Аннотация: Первые дни войны между Россией и Украиной. Войны с применением ядерного оружия. Взгляд украинца.
Начало конца (часть 2)
Дверь бункера заскрипела. (Если конечно сырое полуподвальное помещение с плохой вентиляцией и освещением, совершенно не приспособленное для жизни людей, можно назвать бункером.) Послышались шаги на лестнице и в дверном проёме появились фигура. В полумраке нельзя было разобрать кто это, но понять, что это военный можно было только по тому, что фигура была в фуражке. По заполненному людьми залу прошла волна оживления. Все заволновались, засуетились, начали переговариваться и перешёптываться. Фигура в фуражке простояла ещё с минуту молча и неподвижно, оглядела собравшихся в помещении людей и заговорила:
--
Я полковник нашей украинской армии. Я пришёл доложить обстановку и собрать добровольцев желающих вступить в ряды украинской армии.
По залу прошла ещё одна волна оживления.
--
Нам повезло, - продолжил полковник, и все сразу замолчали, - ракета с ядерной боеголовкой, направленная на нас, была успешно отклонена киевской ПРО, и упала в десяти километрах восточней города. Задеты лишь правобережные районы.
--
Слава Богу, - раздался голос из зала, - больше не придётся сидеть в этой парилке, а то без вас мы долго бы боялись выйти.
--
Если бы ракета взорвалась над городом, вы бы от сюда уже не вышли, - сухо проговорил полковник. - Этот бункер не рассчитан на атомный удар. Здание над вами просто бы сложилось и ввалилось внутрь подвала.
--
Так значит, мы всё равно бы здесь все умерли, - раздался истерический женский голос. - Значит, зря мы побросали свои квартиры, работу, детей, и сломя голову понеслись в эту могилу.
--
Но всё же обошлось, вы же живы, - попытался успокоить женщину полковник.
--
Всё обошлось!? - закричала сквозь слёзы женщина, - Всё обошлось!? Война началась, вы не заметили? Мы всё равно все умрём! - Голос женщины затих. Раздался звук падающего тела, люди в том месте зашевелились, видно она упала в обморок, и кто-то пытается ей помочь.
--
Да, война началась, - чуть позже промолвил полковник. - И для нанесения ответного удара нужно собрать все силы. Я пришёл сюда, чтобы взять вас мужчины на военную службу. Я надеюсь, что все добровольно пойдут бороться с нашим врагом.
По залу прошли возгласы негодования:
--
А как же семьи, работа, квартиры, - неслось отовсюду.
--
Главное сейчас это Родина! - прокричал полковник. - Всё остальное вторично. Вы обязаны помочь своей стране в столь тяжёлое для неё время, так же как она помогала вам. - Полковник замолчал на мгновенье, а потом усталым голосом произнёс, - Наверху вас ждёт регистрация.
В бункере воцарился хаос: все кричали, толкались, жестикулировали, объясняли что-то друг другу, ругались. А ведь три часа назад никто не смел даже пошевелиться: все ожидали ядерного удара. Сейчас же каждому надо выплеснуть всю накопившуюся негативную энергию на окружающих.
Но я стоял молча и думал. Что я потеряю, если пойду в армию? Семьи у меня нет. Однокомнатная квартира в ветхом домике недалеко от сюда, да работа продавца в продуктовом магазине. Всё это уже в прошлом. Пришла война, а вместе с ней новое время. Всё нужно начинать сначала.
Я первым выбрался из шумящей толпы и направился в лестнице. Полковник одобряюще похлопал меня по плечу и обернулся, встречая взглядом следующего добровольца.
Регистрацией занимался молодой солдат, сидящий за газетным столиком (наверное, вынесли из какой-нибудь квартиры) с листком бумаги и ручкой. Он спросил только имя, фамилию и год рождения. Да больше и не требовалось. Зачем армии знать место жительства солдата из разрушенного ядерным взрывом города?
После регистрации я пошёл к грузовику (здоровенному КРАЗу с надписью "люди" на кузове) возле которого курили два солдата постарше.
--
Ну что ребята, теперь дембель не скоро, будете служить до конца войны, - улыбнулся я.
--
Отвали ты дядя, и без тебя хреново, - прорычал в ответ высокий солдат и бросил недокуренную сигарету на землю. - У меня мать жила на правом берегу.
Улыбка слетела с моего лица. Я отошёл от парней, опёрся о борт машины и молча стоял вплоть до того момента, когда полковник вышел из бункера и скомандовал: "По машинам".
Добровольцев оказалось не так уж и много: в кузове КРАЗа оставались ещё свободные места. Но я думаю, что рано или поздно всех остальных тоже заберут в армию, и уже не будут церемониться. Как никак мужчина самый нужный ресурс на войне.
После получасовой езды по киевским дорогам (не таким уж и разбитым) машина остановилась возле пятиэтажного здания. "Общежитие ПТУ-48" прочитал я на табличке когда вылез из кузова. Возле входа уже стояло много грузовиков, и толпились люди, как военные, так и штатские. Наверное, все казармы переполнены и добровольцев поселяют, где попало.
Полковник выбрался из кабины и сразу стал командовать:
--
Рядовой, отдашь списки прапорщику. А вы, - обратился он к нам, - идите на проходную, там вам должны выделить жильё. И не забудьте в четыре часа общий сбор возле входа.
Мы так и сделали.
Проходная встретила нас криками раздражённой смотрительницы:
--
Ну, кольки можна, да на вас усих и комнат не хопиць! Ды як жа гэта можна!?
Продолжая сетовать на жизнь смотрительница выдала нам ключи от трёх комнат на последнем этаже.
--
Панаехала тут. Хиба больш месц няма.
Мы молча удалились в свои комнаты. Идя по общежитию, я понял, что большая часть учащихся ПТУ также добровольно принудительно взята на службу. Во всех комнатах мимо которых мы проходили, находились молодые парни, и что-то оживлённо обсуждали. Когда я всё же добрался до своей комнаты (настоящий клоповник: пять разбитых кроватей и пять обтертых тумбочек) я сразу свалился на первую попавшуюся кровать и задремал. Остальные последовали моему примеру, как-никак сказывались десять часов проведённых в бункере. А ведь мы даже не познакомились и в машине ехали молча, и шли молча, и вот сейчас молчим. Ведь нам столько пришлось пережить за последние сутки, так что сейчас надо отойти от этих потрясений и полежать в тишине.
Но долго нам полежать не дали. В комнату ввалился какой-то солдат и прокричал:
--
Всем на выход! Скоро общий сбор.
Я посмотрел на часы - было половина третьего. Пришлось подниматься с кровати и идти к лестнице, проталкиваясь сквозь ряды парней ПТУшников (девушек, очевидно, пока в армию не брали) и привезённых мужчин, затем выходить на улицу, где было уже по настоящему холодно (поздняя осень всё-таки), и полтора часа стоять в галдящей, кричащей и курящей толпе.
В четыре часа, как и обещал, появился полковник. Постоял, подождал пока все замолчат и начал свою речь:
--
Хлопцы, - старался говорить он по-украински, хотя совершенно его не знал, - зараз для страны наступили тяжкие времена. Без вашей помощи нам не одолеть врага. А враг силён. Москали долго готовились к этой войне, сразу после прихода к власти этого выскочки генерала Петровского. Но мы долго не могли поверить в то, что свои же братья-славяне могут начать столь кровопролитную войну против нас, и поэтому не были подготовлены. О начале войны мы узнали только за полчаса до нанесения ядерных ударов и поэтому не могли, как следует отразить их. Разрушены Харьков, Львов, Донецк и Днепропетровск, задело Киев, уничтожены военные базы, полностью захвачен Крым, - полковник замолчал и через мгновенье продолжил свою речь, но уже более торжественным голосом. - Но и мы не остались в долгу. Все оставшиеся ядерные ракеты мы послали на их города и известные военные базы. Не знаю как Москва, но Воронеж разрушен до основания, - здесь полковник повысил голос до предела, словно докладывал главнокомандующему о выполненном задании, затем помолчал с минуту и продолжил. - Мы не должны допускать их вторжения на нашу территорию, защищать страну от вражьих посягательств. Вся надежда только на вас, хлопцы. Сейчас только вы можете спасти Родину.
Полковник замолчал, и в воздухе повисла гробовая тишина. Я, наконец-то, понял, что произошло что-то, что полностью, окончательно поменяло нашу жизнь. Всё, прошлое не вернёшь - остаётся только привыкать к новому непривычному миру.
Тишину нарушил голос неизвестного мне офицера, стоящего возле полковника:
--
А сейчас все по машинам, начинаем переброску к границе.
Толпа словно проснулась. Сейчас, как когда-то в бункере, все что-то кричали, чего-то требовали, со всем не соглашались.
--
А как же общежитие? У нас же здесь вещи! Мне надо попрощаться с семьёй. На всех же не хватит мест, - доносилось отовсюду.
--
Вам они не понадобятся. Успеете ещё. Хватит, хватит, не волнуйтесь, - только и успевал отвечать офицер.
--
Разговорчики, - наконец рявкнул полковник. - Приказ командования не подлежит обсуждению, если вы уже в рядах армии.
И все, как ни странно, но замолчали, а некоторые даже пошли к грузовикам, занимать лучшие места. За ними поплелись и все остальные.
В кузове было уже не так свободно, как в прошлый раз. Многие всю дорогу стояли, держась за что попало: то за стены, то за сидящих, то за друг друга. Все потому что кузов не был оборудован поручнями для стоящих, но мне повезло, я сидел. И чувствовал неудобство только тогда, когда машина подскакивала на кочках и все стоящие валились на меня и на других. Но ехали мы довольно долго и дорога была не из лучших, так что чувствовал я себя неудобно почти всё время.
Как и в прошлый раз никто не заводил разговоров и даже не спрашивал, как зовут других. Все ехали молча, погружённые в свои мысли. Только из кабины водителя доносились иногда слова. Там ехали два офицера.
Остановились мы только тогда, когда на улице уже стояла кромешная тьма. Я посмотрел на часы, было только восемь часов вечера. Снаружи откинули борт и мы, наконец, выбрались наружу. Я осмотрелся, вроде мы приехали в какой-то город, только вот электричества в нём не было: не светили фонари, да и в домах не горел свет. Только костры, разведённые неподалёку, да свет от автомобильных фар, разгоняли тьму. Я поглядел в ту сторону, где горели костры, и увидел множество военных палаток и толпу людей. Были там и солдаты-срочники, и офицеры, но больше конечно было гражданских, точнее добровольцев. Меня удивило то, что среди этих добровольцев были не только парни лет 20-30, но встречались и подростки, и даже старики лет 60.
Офицер приказал, чтобы мы направились к палаткам, поели и нашли себе место для ночлега. Мы так и сделали. В палаточном городке нас приняли, словно новоприбывших в камере смертников. Со всех сторон неслись реплики, типа: "Ещё пушечного мяса привезли", "Такими темпами всех мужиков сюда свезут" и "Добро пожаловать в Красную Армию". Не обращая на это внимания, я подошёл к какому-то старику, спокойно сидящему у костра:
--
Можно спросить? Как называется этот город?
--
Чаму ж не, сынку. Гэта Кокотоп.
--
Спасибо.
Никогда здесь не был, хотя до границы от сюда действительно не далеко, километров 80.
Я отошёл от деда и направился к ближайшей полевой кухне за ужином. Получив свою порцию, я пошёл искать свободную палатку. В центре всё было уже занято, а вот с краю многие палатки были вообще пусты. Я вошёл в первую попавшуюся, сел на холодный брезент, съел уже остывшее пюре с салатом, упал на спину и тут же уснул.
Разбудил меня холодный поток воздуха, ворвавшийся в палатку, и крик солдата: "Подъём. Всем встать. Сбор на площади".
Я в начале даже не понял, где я нахожусь. Серое полотно над головой и по бокам, холодный брезент под руками, запах гари и дыма в воздухе - всё было столь непривычно и ново, всё так отличалось от привычной жизни. Но когда я всё вспомнил, меня удивило то, что палатка оказалось полностью заполненной людьми, хотя я не помню, что бы ночью кто-нибудь заходил. Неужели у меня такой крепкий сон?
На улице стояла мерзкая погода: моросил мелкий дождик, земля превратилась в непроходимое болото. Но, слава Богу, недалеко от палатки проходила асфальтированная дорожка. Доскочив до неё в один прыжок, я вздохнул с облегчением и огляделся.
Оказывается, палатки стояли на газоне, окруженном остриженным кустарником. В центре была проложена дорожка, ведущая к памятнику, на которой я и стоял. Я повернулся к постаменту. Да это же Ленин! Много же их снесли и уничтожили, но в этом городке он почему-то стоит на прежнем месте.
За памятником обнаружилась большая асфальтированная площадка, заставленная грузовиками и прицепами, между которыми уже теснились люди. Вот о какой площади говорил солдат.
Я пошёл к людям, надеясь, что скоро будут давать завтрак. Но, подойдя, ближе я понял, что едой здесь и не пахнет. И хотя на площади я заметил две походные кухни, но ни у одной из них не было скопления людей, все были обращены к зданию с колоннами, стоящему напротив Ленина. У входа стоял командирский УАЗик, а возле него облокотившись о крыло, стоял солдат, держащий в руке мегафон. Я смог протиснуться сквозь толпу и поэтому видел всё, что происходило возле машины. Через несколько минут из здания (скорей всего административного) выбежал полковник, вырвал из рук солдата мегафон и закричал в него:
--
Все кто служил в армии выйти из строя.
Давно это было ещё при союзе, закинули меня тогда аж в Казахстан на целину. Служба была никакая, всё время только и делали, что боролись за урожай. Даже пострелять толком не дали.
С такими мыслями я растолкал впереди стоящих и выбрался на свободную площадку перед зданием.
Нас, прошедших все тяготы военной службы, оказалось не так уж и много по сравнению с молодёжью. В основном вышли мужчины примерно моего возраста, ну чуть моложе или чуть старше. Но к своему удивлению я увидел как старик, с которым я говорил у костра, тоже выбрался из толпы и подошёл к нам. За ним последовало ещё несколько пенсионеров. Судя по возрасту, они скорей всего участвовали и в предыдущей Второй Мировой войне.
Полковник окинул нас тяжёлым взглядом (видимо, слишком мало нас было), поднёс ко рту мегафон и проговорил:
--
Ну что ж, вы освобождаетесь от прохождения курса молодого бойца и перейдёте непосредственно к практике ведения боя в городской местности. Но так как у нас очень мало времени, курс будет ускоренным. Всё. Можете идти получать экипировку.
Я пожал плечами и двинулся вслед за стариком к машине, где солдаты уже раздавали эту самую экипировку. В неё входили армейские сапоги с портянками и автомат Калашникова с одной обоймой патронов, как нам сказал солдат, холостых. Уходя от машины, я услышал, что полковник всё ещё что-то говорит новобранцем. Я не стал прислушиваться и пошёл в палатку примерять обновку, хотя вряд ли она придётся мне в пору.
Три дня мы бывшие солдаты бывшей советской армии вспоминали былые навыки. Курс ведения боя в городской местности хоть и был ускоренным, но никак не упрощённым. Гоняли нас как молодых. Даже служа в армии я не испытывал таких нагрузок, которые сейчас были минимумом. Мы бегали кроссы по пересечённой, карабкались по зданиям без альпинистского снаряжения (в городе нашлась замороженная стройка), укрепляли позиции, ставили баррикады и минировали объекты. Но почти не стреляли. Только два раза мы стреляли боевыми патронами и то по мишеням, да ещё несколько раз холостыми, для видимости ведения огня. В основном автомат висел на плече мёртвым грузом и мешал бегать. Правда и новобранцем тоже приходилось не сладко. Каждый раз, возвращаясь в палатку, я видел только их измученные тела, разбросанные по полу. Правда и сам я в скором времени присоединялся к ним. Одно было хорошо: кормили нас на убой. Я даже не знаю, откуда у военных поваров столько мяса (наверное, конфисковали у местного населения или же кормили убитыми радиацией животными).
К концу третьего дня я вымотался до предела. После очередной изнуряющей тренировки я с трудом смог доползти до своего спального мешка и провалиться в сон, не снимая одежды. Но поспать, как всегда не дали. На следующий день, чуть ли не в пять часов утра, когда до рассвета было ещё далеко, заревел сигнал общёй тревоги. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как выбраться и постели и, словно лунатик, поплестись на площадь под оглушительные завывания сирены. Когда же сирена затихла, на площади уже выстроилась вся наша учебная рота (так мы назывались по военной терминологии), но выстроилась она как всегда отвратительно и представляла собой толпу (не учили нас строевой подготовке, не было времени).
Через несколько минут из здания с колоннами выбежал полковник. Ну и вид же был у него: непричёсанный, небритый, без фуражки, в шинели, наброшенной поверх не застёгнутой рубашки. Он был совершенно не похож на того, опрятного и строгого, полковника, который командовал нами вчера. Схватив мегафон с капота УАЗика, полковник поднёс его ко рту, но не сказал ни слова. Он простоял так ещё с минуту молча, наверное, обдумывал предстоящую речь, затем поправил шинель и, наконец, заговорил:
--
Хлопцы, учения закончены, теперь начинаются настоящие боевые действия, - голос его, в отличие от внешнего вида, остался прежним. - Основные силы русских уже перешли границу. Ещё совсем недавно только маленькие отряды по 5-7 человек проникали на нашу территорию. По данным нашей разведки, они готовили плацдарм для наступления основных сил, поэтому далеко они не заходили. Граница их действий начинается примерно в двадцати километрах от нашего лагеря, - полковник глубоко вдохнул и продолжил. - Но совсем недавно пришли новые разведданные. Оказывается, у этих отрядов была и другая миссия. Бесчеловечная миссия. По пришедшим данным в городе Кролевце уничтожено всё оставшееся там взрослое население, в основном женщины. Расстреляны на заднем дворе школы ... - полковник сорвался, - Эти скоты даже не удосужились отрыть хотя бы общую могилу. Трупы так и лежат кучей, - помолчав секунду, полковник продолжил прежним голосом. - Но это ещё не всё. Все дети, находившиеся в городе, были вывезены на территорию России. Всем вам известно, что в России принят самый антигуманный и бесчеловечный закон в мире. Закон, разрешающий опыты над людьми. Только воспалённые мозги этих извергов, по-другому их не назовёшь, могли додуматься до такой мерзости. И теперь дети Украины лягут под ножи их учёных-психов. Это ещё раньше, ещё при союзе можно было говорить о братстве, об общих славянских корнях, но сейчас всё кончено. Россия окончательно превратилась в империю зла. Страну, где благополучие отдельных личностей стоит выше жизней других, страну, где правит жестокость и насилие, страну, главной целью которой является мировое господство. Да, да, именно мировое. И наша страна стала первой на их кровавом пути. И наша задача не дать им пойти дальше, не допустить воцарения зла на Земле.
Полковника явно занесло слишком высоко, но, несмотря на это, в душе у меня вспыхнула ярая ненависть к врагу. И если бы мой автомат был заряжен боевыми, я бы не раздумывая, пошёл убивать русских. Видимо для этого и была произнесена такая речь, потому как дальше полковник прокричал:
--
Хлопцы, на вас вся надежда. Из штаба передали, чтобы мы немедленно начинали атаку, пока вражеские силы не укрепили позиции. Идём в Кролевец. Отомстим за наших братьев и сестёр! Русские умоются кровью! По машинам! - крикнул полковник и, оттолкнув солдата сел за руль УАЗика.
Разъярённая толпа новобранцев просто набросилась на грузовики, стоящие неподалёку. Я в числе первых ворвался в кузов и подбежал к солдату, дежурившему у ящика с боеприпасами. Получив свои три обоймы боевых патронов и осколочную гранату, которая оказалась даже легче учебной, я сел на лавку. В этот же миг грузовик рванулся с места.
Всю дорогу машину неимоверно трясло, так как ехали мы по полному бездорожью, наверное, сокращали путь. После получаса езды я решил выглянуть наружу, посмотреть, не рассвело ли уже. Только я отодвинул полог брезента, как яркая вспышка над тем местом, откуда мы ехали, ослепила меня на мгновение. Скорей всего русские, разузнав местоположение нашего лагеря, решили уничтожить его. Я, конечно, плохо разбираюсь в боеголовках и ракетах, но сразу понял, что это была не ядерная бомба. Да и станут ли русские расходовать такое ценное оружие на толпу каких-то необученных охламонов.
Боевой запал, разожженный речью полковника, стал потухать по мере приближения к противнику. И я впервые подумал: "А что если я сейчас умру?". И хотя в такое время не хотелось думать о смерти, непосредственная близость уже чувствовалась. Я вдруг понял, что наша атака ничего хорошего не принесёт и ничего в этой войне не изменит, что мы только зря погибнем, подтвердив чьи-то слова о том, что мы лишь пушечное мясо. Я подумал, что, может, и не было никакого приказа командования, что вся эта атака придумана полковником. В голову даже закралась мысль, что, может быть, вообще нет никакого командования, что украинская армия это лишь остатки выживших военных да мужики с улицы. Я даже подумал, что ...
Но додумать мне не дали. Грузовик резко затормозил, и мы все повалились на пол. Выбравшись из кузова, я сквозь царящий вокруг шум, сумел расслышать приказ полковника:
--
До города километр пути. Мы должны пройти пешком это расстояние и напасть на ничего не ожидающих русских. Мы должны застать врасплох этих гадов.
Услышав эти слова, я понял, что полковник просто не видел взрыва на нашей базе, либо умышленно не упоминает о нём. Плохое предчувствие овладело мной. Догадки, одна страшнее другой роились в моей голове. Из-за этих мыслей я несколько раз споткнулся, когда бежал за остальными, падал, полностью погружаясь в утренний туман, и вставал, и снова бежал. Бежал по полю, утопая в тумане. Бежал по огородам по голой промёрзшей земле. Бежал мимо одноэтажных хат, совершенно пустых. Бежал до тех пор, пока голос полковника не приказал мне:
--
Стоять! Надо разделиться на группы. Одна во главе со мной пойдёт на север, другая - на северо-запад. Все кто уже служил, за мной! Убивать всех кого видите. Наших в городе уже не осталось.
И я побежал снова. Бежал пока не заметил подрагивающий свет в окне одного из трёхэтажных домов, пока не услышал тарахтение и визг, наполнивший воздух. Огоньки вспыхивали уже не только в доме, но и на улице. Что-то кричал полковник, но я его не слышал. Я остановился, встал на одно колено, прижал автомат к плечу, как учили, и нажал на курок. Автомат скакал, вырывался из рук, словно бешеный кот. Едкий дым разъедал мне глаза, я не видел куда стреляю, но продолжал сжимать курок. И когда автомат замолк, перестал выплёвывать одну пулю за другой, я машинально выдернул, пустую обойму и вставил на её место новую. Но перед тем как продолжить стрелять я огляделся. Огоньков в доме стало меньше, но зато чуть подальше появились новые. Недалеко от меня лежало несколько людей, но остальные наши продолжали бежать, а некоторые, как и я, стреляли по дому. Полковника нигде не было видно, и я решил найти его, поэтому встал и побежал к зданию, не обращая внимания на пули.
Подбежав к дому, я спиной прижался к стене и боком пошёл к входу. В подъезде я услышал шум и какую-то возню. Дрожащими руками я нащупал на поясе гранату, с трудом выдернул чеку и, не глядя, забросил её в дверной проём. Раздался взрыв, осколки кирпича и штукатурки с дымом вырвались наружу. Взрывной волной меня отбросило от стены, и я на мгновенье потерял сознание. Очнувшись, я приподнялся на четвереньках, нащупал на земле автомат, собрался с силами и встал. Отовсюду доносились выстрелы, раздавались взрывы. Я услышал чьи-то приближающиеся голоса и решил скрыться в подъезде. Сквозь дым и пыль, поднятую гранатой, я сумел заметить тело на лестничной клетке.
"Я же мог убить своего," - озарила меня страшная мысль. Но, приглядевшись, я понял, что лежавший на полу человек был одет в форму (причём не в нашу форму), испачканную в крови, изорванную осколками. Я не мог больше находиться рядом с трупом, меня вот-вот могло вывернуть на изнанку. И я решил убежать отсюда, но не вверх по лестнице, а обратно на улицу. Выбежав на свежий воздух, я глубоко вздохнул и хотел, было уже бежать дальше, как что-то тяжёлое обрушилось мне на голову. Падая, я перевернулся, чтобы хоть краем глаза увидеть того, кто меня ударил. Уже лёжа на земле с полуоткрытыми глазами, я увидел силуэт человека, склонившегося надо мной. Невысокий, не плечистый, обычный парень. В нём не ощущалось особой физической силы. Человек был в той же форме, что и убитый мной солдат (в новой форме российской армии, которую я много раз видел по телевизору), но у этого человека были ещё и погоны, погоны лейтенанта. Он стоял, держа в одной руке свой табельный пистолет, и целился мне в лицо. Я понял, что это конец, что так бесславно заканчивается жизнь обычного украинского солдата. Солдата так и не успевшего повоевать. Хотя к черту эту проклятую войну, к чёрту эту проклятую жизнь.
Краем глаза я заметил приближающийся белый халат. Глаза уже слипались, и я с трудом мог смотреть, но всё же разглядел тёмные пятна на халате и резиновые перчатки на руках пришедшего. Лица его я не увидел, только услышал голос:
--
Не стоит, лейтенант. Это хороший материал. Он нам ещё пригодиться живым. У меня даже есть возможность поставить его в ряды нашей армии. Ведь вы сами знаете, как нам нужны солдаты. Верные нашему делу солдаты.
--
Да, конечно. Но неужели вы сможете и это?
--
Конечно, мы ещё не проводили таких операций, но стоит же с кого-то начинать.
--
Конечно.
Пальцы лейтенанта зажали моё запястье словно тиски. Я заскрипел зубами от боли, но лейтенант не ослаблял хватку, и потащил меня по земле. Через несколько минут я сумел открыть глаза. И первое что я увидел - это труп полковника. В его открытых глазах застыл ужас и безумие, а в груди зияла дыра, которую вряд ли могла проделать пуля. Скоре всего чья-то сильная рука вырвала у него сердце. Я с трудом повернул голову и увидел окровавленную руку лейтенанта, крепко держащего меня за запястье. Затем в глазах моих потемнело, и я потерял сознание.
Завтра я опять пойду на боевое задание. Я очень этому рад, потому что только на задании я могу доказать свою верность Родине. Верность Российской Империи. Сейчас я с любовью смазываю свой автомат, вспоминая лица поверженных им врагов. Огорчало меня только одно - сильно болело запястье левой руки, на его опоясывал огромный синяк. Это мешает мне долго стрелять, потому что я не могу долго держать автомат больной рукой. Но лейтенант сказал, что это скоро пройдёт. Лейтенант самый добрый и отзывчивый человек. Я во всём стараюсь быть похожим на лейтенанта. А как он расправляется с врагами, вырывая их сердца, это надо видеть! Когда я вырасту, я тоже стану лейтенантом.