы первая экспедиция сюда... А вы когда вылетели?
   -- Это не важно, -- сказал Диксон быстро. -- Если я вам сейчас начну рассказывать все детали, вы сочтёте меня за сумасшедшего. В общем, мне нужна ваша помощь. Вы можете забрать меня отсюда?
   -- Вы потерпели аварию? Впрочем, конечно. Мы вас заберём. -- Каракозов помолчал. -- А вы, часом, не галлюцинация?
   Диксон засмеялся.
   -- А вы?
   Теперь засмеялся Каракозов.
   -- Никита, -- обратился он к кому-то. -- Ответь, пожалуйста, Робинзону.
   -- Мы -- галлюцинация, -- отозвался Никита. -- Только овеществлённая.
   -- Ладно, -- сказал Каракозов. -- Сейчас мы направим к вам катер. Вы только помогите нам. В какой части планеты вы находитесь?
   Диксон в который уже раз поглядел по сторонам.
   -- Если бы я знал.
   -- Ну, полушарие? Материк?.. Впрочем, можно и без этого. Мы вас попробуем по вашему передатчику запеленговать. Не уходите только из эфира и постарайтесь находиться на открытой местности.
   -- Хорошо.
   -- Думаю, в течение получаса мы вас отыщем.
   -- Тут солнце над самым горизонтом, -- сообщил Диксон. -- Не то восход, не то закат.
   -- Очень хорошо, -- сказал Каракозов. -- Это значит, что вы рядом с линией терминатора. Теперь мы вас ещё быстрее найдём. Только у меня маленькая просьба, вы говорите там что-нибудь. Это поможет нам устойчивее удерживать вас на пеленг-мониторе.
   -- Трудно говорить на заказ.
   Каракозов усмехнулся.
   -- Тогда не говорите, а пойте, -- посоветовал он.-- Или считалки какие-нибудь считайте. Знаете?
   -- Считалки? -- Диксон на мгновение задумался. -- Нет, я уж лучше спою... "Не космонавты мы, не лётчики", -- запел он тут же.
   И вдруг замолчал, так как почва у его ног начала совершенно неожиданно колыхаться. На корабле же на эту заминку не обратили, кажется, никакого внимания. Там уже вовсю шёл деловой разговор. Были слышны голоса, обсуждавшие детали процесса пеленгации. Время от времени проскальзывали фразы, смысл которых сводился к одному и тому же -- как же всё-таки их успели опередить? Слышался смех, но не очень весёлый.
   Диксон почувствовал себя виноватым. Действительно, космолётчикам сейчас можно было только посочувствовать -- столько лет лететь, и всё лишь для того, чтобы обнаружить в самом конце планету, уже кем-то открытую. Совсем как у лемовского покорителя Эвереста, который, затратив громадное количество сил, взобрался наконец на вершину и вдруг обнаружил, что по другому склону успели проложить железнодорожную ветку, построить парк аттракционов и суперсовременный отель, переполненный довольными отдыхающими.
   И что самое в этом неприятное, не будешь же им сейчас всё объяснять -- про оранжевый шар, материализации, проводимую Службой Безопасности операцию. Ведь и впрямь могут подумать, будто он сумасшедший.
   Ладно, образуется всё как-нибудь.
   -- "Не космонавты мы, не лётчики", -- запел Диксон снова, поглядывая время от времени то на небо, откуда в любой момент мог спуститься катер, то на колышущуюся у его ног почву.
   Болототрясение между тем с каждой секундой усиливалось. Волны уже достигали в высоту около метра, на ботинки Диксона стала выплёскиваться бурая жижа. В какой-то момент почва впереди, метрах в двадцати пяти, вздулась бугром, при этом раздался протяжный вибрирующий звук, что-то вроде "го-о-о-у-у-у-м-м-м", после чего почва лопнула, расползаясь в разные стороны, обнажая нечто осклизлое, блестящее, бугроватое, какой-то серый купол диаметром в несколько метров, замерший секунду спустя в неподвижности.
   Диксон, забыв, что ему надо поддерживать с кораблём непрерывную связь, снова замолчал и с осторожным удивлением уставился на пришельца. Рука же его, словно некий самостоятельный орган, зашарила вдоль правого бедра в поисках рукоятки бластера. В томительном ожидании потекли секунды -- одна, другая, третья... Потом на куполе, внизу, у самой кромки растревоженной жижи, распахнулся вдруг глаз. Интересный такой глаз, своеобразный, что-то вроде огромного выпуклого блюда с красной звездообразной блямбой посередине -- то ли радужка у него такая, то ли зрачок. От блямбы, напоминавшей по форме космическую газопылевую туманность, во все стороны тянулись тонкие подрагивающие прожилки. Волна всеохватной тоски навалилась вдруг на Диксона. Голова у него словно бы налилась свинцом, в глазах потемнело. Ему вдруг до жути, до изнеможения в ногах захотелось улечься на землю и забыться в глубоком, без сновидений, сне. Впрочем, он сделал это и так -- стоя. Только вот без сновидений не обошлось. Какой-то тяжёлый нелепый кошмар навалился вдруг на него. Будто некий рот, влажный и хищный, стал втягивать его внутрь огромного, как вселенная, организма, и он долго, очень долго, бесконечно долго путешествовал по длинному извилистому кишечнику, постепенно трансформируясь в зловонную неприглядную массу; затем, наконец, он вывалился наружу, но не распался, а продолжил существование в этом новом отвратительном качестве, и был он там такой не один, вокруг него в гнетущей, хлюпающей, чавкающей, бормочущей, воющей темноте были тьмы и тьмы таких же несчастных горемык, как и он сам, влачащих жалкое бессмысленное существование в продолжение бесчисленных эонов. А потом в эту реальность вплелось что-то постороннее, какой-то звук (кажется, кто-то крикнул, возможно, даже он сам), и тогда Диксон неимоверным усилием поднял перед собой бластер и нажал на спусковой крючок. Полыхнула ослепительная вспышка, блестящий купол взорвался, будто перегретый паровой котёл, снова заколыхалась почва, и... всё исчезло... Всё...
  
  
  
   Глава VIII, в которой большинство вопросов получают своё разрешение, но вместо них возникает масса других.
  
   Несколько минут Диксон стоял неподвижно, постепенно приходя в себя, выкарабкиваясь из липкой реальности, частью которой он чуть было навсегда не стал. Потом он принялся озираться и только тут заметил, что атрибутика вокруг него целиком изменилась. Не было больше ни бурой равнины, ни красного уэллсовского солнца, не было и наполненного средневековыми мерзостями тоннеля, а был теперь один только коридор, чистенький и светлый, какой-то до боли знакомый коридор, в конце которого виднелась до боли знакомая дверь.
   И Диксон, ещё не вполне отошедший от недавней психической атаки, какое-то время тупо на эту дверь смотрел, потом наконец толкнул её и вышел на зелёную лужайку под тёплые лучи до боли знакомого солнца. Было утро. Аромат цветочных насаждений наполнял воздух. Тянуло лёгким полуденным ветром. Невдалеке на спортивной площадке звонко ухал волейбольный мяч. Две девичьи команды (возможно, всё те же, что и три дня назад) в окружении всё тех же (возможно) болельщиков продолжали своё нешуточное противоборство. Слышались азартные выкрики, смех, дружные рукоплескания после удачных результативных комбинаций. Потом из-за деревьев вынырнул глайдер и, пролетев совсем рядом, обдав Диксона волной горячего воздуха, приземлился на крышу фигурного корпуса Академии напротив. Из-за угла выбежала стайка одетых в спортивные костюмы юношей и девушек.
   -- А, Диксон, привет! -- закричали они наперебой. -- Как дела? Ты чего это так вырядился?
   Диксон, конечно, был всё ещё в скафандре.
   -- Привет, привет, -- отозвался он, окидывая любителей бега настороженным взглядом.
   -- Одного такого мы уже встретили.
   -- Это у них, наверное, учения какие-то.
   -- Или, может, на танцы собрались.
   -- Да, ничего -- хороший костюмчик.
   Все засмеялись.
   -- Говорите, встретили уже такого, -- сказал Диксон. -- Интересно -- где?
   -- Да всё там же -- в "читалке".
   -- Ясно.
   -- Ну, ладно, Диксон, бывай!
   -- Желаем приятно провести время.
   -- Бегите уж.
   Легкоатлеты убежали прочь. Диксон проводил их недоверчивым взглядом и принялся озираться снова. У него снова мелькнула мысль, будто он всё ещё внутри оранжевого шара, а всё вокруг происходящее -- тщательно спланированная овеществлённая галлюцинация. Галлюцинация, базирующаяся на его же собственных воспоминаниях, извлечённых из его же собственного мозга. Галлюцинация настолько реалистичная, что даже компьютерные сенсоры утверждали, будто мир этот -- действительно плотный, а воздух вполне пригоден для дыхания. Вот только непонятно -- какую цель преследовали устроители подобного спектакля.
   Или, может, это всё-таки и впрямь настоящая Земля?
   Как бы там ни было, а разоблачаться Диксон пока что не спешил. Мало ли что может за этим последовать? Вдруг вокруг по-прежнему глубокий вакуум. Лучше уж несколько лишних минут побыть мишенью для насмешек, чем рисковать, не имея на то достаточных оснований.
   Продолжая озираться по сторонам, он двинулся по тропинке в глубину парка, где располагалась "читалка". В парке было безлюдно. Большая часть абитуриентов, судя по всему, уже разъехалась, провалившись на экзаменах в первом же туре. Только однажды навстречу попался какой-то скучающий над учебником молодой человек. Диксон справился у него, который сегодня день, и узнал, что всё ещё пятница, 13 августа, как и должно было быть.
   Пользуясь безлюдьем, парк наводнили киберсадоводы, активно наводившие сейчас порядок. Одни убирали опавшие листья и прочий мусор, другие опрыскивали кору деревьев питательной эссенцией, третьи разрыхляли и увлажняли почву, четвёртые отгоняли насекомых-вредителей, пятые...
   Диксон, впрочем, не обращал на роботов ни малейшего внимания. У него созрел в голове небольшой план, и он приступил к немедленному его осуществлению. Пройдя мимо тенистых каштанов и клёнов, он вышел на открытое пространство, лишь кое-где поросшее можжевельником и карельской берёзой. Там посреди небольшого водоёма возвышался сложенный из обломков скальных пород курган. Из этого кургана во все стороны били струи воды, настолько многочисленные, что самого кургана почти не было видно -- одна сплошная водяная завеса.
   Диксон пришёл сюда неспроста. С этим местом у выпускников Академии были связаны особые воспоминания. По традиции, заложенной в какие-то незапамятные времена, каждый выпускник полагал делом чести, пробравшись к кургану сквозь водяную завесу, начертать на одном из камней своё бессмертное имя. Считалось, что при распределении это приносило удачу. Диксон, как и все прочие, исключением, конечно же, не был, и его имя в положенный срок также появилось там. Было это в ночь выпускного бала шесть лет тому назад. А когда года четыре спустя он интереса ради пробрался туда снова, то убедился, что автограф всё ещё на прежнем месте. Интересно, на месте ли он сейчас? Почему-то Диксону показалось очень важным это узнать.
   Он украдкой поглядел по сторонам. Честно говоря, привлекать чреватое насмешками внимание ему и впрямь не хотелось. Тем более, что и ситуация сейчас была много более щепетильная, чем несколькими минутами раньше. То, что шесть лет назад могло сойти за невинную шалость зелёного выпускника, было теперь совсем не к лицу заслуженному агенту. К счастью, людей вокруг по-прежнему не было видно. Только какой-то кибер-уборщик, поводя поверх можжевеловых веток неуклюжими манипуляторами, озадаченно крутил телескопическим глазом. Его, впрочем, можно было во внимание не брать.
   Убедившись, что нежелательных свидетелей поблизости нет, Диксон осторожно перешагнул через невысокий барьер, погрузился чуть ли не по пояс в прозрачную воду и, нащупывая скользкое неровное дно, побрёл к фонтану. Многочисленные мальки, вспугнутые его внезапным появлением, бросились было врассыпную, но тут же вернулись обратно, с любопытством наблюдая за вторгшимся в их владения чудищем.
   Труднее всего было пробраться сквозь фонтанные струи. Напор их был так силён, что они чуть ли не сбивали с ног. То и дело Диксон оскальзывался, однако, к его чести, не упал ни разу -- скафандр, увеличивая устойчивость весом, помогал ему. Он кое-как отыскал нужный камень, с трудом его перевернул (это был внушительных размеров обломок гранита) и на шершавой, поросшей тонкими зелёными волосками водорослей поверхности увидел начертанную чертёжным лазером надпись:

ЭНТОНИ ГОРДОН ДИКСОН

16.07.2746 г.

ТРЕПЕЩУ и ВНИМАЮ

  
   Вне всяких сомнений, это была именно та надпись, что он оставил здесь шесть лет назад. Имя, фамилия, дата -- всё совпадало. Что же до слов "Трепещу и Внимаю", то это у него в далёкие студенческие годы был такой лозунг. Как раз в то время он впервые соприкоснулся с Богородичной Церковью Софии, верным приверженцем которой тогда же и стал.
   Убедившись, что искомое на месте, он вернул камню прежнее положение, выбрался из бассейна и зашагал по тропинке дальше. Никого из людей вокруг по-прежнему не было видно. Только давешний кибер-уборщик, выглядевший ещё более озадаченно, продолжал стрекотать неподалёку. Целая туча взявшихся неизвестно откуда белых бабочек висела сейчас над ним, выбирая места для посадки. Значительная их часть с этой задачей уже справилась, и кибер с облепленными белыми хлопьями антенной и солнечной батареей походил теперь на что-то сюрреалистическое -- то ли на творение какого-нибудь художника, то ли на диковинного пришельца из далёких миров. Вполне возможно, что этот робот-уборщик никакой, на самом деле, не уборщик, а только ловко под него маскирующийся. Вполне возможно, что функции его, согласно заложенной каким-нибудь шутником программе, -- веселить окружающую публику всяческими курьёзами, как, например, сейчас.
   Какая-то птица, вынырнув из-за деревьев, пронзила белую тучу насквозь, стремительно взмыла затем вверх и стала там разворачиваться для очередного захода. Вспугнутые нападением бабочки, оставив несчастного кибер-уборщика, полетели прочь, стелясь по-над самой землёй. Ещё один кибер, спеша на помощь собрату, появился в конце тропинки.
   То, что надпись оказалась на месте, не только Диксона не успокоило, но даже, наоборот, насторожило ещё больше. Пришельцы казались настолько всемогущими, что выудить подобный факт из его памяти не составило бы для них большого труда. Только... Только вот, спрашивается, зачем? Только лишь для того, чтобы позабавиться его озадаченным видом? Как-то странно это, однако.
   М-да!
   У "читалки" Диксон остановился. Стёкла в этот раз были затемнены. Разобрать, следовательно, кто находился внутри, возможным не представлялось.
   Толкнув дверь, он вошёл в помещение.
   Его приятель и впрямь находился там. Опираясь о спинку локтями, он сидел на стуле верхом, а поверх стоявшего на столе кристаллофона мерцало облако стереоскопического изображения, в котором мелькали кадры какой-то телепередачи. Кажется, это было что-то из жизни инопланетной фауны. Там же стояла и давешняя шахматная доска, все фигурки на ней, кроме выдвинутой на две клетки вперёд белой королевской пешки, были по-прежнему расставлены в начальной позиции.
   Что же до самого Литвинова, то тот был без скафандра. Скафандр, небрежно брошенный, валялся бесформенной грудой на полу.
   Подойдя, Диксон окинул приятеля внимательным взглядом, сразу отметив, что выглядит тот не так, как обычно: лицо казалось осунувшимся, под глазами -- круги, во взгляде таилась легкая грусть. И, что самое странное, на лице не было ни малейшего намека на всегдашнюю его дурашливую ухмылку, из-за которой (те, кто его не знал) принимали его за тихого Дауна. Именно эта серьезность, столь не свойственная его вечно неунывающему другу, и оказала на психологическую настороженность Диксона переломное действие.
   -- Привет, -- пробормотал он и, не раздумывая более ни секунды, принялся решительно отщёлкивать зажимы, скреплявшие шлем с наплечным отделом скафандра. Литвинов смотрел на него с одобрением.
   -- Признаться, сам я на это решился не сразу, -- заметил он.
   Никакого космического пространства, конечно, тут не было и в помине. Сняв шлем, Диксон с наслаждением втянул в себя наполненный парковыми ароматами воздух.
   -- Сколько ты уже тут? -- спросил он.
   -- Часа три.
   Диксон помолчал.
   -- Представление, надо полагать, закончилось?
   Литвинов кивнул.
   -- Надо полагать, да, -- сказал он. -- Помнишь, гипотезу Панкратова об органическом строении вселенной?
   -- Конечно.
   -- Вряд ли он имел в виду сложные молекулярные образования. Скорее всего -- пытался представить вселенную, как некий гигантский единый организм, каждая часть которого имеет гармоническое сопряжение с целым.
   -- Логично, -- сказал Диксон.
   Литвинов между тем продолжал:
   -- Думается, что когда-то, в какие-то очень далёкие времена, когда не то что человека, а и самой Земли на свете не было, это единство было нарушено. По какой это произошло причине, мы можем только догадываться. Быть может, болезнь какая-то эту вселенную вдруг поразила, после чего она раздробилась на более мелкие компоненты. Быть может, это следствие деятельности какой-нибудь сверхцивилизации... Кто знает... Важно то, к чему это все привело. Кто-то когда-то сдвинул акценты, те самые акценты, что определяли сами основы жизни, и всё с той поры пошло наперекосяк. К замыканию, иными словами, отпавших миров на самих себя... Однако, -- добавил он, помолчав, -- остались и не отпавшие от общего единства миры. Так?
   Диксон кивнул.
   То, о чем говорил Литвинов, не вызывало у него ни малейших сомнений. Он вспомнил свои недавние приключения. Окороненное сияющим нимбом солнце, плывущие по небосклону планеты, заглянувшая из неведомой дали ему прямо в глаза девушка. Сердце у него стеснило печалью. Это и впрямь был какой-то иной... более совершенный мир. И совершенство это не было похоже на все то, к чему стремились земляне. Оно не было ни техническим, ни философским, ни политическим. Оно было... иное...
   Удастся ли ему попасть туда еще раз?
   А Литвинов между тем продолжал:
   -- Оранжевый шар, собственно, есть посланец этих самих миров, как бы царственный знак, функция которого -- засвидетельствовать, миры эти есть. И даже, быть может, не столько посланец, сколько часть этих миров, как бы их гармоническое продолжение. Ведь такого понятия, как разделение, у них не существует.
   Литвинов наконец замолчал, уставившись в пространство перед собой. Диксон какое-то время молча на него смотрел, потом спросил:
   -- Как ты думаешь, чем это может обернуться для человечества?
   Литвинов пожал плечами.
   -- Не знаю. Быть может, какими-то глобальными переменами, а быть может -- и нет...
   -- Что ты имеешь в виду под глобальными переменами?
   -- Возвращение в утраченное когда-то единство, разумеется. Впрочем, этот вариант наименее вероятен.
   -- Почему?
   -- Ответ очевиден. Если два человека не смогли удержаться в этом единстве более получаса, то что же ожидать от человечества в целом... Скорее всего, это была пробная попытка, выдержать которую, увы, мы не смогли... Наверняка этот пришелец через недельку-другую исчезнет... Что от него в лучшем случае останется, так это какое-нибудь послание, в котором будет изложена просьба не использовать гравитационные поля в качестве посредника для средств связи, так как это чревато глобальными разрушительными катаклизмами для ряда миров. Взамен они предложат что-нибудь более совершенное, какой-нибудь аппарат, принцип действия которого будет основываться совсем на других законах -- и энергозатраты на порядок-другой меньшие, и скорость распространения сигналов на порядок-другой большая, не в 800000 раз больше скорости света, как например сейчас, а во все 800000000. Если и этого покажется мало, можно ещё набросить пару нулей...
   Тут он вдруг замолчал, глядя Диксону за спину. Тот оглянулся. По широкой аллее к "читалке" шли двое -- высокий светловолосый парень с внешностью скандинавского викинга и девушка, которая была на целую голову ниже своего спутника. Войдя, они вежливо кивнули друзьям и прошли мимо них в глубину зала, где, вполголоса переговариваясь, принялись копаться в кристаллотеке. Оба были в повседневной форме слушателей Академии.
   Дверь они оставили наполовину распахнутой, и теперь в помещение проникали разнообразные звуки -- сначала в отдалении крикнула птица, протяжно и как бы с надрывом, потом зашелестела листва. От порыва ветра дверь распахнулась сильнее, и в помещение влетел желтый кленовый лист. Кружась, он медленно опустился на мраморный пол. Непорядок, впрочем, просуществовал недолго. Откуда-то из-под стола выскочил бдительный кибер и в мгновение ока его ликвидировал. Литвинов и Диксон молча на него смотрели. Кибер же, покрутившись в поисках еще какой-нибудь работы, двинулся было к Литвинову, но, быстро убедившись в чистоте его ботинок, снова забрался под стол.
   Словно бы аура грусти разлилась в пространстве этого зала.
   Диксон вздохнул. Он поглядел на приятеля, и тот ему слегка улыбнулся, на мгновение став похожим на прежнего неунывающего Литвинова.
   -- Так мы будем играть или нет? -- спросил он вдруг.
   Диксон откликнулся моментально.
   -- Обязательно! -- сказал он. -- Такой тебе мат сейчас закатаю!
   -- Ну да! Ну да! Закатает он, как же! Я и сам кому угодно могу!
   -- Ой ли!
   -- Ходи!!
   -- Может, позвоним сначала нашим на "Витязь"? В том, мол, смысле, что всё у нас в полном порядке, живы, мол, здоровы, чего и им от всего сердца желаем. А то ведь и впрямь там, наверное, с ума сходят, за нас переживая.
   Литвинов улыбнулся опять.
   -- А что, ты думаешь, я сделал, как только тут появился?
   -- То есть уже сообщил?
   -- В тот самый, между прочим, момент, когда ты под ласковыми лучами уэллсовского солнца так героически сражался с Бюрутегуксом.
   Диксон вытаращил глаза.
   -- С кем, с кем? -- пробормотал он.
   -- С Бюрутегуксом, -- сказал Литвинов с улыбкой. -- Да ещё и на тридцать лет вперёд ради этого отправился.
   -- Но... откуда ты...
   -- Откуда, откуда, -- перебил его Литвинов. -- Так тебе всё сразу и расскажи. Должны же у меня быть хоть какие-то тайны.
   -- Ничего себе, тайны! А ну, выкладывай всё сейчас же!
   -- А ты ответь сначала на один вопрос.
   -- Какой ещё вопрос?
   -- А вот какой. Подумал ли ты, что эти оранжевые врата соединяют бесчисленное количество миров?
   Диксон дёрнул недовольно плечом.
   -- Вот ещё, -- сказал он. -- Делать мне, что ли, было нечего... Я тебя, между прочим, искал.
   -- Как трогательно!
   -- Исчез, понимаешь, куда-то. Волнуются все, переживают, а он в это время теории всякие разрабатывает.
   -- Ну, ладно, ладно.
   -- Так что там насчёт бесчисленного количества миров?
   Литвинов медленно потёр ладони одна о другую.
   -- А вот признайся, -- сказал он, -- что ты как влетел в этот шар, так и дул по нему, никуда не сворачивая.
   -- Ну...
   -- Признайся, что так.
   -- Ну, так.
   -- А вот если бы ты догадался направление своего движения менять хотя бы немного, то впереди тут же появлялся бы ещё какой-нибудь мир.
   -- Только-то. А к чему были все эти материализации? Драконы, мыши, журавли...
   -- Мыши были для кота. Это я со всей ответственностью могу заявить.
   -- Хм.
   -- Что до остального...
   Литвинов умолк.
   -- Ну?! -- не выдержал Диксон.
   -- Да не знаю я?! Я же все-таки не энциклопедия!.. Может, это тест какой-нибудь был.
   -- Тест?
   -- Насчёт того, способны ли мы контролировать своё собственное сознание. Ведь при вхождении в утраченное единство это могло бы оказаться для других очень обременительным... Ладно, давай наконец...
   -- Погоди, погоди. Ты ведь так и не ответил, откуда тебе известно про этого Бу... Бур...
   -- Бюрутегукса?
   -- Ну и имя ты ему выдумал.
   -- Это не я, это он сам себе выдумал.
   -- Он что, ещё и разумный?
   -- Скорее, полуразумный. Житель угасающего мира в системе Антареса.
   -- Ах вот, значит, как! Стало быть, это была система Антареса! То-то, я смотрю, там солнце очень уж красное.
   -- Уэллсовское.
   -- И все-таки на вопрос ты мой не ответил.
   Литвинов вздохнул.
   -- Что ж, -- проговорил он, возводя очи горе. -- От тебя, пожалуй, и впрямь не отделаться... Только, может, ты всё-таки прежде походишь?
   -- Да походил я уже давно.
   -- Походил?
   -- А ты разве не видишь?!
   -- Хм, и впрямь походил. Ну, что ж, тогда слушай. Итак...
  
  
  

Эпилог, в котором автор с грустью прощается со своими героями

  
   На этом, собственно, и заканчивается история оранжевого пришельца. Как и предсказывал Литвинов, исчез он через несколько дней, так же загадочно, как и появился, оставив после себя капсулу с посланием, в котором была изложена схема и принцип действия более совершенного (чем "Г"-передатчик) аппарата связи. По поводу его появления было высказано огромное количество всевозможных гипотез, но все они были так же далеки от истины, как человечество в целом от космического единства.
   Что же до самого Литвинова, то через неделю он вышел в отставку. Ни с кем не простившись, он в тот же день отбыл в неизвестном направлении, и с той поры Диксон его больше не видел. Лишь однажды до него дошли слухи, будто Литвинов сорвал на Дейдре Джек-пот почти в миллиард и на эти деньги основал новую церковь -- не то "Храм мира", не то еще что.
   Сам Диксон вышел в отставку только через два года. Быть может, потому, что, в отличие от своего товарища, всегда был более тяжел на подъем. К службе он утратил всяческий интерес. Одно время он пытался найти себя во всевозможных философских и религиозных учениях, но что значит теория по сравнению с одним-единственным взглядом, протянувшимся к нему через необозримые физическим оком пространства, взглядом прекрасной девушки из совершенного мира?
   Гиричек стал членом Мирового Совета.
   Янковский через полтора года погиб. Случилось это во время очередной инспекции, которую он проводил в поясе Койпера за орбитой Кваоара, где вроде бы обнаружили остатки какой-то цивилизации.
   Кого происшедшее затронуло менее всего, так это экипаж "Витязя". Хотя, конечно, разговоров им хватило на несколько месяцев. А чем, собственно, еще должны заниматься простые космические извозчики во время длинных дежурств? Ведь корабль их и по сию пору бороздит просторы Солнечной Системы, доставляя в самые дальние ее уголки самые разнообразные грузы.
  

1989, 2003 гг.

  
  
  

Послесловие автора

  
   В 1989 году я написал рассказ под названием "Дебют королевской пешки", который годом позже был опубликован в областной газете "Комсомолец". К тому времени я уже довольно активно публиковался в различных газетах и журналах под разнообразными псевдонимами и, конечно, и думать не думал, что всего через несколько лет оставлю литературное поприще навсегда. Жизнь, однако, частенько наши планы круто меняет, и через десять лет в 2000-е годы я снова вернулся к этому роду деятельности. Просматривая свои старые вещи, я принял решение некоторые из них переделать. Так получилось, что по мере работы вышеупомянутый рассказ стал увеличиваться, увеличиваться, увеличиваться... пока, наконец, не превратился в довольно объемную повесть (которую, кстати, я сократил потом еще, примерно, на треть).
   Здесь следует заметить, что в детстве я был страстным поклонником целого ряда наук: астрономии, астрофизики, космологии, ядерной физики, физики элементарный частиц (настолько, конечно, насколько это мне было в те годы доступно -- и по литературе, и по уму) -- и во взрослой жизни мыслил себя их преданным апологетом. Увы, сбыться этим планам было не суждено. Тому, конечно, был ряд причин, о которых говорить сейчас нет никакого смысла. Главное здесь в том, что эта моя детская любовь к "небесным" наукам (а детская любовь наиболее долговечна и глубока) наложила на мою литературную деятельность соответствующий отпечаток. Все описанные в повести герои в той или иной степени похожи на самозабвенно влюбленного в науку провинциального мальчика 70-х годов, который и мысли не допускал, что в мире может существовать что-то более прекрасное, чем галактики, звезды, загадочные квазары и "чер-рные, чер-рные дыры". Сейчас мало кто пишет в стиле традиционной НФ, сейчас больше фэнтези или боевики... Однако мне было очень приятно окунуться именно в эту среду, сейчас незаслуженно подзабытую. Описанный в повести совершенный мир мне хотелось обосновать наиболее убедительно. Не знаю, как это мне удалось, но в сердце моем он существовал (и существует) в полноте.
   Главный упрек, который предъявляют читатели, сюжетная незавершенность, этакий после длительного подъема "резкий конец", явно не соответствующий большей части текста. Это замечание справедливо лишь отчасти. Приключения и круто завернутая фабула не были для меня самоцелью. Я писал о другом. И все, что хотел, поместил в эту повесть. По мысли она закончена и добавить к ней нечего. Какое-то время назад я планировал написать продолжение, но если это все-таки произойдет, это будет совсем другая история. Впрочем, будет ли?.. Век романтической НФ канул в безвозвратную лету, а вместе с ней канул в лету и тот солнечный образ души Человека, который долгое время был главным объектом творчества целого ряда наших выдающихся мастеров. Впрочем, утверждение это, может быть, и спорное, и хорошо, если так...
  

И.С. 18 июня 2007 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"