Тяжелый рабочий день, наконец-то, пришел к своему логическому концу, и можно было спокойно отправляться восвояси. Но "спокойно" не получалось. Нервы были натянуты, болела голова, на душе было погано. Ужасный был день. И хотя половина уроков была отменена, устала ОНА так, словно дала шесть " открытых " уроков перед огромной министерской комиссией. Какое безобразие - эта, так называемая, профориентация! Навесят ярлык из красивого заграничного слова, и думают, что обвели всех вокруг пальца!
Дело было в том, что в восьмых классах сегодня работали " психологи ", якобы определяя, к какой трудовой деятельности имели склонность эти пятнадцатилетние дети, которые и сами-то еще ничего не знали о себе. Все это было очень внушительно обставленно: сначала ребята заполняли какие-то простыни-опросные листы, потом проходили тесты, потом было собеседование - и все это только для того, чтобы не дать части из них пойти учиться в девятый класс, а на основании " научных " выводов заставить идти в ПТУ.
Конечно, старались выжить " троечников ", а те не давались, и в школе стоял бедлам, почище английского сумасшедшего дома.
Основной вопрос, который занимал детей был: " А если я не хочу? " Психологини вертелись, как ужи на сковороде, подводя теоретическую базу под необходимость уйти из родной школы в неизвестное ПТУ.
Девчонки откровенно ревели. Ни одна из них еще не знала, кем хочет быть: пристрастия менялись, с завидной регулярностью, по крайней мере, раз в месяц, а то и чаще. Колебались эти пристрастия от актрисы кино до врача-косметолога, но ни одна ни разу не хотела стать швеей-мотористкой или сборщицей электронных плат.
Одно плечо у НЕЕ было мокрым - в него то и дело ревели " ее " девчонки, а ОНА не знала, где взять слова утешения. Помочь ОНА не могла ничем. Психологини тоже не были ни в чем виноваты - они только исполняли спущенную " сверху " директиву, что делать, зарплату приходилось отрабатывать. А неприятностей не хотел никто.
Парни вели себя сдержаннее, но тоже приходили к ней излить душу. " А почему это я обязательно должет ползать в грязи, а не кто-нибудь другой?" - прямо спросил один из них, холодно гляда ей в глаза. С ним разговор был короткий - он совершенно не учился, хотя был способным малым, и ОНА не раз предупреждала его, что когда-нибудь он раскается в своем безделии. Так ему и было отвечено, на что он, не менее холодно, ответил, что, вообще не понимает, почему в его жизнь так бесцеремонно вмешиваются люди, которые его не знают и в нем ничего не понимают.
Что делать - ОНА была с ним согласна. Кто может знать, какие способности вырастут в этих детях, когда прекратятся и улягутся бушующие в них гормональные бури, и организм сможет отвлечься от сферы физиологической и уделить внимание сфере интеллектуальной!
Собственное бессилие и зависимость от чужой воли всегда приводили ЕЕ в ярость, которую, к тому же, приходилось скрывать от всех.
Ребята, учившиеся без троек, и спокойно прошедшие в девятый класс изо всех сил старались не попадаться на глаза неудачникам, чтобы лишний раз не огорчать их своим видом, и тоже прятались в ЕЕ кабинете, делая вид, что решили сделать генеральную уборку, а на самом деле, устроив грандиозный беспорядок, который ЕЙ же и пришлось ликвидировать.
Ужасный, ужасный был день, но он закончился, и ОНА вышла из школы, почти больная, с раздрызгом в душе и чувством вины из-за того, что на ее глазах кромсали судьбы детей, а она ничем им не помогла - даже словом. ОНА вела себя так, что они поняли: ОНА тоже считает происходящее с ними бедой - и расстроились еще сильнее. Что делать, не умела она лицемерить с учениками, да и не хотела, считая это безнравственным.
Этот безобразный день, вне школы, был, по-видимому ясен и тих. Отблески дневного золота еще не погасли в окнах верхних этажей и на куполах Николы Морского. Осень в тот год стояла тихая, солнечная и ясная, а сейчас один из ее дней медленно гас, уступая место такому же тихому синему вечеру. Пространство между домами уже заливала тень, но маковки храма еще сияли свежей позолотой, небо было светлым, чуть розоватым, и жалко было думать, что этот роскошный золотой день канул безвозвратно, в склоках, слезах и обидах, унося частичку ЕЕ жизни. Жаль было, что не был он прожит в согласии с этим золотом, голубизной и свежестью, а был осквернен и изгажен.
В таком состоянии не следовало появляться дома, и ОНА решила идти пешком, чтобы успокоиться. Кроме того, за собой ОНА знала одну особенность: если случалось что-нибудь неприятное, она начинала думать об этом непрерывно, заново переживая унизительную или страшную ситуацию, и постепенно боль и горечь уходили - мозг, словно устав перемалывать один и тот же сюжет, отказвался думать на противную тему, и ОНА успокаивалась. Решив, что ЕЙ нужна сейчас такая терапия, ОНА пошла по Садовой к Сенной площади.
" Как можно заставлять подростков выбирать дело на всю жизнь, если, порой тридцатилетние взрослые люди не знают, где оно, это их дело?! Даже у сорокалетних бывает переоценка ценностей, которая переворачивает всю жизнь!Господи, ввели бы платное обучение в институтах - и вся недолга. Хочешь учиться, но отметки не позволяют - плати и учись, в чем проблема?! Мальчишки, конечно, загремят в армию - только бы в Афган никто не попал! - девчонки, со скуки в девятнадцать лет повыскакивают замуж, а там и так все ясно: младенец, быт, жизнь от зарплаты до зарплаты, вечно пьяный муж - там где они будут работать интеллигенция не ходит - тупая жизнь, безысходность... Очень нужно было водить их в Эрмитаж и театры," - с ожесточением думала ОНА, не давая себе отвлечься от темы, чтобы усталый мозг - разом - как ящерица хвост, отбросил тяжелые мысли, и пришел бы покой.
Тишина и синева делали свое дело тоже, и потихоньку ОНА стала успокаиваться. Городские запахи были не в силах заглушить ароматы осени - пахло палым листом, сырой землей, и это тоже несло успокоение.
Скорее по привычке, чем по необходимости, ОНА заглянула в овощной магазин и обнаружила, что в нем продается дивный виноград, что винограда много, а очередь, на удивление маленькая, шесть-семь человек, не больше.
Происходя из " виноградной " республики, толк в винограде ОНА знала, но этот виноград потряс даже ЕЕ. Огромные рыхлые кисти удлиненных рубиновых ягод горели алым и розовым огнем, когда продавщица укладывала их в грязную чашку весов. Это был румынский виноград, сорт " Кардинал ", который не рос на Кавказе, но который ОНА очень любила.
" Пять кило возьму, - хищно подумала ОНА, - а вслух спросила, - румынский? "
" А я на Васильевском сегодня чай со слоном купила, - похвасталась женщина из очереди, - и кофе " Пеле ", и тушенку."
" Да по всему городу чего-нибудь выкинули, - откликнулась другая, - в " Океане " на Сенной треску давали, а в " Диете " - сырки глазированные."
" Это по какому поводу?" - спросила ОНА.
Вся очередь повернулась к НЕЙ и стала с удивлением рассматривать.
" Вы, дамочка, не с Луны свалились? - доброжелательно осведомилась продавщица, - Горбачев приехал, не слыхали, что ли? "
" Ага, - желчно проскрипел единственный в очереди мужчина, - очковтиратели хреновы! Они, вон, винные магазины позакрывали, от греха. " Сам ", видите ли, не употребляет, так и нас под него подделать хотят. А водка вся у таксеров, только где у простого человека такие деньги, чтобы у таксеров покупать? Да и не нужна мне ихняя водка! Бутылочку портвейну розовощекого - и хорош, все рады. "
" Так ты решил портвешок розовенький розовым виноградом заменить? Надеешься, в животе забродит?"
Женщины добродушно засмеялись, мужичок вторил им, а ОНА, поняла, что, и в самом деле, не видела сегодня километровой очереди к двери со скромным названием " Водка ", начертанным над ней без лишних рекламных выкрутасов. Идя каждый день с работы мимо этой очереди, ОНА каждый раз удивлялась, что людям не жаль времени и сил и что в очереди много женщин. Сегодня очереди не было: городские власти хотели понравиться " самому ".
Наконец, покупка была совершена, почти килограммовые, грозди бережно уложены в сумку, и ОНА вышла на улицу, полностью умиротворенная, предвкушая восторг семейства при виде этой растительной драгоценности и свое упоение ролью удачливой добытчицы.
На ближайшем перекрестке горел красный светофор, ОНА остановилась в толпе ждущих прохожих, полностью погруженная в свои мысли. Тяжелые сумки оттягивали руки, и ОНА вдруг поняла, что ждет как-то чересчур долго.
" А что это светофор так долго не переключается, - послышался голос из толпы, - товарищ милиционер, вы бы проверили, в чем дело, может, он сломан? "
По мостовой вдоль тротуара прохаживался молодой милиционер с рацией и дубинкой-" демократизатором ".
" Ничего не сломано, - спокойно ответил он, - так положено."
" Что, кем и куда положено?" - спросил другой голос.
" Вы что, не видите, что светофоры работают в запрещающем режиме? "
" А почему? "
" Товарищ Михаил Сергеевич Горбачев с сопровождением проследовали в аэропорт Пулково. Домой в Москву улетает. Теперь, пока провожающие не вернутся, светофор не переключат."
" Как это - " пока не вернутся " ! - ахнули в толпе, - а когда это будет? "
" А кто ж их знает, - ответил сержант, - полчаса назад проехали. Начальство - кто их поторопит?!"
"Сержант, да мы ж с работы - устали, голодные. Смотри, у женщин сумки какие! Ты бы пропустил нас, а? Они же еще только туда прехали. Мы быстренько проскочим."
" Не положено, - отрезал сержант,- вы хоть на свежем воздухе. Вот кому я не завидую, - это им," - и он кивнул в сторону трамвайного пути.
Вся улица, сколько было видно, была забита машинами и трамваями. Трамваи, как обычно в это время, были переполнены. В ближайшем трамвае люди просили вожатого открыть дверь, а он отрицательно качал головой.
Вечер безудержно и неотвратимо старел. Фонари еще не включили, и, как всегда в темноте, город был страшен, черно-фиолетов, тяжел.
На перекрестке все светофоры во все стороны смотрели бешеными красными циклопьими глазами, посылая в пространство сигналы угрозы и грядущей беды всем ослушникам...
...да их, впрочем, и не было. Все покорно стояли на тротуарах, а мимо ждущих людей прогуливались люди в штатском и форме, причем последние все были с дубинками и держали их немного приподнятыми наискось, снизу вверх, что делало их похожими на огромные черные фаллосы, которыми Господин Власть грозил своей покорной наложнице - толпе.
Время стояло. Стояли люди. Казалось, остановилась вся жизнь. Тишина висела над перекрестком. Молчали люди, ночь, молча, наваливалась на них, на город, неожиданно сырая и промозглая и абсолютно нелогичная после волшебного вечера - ее предшественника.
Внезапно какой-то заполошный " жигуленок ", невнятно и хрипло вопя, пронесся по пустой мостовой. Стражи встрепенулись и начали теснить людей подальше от кромки тротуара. Опять раздались хриплые вопли, и вот уже злобно фырча на людей, волчьей стаей, собачьей сворой, понеслись, покатились черные блестящие лимузины, в глубине которых угадывались, сидящие истуканами, неподвижные черные фигуры. " Как манекены, "- мелькнуло у НЕЕ в голове.
Кавалькада неслась, светофор злобно глядел на толпу красным глазом, фиолетово-черная тоска заполняла пространство улиц, лезла в ноздри и уши, заползала в сердце, легкие, не давала дышать.
Наконец, лимузины проскочили, за ними понеслись авто попроще, мелкая сошка, шелупонь, прмчался милицейский " газик ", неуместно-желтый среди всей этой теми и черноты, проехала " Скорая помощь " ( ОНА стала ждать пожарной машины, но той почему-то не было, хотя верноподданным цветом она вполне могла соответствовать моменту).
Долго шла ОНА домой. Силы оставили ЕЕ, и ОНА брела опустошенно и бездумно вдоль трамваев, вдоль автомобильной пробки, обшарпанных домов, решетки Юсуповского сада, аквариума станции метро, ради строительства которой взорвали церковь, по темным и холодным улицам, а циклопьи глаза светофоров передавали ЕЕ друг другу, следили за НЕЙ до самого ее дома.
Перепуганное ЕЕ долгим отсутствием, семейство, обрадовалось добыче матери, как ОНА и предполагала.
Но сама ОНА не испытывала больше радости. В другой раз покупка винограда повлекла бы за собой целый ритуал, который ОНА не доверяла никому - сама мыла грозди, укладывала в решето, чтобы стекла вода, а затем - в красивую вазу. Все это напоминало родной теплый юг в холодном, так и не ставшем своим, городе. Стоя в магазине, ОНА представляла, как будут светиться рубиновые грозди в зеленой майолике...
Теперь ЕЙ было все равно. Да, ОНА сложила виноград в зеленую вазу, предварительно вымыв и обсушив. Но ни смотреть на него, ни есть, ЕЙ, больше не хотелось.
Горек был он ЕЙ, виноград эпохи Перестройки, жалкая плата за унижение.