Невидимый Герой
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
В какой степени кумиры ответственны за жизнь и поступки своих поклонников? В какой степени ответственность лежит на самих поклонниках, которые придумывают себе кумиров? В этом рассказе, возможно, нет ответа на эти вопросы. Но, возможно, есть приглашение подумать.
|
Н Е В И Д И М Ы Й Г Е Р О Й
(ИСТОРИЯ В СТИЛЕ "АГАТА КРИСТИ")
"ХалиГалиКришна", группа "Агата Кристи"
"Сирота", группа "Агата Кристи"
Можешь разорвать меня на части...
Я то знаю что такое счастье,
И мне уже почти-почти не больно.
"Вольно", группа "Агата Кристи"
Нас родила непонятная звезда,
В нас оставил след холодный свет...
"Позорная звезда", группа "Агата Кристи"
Надеюсь, что ознакомление с запиской, которую вы держите в руках, сделает более понятными обстоятельства, при которых вам доводится читать ее. Впрочем, я допускаю, что многие вещи по-прежнему останутся для вас неясными или даже странными. Тем не менее, я испытываю внутреннюю необходимость изложить на бумаге то, что будет прочитано вами в ближайшие несколько минут. Или часов, если вы будете читать внимательно.
Заранее прошу меня извинить, если какие-то детали будут напрасно выделены мной, а что-то существенное, быть может, пропущено либо упомянуто вскользь, или же повествование покажется не совсем плавным - согласитесь, тяжело удержаться от эмоций и быть совершенно беспристрастным, оглядываясь на свою собственную жизнь.
Начать, очевидно, следует с того момента, когда я впервые увидел их.
Это было в 1991-м году в программе "Взгляд", которую среди прочих вел покойный ныне Владислав Листьев. Кажется, с ним были Александр Любимов и еще один журналист, Мукусев - я забыл его имя. Я всегда смотрел эту программу. Во-первых, меня привлекал прямой эфир (тогда это было в новинку, и эфиры были действительно прямые, а не так как сейчас делается, с задержкой на две минуты - время, достаточное, чтобы успеть заглушить "лишнюю" информацию блоком рекламных роликов), во-вторых, там, наконец-то, зазвучали песни, которые я привык считать своими... не в плане авторства, разумеется, но как наиболее точное отражение моего мироощущения. Хотя, если поколение можно считать коллективным автором, то я с удовольствием возьму на себя почетное бремя авторства многих из тех удивительных произведений.
Мне было тогда 15 лет, и основной интерес во "Взгляде" у меня вызывали именно музыкальные вставки, да и мало кого новости политики всерьез трогают в таком возрасте. Лишь со временем я понял, что тогда прослушивание русского рока, впитывание его смыслов, вживание в него, - все это прекрасно и полно заменяло мне всякую форму политической активности, которой так часто болеют взрослые, надеющиеся что-то изменить. Между русским роком и российской политикой того времени можно смело ставить знак равенства.
Помню, я тогда разговаривал по телефону со своей Анюткой - мы обсуждали, стоит ли нам идти на день рождения к Ленке, одной из ее одноклассниц. Анютка была с ней в несколько натянутых отношениях, какие иногда случаются у девочек 14 лет, и считала, что Ленка пригласила ее из-за меня. При этом с одной стороны, Анютка хотела пойти, чтобы появиться там со мной под руку и показать всем (и главным образом Ленке), кто есть кто. Но я понимал, что, с другой стороны, Анютку одновременно одолевала обида за себя - она шла как бы "бесплатным приложением" - и некоторое подобие ревности по отношению ко мне. Я считал, что даже если в такой позиции и есть доля правды, Анютка все утрирует. Я отвечал ей, что я в любом случае не намерен быть клоуном в их девичьем цирке, и уж если и пойду туда, - про себя я уже решил, что пойду - то не доказывать что-либо, а только если мне это будет приятно и все такое.
Не то, чтобы я был поглощен разговором с ней, но в телевизоре я увидел их, уже пропустив самое начало. Просто мы почти одновременно произнесли слово "клоун", и я прислушался. И присмотрелся к экрану.
Но в час, когда полночь погасит краски,
Бывший Пьеро поменяет маску,
Новый из тех, кто над ним смеялся,
Превратится в гной.
Клоун не зря помнит эти лица:
Вечером шут, а теперь - убийца,
В душном трактире он отрешится
С пьяною ордой...
Я впервые увидел и - так уж получилось - услышал "Агату Кристи", одну из наиболее ярких групп "свердловского разлива". О, незабываемая "Viva Kalman!"... Нет, меня не ударило током, я не потерял дар речи. Все было более или менее обыденно - просто в поле моего зрения попала еще одна группа, достойная того, чтобы найти ее альбом и послушать.
Ничего кроме.
Пока ничего кроме.
Позже я неоднократно возвращался к этому моменту и находил весьма примечательным, что мое знакомство с "Агатой Кристи" началось именно со слова "клоун". Как-то раз в школе нам говорили, что фигура клоуна в человеческой культуре занимает значительное и очень неоднозначное место. С одной стороны - это балагур, шутник, весельчак. С другой - лицедей, артист, человек, владеющий искусством перевоплощения. Плюс к этому вспомните классический образ "королевского шута": ведь порой одного его слова достаточно, чтобы повлиять на решение монарха. А еще есть "клоун" в одном из самых жутких романов Стивена Кинга "Оно" - ведь не случайно именно в него превратилось инопланетное чудовище, чтобы свести счеты с героями романа. Клоун - это символ скрытой власти над людьми, знание их слабых струн и тайных пороков и умелое использование их.
Помню, мне тогда подумалось, что я и сам часто ассоциирую себя с клоуном, "дураком", надевая дурацкую одежду, делая дурацкие стрижки, крася волосы в дурацкий цвет... и при этом в душе считаю себя истинным героем. "Вечером шут, а теперь - убийца"... Все это так типично для подростка, но тогда мне казалось, что я такой один, и "Агата Кристи" озвучила мои тайные мысли, помогла мне самому разглядеть их.
"...Но посмеется последним наш невидимый герой".
Невидимый герой. Сколько стоит за этими простыми словами! Кто-нибудь из вас вдумывался в них по-настоящему? Вспомните Герберта Уэлса и его Человека-невидимку. Чтобы стать видимым он забинтовывал себе лицо. Тоже клоунада своего рода. Но на самом-то деле он был невидимым!
Впрочем, все эти переклички всплывали у меня в мозгу уже позже. Тогда я лишь запомнил название группы.
"Агата Кристи".
Я не подозревал, что в этот момент привычный для меня мир, иллюзия которого планомерно создавалась в течение 15 лет моего земного существования, начал медленно ползти по швам.
У Ленки было душно. Это первое, что вспоминается. Не понимаю, почему не проветривали. Курили, как паровозы. Я впервые тогда увидел Анютку с сигаретой. Не знаю, курила ли она раньше... Впрочем, кажется не курили ничего, кроме табака. Маленькие еще были.
Еще вспоминается, что было очень много незнакомого народу. Настолько много, что мне казалось, будто это не квартира, а подземный переход: люди идут, идут, идут... и все время разные. В закрытых помещениях так не бывает.
Пили в основном водку. Пьянели быстро. Анютка была готова уже через пару часов. Видимо, опять же сказывалась духота.
Ленка накрасилась, начесалась... Она была на год старше Анютки, почти моя ровесница. Мне говорили, что она положила глаз на меня, и суматоха Анютки косвенно подтверждала это, но мне было плевать. Мне было плевать до этого вечера. До того момента, когда я впервые разглядел Ленку.
Она казалась старше своих лет и намного старше Анютки. Посмотрев на Ленку поближе, я удивился, как у нее и Анютки вообще что-то могло быть - они как из разных миров. У Ленки колючий прямой взгляд, короткие рубленные фразы, сухие костлявые пальцы. Ногти длинные. Она вся какая-то угловатая. Как будто жизнью переломанная. А Анютка - совсем девочка, плюшевая такая, с огромными глазами. Кукла.
Играла какая-то музыка. Было скучно. Я закурил и стал думать, чем мне вообще нравится Анютка. И нравится ли она мне. Мысли просачивались куда-то сами по себе, как песок в решето. Я посмотрел на Анютку отвлеченным взглядом: она, конечно, симпатичная. Но уж больно маленькая, совсем не умеет скрывать своих чувств. Вот она флиртует с кем-то, забыв, что пришла со мной... смеется. Неестественно громко смеется. Вот она поворачивает головку и смотрит на своего собеседника искоса, хитро улыбаясь. "Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня..." Да, мне знакома эта ужимка - она всегда пускает ее в ход, когда хочет уговорить меня сделать что-то, чего я делать не хочу. Или просит извинить ее. Наверное, она считает, что неотразима в таком ракурсе. При условии, что ее глаза еще не косят от выпитого... Но мне слишком хорошо известна азбука ее жестов. Все это лицедейство невысокого пошиба. Косметикой не скроешь суть от того, кто эту суть знает.
На подлокотник кресла, в котором я расположился, подсела Ленка. Она поджала одну ногу под себя так, что ее и без того короткая мини-юбка чуть подползла вверх по ногам. Длинные ноги, отметил я про себя. Перевел взгляд на Анютку (она, кажется, забыла о моем существовании) и отметил, что у Ленки ноги длиннее, чем у Анютки. В это время Ленка попросила у меня прикурить. Тоже флирт, подумалось мне, зажигалка валялась на столе возле пепельницы, ее можно было взять не вставая. Не вставая на ноги. Я подумал, что если Ленка встанет за зажигалкой, то ее юбка вернется в прежнее состояние, и быстро, но без излишней поспешности, протянул ей свою сигарету.
Она стала прикуривать, смешно вытягивая губы в трубочку. Я заметил, что ее верхняя губа покрыта легким пушком. Такой был у меня самого еще совсем недавно. Мне почему-то подумалось, что если бесцветные усики у девушки могут так мило выглядеть, то, наверное, однополая любовь не такой уж криминал, как это принято считать. И еще я подумал, что хотя Ленку нельзя назвать красивой, в ней есть что-то притягательное, сексуальное. Да, именно сексуальное - тогда я впервые ощутил смысл этого слова. И эта сексуальность обнаружилась в Ленке только сейчас, когда она раскуривала свою сигарету возле моего лица... Или я тоже опьянел? Нет, не может быть, чтобы так быстро. Исключено.
Она спросила меня, как мне тут. Я сказал, что клево. Она рассмеялась в ответ, но не так, как Анютка. Она, видимо, почувствовала неискренность моей оценки происходящего, и это показалось ей забавным. Вот она и рассмеялась. Так просто все! Так естественно!
...и так сексуально.
Мне безумно захотелось обнять ее. Я обхватил ее рукой за талию и перетащил с подлокотника себе на колени. Она обняла меня одной рукой за шею. Я заметил, что она была без колготок. Голая кожа. Ничем не прикрытая голая кожа, жар которой я теперь ощущал ладонью. Ленка смотрела на меня, теперь смеялись одни лишь ее глаза. "Так, клево, говоришь?" - переспросила она.
Я подумал, что Ленка действительно гораздо старше Анютки. Я совершенно отчетливо понял, что она знает то, что Анютке еще не известно, и это неведение позволяет ей оставаться плюшевым ребенком. Я посмотрел в ее сторону: она, кажется, спала, откинув голову назад. Я не мог разглядеть, закрыты ее глаза, или она щурится и подсматривает за нами.
Тут передо мной появилось лицо Ленки. "Что там интересного увидел?" - спросила она, выдыхая дым мне в грудь. "Да так, - ответил я. - Пойдем на кухню лучше..."
Мы встали, прошли между танцующих, натыкаясь на какие-то вещи, разбросанные по полу, обошли спящую Анютку (она все-таки спала) и через узкий коридорчик, заполненный всевозможной пахучей обувью, попали на кухню. Здесь было также душно, но потише, и меньше народу. Около мойки уже тискалась какая-то парочка, и я решил, что сделал рывок в нужном направлении. Надо сказать, я отнюдь не был ловеласом, и откровенное внимание со стороны девушки, которая уже не казалась мне непривлекательной, не могло оставить меня равнодушным. Точнее, я не мог упустить шанс.
Я обнял Ленку за талию, а она меня за шею, и мы стали целоваться. Ее рот был горячим. У меня закружилась голова. Я хотел бы думать, что от духоты, но вероятнее всего это Ленка так действовала на меня. Со мной это было впервые. Я терял контроль над собой.
И тут из комнаты донеслось:
Частица черта в нас
Заключена подчас,
А ну-ка раз!
И сила женских чар
Таит в себе пожар,
А ну-ка раз, еще раз,
Еще раз, еще раз!
Я вдруг словно вернулся откуда-то, увидев себя на чужой грязной прокуренной кухне в объятьях почти незнакомой мне девушки. Полутона и оттенки в миг превратились в контрастные цвета. Мне стало противно. Я попробовал мягко отстранить Ленку от себя, но она не поняла моего движения, и прижалась теснее. В это время кассету, видимо, перемотали, и я услышал то, что пропустил первый раз.
Толстые потные скачут милашки,
Трико облегает вспотевшие ляжки.
Хрипит геликоном и рвет барабан
Пьяный Канкан, потный Канкан...
Я снова оттолкнул Ленку. Она удивленно посмотрела на меня, ничего не понимая. Глаза ее расширились. "Твоя кассета?" - спросил я. "Чего?.." - надо признать, вопрос мой звучал не совсем адекватно ситуации. "Что там за фигня играет в комнате?" - переспросил я. "Агата Кристи. А что?" "Дай послушать?" Теперь уже она отстранялась от меня. На лице ее было изображено ощущение потерянности. Она уже не казалась взрослой. Она смотрела на меня почти испуганно. "Ты что, больной? Ты о чем думаешь?" Я хотел ей ответить, но понял, что не смогу внятно объяснить свои ощущения. Вместо ответа я преодолел брезгливость, и, снова прижав ее к себе, стал целовать в губы.
Помню, мне здорово влетело от матери.
Не то, чтобы я тогда первый раз напился - я не отказывал себе в спиртном лет с тринадцати. Но что-то особо заставило мать волноваться обо мне. Может, она почувствовала что-то, может, я взболтнул спьяну чего-то не то. Сейчас я думаю, что, возможно, она учуяла запах дешевых бьющих в нос женских духов. Кажется, Ленка не душилась. Но важнее было то, что мать точно знала - Анютка так не душится. Или она решила, что мы пили духи? К слову, отродясь не пил такой гадости...
Так или иначе, на следующее утро, когда я пришел в себя, мне был устроен первосортный скандал.
Чисто по-женски.
Я завидовал ребятам, у которых был отец. Они на отцов чаще всего катили, но это просто от непонимания ситуации. Как говорится, что имеем - не храним. Отец выпорол бы меня пару раз вовремя, и все могло бы сложиться иначе. Есть ведь даже специальное понятие такое: мужской разговор. Это понятие очень часто не предполагает собственно разговор, а скорее означает обмен равноправными мнениями, который может происходить совсем не обязательно в словесной форме.
А есть разговор женский. Это трескотня.
Мать никогда не говорила со мной об отце - тема была раз и навсегда закрыта. Я ничего не знаю о нем. Я вообще не знаю своих предков, только некоторых по материнской линии. Но, может, это и к лучшему. Так я могу думать об отце что угодно и сколь угодно хорошо. Хотя то, что мать не говорит о нем, свидетельствует скорее об обратном.
Мать начала тихо. Попыталась встать в позу сильного, спрашивая, как я докатился до такой жизни и все такое. Я стоял, скрестив руки на груди и смотрел в пол кухни. Я думал о том, какой старый и грязный у нас ленолиум. Около двери и стола веселенький узор на нем совсем стерся, и кое-где наружу проступали какие-то скрещивающиеся серые жгутики - основа материала. Я вспоминал, как на этот самый ленолиум я уронил трехлитровую банку варения, и мать вот так же, как и сейчас отчитывала меня, упершись тыльной стороной ладоней в бедра. Тогда я не позволял себе скрещивать руки, а стоял понурый и виноватый, как плакучая ива. Помню, я довольно скоро разревелся. Тогда мать вдруг перестала ругаться, присела на корточки и обняла меня. Кажется, в глазах ее тоже стояли слезы. Я не понял, почему. Она гладила меня по голове, и говорила, что теперь, когда банка разбилась из-за того, что я без просу полез на буфет, варенье не достанется ни мне, ни ей, что теперь в варенье попало много-много маленьких осколков стекла и есть его нельзя. А я все еще хлюпал носом, уткнувшись лицом в мамино плечо, и ощущал знакомый запах ее вязаной кофты.
Вот и сейчас она, кажется, считала, что я разбил очередную банку варения. Она наивно полагала, что все будет нормально, достаточно просто выбросить варенье вместе с осколками. А я молчал. Я думал, что если бы мог сейчас расплакаться так же, как в детстве, она присела бы рядом, и все прошло. Но я не мог заплакать. Потому что я уже большой. И потому что мне не хотелось плакать. Как бы она не ставила руки в боки.
Вскоре я обнаружил, что мать уже кричит на меня. Кричит, что-то несуразное. Что я ее не слышу. Что я ее за человека не считаю. Что я не думаю о своем и ее будущем. Что я дикарь. А я не мог понять, чего она от меня хочет. Но я не спрашивал ее об этом. Если я откликнусь хотя бы на одно ее слово, я увеличу время этой отвратительной сцены вдвое. Ей надо дать выдохнуться.
Наконец она замолчала и, заплакав, медленно опустилась за стол. Все в любом случае кончается слезами, отметил я про себя. Она сказала мне, чтобы я уходил. Я знал, почему. В шкафчике с сервизом на двенадцать персон, который мы не доставали уже несколько лет, она всегда держала бутылку водки. Она думала, что я не знаю. А я не считал нужным разубеждать ее и никогда не притрагивался к ее бутылке. И вот теперь, отчитав меня непонятно за что, но, в общем - за пьяный вечер, она сама достает стакан. Мама, мама, какой пример ты подаешь ребенку!.. Конечно, лучше, чтобы ребенок ушел.
Я уже был в дверях, когда что-то стеклянное упало на кухне и разлетелось на куски. Очередная банка варения? Нет, это была пепельница. Когда я заглянул на шум, мать стояла на коленях и подбирала крупные осколки руками. Я спросил, не помочь ли ей. Она, не поднимая лица, замахала руками, - уходи, уходи. На столе я заметил пустой стакан.
Я вышел на улицу. Идти было некуда, и я пошел прямо. Когда идешь из нашего подъезда прямо, всегда за двадцать шагов доходишь до дороги со светофором. На светофоре остановилась "шестерка". Из открытого автомобиля окна уже знакомый голос пропел мне:
Мама была на кухне,
И вдруг сверкнула гроза,
И странным сине-зеленым светом
Заблестели ее глаза.
И завопила она:
"Все, хватит, не надо, не буду!.."
Открыла газ на плите
И стала бить посуду...
Ведь у тебя такая заводная мама...
Светофор переключился и машина, газанув, умчалась. Для меня теперь горел красный.
И вот тогда я впервые подумал, что они разговаривают со мной. Подумал об этом пока еще не серьезно.
Я никогда не считал себя религиозным человеком. Я впитал в себя более или менее материалистическую концепцию мировоззрения, хотя никогда не был богоборцем или, как это принято говорить, "воинствующим атеистом". Вместе с тем, любой человек, доживший до моего возраста, хотя бы раз сталкивается в жизни с тем, что невозможно объяснить рационально.
Впервые я задумался о Боге в 19 лет.
И тому была серьезная причина.
Более серьезная, чем просто нравственные искания растущего организма.
За время, прошедшее с описанных выше событий, я успел неоднократно переспать с Ленкой и некоторыми другими менее симпатичными мне девочками, закончить училище, получив профессию резчика по дереву, потерять из виду плюшевую Анютку (говорили, она стала алкоголиком, а потом попала в какую-то тоталитарную секту, после чего след ее в миру оборвался) и сделаться страстным поклонником братьев Самойловых и всей "Агаты Кристи". Случались, конечно, в моей жизни и другие события, но, откровенно говоря, ни путч 91-го, ни расстрел Белого дома в 93-м (и то и другое я наблюдал в непосредственной близости от мест происшествий), ни даже первый "косяк" шмали не оставили в моей памяти такой четкий отпечаток, как мои женщины, мое профессиональное образование и культ поклонения моим музыкальным идолам.
Цветастые глянцевые плакаты и маленькие черно-белые фотографии любимой группы заполнили стену над моим старинным, благородным, со следами некогда роскошного лакового покрытия письменным столом. Этот стол достался мне в наследство от деда-историка, академика, а ему - от его прадеда, полковника царской армии, довольно известного, однако, я воздержусь от упоминания его имени. Двоюродный брат того прадеда был священником, я не могу правильно назвать его титул, поскольку никогда этим не интересовался. Если верить фамильному преданию, именно на этом столе им было написано ходатайство, решившее вопрос о канонизации Иоана Тобольского Русской православной церковью. Поэтому стол считался реликвией и все такое. Знаете, люди часто хранят какие-то драгоценности или талисманы как фамильные реликвии. Когда ничего такого стоящего в семье нет, можно использовать для этой цели и громоздкий обшарпанный письменный стол.
Собственно, письменным столом этот предмет домашнего обихода можно было назвать с большой натяжкой - он уже давно не служил для письма. На нем ели, гладили белье, спали, пару раз занимались сексом - короче, делали что угодно, кроме написания слов. Одно время на нем лежал здоровенный кусок белого ватмана, на котором все кому не лень оставляли свои пожелания, автографы или просто какие-то абстрактные лозунги. Когда бумага полностью покрылась надписями, я ее выбросил, обнажив крышку стола. Ее голый вид удручал меня, и я стал практиковаться в резьбе по дереву прямо на ней. В итоге, это определило мою профессиональную судьбу, и я, обнаружив у себя способности резчика, поступил в соответствующее профтехучилище.
Первое, что я вырезал на столе, были слова "АГАТА КРИСТИ". Вырезая третью "А" первого слова, я обнаружил его удивительную графическую красоту и внутреннюю законченность. После этого я потратил не один день в поисках и находках наиболее интересных способов написания названия их группы. Помню мать, увидав у меня на столе несколько вырезанных в дереве одинаковых фраз, сперва пожурила меня, а затем спросила, давно ли я увлекся чтением детективов. Я не понял ее. Она сказала, что ведь Агата Кристи - имя известной английской писательницы, прославившейся написанием криминальных историй, и все такое. Я только усмехнулся в ответ. Не знать "Агату Кристи"! О чем с ней можно было говорить?! Мать становилась все дальше и дальше от меня, у нас было все меньше точек соприкосновения, и я уже с трудом верил в то, что когда-то обнимал ее.
Она отказывалась понимать меня. Она не хотела признать их гениальность, а их "фальшивое блеяние, которое она вынуждена слушать целыми днями" просто выводило ее из себя.
Однажды, застав меня за наклейкой очередного плаката, она сказала, что я помешался, что место моих плакатов в доме ее отца-историка занимали иконы с изображениям Иисуса Христа или Божьей Матери. Я ответил, что для этого меня следовало бы крестить и иначе воспитывать, а не вбивать мне в голову всякую пургу, и что она должна быть еще мне благодарна, что я не вешаю на стену светлый лик товарища Ленина в золоченой рамочке. И продекларировал ей: "...плачь не плачь, но я нашел простой ответ на твой вопрос - нет его и не было." Она обозвала меня дураком, и ушла, хлопнув дверью. Я знал, что она пошла выпивать. С каждым днем она все меньше скрывала свою привычку от меня; то ли считала, что я взрослею, то ли ей не хватало сил прятаться от меня.
Но это все - то, что во всяких умных книжках называется словом "ретроспектива". Как я сказал раньше, мне сравнялось 19 лет, то есть я достиг того возраста, когда уже имеешь почти все права, но с тебя еще никто особенно не спрашивает. Для меня было очевидно, что сперва нужно отгуляться, а уже потом окольцовываться браком, вести оседлый образ жизни и все такое.
И я отгуливался так, как это только было возможно. Кажется, я побывал на большем количестве дискотек, чем их вообще существовало. Я практически не ночевал дома. Жизнь превратилась для меня в постоянное мелькание разноцветных лампочек светомузыки.
Однажды я направлялся в одно из подобных заведений и словил попутку. За рулем сидел мужик лет тридцати, в кепке и кожаных перчатках с отрезанными пальцами. На заднем сидении его "Москвича" лежал тряпичный чехол, в который, как мне показалось, был завернут музыкальный инструмент. Я поинтересовался, не гитара ли. Водитель в ответ кивнул. Мы помолчали пару минут. Я спросил, не возражает ли он, если я включу его вертушку. Он сказал "пожалуйста". Я достал "Агату" - пара их кассет всегда была у меня при себе - и втолкнул ее в кассетник. Заиграла "Бэсса мэ".
Водитель посмотрел на меня и спросил, криво ухмыляясь, действительно ли мне это нравится. Я сказал, что да. Он сказал, что это дерьмо, что есть только ритм-энд-блюз, а все остальное - мусор и все такое. "Так это ваша гитара, вы музыкант что ли?" - спросил я его. "А то! - ответил он. - Выключи этот бред, я заведу тебе настоящую музыку... От этой гнилой драм-машины меня просто ломает!"
В это время из динамиков как раз донеслось:
А нам вчера казалось музыки так мало,
А вот не стало: задушила тишина...
Звени-играй, прости-прощай, моя гитара,
Нас сломали - сломают и тебя...
Какие провода замкнулись в это время в моей голове - не знаю. Кажется, мысль моя никогда еще не работала так быстро. Разговоры с матерью об иконах, гитара на заднем сидении, которую сломают, фраза музыканта за рулем, что его "ломает"... Я ничего не анализировал. Кисть моя сама схватилась за ручку дверцы автомобиля, я дернул, и она, щелкнув, распахнулась. Я как-то неуклюже повалился боком в открывшееся пространство и услышал, как гитарист что-то кричит мне, повернув голову в сторону открывшейся двери, которая, хлопнув, не закрылась, и осталась болтаться. Автомобиль выезжал на перекресток. Мое столкновение с землей было не сильным, но в руке, на которую я упал, что-то хрустнуло, и острая боль пронзила все мое тело раскаленной иглой. Одновременно с этим я увидел, как с дороги, перпендикулярной нашей, километров 120 в час мчится огромный самосвал. Я никогда раньше не видел, чтобы грузовые машины гоняли так быстро. Удар пришелся как раз на ту сторону, где несколько секунд назад сидел я. Брызнули стекла - еще одна банка варения, пронеслось у меня в голове. "Москвич" завертело на проезжей части и он ударился дверью водителя в фонарный столб на обочине. Удар был таким страшным, что машину буквально обмотало вокруг основания столба. Кажется, я слышал последний крик музыканта - он кричал в тот самый момент, когда сжимающийся салон превращал его беспомощное тельце в месиво.
"До свидания, малыш, я упал а ты летишь..." - пропелось в моей помутившейся голове.
Реплики нашего с ними диалога, в котором я до сих пор молчал, уже выстраивались в систему, очевидную для меня. Но этот случай стал решающим. После того, как "Агата" спасла мне жизнь, я понял, что должен непременно повидаться с ними, и рассказать им все.
Что все? Я не больно-то задавался этим вопросом. Главное - добраться до них, тех, кто хранит меня, спасая от напастей, тех, кто общается со мной.
Тех, кто приглашает меня к обмену равноправными мнениями.
Тех, кто наконец-то поведет со мной настоящий мужской разговор.
Я не любил концерты "Агаты Кристи". Конечно, я бывал на них когда-то, но в итоге принял решение не ходить. Эти визгливые девчонки вокруг не давали ничего слушать. Они не понимали, что с "Агатой" можно говорить. Не понимали сами и мешали другим. Но другого пути попасть к музыкантам я не видел, и, когда сняли гипс, отправился на очередное их выступление.
К этому времени "Агата" набрала обороты, была суперпопулярна, но, думаю, никто не понимал ее так, как я, и главное, никто не мог вступить с ними в равноправный диалог. Мужской разговор.
Это был какой-то гнилой ДК. Я протиснулся в зал вместе с толпой поклонников. Вскоре на сцене появились они. Я уже видел их живьем, поэтому не испытал шока. Признаться, и в первый раз я устоял на ногах, не закричал, и не расплакался. И был вполне этим горд. Тогда я не понимал, что это вовсе не моя заслуга. Судите сами: ведь мало кто приходит в восторг от конфетных фантиков - люди все же предпочитают саму конфетку. Так и их внешность была лишь оберткой высокой сути, открывавшейся мне с каждым днем все больше и больше.
Концерт прошел по моим меркам фигово - вокруг визжали и орали, толкались и переругивались с погонами, в середине шоу кто-то забрался мне на шею и махал платочком. Моя робкая попытка попасть за кулисы после концерта была строго пресечена секьюрити, и я решил, что зря потерял время и в этот раз.
Я быстро шел к метро, когда меня догнала какая-то девушка, окликая громко и отчетливо: "Эй, чувак, подожди, а, чувак, стой, ну... чувак..." Я остановился и обернулся. Она запыхалась, и я не сразу узнал ее в желтоватом свете фонарей - это именно ее задница уселась мне на шею около часа назад. "Ты фанат?" - сказала она. "Причем конкретный," - ответил я. "Ты чисто один с Агаты прешься или с тусовкой?" Я сказал, что один. Она сказала, что организуется фан-клуб "Агаты", который должен объединить всех истинных ее фанов, что в клубе уже налажена переписка с группой, и что ее зовут Надин и она мне благодарна, а то ни фига не видать было и все такое.
Короче, мы забили стрелу, когда и куда мне нужно придти, чтобы попасть в клуб. Из всего того, что сказала Надин, меня заинтересовало только то, что клуб уже переписывается с "Агатой". Это значит, что я смогу реализовать свое право на реплику в нашем диалоге. Поэтому я согласился.
Клуб гнездился в каком-то подвале, официального помещения у него, конечно, не было. Все стены были завешены знакомыми мне плакатами "Агаты", некоторые были с их автографами. В клубе оказалось человек пятнадцать, девчонок было больше чем пацанов, а пацаны были все какие-то забитые, точно не помню, сколько их было. Возглавляла клуб телка лет шестнадцати, которая требовала, чтобы ее звали Африканкой. Мне тут же нашептали по секрету, что Африканка однажды пробралась в гримерку "Агаты" и удовлетворила сразу трех из четырех музыкантов группы. История умалчивала, кого именно и каким образом. Думаю, что это все туфта, но выдуманное сексуальное приключение позволяло Африканке возвышаться над остальными членами клуба. Она красила губы чем-то черным, и вид имела зловещий. В общем, все было довольно мрачно. Взглянув один раз на эту козу, я сразу понял, что через ее клуб никакого мужского разговора не получится, но решил выжать из него максимум возможной пользы.
В основном вечер в клубе свелся к элементарной выпивке и курению шмали. Все это сопровождалось музыкой "Агаты" и продлилось где-то часа четыре. Некоторые песни мы пели хором, и это меня даже повеселило. Потом все сделали членские взносы (я так понял, что эти деньги уходили на выпивку и травку). Было уже далеко заполночь, когда все стали расходиться. Я тоже собрался уходить, но Африканка остановила меня, сказав, что у меня сегодня посвящение, и что она будет принимать меня в клуб. Мне было по приколу, и я остался.
Африканка налила мне еще стакан водки и велела выпить залпом. Может она рассчитывала, что это даст мне по мозгам, но я давно уже перестал улетать с таких доз, хотя на фоне травки это некоторый эффект все же возымело. Она спросила, какой вклад я могу внести в клуб. Я сказал, что могу вырезать из дерева их фигурки. Тогда она спросила, согласен ли я платить членские взносы. Я сказал, что без проблем. Потом она стала что-то говорить о высокой миссии клуба, который должен стать медиумом между "Агатой" и поклонниками, (даже на знаю, где эта дура такого нахваталась), и что она, как глава клуба, сама является таким медиумом. Потом Африканка сказала, что самым близким контактом между живыми существами может быть сексуальный контакт, который она имела с ними. Значит, каждый, кто вступает в сексуальный контакт с ней, опосредованно вступает в такой же контакт с ними.
После этого она банально предложила мне трахнуться сразу и прямо там.
Я согласился, мне было плевать.
Совершая обряд вступления в клуб, пока Африканка постанывая выполняла функции секс-медиума, называя меня то Вадимом, то Глебом, я раздумывал, насколько верны ее слова насчет самого близкого контакта живых существ. Я вспоминал Ленку и других своих партнерш, и, пожалуй, был готов согласиться с тезисом начальницы клуба. Кроме того, мне вспомнился припев "Абордажа", где несколько раз повторяется фраза "Трах-трах-тибидибидах". Этот набор звуков перекликается с древним заклинанием, которое использовал старик Хоттабыч, то есть они конкретно видят в этом мистику - нечто большее, чем просто физический контакт, банальный sex.
В этой связи мне стало интересно, насколько реальна возможность вступить с ними в сексуальную связь, минуя Африканку. Конечно, они не женщины, но мысль об однополой любви никогда не вызывала во мне жесткого отрицания. Я вспомнил, как заводили меня бесцветные усики на верхней губе Ленки. Конечно, они не будут выполнять функции женщин. А я? Смогу ли я вступить в контакт с ними как женщина?
В этот момент посвящение окончилось, я застегнулся и стал членом фан-клуба. Мне было велено приходить сюда через день и по возможности приводить других фанатов "Агаты", желательно ребят, но можно и девочек. Я подумал, что Африканка бисексуалка, но позже мне стало ясно: девочки нужны ей только для того, чтобы ловить на них мальчишек так же, как Надин поймала меня.
Впоследствии я выяснил, что никакой переписки клуб на самом деле с группой не имеет, и полностью потерял интерес к нему. Я побывал там еще три или четыре раза, мне хватило, и я больше не совался туда.
Однако я всерьез раздумывал о них как о сексуальных объектах. Я начал присматриваться к парням и поймал себя на том, что некоторые из них на мой вкус весьма и весьма сексапильны.
К счастью, а может, к сожалению, до гомосексуального опыта я так и не дошел. И спасла меня снова "Агата".
К тому времени я довел себя буквально до белого каления, мне необходимо было найти мальчика, а как это сделать я не знал. Я купил несколько эротических изданий и выискивал нужные мне объявления о знакомстве. И в этот момент по радио, которое всегда было включено в моей комнате, сказали, что в эфир сейчас пойдет новый трек "Агаты". Я сделал погромче и прислушался. Это была нужная песня в нужное время. Радио запело:
Да, я люблю, да, я люблю!
Об этом песни я пою!
И петь не надо о другом -
Мы о другом споем потом.
А я люблю, а я люблю,
И удержаться не могу.
Я оптимист, я оптимист,
Я ГЕТЕРОСЕКСУАЛИСТ!
И я понял, что встал на неверный путь. Это не моя реплика. И это не мужской разговор. Это просто очередная банка варения.
Я стал искать другой способ.
И вскоре нашел его.
Некоторое время я ходил в прострации. Я не знал, где искать ответ. Я не мог ни с кем поделиться, не мог спросить совета. Мать нашла себе какого-то друга, с которым начала встречаться постоянно, и бросила пить. Не могу сказать, что это меня действительно радовало: она все чаще останавливала на мне взгляд своих теперь уже незатуманенных алкоголем глаз, и в них отчетливо читался ужас. Мы стали настолько чужими, что она попросту боялась меня. Так человек боится инопланетян. Я не знаю, кто в этом виноват.
Друзей близких настолько, чтобы рассказать им свои самые сокровенные мысли, у меня не было. Фанаты "Агаты", с которыми мне приходилось сталкиваться, были либо придурками, типа Африканки и ее клуба, либо несли какую-то заумную чушь про философичность текстов "Агаты". Я-то точно знал, что никакого второго дна в их текстах нет. Есть только одно дно, но его нужно уметь увидеть. Они просто разговаривают с нами. Но понимают их единицы. И мне эти единицы не встретились.
Вполне логично, что круг моего поиска становился все уже и уже. Наконец я огляделся и увидел, что по-настоящему неисследованным остался лишь один объект - их песни. Я даже рассмеялся собственной тупости, когда понял: просто негде больше искать ответ, кроме как там! Удивительно, что на понимание такой элементарной истины мне потребовалось так много времени. Впрочем, такое уже случалось со мной и раньше.
Конечно, я имел дома все альбомы "Агаты", некоторые концертные записи и сольник Глеба Самойлова "Маленький Фриц". Поэтому ничто не мешало мне запереться в своей комнате и часами слушать без перерыва их записи, вновь и вновь перематывая кассеты на начало, ожидая, когда они снова заговорят со мной. Я практически перестал есть и пить, отрешившись от всего мирского.
Наконец, это случилось. Истина открылась мне на шестой день.
Сначала они пропели мне "Вечную Любовь":
Римский папа разбил все иконы
И сам взорвал Ватикан.
Мучая зрение ищет знамение
И проклинает ислам.
Только не вернуть
Вечную любовь -
Слепое знамя дураков.
Вечная любовь,
Чистая мечта,
Нетронутая тишина...
Я вдруг увидел себя - отшельника, укрывшегося от мира в своей келье. Мой Ватикан был взорван, когда взорвался автомобиль ритм-энд-блюзовского водителя; мои иконы разбивались, когда я вырезал на деревянной поверхности семейной реликвии имена новых богов; я ждал знамения, прокручивая снова и снова песни "Агаты". И, ведь, на самом деле я жаждал настоящей вечной любви, который мне так и не досталось в этом мире.
Если вы хотя бы раз слышали эту песню, наверняка запомнили, как последний слог в слове "тишина" истерически выкрикивается, разрушая некое подобие романтики, созданной предшествующими воплю полутонами: "НА!" В этот момент я понял, что это не просто выкрик. Это предложение. НА! - говорили они мне, видя мои поиски знамения вечной любви. И, разумеется, я не отказался.
Следующей составляющей кода была песня "Два корабля", припев которой звучит так:
Непонятная свобода обручем сдавила грудь.
И не ясно, что им делать: или плыть, или тонуть.
Корабли без капитана, капитан без корабля,
Надо заново придумать некий смысл бытия.
Нафига?
Да, отвечал я им, смысла нет. Смысла нет в этой жизни. И его можно было бы придумать. Но - нафига, если он и впрямь выдуман?
Нафига?
И я, наконец, понял, о чем они говорили со мной все это время.
Я не там ищу смысл.
Не там ищу любовь.
Цитаты тем временем выстраивались в парад.
Улетела сказка вместе с детством.
Спрятавшись за чопорной ширмой,
Фея поспешила одеться.
Я стряхиваю пепел в это небо.
Нет, теперь не то время,
Нет, теперь не то небо...
Да, то небо, что было до них, сегодня годится только для того, чтобы стряхнуть в него пепел... потому что мир перевернулся. Я же понял однажды, что их физические тела - лишь обертки сущностей; что два мужских начала не соединяются в этом мире; что иконы, на которые молились раньше, теперь разбиты. Осталось только обобщить сделанные наблюдения.
Явился мне в печальном сне
Крылатый Серафим.
И я во сне сказал ему:
"Летим, летим, летим.
Я знаю, есть и ждет меня
Желанный мой причал.
Даруй мне путь: скажи пароль,
Я так о нем мечтал.
Аусвайс, аусвайс, аусвайс на небо"
"На небо... на небо..." - отдавалось в моей голове. Там, на небе, наши сущности, наконец, объединятся и я скажу ответное слово... Я должен отказаться от всего, что имею сейчас, чтобы в дальнейшем оказаться на одной плоскости с ними, там, где нет полов, нет времени, нет боли, а есть только большая Вечная Любовь.
Я засмеялся. Громко, раскатисто, долго... Я смеялся один в пустой комнате. Наверное, со стороны это казалось странным. Но меня никто не видел. Никто не хотел видеть меня. Мне вспомнились все, кого я знал здесь: одноклассники, Ленка, Анютка, Африканка, мать... Кого из них мне жалко оставить? Ради кого я должен терпеть бессмысленную тупость земного существования?
Да, еще несколько минут назад все они могли бы возразить мне: но ради чего? Что будет взамен того, от чего я могу отказаться сейчас? Теперь я знал. Они сказали мне.
Я принял решение. И я знаю, как осуществить его - я же профессиональный резчик. Я даже знаю, что вода для этого должна быть теплой - от этого быстрее ток крови. Я поставлю магнитофон рядом с ванной, и они споют мне последнюю песню здесь. Это будет "Корвет уходит в небеса", а Корветом этим буду я...
Треснув, лопается вена. Черная река.
По реке плывут деревья, сны и облака.
Мы плывем, среди деревьев никого живого нет.
Только волны воют нам в ответ.
Корвет уходит в небеса.
Здесь так волшебно и опасно.
Во сне, но из другого сна.
Во сне у сумасшедшей сказки.
Капитан кричит: "Проклятье, тысяча чертей!"
И зубами отрывает голову с плечей.
Голова упала в небо, небо в голову дало,
И пошло,
пошло,
пошло,
пошло...
Надеюсь, эта записка поможет следствию и освободит его от ненужной работы. Кто-то воспримет мой поступок как дурь, кто-то - как эпатаж. Но помните, в начале я говорил, что между клоунадой и героизмом существует прочная связь. И я совершаю это шутя.
Я надеюсь также, что теперь вы не будете искать виноватых, не будете переживать, и поймете: это лучшее из того, что могло со мной произойти. И еще, что это - мой выбор.
И это не очередная банка варения.
Это моя первая по-настоящему мужская реплика.
Это начало настоящего мужского разговора, который будет длиться вечно.
Аминь.
Здесь и далее - цитаты из песен группы "Агата Кристи"
Состав группы "Агата Кристи": авторами большинства песен группы браться Вадим и Глеб Самойловы, а также в группе играют Александр Козлов и Андрей Котов.
Драм-машина - электронный инструмент, выполняющий функции барабанов и других ударных (от английского drum - барабан).
"Африканка" - песня с альбома "Агаты Кристи" "Коварство и Любовь".
"Я крашу губы гуталином, я обожаю черный цвет" - из песни "Агаты Кристи" "Опиум для никого", альбом "Опиум".
13
1