Странное это было чувство! Незнакомые обычаи и привычки местных жителей не на шутку озадачили Андрея. Взбудоражили мысли: под его окнами протекала совсем непонятная жизнь. Здесь все было иначе. Другие радости, заботы, да и местные натуры отличались от московских. "Так что же все-таки первично?" - Думал он, глядя в окошко. - То ли уклад жизни влияет на нрав живущего в деревне народа, то ли, наоборт, характеры людей определяют то, как складывается их судьба?
- Что первым родилось, Марина Ивановна, яйцо или все-таки курица? - спросил Андрей у соседки-старушки.
- А от худой курицы, парень, и яйца худые! А ты, Андрюха, хоть и московский писатель, а ерунду не болтай и народ не смеши, - бабка Мартна отмахнулась от него, как от мухи, и Андрею вдруг стало неловко, и за писательство свое, и за что-то ещё..

Вечером тридцать первого декабря Андрею взгрустнулось, и не по-московски, не знал, что делать с этой деревенской тишиной. В тяжелом тулупе и валенках прошелся по скрипучей от снега улице, заглянул в огромные окна столовой. А там шел пир горой, гремела музыка, мелькали лица. И исчезли вдруг все различия: в праздниках и в смерти люди одинаково равны. Вот и встреча нового года делала похожими и местных жителей, и москвичей. И в столице, и где-нибудь в далекой Сибири, и здесь, в этой крохотной деревеньке, сидели за столами одинаковые люди, ели одинаковые салаты и пропивали одинаковую жизнь.

Андрей вернулся домой, пожарил себе картошки, откупорил бутылочку и задумался о наступающем новом годе. А что, если бы вместо веселой встречи следующего года, люди плакали бы на проводах уходящего? Если бы они плакали об упущенном времени, о пустых обещаниях и о несложившейся любви? Разве можно веселиться, когда хоронишь старый год?..

Тикали на стенке ходики, и перекинулись за полночь. Похоронившие прошлый год селяне расходились по домам вдоль скрипучей от снега улице. И долго еще Андрей мерил шагами свою крохотную избушку. А потом смахнул со стола крошки, достал рабочую тетрадь и полетело!

* * *

В доме Сергея Петровича намечалась вечеринка. Гости собирались не спеша, проходили в комнаты и рассаживались на мягких диванах, креслах и на собранных по соседям табуретках и стульях. Сергей Петрович был человеком жизнерадостным, неутомимым; с ним рядом и жилось легко, и работалось, а уж праздники отмечать -- веселее его в деревне не найдешь. Гулянок диких он не признавал и любил, чтобы праздники отмечались со смыслом. Так что если песня -- то пусть уж хорошая, старинная, а если тост -- то чтоб запомнился на годы. И столько раз Сергей Петрович праздники устраивал на свой особый лад, что теперь уже всегда заранее было известно, в каком порядке и какие песни прозвучат. И в этот раз все должно было идти как по маслу.

Вот только деревенский гармонист дядька Алексей чуть не испортил с самого начала. Пришел на праздник с опозданием, пробрался в угол залы и уселся под окно, в стороне, чтоб не мешать гуляющим. Развернул свой старый, от отца еще доставшийся, инструмент, да и задел на подоконнике огромную герань. Дрогнули листья цветка, горшок наклонился и, медленно разворачиваясь, начал плавное движение вниз. Алексей успел уже мысленно увидеть и осколки, и влажные ошметки грязи на крашенных досках, и испорченный новенький пушистый ковер; успел уже прочувствовать неловкость от обратившихся в его сторону взглядов, а горшок все еще наклонялся; тяжело и медленно, градус за градусом, секунда за секундой, проделывал свой путь в небытие. Но, казалось, время нарочно замедлилось, чтобы выручить неуклюжего гармониста, так что он успел-таки прижать горшок к стене огромным своим плечом, да так и замер -- с гармонью в руках, с горшком за спиной и с широко раскрытыми глазами. Тут на помощь ему пришел соседский парнишка, подхватил спасенную герань и поставил ее аккуратно на пол. Теперь не упадет, и ладно. Разбитый на празднике горшок -- дурная, нехорошая примета.

...На вечеринках Сергея Петровича не было места новомодным штучкам-дрючкам. Пляска ли, песня ли, но обязательно должна быть добрая, старинная; и вот Алексей развернул опять свою гармонь и полилась мелодия тихая и спокойная, широкая как те поля, что тянулись до самого неба. Оживились собравшиеся гости, и в глазах их потихоньку просыпалась жизнь; и, словно услышав отклик, гармонь дядьки Алексея заиграла ярче и смелее, и, как полагается на вечеринках Сергея Петровича, гости расступились, освобождая место в центре зала. Хозяйка дома, мудрая, красивая Арина вошла в круг молча, опустив глаза, и лишь блуждающая на губах ее улыбка выдавала нетерпеливое томление сердца, которое выразить можно разве лишь в танце; и под старинную гармонь Арина танцевала задумчиво, плавно, с душою. И движения рук ее, и каждый поворот бедра выражали и внутреннюю энергию, и скрытую силу, которою наполнена была ее душа и которую приходилось прятать глубоко внутри, чтобы не растранжирить среди скучной рутины деревенских будней. Колыхался подол ее длинной черной юбки, и тем была Арина хороша, что танцевала для себя, для сердца, и, танцуя, отказывалась от целого мира: отрешалась и от одобрительных взглядов мужчин, и от женских завистливых взглядов. Отрешилась она и от горьких потерь, и от всех своих повседневных забот, и даже от той нелепой герани в неразбившемся горшке из местной глины.

Отплясавши, отступила Арина в сторонку, присела в кресло поближе к дорогому своему Сергею Петровичу, а гармонь Алексея тем временем разошлась уже, да не на шутку. Пришел черед и старшего сына Сергея Петровича. Для него Алексей сыграл любимую -- ту самую, что разрывала грудь и оставляла на сердце глубокие шрамы, а под такую песню полагалось и закусывать, и запивать, и вот уже пошли по кругу тяжелые подносы с водкой и с угощением. И раскрутился праздник! Пошловатый, грубоватый юморок бесшабашных частушек смешивался с неожиданной народной мудростью, отчего короткие эти четверостишия казались наполненными едким электричеством, и в гранях этих несовместимых, казалось бы, сочетаний, играл и бился, и рвался на волю заразительно веселый огонек. Прошло совсем немного времени, а взрослые дочери Сергея Петровича успели отнести на кухню батарею-две пустых бутылок, и танцевать теперь уже пошли все гости, и даже самые ленивые, самые неуклюжие не удержались, поддались живому порыву! Пришел черед танцевать и старшей дочери Сергея Петровича. Наташенька лицом хоть и была похожа на Арину, да танец ее от материнского отличался. Умная была эта Наташка и знала, чертовка, что хороша собой, а потому и танцевала напоказ, словно молодостью своей похвалиться хотела. Ловила восхищенные взгляды мужчин и живо на них отвечала, то взмахом черного платка, а то и просто веселой и хитрой улыбкой.

Крепки еще традиции местных праздников, и не бывает праздника без хорошего пира. Соседние комнаты были уже подготовлены, там столы ломились от богато приготовленных блюд. Гостей пригласили. Алексей отложил, наконец, свою усталую гармонь. Хозяйка Арина в черной косынке с широким подносом в руках стояла у входа в столовую комнату, и мимо нее проходили гости, отламывая густо посыпанный солью хлеб, а некоторые из них, совсем некстати вспомнив иной какой-то обычай, трижды целовали хозяйку в румяные щеки. Гармонист дядька Алексей притворился пьяным, нарочно ошибся и полез было целоваться к хозяйкиной дочке Наталье, но та его высмеяла, и тем бы дело и закончилось, если бы не сердитые взгляды Алексеевой жены: вот проводим хозяина, а там, мол, разберемся!

...Возле окна, на стуле, отдыхала забытая Алексеем гармонь, внизу, на полу, стоял горшок с геранью, тут и там блестели пустые хрустальные чарки. Один за другим проходили гости к богато накрытым столам, последней вышла из зала Арина, а виновника торжества, Сергея Петровича, по обычаю, оставили в зале совсем одного. И вот Сергей Петрович, в лучшем своем костюме, под завешанными черной материей зеркалами, наконец, остался в зале в полной тишине. Кто знает, к чему такое суеверие, но обычай требовал, чтобы после веселых проводов покойнику давали передышку. Семья не поскупилась, и обитый дорогим велюром гроб Сергея Петровича был выписан два дня назад из большого города, а украшавшие комнату венки из свежей хвои и цветы в огромных ведрах напоминали о любви соседей и друзей. Совсем немного времени осталось. Отпраздновали жизнь, и хватит! Теперь уж скоро, и -- в последний путь...

* * *

Первого января Андрей проснулся от яркого света. Уже стояло позднее утро, солнце поднялось высоко над деревней. За окном блестела покрытая инеем ветка. На кухонном столе лежал едва законченный набросок очередного рассказа. Андрей вскочил с кровати, сунул в валенки босые ноги и как был, полуголый, выскочил на улицу. Нужно было очистить дорожку от сугробов. Хорошо-то как! Мороз кусался, а присыпанная свежим снегом деревня показалась Андрею родной и то ли вечной, то ли обновленной. А, быть может, она всего лишь померещилась ему во сне.