«...ты понимаешь, - продолжала писать она, - я даже не подозревала, что можно кого-то так любить! Любить, буквально, с того момента, когда он ( тогда еще - «оно», - хотя я была совершенно уверена, что это он, потому что хотела, чтобы это был он) только-только начал шевелиться — ах, эти легкие невесомые касания внутри! Когда екает сердце, и все в душе переворачивается, и ты любишь, любишь, любишь так сильно, что слезы наворачиваются на глаза и кажется, ты не выдержишь, сейчас лопнет сердце и закипят мозги от этого накала чувств.
Собственно, я ведь и замуж-то вышла только потому, что захотела ребенка. Правда, не вообще — ребенка, - а именно от этого...ну, мужчиной я его отца тогда никак не могла назвать, он был в моих глазах мальчиком — красивым, с тонким лицом, ужасно, на мой взгляд, зажатым, с миллионом комплексов, а ведь он меня потом долгие годы уговаривал, что никаких комплексов у него нет, ну, это мы все такие: ни за что не хотим показаться слабее, чем есть на самом деле. Словом, хотя он и был уже вполне взрослым мужчиной, и я захотела ребенка именно от него, большую часть нашей жизни он был в моих глазах именно мальчиком, и это меня удерживало рядом с ним, не знаю, правда, помнил ли он меня как ту девочку, что однажды, стоя рядом с ним в переполненном автобусе и глядя на его всегда как бы слегка растерянный профиль подумала с каким-то даже ожесточением: «Хочу от него ребенка», - и была обречена на ужасную, просто ненормальную любовь к этому, еще тогда несуществующему ребенку.
Он ведь меня чуть не убил, знаешь. Ни за что не хотел покидать меня, чтобы явиться, наконец, на этот свет ( в скобках замечу: и до сих пор не хочет, хотя я теперь уже хочу только одного — отдохнуть. Отдохнуть от любви — она изнурила меня, и я возжаждала бесчувствия. Интересно, а это возможно?) И вот, казалось бы, мы с ним выиграли эту битву, оба остались живы, мы должны были бы понимать друг друга, как никто больше, как понимают те, кто пережил нечто, чего не видели и не прочувствовали другие. Мне кажется это таким логичным, но, видимо, я слишком большое значение придаю логике, может быть, ее вообще не существует?
Потому что, такого уровня взаимного непонимания, таких взрывов негативных эмоций и нелюбви, какие демонстрируем мы с ним, я больше никогда и ни с кем не переживала.
Но при этом, когда я смотрю в окно моей спальни, как он уходит, смотрю в его затылок, вижу, как он сутулится, как он гнется под тяжестью этой жизни, оказавшейся совершенно невозможной и неподъемной, я испытываю такой ужас, такое ощущение бессилия, невозможности ему помочь — ибо кто же может помочь человеку справиться с его собственным адом?! - что начинаю думать, может быть, он знал все это заранее там, тогда, во мне, в теплом и уютном мраке, когда слышал биение моего сердца, окутанный и пронизанный его ритмом, отбивавшим одно слово, и слово это было «любовь»? Может быть, у него дар, и дар этот еще тогда подсказал ему, что мы с ним не сумеем вынести тягот жизни, не сумеем защитить любовь, уберечь ее от истирания и ударов? Может быть, поэтому он так долго цеплялся за меня — чуть не уморил нас обоих — и теперь не может мне простить ( всю жизнь!), что я все же его отторгла, вытолкнула в этот кошмар повседневности, изматывающей настолько, что у сердца не остается сил на трансляцию, на излучение, и ему только и остается, что глухо и немо трепыхаться безо всякого ритма, лишь бы протолкнуть кровь по ее извечному пути, а большего вы у него и не просите, хорошо, что хоть пока не остановилось, хотя и это еще не известно — хорошо ли».
«Ты не представляешь этого ужаса: видеть, как часть тебя постепенно разрастается, поначалу прекрасная, милая, чудесная, а потом вдруг вмешивается нечто — то ли вирус, то ли плохое питание, - и начинается чудовищная деформация и этой части, и тебя самой, и уже невозможно вспомнить, такими ли были мы до ее начала, понять, когда это начало случилось, если можно о начале сказать, что оно случается.
И приходится жить с этим ужасом, как человек живет с горбом, который вдруг вырастает у него, казалось бы, ни с того ни с сего, - и вот, изволь таскать его на глазах у всего человечества и делать еще при этом независимое лицо, стараясь не обращать внимания на взгляды, а главное, умудрясь себя такого любить, как же иначе! Где же, как не в любви к себе, черпать силы для ежедневного в течение многих лет таскания ног по жизни, если другие источники для них постепенно исчезают?!
Знаю-знаю, если любишь, то взгляды окружающих должны быть тебе безразличны — и это верно отчасти, но только отчасти.
Каким счастливым солнечным ветром наполняется сердце, если вдруг перехватишь взгляд, в котором светится «и я так хочу»! Мы ведь дети, большие, толстые, седые, морщинистые, но — дети. И нам хочется показать всем другим детям, какая штука у нас есть, красивая и замечательная. И пусть даже мы на словах иронически относимся к своей зависимости от этих других детей, на деле мы зависимы и не хотим выглядеть менее удачливыми и счастливыми, чем они.
Тем более, что кое-кому, в самом деле удается заполучить в свои руки красивые и замечательные вещи, мы их видим и хотим себе того же, ан, не выходит».
«Вложить в руки человеку инструменты, которые должны помочь ему вылепить себя и смотреть бессильно, как он отбрасывает их в сторону, предпочитая остаться аморфной массой, текучей, меняющей форму, предпочитающей формы уродливые, и при этом обвиняющей тебя, что ты пытаешься применить насилие и слепить свое подобие — такие безосновательные и несправедливые обвинения!
Да еще знать, что в своем сознании он предпочитает не видеть тебя такой, какая ты есть на самом деле, и совершает над твоим образом то, в чем обвиняет тебя, а именно: придает ему ложную форму, удобную для себя, для своих ежеминутных обвинений тебе как виновнице всех неудач и потерь.
<
dd> Ну, может быть, и виновата, как виноват всякий, кто без спроса произвел на свет, но разве это вина, а не бесценный подарок?!
Настолько бесценный, что, сделав его, ты остаешься банкротом, о чем узнаешь только в конце жизни, когда уже ничего не изменить — ни себя, ни обстоятельств своего существования, ни отношения к своем банкротству.
Потому что, видя, как другие не только остались при своих активах, но даже и приумножили их, я кричу внутри себя: «Почему не я?! Ведь я так любила!»
Почему не я?!
Почему?»
Она перестала писать, не заботясь, выглядит ли письмо завершенным, вбила в адресную строку: «...@mail.ru», - и нажала на кнопку «Отправить».
Письмо ушло, она открыла папку «Отправленные», чтобы перечесть его еще раз, и долго смотрела, не могла понять, почему перед глазами маячит адрес сына и каким же это образом она умудрилась спутать два таких разных слова - «yandex» и «mail».